Глава 21

На следующее утро, еще до восхода солнца, сир Арнонкур подъехал к дому уважаемой Буоно явно не в лучшем настроении. С пришедшей в волнение и польщенной хозяйкой любезностей не разводил, а с ее мужем, пожалуй, был даже груб. И о здоровье Беллы едва спросил.

– Будет жить, – ответила Франческа и даже ойкнула – так решительно и без всякой галантности он забросил ее на приведенную лошадь. – Доктор Москато сказал, что для полного выздоровления потребуется несколько месяцев, но она, безусловно, поправится, хотя не настолько, чтобы вернуться к прежней профессии. Но может быть, это даже к лучшему. Белла сказала, что собиралась изменить свою жизнь, и что ты ей в этом помогал.

В ответ Бельдан что-то проворчал. Выезжая из ворот, он не смотрел на Франческу.

– Я дал деньги на уход за Беллой – и этой скряге Буоно, и лекарю. Врач мне понравился. К тому же он предложил оставить Беллу у себя. Будет ее учить, а потом намерен дать работу.

– Хороший человек, – отозвалась Франческа. Но она имела в виду не только Якопо.

Через два дня после жестокого сражения его следы стали стираться с окрестных холмов, и в самом городе накал вражды утихал. В домах и лазаретах французы лежали бок о бок с солдатами Золотого войска, и их лечили с одинаковым усердием. Арнонкур оставил изрядную толику золотых флоринов, чтобы так продолжалось и дальше. Стефано помчался во Флоренцию сообщить о поражении и утешить родственников погибших. Армия же до возвращения Бельдана после выполнения миссии в Риме оставалась в умелых руках Кристиано. Весть об отъезде сира д'Арнонкура вызвала беспокойство: и Франческа, и его помощники опасались ловушки. Но все они понимали, что отговорить Бельдана невозможно. Поэтому никто даже не пытался. А Ги склоняли кто как мог, из уважения к его брату все же надеясь, что он докажет свою невиновность.

– Я послал письма матерям и вдовам погибших, – наконец заговорил Арнонкур. – Это самая трудная часть сражения: писать похоронки, когда сам остался невредим. Среди прочих отправил и женщинам Донати. Бедная Лючия! Ее и Элеонору теперь некому защищать! Конечно, сестры могут оставаться в моем доме столько, сколько захотят. Хоть всю жизнь. Я определил им достаточное содержание на случай, если не вернусь во Флоренцию. Но это все материальные вещи. Уверен, что сейчас они для них не имеют значения. Лючия любила мужа, а он любил ее. И вот его не стало.

Они ехали по тосканской равнине, которая с наступлением холодов необыкновенно оскудела и превратилась из сочно-зеленой в безжизненно-серую. По нависшему над их головами небу быстро проносились сплошные снежно-белые облака. Ни птиц, ни крестьян на полях, ни скотины на пастбищах – никаких признаков жизни. Глядя на эту безжизненность, Франческа поежилась.

– Ну вот, как обычно, – проворчал Бельдан, хотя был погружен в свои мысли и, казалось, едва замечал спутницу. – Опять оделась в дорогу слишком легко. Что теперь делать? Придется искать подходящий плащ и рубашку. Никогда не думаешь о практичных вещах. Все на мне: и армия, и лошади, и ты. Хорошо еще, что не отправилась в том, в чем была вчера. Или в мальчишеском платье.

– Извини, – искренне расстроилась Франческа. – Не хотела быть тебе обузой.

– Обузой? – Он молитвенно воздел очи к небу. – Ты плохо представляешь, какая ты обуза. Вчера, когда ты заявила, что желаешь ехать со мной в Рим, я мог бы привести тысячу причин, чтобы отказать, и ни одной, чтобы согласиться. Но тем не менее ты здесь. Поразительно? Теперь придется ехать два дня вместо одного. А когда доберемся до города, Бог знает, что мне с тобой делать, чем кормить, где устраивать? Лучше всего тебе отправиться в монастырь к матери Катерине, – заключил Бельдан. – Если что-нибудь случится, там ты будешь в безопасности. Я уверен, она тебя примет. Ты сама говорила, что она близка с Лючией и леди Беатрис и в хороших отношениях с кардиналом Конти. Да, там тебе будет спокойно.

– Я люблю тебя, Бельдан, – прошептала Франческа так тихо, что ее слова растаяли в воздухе.

Бельдан долго не отвечал, и она была ему за это признательна, – признательна за то, что он ее не услышал. Но вот Бельдан поднял голову, и Франческа увидела, какое грустное у него лицо.

– Ты меня не любишь. И никогда не полюбишь. Потому что ты любишь Ги и пойдешь на все, чтобы его спасти. Решительно на все. Я это знаю, и давай считать, что ты мне сейчас ничего не говорила. Слишком поздно.

У Франчески упало сердце. Добравшись до Рима, Бельдан намеревался избавиться от нее. Ах, если бы он заговорил о них, а не о Ги, сире де Кюси, кардинале Конти, Золотом войске, Флоренции и других вещах, за которыми он пытался прятаться со вчерашнего вечера в кабинете доктора Якопо Москато! Пусть бы он даже посмеивался сейчас над ней. Но говорил бы о ней, потом о себе, а затем перешел бы к ним обоим. Такова была бы нить разговора.

– А ты заметил, – начала она, не глядя на Бельдана, – что у меня распущены волосы?

– Надо собрать их на затылке. Сегодня слишком холодно, чтобы ехать без платка или шали.

Больше он не проронил ни слова, а у Франчески больно заныло сердце. Будущее представилось покрытым непроглядной тьмой. «Я его потеряла!» Ее дом – Бельведер – внезапно предстал настоящим адом. Чистым, красивым, безупречным, но адом.

Словно бы издалека до Франчески дошли слова Арнонкура: «Я тебе об этом не рассказывал. Но когда-то я был женат. Давным-давно. И жена, и ребенок умерли. С тех пор...»

К ней возвратилась надежда. Слабая, но все же надежда, а с нею – жизнь.

– ...Я нисколько не против одиночества, – закончила Франческа. – Может быть, потому что никогда не испытывала настоящего одиночества. Я только сейчас поняла, что жила в дурмане, как мать. Та веселила себя вином, а я – воспоминаниями о прошлом и мечтой о том будущем, которое наступит, когда возвратится Оливер. И эти чары были еще сильнее. Но так было нужно: я очень устала от испытаний и не перенесла бы реальной жизни с ее жестокостями и разочарованиями. Однако теперь я окрепла, стала сильнее. По крайней мере мне самой так кажется. Я говорю и чувствую то, о чем говорю. – Она рассмеялась.

Они с Бельданом проговорили весь день, и слова, точно кирпичики, иногда непросто и болезненно, складывались в прочный мост через разъединяющую их одинокие сердца пропасть. Говорили не обо всем: очень мало было сказано о Ги, хотя именно он свел их вместе и он же разъединил: помолвка, нарушенные обещания, предательство, его слабость и пылкость. Будет время поговорить об этом и позднее. А если не будет – тоже не беда: достаточно уже того, что они ехали вместе по этим пустынным, скованным зимним холодом холмам. И Франческа наслаждалась очарованием каждого мига.

– Скоро ночь, – проговорил Бельдан. Голос с хрипотцой, но по-прежнему полон теплоты. – Сейчас зазвонят к вечерне, а затем наступит темнота. Сир де Кюси обещал мне безопасный путь, так что мы можем остановиться в замке или у гостеприимных монахов. Но я предлагаю другое: здесь неподалеку, на самой границе Тосканы, живет мой приятель. Его зовут Саверио Гвиди. Он ведет простую, одинокую жизнь. Мы давно не виделись, но я уверен, что он окажет нам сердечный прием.

Франческа кивнула и улыбнулась. Бельдан в сгущающихся сумерках улыбнулся ей в ответ. «Вот теперь, – думала она, – вот теперь он попросит меня этой лунной ночью остаться с ним. И пока длится это «теперь», все будет замечательно и превосходно». Однако Франческа знала, что ей еще надо сказать Бельдану нечто важное. Признаться в том, в чем следовало признаться давным-давно. Однако сейчас с этим можно было подождать. Франческа ощущала, что признание выходит за рамки сиюминутного «теперь». Сказано и так достаточно.

Бельдан свернул с проезжей дороги на петляющую тропинку, которая, по мере того как они продвигались по ней, становилась все круче. Из-за низко растущих ветвей приходилось пригибаться в седле, и Франческа подумала, что такой неудобный путь должен вести к жилищу человека, который не любит принимать гостей. Но вот Бельдан соскочил с лошади и дернул за колокольчик у покосившихся, подгнивших ворот.

– Эй, Саверио, это я, Бельдан Арнонкур!

Долгое время никто не появлялся. Лишь минут через пять прибежал мальчишка-слуга и отворил ворота. Ключ скрипнул в замке, и перед ними раскинулся аккуратный садик с фонтаном и хурмой, ветки которой потеряли листья, но до сих пор сверкали яркими плодами. Дорожки явно чистили и подметали. Такому образцовому порядку позавидовала бы любая тосканская хозяйка.

На аллее показался седеющий, но очень живой пожилой господин в темной одежде. При виде Арнонкура его черные глаза радостно вспыхнули.

– Бельдан, старый ты пес!

– Саверио!

Мужчины крепко обнялись, затем Бельдан помог Франческе спуститься с лошади, на секунду прижав ее к груди.

– Франческа, это мой приятель, господин Саверио Гвиди. Саверио, познакомься с графиней Франческой Дуччи-Монтальдо. Она – мой друг, и мы едем в Рим.

Хотя Бельдан обращался с ней с подчеркнутой галантностью, он так и не выпустил ее руки, и это не укрылось от глаз Саверио. Кланяясь, рыцарь не удержался от улыбки.

– Графиня, для меня большая честь принимать вас в своем доме. Я наслышан о красоте женщин вашего рода. И хотя бы в старости мне приятно убедиться, что песни трубадуров не всегда расходятся с истиной.

Франческа вспыхнула, но это было приятное смущение.

– Вы мне льстите, господин Саверио. Но позволю себе заметить, что трубадуры пели не обо мне, а о моей матери.

– Может, и так, – задумчиво согласился рыцарь. – Но времена меняются.

– Довольно слов, Саверио, – прервал его Бельдан и потер руки. Он выглядел сейчас намного моложе, чем утром, когда они выехали из Ареццо. И Франческе от радости захотелось похлопать в ладоши. Но Бельдан ее опередил: взял ее миниатюрные руки в свои и, разговаривая с другом, стал согревать их в ладонях. – Я проголодался. Съел бы целую гору. И очень надеюсь, что в твоем убежище отшельника найдется что-нибудь, чтобы заморить червячка нечаянно заехавшим путникам.

Саверио перевел взгляд с Бельдана на Франческу, посмотрел на их сплетенные руки и быстро принял решение.

– Я только что поужинал, – солгал он. – А вам накроют в домике для гостей.

– Как? – удивился Бельдан, и Франческа заметила, что щеки несгибаемого сира слегка порозовели. – Мы остановимся не в твоем доме? В таком случае леди Франческу лучше поместить с компаньонкой. Мы даже не помолвлены. По крайней мере пока. Я бы не хотел погубить ее репутацию. У леди Франчески доброе имя. Мой долг – оберегать ее честь.

Саверио хотел сдержать улыбку, но это ему не удалось – губы растянулись помимо его воли.

– У меня два домика: один для графини, другой для тебя. Когда понадобится, дашь мне знать, и я пришлю компаньонку для леди Франчески. Так что отдыхайте спокойно. Поверьте, там намного уютнее. В большом доме я сам редко ночую, и в нем полно пыли и паутины. В последнее время я провожу большую часть времени в хижине на вершине холма. Но она настолько убога, что я не решился бы принимать в ней такую благородную даму, как моя гостья. Отдыхайте. А утром побеседуем.

Франческа знала, что ей следовало бы возражать, настаивать, чтобы ей прислали хотя бы служанку. Но она не стала этого делать. И Бельдан тоже.

Саверио проводил их к двум маленьким, крытым соломой домикам, которые бок о бок ютились на склоне холма. А далеко внизу курилась в сумраке Тоскана.

– Видите, какой чудесный вид отсюда? – с гордостью заметил хозяин, проследив за взглядом графини. – Я поэтому и выбрал это место, когда удалялся от общества. Приятно сознавать, что живешь среди такой красоты. Вы согласны? – Его лицо озарилось доброй улыбкой. – Я пришлю вам еду, но только в один домик. Спать будете раздельно, а поужинаете вместе. У меня не хватит сил организовать стол в обоих домиках. – Он повернулся к Бельдану, и его лицо посерьезнело. – До нас дошли вести о сражении, и я, естественно, был обеспокоен. Много часов простоял на коленях в часовне. И монахи монастыря Сен-Дени молились за тебя.

– Спасибо, – поблагодарил Арнонкур. – Я проиграл. Да, я потерпел поражение. Но все равно я благодарен и тебе, и монахам за ваши молитвы. Ты всегда был ко мне добрее, чем я того заслуживал.

– Больше, чем ты того заслуживал? И это говорит человек, который в Святой земле спас мою жизнь и жизни многих других рыцарей! Страшно подумать, что бы случилось, если бы не ты! Но довольно об этом. Утро вечера мудренее. Поговорим завтра.

– Я слышала его имя, – шепнула Франческа на ухо Бельдану, глядя вслед старику, который, бормоча что-то себе под нос, спускался по тропинке и наконец скрылся в темноте. Фонарь он оставил им, сказав, что обойдется без него. Бельдан укрепил фонарь между каменной стеной и одной из металлических опор. – Только не могу вспомнить, где и от кого. Может быть, от отца. Они, похоже, одного возраста.

– Уверен, что твой отец хотя бы раз упоминал о нем. Как, впрочем, и любой рыцарь Европы. Он вместе с Фра Монреале был одним из первых кондотьеров. Я боготворил его с детства. Представляешь, что я почувствовал, когда повстречал его. Это случилось в Святой земле. Тогда я был совсем еще мальчишкой. Мне едва исполнилось восемнадцать. Я отправился в крестовый поход после того, как похоронил Анну. Как давно это случилось!

– Он сказал, что ты спас ему жизнь, – напомнила Франческа. – Как это произошло?

Но Бельдан только улыбнулся.

– Когда-нибудь расскажу. – И она поняла, что настаивать бессмысленно.

Они, не сговариваясь, не пошли в свои домики, а расположились на воздухе в тростниковых креслах, ожидая, когда молодые, цветущие служанки накроют на стол. Затем Франческа проследовала за их смеющейся стайкой. То, что она увидела, очень понравилось ей. Одна, но просторная комната оказалась чисто прибранной и пахла сосновыми иглами. Служанки моментально преобразили ее: застелили огромную кровать и сложили в ногах волчьи и лисьи одеяла. Зажгли лампу, развели в камине огонь и положили для аромата в вазы ветви вечнозеленых растений и апельсиновые корочки.

Франческа погрузила усталое тело в небольшую оловянную ванну, куда служанки налили подогретую воду. Но не усидела в ней долго, испытывая странное возбуждение. И испуг. Такой сильный, что ее кожа покрылась пупырышками. Они так долго говорили сегодня с Бельданом, но она не сказала самой главной вещи. Той, с которой следовало все начинать.

Конечно, Бельдан, узнав об этом, не станет ничего говорить. Он слишком галантен и не захочет ее обидеть. Но его отношение к ней изменится, станет снова официальным. Никаких поцелуев и прикосновений. Никаких разговоров о браке и даже о сожительстве. А ей так понравились его поцелуи и объятия! И она так быстро привыкла к тому, что желанна!

Но какой мужчина пустит в свою постель лгунью?

Она придумывала самые разные извинения и отговорки, но понимала, что все они бесполезны. Следовало открыть Бельдану правду. И сделать это не позднее сегодняшней ночи.

Франческа вышла из ванны и вытерлась. Затем накинула полупрозрачную рубашку из белого шелка с кружевом, которую дал ей Бельдан. Одежда шлюхи.

Франческу удивил его ворчливый тон – ведь она не была шлюхой. Как раз в этом-то и заключалась проблема. Ей бы следовало хотя бы раз в жизни повести себя немного фривольнее. Она провела ладонью по облегающему тело шелку, потрогала ткань и впервые почувствовала себя настоящей графиней – такое чудо преподнес ей благородный Арнонкур.

В дверь постучали, и Франческа от неожиданности вздрогнула. Но оказалось, что это всего лишь принесли ужин. Горы еды – простой, холодной, но восхитительной. Служанки поставили серебряные блюда с колбасками, козьим сыром, тонкими, как пергамент, ломтиками солонины, грибами, свежеиспеченным хлебом, сушеной вишней и черникой. «Столько изысканных кушаний, что трудно даже перечислить, не то что съесть», – решила Франческа. И в довершение – в благородных серебряных графинах красное вино и, как заверила горничная, вода из живительного источника. Комната озарилась двадцатью восковыми свечами в плошках из тосканской керамики и приобрела праздничный вид.

Франческа так восторгалась, что забыла испугаться, когда наконец явился Бельдан. Она рассмеялась и, показывая на окружавшее их великолепие, спросила:

– Значит, вот как живут отшельники?

– Именно так, если этот отшельник Саверио Гвиди, – улыбнулся Арнонкур. – Дело в человеке. Саверио устал от людей. Однажды он погрузил свои богатства на тридцать телег и привез в уединенный дом – решил провести последние годы в одиночестве среди собранных сокровищ.

– И ты тоже об этом мечтаешь: пройти с боями по жизни, а потом удалиться из завоеванного тобой мира?

Бельдан понял, что она хотела спросить. Он понял ее страхи.

– Из мира, может быть. Но никогда от тебя.

Как он был красив! Франческа не понимала, как могла не замечать этого раньше. Смуглое лицо, бархатные волосы, выразительные глаза, нежные руки. И вот сейчас эти руки привлекли ее к себе – так, что зашелестел шелк пеньюара, соприкоснувшись с его панталонами. Сбылись грезы, волновавшие Франческу долгие, безотрадные годы, те годы, когда она жила лишь мечтами. И какой от него исходил божественный аромат: гвоздики, мыла и самого Бельдана – кожаной куртки, холеного коня, свежего ветра и солнца. Таким он ей запомнился с самого первого дня в Бельведере.

Бельведер. Как давно это было!

Франческа прикоснулась к его волосам, еще влажным после ванны. Провела по ним ладонью, пропустив пряди между пальцами.

Они были так близки друг от друга, близки к исполнению своей мечты и началу новой жизни. Но это не утешало Франческу, потому что она знала правду, а Бельдан пока нет.

Он наклонился к ней, и Франческа ощутила на щеке его дыхание. Потерся о ее шею щекой. И она поняла: если у нее не хватит смелости сейчас, потом будет слишком поздно. Между ними всегда будет стоять ложь. Такое короткое слово – ложь, но оно вырвало Франческу из объятий Бельдана.

– Мне надо тебе кое-что сказать, – прошептала она.

– Говори. – Бельдан ткнулся лицом в ее грудь, но, видимо, почувствовав тревогу Франчески, поднял голову – упоенный любовью, немного раздраженный промедлением, но внимательный. – Дело в том шелке, который я тебе подарил? Или в том, что я выбрал для ночлега такое уединенное место? Я тебя пугаю, Франческа?

– Нет, Бельдан, ты меня никогда не пугал.

– Тогда в чем дело?

Он больше не держал ее в объятиях, и графиня почувствовала, как холодно в комнате, как колет разбросанный по полу тимьян ее босые ступни. Но ни холод, ни колкая трава ей нисколько не мешали, наоборот, создавали суровую обстановку исповедальни, где говорят одну святую правду, получают прощение и быстро все забывают. «Господи, пусть все так и случится», – молила она.

Франческа дотронулась до щеки Бельдана ледяными пальцами, потом взяла его за руку.

– Сядем у огня.

Она неудобно устроилась на стуле и подождала, когда Бельдан пододвинет себе второй стул. А тогда вздохнула и посмотрела прямо ему в глаза.

– Я тебе лгала. Я лгала всем! – Франческа очень спешила: в горле стоял ком и грозил прервать ее речь. – Я никогда не занималась с Ги любовью. И ни с кем другим тоже. Я – девственница.

Бельдан пошевелился, но она не обратила на это внимания.

– Меня никто никогда не желал. Вот в чем простая и горькая истина. Унизительно, правда? Наверное, стыд и заставил меня лгать. Я сама распустила этот слух, сама все устроила. Я так часто представляла себе, как занимаюсь любовью с Ги, что однажды решила вытащить на свет Божий свои ночные мечты, захотела, чтобы обо мне шептались. Мне нравилось, что обо мне заговорили и стали рассказывать сказки о нас с Ги. Чем больше, тем лучше: пусть все верят, что мы любовники. По крайней мере это было тем, что принадлежало мне. Пусть ложь, но моя.

Франческа чувствовала биение сердца Бельдана у своей груди.

– Ты не обязана мне об этом рассказывать. Я тебя ни о чем не спрашивал.

Она помолчала.

– У меня в жизни ничего не оставалось. Только Оливер, но он был в плену. И мать, которая часто бывала не в себе. И никакой надежды на будущее. Поэтому я придумала себе прошлое. Развратное прошлое со смазливым любовником. Мало-помалу слухи обрели определенность факта, и я поверила в них сама. До такой степени, что решила: где-то в мире, а не только в моем сознании живет человек, который некогда любил и желал меня.

Франческа сказала все, что она хотела сказать, и теперь молча слушала, как весело трещал в очаге огонь и как протяжно завывал ветер в по-зимнему голых ветвях деревьев. Бельдан не шевельнулся и не проронил ни звука. Они молчали довольно долго. Наконец он спросил:

– Это и есть та ужасная правда, которую ты собиралась мне сообщить?

Графиня кивнула.

– Правда в том, что ты всем лгала? И тебе было бы гораздо легче признаться, что ты переспала с сотней мужчин, чем в этой лжи? – Мягкий тон Бельдана успокаивал ее. – Ты не лгунья.

Франческа не успела опомниться, как Бельдан привлек ее к себе.

– Тебе больно? Извини. Мне грустно думать, что долгие годы тебе приходилось защищаться ложью. Ложь во спасение нередко загоняет нас в тупик.

Франческа потупилась. Ей тяжело было слышать такие слова от Бельдана.

– Помнишь день пожара? Я торжественно заверил тебя, что не стремился обладать твоим телом. А хотел твою душу. И только заполучив душу, взял бы твою плоть. – Он усмехнулся. – Знаешь, я тоже, наверное, лгал.

Графиня подняла голову. Угольно-черные глаза смотрели прямо на нее.

– Я мог бы смириться с мыслью, что у тебя было много мужчин. Но только не один. Только не Ги. – Пальцы Бельдана играли завитком ее волос, но глаз он так и не отвел. – Ги – это совсем иное. И не только потому, что он мой брат, вернее, был моим братом. А потому, что ты его любила. Ты сама мне сказала, что предпочла бы остаться любовницей Ги, а не стать моей законной женой. Разве мог я после этих слов претендовать на тебя и заниматься с тобой тем, о чем мечтал с самого первого дня в Бельведере? Я убеждал себя, что твои чувства к Ги – пустяк, но сам в это не верил.

Бельдан шептал эти слова, склонив голову к ее запястью, туда, где бился пульс и куда он поцеловал ее в первый раз.

– Ты знаешь, что я был женат. И женат в юные годы. После смерти Анны у меня было достаточно женщин, но я не красавчик и понимал, что пользовался успехом только благодаря своему положению. Или потому, что мог что-то дать либо им, либо их мужьям, отцам, сыновьям. Я брал то, что мне предлагали, и платил сторицей. Но иногда я встречал особенных женщин, отношения с которыми были глубже и длились дольше одного поворота песочных часов. Такие женщины оставляли след в моей душе. Но ни одна из них – даже Анна, не сравнится с тобой, Франческа. Никто из них не занял такого места в моей жизни.

Говоря все это, Бельдан не переставал ее целовать. Впечатывал свои слова поцелуями в ее пальцы, в удивительно мягкий изгиб руки. Он пробовал губами на вкус ее кожу. И все это со знанием дела. Пробежался языком по вырезу ворота. Не по призывно торчащим грудям, а выше – к ямочке на шее, в которой отчетливо бился пульс.

– Что я могу чувствовать теперь, зная правду о тебе и моем брате?

Франческа не видела лица Бельдана, но ощущала кожей его улыбку.

– Свободу и облегчение.

Она изо всех сил старалась прислушиваться к его словам, вникать в их смысл. Но жар мужских губ на теле был настолько новым и восхитительным ощущением, что полностью подчинил ее себе. И она слушала, не что он говорил, а как говорил. Снова, снова и снова.

– Господи, как я хочу тебя! – простонала она. – Больше всего на свете. Больше всех на свете.

– Даже зная, что я не девственник, – тихо рассмеялся рыцарь.

– Даже зная, что я сама девственница. Бельдан хмыкнул и добавил:

– Хорошо.

Он повторял и повторял это слово, лаская Франческу ладонями, губами, языком и все глубже ввергая ее в пучину новых, изумительных ощущений. Церковный колокол отмерил час. Его звук раздался так близко, словно он ударил прямо за окном.

– Возьми меня всю!

Франческа обняла любимого за шею, и он подхватил ее на руки. Какой же это был восторг – намного острее, чем танец, или поцелуи у реки, или мечтания за дверью. Потому что все происходило по-настоящему. Настоящее желание и настоящее вожделение. /

Странное это чувство – вожделение. От него хочется кричать.

– Да, да, сделай это, пожалуйста! – Франческа едва узнавала свой голос.

Бельдан положил ее на постель и сдвинул рубашку с плеч. Гладкий шелк скользнул к бедрам.

– Само совершенство!

Он долго смотрел на ее груди. А она никогда не считала их красивыми. Легкими движениями ладоней, словно нежным перышком, он ласкал их, гладил напрягшиеся соски, и Франческа всхлипнула от неожиданности и наслаждения. И внезапно тоже полюбила свои груди. Полюбила его прикосновения к ним.

– Бельдан! – Какой неутоленный голод слышался в ее крике. А ведь она девственница. А он – опытный человек.

– Терпение. Доверься мне, – прошептал Бельдан.

Он уложил ее на чистые простыни, и Франческу окутал аромат лаванды. На мгновение пахнуло сосновыми ветками с прикроватного столика. Но в следующий миг она поняла, что осталась одна. Открыла глаза: Бельдан возвышался над ней, собираясь снять панталоны и тунику. Франческа спустилась с кровати и стала ему помогать.

Теперь все оказалось иначе – движения те же, что прежде, но с иной силой, с иным ритмом, с иным жаром.

– Ты такая красивая, – проговорил Бельдан, стоя в шелковом облаке упавшей на пол рубашки и не касаясь Франчески. Он не помогал ей, пока она снимала с него тяжелые одеяния: украшенный драгоценными камнями меч, золотой пояс, черную замшевую тунику и панталоны. Но так пристально смотрел на нее, что девушка, смутившись, попыталась закрыть ладонями груди, однако Бельдан отвел ее руки в стороны. – Не прячь ничего от меня – ни сейчас, ни в будущем! Обещай мне.

Франческа пообещала. И счастливый Бельдан не мог оторвать от нее восхищенного взгляда.

– Я хочу тебя, Франческа. Ты понимаешь, что это значит? Это не обман, не мечта. Это правда. Если только ты мне веришь и сама меня хочешь.

Бельдан привлек ее к себе и погрузил лицо в водопад ее локонов. Но теперь отстранилась Франческа. Она разрывалась между двумя противоречивыми желаниями: чтобы скорее свершились ее грезы и чтобы подольше продлился восхитительный миг ожидания. И еще: она не привыкла к таким словам, которые слышала сейчас, – никогда в жизни ничего подобного ей никто не говорил.

Франческа радостно засмеялась, коснулась его губ языком и стала обводить их кругами, пока Бельдан не застонал.

Он смеялся и изнемогал от желания. И этот смех, и это желание стали всей вселенной Франчески, когда он начал ласкать ее языком – от грудей до пупка. Она оробела. Таким Франческа Бельдана еще ни разу не видела. Сильным, нетерпеливым, напористым.

А он снова стал целовать ее в губы. Но рука скользнула к низу живота, и пальцы оказались у нее внутри. Не ожидавшая такого проникновения, Франческа дернулась, но Бельдан удержал ее на месте.