Брэддок-Блэк (№2) - Серебряное пламя

— Добрый день, мадемуазель Жордан, — сказал он, умышленно не употребляя ее нового имени, предусматривая возможность, что один из этих мужчин ее муж. — Вы выглядите… — Он сделал паузу, смело осмотрев ее с ног до головы. Если она и была близка к смерти месяц тому назад, то теперь не было никаких признаков болезни.-…Изумительно здоровой.

Последние два слова были произнесены с ленивым чувственным подчеркиванием, а его взгляд задержался на сильно декольтированном платье. Взором знатока Трей отметил, что ее груди стали заметно больше.

Дерзкие слова Трея и его взгляд вернули румянец, на щеки Импрес, в то время как шок, вызванный его появлением, заставил затрепетать ее чувства. Первым, инстинктивным порывом было беспокойство за Макса и раздражение от нежелания Трея назвать ее новым именем. Раздражение, переходящее в гнев.

Как это похоже на Трея, подумала она, ворваться в ее жизнь, уверенным в успехе, со своими показными блестящими манерами, с небрежным растягиванием слов, намекающим на свои права на нее. Интересно, осталась ли его жена в Монтане или приехала в Париж и ожидает его в номере какого-нибудь роскошного отеля? А может быть, он разведен? Зачем он приехал сюда после стольких месяцев? Вопросы, на которые не было ответа, да она и не собиралась принимать какие-либо решения после внезапного появления Трея. Она слишком долго боролась за то, чтобы унять страстную тоску, чтобы уменьшить полную танталовых мук память о Трее до контролируемого уровня. Она не позволит ему, решила она горячо, небрежно ворваться в свою жизнь и разрушить с таким трудом завоеванное спокойствие.

Как и Импрес, герцог де Век немедленно возмутился собственническим тоном Трея. Только недавно Импрес начала отвечать на его изысканные ухаживания с дразнящей улыбкой, которую он находил очаровательной и ободряющей. Из своего богатого опыта он знал, что молодые вдовы — лучшие любовницы, а с тех пор, как родила ребенка, графиня выглядела поразительно соблазнительно. Ходили слухи, что она настаивает на том, чтобы самой кормить ребенка. Неслыханная вещь в их кругу, но он находил восхитительной эту независимость от мнения света. Он ожидал, что она будет так же нетрадиционна в других аспектах своей жизни, и уже выбрал ожерелье из горящих рубинов в качестве памяти о первой, проведенной вместе ночи. Этот краснокожий со слишком длинными волосами и вызывающей самонадеянностью раздражал его, и, повернувшись к Импрес, сидящей рядом с ним на расшитом кресле, он сказал низким голосом одновременно небрежно и уверенно:

— Не унять ли мне наглеца?

— Едва ли вам это удастся, — негромко произнес Трей и, закипев от прозвучавшего вызова, приблизился к Импрес.

Разгневанный герцог немедленно поднялся на ноги, его умение обращаться с пистолетом и шпагой признавалось выдающимся и смертельным. Прежде чем он кинул Трею вызов, Импрес коснулась его рукой и проговорила мягко:

— Нет, Этьен.

Глаза Трея остановились на маленькой кисти Импрес, лежавшей на руке герцога, потом переместились на его гордое лицо, покрасневшее от гнева под загаром.

— Выполняете ее приказания, Этьен? — спросил Трей вызывающе, взбешенный защитой человека, сидящего в такой интимной близости от Импрес. Не имело значения, кто он и почему его держат на таком почетном месте рядом с Импрес. Высокий стройный человек в прекрасно сшитом костюме из твида был соперником, покушавшимся на принадлежавшую ему собственность, и чувства, а не рассудок, руководили действиями Трея.

— Веди себя пристойно, Трей, ты не у Лили, — предостерегла Импрес, ее зеленые глаза засверкали от ярости.

— Уверен, что все происходит так, словно я у Лили, — медленно растягивая слова, произнес Трей, ироническая улыбка искривила его губы.

Упоминание о Лили ничего не говорило герцогу, но последние слова прозвучали так вызывающе, что де Век сделал шаг вперед и его рука стала подниматься.

Быстро схватив его за руку, Импрес пылко прошептала:

— Ну, пожалуйста, Этьен. — Она не хотела ссоры, потому что Трей вел себя нагло, а Этьен был офицером территориальных войск. — Пожалуйста, ради меня…

Уступая интимному обещающему тону Импрес, герцог опустил руку и отступил назад, грациозно встав рядом с ней. Он встретится с молодым выскочкой позже подумал он, намеренно протянув руку к краю кресла так чтобы она оказалась в интимной близости с обнаженными плечами Импрес.

— Мы обсудим наши дружеские отношения с графиней в более подходящее время, — сказал он с приятной улыбкой, хотя глаза у него были холодные. — Вы надолго в Париж?

— Настолько, насколько потребуется, — ответил Трей, его улыбка была вежлива, голос спокоен, глаза светились смертельной опасностью.

— Ради Бога, — воскликнула Импрес, разозленная драчливыми мужчинами, обращающимися с ней, словно она трофей, который достанется победителю, — не могли бы вы перестать себя вести, как потерявшие разум быки? Кому я достанусь, — сказала она с поражающей откровенностью, по которой каждый догадался бы, что она выросла в Америке, — решать буду я, — яростный взгляд, которым она смерила Трея, был тверд, — но никак не вы.

— Послушайте, послушайте, — жизнерадостно отреагировал принц де Морней, которого восхищала прямота Импрес. Этим она сильно отличалась от других аристократок, которые всегда соглашались абсолютно со всем, что он говорил. — Пожалуйста, включите меня, мадам, в ваше окончательное решение.

Бросив Ипполиту благодарный взгляд за его легкомысленные слова, разрядившие грозовую атмосферу, Импрес произнесла как можно более любезно:

— Дорогой Ипполит, вы мой самый близкий друг, и я особенно благодарна вам, потому что презираю зануд.

— Почту за честь, — ответил с учтивым поклоном юный принц, уютно устраиваясь на кушетке в стиле рококо, — всю свою жизнь готов посвятить освобождению вас от скуки.

Герцог выглядел обеспокоенным.

— Не поощряйте, Импрес, его волокитства, иначе мы все будем мучительно надоедливы, -сказал он сухо, с упреком глядя на Импрес.

— Я бы хотел выпить, — решительно заявил Трей, которому не понравилась фривольность комплимента Ипполита. Осмотрев комнату в поисках столика с напитками и заметив его, он прошел прямо к нему.

О Боже, с раздражением подумал он, они охотятся за ней, как стая голодных волков. В этой напряженной атмосфере дома, вызванной присутствием разгоряченных самкой мужчин, Трей ощутил себя оскорбленным. Тогда, в Монтане, Импрес была доступна тому, кто заплатит самую большую цену на торгах. К счастью, решил он, совершенно потеряв чувство меры от ревности, у него достаточно денег, чтобы купить ее во второй раз.

Развалившись в изящном кресле, слишком маленьком для него, и вытянув вперед ноги, Трей небрежно попивал бренди, вставляя время от времени достаточно едкие замечания в общий разговор, касающийся событий светской жизни Парижа.

Разговор ленивых аристократов с непривычными для него чертами пуританской добродетели раздражал Трея сегодня. А Импрес чувствовала себя уверенно и спокойно, словно бы никогда не стояла в мужском одеянии у Лили, выглядя мальчишкой в потертой одежде со спутанными волосами. В отличие от шелковистого беспорядка, который он помнил, ее волосы были уложены теперь кокетливыми завитками и поддерживались жемчужными и бриллиантовыми заколками. Ее платье из черного бархата было украшено по лифу струящимся потоком лучшего, очень дорогого кружева. Немало заплативший за вечерние туалеты в прошлом, Трей знал цену платьям от лучших портных.

Очевидно, Импрес преодолела все финансовые трудности, угрюмо подумал он, иначе она не смогла бы так жить на его тридцать семь с половиной тысяч долларов.

Он наблюдал, как она, улыбающаяся и веселая, с удовольствием принимает комплименты льстящих ей мужчин, как ее пушистые ресницы, когда она говорит, томно опускаются, словно подавая двусмысленный намек. Даже то, как она сидела — нет, элегантно располагалась, — было продумано: Импрес небрежно опиралась рукой о ручку кресла, так что ее груди вызывающе выделялись под платьем, заставляя всех мужчин в комнате мечтать о том, чтобы оказаться с ней в спальне.

Мало-помалу бутылка Трея опустошилась, но это никак не повлияло на его изысканную софистику, а отпускаемые им едкие замечания граничили с грубостью, которую Импрес не собиралась терпеть.

И отвечала с равной едкостью.

Де Век между тем мастерски изображал спокойствие, сидя в расслабленной позе рядом с Импрес, и пил свою любимую английскую водку, которую ему присылали из его охотничьего домика в Шотландии.

Кто окажется хладнокровнее? — гадали присутствующее, и настроение ожидания заполнило гостиную.

Однако, по мере того, как шло время, Импрес проявляла все большее беспокойство, зная, что вскоре Макс начнет волноваться. Импрес кормила сына, и ее распорядок определяли отнюдь не собравшиеся мужчины, а интервалы между кормлениями ребенка. Она посмотрела на часы в футляре из севрского фарфора, и наиболее учтивые гости стали подниматься и раскланиваться. Трей же всем своим видом показывал, что не собирается уходить. Поэтому герцог, который вознамерился, было, пересидеть Трея, теперь ждал, что подскажет ему Импрес. Она мягко пообещала встречу в опере вечером.

— Вы уверены, что все будет в порядке? — спросил он, не желая оставлять ее с грубым дикарем из Америки, который выпил бутылку бренди.

— Уверена, Этьен, снасибо. И еще раз благодарю вас за Тунис.

Его внимательность к деталям и нежная забота была частью его обаяния, и когда герцог узнал, что Импрес нуждается в более послушной лошади, то немедленно распорядился доставить ее из своей конюшни в тот же день.

— Удовольствие было взаимным, моя дорогая. — Он поклонился с небрежной галантностью, сразу позабыв о своем щедром подарке. — Итак, до вечера. Но вы уверены?… — спросил он загадочно, бросив короткий изучающий взгляд на Трея.

Импрес кивнула и улыбнулась.

Он ответил короткой ослепительной улыбкой и ушел.

— Что такое Тунис? — резко спросил Трей, когда дверь закрылась за герцогом.

Его вопрос вызвал у Импрес раздражение. Это было совсем не его дело. Тот факт, что он остался, несмотря на очевидное предложение удалиться, рассердил ее. У других мужчин хватило учтивости уйти. И она высказала ему все, что думала.

— Тунис тебя совершенно не касается, а тебе следовало бы давно уйти. Ты скверно воспитан.

— Воспитания у меня нет никакого, я думал, ты знаешь, — ответил он небрежно, нисколько не обращая внимания на прозвучавшее в голосе Импрес осуждение. — Это твой поклонник подарил тебе чернокожего раба? — Каждое его слово таило вызов, в каждой фразе угадывалась усмешка.

— Великий Боже! — воскликнула она. — Если хочешь знать, то Тунис не раб, а маленькая лошадка, которую Этьен подарил мне. Она обучена в Северной Африке, отсюда ее имя. И чтобы полностью удовлетворить твое любопытство, скажу, что ее также готовили в Испанской скаковой школе, у нее очень гладкий ход, она чемпион в дрессуре и может считать до двадцати. — Импрес закончила с обидой в голосе, потому что он не пошевелил даже мускулом в своей расслабленной позе.

— Ты отлично умеешь устраиваться, — пробормотал Трей сухо, его взгляд медленно обследовал роскошную комнату, — и умеешь находить деньги.

Импрес вздрогнула, и гнев, который бушевал в ней весь день, гнев, с которым она наблюдала, как Трей накачивался бренди в ее гостиной, пытаясь оскорбить своего соперника, наконец, вырвался наружу.

— Теперь я не нуждаюсь в деньгах, — ответила она едко. — Может быть, ты, наконец, уйдешь?

— Если, — сказал Трей, улыбаясь и не обращая внимания на ее вспышку, внимательно рассматривая жемчужное колье на ее шее, — ты и дальше будешь жить в таком великолепии, то вскоре станешь нуждаться.

— Не понимаю, почему я должна объяснять тебе, что все это Гая. Его наследство было восстановлено вместе с титулом. — Слова прозвучали холодно, ровно и отчужденно.

— Надеюсь, это достаточно большое состояние, чтобы соответствовать той репутации, которую ты, без сомнения, приобрела вместе с этим мужским гаремом, который развлекаешь. — Хотя Трей жил своей жизнью, игнорируя общественное мнение, он понимал, что женщина не может позволить себе такую свободу без порицания.

— Достаточно, — повторила Импрес ломким голосом, стараясь держать себя в руках, решив, что Трей может думать все, что ему вздумается. Она не собиралась рассказывать ему о своей монашеской жизни. Это только увеличило бы его самонадеянность.

Глядя на Трея, развалившегося в кресле, она подумала, что, впрочем, его самонадеянность имеет основание. Но именно потому, что Трей был приятен, красив и возбуждал ее, дышать одним воздухом с ним было вредно. Некогда он предложил ей то, что предлагал и другим женщинам, и было просто наивно ожидать чего-то большего. Подобно другим, ей следовало бы меньше забивать себе голову его обаянием. Она не позволит волновать себя. Глубоко вздохнув, Импрес сказала, как ей казалось, нейтральным тоном:

— Пожалуйста, уходи, мне надо переодеться. Вечером я иду в оперу на «Таис».

Молчание в ответ.

— «Таис» — моя любимая вещь, а я не приглашен? — Улыбка Трея была очаровательна.

— Нет, — ответила она непоколебимо, пытаясь контролировать дыхание, что было довольно трудно рядом с Треем, сидевшим так близко, что к нему можно было прикоснуться. Пальцы Импрес теребили бархат юбки.

— Жаль.

— Уверена, что как-нибудь сумеешь развлечь себя. Ты, — спросила она, надеясь, что ее вопрос прозвучит безразлично, — захватил с собой жену?

— К счастью, — ответил он, сияя, — у меня нет жены. Вспышка гнева была ее реакцией на его небрежность.

— Ждешь поздравлений?

— Вполне определенно. — Его улыбка была полна опьяняющего призыва.

— Тогда считай, что они уже сделаны, — ответила она коротко, направляясь к двери и открывая ее.

Как это типично для Трея — ловко избавиться от нежелательной женщины. Его тон был ласковым, улыбка успокаивающей, словно жена была быстро преходящим беспокойством.

— А где мистер Майлс? — спросил он прямо, принимая ее намек и поднимаясь. Вопрос был формальным, существование мистера Майлса совершенно не интересовало его.

— К счастью, нет мистера Майлса, — ответила Импрес, передразнивая легкомысленный тон, которым он сообщил о разводе с женой.

Его темные брови вопросительно поднялись.

— А зачем он был нужен? — спросил Трей. Для человека, умудренного опытом, причина была ясна, но он был настолько раздражен, что невежливо настаивал на ответе.

Импрес заколебалась, не столько думая об ответе сколько намереваясь удержать существование Макса в секрете от Трея.

— Видишь ли, меня больше устраивает положение вдовы.

— Ах, да, веселая вдова, — прервал он Импрес, откровенно напоминая об ее сексуальности. — Вижу, как мужчин влечет к твоей дружелюбной натуре. — Тон у него был шутливый, а глаза холодные.

— Почему ты настаиваешь на сексуальном значении каждого моего слова? — возразила она, прикрывая опять дверь, чтобы слуги не услышали их разговора.

— Я бы обошелся другими словами, — сказал он негромко, — если бы не видел такое море похоти сегодня на чаепитии. — Его нахмуренные брови причудливо опустились. — Восхищаюсь твоей способностью, — продолжал он сухо. — Никто не ушел с разбитыми надеждами.

Ее манеры, черт их побери, были поразительны. Грациозные, приглашающие, дающие мимолетное впечатление искренности, а когда она опускала ресницы, то просто призывала к флирту.

— Не тебе говорить, — отрезала Импрес, готовая затопать ногами от возмущения при виде его ханжества.

— Для мужчины это совсем другое дело.

Не было вежливого извинения, только этот оправдывающий себя ответ. Как типично для Трея!

— В чем же, — ледяным голосом спросила Импрес, — состоит разница? — Стандартная фраза Трея в дополнение к его чертовому высокомерному лицемерию довела ее до кипения.

— У нас больше свободы. — Его тон был ленивый, а слова-сокрушающими.

— Можешь так считать. Но я, однако, сделала открытие, — сказала Импрес, глядя ему прямо в глаза, — моя свобода совершенно равна твоей.

Трей, стоявший на некотором расстоянии от нее, рядом с креслом, с которого он недавно поднялся, двинулся по направлению к Импрес мягкой скользящей походкой, которая, как она подумала, не потревожит в лесу сухих опавших листьев. Он остановился совсем рядом, с трудом обуздывая свой темперамент, и сказал с уничтожающей вежливостью:

— Знаешь ли, дорогая, у такой свободы могут быть некоторые физические последствия.

Импрес напряглась. Знает ли он о Максе? Не был ли весь этот дразнящий разговор просто игрой кошки с мышкой? Почему он оказался более напыщенным, чем она помнила?

— Когда ты приехал в Париж? — спросила она слишком быстро, слишком грубовато, внезапно взволнованная тем, что Трей приехал из-за сына.

Он коротко поклонился, и сапфировые пуговицы на его жилете на мгновение сверкнули, как бы напоминая о богатстве их обладателя.

— Сегодня, — ответил Трей. — Могу ли я навестить тебя попозже вечером, после оперы, и приобщиться к твоей свободе? — Тон у него был очень корректный, словно рядом с Импрес сидела строгая тетушка; почтительный наклон головы — безукоризненный; только мягкое подчеркивание слов и его насмешливые глаза были непочтительны.

Он не знает о Максе, подумала она, глядя в эти насмешливые томные глаза. Они были слишком чувственны под ленивой усмешкой. Трей просто заинтересован в удовлетворении своих плотских побуждений.

— Боюсь, что вечером буду занята. — Ее выражение и тон ответа намекали на то, что она занята постоянно.

— Тогда завтра? — предложил он мягко, не обращая внимания на форму и смысл ее ответа.

— Нет, — ответила Импрес ровно. Ее терзало то, с какой беззаботностью сделал он свое грубое предложение, уверенный, что она примет его; раздражала собственная тяга к Трею, к горячему страстному призыву в его глазах словно она только и ждала, горя в лихорадке, что протянет руку и скажет: «Пошли».

— У тебя такое напряженное расписание? — спросил он с очаровательным нахальством, которое она наблюдала весь день. — Я готов купить твое время. Какие нынче цены в Париже, — растягивая томно слова, продолжал он, — теперь, когда ты уже не босая на ярмарке? — И он посмотрел на нее.

Импрес вспыхнула до корней волос, дыхание перехватило от беспрецедентного убийственного гнева.

— Естественно, я нахожу твое предложение привлекательным, — ответила она ядовито через несколько секунд. — К сожалению, тебе оно не по карману.

Он выглядел удивленным, а затем улыбнулся.

— Я могу купить любую шлюху на континенте, радость моя, — сказал он сердечным голосом, — и ты знаешь это.

— Тогда приятных каникул, мистер Брэддок-Блэк, — отрезала она.

Если бы Импрес была мужчиной, она бы убила его. Повернувшись, Импрес толкнула дверь и убежала от этой улыбчивой грубости, не в силах удерживаться от желания вцепиться ему ногтями в лицо, чтобы кровь смыла оскорбительную улыбку. Влетев в первую комнату и с силой захлопнув за собой дверь, Импрес упала в кресло рядом с маленьким полированным столиком, дрожа от ярости. Если бы у нее было оружие, она бы не задумываясь, использовала его. Как осмелился он назвать ее шлюхой за то, что, как он считал, было исключительно мужской прерогативой!

— Черт бы тебя побрал, Трей, — выругалась она. — Катись отсюда подальше!

Большие напольные часы в углу прозвонили, напоминая ей о том, что Макс скоро будет в ярости: период между кормлениями слишком затянулся. Сознательно она заставила себя отвлечься от мыслей о Трее, держащими ее в ярости и возбуждении. Властно наклонив голову, она успокоилась и толкнула дверь. По крайней мере, подумала она с удовлетворением, ее отказ был абсолютно ясен.

Она видела в последний раз магнетического мистера Брэддок-Блэка.

Глава 20

Он появился на следующее утро.

Трей катался по полу комнаты, где дети обычно завтракали, вместе с Эдуардом, в то время как Гай, Женевьева и Эмили дергали его и громко кричали, требуя, чтобы он, наконец, обратил и на них внимание. Цветная бумага, ленты, порванные и смятые, были разбросаны на дорогом тебризском ковре вперемешку со щедрыми подарками-драгоценностями и одеждой, игрушками и куклами, коробками и красками, книгами, седлом от Герме, которое, видимо, предназначалось для Гая, — обычная для Трея щедрость по отношению к детям. Светлые кудри Эмили были убраны под дорогой дамской шляпой, а на тонкой шее Женевьевы висели три нитки изумительного светло-розового жемчуга, прекрасно подобранного и ровного. Гай дергал Трея за рукав и настаивал, чтобы он немедленно отправился с ним на конюшню.

— Ты должен, Трей. Оставь Эдуарда, сейчас моя очередь.

— Он может взглянуть на твою старую клячу позже, — решительно заявила Эмили, фиалки на ее шелковой шляпке дрожали от негодования. — Он должен посмотреть мое новое бальное платье. Это мое первое, Трей, — сказала она, таща его за руку, — с блестящим газом по белому шелку, и я в нем выгляжу…

— Как сказочная принцесса, — ответил, улыбаясь Трей, сидя среди детей со счастливым Эдуардом, устроившимся у него на коленях.

— В самом деле! Это действительно так! — согласилась Эмили счастливо, и ее ответная улыбка напомнила ему Импрес. Должно быть, так она выглядела в двенадцать лет — светловолосая, с румяными щеками и танцующими огоньками в глазах. — И Пресси говорила, что я могу сделать прическу, потому что будет семейное торжество.

Раздался стук захлопываемой двери, все повернулись и увидели Импрес, замершую в ухода в комнату.

Она была одета в утреннее платье из бледно-желтого шелка, и Трею вновь бросилось в глаза, насколько полнее стали у нее груди. Возможно, подумал он, это ухищрения портного, чтобы добавить привлекательности в образ куртизанки. И очень эффектные, решил он, почувствовав, как зажглось желание.

— Посмотри, кто пришел, Пресси! — воскликнул Гай.

— Разве это не прекрасно! Трей на каникулах и приехал навестить нас! — Глаза Женевьевы были широко раскрыты от восторга.

— Посмотри на мою новую шляпку, Пресси! Трей говорит, что она очень идет мне! — сказала Эмили совершенно по-взрослому, но, в конце концов, захихикала, как подросток.

Возбужденные улыбки светились на лицах детей, голоса были полны восторга, все окружили Трея, но что задело Импрес больше всего, так это Эдуард, обвивший руками шею Трея. Он прилип к нему просто со свирепой решимостью, его большие детские глаза смотрели на Импрес с осторожностью. Она почувствовала, как на ее глазах появились слезы.

— Доброе утро. В Париже ты долго спишь, — сказал Трей вежливо, его рука с длинными пальцами обнимала Эдуарда.

— О, Пресси, теперь никогда не встает рано, не так ли? — вставил замечание Гай, пытаясь сгладить впечатление от каменного выражения лица сестры, голос у него был просительный.

— Полагаю, что ты очень устала вечером, — заметил мягко Трей, увидев слезы на глазах Импрес.

Импрес не собиралась отчитываться за свое расписание перед человеком, который постоянно жил вне условностей. Она долго спала по утрам, потому что часто ставала ночью к Максу и перепеленовывала его, прежде чем положить обратно в колыбель.

— А ты что-то рано, — ответила она, обиженная и раздраженная. — Неужели в Париже трудно найти развлечения?

— Вовсе нет, — ответил Трей миролюбиво, — я совсем не ложился в постель, чтобы поспать. — И слегка улыбнулся.

Горячее негодование затопило Импрес, когда она увидела следы бессонной ночи на его прекрасно вылепленном лице и, конечно, его вечерний костюм, который, как она только что заметила, не был сменен. Черт бы побрал его распутную душу, подумала она возмущенно, и, понизив голос до шепота, даже не осознавая этого, сказала:

— Надеюсь, ты развлекся соответствующим образом?

— Благодарю, очень хорошо.

В его серебристых, мерцающих глазах сверкнула неконтролируемая ярость. Подбородок Трея мирно покоился на темноволосой взлохмаченной головке Эдуарда, его поза была расслаблена и спокойна, но острый взгляд вызвал дрожь в спине Импрес, дрожь, которая причудливо переросла в странное растекающееся тепло, и она невольно прикоснулась открытой ладонью к двери за своей спиной, словно гладкая поверхность красного дерева могла остановить отклик ее тела на исходившую от Трея опасность.

— Трей должен увидеть мое вечернее платье — вмешалась Эмили, не понимавшая горячего обмена взглядами и репликами, и оба взрослых заставили себя обратить внимание на девочку.

С уверенностью, происходившей от большого светского опыта Трея, он ответил раньше, чем нашлась Импрес.

— Замечательно, принцесса, пойди, надень его и покажи мне, а я, если ты мне скажешь, какие твои любимые драгоценности, куплю ожерелье к твоему великому празднеству. Каждая юная леди нуждается в драгоценностях для своего первого взрослого вечера.

Когда он улыбнулся, Импрес оценила его обаяние в полной степени и на короткий момент вспомнила зимний вечер в Монтане. Тогда он спросил ее, какие цветы она любит.

— О, Трей! Правда? Ты купишь мне бриллианты? — спрашивала Эмили в экстазе и, наклонившись вперед так, что ее глаза оказались на одном уровне с Треем, спросила с исступленным пристрастием: — Правда?

— Эмили, вспомни о своих манерах! — резко сказала Импрес, видя, что улыбающийся Трей согласно кивнул. — Конечно, он не купит тебе бриллианты! — взорвалась она раздраженно, почти не владея собой при виде столь очевидной щедрости и столь явного детского обожания. Черт бы его побрал! Все любили его.

— Трей сказал, что купит, — вызывающе сказала Эмили, — и я хочу бриллианты.

— Беги быстрей, принцесса, и приходи в платье, — предложил Трей спокойно, тон у него был примирительный. — Твоя сестра и я обсудим ожерелье. — При этом он бросил заговорщический взгляд на Эмили.

— Даже не собираюсь, — заявила Импрес враждебно, после того как Эмили, одарив сияющей улыбкой Трея, с разлетающимися юбками выбежала из комнаты. На секунду Импрес захотелось проявить твердость и закончить этот спор раз и навсегда.

— Только не здесь, — сказал Трей спокойно, с безмятежной улыбкой поглядывая на Гая и Женевьеву, в то время как его пальцы гладили шелковистые волосы Эдуарда. Словно он прочитал ее мысли и спешил опередить ее-Теперь, если вы считаете, что Эдуарда можно взять на прогулку, — обратился он к Гаю и Женевьеве, — то мой экипаж готов повезти нас в зоопарк.

Прежде чем Импрес запротестовала, Эдуард соскочил с коленей Трея и завопил:

— Слоны, слоны, слоны! — голосом, который зазвенел по всей комнате.

— Ты же знаешь, кто больше всех любит прогулки в экипаже, Пресси, — сказал Гай возбужденно, неприкрытая радость слышалась в его голосе. — Мы возьмем с собой…

— Быстро отправляйся, если ты собираешься ехать, — сказала Импрес, обрывая Гая прежде, чем он упомянет Макса и тот факт, что прогулки в экипаже его любимое развлечение. Взволнованная, она быстро повернулась к Трею и сказала: — Я помогу им собраться… ты знаешь, пальто и все такое прочее, — добавила она торопливо и прогнала их из комнаты.

В душе Трея зародилось подозрение от внезапной уступчивости Импрес и проявленной заботы, но он только пожал плечами, видя, что дети собираются.

Спустившись на десять ступенек из холла, Импрес поймала Гая за руку, остановив его, и прошипела:

— Ни слова о Максе! — Она повернулась к Женевьеве, которая увидела гримасу боли на лице Гая. — Не спорь, делай, как я сказала. И скажи Эмили. Я позже объясню.

Они уставились на нее, изумленные странным приказом, но тон потряс их так же, как и несколько месяцев назад, когда она потребовала, чтобы они не упоминали имени Трея вообще, и они знали, что лучше не спорить.

— Эдуард… — начал, было, Гай, но Импрес покачала головой.

— Что бы он ни сказал, ничего не будет ясно, но ради Бога, не обращайте внимания, если он что-то скажет о Максе.

— Не беспокойся, Пресси, если ты не хочешь, мы не будем, — быстро ответил Гай, намереваясь защитить ее и Макса, если она считает это необходимым. Но хотя его лояльность была на стороне Импрес, он преклонялся перед Треем и надеялся, что разлад между взрослыми не отразится на его дружбе с Треем. — Я скажу Эмили, — пообещал он, пытаясь успокоить сестру. — Не беспокойся Пресси, никто ничего не скажет о Максе.

— Ты поняла, Женевьева? — спросила Импрес немногословно.

Большие, как блюдца, голубые глаза девочки недоумевающее смотрели на Импрес; так и не поняв в итоге ни почему запрещено говорить о Максе, ни почему Импрес всегда обрывала упоминание о Трее, она молча кивнула в знак согласия.

— Тогда поторопись и надень свое пальто.

Вдруг это не сработает? — подумала Импрес со страхом, когда они спускались по лестнице. Имя Макса может случайно выскользнуть… Боже, что ей делать? Вчера она думала, что Трей ушел из ее жизни, а сегодня Трей Брэддок-Блэк снова устанавливал свои собственные правила.

Нервно пригладив волосы она отметила, что не все пуговицы на ее платье застегнуты после кормления Макса и, пожав плечами, отправилась встретиться лицом к лицу с мужчиной, который разрушил ее жизнь или почти сделал это. Импрес вернулась в залитую солнцем комнату и нашла Трея, все еще комфортно расположившегося на полу. Как ему нравится, подумала она горячо, не беспокоиться ни о чем в мире. Его не касается, что в комнате наверху у него сын, не волнует, что он ворвался в ее жизнь, пытаясь разрушить тот хрупкий мир, который она построила, он абсолютно не испытывает никакой неловкости, явившись в дом так рано.

Тебе не следует покупать бриллианты Эмили, — коротко сказала Импрес, вместо того чтобы сказать ему то, что она в действительности чувствовала — что он раздражает ее и еще сильнее раздражения оставляет ее странно тревожной. — И, — она рукой обвела подарки, разбросанные по полу, — все это.

Темные ресницы Трея шевельнулись небрежно — единственное движение в расслабленной позе. Ему был знаком этот тон в женщинах.

— Почему бы нет? Мне они нравятся. — Его голос был умиротворяющий. Было слишком рано начинать сражение, или, может быть, он слишком устал, или, сосредоточившись на детях, просто не беспокоился, о чем она думает. Пожав плечами от ее враждебности, он подумал внезапно, что ему следовало бы приехать в Париж раньше, по крайней мере, из-за детей.