Политический сыск (Истории, судьбы, версии)

. С твердостью говорю, что по-настоящему не верил в то, что писал. Во мне зародились два чувства: с одной стороны - э, все равно! Напряжение, переходящее в безразличие. С другой стороны - ужасное чувство, что я куда-то вниз качусь. Я держал себя безрассудно, мог черт знает что наделать. По-смердяковски. По-хлестаковски... Мое творчество (оппозиционное) висело надо мной, как дамоклов меч, грозя унести и придавить меня. Я уже не мог от него отделаться. ОГПУ вовремя прекратило эту свистопляску... Отношение к индустриализации. Отдельные члены группы считают, что индустрия теперь, может быть, и будет использована русским фашизмом, который придет на смену в стране большевиков. Коллективизация. Все поголовно, за исключением Мартынова, против коллективизации. Мартынов говорит: "Коллективизация - спутник индустриализации". Нацполитика антисемитизм объединял сибиряков, как составная часть фашизма... Относительно Сибири считали, что она может быть вполне самостоятельным государством: имеет природные богатства - уголь, железо, золото, лес; имеет выход к морю".
      После дела Ганина, которое тоже было связано с националистическими, антисемитскими настроениями и которое закончилось расстрелом, на дело "сибирской бригады" Агранов посмотрел по-иному. Взгляды сибирских литераторов он отнес к заблуждениям, которые необходимо развенчать, а их носителей убедить в силе социалистического возрождения страны. На него, еврея, не произвели особого впечатления и антисемитские предрассудки подследственных. Он больше был озабочен их зараженностью сепаратистскими, антикоммунистическими идеями. "Они молодые, от этих идей их надо излечить, и они будут наши",- давал он установки следователю. Но летом того же года, когда был арестован профессор Гидулянов и родилось дело церковно-националистической организации, Агранов жестко вел линию на изоляцию профессуры в тюрьмах и лагерях. Мировоззрение старого поколения, нелояльного к социалистической власти, изменить невозможно, считал он.
      Сотрудник Агранова, уполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела Илюшенко, перед которым исповедывались эти молодые поэты из "сибирской бригады", так вел дело, что приговор суда был весьма мягок. Павла Васильева и Льва Черноморцева вообще отпустили, а остальных отправили в ссылку на два-три года в разные города. Среди них был Леонид Мартынов, впоследствии известный советский поэт, редчайший мастер философского стиха. А Павел Васильев тогда уехал в Павлодар и успел там написать свою лучшую поэму "Соляной бунт". И когда его в 1937 году арестовали вновь якобы за подготовку покушения на Сталина (арестный ордер подписал Агранов), он опять попал - вот она, петля судьбы! - к следователю Илюшенко. И тот опять стал его спасать. А скоро арестовали и самого Илюшенко. К тому времени Ежов избавлял аппарат НКВД от кадров Агранова. И Васильев попал в руки страшного человека - оперуполномоченного Павловского, из новой, особой генерации чекистов - изувера, садиста, в прошлом сына лесопромышленника. О его родословной не догадывались даже в управлении кадров НКВД. Васильев продержался у него на двух допросах, на третьем подписал выбитые "показания". И был приговорен к расстрелу. А Павловский спустя годы скончался в психиатрической клинике20.
      А за пять месяцев до первого писательского съезда, в феврале 1934 года, арестовали поэта Николая Клюева. Ордер на арест подписал Агранов, он же опять курировал следствие.
      Клюев в 20-е годы был известен в поэтической Москве и принадлежал к есенинскому кругу, считался крестьянским поэтом. Лояльный к власти, он не приемлет ее после коллективизации, считая виновницей всех несчастий, обрушившихся на Россию. Его поэзия того периода - поэзия неприятия. С неприязнью думал о нем и Агранов, знакомясь с материалами первого допроса. Вспомнил, как тот толкал Есенина на дно, где барахталась и прелюбодействовала сочинительствующая фронда.
      Из тех рукописей, что были изъяты при обыске, Агранова особо впечатлила одна, начинавшаяся со слов "К нам вести горькие пришли":
      К нам вести горькие пришли,
      Что зыбь Арала в мертвой тине,
      Что редки аисты на Украине,
      Моздокские не звонки ковыли.
      . . . . . . . . . . . . . . . . .
      К нам вести горькие пришли,
      Что больше нет родной земли...
      В журналах к тому времени Клюева не печатали, и жил он на те рубли, что текли к нему на полуподпольных выступлениях. Там впервые прозвучали "Вести горькие" ("Песнь Гамаюна"). Оттуда, с этих сборищ, на которых собиралась, по выражению ОГПУ, "анархо-хулиганствующее дно литературной богемы", пришла информация о нем в здание на Лубянке. После знакомства с сочинениями Клюева замысел следователей сводился к тому, чтобы обвинить его в русском "национализме". Может быть, идея была подсказана Аграновым? Он хорошо помнил и дело Ганина, и дело "сибирской бригады", и дело Гидулянова.
      А в мае на его стол легли данные об Осипе Мандельштаме, близком друге Клюева. Известность Мандельштама - не клюевская, больше есенинская. Он тоже с властью был в ладах до коллективизации. Она перевернула его поэтический взгляд. Сначала появились стихи "Природа своего не узнает лица", "Квартира тиха, как бумага", а потом, в ноябре 1933 года, едкий памфлет на Сталина "Мы живем, под собою не чуя страны".
      Как считает В. Кожинов, "вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а "подсадной уткой", помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна (жена Мандельштама.- Э. М.) называет Давида Бродского"21. Ордер на арест подписал Агранов. И он же направлял следствие.
      Мандельштама обвиняли в создании антисталинского памфлета и в том же русском "шовинизме". Еврея - в русском шовинизме! Впервые это обвинение прозвучало не в стенах ОГПУ, а со страниц "Правды", где некий С. Розенталь писал, что "от образов Мандельштама пахнет... великодержавным шовинизмом"22. Ему вспомнили и восхищение стихами Клюева, в связи с которыми он искренне говорил об исконной Руси, где "русский быт и русская мужицкая речь покоится в эллинской важности"23. От неприятия коллективизации к русскому "национализму" - так шло идейное перерождение, по мнению аграновских следователей, и Клюева, и Мандельштама.
      Когда в 1932 году Илюшенко вел дело "сибирской бригады", советы и указания шли ему от Агранова. Тот-то видел ситуацию в литературной среде объемнее. Некоторая часть писательского сословия явно противостояла революционному, большевистскому, социалистическому началу. И эту часть нейтрализовал Агранов: где жесткой рукой экзекутора, а где мягкими репрессивными объятиями, в зависимости от меры таланта подследственного. А эту меру Агранов определял сам. И ориентирами ему были Маяковский, Есенин, Блок, иногда и добрая русская классика.
      Но предполагал ли Агранов, что уже в 1937 году представления о величии Руси, о национальной гордости России станут определяющими в политике Сталина? На этот сталинский перелом обратил внимание Вадим Кожинов: "...осознав, что назревающая война будет, по существу, войной не фашизма против большевизма, но Германии против России, Сталин, естественно, стал думать о необходимости "мобилизации" именно России, а не большевизма. По-видимому, именно в этом и заключалась главная причина сталинской поддержки... "реставрации"..."24
      Именно тогда в историческую науку возвращаются историки "старой школы", некоторые из лагерей и тюрем, попавшие туда благодаря Агранову. Возвращаются С. Бахрушин и Ю. Готье. С. Платонов, "чьи дневники периода гражданской войны дышат неистовой ненавистью к большевизму и зоологическим антисемитизмом"25, в 1939 году избирается академиком. Литература и кинематограф рождают произведения о великой Руси - "Александр Невский", "Петр Первый", "Царь Иван Грозный".
      Сумел ли Агранов уловить начало сталинской "реставрации"? Вряд ли. Политическое чутье тогда не прыгнуло выше вершин сыска.
      Сталин доверяет Агранову дело "Объединенного центра"
      В ноябре 1935 года Агранову присвоили звание комиссара государственной безопасности первого ранга. Как ни кривился Ягода, но предложение Сталина оспорить не решился. Вождь выделял Агранова, поддерживал его. Это время было вершиной его профессионального "сыскного" взлета.
      После осуждения в 1935 году участников процессов по делу "Ленинградского контрреволюционного центра" и "Московского центра", возглавляемого Зиновьевым и Каменевым, Сталин нацеливает НКВД на организацию процесса по делу теперь уже "Объединенного троцкистско-зиновьевского террористического центра". Цель этого "Центра", по Сталину,- ликвидация вождей партии и захват власти.
      Глава НКВД Генрих Ягода без энтузиазма отнесся к этому плану. Он и так считал, что слишком далеко зашли с каменевско-зиновьевскими процессами 1935 года, организованными Аграновым. Ягода знал, что с 1932 года секретно-политический отдел НКВД вел наблюдение за Каменевым, Зиновьевым и другими заметными оппозиционерами. Использовалось все: агентура, прослушивание телефонных разговоров, перлюстрация писем. И за несколько месяцев до убийства Кирова в ЦК ВКП(б) ушла записка за подписью начальника отдела Молчанова, в которой оглушительно для Сталина звучал вывод: данных о существовании подпольных организаций под началом Каменева и Зиновьева не существует. Но после зловещих сталинских слов "ищите убийцу Кирова среди зиновьевцев!" получалось, что чекисты прошляпили подпольную террористическую организацию. Но Агранов тогда спас ситуацию. И "убийц" Кирова "нашел", и организовал процессы над теми, кто направлял их руку. И вот новая задача - добить каменевцев и зиновьевцев под лозунгом разгрома объединенного террористического центра.
      Ох, как не хотелось Ягоде заниматься этим. Настроение Ягоды передалось и тем, кому было приказано заниматься дальнейшей разработкой сталинских идей. Среди последних был подчиненный Агранова - начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов. О нем тогдашний секретарь ЦК партии Николай Ежов, курировавший органы безопасности, сказал: "Молчанов все время старался свернуть это дело..." Сталин чувствовал разлад в НКВД и скоро понял, что Молчанова поддерживает Ягода. НКВД впервые, пусть робко, но воспротивилось указаниям генсека.
      И здесь по указанию Сталина в дела НКВД вмешивается секретарь ЦК партии Николай Ежов. Теперь трещина в чекистском руководстве превращается в разлом. На стороне Ежова заместитель наркома Агранов, начальник Управления НКВД по Московской области С. Реденс и начальник ленинградского управления НКВД Л. Заковский. А Ягоду поддерживают заместитель наркома Г. Прокофьев, начальник секретно-политического отдела Молчанов, начальник особого отдела М. Гай.
      И тогда как опытный политический игрок Сталин решил действовать через Агранова, что в определенной мере свидетельствует об их давних отношениях.
      "Ежов вызвал меня к себе на дачу,- потом вспоминал Агранов.- Надо сказать, что это свидание носило конспиративный характер. Ежов передал указание Сталина на ошибки, допускаемые следствием по делу троцкистского центра, и поручил принять меры, чтобы вскрыть троцкистский центр, выявить явно невскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого в этом деле. Ежов поставил вопрос таким образом, что либо он сам созовет оперативное совещание, либо мне вмешаться в это дело. Указания Ежова были конкретными, дали правильную исходную нить к раскрытию дела".
      Агранова, возглавившего следствие, как бомбу заложили под Ягоду. Страшный сигнал для наркома - не доверяют. Но Агранов на коне! Ему еще по душе эти "властные" игры. Следственная группа сразу почувствовала его твердую руку. Он заставил Молчанова, начальника секретно-политического отдела, и Миронова, начальника экономического отдела, работать всерьез и творчески. Идея, которую они выстрадали ночными бдениями, стала стержнем сценария, а потом и судебного процесса: вернуть для дальнейшей разработки из тюрем, лагерей и ссылок 200-300 бывших оппозиционеров-троцкистов; выбить из них необходимые показания согласно сценарию, а использовать для этого первоначальные "показания" четырех "свидетелей" - И. Рейнгольда, Е. Дрейцера, Р. Пикеля, В. Ольберга. Последний, по мнению Молчанова, был интересен тем, что недавно вернулся из-за границы, знаком с сыном Троцкого - Седовым. Рейнгольд - бывший начальник Главхлопкопрома, известный в стране хозяйственник, в свое время разделял взгляды оппозиции. Близко знал многих известных людей Пикель, бывший заведующий секретариатом Зиновьева, участник гражданской войны, последнее время он работал в театре.
      Но первые допросы "свидетелей-оппозиционеров" мало что дали. Они отрицали все, что предъявляли им следователи, отрицали причастность к террору, требовали признать их невиновность. А Ольберг выступил с заявлением: "Я хочу назвать имена лиц, которые смогут подтвердить мою невиновность в инкриминируемом мне обвинении".
      И тогда их стал допрашивать заместитель наркома внутренних дел Агранов. По свидетельству В. Ковалева, исследовавшего дело объединенного троцкистско-зиновьевского центра, сценарий сразу стал обрастать признательными показаниями. "Теперь уже трудно точно установить, чем именно замнаркома так располагал обвиняемых к доверительным беседам. Известно лишь, что после первой же встречи с ним подследственные Дрейцер и Пикель незамедлительно признались в том, что "объединенный центр" действительно существовал и действовал на террористической основе"26.
      После аграновских бесед Рейнгольд, Дрейцер, Пикель и Ольберг дали необходимые показания. По сути, они продолжили роль Рамзина, только еще в более кровавой редакции. Их "показания были тут же использованы как средство давления на других подследственных. На очных ставках сами обвиняемые изобличали друг друга"27. Агранов здесь следовал своему излюбленному, изобретенному им же методу: столкнуть лбами участников процесса на основе их же показаний. И дело "Объединенного центра" пошло.
      Но что удивительно - это дело на определенном этапе приобрело характер творческого содружества между чекистами и оппозиционерами-помощниками. Атмосфера складывалась почти семейная. Пикель в ходе допросов называл сидящих перед ним чекистов по имени: "Марк, Шура, Иося..."28 Творческий настрой шел от Агранова. Сила аграновской убежденности в необходимости того дела, чем они занимались, возбуждала подследственных, заражала их соревновательными импульсами в построении многокрасочной картины деятельности террористического центра.
      Из более чем двухсот оппозиционеров на суд были представлены шестнадцать человек, среди которых Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, Г. Е. Евдокимов, И. Н. Смирнов, И. П. Бакаев, С. В. Мрачковский - все известные деятели партии с дореволюционным стажем. Процесс прошел в августе 1936 года в Москве, в Октябрьском зале Дома союзов, и дал толчок новым "делам".
      Технология подготовки подобных "дел", вошедших в историю как процессы 30-х годов, технология, изобретенная, выстраданная и опробованная Аграновым, основывалась на трех составляющих: на сценариях, на сталкивании участников через признательные показания и на добровольцах-активистах следствия, что своими вдохновенными сочинениями втягивали всех подозреваемых в сценарный хоровод. В истории Лубянки Рамзин, Гидулянов, Пикель, Ольберг, Карл Радек на процессе Пятакова - это высший класс провокации.
      Как эта технология "работала", весьма бесцеремонно рассказывал соратник Агранова Леонид Заковский, который после убийства Кирова возглавил Ленинградское управление НКВД. Здесь обратимся к воспоминаниям Н. Хрущева: "При проверке в 1955 году дела Комарова Розенблюм сообщил следующий факт: когда он, Розенблюм, был арестован в 1937 году, то был подвергнут жестоким истязаниям, в процессе которых у него вымогали ложные показания как на него самого, так и на других лиц. Затем его привели в кабинет Заковского, который предложил ему освобождение при условии, если он даст в суде ложные показания по фабриковавшемуся в 1937 году НКВД "делу о ленинградском вредительском, шпионском, диверсионном, террористическом центре". Заковский раскрыл "механику" искусственного создания антисоветских заговоров. "Для наглядности,- заявил Розенблюм,- Заковский развернул передо мной несколько вариантов предполагаемых схем этого центра и его ответвлений... Ознакомив меня с этими схемами, Заковский сказал, что НКВД готовит дело об этом центре, причем процесс будет открытый. Будет предана суду головка центра, 4-5 человек... и от каждого филиала по 2-3 человека... Дело о ленинградском центре должно быть поставлено солидно. А здесь решающее значение имеют свидетели... Самому тебе, говорил Заковский, ничего не придется придумывать. НКВД составит для тебя готовый конспект по каждому филиалу в отдельности, твое дело его заучить, хорошо запомнить все вопросы и ответы, которые могут задавать на суде. Дело это будет готовиться 4-5 месяцев... Все это время будешь готовиться, чтобы не подвести следствие и себя. От хода и исхода суда будет зависеть дальнейшая твоя участь . Выдержишь кормить и одевать будем до смерти на казенный счет".
      Сыск во власти
      Агранов с Ягодой, пожалуй, впервые отработали систему сыскного наблюдения в высших эшелонах власти - среди членов Политбюро, партийных секретарей, наркомов, крупных руководителей. Все начиналось с отслеживания настроений и разговоров в их среде. Чекистская агентура в лице добровольных помощников, чаще всего из референтов, секретарей, технического и обслуживающего персонала, давала необходимую информацию.
      Именно благодаря такой информации возникло дело Пятакова Сокольникова - Радека, которое обернулось процессом параллельного антисоветского троцкистского центра. Агент сообщал о высказывании Пятакова в узком кругу: "Я не могу отрицать, что Сталин является посредственностью и что он не тот человек, который должен был стоять во главе партии; но обстановка такова, что, если мы будем продолжать упорствовать в оппозиции Сталину, нам в конце концов придется оказаться в еще худшем положении: наступит момент, когда мы будем вынуждены повиноваться какому-нибудь Кагановичу. А я лично никогда не соглашусь подчиняться Кагановичу!"29
      Эта информация, по словам Пятакова, была направлена Аграновым Сталину. Разве мог Сталин смириться с настроением Пятакова? 11 сентября 1936 года Пятакова вывели из состава ЦК, исключили из партии и в тот же день арестовали.
      А система отслеживания настроений партийно-государственной верхушки совершенствовалась. Уже через 10-12 лет в помощь агентам пришла подслушивающая техника. Благодаря ей стали известны "домашние" высказывания некоторых маршалов и генералов, стоивших кому-то карьеры, а кому-то жизни.
      Ягода и Агранов собирали досье на ведущих деятелей партии, где сосредоточивались сведения об их дореволюционных делах, связях, друзьях, линии поведения в партийных конфликтах, отношениях с женщинами. Здесь преуспел Ягода. Агранов больше интересовался писателями, театральными деятелями, учеными.
      Когда допрашивали весьма известных людей политики, литературы, искусства, науки, то их показания о тех или иных известных лицах потом из протоколов допросов сводились в особую картотеку секретно-политического отдела, придуманную Аграновым. Это была своеобразная база данных, состоящая из досье на разных людей. Если кто-то из них попадал в поле зрения НКВД, то первым делом поднимали эти досье. Возможно, они и стали "собранием сочинений" Агранова и покоятся в его тайниках.
      НКВД обладало информацией о поведении секретарей обкомов и республиканских партийных ЦК. Их стремление к неограниченной власти, к роскоши становилось известно в Центральном комитете и лично Сталину. Это совпадало со сталинской установкой - очистить партию от "старых" кадров.
      Именно тогда областные управления получили указание за подписью Агранова о проверке по линии НКВД всех лиц, выдвигаемых на партийную работу. Конечно, за всем этим стоял ЦК партии, сам Сталин, но уж очень точно вписывалось это указание в систему наблюдения за партийной, советской, профсоюзной, комсомольской "номенклатурой".
      Прошли годы. Бывший начальник управления КГБ по Свердловской области Корнилов вспоминал: "Когда на бюро обкома кого-либо утверждали в партийной должности, Ельцин, тогда первый секретарь обкома, всегда спрашивал: "Товарищ Корнилов, вы смотрели личное дело этого кандидата?" - "Нет, к нам не обращались". Ельцин сразу же предлагал вопрос об утверждении отложить, пока не будет заключения управления КГБ по данной кандидатуре".
      В послесталинские времена ЦК партии, кроме такой проверки, уходящей корнями в аграновскую систему сыска, наложил жесткие ограничения на действия органов безопасности в отношении партийных кадров. Председатель КГБ издавал приказ, запрещающий "разработку" сотрудников партийных аппаратов и секретарей партийных комитетов.
      Сыск в обществе
      Агранов был уверен, что в стране, раздираемой противостоянием власти и некоторых социальных групп, в стране, где происходят мощнейшие политико-экономические сдвиги, необходимо постоянно знать настроение людей. Знать его среди рабочих и крестьян, интеллигенции и служащих, на заводах и фабриках, в колхозах и институтах, на рынках и в магазинах, в театрах и на улицах. Однажды он сказал на совещании: "Одно мнение - мнение, десять мнений - политическое настроение, наше или контрреволюционное. И мы это настроение должны знать, иначе мы не служба".
      Агранов считал, что есть два метода познания настроений - агентурный и "включенного" наблюдения. Агентурный - значит в каждой организации "свой" человек, "агент", а то и не один. Тогда информация перепроверяется. Он требовал умной и постоянной работы с каждым агентом. Но он же боготворил и принцип массовости. Часто повторял: "Агентура должна быть массовой". Но там, где вал,- там меньше информации, больше слухов, искажений, откровенных доносов. Он это понимал, и все равно "массовый агент" был для него священен. А "включенное" наблюдение, по его разумению, предполагало, что сотрудники НКВД сами должны вращаться в кругах, представляющих интерес: наблюдать, заводить знакомства, "входить в душу". Аграновская находка. Вспомним, как он пристрастно посещал литературно-театральные, богемные салоны.
      На этих методах он воспитывал своих людей и создавал аппарат выяснения настроений и контроля за умами. Возглавив в марте 1931 года секретно-политический отдел НКВД, Агранов по своему разумению тотчас принялся за реорганизацию его. Правда, согласовав с вышестоящим начальником. Получилось просто и довольно эффектно. Всего четыре отделения. Первое занималось антисоветскими настроениями среди членов ВКП(б) и розыском приверженцев Троцкого. Объектами второго были бывшие члены политических и националистических партий (кадеты, меньшевики, эсеры, мусаватисты, дашнаки). Третье работало с религиозными деятелями, руководителями многочисленных сект, с бывшими чиновниками разных дореволюционных правительств, с бывшими чинами армии, полиции и жандармерии, с бывшими помещиками, фабрикантами, купцами, предпринимателями, нэпманами. А четвертое "наблюдало" интеллигенцию и молодежь. Было и пятое, информационное, питавшееся и от своей сети и от родственных отделений. Но о нем разговор особый.
      Когда Агранов стал во главе секретно-политического отдела, он сразу же поставил вопрос об объединении с информационным отделом. Последний стал частью нового подразделения и превратился в мощную систему сбора политической и социально-экономической информации во всех слоях общества. В нем же накапливались и ждали своего часа сведения о партийных вождях, деятелях промышленности, сельского хозяйства, науки и культуры. Сегодняшние историки поражаются уникальности обзоров политического и экономического состояния советского общества в конце 20-х - начале 30-х годов, родившихся под пером аналитиков аграновского отдела. Обзоры составлялись на основе систематических агентурных сводок с мест, содержали огромный фактический материал, представляли широкую панораму социальной, политической и экономической жизни страны "по всему социальному срезу"30. Продукцией Агранова пользовались ЦК партии, наркоматы и даже Госплан.
      Свое знаменитое письмо "Головокружение от успехов" о перегибах в коллективизации Сталин писал, озабоченный информацией ОГПУ. Столь впечатляюще убедительной она была, что подвигла вождя изъясниться с народом и партией стилем переживательным, строгим, публицистичным, но и аналитическим. А информация ОГПУ редактировалась Аграновым.
      Когда в январе 1935 года отменили карточки и в стране началась свободная продажа хлеба, сотрудники НКВД совершали рейды по магазинам, проверяли ассортимент, цены, время торговли, качество хлеба, наличие очередей, собирали информацию о настроении населения. Рапорты с мест шли в Москву, в наркомат внутренних дел, оттуда - Сталину и Молотову. В первые дни свободной продажи хлеба сводки НКВД были чуть ли не почасовые. Они шли под грифом "совершенно секретно" с пометкой "хлеб, доложить немедленно". Штамп "доложено" говорил о том, что Сталин имел полную картину о ходе кампании в регионах, высказываниях людей в очередях, фамилиях работников торговли и хлебозаводов, виновных в плохом качестве хлеба, повышении цен, позднем открытии магазинов, рецидивах карточного распределения. Информация была детальной, вплоть до того какой сорт хлеба отсутствовал в магазине №5 Первомайского района или был ли хлеб черствым в магазине №32 Ленинского района31.
      Агентурный метод получения информации о настроениях в обществе в 30-40-е годы в условиях сталинского тоталитаризма не только принимался в расчет для социально-политических и экономических решений, но и был положен в основу большинства политических процессов - от шахтинского дела в 1928 году до дела врачей в 1951 году. За репрессиями, социально-экономическими и политическими событиями тех лет стояли свои информаторы и их организаторы, действующие по схеме Агранова.
      Он сумел собрать в своем отделе способных людей, настоящих профессионалов сыска. С ним хотели работать, он умел ладить и с соратниками, и с противниками. Удивительно, не только молодые, но и оперативники со стажем выходили из его кабинета с горящими глазами. Однако и задачи ставились масштабные: создание новых систем пополнения и поиска информации, накопление материалов на "политически чуждых" персонажей; переход на единый карточный оперативный учет в отношении кулацких семей, главы коих уже репрессированы... и тех кулацких хозяйств, которые не были затронуты выселением; предотвращение "двурушничества и предательства со стороны агентуры... путем перекрытия одного агента другим, тщательной проверки агентурных сообщений"; изучение "всех фактов, указывающих на попытку тех или иных лиц" среди литераторов и писателей "создать свою законченную систему политических и литературных взглядов".
      Особенно вдохновляли дела по троцкистам. Разделив их на "актив" (бывших партработников) и "пассив" (рядовые члены партии), придумав списки специального осведомления в случае их передвижения и точно сориентировав в отношении их своих тайных агентов, Агранов запустил схему, которая позволила контролировать троцкистские группы по всей стране, блокировать информацию для Троцкого из Советского Союза. Не зря потом Сталин настоял, чтобы Агранов вошел в комиссию по введению паспортной системы в СССР.
      С приверженцами Троцкого и иными инакомыслящими покончили уже к 1934 году. Ликвидировали троцкистские группы в Москве, Ленинграде, Горьком, Ростове-на-Дону, Новосибирске, Омске, Киеве, Харькове, группы правых - в Свердловске, Саратове, Самаре, Воронеже. И наконец, накрыли "Союз марксистов-ленинцев" (группу Рютина), зародившуюся в ВКП(б) и имевшую продуманную антисталинскую программу, что вызвало особо лютую ненависть вождя.
      Падение Агранова
      В сентябре 1936 года Сталин отдыхал в Сочи. Оттуда он послал телеграмму членам Политбюро: "Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на 4 года... Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова".
      Агранов еще в доверии. Только что в августе закончился процесс по делу объединенного троцкистско-зиновьевского центра, в который Яков Саулович вложил столько ума, изобретательности, энергии. Он, пусть на немного, но удержал авторитет НКВД, который в глазах Сталина начал неудержимо разрушаться. Нарком внутренних дел Ягода, начиная с убийства Кирова, вяло, безынициативно реагировал на указания вождя, где искать врагов. Не подхватывал Ягода с полуслова идеи вождя, не понимал глубинных причин сталинских политических задумок. Непонимание и вялость расценивались как вызов партии. Подогревали ситуацию и догадки высших партийных деятелей о том, что на каждого из них Ягода собирал обширные досье, в которых отражались и политическое поведение, и интимные наклонности. Его боялись и ненавидели. И участь его была предрешена. В сентябре 1936 он оставил должность наркома внутренних дел, а в апреле 1937 года был арестован. Его обвиняли в организации убийства Кирова, Горького, Куйбышева, Менжинского, в преступлениях против партии и народа.
      Недолго работал Агранов с новым наркомом Ежовым. Падение было сокрушительным.
      На совещании руководящих работников наркомата Ежов был прямолинеен: "У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами... И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые, по имеющимся у меня сведениям, смазывают борьбу с врагами народа... Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа".
      Все понимал Агранов. И уже чувствовал отчуждение вокруг себя, подозрительный взгляд Ежова, зловещее молчание Сталина. Новые задачи НКВД не для него, считали они. Речь шла о массовых репрессиях. Они касались сотен тысяч людей. Нужны были новые кадры. Не мастера точечных ударов, хитроумных сценариев, не профессионалы сыска, годные любой власти, а прежде всего мастера рукоприкладства и массовых репрессивных акций. Агранов не годился в руководители этих новых. Он был оттуда, из прежней эпохи,- из времени Каменева, Зиновьева, Троцкого. Он, правда, добросовестно поработал, чтобы их время быстрее закончилось. Но и сам должен был уйти. Так ему определил судьбу Сталин.
      Жизнь стремительно катилась вниз. В апреле 1937 года он, первый зампред НКВД, всесильный шеф Главного управления государственной безопасности, вернулся в кресло начальника 4-го, секретно-политического отдела, того отдела, с которого началось его скорое восхождение к высотам политического сыска. А через месяц он покинул и это кресло. Его направили в Саратов возглавить областное управление НКВД.