Он женился ненадолго, добавила она, когда на нее посыпались вопросы, голосом, в котором было мало убежденности и еще меньше надежды. И в первый раз с тех пор, как она встретила Трея, Импрес напомнила детям о возможности вернуться во Францию, чтобы восстановить наследственные права Гая.

— Было бы замечательно за то время, пока Трей будет женат, решить вопрос о папином поместье, — она заставила себя произнести эту фразу сдержанным, спокойным тоном, словно не рухнул весь окружающий ее мир, словно путешествие во Францию было самым разумным выходом из сложившейся ситуации.

Дети, когда она упомянула о поездке во Францию, притихли. Младшим, выросшим в глуши, это ни о чем не говорило, а у Гая и Женевьевы воспоминания были смутными. Никто не говорил о Трее, но он был в их мыслях как самый важный и влиятельный человек. С каждым днем они все больше и больше привязывались к Трею, и поэтому она не может принимать во внимание только свое желание. Но разве они не заслуживают лучшей участи, чем жить в качестве домочадцев в доме, в котором их сестра-содержанка богатого человека?

Теперь, благодаря Трею, у нее достаточно денег для поездки во Францию. И потом, если он, в самом деле, любит ее, если все ошеломляющие обвинения ложны, если Валерия ничто в его жизни, если все только страшная ошибка… тогда он должен поехать за ней.

Как только дети отправились спать, она немедленно стала обдумывать план возвращения во Францию. Причина казалась разумной, практичной: дети нуждаются в прочном будущем, но душевная боль пересиливала логику, от саднящей горечи наворачивались слезы, и Импрес почувствовала, что еще немного и она разрыдается.

Если бы Трей вернулся к обеду, она могла бы спокойно объяснить ему, что она и дети должны поехать во Францию, но теперь, когда он придет, будет очень поздно, а ее желание мирно объясниться с ним за это время превратится в негодующий гнев. Образы Трея и Валерии наложили свой отпечаток на первоначальную обиду, и ее настроение из задумчивой меланхолии превратилось в обиду оскорбленной женщины.

Трей, как только вошел и увидел Импрес, сбросил кожаную куртку, на его красивом лице появилась улыбка.

— Ужасно соскучился по тебе, — сказал он и, наклонившись, поцеловал ее в щеку.

Импрес попыталась улыбнуться, стараясь выглядеть как обычно, но думать она могла только о вечере, который он провел с Валерией.

— Уже поздно, — сказала она спокойно, хотя в душе ей хотелось кричать.

— Оппозиция внезапно внесла поправку в пять часов, когда большинство законодателей отправились домой или собирались домой, но мы ухитрились сделать перерыв и вновь всех собрали. Они потеряли два голоса. Шансы были почти равны. Им едва не удалось урезать резервацию на пять сотен акров. — Небрежно перебросив куртку на стул, Трей завалился на кровать, не снимая башмаков и остальной одежды, и устало вздохнул.

Как это ни цинично звучит, подумала Импрес, а объяснения Трея очень убедительны, словно они заранее отрепетированы.

— Сегодня Валерия навестила нас, — сказала Импрес.

Он приподнялся, весь напрягшись.

— И создала кучу неприятностей, не сомневаюсь, — сказал он мрачно.

— По крайней мере, рассказала много интересного, что ты, например, время от времени навещаешь ее, — она почувствовала внезапно горячий приступ гнева.

Спустив ноги с постели, Трей поднялся.

— Если я правильно понял, у тебя появились некоторые сомнения? — наклонившись, он посмотрел Импрес прямо в глаза.

Импрес вздохнула.

— Ее история звучит неплохо. И потом, она прекрасно осведомлена о твоем ленче с Джудом Паркером и о супе, пролитом на твою рубашку. Наконец, она вернула вот это — Она показала на перчатки, которые преследовали ее весь вечер, глядя Трею прямо в глаза.

Трей быстро глянул на перчатки, лежащие на столике, рядом с креслом Импрес.

— Послушай, — сказал он, ощущая громадную усталость после долгого трудного дня, а теперь вдобавок утомленный происками Валерии. — Я потерял эти перчатки на той неделе. А Валерию я не видел со дня свадьбы, и это истинная правда. — Взяв перчатки, он направился в гардеробную.

Все, подумала озлобленная Импрес, наблюдая его демонстративный уход, вопрос закрыт, его неверность подтверждается тем, что он не хочет объясниться со мной. Вне себя от гнева, она поднялась и пошла за ним.

— Что бы ни было правдой, — сказала она, обращаясь к его спине, потому что он стоял у одной из раскрытых дверей шкафа; внезапный образ самодовольного выражения лица Валерии возник в памяти, — в действительности не имеет никакого значения, где ты оставил перчатки.

Он повернулся к ней, пытаясь побороть раздражение.

— Как прикажешь тебя понимать? — спросил он срывающимся голосом.

— Уже несколько недель я пытаюсь объяснить тебе, что мне неудобно оставаться здесь, — произнесла Импрес, думая о перчатках. — Визит твоей жены, — продолжала она сердито, — и ее убедительный рассказ о твоей любовной истории заставили меня особенно осознать неловкость моего положения.

— Не вижу никакой неловкости в твоем положении, — с сарказмом сказал Трей. — И ты прекрасно знаешь, что у меня нет жены. Я пошел в восьмимесячную кабалу, чтобы спасти людей от линчевания. — Голос у него заметно понизился. — Не слушай, что она говорит о моей любовной истории. Ты понимаешь, чего она добивается. Еще несколько месяцев, и я избавлюсь от нее. Только не уезжай. Пожалуйста. Это именно то, чего она хочет.

Даже эти слова сегодня вечером имели для Импрес двойной смысл, косвенно подтверждая слова Валерии, что он хочет их обеих. Неужели это правда? Трей уподобился ребенку, который не может выбрать между двумя игрушками, предлагаемыми на выбор, и требует их одновременно?

Она любила его, но все женщины любили его. Сегодня визит Валерии подчеркнул этот факт. И подслушанный некогда разговор между тремя молодыми женщинами, где обсуждался Трей как великий охотник до женщин, напомнил Импрес о его сластолюбии.

— И я хочу того же, — ровно сказала Импрес, ощущая себя при этом так, как будто рассыпалась на тысячи мелких кусочков.

— Ты веришь ей? — Голос у него был невыразительный.

— Я не знаю, чему верить, — задумчиво ответила Импрес.

— Прекрасно, — коротко произнес он, ноздри у него раздувались от еле сдерживаемого гнева. — Спасибо, по крайней мере, за твою внезапную, — губы у него скривились словно слово, которое он произнес, было трудно выговорить, — честность. Я и не предполагал, как поверхстны твои торжественные заверения в любви, я думал, ты действительно любишь меня.

— Я действительно люблю тебя.

— И я тоже, мадам, — ответил Трей с коротким поддразнивающим поклоном. — Теперь, когда мы уверили друг друга в нашей вечной, неумирающей любви, пожалуйста, извини меня, но я отправляюсь спать. День был очень трудный, — сказал он сдержанно, — и завтра тоже придется сражаться, чтобы удержать жадные руки, тянущиеся к индейским землям. Хотя, я забыл, — добавил он с горькой улыбкой, — ведь я провожу весь день, развлекаясь со своей женой. Ну, чтобы там ни было, извини меня, я устал. Спокойной ночи.

Выигранный сегодня бой отнюдь не означал победы. С каждым годом становилось все труднее спасать резервации от корыстолюбивых интересов. С каждым годом обсуждения становились все дольше, старые аргументы-менее убедительны. Казалось, единственное, что всех заботит, — деньги. Этими деньгами была земля. Иногда Трей ощущал, что борьбы слишком много. Бесцельной. Не кончающейся. Казалось, словно он, отец и их клан пытаются удержать уходящую от них волну. Он устал, ужасно устал, а теперь еще Валерия. Вновь. Но Импрес должна чувствовать себя комфортно. Уверенной в его любви. Завтра он отдохнет и займется всем этим.

Трей проснулся рано утром. Надо сегодня заняться резервацией Блэкфит, подумал он. Великий Боже! Это никогда не кончится. Нежно поцеловав Импрес в слабом предрассветном свете, он улыбнулся, глядя, как она по-детски свернулась калачиком во сне, затем встал и оделся. Он оставил записку с извинением рядом с ней на подушке, где написал, что любит ее больше, чем Кловер и Рэлли вместе взятых, а когда вернется вечером, то рассеет все сомнения, связанные с Валерией.

Трей категорически отсекал все попытки отнять индейскую землю, яростно отстаивая свою позицию. И когда Хэзэрд поблагодарил его за проявленную бешеную энергию и находчивые манеры, Трей ответил:

— У меня не было выхода. Мне нужно быть дома пораньше. И еще надо кое-что купить. До завтра. «Покупки?» — подумал Хэзэрд, наблюдая за тем, как сын стремительно сбежал по мраморным ступенькам. Это было что-то новенькое.

Трей рано вернулся на ранчо, нагруженный подарками для детей и Импрес, и был почтительно приветствован удивленным Тиммсом.

— Они уехали, сэр, — сказал он. — Разве вы не встретились в Елене? Мисс Джордан и дети уехали в одиннадцать, чтобы встретиться с вами в городе. Вы разминулись?

Трей замер. Глубоко вздохнул.

— Как она добралась до Елены? — коротко спросил он.

— На санях, — Тиммс сглотнул. Голос хозяина был слишком спокойный. — Руди отвез их.

— Он вернулся?

— Да, сэр. — Пот выступил на лбу Тиммса. — Он вернулся в четыре.

— Пришлите его ко мне, — отрывисто приказал Трей, кладя пакеты с подарками на стол в прихожей. Подарки, которые он купил сам, а не поручил, как обычно, Тиммсу. Тиммс и Болтон, управляющие Хэзэрда, знали все подходящие и неподходящие места на сотни миль. И знали толк в драгоценностях. — И немедленно, — добавил Трей, нахмурясь, после того как глянул на часы. — В библиотеку.

Он все еще не снял пальто и перчатки, когда через пять минут в библиотеку вошел грум. Трей сидел за столом в напряженной позе, положив руки в перчатках на столешницу.

— Куда вы отвезли мисс Джордан? — быстро спросил он, не показывая гнева. Голос у него не поднялся выше обычного. Лицо было безразличное.

— К магазину Ирвинга, мистер Брэддок-Блэк. Она сказала, что встретится с вами там.

— Когда?

— Вы имеете в виду, когда мы приехали туда?

Трей кивнул.

— Около половины второго, сэр.

Трей стремительно поднялся и направился к двери, но на полпути вспомнил о Руди. Он повернулся к нему.

— Спасибо, — сказал он, — и скажите инженеру, что я возвращаюсь в Елену через десять минут.

Трей стремительно взбежал по лестнице и ворвался в спальню, с такой силой толкнув дверь, Словно бы рассчитывал с ее помощью материализовать Импрес. Комната казалась пустой, даже имела нежилой вид, потому что он привык к постоянному присутствию в ней Импрес. Его глаза быстро обшарили все вокруг в надежде обнаружить обычные причины ее отсутствия.

Когда он увидел записку на подушке рядом со своей, горестное чувство охватило его. Подойдя к постели, он взял вначале свою записку, проверяя, была ли она прочитана, вскрыт ли конверт. Да, вскрыт. Он отбросил его и очень медленно потянулся за таким же белым конвертом, на котором было написано его имя.

Это не было ни кратким уведомлением, ни сердитым посланием. Импрес объясняла свое решение уехать теми же словами, которые он уже слышал накануне, добавив, что будет лучше для всех, если она подождет его где-нибудь в другом месте. С облегчением прочитал он слова, что она любит его. «Мы отправимся во Францию, заканчивала она, чтобы решить вопрос о праве на наследство Гая. Когда устроимся, я сообщу наш адрес. Любящая тебя Импрес». В постскриптуме она просила его позаботиться о Кловер и живности на ферме.

Трей отправился в Елену, надеясь, что Импрес задержалась в городе. Однако все выяснилось прямо на железнодорожной станции. Кассир вспомнил, что видел молодую леди с детьми. Она купила билеты до Нью-Йорка. Расплачивалась золотом.

Седельные сумки с золотом Импрес остались в горах; потому что привезти их с собой в тот раз было невозможно из-за их веса. На прошлой неделе Трей настоял на том, чтобы золото доставили на ранчо, так как хотел, чтобы Импрес чувствовала независимость от его семьи, учитывая ее новые опасения быть слишком обязанной ему. Больше чем глупость. Он усмехнулся своему приступу мизантропии и подумал, что, по крайней мере, у Импрес есть деньги на путешествие.

Стоя на платформе и вглядываясь в вечерний полумрак под порывами холодного северного ветра, который полностью отвечал его настроению, Трей проклинал Валерию тысячами способов. И если бы убийство Валерии вернуло Импрес, он бы, совершил его не задумываясь.

Пронизывающий ветер морозил пальцы и ноги, заставляя его двигаться, идти к своему экипажу… возвращаться к жизни, которая казалась ему теперь такой пустой. Обращаясь к ветру, в молчании ночи Трей пробормотал:

— Ведь ты уехала не навсегда… не так ли, свирепый котенок?

Но ветер не дал никакого ответа, только задул с большей силой, да пошел снег. Дойдя до края длинной деревянной платформы, Трей остановился у угла здания, глубоко вздохнул и в отчаянии со всей силой ударил кулаком в твердую, поблескивающую стену. Преодолев боль, он решительно опустился по ступенькам к ожидавшему его экипажу. Сказав, чтобы его отвезли к дому родителей, он забрался под холодную кожу и погладил болевшую руку.

Во время законодательной сессии его родители постоянно жили в Елене, и только Трей возвращался каждый вечер домой, чтобы увидеть Импрес. Теперь в этом нет Необходимости, подумал он с горечью.

Может быть, она права, что уехала, если ее чувства бовали этого. Ей было неловко чувствовать себя его любовницей, понимая, что все об этом знают. Трей понимал и ценил ее чувствительность. Со вздохом он вылез v дома на Хомер-стрит и поднялся по гранитным ступеням. Снег продолжал идти, и сквозь окна гостиной он мог видеть гостей, которых принимали его родители. Войдя в широкий подъезд, Трей поднялся по черной лестнице для слуг в свою спальню. Сегодня вечером у него было совсем не то настроение, чтобы развлекаться.

Пройдя прямо к своему столу, он вытащил из ящика календарь и, подойдя к постели, завалился на нее. Снег на волосах и плечах таял в тепле комнаты, и он чувствовал, как волнение охватывает его. Держа перед собой буклет, он начал считать и пересчитывать месяцы, словно это могло приблизить конец его невзгод. Шесть месяцев. Шесть месяцев пройдет, пока он не встретится снова с Импрес. Он отметил карандашом июль и хмуро перевел взгляд на август. А почему, собственно, август? Он никогда не расспрашивал Валерию, когда родится ребенок. Его это не очень волновало до сих пор, но теперь внезапно болезненно кольнуло. Поднявшись с постели, он подошел к столу и потянулся к телефону.

Просить к телефону миссис Брэддок-Блэк было ему неприятно, он избегал думать о ней в таком качестве.

В словах снявшего трубку дворецкого он отчетливо услышал напоминание о своей женитьбе.

— Дом семьи Брэддок-Блэк, — произнес он нараспев. — Чем могу быть полезен?

Трей не мог заставить себя произнести формальное обращение, прося к телефону миссис Брэддок-Блэк, поэтому он попросил Валерию, а когда дворецкий надменно спросил, кто ее спрашивает, то назвал себя. Тот же, но льстивый голос сообщил, что миссис Брэддок-Блэк немедленно будет приглашена к телефону.

Почему бы нет? — подумал Трей. Я же плачу ему жалованье.

— Добрый вечер, дорогой, — голос Валерии был радостным, и, если бы не необходимость получить информацию, скорее всего, он бы просто положил трубку.

Безо всякой преамбулы, он коротко спросил:

— Когда появится на свет ребенок?

— Дорогой мой, тебе нравится обо всем забывать. Но, если мы не хотим, чтобы об этом знал весь город, — сказала она с нажимом, имея в виду, что телефонисты на центральной станции, подслушивая разговоры, знали все обо всех, — нам не следует обсуждать наш секрет по телефону.

— Черт возьми, — сказал он тихо сам себе, размышляя, стоит ли заходить к ней. Но необходимость определиться со сроками его вынужденного заключения заставляла сделать это. Трей не хотел никаких задержек с разводом. — Хорошо. — Все, что он сказал в ответ и повесил, трубку.

Трей быстро прошел два квартала, чтобы добраться до нового дома Валерии, построенного из розового песчаника в самом фешенебельном районе города.

Сказав на входе, что хочет видеть Валерию в кабинете, Трей, не раздеваясь, прошел прямо туда. Ожидая ее, он налил себе виски.

После третьего стакана двойные двери распахнулись, и Валерия предстала, вся залитая светом от хрустальной люстры. Ее платье было расшито золотом и переливалось, в ушах сверкали бриллианты, и он с горечью подумал, что вся эта красота прикрывает обыкновенное бесстыдство.

— Как любезно с твоей стороны, Трей, что ты зашел, — проворковала она.

— В этом нет никакой любезности, Валерия. — Его лицо было холодно и непроницаемо, — Я пришел кое-что узнать. Войдя в комнату, она прикрыла за собой дверь и теперь стояла, сияя золотым платьем, не обращая внимания на его хмурый вид.

— Я слышала, что эта женщина и ее семья, которые гостили у тебя, — она томно подчеркнула это слово, — уехали на поезде на Восток. Она, вероятно, устала от зимы или, может быть, от изоляции на ранчо.

В комнате повисла напряженная тишина.

— Ты первосортная мерзавка, Валерия, — коротко ответил Трей, теперь уверенный, что у нее были люди, которые следили за ним и за ранчо. Слухи в городе распространялись не настолько быстро, чтобы информация об отъезде Импрес могла уже достигнуть ее.

— У тебя всегда был яростный темперамент, дорогой — промурлыкала она, намекая на их постельный роман. Валерии нравилось в прошлом провоцировать Трея, получая убедительный эротический отзыв.

— Думаю, что мой темперамент с тобой исчерпан. Я был бы очень признателен тебе, Валерия, если бы ты воздержалась от посещения моих друзей.

— Боюсь, что это просто невозможно. Но если ты имеешь в виду эту маленькую блондинку, то теперь я не смогу посетить ее, не так ли?

Бриллианты на ее шее блеснули. Они были неправдоподобно велики. Вряд ли, подумал Трей, она достойна, чтобы он убил ее, но, тем не менее, нитка с драгоценностями хорошо подчеркивает место, взявшись за которое, можно было бы разом решить все проблемы.

— Валерия, — сказал он негромко, — ты не знаешь, как близка к тому, чтобы я задушил тебя.

— Она не в твоем вкусе, Трей, — ответила Валерия, чувствуя преимущества своей позиции теперь, когда реальная соперница отправилась на поезде на Восток. — Слишком она была послушна. Она бы надоела тебе к весне.

— Если бы мне пришло в голову обсуждать с тобой, что в моем вкусе, а что нет, я бы непременно поставил тебя об этом в известность. — Его слова прозвучали жестко и непримиримо. — А теперь, если ты соизволишь сказать мне то, о чем я просил по телефону, то я немедленно уйду.

— У меня здесь Джуд Паркер и Бой Тэлмэдж. Почему бы тебе не снять пальто и не выпить с нами рюмку-другую? — Валерия была так спокойна, словно они обсуждали меню завтрашнего обеда. Ей удалось лишить Трея его последней подруги, единственной, которая у него была. Валерия чувствовала себя триумфатором. Она носила фамилию Трея, имела значительную часть его денег и была уверена в будущем.

— Ты добилась брачной церемонии, Валерия, но тебе не удастся заполучить меня целиком. Существуют пределы моих обязанностей перед кланом. У меня нет намерения присоединяться к твоим гостям. Сообщи время рождения ребенка, и я не буду больше задерживать тебя.

— Зачем, — резко спросила она, — тебе это необходимо знать?

Она по своей натуре была очень подозрительна и опасалась попасть в зависимое положение.

— Я составляю календарь моей светской жизни на лето, дорогуша, и хочу быть дома, чтобы приветствовать появление наследника семьи Брэддок-Блэка. — Его сарказм был очевиден.

— Не знаю, следует ли мне все рассказывать тебе, — ответила она, раздраженная враждебностью человека, который был ее мужем.

Трей глубоко вздохнул, схватившись за воротник своего мехового пальто, словно подавляя в себе желание убить Валерию.

— Послушай, Валерия, — сказал он с трудно дающимся ему спокойствием, — твоя беременность ровно ничего для меня не значит, поэтому, если ты назовешь куда более позднюю дату, считая от нашей последней встречи, можешь не стесняться. Меня не беспокоят три или тринадцать месяцев твоей беременности, и кто настоящий отец — меня тоже не интересует, мне нужно знать, когда появится на свет ребенок. Я хочу знать дату. — Последнее предложение было откровенно угрожающе в своей прямоте.

Теперь Валерия поняла границы своей независимости.

— В десятых числах сентября, — ответила она с необычной для себя прямотой.

— Благодарю. Теперь я уйду.

Когда она не двинулась с места от двери, Трей недолго поколебался, пытаясь подавить неотвязное желание разорвать ее на мелкие кусочки.

— Черт возьми, Валерия, — взорвался он, — убирайся с моего пути.

Подойдя к ней, он взял ее за талию и отодвинул в сторону. Рывком толкнув дверь кабинета, он вышел в отделанную мрамором прихожую, прошел по черному полированному полу быстрыми шагами и, пожелав доброй ночи дворецкому, прикрыл за собой дверь.

В десятых числах сентября, думал Трей с усталым облегчением, расслабив пальцы, которые все еще были сжаты в кулаки. Снег пошел сильнее, большие снежные хлопья медленно порхали в воздухе, блестя в свете уличных фонарей. Мир казался благопристойным и неиспорченным.

— Не на всю жизнь, только до десятого сентября, — выдохнул он и попытался поймать языком падающие снежинки, чувствуя внезапное облегчение.

Когда он вновь вернулся в свою комнату, то перелистал странички календаря до сентября и обвел кружком десятое число.

— Свобода и… Импрес, — пробормотал Трей.