Глава 9

На следующее утро Хэзэрд и Блэйз отправились в Елену, где у них был свой дом. На законодательной сессии штата процветали грубая корысть и откровенное лоббирование; Хэзэрд прихватил с собой изрядное количество денег, чтобы повлиять на тех, кто мог помочь его делу. А состояло оно в том, что на протяжении ряда лет предпринимались попытки ограничить индейские резервации, и в прошлом году, например, площадь резервации Блэкфут уменьшилась более чем в пять раз, что привело к резкому сокращению пастбищ для скота. В этом году был внесен законопроект об уменьшении площади резервации племени Абсароки, и Хэзэрд собирался предотвратить его принятие. Подобные законопроекты пытались протащить и раньше в 1879, 1882, 1884 годах с помощью денег и силового давления, но благодаря влиянию Хэзэрда и его богатству их удавалось провалить. Он был близко знаком с конгрессменами в Вашингтоне, так же как и с чиновниками из министерства внутренних дел. При необходимости он и Блэйз переезжали в свой дом в Вашингтоне и бились за то, чтобы провалить ущемляющий интересы его племени законопроект.

До сих пор резервацию Абсароки не трогали, но в этот год давление со стороны скотоводов, владельцев железных дорог и лесоторговцев было особенно сильным. Земли у семейства Брэддок-Блэк и запасов полезных ископаемых было более чем достаточно для их процветающего клана. Но остальные кланы в резервации нуждались в дополнительной поддержке, и поэтому Хэзэрд и Блэйз проводили месяцы на законодательной сессии в Елене.

В политической жизни штата Монтана не было никакой демократии; люди с деньгами и влиянием довольно легко добивались принятия нужных им законов. Единственным ограничением было вмешательство конгресса США, который мог воздействовать на местные власти. Но это случалось редко, потому что у федерального правительства хватало собственных забот, и конгрессменам было не до вмешательства в деятельность местных властей. Поэтому законодательные сессии в Елене характеризовались кумовством, продажностью и склонностью к предоставлению монопольных прав.

Корыстные интересы властей существовали отнюдь не только в Монтане. Бесцеремонные и бесстыжие бароны американской промышленности скупали все и всех. Это было время Моргана, Карнеги, Рокфеллера, Форбса, время неконтролируемого промышленного роста и процветания социал-дарвинистского принципа «цель оправдывает средства». Эти капиталисты произносили красивые фразы о чудесах конкуренции и свободной торговли, подписывая в то же время монопольные соглашения. Корпорация «Стандарт Ойл», к примеру, начала скупать богатые медью рудники в Монтане, чтобы потом установить монопольные цены на нее.

В контексте капиталистической теории, заключавшейся в короткой фразе «к черту эту публику», усилия Хэзэрда в Монтане, предпринимаемые для того, чтобы спасти племя Абсароки, представлялись только маленьким сражением и чудовищной кампании, исход которой предрешен. Важны были деньги. За деньги покупали голоса избирателей, землю, чтобы затем защитить границы и акции компаний, чтобы влиять на политику. Поэтому Хэзэрд и Блэйз отправились на личном поезде в Елену, пообещав вернуться в конце недели.

Валерия решила посетить Хириама Ливингетона под предлогом размещения в его газете объявления о благотворительном ежегодном базаре. Зная, что, забросив собственную жену, он проявляет повышенный интерес к женщинам, она оделась в платье из фиолетового бархата, отделанного горностаем. Фиолетовый цвет лучше всего подчеркивал цвет ее глаз, а белый пушистый мех горностая, по мнению Валерии, вызывал желание погладить его.

Хириам по достоинству оценил выбор одежды.

— Мех горностая делает вас похожей на королеву, — сказал он, провожая Валерию в свой офис.

С обольстительной улыбкой она поблагодарила Ливингстона голосом пай-девочки, который действовал безотказно на этих старых повес. За чаем, который принес клерк, они обсудили объявление о благотворительном базаре. Но, когда в ответ на его предложение попробовать торт Валерия сказала: «С удовольствием», он задержал на ней взгляд дольше, чем это было необходимо, и стал размышлять о том, чем можно было бы заняться с очаровательной мисс Стюарт помимо решения деловых вопросов.

Хотя Ливингстону было за шестьдесят, он был крепок — в отца — и собирался прожить до девяноста лет. И так же, как и его отец, третья жена которого родила детей, когда ему было за семьдесят, владелец и главный редактор «Горного ежедневника» наслаждался здоровым сексуальным аппетитом. К счастью, приют Лили всегда был под рукой, потому что его жена, которой было сорок, потеряла для него какую-либо привлекательность с десяток лет тому назад. Абигел была толстой, склонной к дискуссиям на тему о спиритизме и мистике, рьяно лечила свои многочисленные болезни, что оставляло ей мало времени на что-нибудь иное. У них было четверо служанок, экономка, два садовника и четверо грумов. Поэтому за Абигел хорошо ухаживали, а свободное время Хириама принадлежало только ему.

— Вы говорите, дорогая, что у вас не хватает кулинарных способностей, чтобы готовить вкусный торт к чаю. Откровенно говоря, я поражен, что вы видите в них необходимость.

— Как, сэр, разве не следует каждой молодой женщине уметь заботиться о будущем муже? — Брови Валерии приподнялись на слове «заботиться», подчеркивая иной чувственный смысл.

Наклонившись вперед, Хириам похлопал ее по руке, которая словно случайно оказалась на покрытом португальской скатертью столе.

— Мисс Стюарт, — произнес он, в его голосе отчетливо слышалось вызванное намеком замешательство, — я уверен, что нет ни одного мужчины, кто считал бы, что ваши кулинарные способности входят в заботу о нем.

С медлительной томностью освободив руку, Валерия откинулась на спинку стула и улыбнулась притворно застенчиво.

— Приятно это слушать, мистер Ливингстон, — ее голос зазвучал с придыханием, — но мама всегда учила меня, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Хириаму пришлось откашляться, потому что образ, который пришел ему в голову при последних словах, был очень далек от еды.

— Мамы не всегда знают, дорогая, — ответил он хрипло, — что нравится мужчинам.

— И что же им нравится, мистер Ливингстон? — застенчиво спросила Валерия.

Он еще раз откашлялся перед тем, как ответить.

— Почему бы нам не обсудить это за ленчем на благотворительном базаре? — Хотя Хириам Ливингстон был старостой пресвитерианской церкви, но сейчас на его лице появилась улыбка распутника.

— Буду с нетерпением ждать, мистер Ливингстон — проворковала Валерия, — но что скажет ваша жена?

— Это доброе дело, — заверил он тоном любезного дядюшки. — А поскольку Абигел неважно себя чувствует последнее время, то, по-видимому, она не сможет прийти.

— Как это по-христиански, сэр, быть представителем всей семьи на благотворительном базаре.

— Мы стараемся выполнять наш долг.

— Как бескорыстно, — промурлыкала Валерия.

— Заверяю вас, что я полностью буду в вашем распоряжении.

И надеюсь, очень скоро, подумал он.

— Вы настоящий рыцарь, мистер Ливингстон. Кстати, это напомнило мне о маленькой проблеме, с которой я недавно столкнулась. Может быть, вы посоветуете, как себя вести… я имею в виду, кому бы я могла подать жалобу. — Валерия застенчиво опустила ресницы и продолжила: — Боюсь, это крайне неприлично.

Она подняла подбородок, губы ее слабо задрожали, что, по ее представлению, должно было усилить эффект сказанного.

— Я очень испугалась, сэр.

— Что случилось, дитя мое? — Ливингстон отреагировал мгновенно. — Если я могу быть чем-то полезным…

— Понимаете ли, сэр… — Валерия коснулась верхней пуговицы своего жакета, словно хотела проверить, полностью ли она защищена. — На днях я шла мимо конюшни, когда передо мной появился индеец: казалось, он возник ниоткуда… и… и он пристал ко мне, — она продолжала с трясущимися губами. — Он коснулся моей груди… — Она запнулась, чтобы усилить впечатление об ужасе нападения, которому она подверглась.

Лицо у Ливингстона побагровело:

— Мы повесим негодяя! — загремел он. — Вы смогли бы узнать его?

Христианское чувство Хириама Ливингстона не распространялось на индейцев, негров или людей с желтой кожей, хотя терпело женское меньшинство, группирующееся вокруг мисс Роджер, руководителя церковного хора, которая встречалась с ним днем по вторникам в доме, который он снимал в пригороде.

Валерия глубоко вздохнула и деликатно стала теребить лежавшую у нее на коленях салфетку.

— Боюсь, что нет, сэр. Это произошло так быстро. Я закричала и бросилась бежать. Думаю, что мой крик спугнул его, а я бежала, не останавливаясь до самого дома.

— Ваш отец должен узнать имя негодяя, а правосудие сделает свое дело. — «Горный ежедневник» был только одной из многочисленных газет Запада, которые пропагандировали «решительное и окончательное» разрешение индейской проблемы броскими заголовками и пламенными передовицами.

— Нет, нет, сэр, я ничего не говорила об инциденте папе. Он не терпит индейцев вне резерваций.

— Оправдывать грязных дикарей! — воскликнул Ливингстон. Лицо у него от гнева побагровело. — Он должен быть наказан. Повешен! Если эти дикари не получат хорошего урока, они будут продолжать безнаказанно угрожать белым женщинам.

— О, сэр, я вовсе не имела в виду выносить скандал на публичное обсуждение. Пожалуйста, Хириам. — То, что она назвала его по имени, внесло в их разговор ощутимую интимность. — Я буду очень смущена, если об этой истории будут говорить в городе. Пожалуйста, ведь он коснулся моей груди, Хириам… — Слова явного приглашения как бы повисли в воздухе между ними.

— Мерзавцы заплатят за это, — прорычал Ливингстон. — Сейчас не время мягкосердечия; проклятые дикари должны, знать свое место.

— Прошу вас, Хириам, — нежно взмолилась Валерия, добавив в свой голос придыхания, — обещайте мне, что никто ничего не узнает.

Она выдавила слезу, скользнувшую по щеке.

— Извините, что я обременяю вас, но я думала, что вы, возможно, знаете кого-нибудь из представителей власти, кому бы я могла вручить жалобу и, кто был бы неболтлив. — Вытерев пальцем слезу, словно маленькая девочка, она провела кончиком языкам по верхней губе. — Пожалуйста, — прошептала она.

Ливингстон отреагировал на эту чувственную невинность как волк, увидевший овчарню.

— Конечно, Валерия, — назвал он ее также по имени. — Если вы хотите, чтобы это дело осталось конфиденциальным, так и будет.

Он сунул руку в карман, вытащил платок и протянул его ей:

— Ваш покорный слуга, дорогая.

— Как хорошо, что вы все понимаете, — нежно ответила Валерия, вытирая глаза платком. — Я чувствую себя намного спокойнее, поговорив с вами об этом ужасном деле. Учитывая вашу доброту, — продолжала она, умышленно положив платок в сумочку, словно предполагая их будущую встречу, когда придется вернуть его, — вас, наверное, осаждают женщины, домогающиеся совета.

— Нет никого, с кем бы мне было приятно разговаривать, кроме вас, дорогая, — галантно ответил Ливингстон, прикидывая в уме, сколько дней осталось до благотворительного базара. Прекрасное сочетание событий, подумал он, затащить мисс Стюарт в постель и вздернуть никчемного дикаря.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Валерия, поднимаясь и одергивая летящий бархат. — Я ловлю вас на слове, что мы встретимся за ленчем, — закончила она с ослепительной улыбкой.

— Можете быть уверены, дорогая.

Валерия позволила проводить себя до дверей и, когда повернулась, чтобы попрощаться с Ливингстоном, на секунду прижалась грудью к его руке.

После обеда за рюмкой шерри Валерия и ее отец обсуждали результаты первых встреч.

— Хириам Ливингстон вполне подготовлен, — сказала Валерия с волнующим смешком. — Господи, папа, у него потекли слюнки не столько от меня, сколько от предвкушения повесить индейца. В самом деле, — продолжила она, приподняв бровь, — если бы ему пришлось делать выбор между мной и повешением, думаю, что он предпочел бы второе.

Дункан поднял рюмку в честь дочери, чувствуя больше уверенности в успехе затеянного ими рискованного предприятия. Миллионы Хэзэрда засияли перед ним.

— Поздравляю. Значит, он на нашей стороне.

— Не только на нашей стороне, но хочет взять инициативу и сам заниматься этим делом. Я только удержала его от немедленного опубликования кричащего заголовка об оскорбленных белых женщинах с упоминанием о моих слезах. Но…

Дункан развалился на диване.

— Но… — подсказал он с улыбкой.

— Но я дала ему понять, что могу пойти на огласку в интересах предотвращения дальнейших оскорблений беспомощных женщин. И Хириам готов быть в авангарде желающих добиться линчевания индейцев.

— Хириам? — Ее отец удивленно приподнял брови.

— Мы называем теперь друг друга по имени.

— Он просто старый жулик, — пробурчал Дункан.

— Но полезный жулик… очень полезный, ненавидящий от души индейцев и могущий распространять ненависть с пользой для нас.

— Не думаешь ли ты, дочь, — задумчиво сказал Дункан, — что даже с учетом воздействия Ливингстона, когда твой план сработает, Трей не согласится жениться на тебе?

— Это уже мое дело, папа.

У Валерии была твердая уверенность в способности удерживать интерес Трея, уверенность, которая, возможно, основывалась на том, что она считала, что хорошо знает его менталитет баловня судьбы. Она всегда обладала тем, чем хотела, и не предвидела проблем с тем, что Трей будет ее. Эта уверенность была ошибкой, основывающейся на ее громадном опыте, который, однако, не учитывал твердости Трея Брэддок-Блэка.

— Не забивай себе голову Треем, — сказала она уверенно. — Расскажи мне лучше о твоем ленче с судьей Клэнси. Был ли он таким же успешным, как моя встреча с Ливингстоном?

— К счастью для нас, Джо ненавидит индейцев вообще, а Хэзэрда Блэка в частности. Особенно после того, как его сын лишился доходной должности. Так что, когда Хэзэрд обратится с апелляцией, мнение Клэнси возьмет верх.

— Но ему придется выносить постановление об аресте.

Дункан похлопал по внутреннему карману своего пиджака.

— Он сделал еще лучше. Он выписал ордер на арест, не вписав имен. Так что мы должны заполнить их.

— Весьма откровенно, почти…

— Так он и сказал, но только, конечно, мы не можем их осудить огульно.

— Но все же это может случиться с двумя индейцами, арестованными за попытку изнасилования, не так ли?

Ее улыбка была холодной, поскольку она подумала о недавно повешенных по приговору суда семи индейцах.

— Я бы сказала, — продолжала Валерия удовлетворенно, — что у нас неплохое положение.

— Неплохое? — переспросил отец, менее уверенный, чем его дочь, потому что имел перед этим дела с Хэзэрдом. Хэзэрд, особенно в молодости, пользовался ужасной репутацией, да и сейчас ясно давал понять, чего ждать от него.

— Неплохое! Папа, мы прикрыты и защищены и начали действовать первыми. В самом деле, папа, единственное, что ты должен сделать, так это поговорить с Хэзэрдом.

— Это же азартная игра. — И Дункан Стюарт представил себе, как Хэзэрд Блэк стреляет в него.

— Папа, папа, — упрекнула его Валерия, — это вовсе не игра.

— Он убийца, Валерия, — сказал Дункан низким, бесцветным голосом, — не забывай об этом.

Последующие дни были для Трея и Импрес сплошной идиллией. С каждым днем младший Брэддок-Блэк чувствовал себя все более здоровым и отдавал всего себя любовным играм, заботе о ней и развлечениям.

Однажды утром, проснувшись, Импрес обнаружила, что спальня наполнена запахом фиалок, как будто пришла весна. Запах воскресил в памяти воспоминания о Шантильи. Слезы потекли у нее из глаз, и она прошептала красивому мужчине, который лежал рядом в постели, опираясь на локоть:

— Ты вспомнил.

— Они тебе нравятся? — спросил он, привыкший всегда помнить о том, что любят женщины, и делать широкие жесты, чтобы они были счастливы.

— О, конечно, — ответила Импрес, испытывая желание рассказать о том, что они напомнили ей просеку, грот, водопад, где любила гулять мама, и солнечный весенний полдень. — Как будто я сижу в беседке весной, — счастливо заявила она. Банальная фраза, но очень необычная для нее.

— Скорее в гардеробной.

Ее глаза расширились. Разрумянившаяся, в расшитой ночной рубашке, она выглядела очень привлекательной. Импрес кашлянула и сказала нежно:

— Благодарю тебя.

Еще никто в жизни не предлагал ей такой счастливой роскоши.

— Я думаю, что остальные цветы сейчас распускаются в ванной, — дразняще сказал Трей.

И как ребенок, которого она напоминала в это утро, она выскочила из-под одеяла и выбежала в соседнюю комнату. Когда она вернулась, то увидела его развалившимся на подушках, необычайно красивого со своей темной кожей и экзотическим лицом.

— Они прекрасны, — выдохнула она.

— Так же, как ты, — ответил он нежно.

— Как это тебе удалось? — спросила Импрес, восхищенная таким сюрпризом в разгар зимы.

— Коробка, много-много древесных стружек и скорый поезд, — небрежно ответил Трей. — Надеюсь, мой свирепый котенок доволен?

— Ты балуешь меня, — сказала она благодарно.

— Намереваюсь и впредь делать это, — ответил он.

Инструкции Блэйз о подгонке платьев для Импрес были позабыты, потому что Трей предпочитал видеть ее без одежды. Слуги сплетничали, конечно, о Трее и его любимой сиделке, которая никогда не выходила из спальни соответствующе одетой, ела там и только отдавала приказы менять белье раз в день. Блю и Фокс сопровождали Хэзэрда и Блэйз в поездке в Елену, так что влюбленные оставались одни в своем раю.

Они долго спали, а, проснувшись, играли в постели, пробуждаясь от ласковых прикосновений, ощущая просыпающееся желание. А когда им хотелось разнообразия, они занимались любовью в зеркальной гардеробной или в большой мраморной ванне.

Импрес распускалась, как летний цветок, под лучами страстного обожания Трея. Иногда она ругала себя, что с готовностью поддается неприличным и вместе с тем очаровательным командам Трея, но жребий был брошен, как она напоминала себе, той ночью у Лили. Жертвоприношение сделано; деньги для ее семьи лежат в безопасности в седельных сумках. И не надо притворяться, что волшебство Трея неприятно. Напротив, она никогда не была так счастлива. Ее баловали, нежили, любили, это была передышка в суровой жизни последних пяти лет, и было бы глупо отвергать восхитительные наслаждения.