Брэддок-Блэк (№2) - Серебряное пламя

Простая реплика Трея поставила ее в тупик и вместе с тем рассердила своей небрежностью.

Черт бы побрал его внезапный приход в ее дом, подумала Импрес, и его огромное влияние на детей, хотя беспокоила ее не забота Трея о детях, не дорогие подарки в эти утренние часы, а растрепанный вечерний костюм и темные круги под глазами… как будто ему пришлось впопыхах одеваться. Воротник рубашки Трея был измят, белый галстук ослаблен, накрахмаленная рубашка полурасстегнута, часть драгоценных пуговиц потеряна, и от него исходил хмельной запах мускуса — последний крик моды в Париже. Вдохнув, она подумала, что этот пряный и возбуждающий запах Трей, несомненно, оценил. Скользнув по нему взглядом, Импрес обратила внимание на блестки на носках его американских ботинок, что указывало на недавнюю близость к женскому платью, которые в последнее время сверх меры украшались блестящей мишурой. Конечно, чем он занимался, было ясно из его оскорбительного заявления о том, что он провел бессонную ночь; Трей не ложился спать, потому что был с женщиной. Как он осмелился прийти к ней прямо со своей… оргии?

— Ты и в Париже носишь ковбойские башмаки? — спросила она резко, чем вызвала удивленный взгляд Трея.

— Я всегда надеваю башмаки или мокасины, — ответил он спокойно, не обращая внимания на внезапное изменение предмета разговора и ее раздраженный тон, — вне зависимости от того, Париж это или другое место. — Он не стал добавлять, что то, что он носит, никак ее не касается.

— Она хорошо развлекла тебя? — выпалила Импрес, не в состоянии подавить ощущение, что даже с кругами под глазами он выглядит великолепно. Подойдя к нему, она кивком указала на носки его башмаков.

Трей только сейчас заметил серебристый блеск, ярко выделяющийся на черной коже, и вспомнил обстоятельства, при которых он оказался на его обуви.

Герцогиня де Суансон, узнав каким-то образом, что Трей в Париже, возможно, от одного из посетителей салона Импрес, позвала его к себе на вечер. Вначале Трей вежливо отклонил приглашение, расстроенный тем, что Импрес выгнала его. Пожалуй, не просто расстроенный — разъяренный ее популярностью среди поклонников. Трей был не в том настроении, чтобы подвергнуться атаке со стороны гостей Эсти.

— Дорогой, мы просто не можем жить без вашей экзотики, — настаивала Эсти, характерным, чуть хрипловатым голосом.

— Я не очень расположен к развлечениям сегодня, — проворчал Трей, который был в самом дурном расположении духа.

— Мы соскучились по вашему обаянию, — уговаривала она, поняв его настроение. — К тому же вы сможете опробовать мой новый рояль — настоящий Бесендорфер. Я скажу, чтобы его передвинули в библиотеку. Там вы будете предаваться размышлениям в одиночестве и играть Листа на лучшем инструменте принцессы Евгении. Если кто-нибудь осмелится побеспокоить вас — я оторву ему голову.

Трей рассмеялся.

. — Вы всегда были поразительно гостеприимны, Эсти. Но хочу предупредить, что сегодня я не лучшая компания.

Хорошо зная Трея, герцогиня сомневалась, что какие-либо обстоятельства могут сделать Трея плохой компанией, но решила не спорить. Она обладала безукоризненным тактом и поэтому имела множество друзей.

Трей явился попозже и постарался быстро пройти через заполненные гостями комнаты в библиотеку.

Прекрасный рояль с золочеными, украшенными изумительной резьбой ножками и четырнадцатью видами инкрустаций оказался подлинным шедевром. Приглушенный свет газовых светильников делал его еще заметнее на фоне темных панелей стен библиотеки и рядов книжных полок. С обычной для Эсти предусмотрительностью на столике рядом с роялем стоял его любимый бренди.

Трей подошел к роялю, пробежался пальцами по клавишам, потом налил себе бренди и сел за инструмент. Трей знал, что Эсти найдет его позднее, и понимал, что она приведет с собой друзей. Но то время, которое она обещала, принадлежит ему. Через секунду он забыл обо всем, кроме щемящей печали музыки Листа. Его длинные пальцы бегали по клавишам изящно, без усилий, музыка звучала со сдержанной силой; Трей ощущал ее проникновенную силу кончиками пальцев, каждым нервным окончанием и всей душой.

Много позже он оторвался от рояля и увидел, что комната заполнена улыбающимися женщинами, в их глазах таилось восхищение и заманчивое предложение. Прославившийся своей наружностью и почитаемый за первобытную экзотичность, Трей в глазах флиртующих с ним женщин был желанным призом, и в прошлом он бы не отказался получить удовольствие, приняв многообещающие предложения. Однако после Импрес острое чувственное желание как-то пропало, остались только слова, полные намеков и оттенков, знаменитое обаяние действовало автоматически, без усилий с его стороны. Как привычное упражнение, которое доведено до автоматизма постоянной практикой. Поэтому он улыбался и флиртовал со своим обычным соблазнительным бесстыдством, в то же время грациозно отказывая им всем.

В тот момент, когда он допивал с Эсти и ее мужем последний бокал, собираясь уходить, в комнату ворвалась молодая графиня Треви, стройная, восточного типа женщина, с пылающими глазами и оливковой кожей, и, проследовав среди гостей словно некая ночная нимфа в черном платье и блеске бриллиантов, подсела к Трею и призывно улыбнулась ему. Вежливо улыбнувшись в ответ, он продолжил разговор с герцогом де Суансон. Секундой позже она коснулась его рукой и стала шептать ему на ухо.

Трей отрицательно покачал головой. Графиня наклонилась ниже и продолжала неистово нашептывать. Она, оказывается, недавно вышла замуж, это возбудило его на секунду, поэтому он отставил бокал и предложил отвезти ее домой, но потом, в ее будуаре, целуя ее, в то время как она лихорадочно расстегивала его рубашку, внезапно поразился тому, что она слишком высокая, что у нее другой цвет волос и что он не получает удовольствия от ее мягких губ.

Трею потребовалась вся его дипломатия, чтобы отделаться от графини, потому что она, в отличие от своего мужа, была молода и умна, но, хотя он и успокоил ее, как мог, она осталась безутешной.

Это было необычайно грубо для него. Надо послать ей что-нибудь дорогое от Шаме, и с извинением, подумал Трей, стоя на улице, у ее дверей в холодном, сером рассвете.

Импульсивно он решил пойти к Импрес, что было всем недалеко, потому что старые аристократические семьи жили в одном районе Парижа. Он наслаждался зрелищем рассвета в Париже, такого же кораллового цвета солнечные лучи были ранним утром на Медвежьей горе в Монтане, и он находил умиротворение в уединении, глядя на спящий город. Отправившись к дому семейства Жордан, повинуясь неосознанному, нарушающему правила приличий призыву, он сделал крюк, чтобы купить подарки детям. Подремав немного в кэбе, он дождался, когда откроются магазины, и нагрузил доверху экипаж, пройдя по нескольким магазинам. Нагруженный подарками, с легким сердцем, радостный, он говорил себе, что только навестит детей… это просто вежливость. Импрес больше для него не представляет интереса.

Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:

— Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? — спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.

— Я вернулась в полночь из театра. — А… дети спали уже?

— Очень хитро, — сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.

Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:

— Я больше не буду ждать так долго.

Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.

— Ты не можешь заставить меня.

Он улыбнулся.

— И не должен.

Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность — все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз — заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.

— Я была бы признательна, если бы ты не появлялся здесь больше, — сказала Импрес, приходя в ярость от его самообладания, рассерженная собственной реакцией.

— Мы должны проголосовать за это, — сказал Трей, — думаю, следует спросить детей.

Краска бросилась в лицо Импрес.

— Черт бы тебя побрал, Трей, — сказала она, испытывая желание кричать, надавать ему пощечин, лишь бы согнать выражение самонадеянности с его лица, — не смей возвращаться в их жизнь!

Он наградил ее теплой снисходительной улыбкой.

— Будь осторожна со мной, — произнес он без злобы и поднялся с пола одним стремительным скользящим движением.

Глава 21

Каждый раз, когда открывалась дверь перед очередным посетителем, Импрес тряслась от страха, что Трей опять вторгнется в круг ее друзей и устроит скандал. Если он скажет, что купил ее в публичном доме, или даже намекнет, что она выставляла себя на продажу, она не переживет позора. Возможность такого кошмарного развития событий вызывала у Импрес ужас. Привыкшая к добродушному подшучиванию и легкому флирту на традиционных чаепитиях, в тот день она отослала всех под предлогом головной боли.

Появившись в гостиной в сопровождении детей и осмотрев комнату, Трей немедленно спросил:

— Сегодня гарема не будет?

Импрес сидела у камина и сортировала полученные ею в этот день приглашения. При звуках его глубокого голоса руки у нее затряслись, и она благоразумно отложила карточки в сторону.

— Чаепитие закончилось в шесть, — ответила она, не обращая внимания на его насмешку.

— Так рано? — спросил он с иронией, хорошо понимая, что чаепитие отменено из-за него.

Эдуард начал дергать Трея за руку, и в то время, как он наклонился, чтобы услышать, что ему шепчет ребенок, Гай, Эмили и Женевьева с воодушевлением стали отчитываться перед Импрес о весело проведенном времени. Они возбужденно рассказали, как им позволили установить мольберт в Лувре, и, желая угодить страсти Гая к лошадям, каждый рисовал сцену с картины Делакруа, на которой было изображено сражение арабов.

— Тебе надо посмотреть, как Трей нарисовал лошадей, — заявил Гай.

Восторженное славословие достоинств Трея, казалось, никогда не кончится. Внимательно выслушав детей и дождавшись, когда наступит пауза, и они переведут дух, Импрес напомнила, что обед скоро будет сервирован.

— Поблагодарите Трея, — проинструктировала она, — отправляйтесь наверх и приведите себя в порядок.

Когда шум их шагов затих, Импрес, понимая, какое удовольствие Трей доставил детям, но, тем не менее, раздраженная тем, что он выбрал их объектом своего несравненного обаяния, сухо сказала:

— Спасибо за проявленную к детям доброту.

— Для меня это было удовольствием, — ответил он просто.

— Теперь, надеюсь, ты найдешь дорогу к выходу, — заявила она твердо, поскольку собиралась навестить Макса до обеда. Ей пришло на ум, насколько же будет скомкано расписание кормления сына, если гость из Монтаны задержится в Париже надолго.

— Приглашения к обеду не будет? — спросил Трей, лениво растягивая слова и думая о том, что с распущенными волосами, без броши и в чопорном платье цвета морской волны, которое она выбрала сегодня, видимо, специально, чтобы не дразнить Трея, она нравится ему куда больше.

— Да, никаких приглашений не будет, — неучтиво буркнула Импрес.

Трей, конечно, мог повлиять на нее в том, что касалось детей, она не могла их лишить его компании, поскольку они обожали его, но близкие отношения не должны распространяться на саму Импрес. Трей Брэддок-Блэк был беспринципным, самоуверенным человеком, и тяжелое сражение, которое Импрес вела, надеясь преодолеть свои чувства к нему, было слишком памятно, чтобы позволить подвергнуть себя риску попасть под его обаяние еще раз.

— Кажется, мне придется обедать в одиночестве. — В выражении его глаз читалось разочарование.

Импрес взглянула на свои руки, надеясь, что они не выдают ее, затем перевела взгляд на Трея.

— Если бы я была более слабохарактерной, — сказала она, — то, может, и изменила бы решение. Однако я этого не сделаю. Возможно, что компания, в которой ты провел вечер накануне, все еще примет тебя.

Импрес встала со стула, подняла подбородок так, что их глаза встретились, и твердо выговорила:

— Всего хорошего, Трей.

— Как долго ты собираешься удерживать меня вдали от твоего дома?

Она могла бы ничего не говорить, поскольку Трей. прочитал ответ в ее глазах.

Теперь, когда она встала, он оказался слишком близко к ней — спокойный, с требовательно спрашивающими светлыми глазами. Импрес вздохнула и спокойно ответила.

— Так долго, как только возможно.

Он улыбнулся своей знаменитой улыбкой, обезоруживающей и призывной:

— По крайней мере, ты понимаешь, что это не может быть навсегда. — Его голос, низкий, богатый оттенками, катастрофически ломал ее решимость. — И помни, ты не сможешь держать детей вблизи себя все время.

— Пошел ты к черту, — приказала Импрес спокойно, контролируя свой порыв и удерживая себя от того, чтобы показать пальцем на дверь, как актер в плохой пьесе. — Ты должен покинуть мой дом. — Ее голос дрогнул на последних словах, а румянец, появившийся на щеках, был вызван не гневом.

Одетый в неброский костюм из твида, Трей излучал поразительную силу, подчиняющую и приковывающую внимание, как серебряное пламя. Как ему удавалось, без слов и движений, пробуждать пылкое предвкушение наслаждения?..

С удовольствием, констатировав ее волнение, он сардонически поклонился и пробормотал по-французски:

— До свидания. — Его темные шелковистые волосы оказались в этот миг так близко, что она могла бы коснуться их, когда его голова на секунду склонилась и, чтобы удержаться и не погладить струящийся шелк ей потребовалось собрать всю свою волю. — Я вернусь.

Когда дверь медленно закрылась, Импрес опустилась обратно на стул и сидела, не двигаясь несколько минут, стараясь унять трепещущие чувства, ощущая, как сильно колотится в груди сердце. Черт бы побрал его привлекательность и вызывающее столь памятные воспоминания обаяние! Она слишком долго вела монашеский образ жизни, напомнила себе Импрес в следующее мгновение, в этом все дело. Она просто нуждается в нескольких минутах покоя.

Но спокойствие не наступало. Упрямый и своевольный, Трей не покидал ее мыслей до тех пор, пока она не услышала шум, производимый слугами в гостиной. Он напомнил Импрес, что Макс ждет ее, и тогда она, торопливо сбежав по ступенькам, быстро пошла по коридору, ожидая услышать плач. Но в обитом панелями холле было тихо. Оставалась надежда, что няня утихомирила Макса сахарной водой, как она делала от случая к случаю, когда Импрес запаздывала.

— Прошу прощения, — сказала Импрес, едва заходя в ярко раскрашенную детскую, — были гости, и я не смогла…

Слова застряли у нее во рту. Напротив расписанной сказочными зверями стены стоял Трей.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросила Импрес, когда к ней вернулась способность говорить.

Трей оторвал взгляд от ребенка, которого держал на руках, и Импрес увидела на его глазах слезы.

— Я рассказываю моему сыну о Монтане, — сказал его голос дрожал от переживаемых эмоций.

— Это не твой сын. — Слова были произнесены с такой силой, что, казалось, в комнате сверкнула молния.

Трей с нежной благодарностью подумал, что может простить ей все — за его сына.

Глядя вниз на Макса, что-то счастливо лепечущего на его руках, он оглядел отпечатавшиеся на маленьком личике свои черты и спокойно сказал:

— Чьим же еще он может быть, если не моим?

— Докажи это.

Наступило гробовое молчание.

Трей глубоко вздохнул, глаза сверкнули гневом, желание понять и простить было растоптано несколькими злыми словами.

— Ты стерва, с холодным сердцем. — Его голос был тих, чтобы не беспокоить сына, но в тоне слышалась непримиримость. — Ты скрывала от меня, моего сына.

— Я думала, что ты слишком занят своими подругами и другим своим ребенком. — Она сказала это, воздвигая между ними непроходимую гору.

— Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свою жизнь, а что касается ребенка Валерии, то он не мой. — Воздвигнутая ею гора была мгновенно и небрежно срыта до основания, его тон был бесстрастный — короткое напоминание о своей независимости и уже слышанное ею объяснение о ребенке Валерии.

— А все остальные? — спросила она пылко, отказываясь принимать его холодное объяснение.

Его светлые глаза удивленно раскрылись.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь об остальных?

— Других твоих детей. — Она решительно двинулась к нему, длинное платье скользило по ковру с узором из сплетенных цветов. Он не сможет отрицать их всех, по думала она воинственно.

Удивление мгновенно исчезло из его глаз, а решительность сменилась тревогой. Как бы то ни было, он знал, что она не права.

— У меня, их нет, — сказал он.

— Арабелла говорила, что их несколько, — информировала Импрес с поучительной интонацией в голосе, что еще больше раздразнило его.

— Рискну не согласиться с мнением столь квалифицированного эксперта, как Арабелла. Она не посвящена в мои дела, а тем более не может ничего знать о приписываемых мне детях, — голос у него был холодным и отчужденным.

— Я знала, что ты будешь отрицать это, — заявила Импрес, ее собственное представление о Трее и его ответственности было непоколебимо. — Так же, как ты отказываешься признать, что ребенок Валерии твой.

— Но я не отказываюсь от твоего сына, — напомнил он. — Послушай, любой, имеющий глаза, подтвердит мое отцовство.

— Ничего не хочу слышать, — безрассудно ответила Импрес, — пусть даже он будет твоей точной копией.

Ей хотелось опровергнуть его самодовольство, побольнее задеть, так, как он задел ее.

— В самом деле, я едва знаю тебя, — резко заявила она. Он окинул ее с головы до ног холодным взглядом.

— А я нахожу, что знаю вас еще меньше, мадемуазель. После того, как посетил ваше чаепитие. Твои поклонники тянут жребий или ты подбираешь счастливого победителя каждый вечер? — Его губы искривились в пародии на улыбку. — Наверное, это здорово утомительно — оказывать услуги стольким страстно желающим мужчинам.

— Они просто мои друзья, хотя, я уверена, что тебе это трудно понять, — ответила она возмущенно. — Мужчины могут нравиться по разным причинам,

Какой восхитительный подбор слов, подумал Трей с горечью. Очень профессионально, хотя с возмущением очевидный перебор.

— Ты изумительная актриса, дорогая, и всегда стремишься наслаждаться собой.

— Высокомерный подонок!

— Совсем наоборот, мадемуазель. Просто еще один скромный искатель вашего благоволения. — Ленивое высокомерие было заметно снова. — И какое совпадение, — отец твоего ребенка. Неужели этот факт нельзя учесть при жеребьевке? И если «да», то я хотел бы получить свое время прямо сейчас.

Импрес пристально посмотрела на него с изумлением, к которому примешивалась ярость. Прошло несколько длинных секунд, за которые она чуть успокоилась и перевела дыхание.

— Убирайся отсюда! — приказала она.

Трей с любовью смотрел на сына.

— Нет. — Простой ответ никак не соответствовал его восхищению.

— Я позову слуг! — пригрозила Импрес.

Его брови чуть приподнялись.

— И сразу же отправишь их обратно, — сказал он. Трея никогда в жизни не могли испугать слуги.

— Я вызову жандармов!

— Как тебе будет угодно, — ответил он вежливо. — Я верю, что отцовские права во Франции защищены законом.

— Будь ты проклят! — закричала она.

Слуги, жандармы, Макс все перемешалось у нее в голове от ярости.

Лицо Трея было бесстрастным.

— Это чувство, дорогая Импрес, — сказал он очень и очень мягко, — взаимно.

Личико Макса сморщилось от крика его матери, и, немного похныкав, он зашелся в пронзительном крике.

— Он проголодался, — нервно сказала Импрес, делая шаг ближе, немного испуганная, что Трей может не уступить Макса после его замечания, касающегося отцовских прав. Протянув руки к сыну, она ждала в тревоге. Трей всего мгновение колебался, затем, запечатлев поцелуй на лбу сына, протянул его Импрес.

— Теперь, если ты извинишь меня… — едко сказала Импрес, чувствуя себя с Максом на руках в безопасности.

Трей расположился на ближайшем стуле, не обращая внимания на прямой намек уйти.

— Меня не беспокоят извинения, — ответил он лениво. — Это мой первый ребенок, веришь ты этому или нет. Как его зовут?

Импрес размышляла, стоит ли отказаться или продолжать спор, но затем решила, что такая информация не является разглашением тайны.

— Его зовут Макс, — сказала она, назвав только имя, предшествующее другим бесчисленным семейным именам.

— Почему ты так назвала его? — Голос Трея стал заботливым при звуках плача голодного сына, и, разместившись поудобнее, он откинулся назад и скрестил ноги. Он сменил измятый вечерний костюм на серый твидовый сюртук и выглядел очень по-английски в этой неброской одежде, конечно, если не считать эффектных длинных волос.

— Семейное имя, — ответила Импрес кратко, садясь у колыбели напротив Трея. Она предпочла бы не кормить Макса сейчас, но один взгляд на Трея убедил ее, что он способен пересидеть кого угодно. Если бы взглядом можно было убивать, Трей не просидел бы на стуле ни секунды, но, поскольку такой возможности у Импрес не было она начала расстегивать лиф платья.

— Что ты сделал с няней? — спросила она, надеясь, что это упоминание поможет ей бороться с ленивым взглядом Трея. Приложив Макса к груди, она решила взять себя в руки и вести себя так, словно кормила сына перед Треем каждый день.

— За пять минут до того, как ты пришла, я разрезал ее на маленькие кусочки и выбросил за окно, — произнес он спокойно. — Что за дурацкий вопрос? Я отослал ее.

— У меня есть сын, при этом думал он, мой сын. Он наслаждался сочетанием этих слов.

Импрес подняла взгляд, пораженная мягкостью его голоса.

— И что, она ушла?

Няня отличалась твердым характером и вряд ли испугалась бы Трея.

Он только чуть приподнял темные брови в ответ на ее наивный вопрос и поудобнее устроился на стуле, его светлые глаза сосредоточенно смотрели на то, как Импрес кормит Макса. Они оба его. Трей ухватился руками за стул, чтобы одним прыжком не ринуться вперед и не поднять их на руки.

В комнате внезапно стало очень тихо, слышно было только почмокивание Макса, и Импрес быстро опустила взгляд на сына, чтобы не видеть смущающих глаз Трея. Как мог он вновь ворваться в ее жизнь с такой внезапностью? Глядя на то, как удобно он устроился на стуле, можно было подумать, что он сидит здесь каждый день. Что было хуже всего, его присутствие магически влияло на нее, действовало подобно настойчивому стуку в дверь среди ночи, от которого невозможно отделаться. Трей был единственным мужчиной, который волновал ее и возбуждал желание одним своим присутствием. Импрес боролась со своими эмоциями, с ярким пламенем возбуждения, напоминая себе, что она только одна из многих женщин, на которых он так действовал. Живая чувственность была торговой маркой Трея, его второй натурой, не требующей усилий, естественной, как дыхание. Но при его непостоянстве лучше не иметь с ним дело. Она должна избавиться от этой своей слабости.

— Я не хочу, чтобы ты была с другими мужчинами внезапно проговорил Трей. В напряженной тишине комнаты его слова вибрировали в воздухе, словно живой поток звуков.

Импрес на секунду закрыла глаза, сопротивляясь затопившим ее чувствам после этих негромких слов, полных внутреннего значения. В них звенело желание, они были произнесены с многозначительной лаской, которая заставляла вспомнить разгоряченные тела и мягкую постель.

— А я бы не хотела, чтобы ты был с другими женщинами, — ответила она, поднимая ресницы, ее голос дрожал от внутренней борьбы, которую она вела, чтобы сопротивляться ему. Ее голос внезапно зазвучал тверже, когда она подумала о своем последнем разговоре с Валерией. — Но это бесполезно, — добавила она, — не так ли?

— А я и не был, — ответил Трей мягко. Он не сказал, что проводил мучительные дни в опиумном угаре, убил человека, избегал женского общества, оставил графиню этим утром — и все из-за Импрес.

— Я не верю тебе, — она попыталась говорить таким же спокойным тоном, но все было напрасно. Бессонные ночи в слезах, образы Трея, держащего в объятиях других женщин, не позволяли верить ему.

— Когда родился ребенок? — спросила Импрес, умышленно напоминая Трею о его вероломстве.

— Четырнадцатого сентября. Девочка, — добавил он, прежде чем она спросила об этом. — Валерия отказалась от нее. Ее кожа была слишком темная.

Он говорил просто, без лишней чувствительности, но впечатление от его слов было шокирующим.

— Где она?

Ребенок, должно быть, его, подумала Импрес с упавшим сердцем, если он беспокоится о нем.

— Мои родители взяли ее в Вашингтон, и Бэлли станет первой женщиной-президентом, если будет во всем следовать по пути, который указывает ей моя мама. — Он улыбнулся совсем по-другому, не так, как в последние дни. Исчез цинизм, появилась теплая искренность, и, когда он сказал: — Бэлли и Макс могут стать большими друзьями, — мягким, удовлетворенным тоном, Импрес пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы сопротивляться этой обезоруживающей улыбке.

— Ничего не выйдет! — возразила она так яростно, что ручки и ножки Макса невольно дернулись при громких звуках голоса матери, и он несколько раз всхлипнул, прежде чем продолжил сосать грудь.

Хотя резкий отпор Импрес прозвучал диссонансом в их беседе, Трей быстро ответил:

— Выйдет.

Ничто не радовало его так, как вид Импрес, кормящей сына.

— Нет!

Она не желала спорить или обсуждать, как много значит для ее чувств его репутация развратника. Импрес не хотела взвешивать на весах страсть и безопасность или определять разницу между страстью и любовью. Даже самая сильная любовь умирает без честности и верности, а Трей не был способен на верность. Никогда не был… никогда не хотел быть, с горечью подумала она.

— Уходи! — приказала Импрес. — Я хочу, чтобы ты ушел и никогда больше не возвращался.

Этот выпад напомнил Трею, что Импрес Джордан соответствовала своей новой жизни, и хотя у них был общий ребенок, очевидно, они по-разному воспринимали то время, которое прожили вместе.

— Я хочу моего сына, — резко нанес ответный удар Трей. Она могла отвергнуть его из-за других мужчин, но не заставит отказаться от сына.

— Я буду бороться до последнего. Он мой.

— Он наш, — сказал Трей мрачно, черты лица его были суровы и напряженны.

Когда ему было пятнадцать лет, у него украли лошадь во время одной из междоусобиц племен Блэкфит и Абсароки. Вместе с Треем в погоню отправился и большой отряд его клана. Стоял холодный январь, и после того как сопровождавшие сдались и отказались продолжать преследование, он один проехал четыреста миль, забравшись далеко за канадскую границу, и вернул лошадь. Если бы Импрес знала об этом, она бы десять раз подумала, прежде чем отказывать ему.

— Никогда, — ответила она.

— Никогда? — неприятно рассмеялся Трей. — Не думаешь ли ты, дорогая, что уже поздно?

Если Импрес добивалась преимуществ, он готов пойти ей навстречу, но он никогда не сомневался в своей власти взять все, что хочет. Раз мадемуазель Жордан имеет склонность к бизнесу, он уверен, что они могут прийти к некоторому вполне дружескому соглашению.

— Дорогая, — начал он мягко, — ты всегда была удачлива в сделках и, если мы рассмотрим вереницу… как бы повежливей назвать алчущих тебя мужчин из твоего окружения…

— Тебе следовало бы знать, — ответила злорадно Импрес. — Когда испытываешь страстное желание, то найдешь тысячу способов определить его, я уверена.

— Давай не будем входить в тонкости терминологии, радость моя. — Его гнев хорошо контролировался, — искусство, которое он приобрел в законодательных баталиях. — Почему бы нам просто не сказать «твоих друзей», которые фиглярствуют с той самодовольной откровенностью, которой я всегда восхищался в тебе? Все, о чем я прошу, это включить меня в их число и назначить время, которое я мог бы проводить с сыном. Я с радостью заплачу за свои привилегии. Уверен, что ты со своей корыстной душой рассмотришь практические аспекты такого предложения. Должно быть, содержать твой дом стоит немалых денег?

— А если я скажу «да»? — заметила она кисло.

— Все знают, что ты вдова с большим количеством друзей, почему бы тебе не распространить свое дружелюбие и на меня, твоего самого старого друга? Положи Макса в постель, кстати, он уже уснул, запри дверь, и мы сможем испытать на прочность нянину кровать. Остается только выяснить, — сказал он с очаровательной насмешкой, — что ты предпочитаешь: франки или доллары?

Его грубость переходила все пределы.

— Я бы предпочла, чтобы ты придержал свою похоть, — сказала Импрес, дрожа от ярости и с трудом контролируя свой голос, — для развлечения какой-нибудь другой женщины.

Он наградил ее сверкающей улыбкой:

— Но я хочу развлечь тебя.

— Встань в очередь, Трей, дорогой. — Ее злоба была такой же ослепительной, как и его улыбка. — Я очень требовательна.