1

Жюльетта неслась по длинной галерее Версаля. В обрамляющих ее семнадцати зеркалах мелькала темноволосая девочка с огромными, блестевшими от слез карими глазами, вздернутый носик ее покраснел, губы дрожали от сдерживаемых рыданий. «Скорей, скорей к золотому коню, – подгоняла она себя, – он спрячет меня».

На высоком мраморном постаменте, расправив филигранные крылья, устремилась ввысь изящная статуэтка Пегаса. Изумрудные глаза золотого коня излучали таинственный свет, завораживали. Он улыбался, скользя по тончайшему кружеву облака.

Тишину пустой галереи нарушали звуки клавикордов и пение женщины. Жюльетта всхлипнула, и слезы неудержимо заструились по ее щекам. Как же она ненавидела себя, плачущую и беспомощную! А все из-за Маргариты, своей няни, которой доставляло удовольствие мучить ее и видеть, как она плачет. Детские слезы проливали бальзам на душу няньки.

Жюльетта нырнула за высокий постамент и, присев на корточки, натянула на колени ночную рубашку. Она крепко прижимала к груди драгоценный коричневый глиняный горшочек и молила бога, чтобы Маргарита не искала ее. Тогда Жюльетта, проникнув в сад, сможет спрятать свой горшочек среди цветочных клумб.

Из-за постамента девочка видела только узкую полоску длинной, сверкающей зеркалами галереи, вдоль которой в хрустальных канделябрах мерцающими звездочками сияли свечи.

Маргариты нигде не было.

– Аксель, я что-то видела. – Нежный женский голосок прозвучал совсем близко. – Я подняла голову от клавикордов и увидела… не знаю… что-то…

Жюльетта, затаив дыхание, прижалась к постаменту.

– Не стану с вами спорить. – Мужчина явно забавлялся. – Уверен, что ваши голубые глазки столь же всевидящи, сколь и прекрасны. Возможно, это был кто-то из слуг.

– Нет, мелькнула совсем маленькая фигурка.

– Щенок? Видит бог, ваш двор просто набит ими, причем им всем грош цена на охоте.

Перед глазами сидевшей на полу Жюльетты возникла пара белых атласных туфелек, бриллиантовые пряжки на них сверкали. Взгляд девочки скользнул от блестящих пряжек к подолу невероятно широких атласных юбок лазурного цвета, отделанных синими букетиками фиалок из сапфиров.

– Я, правда, видела эту фигурку только мельком, но я уверена… Тут кто-то есть.

За постамент заглянули сияющие голубые глаза, и взгляд их упал на Жюльетту. Дама опустилась на колени в ворохе атласных юбок.

– Вот и ваш щенок, Аксель. Это ребенок.

Жюльетту охватило глубокое отчаяние. Ее обнаружила придворная дама. Роскошное платье и модный белый парик походили на те, что носила ее мать. Эта женщина отыщет матушку, в ужасе подумала Жюльетта. Она вскочила на ноги, готовая в любую минуту сорваться с места, руки ее по-прежнему прижимали горшочек так крепко, что пальцы побелели.

– Очень маленький ребенок. – Дама дотронулась до щеки Жюльетты. – Что ты делаешь здесь, малышка? Уже почти полночь, и маленьким девочкам полагается быть в постели.

Жюльетта отпрянула.

– Не бойся! – Дама придвинулась ближе. – У меня тоже есть маленькая дочка. Моей Марии-Терезе всего годик, но, возможно, позднее вы сможете вместе играть, когда… – Слова замерли. Дама взглянула на свои пальцы. – Матерь Божья, Аксель, у меня на пальцах кровь! Ребенок поранился. Дайте мне ваш платок.

– Выведите ее из-за постамента, тогда и посмотрим. – Высокий красивый мужчина, одетый в нарядный изумрудный камзол, подал даме белоснежный платок.

– Выходи, малышка. – Дама протянула руки к Жюльетте. – Никто тебя не обидит.

Не обидит? Жюльетта привыкла к боли, но она ничто в сравнении с несчастьем, постигшим ее сейчас.

– Как тебя зовут? – Рука дамы ласково откинула со лба Жюльетты непослушные темные кудри. Прикосновение было таким нежным, что девочке захотелось прильнуть к этой руке.

– Жюльетта, – прошептала она.

– Красивое имя для красивой девочки.

– Я не красивая.

– Разве?

– У меня нос вздернутый и рот большой.

– А по-моему, ты красивая. У тебя нежная кожа и чудесные карие глаза. Ты ведь уже большая девочка?

– Мне почти семь.

– Прекрасный возраст. – Дама приложила платок к губе Жюльетты. – У тебя губа кровоточит. Тебя кто-то обидел?

Жюльетта опустила глаза.

– Нет, я упала и ушиблась о дверь.

– О какую дверь?

– Я… не помню. – Жюльетта уже давно поняла, что лучше всего объяснять царапины и порезы именно так. По своему маленькому опыту девочка знала, что взрослые принимали ложь, когда им было удобно в нее верить.

– Это неважно. – Дама снова протянула руки. – Может, ты выйдешь из-за Танцующего ветра и позволишь себя обнять? Я люблю детей. Ничего плохого с тобой не случится, обещаю.

Руки дамы были так нежны и белы, своей красивой формой они напоминали руки богинь в саду, статуи там были так прекрасны, что ее вдруг потянуло к этим рукам так же, как недавно к статуэтке, которую дама назвала Танцующим ветром.

Жюльетта осторожно вышла из-за постамента.

– Вот и хорошо. – Дама притянула ее к себе. Жюльетту окутал запах фиалок, роз и ароматизированной пудры. От ее матери тоже иногда пахло фиалками. Девочка закрыла глаза. Она представила себе, что дама, обнимающая ее с такой нежностью, – ее мать.

– Что за милое, застенчивое дитя!

Жюльетта знала, что она не милая девочка. Маргарита нередко называла ее упрямым отродьем дьявола. Дама скоро поймет, кто она, и оттолкнет ее. Если уж мама считала дочку злобной, с дурными наклонностями и не любила, стыдилась ее, то эта прекрасная дама, конечно, скоро узнает, какая Жюльетта скверная девочка.

Зеркальная дверь рядом с Танцующим ветром распахнулась, и в галерею вместе с вошедшей женщиной ворвались взрывы смеха и звуки музыки.

– Ваше величество, в нашем стройном хоре не хватает вашего дивного голоса.

Ее мать! Жюльетта зарылась головой в широкие атласные юбки дамы.

– Одну минуту, Селеста. У нас небольшая проблема.

– Чем я могу помочь? Какая про… Жюльетта!

– Вы знаете это дитя? – Дама взяла Жюльетту за руку. – Она очень расстроена.

– Жюльетта – моя дочь. – Гримаса недовольства скривила прелестный ротик Селесты де Клеман. – Простите ее, ваше величество, обычно она не столь несносна и неуправляема. Я пошлю за ее няней, та наверняка ищет ее по всему дворцу.

– Я схожу, ваше величество. – Мужчина в изумрудном камзоле улыбнулся и поклонился. – Мне доставляет удовольствие служить вам. – Он помедлил. – Всегда.

– Благодарю вас, граф Ферсен. – С легкой улыбкой на губах дама проводила взглядом графа и снова посмотрела на Жюльетту. – Селеста, следует узнать, что так огорчило малышку. Почему ты пряталась, детка?

«Ваше величество». Так эта дама – королева? Жюльетта судорожно сглотнула слюну.

– Маргарита сказала, что отберет мои краски.

Мария-Антуанетта удивленно взглянула на девочку.

– Краски?

Жюльетта протянула коричневый глиняный горшочек.

– Мне нужны краски. А она хочет их забрать. – Глаза девочки снова наполнились слезами гнева и бессилия. – Я не позволю ей. Я снова убегу и спрячу их там, где Маргарита ни за что не найдет.

– Замолчи! – прикрикнула мать. – Перестань позорить меня! – Селеста обернулась к королеве:

– Когда Жюльетта гостила у моего отца в Андорре, он подарил ей кисть для рисования и горшочек с красной краской, и теперь она без конца размалевывает каждый клочок пергамента в наших апартаментах. Я велела Маргарите отобрать у Жюльетты краски, чтобы она не испортила и ваши прелестные стены.

– Я не стала бы так делать. – Жюльетта умоляюще посмотрела на Марию-Антуанетту. – Я хочу рисовать прекрасные картины и не стала бы тратить краску на ваши стены.

Мария-Антуанетта рассмеялась.

– Как это мило с твоей стороны!

– С тех пор как две недели назад мы прибыли в Версаль, она только и бродит по дворцу да разглядывает картины и скульптуры. – Фиалково-синие глаза Селесты стали влажными от затуманивших их слез. – Она просто неуправляема, но с тех пор, как мой дорогой Анри покинул меня в этом мире, я мало занималась ее воспитанием. Женщине нелегко одной.

Королева обратила свой взор на Селесту:

– Я тоже женщина и знаю, какие испытания выпадают на долю матери. – Она взяла руку Селесты и поднесла ее к своей щеке. – Постараемся облегчить вам жизнь, милая Селеста.

– Ваше величество слишком добры. – Селеста кротко улыбнулась сквозь слезы. – Быть подле вас – для меня высшая награда. Я ведь не француженка по рождению. А к испанцам в Версале, как я слышала, не слишком хорошо относятся, и я даже вообразить не могла эту оказанную мне честь – быть рядом с вами.

Как ухитрялась ее мать не пролить ни слезинки, хотя влага застилала ей глаза? Это было загадкой для Жюльетты.

– Я тоже оставалась иностранкой из Австрии, пока не вышла замуж за Людовика. Мы обе стали француженками благодаря мужьям. – Мария-Антуанетта прильнула губами к ладони Селесты. – Это всего лишь еще одна связь между нами. Ваше присутствие, Селеста, сделало наш двор определенно богаче. Мы были бы многого лишены, если бы вы решили остаться в этом ужасном замке в Нормандии.

Женщины обменялись взглядами, исполненными глубокого понимания. Королева неохотно отпустила руку Селесты.

– А теперь мы должны осушить слезы вашей дочери. – Королева слегка присела перед Жюльеттой и сжала ей плечи, глядя на девочку с притворной суровостью. – Я считаю, пылкая любовь к прекрасному должна быть вознаграждена, но твоя матушка права. Ребенку можно доверить краски только под тщательным присмотром. Я велю своей подруге Элизабет Виже-Лебрен давать тебе уроки. Она прекрасная художница и очень добра.

Сердечко Жюльетты громко забилось. Неужели она будет учиться рисовать? Она с восхищением смотрела на королеву.

– И я могу оставить себе краску?

– Вряд ли ты напишешь картины без нее. Я пришлю тебе еще красок и холстов. Думаю, когда-нибудь ты для меня создашь шедевр. – Королева взъерошила кудри Жюльетты. – Но при одном условии.

Жюльетта побледнела. Королева просто играет с ней. Горшочек отберут у нее.

– Что случилось опять? – улыбнулась Мария-Антуанетта. – Не смотри так печально. Пообещай, что ты станешь моим другом.

Жюльетта замерла.

– Вашим… другом?

– Это разве невозможно?

Жюльетте от волнения стало трудно дышать. Краски, холсты, друг… Это было сказкой наяву. Какое-то мгновение от радости она словно парила под сводчатым потолком. Но захочет ли королева оставаться ее другом, когда получше узнает ее?

– Я плохой друг.

– Почему?

– Я говорю людям то, что им не нравится.

– Зачем же ты так делаешь, если знаешь, что этим оттолкнешь их?

– Потому что лгать – глупо. – Жюльетта встретилась взглядом с королевой, и в голосе девочки прозвучало отчаяние:

– Но для вас я постараюсь быть очень хорошей, обещаю.

– Ш-ш-ш, для меня главное – твоя честность. – Голос королевы неожиданно стал усталым. – Здесь, в Версале, ее так не хватает.

– Ах, вот и Маргарита! – В голосе Селесты прозвучало облегчение.

Жюльетта вздрогнула, увидев высокую, худую, затянутую в черное платье няню Маргариту Дюкло. Сопровождал ее красивый мужчина, которого королева называла Акселем.

Селеста потянула Жюльетту за руку.

– Мое дорогое дитя следует уложить в постель. Доброта вашего величества так взволновала ее, что она вряд ли сможет скоро заснуть, но время позднее, а я вернусь, как только смогу, ваше величество.

– Поспешите! – Мария-Антуанетта потрепала Жюльетту по щеке, но мысленно она уже была с Акселем. Она улыбнулась ему. – Я думаю, прежде чем отправиться на покой, мы еще сыграем в трик-трак.

– Прекрасная мысль. – Селеста повела Жюльетту к Маргарите – та стояла на почтительном расстоянии от королевы.

По тому, как цепко Селеста схватила Жюльетту за руку, девочка поняла, что мать еще сердится, но ее так переполняла радость. Краски, холсты и друг!

– Ах ты, никчемная дура! – прошипела Селеста Маргарите, передав девочку на попечение няньки. – Если ты будешь не в состоянии воспитать мою дочь в кротости и приличии, то я отправлю тебя назад, в Андорру, и подыщу кого-нибудь, кто научит ее вести себя, как подобает при дворе воспитанному человеку.

Узкое бледное лицо Маргариты вспыхнуло от злости и огорчения.

– Я делаю все, что в моих силах. Это вы были кроткой девочкой, – пробубнила нянька. – А она упрямая. Я было попыталась забрать у нее горшочек с красками, так она словно взбесилась.

– Что ж, теперь придется разрешить Жюльетте оставить краски, пока королева не потеряет к ней интерес. А сейчас по твоей вине я оказалась в таком неловком положении.

– Не похоже, чтобы королева рассердилась. Я не могла…

– Мне не нужны твои оправдания. Накажи девчонку! – Селеста резко повернулась на каблуках, и фиалковая парча юбок взвихрилась вокруг ее ног. – И держи ее подальше от королевы. Счастье, что рядом с ней оказался граф Ферсен и она находилась в добром расположении духа. Я не позволю Жюльетте своими дикими выходками погубить мой единственный шанс стать фавориткой королевы. Моя бесстыжая соперница – мурлыкающая принцесса де Ламбель – так и охотится за привязанностью королевы. – Селеста помолчала. – Что ты так на меня уставилась? Что ты все время так на меня смотришь? Давно матери не видела?

Жюльетта отвела глаза. Снова Селеста ею недовольна. Обычно, огорчив мать, девочка испытывала ноющее чувство потери, но сегодня было не так больно. Королева Жюльетте понравилась, теперь у нее появился друг, и она не будет такой одинокой и никому не нужной.

Прекрасное лицо Селесты, когда она обратилась к королеве, осветила сияющая улыбка.

– Все в порядке, ваше величество. Как благодарить вас за заботу о моей малышке! – Селеста почтительно склонилась перед Марией-Антуанеттой.

Маргарита подтолкнула Жюльетту, но она продолжала стоять.

– Марш к себе, исчадие ада! Расстроили свою милую матушку и обеспокоили королеву Франции!

– Я ей понравилась. Она мой друг.

– Никакой она вам не друг. Она королева.

Жюльетта пребывала в теплом, уютном тумане восторга. Неважно, что сказала Маргарита, – королева действительно ее друг. Она держала Жюльетту в своих объятиях, осушала ее слезы, она даже сказала, что Жюльетта красивая, и королева велит своей подруге Элизабет Виже-Лебрен давать ей уроки, и та научит ее рисовать.

– Неужели вы думаете, что ваша матушка позволит вам оставить у себя эти мерзкие краски после вашего гадкого поведения? – Губы Маргариты сжались в узкую полоску. – Вы не заслуживаете подарков.

– Краски останутся у меня, заслуживаю я того или нет. Мама не захочет рассердить королеву.

Они быстро пошли по зеркальной галерее. Жюльетте пришлось бежать вприпрыжку, чтобы не отстать от широкого шага Маргариты. На бегу она ловила свое отражение в семнадцати зеркалах. Ее поразило, что совсем недавно она в них казалась себе маленькой и незначительной. Сейчас она чувствовала себя большой и важной. Жаль, что зеркала не отражали эту перемену в ней. Маргарита, затянутая в черное платье, была тощей и угловатой, похожей на каменную горгулью на колонне собора Парижской Богоматери. Как удачно, что по пути в Версаль они с матерью проехали мимо собора! Жюльетта постарается уговорить мадам Виже-Лебрен показать ей, как нарисовать Маргариту в виде горгульи.

– Ваши руки в синяках будут целых две недели, – со злорадством пробурчала Маргарита. – Я покажу вам, как позорить меня перед вашей матушкой!

Жюльетта глубоко вздохнула, пытаясь подавить ужас. Ничего страшного, успокоила она себя, боль от щипков пройдет быстро, если думать о красках, холстах и предстоящих уроках.

Но на первом же рисунке она постарается изобразить Маргариту в виде горгульи.

Жан-Марк Андреас обошел постамент со всех сторон, разглядывая статуэтку. Инкрустированный драгоценностями Пегас поражал воображение.

От развевающейся гривы до золотых филигранных крыльев и облаков, по которым распластался в полете конь, статуэтка казалась творением бога и мечты.

– Вы прекрасно справились с работой, Дезедеро, – промолвил Андреас. – Это совершенство.

Скульптор – некоторые называли его золотых дел мастером – покачал головой.

– Ошибаетесь, месье. Я не справился.

– Вздор. Это точная копия Танцующего ветра, разве не так?

– Это самая точная подделка, вплоть до особой огранки драгоценностей, – согласился Дезедеро. – Мне даже пришлось побывать в Индии, чтобы найти крупные и совершенные изумруды для глаз Танцующего ветра. В течение целого года я создавал эту статуэтку.

– А надпись, выгравированная на постаменте?

Дезедеро пожал плечами.

– Я воспроизвел знаки очень тщательно, но надпись не поддается расшифровке. Полагаю, это уже мелочи.

– Мелочей здесь не должно быть. Мой отец знает эту статуэтку вплоть до малейших деталей, – сухо заметил Андреас. – Я уплатил вам четыре миллиона ливров за ее копию, а вы знаете, я никогда не трачу деньги попусту.

Дезедеро знал. Жан-Марк Андреас уже в свои двадцать пять лет слыл довольно заметной фигурой в финансовом мире, взяв у больного отца в свои руки бразды правления судоходной и банковской империей Андреасов. У него была репутация блистательного и жесткого человека. Такой необычный заказ молодого человека пришелся по душе Дезедеро. Это был вызов ему как художнику. Желание Андреаса порадовать больного отца шедевром тронуло Дезедеро. Он сам очень любил своего отца и разделял чувство Жан-Марка.

– Мне жаль, месье Андреас, но, думаю, в этот раз ваши затраты не оправдались.

– Не говорите так, сеньор. – На скулах Жан-Марка заходили желваки. – Вам это удалось. Нам удалось. Мой отец не заметит разницы между этим Танцующим ветром и тем, что в Версале.

Дезедеро покачал головой:

– Вам когда-нибудь приходилось видеть подлинник Танцующего ветра?

– Нет, я не бывал в Версале.

Взгляд Дезедеро задержался на статуэтке.

– Впервые я увидел этот шедевр сорок два года назад, десятилетним мальчишкой. Отец взял меня с собой в Версаль. Он хотел показать мне сокровища, ослепившие мир. В зеркальной галерее на постаменте парил Танцующий ветер. Я был ошеломлен и потрясен его одухотворенной красотой. Полтора года назад вы пришли ко мне в студию с предложением создать копию статуэтки. И я согласился на это безумие, хотя воспроизвести Танцующий ветер – высшее мастерство.

– И вы справились.

– Если бы вы хоть раз видели Танцующий ветер в Версале, вы бы поняли меня. У него есть… – мастер искал нужное слово, – присутствие. От него не отведешь глаз. Он захватывает, не отпускает… – Дезедеро криво усмехнулся. – Вот и меня держал все эти сорок два года.

– И моего отца, – прошептал Андреас. – Он видел статуэтку однажды в молодости и с тех пор жаждал ею обладать. – Молодой человек отвернулся. – Она отняла у него все, но Танцующий ветер он получит.

Дезедеро благоразумно промолчал, хотя прекрасно знал, о ком говорил Андреас. Шарлотта, жена Дени Андреаса и мачеха Жан-Марка, скончалась более пяти лет назад. О ее жадности и неверности ходили легенды.

– Вы можете подарить отцу лишь копию Танцующего ветра.

– Это все равно. – В голосе Андреаса прозвучало отчаяние. – Мой отец никогда не увидит две статуэтки рядом. Он будет считать, что владеет Танцующим ветром до самой… – Голос его сорвался.

– Вашему отцу хуже? – мягко спросил Дезедеро.

– Да, и врач считает, что жить ему осталось не больше полугода. Он уже кашляет кровью. – Жан-Марк постарался улыбнуться. – Прекрасно, что вы закончили работу и смогли привезти статуэтку в Иль-дю-Лион.

Дезедеро внезапно захотелось протянуть руку, утешить Андреаса, но он был не тот человек, который принял бы жест сочувствия.

– Да, прекрасно, – повторил он за Жан-Марком.

– Присаживайтесь. – Андреас взял статуэтку и направился к двери. – Я отнесу ее к отцу в кабинет, там у него картины и скульптуры, которыми он больше всего дорожит. Вернувшись от него, расскажу вам, как вы ошибались, недооценивая свою работу.

– Надеюсь, – отозвался Дезедеро. – Возможно, только глаз художника способен заметить разницу. – Он сел на стул с прямой спинкой и вытянул короткие ноги. – Не спешите, месье. У вас здесь в салоне много прекрасных вещей, и я не буду скучать. Это ведь Боттичелли на дальней стене?

– Да. Отец купил эту картину несколько лет назад. Он восхищается итальянскими мастерами. – Андреас направился к двери, осторожно прижимая к себе статуэтку. – Я пришлю слугу с вином, сеньор Дезедеро.

Дверь за молодым человеком закрылась, и Дезедеро откинулся на спинку стула, устремив невидящий взгляд на Боттичелли. Возможно, старик слишком болен, чтобы отличить подделку от оригинала. Будь он здоров, распознал бы копию сразу, – это Дезедеро понимал: все в этом доме выдавало изысканный вкус Дени Андреаса и его любовь к прекрасному. Такого человека Танцующий ветер покорил бы так же безнадежно, как когда-то самого Дезедеро.

Ему хотелось надеяться ради Жан-Марка Андреаса, что вместе со зрением потускнели и воспоминания его отца.

Жан-Марк открыл дверь кабинета, и его охватило ощущение покоя и красоты. Эта комната была и раем, и сокровищницей его отца. На зеркально натертом полу расстилался роскошный савонский ковер нежного розового, бежевого и цвета слоновой кости, что создавало теплую гамму и радовало глаз. Стены покрывали гобелены с изображением четырех времен года.

Им соответствовала прекрасная мебель работы Джекобса и Булара. На каминной доске из розового дерева с китайской лакированной инкрустацией стоял изящный хрустальный лебедь. Письменный стол, отделанный бронзой и инкрустированный перламутром, красным и черным деревом, мог бы стать главной достопримечательностью кабинета, если бы не портрет Шарлотты Андреас. Портрет в великолепной раме был помещен над камином из пиренейского мрамора.

Дени Андреас сидел у камина в огромном кресле с подушками из алой парчи, положив ноги на скамеечку того же цвета, и читал. Кончался июль, но его знобило, и в камине горел огонь.

Жан-Марк, собираясь с духом, постоял у двери и, закрыв ее за собой, шагнул к отцу.

– Я принес вам подарок.

Дени Андреас поднял голову от книги с улыбкой, которая замерла, как только он увидел статуэтку в руках Жан-Марка.

– Вижу.

Жан-Марк осторожно поставил Статуэтку на малахитовый стол. Отец рассматривал Пегаса, а у Жан-Марка в каждой мышце болезненно нарастало напряжение.

– Вы довольны? Было очень нелегко убедить короля Людовика расстаться с Танцующим ветром. Бардо буквально прожил во дворце весь последний год в ожидании, когда подвернется такая возможность.

– Ты, должно быть, заплатил за нее немалую сумму. – Дени Андреас протянул руку и слегка коснулся пальцем филигранного крыла.

Пальцы отца всегда казались нежными, чуткими… «Руки художника», – подумал Жан-Марк. Но теперь, почти прозрачные, с выступающими голубыми венами, они казались беспомощными и хрупкими. Молодой человек перевел взгляд с этих таких родных рук на лицо отца, худое, с запавшими щеками, но глаза его по-прежнему оставались блестящими, в них светилась доброта и интерес к жизни.

– Я уплатил не более того, что мы могли себе позволить. – Жан-Марк опустился в кресло напротив отца. – А Людовику нужны были ливры, чтобы попытаться отплатить Англии за поражения, понесенные Францией в прошлых войнах. Поэтому он дал повстанцам, воюющим на стороне Америки против ненавистной Англии, один миллион ливров. Эти и другие экстравагантные расходы при дворе поставили Францию на грань банкротства. Куда нам его водрузить? Я думал о белом постаменте из каррарского мрамора у окна. Золото и изумруд в лучах солнечного света – это будет великолепно.

– Танцующий ветер и так прекрасен, – мягко произнес отец. – Он живой. Всякая красота живая.

– Стало быть, у окна?

– Нет.

– Тогда где?

Отец перевел взгляд на Жан-Марка.

– Тебе незачем было это делать, – улыбнулся он. – Но меня наполняет восторг при мысли о том, что ты хотел доставить мне радость.

– Что значат несколько миллионов ливров! – беспечно отозвался Жан-Марк. – Вы же мечтали его получить.

– Нет, он у меня уже есть. – Дени Андреас приложил ладонь ко лбу. – Здесь. И мне не нужна эта великолепная копия, сын мой.

Жан-Марк застыл.

– Копия?

Отец снова бросил взгляд на статуэтку.

– И при том блистательная. Кто ее создатель? Бальзар?

С минуту Жан-Марк молчал.

– Дезедеро.

– А, великолепный скульптор, который работает по золоту. Меня удивляет, что он согласился на твое предложение.

Отчаяние с такой силой овладело Жан-Марком, что он едва не задохнулся.

– Дезедеро боялся, что вы заметите разницу, но у меня не было выбора. Я предложил королю сумму, достаточную для покуптки тысячи статуэток, но Бардо сообщил, что Людовик не продаст Танцующий ветер. По словам его величества, Пегаса особенно любит королева. – Руки молодого человека сжали ручки кресла. – Но, черт побери, она точно такая же!

Дени Андреас покачал головой.

– Это очень хорошая копия. Но, сын мой, Танцующий ветер… – Старик вздохнул. – Он другой. По-моему, у него есть душа.

– Матерь Божья, да ведь это всего лишь статуэтка!

– Я не могу этого объяснить. Танцующий ветер за свою долгую жизнь видел так много: несколько поколений нашей семьи родились на его глазах, прожили свои жизни… и умерли. Он стал не просто предметом искусства, Жан-Марк. Возможно, он стал… мечтой.

– Я огорчил вас.

– Нет, – покачал головой отец. – Это был замечательный жест – жест любви.

– Мне больно сознавать, что все так нелепо получилось. Эта статуэтка вам так нужна… – Голос Жан-Марка дрожал. – Я хотел подарить вам нечто такое, что вам всегда хотелось – мечту вашей жизни.

– Ты и подарил. Разве не понимаешь?

– Увы, я преподнес вам разочарование и обман, а того и другого, видит бог, у вас в жизни было достаточно. – Дени вздрогнул, и губы Жан-Марка скривились. – Видите, даже сейчас я невольно причинил вам боль.

– Ты всегда был чересчур требовательным к себе. Ты хороший и преданный сын. – Дени посмотрел Жан-Марку в глаза. – И я прожил хорошую жизнь. Мне не о чем жалеть. Мне посчастливилось провести годы в окружении сокровищ, созданных человеческим гением, и у меня такой любящий сын, который даже попытался так трогательно обмануть меня. – Старик с нежностью посмотрел на Жан-Марка и кивком головы показал на статуэтку. – А теперь почему бы тебе не унести эту прелестную вещицу из кабинета и не подыскать ей место, где она смотрелась бы лучше всего?

– Вы не хотите, чтобы она стояла здесь?

Дени медленно покачал головой.

– Видеть ее – значит, разрушить прекрасную и хрупкую ткань мечты. – Взгляд старика устремился к портрету Шарлотты Андреас. – Ты никогда не задумывался, почему я так поступил, правда? Ты никогда не понимал, что значит мечта.

Боль и тоска накатились на Жан-Марка. Пытаясь скрыть от отца свое отчаяние, он помолчал.

– Нет, полагаю, что нет. – Голос его был хриплым.

– Это задевает тебя. И зря. – Старик снова раскрыл книгу. – Всегда должно быть равновесие между мечтателями и реалистами. А в этом мире сила часто служит человеку лучше, чем его мечты.

Жан-Марк подошел к статуэтке.

– Я просто унесу ее прочь с ваших глаз. Отец, время принимать лекарство. Не забудьте выпить его.

Дени кивнул, не отрывая глаз от страницы.

– Ты должен что-то предпринять в отношении Катрин, Жан-Марк.

– Катрин?

– Она всегда была моей отрадой, но ведь она ребенок – ей только тринадцать. Катрин не должна быть здесь, когда это случится…

Впервые его отец дал понять, что знает – его конец близок.

– Пожалуйста, не оставь Катрин, Жан-Марк.

– Обещаю вам, – глухо произнес Жан-Марк.

– Хорошо. – Дени поднял глаза. – Я читаю дневник Санчии – о старом Лоренцо Вазаро и его Катерине.

Жан-Марк взял статуэтку и направился было к двери, но задержался.

– Вы перечитывали эти старые семейные хроники, наверно, уже раз сто.

– Больше. И никогда не надоедает. – Отец улыбнулся. – О, наш предок верил в мечту, сын мой!

Жан-Марк выдавил из себя улыбку.

– Как вы. – Он открыл дверь. – Я вернусь в Марсель только вечером. Вы не хотели бы пообедать на террасе? Свежий воздух и солнечный свет пойдут вам на пользу.

Но Дени уже снова погрузился в чтение дневника.

Жан-Марк закрыл дверь и остановился, борясь с терзавшей его болью. Последнее замечание отца не должно было задеть его. Он не был мечтателем – он был человеком действия.

Рука молодого человека стиснула подставку статуэтки. Боль уходила так же, как бывало и прежде. Жан-Марк широким шагом пересек вестибюль и распахнул дверь салона.

Взгляд Дезедеро был испытующим.

– Он узнал?

– Да. – Жан-Марк поставил статуэтку на постамент. – По моему указанию агент в Марселе выдаст вам кредитное письмо на остаток суммы, которую я вам должен.

– Деньги мне не нужны. Я ведь не справился с работой. Ваш отец увидел подделку.

– Вздор. – Улыбка Жан-Марка была исполнена иронии. – Я уплатил вам ливры, чтобы вы создали статуэтку – не мечту.

– Ах да! – понимающе кивнул Дезедеро. – Мечта…

– Что ж, я всего лишь деловой человек, которому непонятны идеалистические причуды. Копия не годится, похоже, мне придется добывать для него Танцующий ветер.

– Что вы собираетесь делать?

– Отправиться в Версаль и найти способ убедить королеву продать Танцующий ветер. Мне не хотелось оставлять отца, когда он так слаб и… – Жан-Марк запнулся. – Я знаю, ему осталось уже немного времени.

– Но как вы рассчитываете получить статуэтку, когда ее величество явно не настроена расстаться с ней? – мягко спросил Дезедеро.

– Поможет информация. – Губы Жан-Марка сложились в циничную усмешку. – Узнаю, что она хочет больше всего, и дам ей это в обмен на статуэтку. Я поселюсь в гостинице неподалеку от дворца, и не пройдет двух недель, как я буду знать о дворе и ее величестве больше, чем король Людовик, даже если для этого мне придется подкупить всех горничных и конюхов во дворце.

Дезедеро указал на статуэтку:

– А как же с ней?

Направляясь к двери, Жан-Марк старался не смотреть на Пегаса.

– Не хочу его больше видеть. Можете продать камни и расплавить его. – Молодой человек рывком распахнул дверь. – Видит бог, мне может понадобиться еще золото, чтобы Людовик поддался искушению и продал мне Танцующий ветер.

Дверь за ним с треском захлопнулась.

2

– Вы избаловали мальчика. – Тонкие губы Маргариты сжались в полоску при взгляде на светлую головку Людовика-Карла. Ребенок прижался к груди Жюльетты. – Когда мы вернемся в Версаль, его нянька не поблагодарит вас. Вы только портите его.

– Он же болел. – Руки Жюльетты сильнее сжали теплое крепкое тельце малыша, словно защищая его. Второму сыну королевы было уже больше двух лет, но девочке он по-прежнему казался умилительно беспомощным. – Людовик-Карл нуждается в нашей заботе. Его мутит при езде в экипаже.

– Глупости! Доктор в Фонтенбло объявил, что принц в состоянии путешествовать.

– Но это не значит, что он совсем поправился. – Жюльетта сверкнула глазами на сидевшую напротив Маргариту. – Всего две недели назад у него был такой жар, что королева опасалась за его жизнь.

– От кори обычно умирают. Вы болели ею дважды, но выжили.

Людовик-Карл пошевелился и что-то пробормотал, уткнувшись в плечо девочки.

Лицо Жюльетты осветилось улыбкой.

– Ш-ш-ш, малыш, скоро ты уже будешь со своей мамой. Все хорошо.

– Да, теперь, когда мы возвращаемся в Версаль, – кисло согласилась Маргарита. – Какое непростительное упрямство с вашей стороны – предложить остаться с ребенком в Фонтенбло, когда весь двор вернулся в Версаль! Вы же знали, что мне придется быть с вами, независимо от того, насколько ваша матушка нуждается в моих услугах.

Жюльетта баюкала малыша, поглаживая его пушистые мягкие кудри. «Нет смысла спорить с Маргаритой», – устало подумала она. Ее няньку волновало только удобство и благополучие Селесты, и счастлива Маргарита была только в ее присутствии. Страх королевы за жизнь Людовика-Карла ее не трогал. Мария-Антуанетта потеряла малютку-дочь Софию. Она умерла четыре месяца назад. Ее старший сын Людовик-Иосиф, дофин и наследник престола, не отличался крепким здоровьем, а в последнее время быстро сдавал. Заболел корью и младший сын ее величества Людовик-Карл, и королева впала в отчаяние.

– Не держите мальчика все время на руках! – приказала Маргарита.

Жюльетта упрямо закусила губу.

– Он все еще нездоров. Ее величество сказала, что я должна руководствоваться собственными суждениями, ухаживая за малышом.

– Нечего было легкомысленной четырнадцатилетней девчонке брать на себя заботу о принце.

– Людовик-Карл останется у меня на руках. – Жюльетта, избегая взгляда Маргариты, повернулась к окну. Слава богу, они уже подъезжают к Версалю. Она постарается не обращать внимания на Маргариту и думать о картине в сундуке на крыше экипажа. Следовало еще вернуться к деревьям на холсте. Сквозь ветки пробивается солнечный свет и золотистыми пятнами ложится на землю. Свет и тени играют на листьях. Как остановить это мгновение жизни природы?

– Вы всегда считаете, что обо всем знаете лучше всех, – проворчала Маргарита. – Неужели вы думаете, что королева доверила бы вам Людовика-Карла, не заболей нянька той же болезнью? В один прекрасный день ее величество в вас разберется. Сейчас вы развлекаете ее своими рисунками и дерзким языком, но ей все быстро надоедает, и она… Да вы меня не слушаете?

Жюльетта перевела взгляд на густой зеленый кустарник, обрамлявший холм по ту сторону дороги.

– Вот именно, так что не трудитесь продолжать.

За прошедшие две недели Жюльетта привязалась к принцу, ей стало казаться, что он ее младший брат. «Но теперь он поправился», – печально подумала Жюльетта, и всего через несколько часов ей придется вернуть Людовика-Карла заботам его матери и королевского двора.

Внезапно мысли Жюльетты были прерваны ударом: Маргарита с треском влепила ей пощечину.

Голова девочки дернулась, от неожиданности она чуть не уронила ребенка.

– Это вам за дерзость. – Маргарита удовлетворенно хмыкнула. – Ваша матушка считает, что я знаю, как вышколить вас вопреки тому, что ее величество вас балует.

Жюльетта только крепче прижала к себе Людовика-Карла. Она не ожидала пощечины и явно недооценила накопившееся за вынужденное пребывание в Фонтенбло раздражение Маргариты.

– Не смей бить меня, когда я держу на руках ребенка! – Девочка старалась унять дрожь в голосе. – Я могла покалечить его, если бы уронила.

– Вы мне приказываете?

– Думаю, королеве было бы интересно узнать причину, по которой Людовик-Карл остался бы калекой. А ты как считаешь?

Маргарита отвела ненавидящий взгляд от лица Жюльетты.

– Скоро вы уже не сможете прятаться за принца. Я бы не позволила вам отбиться от рук, не нуждайся ваша матушка в моих услугах.

– Я не прячусь от… – Жюльетта не успела закончить фразу.

Экипаж дернулся и рывком остановился. Жюльетту скинуло на пол. Принца она не выпустила из рук.

Людовик-Карл проснулся и заплакал:

– Жюль…

– Что там такое? – Маргарита высунула голову из окна экипажа. – Эй, дурень, что…

Рядом с ее головой лезвие косы кривым концом вошло в стенку экипажа.

Маргарита взвизгнула и отпрянула от окна.

– Что происходит? – Скорчившись на полу экипажа, Жюльетта смотрела на еще дрожащее лезвие. Она слышала крики, скрежет металла о металл, пронзительное ржание лошадей.

Деревянную раму окна расщепила пуля.

– Фермеры. Крестьяне. Они напали на экипаж. – Голос Маргариты звенел от ужаса. – Они убьют меня по вашей вине. Вы настояли, вам захотелось остаться в Фонтенбло с этим отродьем. Без вас я была бы в Версале с вашей матушкой.

– Замолчи. – Жюльетта подавила охватившую ее панику. Что делать? Ходили слухи об изголодавшихся крестьянах, нападавших на экипажи и замки, но чтобы они набросились на королевскую карету в сопровождении швейцарской гвардии?..

– С нами ничего не случится. Им не справиться с солдатами…

– Дура! Их там сотни!

Жюльетта приподнялась и выглянула в окно. Мужчины и женщины в грубых одеждах размахивали косами и вилами, пытаясь стащить с лошадей гвардейцев, пробивавшихся через обезумевших крестьян, рубя направо и налево попадавшихся на их пути. Две из четырех лошадей упряжки лежали в крови на земле.

Черный бархат.

Взгляд Жюльетты поймал единственную неподвижную фигуру в этой панораме крови и смерти. Высокий стройный мужчина в собольей шапке, в черном бархатном плаще и начищенных черных сапогах до колен сидел на лошади неподалеку от толпы. Темные глаза его бесстрастно взирали на побоище.

Еще одна пуля ударилась в стенку экипажа над скамьей, где совсем недавно сидела Жюльетта. Девочка пригнулась еще ниже, закрыв своим телом плачущего ребенка. Жюльетта не могла больше просто сидеть и ждать, пока одна из этих пуль настигнет Людовика-Карла. Она должна что-то предпринять. Битва шла справа от экипажа. Швейцарская гвардия пыталась не допустить бунтовщиков к принцу. Но как скоро придет помощь? Вдоль дороги рос кустарник, а за ним раскинулся лес.

Жюльетта подползла к двери, крепко прижимая к себе Людовика-Карла.

– Что вы делаете? – спросила Маргарита.

– Пытаюсь убежать в лес. – Жюльетта оторвала от своего платья кусок полотна и завязала им рот малышу, заглушая его плач. – Здесь опасно оставаться.

– Вы с ума сошли!

Жюльетта, приоткрыв дверцу, осторожно выглянула наружу. В нескольких футах от экипажа рос спасительный кустарник. Поблизости никого.

– Не ходите.

– Молчи или иди с нами. – Жюльетта, прижав к себе Людовика-Карла, шире открыла дверцу экипажа, выскочила из него и метнулась через пыльную дорогу. Ветки кустарника хлестали ее по лицу, цеплялись за платье.

– Немедленно возвращайтесь! Вы не можете меня бросить! – несся вслед крик Маргариты.

В какофонии криков, проклятий, звоне мечей и кос слышался пронзительный визг Маргариты. Глупо было бы надеяться, что ее воплей не услышат бандиты.

Людовик-Карл пищал под повязкой. Бедный малыш, он еще так мал, чтобы разобраться в этом безумии. Что ж, она тоже ничего не понимала, но она не позволит этим убийцам причинить вред себе или ребенку.

– Стойте!

Жюльетта бросила взгляд через плечо.

Черный бархат.

Мужчина в собольей шапке, только что бесстрастно наблюдавший за побоищем, пробирался следом за ней через кустарник. Его плащ похож на крылья огромной хищной птицы, мелькнуло в голове Жюльетты, и ей стало совсем страшно.

Жюльетта побежала, пытаясь удрать от него.

По щекам Людовика-Карла катились крупные слезы.

Девочка перепрыгнула через поваленное дерево, споткнулась и, не останавливаясь, помчалась дальше.

– Проклятие, да стойте же! Я не причиню вам… – Мужчина с руганью оборвал фразу.

Жюльетта на бегу оглянулась и увидела, что черный бархатный плащ, зацепившись за дерево, упал. Ей хотелось, чтобы этот негодяй сломал ногу.

И тут мимо уха девочки просвистела пуля и ударилась рядом в дерево.

– Мальчишка! Отдай мне мальчишку! – Гортанный голос раздался впереди нее.

В сотне метров от Жюльетты стоял высокий плотный мужик в рваных штанах и распахнутой белой рубахе, держа в руке дымящийся пистолет. Отбросив его в сторону, он вытащил из-за пояса кинжал.

Жюльетта замерла на месте, не сводя глаз со сверкающего лезвия.

Бежать назад к мужчине в черном? Нет. Он тоже опасен. Есть выход – ветка!

– Не обижайте меня, месье. Видите, я кладу ребенка на землю. – Жюльетта положила Людовика-Карла у своих ног.

Мужик удовлетворенно крякнул и сделал шаг вперед.

Жюльетта схватила ветку и изо всех сил ткнула ему между ног.

Пронзительно закричав, он обеими руками схватился за пах и выронил кинжал.

Жюльетта подхватила Людовика-Карла и промчалась мимо своей жертвы.

Всего через несколько секунд она услышала топот и брань. И как только этот мерзавец так быстро оправился! Девочка знала, какое увечье мужчине мог нанести удар в пах. Всего несколько месяцев назад герцог де Грамон… Ручей… Надо перепрыгнуть. Юбки намокли, отяжелели и глухо хлопали по ногам, мешая бежать.

Через считанные секунды она услышала шлепанье тяжелых башмаков по воде.

Он догонял ее.

Мясистая рука ухватила Жюльетту за плечо и рывком остановила.

– Стерва! Шлюха!

Уголком глаза Жюльетта увидела блеск металла – он занес над ней кинжал…

Пресвятая Дева, она сейчас умрет!

Кинжал так и не опустился.

Не успела она понять, что же все-таки случилось, как сильные руки отбросили ее от убийцы с такой силой, что она упала на землю.

Черный бархат.

Жюльетта смотрела на кровавое пятно, расплывавшееся по плечу человека в черном бархатном плаще. Этот мужчина оттолкнул ее, приняв удар кинжала на себя.

Гримаса боли исказила его лицо, когда его собственный кинжал вонзился в широкую грудь крестьянина.

Мужик со стоном рухнул на землю.

Мужчина в черном бархатном плаще с трудом добрался до сосны и прислонился к ней. Рукой он держался за левое плечо, из которого по-прежнему торчал кинжал. Его оливковая кожа посерела, губы посинели.

– Моя дорогая мадемуазель де Клеман, могу… сказать… – Его голос прервался. – Что вы… делаете… чертовски трудной задачу… спасти вас.

Глаза Жюльетты расширились от удивления.

– Спасти?

– Я привел подкрепление на помощь гвардейцам, как только узнал о плане нападения на экипаж. Если бы вы остались на месте… – Мужчина вслепую схватился за ствол дерева, и лицо его исказилось от боли. – К этому времени… схватка была бы уже окончена.

– Я же не знала, что происходит, – прошептала Жюльетта. – И кому доверять. А кто вы? Откуда вы взялись?

– Жан-Марк… Андреас. Гостиница неподалеку… Гостиница «Слепая сова». – Его взгляд переместился на крестьянина, лежащего на земле в нескольких футах от них. – Глупо. Сапоги…

Глаза Жан-Марка закрылись, и он медленно сполз по стволу в глубоком обмороке.

– Не спорьте со мной. Пошлите за врачом в деревню, а мне приготовьте воду и чистое полотенце.

Жан-Марк открыл глазами увидел Жюльетту де Клеман в воинственной позе против крупного дородного мужчины. Жан-Марк смутно припомнил месье Гийома, владельца гостиницы, где он прожил последние несколько недель.

Владелец гостиницы покачал головой:

– У меня нет ни малейшего желания оскорблять его высочество, посылая за врачом в деревню, если месье Андреас действительно спас жизнь принцу. Мы должны подождать придворного врача.

– Версаль далеко. Вы возьмете на себя ответственность за его смерть?

Да она же почти ребенок, как в тумане сообразил ЖанМарк. Когда он впервые заметил девушку, бежавшую по лесу, то в его глазах запечатлелись тоненькая, грациозная фигурка, вихрь блестящих темных кудрей и огромные испуганные глаза. Теперь же, когда она стояла, ее головка едва доставала до третьей пуговицы рубашки месье Гийома.

– Вы что, не видите, что он истекает кровью и она капает на ваш пол?

Жан-Марка поддерживали двое солдат, одетых в форму швейцарской гвардии.

– Какая печальная картина!.. – прошептал он. – Я искренне надеюсь… что вы говорите не обо мне, мадемуазель.

Жюльетта повернулась к Жан-Марку, и напряжение на ее лице сменилось выражением глубокого облегчения.

– Вы пришли в себя. Я боялась… – Она снова обратилась к месье Гийому:

– Что вы стоите как истукан? Надо немедленно вынуть кинжал из его плеча.

Месье Гийом успокаивающе развел руками.

– Поверьте, лучше послать за придворным врачом. Вы слишком молоды, чтобы понимать…

– Не так молода, чтобы понять, что вы больше опасаетесь за свою шкуру, чем за него, – свирепо прервала его Жюльетта. – И я не позволю, чтобы он истек кровью и умер, пока вы тут стоите и дрожите.

Жан-Марка передернуло.

– Пожалуйста, перестаньте болтать о моей предстоящей кончине. Это вовсе… не утешительно.

– Молчите! – Карие глаза Жюльетты сверкали. – Вам нельзя разговаривать. Вы ведете себя так же глупо, как этот трактирщик.

Жан-Марк только вздохнул.

– Так-то лучше. – Жюльетта кивнула двум солдатам, поддерживающим Жан-Марка. – Отведите его в комнату. Я приду, как только разберусь с этим месье Гийомом. И обращайтесь с ним осторожно, или, клянусь всеми святыми, вы мне ответите.

Ухмылки солдат исчезли. Эта сопливая девчонка их раздражала. Господи, еще минута – и из-за нее они уронят раненого на пол. Жан-Марк содрогнулся и поспешно спросил:

– А принц?

– Я сказала вам не… – Жюльетта встретилась взглядом с Жан-Марком и коротко кивнула:

– Он в безопасности. Я отправила его во дворец со своей няней и капитаном гвардии. Так будет для него безопаснее.

– Хорошо. – Жан-Марк закрыл глаза. Он позволил солдатам взять на себя его вес, и они понесли его к лестнице.

Следующие десять минут были самыми трудными для Жан-Марка. В жизни подобного ужасного состояния он еще не испытывал: под одеялами на широкой кровати он был на грани обморока.

– Вы не умрете.

Жан-Марк открыл глаза и увидел Жюльетту. Она хмуро смотрела на него.

– Надеюсь, вы правы. У меня нет…

– Нет. – Ее пальчики быстро накрыли его губы, и, несмотря на мимолетность этого прикосновения, Жан-Марку оно показалось удивительно нежным. – Я сказала этому месье, что вы истекаете кровью, дабы заставить его пошевеливаться. Он не хотел меня слушать, считая просто глупым ребенком.

– Он жестоко ошибался.

– Вы шутите. – Жюльетта с любопытством посмотрела на Жан-Марка. – Вы очень странный человек, если можете шутить, когда у вас кинжал торчит из плеча.

– Я вовсе не герой и все же оказался в положении, когда должен… – Жан-Марк замолчал – комната накренилась, стала темнеть…

– Вы не считаете себя героем? – Голос Жюльетты прозвучал откуда-то издалека.

– Становится дьявольски темно. По-моему, я собираюсь…

Ладонь Жюльетты легла ему на глаза.

– Поспите. Я присмотрю, чтобы вам не причинили вреда. Можете мне довериться.

Она лжет. Нельзя доверять ни одной женщине. Мысль была вялая, ватная. Все плыло в голове Жан-Марка.

Но Жюльетта еще только сильный, храбрый ребенок, чьи руки так же нежны, как резок ее тон.

Да, сейчас Жан-Марк мог доверять Жюльетте де Клеман.

Он расслабился и провалился в ожидавшую его темноту.

Когда он снова открыл глаза, Жюльетта стояла на коленях у его постели.

– Я надеялась, что вы еще поспите, – прошептала она. – Здесь деревенский врач.

– Стало быть, вы… победили.

– Конечно! У этого человека более щегольской вид, чем у придворного врача, но я надеюсь, что он не дурак. – Девочка замешкалась. – Сейчас он намеревается извлечь кинжал.

Жан-Марк напрягся, и его взгляд устремился к камину. Маленький круглый человечек в фиолетовом парчовом камзоле и тщательно завитом белом парике стоял у камина, грея унизанные кольцами пальцы.

– Теперь я тоже сожалею, что быстро пришел в себя. Не люблю боли, – сознался Жан-Марк.

– Естественно. – Жюльетта по-прежнему стояла на коленях у его постели. – Будет больно, но есть способы ослабить страдания. Постарайтесь думать о чем-то прекрасном.

Врач поправил галстук и отвернулся от огня. Жан-Марк весь подобрался.

– Не напрягайтесь, так будет еще больнее. – Жюльетта взяла обе руки Жан-Марка в свои. – Думайте о… Нет, я не могу сказать вам, о чем думать. Это должна быть ваша собственная прекрасная картина.

Жан-Марк наблюдал за врачом.

– Боюсь, что не последую вашему совету, – сухо сказал Жан-Марк. – Красота что-то ускользает от меня.

Пальцы девушки крепче сжали руки Жан-Марка.

– Я, когда мне больно, думаю о том, что чувствую, когда рисую или смотрю на Танцующий ветер.

– Танцующий ветер? – Жан-Марк напрягся, его взгляд скользнул от подходившего врача к лицу Жюльетты.

– Вы слышали о нем? Это самая прекрасная статуэтка в мире. Иногда я смотрю на нее и думаю… – Жюльетта запнулась и замолчала.

– Думаете о чем?

– Ни о чем.

– Нет, скажите.

– Просто я не понимаю, как мог человек создать такую красоту, – ответила Жюльетта. – Это больше, чем красота, это…

– Не говорите мне, – скривил губы Жан-Марк. – Мечта.

Девушка кивнула:

– Значит, вы его видели. Тогда вы можете думать о Танцующем ветре.

Жан-Марк покачал головой:

– Сожалею, но я никогда не видел эту статуэтку.

Лицо Жюльетты затуманилось.

– Ну, месье, вы пришли в сознание. – У кровати стоял врач, жизнерадостно улыбаясь. – Мое имя Гастон Сен-Лер, и я вытащу кинжал из вашего плеча. – Врач подошел ближе. – Ну, а теперь соберитесь с духом, а я…

– Не слушайте его! – свирепо перебила Жюльетта. – Смотрите на меня.

Карие глаза Жюльетты сияли, искрились. Ее тонкое лицо оживилось. Румянец на щеках цвел розами, на виске пульсировали голубые жилки.

– Что из того, что вам доводилось видеть, было самым прекрасным?

– Море.

– Тогда думайте о море. – Пальцы Жан-Марка сжали запястье Жюльетты. – Держитесь за меня и расскажите мне о море. Расскажите, каким вы его помните.

– Буря… сила… Волны бьются о корабль. Серо-синяя вода сверкает в…

Пронзительная, добела раскаленная боль…

– Море, – прошептала Жюльетта, не сводя с него глаз. – Вспоминайте о море.

– Еще разок, – радостно сообщил врач, крепче ухватившись за рукоятку кинжала.

– Тише. – Взгляд Жюльетты не отрывался от глаз Жан-Марка. – Расскажите мне еще о море.

– В солнечном свете в спокойный день оно… мы словно плыли в гигантском сапфире.

Сверкающие карие глаза отгоняли боль. Жан-Марк провел языком по пересохшим губам.

– И когда корабль подходит к берегу…

Ее кожа – роза в чаше со сливками.

– Вода становится… изумрудной. Никогда нельзя быть уверенным…

Боль!

Жан-Марк, выгнув спину, приподнялся на кровати, когда врач выдернул кинжал из плеча.

– Вот и все. – Врач отвернулся, держа в руке окровавленный кинжал. – Теперь я промою рану и сделаю вам перевязку.

Жан-Марк лежал, перед глазами комната кружилась, потолок опускался. Он почувствовал, как по руке заструилась кровь.

– Вам придется отпустить меня, – сказала Жюльетта. Жан-Марк непонимающе уставился на нее.

Она потянула руки, пытаясь высвободить запястья из его пальцев.

– Я не смогу помогать врачу, если вы меня не отпустите.

Жан-Марк медленно разжал пальцы и выпустил ее руки. Жюльетта вздохнула с облегчением.

– Так-то лучше. Худшее уже позади.

– Разве? – Жан-Марк почувствовал себя страшно одиноким. Ему хотелось снова держать ее руки в своих. Странно. Он пересилил себя и пытался говорить как ни в чем не бывало.

– Приятно знать, что самое худшее уже позади. Вы уже поняли, что я сделан не из того теста, из которого лепят героев. И для меня была бы ужасна мысль, что еще предстоит боль.

– Немногие мужчины пережили бы такой ужас, не закричав.

Слабая улыбка тронула губы Жан-Марка.

– С чего бы мне орать? Я ведь думал о чем-то… прекрасном.

Врач покинул гостиницу несколько часов назад. Сон Андреаса был беспокойным и прерывистым. Жюльетта обвела взглядом комнату. Она уже несколько часов провела в кресле, не решаясь потревожить его.

Для деревенской гостиницы обстановка в номере была даже роскошной, а сама комната – по-видимому, лучшей из тех, что мог предложить месье Гийом, но Жюльетте она была неинтересна.

Она перевела взгляд на лицо Андреаса, изучая его так же зачарованно, как и в первый раз, оно заворожило ее, еще когда она была в экипаже. Боже, как бы ей хотелось написать его!

Жюльетта знала, что этому человеку будет все равно, как бы безжалостно честными ни были мазки ее кисти. Он не нуждался в приукрашивании, ибо точно знал, кто он, какой он, и ему было наплевать, какого мнения о нем придерживаются другие.

Его бронзовое лицо было слишком длинным, скулы – слишком высокими, губы – слишком хорошо очерчены, а взгляд темных глаз под прямыми черными бровями и тяжелыми веками – слишком острым и решительным. Все вместе составляло гармонию целого, более притягательного, чем просто красота.

Каким вызовом для нее было бы написать его портрет, разгадать тайны, скрытые за этими черными глазами! Жюльетта была уверена: будь у нее немного времени, она бы сумела воссоздать лицо, а не маску.

Но что, если у нее не останется времени? Рана глубокая, опасная, и вполне возможно, что он будет отнят у нее, прежде…

Веки Жан-Марка задрожали, он открыл глаза.

– О чем вы думаете?

Вопрос застал Жюльетту врасплох, и она выпалила:

– Я надеялась, что вы не умрете до того, как я успею написать вас.

– Как трогательно! Отправляйтесь в постель.

Жюльетта замерла, потом заставила себя расслабиться.

– Врач предупредил, что у вас может начаться жар. Или вы думаете, я спасла вас, чтобы позволить потом умереть из-за недостатка ухода?

Жан-Марк слабо улыбнулся:

– Мои извинения. Я постараюсь не покидать этот бренный мир, дабы вы не потратили времени даром.

– Я не это хотела сказать… – Жюльетта прикусила нижнюю губу. – Я не всегда выражаюсь точно. Маргарита говорит: у меня язык как у змеи, я жалю.

– Кто такая Маргарита?

– Маргарита Дюкло – моя няня. На самом деле она больше служит моей матери, чем мне.

– И эта Маргарита не одобряет вашей прямоты?

– Да. – Жюльетта нахмурилась. – Вам следует снова заснуть.

– Мне не хочется спать. – Взгляд Жан-Марка изучал лицо девушки. – Почему бы вам не развлечь меня?

Жюльетта изумленно уставилась на него.

– Развлечь?

Жан-Марк рассмеялся, но тут же охнул от боли.

– Возможно, лучше вам меня не смешить. Оказывается, юмор сейчас для меня исключительно болезнен.

– Раз уж вы отказываетесь спать, то с тем же успехом можете ответить на мои вопросы. Перед тем как упасть в обморок, вы сказали, что узнали о нападении. Кто вам сказал?

Жан-Марк удобнее устроился в постели, щадя раненое плечо.

– Слуга в версальском дворце.

– Откуда мог дворцовый слуга знать о нападении крестьян так далеко от Версаля?

– Еще поинтересуйтесь, каким образом кое у кого из парней в этой банде оказались мушкеты вместо вил. – Губы Жан-Марка скривились. – И почему бедный голодающий крестьянин, всадивший мне в плечо кинжал, так хорошо откормлен и сапоги на нем из кожи лучшей, чем на моих собственных.

Так вот о каких сапогах он сказал перед тем, как потерять сознание!

– А почему слуга пришел с этими сведениями к вам, а не к его величеству?

– Деньги. – Жан-Марк насмешливо улыбнулся. – Король Людовик за такую верность раздает медали и свою бесконечную благодарность. А я обещал жирный куш за любую информацию о королевской семье. За деньги можно купить удобную жизнь и быстрого коня, чтобы он унес осведомителя подальше от тех, кого он предал.

– Слуга не сообщил вам, кто в ответе за это нападение?

– Человек с высоким положением. Он сказал лишь, что экипаж с принцем и мадемуазель де Клеман подвергнется нападению по пути в Версаль. Я собрал наемников и, подобно рыцарю без страха и упрека, бросился на выручку. – Он усмехнулся.

– Вы что, никогда не бываете серьезным? Вы спасли жизнь принца. – Жюльетта помедлила. – И мою тоже.

– Не из душевного благородства. – Жан-Марк спокойно взглянул на девушку. – Я деловой человек и никогда ничего не предпринимаю, не рассчитывая получить что-то взамен. Признаюсь, я был крайне раздражен тем, что вы так усложнили мою задачу.

– А что вы рассчитываете получить в обмен на спасение принца?

– Я хочу попросить ее величество об одолжении.

С минуту Жюльетта молча смотрела на него.

– По-моему, вы не такой расчетливый, каким хотите показаться. Вы волновались за Людовика-Карла, хотя и теряли сознание от боли.

– Я не люблю детоубийц.

– И вы приняли на себя удар, предназначенный мне. Разве так ведет себя жестокий и холодный человек, просчитывающий наперед свою выгоду?

Жан-Марк скривился.

– Нет, так повел себя человек в порыве чувств и получивший за это хороший удар. – Он покачал головой. – Добродетель наказуема, помните об этом. Я же не воин и не герой.

– Разрешите думать так, как мне заблагорассудится. – Жюльетта нахмурилась. – Но я не знаю, о чем вы думаете.

– Это вас беспокоит?

Девушка кивнула.

– Обычно многие люди так легко прочитываются. Мне важно проникнуть под кожу.

– Зачем?

– Я собираюсь стать великой художницей и должна познать суть человека, – просто ответила Жюльетта.

– Припоминаю, что, когда я только проснулся, вы выразили желание написать меня. Вы серьезно хотите стать художницей?

– Я просто буду великой художницей. Я намерена учиться и работать, пока не стану великой, как да Винчи или дель Сарто. Знаете его фреску «Рождество Богородицы»?

– Да, и восхищаюсь как его росписью, так и вашей уверенностью.

– Вы хотите сказать – самоуверенностью. Художникам нельзя скромничать, иначе их талант погибнет. Я не… Что вы так странно на меня смотрите?

– Раздумываю, сколько вам лет?

Жюльетта нахмурилась.

– Четырнадцать. Какое это имеет значение?

– Может быть, очень большое. – Жан-Марк закрыл глаза.

– Что вы хотите этим сказать?

– Мне сейчас лучше поспать. Бегите в свою комнату.

Жюльетта не двинулась с места. Жан-Марк открыл глаза.

– Я сказал: идите к себе. А лучше всего вам отправиться во дворец завтра утром.

У Жюльетты как-то странно сжалось сердце.

– Вы хотите, чтобы я уехала?

– Да. – Жан-Марк говорил резко. – Вы здесь мне не нужны.

Жюльетта упрямо сжала рот.

– Нет, нужна. Вы слабы, как младенец, и еще несете чепуху. Думаете, мне будет приятно вспоминать, что, будучи обязанной вам жизнью, я позволила вам умереть, не успев расплатиться? Я не такая, как моя мать. Я ничего не беру, не давая взамен.

Жан-Марк сузившимися глазами посмотрел девушке в лицо.

– Ваша мать?

Жюльетта нетерпеливо тряхнула головой.

– Я не желаю о ней говорить. – Она вздернула подбородок. – Я тоже должна оказать вам услугу. Я уже отослала сообщение королеве, что остаюсь до вашего выздоровления, до тех пор, пока вы не будете в состоянии приехать в Версаль и принять ее благодарность.

– Вы скоро пожалеете, что остались. Я терпеть не могу болеть.

– А я не жалую пациентов с дурным нравом. Вы быстро поправитесь, чтобы избежать моих забот.

Губы Жан-Марка невольно тронула улыбка.

– В ваших словах что-то есть. – Он неожиданно сдался. – Оставайтесь, если хотите. Кто я такой, чтобы отказываться от нежных забот отважной мадемуазель, ради которой пролил кровь?

Жюльетта повеселела.

– Естественно, я не допущу, чтобы мои занятия живописью были прерваны из-за ухода за вами. Пожалуй, поставлю мольберт в том углу у окна. Там очень хороший свет. – Девушка улыбнулась. – Я уверена, мы прекрасно поладим.

Жан-Марк устроился поудобнее и закрыл глаза.

– Когда-нибудь я, возможно, напомню вам, как пытался отослать вас прочь.

– Когда-нибудь? – Жюльетта покачала головой. – Недели за две вы совершенно поправитесь, и мы расстанемся. Никакого «когда-нибудь».

– Это верно. У меня, по-видимому, жар.

– Правда? – Жюльетта дотронулась до его лба и тревожно нахмурилась. Потом она облегченно вздохнула. – Пока нет.

– Нет? – Глаза Жан-Марка оставались закрытыми, но он странно улыбался. – Пока нет, – прошептал он. – Когда-нибудь…

Жар у Жан-Марка начался поздно вечером.

Жюльетта обмывала его прохладной водой, держала холодное полотно на лбу и старалась удержать его на кровати, когда он рвался бежать.

В середине ночи жар сменился страшным ознобом. Жан-Марка трясло, судороги корежили тело. Они беспокоили Жюльетту больше, чем жар.

– Мне… это… не нравится… – Жан-Марк стиснул зубы, чтобы они не стучали. – Это должно научить меня, как глупо… – Он замолчал, тело снова ломали судороги. – Дайте… мне еще одеяло.

– На вас уже три. – Жюльетта быстро приняла решение. – Подвиньтесь.

– Что? – Жан-Марк тупо смотрел на девушку.

Она отбросила одеяла, легла рядом и прижала его к себе.

– Успокойтесь! – Жюльетта почувствовала, как он напрягся. – Я не собираюсь делать вам больно, просто согрею вас. Я часто обнимала так Людовика-Карла, когда его ночью знобило.

– Я не двухлетний ребенок.

– Вы слабы, как писклявый младенец. Какая разница!

– Полагаю, многие с радостью перечислили бы все… различия.

– Ну так мы им ничего не скажем. Вам стало теплее?

– Да, гораздо.

– Вот и хорошо. – Жюльетта с облегчением ощутила, что Жан-Марк почти перестал дрожать. – Я буду лежать с вами, пока вы не заснете. – Она протянула руку и ласково погладила его по волосам – так она обращалась с Людовиком-Карлом. Через несколько минут девушка нетерпеливо заметила:

– Вы не успокоились. Вы напряжены, как камень.

– Надо же, как странно! А может, я просто не привык, чтобы особы женского пола забирались ко мне в постель только ради того, чтобы меня «успокоить».

– Ситуация необычная. – Жюльетта приподнялась на локте и сурово посмотрела на Жан-Марка. – Вы не должны думать обо мне как о женщине. С вашей стороны это нехорошо.

– Я попытаюсь. Буду думать, что вы толстое шерстяное одеяло или горячий, согревающий кирпич.

Жюльетта кивнула и снова улеглась рядом.

– Вот это правильно.

– …Или пахучий овчинный коврик.

– От меня не пахнет. – Девушка нахмурилась. – Или пахнет?

– …Или лошадь, вся в пене после долгого бега.

– У вас что, снова жар?

– Нет, я просто расширял образ. Теперь мне с вами гораздо легче.

– Непонятно, чему вы улыбаетесь?

– Вы странная жен… то есть странный овчинный коврик.

– У вас действительно жар.

– Возможно.

Однако на ощупь лоб Жан-Марка был чуть теплым, а дрожь, сотрясавшая его тело, почти прекратилась.

– Спите, – прошептала Жюльетта. – Я здесь. Все хорошо.

Спустя несколько минут она почувствовала, как Жан-Марк расслабился и его дыхание стало глубже. Наконец он провалился в глубокий сон.

3

– Вы уже достаточно долго рисуете. Сыграйте со мной партию в «фараон».

Жюльетта, не глядя на Жан-Марка, добавила желтого в зелень деревьев на картине, стоявшей перед ней на мольберте.

– Что?

– Сыграйте со мной в карты.

Девушка бросила через плечо взгляд на Жан-Марка, лежавшего на кровати в другом конце комнаты.

– Я занята.

– Вы заняты уже четыре часа, – сухо заметил Жан-Марк. – И проведете еще столько же времени за мольбертом, если я не заявлю о своих правах скучающего раздражительного пациента, которым пренебрегают ради драгоценных красок и холстов.

– Одну минуту.

Вернувшись к своему занятию, Жюльетта почувствовала взгляд Жан-Марка на своей спине.

– Расскажите мне, на что это похоже, – неожиданно сказал он.

– Что?

– Рисование. Я следил за вашим лицом, пока вы работали. На нем было совершенно удивительное выражение.

Жюльетта очнулась. Рисуя, она забывала обо всем на свете. Она была счастлива. Каждый мазок на холсте затрагивал одну из струн души, и та пела, страдала, взмывала к небесам. Жюльетте казалось, что во вселенной она одна. А сейчас она почувствовала беспокойство. Он лежал в комнате на кровати и часами наблюдал за ней, следил за ее лицом. А ведь ее искусство было очень личной страстью. Поняв, что Жан-Марк изучает ее ощущения за работой, она почувствовала себя обнаженной.

– Рисовать – это… приятно.

Жан-Марк негромко рассмеялся.

– Я бы не сказал, что вы нашли верное определение. Вы работали в таком возбужденном и восторженном состоянии и в своей экзальтации напоминали святого, воспарившего на небеса.

– Вы просто богохульствуете. Я уверена, вы не знаете об ощущениях святого. И вам не понять, что он испытывает.

– Но вы-то знаете? Расскажите мне.

С минуту Жюльетта молчала. Она никогда не пыталась выразить словами то, что чувствовала за работой, и ни с кем не делилась своими ощущениями, но тут неожиданно поняла, что хочет, чтобы он знал.

– Меня окутывает лунный и солнечный свет… Я пью радугу, все цвета и оттенки в мире пьянят меня. Мне все удается, и это так прекрасно, что мне больно. – Девушка не сводила глаз с картины. – А иногда я ничего не могу сделать как следует, и это тоже больно.

– Можно понять, что в любом случае рисование – весьма болезненное времяпрепровождение. Но зачем же вы так страдаете? Стоит ли?

Жюльетта резко кивнула.

– О, конечно, стоит!

– Ради прекрасного? – тихо спросил Жан-Марк.

Жюльетта наконец внимательно посмотрела на него, на его тонкое смуглое лицо и с трудом отвела взгляд. Густые черные волосы Жан-Марка взлохмачены, белая полотняная рубашка расстегнула почти до пояса, открывая повязку и темные волосы на груди. Жан-Марк умудрялся оставаться элегантным и в постели. Силы небесные, как же ей хотелось написать его! Однако он все так же упорно отказывался.

– У меня такое чувство, что мой долг – избавить вас от этого болезненного удовольствия, – произнес Жан-Марк. – Лучше сыграйте со мной в «фараон».

– Сейчас. Я хочу закончить этот свет…

– Немедленно.

– В последние дни вы совсем избаловались. По-моему, вы таким и были еще до ранения.

– Избалован? – Жан-Марк сел, прислонившись к спинке кровати. – Я ведь не фаворитка королевы. Как можно изнежить бедного делового буржуа?

– Я тоже не фаворитка королевы. Она добра ко мне, но привязана к моей матери, – сообщила Жюльетта. – Месье Гииом говорит, что мало кто из дворян так богат, как вы.

– Вам незачем слушать сплетни.

– Почему бы и нет? Вы о себе ничего не рассказываете. Вы как стекло в зеркальной галерее Версаля. Только отражаете.

– А вы, как художница, обнажите мою скрытую душу.

– Напрасно иронизируете. – Жюльетта повернулась к картине. – Я уже кое-что узнала о вас.

– Да неужели? – Улыбка сошла с лица Жан-Марка. – Любопытно бы узнать.

– Вы избалованы.

– Позвольте с вами не согласиться.

– Вы не терпите, чтобы вас видели слабым и беспомощным.

– Что в этом необычного?

– Ничего, я и сама этого не люблю. И вы далеко не такой жесткий, каким хотите казаться.

– Вы уже об этом как-то говорили. – Губы Жан-Марка скривились. – Уверяю вас, небезопасно делать обо мне такие предположения.

Жюльетта покачала головой:

– Вчера вы расспрашивали месье Гийома о положении крестьян в округе и дали ему кошелек с золотом для нуждающихся.

Жан-Марк пожал плечами.

– Некоторые из бедняг, напавших на экипаж, выглядели ходячими скелетами. Неудивительно, что они дошли до полного безумия.

Жюльетта продолжала перечислять:

– И вы гораздо легче переносите боль, чем скуку.

– А вот это я признаю. Сыграйте со мной в карты.

Просительная улыбка озарила лицо его редкой красотой. Жюльетта перевела взгляд на картину.

– Почему я должна играть с вами, когда могла бы писать?

– Потому что я этого хочу, а вы ведь такая кроткая и любезная.

– Я не любезн… – Жюльетта осеклась на полуслове, заметив удивленно приподнятую черную бровь. – Врач сказал, что завтра вы можете ненадолго встать. Скоро вы будете обходиться без меня.

– И вы вернетесь в Версаль? Жюльетта энергично кивнула.

– И буду очень рада не видеть вас больше. Вы смеетесь надо мной, отвлекаете меня от работы, заставляете меня развлекать вас, словно я…

– Вы сами решили остаться, – напомнил Жан-Марк. – Я предупреждал, что буду плохим пациентом.

– И, видит бог, вы сказали правду.

– Сожалею, что вам пришлось нелегко со мной. Уверен, что время, проведенное в этой комнате, вы считаете безвозвратно потерянным.

Этот дьявол прекрасно понимает, что все как раз наоборот, разозлилась Жюльетта. Он знал, что ей доставляли удовольствие и острое подшучивание, и успокаивающее молчание. Быть рядом с ним – это подбадривало и возбуждало ее каким-то странным образом. Временами он дразнил ее, словно малого ребенка, в другое время разговаривал с ней так, словно она была взрослой женщиной. Теперь же Жан-Марк обращался с ней с раздражающей снисходительной веселостью, словно она его забавляла, и Жюльетте вдруг захотелось шокировать его.

– Я еще сказала не все, что знаю о вас. – Она помедлила, а потом выпалила:

– Вы прелюбодействовали с гостиничной служанкой, что подает нам еду.

Улыбка сползла с лица Жан-Марка.

– Жермен?

– Так ее зовут? Та самая, у которой грудь, как у богини Юноны.

С минуту Жан-Марк молчал.

– Дамы из общества не говорят о прелюбодеяниях, Жюльетта, и, уж конечно, с мужчинами.

– Я знаю. – Рука Жюльетты, набиравшая белую краску на кисть, слегка дрожала. – Но все равно это правда.

– Почему вы так думаете?

– Она смотрит на вас, словно хочет съесть.

– Посмотрите на меня, Жюльетта.

Жюльетта бросила взгляд через плечо и резко вздохнула, увидев выражение его лица.

– У вас есть желание узнать, что я делал с Жермен?

К лицу девушки прилила краска.

– Я просто поинтересовалась. Не надо ничего описывать.

– Описывать? Я говорил не о словах.

– Вы снова меня дразните.

– Разве?

– Да. – Жюльетта добавила белой краски в голубизну неба на картине, отчаянно раздумывая, как сменить тему. – Если мое присутствие вам так скучно, может, следует пригласить Маргариту, чтобы она заботилась о вас?

– Вы не поступите так жестоко. Удивляюсь, как вы терпите рядом с собой эту старую злобную каргу! Она рыскает по гостинице с мрачной физиономией, как ворона в поисках падали. Эта женщина что, никогда не улыбается?

– Она улыбается только моей матери. Она была няней со дня рождения матери и очень любит ее. Во дворце я ее почти не вижу. – Жюльетта не смотрела на Жан-Марка. – Маргарите не нравится здесь, но королева сочла нужным отослать ее назад в гостиницу, чтобы присматривать за мной, пока я ухаживаю за вами.

– Очень достойно. Впрочем, в этом нет необходимости. Вы едва вышли из детского возраста.

Жюльетта не спорила, хотя и не могла вспомнить, когда считала себя маленькой, и совсем не как на ребенка он смотрел на нее несколько минут назад.

– Королева верит в благоразумие.

Жан-Марк поднял брови.

– Так и есть, – настаивала Жюльетта. – Не считайте правдой то, что пишут о ней в этих ужасных памфлетах. Она добрая, хорошая мать и…

– Нелепо экстравагантна и расточительна.

– Она ничего не понимает в деньгах.

– Тогда ей следовало бы научиться. Страна на грани банкротства, а она разыгрывает пастушку в своем сказочном саду в Версале.

– Она пожертвовала личными расходами и дала деньги в помощь голодающим. – Жюльетта положила кисть и повернулась к Жан-Марку. – Вы ее не знаете. Она подарила мне краски, пригласила ко мне в учителя известную художницу. Она добрая, говорю вам.

– Не будем спорить. – Жан-Марк, прищурившись, смотрел на пылающее лицо девушки. – У меня такое чувство, что, скажи я еще что-нибудь о ее возвышенном величестве, вы всадите мне кинжал в другое плечо.

– Вы сами убедитесь, узнав ее в Версале, – убежденно сказала Жюльетта. – Она не такая, какой ее изображают.

– Для вас, возможно, и нет. – Жан-Марк поднял руку, предупреждая возражения Жюльетты. – Вы считаете, что я смогу судить сам тогда, когда меня допустят к ее августейшему величеству?

Жюльетта нахмурилась.

– Она как бабочка, что всегда жила в саду, утопающем в цветах. Вы не станете ждать от бабочки, чтобы она разбиралась в деньгах.

– Но бабочка стала королевой величайшей страны в Европе, а это ко многому обязывает, – мягко заметил Жан-Марк.

– И все же вы, не раздумывая, собираетесь обратиться к ней с просьбой, как все остальные в мире. Чего вы от нее хотите?

– Танцующий ветер.

Жюльетта изумленно воззрилась на Жан-Марка.

– Она никогда вам его не отдаст. Только не эту статуэтку.

– Посмотрим. – И Жан-Марк заговорил о другом:

– Вы не натравите на меня вашу Маргариту. Я попросил завтра привезти из Парижа мою кузину Катрин Вазаро. Возможно, она с большим пониманием отнесется к хандре бедного раненого мужчины.

Жюльетта замерла.

– Ваша кузина?

Жан-Марк кивнул.

– Дальняя родственнице и подопечная моего отца. Племянник Филипп сопровождал ее из моего дома в Марселе, и вчера я получил известие, что они прибыли в Париж. – Он дразняще улыбнулся. – Катрин – сама мягкость и доброта. Не то что вы.

Жюльетта представила себе женщину, такую же высокую и пышную, как служанка в гостинице, с ореолом волос вокруг прелестной головки. Эта мысль больно кольнула ее завистью, что само по себе озадачивало. Какое дело Жюльетте до незнакомой исполненной добродетели Катрин!

– Тогда я оставлю вас вашей нежной Катрин и сразу вернусь в Версаль.

– Полагаю, что нет. Катрин такое хрупкое создание, что я сомневаюсь, чтобы от нее был прок. – И Жан-Марк негромко прибавил:

– Вы ведь не оставите меня, пока я по-прежнему в вас нуждаюсь и не могу покинуть гостиницу?

Он смотрел на Жюльетту с той редкой ослепительной улыбкой, которой ей так не хватало все эти последние дни. И она почувствовала, как тает ее строптивость.

– Нет, я вас не оставлю… если я вам действительно нужна.

– Нужны. А теперь идите сюда и сыграйте со мной в «фараон».

Жюльетта ощущала почти собственническое сожаление. Такое же чувство она испытывала при мысли о разлуке с Людовиком-Карлом после болезни. Жан-Марк столько дней принадлежал ей одной, а теперь ей придется отпустить его. Это нечестно, что… О чем она только думает? Да она будет рада избавиться от его общества. Тогда она сможет писать, не прерываясь.

И все же она уделит Жан-Марку больше внимания в этот последний вечер. Жюльетта быстро подошла к кровати.

– Я сыграю с вами одну-две партии до ужина. – Она села на стул и потянулась за колодой карт на столе. – Вы должны понять: я уступила вам потому, что устала писать и мне хочется поиграть.

Его внимательный взгляд испытующе впился в лицо девушки, нежная улыбка тронула его губы.

– Я все понимаю, малышка. Ваши мотивы мне совершенно ясны.

Пресвятая Матерь Божья, она не могла вздохнуть!

Катрин Вазаро откинулась на подушки экипажа. И почему она была так глупа? Она могла бы возразить, когда ее затягивали в корсет, но ей хотелось выглядеть такой же изящной, как дамы, которыми обычно восхищался Филипп. А теперь она не могла… дышать.

– Что вас так беспокоит, Катрин? – ласково спросил Филипп Андреас. – В письме Жан-Марка говорится, что он вне опасности и быстро поправляется.

Катрин сделала попытку улыбнуться.

– Я знаю, что с ним все будет хорошо. Жан-Марк такой… неуязвимый.

Глаза Филиппа блеснули.

– Поэтому вы и ходите вокруг него на цыпочках и глаза у вас становятся как фарфоровые блюдца?

– Я и правда нервничаю в его присутствии. – Катрин поспешно добавила:

– Но вообще-то он исключительно предупредителен со мной. Никто не мог бы быть добрее.

– И моя ничтожная персона? Быстро же вы меня вычеркнули, мадемуазель Катрин.

– О нет. Я не хотела сказать, что вы… – Катрин запнулась, увидев, что Филипп откинул голову и расхохотался. Неудивительно, что он поддразнивает ее, обращается с ней со снисходительной веселостью, раз она ведет себя, как наивная дура. Но как она могла держаться иначе, если он прекрасен, как древнегреческий голубоглазый бог в одной из книжек кузена Дени!

Всегда модно одетый, сегодня Филипп выглядел особенно элегантным. На его высокой мужественной фигуре ладно сидели шелковая визитка цвета морской волны и жилет из золотой парчи. Черные атласные панталоны плавно очерчивали линию его бедер и оканчивались под коленями, открывая белые чулки, облегавшие его мускулистые икры.

– Достать вам веер из саквояжа? Вы побледнели.

Катрин выпрямилась.

– Я просто расстроена. Меня беспокоит рана Жан-Марка… – «Господь, конечно, накажет меня за эту бесстыдную ложь», – мрачно подумала девушка.

Филипп кивнул.

– Вы и устали. Долгое путешествие из Марселя, а сразу по приезде – известие о ранении Жан-Марка.

– Да. – Катрин невидяще глядела в окно. – К тому же мне не хотелось покидать кузена Дени в такое время.

– Да?

– Он умирает, Филипп. – Катрин перевела взгляд на Филиппа. – Разве не так?

– Вздор. Ему еще… – Голос Филиппа прервался, и он кивнул. – Да, Жан-Марк говорил, что отцу недолго осталось жить.

– Кузен Дени всегда был так добр ко мне, – прошептала девушка, и в ее глазах заблестели слезы. – Я намерена была остаться с ним до конца, но он этого не хочет. Поэтому я притворилась, что ничего не знаю, когда он предложил мне уехать в школу. Иногда нелегко решить, как лучше поступить, правда, Филипп?

Филипп дотронулся до руки Катрин.

– Вы хорошо справляетесь, милая кошечка. В любом возрасте трудно встречать смерть.

Успокаивающее прикосновение Филиппа вселило в Катрин безмятежность.

– Мы подъезжаем к гостинице, – объявил он. – Вам станет лучше, как только вы убедитесь, что рана Жан-Марка не серьезна.

Разумеется, Катрин была очень привязана к Жан-Марку.

И нехорошо желать, чтобы путешествие длилось до бесконечности. Так славно греться ей в теплых лучах ослепительной улыбки Филиппа!

– Это они. – Жюльетта стояла у окна, глядя на экипаж, остановившийся перед дверью гостиницы. Лакей помог хрупкой, роскошно одетой девушке выйти из кареты. – А может, и нет.

Жан-Марк, с трудом передвигаясь, подошел к окну и увидел, как Филипп взял Катрин под руку, сопровождая ее к двери.

– Да, это Катрин. – Он опустился на ближайший стул. – Вы, кажется, удивлены?

– Не такой я ее себе представляла. – Жюльетта почувствовала облегчение: не пышный ангел, а прелестное хрупкое дитя не старше ее. Придя в комнату Жан-Марка сегодня утром, она испытала странное потрясение. Стройный, элегантный, властный, с повязкой, скрытой под прекрасным полотном белой рубашки, Жан-Марк выглядел независимым и уже как-то отдалился от нее. Но сейчас, когда он поспешил сесть на ближайший стул и бледность залила его лицо, стало ясно, что еще некоторбе время он будет принадлежать ей.

– Вы уже достаточно долгое время провели на ногах. Ложитесь и отдыхайте.

– Сейчас. Вы не собираетесь спуститься и поприветствовать наших гостей?

– Они ваши гости. – Жюльетта подошла к мольберту и взялась за кисть. – Месье Гийом проводит их в вашу комнату.

– Жюльетта… – Жан-Марк с легкой улыбкой покачал головой. – Вы не можете без конца скрываться за своими картинами и дерзким языком.

– Не понимаю, о чем вы. Я просто не желаю…

– Жан-Марк, что это за дурацкая история, в которую ты влип? – Филипп Андреас распахнул дверь, пропустив Катрин впереди себя в комнату. – Ввязался в драку. Ты ведь предпочитаешь сражение умов.

– Это была моя ошибка, и я не намерен повторять ее, – сухо отозвался Жан-Марк. Взглянув на Катрин, он нахмурился. – Вы хорошо себя чувствуете, Катрин? Вы что-то бледны.

– Это вы бледны, Жан-Марк. – Взгляд Катрин скользнул от картины, приковавшей к себе ее внимание, к лицу кузена. – Я очень надеюсь, что вы оправились после ранения.

– Настолько, насколько возможно за такой короткий срок. Позвольте представить вам мадемуазель Жюльетту де Клеман, одновременно мою спасительницу и му… Катрин! Держи ее, Филипп!

Катрин отчаянно вцепилась в руку Филиппа.

– Со мной все в порядке. Видимо, это из-за жары. – Дыхание слабыми толчками вырывалось из груди девушки. – Могу я присесть?..

– Почему вы сразу не сказали, что вам нехорошо? – резко спросил Жан-Марк.

Глаза Катрин затуманились от огорчения.

– Вы сердитесь. Я не хотела. Мне очень жаль…

– Я не сержусь… – Жан-Марк явно пытался сдержать раздражение, что прорывалось в его голосе. – У вас неполадки с желудком?

– Нет. Да, чуть-чуть. – С бледных губ Катрин слова слетали с трудом. – Извините, Жан-Марк.

– Это не ваша вина. Я пошлю за врачом.

– Ой, нет, я уверена, что скоро приду в себя! – Глаза Катрин наполнились слезами. – Я ни в коем случае не должна… – Она поднялась и снова пошатнулась. – Жан-Марк, по-моему…

– Все дело в ее корсете.

При звуке звонкого голоса Жюльетты Жан-Марк обернулся:

– Прошу прощения?

Жюльетта с мрачным отвращением глядела на Катрин.

– Почему вы не скажете, что вам трудно дышать?

Нежную кожу Катрин залила краска стыда.

– Пожалуйста, я могу… – Она с несчастным видом замолчала.

– Ради бога. – Жюльетта обратилась к Филиппу:

– Дайте ваш кинжал.

– Что?

– Ваш кинжал, – повторила Жюльетта, протягивая испачканную краской руку. – Нет времени ее расшнуровывать. Вы что, ждете, чтобы она плюхнулась вам под ноги, как дохлая рыба?

– Нет, что вы! – испугался Филипп.

– Вы хотите сказать, что она слишком туго затянута в корсет? – беспечно спросил Жан-Марк.

– Вы разве не видите, что ей не хватает воздуха?

Жан-Марк повернулся к Катрин:

– Из-за этого?..

По щекам девушки покатились слезы.

– Проклятие! Почему вы нам не сказали?

– Моя гувернантка Клер считает, что такие вещи не обсуждаются в приличном обществе. Я боялась, что вы подумаете… – Голос Катрин оборвался – всхлипывание почти лишило ее воздуха.

– Кинжал! – Пальцы Жюльетты требовательно сжались, и Филипп наконец отстегнул украшенный драгоценностями кинжал и вложил ей в руку.

Жюльетта, бросив кинжал на кровать, тут же встала за спину Катрин, и начала расстегивать ее парчовое платье персикового цвета.

– Очень глупо, что вы позволяете им так поступать с собой. Почему вы не боролись с ними?

– Но это же совсем ненадолго. Клер сказала, каждая женщина должна помучиться, чтобы выглядеть привлекательной.

– Не разговаривайте! – приказала Жюльетта. – Берегите дыхание. Скажите своему отцу, – посмотрела она на Жан-Марка, – что эта Клер – дура и ее надо уволить. Ясно же, что девочка слишком нежна, чтобы бороться за себя.

Жюльетта расстегнула платье Катрин. Надо было обнажить шнуровку корсета.

Катрин неожиданно заупрямилась:

– Нет.

Жюльетта грозно посмотрела на нее.

– Прекратите дурить! Вы что, хотите…

– Филипп должен выйти. Неприлично, чтобы он увидел меня в нижнем белье.

Жюльетта в изумлении уставилась на Катрин.

– Неприлично? Если вам сейчас не расшнуровать корсет, то вы станете похожи на цыпленка со свернутой шеей.

Катрин стиснула зубы.

– Это неприлично.

– Выйди на пятнадцать минут, Филипп, – быстро сказал Жан-Марк.

Филипп кивнул и, прежде чем покинуть комнату, одарил Катрин понимающей улыбкой.

Жюльетта подняла с кровати кинжал и ловко стала разрезать шнуровку корсета. Через минуту было покончено с последним шнурком, и корсет распахнулся.

– Ну, вот и все.

Катрин глубоко и судорожно втянула воздух.

– Спасибо вам.

– Не благодарите меня. Вас вообще не следовало затягивать. С сегодняшнего дня, если кто-нибудь захочет вас затолкать в корсет, вырывайтесь. Сколько вам лет?

– Тринадцать.

– Мне четырнадцать, и я не ношу его с семи лет. Маргарита, как ни билась со мной, отступила. Разве можно лишать себя дыхания только потому, что этого требует мода! – Жюльетта обернулась к Жан-Марку и резко спросила:

– Вы заступитесь за нее?

– Насколько смогу. Я много путешествую, и мой отец болен. – Жан-Марк загадочно улыбнулся. – Впрочем, теперь я вижу, что моя кузина определенно нуждается в защитнице. Возможно, я смогу кое-что устроить.

– Клер обычно очень добрая, – забеспокоилась Катрин. – Мне бы не хотелось, чтобы она пострадала из-за меня. Мне следовало сказать ей, что она слишком затянула корсет.

– Она должна была сама это заметить. – Жюльетта принялась снова застегивать платье Катрин и остановилась. – Боже всемогущий!

– Что случилось? – Катрин бросила встревоженный взгляд через плечо.

– Платье теперь не застегивается, – отозвалась Жюльетта. – Я даже стянуть его не могу.

– Клер ушила его на мне после того, как зашнуровала корсет. – Катрин обреченно вздохнула. – Возможно, мне придется снова залезть в корсет.

Жюльетта покачала головой.

– Месье Гийом отвел вам комнату через несколько дверей от моей. Вы отдохнете, пока слуги не доставят ваши сундуки из экипажа. – Она подтолкнула Катрин к двери, а Жан-Марку сказала:

– Не переутомляйтесь. Не хватало еще, чтобы вы тут вдвоем ловили ртом воздух.

– Как прикажете, – сардонически отозвался Жан-Марк.

Жюльетта снова обратилась к Катрин, игнорируя тон Жан-Марка:

– Вы все еще бледны, дышите глубже.

И Жюльетта вывела Катрин из комнаты.

– Как она? – Морщинка, выдававшая подлинную озабоченность, затуманила классические черты Филиппа, когда он вернулся в комнату Жан-Марка пятнадцать минут спустя – Бедная маленькая глупышка! Как мы не сообразили, что ее беспокоит! – Голубые глаза Филиппа блеснули – Видит бог, мы оба расшнуровали на своем веку немало корсетов.

– Я бы сказал, что ты расшнуровал их более чем достаточно, – сухо ответил Жан-Марк. – Для тебя любая пара ляжек хороша, если только готова принять тебя.

– Не правда. – Улыбка Филиппа стала шире. – Ляжки должны быть красивой формы, а дама – чистой и благоухающей. Что же до остального, тут у меня нет предрассудков – И он прибавил просто:

– Я люблю их всех.

И женщины любят Филиппа, подумал Жан-Марк. Старые и молодые, они, казалось, чувствовали его преклонение перед их полом и щедро одаривали его как телом, так и своим обществом.

– У тебя с собой бумаги, которые я велел привезти из своей конторы в Париже?

– Они в моих сундуках, а тот еще в экипаже. – Филипп скорчил гримасу. – Только ты можешь заниматься делами в постели с ножевой раной. Пытаешься стать самым богатым человеком во Франции?

– Нет, – улыбнулся Жан-Марк. – Самым богатым в Европе.

Филипп ухмыльнулся.

– Надеюсь, тебе это удастся. Что до меня, то я довольствуюсь ролью бедного родственника. И тем премного доволен. Больше времени для наслаждения радостями жизни. – Его взгляд скользнул по картине, стоящей на мольберте у окна. – Впечатляет. Хотя не могу сказать, что она мне нравится. Очень утомительно думать, гадать, что хотел сказать художник.

Жан-Марк бросил на племянника веселый взгляд.

– Думать? Такого занятия тебе следует как можно дольше избегать.

Филипп согласно кивнул:

– Надо беречь умственную энергию для более важного в жизни.

Жан-Марк вглядывался в творение Жюльетты. Картина изображала нескольких богато разодетых дам и мужчин на лесной поляне. Солнечный свет пронизывал листву дубов, лучи его, задерживаясь на стволах деревьев, освещали их медовым льющимся светом, достигали напудренных лиц. Одни приветливо улыбались, физиономии других выдавали мелочность, алчность, скуку, жестокость. И все же от картины веяло какой-то суровой красотой. Мир природы дышал и был прекрасен. Кисть Жюльетты создала солнечный свет чистым и незапятнанным.

– Нечасто встретишь женщину-живописца, да еще когда ее картины так серьезны, – заметил Филипп. – Она… интересная, не так ли?

– Но слишком молода для тебя, – быстро произнес Жан-Марк.

– Я не настолько испорчен! – с негодованием запротестовал Филипп. – У нее же еще нет груди. Я жду, пока женщина расцветет.

Жан-Марк коротко рассмеялся.

– Что ж, у этого дитятки, без сомнения, созреют и острые шипы.

– Тем интереснее их срывать. Но ведь ты у нас любишь трудных женщин. Как только ты отважился приручить ту амазонку?

Жан-Марк улыбнулся.

– Леони – исключительная женщина.

– Да, она прекрасная волчица, только мне бы не хотелось оказаться с ней в постели. Неужели ты никогда не выбирал женщин с меньшей… – Филипп оборвал себя. – Я с нетерпением жду милостей от придворных дам в Версале.

– Они не жалуют буржуа вроде нас. В Вазаро, в своем домике цветов, тебе будет вольготнее, чем в спальнях благородных дам. Они тебя сожрут.

Улыбка медленно сошла с лица Филиппа, крупные белые зубы обеспокоенно прикусили нижнюю губу.

– Я не знал, что тебе известно о моем домике цветов, Жан-Марк. Уверяю тебя, это никак не сказывается на моем управлении Вазаро.

– Да, ты прекрасно присматриваешь за наследством Катрин. Иначе ты бы услышал от меня о домике раньше.

– А почему об этом ты заговорил только сейчас?

– Мне не нужны разъяренные отцы обесчещенных дочерей.

– Обесчещенных? – Голос Филиппа звучал возмущенно. – Я соблазняю, а не насилую. В домике цветов еще ни разу не было женщин против их воли.

– Смотри, чтоб и впредь так продолжалось.

– Я бы не стал огорчать тебя, Жан-Марк. – Филипп серьезно встретил взгляд дяди. – Я очень дорожу твоим доверием. Мне нравится жизнь в Вазаро.

– А Вазаро явно нравишься ты. – Жан-Марк улыбнулся. – По крайней мере женской половине. Я просто подумал, что лучше прояснить ситуацию.

Глаза Филиппа сузились.

– Поэтому ты и попросил меня оставить Вазаро и сопровождать Катрин?

– Я знал, что ты будешь охранять Катрин, а твое общество ей приятно.

– И еще ты хотел мне посоветовать уметь отделять свои удовольствия от своих обязанностей. – Филипп медленно улыбнулся. – Так почему бы не поймать сразу трех зайцев, а?

– Действительно, почему бы и нет?

– Неужели ты никогда не устаешь строить мир так, чтобы тебе было удобно?

– Иногда, но игра стоит свеч.

– Только не для меня, – отмахнулся Филипп. – Каждый занимается своим делом: ты собираешь все богатства Европы, а я смиренно тружусь у тебя в подчинении.

– Не у меня, а у Катрин. Вазаро принадлежит ей, а не семейству Андреас.

– Неужели?

– В нашей семье традиция – опекать наследницу Вазаро.

– Но тебе же наплевать на традиции, – негромко произнес Филипп. – К чему ты действительно неравнодушен, Жан-Марк?

– Сказать тебе? – Голос Жан-Марка звучал насмешливо. – К французскому ливру, английскому фунту и итальянскому флорину. Стремительно развивается страсть к русскому рублю.

– И больше ни к чему?

С минуту Жан-Марк размышлял.

– К семье. Полагаю, благосостояние семьи Андреас для меня значит больше, чем что-либо другое.

– А твой отец?

– Он часть семьи, не так ли? – Жан-Марк холодно посмотрел на Филиппа. – Не рассчитывай выжать из меня сантименты, Филипп.

– Но ты все же способен на привязанности. Ты зовешь меня своим другом.

Жан-Марк пожал плечами и вздрогнул от боли. Он на мгновение забыл, что его рана еще не зажила.

– Ну, разумеется, я исключительно симпатичный парень, – продолжал Филипп. – Как же ты мог не почувствовать восхищения, уважения, веселого расположения и…

– Довольно! – Жан-Марк поднял руку, останавливая поток слов. – В отношении расположения ты прав – ты меня забавляешь. Соблазни ее величество, и я буду доволен.

– У меня нет ни малейшего намерения ввязываться в такое бессмысленное занятие. Благородные господа, наставляющие рога королевской фамилии, зачастую кончают свою жизнь на плахе. Королева действительно предпочитает мужчинам женщин?

– Почему ты спрашиваешь об этом меня?

– Потому что раз ты задался целью раскопать все о королевском дворе вплоть до последнего конюха в конюшнях, ты это сделаешь. Ты ведь никогда не начинаешь ни одного дела, не узнав всю подноготную о своем противнике.

– Противнике? – переспросил Жан-Марк. – Ее величество – мой суверен, а я – ее верный подданный.

Филипп фыркнул.

– Ты мне не веришь? Я никого не подкупал, чтобы выведать тайны королевской спальни. Однако я узнал, что королева написала несколько страстных писем и щедро одарила принцессу де Ламбель, Иоланду Полиньяк и Селесту де Клеман.

– Де Клеман? – Взгляд Филиппа остановился на картине. – Так, значит, это дитя…

– Ее мать – Селеста де Клеман. Насколько я понимаю, маркиза была дочерью состоятельного испанского торговца и стала второй женой обедневшего дворянина. Его сын и наследник после смерти отца выдал мачехе экипаж, гардероб из прекрасных платьев и навсегда распрощался с ней и ее ребенком.

– Как ты думаешь, маленькую смутьянку воспитали так же, как и мамашу? – лениво спросил Филипп. – Я слышал, дочери Сафо получают большое удовольствие…

– Нет! – Яростная вспышка Жан-Марка поразила его самого не меньше, чем Филиппа. Им овладело ощущение, что Филипп посягнул на нечто личное, принадлежавшее только ему. Он быстро справился со своим чувством собственника. – Я не говорил, что у Селесты де Клеман предрасположение к лесбийской любви. Она была любовницей нескольких богатых и щедрых придворных с тех пор, как приехала сюда несколько лет назад. Я бы сказал, у нее страсть к приобретениям, а не к плотским наслаждениям.

– Как у Жан-Марка Андреаса?

– У меня с маркизой одна страсть, только я не торгую собой, предпочитая манипулировать не чувствами, а обстоятельствами.

– Тем не менее ты не гнушался ни тем, ни другим, когда тебе это было надо.

– Юридические документы, Филипп!

– Сейчас схожу за ними. Кстати, мне на глаза здесь попалась восхитительная, пышущая здоровьем девица. Ты не станешь возражать, если я приглашу ее разделить со мной постель в ожидании твоего выздоровления?

– Нет, если ты будешь благоразумен и не заденешь чувств Катрин. Женщину зовут Жермен.

Филипп открыл дверь.

– Ты уже ее попробовал?

– Как только приехал в гостиницу, еще до ранения. Приятная, пылкая, но до того покорная, аж скулы сводит. Нет нужды говорить, что у меня не возникало соблазна повторить этот опыт в моем нынешнем состоянии.

– Я ничего не имею против покорности, – ухмыльнулся Филипп, закрывая дверь, – хотя и с готовностью приветствую пылкость.

– Садитесь вон там. – Жюльетта указала на стул в другом конце комнаты Катрин и посмотрела на ее раскрасневшееся лицо. – Вы уже не такая бледная.

Катрин опустилась на стул.

– У меня такое ощущение, что все лицо горит. Мне так стыдно.

– Почему? – Жюльетта плюхнулась на кровать. – Потому что вы оказались такой идиоткой, что позволили так затянуть себя в корсет, что стало нечем дышать?

– И потому, что Жан-Марк и Филипп теперь будут обо мне плохо думать.

– Что сделано, то сделано. – Жюльетта скрестила ноги. – Вы совсем не похожи ни на Жан-Марка, ни на Филиппа Андреаса.

– Мы всего лишь в отдаленном родстве.

– У вас красивая семья. Он очень хорош собой. Мне бы хотелось написать его.

– Филипп? – Катрин пылко кивнула. – О да, мне никогда не встречались мужчины красивее его. Он напоминает златокудрого бога, кажется, что в его волосах запутался солнечный свет, когда они не напудрены, конечно. И он очень добр, терпелив, никогда не бывает со мной резок, как порою Жан-Марк. Филипп как-то привез мне прелестную пару надушенных перчаток, когда приезжал из Вазаро в Иль-дю-Лион.

Жюльетта покачала головой.

– Да нет, не Филипп. Я говорила о Жан-Марке.

– О Жан-Марке? – Катрин недоверчиво посмотрела на нее. – Но Филипп гораздо красивее. Почему вам хочется написать Жан-Марка?

А почему бы ей этого и не хотеть? Жан-Марк был тайной, окутанной черным бархатом, циничной мудростью, злым остроумием и изредка нежностью, хотя она прорывалась у него с таким трудом. Жюльетта сообразила, что едва обратила внимание на Филиппа Андреаса, и теперь ей приходилось с трудом вспоминать, как он выглядит.

– Ваш Филипп вполне симпатичен, я полагаю.

– Он гораздо красивее Жан-Марка, – повторила Катрин.

– А где это – Иль-дю-Лион? – Жюльетта заговорила о другом.

– Это в Лионском заливе, у побережья Марселя.

– Там ваш дом?

– Нет, мой дом в Вазаро, рядом с Грассом. – В голосе Катрин зазвучали горделивые нотки. – Возможно, вы слышали о Вазаро? Мы выращиваем цветы для духов. Филипп говорит, что Вазаро славится своими эссенциями.

– Никогда не слышала. – Жюльетта бросила взгляд на Катрин. – Но в этом нет ничего удивительного. Дамы и господа при дворе редко говорят о внешнем мире. Они сплетничают только друг о друге.

– Я слышала, что Версаль – самое красивое место на земле, – негромко сказала Катрин. – Какая вы счастливица, что там ваш дом!

– Вы так любите Вазаро, а живете в Иль-дю-Лионе?

– Родители умерли от ветрянки, когда мне было четыре года, и отец Жан-Марка привез меня в Иль-дю-Лион. Я буду жить там до тех пор, пока не стану достаточно взрослой, чтобы самой управлять Вазаро. У Жан-Марка великолепный замок, роскошнее, чем у меня в Вазаро усадьба. – Катрин поспешно продолжала, испугавшись, что задела чувства Жюльетты:

– Но, разумеется, ваш дом в Версале намного шикарнее, чем замок или Вазаро.

– Дом? У меня его нет! – Жюльетта едва справилась с ощущением потери, поразившим ее саму. Какое это счастье – иметь его, а не переезжать из Парижа в Версаль, Фонтенбло и в другие королевские резиденции по прихоти ее величества! – Мы занимаем несколько комнат во дворце. – Она пожала плечами. – Впрочем, это не имеет значения. У меня есть мои краски.

– Я заметила вашу картину, как только вошла в комнату Жан-Марка. Она просто прекрасна. Вы очень умны.

– Да, это так.

Катрин неожиданно рассмеялась:

– Вы не должны со мной соглашаться. Клер говорит, что юной даме подобает быть скромной во всем, что касается ее способностей.

– Но вы же на себе убедились, какая дура ваша гувернантка. – Глаза Жюльетты заблестели. – Вы должны, получив урок с корсетом, уже не слушать ее.

Глаза Катрин в ужасе расширились.

– Вы так считаете?

– Разумеется, вы не должны слу… – Жюльетта замолчала. Хрупкость девушки напомнила ей одну из китайских ваз в шкафчике королевы, а если Клер подобна Маргарите… – Наверное, вам надо не во всем с ней соглашаться, – пыталась она смягчить категоричность своих суждений. – Одно бесспорно: не позволяйте гувернантке так вас затягивать.

– Мне не следовало быть столь тщеславной. Я уверена, Клер не хотела причинять мне боль.

– Нет? – Жюльетта постаралась, чтобы голос не звучал скептически. Возможно, Клер не была горгульей, как Маргарита, но она явно не страдала от избытка ума.

– Я не дура, – с достоинством произнесла Катрин. – Я знаю, мне следовало бы сказать Жан-Марку, что корсет слишком тугой.

– Так почему же вы этого не сделали?

Белую кожу Катрин снова залил багровый румянец.

– Филипп…

Жюльетта расхохоталась.

– Вы влюблены в этого красивого павлина.

Катрин яростно запротестовала:

– Он не похож на самовлюбленного павлина, он добрый, мужественный и…

Жюльетта подняла руку, останавливая поток страстных слов:

– Я не хотела неуважительно говорить о нем. Просто у меня такая манера. Скажите, а вы с ним уже ложились?

Катрин озадаченно нахмурилась.

– Не понимаю, о чем вы.

Жюльетта нетерпеливо передернула плечами.

– Он пытался затащить вас в постель?

Катрин застыла.

– Вы о внебрачной связи?

– Он не пытался к вам приставать? – смягчила вопрос Жюльетта.

– Нет, конечно, нет. Он никогда… – Катрин с трудом перевела дыхание. – Он благородный человек, а такие люди подобными делами не занимаются. Даже если бы я была взрослой женщиной, он бы не…

– Вы шутите.

Катрин энергично покачала головой и с любопытством спросила:

– А вы когда-нибудь… – Она замолчала. Вопрос, который едва не слетел с ее языка, взволновал ее саму. – Ну, конечно же, нет.

Жюльетта кивнула:

– Вы правы. Я никогда не буду спать ни с одним мужчиной. – Она злорадно улыбнулась. – Несколько месяцев назад как-то ночью герцог де Грамон залез ко мне под одеяло, но я пнула его в интимное место, а потом спряталась в саду.

– Возможно, он так проявлял свою привязанность.

Жюльетта уставилась на Катрин:

– Весь двор знает, что ему нравятся молоденькие девушки.

– Ну вот, видите! – торжествующе заявила девушка. – Он просто выражал свою доброту.

– Вы не знаете. У него пристрастие к… – Жюльетта, искренне забавляясь, почувствовала внезапную жалость к этой столь неискушенной девочке.

– Вам следовало бы позвать свою няню, и та объяснила бы вам, что бояться нечего.

– Маргарита бы не пришла.

– Почему?

– Да герцог один из покровителей моей матери, и она не посмела бы его оскорбить.

– Покровитель вашей матушки?

– Ее любовник, – раздраженно пояснила Жюльетта. – Она живет с ним, а за это получает от него драгоценности и деньги. Неужели вы ничего не понимаете?

Катрин подняла голову и встретила насмешливый взгляд Жюльетты.

– Вы ошибаетесь. Люди благородного происхождения так не ведут себя, и я уверена, что дамы и господа тоже не стати бы так поступать. Вам очень посчастливилось, что ваша матушка жива и здорова, и вы не должны клеветать на нее.

– Клеветать? Да моя мать сама послала его светлость ко мне в постель. Он мне об этом сказал.

– Стало быть, я права. Его светлость просто…

– Проявлял доброту? – закончила Жюльетта, зачарованно глядя на упрямо сжатые губы Катрин и ее нахмуренный лоб. Затем рассмеялась. – Вы мне нравитесь.

Катрин удивил такой неожиданный вывод.

– Правда?

Жюльетта кивнула:

– Вы, может, и слепы, но не глупы и к тому же не отступаете.

– Благодарю вас, – с сомнением отозвалась Катрин. – Я тоже нахожу вас интересной.

– Но я вам не нравлюсь, – закончила Жюльетта уверенно. – Я к этому привыкла, со мной трудно. – Она отвела глаза. – У вас, наверное, много друзей в Иль-дю-Лионе?

– Клер не позволяет мне водиться с детьми слуг, а больше там никого нет.

– У меня тоже нет друзей во дворце. Впрочем, мне все равно. Они все такие глупые. – Жюльетта вздохнула. – А вы долго пробудете в Версале?

Катрин покачала головой:

– Мы уедем в дом Жан-Марка в Париже, как только он получит аудиенцию у ее величества.

Жюльетта огорчилась: она снова будет одна, однако, пока у нее есть краски, никакие друзья ей не нужны. И уж конечно, не такая подруга, которая не в состоянии разглядеть уродливой истины за фальшивой честью и притворной добродетелью. Она постоянно бы спорила с этой простофилей, если бы та осталась.

– А вы знаете ее величество? – спросила Катрин. – Она действительно так красива, как все говорят?

– У нее не отталкивающая внешность и прелестный смех.

– Вы к ней привязаны?

Жюльетта улыбнулась.

– Да, она дала мне краски и велела прекрасной художнице учить меня. Один мой рисунок с изображением озера она даже повесила в бильярдной Малого Трианона.

На Катрин это сообщение произвело впечатление.

– Вы довольны? Это большая честь.

– Да нет вообще-то. Это был не очень хороший рисунок. Я писала озеро на величественном закате, и оно выглядело… – Жюльетта нахмурилась, – …только мило.

Катрин удивилась и хихикнула.

– Вам не нравятся милые вещи?

– Милое – это… в нем нет глубины. У красоты есть значение, даже у уродства оно есть, но вот у милого… Над чем вы смеетесь?

– Извините. Просто я нахожу вас немного странной. Вы так серьезно ко всему относитесь.

– А вы нет?

– Я совсем не такая, как вы. Мне нравятся милые вещи, а уродливые я терпеть не могу.

– Вы не правы. Уродство может быть очень интересным, если всмотреться в него. Однажды я написала портрет старого толстого графа с безобразной, как у лягушки, физиономией, но она была значительной, и каждая морщинка на ней рассказывала свою историю. Я попыталась… – Жюльетта замолчала, услышав шаги в коридоре. – Это, должно быть, слуги несут ваши сундуки. Я посмотрю. – Она соскочила с кровати. – Полагаю, вы хотите отдохнуть?

Катрин покачала головой:

– Я не устала.

Лицо Жюльетты просветлело.

– Тогда, быть может, вы пойдете со мной на прогулку, пока не стемнело? Я показала бы вам лошадь с глубокой седловиной. Она пасется в поле за гостиницей. Лошадь такая страшная, зато она гораздо значительнее и интереснее красивых коней. – Жюльетта открыла дверь. – Переоденьтесь и приходите в общую гостиную, если, конечно, вы хотите пойти со мной, – закончила она неуверенно.

Сияющая улыбка озарила личико Катрин.

– О да, пожалуйста! Я так хочу пойти с вами.

4

– Разрешите поговорить с вами, Жан-Марк? – Катрин стояла на пороге, нервно вцепившись в дверную ручку. – Вижу, вы работаете, но я оторву вас всего на минуту.

Жан-Марк подавил нетерпение и отложил в сторону бумаги.

– Вы хотите узнать, когда мы поедем в Версаль? Через несколько дней я поправлюсь настолько, что буду в состоянии путешествовать. Вам скучно в гостинице?

– Нет, мне здесь хорошо. – Катрин закрыла дверь и пристроилась на краешке стула рядом с кроватью, стиснув руки на коленях. – Когда рядом Жюльетта… все по-другому.

Жан-Марк усмехнулся:

– И вы, разумеется, провели с ней в последние два дня достаточно времени, чтобы быть довольной ее обществом.

– Мне Жюльетта правда нравится, Жан-Марк. – Катрин крепче стиснула руки. – Она не заслуживает иронии… Вы не обратили внимания, что платья на ней всегда с длинными рукавами?

Улыбка сбежала с лица Жан-Марка.

– Что вы хотите мне сказать?

– Маргарита… – Катрин встретилась глазами с Жан-Марком. – Почему она старается сделать Жюльетте больно? Клер не наказывала меня с тех пор, как я была ребенком. – Она помедлила, затем поспешно продолжала:

– У Жюльетты все руки в синяках.

Жан-Марка будто ударили.

– Вы уверены в этом?

– Я видела ее руки. Мне сделалось дурно. Такие ужасные синяки… – Катрин покачала головой. – Я спросила ее, что случилось, а она сказала, что это Маргарита пребывает в плохом расположении духа, поскольку ей пришлось покинуть дворец и жить в гостинице.

Сила гнева, охватившего Жан-Марка, поразила его самого. Господи, ведь Жюльетта говорила, что Маргарите не нравится здесь сидеть, а он не обратил внимания! Почему, ради всего святого, она не рассказала ему, что с ней делает эта жестокосердная стерва!

– Я не знала, как лучше поступить, – прошептала Катрин. – Жюльетта сказала, что ничего нельзя сделать и мне лучше забыть о ее синяках. Но это не правильно. Вы можете помочь ей, Жан-Марк?

– Да. – Больше всего хотелось бы свернуть костлявую шею старой карге, мрачно подумал Жан-Марк, но это решение в данных обстоятельствах невозможно. – Не волнуйтесь, я позабочусь о Жюльетте.

– Скоро?

– Сегодня же вечером.

– Спасибо, Жан-Марк! – Катрин встала и поспешно направилась к двери. – Извините, что потревожила вас. Я подумала…

Дверь за ней закрылась.

Катрин было непросто прийти ко мне, подумал Жан-Марк, рассеянно глядя перед собой. Она всегда была застенчивой, нежной девочкой и по каким-то причинам особенно боялась его. Возможно, за время общения в последние несколько дней с Жюльеттой какая-то часть ее храбрости передалась Катрин, и она не могла остаться равнодушной к страданиям вновь обретенной подруги.

Думайте о чем-нибудь прекрасном!

Ничего удивительного, что Жюльетта так хорошо знала, как справиться с болью. Бедная девочка, эта стерва истязала ее уже много лет!

Руки Жан-Марка сжали подлокотники кресла, когда он повторил слова Катрин:

«Ужасные синяки».

«Мне сделалось дурно».

– Рана заживает, как хорошо! – Жюльетта перебинтовала плечо, помогла Жан-Марку надеть полотняную рубашку и застегнула на ней пуговицы. – Скоро вы уже сможете путешествовать.

– Полагаю, что послезавтра, – бесстрастно уточнил Жан-Марк. – Я договорился об экипаже, чтобы отослать вас с Маргаритой завтра утром в Версаль.

– Завтра? – Она покачала головой. – Может, на следующей неделе? Вы еще не настолько поправились, чтобы…

– Вы уедете завтра. – Жан-Марк поджал губы. – И ваша добрейшая Маргарита сможет наконец-то заботиться о вашей матушке и перестанет дарить вас своим сомнительным вниманием.

Жюльетта нахмурилась:

– Катрин вам рассказала? Она не должна была так делать. Синяки – это чепуха…

– Не для меня! – яростно оборвал ее Жан-Марк. – Я не позволю, чтобы вы страдали из-за меня. Вы что, думаете… – Он замолчал. – Вы уедете завтра.

Жюльетта недоуменно посмотрела на Жан-Марка.

– Почему вы так сердитесь? Не из-за чего тут расстраиваться.

С минуту Жан-Марк молчал.

– Спокойной ночи, Жюльетта. Я не говорю «прощайте», надеюсь увидеться с вами в Версале.

– Да, – тупо отозвалась Жюльетта. Все было кончено – дни дружеского общения с Катрин, часы оживленных бесед с Жан-Марком. Она попыталась улыбнуться. – Я не смогу убедить вас, что глупо торопить выздоровление таким образом?

– Нет.

– Тогда не буду тратить время. – Жюльетта повернулась уходить.

Жан-Марк поймал ее за руку.

– Не сейчас. – Обычно насмешливое лицо его было на удивление серьезным. – Не раньше, чем я выражу вам свою признательность.

Жюльетта решительно запротестовала:

– В этом нет никакой необходимости. Я была перед вами в долгу. С чего бы мне… – Она замолчала, потому что Жан-Марк закатал свободный рукав ее платья. Он уставился на темные багрово-желтые пятна, покрывающие гладкую кожу. – Всего лишь синяки. У меня они появляются очень легко. – Девушка показала на бледно-желтое пятно на запястье. – Видите? Это сделали вы, когда держались за меня, а врач вытаскивал кинжал из вашего плеча.

Жан-Марк внезапно побледнел и хрипло спросил:

– Это сделал я? Боже мой!

– Но вы ведь не хотели. Я же говорю, ко мне достаточно прикоснуться, чтобы тут же появился синяк. – Жюльетта старалась скрыть отчаяние, звучавшее в ее голосе. – Так что нет никаких причин настаивать на моей поездке в Версаль, пока вы окончательно не поправитесь.

– Совсем никаких, – хрипло произнес он, не сводя глаз с ее руки. – У вас самая нежная кожа, какую мне только приходилось видеть. Розы на сливках… сияющие жизнью. Я не могу вынести такого зверства. Не могу видеть… – Он умолк, повернув руку девушки и уставившись на синяки, украшавшие более нежную кожу на ее внутренней стороне. Затем медленно поднял руку и прильнул губами к самым ярким отметинам.

Жюльетта застыла от потрясения, глядя на темные волосы склоненной над ее рукой головы. Неожиданно остро она ощутила запах сальных свечей, стоявших на столе у кровати и дающих игру света и тени на его скулах, собственное дыхание в тиши комнаты. Его губы были теплыми, твердыми, нежными, и все же они вызывали странное покалывание от руки по всему телу.

Жан-Марк поднял глаза и криво усмехнулся, увидев выражение ее лица.

– Вот видите! Кто знает, если вы останетесь, может случиться, что я окажусь опаснее вашего дракона Маргариты. – Он отпустил ее руку и откинулся на изголовье кровати. – Спокойной ночи, малютка.

Ей хотелось вновь ощутить его прикосновение – у него такие сильные, такие чуткие и красивые руки. Надо сказать ему…

Проклятие, она не знала, что хочет ему сказать! Он явно стремился отделаться от нее, и она не станет умолять его позволить ей остаться.

Жюльетта так круто повернулась, что взметнулись юбки ее черного платья.

– Я и сама не останусь. От вас мне одни неприятности, а Катрин – просто глупая девчонка, которая ничего не знает. Ничего! – Она сняла картину с мольберта и широким шагом направилась к двери. – Маргарита говорит: королева сейчас в Ле-Амо. Там она может жить спокойно, без строгостей этикета большого дворца, так что скорее всего примет вас в королевском домике. – Жюльетта открыла дверь и бросила взгляд через плечо. В глазах ее стояли непролитые слезы. – Однако вам будет мало проку от встречи с ней. Она никогда не отдаст вам Танцующий ветер.

Жюльетта стояла на деревянном мостике, ведущем к королевскому домику, когда появились Жан-Марк, Катрин и Филипп. Она ожидала их.

Увидев ее, Жан-Марк ощутил острую радость и горькое сожаление. С того вечера, три дня назад, когда он сообщил Жюльетте, что она должна оставить гостиницу, Жан-Марк старался не думать о ней, что не очень-то ему удавалось.

– Жюльетта! – Катрин бросилась к девушке. – Я так боялась, что больше вас не увижу. Почему вы уехали из гостиницы, не попрощавшись?

– Я знала, что увижусь с вами здесь, – улыбнулась ей Жюльетта. – Я не могла допустить, чтобы королева встретилась с вами в мое отсутствие. – Она вызывающе посмотрела на Жан-Марка поверх головы Катрин. – Жан-Марк, наверное, ухитрился бы вести себя так, что вас бы всех бросили в тюрьму.

Филипп коротко рассмеялся.

– Вы не слишком высокого мнения о его тактичности. Могу вас заверить, что Жан-Марк может быть весьма дипломатичен, когда это его устраивает.

– Но он любит поступать по-своему и не знает королевы. Я не позволю ему загубить свою жизнь после того, как столько трудилась над ее спасением. Идемте. Королева на террасе. – Жюльетта пошла вперед по причудливому горбатому мостику над зеркальным озером. Она провела их по тщательно ухоженным лужайкам к домику королевы.

Домик представлял собой два изящных здания, соединенных галереей, до которой можно было добраться по внешней спиральной лестнице. Жан-Марк много слышал об этой королевской причуде неподалеку от небольшого дворца Малый Трианон. Ле-Амо оказался очаровательной, буколической, сказочной деревенькой, где от животных исходил приятный запах, а для доения коров использовались ведра из севрского фарфора.

У ног Марии-Антуанетты, обутых в домашние атласные туфельки, лежала кудрявая белоснежная овечка с розовым бантом, а с террасы, в нескольких ярдах от королевы, смотрела бело-коричневая корова. Прямо перед ее величеством были разложены желтые шелковые подушки, на них крепко спал Людовик-Карл.

Такая лирическая картина ошарашила Жан-Марка. Его поразила не так деревенька Ле-Амо, как королева. Мария-Антуанетта оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Женщина, сидевшая рядом со столиком из розового дерева в простом белом муслиновом платье с белым шелковым поясом, выглядела почтенной дамой. Экстравагантно смотрелась лишь огромная соломенная шляпа с кудрявыми белыми перьями. Пепельно-русые волосы королевы были не напудрены, а зачесаны назад по последней моде.

Жюльетта, приблизившись к королеве, сделала реверанс. Мария-Антуанетта подняла глаза с лукавой улыбкой.

– Стало быть, вы сочли уместным проводить вашего бравого спасителя ко мне, Жюльетта.

– Это месье Жан-Марк Андреас, ваше величество. – Жюльетта опустилась рядом с кипой подушек, поближе к Людовику-Карлу. – О, он спит! А я хотела поиграть с ним.

Королева весело покачала головой:

– Почему вам так нравятся малыши, а на старших детей вы не обращаете внимания?

– Маленькие дети еще добры и искренни. Наверное, жестокости им надо учиться. – Жюльетта ласково погладила шелковистые волосы мальчика. – И Людовик-Карл меня тоже любит.

Королева устремила взгляд на Жан-Марка.

– Здравствуйте, месье Андреас. Мы очень рады приветствовать вас в Версале. Мы всегда рады видеть таких смелых мужчин. И мы перед вами в большом долгу.

Жан-Марк низко поклонился.

– Очень любезно со стороны вашего величества принять меня. Я был счастлив услужить вам.

– Но не настолько, чтобы не желать награды. Жюльетта сказала, что вы хотите обратиться ко мне с просьбой. – Мария-Антуанетта протянула руку и погладила по голове лежавшего у ее ног ягненка с розовой ленточкой. – Что такого могу дать вам я, чего не мог бы мой муж?

Жан-Марк поколебался, затем выпалил:

– Я хотел бы купить Танцующий ветер.

Глаза королевы потемнели.

– Вы, наверное, шутите. Танцующий ветер принадлежит французскому королевскому двору почти три столетия.

– И гораздо дольше принадлежал семье Андреас.

– Вы ставите под сомнение наше право на владение этой статуэткой?

Жан-Марк покачал головой:

– В 1507 году Танцующий ветер был подарен Людовику XII Лоренцо Вазаро, а тот, в свою очередь, получил его в подарок от Лионелло Андреаса. Однако мы очень хотели бы вернуть статуэтку нашей семье. Танцующий ветер всегда был заветным желанием отца. У него страсть к античным раритетам. Он хотел приобрести статуэтку у отца его величества, однако получил отказ. – Жан-Марк помолчал. – Я счел, что сейчас прекрасная возможность повторить предложение семьи Андреас.

Королева сжала губы.

– Зачем вам еще одно сокровище? Семья Андреар богата как Крез со всеми своими судовыми верфями и виноградниками, да и вы утроили фамильное состояние, распространив свою деятельность на ростовщичество и банковское дело.

Жан-Марк наклонил голову:

– Ваше величество хорошо информированы.

– Я не столь уж невежественна. Мой муж серьезно полагается на мои суждения и советы. – Королева нахмурилась. – Я очень люблю эту статуэтку и не намерена с ней расставаться, и я верю, что она приносит удачу королевскому дому.

– Неужели?

Мария-Антуанетта энергично кивнула.

– Отец моего мужа незадолго до смерти отдал статуэтку на попечение мадам Дюбарри. Вам не кажется, что это что-то значит?

– Люди смертны. Даже короли.

– Он не должен был расставаться со статуэткой и отдавать ее этой женщине. После его смерти я забрала у нее Танцующий ветер, а ее сослала в монастырь.

– Я слышал об этом.

– Это вам не предмет для шуток.

– Простите меня, ваше величество. Признаюсь, мысль о Жанне Дюбарри в монастыре кажется мне забавной. Вы, должно быть, и сами пришли к заключению, что монастырь – совершенно неподходящее для нее место, выпустив ее спустя короткое время.

– Я не лишена доброты.

– Уверен, что вы само милосердие и благородство.

– Что ж, сама я в то время была очень счастлива, – смягчилась королева. – Всего лишь через несколько лет после того, как я вернула статуэтку, я обнаружила, что жду ребенка.

Жан-Марк быстро подавил удивление. Было широко известно, что Людовик сделал свой брак полноценным только после хирургического вмешательства. Королева же говорила так, словно верила, что рождением своих возлюбленных детей она обязана статуэтке.

– Могу ли я предположить, что счастливое материнство могло произойти вследствие стечения обстоятельств, а не потому, что был возвращен Танцующий ветер?..

– Нет, не можете! – резко оборвала его Мария-Антуанетта. – И я не расстанусь со своей статуэткой. – Она постаралась улыбнуться. – Однако я не могу отпустить вас ни о чем после той услуги, которую вы мне оказали. А что, если мы выдадим вам грамоту на дворянство? Тогда вам не придется платить налоги. Насколько я понимаю, вы, буржуа, всегда стремитесь этого избежать.

– Ваше величество слишком добры.

– Что ж, тогда вы получите грамоту, – с удовлетворением заявила королева. – Решено.

Жан-Марк с сожалением покачал головой:

– Я простой человек и чувствовал бы себя неуютно в таком августейшем обществе.

– Вы насмехаетесь над честью, которую я вам оказываю? – Голос королевы дрожал от сдерживаемого гнева.

– Ни в коем случае. Однако предпочитаю оставаться тем, кто я есть.

– Вы просто высокомерный выскочка…

Жюльетта вдруг наклонилась над малышом, тот пошевельнулся и что-то пробормотал.

Лицо королевы озарила нежная улыбка. Она взглянула на сына.

– Ш-ш-ш, Людовик-Карл. Что случилось, Жюльетта?

– Полагаю, его разбудил ваш голос. – Жюльетта, не поднимая глаз, подтыкала кружевное стеганое покрывало.

– Успокойся, малыш. – Лицо Марии-Антуанетты сияло любовью. – Все в порядке. – Мальчик снова заснул, и королева подняла глаза на Жан-Марка. – Вы не примете грамоту?

– Могу я выдвинуть другое предложение? – Жан-Марк старательно прятал владевшее им напряжение. – Двор отчаянно нуждается в средствах для выплаты военных долгов. Предположим, я дам его величеству деньги, требующиеся ему, в качестве займа, и добавлю еще миллион ливров, чтобы подсластить сделку. – Он понизил голос:

– Умоляю ваше величество подумать еще раз.

– Умоляете? Должно быть, вам очень нужен Танцующий ветер.

– Мой отец очень болен.

– Великолепное предложение! – Королева задумчиво смотрела на Жан-Марка. – Я не расстанусь с ним.

– Два миллиона.

Мария-Антуанетта нахмурилась.

– Покончим с этим. Я не какая-нибудь торговка из лавки.

Жан-Марк знал, что зашел слишком далеко, но им двигало отчаяние.

– Как угодно, ваше величество. Мой отец будет очень разочарован. – Он помедлил. – Если вы по-прежнему желаете наградить меня, то у меня есть еще одна просьба. – Он сделал знак Катрин выйти вперед. – Это моя родственница Катрин Вазаро.

Выражение лица Марии-Антуанетты, когда Катрин выступила вперед и сделала реверанс, смягчилось. Девушка выпрямилась. Королева взглянула в широко расставленные глаза Катрин, на ее светло-русые волосы, уложенные короной вокруг головы.

– Прелестное дитя. Вы хотите, чтобы я подыскала ей место при дворе?

Жан-Марк покачал головой:

– Мне стало известно, что вас заинтересовал некий монастырь – аббатство Де-ла-Рен вблизи Парижа, где юные дамы благородного происхождения получают образование более чем неординарное. Не используете ли вы свое влияние на преподобную мать, чтобы моя кузина Катрин была принята в монастырь?

– Но вы только что усиленно подчеркивали, что вы не благородного происхождения. Я полагаю, то же относится и к этой девочке?

Жан-Марк кивнул:

– Однако она станет главой дома Вазаро и должна быть готова занять свое место. Женщине вообще достаточно трудно управлять, чтобы ее еще отягощало невежество.

– Она станет главой дома? – Королева была заинтригована. – Как это так?

– Тот Лоренцо Вазаро, что подарил французскому двору Танцующий ветер, обосновался в Грассе и стал выращивать цветы для торговли духами. Он процветал, однако так и не женился и после смерти оставил Вазаро Катрин Андреас, дочери своего друга Лионелло Андреаса, с условием, что собственность должна переходить от старшей дочери к старшей дочери и чтобы дитя женского пола сохраняло фамилию Вазаро и имя Катрин или какой-нибудь вариант этого имени даже после замужества.

– Как необыкновенно! – Голубые глаза Марии-Антуанетты затуманились чувствительными слезами. – Бедняга должно быть, глубоко любил эту Катрин Андреас.

Жан-Марк пожал плечами.

– Возможно. Однако женщина, глава дома, подвергается угрозам со всех сторон, и ее защита – это знание и мудрость.

– Да, это так. Я была малообразованной, приехав впервые во Францию, и очень страдала от этого. Поэтому и стала оказывать внимание аббатству, предназначая его только для дворянства.

Жан-Марк быстро сделал шаг вперед и вынул из сюртука маленький золотой флакон.

– Ваше величество любит запах фиалок. Я позволил себе вольность и велел главному парфюмеру Вазаро приготовить духи, надеясь, что они могут вам понравиться – Он вручил королеве золотой флакон и поклонился. – Смиренный дар в знак верности.

– Смиренный? – Лукавая улыбка осветила лицо королевы, когда она взглянула на изысканный хрустальный флакон с огромной рубиновой пробкой в виде слезы. – Я очарована вашим подарком, месье.

– Подарком Катрин, – уточнил Жан-Марк. – Флакон предоставил я, но духи – из Вазаро.

– Катрин… – Королева перевела взгляд на девушку – А вы хотите отправиться в монастырь, малютка?

– Да, ваше величество. – Катрин замялась. – Разумеется, я боюсь уезжать из Иль-дю-Лиона, но Жан-Марк говорит, что мне надо многому учиться.

– Хм-м-м! – Мария-Антуанетта отвернула рубиновую пробку и наклонилась, чтобы помазать духами за ухом белого ягненка, лежавшего у ее ног. – А ваш родственник всегда прав?

– Жан-Марк знает, что для меня лучше всего. На лице королевы появилась суховатая улыбка.

– Склонна согласиться, что это дитя крайне нуждается в образовании. Я посоветую преподобной матери принять вашу кузину в монастырь.

– Ваше величество слишком добры. – Жан-Марк низко поклонился. – Примите мою вечную благодарность.

– Да-да, я знаю. Можете идти. – Королева подняла рубиновую пробку и стала восхищенно рассматривать, как ее сияющие грани играют в солнечном свете. – Разве не прелестно, Жюльетта?

– Рубин великолепен, – пробормотала Жюльетта.

Жан-Марк низко поклонился и попятился к выходу через террасу. Его единственной мыслью было то, что он потерпел неудачу.

Проклятие, но он не мог потерпеть неудачу!

Он уже отошел на несколько ярдов, когда его догнали Катрин с Филиппом.

– Мне очень жаль, Жан-Марк, – серьезно сказал Филипп. – Я знаю, как ты разочарован.

Жан-Марк через силу улыбнулся:

– Отец сказал, что Танцующий ветер ему не нужен. Полагаю, ему придется довольствоваться мечтой.

– Мечтой?

– Неважно.

– Драгоценный камень, который ты подарил королеве, стоит половину суммы, необходимой Людовику для уплаты военного долга. Она отдаст ему рубин?

– Сомневаюсь, что это придет ей в голову. Она видит в нем лишь забаву, – криво усмехнулся Жан-Марк. – Как ее ягненок и корова.

– Ты мог бы предложить ей это.

– Если бы мне пришло в голову вмешаться. Но семья Андреас всегда заботилась только о своих доходах, так пусть Бурбоны поступают так же.

– А тебе не кажется, что это несколько безжалостно?

– Выбрать выживание? Как ты думаешь, почему наша семья пережила века войн и политических неурядиц, когда другие были уничтожены? Потому что мы никогда не связывались ни с одной из воюющих сторон, посвящая себя сохранению уже созданного. Правят миром не короли, а банкиры.

– И поэтому ты стал банкиром.

– Именно. Я не могу избежать уплаты налогов, но могу компенсировать их, назначая дворянству и церковникам крупные процентные ставки. И считаю это справедливым. Разве ты не сочувствуешь?..

– Подождите!

К ним бежала Жюльетта де Клеман с развевающейся вокруг раскрасневшегося лица гривой темных волос. Она остановилась и взглянула на Жан-Марка.

– Не посылайте Катрин в монастырь. К ней там не будут добры.

– Милосердные сестры?

– Нет, другие ученицы. – Жюльетта нетерпеливо тряхнула головой. – Она из буржуазии. Другие ученицы не потерпят ее там как равную! Они будут жестоки с ней. Они затравят ее своим обращением… – Она перевела дух и настойчиво продолжала:

– Неужели вы не понимаете? Она не будет знать, как постоять за себя. Ради всего святого, она даже стесняется сказать гувернантке, чтобы та ослабила ей корсет.

Катрин вспыхнула:

– Они не будут со мной злыми. Зачем им это?

– Я же вам сказала. Потому что вы не их круга. Это достаточно веская причина.

– Вы ведь из дворян, а обращались со мной хорошо.

– Но и я не их круга. Моя мать – испанка, и королева любит ее. Матери из-за этого завидуют, а меня презирают. Пытаются мне вредить, но я им не позволяю. – Жюльетта повернулась к Филиппу:

– Объясните вы ей. Она ведь многого не понимает.

– Но вы же знаете, не так ли? – Жан-Марк не спускал глаз с лица Жюльетты. – Кстати, вы ущипнули это бедное дитя, когда ее величество обрушило на меня высочайший гнев!

– Я просто легонько толкнула его локтем. – Жюльетта нахмурилась. – А вы вели себя очень глупо, Жан-Марк. Еще минута – и она отослала бы вас, приказав Людовику XVI наказать вас. Король очень добродушный, но он обычно делает все, что она скажет. Но с вами все обошлось, а вот Катрин будет несчастна в монастыре. Не отсылайте ее туда.

– Я подумаю о вашем возражении. Признаюсь, в нем есть определенный смысл. Совершенно очевидно, Катрин никогда не училась бороться.

Катрин ласково улыбнулась Жюльетте.

– Спасибо за заботу.

– Не за что. – Жюльетта на минуту задержалась, глядя на Катрин. – Послушайте меня. Если все же поедете, то не думайте о них хорошо. Наносите удар первой, и тогда они, может быть, оставят вас в покое.

Катрин покачала головой.

– Видите? – Жюльетта взывала к Жан-Марку. – Это невозможно. – И она повернулась уйти.

– Жюльетта!

Девушка бросила взгляд на Жан-Марка.

– Вы не собираетесь попрощаться с нами? – мягко спросил он.

– Я не люблю прощаться. – Глаза Жюльетты подозрительно блестели. – Я уже сказала все, что хотела.

В следующую минуту она уже бежала к домику королевы.

Жан-Марк проследил, пока девушка не скрылась из виду, затем они снова тронулись в путь.

– Она несчастна здесь, – сказала Катрин. Жан-Марк остановился.

– Она вам так сказала?

– Нет. – Катрин колебалась. – Но у нее странные представления о своей матери и здешних людях. По-видимому, жизнь в этом огромном дворце очень непонятная. – Широкий лоб Катрин прорезала морщинка. – И эта ужасная Маргарита плохо с ней обращается.

Выражение лица Жан-Марка стало жестким.

– Да, плохо. Вы привязались к этой девушке?

Катрин заморгала, смахивая слезы.

– О да! Я никогда не встречала никого похожего на Жюльетту. Хотела бы снова ее увидеть. Она не признается, но ей очень одиноко здесь. Вы не могли бы ей как-то помочь, Жан-Марк?

– Возможно. – Приняв решение, он беспечно улыбнулся. Видит бог, он сделал все возможное, чтобы девушка оказалась вне его досягаемости. Но судьба так настойчиво стучится в его дверь. Несколько минут они шли в молчании, а потом Жан-Марк неожиданно спросил:

– Скажи, Филипп, ты ведь привез из Вазаро не один флакончик духов?

Спустя три дня Жан-Марк Андреас направил послание королеве, прося ее величество о новой аудиенции в тот же день. Когда он покинул августейшее присутствие, то на столе рядом с креслом Марии-Антуанетты остался еще один изумительной красоты серебряный флакон с великолепным сапфиром, служившим пробкой. Драгоценный камень удивительно подходил к цвету сияющих голубых глаз ее величества.

На следующий день королева сообщила Жюльетте де Клеман, что ее отправляют в аббатство Де-ла-Рен для получения образования, подобающего дочери дворянки, находящейся на службе у королевы Франции.

Спустя восемь месяцев после прибытия Жюльетты де Клеман в аббатство Де-ла-Рен уличный мальчишка принес Жан-Марку в его резиденцию на Королевской площади в Париже неумело запакованную посылку. К подарку не прилагалось никакого послания, но, когда Жан-Марк развернул пакет, его лицо осветилось веселой улыбкой.

Это была картина, изображавшая Танцующий ветер.

Катрин!

Это должна быть Катрин!

Вверх по холму к северным воротам аббатства прогрохотал экипаж. Вороные с усилием втянули его наверх. Ноздри лошадей трепетали, дыхание закручивалось в струйки пара, плясавшие в воздухе снежинки таяли, не успев долететь до земли. Фонари на карете были уже зажжены – две солнечные точки, освещавшие сумерки, мягко ложились на только что выпавший снег.

Жюльетта поплотнее завернулась в серый плащ и вышла из-под нависавшей над ней аркады. От долгого стояния здесь у нее замерзли ноги, застыли руки. Но теперь многочасовая вахта окончилась: они с Катрин скоро будут вне досягаемости пронизывающего до костей ветра. Жюльетта направилась во двор, и ее тут же поглотил крутящийся снежный вихрь, влажные снежинки холодили щеки, запутывались в темных кудрях.

Карета прогрохотала в открытые ворота, копыта лошадей мягко били по покрытым снегом булыжникам.

Это действительно была Катрин!

Жюльетта узнала закутанных в плащи лакея и кучера – это они приезжали три недели назад за Катрин, чтобы отвезти ее в парижскую резиденцию Жан-Марка на празднование Рождества.

Жюльетта поспешила вперед, скользя по обледенелым булыжникам. Схватившись за ручку дверцы экипажа прежде, чем лакей успел спрыгнуть с подножки, девушка распахнула ее настежь.

– Ты опоздала. Ты же говорила, что приедешь к полудню. Неужели сестры не научили тебя… – Она замолкла на полуслове, увидев второго пассажира.

Напротив Катрин сидел Жан-Марк Андреас. Жюльетта не видела его два года с того дня в Версале.

– Добрый вечер, Жюльетта. – Жан-Марк улыбнулся и кивнул. – Как прекрасно, что вы нас встречаете! – Он отстегнул покрывавшую колени бурую медвежью полость и извлек Катрин из окутывавших ее мехов. – Или мне пристало обращаться к вам теперь «мадемуазель де Клеман», когда вы стали такой юной дамой?

– Не глупите. Я такая же, какой была два года назад. – Жюльетта оторвала взгляд от Жан-Марка и посмотрела на Катрин. – Ты говорила, что выедешь из Парижа утром.

– У Жан-Марка с утра были дела, а поскольку он хотел переговорить с преподобной матерью, мы не…

– Зачем ему видеться с преподобной матерью? – Жюльетту охватила паника, и ее глаза устремились к Жан-Марку. – Вы ведь не забираете отсюда Катрин?

Жан-Марк всмотрелся в ее лицо.

– А если и так, разве для вас это имело бы значение? Жюльетта опустила глаза.

– Монахини говорят, Катрин – их лучшая ученица. Было бы жаль, если бы она не смогла остаться и научиться у них всему, чему можно.

– А вы разве не примерная ученица?

– Не такая, как Катрин.

– Потому что не стараешься. – Катрин лукаво улыбнулась. – Если бы ты слушала сестер, а не рассматривала их, прикидывая, как лучше их написать, ты бы училась гораздо лучше.

– Я слушаю, – ухмыльнулась Жюльетта. – Иногда. – Она посторонилась, чтобы Жан-Марк мог выйти из экипажа. – Вы забираете ее на Иль-дю-Лион?

– Замок на Иль-дю-Лионе закрыт. После смерти отца я счел неудобным для себя пребывание там. – Жан-Марк помог Катрин сойти с экипажа. – Я теперь провожу большую часть времени в Марселе и Париже.

– Тогда где будет Катрин…

– Он просто дразнит тебя, – быстро сказала Катрин. – Жан-Марк считает, что я должна оставаться в аббатстве, пока мне не сравняется восемнадцать…

Жюльетта почувствовала облегчение.

– Это хорошо. – Она поймала взгляд Жан-Марка на своем лице. – Для Катрин, разумеется.

– Разумеется, – негромким эхом откликнулся Жан-Марк.

– У тебя волосы намокнут. – Жюльетта натянула капюшон плаща на голову Катрин. – Ты ужинала? Сейчас все в зале едят. Ты еще успеешь к ним присоединиться.

– Мы проглотили огромный обед, прежде чем выехать из Парижа, – улыбнулась Катрин. – А почему ты здесь, во дворе? Наверное, писала и снова забыла поесть?

Жюльетта кивнула:

– Я не голодна.

– Если вы были так поглощены живописью, то как оказались во дворе к нашему приезду? – спросил Жан-Марк с насмешливой улыбкой. – Вы, случаем, не дожидались ли Катрин?

– Нет, конечно, нет! – Жюльетта вздернула подбородок и с вызовом посмотрела на него. – Я не настолько глупа, чтобы болтаться на этом холоде. Я просто проходила мимо и увидела подъезжавший экипаж.

– Как нам посчастливилось! – Жан-Марк подал знак лакею. – Достаньте из экипажа корзину с фруктами. Хотя мадемуазель и не голодна, возможно, позднее она будет в состоянии проглотить яблоко или грушу.

– Возможно. – Жюльетта повернулась к Катрин:

– Прощайся, и пойдем. Здесь для тебя слишком холодно.

Катрин кивнула и робко обратилась к Жан-Марку:

– Вы были так добры, пригласив меня на Рождество, Жан-Марк. Я получила огромное удовольствие.

– Вам легко угодить. В последние несколько лет я был не слишком внимательным опекуном.

– Что вы, вы так заботились обо мне! Я ведь знала, что вы заняты, – засияла нежной улыбкой Катрин. – И я счастлива здесь, в аббатстве.

– Даже если бы все обстояло иначе, сомневаюсь, что вы сказали бы мне об этом. – Жан-Марк принял от лакея большую закрытую соломенную корзину. – Но я уверен, что преподобная мать не пощадит мои чувства. Она разбранит меня за невнимание и честно скажет, насколько вы довольны своим пребыванием здесь.

– Катрин никогда не лжет! – яростно запротестовала Жюльетта. – Она лучше промолчит.

– Я не наговариваю на Катрин. – Жан-Марк заглянул в сверкающие глаза Жюльетты, и на его лице появилось странное выражение. – И если она счастлива здесь, то, я полагаю, благодаря вам. – Он передал корзину Катрин. – Если я останусь в Париже, то снова пошлю за вами на Пасху. А теперь бегите. Жюльетта права. На этом ветру отчаянный холод.

– До свидания, Жан-Марк! – Катрин заспешила через двор под прикрытие аркады. – Поторопись, Жюльетта. Мне надо столько рассказать тебе. Жан-Марк позволил мне как-то вечером принимать гостей и купил восхитительное голубое платье.

– Иду. – Жюльетта направилась вслед за подругой.

– Подождите.

Жюльетта замерла, когда Жан-Марк дотронулся до ее руки. Его прикосновение вызвало слабость.

– Меня ждет Катрин.

– Я задержу вас всего на минуту. – Снег падал густыми хлопьями, закрывая их от глаз Катрин. Звездочки-снежинки запутывались в густых темных волосах Жан-Марка и поблескивали на его черном плаще. Он пристально смотрел на Жюльетту. – Как обычно, вы разбудили мое любопытство. Видите ли, я не верю, что вы случайно оказались здесь в момент нашего приезда.

Жюльетта облизнула губы.

– Не верите?

– По-моему, вы простояли здесь почти всю вторую половину дня в ожидании приезда Катрин. – Жан-Марк сжал ее тонкие пальцы. – У вас руки ледяные. Где ваши перчатки? Вы что, совсем ничего не соображаете?

От его теплого сильного пожатия по телу Жюльетты разлился тревожный жар, ощущение было каким-то… желанным. Девушка попыталась вырвать руки.

– Я не замерзла. Я… люблю снег. Я изучаю его, чтобы писать.

– Жюльетта! – позвала Катрин из-за кружащегося водоворота снежинок.

– А теперь мне надо идти.

– Сейчас. – Руки Жан-Марка крепче сжали ее ладони. – Вы так же счастливы в аббатстве, как и Катрин?

– Одно место или другое… По-моему… – Жюльетта встретилась глазами с неодолимым взглядом Жан-Марка и нервно кивнула:

– Да.

– Неужели так трудна было признаться? – На смуглом лице Жан-Марка неожиданно блеснула улыбка. – Счастье не исчезнет, если вы скажете о нем.

– Разве? – Жюльетта с усилием улыбнулась. – Ну, конечно, нет.

– Катрин говорила, что вы не получали вестей от королевы со времени своего приезда сюда.

– Я ничего и не ждала от нее, никакой весточки, – быстро ответила Жюльетта. – Королева всегда слишком занята, чтобы еще и обо мне помнить.

– У бабочек очень короткая память, – слегка улыбнулся Жан-Марк.

– Неважно, даже если она меня и забыла. – Жюльетта выдернула свои руки из крепких пальцев Жан-Марка и попятилась. – Я счастлива в аббатстве и благодарю вас за то, что вы уговорили королеву отправить меня сюда.

– Я вижу, в отличие от Катрин вы не делаете ошибки, восхваляя мою доброту.

– Я знаю, вы хотели поместить меня сюда, чтобы я защищала Катрин.

– Вы так считаете? Жюльетта серьезно кивнула.

– Я не подвела вас.

– Что ж, в таком случае нам с Катрин повезло обоим. А вам никогда не приходило в голову, что у меня могли быть на то и другие причины?

Жюльетта отвела глаза.

– Нет.

– И вы не собираетесь узнать, были они или нет?

– Мне пора идти. – И тут Жюльетта поняла, что ей хочется еще побыть с ним. Вот так стоять и смотреть в эти насмешливые черные глаза и попытаться уловить и объяснить их выражение. Какое у него одухотворенное лицо, как быстро оно меняется!

– Сказать вам? – Жан-Марк придвинулся ближе. – Деловой человек должен уметь ждать, пока его капиталовложение не принесет ему своих плодов.

– Я защищала Катрин, вот вы и пожинаете плоды.

Жан-Марк поднял капюшон плаща Жюльетты с той же нежностью, с какой она несколько минут назад прикрыла волосы Катрин.

– Неужели? – Он заглянул девушке в глаза. – Сколько вам лет, Жюльетта?

У Жюльетты перехватило дыхание, и она попыталась сглотнуть комок в горле.

– Скоро будет шестнадцать.

– Бегите с этого холода. А я еще должен засвидетельствовать почтение преподобной матери, как порядочный опекун. – Его голос зазвучал резче. – И ради всего святого, съешьте немного фруктов у Катрин. Я не позволю вам умирать с голоду, равно как и замерзать ради нее.

– Она моя подруга. Я скучала по ней.

– Ах вот наконец-то и правда! – Жан-Марк улыбнулся. – Превосходно. А я-то думал, вы так и будете прятаться за своими колкостями.

В следующую минуту Жан-Марк канул в снежный вихрь. Неожиданно Жюльетта почувствовала себя опустошенной, словно Жан-Марк забрал с собой часть ее самой.

Что за дурацкая мысль, одернула себя Жюльетта. Ничего он у нее не забрал. Просто Жан-Марк Андреас сильная личность, и естественно, что ей немного грустно после его ухода.

– Жюльетта, ты окоченеешь на этом ветру, – сердито-тревожным голосом окликнула ее Катрин.

Жюльетта поспешила присоединиться к подруге. Она нырнула под аркаду и тряхнула головой, чтобы капюшон, накинутый ей на голову Жан-Марком, снова упал на плечи. Они с Катрин направились по дорожке к старинному каменному зданию, где находились кельи учениц.

– А теперь расскажи мне про ужин, когда ты выступала в роли хозяйки Жан-Марка.

Жан-Марк смотрел в окно экипажа. Метель разыгралась, окутывая все вокруг мятущейся снежной мглой и заметая дорогу. Ему следовало принять приглашение преподобной матери и укрыться в аббатстве, пережидая непогоду, вместо того, чтобы попытаться вернуться в Париж.

Одна мысль о жестком матраце в аскетической келье показалась ему невыносимой. Он решил отправиться прямо в Дом на Королевской площади, занимаемый его нынешней любовницей Жанной Луизой. Она встретит его с обычным вызовом, который вскоре сменят поражение и желание. Вызов был так же важен для Жан-Марка, как поражение, а сегодня ему была необходима чувственная борьба.

Жан-Марк смотрел на падающий снег и видел не роскошную красоту Жанны Луизы, которой будет наслаждаться через несколько часов, а невинную прелесть Жюльетты Де Клеман. Он ожидал встречи с ней, сопровождая Катрин в аббатство, но, увидев ее, был потрясен. Ее худенькое тело, даже закутанное в это ужасное серое одеяние, выдавало зарождающуюся в ней женщину.

Жан-Марк ощутил жаркое томление вожделения. Жюльетта… Смелая, дерзкая и вместе с тем трогательно ранимая, со щеками, разгоревшимися от холода, и глазами, где светилась воля, которую можно было согнуть, но не сломить. Жан-Марк не анализировал свои сложные чувства к этой девушке. Он не хотел знать, почему она возбуждала и трогала его одновременно.

По крайней мере, он не совершил безумства. На мгновение, когда она посмотрела на него, у Жан-Марка возник сумасшедший порыв забрать ее с собой в Париж.

А почему бы и нет? Он мог обеспечить ей прекрасное содержание. Судя по рассказам Катрин, и мать Жюльетты, и королева явно забыли о ее существовании с тех пор, как она уехала из Версаля. Можно было дать ей понять, насколько искусительными были их отношения два года назад. Жан-Марк знал, как пробудить женщину, чтобы она желала его, а Жюльетта была бы потрясающей любовницей и невероятно вызывающей. Жан-Марк с первой встречи почувствовал, какой женщиной должна стать Жюльетта, но теперь время ее расцвета уже почти наступило. Почти.

Проклятие! Он не настолько распущен, чтобы соблазнить невинность в монастыре, с отвращением подумал Жан-Марк. Что бы там ни ожидало их впереди, он подождет, пока она не станет противницей, достойной его меча. А до тех пор он будет довольствоваться вызовами женщин типа Жанны-Луизы.

И впервые у Жан-Марка возникло странное чувство, что победа над любовницей не принесет ему ни удовольствия, ни удовлетворения.

5

– Я не спрашиваю, где Жюльетта. – Сестра Мария-Магдалина избегала умоляющего взгляда Катрин. – Но в судомойне она должна быть до того, как прозвонит полуденный колокол, иначе ее наказание будет удвоено. Вы поняли?

– Жюльетта не хотела пропускать утренние молитвы, – защищала подругу Катрин. – Когда она рисует, она теряет счет времени.

– Стало быть, надо учить ее помнить о времени. Господь наградил ее великим даром, но признательность за его дар выражается в почитании и смирении.

Смирение и Жюльетта? Если бы Катрин не сердилась, она бы расхохоталась.

– Жюльетта стремится совершенствовать свой дар. Разве это не форма почитания господа?

Морщинистое лицо сестры Марии-Магдалины смягчилось.

– Ваша преданность делает вам честь, Катрин. – На мгновение в прекрасных серых глазах монахини появился блеск. – И я не стану ее испытывать. Вы можете не говорить, где на этот раз прячется Жюльетта, чтобы самой не оказаться вместе с подругой на коленях, выскребая каменный пол в судомойне.

Она пожала плечами.

– Полагаю, наказание вряд ли послужит ей серьезным уроком. За эти пять лет она читала молитву только с щеткой в руке над каждым сантиметром пола в аббатстве.

– Но Жюльетта не жалуется, – напомнила Катрин. – Она служит господу с радостью.

– Согласна, она переносит наказания довольно бодро. Но вы заметили, какими стали каменные стены и полы на ее картинах? Совсем как в жизни. По-моему, стоя на коленях, Жюльетта изучает их структуру и цвет вместо того, чтобы молиться.

Катрин видела, но надеялась, что, кроме нее, никому Другому это в голову не придет. Она слабо улыбнулась.

– Вы говорили, что приобретение знаний благословенно.

– Не обращайте мои слова против меня. Мы обе знаем, что Жюльетта вела себя дурно. Помните, я хочу видеть Жюльетту до того, как прозвонит колокол! – Монахиня повернулась и исчезла в часовне.

Катрин побежала на южный двор, а потом через ворота на кладбище, бормоча на бегу все известные ей бранные слова.

Мокрая от росы трава хлестала по подолу серого форменного платья, в туфлях хлюпала вода.

Катрин пробиралась к древним склепам. Пять лет назад, когда она только что приехала в аббатство, сорняки не цеплялись за одежду – за кладбищем был хороший уход. Тогда монахини имели возможность нанимать работников, ремонтировавших и содержавших аббатство в порядке. Все изменилось после штурма Бастилии. Королева оказалась узницей во дворце Тюильри в Париже, благотворительная деятельность ее прекратилась, и монахиням приходилось рассчитывать только на подношения родителей учениц, чтобы хоть как-то продержаться.

Белый мраморный склеп в дальнем конце ряда под действием времени и стихий стал грязно-серым, и Катрин показалось, что парящая над дверью крылатая статуя архангела Гавриила угрожающе смотрит вниз невидящими, без зрачков глазами. Перед ржавой железной дверью девушка помедлила. Она терпеть не могла этого подземелья. Чтоб пусто было этой Жюльетте! Дверь была приоткрыта, но Катрин потребовалось усилие, чтобы проскользнуть внутрь.

– Можешь закрыть дверь. – Жюльетта не подняла глаз от стоявшей перед ней на подрамнике картины. – Я пишу тени, и мне свет не нужен. Вполне сойдет и свеча.

– Я не собираюсь закрывать дверь. – Катрин осторожно обошла мраморный саркофаг с изваянием сестры Бернадетт. Боже милосердный, Жюльетта вложила свечу в сомкнутые руки изваяния!

– Как ты можешь сидеть здесь часами?

– Мне здесь нравится.

– Но это же склеп.

– Какая разница? – Жюльетта добавила желтой краски в коричневую на кисти. – Это единственное место, где сестры не смогут найти меня.

– Сестра Мария-Магдалина назвала бы это святотатством. Мертвых следует оставить в покое.

– Откуда ты знаешь? – улыбнулась Жюльетта Катрин через плечо. – Покой скучен. – Она погладила мраморную щеку монахини. – Мы с сестрой Бернадетт понимаем друг друга. Она рада, пролежав здесь в одиночестве больше ста лет, что я прихожу ее навещать. Ты знаешь, что она умерла, когда ей было всего восемнадцать?

– Нет. – Катрин тут же расстроилась, глядя на фигуру на саркофаге. – Какая трагедия – покинуть землю и перенестись на небо, только начав жить!..

– Не следовало мне говорить тебе о Бернадетт. Ты будешь страдать, приходя за мной сюда. Гораздо забавнее видеть тебя с круглыми от страха глазами.

– Я не боюсь, – вознегодовала Катрин, и слезы на ее глазах высохли. – А если бы и так, нехорошо с твоей стороны вести себя так презрительно. Не знаю, зачем мне понадобилось идти сюда за тобой. Надо было сказать сестре Марии-Магдалине, где ты, чтобы больше не пряталась и…

Взгляд Жюльетты снова устремился на холст.

– Она обратила внимание, что меня не было на утренней молитве?

– Разумеется, – сердито сказала Катрин. – Прежде, когда в аббатстве было больше учениц, уйти было легче. А сейчас нас осталось всего тридцать шесть, и сразу заметно, кто пропускает утреннюю или вечернюю молитву. Сестра Матильда всегда ставит преподобную мать в известность, когда тебя нет там, где положено.

– Она меня не любит. – Жюльетта невидяще смотрела на картину с изображением аббатства. – Тридцать шесть. Еще на прошлой неделе нас было сорок две. Скоро все уедут.

Катрин кивнула:

– За Сесиль де Монтар приехал отец сразу после утренней молитвы. Сейчас укладывают ее сундуки и грузят остальные вещи в дорожный экипаж, запряженный четверкой. Сесиль говорит: они уедут в Швейцарию.

Не глядя на подругу, Жюльетта тихо сказала:

– Меня удивляет, что Жан-Марк еще не прислал за тобой. Он должен был получить письмо от преподобной матери с сообщением о том, что Национальная ассамблея закрыла монастыри. Возможно, он уже послал за тобой, и они могут приехать в любое время. Марсель ведь далеко отсюда.

Катрин насторожилась. Жюльетта говорила каким-то очень странным голосом.

– Жан-Марк, наверное, предполагает, что я останусь в аббатстве еще на год.

– Все так страшно изменилось. Все изменилось! – Жюльетта говорила раздраженно. – Я думала, что ты хоть чуточку прозрела, что я отучила тебя от слепоты.

– А я думала, что отучила тебя от грубости. – Катрин подняла руку, видя, что Жюльетта собирается возразить. – И не говори мне, что прямота – это не грубость. Я тысячу раз это слышала и верю в это не больше, чем раньше.

Губы Жюльетты тронула невольная улыбка.

– Что ж, но ведь глупо с твоей стороны считать, что мы сможем всю жизнь провести в аббатстве.

– Не всю жизнь. Но я не понимаю, почему бы нам не остаться здесь еще на год. Монахини больше не дают нам уроков, но я уверена, что они нас не прогонят. Я не дворянка, и мне нет никакого резона бежать из страны. – Катрин отвела глаза от Жюльетты. – И твоей матери теперь покровительствует богатый торговец, который может гарантировать ей безопасную жизнь в Париже. Так что она наверняка тоже не заберет тебя.

– Несомненно, моя мать давно забыла, что у нее есть дочь.

– Не думай так! – Глаза Катрин затуманились от огорчения. – Она не посылает за тобой, возможно, считая это неприличным… в нынешних обстоятельствах.

Жюльетта покачала головой.

– У тебя такой вид, словно ты сейчас зарыдаешь. Мне безразлично ее отношение. Я рада, что ей все равно, где я. И я могу не покидать аббатства. Мне здесь нравится. – Она задула свечу. – Давай выбираться. Как, по-твоему, могу ли я работать, когда у тебя коленки друг о дружку стучат так громко, что мешают мне сосредоточиться?

– Я не боюсь. – Катрин быстро направилась к двери и облегченно вздохнула, переступив порог и оказавшись на солнце. – Но нам лучше вернуться в аббатство. Преподобная мать удвоит тебе наказание, если ты не объявишься к полуденному колоколу.

– Не сейчас. – Жюльетта последовала за Катрин и задвинула на засов тяжелую дверь. Затем села на траву и удобно откинулась на стену склепа. – Побудь со мной немного. – Она закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. – Мне надо собраться с силами. Один бог ведает, сколько лье каменных полов мне повелят скрести в этот раз.

– Возможно, преподобная мать разрешит помочь тебе.

– С какой это стати тебе мучиться? – Жюльетта улыбнулась с закрытыми глазами. – Я грублю, святотатствую и вообще вечно доставляю тебе хлопоты.

Жюльетта явно не торопится смириться, подумала Катрин. И села напротив подруги.

– Возможно, ты так и не сумела избавить меня от глупости.

Улыбка Жюльетты исчезла.

– А что?

– Прошлой зимой меня донимал страшный кашель, а ты не спала целыми ночами, возясь со мной. Почему?

– Это другое дело. Ты такая, что тебе все хотят помочь.

– Почему ты притворяешься, что тебе ни до кого нет дела? Помнишь ту бедную крестьянку, что убежала от своего мужа и родила в аббатстве? Ты возилась с младенцем, пока она не поправилась настолько, чтобы покинуть аббатство.

– Я люблю малышей.

– А как насчет его матери? Ты целый год обучала ее читать, чтобы она могла найти себе в Париже работу с приличным жалованьем.

– Ну, я же не могла допустить, чтобы Иоланда вернулась к ленивому мерзавцу, своему мужу. Он бы за считанные дни забил ее до смерти, а ребенок бы умер с голоду. – Глаза Жюльетты неожиданно озорно блеснули. – Так что мной двигал простой эгоизм. Я никогда не стану такой святой, как ты.

Катрин озадаченно смотрела на Жюльетту, не в силах припомнить, когда еще подруга бывала в таком настроении.

– Я стараюсь делать то, что положено. Я никакая не святая, какой ты меня выставляешь.

– Достаточно близко к ней. – Жюльетта сморщила носик. – Но я тебя прощаю, потому что ты не зануда. – Она отвела взгляд. – Я буду скучать по тебе.

– Я же сказала тебе, что…

– Ты всегда думаешь, что все будет хорошо. Нам повезло, что у нас были эти годы. По крайней мере, мне повезло – жить здесь, в аббатстве. – Жюльетта посмотрела на свои испачканные краской руки. – Вначале мне казалось, что я аббатство возненавижу. Все эти правила, стояние на коленях, чистка полов.

Катрин коротко рассмеялась:

– Да ты же нарушаешь чуть ли не все правила, а скребешь полы на коленях, только когда попадаешься.

Жюльетта не слушала.

– А потом я старалась найти в сестрах что-нибудь уродливое, но поняла, что в них этого нет. Они… хорошие. Даже сестра Матильда не осознает свою нелюбовь ко мне. Она считает, что наказывает меня исключительно ради блага моей бессмертной души.

– Возможно, ты ей нравишься. На меня она тоже часто сердится.

Жюльетта покачала головой:

– Она моложе и умнее других монахинь. И понимает, насколько я эгоистична.

Катрин почувствовала себя беспомощной. Жюльетта, которая всегда была сильной и которой никогда ничего не было нужно, теперь нуждалась в чем-то, что могла дать Катрин, а та не имела ни малейшего представления о том, что бы это могло быть.

Жюльетта коротко рассмеялась.

– Я вижу, ты не споришь со мной.

– Ты можешь быть удивительно доброй, когда тебе этого хочется. Но временами ты настолько увлекаешься рисованием, что забываешь о нуждах других.

– А ты думаешь обо всех слишком много. Это опасная практика. Гораздо безопаснее жить только для себя, не думая о других.

– И от меня ты смогла бы отказаться?

– Нет, не смогла бы. – Жюльетта сжала руки. – А вот ее я вычеркнула.

– Ее?

– Королеву, – прошептала Жюльетта. – Я вычеркнула ее из памяти и не хочу о ней думать. Я нигде не была счастлива до аббатства. И я хочу остаться здесь с сестрами и писать удивляющие всех и меня картины и поддразнивать тебя, когда ты становишься слишком чопорной и правильной. Я не хочу уезжать отсюда и отправляться к ней на помощь.

– Настоятельница сказала, что Национальная ассамблея поместила королеву и всю королевскую семью в Тампль для их же безопасности.

– Они говорили то же самое, когда заставили их уехать из Версала в Тюильри. Но то был переезд в другой дворец, не в тюрьму. Башня Тампль мрачная и угрюмая.

– Ты ничего не могла бы сделать, чтобы помочь ей, даже если бы уехала из аббатства, – добавила Катрин. – И хотя им будет не так удобно в башне, зато, я уверена, там они вне опасности.

– Может, я и эгоистична, но лгать себе не стану.

– Но преподобная мать сказала, никто не причинит им вреда…

– Не хочу говорить об этом. Я уже решила, что не уеду отсюда, пока Жан-Марк не заберет тебя. – Взгляд Жюльетты вернулся к розовым стенам аббатства, и напряженное выражение сошло с ее лица. – Здесь есть тишина. Прекрасная тишина. До приезда сюда я и не знала, что можно писать тишину.

Катрин поняла. В последних картинах Жюльетты разливалось спокойствие, приглушенное, как покой часовни на рассвете.

– У меня есть для тебя подарок.

– Подарок?

Жюльетта порылась в кармане серого платья и протянула Катрин завязанный в узелок испачканный краской платок.

– Я-то буду тебя помнить, но тебе, наверное, понадобится какое-нибудь напоминание обо мне. Ты выйдешь замуж за своего красавца Филиппа, у тебя будет десять детей…

– Ты говоришь глупости. С приезда в аббатство я видела Филиппа не более трех раз. Он считает меня ребенком.

– Ты наследница. Он передумает. – Жюльетта закусила нижнюю губу. – Я не то хотела сказать. Ты же знаешь, какой у меня неуправляемый язык. Возможно, твой Филипп так же благороден, как и миловиден. Откуда мне знать?

– Ты тоже выйдешь замуж. Большинство женщин выходят замуж, кроме монахинь.

– Кто на мне женится? Я совсем не красивая, и у меня нет приданого. – Жюльетта вызывающе вздернула подбородок. – Да я и не вижу никаких преимуществ в том, чтобы быть собственностью мужчины. Мне кажется, мадам де Помпадур и мадам Дюбарри прожили более интересную жизнь, чем жены. – Жюльетта неожиданно усмехнулась. – Я не буду рабыней мужчины. Я стану знаменитой художницей, как мадам Виже-Лебрен. Нет, более известной!

Катрин развязала узелок на платке.

– Твои слова серьезны только на четверть. – Она умолкла, глядя на золотой кружок, на котором была филигранно вырезана веточка сирени. У Жюльетты была только одна эта драгоценность. – Я не могу принять этого. Ты говорила, что тебе его подарила ее величество, когда тебе исполнилось восемь лет.

Лицо Жюльетты стало замкнутым.

– Я не сентиментальна. Королева забыла меня. Она любила только мою мать. – Она махнула рукой, отметая воспоминания, ее глаза были прикованы к лицу Катрин. – Открой его.

– Так это медальон? Я думала – кулон. Здесь шов почти не виден… – Катрин осеклась, когда медальон в ее руках открылся. Не веря своим глазам, она вглядывалась в миниатюру внутри его. Потом прошептала:

– Это же я. Это… прекрасно.

– Выполнено довольно пристойно, я полагаю. Я никогда прежде не работала с миниатюрами. Это было очень интерес… – Жюльетта с отвращением уставилась на Катрин. – Пресвятая Дева, надеюсь, ты не собираешься плакать?

– Собираюсь. – Катрин подняла глаза, по ее щекам катились слезы. – Захочу и буду плакать, и ты мне не можешь это запретить.

– Я просто училась писать миниатюры и, если бы знала, что ты так расклеишься, ни за что бы не отдала его тебе.

– Ну, так я тебе медальон не верну. – Катрин надела изящную тонкую цепочку и погладила медальон на груди. – Ни за что! И когда я стану совсем старой, то буду показывать его своим внукам и рассказывать, что миниатюру написала моя самая дорогая подруга. – Катрин вытерла щеки смятым полотняным платком. – И если они спросят, почему она написала меня более красивой, чем я когда-либо надеялась стать… – Катрин помедлила. –…Я скажу им, что моя подруга своеобразный человек и не могла найти другого способа, чтобы сказать мне, что любит меня так же, как я люблю ее.

Жюльетта с минуту изумленно смотрела на Катрин, затем перевела взгляд на медальон.

– Это ничего не значит. Я… рада, что тебе понравилось. – Она вскочила на ноги. – Я лучше вернусь в аббатство. Сестра Мария-Магдалина будет… – Она оборвала себя на полуслове и бросилась в высокую траву и заросли сорняков. Перепрыгивая через низкие надгробия, Жюльетта поспешила к воротам в каменной стене, окружавшей аббатство.

Жюльетта убегала. Катрин медленно поднялась, ласкающим движением сжав теплый золотой медальон на груди. Сколько времени Жюльетта носила с собой этот измазанный краской, небрежно завязанный платок? Как это похоже на нее – совершить благородный поступок, а потом утверждать, что это эгоизм! Жюльетта, такая храбрая при столкновении с жизнью, удирала сломя голову при малейшем намеке на проявление чувств. Катрин охватила нежность, у нее перехватило горло, и слезы, столь презираемые Жюльеттой, снова навернулись на глаза. Она сложила руки у рта трубочкой и прокричала вдогонку Жюльетте, добежавшей уже до ворот:

– Не забудь смыть краску с рук, прежде чем пойдешь к преподобной матери!

Жюльетта обернулась и помахала рукой в знак того, что услышала. Солнечный свет играл на ее темных кудрях.

Катрин отправилась следом, осторожно пробираясь между крестами. Когда она подошла к выходу с кладбища, из ворот южного двора выезжал большой дорожный экипаж графа де Монтара, нагруженный сундуками его дочери. Кучер взмахнул кнутом, подгоняя лошадей. Сесиль де Монтар отправлялась в Швейцарию через Париж.

Перемены. Неожиданно Катрин пронзил холод дурного предчувствия. Она ничего не понимала в этой буре, грозившей разрушить их жизнь. Со времени падения Бастилии Францию охватило безумие. Бунты и голод, крестьянские восстания, кровавые войны, попрание религиозных догм, переход власти от короля и дворянства к Учредительно-национальному собранию, объявление войны Австрии и Пруссии. И все это символизировало начало революции.

В один невообразимый клубок сплелись интересы всех сословий, выплеснулись наружу низменные инстинкты. Тут было все: страшный голод крестьян, нуждавшихся в хлебе, жажда власти у буржуазии, унаследованной от дворянства, желание дворян получить еще больше от короля. А идеалисты мечтали о правах наподобие тех, что отвоевала Америка в борьбе за независимость.

Катрин побежала к высоким надежным стенам, окружавшим аббатство. В самом деле, не о чем беспокоиться. Сияет солнце, они с Жюльеттой обе молодые и крепкие и всегда-всегда будут подругами.

Колокол звонил и звонил!

В кромешной тьме своей кельи Жюльетта открыла глаза. В самой темноте все было буднично и обыденно. Они всегда вставали на утреннюю молитву до рассвета.

Необычными были крики.

Крики женщин, исполненные дикого ужаса, разорвали ночную тишину, перекрывали звон колокола. В них слышались боль, страх и мольба о пощаде.

Может, горит аббатство?

Жюльетта стряхнула остатки сна и соскочила с постели.

Огонь всегда был опасен: дымящийся уголек в очаге судомойки, горящая свеча, забытая в часовне., Девушка зажгла свечу в медном подсвечнике, стоявшую на грубом кедровом столе, и лихорадочно стала надевать платье, путаясь от спешки в застежках.

– Жюльетта! – В дверях ее кельи стояла Катрин с распущенными по плечам длинными светло-русыми волосами и расширенными от страха зрачками. – Колокола… крики. Что происходит?

– Откуда мне знать?

Жюльетта сунула ноги в туфли и схватила свечу.

– Идем скорее. У меня нет ни малейшего желания зажариться живьем, если аббатство горит.

– Ты думаешь…

– Думать я буду потом. – Жюльетта схватила Катрин за руку и вытащила в коридор. В узком длинном коридоре толпились перепуганные полуодетые девушки-ученицы.

– Здесь нам ни за что не выбраться во двор. Иди за мной. – Жюльетта побежала в другую сторону – к маленькой сводчатой дубовой двери. – Классная комната. Там есть окно.

Катрин последовала за ней по коридору в пустую комнату, к утопленному в нише окну. Жюльетта отодвинула засов и распахнула деревянные ставни.

– Так и есть, это пожар. Посмотри на…

Факелы. Мужчины с факелами. Мужчины с саблями. Мужчины, одетые в грубые полосатые штаны и развевающиеся полотняные рубахи, мужчины в странных красных шерстяных шапках. Казалось, они наводнили двор аббатства. Выкрики. Смех. Ругань. Их лица при свете факелов были омерзительны. Ими овладела жажда насилия.

– Боже всемогущий! – прошептала Жюльетта. – Сестра Матильда…

Монахиня лежала на булыжниках, ее одеяние было разорвано в клочья, ноги непристойно раздвинуты и задраны вверх. Их держали двое мужчин, каждый тянул ногу к себе, а третий, в шерстяной красной шапке, старательно насиловал ее, подбадриваемый теми двумя. Голова сестры Матильды беспомощно моталась, ударяясь о булыжники с каждым яростным ударом члена в ее плоть.

– Мы должны помочь ей. – Катрин взбиралась на подоконник. – Мы не можем здесь оставаться. Мы должны помочь им всем.

По всему двору творилось что-то невообразимое. Монахинь вытаскивали из их келий, срывали с них одежду и бросали на булыжники…

– Мы не можем им помочь. – Жюльетта рванула Катрин, втаскивая ее в комнату. – Их там слишком много, чтобы мы могли с ними справиться. Но мы можем остановить этих овец в коридоре, чтобы они не выбежали во двор.

Катрин схватила подругу за руку.

– Слишком поздно.

Девушки уже вышли во двор и замерли в ужасе и недоумении.

Один из мужчин, соскочив с монахини, со смехом заорал:

– Свежее мясо. Бросайте старых ворон! Насадим на свой горячий вертел этих хорошеньких молоденьких пулярок!

И двор огласился новыми пронзительными криками боли и отчаяния.

– Зачем? – Катрин плакала. – Зачем они делают им больно?

– Потому что они подлые звери и жаждут только крови и совокупления, – пробормотала Жюльетта, отчаянно силясь придумать, что же делать. – Мы не можем пройти через северный двор, но и прятаться здесь опасно. В любую минуту они могут появиться здесь.

– Анриетта Бальвур… – Катрин не могла отвести глаз от кошмара, творившегося во дворе. – Посмотри, что эти двое с ней делают. Ей же всего десять лет!

– Я не собираюсь смотреть. И ты – тоже. – Жюльетта оттащила Катрин подальше от окна и захлопнула ставень. Задула свечу и поставила на подоконник. – Мы не можем помочь им, но, возможно, спасемся сами.

– Ей всего десять лет, – тупо повторила Катрин. Жюльетта схватила подругу за плечи и встряхнула ее.

– Если мы выйдем отсюда и попытаемся защитить Анриетту, с нами произойдет то же самое. Ты хочешь, чтобы так случилось?

– Нет, но мы…

– Нечего спорить и стонать. Я не позволю им сотворить с тобой такое.

Со двора доносились страшные, нечленораздельные крики, стенания, беспомощные всхлипывания.

– Ма-а-ма, ма-а-мо-чка! – рыдала малышка Анриетта.

Жюльетта схватила Катрин за руку и побежала с ней по коридору к северному двору.

Катрин сделала попытку вырваться.

– Нам нельзя туда идти. Ты же сама только что сказала…

– Мы и не идем туда. Мы побежим через аркаду к колокольне. Тут всего несколько метров, а там есть черный ход, который ведет из башен на южный двор.

– А что, если… то же самое творится и в южном дворе?

– Вот тогда и будем об этом беспокоиться. Хуже, чем сейчас, нам уже не будет.

Добравшись до двери, ведущей на южный двор, Жюльетта потянула Катрин в сторону, прижав ее к стене в тени.

Катрин била дрожь.

– Что, если нас увидят? Я так боюсь, Жюльетта!

– Я тоже! – Жюльетта осторожно выглянула во двор. Под аркадой никого не было. Женщин насиловали на северном дворе. – Мчись со всех ног к колокольне и ныряй между каменными колоннами. Я побегу следом. Если меня поймают, не останавливайся. Помочь ты все равно не сможешь, и незачем нам обеим… – Катрин яростно затрясла головой, и Жюльетта свирепо сверкнула на нее глазами:

– Делай что я тебе говорю! Обещай мне.

– Я не могла бы позволить им обидеть тебя. – Катрин непроизвольно тряслась, но голос ее звучал твердо. – Я бы попыталась остановить их.

– О всемогущий боже! – в сердцах выдохнула Жюльетта. – Если эти свиньи распнут тебя, то ты хочешь, чтобы я бросилась к ним в руки на выручку?

– Нет, но я не могу…

– Значит, договорились. Если мы разделимся, каждая будет пытаться спастись сама. Катрин молчала.

– Ты же знаешь, я никогда не позволю этим негодяям одолеть меня, – сказала Жюльетта. – Я найду способ вырваться. А теперь у нас нет времени спорить. Да?

Катрин неохотно кивнула.

– Хорошо. – Руки Жюльетты ободряюще стиснули пальцы подруги. – Пробравшись через южный двор, беги на кладбище.

– На кладбище?

Жюльетта кивнула.

– Пусть сестра Бернадетт укроет нас до их ухода.

– Они могут и остаться. – Катрин содрогнулась и зажала уши руками, но крики все равно доносились. – Господи, этот ад длится уже целую вечность!

– Они уйдут. Мужчины устают от блуда. Моя мать как-то сказала… – Жюльетта замолчала. Это было не то, что происходило в спальнях Версаля. В тех благоухающих, затянутых шелком комнатах мужчины и женщины всегда притворялись нежными. А здесь – лихорадка насилия и зверства – Оставь дверь колокольни открытой и выгляни наружу, прежде чем побежишь к кладбищу. Запомни: жди меня в склепе. Готова?

Катрин кивнула.

– Беги!

Катрин выскочила за дверь, держась поближе к стене.

Жюльетта напряженно ждала: вдруг сейчас раздастся крик. Это значило бы, что один из негодяев бросился за ее подругой.

Катрин добежала до двери в колокольню, распахнула ее и исчезла внутри.

Страх чуть-чуть отпустил Жюльетту, но она подождала, чтобы убедиться, что за Катрин нет запоздалой погони. А потом она промчалась несколько метров, отделявших кельи учениц от колокольни, взбежала по трем ступенькам, пересекла порог и захлопнула за собой дверь.

Темнота.

Сердце Жюльетты отчаянно колотилось. В изнеможении от пережитого она прислонилась к окованной бронзой дубовой двери. Понемногу ее глаза привыкли к темноте, и она смогла различить длинный пролет спиральных деревянных ступенек, ведущих в звонницу. Позади лестницы по открытому двору струился лунный свет. Катрин, конечно, увидела, что южный двор пуст, и сделала второй шаг к свободе. Жюльетта выпрямилась и с готовностью направилась к открытой двери.

– Надеюсь, ты не собираешься уйти отсюда, гражданка?

Ноги Жюльетты буквально приросли к полу.

Из мрака от спиральной лестницы отделилась маленькая стройная фигура мужчины. В одной руке он держал шпагу, в другой – моток веревки.

– Твоя маленькая подружка так спешила, что я не успел спуститься с колокольни и задержать ее. Однако я уверен, кто-нибудь другой перехватит этот нераспустившийся цветочек. Я мельком увидел ее, пока она не выбежала за дверь.

Девочка весьма хорошенькая. Хотел погнаться за ней, а тут в колокольню прибежала ты.

Жюльетта отступила на шаг, не сводя глаз со шпаги. Она была так близка к свободе. Матерь Божья, она не хотела умирать!

– Ну что ж, ты немного тощая, но не так уж непривлекательна. Разреши представиться. Я Рауль Дюпре. А как тебя зовут, малютка? – Мужчина сделал шаг вперед, вглядываясь в ее лицо.

Жюльетта не ответила.

– Может, ты хочешь, чтобы я бросил тебя той банде во дворе?

– Не говорите глупостей. Разумеется, не хочу.

– Очень мудро. Боюсь, добрым сестрам и твоим соученицам приходится несладко. Это достойно сожаления, но у меня это единственный способ доставить моих патриотов в Париж для исполнения революционного долга. И я должен был дать им возможность утолить свою исстрадавшуюся от воздержания в тюрьмах плоть с помощью прекрасных аристократок.

– Они насилуют и монахинь.

– Что ж, марсельцы не слишком любят церковь. – Дюпре покачал головой. – Должен признаться, зрелище такого разгула плоти и крови возбудило меня, но я питаю отвращение к объедкам. Поэтому я и позвонил в колокол. – Дюпре хохотнул. – Я рассчитывал поймать для себя юную девственницу. К несчастью, твоих подружек расхватали, как только они высыпали за дверь, и я уже опасался, что меня лишат удовольствия. – Он прижал кончик шпаги к горлу Жюльетты. – Боишься?

Жюльетта сглотнула ком в горле.

– Конечно, боюсь.

– А ты не глупа, иначе с блеянием далась бы в руки этим увальням вместе с остальными. Мне с тобой понравится, маленькая аристократка.

– Вы не получите от меня никакого удовольствия.

– Ошибаешься. – Дюпре протянул девушке моток веревки. – Однако сейчас у меня нет времени. Я должен заняться организацией суда. Сделай петлю из веревки и оберни вокруг запястий.

Жюльетта не сдвинулась с места.

– Сказать тебе, что с тобой будет, если не сделаешь, как я велю? Одно из двух. Либо я воткну эту шпагу тебе в горло, либо отдам марсельцам. На самом деле мне не по душе такой выбор. Я хочу связать тебя и оставить здесь. А когда у меня будет время ублажить себя, я вернусь в твои пылкие объятия. Ну, так как?

Жюльетта быстро оценила ситуацию. Дюпре намеревался приберечь ее для себя. Пока его не будет, ей, может быть, удастся освободиться от веревок. Возможно, он даже забудет о ней, как только вернется в безумие снаружи. Девушка взяла веревку, соорудила петлю и обмотала вокруг запястий.

– Очень разумно. – Дюпре затянул эту петлю и перетянул веревкой ее тело. Вложив шпагу в ножны, он толкнул девушку в темный проем за лестницей. Затем трижды обмотал веревку вокруг пятой ступеньки и завязал узлом.

– А теперь стой здесь и жди меня. – Дюпре наклонился и погладил ее по щеке. – Какая нежная кожа! Не кричи, а то привлечешь внимание кого-нибудь из этих грубиянов во дворе. Нам бы этого не хотелось, правда?

Жюльетта не ответила, тайком опробуя пальцами толстые веревки, перетянувшие ее запястья.

– Нет, нам бы этого не хотелось. – И Дюпре аккуратными маленькими шажками направился к двери, ведущей на северный двор. Свет факелов позволил Жюльетте отчетливо разглядеть его. Своим худым треугольным лицом и чуть раскосыми карими глазами Дюпре напомнил девушке кота. Даже тело у него было как у кота, маленькое и жилистое, почти костлявое. Вместо грубых свободных штанов и рубахи, как на марсельцах во дворе, на нем был элегантный голубой сюртук, отделанный золотой парчой, и темно-синие штаны до колен. – До свидания, гражданка. Я вернусь, как только уговорю этих добрых людей оторваться от наслаждений и перейти к исполнению своих обязанностей – начать суд.

Он решительно закрыл за собой дверь.

Суд. Уже второй раз Дюпре упомянул о суде. Что он еще задумал? Но Жюльетта отбросила эту мысль и сосредоточилась на собственных трудностях. Веревки были слишком крепкими, чтобы их можно было разорвать, а узлы – пугающе надежными.

Жюльетта склонила голову и стала грызть зубами веревочную петлю, обмотанную вокруг пятой ступеньки лестницы.

На южном дворе тоже были мужчины!

Катрин резко остановилась и укрылась в тени высокой бочки. Она услышала рыдания женщины и мужской хохот, доносившиеся со стороны перехода, соединяющего южный и северный дворы.

Катрин тоскливо смотрела на спасительные ворота. Ей казалось, что они в сотне лье отсюда. Невдалеке пятеро мужчин столпились вокруг лежавшей на спине обнаженной женщины, шестой ковырялся в ее промежности.

По мольбам, рыданиям и молитвам, нечленораздельным потоком лившимся из уст женщины, Катрин поняла, что это была одна из монахинь, но кто именно? Сестра Тереза? Сестра Елена? Грешно было бы не помочь бедной женщине.

Катрин порывисто сделала шаг вперед и остановилась в мучительной нерешительности. Она была вправе рисковать собой, но не Жюльеттой. Увидев ее в беде, подруга, позабыв обо всех практических соображениях, бросится ей на помощь. Перед Катрин встал выбор: Жюльетта или бедная монахиня, насилуемая этими негодяями.

Катрин упала на колени у бочки, стараясь не слышать ни криков о помощи, ни рычания вошедших в раж выродков. Она будет ждать их ухода со двора, когда они покончат с монахиней.

Девушка закрыла глаза, ее губы беззвучно шептали молитву: «Иисусе милосердный, избави нас от лукавого»…

Где же Жюльетта? Может, она увидела их и осталась в колокольне, ожидая их ухода?

Иди к сестре Бернадетт, сказала Жюльетта. Да, в склепе она будет в безопасности. Почему она всегда так боялась мертвых, когда надо остерегаться живых! Катрин обхватила руками колени в попытке унять дрожь, сотрясавшую ее тело.

"Пожалуйста, приходи, Жюльетта! Мне так одиноко!

Дева Мария, Матерь Божья, не дай им найти меня!

Сделай так, чтобы Жюльетта осталась невредима.

Избавь этих бедных женщин от страданий".

– Ну, что тут у нас?

От неожиданного окрика сердце Катрин остановилось и к горлу подступила тошнота от страха.

– Зачем было тащить ее сюда со двора? Вы же знаете наш уговор. Мы все в доле, причем в равной. Один из них расхохотался:

– Тут особо нечего делить. Это не женщина, а всего лишь тощая старая ворона. Долбить ее мало удовольствия.

– Все равно она принадлежит всем, кто в доле. Катрин отважилась выглянуть из-за бочки.

– А теперь хватит ее трепать, несите во двор. Послышалось ворчание.

– Вставай, шлюха.

– Она не двигается. – Грубый хохот. – Видите? Она не хочет назад к остальным. Ей нравимся мы.

– Тогда несите ее.

Катрин увидела, как один из них взвалил голую монахиню на плечо и понес.

– Какая разница! Женщин вокруг полно.

– Уговор есть уговор.

Катрин напряглась, ее глаза провожали уходящих, и, как только они скрылись, девушка вскочила и бросилась к открытым воротам.

Крик!

Дева Мария, кто-то увидел ее!

Топот башмаков по булыжникам.

«Господи, прошу тебя, не дай им поймать меня!»

Катрин ринулась через огород.

Она больше не слышала их шагов за спиной. Теперь они бежали по мягкой земле или отстали от нее?

Сердце девушки билось в горле так бешено, что она боялась, как бы оно сейчас не разорвалось.

Кровь стучала в висках.

Катрин мчалась среди могил. Почему она раньше не замечала, что мох, растущий на крестах, похож на струйки крови?

Сестра Бернадетт. Она должна добраться до сестры Бернадетт.

Катрин что-то услышала за спиной. Смех? Она боялась оглянуться.

Это мог быть и ветер.

Ох, хоть бы это был ветер!

Мраморные крылья архангела Гавриила сияли в лунном свете. Склеп сестры Бернадетт. Катрин лихорадочно отодвинула засов, ринулась туда и захлопнула за собой дверь.

Изнутри засова не было.

Ну, разумеется. Мертвым засовы не нужны.

Катрин попятилась от двери, наткнувшись на мраморный саркофаг.

Девушка почти не почувствовала боли, упав на колени рядом с мольбертом Жюльетты. Темнота давила, отнимая дыхание.

Катрин прижалась разгоряченной щекой к прохладному мрамору саркофага, напряженно глядя на дверь.

– Защити меня, сестра Бернадетт. Тебе было всего восемнадцать, когда ты умерла. Ты, должно быть, тоже хотела жить. Сохрани меня. Не дай им найти меня.

Боже милостивый, зачем она сюда пришла? Этот склеп не был святилищем.

Это была ловушка.

Дверь склепа распахнулась.

6

– Проклятие, ты почти перегрызла веревку! Какая ты трудолюбивая лиса! – Рауль Дюпре поднес фонарь к веревкам и, улыбнувшись Жюльетте, перерезал ее путы. – Задержись я еще на пару минут, ты могла бы освободиться. Но жизнь полна неиспользованных возможностей, не так ли?

– С тем же успехом могли и не приходить. От меня вы никакого удовольствия не получите.

– Отнюдь. – Дюпре освободил девушку от веревок и потащил к двери. – Однако я не позволил себе утолить вожделение во время исполнения основных обязанностей. Мне потребуется время, чтобы восстановить потенцию. Тогда я буду готов вкусить наслаждение и с тобой, гражданка… – Дюпре вопросительно поднял бровь. – Как, ты сказала, тебя зовут?

– Я этого не говорила.

– Неважно. Мы дадим тебе новое имя. Ты будешь гражданкой Справедливостью. – Толстые губы Дюпре скривились в злобной усмешке. – Каждому суду необходим символ, нашим будешь ты. При сложившихся обстоятельствах это вполне уместно. Нежная, чистая гражданка Справедливость.

– Суду?

– Позволь объяснить. Мы собирались устроить суд. До слуха Парижской коммуны дошло, что монахини этого аббатства с целью помочь своей бывшей патронессе – королеве превратили его в бордель. Свои тела и тела своих учениц они предлагали юным доверчивым патриотам, отвлекая их от борьбы за дело революции и заставляя дезертировать к австриякам.

Жюльетта смотрела на Дюпре, не веря своим ушам.

– Это абсурд, несусветная глупость. Никто вам не поверит.

Дюпре хохотнул.

– Почему же? Каждый мужчина засвидетельствует, этим они и занимались, поэтому в аббатстве Де-ла-Рен нет ни одной девственницы.

Жюльетта плюнула ему в лицо. Дюпре опять хохотнул.

– Мне это не нравится. – Он вынул из кармана обшитый кружевом платок и стер плевок с левой щеки. – Ты должна вести себя поприличнее, если хочешь прожить еще несколько часов. – Он дернул Жюльетту за веревку. – Каждый дерзкий поступок наказывается. А послушание вознаграждается. Поняла?

– Нет.

– Поймешь, гражданка Справедливость. Поймешь.

Золотой потир для святого причастия был до краев наполнен темно-красной жидкостью.

– Выпей, – мягко сказал Дюпре. – И, возможно, следующую мы пощадим.

Жюльетта не могла пить кровь. Так или иначе, они, по-видимому, все равно лгут. Эти чудовища не пощадят никого.

Она покачала головой.

Дюпре кивнул мужчине в красной шапке патриота с трехцветной революционной кокардой. Тот тут же направился к преподобной матери, стоявшей голой на коленях перед столом трибунала.

– Подождите! – Жюльетта взяла потир и поднесла к губам.

У жидкости был тошнотворный запах меди. Господи, она не может…

Жюльетта закрыла глаза и осушила потир до последней капли.

– Отлично, – негромко сказал Дюпре.

Желудок Жюльетты взбунтовался. Она отвернулась от судейского стола, и ее страшно вырвало на камни двора.

– Боюсь, так дело не пойдет, – с сожалением произнес Дюпре. – Ты обманула нас, гражданка Справедливость. Придется попробовать снова.

Он подал знак мужчине в красной шапке.

Тот ухмыльнулся, согнул мускулистые руки и шагнул к преподобной матери.

Жюльетта пронзительно закричала.

Фарс правосудия завершился, перейдя в побоище с применением дубинок и шпаг. Жюльетта смотрела на зверскую резню, на лица мужчин, занятых своей кровавой бойней. Как-то она сказала Катрин, что обладает способностью понять и оценить нюансы уродства. Теперь Жюльетта знала, что до этого дня она пребывала в абсолютном неведении относительно подлинного уродства двуногих нелюдей.

– Пойдем, моя прелесть! – Дюпре взял девушку за локоть и повел к колокольне. – Я хочу насладиться тобой. А потом гражданку Справедливость проколю шпагой.

Жюльетта молча шла рядом.

– Ты что-то вдруг стала очень кроткой. Надеюсь, ты постараешься проявить пыл, когда я окажусь у тебя между ног.

Дюпре закрыл дверь колокольни и положил шпагу на спиральную ступеньку.

– Ложись.

Девушка вытянулась на холодных плитах и закрыла глаза.

Кровь в потире.

Она почувствовала жар тела Дюпре, когда тот улегся и обнял ее.

Крики детей. Крики монахинь.

Рука Дюпре сжала ее грудь.

– Открой глаза. Я хочу видеть, как ты смотришь на меня, гражданка Справедливость.

Жюльетта послушно открыла глаза. Дюпре склонился над ней – кошачья физиономия была всего в нескольких сантиметрах от ее лица. Он улыбался.

– У тебя блестят глаза. Ты плачешь, маленькая граж…?

Жюльетта впилась зубами в его горло. Ее рот снова наполнился медным привкусом, но теперь она была рада этому.

Дюпре пронзительно заорал. Он замотал головой, пытаясь стряхнуть Жюльетту со своей шеи, но она двигалась вместе с ним, все глубже впиваясь в его горло зубами.

– Сука! – сыпал проклятия Дюпре. – Животное! – Он попытался приподнять девушку, но ее руки яростно сжались вокруг него.

По плечу Дюпре стекала кровь. Жюльетта свирепо трясла головой, разрывая его плоть. А когда Дюпре задохнулся от боли, она оттолкнула его, вскочила на ноги и схватила со ступеньки шпагу. Дюпре открыл рот, пытаясь закричать, но шпага плашмя ударила его по виску. Он повалился набок и потерял сознание.

Какая жалость! Она ведь хотела проткнуть мерзавца острием шпаги, но времени не было.

Жюльетта выбежала за дверь, ведущую в опустевший южный двор. Помчалась по булыжникам к воротам, через огород и вверх по холму на кладбище.

Катрин должна быть в склепе, в отчаянии думала Жюльетта.

Должно быть, Катрин добралась туда, иначе ее привели бы вместе с остальными на этот судебный фарс.

Дверь склепа была открыта.

Катрин всегда боялась темноты, но дверь все же следовало закрыть, подумала Жюльетта.

– Нечего лежать просто так, сука! – Звук плоти, шлепающей о плоть. – Шевелись!

Жюльетта приросла к месту. Она едва различала тяжелую фигуру мужчины, ритмично двигавшегося между белых бедер женщины.

Катрин. Этой женщиной должна быть Катрин.

– Нет!

Жюльетта вскрикнула, мужчина вздрогнул и ошеломленно оглянулся.

– Что? Кто?..

На этот раз Жюльетта не повторила прежней ошибки. Шпага острием опустилась на шею мужчины. Он тут же свалился, накрыв тело Катрин непристойным подобием одеяла.

Жюльетта бросилась сталкивать тяжелое тело с Катрин.

– Мразь! Негодяй! – Она упала на колени, обхватила неподвижное тело подруги и стала баюкать ее. Сердце девушки разрывалось от жалости. – Боже милостивый, все они просто падаль! Тебе больно?

Катрин содрогнулась.

– Глупый вопрос. Конечно, больно. – Жюльетта пригладила волосы Катрин, отводя их от лица. – Но теперь ты в безопасности. Я здесь.

– Грязь! – прошептала Катрин. – Ты права. Грязь… Я вся в ней.

– Нет, не ты. Они! – яростно заявила Жюльетта. Она натянула платье Катрин на ее колени и помогла подруге сесть. – У нас нет времени. Скоро нас станут искать. Надо уходить отсюда.

– Слишком поздно.

Жюльетта покачала головой.

– Нет, не поздно. Мы не позволим им одолеть нас. Я не дам им убить тебя.

– Грязь. Я ведь никогда больше не буду чистой, да?

– Ш-ш-ш! – Жюльетта прижала к себе Катрин, взяла шпагу и поднялась. – Ты можешь встать? Катрин тупо смотрела на подругу. Жюльетта схватила ее за руку и подняла на ноги.

– Хочешь, чтобы они схватили меня? Хочешь, чтобы со мной сделали то же, что и с тобой? Катрин медленно покачала головой.

– Тогда идем со мной и делай как я скажу. – Жюльетта не стала дожидаться ответа и потащила спотыкающуюся Катрин прочь из склепа. – Надо спешить, иначе они… – Жюльетта остановилась, устремив взгляд на аббатство. – Боже милостивый, они подожгли его!

Пламя еще не совсем охватило аббатство. В окнах часовни трепетали, вытягиваясь, отдельные языки… Ну а чего еще можно было от них ждать? Они все осквернили. Возможно, Дюпре подумает, что ее убили так же, как остальных, или что она сгорела в пламени. Тогда он не станет обыскивать окрестности. Жюльетта повернула назад и потащила Катрин через ворота кладбища.

– Мы обогнем дорогу и попытаемся пробраться к лесу. А после их ухода пойдем пешком в Париж.

– Они поют.

– В городе легче спрятаться, чем в деревне, где все на виду, и… – Боже правый, они действительно пели. Мятежные звуки «Марсельезы» придавали какую-то зловещую красоту творившемуся внизу разрушению. Жюльетта знала, что, даже дожив до старости, она не забудет, как стояла на этом холме и слушала этих убийц, распевающих песни свободы и революции.

– Грязь, – пробормотала Катрин, лихорадочно вытирая подол платья.

– Ш-ш-ш! Мы слишком близко. – Жюльетта потащила подругу вперед через огород, огибая стену аббатства, по направлению к лесу.

– Постой тихо еще немножко, и мы…

– Подождите. Вы идете не в ту сторону.

При звуке глубокого мужского голоса Жюльетта круто повернулась и оказалась лицом к лицу с мужчиной, стоявшим в тени монастырской стены. Всего один, с облегчением сообразила Жюльетта. Она крепче сжала руку Катрин и занесла шпагу.

– Шаг вперед – и я проткну твое сердце.

– Я не собираюсь набрасываться на вас. – Мужчина помедлил. – Вы гражданка Справедливость, которую Дюпре заставил присутствовать на суде. У вас его шпага?

– Да.

– Вы убили его?

– Нет. Вам нас не остановить. Я не позволю…

– Я и не пытаюсь вас останавливать. – Голос мужчины звучал хрипло от усталости. – Я всего лишь пытаюсь сказать вам, что вы идете не туда. Дюпре поставил часовых. Они поймают вас, окажись вы на расстоянии брошенного камня от этой дороги.

Жюльетта подозрительно смотрела на него.

– Я вам не верю. С какой это стати вам говорить мне правду, если вы были во дворе с этими… – Она искала подходящее слово, но в ее словаре не нашлось подходящего, способного передать всю эту гнусность. – И почему вы здесь? Устали глумиться, насиловать и убивать невинных?

– Я никого не убил. Я не… – Он замолчал. – Я пришел во двор перед тем, как Дюпре увел вас с трибунала. Меня послали сюда быть свидетелем… Я не знал, что все произойдет именно так…

Жюльетта недоверчиво смотрела на него.

– Я же говорю вам, что ничего не знал, – властно произнес мужчина. – Я не испытываю любви ни к вам, аристократам, ни к церкви, но я не убиваю беззащитных.

– Убийство. – Катрин с трудом выдавливала слова. – Они… убили их?

– Да. – Жюльетта метнула на подругу встревоженный взгляд, но Катрин находилась в шоковом состоянии.

– Всех?

– По-моему, да. – Жюльетта взглянула на стоявшего у стены аббатства мужчину. – Ему лучше знать, чем мне.

– Я не остался считать мертвых.

– А помочь живым?

– Я не мог им помочь. Вы бы смогли?

– Вы же для них свой. Они могли вас послушать. Почему бы?..

Неожиданно раздавшийся крик вынудил Жюльетту замолчать на полуслове.

– Скорее! Идемте со мной. – Незнакомец вышел из тени стены, и Жюльетте удалось разглядеть мужчину. Он был выше среднего роста, с тяжелой квадратной челюстью. Его глаза, пронзительные и зеленые, – глаза старика на лице молодого человека, – приковывали к себе и заставляли подчиняться. – Они могут хлынуть в ворота в любую минуту. За поворотом дороги, примерно в четверти мили отсюда, меня ждет экипаж.

На мужчине была темно-коричневая визитка, облегающие штаны, сапоги до колен и нарядная белая полотняная рубашка. Он не был похож на тех негодяев во дворе, но ведь Дюпре тоже был одет как дворянин, а оказался еще худшим чудовищем.

– Я вам не доверяю.

– Тогда погибнете здесь! – резко ответил мужчина. – Что мне до вас, аристократок? Какое мне дело до того, что вас прирежут, как коров на рынке? Я сам не понимаю, что заставило меня предложить вам помощь. – Он развернулся и зашагал туда, где, как он сказал, его ожидал экипаж.

Жюльетта колебалась. Вполне возможно, что он такой же, как Дюпре, и просто хочет получить их тела в свое полное распоряжение, прежде чем избавиться от них.

Снова крик. На этот раз он прозвучал в опасной близости.

– Подождите. – Жюльетта поспешно бросилась вслед за мужчиной, таща за собой Катрин и сжимая в руке эфес шпаги. Пока у нее есть оружие, опасность довериться ему была не так велика. Она всегда могла заколоть мерзавца, как того, в склепе. – Мы едем с вами.

Мужчина не смотрел на Жюльетту.

– Тогда поторопитесь. У меня нет желания, чтобы, увидев меня с вами, мне перерезали горло.

– Мы и так торопимся. – Жюльетта повернулась к Катрин. – Все будет хорошо, Катрин. Скоро мы будем в безопасности.

Катрин тупо смотрела на нее, – Что с ней? – Глаза молодого человека задержались на лице Катрин.

– А вы как думаете? – Жюльетта презрительно посмотрела на него. – С ней обошлись так же, как с остальными женщинами. Ей повезет, если она не лишится рассудка.

Молодой человек отвел глаза от Катрин.

– Я всегда считал, что женщины гораздо сильнее, чем думают о них мужчины. Она переживет это и отомстит.

– Она не будет знать как. Мне пришлось бы научить ее, – мрачно усмехнулась Жюльетта. – Я-то могу. О да, после сегодняшней ночи я бы с восторгом всех вас отправила в преисподнюю!

– Я понимаю ваши чувства. – Хрипота в его голосе поразила Жюльетту. Они дошли до поворота, и мужчина резко остановился. – Оставайтесь здесь. Мне надо отделаться от Лорана.

– Кто такой Лоран?

– Кучер. Я не хочу, чтобы слухи о моей помощи вам докатились до Парижа. Отошлю его под каким-нибудь предлогом в аббатство.

– Резня дозволена, но спасение запрещается?

– Спрячьтесь в кустах, пока я не вернусь. – Не взглянув на девушек, он скрылся за поворотом дороги.

Жюльетта потащила Катрин за вечнозеленый остролист у края дороги. Они по-прежнему были слишком близко от аббатства. Жюльетта слышала крики и глухой рев огня – пламя охватило все постройки аббатства.

– Грязь, – прошептала Катрин.

– Не правда. – Жюльетта ласково отвела от лица подруги прядь светло-русых волос. – Ты чиста, Катрин.

Катрин покачала головой.

Жюльетта хотела возразить, но передумала. Она не знала слов, способных пробить оцепенение Катрин. Но о рассудке Катрин она позаботится позже. Сейчас им обеим необходимо было остаться в живых.

Жюльетта напряглась. По дороге торопливо шел мужчина. Был он высоким и худым. Кучер Лоран? Как бы то ни было, он поспешно прошел мимо них по направлению к аббатству.

Спустя несколько минут вслед за ним поворот миновали еще двое. Один из них был крупного телосложения, с широкой грудью – настоящий гигант с огромной, как у льва, головой. Во втором Жюльетта узнала молодого человека. Теперь у него в руках был каретный фонарь, и мерцающее пламя освещало его квадратные скулы и углубляло зелень его глаз.

Жюльетта выступила из кустов им навстречу.

– Теперь мы можем ехать?

Крупный мужчина в удивлении остановился.

– Боже правый! А это что еще такое?

Жюльетта бросила на него нетерпеливый взгляд. Это был, наверное, самый уродливый человек, какого ей довелось когда-либо видеть. Его верхнюю губу пересекал шрам, исказив ее в вечной усмешке, нос вдавлен в переносицу. Лицо его было изрыто оспинами.

– У нас нет времени на разговоры. Мы все еще слишком близко от аббатства, Жорж Жак.

– Понимаю. Мой молодой друг не объяснил мне ситуацию в точности.

– Времени не было.

Жорж Жак бросил взгляд на шпагу в руке Жюльетты.

– Представь меня дамам, Франсуа.

– Я не знаю их имен. Нам надо ехать, пока переполох…

– Не торопи меня, Франсуа. – В мягком голосе урода зазвенела сталь. – Здесь создалась ситуация, опасная для меня, и, по-моему, ты это знаешь. – Он перевел взгляд на Жюльетту. – Давайте познакомимся, согласны? Я Жорж Жак Дантон, а этот свирепый молодой человек – Франсуа Эчеле.

– Жюльетта де Клеман. Катрин Вазаро. – Жюльетта презрительно сощурилась. – Мне наплевать, насколько это опасно для вас. Я не позволю вам отвести нас назад.

– Я и не говорил, что собираюсь передать вас в нежные руки марсельцев. Хотя такая возможность существует.

– Нет, Жорж Жак. – Франсуа Эчеле покачал головой. – Этого не будет. Мы забираем их в Париж.

Дантон с удивлением посмотрел на него.

– Да неужели?

Франсуа бросил взгляд на Жюльетту:

– Экипаж дальше на дороге. Подождите нас в нем.

Жюльетта подозрительно взглянула на молодого человека и повела Катрин в указанном направлении.

Франсуа подождал, пока девушки скрылись из виду, и резко обернулся к Дантону.

– Ты не сказал мне, что это будет бойня.

Дантон застыл.

– А это была бойня? Я надеялся, Дюпре удовольствуется только изнасилованием.

– Ему этого оказалось мало. От этого разгула и резни мне стало тошно.

– Как странно, ты ведь вполне привык к насилию.

Зеленые глаза Эчеле потемнели от гнева.

– Не к такому. Я не желаю принимать в этом участия.

– Ты уже участвуешь. Ты, кажется, рвался в аббатство. – Дантон мрачно усмехнулся. – Ты был похож на гончую, почуявшую след оленя.

– Я не знал, что они… – Эчеле нетерпеливо махнул фонарем. – Какое это имеет значение? Мы должны вывезти молодых женщин, пока Дюпре не обнаружил, что они спаслись.

– Ты расстроен, – пожал плечами Дантон. – По правде говоря, посылая тебя своим представителем, я и вообразить не мог, что все будет так плохо. Вообще-то, зная, какой ты горячий, я надеялся дать тебе вдоволь хлебнуть насилия, чтобы отвратить от команды Марата.

– Команды? Их много?

Дантон кивнул:

– Одна уже сегодня, со второй половины дня, в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре, а другая – в монастыре кармелиток. Будут и еще.

К горлу Франсуа подступила тошнота. Значит, и там насилие и бойня – все, чему он только что был свидетелем.

– Во имя господа, зачем?

– Кто знает? Марат заявил, что аристократы и духовенство готовят заговор и собираются передать страну в руки австрийцев. Он называет это необходимым истреблением роялистской гнили на местах и в тюрьмах.

– И поэтому на прошлой неделе тысячи аристократов и священников были брошены в тюрьмы?

– Однако, если мне не изменяет память, ты не возражал против арестов, Франсуа. Ты, случаем, не становишься ли мягкосердечным?

– Нет! – Франсуа не сделал попытки скрыть свирепые нотки в голосе. Он глубоко вздохнул. – Но монастырь – не тюрьма. И монахини – не аристократки.

– Монастыри для нападения выбирал Марат. – Дантон отвел глаза. – Мы заключили сделку. Я не стану вмешиваться в его дела, если он не будет накладывать лапу на жирондистов в Законодательном собрании. Ты же знаешь, без этих умеренных республиканцев, без их демократических идей временный Исполнительный совет потеряет равновесие.

– Я не могу понять тебя. Зачем тебе-то санкционировать эти зверства? Я думал…

– Ты думал, мадам Революция – воплощение сияющей добродетели? – Дантон покачал могучей головой. – Чиста только ее душа. А тело у революции, как у самой последней шлюхи, переходящей от мужчины к мужчине, и одета она в самые рискованные компромиссы.

– Этот компромисс убийств мне не нужен.

– Мне тоже. – Взгляд Дантона устремился на поворот дороги, за которым скрылись женщины. – Поэтому я готов дать взятку твоей совести, если это безопасно. Какой предлог придумал Дюпре, чтобы оправдать массовое убийство женщин в аббатстве?

– Проституция и измена.

– Неубедительно. Однако военная истерия в Париже достаточно сильна, чтобы поверить всему, что говорит Марат, требующий избиения «врагов народа», а это означает – твои страждущие дамы скорее всего будут объявлены врагами революции. – Дантон пожал плечами. – Я буду править упряжкой, чтобы мы наверняка миновали кордоны Дюпре. Мое уродливое лицо достаточно хорошо известно, так что скорее всего экипаж останавливать не будут. Если же так случится, разбираться с ними будешь ты.

– Мне это доставит удовольствие.

– Уверен в этом, – сардонически улыбнулся Дантон. – Вижу, ты не в самом лучшем расположении духа. – Он направился к повороту дороги. – По-моему, тебе лучше ехать в экипаже с твоими высокородными беспризорницами. Я не желаю больше смертей, если сам не сочту это необходимым.

– Это не «мои беспризорницы». Как только мы привезем их в Париж, я их брошу, тогда они могут действовать на свой страх и риск.

– Посмотрим. – Взобравшись на место кучера, Дантон бросил на Франсуа задумчивый взгляд. – До сегодняшнего дня ни за что бы не поверил, что ты станешь рыцарем какой-нибудь аристократки. Сегодня определенно вечер сюрпризов.

Франсуа едва успел усесться напротив Жюльетты и Катрин, как экипаж тронулся так резко, что заставил его откинуться на подушки.

Жюльетта ждала, когда он заговорит.

Франсуа молчал.

Жюльетта со злостью смотрела на него. Излучаемая Франсуа Эчеле внутренняя энергия в обычных условиях заинтриговала бы ее глаз художницы, но не сейчас.

– Ну?

Франсуа бросил на нее взгляд.

– Жорж Жак провезет нас через кордон. – Он не стал вдаваться в подробности.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Он – Дантон.

Жюльетта сделала попытку обуздать свое раздражение.

– И что это означает?

– Он герой революции.

Девушка презрительно посмотрела на Франсуа.

– Герои не участвуют в массовых убийствах.

– Он министр юстиции, глава Исполнительного совета и вообще великий человек. Сегодня он произнес речь перед Исполнительным советом и спас революцию. Депутаты вели себя, как перепуганные овцы, потому что пруссаки взяли Верден и могли пойти на Париж. Они бы сдались. А он им не позволил.

– Мне наплевать на вашу революцию. – Рука Жюльетты крепче обняла плечи Катрин. – Меня волнует только она… и я, и преподобная мать, и все…

– Вы не понимаете.

– А вы?

– Большей частью понимаю и разделяю убеждения Дантона. – Франсуа устало покачал головой. – Но сегодня вечером – нет. А почему вы вообще остались в аббатстве? Почему не вняли предупреждению, когда монахиням запретили учить вас? Сегодня быть во Франции аристократом – значит, на каждом шагу подвергаться опасности. Вы не должны…

– Катрин не аристократка, – прервала его Жюльетта. – Ее семья занимается торговлей парфюмерией в Грас-се, но ваши прекрасные патриоты не спросили ее о происхождении, прежде чем изнасиловать.

Франсуа перевел взгляд на Катрин.

– Она не из дворян?

Жюльетта покачала головой:

– Теперь это едва ли имеет значение.

– Да, не имеет. – Молодой человек посмотрел на Катрин странно пристальным взглядом, озадачившим Жюльетту. Катрин выглядела такой беззащитной и нежной, что способна была вызвать сострадание в самом черством сердце, – она сидела так неподвижно, такая бледная, как лунный свет, струившийся в окна экипажа. Она напомнила Жюльетте изваяние сестры Бернадетт.

Однако Жюльетта сомневалась, что вид Катрин мог тронуть Франсуа Эчеле. И все же никакой сиюминутной угрозы для них она не ощутила. Жюльетта смертельно устала, у нее закрывались глаза, но она упрямо не спускала взгляда с Франсуа Эчеле. Кто знает, что у него на уме! Надо быть готовой к худшему. Непонятно, что побудило его спасти их, определенно, не соображения галантности.

– Куда вы нас везете?

Взгляд Эчеле был по-прежнему прикован к лицу Катрин, и он ответил Жюльетте вопросом:

– У вас есть семья в Париже?

– Только мать. Маркиза Селеста де Клеман.

– Маркиза? Что ж, она постарается найти для вас безопасное убежище. Мы отвезем вас обеих к ней.

– Это бесполезно. Она не захочет оставить меня у себя.

– Ваш приезд может оказаться неудобным, но я не сомневаюсь, что она примет вас.

– Вы ошибаетесь. Она не… – Жюльетта замолчала. Он не станет ее слушать. Ему лишь бы от них отделаться. Девушка устало закрыла глаза. – Увидите сами.

– Где она живет?

– Улица Ришелье, четырнадцать.

– Один из лучших адресов в Париже. Ничего другого от маркизы я и не мог ожидать. – Франсуа наклонился и опустил на окна тяжелые бархатные шторы. – Однако теперь улицы Ришелье не существует. Правительство изменило ее название. Теперь это улица Закона. В Париже сейчас много таких изменений.

Жюльетта слишком устала, чтобы съязвить по поводу таких перемен. Она будет беречь силы для встречи в доме матери.

Когда они проезжали через посты Дюпре, экипаж остановили лишь однажды. Дантон встретил вызов веселой добродушной и грубой репликой о своем отвращении к плотским талантам монахинь и стремлении вернуться в Париж к жене. Их пропустили.

До рассвета оставалось всего несколько часов, когда они прибыли к дому номер четырнадцать на улице Закона. На обсаженной деревьями улице среди великолепных зданий этот трехэтажный городской дом выделялся своей архитектурой в стиле барокко. Среди других домов, погруженных в темноту, как и полагалось в такой поздний час, дом четырнадцать весь сверкал огнями.

– Неприятности? – насмешливо улыбнулся Дантон Франсуа, помогавшему Жюльетте сойти с экипажа.

– С какой стати сейчас должно быть по-другому? Ты идешь?

Дантон покачал головой:

– Останусь здесь. Не испытываю желания, чтобы кто-то связал меня с этой авантюрой. Кроме того, нам может понадобиться спешно уехать.

Несомненно, Дантон наслаждается ситуацией, подумал Франсуа. Он хорошо знал своего друга. Не дожидаясь Жюльетты, он поднялся по ступенькам и постучал в дверь, украшенную затейливой резьбой.

Ответа не последовало.

Он постучал громче.

Молчание.

Грохот третьего удара можно было услышать даже в конце улицы.

Дверь распахнула высокая тощая женщина в черном платье.

– Прекратите! – прошипела она. – Вы что, хотите перебудить всех соседей?

– Я должен видеть маркизу де Клеман.

– Среди ночи? – Женщина была возмущена. – Сейчас не время для визитов.

– Дай нам увидеться с моей матерью, Маргарита. – Вперед Франсуа на свет вышла Жюльетта. – Где она?

– В своей спальне, но вы не можете…

Жюльетта оттолкнула Маргариту и вошла в отделанный венецианской плиткой вестибюль.

– Наверху?

– Да, но вы не должны ее беспокоить. У нее и без вас хватает хлопот. – Презрительный взгляд Маргариты скользнул по рваному, в пятнах крови серому платью Жюльетты. – Я вижу, монахиням за все эти годы так и не удалось сделать из вас настоящую даму. В какую историю вы влипли теперь?

– Это Маргарита, служанка моей матери, – пояснила Жюльетта Франсуа, направляясь к лестнице. – Идемте, вы ведь не успокоитесь, пока сами не убедитесь.

Она быстро поднялась наверх.

– У нее нет на вас времени! – крикнула Маргарита снизу. – Она послала лакея нанять экипаж, чтобы уехать из этого ужасного города, и он будет здесь с минуты на минуту.

Дверь наверху распахнулась.

– Маргарита, что там такое?.. – Селеста де Клеман замолчала на полуслове, увидев Жюльетту. – Боже всемогущий, что ты здесь делаешь?

Жюльетта не видела мать с тех пор, как поступила в монастырь, но, похоже, та почти не изменилась. Пожалуй, стала еще красивее. Бархатное платье Селесты цвета морской волны подчеркивало ее тонкую талию, кремовое кружево оттеняло атласную оливковую кожу плеч. Ее блестящие темные волосы были не напудрены и падали модными локонами вдоль ее лица в форме сердечка.

– Я приехала, чтобы отдаться под ваше любящее покровительство. – В голосе Жюльетты звучала горькая ирония. – Сегодня на аббатство Де-ла-Рен напала банда, и нам с моей подругой Катрин необходимо спрятаться.

– Они убивают всех в тюрьмах. – Селеста содрогнулась. – Я не знала, что они бросились и на аббатство. Никто не говорил мне.

– Полагаю, при таких обстоятельствах считается естественным поинтересоваться состоянием дочери. Если бы кто-нибудь сказал вам о нападении, вы бы примчались на помощь?

Ее мать закусила нижнюю губу.

– Зачем ты здесь? Ты же знаешь, я не могу тебе помочь. Ты понимаешь, этот негодяй Бертольд велел мне убраться из его дома. Говорит, наступают слишком опасные времена, чтобы он рисковал, приютив маркизу. – Ее фиалковые глаза засверкали гневом. – После того, как я опустилась и позволила этому борову-буржуа лечь в мою постель, он выгоняет меня, когда я больше всего в нем нуждаюсь. Теперь я должна возвращаться в Испанию, в этот скучный дом в Андорре, пока не придумаю, что делать дальше.

Маркиза напряглась – ее взгляд упал на Франсуа, стоявшего на ступеньке позади Жюльетты.

– Кто этот мужчина?

– Франсуа Эчеле. Он привез меня сюда из аббатства.

– Так пусть он тебе и помогает. – Ее мать круто развернулась в вихре бархата, проследовала в свою спальню и хлопнула дверью.

– Удовлетворены? – бесстрастно спросила Жюльетта у Франсуа.

– Нет! – От ярости и возмущения голос Франсуа прозвучал резче. – Она несет за вас ответственность и должна заботиться о вас. – Он, прыгая через две ступеньки, взбежал наверх и распахнул дверь спальни.

Селеста де Клеман подняла широко распахнутые, изумленные глаза от саквояжа.

– Как вы смеете! Я же объяснила…

– Ей нужна ваша помощь, – резко сказал Франсуа. – Есть вероятность, что ее арестуют, если в течение нескольких дней обнаружат в Париже.

– А как же насчет меня? – спросила Селеста. – Вы знаете, насколько опасно для меня находиться здесь без протекции? Вы понимаете, сколько дворян арестовано за последнюю неделю? А теперь эти жуткие звери убивают, режут и…

– Насилуют, – закончила с порога Жюльетта.

– Ну, я уверена, что уж тебя-то не потревожили, дочь моя. – Селеста запихнула в саквояж желтую юбку из тафты. – Ты же совсем некрасивая.

Некрасивая? Какое отношение имеет внешность к тем ужасам в аббатстве? Жюльетта в изумлении смотрела на мать, вспоминая малышку Анриетту и преподобную мать. Она обернулась к Франсуа:

– А теперь мы можем идти?

Франсуа упрямо покачал головой, не сводя глаз с ее матери.

– Она ваша дочь. Возьмите ее с собой.

– Невозможно. Аристократам не выдают пропусков, чтобы они могли покинуть город. Мне пришлось пойти на сделку с этой шелудивой свиньей Маратом, чтобы получить пропуск для себя. Это несправедливо. Эта свинья думает, что я пришлю ему это, но он узнает, что меня не так легко запугать… – Она вернулась к своему занятию. – Жюльетте придется самой позаботиться о себе.

А когда она поступала иначе? Жюльетта вышла из спальни и спустилась по лестнице.

На нижней ступеньке ее догнал Франсуа.

– Она не имеет права отказывать вам. За вас обеих я уже не отвечаю! – яростно заявил он.

– Тогда оставьте нас на улице и отправляйтесь по своим делам! – Голос Жюльетты звучал столь же яростно. Странно, почему ей так больно? Встреча с матерью прошла как она и предполагала, а после событий сегодняшней ночи она должна была стать нечувствительной к боли.

Маргарита, открывая им дверь, самодовольно улыбалась:

– Я же говорила, нет смысла вам с ней видеться. Глупо было вам думать…

Дыхание с резким свистом вырвалось из груди Эчеле. Жюльетта успела уловить лишь неясное движение. Но Маргарита неожиданно оказалась прижатой к стене с приставленным к ее тощей шее кинжалом.

– Ты говорила? Я не очень-то хорошо тебя расслышал.

Маргарита взвизгнула, глядя на кинжал выпученными глазами.

Эчеле прижимал его до тех пор, пока по шее Маргариты не побежала струйка крови.

– Что ты говорила, гражданка?

– Ничего! – пискнула та. – Я ничего не говорила.

Жюльетта следила, как лицо Эчеле полыхало от бешенства. На мгновение она решила, что он сейчас всадит в Маргариту кинжал, однако Франсуа медленно опустил его и захлопнул за собой дверь.

Эчеле сунул кинжал в сапог.

– Я вышел из себя. Еле удержался. Однако нечего мне было пугать служанку, когда я хотел насадить на кинжал ее хозяйку.

– Вам не понравилась моя мать? – спросила Жюльетта. – Как это невероятно! Обычно мужчины от нее в восторге.

– У вас есть еще друзья или родственники в Париже?

Жюльетта покачала головой.

– Кто-то же должен быть. А у гражданки Вазаро?

– Опекун Катрин – Жан-Марк Андреас. У него есть дом на Королевской площади; но сейчас он там не живет.

– Не на Королевской площади, – рассеянно поправил Франсуа. Его лоб прорезали морщины. – Теперь это площадь Единства.

Матерь Божья, неужели опять? Как же теперь ориентироваться в городе? Какая глупость! И Жюльетта четко объявила:

– Королевская площадь, дом восемнадцать.

– Там есть слуги?

Жюльетта пожала плечами:

– Не знаю, а у Катрин сейчас не спросишь.

– Нет, у нее не надо спрашивать. – Взгляд Франсуа устремился к экипажу, и Жюльетта снова отметила это странно-пристальное выражение его глаз.

Дантон насмешливо взирал на них сверху.

– Маркиза отказалась помочь?

Франсуа покачал головой:

– Маркиза – стерва.

– Какая жалость! Я полагаю, тебе остается только прижать этих одиноких покинутых женщин к своей груди и позаботиться о них самому.

– Черта с два! – Франсуа открыл дверь экипажа и не то подсадил, не то впихнул Жюльетту в экипаж. На долю секунды его взгляд остановился на нежных чертах Катрин, затем он продолжал:

– Я в отчаянии, что порчу тебе удовольствие, Жорж Жак, но, когда ты почувствуешь себя готовым к действию, отвези нас на Королевскую площадь.

Губы Дантона скривились.

– Королевскую площадь? Я и впрямь считаю, что эти аристократки совратили тебя.

– Я хочу сказать, на площадь Единства. – И Франсуа со стуком захлопнул дверцу экипажа.

7

Площадь окружали тридцать шесть великолепных домов, легких и игривых, с остроконечными крышами, однако каждый отличался уникальной отделкой… и своими тайнами. За их кирпичными и каменными фасадами раскинулись восхитительные дворы и роскошные сады с фонтанами, бьющими вверх ослепительно серебристыми струями. Здесь можно было посидеть на мраморной скамье, вдыхая пьянящий аромат роз и фиалок.

Откуда мне известно об этих садах? – тупо недоумевала Катрин. Потом она вспомнила: в одном из этих домов жил Жан-Марк. Они стояли перед дверью его дома на Королевской площади, и Франсуа колотил во входную дверь, Катрин была здесь последний раз три года назад. Тогда Жан-Марк пригласил ее сюда на Рождество и преподнес ей сюрприз – великолепное голубое платье, сшитое по меркам, полученным портнихой от матери-настоятельницы. Катрин жалела, что с ними не было Филиппа и он не видел ее в этом платье, а ему нравится, когда она в голубом, и она…

Филипп.

Катрин пронзила боль, и она поспешила отгородиться от нее туманом оцепенения.

Франсуа пришлось стучать довольно долго, прежде чем дверь чуть приоткрылась и за ней появилось испуганное лицо мужчины преклонного возраста. Его худое лицо было изрезано морщинами, к блестящему розовому черепу прилипли редкие прядки седых волос. Увидев в щель Франсуа, старик сделал попытку закрыть дверь.

Франсуа рывком распахнул ее и ступил в мраморный вестибюль.

– Приготовьте две спальни. – С этими словами он втащил в дом Катрин и Жюльетту. – Эти дамы останутся здесь на несколько дней. Но для других в доме по-прежнему никто не живет. Понятно?

– Послушайте, почему вы врываетесь и… – Старик встретился взглядом с Франсуа, и слова застряли у него в горле. Он отвел глаза от молодого человека и взглянул на девушек, подняв выше массивный подсвечник с одной свечой.

– Мадемуазель Катрин?

Жюльетта выступила вперед.

– Ее покалечили, и она нуждается в уходе. Как вас зовут?

– Робер Демеро. Я старший садовник у месье Андреаса, еще присматриваю за домом, когда он в Марселе. – Старик по-прежнему не сводил глаз с Катрин. – Бедная малютка. Она такая бледная…

– Робер. – Затуманенный взор Катрин остановился на изборожденном морщинами лице. – Фиалки. Вы подарили мне белые фиалки.

Старик кивнул:

– Ребенком вы любили эти цветы.

– Они казались такими… чистыми. Словно к ним ничто не прикасалось с сотворений мира. Я думала… – Катрин покачнулась и упала бы, не подхвати ее молодой человек и не поддержи. Она не могла вспомнить, кто он. Франсуа, да, вот как его зовут. Они с Жюльеттой спорили в экипаже…

– Спальню! – коротко приказал Франсуа, поднимая Катрин на руки.

Робер кивнул и заковылял впереди через вестибюль вверх по лестнице.

Франсуа крепко прижал к себе Катрин и направился следом. Катрин увидела их отражение в зеркале, висящем на дальней стене. Она едва узнала себя, оборванную и грязную, а он отражался в зеркале крепким, смуглым – настоящим мужчиной. Катрин охватила паника. Она не должна позволять ему дотрагиваться до себя. Она не должна позволять ни одному мужчине дотрагиваться до себя. Боль. Грязь. Она никогда не станет снова чистой.

– Перестаньте дрожать. Я вас не обижу. – Низкий голос мужчины был грубым, но в его словах была такая успокаивающая сила, что Катрин расслабилась. Жюльетта шла по лестнице за ними. Если бы от этого мужчины исходила угроза, она не позволила бы ему нести ее. Если Катрин и не доверяла мужчине, державшему ее на руках, то подруге она доверяла.

Он очень сильный, как в тумане подумала она, такой уверенный. Его шея была всего в нескольких сантиметрах от ее глаз, и Катрин могла видеть, как бьется голубая жилка во впадинке. Она зачарованно смотрела на это ритмичное пульсирование. Жизнь. Его лицо было жестким, замкнутым, и эти сияющие зеленые глаза на бесстрастном лице выдавали беспокойную мужскую энергию.

Мужчина. Катрин содрогнулась – неожиданно эти горящие глаза устремились к ее лицу. С минуту он пристально смотрел на нее, потом перевел взгляд на Робера, уже одолевшего лестницу.

Минуту спустя Робер открыл третью дверь слева и провел их в спальню.

– Вы помните эту комнату, мадемуазель? Вы всегда любили ее. Здесь окна выходят в мой сад.

Да, Катрин смутно вспомнила картины на стенах, покрывало из голубого муарового шелка с лилово-серебряной каймой, декоративную тарелку севрского фарфора на стене. Когда-то она часами сидела у этого окна, наблюдая за Робером, работающим в саду.

– Боже, какая здесь затхлость! – Жюльетта пересекла комнату и распахнула створчатое окно.

– Дом закрыт уже больше года, – обиделся Робер. – Вы ведь не предупредили нас. И не можете рассчитывать, что он…

– Мне потребуется горячая вода и чистое полотно, что-нибудь для нас обеих. На чем спать и что надеть завтра. Сойдет все, что найдется, – прервала его Жюльетта. – Есть в доме еще слуги?

– Моя жена Мари. Она еще в постели и…

– Я не смогу все сделать одна для мадемуазель Катрин. – Жюльетта пошла к двери. – Идемте, поднимем вашу жену с постели.

Жюльетта снова отдает приказания, смутно подумала Катрин. Бедный Робер, надо действительно кое-что сказать Жюльетте.

– Что вы стоите и держите ее? – бросила Жюльетта через плечо Франсуа. – Положите на постель. – Жюльетта решительно вышла из комнаты.

Франсуа что-то пробормотал сквозь зубы и направился к кровати.

– Не сердитесь на нее. Такая уж она есть, – прошептала Катрин, когда он уложил ее на шелковое покрывало.

– Мегера.

– Нет, она хочет как лучше. – Катрин закрыла глаза и попыталась вернуться в успокаивающий, бездумный туман, которым сумела окутать себя в экипаже.

Из забытья ее вывел голос молодого человека:

– У вас вид трупа.

Катрин открыла глаза и увидела, что он смотрит на нее.

– Прошу прощения. Вы лежали как мертвая. Боль пройдет. Женщина и создана для того, чтобы принимать мужчину в свое лоно. Вы исцелитесь.

Катрин покачала головой. Она всегда будет нести на себе это тошнотворное пятно.

– Вы ошибаетесь.

– Нет, я прав. Не будьте дурочкой. Это была не ваша вина, и у вас нет причин стыдиться. Вы остались прежней, а то, что сделали с вашим телом, не изменило вас, вы не стали хуже.

Катрин озадаченно смотрела на него. В его глазах была та же тихая страстность, что подействовала на нее внизу.

– Вы меня слышите? У вас не отняли ничего, что имело бы какое-то значение.

– Что вы кричите на нее? – В комнату вернулась Жюльетта, неся таз с водой и чистую одежду. – Вы что, ничего не соображаете? Она достаточно настрадалась, чтобы еще вы ее изводили.

– Я не кричал.

Жюльетта уселась на кровать рядом с Катрин.

– Уходите. Мне надо вымыть ее и уложить в постель. Подождите меня внизу.

Прежде чем повернуться и выйти из комнаты, Франсуа окинул Катрин долгим спокойным взглядом.

Я не должна лежать и позволять Жюльетте ухаживать за собой, подумала Катрин. Она плохо выглядит. Темные круги под глазами делали лицо Жюльетты совсем худеньким, а глаза пугающе огромными. Руки ее, когда она опустила тряпку в таз, дрожали. Ужасы этой ночи сказались и на силах Жюльетты.

Катрин протянула руку к тряпке.

– Я могу сделать это сама.

Жюльетта отбросила ее руку.

– Лежи смирно. – Глаза ее блестели от слез. Она на мгновение крепко зажмурилась… – Матерь Божья, прости меня!

– Нет, это я должна просить прощения, – прошептала Катрин. – Я доставляю тебе столько хлопот. Я постараюсь помочь…

– Тише, – неуверенно улыбнулась Жюльетта. – Ты поможешь мне, если не будешь противиться тому немногому, что я могу для тебя сделать. У меня уже не осталось сил спорить.

Некое подобие улыбки коснулось губ Катрин.

– Как странно! Никогда бы не подумала, что услышу от тебя такое.

– Видишь, ты еще можешь улыбаться, значит, все не так ужасно. Просто полежи смирно и дай мне помочь тебе.

Катрин закрыла глаза и позволила туману сомкнуться вокруг, а Жюльетте – заботиться о ней.

– Ну и что вы собираетесь делать? – Жюльетта решительно вошла в салон почти через час и остановилась перед Франсуа. – Вы не можете оставить ее здесь одну, без защиты.

– У нее есть вы, – отозвался Франсуа. – Удивительно, вы считаете, что ей нужен кто-то еще?

– Я не настолько глупа, чтобы думать, что без вас смогу ее вывезти из Парижа. – Жюльетта встретилась глазами с Франсуа. – Ведь здесь мы не будем в безопасности, не так ли? Вы говорите, ваш Дантон – один из героев революции. Если такие всесильные личности ввязываются в то, что произошло сегодня ночью… – Она остановилась, охваченная нахлынувшими воспоминаниями, и глубоко вздохнула. – Тогда весь мир спятил. – Франсуа промолчал, и Жюльетта собралась с силами для новой атаки. – Мне надо знать, против кого я сражаюсь. Кто были эти бандиты, напавшие на аббатство? Дюпре называл их марсельцами.

– Они наемники из Марселя и Генуи. Большинство из них – тюремное отребье. Жирондисты наняли их, чтобы те, придя в Париж, защитили их от Национальной гвардии Парижской коммуны. Однако Марат, пламенный демагог, сумел переманить марсельцев, и теперь они принадлежат ему.

– А как же жирондисты?

– В монастыре вы должны были слышать о них.

– С какой стати мне интересоваться вашей идиотской политикой? Расскажите.

– Законодательное собрание управляется депутатами, принадлежащими к различным политическим клубам. В нем, по сути, три основные партии. Жирондисты – умеренные республиканцы, поначалу они были самыми влиятельными. Они хотят сохранить и конституцию, и монархию, чтобы легче было перейти к идеальной республике. Якобинцы – ярые республиканцы, они одолеют жирондистов и не остановятся ни перед чем, впрочем, как и другие партии.

– А что такое Парижская коммуна?

– Она сыграла свою роль в революции. Большинство в ней – кордельеры. Они контролируют Национальную гвардию и, стало быть, Париж и требуют самых суровых мер против врагов революции. – Франсуа криво усмехнулся. – Они опираются на парижское простонародье. Угроза мечом для них более убедительна, чем пламенные речи ораторов.

– Дюпре – кордельер? Франсуа кивнул.

– Жан Поль Марат руководит Парижской коммуной, а Дюпре – его агент.

– А к какой партии принадлежит ваш великий Дантон?

– Он глава кордельеров. – Молодой человек поспешно продолжал:

– Но он не относится к радикалам. Он верит только в то, что будет лучше для революции.

– А зверское убийство женщин – это прекрасно для революции? – Жюльетта отмахнулась от протестов Франсуа. – Я могу обратиться за защитой к жирондистам?

– Они горячие патриоты, много говорят, да вот делают мало.

– Очевидно, мне нечего рассчитывать ни на одну из ваших правящих партий. Они и друг друга передавят. Нам с Катрин придется самим защищать себя. – Жюльетта нахмурилась. – Вы должны устроить так, чтобы никто нас здесь не обнаружил. И постараться найти для нас возможность как можно скорее покинуть Париж.

– Да что вы! И зачем же мне все это делать? Вам посчастливилось, что я вообще счел возможным вмешаться.

– Я не считаю, что мне посчастливилось. – Жюльетта сжала руки. – Кто-то должен заплатить за страдания тех женщин. Вы должны заплатить.

– Почему?

– Потому что вы были в аббатстве. Вы видели это зверство. – Девушка мрачно усмехнулась. – Есть и еще причина, по которой вам надо помочь нам! Сегодня я убила негодяя, изнасиловавшего Катрин. Думаете, ваша коммуна спокойно отнесется к тому, что вы помогли убийце одного из ее членов?

Франсуа развернулся на каблуках и зашагал к двери.

Жюльетта бросила ему вслед:

– Поговорите с этим стариком, Робером. Не помешает, если вы пригрозите ему.

– У меня нет привычки запугивать стариков.

– По-моему, вы привыкли запугивать всех, кто встает на вашем пути.

Франсуа помедлил у двери.

– Старик не опасен. Похоже, он привязан к вашей подруге.

– Страх сделает его язык более осторожным, чем привязанность.

– Какой у вас мягкий характер, гражданка.

– Катрин мягкая. Разве это спасло ее? – Жюльетта потерла пальцами виски и устало сказала:

– Я никому не могу доверять по-настоящему. Все теперь по-другому, не так ли?

Франсуа с минуту смотрел на нее.

– Да. – Он отвернулся. – Я переговорю с Робером.

Молодой человек вышел, а Жюльетта почувствовала, как силы оставляют ее: голова кружилась, перед глазами все медленно плыло. Она протянула руки и схватилась за стоящий рядом стол. Она не должна поддаваться слабости. Катрин нуждается в ней, и, видит бог, больше рассчитывать ей не на кого. Франсуа Эчеле в любой момент может от них отказаться. Дантон будет помогать только в том случае, если его сможет уговорить Эчеле. Жан-Марк Андреас неизвестно где обитает, в то время, когда Катрин нуждается в нем. Эти чужаки никак не связаны с Катрин, но у Жан-Марка были по отношению к ней определенные обязательства. Почему же он не приехал за ней в аббатство до этого чудовищного преступления?

Приступ гнева ненадолго прогнал усталость. Ей бы продержаться еще чуть-чуть, поговорить с Мари и Робером и подыскать себе спальню. Она вымоется и заснет. Для завтрашнего дня ей понадобятся силы.

Жюльетта взяла со стола подсвечник и уже направилась к двери, как вдруг ее внимание привлекло мерцание красок. Жюльетта резко остановилась, устремив взгляд на стену слева от двери.

– Танцующий ветер! – Она подошла ближе к картине.

Сейчас она написала бы ее лучше, но и та попытка была неплоха. И все же картина не так прекрасна, как пейзажи Франсуа Буше, Дуайена, бытовые сценки Оноре Фрагонара и других художников, чьи работы украшали стены. Жюльетта озадаченно нахмурилась, оглядывая салон. Все здесь говорило об изысканности вкуса его хозяина. Тогда зачем Жан-Марк Андреас повесил на видное место ее картину? Жюльетта тревожно повела плечами. Если уж на то пошло, зачем она написала ее для него? Он ведь хотел иметь настоящий Танцующий ветер, а не его изображение. Жюльетта говорила себе, что ей только хотелось как-то выразить свою благодарность Жан-Марку за то, что он устроил ее в аббатство, но, может, ею двигало что-то другое? А может, тревожат память дни и ночи в гостинице, когда она за ним ухаживала? Неужели этой картиной она хотела напомнить о себе?

Чепуха. Ее просто поразило его лицо, и она подумывала написать его портрет. И ничего больше. Она уплатила свой долг, и они теперь квиты. Жюльетта быстро вышла из комнаты, вернув Танцующий ветер в темноту.

– Пристроил своих бездомных овечек? – спросил Дантон, когда Франсуа добрался до экипажа.

Тот коротко кивнул.

– Похоже, ты не рад, что отделался от них.

– Не тут-то было! Жюльетта де Клеман только что изволила сказать, что убила одного из людей Дюпре, прежде чем покинуть аббатство.

Дантон тихонько присвистнул.

– Значит, мы помогли не только врагу революции, но и убийце ее героя. – Он коротко рассмеялся. – Признаюсь, я уважаю нашу маленькую аристократку. У нее есть когти, и она жаждет ими воспользоваться.

– Против нас.

– Известно, что Дюпре идет на сделки. Ты мог бы выдать, навести его на их след в обмен на то, что он позабудет о нашем участии в их побеге.

Франсуа вспомнил беззащитность Катрин Вазаро, выражение ее лица перед приходом Жюльетты. Он хорошо знал, каково ей придется в руках Дюпре.

– Итак?

Франсуа забрался на козлы и сел рядом с Дантоном.

– Ты хочешь, чтоб над нами на волоске висел дамоклов меч и в любой момент Дюпре опустил его на нас? Он не должен ни о чем знать. Разумнее вывезти их из Парижа в безопасное место.

Дантон бросил на Франсуа проницательный взгляд.

– А мы оба – разумные люди, не так ли? – Его губы скривились в иронической усмешке. – А иначе почему мы оба здесь? – Дантон взмахнул кнутом, и лошади рванулись вперед. – Поступай как знаешь. Но если ты потянешь меня за собой, я отрекусь от тебя.

– Как Петр от Иисуса?

– Именно.

Франсуа медленно покачал головой.

– Нет, ты бы от меня не отрекся.

– Ты так считаешь?

– Ты мог бы проклясть меня, проломить мне дубиной голову, но не оставил бы меня. – Франсуа бросил на Дантона взгляд и тихо сказал:

– Как по-твоему, почему два года назад я пришел именно к тебе по прибытии в Париж? Все знают, какой ты верный человек, Жорж Жак.

Дантон повел плечами.

– В жизни не все так просто. Бывает, что в час испытаний верность отказывает.

Франсуа ничего не ответил.

– Послушай меня, ты, упрямый идиот. Я такой же, как и все другие люди. Меня одолевают страх, усталость и жадность. А кто лучше тебя может знать, насколько продажным я могу оказаться? Не доверяй мне. Не доверяй никому.

Франсуа лишь улыбнулся.

Дантон вздохнул:

– Отлично. Как ты собираешься вывозить их из Парижа?

Эчеле взглянул на Дантона.

– Что-нибудь да придумаю.

– Что ж, тогда поторопись со своим обычным замысловатым планом. И кто только выдумал, что баски – простой народ? Ты же никогда не пойдешь прямым путем, если отыщешь извилистую тропу.

– Извилистая тропа бывает не такой скучной и в итоге оказывается более безопасной.

Дантон покачал головой и подстегнул лошадей.

– Сгинула и не оставила следов гражданка Справедливость, – сообщил Пирар Дюпре. – Я послал людей обыскать прилегающие деревни. Но не волнуйтесь, мы найдем ее.

– Я и не волнуюсь. Пешком эта стерва далеко уйти не могла.

Пирар поигрывал цепочкой с золотым кулоном. В его толстых пальцах с обкусанными ногтями прекрасное женское украшение выглядело пугающе хрупким. Дюпре взял кулон себе. Подержал в ладони, как бы взвешивая.

– Вы нашли его рядом с Мальпаном? В склепе?

– Под его телом, – уточнил марселец. – Видите, кровь запеклась на этой штучке.

– Что-нибудь еще?

– Картину с намалеванным аббатством. – Пирар хохотнул. – Наваждение какое-то – все это в склепе монашки. У нее, должно быть, не в порядке с головой, если она рисует в склепе, правда, гражданин?

– Да. – Голос Дюпре звучал рассеянно. Он рассматривал украшение. Цепочка так изящна и тонка, что достойна шейки принцессы, подумал он.

– Картину бросить в фургон для коммуны вместе с другими трофеями из аббатства?

– Что? Да-да, валяй!

– А украшение?

Рука Дюпре властно сжала тончайшую цепочку. Этот кулон, наверное, принадлежал девочке из славной семьи, привыкшей к обществу королей и королев. Если он отдаст его, кулон скорее всего будет расплавлен или украден, чтобы украсить толстую шею жены какого-нибудь владельца магазина. Такое украшение заслуживало лучшей доли.

– Забудь о нем. Я найду ему лучшее применение.

Пирар лукаво усмехнулся.

– И мы увидим его на груди той маленькой актрисы?

Дюпре метнул на Пирара презрительный взгляд. Неужели он не понимает, что такая добыча должна быть отдана человеку, достойному ее? Камилла Кадо занимала в его жизни тайное и темное место. Пирар был не только дурак, но и оскорбительно фамильярен. Таким он стал с тех пор, как его избрали лейтенантом в войске Дюпре. Надо что-то делать с этим парнем.

– Нет, я не собираюсь дарить его Камилле. – Он велит почистить его, починит цепочку и отполирует золото так, чтобы оно заблестело, как в ту пору, когда его могли носить в Версале. – Я подарю его единственной женщине во Франции, безупречной настолько, чтобы с честью носить его.

– И кто же она?

Дюпре вынул из кармана отделанный кружевом платок и стал тщательно стирать пятно застывшей крови на веточке сирени, выгравированной на золотой поверхности.

– Моя мать.

Катрин пронзительно кричала.

Жюльетта вскочила с постели и только на середине комнаты проснулась, не сразу поняв, где она. Что это могло быть теперь?

У двери спальни Катрин, которую Жюльетта оставила приоткрытой, стоял Робер Демеро. Он заломил руки.

– Мадемуазель Катрин, она не…

– У нее жар. – Жюльетта пробежала мимо старика. – Я займусь ею. Идите назад в постель.

– В постель? – спросил Робер высоким, удивленным голосом. – Моя Мари и я садились ужинать, когда услышали крики мадемуазель Катрин.

Ужинать? Значит, полумрак, окутывающий коридор, был не рассветом, а сумерками. Они проспали целый день.

Катрин снова закричала.

– Вы мне не нужны. – Жюльетта распахнула дверь. – Принесите супа и вина мадемуазель Катрин, как покончите с ужином. – Она захлопнула дверь, стук ее отозвался пульсирующей болью в висках.

Катрин застонала, повернулась на другой бок, но не проснулась.

Жюльетта подбежала к постели.

– Окна открыты. Ты что, хочешь, чтобы все соседи узнали о нас? Проснись! – Она схватила Катрин за плечи и резко встряхнула ее. Веки Катрин затрепетали, открыв дикие блестящие глаза, и все раздражение Жюльетты тут же растаяло. – Ты теперь в безопасности. Во всяком случае, настолько, насколько возможно в этом городе безумцев.

– Жюльетта? – прошептала Катрин. – Мне снился сон… – Она содрогнулась. – Но ведь это было наяву, не так ли?

Жюльетта села на постель рядом с подругой.

– Это было наяву.

– Они сделали мне больно. – Голос Катрин звучал недоуменно, как у ребенка. – Так же, как Анриетте и сестре Матильде?

– Да.

Жюльетта сжала руку Катрин.

– Они разорвали мою одежду, а потом разорвали… меня.

– Да. – Пальцы Жюльетты крепче стиснули ее руку. – Но ты жива, а я убила того негодяя.

– Убийство. – В глазах Катрин заблестели слезы. – Это смертный грех. Я заставила тебя совершить смертный грех.

– Нет, не ты. Я сама так решила.

– Не правда, это я виновата. Ты бы никогда…

– Я хотела это сделать, – прервала ее Жюльетта. – И сделала с наслаждением. Жаль, что я не смогла убить их всех.

– Ты это серьезно?

– Серьезно, – свирепо заявила Жюльетта. – Я хочу, чтобы они все были мертвы. Чтобы все они горели в аду. Неужели, по-твоему, я должна простить их? Ты собираешься отпустить грехи мерзавцу, который тебя изнасиловал?

– Я… не хочу о нем думать. – Катрин обратила взгляд на окно. – Я не хочу думать ни об одном из них.

Жюльетта замерла. Они?

– Катрин, сколько мужчин… тебя?

Голос Катрин звучал еле слышно:

– Двое.

Жюльетта задохнулась от ярости, кровь бросилась ей в голову, застучала в висках.

– В склепе был только один.

– Перед ним был другой. Он ушел после того… – Голос Катрин оборвался. – А второй остался. Он вонзался в меня снова и снова, пока я…

– Ш-ш-ш. Спи. – Жюльетта заключила ее в крепкие объятия. – Теперь он ничего и никому не сделает. Он мертв.

– Он снился мне. Он насиловал меня. Мне было очень больно. Он смотрел на меня, но у него не было лица. – Катрин трясло. – Не было лица!..

– У него было лицо. Просто в склепе слишком темно, чтобы его разглядеть.

– Они были тенями. Будь у них лица, я бы по их выражению поняла, почему они делают это со мной, какой в этом смысл. – Катрин тяжело дышала. – А потом я почувствовала, что у меня тоже нет лица. Я была чем-то, что используют и отбрасывают. И неважно, что они со мной делали, потому что я уже была так измазана, что просто не могла стать более грязной, более вонючей…

– Это не правда, – оборвала ее Жюльетта. – Ты не виновата.

– Какая разница! Долг женщины – сохранить себя в чистоте для мужа. Неужели ты думаешь, что какой-нибудь мужчина возьмет в жены женщину, которой так воспользовались?

Жюльетта заколебалась. Она не могла солгать Катрин, сказав ей, что это не имеет значения. Мир не был ни добр, ни справедлив к женщинам, а мужчины в отношении целомудрия были особенно несправедливы.

– Нет необходимости, чтобы кто-то знал об этом. В Версале применялись разные способы, с помощью которых женщины обманывали женихов, заставляя поверить, что те взяли в жены девственницу. Мы могли бы…

– Я не смогла бы. Я и так уже достаточно запятнана, чтобы добавлять к моему греху еще и ложь. Кроме того, я теперь никогда не выйду замуж. – Глаза Катрин закатились, как у животного в смертельном ужасе. – Не хочу, чтобы кто-нибудь снова ко мне притрагивался.

Жюльетта пыталась сглотнуть комок в горле.

– Никто не собирается причинять тебе боль. А теперь попытайся уснуть. Робер принесет суп и вино.

– Я не голодна. Ты ведь меня не оставишь? – прошептала Катрин, закрывая глаза. – Я боюсь снов…

Жюльетта считала, что после такого страшного потрясения для Катрин было естественным желание спрятаться, однако она принимала сон с такой готовностью, что это вызывало беспокойство.

Неожиданно Катрин открыла встревоженные глаза.

– Жюльетта, а тебе они не причинили боль? Ты спаслась, и они не успели…

Кровь.

Преподобная мать, стоящая на коленях перед трибуналом.

Золотой потир для святого причастия.

Изнеженная рука Дюпре, машущая мужчине в красной шапке.

Жюльетта стряхнула воспоминания и улыбнулась Катрин.

– Разумеется, нет. Неужели ты думаешь, что меня так легко поймать?

Катрин расслабилась.

– Нет, я так не думала. Ты бы никому не позволила напасть на себя. Ты такая сильная.

Кровь.

Жюльетта погладила Катрин по волосам.

– Ты тоже сильная, Катрин. Ты переживешь это.

– Он так и сказал. – Катрин говорила едва слышно.

– Кто?

– Тот мужчина, Франсуа.

Эчеле не произвел на Жюльетту впечатление человека, раздающего слова утешения. Скорее он считал, что каждый человек должен переносить несчастья с той же стойкостью, какая была присуща его характеру.

– Стало быть, он разумнее, чем я думала.

– Он был сердит. Я не знала, почему…

– Не беспокойся об этом. – Жюльетта встала. – Ни о чем не волнуйся. Я посижу в кресле у тебя в комнате и…

– Он исчез. – Катрин схватилась за высокий ворот ночной рубашки. – Мой медальон. Его нет!

Холодный пот страха прошел по спине Жюльетты. Как же прошлой ночью она не заметила, что медальона нет на шее Катрин? Если Дюпре найдет его рядом с телом в склепе, то у него в руках окажется портрет Катрин! Она не должна поддаваться панике. Украшение могло быть потеряно где угодно, и, даже если его найдут, миниатюру могут не обнаружить. Застежку на медальоне найти было трудно, а шов на нем был почти не виден.

– Я люблю свой медальон. Я хотела носить его всю жизнь, а теперь его нет.

Катрин, по-видимому, не связала опасность потери с трупом в склепе, а Жюльетта не собиралась привлекать к этому ее внимание.

– Я напишу тебе другую миниатюру.

– Это будет другая. – Катрин закрыла глаза и отвернулась. – Ничего уже не будет по-прежнему.

Жюльетта опустилась в кресло и устало откинула голову на высокую спинку. Она пожалела, что не может поспорить с подругой, но какие можно найти слова, если та говорила правду?

Над ее кроватью горела свеча – мерцающая капля золотистого топаза в бархатной темноте. Как мне научиться писать пламя? – сонно подумала Жюльетта. Несколько раз она пыталась это сделать, но пламя как живое трепетало, вздымалось вверх и опадало, его язычок колебался от малейшего дуновения воздуха. И цвет его непрестанно менялся – от янтарного к золотому, от тревожно-красного к бледно-желтому. Нет, игра свечи ей неподвластна. Портреты…

– С вами все в порядке?

Глубокий мужской голос, хриплый от напряжения, раздался откуда-то из-за пламени.

Взгляд Жюльетты метнулся к лицу позади свечи. Высокие интригующие скулы, дерзкие черные глаза, этот прекрасный циничный рот.

Жан-Марк!

Жюльетту охватила безумная радость – столь же инстинктивная, сколь и озадачивающая. После всех этих лет ожидания он был здесь, рядом!

– Что вы молчите?

Жюльетта села на постели. Резкий тон его голоса моментально вырвал ее из полусонного забытья, и она бросилась в атаку:

– Почему вы не приехали за ней? Вы за Катрин в ответе, и с вашей стороны было недопустимо…

– Тише. – Пальцы Жан-Марка дрожали, когда он прижал их к ее губам. – Ради всего святого, не набрасывайтесь на меня. Я только что из аббатства, я считал, что вы обе погибли. Я помчался сюда и… Значит, Филипп прибыл вовремя?

– Филипп?

– Я послал Филиппа в… – Голос Жан-Марка оборвался при виде озадаченного лица Жюльетты. – Боже, он не приехал за вами!

– Я же сказала, никто не приезжал за Катрин. – Жюльетта свирепо смотрела на Жан-Марка. – Вы дали этим негодяям изнасиловать ее. А если бы они еще успели убить ее, это все было бы по вашей вине. Ежедневно приезжали экипажи и увозили учениц, но за Катрин никто не явился.

Жан-Марк был потрясен.

– Изнасиловали? – Яркий оливковый цвет его лица стал серым в свете свечи. – Господи, это… дитя.

– Они насиловали старух и детей.

– А как же вы? С вами все в порядке?

– Как со мной может быть «все в порядке» после того, что я видела?..

– Проклятие! Жюльетта, они вас обидели?

– Катрин изнасиловали двое мужчин, и она…

– Вы уже рассказывали о Катрин. Я спрашиваю о вас. – Жан-Марк схватил Жюльетту за плечи и заставил посмотреть ему в глаза. – Скажите мне, вас изнасиловали?

– Нет.

Дыхание с хрипом вырвалось из груди Жан-Марка, и он ослабил хватку на плечах девушки.

– И на том спасибо. Меня и так корежит чувство вины – не хватало, чтобы еще и с вами случилась беда.

– Вины у вас больше чем достаточно. Почему вы не приехали?

– У меня были срочные дела в Тулоне. Когда пришло письмо от преподобной матери, я заехал в Вазаро и послал Филиппа в аббатство за вами и Катрин. Он должен был приехать много дней назад и вывезти вас оттуда.

– Возможно, у него тоже были «дела», и он не счел благополучие Катрин достаточно важным, чтобы тратить на нее свое драгоценное время.

– Не знаю, почему его нет. – Губы Жан-Марка сжались в полоску. – Но я намерен отыскать его.

– Зачем? Вы опоздали на два дня. – Жюльетта почувствовала слезы на глазах и заморгала, пытаясь справиться с собой и не заплакать. – Они причинили ей такую боль, Жан-Марк!

– Я знаю. – Жан-Марк пристально посмотрел на девушку. – Я буду сожалеть об этом до конца своих дней. Теперь все, что я могу сделать, – это попытаться как-то исправить причиненный вред. Вы уверены, что с вами ничего не случилось?

– Ничего существенного. – Жюльетта нахмурилась. – Ах да, забыла! Мне пришлось убить бандита.

Еле заметная улыбка тронула суровые черты Жан-Марка.

– Вы не считаете важным убийство человека?

– Он был негодяем. Он насиловал Катрин.

Улыбка слетела с лица Жан-Марка.

– Сожалею, что вы лишили меня этого удовольствия.

– Там был и другой. Если узнаете, кто он, сможете убить его.

Жан-Марк поклонился.

– Какое великодушие, Жюльетта! А теперь поведайте, как вам удалось спастись от резни в аббатстве.

Девушка коротко рассказала ему о происшедшем и о помощи Франсуа Эчеле и Дантона.

– Франсуа Эчеле… – задумчиво пробормотал Жан-Марк. – Я перед ним в долгу.

– Уверяю вас, он помог нам очень неохотно.

– Охотно или нет, он спас вас.

– Верно. – Жюльетта откинула одеяло и выпрыгнула из постели в белой ночной рубашке с высоким воротом и длинными рукавами. – Нам надо поговорить. Пойдемте на кухню, я поищу вам что-нибудь поесть.

– И мне будет даровано прощение?

В голосе Жан-Марка за насмешкой скрывалась глубокая усталость и печаль. Жюльетта впервые заметила темные тени под его глазами и слой пыли, покрывавший элегантный темно-синий плащ. Она неожиданно ощутила острое желание оберечь его. Ее гнев и возмущение вдруг испарились.

– Вы любите Катрин. И никогда не причинили бы ей вреда. Просто по глупости вы доверились легкомысленному Филиппу.

Легкая улыбка тронула его губы.

– Я и забыл ваш острый язычок. Помнил только… – На мгновение Жан-Марк замолчал, глядя на Жюльетту. – Как любезно с вашей стороны не подозревать меня в злом умысле, а только в глупости!

– Но вы сами обязаны были приехать за ней. Какие дела могли быть важнее этого, что вы…

– В прошлом году Национальное собрание конфисковало у меня для своего флота восемь кораблей, – прервал ее Жан-Марк. – Я надеялся спасти часть своих грузов, что оставались на складах в Тулоне, прежде чем эти все пожирающие ублюдки заграбастают и их. В тот момент это показалось мне очень важным.

– Восемь кораблей? Но это же очень много!

– Они бы забрали все, если бы я, предвидя это, не отослал большую часть флота Андреасов в чарлстонскую гавань два года назад.

– Вы знали, что они заберут ваши корабли?

Жан-Марк мрачно кивнул:

– О да, при первой же возможности или под любым предлогом. Большинство блистательных членов их Национального собрания так же продажны, как аристократы, которых они свергли. Единственный способ справиться с ними – подкупить их или уклониться от обязательств.

Жюльетта вздрогнула.

– Похоже, мир полон воров и убийц. Франсуа пытался объяснить мне, почему напали на аббатство, но я так и не смогла этого понять. И никогда не пойму.

– Как можно понять безумие? – пояснил Жан-Марк. – Бог мне свидетель, Жюльетта, я послал Филиппа отвезти вас обеих в Вазаро, потому что в Париже было неспокойно. Если бы я только предположил, что на аббатство может быть совершено нападение, а вам грозит опасность, я бы примчался сам. – Его губы скривились. – Вы правы, я поступил глупо.

– Может быть, вы не так уж и виноваты. – Жюльетте было больно слышать, как он бичует себя.

– Вы смягчились? – Жан-Марк покачал головой. – Вина лежит на мне, и вы вправе сердиться. – Он протянул руку к крутому локону на левом виске Жюльетты. – Под шипами у вас притаилось нежное сердце.

Кончик его указательного пальца слегка касался щеки Жюльетты, поглаживая шелковистую прядь. Какое наслаждение ощущать эту дивную кожу! Он старался не дышать, боясь выдать свое волнение.

– Вздор! – отрезвил Жан-Марка голос Жюльетты. Глаза Жан-Марка притягивали ее взгляд.

– Не показывайте своего сердца и никогда не позволяйте мне видеть вашу слабость, Жюльетта.

– Я не… понимаю, о чем вы говорите.

– Знаю, что не понимаете. – Жан-Марк цинично улыбнулся и отпустил локон – тот тут же свернулся в крутой завиток. – Один бог ведает, зачем я это говорю. Должно быть, угрызения совести и потрясение делают меня таким растерянным. Обещаю вам, отдохнув, я снова стану самим собой и вы найдете во мне готового к бою противника.

– Противника? – Жюльетта пожала плечами. – У меня нет желания с вами сражаться.

– Вы сражались со мной с первой встречи, – мягко произнес Жан-Марк. – Все это – часть игры.

– Игры?

Жан-Марк направился к двери.

– Не теперь.

– Я не понимаю и десятой доли того, о чем вы говорите. Вы меня ужасно злите. – Жюльетта поспешила к нему, увидев, что он открывает дверь. – И вы сейчас не можете уйти. Я поищу вам что-нибудь поесть, а потом мы должны поговорить о Катрин.

– Сию минуту у меня нет ни малейшего желания обсуждать что-либо. Я сейчас слишком устал, чтобы есть или думать, – твердо объявил Жан-Марк. – С тех пор, как я покинул Тулон, я скакал день и ночь и уверен, что половина грязи с этой дороги все еще липнет ко мне. Я собираюсь вымыться и проспать следующие двенадцать часов.

– Двенадцать часов! Вы не можете этого сделать! Нам надо обсудить, что делать дальше с Катрин!

– Моя дорогая Жюльетта. – Ласковый тон не скрывал стальной решимости в его голосе. – Хорошо бы вам сразу уяснить, что я поступаю только так, как хочу, и питаю отвращение к словам «не можете».

Это она могла понять, с неохотой признала Жюльетта. Она и сама не любила этих слов.

– Я тоже, но если бы вы…

– Завтра. Спокойной ночи, Жюльетта. – Дверь за Жан-Марком тихо закрылась.

Жюльетта забралась в постель и медленно натянула на себя одеяло. Она забыла, что Жан-Марка невозможно заставить что-то сделать против его воли.

Жюльетта повернулась на бок, и ее пронзило острое возбуждение, навалилась истома, сладко заныло внизу живота. Он здесь! Красивый, блистательный и такой же таинственный и загадочный, каким она его помнила. Ей хотелось протянуть руку и дотронуться до необычной линии его скул, до крепких мышц его бедер.

Дотронуться? Жюльетта тут же поспешила найти приемлемое объяснение своему желанию. Ею движет лишь любопытство художницы к строению и линиям мужского тела.

Жюльетта закрыла глаза и приказала себе спать.

Руки Жан-Марка, когда он стоял, глядя на Катрин, медленно сжались в кулаки. Зачем он здесь? Ему следовало отправиться прямиком в постель, как он и сказал Жюльетте. Он не собирался будить Катрин и встречаться с ней до завтрашнего утра. И все же он у ее кровати.

Катрин никогда не обвинит его в преступной небрежности. Она так похожа характером на его отца. И так же молча будет страдать и погибнет прежде, чем произнесет хоть слово осуждения.

Жан-Марк знал, почему он здесь. Он хотел убедиться, что все не так страшно, что Катрин не уничтожена насилием. Этого подтверждения он не получил. От хрупкой бледности Катрин щемило сердце. А Жюльетта не утратила своей живости, некстати подумал он.

Жюльетта!

Судьба вновь привела ее под эгиду его власти, как это уже случилось в гостинице много лет назад. И черт побери! – ее уязвимость защищала Жюльетту от него так же, как когда-то оберегало от него ее четырнадцатилетие. Это почти заставило. Жан-Марка поверить в ангела-хранителя невинных мира сего.

Почти. Катрин также была невинна, но ангелы не защитили ее.

Жан-Марк протянул руку и ласково погладил светлые волосы Катрин, разметавшиеся по подушке. Он оказался не тем опекуном, каким хотел бы видеть его отец. Он всегда был слишком занят, слишком нетерпелив, все время торопился с места на место. Даже когда Катрин приезжала домой из аббатства, он уделял ей лишь мимолетное внимание.

Жан-Марк, пытаясь справиться с болезненным комком в горле, отвернулся. Самобичевание теперь не поможет. Слава богу, что Катрин и Жюльетта остались живы!

Они должны примириться с тем, что произошло, и найти способ продолжать жить.

8

Филипп Андреас явился на следующий день ранним утром. Он был бледен, трезв и испытал бесконечное облегчение, когда Жан-Марк сообщил ему, что Катрин и Жюльетте удалось спастись от резни.

– Ты имеешь полное право сердиться, Жан-Марк, – с несчастным видом сказал Филипп. – Когда по приезде в город я услышал об этой бойне в аббатстве, я почувствовал… Ты не можешь винить меня больше, чем я сам виню себя.

– Еще как могу, черт побери! Матерь Божья, что могло тебя так задержать?

Филипп вспыхнул, и его зубы впились в нижнюю губу. Жан-Марк изумленно уставился на него.

– Женщина?!

– Одна из цветочниц. Она была… я думал, это не очень важно. Всего несколько ночей.

Жан-Марк зло рассмеялся.

– Господи, надеюсь, твои игры с цветочницей стоили того, что случилось с Катрин. – Он сжал зубы. – Ты не можешь просто извиниться и забыть об этом, Филипп. Почему, черт тебя побери, ты не сделал так, как я тебе велел? Я же специально заехал в Вазаро!

– Я не думал, что такое может произойти, – просто ответил Филипп. – Ты же знаешь, у нас в Вазаро все спокойно, и кажется, что никакой войны и революции просто не существует.

– Будь ты проклят, я же наказал тебе выехать немедленно и… – Жан-Марк замолчал. И что он на него кричит? Ему следовало самому ехать прямо в аббатство. Филипп был так далек от революционных бурь в своем Эдеме, что, несомненно, не понимал, какой вред может причинить его отсрочка. У Жан-Марка такого оправдания не было. Он уже имел опыт общения с фанатиками и вымогателями из Национального собрания, равно как и с умирающими с голоду бандами, бродившими по улицам города и сельским дорогам.

– Ладно, что сделано, то сделано. А теперь попытаемся подумать о будущем. Жюльетта сообщила, что им помог человек по имени Франсуа Эчеле – он соратник Жоржа Жака Дантона. Я хочу увидеться с ним. Отыщи его и привези сюда.

– Ты думаешь, это разумно? Дантон публично заявил, что одобряет массовые убийства и сам им способствует. В Париже меня уже просветили.

– Нам необходима помощь, а у Эчеле есть причины нам ее предоставить. Филипп замялся:

– Могу я сначала увидеть Катрин? Я хочу сказать ей, как сожалею…

– Не думаю, что она захочет вас видеть. – В дверях стояла Жюльетта, обвиняюще глядя на Филиппа. – Я помню вас. Вы Филипп, а я Жюльетта де Клеман.

Филипп кивнул и поклонился.

– Я тоже помню вас, мадемуазель. Не могу сказать…

– Почему, ради всего святого, вы не приехали за ней?

Филипп вспыхнул:

– Меня… задержали.

– А Катрин изнасиловали.

– Жан-Марк сообщил мне. Не могу передать, насколько я сожалею…

– Ступай, Филипп, – велел Жан-Марк. – Я хочу, чтобы Эчеле был здесь еще до обеда.

Филипп снова поклонился Жюльетте и быстро выскользнул из салона.

Жюльетта повернулась к Жан-Марку.

– Вы послали за Эчеле? Хорошо. А почему вы не… Куда вы смотрите?

– На вас.

– У меня что, грязь на лице? – Девушка подняла руку к щеке. – Я сегодня утром скоблила пол и…

– Скоблили пол?

– Почему бы и нет? Робер и Мари уже не первой молодости, а других слуг в дом мы брать не должны. Я хорошо скоблю полы. В аббатстве я постоянно это делала. – Она отняла руку от щеки. – Потом смою. Одно пятнышко не имеет значения.

– Не имеет. – Жан-Марк вряд ли бы увидел грязь на лице Жюльетта, будь оно все забрызгано ею. Он видел расцвет ее девичества. Ее кожа – розы со сливками, нежная, благоухающая юностью и свежестью. Прошлой ночью свет свечи озарял ее спутанные блестящие кудри и любопытные карие глаза. Храбрая и нетерпеливая, стояла она в своей белой ночной рубашке с высоким воротом и длинными рукавами. А этим утром яркий солнечный свет, струившийся сквозь окна, открывал Жюльетту во всей обольстительной красе. Надетое на ней ветхое шерстяное платье охватывало ее тонкую талию и плотно облегало небольшую высокую грудь, подчеркивая ее девичью прелесть. Жюльетта была среднего роста, но казалась выше. В ее осанке чувствовалась уверенность в себе. Походка ее была легкой и грациозной.

Господи, да он хочет обладать ею! Его затопило вожделение. Он постарался сесть на ближайший стул. Вот вам и щит ее невинности.

Жюльетта дерзко взглянула в лицо Жан-Марку.

– Знаете, вам следовало выслушать меня вчера ночью.

– Я не привык, когда от меня чего-то требуют. Гораздо лучше я реагирую на просьбы. – Жан-Марк слегка улыбнулся. – Вам следовало сказать: «Жан-Марк, прошу вас» или «Жан-Марк, будьте любезны». Тогда я бы не отказался выслушать вас.

Щеки Жюльетты запылали.

– Ваши любовницы, может, и говорят вам «прошу вас», но от меня вы этого никогда не услышите.

– Нет? – Брови Жан-Марка удивленно поднялись. – Какое несчастье! В таком случае, боюсь, что вы получите от меня меньше, чем ожидаете.

– Я ничего не хочу от… – Жюльетта замолчала и глубоко вздохнула. – Я уже поняла, что вы любите играть словами, наносить удар, отступать и смотреть, что получится, правда?

– Разве? – Жан-Марку хотелось бы видеть Жюльетту менее вызывающей и более уязвимой. Ему трудно было помнить о ее недавних страданиях, ощущая только болезненный физический отклик. Когда же он сможет встать со стула? Его элегантные панталоны вот-вот лопнут.

Жюльетта прижала руки к груди.

– Я никогда не знаю, о чем вы думаете. Сейчас даже хуже, чем тогда, когда мы были в гостинице.

– Зеркало. Так вы тогда определили мое лицо. – Жан-Марк вскинул голову. – Галерея зеркал.

– Вы смеетесь надо мной! Я найду способ узнать вас, – не сдавалась Жюльетта.

– Могу предложить ряд чарующих способов достижения этой цели, однако до этого радостного часа предлагаю попробовать «пожалуйста».

Жюльетта поспешно отвела глаза.

– Нет, я бы не смогла… – Она осеклась. – Что вы намерены делать с Катрин?

Жан-Марк почувствовал отвращение к себе. Что с ним происходит? Девушка в опасности, а он думает только о себе, жаждет близости с Жюльеттой. Мысленно он уже не раз и наслаждался ею.

– Я вывезу Катрин из Парижа как можно скорее. В Вазаро она будет в безопасности.

Проклятие! Не может же он помышлять о том, чтобы держать Жюльетту в Париже, где она будет постоянно подвергаться риску попасть в лапы революционеров-якобинцев или жирондистов.

– Не уверена, что Катрин когда-нибудь будет в безопасности. – Жюльетту пробрала дрожь. – Вы не знаете Дюпре?

– Нет, я видел его пару раз в каком-то из клубов с Маратом, но нас так и не представили друг другу. – Глаза Жан-Марка сузились при взгляде на лицо Жюльетты. – Однако вы явно очень хорошо с ним знакомы? Что произошло в аббатстве Де-ла-Рен, Жюльетта?

– Я рассказывала вам о Катрин.

– Но не о Жюльетте.

Девушка отвела глаза.

– Не о чем тут рассказывать.

– Что случилось в аббатстве? Я должен знать.

– Зачем вы задаете мне все эти вопросы? Самое важное – это Катрин.

Жан-Марк помедлил.

– Хорошо, поговорим о Катрин. Вы беспокоитесь, что Дюпре может проследить ее до Вазаро?

– Если он узнает, что она – ученица из аббатства. Он не допустит, чтобы остались свидетели преступления, способные опровергнуть его обвинения против монахинь.

– Что ж, тогда надо сделать так, чтобы он не узнал. Как только будет безопасно, Катрин уедет в Вазаро.

– Она должна отправиться немедленно. Ей надо уехать от всего, что напоминало бы об аббатстве. Вы не понимаете. – Зубки Жюльетты впились в нижнюю губу. – Здесь я боюсь за нее. В последние два дня она похожа на привидение и ходит как во сне. Всех она отталкивает, даже меня.

– Со временем она придет в себя. Я не могу отправить ее через кордоны, пока это не будет безопасно.

– Что же делать?

Жан-Марк покачал головой:

– Понятия не имею. Мне надо изучить ситуацию, а потом подумать об этом.

– Подумать? Да сделайте же что-нибудь!

– Я послал за Эчеле.

– Позовите меня, когда он придет. Я пойду к Катрин. Она сегодня снова не притронулась к завтраку, и я должна уговорить ее поесть. – Она помедлила и спросила:

– Почему вы сохранили ее?

– Что, простите?

– Мой Танцующий ветер. – Жюльетта показала на стену, где висела картина. – Конечно, она прекрасно написана, но ей не хватает мастерства, присущего другим полотнам салона.

Взгляд Жан-Марка устремился к картине.

– Мне она нравится. Мне приятно видеть ее, когда я приезжаю в Париж.

– Потому что это изображение Танцующего ветра?

– Возможно, под своим «зеркалом» я так же сентиментален, как мой отец, в том, что касается семейных сокровищ.

Жюльетта скептически посмотрела на Жан-Марка.

– Вы не верите, что у меня сентиментальная душа?

Девушка проигнорировала его вопрос и сама спросила, не знает ли он, где может быть статуэтка.

– Никто не знает. Она таинственно исчезла в тот день, когда толпа вынудила королевскую фамилию оставить Версаль и отправиться в Париж. Ходят слухи, что королева спрятала ее во дворце или на его территории, чтобы уберечь от революционеров.

– Что ж, почему бы и нет? – резко спросила Жюльетта. – Статуэтка принадлежит королеве. Все остальное у нее отняли. Почему бы ей не сохранить Танцующий ветер?

– Скажем так, она не насытила этих добрых господ из Национального собрания. Кое-кто из них желал бы использовать Танцующий ветер в качестве символа революции.

– У них предостаточно символов. А у нее теперь ничего нет.

– По-прежнему верны монархии? – Улыбка Жан-Марка исчезла. – В наше время это опасная позиция. На вашем месте я бы пересмотрел ее.

– Меня не волнует ни монархия, ни республика. Мне наплевать на политику. Я была бы вполне довольна, если бы меня оставили в покое в аббатстве, если бы этим негодяям-убийцам не понадобилось на нас набрасываться.

– Не могу себе представить вас в монашеском облачении.

– Я не говорила, что хочу стать монахиней. Мне надо было, чтобы меня оставили в покое и не… Ох, вы опять надо мной смеетесь! – Жюльетта отвернулась от картины. – Вас, кажется, не очень огорчает исчезновение статуэтки. Разве она вам больше не нужна?

– Нужна. Я обещал своему умирающему отцу позаботиться о возвращении статуэтки нашей семье. – Жан-Марк помедлил. – Если я проявляю терпение, то обычно получаю то, что хочу.

– А я нетерпелива.

Жан-Марк улыбнулся.

– О, но я тоже, малышка! Однако надо взвесить ценность того, чего хочешь, отметая раздражение, вызванное ожиданием.

У Жюльетты перехватило дыхание – она поняла, что Жан-Марк говорил уже не о статуэтке. Девушка сделала отчаянную попытку вернуться к прежнему разговору:

– Глупо не понимать, что для Катрин надо что-то сделать именно сейчас.

Жан-Марк иронически улыбнулся.

– Сожалею, что не могу последовать вашему замечательному совету. Как, должно быть, восхитительно сознавать, что ты всегда прав!

– Я не всегда права. – Жюльетта направилась через салон к двери. – Впрочем, почти всегда.

– Что это такое? – Жюльетта в недоумении смотрела на кучу свертков, которые Робер притащил в комнату Катрин спустя три часа.

– Одежда. Месье Филипп вернулся и находится в салоне вместе с месье Эчеле.

– Филипп! – Взгляд Катрин метнулся к Жюльетте. – Ты не говорила мне, что Филипп здесь.

– Я собиралась сказать тебе об этом позже.

– Месье Филипп сказал, что взял на себя смелость приобрести несколько предметов гардероба для вас и мадемуазель Катрин. – Робер улыбнулся Катрин, складывая свертки на диван с подушками у окна. – Судя по всему он не одобряет платья моей Мари.

– Но где он их достал всего за несколько часов? – Жюльетта развернула сверток и вынула шелковое платье цвета корицы. Низкий вырез обрамляла затейливая золотая вышивка, на три четверти рукава были отделаны тонким кружевом. Платье было не хуже, чем те, что ей доводилось видеть в Версале, и Жюльетта знала, как много часов работы уходило на вышивку. Розе Бертен, любимой портнихе королевы, требовалось несколько недель, чтобы сотворить такое платье. Хотелось бы знать, как он умудрился найти портниху, настолько любезную, чтобы обделить кого-то из своих заказчиц, отдав это платье Филиппу.

– О, дамы всегда очень любезны с месье Филиппом! Сказать господам, что вы присоединитесь к ним, как только переоденетесь?

– Нет. – Жюльетта направилась к двери. – Я и так прилично одета. Для меня вполне сгодится платье вашей жены.

Робер кивнул.

– Я так и думал. И сообщил месье Андреасу, что вы сейчас же спуститесь к ним.

Жюльетта остановилась и подозрительно посмотрела на садовника.

– Как умно с вашей стороны! Робер мягко улыбнулся.

– Вам нечего меня бояться, мадемуазель Жюльетта. Я никогда никому не скажу, что вы из аббатства.

– А что вы знаете о том, что произошло в аббатстве?

– Только то, что слышал на рынке.

– И что именно?

– Весь Париж говорит о массовых убийствах. Я никогда не скажу ничего такого, что могло бы повредить мадемуазель Катрин. Я никогда не поверю в этакую клевету о ней или о монахинях. К тому же у меня не вызывают симпатии эти надутые вожди революции, приказывающие говорить всем «ты» вместо «вы» и называть себя «гражданином», тогда как я все шестьдесят лет своей жизни считал вполне удобным обращение «месье».

– Благодарю вас, Робер. – Жюльетта почувствовала симпатию к старому слуге. – Сейчас нелегко кому-либо довериться. – Она позвала с собой Катрин, сказав, что Филипп хочет ее видеть.

– Нет! – Катрин резко села в постели, щеки ее пылали, глаза наполнились слезами. – Отошли его отсюда.

– Катрин, я признаю, что он был…

– Я не стану с ним встречаться. Я больше не хочу его никогда видеть. Не приводи сюда Филиппа, Жюльетта. Не заставляй меня…

– Я не собираюсь заставлять тебя делать то, чего тебе не хочется. – Жюльетта бросила на подругу встревоженный взгляд. – Я скоро вернусь.

– Только не приводи его с собой. Не позволяй ему увидеть меня. Он… – Катрин замолчала, по щекам ее катились слезы. – Силы небесные, прости меня! Я знаю, ты терпеть не можешь, когда я плачу. Но я, кажется, не могу остановиться. Извини, что я для тебя такая обуза.

– Никакая ты не обуза и, если хочешь плакать, плачь на здоровье. У тебя для этого есть причины.

Глаза Катрин светились, как сапфиры под дождем, когда она прошептала:

– Пожалуйста, не принуждай меня встречаться с ним, Жюльетта.

– Я не стану приводить его сюда. – Жюльетта повернулась к Роберу:

– Позовите свою жену, пусть посидит с мадемуазель Катрин вместо меня.

Старик кивнул.

– Моя Мари всегда любила мадемуазель Катрин. Она хорошо позаботится о малютке.

– Прекрасно. – Жюльетта уже была на середине коридора.

– К моему возвращению покормите ее, вымойте и успокойте.

– Мы постараемся выполнить по крайней мере два из этих заданий, мадемуазель.

Ни страха, ни поспешного повиновения. Старик оказался храбрее, чем казалось на первый взгляд, с уважением подумала Жюльетта и, обернувшись, улыбнулась Роберу.

– А я позабочусь обо всем остальном.

Жюльетта горделиво выпрямилась и проследовала вниз по ступенькам в салон на встречу с тремя мужчинами.

Однако в золотом салоне были только Франсуа Эчеле и Филипп Андреас. Они стояли в неловком молчании и были так же чужды друг другу, как павлин и пантера.

Это зрелище позабавило Жюльетту, и она помедлила у двери. Филипп, с блестящими золотыми кудрями, сияющий, как закат, был в алом шелковом камзоле, жемчужно-серых панталонах и начищенных черных сапогах. Эчеле, одетый в черный костюм из саржи неопределенного покроя, нес свою свирепость, как пантера перед прыжком, так что надетое на нем казалось чем-то совершенно несущественным. Интересно.

Жюльетта кашлянула. Франсуа круто развернулся.

– Позвольте довести до вашего сведения, мадемуазель, что я не люблю, когда за мной посылают. Я не подручный конюха, обязанный повиноваться вашим приказаниям. – Глаза пантеры, подумалось Жюльетте, – сплошные черные зрачки и мерцающая угроза. – Если я и решу помочь вам, то не потому, что вы этого требуете.

– Нам необходимо было поговорить с вами, – отозвалась Жюльетта. – И это вовсе не я посылала за вами, а Жан-Ма…

– О, месье Эчеле! – Неожиданно рядом с Жюльеттой возник Жан-Марк и лениво направился к Франсуа. – Как мило с вашей стороны, что вы пришли! Я Жан-Марк Андреас, и мне хотелось бы выразить вам свою сердечную признательность за услугу, оказанную вами моей кузине и мадемуазель де Клеман.

– Месье Андреас. – Франсуа поклонился, настороженно глядя на Жан-Марка. – Обстоятельства сложились так, что я не мог поступить иначе.

– И я уверена, что он всеми силами постарался бы избежать этого, – сладким голосом произнесла Жюльетта. – Полагаю, мы должны быть благодарны ему за то, что он не отослал нас к своему другу-мяснику.

– Уверяю вас, мадемуазель де Клеман не хотела вас обидеть, – выступил в защиту девушки Филипп. – Она просто потрясена ужасами, через которые ей пришлось пройти…

Жюльетта ощетинилась.

– Я устала и зла, но не собираюсь падать в обморок только из-за того, что этот человек сверлит меня злобным взглядом.

Франсуа неожиданно улыбнулся.

– Да уж, я думаю, нечто значительно большее заставит вас потерять сознание.

– Я тоже так считаю, – сухо заметил Жан-Марк. – Не кажется ли вам, что пора отбросить разногласия. Ваши слова Катрин не помогут, Жюльетта.

Франсуа быстро подошел к окну и встал, глядя на улицу.

– Филипп утверждает, что проехать через сторожевые посты без нужных документов почти невозможно, – произнес Жан-Марк в спину Франсуа. – Вы можете достать нам бумаги?

– Нет.

– А Дантон может?

– Вероятно. Но не станет рисковать. Во всяком случае, сейчас.

– Почему? – спросила Жюльетта.

– Слишком опасно. Помимо регулярной стражи, у Дюпре на каждом посту по меньшей мере один свой человек, и никогда не знаешь, где и когда он появится, чтобы лично проверить бумагу. Жоржа Жака не должны связывать с вами, иначе он потеряет все, чего добился.

– И чего же? – поинтересовался Жан-Марк.

– Поддержки жирондистов. Если Национальный конвент потеряет их, власть захватят радикалы-экстремисты вроде Марата и диктатора Робеспьера, тогда начнется массовый террор.

– Мне нет дела до этих жирондистов! – заявила Жюльетта. – Я хочу, чтобы Катрин уехала из Парижа. Что вы можете сделать?

– Ждать.

– Я не могу ждать. Медлить нельзя!

Франсуа повернулся к ней лицом.

– В таком случае незачем было убивать марсельца.

Девушка напряглась.

– Они нашли его?

– О да, нашли! И обыскивают окрестности, ищут его убийцу. Жорж-Жак говорит, что Дюпре был в высшей степени недоволен. Он любит, чтобы все было чисто и аккуратно.

– Сомневаюсь, чтобы эти слова можно было применить к резне. – Жюльетта покусывала нижнюю губку. – Он знает, кто убил эту свинью?

– Он подозревает гражданку Справедливость.

– И больше никого?

Франсуа покачал головой.

Стало быть, Дюпре не нашел медальон, с облегчением подумала Жюльетта.

– Шпага. Дюпре знает, что я забрала ее. – Лоб девушки пересекла морщинка. – Но у него нет уверенности, что Катрин была в склепе. Он видел ее всего минуту в колокольне… Может, он вспомнит, что ее не было во дворе во время суда.

– У Дюпре отличная память на мелкие подробности. Сегодня утром он назначил награду за обе ваши головы и дал полное описание вас.

– Гражданка Справедливость? – удивился Жан-Марк.

– Мадемуазель де Клеман, – объяснил Франсуа. – Под этим именем Дюпре знает ее.

Взгляд Жан-Марка с неожиданной настойчивостью устремился на Жюльетту.

– Почему гражданка Справедливость?

– Дюпре счел забавным наградить меня этим прозвищем. Но это неважно. – Жюльетта нахмурилась. – Стало быть, Дюпре не знает, что мы в Париже.

Франсуа кивнул:

– Именно поэтому безопаснее будет подождать.

– Подождать чего?

– Жорж-Жак собирается уговорить Марата выслать Дюпре из города как можно скорее. А Дюпре – единственный человек, который может узнать вас.

– Помимо целого двора мужчин, которые там в это время были. Вы же узнали.

– Марсельцы в тот момент были больше заняты, чем я.

Приступ тошноты подступил к горлу Жюльетты. Она вспомнила, чем занимались мужчины во дворе монастыря.

– Да, очень заняты.

– Они и сейчас заняты. – Франсуа сжал губы. – Уверен, что через несколько дней события в аббатстве вольются в общий красный туман.

Взгляд Жюльетты метнулся к его лицу:

– Боже правый, еще? Франсуа кивнул:

– В то утро, покинув аббатство, они отправились на Ла-Форс. Убили принцессу де Ламбей, насадили ее голову на пику и отнесли в Тампль – показать Марии-Антуанетте.

Жюльетта сглотнула горечь. Она знала эту хрупкую женщину. Ее мать всегда ненавидела нежную принцессу, дарившую королеве свою любовь и преданность еще с детства.

– Незачем было ей об этом рассказывать, – упрекнул Франсуа Филипп. – Видите, как она расстроилась?

– А королева? – спросила Жюльетта. – Они убили королеву?

– Нет, Тампль хорошо охранялся. Никому из королевской семьи не причинили вреда.

Жюльетта почувствовала некоторое облегчение. Королева и Людовик-Карл по-прежнему были живы.

– Как, должно быть, были разочарованы эти мясники! Франсуа старался не встречаться взглядом с девушкой.

– Марат не позволит услать Дюпре, пока не убедится, что тот сделал свое дело. Вы не должны и шагу ступить из дома, пока существует хоть малейшая возможность встретиться с ним.

– А подкуп возможен? – спросил Жан-Марк.

– Не сейчас. Быть может, позже.

– Значит, нам придется оставаться в Париже, пока Дюпре не отошлют? – Жюльетта пыталась хоть как-то привести мысли в порядок. – Не нравится мне это. Вокруг площади слишком много жилых домов, и наше пребывание здесь недолго останется секретом. Независимо от того, насколько осторожными мы будем.

Жан-Марк с минуту раздумывал.

– Я могу попросить Робера распустить слух о том, что Филипп приехал из Вазаро, чтобы помочь своим двум сестрам, вынужденным бежать из своего дома на севере после захвата пруссаками Вердена.

– Это возможно, – отозвался Франсуа. – При условии, если в отношении женщин не будет предпринято официального расследования. – Он повернулся к Филиппу:

– Вы останетесь здесь, чтобы придать правдоподобие этой истории?

Филипп кивнул:

– Конечно. Я пробуду здесь сколько нужно.

– Катрин не захочет, чтобы вы здесь были, – заявила Жюльетта. – Она не желает вас видеть.

– Я постараюсь не попадаться ей на глаза. – Голос Филиппа звучал твердо. – Но мое место здесь – помочь Жан-Марку и Катрин…

– Пока сойдет и эта история, – заметил Жан-Марк. – Вы дадите мне знать, Эчеле, если появится какая-то опасность?

– Заверяю вас, что ни Жорж-Жак, ни я не желаем, чтобы этих женщин арестовали. Это поставит нас в крайне неловкое положение. – Франсуа повернулся к двери:

– Я сообщу вам, когда Дюпре покинет Париж.

– Подождите, – задержала его Жюльетта. – Этого недостаточно. Филипп – чужой в Париже, и, кроме того, может стать известно, что подопечная Жан-Марка жила в аббатстве. Это вы должны придать правдоподобие нашему присутствию здесь. Раз вы работаете на Дантона, то вас должны знать. Заходите с визитом по крайней мере через день.

– У меня нет времени на…

– Заходите так часто, как будет возможно, и не задерживайтесь надолго. – Жюльетта насмешливо улыбнулась. – И наденьте свою трехцветную кокарду, чтобы все знали, как верны правительству живущие в этом доме.

Франсуа встретился взглядом с девушкой.

– Мне нет нужды носить свои убеждения на шляпе.

– Это вам не повредит. Не волнуйтесь, мы хотим видеть вас не больше, чем вы – нас. – Улыбка Жюльетты исчезла. – Да, и на досуге поразмышляйте над тем, почему вы оказались в аббатстве Де-ла-Рен.

Франсуа с минуту молча смотрел на нее.

– Я могу иногда заходить, если буду поблизости.

Он повернулся и вышел из салона.

– Подождите. – Жюльетта последовала за Эчеле в вестибюль. К своему удивлению, она обнаружила его у закругляющейся лестницы.

– Как она? – понизив голос, спросил Франсуа, смотря вверх.

– Плохо. Она видит сны и просыпается с криками. Она не ест и… – Жюльетта постаралась взять себя в руки. – Тот человек, которого я убила, кто он был?

– Марселец. Его звали Этьен Мальпан.

– Вы знаете, как он выглядел?

– Да.

– Опишите его.

– Он мертвец.

– Очень смешно.

– Я нахожу, что смерть придает некую анонимность внешности. Почему вам вдруг стало так интересно знать, как он выглядел?

– Было темно, и Катрин не видела, кто на нее набросился. Она сказала, что у них не было лиц, и это ее тревожит.

– И вы пытаетесь придать им лица ради нее? – С минуту Франсуа молчал. – Этьен Мальпан был светловолосым, около сорока лет, крупным, полным мужчиной.

– Я помню, он был большой. А какого цвета у него были глаза?

– Не помню.

– Так узнайте.

– Я что, должен пойти на кладбище и, если его еще не похоронили, велеть поднять ему веки?

– Ей нужно лицо с глазами. А вы не производите на меня впечатление чрезмерно брезгливого человека.

Франсуа покачал головой:

– Вы что, никогда не сдаетесь?

– Ей нужно лицо.

Франсуа открыл дверь.

– Вы сделаете это?

– Отстаньте от меня!

В высоком вестибюле эхом отозвался звук захлопывающейся двери.

– Вам следует быть поосторожнее. Он опасный человек.

Жюльетта обернулась и увидела Филиппа.

– Почему вы так уверены?

– Пытаясь разузнать, где живет Эчеле, я немного расспросил о нем. Номинально он агент и клерк Дантона, но не это его основная обязанность.

– Меня это не удивляет, он не похож на клерка.

– Он собирает информацию для Дантона.

– Шпион?

– И, кроме того, он непредсказуемо опасен. За последние два года Эчеле дрался на пяти дуэлях, причем с людьми, которых Дантон счел удобным убрать с дороги.

И это сообщение не удивило Жюльетту.

– Меня он не вызовет на дуэль. И у меня нет никакой важной информации для него.

– Две из этих дуэлей произошли из-за женщин. Предполагают, что Эчеле соблазнил их, чтобы вынудить свою жертву дать ему право выбора оружия. – Филипп покачал головой. – Все это не слишком благородно.

Жюльетта не могла представить Эчеле в роли соблазнителя. От Франсуа, при всей его физической привлекательности, исходила честность, казавшаяся несовместимой с такого рода интригами.

– А вы разве лучше в этом отношении? Как еще могли вы получить те платья, что Робер принес в мою комнату?

– Это другое дело, – возразил Филипп. – Я просто объяснил мадам в магазине, что мне нужно.

Жюльетта поняла, что он верит собственным словам. Филипп всего-навсего очаровывал, улещал, нежно улыбался – и дело было сделано.

– И в каком магазине вы их приобрели?

– У Жюли Ламартин. Я вспомнил, что Жан-Марк пользуется им, чтобы одевать свою… – Филипп осекся, затем в замешательстве продолжал:

– Она начнет шить для вас полностью новый гардероб, как только я привезу ей ваши нынешние мерки.

Он ходил в магазин, куда Жан-Марк посылал свою любовницу. Жюльетта ощутила короткую боль. Нет, она просто устала и сбита с толку. У всех богатых людей есть любовницы, причем у куртизанок лучше вкус, чем у жен. Будет отлично, если портниха оденет Катрин до ее отъезда из Парижа.

– Завтра я вам приготовлю мерки Катрин.

– И свои тоже.

– Я прекрасно обойдусь одним из платьев Мари.

– Мои сестры не должны быть плохо одеты.

Жюльетта обвела взглядом его безупречный костюм и невольно улыбнулась.

– Прекрасно, вы получите также и мои мерки. – И Жюльетта заторопилась было к Катрин, как вдруг услышала за спиной голос Жан-Марка:

– Жюльетта!

Она обернулась.

– Да?

– Почему гражданка Справедливость?

Жюльетта поспешно отвела взгляд.

– Я же сказала вам – неважно.

– Вот как? Я начинаю задумываться над тем, что вы вообще считаете важным.

– Мою живопись. Катрин.

– И больше ничего?

– Ничего.

Губы Жан-Марка раскрылись в легкой улыбке, а в выражении его лица появилось что-то одновременно интимное и вызывающее. Жюльетта неожиданно физически ощутила его присутствие – ширину его плеч, крепкие мускулы его ног под облегающими панталонами, плоский живот. Она зачарованно смотрела на Жан-Марка, не в силах отвести глаз.

– Мы должны попытаться по-настоящему расширить ваш кругозор. – Жан-Марк отвел взгляд от Жюльетты и ушел в салон.

Девушка облегченно вздохнула, как будто его присутствие мешало ей дышать.

– Вы спрашивали, примет ли она меня?

Жюльетта совсем забыла о Филиппе и его просьбе.

– Я по-прежнему хотел бы сказать ей, как мне стыдно… – Филипп умоляюще смотрел на девушку.

– Стыдно? Давайте я расскажу вам, что это такое. – Рука Жюльетты стиснула дубовые перила лестницы. – Катрин так переполняет это чувство, что она не станет смотреть вам в глаза. Я не могу заставить ее понять, что стыдно должно быть виноватому, а не жертве. По той же причине она считает, что вы благородный человек с такой чистой душой, что сочтете ее отвратительной.

– В таком случае позвольте мне заверить ее, что это не так. – Филипп сделал еще один шаг к лестнице. – Позвольте сказать ей, что это я виноват.

– Она вам не поверит. Неужели вы так мало ее знаете? Она увидит ваш стыд и решит, что это отражение ее собственного стыда.

– Скажите ей… Ничего. Я ведь ничего не могу сказать, правда?

– Ничего. – Жюльетту тронуло отчаяние на лице Филиппа. Все говорили, что он уговорит любую женщину, но она считала себя неподвластной его чарам. – Возможно, через несколько дней вы сможете с ней поговорить.

Лицо Филиппа просветлело.

– И вы скажете мне, если что-то понадобится для вас сделать? Я буду счастлив услужить вам обеим.

– Если что-то понадобится, я вам скажу. – Поднимаясь по лестнице, Жюльетта спиной чувствовала его тоскливый взгляд.

Павлин и пантера, размышляла она. И, подавляя их обоих, мерцало загадочное зеркало – Жан-Марк Андреас.

Дойдя до верхней ступеньки, Жюльетта резко остановилась и посмотрела вниз.

– Краски и холст.

Филипп был поражен.

– Что?

– Если мне придется сидеть здесь какое-то время, у меня должны быть краски и холст. Вы позаботитесь об этом?

Жюльетта, не дожидаясь ответа, пошла по коридору к комнате Катрин.

– Месье Жан-Марка нет дома. Будьте добры подождать в салоне, пока я скажу мадемуазель Жюльетте, что вы пришли. – Робер принял от Франсуа шляпу и перчатки. – Я полагаю, она наверху в…

– Нет.

Сегодня Франсуа был совершенно не в настроении выслушивать нападки Жюльетты де Клеман. Он явился сюда прямо из Национального конвента, ему и без того было достаточно тошно от разговоров о последних массовых зверствах Дюпре. Франсуа не знал, почему пришел сюда именно сейчас. У него не было ни малейшего намерения повиноваться приказу Жюльетты и часто появляться на Королевской площади. И тем не менее прошло всего два дня с тех пор, как он вышел отсюда, хлопнув дверью. И все же раз уж он здесь, то можно побыть тут какое-то время.

– Проводите меня в сад.

Робер кивнул.

– О, вы хотите повидать мадемуазель Катрин? Конечно, месье. Сюда, пожалуйста.

Робер направился через переднюю, а Франсуа замешкался. Желания видеть Катрин Вазаро у него тоже не было. Он слишком зачерствел, чтобы испытывать к кому-либо жалость или сожаление, считая, что эти чувства в нем похоронила революция. Однако Катрин Вазаро наполняла его странным острым желанием успокоить и защитить ее.

Эчеле медленно последовал за стариком к застекленным двойным дверям, ведущим в сад.

Катрин Вазаро сидела на мраморной скамье у фонтана, журчащего в центре зала. Ее руки покоились на коленях. Франсуа смутно осознал, что одета она во что-то мягкое и голубое, а солнечный свет, струясь по ее светло-русым волосам, золотит их, образуя вокруг головы сияющий нимб.

– Это месье Эчеле, – мягко сказал Робер, останавливаясь перед девушкой. – Он пришел навестить вас, мадемуазель Катрин.

– Вот как? – Катрин подняла глаза от сложенных на коленях рук. – Франсуа. Вас ведь зовут Франсуа?

– Да. – Молодой человек стоял, глядя на Катрин, а Робер вернулся в дом. Девушка выглядела еще более хрупкой, чем в тот вечер, когда Франсуа видел ее в последний раз. Под глазами у нее залегли темные тени. – Вы ничего не едите?

– Нет, я немного ем. – Катрин снова опустила взгляд на свои руки. – Теперь я вспоминаю. Вы были сердиты на меня. Почему?

– Я не сердился. – Франсуа опустился на мраморную скамью по другую сторону дорожки. – Ну, может быть, чуть-чуть.

– Почему?

– Вы сдались. А вы никогда не должны сдаваться. Неважно, как это больно, надо терпеть. Это единственный способ выжить и отомстить за себя. Катрин подняла на него глаза.

– Я не хочу мести.

– Еще как хотите! – резко сказал Франсуа. – Это вполне по-человечески – жаждать мести. Любой бы… – Он замолчал, увидев, что девушка смотрит на него так, словно он говорит с ней на незнакомом языке. Она казалась нежным созданием из страны, где не было места таким, как Дюпре, не было компромиссов, борьбы за власть, кровавых массовых убийств.

Франсуа отвел взгляд от Катрин, обуреваемый предчувствием, что она погибнет. Этот мир был нетерпим к мягкости. Всепрощение считалось слабостью.

– Я… извините меня. – Голос Катрин звучал нерешительно. – Я снова рассердила вас, правда?

– С чего бы вам заботиться о моем самочувствии? Ради всего святого, позаботьтесь о себе!

Катрин нервно сжимала и разжимала руки на коленях.

– Это больше, чем гнев. Вам… больно.

– Вздор.

Казалось, девушка не слышала этих слов.

– Сад помогает. В последние несколько дней я прихожу сюда и сижу здесь часами. Солнечный свет на лице, щебет птиц на деревьях… Иногда я закутываюсь в тишину и отгоняю боль. – Ее лицо засияло нежной улыбкой. – Возможно, сад помогает и вам.

Господи, она исходит страданием и при этом все же пытается прогнать тревогу, которую ощущает в нем! Франсуа неожиданно осознал, что Катрин сама как этот сад, освещенный солнцем и все же склоняющий ветви перед резким порывом ветра и трепещущий каждым листиком под дуновением воздуха. Он чувствовал, как безмятежность охватывает его, успокаивая принесенную в сад боль.

Франсуа сидел молча, глядя на девушку с тем же выражением недоумения и интереса, что и она на него. Он вдруг понял, что ему хочется здесь сидеть, смотреть на Катрин Вазаро и позволить покою и тишине вытеснить тревоги и смятение окружающего мира. Но он уже выбрал для себя поле битвы.

Франсуа резко поднялся.

– Благодарю. Я не останусь в вашем саду. Вы, сидя здесь, можете отгораживаться от мира, но мне есть что делать со своей жизнью.

На лице девушки промелькнуло непонятное выражение, и она снова опустила взгляд на руки.

С минуту Франсуа смотрел на нее, и его сердце рвалось от необъяснимой ярости.

Встреча в вестибюле с Жюльеттой де Клеман не улучшила его настроения.

– Я все думала, когда вы соизволите навестить нас, – заявила Жюльетта. – Мы могли бы…

– Голубые.

Жюльетта моргнула.

– Что?

Франсуа взял со столика свою шляпу, перчатки и повернулся к входной двери.

– У Этьена Мальпана были голубые глаза.

– Ах так, значит, вы все же сходили на кладбище. – Жюльетта помедлила. – А как насчет второго мерзавца? Вы можете узнать, кто он?

– Вы не довольствуетесь одним? В резне в аббатстве участвовало более сотни.

– А у Катрин каждую ночь кошмары. Ее мучает мысль, что у этих насильников не было лица. И она не сможет их узнать. – Губы Жюльетты сжались. – Кроме того, я тоже хочу знать, кто это был.

– Одно лицо я вам уже описал. – Франсуа открыл дверь. – Расследование может не только занять несколько месяцев, но и возбудит подозрение среди людей Дюпре.

Дверь уже закрывалась, когда Жюльетта окликнула Франсуа:

– Я уже сказала, что не стану…

– Спасибо.

Эчеле настороженно посмотрел на девушку, но не увидел в ее лице насмешки.

– Я знаю, что вы не обязаны были делать это ради Катрин, – просто сказала Жюльетта. – Я могу подождать, пока выяснится имя второго негодяя.

– Рад слышать, что сделал для вас что-то приятное.

– О, конечно! – Глаза Жюльетты неожиданно задорно блеснули. – Но вы не сделали всего. У вас на шляпе нет кокарды и…

Грохот захлопнувшейся двери оборвал последние слова девушки.

9

– Жан-Марк, мне надо с вами поговорить.

Жан-Марк поднял глаза от документа. На пороге его кабинета стояла Жюльетта. Изумрудно-зеленый цвет ее платья великолепно контрастировал с ее бело-розовой кожей и буйными темными шелковистыми кудрями, ниспадающими на ее плечи. Карие глаза с поволокой мягко поблескивали. Жан-Марк намеренно избегал Жюльетту в течение прошедшего месяца. Каждая встреча с ней выбивала его из рабочего ритма. И снова ее яркая жизненная сила пронзила его чувственным током. Все его существо желало ее сейчас, немедленно. Гладить, ласкать ее удивительную кожу, зацеловать ее всю, победить эту девчонку в страстной любовной игре. Он старался справиться с нахлынувшим возбуждением.

– Не говорите мне, что вы заняты. – Жюльетта прошла к столу. – Вы работаете днем и ночью, и у меня не было возможности поговорить с вами. За этот месяц вы даже ни разу не поужинали со мной и Филиппом.

Жан-Марк откинулся в кресле.

– Моя дорогая Жюльетта, эти проклятые якобинцы, опираясь на парижскую чернь, победили в Национальном конвенте, и я пытаюсь сделать все возможное, чтобы не дать им украсть мое добро. – Он улыбнулся. – Однако я не знал, что по мне скучают. Возможно, если бы вы сказали: «Прошу вас, Жан-Марк», я…

– Я полагаю, что Катрин ждет ребенка.

Жан-Марк замер.

– Нет.

– Боюсь, что это так. У нее на две недели задержались месячные. – Жюльетта горько улыбнулась. – Уж, кажется, бог достаточно послал ей испытаний, мог бы избавить от этого. Что вы собираетесь предпринять?

– Я должен подумать об этом.

– Подумать? Катрин просто утопает в стыде. Она каждую ночь просыпается с криком.

– Я сказал: мне надо подумать.

Жюльетта подошла на шаг ближе.

– А вы не думаете, вдруг она поймет, что у нее будет ребенок, и тогда покончит с собой? Вы хотите, чтобы такое случилось?

Жан-Марка охватил гнев.

– А что я должен делать? Найти на задворках грязную старуху, чтобы вытравила ребенка из ее чрева? Вам не приходило в голову, что убить ребенка – значит, прикончить Катрин?

– Не говорите глупостей! Катрин никогда не примирится с убийством своего младенца, но нельзя же заставить ее пройти через еще больший стыд. – Жюльетта помедлила. – Вы должны найти ей мужа.

– Да неужели? И кого же?

– Откуда мне знать? Это ваша забота. Это вы были слишком заняты и не позаботились приехать, когда она нуждалась в вас. Теперь вы и должны ей помочь.

Жан-Марк удивился:

– Вы предлагаете мне принести себя в жертву на алтарь брака?

– Боже правый, да нет же! Она вас так боится: стоит вам нахмуриться – ее уже всю трясет. Она закроется, как веер, еще до первого месяца вашего венчания.

– Я не великан-людоед, и я не принимаю вашего… – Жан-Марк замолчал. – Но если не за меня, то, возможно, она могла бы…

– Нет! – Жюльетта тут же поняла, о ком подумал Жан-Марк. – Вы думаете о Филиппе. Она за него не выйдет.

– Почему бы и нет? Она всегда была к нему привязана.

– Да она его обожает! Она просто по уши влюблена в него. Вспыхивает при одном упоминании его имени.

– Стало быть, решено. Филиппу пора жениться, и для них обоих это будет выгодный брак. Филипп всегда любил Вазаро и по-прежнему будет прекрасным управляющим.

– Решено? Вы с ним это даже не обсудили.

– Я немедленно поговорю с ним. Уверен, никаких проблем не будет. Филиппу Катрин нравится, и он, похоже, вполне готов искупить…

Жюльетта непреклонно покачала головой:

– Кто угодно, только не Филипп.

– Вы несете какую-то чушь, – нахмурился Жан-Марк. – Филипп будет обращаться с ней с величайшей нежностью.

– Вы что, меня не слушали? Она любит этого красивого павлина, но не может себе позволить даже находиться с ним в одной комнате!

– Я поговорю с ней. – Жан-Марк направился к двери. – Это блестящий выход из положения.

– Господи боже, ей же больно! Как вы можете ждать от нее разумного поведения! – кинулась вслед за ним Жюльетта. – Вы не должны говорить с ней о том, что она ждет ребенка!

Жан-Марк остановился, положив руку на ручку двери.

– Вы уверены, что она не знает?

Жюльетта кивнула:

– Катрин сама как ребенок. Вы не должны говорить ей это. Она согласится с тем, что ей надо выйти замуж, чтобы скрыть свой позор, но она не должна знать, что замужество прикрывает еще что-то.

– Такое все равно выйдет наружу.

– Возможно, скоро ей станет лучше, тогда и скажем! – в отчаянии воскликнула Жюльетта, и ее глаза заблестели от непролитых слез. – Ей ведь должно стать лучше, правда?

Жан-Марк был странно тронут. Матерь Божья, он привык думать только о ее силе, а она еще ребенок, который лихорадочно себя ищет.

– Мы сумеем помочь ей, – постарался он утешить Жюльетту.

– Вы ведь не станете говорить с Катрин о Филиппе? Она только горше будет плакать.

– Я подожду до разговора с Филиппом.

– Не понимаю, зачем вам согласие Филиппа, когда вы все равно распоряжаетесь его жизнью. – Голос Жюльетты звучал особенно язвительно. – Разве все не поступают так, как хотите вы?

Жан-Марк подавил улыбку.

– Так оно и бывает, однако все же надо проявлять и некоторую вежливость. Я поговорю с Филиппом, потом с Катрин.

Жюльетта покачала головой.

– Вы совершаете ошибку.

Жан-Марк хмурился, спускаясь по лестнице к Филиппу и Жюльетте, ожидавшим его в вестибюле.

– Я же говорила, что ваш разговор с Катрин будет без толку, – сказала Жюльетта, прочитав неудачу по его лицу. – Надо было меня слушать.

– Крайне утомительно для меня выслушивать вас, – сухо произнес Жан-Марк. – Поражаюсь, как это монахини могли терпеть вас больше двух лет.

– Они считали меня карой, полезной для их душ.

Неожиданная улыбка прогнала раздражительность с лица Жан-Марка.

– Я тоже так считаю.

Трудно сердиться на мужчину, способного улыбаться после своей не правоты.

– Полагаю, вы довели ее до слез.

Жан-Марк только развел руками.

– Я и вообразить себе не мог, что она так расстроится. Вам лучше пойти к ней. Она, похоже, совершенно обезумела.

– Возможно, мне следует пойти к ней и объяснить, что я сам хочу на ней жениться и по своей воле. Не понимаю, почему она вдруг так меня невзлюбила. Я ведь хочу только помочь бедной малютке, – недоумевал Филипп.

– Чтобы она чувствовала вашу жалость к себе? – Жюльетта уже стояла у лестницы. – Даже Жан-Марк был бы ей лучшим мужем, чем вы.

– Стало быть, вы передумали насчет моих возможностей? – осведомился Жан-Марк.

– Нечего иронизировать только потому, что я оказалась права, а вы – нет. Не вижу, почему муж должен быть проблемой. Франсуа говорит, что вы весьма сильны в подкупе. Так купите ей мужа.

– Ах, теперь я должен купить ей мужа! На рынке рабов в Аравийской пустыне? Где же я найду такого удобного мужа?

– Это ваше дело. Я сказала, что вам нужно. Ваша забота – устроить это.

Дверь комнаты Катрин затворилась за Жюльеттой, и она немного постояла, про себя ругая Жан-Марка и всю мужскую половину человечества. Катрин лежала на кровати в полном отчаянии, и ее хрупкое тело сотрясалось от рыданий.

– Прекрати реветь! – Жюльетта шагнула к ней. – Со всей этой глупостью уже покончено.

Катрин быстро перекатилась на спину и села.

– Я не могу этого сделать, Жюльетта, а Жан-Марк сердится на меня.

– Я знаю, что ты не можешь. – Жюльетта взяла со столика у кровати полотняный носовой платок и ласково вытерла щеки подруги. – Никто не собирается заставлять тебя выходить замуж за Филиппа, если ты этого не хочешь.

– Как мог Жан-Марк просить его о таком? – недоумевала Катрин. – Филипп заслуживает жены чистой и незапятнанной…

– Филиппу несказанно повезло бы, если бы он женился на тебе.

– Нет, я не гожусь для…

– Хватит молоть чепуху! – Жюльетта старалась обуздать свое нетерпение. – Я не стану пытаться уговорить тебя выйти замуж за Филиппа, но ты понимаешь, что должна это сделать – стать замужней женщиной.

Катрин покачала головой.

– Это и Жан-Марк сказал. Из-за того, что я опозорена?

– Да, из-за того, что они с тобой сделали.

– Это мне кажется… нечестным. Я не хочу выходить замуж.

– Я знаю, Катрин. – Жюльетта уселась рядом с подругой на кровать и взяла обе руки Катрин в свои. – Но ты понимаешь, что я никогда не попросила бы тебя сделать что-то, если бы это не было тебе во благо?

Катрин безучастно кивнула.

– Значит, ты сделаешь так, как я скажу?

– Не за Филиппа.

– Нет, не за Филиппа. – Жюльетта крепче сжала руки Катрин. – За кого-нибудь другого.

Катрин напряглась.

– Он не причинит мне боли?

Приступ ярости у Жюльетты тут же сменился страстным приливом нежности.

– Обещаю, тебя не обидят.

– Я не перенесу, если кто-то еще раз так дотронется до меня.

– Этого не случится. Доверься мне.

– Я тебе доверяю. Я сделаю все, что ты захочешь. – Катрин высвободила руки из пальцев подруги, и Жюльетта поняла, что та уже снова отдаляется. – По-моему, мне лучше сейчас посидеть в саду.

– Не забудь захватить шаль. – Жюльетта поднялась. – Ты присоединишься к нам за ужином?

– Что? О нет, спасибо. Я, наверное, сегодня пораньше лягу спать.

Она уже спит, в отчаянии подумала Жюльетта. Когда же она проснется?

– Хочешь, я приду и расчешу тебе волосы после ужина. Иногда это помогает спокойно уснуть.

– Нет, спасибо. Мне лучше побыть одной. – Катрин отвела глаза от Жюльетты. – Только если ты не считаешь, что это необходимо.

Услышать такое от Катрин, которая настолько не выносила одиночества, что иногда искала общества Жюльетты в склепе сестры Бернадетт!..

– Нет, я просто подумала, может, тебе захочется посидеть вместе. – Жюльетта направилась к двери. – Я скажу Мари, что ты будешь ужинать у себя в комнате.

И тут на лестнице Жюльетте в голову пришла идея.

Это было слишком абсурдно.

А может, и нет?

– Вы не можете проработать здесь и весь этот ужин, Жан-Марк. – Жюльетта открыла дверь кабинета уже на следующий вечер. – Вы должны сегодня поужинать с нами.

– Должен? – насмешливо переспросил Жан-Марк. Жюльетта кивнула.

– У нас гость.

– Какой еще гость? – Стул Жан-Марка скрипнул, когда он оттолкнул его от стола. – Черт побери, вы же знаете, мы не можем принимать гостей, пока вы с Катрин в доме!

– Присоединяйтесь к нам в золотом салоне через несколько минут. – И Жюльетта вышла из кабинета.

Франсуа Эчеле, когда его проводили в столовую, выглядел на удивление элегантным. Его темные волосы были зачесаны назад и перевязаны черной лентой, а темно-синий камзол сидел на нем так же безупречно, как на Жан-Марке и Филиппе. Его изящный поклон был исполнен светскости, и Жюльетте припомнились слова Филиппа о Франсуа – признанном соблазнителе. Очевидно, в характере пантеры есть скрытые от глаз грани.

– Добрый вечер, месье Андреас, – приветствовал Франсуа Жан-Марка и нетерпеливо продолжал:

– В этой пародии на светский ужин нет никакой необходимости. Давайте займемся делом. Зачем вы за мной посылали?

– Я не посылал за вами.

– Тогда почему я здесь?

– Понятия не имею. – Жан-Марк обернулся к Жюльетте. – А что, если мы спросим мадемуазель де Клеман?

– Потом, – сказала Жюльетта, не сводя глаз с Франсуа. – Поговорите пока. Я еще поразмышляю об этом.

– Как прикажете. Мы не осмеливаемся нарушать ваши глубокомысленные думы. – Жан-Марк стал разливать вино из серебряного кувшина в бокалы, поставленные Мари на стол из розового дерева. – Дюпре еще в Париже, Эчеле?

– Наверное, теперь уже ненадолго. Жорж-Жак вскоре может отправиться на фронт. Он попросит Марата приказать Дюпре сопровождать его.

– Наверное? – Жан-Марку стало не по себе. – Я не привык зависеть от неопределенности. Не можем ли мы чуть-чуть ускорить это дело? Сколько понадобится, чтобы стражи на посту смотрели в сторону?

– Этого сделать нельзя.

– Я мог бы как следует расщедриться.

– Невозможно.

– Неподкупных людей не бывает.

Франсуа наклонил голову.

– И никто не знает этого лучше вас, не так ли? Вы посещаете Национальный конвент чаще самих депутатов.

– Вы против, что я увеличиваю состояние ваших товарищей-революционеров? – негромко спросил он.

– Жорж-Жак говорит, и я с ним согласен, что революция – это воплощение сияющей добродетели. Такой она должна быть. – Франсуа покачал головой. – Но он ошибается. Я знаю, какими продажными могут быть некоторые люди в Конвенте.

– И вы против этого не возражаете?

– Я признаю это. – Франсуа помедлил. – Пока это не бьет в сердце революции. Подкупайте кого хотите, чтобы обойти таможенные сборы и торговые эмбарго. Мне все равно. Только держитесь подальше от прав человека и конституции.

Жан-Марк, сощурившись, с вызовом спросил:

– А что бы вы стали делать, если бы я попытался внести парочку поправок в эти августейшие документы?

Франсуа приветливо улыбнулся.

– Вырезал бы у вас сердце.

Жан-Марк медленно, как бы нехотя, улыбнулся.

– Не думаю, что мне понадобится трогать ваши права человека. Большей частью я их одобряю.

– Какое счастье для нас обоих!

Жюльетта следила за разговором с живейшим интересом. Эти двое мужчин были совершенно разными, однако они улыбались друг другу с полным пониманием. Ей следовало остановить этот словесный менуэт.

– Почему невозможно подкупить солдат на постах?

Франсуа обернулся к ней.

– Потому что их страх перед Дюпре сильнее жадности до франков, мадемуазель. Жадность – всеобщее явление, но у нее есть определенные пределы.

– Вполне растяжимые. – Жан-Марк протянул один из серебряных бокалов с вином Жюльетте. – Может быть, вам удастся уговорить их… Что не так?

– Ничего. – Жюльетта не могла отвести глаз от темно-красного вина в бокале. Приступ тошноты болезненно сжал желудок. Ее не должно стошнить.

– Вам дурно? – Взгляд Жан-Марка был прикован к ее лицу. – Вы побелели. Глотните вина.

– Нет! – Жюльетта оттолкнула от себя бокал. – Мне не станет дурно.

– Прекрасно. Только не надо так яриться. Я просто подумал, что глоток вина приведет вас в чувство.

– Жюльетта не любит вина, – сказал Филипп. – Я часто дразню ее этим. Во время еды она пьет только воду.

– Как странно! – Жан-Марк внимательно вглядывался в Жюльетту. – И нездорово. Вода в аббатстве, должно быть, гораздо чище, чем в Париже.

Жюльетта отвела глаза от бокала.

– Не знаю, так это или нет.

– Я припоминаю, Катрин рассказывала, что вино в аббатстве было превосходным. Что монахини сами выращивали виноград и…

– Я возьму его. – Франсуа взял бокал из рук Жан-Марка. – Нам, бедным республиканцам, не часто выпадает возможность дегустировать вина из погребов королей торговли. – Он поднес бокал к губам и сделал глоток. – Превосходное.

К облегчению Жюльетты, внимание Жан-Марка тут же переключилось на Франсуа.

– Я в восторге, что республиканцы умеют ценить еще кое-что, помимо прав человека.

Франсуа улыбнулся:

– Я баск. А никто не умеет ценить радости жизни больше, чем баски.

Франсуа намеренно отвлек внимание Жан-Марка, когда понял, что Жюльетте не по себе, – поступок, казалось, совершенно не в его характере. Но так ли это? Жюльетта задумчиво посмотрела на молодого человека.

– Пора ужинать, – коротко объявила она. – Мари прекрасная кухарка, Франсуа. Лучшая из всех, кого вы можете найти на кухне любого заведения в Париже.

Мари уже подала четвертую перемену блюд, когда Жюльетта неожиданно нарушила молчание:

– Франсуа!

Эчеле посмотрел на нее через стол.

– Да?

Жюльетта повернулась к Жан-Марку, сидевшему во главе стола.

– Я решила, что мы воспользуемся Франсуа.

– Мне не нравится это слово, – заявил Франсуа. – Я согласился оказать вам помощь, но тем способом, каким сам сочту нужным. Я не из тех, кем можно «воспользоваться».

– Ох, уймитесь, я не хотела вас обидеть! Я не всегда говорю так гладко, как следовало бы.

– Не всегда? – пробормотал Жан-Марк. – Редко.

– Это сейчас не имеет значения. – Жюльетта наклонилась к Эчеле и заинтересованно спросила:

– Вы женаты, Франсуа?

Эчеле насторожился.

– Нет.

– Хорошо, а то это могло бы все испортить. Сделайте ему предложение, Жан-Марк.

Жан-Марк откинулся в кресле и стал внимательно изучать Франсуа.

– Жениться? По-моему, не стоит. Он мне не подходит.

Франсуа усмехнулся:

– И слава богу! А то я уж подумал, что вы собираетесь вносить поправки в мою жизнь так же, как в права человека.

– Сейчас не время для шуток. – Жюльетта нетерпеливо смотрела на Жан-Марка. – Катрин.

Веки Жан-Марка прикрыли глаза.

– Интересный выбор.

– Нет! – Филипп бросил на стол салфетку. – Это безумие, Жюльетта! Он ей чужой. Он чужой всем нам.

– Я могу убедить ее согласиться на него, – сказала Жюльетта.

– За меня же она не хочет, – возразил Филипп.

– Вы – другое дело.

– Не понимаю, почему? – резко спросил Филипп. – Она слишком больна, чтобы…

– Могу я поинтересоваться, что это вы обсуждаете? – потребовал объяснений Франсуа.

– Я не стану в этом участвовать. – Филипп отшвырнул стул от стола и поднялся. – И Катрин тоже.

Жюльетта проводила взглядом Филиппа, в бешенстве выскочившего из комнаты.

– Хорошо. Теперь можно продолжать. – Она глубоко вздохнула и на минуту задержала дыхание. – Неужели вы не понимаете, Жан-Марк? Что может быть лучше? Гражданский брак. Робер рассказывал мне, что Конвент принял закон, по которому теперь очень легко вступить в брак и развестись. Человеку просто надо прийти в гражданский орган и подписать некие контракты. Разве это не правда?

– Что-то такое я слышал. – Жан-Марк продолжал внимательно смотреть на Франсуа.

– Выйдя замуж за Франсуа, Катрин окажется под защитой члена революционного Конвента, и с его стороны будет разумно отослать жену из Парижа, если она не очень здорова.

– Подождите! – резко сказал Франсуа. – Вы хотите, чтобы я женился на мадемуазель Вазаро?

– Ну конечно! Вы что, не слушали, о чем я говорила? – Жюльетта снова повернулась к Жан-Марку. – Катрин скорее всего не посчитает такой контракт настоящей свадьбой, раз не будет священника.

Франсуа заявил, четко печатая слова:

– Поскольку, похоже, я являюсь центральной фигурой в вашем плане, может, стоит включить и меня в его обсуждение?

Жюльетта откинулась на спинку стула.

– Он прав. Сделайте ему предложение, Жан-Марк.

Жан-Марк поднес к губам бокал.

– По-моему, Жюльетта права. Вы можете быть решением нашей проблемы. Сколько Дантон платит вам, Эчеле?

– Достаточно, на мои нужды хватает. Что это…

– Шестьсот тысяч ливров, – спокойно произнес Жан-Марк. – Вполне приличное приданое, чтобы сделать вас умеренно богатым человеком, а брак продлится лишь столько времени, сколько необходимо, чтобы обеспечить безопасность Катрин и Вазаро. В брачном контракте будет записано, что в случае развода вы имеете право сохранить за собой приданое. Это очень щедрое предложение.

На лице Франсуа, прежде чем он успел совладать с собой, проглянуло удивление.

– Поразительное предложение.

Жюльетта согласно кивнула.

– И оно удалит Катрин из Парижа, где ее присутствие представляет собой угрозу вам и Дантону. Вашу жену ведь не станут останавливать на постах и допрашивать с пристрастием, не так ли? Неужели вы не видите, что это идеальное решение?

– Оно может сработать, если все будет тщательно подготовлено. – Голос Франсуа звучал бесстрастно. – И вы могли бы сопровождать ее при выезде из города как ее служанка.

– Что? Ах да, конечно, могла бы! – Жюльетта поспешно продолжала:

– Итак, вы согласитесь?

– Я этого не говорил. – Франсуа бросил взгляд на Жан-Марка. – Весьма дорогостоящее решение, притом что, подождав немного, вы сможете достигнуть той же цели меньшей ценой! А тогда зачем?

– В этом возникла необходимость.

– Зачем? – повторил Франсуа.

– Катрин… – Жан-Марк слегка замялся, прежде чем продолжить. – Вполне вероятно, что Катрин ждет ребенка.

Лицо Франсуа оставалось бесстрастным.

– Я так и подумал. У нее должен быть муж. Но почему не ваш племянник? Не могу поверить, чтобы вы выбрали меня, а не члена своей семьи.

– Признаюсь, моя первая мысль была о Филиппе. Но вы же слышали, что сказала Жюльетта. Катрин не хочет выходить за него.

– Почему? – спросил Жюльетту Франсуа.

– Катрин питает к нему нежные чувства. Она хочет спасти его от женитьбы на опозоренной женщине. А вы ей никто, и это как раз очень хорошо. – Жюльетта пожала плечами. – Мы скажем ей, что Жан-Марк «купил» вас.

– Как веер, украшенный драгоценностями, или шляпу? – с иронией спросил Франсуа. – Не могу сказать, чтобы мне очень нравились слова, которые вы выбираете, мадемуазель де Клеман.

– Сейчас не время играть словами. Жан-Марк покупает вас, и цена щедрая. Вы сделаете это?

Франсуа молчал.

– Предложите ему больше денег, Жан-Марк.

– Вы что-то уж очень охотно тратите мои ливры. Не думаю, что колебаться месье Эчеле заставляет жадность, Жюльетта. – Жан-Марк потягивал вино. – Дайте человеку поразмыслить.

– Но он нам действительно нужен. Вы же знаете, что он нужен Катрин.

Франсуа бросил взгляд на вино в своем бокале.

– Я некоторое время не видел мадемуазель Вазаро. Ей не лучше?

– Нет, она с каждым днем все отдаляется и… – Жюльетта сделала попытку говорить спокойно. – Она даже не знает, что у нее будет ребенок. Если бы она узнала, я не уверена… – Девушка помедлила. – Вы же видели ее. Она не вынесет больше боли. Ее надо защитить. И вы это сделаете – Она обернулась к Жан-Марку. – Предложите ему больше денег.

Жан-Марк пожал плечами.

– Восемьсот тысяч ливров.

Франсуа по-прежнему молчал.

– Почему вы колеблетесь? – спросила Жюльетта. – Вы будете богаты, а ваш Дантон – спасен.

Франсуа не отвечал, и Жюльетта уже открыла рот, чтобы заговорить.

Франсуа поднял руку.

– Довольно.

– Вы женитесь на ней?

Молодой человек насмешливо улыбнулся.

– Как я могу устоять! Как сказал месье Андреас, каждый человек желает стать богатым.

У Жюльетты вырвался вздох облегчения.

– Стало быть, решено.

– Если вы сумеете убедить мадемуазель Вазаро согласиться на брак со мной, – серьезно произнес Франсуа.

– Катрин. Ее зовут Катрин. Вы еще более церемонны, чем надутая графиня де Ноай. В Версале ее все звали мадам Этикет.

– Так уж я воспитан, что считаю должным оказать уважение тем, кто выше меня по общественной лестнице.

– Вряд ли такие для вас существуют, – едко заметила Жюльетта. И поднялась. – Пойду поговорю с Катрин.

– Мне хотелось бы самому ее увидеть, – сказал Франсуа.

– Завтра. Зайдите к ней завтра. Дайте ей время привыкнуть к мысли о замужестве. – Жюльетта вышла из столовой.

– Мне не жаль приданого для Катрин, месье Эчеле, – негромко произнес Жан-Марк. – Но я рассчитываю, что мои деньги окупятся. Ненавижу, когда меня оставляют в дураках.

– Думаете, я обману вас?

Жан-Марк внимательно посмотрел на Франсуа.

– Вы нечто большее, чем кажетесь.

– Разве мы все не являемся большим, чем кажемся… Жан-Марк?

В голосе Франсуа звучала еле скрытая насмешка. Жан-Марк согласно кивнул:

– Знаете, я очень привязан к Катрин. И был бы непоправимо огорчен, окажись решение Жюльетты несчастливым для моей кузины.

– Вы получите то, за что заплатили. – Франсуа посмотрел в глаза Жан-Марку. – Но я не стану вашей марионеткой. Я пойду своим путем.

– Неужели вы считаете, что я хоть секунду мог подумать, что вас можно дергать за ниточки? Нет, вы крепкий орешек.

Франсуа встал из-за стола.

– Что ж, поскольку мы до конца поняли друг друга, полагаю, пора мне попрощаться с вами до завтра.

Катрин сидела, как обычно, на мраморной скамье в саду. Ее безучастный взгляд машинально остановился на бордюре из розовых кустов за фонтаном. На ней было простое платье из белого муслина с поясом солнечно-желтого цвета. Волосы Катрин перехватила лента в цвет пояса.

По садовой дорожке Франсуа подошел к девушке. Она устремила на него взгляд – взгляд больного ребенка.

Франсуа церемонно поклонился.

– Добрый день, Катрин. Мадемуазель де Кле… Жюльетта сообщила вам, что я приду сегодня?

Катрин кивнула, и ее взгляд, став печальным, вновь устремился на розы.

– Прекрасный день, правда? Робер говорит, скоро придут морозы, но в такой день, как сегодня, в это трудно поверить.

– А она сообщила вам, что… – Франсуа замолчал, ощутив, как в нем что-то перевернулось. Она изменилась. В тот день, в саду, она была подавлена, но жила и чувствовала. Теперь же она казалась вежливой, но далекой, как звезды. – Катрин!

Девушка удивленно взглянула на него.

– Филипп как-то сказал мне, что в Вазаро целые луга цветов неописуемой красоты, но я их почти не помню. Я говорила вам, что уехала оттуда в возрасте четырех лет? Здесь очень милый сад, но мне хотелось бы посмотреть…

– Катрин, через два дня вы выйдете за меня замуж… – Франсуа помедлил. – Если захотите.

– Я не хочу этого, но Жюльетта и Жан-Марк знают, что будет лучше для меня. – Девушка снова заговорила о саде, будто это было самым важным. – Робер собирается будущей весной посадить под высокой каменной стеной белые фиалки. Вообще-то они растут хорошо, но в этом году зима была суровой и погубила их. – Катрин нахмурилась. – Суровость ведь убивает, правда?

– Нет! – Франсуа поймал себя на том, что сжимает кулаки, и заставил себя разжать их. – Нет, если вы будете бороться. Тогда она только закаляет вас.

– Фиалки погибли.

– Люди – не цветы.

– Но разве мы говорили не о цветах? – спросила озадаченная Катрин. – Да, я уверена, мы говорили о фиалках. Я сказала, что Робер собирается…

– Я не хочу говорить о цветах, – перебил Франсуа. – Я хочу знать… – Он запнулся. – Вы доверите мне поступить так, как будет лучше для вас?

– Жюльетта доверяет вам, так что, наверное, и я должна.

– Нет, не Жюльетта. Вы. – Франсуа взял Катрин за подбородок и приподнял ее лицо, так что ей пришлось смотреть ему в глаза. – Вы должны доверять мне. – Он почувствовал, как она сжалась от его прикосновения, словно холодный ветер налетел на осенний сад.

– Пожалуйста, сейчас оставьте меня. Вы… тревожите меня.

– Но вы доверяете мне?

– Вам и Жюльетте. Почему вы не поймете, что единственное, чего я хочу, – это чтобы меня оставили в покое? Я не… – Она отодвинулась от его руки. – Ну хорошо, я вам доверяю. Теперь вы уйдете?

– А вы сделаете то, что я скажу?

Катрин резко кивнула, не глядя на Франсуа.

Он глубоко вобрал воздух в легкие и отступил на шаг.

– В таком случае я прощаюсь с вами, Катрин.

– До свидания.

Франсуа повернулся и зашагал к двери, ведущей в дом, а взгляд Катрин уже снова устремился на последние осенние розы.

Спустя два дня в ратуше Франсуа Эчеле сделал заявление о своем намерении сегодня же, во второй половине дня, жениться на Катрин Вазаро. Как было условлено, вскоре после четырех часов они с Дантоном и Жан-Марк с Катрин встретились у ратуши.

– Это не займет много времени. – Франсуа бросил на Катрин лишь мимолетный взгляд, взяв ее за локоть и отворяя дверь муниципальной палаты. Когда они вошли в комнату, им в уши и в нос ударили пронзительный смех, болтовня, запах духов и немытого тела. – Я намеренно выбрал время, когда все чиновники заняты. Муниципальные власти не тратят время попусту. И сегодня на этой церемонии будет заключено по меньшей мере сорок браков. Должностное лицо произносит короткую речь, потом спрашивает нас, желаем ли мы сочетаться браком. Мы отвечаем «да» – и все кончено.

– Безлико, но интересно. Настоящий греческий хор говорящих «да» и предвещающих матримониальное блаженство. – Губы Жан-Марка скривились, взгляд его упал на мрачного солдата Национальной гвардии, несущего службу у вычурной статуи Гименея. В руках он держал цветы и факел.

Дантон жестом указал на длинный стол. Несколько господ просматривали и подписывали документы. Над столом возвышался помост, где председательствовал муниципальный чиновник.

– Контракты, господа. Я сам велел их составить, чтобы убедиться, что они будут в порядке. – Дантон был невозмутим.

Жан-Марк кивнул в знак согласия.

– Кто посмеет оспаривать законность документов, составленных министром юстиции?

Дантон улыбнулся:

– Я был уверен, что вы поймете. Может, покончим с формальностями, чтобы насладиться счастьем двух этих детей?

Жан-Марку потребовалось больше времени, чтобы прочитать и подписать контракты, чем Катрин и Франсуа – сочетаться браком.

В течение короткой церемонии Жан-Марк не сводил глаз с Катрин, однако она казалась спокойной, собранной и никак не выделялась среди других невест, столпившихся в вестибюле. Жюльетта одела ее в простое темно-синее платье, уложила ее волосы в гладкий узел и посоветовала Катрин надеть соломенную шляпу с широкими полями, отбрасывающими тень на ее лицо.

О чем она думает? – размышлял Жан-Марк. Катрин не промолвила ни словечка с той минуты, как Жюльетта передала ее на его попечение.

Что испытывала Катрин все эти дни? Она никому не давала пробиться за свою защитную оболочку к той девушке, которую они знали когда-то.

Церемония бракосочетания подходила к концу, и Катрин дала требуемое согласие тихим голосом, лишенным всякого выражения.

Дантон хлопнул чиновника по плечу и отпустил несколько грубых шуток, прежде чем вывести их из зала на улицу. Однако, как только они выбрались на Гревскую площадь, он тут же стал серьезным, но был доволен, что все прошло хорошо.

Жан-Марк с ним согласился:

– Если власти кого и запомнят в этой суматохе, так это вас, а никак не Катрин.

Кучер нанятого Жан-Марком экипажа, увидев их, поспешил открыть дверцу.

Жан-Марк бросил насмешливый взгляд на Дантона.

– Меня удивляет, что вы рискнули прийти, Дантон.

– Всем известно, что Франсуа служит у меня, и мое отсутствие вызвало бы ненужные толки, – ответил Дантон. – Если уж что делать, то как следует.

Жан-Марк вел Катрин к экипажу, поддерживая под локоть. Он был доволен. Все обошлось, и завтра Катрин и Жюльетта покинут Париж.

– Надеюсь, все пройдет так же благополучно, – склонился он ласково к девушке. – Вы уже… – Он замолчал. Франсуа намеренно встал у них на пути. – Эчеле, уступите нам дорогу!

Франсуа взял Катрин за руку и потянул прочь от Жан-Марка.

– Катрин не вернется сегодня вечером в ваш дом.

– Да вы что! И где она будет ночевать?

– Я отвезу ее в гостиницу поблизости от кафе, принадлежащего тестю Жоржа Жака.

Жан-Марк напрягся.

– Вы об этом раньше не упоминали.

Франсуа бросил взгляд на кучера – не услышит ли он их?

– Люди Дюпре, которые выйдут завтра вечером охранять пост, будут сегодня в общем зале гостиницы. Мы так устроили, что их приведут. Я хочу, чтобы они увидели Катрин со мной.

– Это необходимо?

– Все должны безоговорочно поверить, что наш брак – настоящий. – Лицо Франсуа было бесстрастным. – А жених не проводит первую брачную ночь в одиночестве.

– Вы могли приехать в наш дом.

– Нет! – отрезал Франсуа и повел Катрин к экипажу Дантона, стоявшему в нескольких метрах за спиной Жан-Марка. – Так будет лучше. Я верну вам Катрин завтра утром.

– Соглашаюсь только потому, что ваш путь лучше для Катрин. – В мягком голосе Жан-Марка звучала угроза.

Франсуа насмешливо улыбнулся, подсаживая Катрин в экипаж Дантона.

– Не правда ли, муж всегда знает, что лучше для его жены?

– Посмотрим. – Жан-Марк проследил, как Франсуа забрался в экипаж. Он был в замешательстве, глядя в спину новоиспеченного мужа. И все же у плана Эчеле была своя логика, и, вне всякого сомнения, отъезд женщин из Парижа будет более безопасным, если постовые охранники увидят в гостинице с ним Катрин.

Дантон помедлил садиться в экипаж с молодыми и весело посмотрел на Жан-Марка.

– Ты обеспокоен чем-то, гражданин. Или ты не знал, какой характер у моего друга Франсуа? Иногда и мне его неожиданные поступки доставляют изрядное беспокойство. – Он сел в экипаж, и кучер захлопнул дверцу.

В следующую минуту карета Дантона загрохотала по булыжникам.

Жан-Марк стоял, провожая карету взглядом и понимая, что худшие испытания его ждут впереди.

Потому что именно ему предстояло сообщить Жюльетте, что Катрин не проведет свою первую брачную ночь под крышей дома Андреаса в безопасности.

– Отправляйтесь за ней! – Глаза Жюльетты сверкали, щеки от ярости раскраснелись. – Не могу поверить, что вы оказались так глупы, чтобы позволить ему… – Она остановилась и перевела дух. – Я пообещала, что ей не причинят вреда.

– Я считаю, что с ней ничего плохого не случится.

– Если вы не поедете за ней, я сделаю это сама.

– Я думаю, нет, – спокойно произнес Жан-Марк. – Разве что вам доставит удовольствие подвергнуть Катрин и себя опасности из-за собственной глупости.

– Она испугается. Что, если он…

– Заявит свои права новобрачного? – закончил Жан-Марк. – Не думаю, что он станет это делать. Это было бы варварством – получить удовольствие, взяв женщину, которая почти так же безжизненна, как статуя.

– Вы же не знаете, какой он. Для вас он чужой.

– Знакомо звучит. Позвольте напомнить вам, что вы сами выбрали Эчеле.

– Думала, мы сможем его контролировать.

– Совершенно очевидно, что Эчеле не из тех людей.

– Тогда отправляйтесь, заберите Катрин и привезите ее назад.

– Они женаты. У меня нет никаких прав, а у Эчеле есть.

– Прав? А что, если он ее изнасилует?

Жан-Марк спокойно произнес:

– Тогда я убью его. Очень медленной смертью.

– Что пользы будет от этого Катрин? Вы должны…

– Жюльетта, Катрин останется сегодня с Эчеле, потому что я уверен, что так будет лучше для вас обеих. Если бы я хоть минуту сомневался в этом, я не позволил бы Эчеле увезти ее. Дискуссия закончена.

– Не закончена. – Жюльетта круто развернулась к двери. – Я скажу Филиппу, чтобы он…

– Нет. – Рука Жан-Марка сжала ее локоть. – Поверьте, это один из тех крайне редких случаев, когда вы не правы. Девушка сделала попытку вырваться.

– Я дала ей обещание. Если с ней что-то случится, значит, я подвела ее. Она нуждается во мне. Я не могу…

– Ш-ш-ш, все в порядке. – К своему удивлению, Жан-Марк обнаружил, что Жюльетта дрожит от переполняющих ее чувств. Он чувствовал, как она напряжена, ощущал трепет пульса на ее запястье под своим большим пальцем. От ее кожи исходил лихорадочный жар. – Эчеле – это риск, на который необходимо было пойти.

– Риск? Вы не знаете, о чем говорите. Вас там не было. Вы не знаете, что они… – Жюльетта вырвалась и побежала к лестнице.

– Жюльетта!

Не останавливаясь, она прокричала:

– Если он обидит ее, я вам этого не прощу! Вы слышите меня? Не прошу до конца дней своих! Тогда я снова буду виновата.

Жюльетта метнулась вверх по ступенькам, и спустя минуту Жан-Марк услышал, как захлопнулась дверь ее комнаты.

Он обратил внимание на ее фразу: снова виновата?

10

– Мне не понравились эти люди, – неожиданно промолвила Катрин. Это были ее первые слова с тех пор, как служанка гостиницы принесла им ужин и вышла из комнаты.

Франсуа сделал глоток вина.

– Кто?

– Те, что внизу, в общем зале. Они напомнили мне о… они мне не симпатичны.

– Я и не ждал, что они вам понравятся. – Франсуа встретился взглядом с Катрин. – Они вас напугали?

В тоне, каким он задал вопрос, проскальзывала лишь равнодушная вежливость. Ему все равно, напугали они меня или нет, возмущенно подумала Катрин. Он намеренно задержался с этими ужасными людьми, поощряя их грубые шутки о невестах вообще и о Катрин в частности, до тех пор пока их реплики не стали скабрезными. Вначале до Катрин лишь смутно доходил их смысл. Она плохо осознавала и все прочие события этого дня. Когда же Франсуа не бросился защищать ее от оскорблений, которыми они, хохоча, осыпали их первую брачную ночь, ее охватило негодование. Девушка повторила:

– Мне они не понравились.

– Вы их больше не увидите.

– Благодарю вас. – Катрин изучающе смотрела на еду.

– Вы съели всего несколько кусочков. Съешьте мясо. Соус вполне приличный. Жорж-Жак позаботился, чтобы еду доставили из кафе Шарпантье по соседству. Одной из причин, почему он зачастил туда, явилась еда. – Лицо Франсуа осветила улыбка, делающая его обаятельным. – Другой причиной оказалась дочь владельца, которая ее готовила. Теперь у него есть и то, и другое.

– Я не хочу здесь больше оставаться. Мы можем теперь идти? – Катрин так и не притронулась к мясу.

Франсуа внимательно посмотрел на нее поверх бокала.

– Нет.

Длинные ресницы Катрин затрепетали.

– Мне здесь неуютно. Я хочу видеть Жюльетту.

– Вы увидите ее завтра. – Франсуа поставил бокал. – Вы поняли, что я сказал Жан-Марку? Катрин покачала головой.

– Я так и думал. Вы сегодня весь день как во сне. – Рука Франсуа сжала ножку бокала. – Если до вас не дошло, что я говорил вашему родственнику, то какого черта вы поехали со мной?

– Жан-Марк и Жюльетта сказали, что вы не причините мне вреда.

– А откуда они знают, что я могу и чего не могу?

Глаза Катрин расширились.

– Вы собираетесь меня обидеть?

– Нет. – Франсуа осушил бокал и со стуком поставил на стол. – Ради бога, хватит на меня так смотреть! Я ничего вам не сделаю плохого.

– Тогда почему вы все время на меня кричите?

– Потому что вы меня доводите… – Франсуа замолчал, подыскивая слова, потом устало сказал:

– Обещаю, что не сделаю вам больно. Вы сказали, что будете доверять мне.

– Но я же вас совсем не знаю!

– Вы знаете того, каким я предстал перед вами сегодня.

– Не понимаю.

– Вы знаете рассерженного баска, человека, ненавидящего аристократов, того, кто шпионит для Дантона. Вы знаете этого человека, Катрин.

– Вы меня смущаете.

– Я хочу сказать, что каждый из нас – это много людей. – Франсуа пристально посмотрел на Катрин, пытаясь взглядом заставить ее услышать его слова и понять. – Я смогу помочь вам только при условии, если вы будете мне доверять. – Франсуа бросил взгляд на свой пустой бокал. – Когда служанка вернется, чтобы убрать посуду, она должна увидеть нас вместе в постели.

Катрин тихонько ахнула, но не подняла глаз.

– Она захихикает, а потом об этом внизу расскажет остальным. Начнутся грубые шутки, что вас так смутили. А завтра у поста эти несимпатичные вам люди вспомнят прелестную маленькую жену Франсуа Эчеле и понимающе скажут: такой усталой она выглядит после возни под простынями. – Франсуа пристально посмотрел в глаза Катрин. – И они поднимут шлагбаум и позволят вам уехать домой в ваш Вазаро. Вы ведь этого хотите, не так ли?

– Да, – прошептала девушка. Франсуа оттолкнул стул и встал.

– Тогда не будем терять времени. – Он протянул руку. – Идите сюда. Это будет не так уж страшно.

Катрин со страхом посмотрела на руку Франсуа, потом медленно вложила в нее свои пальцы.

– Вот видите, это совсем не больно. – Франсуа поднял девушку на ноги. – А теперь вы сами разденетесь или вам помочь?

– Я сама.

– Хорошо. – Он подтолкнул девушку к кровати, потом снова уселся за стол и налил себе еще вина. – Позовите меня, когда будете в постели.

Он разговаривал с ней так, словно она была малым ребенком.

– Не думаю, что в этом есть необходимость.

– А я в этом уверен. Если вы не хотите послушать меня ради своего же блага, то выполняйте все мои распоряжения ради вашей подруги Жюльетты. Она тоже будет с вами в экипаже, а она рискует больше, чем вы, если ее поймают. – Франсуа смотрел прямо перед собой. – Все.

– Что?

– Снимите с себя все.

– Я не думаю…

– Раздевайтесь!

Катрин торопливо стала расстегивать пуговицы на платье. В тишине комнаты она слышала свое прерывистое дыхание. Зачем она это делает? Ей ни в коем случае не следовало приходить сюда. Убежать в дом на Королевской площади. Жюльетта поможет ей. Она никогда не позволит этому грубому, неистовому мужчине распоряжаться ею.

Помочь Жюльетте. Она убила человека ради Катрин, и ее надо оберегать, ее не должны допрашивать на посту. Лихорадочно думая, Катрин продолжала сбрасывать с себя одежду, пока неожиданно не поняла, что она совершенно обнажена. В панике девушка кинулась через комнату к кровати, нырнула под простыню и натянула на себя одеяло.

Франсуа продолжал смотреть прямо перед собой, медленно потягивая вино.

Шли минуты, молчание не нарушалось.

Катрин неожиданно охватило раздражение.

– Ну, что вы там, все сделано!

Франсуа встал, и раздражение Катрин перешло в панику.

– Все хорошо, Катрин. Не волнуйтесь. Я вас не обижу. – Его голос звучал успокаивающе. – Вы совсем разделись? – Он медленно повернулся к ней лицом.

Катрин села в постели, натянув простыню до подбородка и подозрительно глядя на Франсуа.

– Вижу, что да. – Простыня не закрывала только ее покатые плечи.

Он не спеша подошел к Катрин.

Она прижалась к дубовой спинке кровати. Франсуа сел на кровать рядом с девушкой.

– Я не собираюсь торопить вас. У нас еще есть время до прихода служанки.

Катрин молча смотрела на него.

– Вы замерзли? Развести огонь?

Девушка покачала головой.

– Хотите немного вина?

– Нет.

Франсуа наклонился ближе к ней, и Катрин замерла.

– Проклятие! – У Франсуа вырвалось ругательство, и он вскочил на ноги. – Может, прекратите трястись? Я сказал вам, бояться здесь нечего. Вы думаете, мне это легко? Матерь Божья, да я…

– Прекратите ругаться! – Неистовство Франсуа неожиданно вызвало ответный отклик. Катрин смотрела на него, сверкая глазами. – Я этого не потерплю. Сначала вы позволяете этим ужасным людям говорить мне всякие гадости, потом распоряжаетесь мной, а теперь еще бранитесь в моем присутствии неподобающим благородному человеку образом.

Франсуа изумленно смотрел на девушку.

Она показала на кровать:

– Это, может, и необходимо, но для меня тоже нелегко.

– Что ж, это никак не моя вина. Я вел с вами себя так же предупредительно, как делал бы это щеголь Филипп. Не припоминаю, чтобы когда-нибудь я так мягко разговаривал с женщиной.

– Это совершенно очевидно. У вас плохо получается.

– Вы предпочитаете, чтобы я был груб? – Франсуа ощутил, как утихает его гнев.

– Это будет более естественно. Я чувствую себя неспокойно, когда вы пытаетесь притворяться не тем, кто вы есть.

– Неужели?

– Неужели никто прежде не упрекал вас в грубости? Что вы так на меня смотрите?

– По-моему, я только что сделал открытие. – Он улыбнулся Катрин странной улыбкой. – Хотя для моих знакомых не тайна, что я лишен хороших манер и я не благородный господин. А теперь, поскольку вы больше не дрожите, могу я предложить вам бокал вина?

– Я плохо отдыхаю, если выпью вина за ужином.

– У вас такой вид, словно вы вообще плохо отдыхаете. – Он помедлил. – Вы по-прежнему видите сны?

– Да. – Катрин отвела взгляд. – Поэтому Жюльетта иногда расчесывает мне волосы на ночь. Это… расслабляет меня и позволяет одолевать кошмары.

– Вы предлагаете мне взять на себя эту обязанность?

– Нет. – Катрин посмотрела на него с испугом.

– А по-моему, да. – Его улыбка стала шире.

– Мне кажется, сердясь на меня за то, что я распоряжаюсь вами, вы хотите унизить меня.

Неужели он был прав? Катрин не считала, что способна кого-то унизить, однако заносчивость Франсуа раздражала ее сверх всякой меры.

– Я просто ответила на ваш вопрос.

Франсуа насмешливо поклонился.

– Как всякий патриот-республиканец, я не стыжусь выполнять мелкую работу. Сегодня мы сделаем вид, что я – Жюльетта. – Он взял с камина щетку из конского волоса. – Я даже обещаю не насмехаться над вами, как это наверняка частенько делает она.

Катрин неуверенно смотрела на молодого человека. Ее руки крепче вцепились в простыню.

– Жюльетта вовсе не насмехается надо мной.

– В таком случае вы исключение. – Франсуа принялся вынимать шпильки из густых волос Катрин, стянутых в тугой узел. – Почему вы дрожите? Я собираюсь всего лишь расчесать ваши волосы.

Катрин зажмурилась, когда распущенные волосы упали волной на спину.

– У меня нет желания до вас дотрагиваться. – Щетка ритмично двигалась по шелковистым волосам девушки. И с каждым ее прикосновением Катрин чувствовала себя все спокойнее.

– Мне это приятно, – прошептала Катрин. – Спасибо.

– Рад услужить вам.

– Что вы имели в виду, когда сказали, что в каждом из нас – много людей?

– То, что и сказал. – Франсуа прошелся еще раз щеткой по ее волосам, отводя их от виска. – Посмотрите на себя. Вы подруга Жюльетты и кроткая кузина Жан-Марка. Оба они видят вас по-разному.

– А каким люди видят вас?

– Таким, каким хотят видеть. – Франсуа протянул руку и перекинул густую волну волос Катрин через ее правое плечо, при этом теплые кончики его пальцев скользнули по ее затылку и вызвали слабое покалывание в груди Катрин, заставившее ее вздрогнуть. По волосам Катрин снова заскользила щетка.

– А какой вы видите меня? – порывисто спросила Катрин.

Франсуа замешкался, и щетка повисла в воздухе.

– Я вижу вас в саду.

– Потому что хотите видеть меня там?

– Возможно. В моей жизни было не так много садов.

– Но вы сказали, что предпочли бы жить в…

– Я не всегда поступаю логично.

– Жюльетта говорит, что вы умный и добрее, чем прикидываетесь.

– А вы всегда доверяете суждениям Жюльетты?

– В последнее время – да. Так… проще.

– Да, проще, если вы хотите на всю жизнь остаться ребенком.

– Я не ребенок.

– Это потому что вас изнасиловали?

Катрин напряглась.

– Как нехорошо с вашей стороны напоминать мне об этом!

– Если вы находите, что мне недостает доброты, тогда не случится ли так, что суждения Жюльетты будут совсем не бесспорны?

– Почему вы спорите со мной?

– Потому что они просто жалеют бедную раненую мадемуазель. Вы хотите, чтобы я тоже вас жалел?

Уголки губ Катрин приподнялись в грустной улыбке.

– Нет. Вы, совершенно очевидно, поступите по-своему.

– Теперь вот мы понимаем друг друга. Никакой жалости!

– Никакой жалости, – повторила Катрин, почувствовав себя вдруг легкой.

Франсуа положил щетку на ночной столик.

– Ну вот, я искупил свой грех за грубость. Скажите, а за какой такой грех несет наказание Жюльетта?

Катрин озадаченно нахмурилась:

– Грех?

– А вы не находите неестественным ее поведение? Почему она носится с вами как с малым ребенком?

– Я не требую этого от нее. Она говорит…

– Пора. – Франсуа снял камзол. – Служанка скоро придет убрать посуду. Ложитесь и повернитесь ко мне спиной.

Катрин в смятении смотрела на него.

Франсуа снял рубашку.

– Матерь Божья, неужели вы не видите, что я стараюсь пощадить ваши нежные чувства? Вы хотите увидеть меня голым?

– Вы опять богохульствуете. – Катрин поспешно повернулась к нему спиной. За собой она слышала шорох одежды. Франсуа раздевался. Скоро он обнаженным скользнет к ней в кровать. Катрин была слишком сбита с толку, чтобы понимать, что она чувствует.

– Подвиньтесь. – Франсуа стоял рядом с кроватью.

Катрин торопливо откатилась на край кровати. Ее прохватил сквозняк, когда одеяло было откинуто и молодой человек скользнул под него. К ней он не притрагивался, но Катрин чувствовала волны жара, исходящие от его тела. Девушка снова задрожала.

– Прекратите! – Голос Франсуа звучал грубо, но, как ни странно, успокоил Катрин. – Скоро все кончится.

– Да.

– Я не хочу вас. Знаете, мужчин ведь тянет не ко всем женщинам, которых они видят.

– Марсельцы в аббатстве были…

– То было другое. Это накатили на них болезнь, лихорадка.

– Анриетте было всего десять лет.

– Это были скоты. А я вам говорю о мужчинах. Каждого возбуждает только определенный тип женщин. Некоторые, как Робеспьер, воздерживаются от них. Есть и другие, которым женщины не нравятся, и они предпочитают мужчин.

Катрин была поражена.

– Правда? И вы предпочитаете…

– Нет, я не содомит.

– Ох! – Катрин колебалась. – Стало быть, вы… – Она замолчала, дрожа от отвращения. – Вам нравится причинять женщинам боль.

– Совершенно необязательно. Если женщина доставляет мне удовольствие, я могу сделать так, что она будет наслаждаться тем, что между нами происходит.

Катрин молчала.

– Это правда. Говорю вам, не… – Тихий стук в дверь заставил замолчать его страстный голос.

– Скорее! – Прежде чем Катрин сообразила, что происходит, Франсуа уже лежал на ней, прижавшись к ней своим телом. – Войдите!

Дверь отворилась, и вошла та же дородная служанка, что подавала им ужин. Она остановилась и что-то пробормотала, прежде чем быстро убрать со стола.

– Поторопитесь. – Голос Франсуа звучал хрипло от нетерпения.

Служанка хихикнула, и ее движения намеренно замедлились.

Катрин ощущала теплую мускулистую грудь Франсуа, и ее пронзила буря чувств и мыслей.

Склеп! Она открыла рот, чтобы закричать.

Взгляд Франсуа опустился к ее лицу, и он прошептал:

– Нет!

Губы Катрин закрылись – она беспомощно смотрела на него. Ужас медленно отпускал ее. Его тело было теплым, гибким, обнаженным, а не одетым в грубую одежду, царапавшую ее кожу. Твердое и мускулистое, оно старательно отодвигалось от нее, без нужды не прикасаясь к ней лишний раз. Над ней навис Франсуа с квадратным смелым лицом, чью свирепость отчетливо выхватил свет свечей. Странно, что именно эта свирепость давала девушке успокоение – она была такой благословенно знакомой.

– Задуйте свечи и уходите, – велел Франсуа служанке, не спуская глаз с Катрин.

Снова раздалось хихиканье, и комната погрузилась в темноту. Дверь медленно закрылась.

Франсуа отодвинулся от Катрин на другой край кровати.

– Ну вот, все кончено. Я говорил вам, что это будет не так страшно.

Он так быстро отодвинулся от меня, значит, я так же была ему неприятна, как и он мне, подумала Катрин. Но соски ее все еще покалывало от прикосновения его теплой кожи с жесткими курчавыми волосами, покрывавшими его грудь. К своему удивлению, Катрин обнаружила, что это новое ощущение не было страшным. И вообще, все казалось не таким жутким испытанием, как она думала, а сейчас, как сказал Франсуа, все уже было кончено.

– Теперь спать?

– Если сможете.

Катрин почувствовала, что ей будет нетрудно сегодня заснуть.

– Вы останетесь здесь со мной?

– Тут только одна кровать.

Катрин закрыла глаза.

– Да, конечно. Могу я спросить вас? – Голос Катрин был нерешителен.

– Да.

– Почему вы всегда на меня сердитесь?

Последовало такое долгое молчание. Она решила, что Франсуа не собирается отвечать.

– Потому что, глядя на вас, я внутренне истекаю кровью.

– Что?

– Спите!

Снова молчание.

– Извините, что вела себя так глупо. Я ведь не поняла.

– Не поняли?

– Что вы не хотите причинить мне боль. – Катрин повернулась лицом к стене. – Я думала, все мужчины желают женщин только потому, что те – женщины. Я рада, что вы мне объяснили. Теперь я чувствую себя с вами более спокойно.

– Правда?

– Да, – сонно прошептала Катрин. – Я рада, что не нравлюсь вам и вы не хотите меня.

– Нет, я вас не хочу.

Сквозь сон Катрин услышала, как Франсуа повторял эти слова. Странно, но в его устах они звучали, как одна из просительных молитв в дни покаяний.

– Вы не нравитесь мне. Я не хочу вас.

На следующее утро Франсуа и Катрин прибыли на Королевскую площадь. Жюльетта встретила их в дверях.

– С тобой все хорошо? – Взгляд Жюльетты тревожно изучал лицо подруги. Катрин выглядела поразительно оживленной. – Он не причинил тебе вреда?

– Разве что колол мне уши своим ужасным языком, а так никакого, – отозвалась Катрин. – У него язык еще более неуправляемый, чем у тебя, Жюльетта.

– Сожалею, но у меня не было времени и средств брать уроки хорошего тона, – откликнулся Франсуа. – И я не провел детство в монастыре.

Катрин нахмурилась.

– И все равно вы не должны…

– Что ж, все уже сделано. – Жюльетта потащила Катрин в дом, развязала ленты ее шляпки и сняла ее. – Ты дома, в безопасности, и я о тебе позабочусь. Ты устала?

Катрин неуверенно посмотрела на подругу.

– Мне кажется, нет. Я очень хорошо выспалась.

– Отлично. Но тебе все равно следует отдохнуть. Жан-Марк и Филипп сейчас в конторе месье Бардо – договариваются о средствах, на которые ты будешь жить в Вазаро. Когда они вернутся, мы пообедаем, а потом отправимся в путь. Беги в свою комнату, я сию минуту приду.

Живость исчезла с лица Катрин.

– Если ты считаешь, что так лучше. – Она послушно повернулась к лестнице.

– Подождите. Не делайте этого, – негромко произнес Франсуа. – Скажите ей «нет», Катрин. Жюльетта нахмурилась.

– С какой это стати? Вы же знаете, она нездорова. Ей надо отдохнуть перед дорогой. Посмотрите на нее, она с каждой минутой бледнеет.

– Пожалуй, я и впрямь немного устала. – Катрин, проигнорировав хмурую морщинку на лице Франсуа, стала тяжело подниматься по лестнице. – Мне бы хотелось пойти в сад до отъезда в Вазаро. У меня есть на это время?

– После отдыха. – Жюльетта повернулась к Франсуа. – Мне надо поговорить с вами.

– Я так и думал. – Молодой человек провожал взглядом Катрин, нехотя одолевавшую одну ступеньку за другой. – Мне кажется, я тоже хочу с вами поговорить. Идемте.

Он повернулся и широким шагом вошел в салон.

Жюльетта помедлила. Ее удивило, как быстро он взял на себя командование, затем поспешно последовала за ним.

– Вы не должны были увозить ее вчера. У вас не было никакого права. Вы могли напугать ее, – бросилась она в атаку.

– Я и напугал.

– Что вы с ней сделали?

– О, себя я ей не навязывал, если это вас пугает. – Франсуа встретил взгляд Жюльетты спокойно. – Но я рассердил ее и заставил посмотреть в лицо неприятным вещам. – Он помедлил. – Точно так, как вы, покинув аббатство, встречали все беды лицом к лицу.

– Я в состоянии это делать. А Катрин еще недостаточно окрепла для этого.

– Она сильнее, чем вы думаете. Прошлой ночью она ожила. Если Катрин так хрупка, как вы полагаете, она должна была зарыдать или хлопнуться в обморок, а с ней ничего этого не случилось. Я понял, почему ей становится хуже. – Франсуа помолчал. – Из-за вас.

– Из-за меня?

– Вы ее душите.

– Это не правда. Вы о ней ничего не знаете. Она нуждается во мне! – Жюльетта в панике искала наиболее убедительные возражения.

– Неужели? – насмешливо спросил Франсуа. – Или это вы нуждаетесь в ней?

Руки Жюльетты сжались в кулаки.

– Вы ошибаетесь. Она не может обойтись без моей помощи. Она ждет ребенка.

– Обошлась же она без вас прошлой ночью. – Франсуа изучал лицо Жюльетты с холодной беспристрастностью. – Не сомневаюсь, вы любите Катрин, но сейчас для нее нет никого хуже вас. Ей надо встать на собственные ноги, и я сомневаюсь, что вы позволите ей это сделать.

– Вы лжете! Я готова на все, чтобы помочь ей!

Франсуа медленно покачал головой.

– Вы же просто душите ее своим вниманием, и скоро она будет не в состоянии жить без вас. Вы губите ее. Вы слишком ее любите, чтобы заставить встать на ноги.

– А вас не волнует, что она может рухнуть, осознав свое бессилие?

Франсуа равнодушно пожал плечами.

– С какой стати это должно меня волновать? Мы оба знаем, что я женился на Катрин ради ее приданого. Как только вы вечером уедете, моя миссия будет окончена. Я предлагаю вам преимущества своего опыта как беспристрастный наблюдатель.

– И как шпион. – Голос Жюльетты дрожал. – Филипп сказал, вы шпион Дантона.

– Это правда.

– И убийца.

– Я убивал мужчин.

– И тем не менее смеете говорить мне, что я…

– А вы бы лучше спросили себя, почему вас так расстроили мои слова, что вы потеряли самообладание, стараетесь унизить меня и швыряетесь оскорблениями. – Франсуа направился к двери. – Если вас действительно заботит благополучие Катрин, то вы найдете возможность оставить ее в покое, чтобы она защищала себя сама, как только вы приедете в Вазаро.

Он вышел из салона.

Это не правда. Катрин нуждается в ней.

И все же она выглядела поразительно хорошо, вернувшись сегодня утром. И только когда Жюльетта снова стала отдавать распоряжения, летаргия Катрин вернулась.

Жюльетта ощутила, что слезы жгут ей глаза, и сердито заморгала. Совершенно необязательно, чтобы Франсуа оказался прав. И ей незачем оставлять Катрин, даже если в его словах есть крупица правды.

"Вы душите ее.

Вы губите ее.

Никого нет хуже для Катрин, чем вы.

Или это вы нуждаетесь в ней?"

Она-то считала, что делает все для блага Катрин. Теперь она уже ни в чем не была уверена. Слова Франсуа задели самые потаенные струны ее души.

Жюльетта медленно вышла из салона и поднялась по лестнице.

Катрин лежала на кровати, уставившись в потолок пустым, затуманенным взглядом. Она была в том же состоянии, что и в последние несколько недель. И теперь, после того как Жюльетта уловила проблеск живости на лице подруги всего несколько минут назад, это стало новым потрясением.

Выдавив из себя улыбку, Жюльетта села на постель рядом с подругой.

– Франсуа сказал, ты испугалась вчера вечером.

– Да, там были люди в гостинице, напомнившие мне о… – Катрин замолчала. – Я хотела убежать и вернуться сюда, но Франсуа мне не разрешил. Я знала, что ты не позволишь никому причинить мне боль.

– И благодаря мне ты чувствуешь себя в безопасности?

– О да! Ты от всего меня ограждаешь, мне не надо ни о чем беспокоиться.

«Вы не позволите ей встать на ноги».

Беря за руку подругу, Жюльетта почувствовала, как ее надежда, что Франсуа ошибается, разлетается.

– Расскажи мне, что случилось вчера ночью.

Катрин не взглянула на нее.

– Мне не хочется разговаривать. Могу я теперь пойти в сад?

Катрин будет там сидеть в мечтательной тишине. А потом уедет в Вазаро, и тишина отправится с ней. Почему? Да потому, что рядом будет Жюльетта, ограждающая Катрин от всего, что может потревожить эту тишину.

– Да, ты можешь пойти в сад, – тупо сказала Жюльетта. Матерь Божья, как же она не хотела, чтобы Франсуа оказался прав!

Жан-Марк подсадил Катрин в экипаж и посмотрел мимо нее на Филиппа, устроившегося на сиденье напротив.

– Пошли курьера, как только приедете в Вазаро. Я хочу знать, как вы доехали и вообще обо всем.

Филипп кивнул.

– Я позабочусь о них, Жан-Марк.

– Это уж точно, черт бы тебя побрал! Где Жюльетта?

– Она вернулась в дом за шалью, которую Катрин оставила в саду.

– Эчеле встретит вас еще до того, как вы доберетесь до поста, чтобы убедиться, что вы без труда минуете его. А у тебя бумаги есть?

– Я же не дурак, Жан-Марк.

Жан-Марк повернулся и направился к дому. Жюльетту он встретил у парадной двери. Темно-зеленое дорожное платье и шляпка в тон очень шли ей. Через левую руку она перекинула голубую шелковую шаль.

– Взяли? Отлично, садитесь в экипаж.

– Почему вы не едете с ней, Жан-Марк? – Голос Жюльетты звучал тихо, ее лицо скрывали поля шляпы. – Это вы должны ехать с ней. Она же ваша подопечная.

– По-моему, вы не раз указывали на это! – сухо произнес Жан-Марк. – Я не могу сейчас уехать из Парижа. В Национальном конвенте в разгаре дебаты, следует ли конфисковывать еще корабли для флота. Если я их не остановлю, они утащат с моих верфей даже те корабли, что еще строятся.

– Снова дела?

– Если возникнут трудности, Филипп пошлет за мной. Как только минуете пост, будете в безопасности. В Вазаро – свой мир.

– Меня не это волнует. – Жюльетта устремила взгляд на экипаж. – Просто я считаю, что вы должны…

– Посмотрите на меня. – Жан-Марк схватил девушку за руку. – Я хочу видеть ваше лицо. Вы что-то слишком подавлены.

Жюльетта подняла голову, и Жан-Марк увидел, что в ее глазах стоят слезы.

– Вы нужны ей, Жан-Марк.

Он покачал головой:

– У нее есть вы, а я приеду в Вазаро через несколько месяцев. Так будет лучше, малышка. Долго я так продержаться не смогу. Вы все еще ранены, а я не привык к стезе добродетели.

– Не понимаю, о чем это вы.

Жан-Марк криво усмехнулся.

– Знаю, не понимаете. Но если бы я поехал с вами в Вазаро, вы бы узнали это за несколько дней. Я мог бы даже позаимствовать у Филиппа его домик цветов.

– Я не ранена. – Жюльетта отвела глаза от его лица.

– Это что, приглашение?

Кровь прилила к щекам Жюльетты.

– Все это не имеет никакого отношения к Катрин. Вы говорите загадками.

– Загадками, которые вы бы легко разгадали, дай себе труд. Вы всегда знали ответ, но предпочитали его игнорировать. – Жан-Марк последовал за Жюльеттой. Он подсадил ее в экипаж рядом с Катрин. – Не сомневаюсь, что вы прекрасно обойдетесь без меня в Вазаро. – Жан-Марк слабо улыбнулся. – До свидания, Жюльетта.

– До свидания. – Взгляд девушки отчаянно цеплялся за Жан-Марка. – Я не имела в виду, что не могу без вас обойтись. Я только хотела сказать, что это ваша ответственность, а не моя – заботиться о Катрин. По-моему, вы должны…

– До свидания, Жюльетта, – повторил Жан-Марк, захлопывая дверцу экипажа и давая знак кучеру.

Жюльетта высунула голову из окна, и Жан-Марк с изумлением увидел, что слезы катятся по ее щекам. Это было совершенно не похоже на Жюльетту – так демонстрировать свои слабости.

– Вы меня никогда не слушаете. Я пытаюсь сказать вам…

Экипаж рывком рванулся с места, а Жан-Марк остался на тротуаре, глядя им вслед.

Все будет хорошо. Эчеле даст знать, как только они проедут пост. И все же Жан-Марку стало не по себе – ноющее чувство беспокойства и тревоги охватило его душу, когда он вспомнил лицо Жюльетты. Он неожиданно пожалел, что не поехал с ними.

Что за глупости! Его место не в Вазаро с Жюльеттой, а здесь, в Париже.

Спустились сумерки, когда Робер вошел в кабинет Жан-Марка и стал зажигать свечи.

– Только что прибыл курьер от месье Эчеле.

– Да?

– Экипаж миновал пост.

– Слава богу!

Робер согласно кивнул:

– Сказать Мари, что вы сейчас будете ужинать?

Жан-Марк снова взялся за перо.

– Я спущусь. Мне надо закончить кое-какую работу.

Робер остановился у двери.

– Я хотел спросить, что мне делать с картиной, месье?

Жан-Марк поднял голову.

– С картиной?

– Мадемуазель Жюльетта рисовала с меня портрет и оставила ее на мольберте в саду. Наверное, забыла.

– Да. – Жюльетта слишком дорожила своей работой, и для нее бросить незаконченную картину было совершенно необычно. Значит, что-то ее чрезвычайно расстроило, больше, чем предполагал Жан-Марк. – Поставьте в ее комнату.

– Да, месье. – Робер закрыл дверь.

В ее комнату? Жюльетта находилась в доме совсем немного времени. И тем не менее все, к чему она прикасалась, как бы вбирало ее индивидуальность, несло на себе неизгладимый отпечаток ее личности. Упрямая, непредсказуемая и своевольная, она каким-то образом умудрилась зацепить за сердце Жан-Марка больше, чем любая другая женщина. И теперь она катит в экипаже и уже далеко от него, от Парижа. А он сидит здесь, в опустевшем враз доме. Тишина. Вдруг он услышал, как открылась дверь.

– Я голодна. Скажите, пожалуйста, Мари, чтобы приготовила ужин.

Жан-Марк медленно поднял глаза от лежавшего перед ним документа.

В дверях его кабинета стояла Жюльетта, с вызовом глядя на него. Она сняла темно-зеленую шляпку и раскачивала ее на лентах. Жан-Марк молча смотрел на нее.

– Нечего сверкать на меня глазами. Я же сказала, что это вы должны были с ней поехать, но вы не послушались меня. А теперь у нее только Филипп, и вы знаете, как она к нему относится…

– Какого черта вы здесь делаете?

– Я собираюсь здесь жить.

Противоречивые чувства обуяли Жан-Марка: радость, что он снова видит ее; тревога, что здесь она ежеминутно подвергает себя опасности; беспокойство за Катрин – каково ей придется без подруги. Жан-Марк взял себя в руки.

– Вам надо вернуться в Вазаро.

– Я не могу поехать туда. Франсуа сказал, что я душу волю Катрин, я не согласилась с ним, но я… – Девушка замолчала. – Он прав.

– Вздор!

Пальцы Жюльетты сжимали и разжимали ленты шляпы.

– Я не была уверена, что смогу оставить ее, даже зная, что так надо. Думаете, мне было легко вернуться сюда? У меня никогда никого не было, кроме Катрин, и я не хотела ему верить.

– Я вижу, мне придется кое-что обсудить с Эчеле, – мрачно заявил Жан-Марк, кладя перо на подставку. – Полагаю, он привез вас назад от поста?

Жюльетта покачала головой.

– Франсуа не знает, что я не поехала с ними. Я велела экипажу остановиться на улице до поста. Я вышла и следила, пока они не пропустили Катрин, а потом пошла назад. Франсуа разговаривал с охранниками, а в экипаж он так и не заглянул.

– И как же вам удалось сюда добраться?

– Пешком. Я знала, вы рассердитесь, и хотела, чтобы экипаж был уже достаточно далеко. Вы ведь разозлились?

– Еще как.

– Стало быть, я была права, что…

– Вы не правы, – ледяным тоном перебил Жан-Марк. – Вы поступили неосмотрительно, глупо и легкомысленно. Какого дьявола тогда мы так старались не выпускать вас на парижские улицы! Что, если бы вас узнали…

– Я была осторожна. На мне была шляпка, и я шла, опустив голову. Я даже не спрашивала дорогу, когда заблудилась.

– Проклятие, да это чудо, что вас не схватили и не бросили в тюрьму! Вы хотя бы представляете себе, как теперь мы сможем вас вывезти из Парижа?

– Я не собираюсь пока уезжать. По крайней мере сию минуту. Вы думаете, я расстроила Катрин и прошла пешком через полгорода для того, чтобы смиренно последовать за ними в Вазаро?

– И каковы же ваши намерения? Жюльетта настороженно посмотрела на него.

– По-моему, нам лучше обсудить это после ужина.

– Нет, сейчас.

– Я голодна, – сказала девушка. – Я устала, и у меня болят ноги. Я собираюсь вымыться и поесть, а потом мы поговорим. – Она круто развернулась на каблуках. – Скажите Мари, чтобы приготовила ужин.

– Жюльетта, я подожду, пока вы соизволите поговорить со мной, но в этом доме вы приказываете мне в последний раз.

Щеки Жюльетты порозовели. Жан-Марк был поражен выражением отчаяния на ее лице.

11

– Теперь, надеюсь, мы можем поговорить? – спросил Жан-Марк безупречно вежливо, положив салфетку рядом с тарелкой и откинувшись на спинку стула.

Жюльетта неохотно отложила ложку.

– Вы плохо ели. Вы уверены, что не хотите еще лимонного десерта?

– Я хочу знать, почему вы не в экипаже? Три дня назад вы волновались за Катрин до беспамятства, а сегодня бросаете ее.

– Я ее не бросала. – Слова Жан-Марка задели Жюльетту. – Я уже ответила вам, почему ей какое-то время будет лучше обойтись без меня. Через несколько месяцев я приеду к ней в Вазаро и останусь до рождения ребенка.

– А что, если она поймет свое положение прежде, чем вы решите осчастливить Вазаро своим присутствием?

Жюльетту охватила паника, и с минуту она не могла вымолвить ни слова.

– Может, я ошибаюсь, и у нее не будет ребенка. У меня не было полной уверенности.

Жан-Марк молчал.

– Если и так, то ей придется справиться с этим. У нее есть Вазаро и Филипп. Сразу по приезде он пошлет за своей матерью. Нельзя же думать, что я останусь с ней вечно. Ей ведь придется посмотреть в глаза тому, что произошло, не так ли? Она сильнее, чем мы думаем. Видели бы вы, какая она сегодня утром была оживленная, когда Франсуа привез ее…

– Жюльетта! – прервал ее торопливый монолог голос Жан-Марка.

Лицо его расплывалось, и Жюльетта делала невероятное усилие, пытаясь справиться со слезами, застилавшими ей глаза.

Она прошептала:

– Я так боюсь, Жан-Марк. Что, если я ошиблась? Когда я сказала ей, что не еду, у Катрин был такой озадаченный вид. Я попыталась объяснить, но знаю, она не поняла.

– Мне и самому очень затруднительно все уяснить.

– Понимаете, я ведь считала, что она во мне нуждается.

– Так и есть.

– Разве? – Жюльетта покачала головой. – Поначалу да, но теперь я не могу остановиться и ограждаю ее от всего. Я слишком эгоистична.

– Эгоистичны?

– Мне ведь нравилось, что я для Катрин все. Мне было так приятно, что она нуждается во мне. – Жюльетта глубоко и судорожно вздохнула. – Я сегодня долго об этом думала и поняла, что Франсуа был прав: мое присутствие для нее вредно. Однако я не так легко расстаюсь с тем, что мне нужно. Я должна была разом обрубить все концы и отпустить Катрин одну. – Девушка сделала попытку улыбнуться. – Если я окажусь не права, Филипп тут же сообщит мне, и я найду способ сразу же к ней приехать.

– Могу ли я напомнить, что в буквальном смысле слова вы были здесь узницей почти шесть недель, прежде чем нам удалось что-то предпринять. Как же теперь вывезти вас из Парижа?

– Со мной не нужна и малая доля тех предосторожностей, какие понадобились для Катрин.

– Вот как? Как мог я забыть, что о вашем благополучии заботиться не приходится!

Жюльетта согласно кивнула.

– Так что, видите, мое присутствие здесь не так уж безрассудно, как вы думали. Я могу побыть здесь несколько месяцев, а когда Дюпре уедет из Парижа, Франсуа добудет мне бумаги…

– Нет.

– Но почему? Я же объяснила, почему для Катрин будет лучше, если я останусь здесь.

– Но не потрудились подумать обо мне. С какой стати мне укрывать врага революции? Каждую минуту, что вы проводите в моем доме, все, что я имею, находится в опасности. – Жан-Марк цинично усмехнулся. – И я сомневаюсь, что гильотина – это самый гуманный способ остаться без головы. По-моему, ей недостает некоего достоинства.

Жюльетте как-то не пришла на ум мысль о возможной опасности для Жан-Марка. А ее присутствие может стоить ему жизни. Это показалось ей невероятным.

– У вас много друзей в правительстве, не думаю, что это был бы для вас большой риск.

– Когда дом рушится, все разбегаются, чтобы не попасть под обломки. Однако никто не пытается подпереть его.

– Вы могли бы найти способ…

– Вам повезло, что вас еще не раскрыли. – Губы Жан-Марка сжались. – В особенности когда вы разгуливали по улицам Парижа средь бела дня.

– Я же сказала вам, почему пошла на этот риск.

– Я не считаю ваши доводы ни ясными, ни разумными. – Жан-Марк говорил жестко. – Проклятие, вы и слов-то таких не знаете!

– Я попытаюсь найти другое место, где жить. Может, Робера попросить…

– Нет! – Рука Жан-Марка стиснула ножку бокала. – Вы отправитесь в Вазаро, и как можно скорее.

Жюльетта встретилась через стол взглядом с Жан-Марком.

– Хорошо, признаю, что могу оказаться для вас опасной. Что можно сделать, чтобы риск того стоил? Жан-Марк смотрел на вино в своем бокале.

– Ничего.

– Должно же быть что-то, что вам нужно. Вы очень жадный.

– Благодарю вас.

– О, я одобряю этот грех. Все лучшие художники были жадными. Они брали от жизни и людей то, что хотели, и вкладывали в свою работу. И если учесть, сколько они дали взамен, то это самая возвышенная форма алчности.

Жан-Марк, казалось, был поражен.

– И моя жадность такая?

– Ну, может быть, не совсем возвышенная, но я никогда не слышала, чтобы вы кого-нибудь обманули, так что у вас хорошая, честная алчность.

Жан-Марк слабо улыбнулся:

– Что ж, поскольку у вас нет ничего для меня, вам просто придется уехать…

– Танцующий ветер. – Глаза Жюльетты загорелись от волнения, и она наклонилась вперед. – Ну, конечно. Вам нужен Танцующий ветер.

На лице Жан-Марка промелькнуло удивление.

– Но у вас его нет.

– Возможно, я могла бы придумать способ, как достать его для вас.

– Насколько мне помнится, вы говорили, что у Марии-Антуанетты есть право сохранить свое сокровище?

– Но в Тампле оно для нее бесполезно, так ведь? – Жюльетта быстро соображала. – Сколько вы готовы заплатить, чтобы вернуть Танцующий ветер? Я не помню, сколько вы предлагали королеве?

– Два миллиона ливров. Плюс заем, который дал королю.

– И вы не получили назад ничего из этого займа?

Жан-Марк пожал плечами.

– Я знал, что рискую.

– Два миллиона ливров. – Жюльетта кусала нижнюю губку. – Это большие деньги. А мне заплатите два миллиона ливров за Танцующий ветер?

Жан-Марк с минуту помолчал.

– Да.

Глаза Жюльетты устремились к его лицу.

– Вам он действительно нужен. Не только ваш отец хотел вернуть его семье. Вы тоже этого добиваетесь?

Жан-Марк пригубил вино.

– Не люблю, когда не получается по-моему.

– Нет, я думаю, здесь нечто большее.

– Если это и так, то какое у вас право настаивать и пытаться вытянуть из меня секрет? Могу я иметь право на тайну?

При свечах в его глазах плясали чертики, глаза зажглись циничным весельем, а его прекрасно очерченный рот кривила мефистофельская улыбка. И все же за всем этим Жюльетта чувствовала нечто…

Жан-Марк нетерпеливо повел плечами.

– Этот разговор бесполезен. Вы пытаетесь предложить мне то, чем не располагаете.

– Я потребую за него два миллиона ливров, – медленно произнесла Жюльетта. – И я хочу остаться в этом доме под вашей защитой так долго, как захочу. Это моя цена за Танцующий ветер. Вы заплатите?

Жан-Марк нахмурился.

– Вы ведете себя нелепо. Вы же не имеете ни малейшего представления, у кого статуэтка.

– Вы заплатите?

– Революционное правительство разыскивает Танцующий ветер с тех самых пор, как он исчез.

– Так вы заплатите?

– Да! – отрезал Жан-Марк.

– Значит, договорились, – с облегчением улыбнулась Жюльетта. – Теперь мне остается только добыть его для вас. Жан-Марк весело расхохотался.

– Проклятие, я ведь на какое-то мгновение принял за правду глупость!

– Не вижу ничего смешного в нашем уговоре.

– Это невозможно.

– Не вижу почему. – Жюльетта нахмурилась. – Хотя, признаюсь, я должна это обдумать.

– Уверен, что вы так и сделаете. Надеюсь, вы не будете возражать, если я сейчас же стану строить планы, как вас немедленно отправить в Вазаро?

– Но мне понадобится время, чтобы…

– У вас его нет. – Улыбка сошла с лица Жан-Марка. – Я не стану рисковать, держа вас в своем доме ни минуты больше, чем это необходимо. Вы отправитесь в Вазаро еще до конца недели.

– Всего неделю?

– Этого вполне достаточно. В конце концов, вы ведь сказали, что это не такая уж невыполнимая задача. – Жан-Марк беспечно улыбнулся и предложил Жюльетте бокал. – Выпьем за ваш успех?

Девушка отшатнулась.

– Я не люблю вино.

Жан-Марк наблюдал за ней.

– Даже за успех такого грандиозного дела? Всего глоток?

– Нет! – Жюльетта силилась овладеть голосом, заставить его звучать ровно. – Вы издеваетесь надо мной.

– Нет. – Жан-Марк поднес вино к губам. – Но, признаюсь, меня разбирает любопытство. Я обожаю головоломки, а вы, Жюльетта, одна из самых интригующих загадок.

– Я не особенно сложная. Я и в книгах не очень разбираюсь, не то что Катрин. – Жюльетта отодвинула стул и встала. – Это вы загадка.

Тонкое лицо Жан-Марка осветилось настолько чувственной улыбкой, что у Жюльетты перехватило дыхание.

– Тогда, возможно, стоит попытаться соединить наши сложности и создать счастливое целое.

Жюльетта зачарованно смотрела на него и вдруг почувствовала, что как-то странно заныли соски. Она остро ощущала гибкую силу его тела под элегантной одеждой, артистичность его длинных загорелых пальцев, игравших хрупкой ножкой хрустального бокала.

– Как? – Голос девушки дрожал от непонятного ей волнения.

– Обычным способом. Я не из тех, кто требует эксцентричного репертуара от… – Жан-Марк замолчал, увидев выражение ее лица. – А чего вы ожидали? – негромко спросил он. – Если бы у вас не было желания разгадать загадку, вы бы отправились в Вазаро. Вы знали, что ждет вас здесь со мной. – Он помедлил. – Разве нет?

Жюльетта не могла не признать, что он был прав.

– Вы хотите… вступить со мной в половые отношения?

– Грубо, но точно. – Жан-Марк откинулся на стуле. – Точнее, я хочу вступить с вами в связь уже очень-очень долгое время такими способами, о существовании которых вы наверняка и не подозреваете.

Сердце Жюльетты так колотилось в горле, что она едва могла дышать.

– Сознаюсь. Я не Катрин. При дворе я слышала и видела многое… – Жюльетта осеклась и судорожно сглотнула. – Почему? Я ведь совсем некрасивая.

– В таком случае почему я нахожу вас желанной? – Голос Жан-Марка зазвучал глуше. – Почему вы так меня возбуждаете, что того гляди панталоны вот-вот лопнут от вставшего при виде вас… – Он осекся, выразительно опустив глаза.

Глаза Жюльетты последовали за его взглядом. Дамасская скатерть не могла скрыть взбугрившиеся панталоны.

– Неужели так сильно?

Жан-Марк улыбнулся и оттолкнул стул.

– Подойдите и посмотрите, как он хочет войти в вас.

Жюльетта поспешно опустила взор на тарелку.

– Я не буду глядеть. У меня нет желания вступать в связь ни с одним мужчиной.

Улыбка Жан-Марка стала шире.

– Вот как? Сейчас посмотрим. – Он в три шага оказался около Жюльетты и поднял ее на ноги. Усевшись на ее место, он посадил Жюльетту себе на колени.

– Не хотите смотреть, так почувствуйте. – Жюльетта замерла, потрясенная. Даже сквозь множество слоев разделявшей их одежды она чувствовала, как бьется в ее промежность его твердая нежная плоть, пытаясь прорвать преграды юбок. Жюльетте хотелось вдавить его в себя. Она поерзала, испытывая жгучую боль желания. Сладкая истома охватила девушку. Матерь Божья, как же хорошо! Туман сладострастия окутал ее, заныл требовательно низ живота. Отдаваясь блаженным ощущениям, Жюльетта нашла силы прошептать:

– Это глупо.

– Бесконечно. – Жан-Марк расстегнул ворот ее платья, обнажил шею. – А мы ведь только начали. – Он наклонил голову, и его язык нежно лизнул жилку, бешено колотившуюся во впадинке ее горла.

Жюльетта задохнулась, и Жан-Марк поднял голову.

– Вам это нравится? Сейчас я освобожу вашу грудь.

– Зачем вы это делаете? – Жюльетта поправила корсаж.

Жан-Марк посмотрел на девушку.

– Вот что получается, когда мы вместе. Это то, что мне страстно хотелось делать с вами еще пять лет назад в гостинице… – Его руки стиснули бедра Жюльетты, сжимая и раздвигая их, что бросало Жюльетту в дрожь. Он крепко прижал их к своему телу. – Я предупреждал вас. Если вы позволите, я зацелую, заласкаю языком все ваши интимные уголки, я буду вас… так сильно и крепко, пока у вас не останется ничего, что можно отдать. Такой уж я есть. – Он вжал ее бедра в свои колени, ствол его вздымался навстречу, тыкался в ее юбки, пульсировал, твердый, живой. Он рвался в ее готовое принять его лоно, а глаза его хозяина бесовски горели. Тело Жюльетты отяжелело, груди налились, соски затвердели. – Позвольте освободить мне из плена корсажа ваши грудки. Они ведь хотят меня, правда? Взгляните, им тесно, соски ждут моих губ…

– Вы не должны так говорить.

Жан-Марк только хрипло рассмеялся.

– Я же не просила вас показать, как топорщится в панталонах ваш… – Жюльетта осеклась, и щеки ее еще больше раскраснелись. – Просто я хочу сказать…

– Что вам приятно сидеть у меня на коленях. – Глаза Жан-Марка сверкали, а его зубы сомкнулись на мочке ее левого уха, нежно ее покусывая. – И вам нет нужды говорить. Я в вашем распоряжении в любое время.

Жюльетта ощутила трепещущий кончик его языка в своем ухе. Горячая волна желания пробежала по ее затылку, по спине, ее ягодицы непроизвольно сжались и расслабились.

– О-о, господи! – простонала она, вжимаясь в его требовательный ствол. – Отпустите меня.

Жан-Марк тут же разжал руки и лениво откинулся на стуле.

– У меня нет намерения взять вас на этом стуле в столовой. Робер или Мари, заглянув, будут шокированы.

Жюльетта соскочила с его колен и повернулась к нему лицом. Темные волосы Жан-Марка были слегка растрепаны, а черные глаза беспечно смеялись. Жюльетта увидела, как длинный твердый ствол, слегка подрагивая, вырисовывается сквозь плотно прилегающие шелковые панталоны, натягивая их. Ее остро пронзило желание прижать его снова своим телом, вжать в ягодицы. В эту минуту Жан-Марку было все равно – пусть хоть весь город видит, как он берет ее. Он был воплощением дикого желания.

Жюльетта попятилась, не сводя глаз с его лица. Прежде она никогда не видела Жан-Марка таким, хотя подсознательно она знала, что он желает ее. Но она могла игнорировать это свое тайное знание. Делать вид, что не видит то, что рядом. Но теперь она уже не могла не замечать его. Это был человек, которому бесчисленные любовницы шептали просьбы и мольбы, – Жан-Марк, способный на любые излишества, чтобы утолить первобытный голод и свои сексуальные прихоти. Глаза его становились все более темными, блестящими, они вбирали ее в себя, раздевали.

– Нет, я не хочу… – Она прервала себя на полуслове. – Я не из-за этого осталась в Париже.

– Но это то, что вы получите, если останетесь. – Жан-Марк опустил взгляд на ноги Жюльетты. – Поведать вам о способах, при помощи которых я собираюсь овладеть вами?

Жюльетта хрипло засмеялась.

– Вы просто запугиваете меня, чтобы я поскорее бежала в Вазаро.

– Вам лучше знать. – Взгляд Жан-Марка поднялся к лицу девушки. – Даю вам одну неделю. Если вы не уедете в Вазаро за это время, вы станете моей любовницей. – Он пожал плечами. – Когда-нибудь это все равно произойдет, так что можно и сейчас. Видит бог, у меня такое чувство, что я жду уже целый век.

– Вы не глупы и, вероятно, со временем придете в себя и больше не будете хотеть вступить со мной в связь.

– Сомневаюсь. Все последние пять лет вы сидите у меня в подсознании.

– Что ж, я хотела бы вернуться в ваше подсознание. У меня нет желания становиться чьей-либо любовницей. Я хочу только писать и…

– Даю вам одну неделю. – Жан-Марк встал. – Естественно, все это время я не буду сторониться вас и постараюсь любовной игрой окончательно пробудить в вас чувственность. – Он ласково провел пальцами по ее шее. – Должен же я получить какую-то компенсацию за опасность, которой вы меня подвергаете, а заодно и подготовить вас к предстоящей большей интимности и к встрече с моим неутомимым борцом. Он так хочет вас!..

Его поглаживание было нежным, прикосновение – таким легким. Жюльетте хотелось, чтобы эти пальцы, не останавливаясь, спустились от шеи ниже.

– У вас вид, как у ребенка, тянущего шейку за поцелуем, – прошептал Жан-Марк.

– Я не ребенок.

Улыбка сошла с лица Жан-Марка.

– Я знаю, причем вы никогда и не были ребенком. Я всегда желал вас, даже когда пытался воспринимать вас как ребенка, попавшего в беду.

– Я никогда не попадала в беду. И всегда могла позаботиться о себе. – Жюльетта с усилием отвела глаза от его лица и попятилась к двери. – Я устала, и мне надо подумать. Я, пожалуй, пойду в свою комнату и…

Жюльетта замолчала. Жан-Марк тихонько смеялся.

– Перестаньте надо мной смеяться. Мне это не нравится. Вы можете быть очень-очень жестоким, Жан-Марк.

– Возможно, вы этого и не сознаете, но вы тоже немилосердны. И это еще одна причина, по которой я хочу, чтобы вы покинули мой дом. Мы вполне можем вцепиться друг в друга, а вы еще недостаточно сильны для битвы. Странно, но я ощутил, что не хочу причинять вам боли.

У Жюльетты было такое чувство, что она получила удар в живот. Дыхание ее прервалось. Кровь ударила в голову, окрасив щеки. Что с ней творится? Не мог же Жан-Марк так на нее действовать? Должно быть, из-за сегодняшнего долгого похода у нее вдруг ослабли и задрожали колени.

– Все это чепуха. Мне надо подумать. – Она выбежала из кабинета Жан-Марка.

– Признаюсь, я не настолько галантен, чтобы желать твоего присутствия, гражданка де Клеман, еще когда-нибудь. Франсуа не упоминал, что ты еще в Париже. – Дантон был ошарашен появлением Жюльетты и не старался скрыть это.

– Он не знает. – Жюльетта отбросила капюшон своего коричневого плаща. – Могу я присесть? Я шла пешком от самой Королевской площади и слегка утомилась.

– Непременно. – Дантон проводил Жюльетту взглядом. Она пересекла кабинет и опустилась в кресло с подушками. – Полагаю, Андреас не знает о твоем визите сюда, иначе предоставил бы тебе экипаж.

– Жан-Марк недоволен моим появлением в Париже. Он ищет возможности отправить меня в Вазаро, а пока не разрешает выходить из дома. Мне показалось разумным ускользнуть тайком. – Жюльетта пожала плечами. – Это было нетрудно. Он целый день либо сидит в кабинете с горами документов, либо мчится в своем экипаже на какую-нибудь встречу.

– Боюсь, Анреас прав. Я бы тоже предпочел тебя прятать. – Лицо Дантона стало жестким. – И я не в восторге от твоего появления в моем доме, ты рискуешь разоблачить и себя, и меня. Рауль Дюпре последнее время заходит почти каждый день, и я не хочу дать ему повод задавать мне неуместные вопросы.

– Ну, я же не могла прийти в Национальный конвент, а мне надо было вас увидеть.

Дантон сложил руки на груди и прислонился к камину.

– Буду счастлив узнать зачем.

– Мне необходима ваша помощь.

– Чтобы покинуть Париж?

– Нет. – Жюльетта нетерпеливо дернулась. – Вы говорите, как Жан-Марк. Я еще не готова оставить Париж. Сначала мне надо кое-что сделать…

– Да неужели?

– Я хочу поговорить с королевой.

Дантон уставился на девушку, не веря своим ушам, потом рассмеялся.

– И ты пришла ко мне? Почему ты думаешь, что я стану помогать?

– Я считаю, вы предпочтете устроить так, чтобы я могла пройти в Тампль и выйти оттуда живой. – Жюльетта сладко улыбнулась. – Вы же не допустите, чтобы меня схватили. Это могло бы поставить вас в неловкое положение.

– Убедительно. А о чем именно ты хочешь говорить с ее величеством?

– Это уж моя забота.

– Что, если я потребую того в оплату за свою помощь?

– Я найду другого по более дешевой цене.

Дантон расхохотался.

– Проклятие, а ты храбрая! Это качество, которым я восхищаюсь.

– Вы поможете мне?

Улыбка сошла с лица Дантона.

– Не подгоняй меня. Я думаю. Ты хочешь только поговорить с королевой? Не собираешься устраивать ее побег?

Жюльетта поколебалась.

– В этот раз – нет. – И поспешно продолжала:

– Хотя вам не следовало заточать их в это ужасное место.

– Не такое уж оно ужасное. У них много удобств.

Жюльетта де Клеман явно замешана в каком-то заговоре, мелькнуло в голове Дантона. И все же храбрость часто побеждала, к тому же Дантон всегда считал, что королевской фамилии лучше было бы бежать, прежде чем якобинцы обезглавят Людовика. Дантон не сомневался, что, как только король будет послан на гильотину, Англия и Испания объявят Франции войну.

– Почему ты думаешь, что я смогу провести тебя в Тампль?

– Вы человек, предпочитающий знать обо всем, что вокруг происходит. Зачем еще вам нанимать Франсуа Эчеле? Королевская семья представляет собой опасность для вашей республики, и вам надо знать обо всем, что их касается. Разве это не так?

Дантон кивнул.

– Ты очень сообразительна. Я действительно велел Франсуа изучить их положение в Тампле. Карточки на вход раздаются буквально каждому, кто попросит. – Он помедлил. – Но вывести любого из членов королевской семьи невозможно. Их очень тщательно охраняют.

– Я никого не хочу выводить, кроме себя.

Дантон на минуту задумался.

– Фонарщик, что приходит в Тампль каждый вечер, часто приводит с собой своих родных. Однако, насколько я понимаю, лица членов его семейства меняются вместе с его состоянием. Небольшого подкупа будет достаточно.

– У меня нет денег, и я не хочу просить их у Жан-Марка. Он ничего не должен знать об этом.

– Почему?

– Если он запрещает мне выходить на улицу, как вы думаете, захочет он, чтобы я отправилась в Тампль? – Жюльетта нахмурилась. – Он ведет себя в этом отношении совсем неразумно.

Дантон подавил улыбку.

– Сожалею, что не могу предоставить в твое распоряжение свои средства, я всего лишь бедный республиканский чиновник.

– Дайте подумать. – Жюльетта с минуту помолчала. – Франсуа! Жан-Марк дал ему целое состояние за женитьбу на Катрин. Он может дать взятку.

– Если захочет впутаться в это дело.

– Он уже в нем.

– Это не значит, что он будет тебе помогать. Франсуа умница, но иногда бывает слеп в реальности. Два года назад он появился у меня на пороге – прямиком из Страны басков. Пылая огнем революции, он умолял меня разрешить ему служить мне любым способом. – Губы Дантона сложились в легкой улыбке. – Ему пришлось выполнять многие поручения, которые противоречили его идеалам, но он ни разу не отказал мне. Он верит в вечную жизнь республики, потому что права человека справедливы и хороши.

– А вы – нет?

– Я считаю, что республика будет такой, какой мы ее сделаем – доброй или злой. – Дантон вскинул голову. – А во что веришь ты, гражданка?

Жюльетта поднялась.

– Я думаю, что людей надо оставить в покое, чтобы они делали то, что хотят. – Она накинула на голову капюшон. – И я верю, что люди, отнимающие этот покой, будут наказаны. Так вы поговорите с Франсуа или мне самой этим заняться?

– Я не сказал, что буду с тобой сотрудничать.

– Но вы будете?

Дантон медленно кивнул:

– Я поговорю с Франсуа. Хочу сказать, что твоему языку не хватает дипломатичности.

Жюльетта согласно кивнула.

– Когда? Это должно быть скоро.

– Сегодня. И если все пройдет без затруднения, ты пойдешь в Тампль завтра вечером. Я позабочусь, чтобы королева получила послание: на прогулке перед заходом солнца ее будет ждать приятный сюрприз. – Дантон насмешливо поклонился. – Если это тебя устраивает.

– Я буду ждать в…

– Нет. Я скажу Франсуа, чтобы встретил тебя рядом с домом Андреаса перед сумерками. У меня нет желания, чтобы ты снова появлялась в моем доме. – Губы Дантона насмешливо скривились. – Твоя маскировка оставляет желать лучшего.

– У меня не было времени думать о ней.

– Предлагаю тебе серьезно заняться изменением внешности, если собираешься продолжать бегать по Парижу.

– Я так и сделаю. – Девушка направилась к двери. – Полагаю, что вы правы, и было бы разумно…

Раздался тихий стук в дверь, и на пороге появилась жена Дантона.

– Жорж Жак, пришел гражданин Дюпре. – Ее голос звучал как-то сдавленно. – Проводить его сюда?

– Через минутку, дорогая. Скажи, что у меня посетитель.

– Я вообще не стану с ним разговаривать. Мне тошно даже смотреть на него. – И Габриэль закрыла дверь.

Она уже отмалчивается и отгораживается от собственного мужа, с щемящей тоской подумал Дантон. Она шарахалась от него и от всех, участвовавших в массовых убийствах.

Дантон быстро указал на другой конец кабинета:

– Там дверь, она выходит в небольшой сад с воротами на улицу. Скорее!

– Значит, завтра?

Дантон кивнул и проводил ее взглядом. Но думал он не о безрассудной юной посетительнице, а о жене. Габриэль со временем простит его. Их любовь слишком сильна, чтобы погибнуть из-за политики. Через несколько месяцев все снова образуется.

– Жорж Жак, я принес тебе самый свежий экземпляр «Папаши Дюшена». – Дюпре стоял на пороге. Он подошел к столу, небрежно бросил на него экземпляр зажигательного памфлета Марата. – Я был здесь по соседству и решил отдать тебе один из первых экземпляров.

– Ты очень любезен, гражданин.

Дюпре пожал плечами.

– Друзьям надо служить хорошо. – И подошел к окну. – Я был бы рад дождаться… – Он внезапно умолк, глядя на улицу.

– Что случилось? – Дантон моментально встал рядом с Дюпре. Жюльетта де Клеман! Виден со спины только ее плащ, с облегчением отметил Дантон. – Что-то не так, гражданин?

– Да нет. – Дюпре нахмурился. – Та женщина показалась мне знакомой.

– Какая женщина?

– Женщина в коричневом плаще. Она уже скрылась за углом.

– Ты ее знаешь?

– Что-то знакомое было в ее движениях.

– Ты часто посещаешь «Комеди Франсез». Возможно, это знакомая актриса?

Дюпре пожал плечами.

– Как бы там ни было, если я ее хоть раз видел, то потом вспомню. У меня отменная память.

– Уверен, что вспомнишь. – Дантон подошел к столу и взял памфлет. – Какая сегодня тема бредовых излияний Марата?

Дюпре тут же отвернулся от окна.

– Ты не должен так говорить о нем. Он истинный друг республики.

– Но нам приходится забывать о лояльности к старому другу, когда мы заводим нового. – Дантон сделал многозначительную паузу. – Мне не нравится Марат.

Дюпре обворожительно улыбнулся.

– Естественно, я не стану распространяться, как мне не по нутру у него на службе, пока не получу пост, который буду ценить больше.

Матерь Божья, да этот тип заложит самого дьявола ради местечка повыше! Дантон тщательно скрыл отвращение.

– Я понимаю твою осторожность.

– Однако сейчас для меня неподходящее время менять службу. Завтра я уезжаю в Андорру с очень важной миссией. Может, поговорим, когда я вернусь?

– В Андорру? – Дантон нахмурился. – В Испанию? Что за дела у Марата с испанцами?

– Дело чрезвычайной важности для Франции, и никому, кроме меня, он этого не доверит.

– Какого дьявола Марат сует свои грязные лапы во внешнюю политику? Ты сказал, что уезжаешь завтра?

Дюпре кивнул.

– Марат разрешил мне сделать остановку у матери и провести там две недели. Она живет в окрестностях Парижа, в деревне Клермон. Дорога через Пиренеи тяжелая…

Стало быть, «дело» хоть и важное, но не срочное.

– После своих тяжелых трудов в последний месяц ты нуждаешься в отдыхе, – бесстрастно произнес Дантон, берясь за шляпу и перчатки. – Пора отправляться в Конвент.

Волосы Марии-Антуанетты поседели.

– Не поднимайте головы, – прошептал фонарщик, – как только мы войдем во двор.

Жюльетта поспешно опустила взгляд и потуже завязала под подбородком шерстяной платок. Ее руки дрожали, а в горле комом стояли слезы. Волосы королевы поседели. Они не были напудрены и надушены. Королева шла без парика, который Жюльетта столько раз видела на ней, впервые приехав в Версаль. Марии-Антуанетте было всего тридцать шесть лет, а выглядела она вдвое старше.

– Хватит на нее глазеть. – Фонарщик зажег лампу слева от ворот. – Вы что, хотите, чтобы вас бросили вместе с ней в башню?

– Она так изменилась.

– Встаньте вон туда, в тень. Я пришлю ее переговорить с вами. Но всего пять минут, вы поняли? Как только я зажгу все лампы, мы уйдем.

Жюльетта послушно отошла в тень зловеще нависающей башни. Сумерки уже полностью поглотили двор Тампля, и девушка знала, что в своем грязно-коричневом плаще и платке она будет незаметна для окружающих, разве что кто-то подойдет совсем близко.

Одета королева была прилично. Хорошего покроя черный плащ, муфта из меха куницы, но платье скорее подошло бы жене процветающего трактирщика, чем королеве Франции. Бедная, горемычная Мария-Антуанетта, она лишилась свободы, у нее отняли все, даже некоторых из членов ее семьи. Братья короля – граф Прованский и граф д'Артуа бежали в Австрию, а старые девы, его сестры, – в Италию. Первенец Марии-Антуанетты, дофин Людовик-Иосиф, трагически погиб в 1789 году в то же самое время, когда вокруг королевы рушился весь ее мир.

Теперь у Марии-Антуанетты остались только ее Людовик, хотя судьба его в будущем неизвестна, золовка мадам Элизабет, дочь Мария-Тереза и маленький Людовик-Карл – дофин и наследник престола.

– Жюльетта? – Мария-Антуанетта всмотрелась в тень. – Это действительно ты? Вся эта грязь у тебя на лице…

Жюльетта собралась было сделать реверанс, но спохватилась. Дочь фонарщика-республиканца вряд ли оказала бы уважение королевским особам.

– Это я. Фонарщик решил, что я выгляжу слишком чистой, и немного смазал мне щеки сажей.

– Более чем немного. У тебя вид уличной бродяжки. – Королева подошла ближе и ласково коснулась пальцами щеки Жюльетты. – Но я узнаю эти дерзкие глаза. Я думала, ты погибла. Мне рассказали о резне в аббатстве. – Она вздрогнула. – Ты слышала, что эти звери сделали с принцессой де Ламбель?

– Да.

– Они насадили ее голову на пику и кричали мне, что стреляли ее руками и ногами из пушки. – Глаза королевы затуманились слезами. – В Англии она была в безопасности, но вернулась, чтобы быть рядом со мной, и они убили ее за это. Они убивают всех. Скоро никого не останется. – Мария-Антуанетта крепко зажмурила глаза, а когда открыла их, слезы исчезли. – А как моя нежная Селеста? Твоя мать здорова, Жюльетта?

– Да.

– И в безопасности?

– Да, она бежала из Франции в Андорру во время побоищ.

– Прекрасно. Я часто думаю о ней и молюсь, чтобы она осталась цела.

– Вам здесь удобно?

– О да, здесь не так уж плохо. Они следят, чтобы у нас была приличная еда, и охранники не очень противные. Они даже привезли мне из Лувра клавикорды. – Королева зажмурилась. – Они все время глазеют на меня. А я не люблю этого.

Она всегда избегала излишнего внимания к себе, подумала Жюльетта. Вот почему из большого дворца она убегала в уютный Малый Трианон, в деревню Ле-Амо, чтобы среди цветов развлекаться со своими роскошными игрушками.

– Возможно, они прежде никогда не видели королевы. Мария-Антуанетта подняла голову.

– Я покажу им, как держит себя королева. – Минутное королевское былое величие. И вновь перед Жюльеттой убитая горем женщина с печальным постаревшим лицом. – Ты должна идти, детка. Было очень любезно с твоей стороны навестить меня, но тебе опасно здесь оставаться. Наш тюремщик, этот гротескный Эбер, – настоящий негодяй. И для него будет самым большим удовольствием причинить мне боль, обидев тебя.

Жюльетта глубоко вобрала воздух в легкие.

– У меня есть причина для прихода. – И поспешно продолжала:

– Мне нужен Танцующий ветер.

Королева не удивилась.

– Ты всегда его хотела. Даже ребенком ты любила мою статуэтку. – Выражение ее лица стало холодным. – Танцующий ветер – мой. Я его не отдам.

– Жан-Марк Андреас по-прежнему хочет обладать им. Вы помните его?

– Как я могла забыть этого самоуверенного человека! – сухо сказала Мария-Антуанетта.

– Он готов заплатить мне два миллиона ливров за статуэтку. Хватит ли этих денег, чтобы купить вам выход на свободу и помочь бежать в Австрию?

Королева помолчала.

– Возможно. Охранники с удовольствием берут небольшие взятки, что обеспечивает нам больший комфорт.

– Скажите мне, где находится статуэтка, и я заберу ее, продам Жан-Марку, а потом отдам вам деньги.

– Не мне. – Королева задумалась. – Здесь я ничего не смогу с ними сделать. Однако в городе есть группа верных мне людей, возможно, они и смогут помочь. Иди в кафе «Дю Ша», что на Новом мосту, и спроси Уильяма Даррела.

Фонарщик закончил обход и медленно направлялся к ним через двор.

– Наше время истекает. Где мне найти Танцующий ветер?

Мария-Антуанетта пристально посмотрела в глаза Жюльетты.

– Могу я доверять тебе, Жюльетта? Я собиралась сохранить Танцующий ветер для маленького Людовика-Карла. Он может даже не быть королем Франции, но статуэтка обеспечит его.

– Лучше спасти вас и остальную королевскую семью, чем какую-то статуэтку.

– Да, я полагаю.

– Он уже идет. Скорее.

– Она в Бельведере. Я велела месье Минку сделать ящик под сфинксом и спрятать там статуэтку, когда мне сказали, что вся эта ужасная толпа хлынула на Версаль.

Жюльетта лихорадочно вспоминала. Бельведер был павильоном, расположенным за Малым Трианоном, и ступеньки к нему украшало несколько сфинксов.

– Какой же из них?

– Тот, что слева от двери, выходящей прямо на озеро.

Королева спрятала руки в муфту.

– Не предавай меня, Жюльетта. У меня почти не осталось людей, кому я могу довериться.

Она повернулась и поспешила прочь, а через минуту уже исчезла в дверях большой башни.

Жюльетта смотрела ей вслед в полном смятении. Она не ожидала, что ее до слез потрясет их встреча. Годами она старалась вытравить из сердца любовь к королеве. Она говорила себе, что смешно любить человека, привязанного к ней не больше, чем к ягнятам в Ле-Амо. Она уверяла себя, что для нее нет ничего важнее живописи, а Мария-Антуанетта не имеет в ее жизни никакого значения. И все же сердце Жюльетты сжималось от любви и жалости к той, что много лет назад, когда она маленькой девочкой была так несчастна, обняла, приласкала ее и попросила стать ее другом. К той, что велела своей подруге-художнице учить ее рисовать. Бедная бабочка. Все прекрасные цветы в ее саду завяли, и она теперь тоже потеряла пыльцу.

– Ну все. Идемте, – позвал ее хриплым голосом фонарщик.

Жюльетта с трудом оторвала взгляд от двери, за которой исчезла Мария-Антуанетта. И покорно пошла следом за фонарщиком через двор к воротам.

По пути из Тампля Франсуа Эчеле хранил то же мрачное молчание, каким встретил Жюльетту ранее. Он явно был недоволен ею. Вначале его сдержанность вполне устраивала Жюльетту: ей было трудно выйти из подавленного состояния после встречи с королевой. Они уже подъезжали к Королевской площади, когда Жюльетта нашла в себе силы заговорить:

– Не понимаю, за что вы на меня сердитесь. Вы же сами сказали, что я не должна оставаться с Катрин.

– Я не советовал вам не ехать в Вазаро. – Франсуа смотрел прямо перед собой. – И, уж конечно, не говорил, чтобы вы оставались в Париже и вовлекали нас всех в изменническую деятельность.

– Я никого не вовлекаю в измену. – Жюльетта вскинула голову. – И если вы так страстно выступали против моей встречи с королевой, то почему договорились о взятке?

– Это было решение Жоржа Жака. Он счел безопасным пойти навстречу вашей глупости. – Молодой человек посмотрел ей в лицо. – И стоил ваш разговор с гражданкой Капет того, чтобы рисковать всеми нами?

– С ее величеством, – поправила Жюльетта. – И не говорите мне, что ваша драгоценная республика посмела и ее называть гражданкой! Ей совсем не подобает быть ею. Она рождена королевой.

– Я буду звать ее так… – Франсуа пожал плечами. – Возможно, в этом ее трагедия. Вы хорошо ее знаете?

– С раннего детства. Она была добра ко мне.

– Вы ведь не сможете помочь ей.

Жюльетта молчала.

– Охрана во дворе и комиссары из коммуны днем и ночью дежурят в их комнатах.

– Точно так же, как в Версале, – негромко произнесла Жюльетта. – Она всегда не терпела всех этих глазевших на нее людей, когда она вставала утром и ложилась в постель вечером. А некоторые дуры при дворе ссорились из-за чести подавать королеве утром ее рубашку.

– Могу вас заверить, что у комиссаров другая роль. – Франсуа сурово посмотрел на Жюльетту, и сарказм сменила уверенность. – Это конец, Жюльетта. Вы больше не получите помощи ни от Жоржа Жака, ни от меня. Это слишком опасно. С тех пор, как королевская семья пыталась в прошлом году бежать из Тюильри, коммуна за каждым кустом видит заговор.

– А я разве просила о помощи?

– Пока нет. Я буду очень рад, когда Жан-Марк отправит вас в Вазаро. Я получил от него утром записку с просьбой зайти к нему завтра.

– Он, вероятно, хочет, чтобы вы достали мне документы на проезд.

– Вот эту услугу я буду счастлив ему оказать. Теперь для вас будет вполне безопасно проехать через посты. Дюпре утром уехал из Парижа.

– Это Дантон устроил?

Франсуа покачал головой.

– Его отправил с какой-то миссией Марат. Если бы Андреас подождал несколько дней, он мог бы сэкономить приличное приданое.

– Но мы же не знали! – Жюльетта нахмурилась. – Вы не расскажете Жан-Марку, что я ходила в Тампль? Этим вы ничего не добьетесь, а для меня поход обернется неприятностями.

– Я буду молчать. – Франсуа помедлил. – Если вы дадите мне слово не делать попытки снова увидеться с королевой до своего отъезда из Парижа.

Жюльетта кивнула.

– Даю вам слово. Мне незачем туда возвращаться. – Она вздрогнула. – И мне от нашей встречи больно. Она не такая, какой была в Версале.

– Все теперь уже не так. Никто и ничто не может повернуть вспять, а те, кто попытается вернуть прошлое, отправятся на гильотину…

Жюльетта сморщила носик.

– И вы опустите нож.

– Если будет нужно. – И Франсуа серьезно прибавил:

– Но не по своей воле. Многое меня в вас восхищает.

Жюльетта посмотрела на него с удивлением.

– Ваше мужество. – Франсуа слегка улыбнулся. – Но не ваш здравый смысл.

Жюльетта слабо улыбнулась.

– А я восхищаюсь вашей честностью, хотя и не могу одобрить вашу так называемую тактичность. Мне доставляет удовольствие думать, что вы будете сожалеть, если я расстанусь со своей головой.

Его улыбка исчезла.

– К гильотине вы были ближе, чем думаете. Жорж Жак сказал, что Дюпре мельком видел вас вчера. – Он заметил, как вздрогнула Жюльетта, и покачал головой. – Он не узнал вас, но был очень близок к тому.

Жюльетта пожала плечами.

– Я не могу больше прятаться. Это не в моем характере. Если бы в последние несколько недель мне не надо было ухаживать за Катрин, я бы сошла с ума в этом доме.

Экипаж остановился у дома Жан-Марка, и Жюльетта завернулась в плащ.

– Надо было сказать, чтобы он остановился дальше по улице. Ну, ладно, может, Жан-Марк еще не вернулся от месье Бардо. До свидания, Франсуа.

Лоран открыл дверцу экипажа и помог девушке сойти на тротуар.

– Не «до свидания». – Жюльетта, не слушая его, уже взбегала по ступенькам в дом.

Франсуа продолжал думать вслух:

– Я самым серьезным образом надеюсь, что мы попрощаемся с вами, Жюльетта.

Девушка остановилась. Фонари по обе стороны двери выхватывали из темноты прискорбно грязное личико Жюльетты и озорной взгляд, брошенный ею на молодого человека.

– Только вот как часто в реальной жизни сбываются надежды, Франсуа?

Девушка вошла в дом и, стараясь не шуметь, осторожно закрыла за собой парадную дверь.

12

Жюльетта ринулась через вестибюль вверх по лестнице, прыгая через две ступеньки.

– Какое любопытное одеяние! Только не говорите мне, что это платье от Жюли Ламартин.

Жюльетта остановилась на восьмой ступеньке. Проклятие! Надо было ей знать – все шло что-то слишком гладко. Она вздохнула и повернулась – сейчас ей предстояло встретиться лицом к лицу с Жан-Марком: он стоял, опираясь на косяк сводчатой двери салона и скрестив руки на груди.

– Если ваше платье действительно из заведения Жюли, стало быть, меня бессовестно надули.

– Это одно из старых платьев Мари.

– Лохмотья? Меня всегда зачаровывали причуды дамского туалета. Спуститесь и дайте мне хорошенько на вас посмотреть.

Голос Жан-Марка был бархатным, но губы недовольно сжаты. Жюльетта медленно сошла по ступенькам, прошла через вестибюль и встала перед ним.

– Не глупите. Я выходила. А это моя маскировка.

– Вот как? – Он протянул руку, дотронулся до ее щеки и посмотрел на следы сажи на пальцах. – И кого вы должны были изображать? Трубочиста?

Жюльетта молча смотрела на него.

Жан-Марк вынул из кармана полотняный платок и тщательно вытер пальцы.

– Полагаю, я убедительно выразился относительно ваших вылазок из дома и о нежелательности таких прогулок. И где же вы были? Гуляли по площади?

Девушка не отвечала.

– Пожалуйста, не трудитесь лгать. Я обнаружил ваше исчезновение более часа назад и видел в окно, как к дому подъехал экипаж. – Жан-Марк помедлил. – По-моему, Дантона. Я узнал возницу. В экипаже был Дантон?

– Нет, Франсуа.

– И где же вы обретались с нашим другом Франсуа?

Избежать ответа было невозможно. Жан-Марк явно не собирался сдаваться.

– Вы сами своими запретами заставили меня уйти из дома. Если бы вы вели себя разумно, я бы обошлась без…

– Куда вы ездили?

– В Тампль.

Жан-Марк замер.

– В Тампль?

– Ну мне же надо было повидаться с королевой. А как, позвольте вам заметить, могла бы я узнать, где она спрятала Танцующий ветер? Вы сказали: она единственная, кто знает, где он находится.

– Значит, вы поехали в Тампль спросить ее? – Жан-Марк тщательно взвешивал слова. – А вам не приходило в голову, что, схвати они вас, вы бы почти наверняка предстали перед коммуной и Дюпре узнал бы вас?

– Что вы так расстраиваетесь? Если бы меня поймали, я бы никогда не сказала им, что вы дали мне убежище.

– Мне ничего не грозило? А как насчет… – Жан-Марк осекся, и, когда снова заговорил, его голос звучал бесстрастно:

– Это, конечно, для меня большое облегчение.

Жюльетта удовлетворенно кивнула.

– Я так и думала. А теперь я пойду приму ванну и переоденусь. Вы не попросите Мари задержаться с ужином? – И она было направилась к лестнице.

– Нет, я ничего не буду говорить Мари. – Жан-Марк, взяв за плечи Жюльетту, круто развернул ее лицом к себе.

– Вы упросили Франсуа помочь вам в этом безумстве?

– Это было совершенно разумно. – Жюльетта пыталась вывернуться из его рук. – Я пошла к Дантону, а он уговорил Франсуа помочь. Впрочем, я думаю, Жорж-Жак и так это сделал бы. Он очень странный человек. У меня такое впечатление, что он не возражал бы…

– Вы рассказали ему о статуэтке?

– Конечно, нет. Я же не дура. Вы ведь просветили меня, что республике статуэтка нужна как символ. Поскольку он министр юстиции, то мог решить, что она нужна ему самому. Я просто сказала, что для его собственной безопасности было бы лучше, если бы меня не схватили, когда я приду в Тампль, и он со мной согласился. – Жюльетта нахмурилась. – Но я не могу больше рассчитывать на их помощь. Я надеялась найти способ уговорить Франсуа отвезти меня в Версаль, но он был совершенно непреклонен…

– В Версаль? Жюльетта кивнула.

– Королева спрятала Танцующий ветер в Версале, как все и думали.

– И она сказала вам где? – недоверчиво спросил Жан-Марк.

– Разумеется, сказала.

– Вовсе не «разумеется». Она отказывалась говорить о статуэтке в течение двух лет. Господи, никогда бы не подумал, что вы способны это сделать! И с какой стати ей вам об этом рассказывать?

– Она знает, что я не предам ее, – просто ответила Жюльетта.

– Вы же хотели продать ее статуэтку мне?

Жюльетта удивленно посмотрела на него.

– Но я думала, вы поймете, что деньги пойдут ей.

– Об этом пункте нашего соглашения вы не упоминали.

– Красть у нее я бы не стала.

– Приношу свои извинения. – Руки, сжимавшие плечи Жюльетты, слегка разжались. – Моя вера в человеческую натуру не слишком сильна, а два миллиона ливров – весьма соблазнительная сумма.

Жюльетта вопросительно посмотрела на Жан-Марка.

– Вы ведь думали и обо мне так, правда?

– Может быть, и да, – слегка улыбнулся Жан-Марк. – Мои намерения в отношении вас вызывали у меня изредка угрызения совести. И для меня было бы очень утешительно сознавать, что вы, как и большинство людей, нечестны.

– У нее был ужасный вид, – прошептала Жюльетта. – Я жалею, что пошла туда. Гораздо легче помнить ее такой, какой она была в Версале. Я не могу больше делать вид, что забыла ее.

– А вы бы хотели забыть ее?

– Я так думала. Она не обращала на меня внимания все эти годы, пока я была в аббатстве, и это… было больно. Возможно, если я дам ей деньги на побег из этого жуткого места, то смогу вычеркнуть ее из своей жизни. – Жюльетта помолчала. – Она мешает моей живописи.

– А ей мешать ничто не должно.

– А вы бы позволили, чтобы что-то отвлекало вас от деловых забот?

– Туше. – Жан-Марк слегка улыбнулся. – Мы очень похожи, не так ли?

Жюльетта беспокойно повела плечами. Жан-Марк держал ее не сильно, но под его руками кожу девушки странно покалывало, волнующее тепло разливалось по телу. Она отступила, и Жан-Марк убрал руки.

– В Версале есть солдаты?

– Только отряд Национальной гвардии, чтобы дети революции все не разграбили.

– Хорошо. Тогда, возможно, я смогу обойтись без помощи.

– Вы собираетесь забрать Танцующий ветер одна?

– Я же сказала, что Франсуа поможет только достать мне бумаги, чтобы я смогла проехать через посты. Теперь это будет гораздо безопаснее. Франсуа сказал, что Дюпре уехал из Парижа с заданием от Марата. Возможно, вы могли бы попросить Франсуа…

– Если я смогу достать бумаги, чтобы провезти вас через посты в Версаль, то вы поедете дальше в Вазаро.

Жюльетте следовало знать, что Жан-Марк не откажется так легко от своего решения вывезти ее из Парижа.

– Как я могу ехать в Вазаро, когда мне надо привезти Танцующий ветер в Париж и отдать его вам?

– Я поеду с вами.

– Вы мне поможете? – Жюльетта насторожилась. – Почему? Это не входит в нашу договоренность.

– Я могу изменить ее пункты, если пожелаю. В конце концов, кто дает деньги за Танцующий ветер?

– Но вы все равно заплатите мне два миллиона, невзирая на вашу помощь?

Жан-Марк с минуту молчал.

– Не думаете ли вы, что я обману вас? Я полагал, вы рассматриваете мою жадность как честную.

Ей показалось, что лицо его исказила гримаса боли. Нет. Наверное, она ошиблась.

– Полагаю, и моя вера в человеческую натуру тоже не слишком сильна, и потом я ведь никогда не понимала вас.

– Единственное, что вам надо знать, – это то, что мне необходим Танцующий ветер, – сказал Жан-Марк. – Если вас схватят в момент, когда вы будете держать его в руках, мне будет дьявольски трудно выцарапать его у Национального конвента. Для меня разумнее помочь вам найти статуэтку и убедиться, что я получу ее.

– Это верно, – согласилась Жюльетта. – Вы не должны говорить Франсуа, что мы едем в Версаль. Попросите его выписать бумаги на нас как на мужа и жену. Дайте подумать… Мы станем гражданами Анри и Мадлен ла Круа и будем говорить, что работали в Версале на одного из дворян. Я потом решу, на кого именно. Следует одеться попроще. На мне будет платье из шерсти и капор, и вы должны выглядеть не так элегантно. Может быть, вам удастся подкупить кого-нибудь из охранников на воротах в Версале. – Глаза Жюльетты заблестели. – Это очень похоже на живопись, правда? Сначала фон, потом углем наметки на переднем плане, затем добавляем цвет и фактуру. Это будет очень забавно.

– Забавно? – Жан-Марк улыбнулся. – Вы напоминаете мне ребенка, жаждущего надеть маскарадный костюм. – Улыбка сошла с его лица. – И еще одно. Прежде чем я уплачу за Танцующий ветер, я хочу получить расписку, подписанную Марией-Антуанеттой, об изъятии из королевской казны этой статуэтки.

– Что она вам даст? Республика все равно конфискует его, если узнает, что он у вас.

– Танцующий ветер существует тысячу лет, а республики и монархии приходят и уходят. Кто знает, как долго будет существовать эта? Мне нужен документ.

– Вы хотите, чтобы я еще раз сходила в Тампль?

– Дьявольщина, конечно, нет! Я найду способ передать от вас в Тампль записку с просьбой к королеве о расписке. Договорились?

– Договорились.

– Скоро будем ужинать. Идите смойте с лица грязь. Она меня раздражает.

– Думаете, мне приятно? – негодующе спросила Жюльетта. – Мне пришлось притвориться дочерью фонарщика. Эти пятна грязи входили в маскировку. Мушки на лице мне не нужны.

– Могу согласиться с вами. – Взгляд Жан-Марка стал внимательным. – Они были бы излишни.

Жюльетта почувствовала, как жаркая волна окатила ее всю.

– Я понимаю, что никакие ухищрения не сделают меня такой же красивой, как Катрин или моя мать. Да я и не хотела бы этого. Это мне бы только мешало. – Жюльетта повернулась к лестнице и быстро побежала по ступенькам, не оглядываясь на Жан-Марка. – Вам повезло, что я не красавица и мне не надо часами тратить время на туалет.

– Да, мне очень повезло.

Усталость в голосе Жан-Марка заставила Жюльетту обернуться, но лицо его было бесстрастным, подобно зеркалу.

На парадных воротах по-прежнему во всем своем золотом величии сияла в лунном свете эмблема короля-Солнца, и Жюльетта на мгновение перенеслась в те времена, когда она с другими чувствами останавливалась на этом же месте. Воспоминания были настолько яркими, что для нее стало потрясением увидеть не швейцарца-охранника, а солдата в высокой черной шляпе, украшенной революционной трехцветной кокардой, и в форме с трехцветным поясом.

Солдат, чеканя шаг, подошел к фургону, которым по очереди правили она и Жан-Марк. Свет, отбрасываемый фонарем охранника, осветил его лицо, уже обшарпанное временем, с длинным носом и мясистыми щеками. Но он был при исполнении служебных обязанностей и держался строго-подозрительно. Он чуть ли не носом ткнулся в бумаги Жан-Марка.

Жюльетта плотнее завернулась в плащ, душу ее окатил холодок дурного предчувствия. Охранник слишком долго рассматривал бумаги, изучая их. Сфабрикованы они были грубо и наспех, но Жан-Марк заверил девушку, что это не будет иметь значения. Бумаги нужны были только для создания видимости на случай, если в воротах будет не один охранник. Этот был один. Если это тот, что получил взятку у Жан-Марка, то в таком представлении не было нужды.

– Ты очень поздно приехал, гражданин. Восемь пробило несколько минут назад. – Солдат поднес бумаги поближе к свету.

– Мы едем в Вандею и хотели бы забрать свои вещи, оставленные здесь два года назад, когда наш хозяин бежал из дворца.

Взгляд охранника, переместившийся на лицо Жан-Марка, был холоден.

– Здесь сказано, что ты служил у герцога де Грамона кучером.

Жан-Марк пожал плечами.

– Времена были тяжелые, это лучше, чем помирать с голоду. Слава богу и революции! Теперь мы с женой открыли кафе на улице Риволи и ни перед кем больше не пресмыкаемся.

– Тогда зачем вы едете в Вандею?

– Навестить родных. Я родился в Вандее, вот и хочу отдать свои пожитки брату – ему меньше повезло, чем нам.

Это оказался не тот охранник. Он задавал слишком много вопросов.

Он поднял фонарь и осветил Лицо Жюльетты.

– Это твоя жена? Она тоже служила у герцога де Грамона? А кем?

– Горничной.

Солдат смотрел на них с уже нескрываемым подозрением.

– Зачем врать ему? – вмешалась Жюльетта, – Все ведь знают, каким негодяем был герцог. Он держал меня при дворе и пользовался как шлюхой. Мне было всего одиннадцать, когда он силой затащил меня в постель. – Жюльетта нежно прижалась к Жан-Марку. – Я знаю, ты стараешься скрыть мой позор, но этот добрый человек, наверное, слышал, как герцог баловался с молоденькими девочками, утоляя свою похоть.

– Это верно. С тех пор, как меня сюда назначили, я слышал много таких историй про герцога. – Улыбка охранника напоминала волчий оскал. – Тебе, гражданка, наверное, было приятно, когда герцога в прошлом месяце обезглавили в Ла-Форс?

– Я жалела, что ему не отрезали еще кое-что. Охранник смачно хохотнул и опустил фонарь.

– Проезжай, гражданин. – Он отдал Жан-Марку бумаги. – Ступайте в вестибюль королевы. Там найдете кого-нибудь, кто покажет вам комнату, где сложены ящики. Знаете, где это?

Жан-Марк кивнул:

– Конечно.

– Если солдата нет на посту, позовите его. Он, наверное, в караульной – играет в карты.

– Так и сделаю.

Жан-Марк щелкнул вожжами, и фургон медленно въехал в ворота королевского двора.

Скрипя колесами, фургон загромыхал по булыжникам.

– Это был не тот охранник, – прошептала Жюльетта.

– Никогда не знаешь наверняка, сработает ли взятка. Может случиться все, что угодно. Бывает, они вдруг пугаются. А иногда их посты меняются. – Жан-Марк пожал плечами. – Счастье, что вам было известно о сладострастных наклонностях герцога де Грамона. Ваша ложь его совершенно обезоружила.

– Это была не ложь. – Жюльетта смотрела на громаду возвышавшегося перед ними дворца. В нижних этажах из трех окон струился свет, но остальные были темными и нежилыми. – Поезжайте в тень – вон туда, рядом с восточным крылом. Мы не можем рисковать, столкнувшись еще с кем-нибудь по пути в Бельведер, пока едем в этом фургоне. Остальную часть пути придется пройти.

Выражение лица Жан-Марка неожиданно стало жестким.

– Что значит – это была не ложь? Де Грамон изнасиловал вас?

– Что? А-а… Де Грамон был, знаете ли, любовником моей матери.

– И что, это дало ему право на…

– У нас нет времени рассуждать о пустяках, – нетерпеливо заявила Жюльетта, соскакивая на землю и направляясь через двор. – Если поторопимся, то можем добраться до Бельведера за сорок минут. Берите фонарь, только не зажигайте, пока он не понадобится.

– Пустяках? Я не считаю изнасилование ребенка пус… – Жан-Марк замолчал. Жюльетта уже была далеко впереди и не слышала его. Он схватил фонарь из фургона и догнал девушку, уже когда она добралась до восточного крыла.

– Обсудим это позже.

– Как хотите.

Мысль о Жюльетте в постели герцога не давала ему покоя, мешала сосредоточиться на поисках статуэтки. Он хотел знать одно – было или не было. Прямо перед ними возник бассейн Нептуна, и девушка ускорила шаг.

– Как вы думаете, ворота малых дворцов тоже охраняются?

– Возможно. Я не мог получить более подробной информации, не возбудив подозрений. Если там есть охрана, то будут и проблемы!

– Я прекрасно знаю территорию Малого Трианона. – Жюльетта усмехнулась. – Я пряталась от Маргариты на всех полянах, во всех фонтанах и зданиях.

– От Маргариты? – Жан-Марк кивнул. – Ах да, ваша очаровательная нянюшка. Что с ней сталось?

– Она сбежала в Испанию с моей матерью в ночь резни в аббатстве. – У бассейна Жюльетта свернула налево. – Франсуа пытался убедить ее взять с собой нас с Катрин, но она не согласилась. Он готов был ее прирезать.

– Могу понять его чувства.

– Я ему говорила, что это бесполезно. – Жюльетта нахмурилась. – Надо идти быстрее. Вы сможете?

– Смогу.

Жюльетта тщательно избегала смотреть на Жан-Марка.

– Ну, вам, должно быть, уже за тридцать, и вы не занимаетесь гимнастикой.

– Мне тридцать два, а это не такой уж дряхлый возраст, – ледяным тоном ответствовал Жан-Марк. – И с чего вы взяли, что я не делаю физических упражнений?

– Вы повсюду только ездите в экипаже и часами просиживаете за работой в кабинете. Вы не можете быть в хорошей форме.

– Я не все время провожу за своими бухгалтерскими книгами. Возможно, мне следует продемонстрировать вам свою форму, – бархатным голосом сказал Жан-Марк. – Уверяю вас, я не дряхлеющий де Грамон.

Жан-Марк, похоже, был не в состоянии оставить герцога де Грамона в покое, и к тому же он явно был чувствителен в отношении своего возраста. Жюльетта наслаждалась, открыв его уязвимое место, его ахиллесову пяту, задевая его самолюбие. Обычно ей приходилось отбиваться от его насмешек.

– Я знаю, герцогу было за пятьдесят. – Она притворилась, что раздумывает. – Но он много охотился, и его тело было поразительно сильным для…

– Ускорьте шаг! – сквозь зубы прошипел Жан-Марк. – Уверяю, я поспею за вами.

Жюльетта почти побежала мимо безмолвных фонтанов и призрачных статуй к воротам Малого Трианона.

Бельведер был очаровательным уединенным павильоном, украшавшим поросший травой холм. Изящное восьмиугольное строение выходило окнами на маленькую речушку, вытекающую из пруда позади Малого Трианона. Бельведер окружали четыре ступеньки с четырьмя сфинксами, расположившимися друг от друга на равном расстоянии.

– Она сказала, что статуэтка под сфинксом, что смотрит на озеро, – прошептала Жюльетта, идя по дорожке, огибающей озеро. – Под тем, что слева.

– Зарыта?

– Нет, в потайном ящике.

Они уже добрались до четырех ступенек, ведущих к павильону, как вдруг Жан-Марк остановился рядом со сфинксом.

– Похоже…

– Тише! Мне что-то послышалось. – Жюльетта посмотрела за ручей в сторону Малого Трианона. Темноту прорезали огненные точки. – Матерь Божья! Фонари! Бежим! – Девушка взлетела по ступенькам павильона. Что, если двери заперты? Ручка под ее пальцами повернулась. Жюльетта втащила Жан-Марка внутрь и закрыла стеклянную дверь.

Жан-Марк оттолкнул Жюльетту в сторону и выглянул через стекло.

– Солдаты.

Сердце Жюльетты стиснул страх.

– Ищут нас?

– Нет. Видимо, патруль делает обход. Нам повезло, что не наткнулись на них.

Павильон не давал настоящего укрытия. Здесь не только все четыре двери были стеклянными, но и окна от пола до потолка, разделенные лишь узкими переплетами. Находиться здесь – все равно что в хрустальном ящике. Они в ловушке.

– Солдаты идут сюда?

– Не зна… Да! – Жан-Марк отскочил от двери, когда на стекле, освещая павильон, заиграл луч света. Он оттащил Жюльетту вправо и прижал к стене.

Снаружи раздались голоса, затем скрип сапог по ступенькам. Дверь рядом с ними распахнулась.

Жюльетта затаила дыхание. На пороге обрисовалась огромная фигура. Свет заиграл на стеклянной панели двери, расположенной напротив входа. Жюльетта видела отражавшийся в стекле свет фонаря.

И отражения – Жан-Марка и ее собственное, едва различимые в тени.

Девушка почувствовала, как напряглись мускулы Жан-Марка, готового к Прыжку.

– Все спокойно, капрал?

– Все спокойно, господин. – Солдат отступил и закрыл дверь. Его сапоги застучали по ступенькам – он присоединился к патрулю.

Жюльетта опасалась, что ее сердце может выдать их, что солдаты снаружи услышат его стук.

Жан-Марк осторожно выглянул через стекло.

– Они уходят.

– К дворцу?

– Нет, к Ле-Амо. Подождем минутку.

– Я была уверена, что он нас увидел.

– Он не очень присматривался.

Жюльетта спустилась на пол и прислонилась к стене, стараясь выровнять дыхание. Ее трясло, а леденящий холод мозаичного мраморного пола пронизывал до костей сквозь шерстяное платье. Девушка облизала губы.

– Все по-прежнему.

– Вы о чем?

– Этот павильон. Версаль. Даже за садами ухаживают, как в былое время. – Она жестом указала на украшавшие потолок изысканные арабески, где по куполу над их головами по чистому голубому небу плыли облака. – Я думала, что здесь тоже все изменилось. Ведь Париж стал другим. Королева обычно устраивала чудесные вечера в садах Трианона, и вокруг павильона рыли по ее приказу потайную траншею – в ней жгли вязанки хвороста, и казалось, что павильон плывет на облаке из света. – Жюльетте хотелось, чтобы Жан-Марк перестал так внимательно ее разглядывать. Поэтому она беспрерывно говорила. Он не должен видеть, насколько слабой и беспомощной она себя почувствовала. – Я как-то пыталась это написать, но у меня огонь получается мертвым.

– Я бы сказал, что у вас необычайно зажигательные способности. – К облегчению Жюльетты, Жан-Марк наконец отвел взгляд от ее лица. – Неужели я улавливаю намек на какие-то чувства?

– Здесь очень красиво, но мне больше нравилось в аббатстве. – Она с минуту помолчала. – Почему вы просили королеву, чтобы она меня туда отправила?

– А как вы думаете, почему?

– Из-за Катрин.

– Отчасти из-за нее, но хватит болтать. Если вы даже и испугались, это не имеет значения.

– Мне только чуть-чуть стало страшно.

– Но вы никому не позволите увидеть это. – Жан-Марк опустился на колени, обнял Жюльетту и прижал к груди. – Господи, да хватит притворяться храброй!

Жюльетта почувствовала, какой он сильный, от него исходил пряный аромат и запах ночи. Девушка зарылась лицом в его плечо.

– Вы сказали, чтобы я не показывала вам свою слабость.

– Неужели? – Рука Жан-Марка нежно погладила ее волосы. – Ах да, я и забыл. Я говорил о другом поле боя – о борьбе и любовной игре между мужчиной и женщиной, где победитель – любовь. Но сейчас другое. Вы напуганы.

– Я скоро приду в себя. Это просто от неожиданности.

– Я тоже до смерти перепугался.

Жюльетта удивленно подняла голову.

– Вы? Этого не может быть. Я не заметила.

– Я старше. И у меня больше опыта в умении скрывать свои чувства.

Жан-Марк никогда не был таким, как все. И дар, который он преподнес ей в этот вечер, признавшись, что испытал страх, был таким же необъяснимым, как и он сам. Он пощадил ее гордость.

– Вы странный человек.

– Я уже слышал от вас это раньше.

– Потому что это правда. – Жюльетта крепче прижалась к нему. – Никогда не знаю, что вы сделаете в следующую минуту.

– Сию минуту – ничего. Тише.

Жюльетту окатила теплая волна, но не щекочущий жар влечения, а нечто более глубокое, уютное. Она засмеялась.

– Я чувствую себя так глупо, сидя на полу. Мы, наверное, похожи на две восковые фигурки в музыкальном ящике.

– Стало быть, вам лучше, раз вы мыслите картинами. – Жан-Марк бросил взгляд из окна, затем поднялся на ноги и открыл дверь.

– Сейчас было бы безопасно выйти отсюда.

Жюльетта встала следом и взяла фонарь.

– Зажечь его?

Жан-Марк уже сходил по ступенькам.

– Нет, если сможем без него обойтись. – Он опустился на колени перед сфинксом, внимательно разглядывая, а потом толкнул его в бок.

Сфинкс сдвинулся с места!

Жан-Марк налег плечом еще раз, посильнее.

Скульптура повернулась под углом вправо, открыв глубокую яму размером в добрых два квадратных фута.

– Ничего не вижу. Зажгите фонарь.

Жюльетта подняла фонарь.

Жан-Марк негромко выругался. Сама она была слишком потрясена, чтобы говорить.

Ящик был пуст.

Жан-Марк, улыбнувшись, помахал охраннику у парадных ворот, когда фургон проезжал под эмблемой короля-Солнца.

Он щелкнул кнутом, и лошади побежали резвее, фургон загрохотал по улицам города. Улыбка сошла с лица Жан-Марка.

– Ну и где же он?

– Не знаю. Она сказала, что в Бельведере.

– Стало быть, вы ошиблись, считая, что она вам доверяет. Она послала вас по ложному следу.

– Не думаю.

Жан-Марк метнул на девушку нетерпеливый взгляд.

– Жюльетта, статуэтки там не было.

– Но я уверена, она не знала, что ее нет там, куда она положила… – Жюльетта внезапно замолчала, и ее глаза округлились. Она вспомнила дословно, что говорила королева. – Но она же не сама положила Танцующий ветер в ящик.

– Не сама?

Жюльетта покачала головой.

– Она сказала, что велела спрятать его в Бельведере. Кто-то другой должен был сделать это за нее.

– А потом забрать, но так, чтобы она об этом не знала. Кто?

– Кто-то, кому она доверяла. – Жюльетта недоуменно пожала плечами. – Королева не отличалась особой проницательностью и почти всем при дворе доверяла. Своим фрейлинам, какой-нибудь служанке, семье. Придется спросить ее.

– И как вы предполагаете это сделать?

– Пойду снова в Тампль.

– Нет. – Его «нет» прозвучало как удар хлыста. – Этого вы ни в коем случае не сделаете.

– Но мне же надо спросить… – Жюльетта замолчала. – Франсуа сказал, что не станет снова мне помогать. Наверное, вы правы. Я не смогу пойти к ней снова, но должен быть другой способ это выяснить. – Она нахмурилась. – Уильям Даррел скорее всего имеет доступ к ее величеству.

– Провалиться мне на месте, что это еще за Уильям Даррел?

– Королева назвала мне это имя. Я должна была отдать ему полученные от вас деньги. Если он пытается организовать ее побег, то он сумеет и передать ей записку.

– Возможно. А она сказала, как до него добраться?

Жюльетта кивнула.

– Мне надо спросить его в кафе на Новом мосту. Завтра схожу туда.

Жан-Марк скептически усмехнулся.

– В наряде трубочиста?

– Разумеется, нет. Придется придумать что-нибудь еще.

– Туда приду я.

Жюльетта возразила немедленно:

– Я не скажу вам, как его надо искать, пока не пообещаете, что позволите мне тоже пойти.

– Это кафе наверняка пристанище тех, кто сочувствует короне, и все агенты коммуны следят за каждым туда входящим.

– Вы преувеличиваете. Пока что я обнаружила, что коммуну наводнили бездельники и болваны. Посмотрите, как легко мне удалось повидаться с королевой. А сегодня мы удачно проскользнули мимо этого стража в воротах…

– …И чуть не попали в руки патрулю, – докончил Жан-Марк. – Не все они бездельники. Вы забываете о наших друзьях – Франсуа и Дантоне.

– Но они не представляют для нас опасности. Риск стоит того. Вам нужен Танцующий ветер, а мне – два миллиона ливров.

Они доехали до окраины города, и Жан-Марк повернул лошадей на Париж.

– По-моему, я об этом еще пожалею. Мне следовало оставить вас здесь в какой-нибудь гостинице, дав достаточно денег, чтобы добраться до Вазаро на почтовых.

– Я бы просто последовала за вами.

– Пешком?

– Почему бы и нет? Я молодая и сильная, а не…

– …Какой-то дряхлый старик лет тридцати… двух.

– Вам незачем на меня набрасываться.

Жан-Марк искоса посмотрел на девушку.

– А почему бы и нет? Вы определенно снова обрели хладнокровие и явно пытаетесь действовать мне на нервы. Наслаждайтесь пока этим, Жюльетта. Но когда вы поймете, зачем стремитесь мне досадить, то сильно опечалитесь.

Жюльетта отвела глаза.

– Это не имеет значения. Я возвращаюсь с вами в Париж, а завтра вечером иду в то же кафе на встречу с таинственным Уильямом Даррелом. Обсуждение закончено.

– Не совсем.

Жюльетта настороженно посмотрела на Жан-Марка.

– Путь до Парижа долгий. А я хочу позабавиться. Расскажите мне парочку анекдотов из вашего версальского прошлого.

– Оно было не таким уж интересным. Я, по сути, все время писала.

– Однако у вас было много очаровательных знакомств, – негромко произнес Жан-Марк. – Мне кажется, наступило время для рассказа о вашем «пустяке». Кем был герцог де Грамон?

13

Модно уложенный парик светло-золотистого оттенка в свете канделябра в зале отливал серебром.

– Снимите его, – приказал Жан-Марк.

– Не дурите, это же входит в мою маскировку. – Спускаясь к нему по ступенькам, Жюльетта плотнее завернулась в бархатную накидку винно-красного цвета. – По-моему, он просто великолепен. Мари сказала, что мадам Ламартин получила волосы для парика из Швеции, а там все женщины блондинки.

– Вы будете привлекать к себе внимание. Посетители кафе будут глазеть на вас.

Как чувственно смотрел на нее Жан-Марк! Испытанное прошлым вечером возбуждение вернулось. В глазах Жан-Марка она видела и еще какое-то другое чувство.

– Но они же будут оценивать последнюю любовницу Жан-Марка Андреаса, а не гражданку Справедливость.

– Мою любовницу?

– Дантон посоветовал мне более умело маскироваться, а вас шокировала грязь на моем лице. – Жюльетта, опустив бархатную накидку с плеч, подошла к висевшему на стене роскошному венецианскому зеркалу в золоченой раме и пригладила длинные локоны, падавшие блестящими кольцами на ее обнаженные плечи. – Я выгляжу соблазнительно. Пожалуй, мне такая роль больше по душе, хотя я и побывала дочерью фонарщика. Да, это будет моей постоянной маскировкой.

– Она ничем не лучше прежней. Терпеть не могу белокурые волосы.

Жюльетта устремила взгляд на отражение Жан-Марка в зеркале.

– Но почему? Это прекрасный парик, и я в нем неузнаваема. Вы богатый человек, и любовниц у вас много. Я живу в вашем доме. Разве не естественно, что я должна спать в вашей постели?

– Совершенно естественно. – Глаза Жан-Марка гневно сузились. – Что это вы пытаетесь проделать, Жюльетта? Я не тот человек, кого можно дразнить безнаказанно.

– Я вас не дразню. Почему вы не хотите, чтобы я притворялась вашей любовницей? Хотя знаю – вы считаете, что я недостаточно хороша собой. Это правда, я не красавица, но ведь разницы никакой.

– Вот как?

– В Версале было несколько обыкновенных женщин, но они все равно очаровывали кавалеров, – пояснила Жюльетта. – Жаль, я не очень обращала внимание на их манеру держаться, но я уверена, что очень хорошо справлюсь с этой ролью. Я не глупа, а если сделаю что-то не так, вы всегда можете подсказать мне. У вас больше опыта в общении с дамами полусвета, чем у меня.

– Стало быть, я должен выступать в роли вашего наставника?

– Нет, вы должны только… – Жюльетта запнулась, встретившись с глазами Жан-Марка в зеркале. Он смотрел на нее так же, как в тот вечер в столовой, и Жюльетте стало так же жарко и снова перехватило дыхание. Она поспешно отвела взгляд. – Ничего, думаю, я и одна справлюсь.

Черные глаза Жан-Марка сверкнули, и он мягко и легко шагнул к девушке.

– Однако выбранная вами роль подразумевает мое полное соучастие.

– Необязательно. – Жюльетта поспешила к входной двери. – Вам придется притворяться моим любовником только на людях. Надеюсь, у вас это получится.

Жан-Марк распахнул дверь.

– О да, это я могу сделать.

Кафе «Дю Ша» было ярко освещено, здесь было шумно, а постоянные клиенты представляли собой людей разных сословий. Это были студенты, рабочие и хорошо одетые торговцы в сопровождении дам – от бедно одетых крепких крестьянок до сверкающих райских птичек, явно не претендовавших на роль домашних канареек.

– Видите, я здесь своя. – Жюльетта села за маленький столик в углу зала, покрытый дамасской скатертью. – Уверена, что та рыжеволосая женщина с маленьким толстым господином – не его жена. Может, мне следует поучиться у нее?

– Не трудитесь. Такую я бы себе в любовницы никогда не выбрал. – Жан-Марк подал знак дородному мужчине в кожаной куртке и белом переднике, несшему поднос к другому столику. – И мы здесь не для того, чтобы вы расширяли свои познания о дамах полусвета.

– А что в ней не так? – Жюльетта расстегнула накидку, позволив ей соскользнуть на спинку стула. – Лицо у нее чуточку жесткое, но хорошенькое и… Что вы смеетесь?

Взгляд Жан-Марка был устремлен на низкий квадратный вырез ее платья тоже винно-красного цвета.

– Прошу прощения, но вам не кажется, что вы несколько… расцвели?

– Вы думаете, слишком? У меня маленькая грудь, но я подложила полдюжины носовых платков, чтобы ее увеличить и выглядеть более женственной. Разве мужчины не предпочитают женщин с большой грудью?

– Полагаю, вы можете обойтись без платков. – Жан-Марк все еще не мог отвести глаз от ее прелестной бархатной кожи, атласно сиявшей на фоне винно-красного бархата. – Большая грудь – необязательное требование.

– Какое для меня облегчение! – Жюльетта повела плечами. – Эти платки такие неудобные. Кружевные оборки царапаются – так и хочется их вытащить.

– Какая интересная… – Жан-Марк замолчал на полуслове. Рядом с ним возник дородный мужчина, которого он подзывал. – Бутылку вина и фруктовый сок для гражданки. – Он помедлил и понизил голос:

– И пару слов с гражданином Уильямом Даррелом.

Выражение мясистого жизнерадостного лица мужчины не изменилось.

– Хотите моего знаменитого жаркого из барашка? Лучшего во всем Париже.

– Пожалуй, нет.

Мужчина направился через весь зал к бочонкам и, вернувшись, поставил на стол бутылку вина и два стакана.

– Для фруктового сока сейчас не сезон.

– Тогда воды, – нетерпеливо сказала Жюльетта. – И Уильяма Даррела.

– Воды? – Официант пожал плечами. – Пойду посмотрю.

– Что это с ним? Он не обращает на нас никакого внимания.

Жан-Марк налил в стакан вина.

– Вам надо преодолеть свое отвращение к вину. Жюльетта провожала глазами официанта.

– Он обслуживает кого-то другого. Почему он…

– Прелестный веер для гражданки? – На стул между Жан-Марком и Жюльеттой плюхнулась высокая женщина с блестящими каштановыми волосами и поставила на стол соломенный поднос с бумажными веерами. – Каждой гражданке нужен красивый веер, чтобы продемонстрировать свою благожелательность к революции. – Женщина раскрыла веер. – Вот это – славное взятие Бастилии. Я сама его расписала. Смотрите, как горят красным факелы и…

– Гражданке не нужен веер, – отозвался Жан-Марк.

– Может, с Дантоном или Робеспьером? – Женщина порылась на подносе и торжествующе вытащила один из вееров. – Вот это гражданин Дантон. Обратите внимание, какой благородный лоб.

– Это ужасная мазня. – Жюльетта бросила взгляд на грубо расписанный веер. – И на него он даже не похож. Дантон – урод.

– Но у такого человека благородные мысли. – Веснушчатое лицо женщины осветила обворожительная улыбка. – Я рисую идеалы, а не человека.

– Вы рисуете кое-как, и никакие идеалы не могут служить оправданием для такого злоупотребления цветом и формой. Неужели вы не уважаете свое ремесло? Как вы можете предлагать…

Женщина снова порылась в своих товарах, вынула новый веер и торжественно раскрыла его.

– Тампль, где наши патриоты держат этих кровавых тиранов.

– Башни написаны без соблюдения пропорций. У вас они все почти одного размера, а ведь эта намного больше других.

– Подожди. – Жан-Марк взял веер и стал внимательно его рассматривать. – Обрати внимание на голубей, дорогая. – Он поднял глаза и встретился взглядом с Жюльеттой. – Четыре голубя улетают с большой башни.

Женщина улыбнулась.

– Хочешь купить этот веер?

– Я подумаю.

Взгляд Жюльетты устремился к лицу продавщицы вееров.

А на нее стоило посмотреть повнимательнее, подумал Жан-Марк. Лет ей было около тридцати, не первой молодости, однако желтое шерстяное платье подчеркивало и ее каштановые волосы, и пышную точеную фигуру. Черты лица женщины были невыразительными, щеки и курносый нос щедро покрыты россыпью веснушек, однако живые карие глаза и добродушная улыбка располагали к себе.

Жан-Марк наклонился к ней.

– Покажи нам что-нибудь еще, гражданка…

– Нана Сарпелье.

– Я Жан-Марк Андреас, а это гражданка Жюльетта де Клеман.

Женщина развернула еще один веер.

– Это корабль нашего доблестного флота. Обратите внимание, как ветер бьет в паруса, и на фигуру Воплощенной Добродетели.

– И на название корабля на носу, – негромко заметил Жан-Марк.

– «Даррел». – Жюльетта тут же бросилась в атаку:

– Где он? Нам надо с ним увидеться.

– Кто прислал вас сюда? – Нана Сарпелье раскрыла новый веер и обмахнулась им.

– Дама из башни, – ответил Жан-Марк. Нана Сарпелье раскрыла новый веер.

– Верится с трудом.

– Откуда же мы могли узнать об этом кафе? – доказывала Жюльетта. – Нам надо поговорить с Уильямом Дарре-лом.

– Уильяма Даррела не существует. Имя – простой пароль. – Продавщица закрыла веер. – Но некоторые люди проявляют к веерам тот же интерес, что и вы, и они могли бы помочь вам. Передайте мне ваше сообщение.

– Мне надо кое о чем спросить королеву, а у меня нет возможности еще раз пойти в Тампль и увидеться с ней, – сказала Жюльетта. – Однако ваша группа, возможно, сумеет это сделать.

– Мы не рискуем вступать с ней в контакт, разве что в случае особой важности.

– Два миллиона, которые поступят в ваши сундуки ради нашего общего дела, могут считаться таким случаем? Лицо Нана Сарпелье осталось бесстрастным.

– Разумеется, это большие деньги. И все же придется это обсудить.

– Когда?

– Не могу сказать с уверенностью. Что вы хотите ей сказать?

– Хочу задать вопрос. Передайте ей, Жюльетта спрашивает, кто положил предмет в ящик. Имя этого человека. Имя.

Продавщица взяла у Жан-Марка веер с изображением Тампля, подала ему веер с Дантоном и протянула руку ладонью вверх.

– Дайте мне несколько франков. – Она положила деньги на поднос и встала. – Спасибо, гражданин. Все будут завидовать вашей даме, когда она раскроет мой веер.

– Когда? – упорствовала Жюльетта.

– Если мы решим помочь… – Нана Сарпелье взялась за поднос. – Я дам тебе знать, когда выполним задание. Оставьте свой адрес Раймону.

– Раймону?

– Раймону Жордано, тому, кто вас обслуживал. Кафе принадлежит ему, а он – один из наших. – Нана взяла поднос и пошла мимо занятых столиков, останавливаясь то там, то тут, с улыбкой перекидываясь с посетителями несколькими словами.

– Дело сделано. – Жан-Марк глотнул вина. – А теперь подождем.

Жюльетта протянула руку к вееру с портретом Дантона.

– Она нарисовала просто чудовище. Как вы думаете, она действительно что-нибудь продает?

Жан-Марк, наблюдавший за Нана, ходившей по залу, подавил улыбку.

– Скорее всего она делает хорошие деньги..

– Но работа дрянная, и она… – Жюльетта бросила взгляд на лицо Жан-Марка, потом на Нана, склонившуюся над тучным господином, сопровождавшим рыжую даму полусвета. – Он покупает у нее веер.

– Да. – Жан-Марк глотнул еще вина.

– Как вы думаете, он тоже ищет Уильяма Даррела?

Жан-Марк рассмеялся.

– По-моему, он ищет приятных развлечений в любой удобной постели или алькове.

– О! – Жюльетта с новым интересом посмотрела на продавщицу. – А почему с ней, а не со своей рыжей дамой? Его спутница гораздо красивее.

– Потому что мужчина может отличить, когда женщина раздвигает ноги, получая наслаждение от мужчины, а когда – ради удовольствия, которое ей доставляет звон монет.

– И это что – так отличается?

Жан-Марк допил вино и сделал знак обслуживавшему их мужчине подойти к их столику.

– Да, Жюльетта, это очень большая разница.

– Как вы думаете, сколько времени нам придется ждать от Раймона Жордано ответа? – Жюльетта обернулась к Жан-Марку. Пропустив ее вперед, он закрыл дверь с облегчением. На сегодня они отыграли свои роли. – Надо бы их поторопить, – не унималась она.

Жан-Марк пересек вестибюль, бросив плащ и перчатки на затянутую тканью скамью под овальным зеркалом.

– Это было бы бесполезно, – запоздало ответил он и подошел к Жюльетте.

– Но мы могли бы… Что вы делаете?

– Расстегиваю вашу накидку.

– Я могу сделать это сама, – еще противилась на словах Жюльетта, но уже покорно и с нетерпением ожидая его прикосновений. Она ощущала запах его тела, не удушливо-сладкий, как у мужчин при дворе, а чистый и… приятный.

– Вы должны привыкать к маленьким знакам внимания. – Жан-Марк медленно снял накидку с плеч девушки. – Это единственное, что я могу сделать для женщины, подарившей мне удовольствие. Это простая вежливость – отвечать добротой на доброту, и я считаю своим долгом заботиться о ваших удобствах.

Жюльетта ощутила теплую апатию.

– Это было… всего лишь притворство.

– Неужели? А я воспринимаю свою роль совершенно серьезно. В кафе вы посетовали, что платки царапают ваши грудки, их кружева ранят вашу нежную кожу. Там я не мог избавить вас от этого неудобства, но теперь я готов.

– Какое неудоб… – Жюльетта резко вдохнула воздух. Жан-Марк просунул большой и указательный пальцы за корсаж ее платья, задев сосок. Пальцы нежно сжимали его. От этого мгновенного прикосновения Жюльеттой овладела истома. А пальцы уже вытягивали платок, кружева которого медленно скользнули по ее соску.

Мышцы живота Жюльетты сжались в ответ, что было совсем странно. Он ведь даже не дотрагивался до него. Жан-Марк и грудей почти не коснулся, только соска, а груди отяжелели, налились, их как-то знобко покалывало… Жан-Марк вынул второй платок из-за ее корсажа, а Жюльетта только бессильно смотрела на него, отдаваясь охватившим ее неизведанным еще ощущениям.

Лицо Жан-Марка слегка покраснело. На виске трепетно пульсировала жилка, когда он достал третий платок.

– Вы сказали, их было всего шесть? – Голос Жан-Марка звучал глухо, хрипло, дыхание стало прерывистым. Его пальцы уже хозяйничали под левой грудью, мяли, растирали, поглаживали ее сосок.

Жюльетта качнулась к нему, закусив нижнюю губу, чтобы сдержать стон протеста и желания.

Жан-Марк поднят глаза к лицу Жюльетты, вытаскивая платок над соском, одновременно сжимая в ладони ее грудь, лаская вновь сосок, жаждущий его рук.

– Как я уже говорил, платки вам не нужны. Если вы хотите выглядеть более женственной на людях, то я готов вам помочь. – Он вытащил очередной платок из-за корсажа. – Посмотрите на себя, – прошептал он.

Жюльетта опустила глаза. Ее груди словно выросли и потяжелели. Они были такие нежные и зовущие. Соски набухли поспевающими розовыми вишенками.

– В следующий раз, когда мы поедем в кафе, я задерну шторы в экипаже. – Жан-Марк вытаскивал из-за корсажа последний платок мучительно медленно. – Многое я могу делать руками. – Он неожиданно дернул платок, задев сосок Жюльетты и оставив за этим прикосновением вспышку пламени. – И ртом. Хотите попробовать? – Ноздри Жан-Марка слегка раздувались, черные глаза жадно вбирали ее плоть. – По-моему, вы умираете от желания. Показать вам?

Казалось, воздух вокруг них сгущается, темнеет, вибрирует.

– Вы вызываете у меня… странные чувства.

– Но вам это нравится?

– Да. Нет. Я не уверена.

Жан-Марк мягко толкнул девушку на третью ступеньку лестницы и сел рядом.

– Зато я уверен. Как только вы спустились сегодня вечером по лестнице, я увидел, что вы готовы сделать первый шаг.

Его губы оказались над обнаженной грудью Жюльетты, выглядывавшей из-за корсажа. Его дыхание обжигало, однако Жюльетту пробирала дрожь.

– Вы дрожите.

Его губы коснулись ее левого соска.

Жюльетта тихонько вскрикнула и невольно выгнулась.

– Жан-Марк…

– Ш-ш-ш! – Его тонкий, жалящий кончик языка двинулся по ее левой груди, потеребил сосок, спустился в ложбинку между грудями, а потом скользнул, лаская правую грудь. – Я всегда думал, какая ты на вкус? Теплая, сладкая… – Его руки опустили корсаж ее платья. – Я хочу тебя видеть.

Груди Жюльетты выскользнули из корсажа, соски указывали на него, твердые, напряженные вишенки. Жюльетта как-то незаметно для себя уже лежала на ступеньках, жар заливал ее щеки, шею, плечи, грудь, бедра.

Жан-Марк аккуратно расправил платье винно-красного цвета так, что низкий вырез оказался под грудью Жюльетты, обрамляя и поднимая ее.

– Вот это прекрасная картина. – В голосе его звучала еле сдерживаемая страсть. – Твои грудки как белый бархат, а желанные сосочки подобны чарующим цветам. Однако им вовсе незачем оставаться розовыми. Посмотрим, не станут ли они такого же винно-красного цвета, как твое платье, хорошо?

Его губы сомкнулись вокруг ее правого соска, втягивая его, трогая языком, целуя.

Пламя, отчаянная жажда, вожделение, властно проникшее в лоно.

Жюльетта обессилела от желания и позволяла ему сосать, покусывать, языком прикасаться к соскам. Тихие стоны вырывались из его горла, руки обхватили ее бедра, сводя и разводя их одновременно с ласканием грудей.

Наконец Жан-Марк поднял голову и взглянул на Жюльетту затуманенным взором.

– Посмотри на себя.

Ее соски стали темно-красного цвета, острыми, дерзкими. Жан-Марк осторожно сжал сосок зубами и мягко потянул вверх.

Жюльетта ахнула, ее пронзил горячий прилив наслаждения.

– Ты получила удовольствие. – Он нежно лизнул набухший кончик соска. – А теперь пора сделать приятное мне. Жюльетта озадаченно посмотрела на него.

– Я всего лишь хочу, чтобы ты попросила меня доставить тебе удовольствие, – прошептал Жан-Марк. – Я скажу тебе слова, а тебе останется только произнести их.

– Я не… – Жюльетта замолчала. В его лице отражались желание, страсть и что-то отчаянное, горькое, бесконечно более темное по своему естеству.

– Зачем вы это делаете? Почему вы хотите, чтобы я чувствовала себя так?

– А как ты себя чувствуешь?

– Слабой, дрожащей, словно я хочу… – Девушка остановилась, заметив на его лице улыбку понимания. – Вам надо, чтобы я себя так чувствовала?

Его прекрасной формы рука, оливково-смуглая на фоне ее белой кожи, сжала ее грудь и отпустила.

– Да.

Жюльетта оттолкнула Жан-Марка, села и глубоко вобрала в легкие воздух.

– Вы хотите сделать мне больно?

– Я не стал бы делать тебе больно.

– Почему?

– Потому что временами я думаю о тебе как о ребенке, нуждающемся в моей защите, но порой вижу в тебе женщину, с которой не так-то легко справиться. – Он помедлил. – Ты, наверное, самая сильная женщина, с какой мне приходилось встречаться.

Жюльетта натянула корсаж на грудь.

– И вы сломаете меня просто потому, что я сильная?

– Это всего лишь игра.

– Какая игра?

Жан-Марк улыбнулся.

– В которую вечно играют между собой мужчины и женщины. В этой самой интересной из битв всегда есть победитель и побежденный. Я предпочитаю быть победителем. – Он коснулся губами плеча Жюльетты. – Я знаю, как победить, не сокрушая противника.

– Но вы бы постарались ранить меня. Я чувствую в вас гнев. – Жюльетта облизала губы. – Я не верю в вашу способность испытывать настоящую привязанность к женщине. Вы просто хотите покорить ее, как моя мать хотела властвовать над всеми мужчинами, над теми, кого она пускала к себе в постель. Для нее это тоже была игра. – Девушка встала, нервно расправляя руками юбки… – В которую я играть не умею.

– Научитесь, – цинично успокоил Жан-Марк, поднимаясь со ступеньки. – Поверьте мне, у вас лучшее чутье в этой игре, чем у всех, кого я когда-либо знал.

Жюльетта возилась с париком, ища булавки, удерживавшие его.

– Но я не хочу этому учиться. Это будет мешать мне. Губы Жан-Марка сложились в непередаваемую улыбку.

– Да уж, это наверняка повредит вашей живописи.

– Напрасно вы так довольны собой. Я на самом деле ничего не почувствовала. Все было одним притворством. – Его понимающий взгляд задержался на ее груди, продолжавшей выдавать чувственное волнение. – Вроде платья и носовых платков. – Она сорвала парик. – И вот этой штуки. Все это – не я.

– Я считаю, что это очень… – Жан-Марк умолк. – Боже мой, что вы с собой сделали?

– Я велела Мари отрезать их. – Жюльетта провела рукой по коротким темным кудрям, цеплявшимся за ее пальцы, с непослушными завитками на лбу и висках. – В парике жарко, а поскольку мне придется надевать его часто, то длинные волосы мне будут мешать.

– Сейчас вы выглядите не старше восьми лет.

– Я правильно сделала, что отрезала их. – Жюльетта бросила взгляд в зеркало, висевшее на противоположной стене зала. Она действительно стала поразительно юной. Из-за коротких волос ее глаза казались огромными, а вздернутый нос и открытая шейка усиливали впечатление детской незащищенности.

Жан-Марк смеялся.

– Не волнуйтесь, наш поединок окончен. – Он пожал плечами. – Вы меня обезоружили. Как я могу соблазнять ребенка! Я не герцог де Грамон. У вас просто чутье к игре.

Жюльетта неуверенно улыбнулась.

– Нам обоим будет лучше, если мы забудем этот вечер.

– А вы сможете забыть?

– Конечно. – Жюльетта повернулась и стала подниматься по лестнице.

– Жюльетта!

Девушка обернулась. Жан-Марк слегка улыбался.

– Вы не ребенок, каким выглядите, и, как только я заставлю себя преодолеть этот барьер, игра возобновится.

Ей следовало рассердиться на него. Он был явно лишен благородства в том, что касалось женщин, и, недолго думая, обесчестил бы ее.

Но чувства Жюльетты были сложнее, чем просто гнев: и предвкушение, и, наконец, бурное возбуждение при мысли о предстоящем риске – вот что сотрясало ее душу и тело.

Жюльетта прикрыла глаза ресницами, чтобы Жан-Марк не заметил, как она отреагировала на брошенный им вызов. Затем повернулась и побежала вверх по ступенькам.

– Она нетерпелива. – Нана Сарпелье принялась расстегивать свое шерстяное платье. – Если мы замешкаемся, она попытается добыть информацию сама. И долго ждать она не собирается.

– Как ее зовут? – Лоб Уильяма Даррела пересекла задумчивая морщина, когда он лениво приподнялся на локте, наблюдая, как Нана раздевается. Она всегда испытывала вожделение, когда он смотрел на нее, а она тщательно готовила себя к близости с ним. Она уже ощутила легкое жаркое покалывание между бедер.

– Жюльетта де Клеман. – Нана повернулась к Уильяму. – Не могу добраться до этого крючка. Помоги мне, пожалуйста, Уильям.

Его ловкие пальцы быстро и уверенно справились с женскими премудростями, и платье соскользнуло к ее ногам. Нана взглянула на его руку, квадратную и сильную, руку солдата или человека, трудившегося на земле. Легкая дрожь предвкушения охватила ее при мысли, что эти пальцы будут делать с ней через несколько минут. Она никогда не знала любовника более искусного, чем Уильям, такого, кто мог бы распознавать состояние женщины с такой точностью. Нана пять долгих лет была замужем за человеком вдвое старше ее и, оставшись вдовой, поклялась, что больше никогда не выйдет замуж. Однако иногда она раздумывала, что ответила бы Уильяму, потребуй он, чтобы ее тело принадлежало ему одному.

Впрочем, Уильяму было нужно только то, чего хотела она сама. Иногда приходить в эту маленькую захудалую гостиницу, где никто не задавал вопросов, обмениваться информацией, а потом получать от ее тела такое же острое удовольствие, какое получала от него она. Если и бывало временами, что они испытывали взаимное чувство теплого товарищества или смеялись вместе, то все это казалось преходящим.

– Мужчину зовут Жан-Марк Андреас. По-моему, она его любовница.

Уильям поцеловал ее в лопатку.

– Правда?

Нана кивнула.

– Между ними что-то есть. Ты думаешь, риск стоит денег?

– Возможно. Она не сказала тебе, что это за предмет?

– Надо было выяснить?

– Нет, ты поступила правильно. Мы можем узнать все, что нам нужно, как только получим информацию к размышлению.

– Ты собираешься передать сообщение королеве?

– За два миллиона ливров? Разумеется. Нам всегда нужны деньги. Месье не так щедр, как следовало бы, да еще столько поставлено на карту.

– Ты всегда можешь направить послание в Лондон премьер-министру. – Глаза Нана блестели. – По-моему, у такого благородного английского господина, как ты, должно быть много способов для разведки.

– Иди ко мне в постель, и я покажу тебе один-два способа для разведки вдвоем, распутница.

Нана хихикнула и обнаженная, вертя бедрами и пританцовывая, подбежала к кровати.

– Не уверена, что ты знаешь, как это делается. Тебе известно, как я люблю спать с французами. Вот кто знает, как доставить удовольствие женщине. А вы, англичане, слишком… – Она взвизгнула, смеясь, когда он повалил ее на кровать, развел широко ноги Нана и одним рывком вошел в нее. Сегодня никакой дразнящей подготовки, только жаркие, резкие и частые удары, пока она не взмолилась о пощаде. Она даже не думала, что сегодня ночью хотела его именно так, но Уильям, как всегда, знал. Нана закусила губу, чтобы сдержать рвущийся откуда-то снизу яростный крик восторга, когда наслаждение достигло высшей стадии исступления, оставив ее слабой и бездумной от полученного удовольствия.

Прошло несколько минут, прежде чем Нана могла снова заговорить:

– Очень интересный способ. – Она прижалась щекой к впадине между его плечом и шеей. – Ты побудешь со мной немножко?

– Да. – Он дотронулся до ее щеки губами. – Не хочу сегодня ночью быть один.

Нана подняла голову и взглянула ему в лицо. Было странно услышать такое от Уильяма. Казалось, что, кроме плотских удовольствий, ему ничего ни от кого не нужно. Он выполнял задания, данные ему Месье, тонко и умно, и поэтому вся их группа полагалась на него как на руководителя безоговорочно, однако Нана не видела, чтобы он как-то проявлял свои чувства в отношении этих обязанностей. Но с тех пор, как от Месье пришло последнее послание, Уильяма не покидало беспокойство.

– Почему ты… – Нана умолкла, заметив замкнутое выражение его лица. Он не нуждался в ее помощи. Они хорошо работали вместе и доставляли друг другу плотскую радость. И этого было достаточно. Нана поцеловала его в плечо и сказала притворно-легкомысленным тоном:

– Хорошо, что ты остаешься. Не можешь же ты бросить меня в таком состоянии.

Уильям удивленно посмотрел на нее.

– Ты не получила удовлетворения?

– О, ты прекрасно справился! – подмигнула Нана. – Для англичанина. – Она протянула к нему руки. – А теперь иди сюда и позволь мне показать тебе, насколько лучше это получается у парижанки.

Кто-то открывал парадную дверь.

Жан-Марк поднял глаза от своих бухгалтерских книг и поглядел на часы, тикающие на камине в кабинете. Кто это мог быть в такое время? Звук через закрытую дверь кабинета доносился очень слабо. Возможно, он ошибся. Жан-Марк сам запер входную дверь, когда они с Жюльеттой возвратились из кафе.

Нет, черт побери, он не ошибся! Кто-то там возился.

Жан-Марк поднялся и вышел за дверь.

– Робер?

Ответа не последовало.

Входная дверь была распахнута настежь, и вестибюль заливал ледяной дождь, оставляя лужи на мраморном полу.

Жан-Марк пересек вестибюль и встал на пороге, оглядывая улицу. Ветер рвал на нем рубашку.

В нескольких метрах впереди, в темноте, что-то белело.

Жюльетта!

Одетая в одну развевающуюся на ветру белую ночную рубашку, Жюльетта решительно шагала по улице.

– Господи Иисусе! – Жан-Марк сбежал по ступенькам и бросился следом за девушкой. Догнав, Жан-Марк схватил ее за плечо и круто развернул лицом к себе.

– Что еще вы затеяли теперь? Матерь Божья, да вы даже без туфель! И куда это вы собрались?

– В аббатство.

– Что? Не слышу. – Его рука соскользнула с плеча девушки и схватила ее за запястье. – Вы что, хотите заболеть? Отродясь не видел такой глупой…

– Аббатство. Я должна пойти туда.

– Никакого аббатства нет, черт побери! – Жан-Марк потащил девушку за собой к дому.

– Нет, я должна идти. Еще ничего не кончено… В этот раз у меня получится лучше.

Жан-Марк ввел спотыкающуюся Жюльетту наверх по ступенькам в дом.

– Отпустите меня. Мне надо вернуться в аббатство.

Жан-Марк захлопнул дверь и запер ее.

– Успокойтесь. Я замерз и вымок, и мне совсем не доставляют удовольствия ваши хитрости, Жюльетта. – Он зажег свечи в серебряном подсвечнике на столике у двери. – Вы женщина, действующая импульсивно, но не иррационально. Вы хотели, чтобы я слышал, как вы ушли, и сделали это намеренно. А теперь признавайтесь, куда вы… – Жан-Марк осекся, увидев выражение ее лица.

Лицо Жюльетты было совершенно пустым, а глаза невидяще смотрели перед собой. Промокшая насквозь ночная рубашка прилипла к ее худенькому телу, капли дождя стекали по щекам, но она словно не замечала их.

Девушка повернулась и снова стала теребить замок.

– Аббатство. В этот раз я все смогу сделать как надо. Мне надо идти…

Жан-Марк остановился перед ней и оперся на дверь, преграждая путь Жюльетте, напряженно глядя ей в лицо. Его пронизал холод, но не от промозглой погоды и мокрой одежды.

Боже милостивый, да она спит! Жан-Марку доводилось слышать рассказы о людях, ходивших и говоривших во сне, но он им никогда не верил. Может, это был не сон, а какое-то умственное расстройство.

– Кровь. – Жюльетта отперла замок. – Я должна остановить кровь. – Девушка разволновалась, ее глаза блестели от слез. – Почему я не могу остановить кровь?

– Жюльетта, не надо. – Жан-Марк схватил ее за плечи. – Позвольте мне…

Она пронзительно закричала.

Жан-Марк отпустил ее, потрясенный этим мучительным диким воплем.

Этого он уже вынести не мог и с силой встряхнул Жюльетту. Потом еще раз, еще.

– Проклятие, да проснитесь же! Я этого не потерплю. Проснитесь…

– Да перестанете ли вы меня трясти? – Жюльетта говорила надменно и холодно. – Я знала, что вы хотите причинить мне боль, но это уже чересчур.

– Вы проснулись. – Жан-Марка охватило облегчение. Глаза Жюльетты гневно сверкали. Жан-Марк отпустил плечи девушки и отступил. – Матерь Божья, ну и напугали же вы меня!

– Так вам и надо. Я очень сердита. Зачем вы принесли меня сюда?

Жан-Марк от удивления чуть не потерял дар речи.

– Я вас не приносил. Вы во сне встали и вышли на улицу…

– Чушь! Никто не ходит во сне, и, уж конечно, не я.

– Пусть будет по-вашему. Так вы ничего не помните? – Он недоверчиво смотрел на нее.

– А что я должна помнить? Вы, по всей вероятности, вошли в мою комнату и принесли меня сюда с какой-то своей целью. – Жюльетта потрогала свою ночную рубашку и поежилась. – А зачем вы открыли дверь и залили все дождем? Я вся промокла.

– Приношу свои извинения. – Она явно не только ничего не помнила, но и придумывала объяснения, чтобы не вспоминать. – Возможно, вам лучше пойти к себе и переодеться. Я разбужу Мари и велю приготовить чай.

– В этом нет необходимости. Я без труда засну, если вы уже закончили со своими шуточками.

– О, вполне!

Жюльетта повернулась, и ее ночная рубашка заколыхалась в такт ее движениям, когда она стала подниматься по ступенькам.

– Вам когда-нибудь снится аббатство, Жюльетта?

Девушка остановилась, но не обернулась.

– Нет, конечно. Это Катрин снятся дурные сны. А я выбросила из головы все мысли об этих негодяях.

– Понятно. – Жан-Марк провожал взглядом Жюльетту, пока та не исчезла в коридоре.

"Еще ничего не кончено.

Мне надо вернуться в аббатство.

В этот раз я все смогу сделать как надо".

Странные слова для женщины, выбросившей из головы эти воспоминания.

Жан-Марк задул свечи и направился к лестнице. Он знал, что теперь ему совсем не заснуть: прежде мешало растревоженное тело, теперь его ум был заинтригован той загадкой, что поставила перед ним Жюльетта.

Анна Дюпре кокетливо расположилась на атласной кушетке, аккуратно расправив широкие парчовые юбки.

– Кажется, вы пребываете в добром здравии, Рауль. Вы не приезжали повидаться со мной более двух месяцев, и если бы я не услышала о том, как вы заняты, то упрекнула бы вас в пренебрежении мною.

– Я не мог выбраться. Марат считает меня незаменимым.

В своем платье из розовой парчи мать выглядит такой неподражаемо великолепной, как самая знатная герцогиня, а некоторая полнота придает ее высокой фигуре еще более величественный вид, с обожанием подумал Рауль Дюпре. Он смотрел на мать со смешанным чувством почитания и страха. Седеющие волосы Анны Дюпре были уложены по последней моде – год назад Рауль доставил ей служанку. Ее чувственные губы были накрашены в такой ярко-красный цвет, что рот казался кровавым, а чуть левее от верхней губы красовалась мушка в форме сердечка. Анна Дюпре обожала мушки и часто сетовала, что они выходят из моды. Она выжидающе смотрела на сына, в серых глазах блестел интерес. Ее глаза не всегда были добрыми, и тогда Дюпре их боялся. Такого страха он больше ни перед кем не испытывал. Однако сегодня они смотрели ласково.

– Но ведь вы бы оставили Марата и приехали ко мне, если бы я за вами послала?

Дюпре кивнул. Он смотрел на мать, и его переполняло счастье. Никто в мире не мог с ней сравниться.

– Я привез вам подарок, – робко сказал он. – Он принадлежал принцессе. – У него не было уверенности, кому принадлежал кулон, но он знал, что мать будет больше ценить подарок, если поверит, что его когда-то носила особа королевской крови.

Взгляд его матери с готовностью устремился на завернутый в шелк предмет у Дюпре в руке.

– Принцессе де Ламбель? Я слышала, вы отделались от этого товара.

– Нет, другой. – Дюпре радостно смотрел, как его мать разворачивала шелк. Ей теперь было сложнее угодить, порадовать. Прежде он дарил ей дома и слуг, теперь подобные подарки оставляли ее равнодушной, но этой безделушкой он наверняка заработает ее расположение. – Из аббатства Де-ла-Рен.

– Нечестивые шлюхи! – Его мать улыбнулась. – Вы хорошо поработали там, Рауль.

Огромная радость распирала Дюпре.

– Марат очень хвалил меня, – похвастался он матери, – а Дантон поговаривает о том, что сам бы не прочь пользоваться моими услугами. Принимать мне его предложение?

– Я поразмыслю над этим, пока вы будете в Испании. – Анна Дюпре рассматривала цепочку. – Очень мило.

Дюпре опечалился.

– Вам не нравится?

Его мать улыбнулась.

– Я просто дразнила вас. Это великолепный дар. – Она раскрыла объятия. – Идите сюда.

Дюпре бросился через комнату и сел рядом с матерью. Она крепко обняла его и стала ласково укачивать. Рауль закрыл глаза, и его окутала сладкая волна облегчения. Она была довольна им. Все эти долгие месяцы вдали от нее были для него мучительными. Неуверенность в себе делала его жизнь невыносимой. Он не всегда знал, чего мать хочет от него. И ему хотелось бежать и молить, чтобы она ободрила его.

Руки матери гладили его волосы, она приблизила пухлые губы к его уху и спросила нежно:

– Ты скучал обо мне?

Его руки крепче сомкнулись вокруг ее пышного тела. Она знала, что без нее он никогда не чувствовал себя полноценной личностью. И при этом ей доставляло удовольствие всякий раз слышать его рабски-обожающее «да».

– И ты не делал гадких вещей с этими гнусными тварями?

– Нет, – солгал Дюпре. Мать никогда не должна узнать о Камилле. Она не возражала против изнасилования безымянных женщин в аббатстве, однако тотчас осудит его отношения с Камиллой. – Вы знаете, я всегда повинуюсь вам, матушка.

– А разве это не шло вам на пользу? Вы вращаетесь в обществе великих людей, и скоро наступит время, когда вы придете им на смену.

Дюпре довольно кивнул. С тех пор, как он себя помнил, она говорила о его великом будущем. Еще ребенку мать пророчила ему судьбу вождя и старательно готовила его к этому усыпанному розами пути. Но уроки ее были суровыми, порой и жестокими – она перемежала наказание похвалой до тех пор, пока он наконец не стал понимать, что от него требуется. Ему предстояло стать могущественным человеком и сделать свою мать королевой, как она того заслуживала. Ей было не место в этой маленькой деревушке, замужем за невежественным торговцем, его отцом. И обязанностью сына было освободить ее из этой буржуазной тюрьмы. Его отец теперь уже умер, а долг Рауля все еще не был выполнен.

Мать оттолкнула его и снова взглянула на украшение.

– А в медальоне есть портрет?

– В медальоне?

Анна Дюпре недовольно посмотрела на сына.

– Разумеется, это ведь медальон. – Ее пальцы ощупывали золотой кружок. – Не будьте глупым. – Ее раздражала его непонятливость.

Медальон с щелчком раскрылся, и Анна Дюпре критически оглядела портрет.

– Прелестна. Это и есть принцесса?

Рауль тоже взглянул на миниатюру с изображением девушки – той, что мелькнула тогда в колокольне аббатства. Он медленно выпрямился.

– Да, это она.

Портрет был очень похож и мог оказаться полезным. Вернувшись в Париж, он отдаст художнику скопировать миниатюру, а потом повесит портрет на здании ратуши. Дюпре рассеянно поглаживал шрам, оставленный на его горле зубами черноволосой стервы. Эти две девушки были вместе, и если он отыщет ту, что на портрете, то заставит ее сказать, где найти гражданку Справедливость.

– Могу ли я взять его назад нена… – Он почувствовал недовольство матери. В отчаянии Дюпре торопливо продолжал:

– Совсем ненадолго. Я подарю вам…

– Разумеется, Рауль. – Мать поднялась с кушетки. – Конечно, вы можете забрать свой подарок. Вы хотите передарить его кому-нибудь другому? Кого вы цените больше, чем меня? – Она ослепительно улыбнулась. – Возможно, вам лучше уехать сейчас, Рауль. Полагаю, я буду невероятно занята всю эту неделю.

– Нет, я просто подумал об одном деле. – Дюпре вскочил, охваченный паникой. Он почувствовал, как вокруг него смыкается тьма, полная, как в детстве, отвратительных черных тварей. – Простите меня. Вы знаете, как я ждал встречи с вами, как хотел побыть здесь. Я ведь не увижу вас до возвращения из Испании. Не отсылайте меня.

Мать холодно смотрела на него.

– Вы попросите прощения за дерзость.

– Да-да, я прошу прощения!

Дюпре снова вложил матери в руку украшение. После возвращения он попытается убедить ее ненадолго расстаться с медальоном.

– Этого недостаточно.

Дюпре тут же опустился на колени и зарылся лицом в юбки ее парчового платья. Ткань у его щеки была гладкой, от нее исходил запах красного жасмина и кедровых полок ее шкафа.

– Я умоляю вас о прощении. Я недостоин быть вашим сыном. – Он подождал. Иногда, чтобы заслужить прощение, приходилось еще больше унижаться. Он поцеловал ей руку. – Пожалуйста, матушка. Я так раскаиваюсь.

Мать погладила его волосы любящей рукой.

– Стало быть, впредь вы должны еще больше трудиться, дабы стать достойным своей матери.

– Я буду, матушка. Можно мне встать?

– Да. – Она отвернулась. – Я тут поразмыслила – нам надо поговорить о статуэтке Танцующий ветер поподробнее. Обладать таким сокровищем для меня могло бы быть очень выгодно. Это слишком прекрасная вещь, чтобы отдавать ее Марату. – Она презирала этого краснобая. – Однако мы можем решить этот вопрос позже. На обед у нас будет гусь, а потом я поиграю для вас на скрипке. Вы бы этого хотели?

– Да, матушка. – Дюпре терпеть не мог гусятины, и мать это знала. Она все еще сердилась на него. И она будет следить, как он ест, а Дюпре будет стараться не показать своего отвращения к гусю. Но наказание могло быть и хуже.

Она могла просто прогнать его.

14

Парадная дверь открывалась.

– Господи Иисусе, неужели опять! – пробормотал Жан-Марк, отталкивая стул и прыжками покрывая расстояние между письменным столом и дверью кабинета, намеренно оставленной им приоткрытой. После трех ночей он стал думать, что прогулка Жюльетты во сне была просто единичным случаем.

Входная дверь снова была распахнута настежь. Чертова девица, наверное, снова на полпути в это проклятое аббатство. По крайней мере на сей раз она выбрала не дождливую ночь.

Однако когда Жан-Марк добежал до порога, Жюльетта успела лишь выйти на улицу. В следующую минуту он уже стоял рядом.

– Жюльетта!

Молчание. Пробормотав проклятие, Жан-Марк взял ее на руки и понес в дом.

– Аббатство…

– Нет. – Жан-Марк ногой захлопнул дверь и пошел к лестнице. – Все кончено. С этим надо что-то делать. У меня нет ни малейшего желания проводить ночи, гоняясь за вами по всему Парижу.

Зачем он вообще разговаривает с ней? Она явно ничего не понимает.

Жюльетта оставила дверь своей спальни открытой, и Жан-Марк пронес ее через комнату, положил на кровать и набросил на нее одеяло. Резкий осенний ветер и бледный лунный свет врывались через открытое окно, освещая напряженное лицо Жюльетты.

Жан-Марк стоял, глядя на девушку, пытаясь подавить болезненную жалость и нежность, охватившие его. Он мог позволить себе увлечение, забаву, даже уважение к достойному противнику, но только не это. Матерь Божья, он желал ее долгие пять лет и не мог допустить, чтобы нахлынувшая нежность помешала любовной игре.

– Позвольте мне попробовать еще раз, – прошептала Жюльетта.

Он видел блеск ее глаз в комнате, освещенной лунным светом, и знал, что не сможет оставить ее до тех пор, пока Жюльетта не погрузится в нормальный сон. Жан-Марк сел рядом с ней на кровать.

– В этот раз я смогу сделать все так, как надо. Я должна вернуться в аббатство.

Глаза Жюльетты теперь влажно блестели, и мучительная боль, светившаяся в них, отозвалась в Жан-Марке.

Он не мог допустить, чтобы так продолжалось.

– Боюсь, что вы правы. – Он ласково отвел непослушные кудри от виска Жюльетты и прошептал:

– Хорошо, малышка, мы вернемся в аббатство и снова сделаем это.

– Но мне надо заниматься своими делами, мадемуазель Жюльетта, – запротестовал Робер. – Мои кости уже вросли в эту скамью.

– Минутку, Робер, я почти закончила. – Жюльетта добавила немного тени в морщины, избороздившие его лицо на портрете. – Что важнее? Картина, которая принесет вам бессмертие, или ваша работа по дому?

– Мари сказала бы: работа по дому, – сухо отозвался Робер. – Содержать комнаты в чистоте и подавать еду на стол, когда нет других слуг, – это нелегкая задача.

– Но вы оба прекрасно справляетесь. Я помогу вам, как только мы здесь закончим. – Жюльетта широко улыбнулась, глядя на Робера поверх мольберта. – Думаю, вы были бы довольны, если бы мы все уехали и дом снова закрылся.

– Конечно, он был бы рад, – ответил за Робера Жан-Марк, направляясь к ним по дорожке. – Можете спасаться бегством, Робер.

– Благодарю. – Робер поднялся и заспешил прочь.

– Вам не следовало этого делать. – Жюльетта избегала взгляда Жан-Марка. – Я бы уже скоро разрешила ему уйти. А вам неужели нечем больше заняться, кроме как мешать моей работе?

– И вам тоже приятного утра. – Жан-Марк остановился перед мольбертом. – Вы уловили сходство. Портрет вполне приличный.

– Я не делаю «приличных» работ. Он великолепный, – возразила задетая за живое Жюльетта.

– Но скучный.

– Скучный?

– В нем нет полета, нет дерзания. Насколько я помню, вы прежде не боялись писать правду.

– Но это и есть Робер.

– И вы явно выбрали его, он – безопасный сюжет и не вызовет у вас трудностей. – Жан-Марк пожал плечами. – Вам нет нужды переживать. Многие художники предпочитают писать обыденное, а не дерзать.

– Я не «многие» художники! – сверкнула на него глазами Жюльетта, кладя кисть. – Я дерзаю.

– Да неужели? – Жан-Марк опустился на мраморную скамью напротив девушки. – Что-то я в последнее время и следа полета кисти не видел. Вы избегаете самого большого вызова вашему мастерству.

– Вас? – Гнев на лице Жюльетты сменился пылким энтузиазмом. – Вы позволите мне написать вас? Если вы станете мне позировать, я смогу…

– Нет, не меня. – Жан-Марк встретился взглядом с Жюльеттой. – Аббатство. То, что произошло там.

– Нет! – Жюльетта отшатнулась, словно он ее ударил. – Я не хочу. Это так ужасно, это такое уродство!..

– А вы боитесь… – Жан-Марк кивнул. – Это вполне понятно.

– Нет! Я никогда не боялась. Я просто не хочу это писать.

– Или знаете, что не сможете? Такой сюжет под силу только мастеру.

– Я могла бы!

– Однако вы даже не осмеливаетесь попробовать.

– С какой стати мне трусить? – Жюльетта глубоко, судорожно вздохнула. – Мне бы хотелось, чтобы вы ушли.

– Разве? В юности вы подавали большие надежды. Я думал, у вас впереди блестящее будущее. Какой позор, вы оказались посредственностью!

– Я не боюсь, и я не посредственность. С какой стати мне писать то, что никто не хочет видеть?

– Это и есть ваше оправдание? – Жан-Марк притягивал своим взглядом Жюльетту. – Я хочу увидеть то, что произошло в аббатстве, Жюльетта, то, что видели вы.

На щеках Жюльетты вспыхнул лихорадочный румянец, в глазах заблестели слезы. Она отставила мольберт и схватила этюдник со скамьи.

– Вам нравится смотреть на кровь? Я вам покажу. – Трясущейся рукой она схватила перо и стала набрасывать рисунок лихорадочными, размашистыми движениями. – Вы хотите увидеть насилие? Я вам его покажу! Хотите посмотреть на смерть? Вы ее увидите! Я искажу вам! Покажу…

Через несколько минут она закончила набросок, отшвырнула его в сторону и взялась за новый. Завершила этот этюд и начала другой. Эскизы вылетали из-под ее пера, как мертвые листья, слетавшие с измученной, изломанной ветви.

Жан-Марк тихо сидел, а вокруг него росла гора набросков. Лицо Жюльетты было искажено от ярости, глаза дико блестели. Время от времени она что-то нечленораздельно бормотала, но он знал, что она говорит не с ним. Жан-Марк сомневался, помнит ли Жюльетта, что он еще здесь.

Позднее утро перешло в день, день растворился в синеве наступивших сумерек.

Наконец девушка остановилась, тупо глядя на последний этюд.

– Вы закончили? – Жан-Марк поднялся и подошел к скамье, где сидела Жюльетта. – Можно мне посмотреть?

Жюльетта кивнула.

Жан-Марк подобрал с земли все эскизы. С ее рисунков взывали о помощи кричащие рты, зверски изуродованные монахини. Хохочущие, смакующие насилие убийцы. Их похотливые рожи, уродливые спины. Распятая на булыжниках девочка. Раскинутые в мертвом бесстыдстве обнаженные бедра женщин.

Жан-Марк положил на скамью листы.

– Разрешите взглянуть на последний рисунок, который у вас в руках?

Жюльетта отдала набросок и закрыла глаза.

– Кто эта коленопреклоненная женщина?

– Преподобная мать.

– А мужчина в революционной шапке с косой?

– Я не знаю его имени. – Жюльетта содрогнулась. – Мясник. Он был мясником.

– А это вы?

Жюльетта открыла глаза.

– Да. Я!

– Вы сказали, что мужчина с косой – мясник.

– Так оно и было. – Жюльетта обхватила себя руками, чтобы унять сотрясавшую ее дрожь. – И я тоже. Жан-Марк застыл.

– Они заставили вас убивать монахинь?

– Да.

Жан-Марк с минуту молчал.

– Каким образом?

– Кровь.

– Кровь?

– Кровь в потире. Я не думала, что возможно такое зверство. Это так страшно.

– Что они еще сделали, Жюльетта?

– Сестра Матильда. Они поставили ее обнаженной перед судебной трибуной и вынудили встать на колени передо мной. Она была так напугана. Я видела ужас в ее глазах. Дюпре велел поднять тост за славных марсельцев и за то, что они сделали в аббатстве. Кто-то принес потир святого причастия из часовни. – Жюльетта остановилась и облизала сухие губы. – Я отказалась.

– И что потом?

– Они косой полоснули по горлу сестры Матильды. – Жюльетта снова закрыла глаза. – И наполнили потир ее кровью. Дюпре приказал мне ее выпить, и я снова отказалась. Они привели на суд преподобную мать и сказали, что, если я не осушу чашу, они убьют ее. – Жюльетта открыла глаза и невидящим взглядом уставилась перед собой. – Я выпила кровь, но меня тут же вырвало. А они убили преподобную мать, и кровью из ее горла наполнили снова церковный сосуд. И опять другую монахиню они поставили на колени перед судом. Я попыталась помочь ей и остальным, но меня снова и снова рвало. Я должна была быть сильнее. Все, что от меня требовалось, – это сделать так, как они хотели, а я все-таки не смогла. – По щекам девушки катились слезы. – И они убили их. Шестерых. Я не смогла выпить кровь, и они всем им перерезали горло.

– Успокойтесь, это была не ваша вина. – Жан-Марк подхватил девушку и прижал к себе. – Они бы ведь все равно убили их. Вы знаете это, Жюльетта.

Из глаз Жюльетты молча катились слезы.

– Я знаю. Я правда знаю. – Она устало прижалась щекой к груди Жан-Марка и прошептала:

– Иногда.

Жан-Марк баюкал Жюльетту, прижимая ее лицо к своей рубашке. Матерь Божья, какую же боль она скрывала все эти последние недели! Она ухаживала за Катрин, вела хозяйство, пыталась управлять ими и все это время носила в себе это страшное бремя ужаса и вины.

Жюльетта прильнула к нему, как малое дитя.

Сумерки сменились поздним вечером, когда девушка наконец подняла голову и посмотрела на Жан-Марка.

– Вы очень жестоко поступили со мной, Жан-Марк.

– Да.

– Но я не думаю, что при этом вам хотелось причинить мне боль. – Жюльетта ладонью вытерла щеки. – Поэтому я вас прощаю.

На губах Жан-Марка медленно появилась улыбка. Он был рад, что Жюльетта так быстро пришла в себя.

– Я вам очень благодарен.

– Вы лжете. – Девушка расправила кружевную оборку на платье. Она вскинула глаза на Жан-Марка. – Но, поскольку вы заставили меня набросать все эти рисунки, я считаю вас своим должником.

– Вы хотите взять с меня мзду за эскизы?

– Вы дадите мне право бесплатного проезда на одном из ваших кораблей или беспроцентный заем?

В этот раз Жан-Марк даже не пытался скрыть улыбку.

– И не подумаю.

– Тогда вы должны позировать мне. – Жюльетта торжествующе кивнула. – Я напишу вас и узнаю все ваши тайны.

Жан-Марк нахмурился.

– Я сейчас слишком занят для такой чепухи.

– Я подожду более удобного для вас времени. Обещаете?

Жан-Марк развеселился. Только Жюльетта могла попытаться извлечь победу из своей минутной слабости.

– Отлично. – Он торопливо взвесил свои слова. – Когда у меня будет время.

– Хорошо.

Жан-Марк постучал по пачке листов.

– Коль скоро я согласился заплатить за них, полагаю, все эти наброски принадлежат мне?

Жюльетта старалась не смотреть на рисунки.

– Разумеется.

– И я могу поступить с ними как хочу?

– Конечно.

– Порвите их.

Жюльетта вскинула глаза на Жан-Марка.

– Что?

– Я хочу, чтобы вы их порвали.

– Все до одного?

– Все до одного.

– Почему?

– Это мой каприз. Сделайте мне одолжение. – Он протянул девушке первый набросок. – Порвите его.

Жюльетта осторожно взяла рисунок и разорвала его.

– Еще.

И обрывки второго полетели на дорожку. Когда от всех рисунков осталась лишь разорванная на клочки бумага, Жюльетта села и долго на них смотрела.

– Вы сбиваете меня с толку, Жан-Марк.

– Потому что потакаю своим прихотям?

– Нет, потому что вы были очень добры ко мне, и я недоумеваю, почему. Иногда кажется, что в вас как бы два разных человека… – Не дожидаясь ответа, Жюльетта вскочила. – Я сделала то, что вы хотели, а теперь нам надо пойти и посмотреть, приготовила ли Мари что-нибудь на ужин. Обед из-за вас я уже пропустила. – Она повернулась и направилась по дорожке к дому.

Жан-Марк в два шага догнал девушку.

– Позвольте напомнить вам, что я тоже не ел. Мне кажется, вы немного…

– Посылка, месье Андреас. – Робер встретил их перед дверью и вручил Жан-Марку небольшой предмет, завернутый в ткань. – Его несколько минут назад принес какой-то мальчик.

– Спасибо, Робер. Вы не скажете Мари, что мы готовы ужинать? – И Жан-Марк развернул пакет.

Жюльетта подошла ближе и взглянула на предмет, вынутый им из пакета.

– Что это?

– Похоже на веер.

Это был дешевый бумажный веер вроде тех, что продавала в кафе Нана Сарпелье. Жюльетта раскрыла его. На грубой коричневатой поверхности было изображено кафе с вывеской в виде хитро улыбающейся кошки.

– Она хочет, чтобы мы пришли в кафе. – Глаза Жюльетты возбужденно блестели. – Сообщите Роберу, что мы не будем ужинать дома. Я пойду переоденусь и надену парик.

– Нам необязательно идти туда сегодня.

– Почему бы и нет? – Жюльетта удивленно обернулась к Жан-Марку. – Зачем ждать?

Жан-Марк смотрел на девушку в скорбном изумлении. Всего несколько минут назад она была такой хрупкой и ранимой, какой он ее еще никогда не видел, а сейчас она опять была готова сражаться с титанами.

– Но вы только что утверждали, что голодны.

– Не прикидывайтесь глупым. Мы можем сделать и то, и другое. Этот человек, Раймон, сказал, чтр готовит отличное жаркое из барашка. – И Жюльетта помчалась к себе.

– Вы говорили о двух миллионах ливров. – Нана Сарпелье разложила на столе несколько вееров. – Нам пришлось немало похлопотать, чтобы помочь вам. И деньги нужны до того, как я сообщу вам сведения.

– Это нелепо. Я не могу дать вам деньги, пока не продам… – Жюльетта осеклась, затем продолжала:

– Предмет, о котором вы говорили с королевой. Это и есть цель нашей сделки. Вам придется довериться мне, а я отдам вам деньги потом.

– Довериться?

– Почему бы и нет, раз сама королева мне верит.

Нана Сарпелье серьезно посмотрела на Жюльетту и стала собирать веера со стола.

– Скажите нам, – попросил Жан-Марк. Нана встала и положила их на поднос.

– Имя, – настойчиво сказала Жюльетта. Женщина взялась за поднос.

– Селеста де Клеман. – В следующее мгновение она уже пробиралась между столиками кафе.

Ошеломленная Жюльетта поникла на стуле. Жан-Марк поднес бокал к губам.

– Ваша мать. Интересно. – Он сделал еще глоток вина. – И достойно сожаления.

– Я не думала… – Жюльетта замолчала и поднесла дрожащую руку ко рту. – Зачем ей это делать?

– Красть Танцующий ветер? Полагаю, он представляет собой соблазн почти для любого человека. Ей подвернулась возможность, и она ею воспользовалась.

– Нет, я имела в виду не это, – покачала головой Жюльетта. – Разумеется, она его взяла. Но зачем она осталась в Париже и стала любовницей этого торговца, если у нее была статуэтка?

– Она знала, что не сохранит ее, если кто-то узнает, что она ее украла. В то время Конвенту он был очень нужен.

– Стало быть, Танцующий ветер был у нее в том доме на улице Ришелье?

– По-видимому, да.

– Я… не думаю. Она что-то сказала насчет своих документов… – Жюльетта наморщила лоб, стараясь поточнее припомнить слова матери в ночь бойни. – Она сказала, что бумаги на выезд ее из Парижа потребовали сделки с Маратом. Она сказала: «Эта свинья думает, что я пришлю ему это, но он узнает, что меня не так легко запугать…» – Жюльетта дотронулась до руки Жан-Марка. – Неужели вы не понимаете? Прислать. Не отдать. Она собиралась выслать ему оплату за документы уже из Андорры, а за какую цену можно подкупить Марата?

– За Танцующий ветер. – Жан-Марк наклонился к Жюльетте. – Который она, по всей видимости, не собиралась посылать ему с самого начала. Когда же у нее была возможность вывезти статуэтку из страны?

Жюльетта постаралась сообразить.

– Сестры говорили, что моя мать покидала Париж и ездила домой в Андорру вскоре после того, как королева была вынуждена оставить Версаль. – Жюльетта криво усмехнулась. – Они сказали мне об этом нехотя, думали, что мать бросила меня.

– Но она вернулась в Париж. Почему?

– Она терпеть не может Андорру и считает Париж и Версаль единственными цивилизованными городами в Европе, где бы она могла жить. Возможно, она думала, что время повернет вспять и король снова обретет власть.

– Может быть. В то время многие сочувствовали королевской семье.

– Однако сейчас уже нет. – Жюльетта содрогнулась, вспомнив угрожающе мрачный Тампль. И все же девушка постаралась сосредоточиться. – Мать, должно быть, оставила статуэтку в Андорре – и мигом в Париж. Вернись королева снова к власти, моя мать отдала бы ей статуэтку и была бы осыпана милостями за свою преданность. А если нет, то она, вынув драгоценные камни из статуэтки, продала бы их. Во всех случаях она получила бы то, что хотела. Мать ведь не знала, что ей придется пойти на сделку с Маратом, чтобы спасти свою жизнь.

– Сделка, в которой она постаралась обмануть всех.

Жюльетта устало вздохнула.

– Этого я не понимаю. Она бесчестна, но весьма проницательна. Ей следовало предвидеть, что провести Марата не так-то просто. – Рука девушки, когда она отвела белокурый локон от виска, дрожала.

Жюльетта выглядела измученной и усталой, казалось, она не спала несколько ночей. Под ее глазами залегли темные круги, а сами карие глаза на тонком лице казались не правдоподобно огромными. Ее мать предала королеву – эта мысль жгла Жюльетту стыдом.

Жан-Марк бросил несколько франков на стол и встал.

– Мы уходим.

Жюльетта подняла на него глаза.

– Но мы должны все обсудить. Я не собираюсь сдаваться. Неужели вы не хотите вернуть Танцующий ветер?

– Еще как хочу и намерен это сделать.

Жан-Марк завернул Жюльетту в плащ и повел к двери.

– Тогда нам надо решить, что делать дальше.

– Мы прекрасно можем сделать это завтра.

– Нет, я хочу…

– Жюльетта, – Жан-Марк открыл дверь, – я устал, раздражен и вижу перед собой огромную гору проблем, для которых у меня нет решения. Мы все обсудим утром.

Неожиданно в ее глазах появился блеск.

– Я все время забываю, что вам уже за тридцать. – Девушка пошла вперед к ожидавшему их экипажу. – Можете идти спать, а я буду и в постели планировать, что нам делать дальше.

– Благодарю вас. – Жан-Марк даже не пытался скрыть иронию в голосе, помогая Жюльетте сесть в экипаж. Он готов был поспорить, что Жюльетта так измучена, что заснет, едва коснувшись головой подушки, а ему придется бодрствовать, чтобы убедиться, что сегодняшнего испытания с рисунками будет достаточно и она перестанет бегать босиком по улицам Парижа. Боже милостивый, как случилось, что он так далек от своей первоначальной роли соблазнителя? Скорее всего он больше похож на отца-наставника и опекуна.

Что ж, ему будет чем занять свой мозг во время этой ночной вахты. Как, черт побери, он собирается отобрать Танцующий ветер у Селесты де Клеман?

– Я сказала ей имя. Решила, что нам нет смысла в этом упорствовать, – прошептала Нана и ласково потерлась щекой об обнаженное плечо Уильяма. – Я ошиблась?

– Нет. Нам нужны остальные части головоломки.

– Может, она и не клюнет на это. Эта женщина – ее мать.

– Родственная любовь в этом мире не всегда побеждает.

Горечь, прозвучавшая в голосе Уильяма, поразила Нана, и она с минуту молчала, а потом спокойно спросила:

– О чем говорилось в последнем послании Месье?

Мускулы его плеча под ее щекой напряглись.

– Он начинает проявлять нетерпение.

– Мы все его проявляем. Это все?

– Нет.

– А что еще?

Уильям повернулся на бок.

– Спи, Нана.

– Я решила, нам надо немедленно отправляться в Андорру, – объявила Жюльетта, выходя на следующее утро к завтраку в столовую и обнаружив за столом Жан-Марка. – Если мы будем ждать, мать начнет продавать драгоценности.

Жан-Марк откусил кусок рогалика.

– Может быть, вы к тому же знаете, каким образом это сделать? Возможно, вы забыли о том, что мы в любую минуту можем вступить в войну с Испанией? А поскольку Андорра находится прямо на границе, то нам, вероятно, придется ублажать и испанцев, и французов.

– Поэтому мы и должны снова задействовать Франсуа и Дантона. – Жюльетта нахмурилась. – А ведь вы знаете, они могут и не захотеть помочь нам. Однако следует что-то придумать, чтобы убедить их согласиться с нашей точкой зрения.

– С нашей точкой зрения? – Жан-Марк голосом выделил слово «с нашей». – Полагаю, вы приняли решение без моего участия?

– Кто-то из нас должен был подумать. Что вы сидите как истукан? Я же сказала вам, что надо делать. Поехали к Дантону.

– Садитесь и позавтракайте. – Жан-Марк откусил еще кусок рогалика. – У меня нет желания куда-либо ехать сегодня утром.

– Но, Жан-Марк, мы обязаны…

– Прошу прощения, месье Андреас. – На пороге появился Робер. – Прибыли месье Эчеле и месье Дантон, я проводил их в золотой салон, как вы велели.

– Благодарю вас, Робер. – Жан-Марк прижал к губам салфетку, положил ее на стол и поднялся. – Пожалуйста, скажите Мари, чтобы она начала укладывать вещи мадемуазель.

– Все?

– Все. – Жан-Марк обошел стол и взял Жюльетту за локоть. – Она сюда больше не вернется.

Жюльетта ничего не могла понять.

– Почему они здесь?

– Я послал за ними. – Жан-Марк повел девушку к сводчатой двери. – Идемте. Невежливо заставлять их ждать, к тому же я уверен, что такая важная персона, как Дантон, не привык, чтобы за ним посылали до завтрака.

– Но зачем вы их пригласили?

– Сегодня ночью я принял кое-какие решения. – Жан-Марк распахнул двери золотого салона. – Доброе утро, господа. Благодарю вас за то, что пришли.

– Вы знали, что мы придем, – объявил Дантон. – Здесь, разумеется, и любопытство по поводу срочности вашего вызова, а кроме того, мм порадовались вести, что наконец сможем распрощаться с гражданкой де Клеман.

– Ее сундуки уже пакуют, пока мы разговариваем, – улыбнулся Жан-Марк. – Но садитесь, прошу вас. Нет смысла вам испытывать неудобства, пока…

– …вы роетесь в наших карманах? – глухо закончил Франсуа. – Вам что-то нужно, Андреас?

– Разумеется. – Жан-Марк помедлил. – Я хочу кое-что в них положить.

– В мои карманы больше не требуется, – заметил Франсуа.

– Я пригласил вас участвовать в дискуссии просто из вежливости. – Жан-Марк обернулся к Дантону:

– Это вас я собираюсь искушать, Дантон.

– Неужели?

– Вы разумный человек, знающий, что каждая вещь в этой жизни имеет свою цену.

– Вы пытаетесь подкупить меня?

– Да, – спокойно признал Жан-Марк. – Но способом, который не сможет скомпрометировать вас как члена Конвента. Однако вы крайне обеспокоены преобладанием там якобинцев. Как вы смотрите на то, чтобы купить достаточно голосов независимых депутатов и таким способом получить необходимое вам равновесие?

Дантон прищурился.

– Это вам дорого обойдется. И вы, должно быть, много хотите взамен.

– Мне необходимы бумаги, чтобы проехать с Жюльеттой через посты до Вазаро. – Жан-Марк помедлил. – И нужен еще один документ, по которому я назначаюсь специальным агентом республики с чрезвычайными полномочиями. Я не хочу иметь неприятностей как при выходе одного из моих кораблей из Канн, так и при встрече с какими-нибудь армейскими подразделениями на границе.

– На границе?

– Я еду в Испанию.

– Зачем?

– Это дело личного характера и не представляет угрозы для безопасности республики.

– Куда именно в Испанию?

– В Андорру. Скорее всего я пробуду там всего пару недель, а потом вернусь в Канны.

– Если сможете бежать из Испании, не получив пули в лоб, – мрачно предупредил Дантон.

– Я оставлю своему деловому агенту месье Бардо указания оказать вам необходимую помощь. Таким образом моя кончина никоим образом не отразится на вас.

– Вы не скажете мне, зачем едете в Андорру?

– С какой стати?

Лоб Дантона пересекла морщина. Он резко повернулся и направился к двери.

– Я дам вам знать.

– Когда? Мое дело довольно срочное.

– Сегодня, но… позже.

Франсуа помедлил, прежде чем последовать за Дантоном.

– Вы вначале поедете в Вазаро?

Жан-Марк украдкой бросил взгляд на Жюльетту.

– Мне надо забросить туда кое-какой багаж.

– Я вам не какие-нибудь вещи! – взвилась Жюльетта. – И я не…

– Просто держите ее подальше от Парижа, – сказал Франсуа. – Все это слишком затянулось. – Не дожидаясь ответа, он вышел из салона.

Жюльетта, к удивлению Жан-Марка, не стала продолжать пылкую речь.

– Вы хорошо поступили. Как по-вашему, Дантон даст то, что нам нужно?

– Все зависит от того, насколько ему необходимо равновесие сил в Конвенте.

– Чтобы добиться этого, он был одним из мясников, участвовавших в сентябрьских бойнях. – Жюльетта с любопытством посмотрела на Жан-Марка. – А что вы будете делать, если он не согласится?

– Придумаем что-нибудь еще. – Жан-Марк насмешливо улыбнулся. – Хотя вы и считаете меня дряхлым стариком, моя зрелость дает мне некоторые преимущества. Она позволяет действовать в соответствии с опытом и делать определенный выбор.

– Почему вы не сказали, что вызвали их?

– А вы дали мне такую возможность? Насколько я помню, вы были слишком заняты, давая указания, что мне делать, вместо того, чтобы слушать меня.

Жюльетта окинула Жан-Марка оценивающим взглядом.

– По-моему, вы очень умный.

– Ваша похвала – большая честь для меня. – Он поклонился.

– Ну, ладно, мне надо идти. – Девушка повернулась и направилась к двери. – Если нам скоро ехать в Испанию, я должна закончить портрет Робера сегодня же. – Неожиданно ее лицо осветилось улыбкой. – А если мы остановимся в Вазаро, я хочу, чтобы Франсуа купил мне подарок для Катрин.

– Вы, видимо, меня не поняли. Вы останетесь в Вазаро с Катрин. Путешествие в Испанию может оказаться опасным, и я не позволю вам ехать со мной.

– У нас же сделка. Я должна достать вам Танцующий ветер. – Жюльетта задумчиво смотрела на Жан-Марка. Утренний солнечный свет, затопивший салон, придавал блеск его черным волосам и отчетливо освещал его дерзкие черты, но девушка не могла прочесть на лице Жан-Марка ничего, кроме насмешки и холодной решимости. – Вы… какой-то другой. Вы изменились с того первого вечера, когда мы ходили в кафе «Дю Ша». – Щеки Жюльетты порозовели. – Я же говорила, что вы измените мнение обо мне.

– Вы совершенно правы. Вам нанесли рану, и я не могу даже подумать о том, чтобы вы рисковали и вам снова причинили боль. Поверьте, это открытие поражает меня гораздо больше, чем вас. – Жан-Марк с нежностью посмотрел на Жюльетту. – Именно поэтому вы и не поедете со мной в Испанию.

– Это из-за того, что я рассказала вам про аббатство? Я не позволила Дюпре меня обидеть. – Жюльетта с вызовом посмотрела на Жан-Марка. – И не позволю вам причинить мне боль.

– Думаю, этого не случится. Вы останетесь в Вазаро с Катрин.

– Хм, посмотрим! – И Жюльетта поспешно вышла из салона.

– Как ты думаешь, Жорж Жак, что он затевает? – спросил Франсуа, задумчиво глядя из окна экипажа на торопившихся прохожих.

– У меня есть кое-какие мысли на этот счет и, по-моему, у тебя тоже. Франсуа кивнул.

– Все знают, как несколько лет назад пытался Андреас купить Танцующий ветер. В салоне я заметил картину с изображением статуэтки. Жюльетта отправляется в Тампль поговорить с королевой. Андреас уезжает в Испанию. – Взгляд Франсуа устремился к лицу Дантона. – Поскольку Андреас вмешивается в политику только ради собственной выгоды, то я склонен считать, что он едет за статуэткой.

– Странное совпадение, что Дюпре также послан с поручением в Андорру, причем практически в то же время, – заметил Дантон.

– Думаешь, Марат знает, где искать это сокровище? Дантон пожал плечами.

– Не хотел бы я, чтобы Танцующий ветер попал в руки Марата. У него и так сосредоточилась неограниченная власть, он «друг народа», а еще хочет стать героем, вернувшим республике Танцующий ветер.

– И что же?

– Мне просто совершенно необходимо обуздать этих якобинцев.

– Ты собираешься дать Андреасу то, чего он хочет?

– Тут нет вопросов. Однако я также предложу ему кое-что, чего он не хочет. – Дантон усмехнулся. – Тебя. Франсуа вскинул взгляд на Дантона.

– Меня?

– Полагаю, мой долг – обеспечивать безопасность Андреаса в этом опасном путешествии. А кто это может лучше тебя? Ты профессионал высшего класса, но ты также баск и хорошо знаешь Пиренеи.

– Ты хочешь, чтобы я поехал с ним?

Дантон кивнул.

– И в надлежащее время именем республики конфисковал статуэтку и вернул ее мне.

– И ты лишишь Марата того престижа, которого он добивается.

– Разумеется. Кто больше этого заслуживает?

– Никто. – Франсуа невидящим взглядом смотрел в окно. – Возможно, это займет несколько месяцев. Ты сможешь обойтись без моей помощи?

– Танцующий ветер стоит того, чтобы десять лет быть без тебя. И вообще, я скорее всего отправлюсь на фронт. Так ты согласен с моим предложением?

Франсуа после долгого молчания наконец произнес:

– Да, я поеду с Андреасом.

15

Вазаро!

По обе стороны дорожки росли лимонные деревья. Вымощенная камнем и пробковым деревом, она, закругляясь, вела к большой двухэтажной каменной усадьбе. Катрин мельком увидела конюшню и помещения для экипажей, а в нескольких сотнях метров дальше – ряд длинных каменных строений. Впервые с тех пор, как они покинули Париж, Катрин ощутила, как под покровом тупого оцепенения на протяжении всего пути до Вазаро в ней слабо шевельнулся интерес.

Катрин выглянула в окно экипажа и задохнулась от красоты, открывшейся ее глазам. Во всю ширь до горизонта раскинулись поля, полого спускавшиеся к дому. А на них буйствовали цветы. Кустарники загадочной душистой синей лаванды, золотого и белого дурманящего жасмина, кремовые нежнейшие туберозы и яркие ало-оранжевые герани, мягко покачивавшиеся на ветру, а вдали радовало сердце и возвышало душу Катрин буквально море цветов на других полях.

Филипп давал пояснения хозяйке Вазаро. Кивнув на роскошные алые шапки герани, мимо которых они проезжали, он заметил:

– Герань уже пора убирать. Это редкие цветы. Вазаро – единственное место во Франции, где их выращивают. Отец Жан-Марка вывез их из Алжира, желая порадовать вашу матушку.

Катрин бросила на Филиппа взгляд из-под ресниц и тут же отвела глаза.

– Посмотрите на меня, – спокойно произнес Филипп. – Так не может больше продолжаться, Катрин. Мы слишком долго были друзьями, чтобы вы питали ко мне такую неприязнь.

– Я… не питаю к вам неприязни. – Катрин медленно перевела взгляд и встретилась глазами с Филиппом. Золотисто-бронзовый, он был также прекрасен, как поля цветов за окном. Так прекрасен! Щеки Катрин опалил румянец. – Я ничего этого не помню, – прошептала Катрин. – Можно было бы подумать, что я никогда не забуду такое красивое место, как Вазаро, правда? Эти поля цветов…

– Катрин, вы избегали разговаривать со мной в течение всего путешествия. Позвольте мне молить вас о прощении. Я знаю: то, что я сделал, непростительно.

– Прошу вас, я не хочу говорить об этом.

– Хорошо, но разрешите мне помочь… показать вам Вазаро? Оно теперь ваше, но я тоже люблю его.

Вся эта красота принадлежит ей. Ее мать была владелицей Вазаро, а до нее – мать ее матери. Они сохраняли его славу, ухаживали за этими полями, всю жизнь провели в трудах на благо его процветания. А теперь ей предстояло занять свое место, лелея цветы Вазаро.

– Катрин!

Девушка рассеянно посмотрела на Филиппа.

– Если пора убирать урожай, почему на полях нет сборщиков?

На лице Филиппа появилась улыбка.

– Они уже ушли к себе в деревню. Это за тем холмом. – Он жестом указал в сторону пологого холма к западу от усадьбы. – Сейчас близится вечер, а цветы всегда лучше собирать рано утром, когда аромат наиболее сильный. Обычно начинают сбор на рассвете и заканчивают после полудня.

– О! – Катрин снова посмотрела на поля. – Все в цвету. А в Париже цветы скоро отцветут.

– Здесь такой климат, что цветы – круглый год, каждый в свое время.

– И мы их все выращиваем?

– Почти. В Вазаро самая плодородная почва на побережье, и она тянется на много лье.

– Понимаю. – Катрин глубоко вдохнула воздух. Запах свежевспаханной земли и пьянящий аромат герани и лаванды окутали ее дурманящим облаком. – Может ли этот запах быть еще сильнее, чем сейчас?

– На рассвете.

– Правда? – Катрин снова выглянула из экипажа, и в ней пробудилось волнение. Ее земля. Вазаро. Экипаж остановился у дома.

– Это Манон, Катрин. – Филипп отдал свою шляпу и перчатки пухлой улыбающейся женщине, встретившей их в вестибюле, выложенном мраморными плитками. – У нас есть также еще три служанки и два повара, а кроме того, конюшие, но Манон заправляет здесь всем с тех пор, как я впервые прибыл в Вазаро.

Манон негромко пробормотала приветствие и присела перед Катрин.

– Она проводит вас в вашу комнату. – Филипп поднес руку Катрин к губам. – До ужина.

Катрин кивнула и последовала за служанкой вверх по лестнице и по коридору. Она совсем не помнила дома, но ее уже охватывала безмятежность – она возвращалась к себе.

Манон открыла дверь и вошла первой в комнату Катрин. Уже с порога девушка оказалась в сказке, пронизанной солнечным светом, что лился из створчатых окон. Обюссонский ковер на блестящем дубовом паркете был заткан нежными цветами слоновой кости на зеленом фоне, а картины на стенах и полог на кровати были кремовыми с лимонно-желтой каймой. Желтые подушки украшали как скамью у окна, так и кресло у элегантного стола из розового дерева.

– Я распакую ваши вещи, как только их принесут наверх, мадемуазель. – Манон открыла створчатые окна. Снова запах. В комнату вплыл дурманящий аромат.

– Месье Филипп всегда переодевается к обеду, независимо от того, есть в доме гости или нет, – сказала Манон. – Послать к вам Беттину, чтобы помогла вам принять ванну и причесала волосы?

– Да, пожалуйста. – Катрин медленно подошла к окну. Мягко веял ветерок, играя ее локонами, выбившимися из русой косы, короной уложенной вокруг головы. Перед девушкой расстилались цветочные поля, рощи лаймовых и лимонных деревьев, у подножия дальнего холма раскинулся виноградник, а вдали поднимались крутые, зазубренные горы.

– Запах слишком сильный? – с тревогой спросила Манон. – Мы, живущие здесь, едва замечаем его, но приезжие жалуются на боль в голове. Я могу закрыть окно.

– Не надо. – Катрин не могла оторвать глаз от полей цветов, простиравшихся, казалось, в вечность. Девушка снова остро ощутила, что она у себя дома.

– Я ведь не приезжая. Мне… нравится запах.

– Нет!

Катрин рывком села в темноте.

Она дрожала и обливалась потом. Склеп. Нет лиц.

Она была одна.

Боже милостивый, где же Жюльетта? Она оставила ее наедине с ее страхом, кошмарами, разрывавшими ей сердце так, что, казалось, она вот-вот задохнется.

Катрин обхватила себя руками, тяжело дыша и стараясь не слышать звуков склепа. Гортанный смех мужчин, звук рвущейся ткани, ее собственные стоны.

Колокольный звон.

Нет, тут что-то было не так. В склепе звона не было. А здесь нежный серебристый звон доносился из раскрытого окна.

Катрин медленно спустила ноги на пол, встала и прошла к окну.

Группы мужчин, женщин и детей тянулись вдоль дороги, двигаясь с той стороны, где, как показал Филипп, находилась деревня сборщиков цветов.

Над далеким полем блеснул первый алый луч рассвета. Он факелом зажег оранжево-красные цветы, и Катрин настежь распахнула створчатое окно. Она с любопытством смотрела на людей, идущих по дороге. На мужчинах и женщинах была грубая одежда и деревянные башмаки, волосы женщин были заплетены или покрыты шалями и шарфами.

Дети всех возрастов, сонно пошатываясь, шли вслед за взрослыми, самые маленькие цеплялись за юбки матерей или матери несли их на руках.

Сборщики следовали за тележкой, которую тащили две тощие лошади, и, когда животные встряхивали головами, Катрин снова слышала звон серебряных колокольчиков, прикрепленных к их сбруе. Возница остановился перед полем герани, следовавшие за ним люди сняли с тележки большие плетеные корзины и разбрелись по полю. Катрин слышала доносившиеся в чистом утреннем воздухе смех и разговоры, аромат цветов манил к себе.

Катрин стала одеваться.

Спустя короткое время она стояла на небольшом холме, выходящем на поле герани. От аромата кружилась голова. Девушка следила, как сборщики срывали покрытые росой цветы и складывали их в корзины. Малыши топали между рядами кустов или лежали в собственных корзинах, а детишки постарше тоже срывали ярко-красные душистые шапки с такой же поразительной скоростью, что и их родители.

Все дети, кроме одного. Маленький мальчик остановился и смотрел на Катрин так же пристально, как она – на поле. Он был не старше девяти-десяти лет, у него были спутанные кудрявые черные волосы и черные брови вразлет, одет он был в грубую синюю рубашку и грязные штаны.

Катрин отвела от ребенка глаза, плотнее закуталась в шаль и села на росистую траву на холме. Скоро ее полностью поглотил ритм работы сборщиков. Они срывали цветы, а потом бросали их в плетеные корзины, срывали и бросали. Завораживал странный ритм в их движениях, словно они двигались под стук барабанов, слышный только им одним. Катрин невольно напрягала слух, чтобы тоже услышать…

– Привет. Я Мишель. А ты кто?

Девушка повернула голову и увидела кудрявого мальчугана, наблюдавшего за ней с поля. Его лицо было слишком худым, с острым подбородком, маленьким ртом. Кожа мальчика потемнела от загара и приобрела цвет песчаника, а глаза были такого чистого голубого цвета, какой ей вряд ли когда-либо доводилось видеть. Он смотрел на Катрин с какой-то странной, недетской серьезностью.

– Меня зовут Катрин.

– Ты здесь новенькая. – Лицо мальчика осветила удивительно нежная улыбка. – Хочешь сегодня собирать со мной?

– Я здесь, чтобы смотреть.

– Ты должна пойти на поле. Тебе это поможет. Ритм сегодня очень хороший.

Катрин вскинула глаза на мальчика. Ритм? Он словно прочел ее мысли.

– Что ты имеешь в виду?

Мальчик опустился рядом с Катрин на колени и зарылся пальцами в землю.

– Вот, положи сюда руку.

Катрин опустила ладонь на землю.

– Чувствуешь? Земля поет, дрожит, отдает свою душу.

– Душу?

– Знаешь, у цветов и у всего есть душа.

– Нет, я не думала. Это тебе священник сказал?

Мальчик покачал головой.

– Я сам знаю. Ты чувствуешь?

Катрин ощутила движение под ладонью, но оно наверняка шло от ветерка, колебавшего траву.

– По-моему, нет.

Мальчик разочарованно нахмурился.

– Я думал, ты из тех, кто почувствует это сразу.

Катрин улыбнулась ему ласково: ей понравился этот серьезный не по годам человечек.

– Беги отсюда, Мишель!

Катрин обернулась и увидела Филиппа, соскочившего с гнедой лошади в нескольких метрах от них. Кузен был в поношенных коричневых сапогах до колен, темных брюках и полотняной рубашке, расстегнутой у ворота и открывавшей его загорелую шею, – она никогда не видела его так бедно одетым, Мишель согласно кивнул.

– Ты должна сейчас пойти со мной. Мы можем собирать вместе, – позвал он девушку.

Филипп снисходительно улыбнулся мальчику.

– Это хозяйка Вазаро, Мишель. Она не будет собирать цветы.

Мишель посмотрел на Катрин.

– Ты уверена? По-моему, тебе это понравится.

– Возвращайся на поле. Она не пойдет.

Мальчик улыбнулся и побежал вниз по холму к сборщикам цветов.

– Я забеспокоился, когда Манон сказала, что вы так рано ушли из дома, – произнес Филипп. – Вам следовало сказать мне, что вы хотите утром пойти на поле.

– Я сама этого не знала. Утром из окна увидела сборщиков, идущих по дороге… – Катрин не сводила глаз с Мишеля, собиравшего цветы с проворством, поразившим девушку. – Он сын одной из этих женщин?

– Мишель? – Филипп покачал головой. – Он ничей. Его полумертвого нашел смотритель одного из розовых полей, когда Мишелю было всего день-два от роду. По-видимому, его мать была цветочницей, родила его на поле и бросила там.

– Но как она могла так поступить? – спросила потрясенная Катрин. – Младенца…

– Новорожденные не всегда бывают желанными. У женщины, судя по всему, не было мужа. – Филипп обернулся и бросил взгляд на поле. – Мы думаем, что мать была цветочницей из Италии. Жила здесь как раз в это время одна женщина на сносях, она исчезла примерно в то же время, когда нашли ребенка.

– И она так и не вернулась?

Филипп покачал головой.

– Нет.

– Бедный мальчик. – Глаза Катрин снова устремились к Мишелю. – Но он кажется счастливым.

– А почему бы ему не быть таким? У него есть все, что ему нужно. Каждый сезон он выбирает, в какой семье ему жить, а я даю сборщикам дополнительное пособие на его стол и квартиру.

– Вы очень добры.

– В управление Вазаро входит и обеспечение его людьми. Это обходится поместью недорого, а Мишель работает так же усердно, как и другие работники.

– Его разве не следует обучать?

– Я посылал его к священнику выучить буквы, но после нескольких уроков он отказался ходить. Да и вообще ему лучше на поле. Он немного простоват.

Катрин удивилась:

– Мне показалось, что с ним все в порядке.

Филипп пожал плечами.

– Он не такой, как другие дети. Возможно, ему как-то повредило то, что он два дня пролежал на открытом воздухе. Вы сами увидите, когда получше его узнаете. Он и мыслит не так, как другие.

– Труд в поле кажется мне тяжелым для ребенка.

– Все дети работают. Кроме того, Мишель любит это. Иногда я разрешаю ему составлять помаду и эссенции. Когда-нибудь он сможет принести нам реальную пользу. По-моему, у него есть «нос».

– Конечно, есть.

Филипп коротко рассмеялся.

– Я имею в виду нюх на запахи. Очень немногие люди могут распознавать конкретные ингредиенты в духах и то, как смешивать их, чтобы создавать новые ароматы. Для этого необходимо особое чутье на тончайшие запахи. К несчастью, у меня этого нет. Благодарение богу, человеку благородного происхождения это не нужно.

– Но у мальчика есть этот дар?

– Огюстэн считает, что у Мишеля есть «нос». Огюстэн – наш старший парфюмер здесь, в Вазаро.

– Мы изготавливаем духи так же, как и выращиваем цветы?

– Недавно мы стали создавать свои ароматы. С какой стати парижским парфюмерам отхватывать себе самый жирный кусок?

Катрин посмотрела на Филиппа. Его лицо дышало таким вдохновением, какого ей никогда не приходилось видеть прежде.

– Вы оказались очень предприимчивы.

– Я люблю Вазаро, – просто ответил Филипп. – И хочу, чтобы поместье процветало и дальше. – Он вскочил на лошадь. – Я хочу проверить сборщиков на южном поле. Но сначала могу я сопроводить вас в усадьбу? Вам следует позавтракать.

– Я хочу остаться здесь и еще немного понаблюдать.

– Вы уверены, что… – Он замолчал, не сводя глаз с ее увлеченного лица. – Ну хорошо, я заеду и заберу вас после окончания утренних работ. – Он рысью спустился по холму к дороге.

Катрин едва заметила его отъезд. Некоторые корзины были уже полны, и мужчины относили их к ожидавшей тележке и сбрасывали в большие клети, стоявшие на ее дне.

Вскоре сборщики вернулись, и ритм возобновился.

– Катрин!

Ее звал Мишель, он махал ей с поля. Загорелое лицо мальчика светилось смехом, глаза его щурились от солнечного света. Катрин подняла руку и помахала в ответ.

Он звал ее к себе. Он хотел, чтобы она спустилась на поле.

Катрин поколебалась, затем вскочила и только на середине холма сообразила, что спускается к мальчику. Она добежала до дороги, пересекла ее и стала пробираться между рядами цветов, застенчиво улыбаясь сборщикам, смотревшим на нее так же нерешительно, как и она на них. Девушка подошла к Мишелю.

– Ты хотел поговорить со мной?

Тот улыбнулся и покачал головой.

– Смотри, я покажу тебе, как это делается, и тогда ты сможешь сама. – Он наклонился и снова стал срывать цветы герани.

– Я не хочу… – Но ее тянуло собирать цветы, неожиданно поняла Катрин. Ей хотелось почувствовать ритм работы сборщиков, ощутить в руках влажные от росы нежные лепестки. Она стремилась быть частью Вазаро.

Вот почему ее потянуло из дома в поле сегодня утром.

– Завтра тебе надо надеть шляпу. Ты не такая смуглая, как другие женщины, ты скоро обгоришь. – Мишель умело и быстро срывал цветы. – На ноги лучше всего деревянные башмаки. По утрам от росы бывает очень грязно. Запомнишь?

– Конечно. – Катрин внимательно наблюдала за мальчиком, а потом принялась сама срывать цветки и бросать их в корзину. Поначалу у нее не очень получалось. Медленно и неумело. Катрин нашла это занятие одновременно и успокаивающим, и возбуждающим. Сама по себе работа была бездумным физическим трудом, но запах земли и цветов, солнце, ласково касавшееся ее кожи, бег крови по жилам и непривычные движения – от всего этого ей стало тепло на душе и дышалось легко. Она не знала, сколько времени проработала бок о бок с Мишелем, но корзина с верхом наполнялась красно-оранжевыми цветами, опрокидывалась в тележку, и вновь дно ее устилали цветы.

Мишель работал рядом в дружеском молчании, его пальцы напоминали птичьи клювики, откусывающие цветки от стеблей.

Катрин подошла к очередному растению в ряду и уже хотела сорвать цветок, как ее остановил Мишель:

– Хватит. Тебе пора уходить.

Катрин удивленно посмотрела на мальчика.

– Солнце уже высоко, и ты начинаешь уставать.

– Нет, я прекрасно себя чувствую.

– Тебе пора идти. – Улыбка озарила лицо Мишеля каким-то особым светом. – Можешь прийти завтра. Поле большое, мы сегодня его не закончим.

– Но я хочу остаться.

– Ты уже взяла от земли, кустов все, что тебе было нужно.

– Что?

– Тебе были нужны цветы, но теперь ты успокоилась. Ты не должна брать слишком много, иначе целительная сила исчезнет. Тут есть… – Мишель нахмурился, подыскивая слово. – Равновесие. – И Мишель принялся за работу. – Приходи завтра, Катрин.

С минуту девушка стояла в нерешительности. Слова мальчика казались странными, но в душе Катрин почувствовала, что он прав. Она повернулась, пошла вдоль ряда оборванных кустов и стала подниматься вверх по холму к усадьбе.

Катрин приходила на поле гераней еще три дня. На четвертый сборщики перешли на поле розовых кустов, и Катрин отправилась с ними. С каждым днем она чувствовала себя все лучше, ритм работы стал для нее более спокойным и отчетливым. На пятый день Мишель позволил Катрин остаться со сборщиками до окончания их рабочего дня. Когда они следом за сборщиками уходили с поля, Катрин переполняли гордость и удовлетворение.

– Куда ты ходишь, Мишель, когда мы заканчиваем работу в поле?

– Иногда иду к морю. Если миновать вон тот холм и еще два поля, можно увидеть море. – Мишель поднял розу, выпавшую из чьей-то корзины, поднес цветок к носу и вдохнул его аромат. – А иногда бываю у месье Огюстэна, и он разрешает мне помогать ему во время опытов с эссенциями. Сегодня я иду в сарай на вытяжку.

– Вытяжку?

– Вытягивать ароматы из цветов.

– Можно мне с тобой?

– Нет. Пока нельзя.

– Почему?

– Тебе станет грустно. Ты будешь просто собирать цветы.

– Я могу попросить месье Филиппа. Мишель остановился и бросил тревожный взгляд на девушку.

– Ты не понимаешь, как много они тебе дали. Может быть, на следующей неделе я возьму тебя с собой. Неужели ты не подождешь?

– Подожду, – согласилась Катрин, – но только до следующей недели.

Мишель улыбнулся девушке.

– Ты не такая уж слабая. Видишь, как много тебе дали цветы!

Катрин просияла.

– А завтра я хочу, чтобы ты отвел меня к морю.

Мишель кивнул и побежал вприпрыжку за сборщиками, покидавшими поле группами. Он помахал высокому, долговязому мальчику:

– Эй, Донато, подожди меня!

Девушка проводила взглядом Мишеля. У нее к мальчику сложилось двойственное отношение. Временами он казался ей маленьким, одиноким, и ей хотелось защищать его, помочь ему встать на ноги. А порой он поражал ее своей мудростью, чуткостью и предупредительностью. Он оберегал ее настроение и казался ей старшим товарищем, многое пережившим. Какой он?

– Катрин!

Филипп незаметно подъехал на лошади. Она вспыхнула и невольно поднесла руку к вспотевшему лбу. Катрин вдруг осознала, что ее платье покрыто пятнами грязи и травы, а русая коса выбилась из-под шляпы.

– Добрый день, Филипп. Завтра это поле будет закончено. Правда, розы…

– Вы не думаете, что вам уже хватит надрываться в поле? – перебил ее Филипп. – Я не хотел вмешиваться, потому что вы казались такой довольной, но вскоре вы станете здесь хозяйкой. Вы же не хотите, чтобы сборщики запомнили, как вы работали с ними бок о бок, правда?

– А почему бы и нет? – Катрин нервно вытерла грязные руки о юбку.

– Они должны уважать вас. Поверьте мне, в том, что они обращаются к вам так фамильярно, я не вижу ничего хорошего для вашего будущего положения.

– Я верю вам, но… – Катрин беспомощно посмотрела на него. – Я действительно хочу это делать, Филипп.

Филипп скорбно улыбнулся. Его классические черты снова засияли красотой.

– Что ж, тогда вы так и поступайте. Прекрасные дамы вольны в своих желаниях. – Он поклонился. – Однако, мадемуазель, не хотите ли вы вернуться в дом пообедать?

Катрин робко кивнула, украдкой любуясь им, его нежной улыбкой, солнцем, запутавшимся в его волосах, создававшим золотой ореол.

– Я… не прекрасна.

Филипп протянул руки.

– Идите сюда, прекрасная дама, я отвезу вас домой.

Катрин была грязной, потной и усталой, но, когда он взглянул на нее, она тут же почувствовала себя прекрасной, чистой и юной, как в тот день, когда они ехали в том экипаже в Версаль. Катрин сделала один шаг к Филиппу, потом другой, еще один – и оказалась рядом с гнедой лошадью. Филипп наклонился, поднял девушку и осторожно посадил перед собой. Затем подобрал поводья.

– Откиньтесь. Вы не упадете. Я вас буду держать.

Катрин сидела замерев, чувствуя себя скованно. Лошадь пустилась рысью по дороге, и Филипп мягко поддерживал ее, но Катрин вдруг охватила дрожь дурного предчувствия. Нечего бояться, подумала она. Это кузен, нежный, добрый, воплощенный рыцарь. Почему она так испугалась? Обнаженной, в постели с Франсуа Эчеле, Катрин не испытывала и доли такого напряжения.

Но Франсуа Эчеле ушел из ее жизни. Теперь ее домом был Вазаро, цветы, мальчик Мишель и Филипп, в котором было все, что должно быть в мужчине.

Медленно, осторожно Катрин откинулась на широкую грудь Филиппа и заставила себя расслабиться, а Филипп пустил лошадь галопом.

– Кто живет в том красивом домике? – спросила Катрин, указывая вниз по крутому холму направо от утеса.

Мишель бросил равнодушный взгляд на небольшой, крытый соломой домик под нависшими над ним кипарисами.

– Никто. Это просто домик цветов.

– Домик цветов?

– Да, принадлежит месье Филиппу. Он часто туда ходит. – Мишель подвел Катрин прямо к краю утеса. – Вон там море. – Он махнул рукой куда-то вдаль. – Сегодня его почти не видно. Мы придем с тобой еще, в более ясную погоду.

Катрин тут же посмотрела в том направлении, куда смотрел мальчик. Синеватая дымка, окутавшая горы и город Канны, скрадывала побережье, делая его смутным и расплывчатым. Однако от ослепительного блеска солнца на бескрайней водной поверхности захватывало дыхание – кобальтово-синий цвет Средиземного моря отливал сталью и слепил. Она заслонила глаза ладонью.

– Все равно оно прекрасно. Жюльетта была бы рада написать его таким. – В последнее время ее воспоминания о подруге окрашивала нежность. Ушла незаметно острая потребность в ее присутствии. Осталась грусть от разлуки с любимой подругой. – Мне бы хотелось, Мишель, чтобы Жюльетта приехала к нам в Вазаро. Здесь много такого прекрасного, что бы ее поразило.

– Жюльетта – твоя подруга? – Мишель подобрал ветку и перебросил ее через утес, как копье. – У меня много друзей.

– Я знаю. А у меня только одна подруга.

Мишель улыбнулся.

– У тебя есть я.

Катрин погладила его по непокорным вихрам.

– Это верно. У меня теперь двое друзей.

– И остальные сборщики были бы твоими друзьями; да только они знают, что месье Филиппу это не понравится.

– Дело не в том, что он не хочет, чтобы я с ними дружила. Он считает, что мне неприлично работать в поле.

– Он не понимает цветов.

– Он хороший человек, – возразила Катрин. – И любит Вазаро.

Мишель кивнул.

– Я же не сказал, что он нехороший. Все сборщики считают, что он добрый и справедливый. Я просто сказал, что он любит цветы, но не понимает их. – Мальчик схватил Катрин за руку. – Давай побегаем.

Катрин охватил приступ бессильного смеха, когда Мишель потащил ее по другой стороне холма к усадьбе. Где-то по пути он отпустил ее руку, но Катрин продолжала бежать, радуясь теплому дыханию солнца на лице, ветерку, трепавшему ее волосы, лимонному запаху бергамота.

Так она не бегала с той ночи в аббатстве, когда… Катрин запнулась, мышцы ее живота сжались в комок, а потом ее неожиданно отпустило. Та ужасная ночь была позади. Не могло быть ничего, более отличного от той ночи, чем этот прекрасный день в Вазаро. Кошмары никогда не коснутся Вазаро и его обитателей.

А если вдруг так случится, она с этим разберется. Сила чувств при этой мысли поразила ее саму.

– Катрин, ты отстаешь, – позвал Мишель, задорно оглядываясь.

– Ошибаешься. Я вырываюсь вперед. – И Катрин помчалась к мальчику, чувствуя себя молодой и сильной настолько, чтобы добежать до Парижа и обратно. – Я буду гнать тебя до самых полей герани!

– Я же говорил, тебе станет грустно. – Тревожный взгляд Мишеля вопросительно скользнул по потрясенному лицу Катрин, следившей за тем, как один из мужчин опрокинул корзину роз в похожую на суп жидкость в котле.

– Они умирают.

– Это вытяжка, – мягко пояснил Мишель. – Они отдают свою душу. Неужели ты не понимаешь, что так лучше? Если бы цветы погибли на полях, они бы сразу вернулись в землю, а так они живут дольше. Духи могут жить долго. Не всегда, конечно, но месье Огюстэн говорит, некоторые египетские духи продержались тысячу лет, и я сам видел кожу, пропитанную ими сорок лет назад, но у кожи до сих пор сохранился сильный запах. Цветы гибнут, но их души продолжают жить.

Нежные розовые бутоны, подрагивая, легли на беловато-серую поверхность смеси в котле, и, как только загорелая женщина, следившая за котлом, помешала их длинной лопаткой, они погрузились в жидкость. Катрин никогда не думала о том, что, собирая цветы, они убивают их, но здесь картина разрушения была отчетливой.

Мишель потянул Катрин за руку.

– Я тебе что-то покажу. – И он повел девушку через длинный сарай к столу, где стоял ряд глиняных кувшинов, вмазанных в камень и наполненных густой жидкостью. – Это помада. Понюхай.

Катрин наклонилась и вдохнула. Розы, снова живые, благоухающие тем же ароматом, что и в полях.

– Видишь?

Катрин поспешно кивнула.

Мишель почувствовал облегчение.

– А теперь можешь сесть вон там и смотреть, как я работаю. Сама не попробуешь?

Катрин покачала головой, усаживаясь на низкий стул у окна. Она могла смириться с необходимостью вытяжки, но не испытывала ни малейшего желания превращать свежие чудесные цветы в увядшие, обесцвеченные трупы.

Все окна были широко распахнуты, но все равно в длинном сарае было удушливо жарко. Над деревянными очагами дымились четыре котла. Рядом с каждым лежали горы бутонов, и к каждому были приставлены мужчина или женщина с деревянной лопаткой.

– А что это за вязкая жидкость? – спросила Катрин Мишеля, когда он подсыпал в котел бутоны.

– Растопленный говяжий жир и свиное сало. Месье Филипп всегда покупает только жир высшего качества.

Несмотря на свое первоначальное отвращение, Катрин увлек сам процесс. В этой работе тоже был свой ритм, и чем больше цветов ссыпалось в маслянистую жидкость, тем божественнее она благоухала. Когда она становилась слишком вязкой, ее быстро пропускали сквозь сито, отделяя от цветов, уже отдавших свой аромат, и освобождая место свежим цветам. Отходы выливались в кипящую воду и пропускались через пресс, который выжимал из них последние капли, а потом жирный «суп» загружался новым потоком цветов.

– Как долго это продолжается?

– Иногда несколько дней. До тех пор, пока масло уже не может больше впитывать запах. – Мишель насыпал еще розовых бутонов в котел. – Потом «суп» еще раз фильтруют и заливают в кувшины. Кувшины запечатывают и отправляют в подвал.

Мишель всегда что-то показывает, нежно и весело подумала Катрин. Дорогу к морю, сбор цветов, ритм работы сборщиков в полях. Он никогда не предлагал ей научиться самой.

Однако в будущем вытяжка будет одной из тех обязанностей по управлению Вазаро, которую она с радостью поручит Филиппу.

– Я беспокоюсь за Жюльетту, Филипп. – Катрин поднесла к губам бокал с вином. – Вы не получали никаких известий из Парижа?

– Я послал записку Жан-Марку, как только мы сюда прибыли, но не получил ответа. Вы не должны волноваться за подругу. Жан-Марк позаботится о ее безопасности.

Однако Катрин когда-то считала самым спокойным местом аббатство Де-ла-Рен. Она вздрогнула и поставила хрустальный бокал на стол.

– Я должна была заставить ее поехать с нами.

Филипп рассмеялся.

– Заставить Жюльетту?

– Она не такая уж твердокаменная. – Катрин сморщила носик. – Не знаю, почему я не бросилась за ней, когда она выпрыгнула из экипажа?

– Вы сами были нездоровы.

Катрин смотрела в бокал, а видела себя ту, обезумевшую от ужаса и сокрушенную насилием. Она оставила Париж почти месяц назад. Уже нет ни робкой девушки из аббатства, что слушала беспрекословно преподобную мать и подчинялась Жюльетте, ни отупевшей от увиденного женщины. Вазаро, воздух и цветущие поля изменили Катрин. Она стала самостоятельной, сильной, юность возвратилась вновь. Кошмары в прошлом.

– Да, я помню. – Она с улыбкой подняла голову. – Но теперь я совсем здорова, и мы должны подумать о Жюльетте. Вы не напишете Жан-Марку, чтобы он немедленно прислал ее к нам?

– А что, если она откажется приехать?

– Тогда мне придется вернуться в Париж и привезти ее, – спокойно заявила Катрин. – Там Жюльетта в опасности. Я этого не допущу, Филипп.

Филипп поднял бокал.

– Я завтра же напишу Жан-Марку. Я привык к вашему присутствию в Вазаро и отказываюсь без него обходиться.

Он улыбнулся Катрин через стол, и она почувствовала, как ее заливает знакомое тепло. Голубые глаза Филиппа сияли в свете свеч, в них пела нежность, доброта и веселость. Катрин тоже привыкла к нему, ее обожание сменилось чем-то более глубоким и уютным, хотя, когда он улыбался ей, трепетная неуверенность вновь вползала в душу.

Катрин поднесла к губам бокал, ее рука дрожала.

– Я хотела бы попросить священника приезжать в Вазаро раз в неделю и обучать детей сборщиков грамоте.

– Он не поедет. Говорит, обучение крестьян грамоте приводит их к недовольству своей судьбой, – сказал Филипп. – И я согласен с ним, Катрин. Какая им от этого польза?

– Знания всегда могут пригодиться.

Филипп покачал головой.

– Это ошибка.

– В таком случае я совершу ее. – Филипп нахмурился, и она поспешно продолжала:

– Я ценю ваше мнение, Филипп. Извините, если огорчила вас.

Выражение его лица смягчилось.

– Вам придется найти кого-нибудь другого, чтобы учить их.

– Нет необходимости делать это прямо сейчас.

– Только не поручайте это мне. У меня голова не приспособлена к учению, а уж к обучению других тем более.

«Между нами все снова хорошо», – с облегчением подумала Катрин.

– Никто не может делать все идеально. Зато вы великолепно управляете Вазаро.

– Потому что люблю его. – Глаза Филиппа встретились с глазами девушки. – Как и вы, Катрин. Я и не знал, как мне не хватало, чтобы кто-то разделял мою привязанность к Вазаро, пока вы не приехали.

Катрин кивнула. Вазаро и Филипп. Каждый день она узнавала о них что-нибудь новое и чудесное.

– Абсолютная эссенция. – Мишель торжествующе улыбнулся Катрин с другого конца маленькой лаборатории месье Огюстэна.

По его просьбе он принес из подвала кувшин с жасминовой помадой, подогрел его в закрытой посуде, развел переработанным спиртом, помешал и промыл помаду. Кувшин он отправил снова в подвал, чтобы остудить, а когда спирт отделился от помадного масла, вылил его в крошечную бутылочку.

– Понюхай. – Он сунул ее под нос Катрин. – Духи!

Запах был едким, резким, уже не нежным.

– Это не духи.

– Это эссенция. Как Вазаро – тоже эссенция. – Мишель пропустил пропитанный духами спирт через марлю, затем дистиллировал через перегонный куб на медленном огне. Еще меньше осталось светлой жидкости, и запах ее был еще более сильным и неприятным.

– Ужасно! – Катрин передернуло.

– Подожди. – Мишель осторожно отлил одну каплю в глиняный кувшин с квартой спирта и слегка помешал его.

– Жасмин! – Неожиданно вся комната утонула в аромате кустов цветущего жасмина.

– Видишь, как одно переходит в другое и образует круг: запах земли, цветы, их аромат, эссенция, и снова – запах.

– А Вазаро – абсолютная эссенция. Мишель кивнул.

– Тебе уже не так грустно из-за вытяжки, когда ты знаешь, что аромат рождается снова? Боль сделала его сильнее. – Он обеспокоенно смотрел на лицо девушки. – Ты понимаешь, Катрин?

– Конечно, Мишель. Сильнее, чем когда-либо. – Девушка ласково наблюдала за Мишелем, а тот запечатал крошечный флакон, осторожно отнес его к длинному столу месье Огюстэна и поставил рядом с такими же, ожидавшими старшего парфюмера.

Море сегодня было глубокого синего цвета, а горы высились так близко, что протяни руку, и ты сожмешь в горсти нетронутый снег, венчавший их вершины. Девушка прислонилась к огромной скале и прикрыла глаза. Такая красота тоже была абсолютной эссенцией, и Катрин становилось так легко от восхищения, что хотелось взлететь и парить в небе над морем, горами. Магические круги красоты прикасались ко всему, кто смотрел на нее.

– Почему ты перестал ходить на уроки к священнику, Мишель?

Мальчик пожал плечами.

– Мне он не понравился.

– Учиться – это хорошо. Ты должен был все равно продолжать заниматься у него, коль скоро месье Филипп согласился платить.

– Он все время говорил, что я дитя греха, а моя мать – шлюха.

Катрин почувствовала, как ее охватил гнев.

– Ты ведь ему не поверил?

– Нет, я знаю, что моя мать была цветочницей и грехов у меня не больше, чем у любого другого. Но мне это слушать было неприятно.

– Ты позволишь мне учить тебя? Я не такая умная, как священник, но…

– Ты гораздо умнее, потому что понимаешь цветы. – Мишель радостно улыбнулся. – Тогда я мог бы записывать смеси для духов, а не полагаться на месье Огюстэна.

– Приходи завтра вечером в усадьбу, мы начнем первый урок.

Краска удовольствия залила загорелые щеки Мишеля.

– Ты уверена, что месье Филипп тебе позволит?

– С какой стати ему возражать? Он сам сказал мне, что когда-нибудь твой «нос» окажется полезным для Вазаро. Мишель отвел глаза от Катрин и тихо сказал:

– Знаешь, он не любит встречаться со мной.

– Вздор.

Мальчик покачал головой.

– По-моему, я ему… неприятен.

Катрин удивленно посмотрела на Мишеля.

– Ты ошибаешься. – Тут ей вдруг вспомнилось выражение неловкости на лице Филиппа в то первое утро, когда они говорили о Мишеле. – Возможно, ему просто надо узнать тебя получше. Приходи в дом завтра в шесть вечера.

Сияющая улыбка прогнала хмурое выражение с лица Мишеля.

– Ты научишь меня читать книги по парфюмерии, что в кабинете месье Опостэна?

– Конечно, и любые книги, какие найдутся в доме. Я уверена, что твой интерес поможет… – Катрин бросила взгляд на маленький, крытый соломой домик под липами. – Смотри, лошадь Филиппа! – Гнедая была привязана к дереву рядом с домиком цветов, как называл его Мишель. – Должно быть, он там. Давай навестим его. – Она побежала вниз по крутому холму к домику. – Идем, Мишель, мы просто пожелаем ему доброго дня.

– Нет! – Голос Мишеля звучал резко, но Катрин не обратила внимания. Мальчика всегда волновало, не обидится ли Филипп, но, даже если тот очень занят, он не рассердится, если они заглянут туда на минутку.

– Катрин, нет! Ему это не понравится!

Катрин постучала, а потом распахнула дверь.

– Филипп, почему вы мне не сказали, что…

И остановилась, потрясенная.

Он был голым. Он стоял на четвереньках на покрытом цветами ложе, и его бедра с силой двигались в тошнотворно знакомом ритме.

Филипп поднял голову и, увидев ее, пробормотал проклятие.

Молодая женщина под ним вскрикнула, и ее бедра устремились вверх. Ленора. Имя женщины было Ленора. Катрин часто видела ее среди сборщиков на поле и думала, какие у нее красивые русые волосы. Сейчас руки Филиппа были запущены в волосы Леноры, а его ноги сжимали ее обнаженное тело.

– Филипп, – прошептала Катрин.

Склеп.

Резкие движения бедер. Боль. Стыд.

– Нет! – Она повернулась и бросилась прочь из комнаты.

– Катрин, вернитесь! – крикнул Филипп.

Катрин едва заметила Мишеля, промчавшись мимо него вверх по холму. Слезы непроизвольно катились по ее щекам. Филипп. Склеп. Их двое. Насилуют. Нет лиц.

Только не здесь. Не в Вазаро.

Мишель звал ее, но она не остановилась. Рыдания сотрясали ее тело, и Катрин уже не видела, куда бежит.

Склеп!

Она падала.

В висок ударила боль.

Мишель пронзительно кричал.

Или это она кричала?

По ее бедрам и ногам потекла теплая жидкость.

Кровь.

Чернота.

16

Зеленые яростно сверкающие глаза. Катрин знала эти глаза, эту исступленность, помнила державшие ее руки.

Она пошевелилась, и резкая боль пронзила голову.

– Лежите смирно, – приказал Франсуа.

– Вы снова сердитесь на меня.

– Не на вас, – глухо произнес Франсуа. – В этот раз – нет. Постарайтесь отдохнуть. Жан-Марк поскакал в Грасс за врачом.

– Жан-Марк… Но Жан-Марк ведь в Париже, разве не так? Он не должен оставлять Жюльетту. Нет, Франсуа, он не должен…

Мысль ускользнула от Катрин, и вернулась чернота.

Веки Катрин медленно поднялись, и ее глаза встретились с сияющими благословенно знакомыми глазами.

– Жюльетта? – прошептала она.

– Ну конечно. – Жюльетта улыбнулась Катрин, осторожно прикладывая мокрое полотно к пылающему лбу Катрин. – Пора тебе прийти в себя. Прошло уже два дня, мы забеспокоились.

– Ты здесь. – Катрин сжала пальцы подруги. И нахмурилась, глядя на нее. – Что-то не так. Твои волосы… У тебя была лихорадка?

– Нет, они мне просто мешали, и я их отрезала. Это ты была больна.

– Разве? Я так рада, что ты здесь. Тут так красиво. Ты можешь написать море…

– Потом. В первую очередь я должна поставить тебя на ноги.

– Да, верно, ты же сказала, что я была больна. – Катрин неожиданно ощутила мучительную боль в пояснице и плечах. – У меня шла кровь…

Губы Жюльетты сжались.

– Ты оступилась на камнях и скатилась по холму. – Она помедлила. – Ты потеряла ребенка.

Катрин замерла.

– Ребенка?

– Так, значит, ты так и не поняла? – Жюльетта помолчала. – Ты ждала ребенка, Катрин.

Катрин закрыла глаза, она была почти в шоке. Склеп. Ребенок оттуда, из склепа, рвущийся так же прочь из ее тела, как те мужчины ворвались в него.

– Я… наверное, я должна была догадаться. Я об этом не подумала, – прошептала она. – Или, может быть, не представляла, что такое может со мной случиться. – Она открыла глаза. – Ты знала, Жюльетта? Поэтому ты заставила меня выйти замуж за Франсуа?

Жюльетта кивнула.

– Вы все знали. Надо было мне сказать.

– Ты была нездорова. Мы поступили так, как считали лучше для тебя.

– Это мое тело, моя жизнь. Я должна была сделать выбор. – Катрин помолчала. – Филипп тоже знал…

Жюльетта пробормотала какое-то ругательство.

– Я готова была убить Филиппа, когда мы увидели тебя в том фургоне.

– Фургоне?

– Филипп боялся везти тебя на своей лошади, вот он и взял из усадьбы фургон, чтобы доставить тебя в дом. Жан-Марк, Франсуа и я приехали всего за несколько минут до того, как он подогнал фургон к парадному входу.

Зеленые гневные глаза смотрят на нее сверху.

– Я помню Франсуа.

– Он отнес тебя наверх, а Жан-Марк и Филипп поехали за доктором.

– Но зачем здесь Франсуа?

– Долгая история. – Жюльетта поморщилась. – И такая, что не доставляет никакого удовольствия Жан-Марку. Потом поговорим об этом.

– Хорошо. – Казалось, Катрин слабела с каждым словом. – А где теперь Жан-Марк?

– Они с Франсуа уехали в Канны, посмотреть, не пришел ли корабль. Перед нашим отъездом Жан-Марк отправил своему агенту по погрузке сообщение и велел послать… – Жюльетта умолкла. – Ты снова засыпаешь. Врач сказал, что ты будешь много спать – несколько дней. Я ухожу, отдыхай. – Она поколебалась. – Филипп хочет видеть тебя, Катрин.

– Не сейчас.

Жюльетта удовлетворенно хмыкнула.

– Хорошо. Этот блудливый дурак недостоин прощения.

– Ты все знаешь?

– О да, Филипп лепетал, как ребенок, когда привез тебя в дом. Может, он бабник и павлин, но по крайней мере честный. – Жюльетта сжала руку подруги. – Но тут сидит мальчик, тебе бы надо его повидать, как только проснешься. Он уже давно ждет в коридоре, и Филипп, похоже, огорчается каждый раз, когда спотыкается о него.

– Мишель. – Теплая волна чуть-чуть оттеснила холод в теле Катрин. – Да, я очень хочу увидеть его.

Ее глаза закрылись, и она снова погрузилась в глубокий сон.

Катрин спала до жемчужно-серых предрассветных сумерек, а проснувшись, почувствовала, что в комнате кто-то есть.

– Жюльетта?

– Это я. – На обюссонском ковре посреди комнаты, скрестив ноги, сидел Мишель. – Она разрешила мне войти и подождать, когда я сказал, что не уйду. – Мальчик с упреком посмотрел на Катрин. – Ты напугала меня. Я думал, ты умираешь.

– Извини. Я еще только собираюсь жить. – Катрин улыбнулась. – Я очень рада видеть тебя, но тебе сейчас надо бы спать.

Мишель подполз поближе к постели.

– Ты не виноват в том, что со мной произошел несчастный случай. Я увидела кое-что… – она помедлила, – расстроившее меня.

– Месье Филиппа и Ленору, занимавшихся блудом.

– Ты знал, что они там занимались… – она содрогнулась от отвращения, – этим?

– Месье Филипп всегда водит женщин в домик цветов, когда хочет заняться с ними блудом.

– Так это не в первый раз? Он заставляет женщин быть с ним?

– Нет, – быстро ответил Мишель. – Женщины сами идут и радуются, когда он приглашает их в домик. Он доставляет им удовольствие. Они с охотой дают ему то, что он хочет.

– Радуются? – Катрин передернуло. – В этом нет ничего веселого.

Мишель задумался.

– Тогда почему же мужчинам и женщинам это так нравится? – Его маленькая рука накрыла руку Катрин. – Я расстроился, что ты потеряла ребенка. Я знаю, ты бы любила своего младенца, ты бы его не бросила.

Смогла бы она любить ребенка, зачатого тем ужасом? Теперь она уже никогда не узнает, и сознание этого принесло ей странное чувство опустошенности и печали. Любой малыш, появившись на свет, не заслуживает того, чтобы его предавали.

– Моя мать не любила меня, – прошептал Мишель. – Она хотела, чтобы я умер.

– Нет, – тихо возразила Катрин. – Может быть, она была просто напугана и не знала, как лучше поступить.

– Она меня не хотела. Она ведь так и не вернулась. Наверное, боялась, что месье Филипп рассердится.

– За то, что она оставила тебя в поле?

Густые черные ресницы мальчика опустились, прикрыв глаза.

– Она не взяла меня с собой. Он платит женщинам кругленькую сумму, чтобы они забирали с собой своих детей. Моя мать обманула его.

Пальцы Катрин крепче сжали руку мальчика.

– Я не понимаю, Мишель.

– Моя мать была одной из тех женщин, что ходили с месье Филиппом в домик цветов.

– Боже милостивый! – прошептала Катрин. Мишель – ребенок Филиппа! – Откуда ты знаешь?

Мишель пожал плечами.

– Все в полях знают. До того как я родился, было много женщин. Они знают, что моя мать обманула месье Филиппа.

– Обманула? А как же ты? Она оставила новорожденного младенца на поле умирать, а он даже не признал… – Катрин умолкла. – Обманут был не твой отец.

– Мой отец… – Мишель медленно повторил эти слова, словно они были произнесены на незнакомом ему языке. – Ты имеешь в виду месье Филиппа?

– Он твой отец.

Мишель покачал головой:

– Он месье Филипп.

Человек, способный позволить своему десятилетнему сыну стать сборщиком и при этом уделять ему не больше внимания, чем любому другому ребенку, работающему в поле, человек, разрешивший священнику называть Мишеля плодом греха, а его мать – шлюхой, разве такой человек заслуживает уважения?

Катрин ощутила, как в ней нарастает яростный гнев, наклонилась и скользнула губами по темным кудрям Мишеля.

– Да, ты прав, он месье Филипп. И ты в нем не нуждаешься.

– Я знаю. У меня есть цветы.

Катрин почувствовала, как слезы жгут ей глаза. У Мишеля были цветы. У нее был Вазаро. У Жюльетты – ее живопись. Любимые увлечения, чтобы облегчить боль и одиночество в жизни.

– У тебя в будущем будет еще и многое другое.

– Мне больше ничего не нужно.

– Жизнь такая большая, и в ней так много предстоит тебе познать и полюбить. – Катрин взъерошила волосы мальчика. – А теперь ступай в кровать и дай мне поспать. Мне завтра предстоит важное дело.

Мишель нахмурился.

– Я слышал, доктор сказал мадемуазель, что ты должна лежать в кровати две недели.

– Мне надоели люди, предписывающие мне, как лучше поступать, причем они делают это с самыми лучшими намерениями, но пора это прекратить. Ты придешь сюда сегодня вечером?

Мишель кивнул.

– После работы в поле.

– Нет, в поле ты не ходи. Тебе незачем… – Катрин осеклась. Мишель любил собирать цветы так же, как любил все остальное, с ними связанное. Катрин не должна навязывать ему свою волю ради его же блага.

– Тогда приходи после работы.

Мишель улыбнулся и поднялся.

– Я принесу тебе цветы. В каждой комнате должны быть цветы.

– Да, пожалуйста.

Катрин проводила взглядом мальчика – маленького, живого, ранимого, но обладавшего силой, необычной для такого малыша. Таким сыном мог бы гордиться любой отец, а Филипп отверг его, как и его мать.

Катрин поглубже зарылась в одеяла – опустошенность и печаль вернулись с большей силой, чем прежде. Но теперь она печалилась не о гибели ребенка, так недолго жившего в ее теле, а о чем-то драгоценном и золотистом, согревавшем ее с раннего детства. Неужели Филипп, обожаемый ею, никогда не существовал или он просто изменился вместе с миром?

Катрин почувствовала, как по щекам ее покатились слезы, но не сделала попытки сдержать их.

Женщина имеет право плакать, когда умирает мечта.

– Что ты делаешь? – Жюльетта уставилась на Катрин, та медленно спускалась по ступенькам. – Немедленно отправляйся в постель! Врач сказал…

– Я прекрасно себя чувствую, – перебила ее Катрин, потом поморщилась. – Нет, не прекрасно. Мне было так больно, что потребовался почти час, чтобы одеться.

– Надо было позвать меня.

Катрин с удивлением посмотрела на подругу.

– Зачем? Я же знала, что сама справлюсь. Мне надо было только потерпеть.

– Но ты слишком больна, чтобы… – Жюльетта умолкла и вздохнула. – Ну вот, я снова делаю то же самое. Поклялась же себе, что не буду тебя душить своим вниманием, а сама тут же нарушаю клятву. – Она подмигнула. – Но ты сама во всем виновата, Первое, что я увидела, когда мы с Жан-Марком подъехали, была ты, да еще в таком виде, будто тебя карета переехала.

Катрин улыбнулась.

– Именно так я себя и чувствую. Очень тяжелый экипаж, вроде того, в котором Сесиль де Монтар уехала из аббатства… – Она осеклась и быстро заговорила о другом:

– Где Филипп? Я хочу его видеть.

– Он уехал на поле.

– Какое именно?

Жюльетта пожала плечами.

– Скорее всего на северное. Несколько дней назад там еще оставались неубранные цветы.

Катрин направилась к двери.

– Скоро увидимся, Жюльетта.

– Подожди. Я велю приготовить фургон.

– Фургон? – Катрин рассмеялась. – Чтобы отвезти меня на поле? Да до него чуть больше мили. Два дня назад я работала на этом самом поле с рассвета и после полудня.

– Филипп нам рассказывал. – Жюльетта смотрела на Катрин с какой-то странной печалью во взгляде, скользнувшем от золотисто-загорелого лица по стройной крепкой фигуре. – Ты выглядишь… иначе.

– Я окрепла. Вазаро пошел мне на пользу.

– Вижу. – Жюльетта быстро отвернулась. – Что ж, если мне не удается уговорить тебя вести себя разумно, пойду за этюдником. Ты права, это чудесное место для занятий живописью.

У Катрин возникло четкое ощущение, что она чем-то обидела подругу.

– Жюльетта, что…

– Беги. Но не жди, что я буду возиться с тобой, если ты свалишься на полпути к дому. – Жюльетта быстро поднялась по лестнице. – Я буду слишком занята этюдами.

– Не буду ждать. – Встревоженная Катрин проводила глазами подругу. – Я скоро вернусь.

– Тогда отправляйся немедленно и возвращайся скорее, чтобы я не волновалась. – Жюльетта не могла обойтись без последнего напутствия.

И Катрин вдруг охватило ностальгическое чувство – тоска по тем дням их общего отрочества в аббатстве. Впрочем, нет, не общего. Ребенком была Катрин. А Жюльетта всегда видела жизнь такой, как она есть.

– Не беспокойся. Я сейчас чувствую себя сильной.

– Знаю. – На мгновение Катрин показалось, что в глазах подруги блеснули слезы. – Знаю. – Жюльетта поспешно взбежала по ступенькам.

Катрин стояла, раздумывая. Может, подняться к ней и узнать, что ее так расстроило? Но Жюльетта чуть не плакала, и ей не понравилось бы, что кто-то видел ее столь уязвимой. Они поговорят позже.

Катрин отворила дверь и вышла из дома с твердым намерением найти Филиппа.

Едва увидев подходившую Катрин, Филипп соскочил с лошади и бросился ей навстречу. Лицо его светилось от радости.

– Катрин, вы просто замечательно выглядите. Я боялся, что вы… – Он смущенно умолк. – Я знаю, вас потрясло то, что вы увидели, но вы просто не поняли. Ленора – милая женщина, но она для меня ничего не значит. Мужчине положено развлекаться, он должен делать это.

– Вот как? – Катрин внимательно изучала его лицо. Как странно! Его волнует ее состояние здоровья, но он даже не чувствует себя виноватым из-за того, что его застали в такой постыдной ситуации. Филипп не был чудовищем, но он оказался и не таким юным золотым богом, которому она трепетно поклонялась. Он был мужчиной со всеми присущими ему слабостями, однако был у него недостаток, с которым Катрин не могла смириться. – Не знаю, что вы там «должны» делать с женщинами, но уверена – мужчина обязан нести ответственность, если его развлечения приводят к появлению ребенка.

– Ленора не беременна. Откуда вы об этом услышали? – Филипп перевел взгляд на поле. – Мишель?

– Мишель.

– Я не думал, что он знает. – Филипп нахмурился. – Должно быть, кто-то из сборщиков рассказал ему о матери.

– Мишель – ваш ребенок. Как вы можете обращаться с ним так, словно он для вас – ничто?

Филипп старательно отводил глаза.

– Я был довольно щедр.

– Если бы речь шла о ребенке другого мужчины – да, но он ваш.

– Выслушайте меня, Катрин. Вы знаете, что у моей ветви семейства нет денег, и, когда Жан-Марк поставил меня сюда, это было как дар небес. Как мог я позволить, чтобы по поселку бегали незаконнорожденные дети! – с отчаянием в голосе сказал Филипп. – Жан-Марк ни за что бы этого не потерпел. Я должен быть очень осмотрительным.

– Значит, каждый раз, когда вы делали женщине ребенка, вы откупались деньгами и отсылали ее прочь.

– Или выдавал ее замуж за одного из сборщиков. Матерь Божья, их было не так уж много. – Лицо Филиппа было бледным, но не виноватым. – Катрин, вы слишком невинны, чтобы разбираться в психологии мужчин. В таких случаях всегда так делается. Те женщины были рады получить деньги и уйти.

– А как же Мишель?

– О нем в Вазаро все хорошо заботятся.

– Все, кроме вас.

– Я же говорил вам. Я плачу определенную сумму любой семье, которую он выбирает…

– Прекратите! – оборвала его Катрин.

Филилп умолк, глядя на девушку с несчастным видом.

– Я пару раз пытался поговорить с Мишелем, но мне от него не по себе. Он…

– Не похож на других детей? – закончила Катрин.

– Я его не понимаю.

В памяти Катрин неожиданно всплыли слова Мишеля: «Месье Филипп любит цветы, но не понимает их».

– Жаль. По-моему, он вас хорошо понимает.

– Что вы намерены делать? – Филипп сделал попытку улыбнуться. – Наверное, скажете Жан-Марку? Он ведь, знаете ли, отошлет меня из Вазаро.

– Нет, я не собираюсь говорить Жан-Марку.

Лицо Филиппа просветлело.

– Вы очень добры.

– Я никому не скажу. Вы любите Вазаро и хорошо служите ему. – Катрин встретилась глазами с Филиппом. – Но сейчас я не могу вас видеть. Вы должны на время уехать.

– Куда?

– Куда угодно. Навестите мать и сестер, поживите там месяца полтора. Уезжайте сегодня же.

– Но я понадоблюсь вам в Вазаро. Вы не знаете и десятой доли того, что необходимо для управления поместьем.

– Значит, я научусь у месье Огюстэна, сборщиков и Мишеля. – Катрин помедлила. – А когда вы вернетесь, обнаружите Мишеля в усадьбе, где он и будет расти, как подобает сыну человека благородного происхождения.

– Но сыну простой цветочницы будет неуютно в… – Филипп увидел, каким жестким стало лицо Катрин, и поспешно продолжал:

– Я не могу признать его. Жан-Марк разозлится и отправит меня отсюда.

– Вазаро принадлежит не Жан-Марку. Это мне решать, уезжать вам или оставаться, – заявила Катрин. – И у меня нет желания, чтобы вы признали Мишеля. Слишком поздно.

– Да, – согласно кивнул Филипп. – Я рад, что вы понимаете. Если хотите, я попытаюсь поближе сойтись с ним.

– О нет! – В голосе Катрин прозвучала ирония. – Если вам с ним не по себе, то не надо.

Не прощаясь, она быстро пошла на поле.

– Танцующий ветер, – повторила Катрин и подошла к окну, где Жюльетта писала этюды для будущей картины. – А не опасно в такое время ехать в Испанию?

– Не вижу, почему это должно быть опасно. – Перо Жюльетты стремительно порхало по бумаге, лежавшей на этюднике, но глаза были прикованы к сборщикам в поле. – Я говорю по-испански, и мы пока еще не воюем с этой страной. Причалив в Ла-Эскала, Жан-Марк купит лошадей и поедет по земле прямо вдоль подножия Пиренеев в Андорру. Если меня задержат на границе, я всегда могу сказать, что бегу из Франции в дом своего деда. Видит бог, в наше время эмигрантов достаточно, так что моя версия будет правдоподобна. Нет, я прекрасно справлюсь. – Она поморщилась. – И с нами Франсуа, оберегающий Жан-Марка.

– Так Франсуа должен оберегать Жан-Марка? – Катрин не могла поверить услышанному.

– Дантон утверждает, что именно с этой целью Франсуа сопровождает нас. – Губы Жюльетты тронула улыбка. – Очень забавно: пантера, оберегающая тигра, не так ли?

– А что говорит Жан-Марк?

– Он считает, что Дантон послал Франсуа проследить за ним в Испании. Судя по всему, так оно и есть.

– Что-то я совсем сбита с толку. Ты все время говоришь «Жан-Марк» и одновременно утверждаешь, что тоже едешь.

– Еду. – Жюльетта набрасывала портрет пухлого младенца, дрыгавшего ножками в соломенной корзине рядом с одной из сборщиц. – Хотя он и говорит, что я должна остаться здесь, в Вазаро, и убедил всех, что будет так, как он сказал.

– Так оно обычно и бывает, – заметила Катрин. – Я бы хотела, чтобы ты осталась здесь. Мне не нравится думать, что ты снова оставишь меня.

– Я же сказала тебе, почему должна поехать. За что тогда Жан-Марк отдаст мне деньги, если сам найдет Танцующий ветер?

– Он сказал, что все равно отдаст их тебе.

– Мы заключили сделку, – упрямо сжала губы Жюльетта. – А ее условия надо выполнять.

Катрин села у окна и оперлась на стену алькова, не сводя глаз с лица подруги.

– По-моему, ты тоже изменилась.

– Я никогда не меняюсь. – Нет, ты стала как-то… мягче.

– Просто ты смотришь на меня по-иному. Я никогда и не была такой смелой и сильной, какой ты меня считала. – Она не отводила глаз от этюда. – Франсуа как-то сказал мне, что это ты была мне нужна, а не я тебе. Должно быть, он был прав. – Она выдавила улыбку. – Ты меня переросла. Как это„случилось?

– Вазаро.

– И маленький мальчик Филиппа?

Глаза Катрин расширились.

– Ты знаешь насчет Мишеля? Откуда?

Жюльетта пожала плечами.

– У него те же глаза и форма рта.

Катрин следовало знать, что ее любимая подруга увидит то, что ей самой не было дано. Глазами художницы.

– Я собираюсь перевести Мишеля на жительство в усадьбу, как только смогу уговорить его.

Жюльетта замерла.

– Ты собираешься замуж за этого павлина?

– Нет.

– Это хорошо. Я заметила, что некоторые женщины очень глупо ведут себя, когда дело касается мужчин. – И она принялась за наброски гор на заднем плане. – Тебе будет лучше с ребенком, чем с мужчиной. Мне бы хотелось написать Мишеля. У него в лице больше характера, чем у этого павлина.

– Ты останешься в Вазаро, вернувшись из Испании?

– Мне надо кое-что сделать в Париже.

– Королева?

– Да.

– Это небезопасно. Дюпре…

– Безопасно. – Жюльетта опустила этюдник. – Дюпре уехал из Парижа, и никто меня не узнает. У меня есть совершенно замечательный парик, в котором я сама на себя не похожа.

Катрин скептически покачала головой.

– Хватит киснуть. Я очень хорошо поступаю, позволяя тебе обходиться без меня. – Глаза Жюльетты блеснули. – Я бы наверняка не вынесла, если бы ты стала душить меня заботой.

– Но ты по крайней мере вернешься в Вазаро перед Парижем?

– Разумеется. Хочу написать Мишеля.

Катрин улыбнулась. Жюльетта по-прежнему боялась признаться в любви или показать ее.

– Когда ты вернешься, тогда мы все и обсудим. – Она поднялась. – Оставляю тебя работать и велю подать ужин.

– Подожди. – Жюльетта бросила этюдник на подоконник. – У меня есть для тебя подарок. – Она прошла к лакированному столу розового дерева и открыла средний ящик. – Пообещай мне, что воспользуешься им.

– Подарок? – Катрин вспомнила день, когда Жюльетта подарила ей медальон с миниатюрой. Казалось, это было в другой жизни.

Жюльетта достала из ящика большую книгу, переплетенную в красный сафьян.

– Это дневник, и ты опишешь в нем каждый день. Я пометила страницы. – Она помедлила. – Начиная со второго сентября 1792 года.

Улыбка Катрин растаяла.

– Аббатство.

– Он не предназначен ни для чьих глаз, кроме твоих. – Жюльетта вложила дневник в руки Катрин. – Он поможет тебе, Катрин.

– Нет…

– Мне помогло. Жан-Марк заставил меня написать то, что произошло, и… Я ненавидела его все время, пока писала этих негодяев. – Глаза Жюльетты встретились с взглядом подруги. – Но это освободило меня. А я не хочу, чтобы ты оставалась узницей, когда я уже на свободе.

Катрин неуверенно улыбнулась.

– Я не умею рисовать.

– Но ты умеешь писать картины словами. У тебя с книгами гораздо лучше получается, чем у меня. Обещай мне, что сделаешь это.

– Сейчас я не могу.

Жюльетта кивнула.

– Оставь первые страницы незаполненными, а потом вернешься к ним. Но когда-нибудь ты все опишешь.

– Когда-нибудь да.

– Скоро?

Катрин обняла подругу.

– Скоро. А теперь позволь мне уйти, пока я не разревелась, а ты не разозлилась на меня за то, что я хнычу. – Катрин задержалась у двери. – Жан-Марк с Франсуа вернутся к вечеру?

– Не знаю. Если бы ему удалось, он бы отплыл сразу, не возвращаясь сюда. Но перед отъездом ему захочется убедиться, что ты совсем поправилась.

– В таком случае за ужином мы будем втроем.

– Но ты ведь говорила и о мальчике.

– Я ненадолго отослала Филиппа. Он уже давно не виделся с семьей. – Катрин направилась к двери. – Сейчас Вазаро в нем не нуждается.

– И хозяйка Вазаро – тоже, – негромко прибавила Жюльетта.

– Да, и она. – Катрин неожиданно почувствовала себя невесомой, словно что-то заключенное в ней отпало. Ее руки крепче сжали дневник. – Совсем.

Жан-Марк прибыл в Вазаро только после полуночи, Франсуа с ним не было.

Жюльетта выпрыгнула из постели, услышав его шаги по камням подъездной аллеи, и, когда Жан-Марк стал подниматься по ступенькам, она распахнула дверь.

– Есть у нас корабль?

– Корабль есть у меня, – отозвался Жан-Марк. – «Удача» ожидает в гавани. Франсуа задержался в Каннах. Он переговорит с представителями порта, чтобы мы могли отплыть завтра вечером.

– Хорошо, что он занимается полезным делом. – Она смотрела на Жан-Марка. Глубокие усталые складки залегли вокруг его рта, и было ясно, что он не в самом добром расположении духа. – Вы ужинали?

– Перед отъездом из Канн. – Жан-Марк окинул взглядом девушку. – Вы всегда надеваете на ночь это малопристойное одеяние?

Жюльетта посмотрела на необъятную белую ночную рубашку, в которой она просто утонула.

– А что? Мари была очень добра, что дала ее мне, она удобная и теплая. Здесь ночи не такие прохладные, как в Париже, но все равно…

– Не имеет значения. – Жан-Марк закрыл дверь и прошел через вестибюль. – Спокойной ночи, Жюльетта.

– Знаете, я ведь еду в Испанию с вами.

Жан-Марк не обернулся.

– Нет.

– Я говорю по-испански. Она моя мать. Я нужна вам.

– Я не собираюсь с вами спорить. Я устал. Весь день мне досаждали жадные чиновники, которых я с удовольствием утопил бы, а не подкупал, и мне еще надо найти способ избавиться от Франсуа до отъезда.

– Но я действительно нужна вам. Жан-Марк обернулся, и Жюльетта замерла, увидев выражение его лица.

– В этом путешествии ваша роль сводилась бы лишь к Удовлетворению моих насущных плотских потребностей. Я буду только употреблять вас. – Он говорил с нарочитым Цинизмом, задавшись целью отвратить ее от опасного путешествия. – Если же все-таки вы решитесь, то знайте: ваши функции будут заключаться именно в этом. Понятно?

– Вы мне угрожаете?

– Нет, я вас предупреждаю. – Жан-Марк криво усмехнулся. – Одному богу известно, почему у меня не было женщины с тех пор, как я уехал из Марселя, и сейчас я разгорячен так же, как ваш похотливый герцог де Грамон.

– Он был не мой, а моей матери.

– За что я несказанно благодарен. Но даже если бы вы побывали в постелях всех дворян Версаля, я все равно пригласил бы вас в свою.

– По-моему, это было бы неумно. У большинства из них французская болезнь.

– Могу вас заверить, что в моем нынешнем состоянии это не имело бы для меня ни малейшего значения.

– Это было бы неразумно с вашей стороны. Недолгое удовольствие, а потом в высшей степени… – Жюльетта умолкла. Она мгновенно осознала, что слова нужны ей, чтобы спрятать вновь охватившее ее томление внизу живота, настойчивое покалывание в грудях, непроизвольное затвердение сосков и яростный жар, опаливший ее бедра…

Взгляд Жан-Марка был прикован к лицу девушки.

– Не делайте этого, Жюльетта. Я в странном положении – я уважаю вас, а это для меня необычно. Раз в жизни пытаюсь забыть о своем желании и отпустить вас на свободу. – Он помедлил. – Вы были правы. Я никогда не любил женщины и не собираюсь влюбляться. Для меня все это игра, которую я должен всегда выигрывать. Я никогда не сдаюсь. Если вы не хотите, чтобы наши отношения закончились обычным приятным образом, вы останетесь в Вазаро. – Он стал подниматься по ступенькам. – А если вы все же решите поехать, то не берите с собой эту неописуемую рубашку. Первое, что я сделаю, – это выброшу ее за борт.

– Кто это? – спросил Мишель.

Катрин бросила еще две розы в корзину, прежде чем взглянуть на гребень холма, куда показывал Мишель.

Там стоял Франсуа и не сводил с нее пристального взгляда.

– Франсуа Эчеле, один из парижских гостей.

– Я знаю. Он был в доме в тот день, когда ты покалечилась, но тебе-то он кто?

– Я же тебе сказала.

– Он рассердился на месье Филиппа, – сказал Мишель. – По-моему, он готов был его убить за то, что тот причинил тебе боль.

– Ты ошибаешься, я ему безразлична. – И тем не менее этот человек был моим мужем, потрясение вспомнила Катрин. Если не в глазах бога, то в глазах Французской республики. Воспоминания о том дне потускнели в ее памяти и стали похожи на сон, как все то, что случилось перед тем, как она впервые выглянула из окна экипажа и увидела Ваза-ро. Вазаро теперь был единственной реальностью.

– Он ждет тебя, – сказал Мишель. – По-моему, он будет стоять там, пока ты не подойдешь. Катрин улыбнулась.

– Что ж, мы ведь не хотим, чтобы он пустил на этом холме корни. Весьма неудобно будет работать вокруг него, если в один прекрасный день нам вздумается засеять это место. – Она направилась вдоль ряда кустарника. – Я скоро вернусь.

Мальчик не ответил, а когда она оглянулась, то увидела, что Мишель по-прежнему задумчиво смотрит на Франсуа.

– Жюльетта сказала мне, что вы здесь. Не ожидал увидеть вас в таком хорошем состоянии, – сказал Франсуа, когда Катрин поднялась на гребень холма. Он медленно обвел взглядом ее всю – от толстой косы до деревянных башмаков на ногах. – Я думал, вы все еще…

– Лежу бледная и больная в постели? – закончила Катрин. – Я уже совсем поправилась.

Франсуа медленно кивнул.

– Вижу. – Его взгляд метнулся к лицу Катрин. – Вы по-прежнему видите сны?

– Я забыла, что вы знаете об этой глупости. Сожалею, что была в то время для всех такой обузой. – Она помедлила. – Я рада, что по крайней мере вам хорошо заплатили за ваши хлопоты ради меня.

– Очень хорошо заплатили, – бесстрастно согласился Франсуа. – Но вы не ответили. Вы по-прежнему видите сны?

– Иногда, но этого следовало ожидать. Последний я видела больше недели назад. – Катрин стало не по себе от его пристального взгляда, и она поспешно продолжала:

– Жюльетта говорит, вы завтра вечером отплываете в Испанию.

Франсуа кивнул.

– Мы отплываем в полночь.

– Стало быть, вы захотите пораньше выехать из Вазаро. Я велю подать ужин в пять часов.

Франсуа неожиданно улыбнулся.

– Сначала труженица в поле, а сейчас любезная хозяйка поместья? Мне интересно, какие еще стороны характера я в вас обнаружу.

– Мне самой это небезразлично. Однако мне пора. – Катрин повернулась и направилась к полю, уже на ходу проговорив:

– Вам понравится вино из Вазаро. Оно легко пьется, но восхитительно кусается.

– Интересное описание. – Голос Франсуа прозвучал глухо, и это заставило Катрин обернуться. Его лицо было бесстрастно, когда он произнес:

– Я горю желанием попробовать его.

Катрин пронизала дрожь наподобие той, что приносит внезапный жаркий ветер на поля, мокрые от дождя. Девушка ощутила, как сжались мышцы ее живота, а грудь ее неожиданно стала… какой-то другой. Страх? Нет, не похоже. Что же это?

Катрин отвела глаза от Франсуа и ускорила шаг, потом сбежала с холма на поле, к Мишелю. Девушка стала лихорадочно собирать цветы и бросать их в корзину.

– Ты потеряла ритм, – заметил Мишель, не сводя глаз с холма. – Он все еще смотрит на тебя.

– Почему он тебя интересует?

– Он уже ушел. – Мишель снова принялся собирать цветы.

– Почему? – упорствовала Катрин.

– По-моему, он из тех, кто понимает цветы.

Катрин засмеялась.

– Он вовсе не мягкий человек.

– Здесь нужна не мягкость, а… – Мишель помолчал, стараясь облечь свою мысль в слова. – Знание. Чувство.

– А у него это есть?

– По-моему, да. – Мишель нахмурился. – Я знал, что ты поймешь цветы, но он не похож на тебя.

Нет, у нас нет ничего общего, подумала Катрин. Однако Франсуа, по-видимому, обладал способностью как-то заставить Катрин чувствовать себя крайне неспокойно. Прекрасно, что он завтра уезжает. Состояние безмятежности, в котором она пребывала последнее время, исключая эпизод с Филиппом, далось ей дорогой ценой, и девушка не желала подвергать опасности свой покой.

Вечером в салоне Катрин встретилась взглядом с Франсуа. Увидев ее, он встал и вежливо поклонился, не спуская с нее глаз.

И Катрин неожиданно остро ощутила свои обнаженные плечи, сияющие в предвечернем солнечном свете, грудь, выступающую из атласного корсажа.

– Прошу вас, садитесь. – Она поспешно опустилась в кресло и посмотрела на Жан-Марка. Он был одет по-дорожному – в сапоги и темный костюм, и Катрин запоздало сообразила, что и Франсуа одет так же. – Ужин подадут через четверть часа. Надеюсь, это вас устраивает?

– Абсолютно. Вина, Катрин? – Жан-Марк подошел к шкафчику и разлил вино в бокалы. – Вы в превосходном здравии? – Он не то спросил, не то убедился, что она здорова.

– В превосходном, – негромким эхом откликнулся Франсуа, снова садясь. Тепло его улыбки протянулось к Катрин и обняло ее.

Катрин оторвала взгляд от Франсуа.

– Вина? Да, пожалуйста. А где Жюльетта?

– Еще не спускалась к ужину. – Жан-Марк подал бокал Катрин, пересек салон и вручил другой бокал Франсуа. – Со вчерашнего вечера я ее не видел.

– Мы разговаривали с ней сегодня утром, перед моим уходом в поле. Она вся в рисунках и снова позабыла о времени. – Катрин пригубила вино. – Если она не спустится через несколько минут, я ее поищу.

– Торопиться некуда. – Жан-Марк уселся, вытянув ноги в сапогах. – Жюльетта редко приходит вовремя. Пейте вино.

Катрин метнула на Жан-Марка любопытный взгляд.

– Вы уже это выяснили?

– Я узнал многое о Жюльетте. – Жан-Марк бросил ленивый взгляд на Франсуа. – Вы не пьете.

Катрин улыбнулась.

– Это вино из Вазаро, о котором я вам говорила. Помните?

– Помню. – Франсуа поднес бокал к губам и сделал большой глоток.

– Вам нравится? – спросила Катрин. – Это хорошая марка.

Франсуа кивнул, встретившись взглядом с Катрин.

– На мой взгляд, оно больше кусачее, чем легкое, но иногда это то, что необходимо мужчине.

– Неужели? – Катрин снова обдало жаром, заметалось, сбившись с ритма, сердце. Она отвела глаза. – Филипп говорил, урожай винограда этого года будет отменным. Надеюсь, он прав. Виноградники…

Ее слова были прерваны резким звоном.

Франсуа повалился набок в кресле, а его бокал разбился, и красное вино расплескалось по дубовому паркету. Катрин в панике бросилась к Франсуа.

– Жан-Марк, ему плохо!

– Нет. – Жан-Марк встал и откинул голову Франсуа, вглядываясь в его лицо. Затем он выпрямился и с удовлетворением добавил:

– Но он очень крепко спит, хотя выпил не все, но так я сумел от него отделаться. Теперь «Удача» может спокойно отчалить.

– Вы напоили его снотворным?

– Я решил, что это лучше, чем удар по голове, – пояснил Жан-Марк. – Я уважаю этого человека. И не хотел причинять ему вред. – Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки Франсуа и откинул тугой воротник. – Теперь ему должно быть достаточно удобно. Меня в конюшне ждет оседланная лошадь. К тому времени, когда он начнет просыпаться, «Удача» уже выйдет из гавани.

– Вы нехорошо поступили, Жан-Марк, – холодно заметила Катрин. – Он гость в моем доме.

– Моя дорогая Катрин, неужели вы предпочли бы, чтобы я, приехав в Канны, оставил его в сточной канаве на поживу ворам?

– Нет, но это не правильно…

– Дантон послал его шпионить за мной. Я не собираюсь отыскивать статуэтку для республики, а он бы конфисковал ее у меня. До свидания, Катрин, передайте Жюльетте, что я… – Он умолк. – Впрочем, вам скорее всего не представится такой возможности. Узнав, что я уехал без нее, она станет весьма многословной. Вряд ли вам удастся прервать ее монолог.

Жан-Марк вышел из салона, и спустя минуту Катрин услышала, как за ним захлопнулась входная дверь.

17

«Удача» отчалила из каннской гавани поздно вечером.

– Не вижу причин для такой спешки. Вам известно, что мы оставили половину груза на складе? – Симон де До, капитан принадлежавшего Жан-Марку судна «Удача», мрачно оглядывался на берег. – Имейте в виду, этот рейс не окупится.

– Окупится. Этот рейс может оказаться самым прибыльным за все время нашего долгого сотрудничества.

– Не вижу, каким образом.

– Просто высадите меня на берег в Ла-Эскала как можно скорее, и, обещаю вам, я буду более чем удовлетворен.

– Если таково ваше желание… – Симон стал взбираться на мостик. – Кстати, я отослал женщину в вашу каюту.

Жан-Марк замер.

– Женщину?

– Мадемуазель де Клеман. Она явилась на борт сразу после полудня. – Капитан поморщился. – Весь день сидела на палубе, рисуя моих людей, пока они грузили товар. Если уж вам так приспичило брать на борт даму, то могли бы оградить нас от ее прихоти. Матросы по ее приказу были вынуждены позировать ей. Я смог бы взять весь груз, если бы… – Он замолчал, увидев выражение лица Жан-Марка. – Вы ее здесь не ждали?

Жюльетта. Руки Жан-Марка крепче стиснули поручень – он ощутил неожиданный прилив чувственного возбуждения. Жаркая волна охватившего его желания была такой яростной, что с минуту он не мог говорить.

В глубине души Жан-Марк знал, что Жюльетта не сдастся. И сознание того, что она на борту, вызвало у него такую бурю чувств, что он боялся их. Он мог примириться с желанием и вожделением при мысли о предстоящем вызове, но он испытал и радость, а это чувство не входило в правила его игры.

– Да, полагаю, я ждал ее.

– Меня это удивило. – Кустистые брови Симона сомкнулись над переносицей. – Она женщина не вашего типа, Жан-Марк.

– Да. Она вообще необычная во всех отношениях. – Жан-Марк направился вдоль палубы к своей каюте.

Жюльетта делала наброски, удобно расположившись на скамье. Но чувство уюта исчезло и каждый ее мускул напрягся, когда Жан-Марк вошел в каюту. На его лице было обычное замкнутое выражение, однако Жюльетта почувствовала под его насмешливой улыбкой жесткость. Она поспешно опустила глаза на этюд с матросом, грузившим на палубу ящик с вином.

– Добрый вечер, Жан-Марк, я ожидала вас гораздо позже. Вам удалось избавиться от Франсуа?

– Да, это оказалось довольно просто. Капля лауданума в бокал. – Жан-Марк закрыл дверь и оперся на нее. – Однако отделаться от вас не так-то просто.

– Вы удивились, увидев меня здесь?

– Нет.

– Мне понравился ваш капитан де Ло. Он очень сварливый, но знает, чего хочет. Он заявил мне, что если я не перестану командовать, то он велит отнести меня в каюту и запереть на замок. Очень умно с его стороны, как, по-вашему?

– Вы совершили ошибку. У меня нет намерения отпускать вас еще раз.

Жюльетта заставила себя посмотреть на Жан-Марка и тут же пожалела об этом. Трудно было притворяться непонимающей, зная, что он смотрит на нее с таким вожделением. Взгляд его был острым как бритва и откровенно чувственным.

– Я знаю это. Почему, по-вашему, я попросила капитана поселить меня в вашей каюте? – Жюльетта помедлила и прошептала:

– Я должна продолжить это путешествие, Жан-Марк.

– Ценой своей добродетели? Как я понимаю, вы все еще девственница, раз де Грамону не удалось соблазнить вас? Жюльетта сделала попытку беззаботно усмехнуться.

– Не такая уж это высокая цена. Ни одна из женщин, которыми я восхищаюсь, не была девственницей. У мадам Виже-Лебрен и мадам де Сталь незаурядные способности и острый ум, а у них обеих были любовники. У меня будет свой салон, и я напишу портреты многих знаменитостей. – Жюльетта положила набросок рядом с собой на матрац. – Может, начнем? Я немного нервничаю и хотела бы поскорее покончить с этим досадным препятствием.

– О нет! – Жан-Марк отошел от двери. – Спешить я не намерен. Конец игры – всегда в конце. У нас впереди несколько дней пути по морю и достаточно времени, чтобы получить от вас все виды удовольствия, к которому я стремлюсь.

– Вы сейчас не хотите вступить со мной в связь?

– Моя дорогая Жюльетта, я просто болен страстным желанием. – Жан-Марк направился к девушке. – Мужчина в таких сражениях всегда более уязвим, чем женщина, но с годами я научился контролировать желания своего тела. Я могу и подождать.

Жюльетта растерялась.

– Подождать чего?

Жан-Марк улыбнулся.

– Пока вы скажете: «Прошу вас, Жан-Марк».

– Вы хотите причинить мне боль?

– Я хочу лишь победить в игре.

– Это одно и то же. – Девушка покачала головой. – Я не разрешу вам так поступить со мной.

– Вы хотите этого так же, как и я. Это началось между нами еще с тех дней в гостинице. И вы позволите делать мне все, что я пожелаю.

– Нет, я никогда и не думала о… Я хотела только написать вас.

– Вы хотели проникнуть в зеркало, – негромко произнес Жан-Марк. – Вам никогда не приходило в голову, что, если мы не сойдемся, именно это и произойдет?

Руки Жюльетты сжались в кулаки. Неужели он прав? Действительно, Жан-Марк занимал основное место в ее мыслях с тех пор, как они впервые встретились. В одной комнате с ним она ощущала возбуждение и предвкушение чего-то еще.

Но она не могла примириться с этим.

– Я всего лишь хотела написать вас, – повторила Жюльетта.

Жан-Марк откупорил бутылку вина, поставил ее и бокал на стол и сел.

– Сейчас это уже не имеет значения. Разденьтесь, пожалуйста.

Сердце Жюльетты подпрыгнуло к горлу.

– Мне кажется, вы говорили…

– О, конечно, но есть ведь и другие формы удовлетворения, помимо последнего завершения. Пока вы будете раздеваться, я расскажу вам, чего жду от вас в этом путешествии. – Он налил в бокал вина и откинулся на высокую спинку стула. – В качестве моей любовницы вы будете послушны моим желаниям во всем, что касается плоти. Вы согласны, что это разумно?

– Да, – настороженно отозвалась Жюльетта.

– Так вот, сначала я хочу увидеть вас совершенно раздетой. – Жан-Марк поднял бокал, и его смуглое лицо осветилось ослепительной улыбкой. – Сделайте мне одолжение, прошу вас. Вежливые просьбы естественны между любовниками.

– Мы не любовники. – Жюльетта принялась расстегивать платье. – Это просто еще одна сделка.

– Да, и вы в таком положении, где условия ставлю я. Рассказать вам какие?

Темно-красное платье Жюльетты соскользнуло с ее покатых плеч и цветным пятном легло у ее ног.

– Зачем вы меня спрашиваете? Вы же все равно сделаете по-своему.

– У вас совершенно великолепная кожа. – Жан-Марк ласкал взглядом обнаженные руки девушки. – Вам известно, сколько раз мне хотелось погладить вас? Прижать руку к вашей щечке и провести кончиками пальцев по вашей шейке?

Жюльетта под его взглядом торопливо отвернулась.

– Вы и раньше до меня дотрагивались.

– О да, но недостаточно. Я хочу иметь возможность прикасаться к вам вволю. В этой каюте я буду трогать вас, где пожелаю и когда мне это заблагорассудится.

– Я хочу проводить время на палубе за этюдами.

– Правда? Не возражаю, если вы будете являться в каюту, как только за вами пошлют.

– Это должно рассердить меня? – Жюльетта уселась на койку и принялась стягивать чулки. – Я совсем не красивая и не имею ни малейшего представления, как доставить удовольствие мужчине. Скорее всего я вам скоро надоем и вы позволите мне поступать, как я хочу.

Жан-Марк коротко рассмеялся.

– Вряд ли такое случится. С тех пор как я вас впервые увидел, я не в состоянии думать ни о чем другом. – Рука Жан-Марка крепче сжала ножку бокала. – На вас осталось всего несколько предметов туалета, а я ведь очень нетерпелив. Вам помочь?

– Нет. – Девушка встала, дрожащими руками сняла последние юбки и осталась совершенно нагой. – Мне не нужна помощь.

– А мне нужна. – Голос Жан-Марка звучал глухо. – Подойдите сюда.

Жюльетта вскинула на него глаза. Он смотрел… А от ее ладоней и голых ступней по всем нервам и мышцам тела пошло щекочущее покалывание. На ватных ногах Жюльетта медленно пересекла каюту и остановилась перед сидящим Жан-Марком.

– Ближе.

– Я и так уже почти лежу на вас.

– Какая восхитительная мысль! – Взгляд Жан-Марка скользнул от ее грудей и ниже, глаза его превратились в щелочки – он смотрел на тугие колечки, окружавшие ее женское естество. – Темные, как и на голове. Я часто думал…

Жюльетта боялась дышать. Низ ее живота ожгла волна желания, лоно стало горячим. Именно туда был устремлен его взгляд.

Щеки Жан-Марка порозовели, ноздри слегка раздулись, дыхание участилось.

– Раздвиньте ноги.

Жюльетта замешкалась.

– Шире. – Жан-Марк не сводил глаз с ее бедер. – Вам известно, какое вы совершенство? Ваши груди прелестны, а руки и ноги напоминают мне нимф на картинах…

– Вам незачем мне лгать. Я знаю, что совсем не… – Жюльетта задохнулась – его твердая теплая ладонь неожиданно накрыла тугие завитки. Жан-Марк стал ласкать ее, медленно, продвигаясь к полураскрытому лону, его пальцы вплетались в короткие завитки и слегка потягивали их.

– Да, я чувствую, вам это нравится. Вы очень быстро отзываетесь, Жюльетта. – Жан-Марк наклонился и стал ласкать кончиком языка острый сосок ее левой груди. – Иногда я просыпаюсь ночью и вспоминаю, как вы выглядели, лежа на лестнице, а эти прелестные вишенки были такими спелыми и так блестели… – Его зубы легонько сомкнулись на набухшем розовом соске. Жан-Марк втянул его губами и тут же вобрал в рот почти всю грудь. Теплый язык продолжал свои изыскания, теребя рубиновый кончик, и Жан-Марк принялся упоенно сосать ее грудь, прильнув к ней губами.

Жюльетту охватила дрожь, а жар между бедрами все усиливался, пока не стал желанно-болезненным, но ей хотелось быть к нему еще ближе, и на какое-то безумное мгновение ей показалось, что он вбирает ее, становится частью ее самой.

Лицо Жан-Марка пылало румянцем чувственной услады.

– Сладкая Жюльетта. – Грудь выскользнула из его рта. Он откинулся на стуле, в глазах его светилось такое наслаждение, что Жюльетту пронизала новая волна жара. – Кто бы мог подумать, что ты окажешься такой сладкой!

Его рука обхватила ее тонкую талию и притянула ближе. Жан-Марк потерся щекой о ее груди, его темные волосы скользнули по ее соскам, нежно потирая их, и легкое прикосновение его твердой щеки опалило огнем ее нежную кожу. Руки Жан-Марка легонько сжали ее ягодицы.

– Тебе приятно?

Жюльетта сглотнула слюну.

– Вы знаете, что да. Иначе я бы не стояла тут как дурочка.

– Я мог бы сделать тебе еще более приятно.

Да, подумала Жюльетта, если она попросит его доставить ей удовольствие, дав ему этим возможность возобладать над ней.

– Нет. – Жюльетта покачала головой. – Нет, этого я не скажу.

– Я и не думал, что вы скажете. – Жан-Марк с сожалением поцеловал ее в грудь. – Но я и впрямь надеялся, что этого небольшого наглядного урока будет достаточно, чтобы убедить вас. – Он мягко оттолкнул от себя девушку. – Ложитесь спать. – И поднялся. – Я собираюсь пройтись по палубе. Приятных снов.

Он знал, что она не сможет заснуть. Он позволил ей бросить лишь мимолетный взгляд на чувственное наслаждение и позаботился о том, чтобы тело ее ломало от желания и она жаждала его ласк.

– Хорошо. – Жюльетта повернулась и попыталась небрежно отойти от него. Она казалась себе неуклюжей, ощущая его взгляд. – Хотя сначала я немного порисую.

– Непременно.

Жюльетта обернулась. Жан-Марк смотрел на нее весело и восхищенно.

– Это может показаться таким же действенным снотворным, как и моя прогулка по палубе. – Он направился к двери. – Впрочем, я уверен, что это все равно не даст никакого эффекта.

Дверь за Жан-Марком затворилась.

Несколько часов спустя Жан-Марк вернулся в каюту, но Жюльетта все еще не спала. Она быстро закрыла глаза и постаралась дышать ровно, как только услышала, что Жан-Марк раздевается.

– О нет, малышка, я знаю, ты не спишь. Открой глаза. Я хочу, чтобы ты увидела, как сильно я тебя хочу.

Жюльетта подчинилась.

Жан-Марк был великолепен в своем откровенном мужском величии. Его тело, исполненное стройного мускулистого изящества, было таким же золотисто-оливковым, что и лицо. Он стоял высокий, с хорошо развитым торсом, мощными бедрами и крепкими лодыжками. Его грудь покрывал треугольник темных волос, подрагивающий темный ствол восставшей мужской плоти тоже окружала курчавая поросль. Жюльетта смотрела на Жан-Марка, он напоминал ей скульптуру Аполлона Бельведерского.

– У герцога не было и в помине…

– У меня нет желания выслушивать твои рассуждения о физическом несовершенстве герцога. – Жан-Марк нырнул под одеяло и ласково притянул Жюльетту к себе. Она заставила себя расслабиться, когда к ней прижалось теплое мужское тело. Его пальцы зарылись в ее волосы, и он нежно поцеловал ее в висок. – Знаешь, мы оба были бы гораздо счастливее, если бы ты сейчас сдалась. – В ее живот настойчиво и нежно тыкался твердый и желанный фаллос. – Видишь, как сильно я хочу тебя? – Он ласково гладил ее волосы. – Ты ведь тоже чувствуешь жар? – Жан-Марк принялся покрывать легкими быстрыми поцелуями лицо и шею Жюльетты. Каждое его прикосновение было таким легким, он обращался с ней с такой величайшей осторожностью, что Жюльетту охватила истома, она откинула голову, выгибая шею навстречу его поцелуям.

Жан-Марк, отстранившись, спросил:

– Тебе нравится, когда тебя целуют?

– Да. Не помню, чтобы кто-нибудь целовал меня прежде. Это очень… приятно.

Жан-Марк замер.

– Ты хочешь напомнить мне, каким одиноким и заброшенным ребенком росла в Версале?

– О нет! – быстро возразила Жюльетта. – У меня были мои краски.

Жан-Марк, пробормотав какое-то проклятие, упал навзничь на постель в бессильном приступе смеха.

– Я начинаю думать, Жюльетта, что вы в конце концов выйдете победителем из этой игры. Боже милостивый, да у вас просто безошибочное чутье! – Он откатился на другой край кровати. – Спите, пока я вас не задушил.

На следующее утро Жюльетта проснулась рано, но Жан-Марка в каюте не было. Она уже успела одеться, когда он вошел и бросил на кровать белый кружевной капот.

– В каюте вы будете надевать его.

– Прелестно. Когда я была маленькой, у моей матери был такой же. – Она поднесла прозрачное кружево к свету. – Где вы его достали?

– Порылся в одном из сундуков в трюме. Скорее всего он предназначался для любовницы какого-нибудь испанского гранда, но, по-моему, на вас он будет смотреться гораздо лучше. Вы не возражаете?

– Нет. Я, конечно, понимаю, вы хотите обезоружить меня, предложив этот капот. – Жюльетта отбросила его в сторону. – Но, по-моему, вы тоже не устоите. Вы, похоже, очень страстный, даже со мной.

– Особенно с вами.

– Правда? – Жюльетта удивленно подняла глаза. – Почему?

– Великая ирония судьбы.

– Ну ладно, не могу же я торчать целый день в каюте и играть в ваши дурацкие игры. – Жюльетта встала, стараясь не встречаться с ним взглядом. – И вы тоже. Нам надо выйти на палубу.

– Да неужели?

– Да. – Девушка взялась за этюдник и перья. – Идемте. Я хочу поймать утренний свет. Думаю поставить вас к этому огромному штурвалу на мостике.

Жан-Марк помедлил.

– Вы собираетесь писать меня?

Жюльетта старалась не смотреть на него.

– Вы обещали мне позировать, когда у вас будет время. Сейчас оно у вас есть.

Бровь Жан-Марка круто изогнулась.

– Во время этого путешествия я планировал другие занятия.

– Но тогда вы нарушите свое обещание. – Жюльетта направилась к двери. – А я считаю вас человеком, который держит слово, даже если это оказывается неудобным.

– Неудобным? Да я просто болен, моя дорогая.

Жюльетта вспыхнула:

– Что ж, сами виноваты. Я ведь не возражала против нашей первоначальной договоренности. Если бы для вас было достаточно просто вступить со мной в связь, не пытаясь меня унизить, то сейчас вы бы чувствовали себя гораздо лучше. – Девушка открыла дверь. – Увидимся на мостике.

Дверь за ней затворилась, а Жан-Марк еще постоял, глядя на паутину кружевного капота. Жюльетта снова пыталась превратить поражение в победу, и ее мужество трогало его, хотя и приносило разочарование.

Жан-Марк повернулся и медленно вышел вслед за Жюльеттой из каюты.

Ничего у нее с портретом Жан-Марка не получается, огорченно подумала Жюльетта. Ей удалось схватить лихую небрежность ветра, игравшего его темными волосами и белой рубашкой, льнущей к стройному телу. Ей удалось передать изящество его красивых пальцев на полированном дубовом штурвале, но вот его лицо… Оно оставалось замкнутым и бесстрастным – то же блестящее зеркало, насмехавшееся над ней. А ей Необходимо было увидеть его истинную натуру.

– А вы и впрямь умеете вести этот чудовищный корабль. – Жюльетта набросала угольно-черную прядь волос у виска Жан-Марка. – Я-то думала, что вы просто банкир.

– Быть банкиром вовсе не просто. Это дело требует гораздо большего мастерства, чтобы избегать жизненных мелей, чем управление «Удачей». Я ведь и вырос на кораблях. Мой отец не испытывал особых чувств к морю, но меня тянула эта бескрайняя стихия. Как только мне сравнялось семь лет, я получил от отца разрешение совершать короткие рейсы вдоль побережья от Марселя до Тулона через Ниццу. – Жан-Марк посмотрел на море поверх плеча Жюльетты. – Но мне этого было мало. Я пытался уговорить его отпустить меня в долгое путешествие, но он отказался.

– Почему?

– Обычные доводы. Отец всегда стремится сберечь своего сына. Он любил меня.

– А вы его любили?

Лицо Жан-Марка озарилось улыбкой.

– О да! Я любил его.

Перо Жюльетты замерло на бумаге. Она никогда не видела Жан-Марка таким открытым. Перо заметалось по листу в отчаянной попытке запечатлеть это выражение.

– Можно предположить, что он позволял вам делать то, что вы хотите, раз он любил вас.

– Он был мягким человеком и знал, что жизнь на море тяжела, но не понимал, почему я хотел заниматься таким варварским делом, как мореплавание. Когда мне исполнилось четырнадцать, я поступил юнгой на «Альбатрос».

– Вы сказали, что ваш отец не разрешал вам «долгого путешествия».

– Так и было. Но любовница отца Шарлотта д'Абуа договорилась с Полем Басто, капитаном «Альбатроса». Просто в один прекрасный день я взошел на корабль и отплыл из гавани.

– Неужели отец не рассердился, что вы его ослушались?

Жан-Марк не сразу ответил.

– Им управляла Шарлотта. У нее была сильная воля, и она этим пользовалась. – Он обвиняюще посмотрел на девушку. – Как и вы, Жюльетта.

Выражение открытости исчезло, но ей показалось, что она почувствовала его натуру, его подлинное "я". Перо Жюльетты запорхало по бумаге.

– И все же она дала вам то, чего вы хотели.

– Она дала мне восемнадцать месяцев на работорговом судне. – Лицо Жан-Марка стало жестким. – Я уже начинал бороться с ней, и ей надо было убрать меня со своего пути. А Басто оказался единственным капитаном, кого она смогла уговорить принять меня.

– Работорговое судно? Ваша фирма занималась работорговлей?

– Все судовладельцы грешили этим. Торговля рабами была прибыльным делом, и я об этом не думал, пока не оказался юнгой на «Альбатросе». Я слышал про работорговые суда всю свою юность, и даже мой отец принимал их как должное. – Глаза Жан-Марка холодно блеснули. – Однако на «Альбатросе» мне пришлось с этим столкнуться. В Африке мы приняли на борт пятьсот шестьдесят два раба, а высадили на Ямайке триста три человека. Надсмотрщики сковали их цепями бок о бок, некоторые даже лежали друг на друге. – Жан-Марк невидящим взглядом смотрел на горизонт. – Я пытался уговорить Басто отпустить их, но он меня не слушал. Он знал свои обязанности. Я был всего-навсего мальчишкой, а Шарлотта ясно дала ему понять, что рабы – это золото. Потеря двухсот пятидесяти девяти жизней в таком долгом рейсе была вполне допустима.

Жюльетта в ужасе уставилась на него.

– Что вы на меня так смотрите? – с горечью спросил он. – Я же не знал. Я пытался помочь им. Старался добыть для них еду получше. Ухаживал за некоторыми больными, помогал им даже поддерживать чистоту. Эта вонь… Все было бесполезно. Они продолжали умирать… – Жан-Марк глубоко вздохнул. – Я оставил судно на Ямайке. Мне потребовалось семь месяцев, чтобы добраться до Марселя.

Слезы жгли Жюльетте глаза и падали на этюд. В лице человека на набросанном ею портрете не было ничего скрытного или циничного; на нем отражались боль, разочарование и многолетняя усталость. Жан-Марк, которого она знала, был жесткий человек, но тот мальчик рос мечтателем. Он стремился к свободе и приключениям, а обрел лишь кошмар.

– Что вы сделали по возвращении в Марсель? Жан-Марк взглянул на этюд.

– Вы говорили, что доберетесь до моей сути. Именно этим вы и занимались при помощи своего допроса?

Рука Жюльетты дрожала, углубляя морщины на лице, изображенном на этюде.

– Мне стало любопытно, и я просто спросила. – Она подняла глаза на Жан-Марка. – Нет, я говорю не правду, это нечестно. Иногда получить правдивую картину мне помогает умение разговорить натурщика. Но ведь совсем не обязательно было мне отвечать. Зачем же вы это сделали?

– Одному богу известно, – устало произнес Жан-Марк. – Покажите мне набросок.

Жюльетта, поколебавшись, протянула ему рисунок. Жан-Марк долго смотрел на него, затем улыбнулся.

– Очень умно.

Она задела его. Впервые Жюльетта поняла, что Жан-Марку это жестокое, зеркальное выражение было необходимо в качестве брони, защищавшей его. И она проникла сквозь эту броню.

– Я могу порвать его, – порывисто предложила Жюльетта.

– С какой стати? Это же то, чего вы хотели. Люди должны добиваться желаемого. И брать то, что хотят взять. – Жан-Марк вернул набросок Жюльетте и подал знак рулевому сменить его у штурвала. – Вам пора возвращаться в каюту.

– Скоро пойду.

– Сию минуту, Жюльетта. – В его негромком голосе звучала сталь. – У меня появилось желание увидеть вашу исключительную кожу, прикрытую лишь тончайшим кружевом. Я желаю, чтобы конкретному представителю рода Андреасов вы оказали любезность. – Он отвернулся. – Я выпью вина с Симоном и вскоре присоединюсь к вам.

Жюльетта тупо смотрела на прозрачный белый кружевной капот, разложенный на койке. Жан-Марк явно разозлился, и ему хотелось подчинить ее себе. Разозлился… или ему было больно? И почему она не почувствовала негодования? Всю жизнь она боролась против подчинения, вела большие и малые сражения, показывая всем, что ее нельзя покорить. Она всегда ненавидела ложь и мелочность в окружавших ее людях, но разве сейчас она сама не вела себя мелочно и нелепо? Она боялась проиграть Жан-Марку не потому, что хотела победить, а просто это уязвило бы ее гордость.

Ох, она просто не знала, как вести себя. С той минуты, как Жюльетта с помощью Франсуа обнаружила, что невольно причиняет вред Катрин, она уже не была уверена в себе в любой ситуации, как раньше, однако чутье подсказывало ей, что здесь что-то совсем не так.

Девушка медленно опустилась на койку. Пришло время перестать действовать под влиянием минуты и как следует обдумать ее отношения с Жан-Марком.

Когда он вошел в каюту, Жюльетта сидела, поджав ноги, кружевной капот падал с ее плеч пышными складками.

– Исключительно, – сказал Жан-Марк, направляясь к Жюльетте. – Маня как раз интересовало, наденете ли вы…

– Я прошу вас, – коротко сказала Жюльетта. – Вы же этого хотели. Вы довольны?

Жан-Марк остановился, настороженно глядя на нее.

– Сказать еще раз? Прошу вас, Жан-Марк. Пожалуйста. – Жюльетта спокойно встретила его взгляд. – Вам надо, чтобы я произнесла еще какие-нибудь слова? Скажите мне, и я их повторю.

– Я подумаю об этом. – Жан-Марк подошел и присел на койку. – Как прелестны они, как нежны и упруги. – Он обхватил груди Жюльетты. В его руках они наливались, а он осторожно водил ногтями больших пальцев по набухшим соскам. – Почему вы попросили? – спросил Жан-Марк.

– Какая разница? Я сказала слова, которые вы хотели услышать.

Жан-Марк большим и указательным пальцами игриво потянул соски, и Жюльетта потеряла нить разговора. Жар. Волна желания между бедер.

– Это слишком внезапно. – Жан-Марк опустил голову, и его губы сомкнулись на левой груди Жюльетты.

Она задохнулась, вновь почувствовав, как его рот вбирает ее грудь, ощутив его зубы на набухшем соске. Жюльетта качнулась вперед и схватилась за плечи Жан-Марка, откинув голову. Боже милосердный, его рот…

Жан-Марк поднял голову.

– Почему? – Его губы жадно сомкнулись на другом соске Жюльетты. Сжимая и потягивая, лаская пальцами розочку затвердевшего соска, он продолжал гладить ее левую грудь, которую только что выпустил изо рта.

Бешено пульсировала жилка на его виске, более учащенным и прерывистым становилось дыхание.

Жан-Марк снова поднял голову, его глаза, сверкая, смотрели невидящим взглядом.

– Неважно. – Его голос звучал глухо. – Потом.

Он уложил Жюльетту навзничь на койку и стал быстро раздеваться, переводя взгляд с ее набухших грудей на завитки ее лона.

– Разведи шире ноги, дорогая. Я хочу видеть, как прекрасна ты там.

Жюльетта повиновалась как во сне.

– Да, это замшевое устьице, – прошептал он, не сводя глаз с ее горячего раскрытого лона. – О да. Ты хочешь меня?

Жюльетта кивнула. Она не могла заставить себя вымолвить ни слова – такой комок сжимал ее горло. Никогда в жизни ей ничего не хотелось так, как хотелось сейчас, чтобы он скорей остановил жжение между бедер.

Жан-Марк был обнажен, откровенно, великолепно возбужден, и Жюльетта зачарованно смотрела на него. Он стоял над ней, на разгоревшемся лице бешено сверкали глаза, рот был приоткрыт – все говорило о его страстном желании. Он еще шире раздвинул бедра Жюльетты, не сводя с нее глаз.

Жюльетта стала было сводить ноги, но Жан-Марк остановил ее и лег между ее бедер. Его пальцы принялись ласкать ее, потягивая короткие завитки, массируя, гладя, большой палец осторожно коснулся напряженного, самого чувствительного бугорка.

Жюльетта выгнулась и тихо вскрикнула.

– Скоро, – негромко произнес Жан-Марк. – Потерпи. Я стараюсь не причинить тебе боли. – И тут же, раздвинув пылающие губы ее влагалища, указательный палец проник в самую глубину ее женского естества.

Жюльетта задохнулась от сладостной боли и вскинула на него глаза.

Жан-Марк не сводил с нее взгляда. А его длинный твердый палец продвигался осторожно вглубь и назад, снова вглубь – вперед-назад.

– Ты чувствуешь, как обжимаешь его? Хочешь еще? Боже… – К первому пальцу присоединился второй, и Жюльетта закусила губу, сдерживая крик. – Тебе не больно? – Жюльетта покачала головой, глядя на него затуманенными глазами.

Пальцы Жан-Марка уже двигались в более быстром ритме, вращая ими там, он одновременно ласкал ее другой рукой.

Жюльетту охватило наслаждение настолько сильное, что ей нестерпимо захотелось ощутить в себе его вздыбленный фаллос.

Жан-Марк наклонился, и Жюльетту окатил запах его теплого тела и лимона.

– Открой рот. У тебя такой сладкий язычок…

Жан-Марк жадно поцеловал ее, стремительно вращая кончиком языка, а его пальцы следовали своему бешеному ритму.

– Я… не могу больше ждать, – сквозь стиснутые зубы прошептал он. И Жюльетта ощутила, как в нее длинным резким толчком входит его твердая округлая мужская плоть. Глаза Жан-Марка были крепко зажмурены, щеки втянуты, словно от боли. – Ты такая узкая. Я не могу…

Он рывком рванулся вперед.

Жюльетту пронзила боль, острая и стремительная, как молния, она появилась и тут же исчезла. Полнота его естества растягивала ее, заполняя пустоту, и все же Жюльетта не чувствовала удовлетворения. Грудь Жан-Марка вздымалась, как при беге, но он лежал внутри ее тела, огромный и неподвижный. Затем он пошевелился, и ногти Жюльетты впились в его плечи. Это было странное ощущение – жаркая твердая плоть заполняла и одновременно не заполняла ее, соединяя с Жан-Марком.

– С тобой… все хорошо? – Голос Жан-Марка звучал тихо и глухо, и Жюльетта ощутила самой сокровенной частью своего тела, как нетерпеливо бился в ней божественный фаллос.

– Да, это больше… – Она осеклась – Жан-Марк стал двигаться.

Он стремительно врывался в нее. Коротко, длинно, мягко, с силой, не давая Жюльетте привыкнуть ни к одному рывку и тут же меняя темп.

Голова Жюльетты металась по подушке, она чувствовала, как растет внутри страшное напряжение.

– Жан-Марк, это не…

– Тихо. Уже скоро, моя маленькая, – прошептал Жан-Марк. Он обхватил ее ягодицы, поднимая в такт каждому своему движению. Он вонзался глубоко, все глубже и глубже, переходя в быстрый ритм.

– Посмотри на нас, – глухо прошептал он. – Посмотри на нас вместе.

Жюльетта не поняла, о чем он говорит, и тут Жан-Марк взял ладонью ее голову и поднял ее так, чтобы Жюльетта могла видеть, как он входит в ее тело, почти выходя наружу, а потом вонзаясь снова и снова. А ей хотелось, чтобы он терзал ее естество, не давая ей передохнуть.

Жюльетта прикусила губу, чтобы сдержать стон наслаждения. Казалось, оттого, что она смотрела на их соитие, все ее ощущения усилились. Со страстно блестящими глазами, с раздувающимися ноздрями Жан-Марк тоже смотрел на их слияние. Он держал голову Жюльетты ровно, чтобы она видела, как прекрасна страсть, а другой рукой прижимал ее к себе, лаская, играя, сжимая, касаясь груди; толчки его бедер становились с каждым движением все яростнее.

По щекам Жюльетты катились слезы, и она отчаянно цеплялась за его плечи.

– Жан-Марк, это так… так хорошо, я не могу вынести…

Нет, ей не выдержать такого напряжения. И вдруг непередаваемое сладострастное ощущение пронзило ее, и Жюльетта судорожно дернулась вверх, покрываясь испариной.

Жан-Марк вскрикнул и крепко вжал ее в себя.

Жюльетту непроизвольно трясло, сердце билось в горле, она не могла отдышаться, голова кружилась от наслаждения, все тело наливалось тяжестью, она стала такой слабой.

– Жюльетта… – Губы Жан-Марка прильнули к ее губам, язык двигался лениво, нежно, мягко, все неистовство исчезло. Однако он не ушел. Жюльетта почувствовала его внутри себя, все еще слитым с собой. Она сжимала его, и он отвечал ей, прижимаясь к стенкам ее естества. Руки Жан-Марка заскользили по ее животу, поглаживая, прижимая, успокаивая, обладая. – Я вел себя грубее, чем собирался. Тебе не больно?

У Жюльетты осталось легкое болезненное ощущение, но она не хотела терять восхитительной полноты его присутствия, и поэтому покачала головой.

Но он все равно медленно вышел из нее.

Жан-Марк лег рядом на спину, подложив руку под голову. Дыхание его по-прежнему было хриплым и прерывистым, черные волосы прилипли к его прекрасному сократовскому лбу.

Он кажется таким жестким, мужчиной до самых ногтей, и в то же время, как ни странно, в нем есть что-то мальчишеское, подумалось Жюльетте. Это была какая-то новая открытость, не та, которую она сумела зарисовать на мостике. И Жюльетте захотелось крепко прижать к себе этого уже близкого ей человека, пригладить его волосы, приласкать.

– Почему? – Ресницы Жан-Марка приподнялись, и он смотрел на нее так же настороженно, как и тогда, когда вошел в каюту.

Жюльетту внезапно уколола грусть. Он уже не был открытым, он снова оделся в броню.

– Потому что я вдруг поняла, что веду себя очень глупо. Слова ведь на самом деле не имеют никакого значения, а ты все время делал так, что для меня они стали важными. Ты заставлял меня играть в свою глупую игру, хотя я не хотела этого делать. – Жюльетта сосредоточенно встретила взгляд Жан-Марка. – Поэтому я и решила положить этому конец. Ты же не сможешь бороться со мной, если я не стану отвечать тебе тем же.

Жан-Марк долго смотрел на Жюльетту, а потом снова закрыл глаза.

– Матерь Божия, ты сделала это снова.

Жюльетта приподнялась на локте.

– Что я сделала?

– Я же говорил – у тебя чутье к игре. Она нахмурилась.

– Но я же тебе сказала…

– Я помню это. Ты собираешься заставить меня сражаться с тенями.

– Я вовсе не сражаюсь. Мне очень нравится то, что ты со мной сделал. С моей стороны было бы очень глупо отказывать себе в удовольствии просто в угоду тебе. – И Жюльетта вежливо спросила:

– А теперь можно мне тебя потрогать?

Жан-Марк открыл глаза и посмотрел на нее.

– Что?

– Мне нравится твое тело. Знаешь, ты очень красивый. – Жюльетта подвинулась ближе, не отрывая глаз от мышц его живота. – Мне хотелось бы написать обнаженного мужчину, настолько они красивее женщин. У них более четкие линии тела. – Руки Жюльетты скользили по курчавым волосам на груди Жан-Марка, они легонько щекотали ей ладони. – Но у женщины никогда не бывает возможности познать строение мышц. Микеланджело и Леонардо да Винчи изучали мертвецов, чтобы понять, как устроен человек… – Ее рука легла на его живот и тут же почувствовала, как под ее ладонью сократились и затрепетали его мышцы. – Ой, какое интересное ощущение! Ты можешь сделать это еще раз?

Жан-Марк негромко засмеялся. Зеркало снова исчезло, его лицо дышало весельем и озорством.

– Могу тебя заверить, что для меня это тоже интересное ощущение и с твоей помощью я могу дать тебе любой необходимый отклик. А теперь не могла бы ты сдвинуть руку немного ниже?..

Он уже снова был возбужден, и Жюльетту опять обдало жаром, хотя она и старалась смотреть на это явление с невозмутимой объективностью. Ее рука обхватила его мужское естество, и Жюльетта почувствовала, как он затрепетал и затвердел при ее прикосновении.

– Такой отклик просто великолепен. Как мог он снова встать так скоро? – Жюльетта легонько сжала его в руке и почувствовала, как дернулся к ней Жан-Марк. – Ты позволишь мне написать тебя без одежды?

– Пожалуй, нет. Не думаю, что мне доставит удовольствие видеть атрибуты своего мужского достоинства в какой-нибудь галерее. – Жан-Марк снова ласково провел пальцами по готовому его принять раскрытому лону и лег сверху. – Однако я с величайшей радостью буду демонстрировать их тебе и в тебе.

– Ты что-то очень присмирела. О чем ты думаешь? – Жан-Марк лениво раскрутил локон на виске Жюльетты, потом отпустил его. Прядка тут же снова свернулась в тугое колечко. Локон такой же упрямый и верный своему характеру, как и сама Жюльетта, забавляясь, подумал Жан-Марк. – Если ты лежишь и обдумываешь, как снова подъехать ко мне с вопросом о позировании обнаженным, ты даром теряешь время. Я не собираюсь этого делать, Жюльетта.

Жюльетта покачала головой, и кудрявые прядки легонько скользнули по обнаженному плечу Жан-Марка.

– Я думала не о живописи. – Девушка снова замолчала, и прошла еще минута, прежде чем она наконец спросила:

– У тебя есть дети, Жан-Марк?

– Нет.

– Откуда у тебя такая уверенность? – Жюльетта приподнялась на локте, чтобы посмотреть на него. – Полагаю, любовниц у тебя было очень много.

– Я уверен в этом.

– Но тогда каким образом?

– Я позаботился о том, чтобы у меня не было незаконнорожденных детей. Ребенок дает женщине определенную власть над мужчиной.

Жюльетта серьезно кивнула.

– Я знаю, ты этого не допустишь. Это помешало бы твоим дурацким играм. Но как ты можешь быть уверен?

Жан-Марк раздраженно втянул воздух в себя.

– Я пользовался предохранительным приспособлением, сделанным из овечьего мочевого пузыря.

– Что это такое? Звучит очень мерзко.

– Оно вовсе… А почему ты задаешь мне все эти вопросы?

– Потому что мне пришло в голову, что я могла зачать твоего ребенка. Такого рода удовольствиям нельзя предаваться без риска заиметь ребенка, не так ли?

Сладострастное чувство обладания охватило Жан-Марка с такой силой, что ошеломило его самого. Его ладонь ласково надавила на живот Жюльетты.

– Полагаю, что такая возможность существует.

– А почему ты не воспользовался этим… этим… приспособлением со мной?

– Я не готов к этому. Я же предупреждал, чтобы ты не отправлялась в это путешествие.

– Но ты же сказал, что тебя это не удивило. Тогда почему ты не защитил меня… и себя?

Она была права. Почему он этого не сделал? Такое легкомыслие было совсем не похоже на него, и тем не менее такая мысль даже не пришла ему в голову. Жан-Марк снова медленно провел рукой по животу Жюльетты, и снова его охватило чувство обладания.

– Возможно, я решил, что мне пришло время иметь ребенка. – И сухо прибавил:

– Ты так любишь твердить, что мне за тридцать и я уже мужчина не первой молодости.

Жюльетта изумленно посмотрела на него.

– Ты хочешь ребенка от меня?

– Я этого не говорил. Впрочем, до этой минуты я об этом не задумывался. У тебя действительно есть определенные качества, которыми я восхищаюсь.

Жюльетта задумалась.

– Мне совершенно ни к чему заводить ребенка. Странно, что мне раньше не пришло в голову, что я могу зачать. Наверное, я очень хотела, чтобы ты со мной это сделал, и не подумала об опасности.

– У этого акта особенность – он прогоняет здравый смысл. – Жан-Марк подвинулся на постели и прижался щекой к животу Жюльетты. Он медленно водил щекой вокруг ее пупка, упиваясь нежной кожей, ее удивительной гладкостью. Наконец, подняв голову, он посмотрел на Жюльетту.

– Но ты хотела меня не больше, чем я тебя.

– Родить ребенка, не будучи замужем, – это не погубило бы меня, как могло произойти с Катрин, но это нехорошо. Женщина может иметь любовников, если ведет себя благоразумно. Ребенка пришлось бы спрятать. – Жюльетта встретилась взглядом с Жан-Марком. – Я бы любила своего ребенка. И я не смогла бы прятать его в какой-нибудь деревне у чужих людей, словно бы стыдилась его.

– Ты думаешь, я бросил бы своего ребенка или его мать? – резко спросил Жан-Марк. – Я бы позаботился о… Проклятие, о чем мы вообще говорим? Маловероятно, чтобы ты могла зачать от меня в эти первые несколько раз.

Жюльетта откинулась и запустила пальцы в волосы Жан-Марка.

– Слишком поздно беспокоиться о том, что уже случилось, но, как только мы сойдем с «Удачи», мы прекратим это делать, Жан-Марк. Все просто замечательно, но зачать ребенка было бы несправедливо.

– Неужели тебе не приходит в голову, что я мог бы с легкостью защитить тебя от беременности, как делал это с другими женщинами, которые…

– Но я тебе не доверяю, – оборвала его Жюльетта. – Ты сам сказал, что, может быть, и захочешь иметь от меня ребенка. Я должна уберечь себя от вреда, который ты можешь мне причинить. Больше нет, Жан-Марк.

– Нет? – Реакция на ее отказ поразила Жан-Марка. Он должен был знать, что она поведет себя именно так. Всю свою еще короткую жизнь она полагалась только на себя. И все же Жан-Марк испытывал такое чувство, что ребенок уже стал реальностью, а Жюльетта пытается украсть у него и себя, и этого младенца. Его рука скользнула вниз по ее животу, обхватила и раскрыла ее лоно, а большой палец нащупал и стал нажимать и вращаться вокруг самой чувствительной точки.

Жюльетту охватила дрожь наслаждения.

Жан-Марк лег сверху и одним коротким рывком вошел в нее.

– Тогда я явно должен воспользоваться временем, которое есть у нас сейчас, малышка.

…Дюпре оперся о кирпичную стену здания, расположенного через дорогу от дома маркизы де Клеман, и удовлетворенно улыбнулся. Не очень-то роскошно живет маркиза, а она не из тех женщин, что станут ограничивать себя, имея средства, чтобы потакать своим капризам. Должно быть, она еще не продала Танцующий ветер.

Небольшой каменный дом стоял высоко над Андоррой, на холме, на кривой улочке, выходившей с одной стороны на город, а с другой – на скалистую лощину. Вокруг беленых стен дома росли прекрасные деревья – бугенвиллеи, розовые лепестки их ароматных цветов, напоминающих розы, усыпали землю, а по высоким стенам, окружавшим это уединенное обиталище, и по внутреннему дворику вился плющ. Соседей рядом не было. Дюпре предварительно разузнал обо всем, что касалось маркизы. С ней находились только служанка и повар, которого он легко отпугнет или уберет, когда придет время.

Уже в Андорре, наводя скрупулезные справки о маркизе де Клеман, Дюпре выяснил, что хотя она и пользовалась репутацией женщины, державшейся отчужденно и презиравшей своих соседей-буржуа, но разводила свои ножки ради некоего полковника Мигеля де Гандория, наносившего ей визиты почти каждый вечер. Офицер испанской армии может серьезно помешать моим планам, подумал Дюпре. У него и так возникали значительные трудности с местной полицией, которой не нравилась ни его национальность, ни его положение во французском правительстве. Придется принять меры крайней предосторожности, чтобы не оказаться в испанской тюрьме после выполнения миссии.

Ну что ж, у него было время составить план, подумать, как поспособствовать отъезду из Андорры полковника на те несколько дней, что понадобятся для того, чтобы отобрать у Селесты де Клеман Танцующий ветер. Дюпре упивался предвкушением встречи с маркизой. Марат был вне себя от вероломства этой стервы, и его приказ в отношении ее вполне устраивал Дюпре. Да, ему потребуется по меньшей мере три дня, чтобы заставить очаровательную лгунью понять, что нельзя безнаказанно водить за нос «друга народа» республики и его ближайшего помощника.

Дюпре отделился от стены здания, стряхнул кирпичную пыль с серого парчового камзола и пошел по кривой улочке к гостинице, где остановился. Андорра оказалась чертовски нецивилизованной и неудобной, сварливо подумал он. Город был пыльным, вино – отвратительным, а на крутых улицах булыжники мостовой цеплялись за высокие каблуки его башмаков с серебряными пряжками. И если ему придется терпеть эти неудобства дольше, чем он планировал, он позаботится о том, чтобы маркиза ответила и за это.

18

Франсуа медленно открыл глаза, и его взгляд остановился на Катрин, сидевшей от него поодаль.

– Как вы себя чувствуете? – Голос девушки выражал сочувствие.

Франсуа осторожно приподнялся на локте – он лежал на диване с парчовыми подушками – и поднес руку ко лбу.

– Так, словно меня огрели дубиной. – Язык у него заплетался. – Проклятие, голова раскалывается!

– Уверена, завтра вы будете уже совсем здоровы. – Катрин поднялась. – Я велела приготовить вам комнату. Позвольте помочь вам подняться по лестнице.

– По-моему, вы мне уже достаточно помогли. – Франсуа спустил ноги на пол и с трудом сел. – Вино. Я не ожидал, что это будет вино. – Он встретился взглядом с Катрин. – Очень мудро было со стороны Жан-Марка использовать вас.

– Это не правда. Я ничего не знала об этом. – Катрин сжала губы. – Вы гость в моем доме, и Жан-Марк не имел права так поступать с вами.

Франсуа с минуту всматривался в девушку.

– Матерь Божия, я верю, что вы действительно ничего не знали!

– Разумеется, нет. – И Катрин поспешно прибавила:

– Но это не значит, что я считаю, что Жан-Марк был совсем не прав, пытаясь избавиться от вас, раз вы за ним шпионили. Вам не следовало…

– Я тоже.

– Что?

– Я не виню его за попытку отделаться от меня. Я поступил бы точно так же. По правде говоря, в течение всего нашего путешествия из Парижа я ждал, когда он предпримет попытку избавиться от меня. – Франсуа поморщился и снова потер висок. – Жаль только, что он выбрал способ, вызывающий эту дьявольскую головную боль.

– Жан-Марк сказал мне, что у него был выбор между ударом и вином, – медленно произнесла Катрин. – Вы на него не сердитесь?

– С какой стати? Я же сказал – на его месте я поступил бы так же. – Франсуа бросил взгляд на часы, стоявшие на каминной доске. – Четвертый час утра. Это означает, что Андреас уже далеко в море.

Катрин кивнула:

– Он уехал сразу же после того, как вы уснули.

– А Жюльетта?

– Я нашла в ее комнате записку с сообщением, что она отплывает с Жан-Марком. – И Катрин торопливо прибавила:

– Но я уверена, что она не знала о плане одурманить вас.

– Может быть, и нет. – Франсуа улыбнулся. – Однако держу пари, она не стала бы так расстраиваться, как вы, из-за выбранного Жан-Марком способа и места.

– Наверное, не стала бы. – Лицо Катрин озарила улыбка. – Но она, без сомнения, больше склонялась бы к удару по голове. В Жюльетте мало возвышенного. – Улыбка сошла с лица девушки. – Что вы собираетесь делать?

Франсуа пожал плечами.

– А что я могу сделать? Жан-Марк, как видно, победил. К тому времени, как я доберусь до Испании, он уже отыщет Танцующий ветер и спрячет его. А если я спрошу его прямо, ответит, что я спятил, а он ездил в Испанию по делам. У меня ведь нет доказательств, что он отправился за статуэткой. Хотя, как я вижу, вы этого не отрицаете.

– Но и не подтверждаю.

– Я не пытаюсь обманом заставить вас выдать Жан-Марка. Я уважаю преданность. – Франсуа осторожно встал на ноги и выпрямился, покачиваясь. – А теперь я попрошу вас показать комнату, о которой вы говорили. У меня до сих пор такой дурман в голове, что я могу думать только о сне.

– Давайте я помогу вам. – Катрин взяла со стоявшего рядом с ней столика серебряный подсвечник и быстро подошла к молодому человеку. Положив его руку к себе на плечо, она обхватила его за талию. – Обопритесь на меня. Я достаточно сильная. И держите подсвечник.

Франсуа лукаво взглянул на нее.

– Вижу.

Катрин повела его к двери салона.

– Если вы не собираетесь догонять Жан-Марка, то что будете делать?

– Вернусь в Париж.

– Вы не опираетесь на меня. Это очень глупо. Нам еще надо подняться по лестнице, а вы ни за что не сумеете одолеть ступеньки сами.

– Извините. – Они прошли через вестибюль и стали подниматься по лестнице, и здесь Франсуа позволил себе перенести частицу своего веса на девушку. – Я не привык на кого-то опираться.

– Это совершенно очевидно. Вы всегда начеку?

– Да. – Франсуа сделал еще два шага. – От вас пахнет сиренью.

– Это новые духи, разрабатывает их месье Огюстэн. Мишель говорит, в них не хватает еще аромата корицы.

– Неужели? А я и не знал.

Они добрались до лестничной площадки, и Катрин помогла Франсуа пройти по коридору.

– Дантон на вас рассердится?

– Он будет не в восторге, но предпочтет видеть Танцующий ветер в руках Жан-Марка, а не Марата. По крайней мере равновесие сил останется прежним.

Они остановились у второй по коридору двери, и Катрин потянулась к фарфоровой дверной ручке.

– Вам следует спать весь день, а если не станет лучше, я пошлю за врачом в Грасс.

– У меня просто сильно болит голова.

– Вам был причинен вред в Вазаро. Я не допущу, чтобы вы уехали отсюда больным. – Катрин открыла дверь и вошла в спальню. – Вам понадобятся свечи?

– Нет. – Франсуа отдал девушке подсвечник. – Вы сами ложитесь. У вас измученный вид.

– Я не могу. Скоро рассветет. Сборщики выйдут в поле.

Франсуа нахмурился.

– Вы устали. Вам надо отдохнуть.

– Я сегодня поеду по разным полям и буду только присматривать за работой. Это нетрудно. – Катрин устало вздохнула. – Так много дел, а я еще не все знаю.

– Разве это не входит в обязанности Филиппа?

– Я отослала Филиппа навестить семью.

– Правда? – Глаза Франсуа остановились на лице девушки. – Интересно, почему же вы так поступили?

– Потому что мне так захотелось. – Катрин помолчала. – Вы уверены, что вам больше не понадобится помощь? Уголок его рта приподнялся в намеке на улыбку.

– Конечно. Вы выполнили свой долг хозяйки Вазаро.

Рука Катрин крепче сжала подсвечник. Зеленые глаза Франсуа блестели в мерцающем свете свечи, и девушка снова ощутила странное притяжение.

– Если я вам понадоблюсь, позовите. Я оставлю дверь своей комнаты приоткрытой.

– Буду иметь это в виду. – Франсуа шагнул в спальню. – И если что и помешает мне спать в моем нынешнем состоянии, так именно мысль об этом.

Катрин озадаченно нахмурилась.

– Но сон будет полезен для вашей головы.

– Неважно. У меня язык сейчас так же заплетается, как и мысли. Увидимся, когда проснусь. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. – Катрин направилась в свою спальню, расположенную дальше по коридору. Франсуа Эчеле был сложным человеком. Он был более чем загадочным, но сейчас Катрин слишком устала для головоломок.

Она вошла к себе и, поставив подсвечник на столик у двери, подошла к открытому окну. Темное небо уже розовело, и, как она уже сказала Франсуа, не было смысла ложиться спать. Скоро она сменит шелковое платье на старое шерстяное и отправится в поле. Катрин села у окна и оперлась о стену алькова.

Путешествия. Жюльетта с Жан-Марком направлялись в Испанию. Филипп по пути в Марсель, наверное, остановился на ночлег в гостинице. Завтра Франсуа вернется в Париж. Катрин не завидовала этим поездкам. Ей хотелось только оставаться в Вазаро, где было ее место, ухаживать за землей и наблюдать за вечной борьбой рождения и обновления, которую показал ей Мишель.

Катрин бросила взгляд на письменный стол, где лежал дневник, подаренный Жюльеттой. Подруга стремилась освободить ее от кошмаров, но Катрин пока не могла начать его. Вазаро помог затянуться ране, но прикосновение к свежему шраму было еще слишком болезненным. И все же Катрин дала обещание Жюльетте, что непременно воспользуется дневником, и она не могла нарушить слово.

Девушка неожиданно для себя поднялась и подошла к столу. У нее еще оставался час до выхода на поле. Катрин села за стол и открыла дневник. Она пропустит первые страницы и начнет его со дня приезда в Вазаро – с того дня, когда ее жизнь началась по-настоящему.

Катрин помедлила, устремив невидящий взгляд на страницу и вспоминая, как улыбался ей в тот день Филипп. Она-то думала, что он так же прекрасен, как цветы, но его красота находилась только на поверхности, а под ней не было земли, чтобы можно было пустить корни. Если она годами обманывалась насчет Филиппа, то как могла она доверять своим суждениям?

А сегодня Катрин была сбита с толку поведением Франсуа. Почему он согласился просто уехать в Париж и признал себя побежденным? Франсуа был сильным, решительным человеком, и то, что он так быстро сдался, выглядело как-то неразумно.

Почему ее беспокоят причины, движущие поступками Франсуа? Ей бы быть благодарной, что он не бросился догонять Жан-Марка, и она, конечно, будет рада, что он уедет из Вазаро в Париж. У нее нет времени вычислять, почему он повел себя не так, как она ожидала, или волноваться из-за собственного отношения к нему.

Понять цветы было гораздо легче, чем людей.

Франсуа пустил галопом коня к золотому полю ракитника, где он видел знакомую фигуру Катрин у тележки с цветами.

Господи, уже почти полдень, а она, наверное, так и не отдохнула со вчерашнего утра. При его приближении девушка обернулась, и Франсуа увидел усталые складки у ее рта и темные круги под глазами. Серо-голубое шерстяное платье девушки потемнело от пота, и контраст между этой женщиной и окутанной шелками хозяйкой Вазаро показался Франсуа почти невероятным. И все же обе эти женщины, так непохожие друг на друга, обладали волей, достоинством и красотой, при виде которых Франсуа волной окатило желание. Желание и разочарование. Он резко остановил коня перед ней и приказал:

– Отправляйтесь в дом и ложитесь.

– Прошу прощения?

– Я сказал – в постель. Вы совершенно измучены и не желаете в этом признаваться. – Франсуа бросил взгляд на сборщиков у ракитника. – Я останусь и сделаю все, что нужно. Что здесь надо делать? Похоже, они достаточно быстро собирают эти желтые цветы.

– Они хорошие работники и знают свое дело. Филипп сказал: все, что необходимо, это присутствие, сознание того, что кто-то присматривает за… – Девушка умолкла. – Я не могу позволить вам помогать. Это моя работа.

Франсуа улыбнулся, глядя на нее.

– Я не пытаюсь отнять у вас ваше дело. Просто хочу быть полезным, пока я в гостях в Вазаро. Боюсь, мне придется еще некоторое время пользоваться вашим гостеприимством. Сегодня я чувствую себя не так хорошо, как предполагал.

Катрин вскинула на него глаза.

– Вы больны?

Франсуа пояснил;

– Просто я еще не в состоянии предпринять долгое изнурительное путешествие в Париж. Не сомневаюсь, что через несколько дней я оставлю Вазаро.

– Мы вам рады, разумеется.

– Тогда позвольте мне выступить в качестве должностного лица, а сами ступайте и немного отдохните. Скажите вознице, что вы возлагаете на меня эти обязанности на несколько дней. – Франсуа вкрадчиво улыбнулся. – Заверяю вас, это избавит меня от невыносимой скуки. Вдали от парижской суматохи я чувствую себя неважно.

– Правда?

– Правда. Кроме того, это даст вам возможность обсудить управление Вазаро с вашим месье Огюстэном и попытаться составить в какой-нибудь форме планы на будущее. Вы же не хотите, чтобы Вазаро страдал, пока вы будете учиться тому, что вам необходимо знать и уметь.

– Это верно. – Катрин поколебалась. – Вы уверены, что хотите этого?

Франсуа кивнул.

– Если вы окажете мне такую честь.

Катрин направилась было к тележке, но вернулась.

– Вы никому не скажете, что мы женаты?

– С какой стати? Теперь уже нет того, что нас связывало, нет и необходимости говорить.

Катрин одарила Франсуа ослепительной улыбкой и заспешила к вознице.

«Какого черта я здесь делаю?» – озадаченно подумал Франсуа. Садясь на коня, он намеревался попрощаться и немедленно отправиться в Париж. У него масса других дел, помимо того, чтобы прогуливаться в этом райском саду.

– Вы ведь месье Эчеле, правда?

Франсуа обернулся и увидел маленького оборванного мальчика, чье лицо показалось ему смутно знакомым.

– Да.

Смотревшие на него голубые глаза мальчика были серьезны, а выражение лица – сосредоточенным, словно он пытался разгадать Франсуа. Затем мальчик улыбнулся.

– Привет! Меня зовут Мишель. Хотите сегодня пособирать со мной цветы?

Андорра

– Какие последние новости? – спросил Дюпре.

– Через два дня полковник Мигель де Гандория уезжает в Сан-Исадоро осматривать укрепления. Его не будет по меньшей мере две недели, – сообщил ему солдат Педро Фамиро.

Две недели – на такой срок он даже не рассчитывал.

Солдат спросил:

– Вы этого хотели?

Дюпре дал ему золотую монету.

– Ты молодец. Сообщи, когда полковник уедет из Андорры, и получишь еще одну.

Фамиро похотливо ухмыльнулся.

– Не хотите, чтобы вас застали с женщиной Гандория? Говорят, он ревниво относится к своей собственности, а в том, что он умеет обращаться с мечом, могу поклясться.

Дюпре глотнул вина.

– Развлечение с женским телом стоит многого, но не того, чтобы быть заколотым.

Фамиро поднялся.

– Верно. Положитесь на меня, а я позабочусь о вашей шкуре и о том, чтобы ваше мужское достоинство позволяло кувыркаться с маркизой.

Дюпре любезно улыбнулся.

– О, я тебе доверяю, мой друг.

Фамиро вышел из кафе и зашагал по улице. Наблюдая за ним из окна, Дюпре решил, что Фамиро придется умереть. Об этой мелочи он позаботится непосредственно перед отъездом из Андорры. Дюпре не желал оставлять свидетелей после своего отъезда, он не мог допустить, чтобы на него пало хоть малейшее подозрение после выполнения им секретной миссии.

За последние недели у Дюпре вошло в привычку каждый вечер сидеть в кафе у окна и рассматривать красивый дом маркизы. Ему нравилось представлять себе, как она продолжает жить своей жизнью, не ведая, насколько ненадежны его стены.

Еще два дня. Дюпре проторчал в этой чертовой дыре уже три недели, и теперь должен быть вознагражден за свое терпение. Он подождет отъезда Гандория из Андорры и убьет повара. Ограбление и убийство на улице далеко от дома маркизы не вызовут ненужных подозрений.

Взгляд Дюпре стал почти ласкающим – он ощутил, как от возбуждения напрягаются его чресла. Еще два дня.

Вазаро

Шел сильный дождь, омывая траву на холмах, превращая ее в блестящую зелень, а цветы на полях – в жемчужины.

Сборщики по дороге направлялись в деревню, чтобы переждать дождь.

Медленно возвращаясь вместе с Франсуа в усадьбу, Катрин бросила на него взгляд и покаянно засмеялась.

– Я знаю, очень глупо с моей стороны радоваться, что мы не можем сегодня собирать цветы, но я впрямь люблю, когда в Вазаро идет дождь.

– Вижу, что любите.

Дождь покрыл ее кожу жемчужными капельками, глаза сияли мягким светом.

– Вы ведь баск, правда? У вас в горах бывают такие дожди?

– У нас дожди не такие мягкие. Они обычно сильные, резкие и вызывают сели, которые сползают в долины.

– Но вам там нравилось?

– Там красиво и дико… Да, я любил горы.

– А Вазаро вам нравится больше? – быстро спросила Катрин.

Франсуа спрятал улыбку. За последнюю неделю он обнаружил, что Катрин пылко и ревниво относится к своему поместью. Каждый должен был любить его так же, как она.

– Вазаро мне нравится гораздо больше, – серьезно сказал он.

Катрин удовлетворенно кивнула.

– Кто угодно предпочтет Вазаро суровым горам. – Она помедлила. – Почему вы никогда не рассказываете о себе?

– Боюсь наскучить вам. Я ведь совсем не интересен.

Катрин не смотрела на него.

– Я… считаю, что вы интересный.

Сердце подпрыгнуло в груди Франсуа. Она ничего не хотела этим сказать, умерил он свою надежду.

– Вы очень добры.

Катрин неожиданно озорно улыбнулась.

– Я не добрая, а просто любопытная.

– Что же вы хотите знать?

– Если вы любите горы, почему решили оставить их и приехать в Париж?

– Из-за революции.

Улыбка сбежала с лица Катрин.

– Я все время забываю про революцию.

– Я и сам здесь о ней и не вспомнил. По-моему, Вазаро – это что-то вроде вод Леты.

– Вы мне очень помогли за эту неделю, – запинаясь, сказала Катрин. – Но я полагаю, теперь, когда вы поправились, вам не терпится вернуться в Париж.

Он и должен был рваться в Париж. Франсуа знал, что он уже и так пробыл здесь слишком долго. С каждым днем ему будет все труднее покинуть Катрин, благословенный Вазаро.

Катрин обернулась, чистая, сияющая, ее блестящие глаза смотрели вопросительно.

Франсуа оторвал от нее взгляд.

– Можно и на следующей неделе, – грубовато сказал он. – Если вы позволите мне остаться.

Лицо девушки осветилось радостной улыбкой.

– О да, я позволю вам остаться.

Андорра

Маркиза пронзительно завопила.

– Не делайте этого! – Дюпре приставил дуло пистолета к горлу женщины. – От вас у меня уши болят. Для криков еще будет время. Вставайте, нам надо заняться делом.

Он поставил подсвечник на ночной столик рядом с кроватью маркизы и окинул ее оценивающим взглядом. Даже растрепанная, сонная, Селеста де Клеман была поразительно красива – с расширенными от страха фиалковыми глазами, с сияющей, как великолепный лионский шелк, кожей плеч и груди.

– Кто вы такой? – Голос маркизы дрожал от гнева и страха. – Как вы смеете врываться в мой дом среди ночи и грозить мне пистолетом! Вы хоть знаете, кто я?

– Знаю. – Дюпре нахмурился. – Вы попусту тратите мое время, гражданка. Прошу вас, вылезайте из постели.

– Маргарита! – злобно закричала маркиза.

– Вы зовете женщину, похожую на черную ворону? – Дюпре сокрушенно покачал головой. – Боюсь, она не придет. Я не люблю зрителей, когда работаю. Это лишает ситуацию некой интимности. – Он отошел на два шага от постели. – А теперь, прошу вас, вставайте, иначе мне придется выстрелить. Я вас не убью, но могу заверить, что это будет очень больно.

Селеста де Клеман медленно спустила ноги на пол и встала.

– В чем дело?

– Мне нужна статуэтка Танцующий ветер. Вы не выполнили своего обещания, и гражданин Марат крайне раздражен вашим поведением.

– Вы не можете забрать его у меня.

– О, я-то как раз могу. Где он?

– Я вам не скажу. Скоро вас насадят на вертел, как цыпленка для жарки. – Маркиза победоносно улыбнулась. – Здесь Испания, и у меня есть защита в высоких кругах.

– Полковник занимает не столь высокое положение, и его защита не поможет вам из Сан-Исадоро.

Улыбка маркизы исчезла.

– Вы хорошо информированы. – Она пожала плечами. – Он скоро вернется.

– Вовремя его не будет. – Дюпре отступил в сторону и сделал знак маркизе идти вперед. – Полагаю, мы спустимся в столовую. Я видел там предмет обстановки, который может оказаться полезным.

Маркиза повернулась и вышла из спальни.

Дюпре следовал за ней, не сводя глаз с прямой, гордой линии ее спины. Маркиза не лишена храбрости, удовлетворенно подумал он. Такие женщины для него всегда были более интересны.

– Я не скажу вам, где он, – бросила маркиза через плечо. – С тем же успехом возвращайтесь к своему негодяю и передайте, что у вас ничего не вышло.

– У меня все выйдет. – Дюпре последовал за ней по коридору. – Вы будете умолять меня позволить вам сказать, где он.

Маркиза недоверчиво посмотрела на него.

– Вы шутите.

Дюпре улыбнулся.

– О нет. Я никогда не шучу.

Женщина снова рыдала.

Она умоляла его позволить ей сказать, где она спрятала Танцующий ветер.

Умоляла выпустить ее из темноты, из сундука.

Дюпре улыбался, поднося к губам бокал с вином; откинувшись в кресле, принесенном из столовой, он удобно расположился на примыкающей к ней веранде. Здесь он мог наслаждаться свежим воздухом, смотреть на раскинувшийся внизу город и одновременно слышать всхлипы, глухо доносившиеся из столовой.

– Пожалуйста, я не могу… – Она в голос кричала. – Проклятие, я не могу этого вынести!

Скоро он позволит ей сообщить ему нужную информацию. Дюпре уже стала надоедать эта волокита. Эта женщина сломалась уже больше двух дней назад, и ее кураж не придал ей того мужества, на которое он надеялся. С ней все оказалось так же легко, как с остальными, и этой победой так же, как и всеми другими, он был обязан своей матери. Это мать открыла Дюпре тайну, как управлять душой.

Хлыст – это грубо, горящий факел – противно, а вот темнота…

Ах, темнота оказалась непревзойденным средством управления людьми и подчинения их чужой воле!

В фонарях, подвешенных рядом с литыми чугунными воротами, свечи не горели. За сводчатыми окнами дома не мелькал свет.

Натянув поводья перед чугунными воротами, Жюльетта ощутила страх и нетерпение. Скоро она снова увидит мать и заберет сокровище, украденное Селестой. Ей придется выслушать от нее колкие и резкие слова. Господи, почему через столько лет материнского равнодушия это все еще волнует ее!

Жан-Марк, спешившись, бросил взгляд на девушку.

– Мы можем пойти в гостиницу и подождать до завтра…

– Я хочу сделать это сейчас, – перебила его Жюльетта. – Хочу покончить с этим.

– Дом выглядит брошенным.

Жан-Марк снял Жюльетту с кобылы и привязал обеих лошадей к стволу пробкового дерева, росшего справа от ворот. Машинально он их толкнул, и они тотчас отворились.

– Странно, ворота не заперты.

Жюльетта последовала за ним во двор. Дом кажется всеми покинутым, подумала она. И все же двор не выглядел неухоженным, а из бело-зеленого мозаичного фонтана в его центре по-прежнему струилась вода сверкающим каскадом, стекая в глубокий бассейн внизу. Жюльетта подошла к фонтану, глядя на темные окна дома. Она подставила руку под бьющую струю воды, пропустила ее сквозь пальцы и опустила их в бассейн.

– А что, если она уехала?

– Тогда мы поедем за ней. – Жан-Марк зажег фонарь. – Но для этого нам необходимо выяснить, куда она направилась. Давайте посмотрим, нет ли здесь слуг… Господи, в чем дело?

Жюльетта в ужасе смотрела в бассейн.

– Маргарита! – Ей показалось, что она выкрикнула это имя, но получился лишь хриплый шепот. – Я чуть не дотронулась до нее. Маргарита…

Жан-Марк подошел ближе, и свет фонаря заиграл на чистой воде.

Голова Маргариты Дюкло торчала над водой, ее темные волосы плавали на поверхности словно водоросли. Она находилась всего в десяти сантиметрах от места, куда Жюльетта погрузила руку. Открытые глаза Маргариты незряче смотрели в пространство. Лицо исказила гримаса ужаса. Черное платье надулось парусом и плавало вокруг застывшего тела.

– Я чуть не дотронулась до нее, – тупо повторила Жюльетта.

Жан-Марк оттащил девушку прочь.

– Вам лучше вернуться на улицу и подождать там меня.

– Зачем? – Жюльетта вскинула глаза на Жан-Марка и тут же ответила на свой вопрос:

– Вы думаете, ее убили.

– Фонтан – не самое обычное место, где может умереть женщина. – Жан-Марк повернулся к двери.

– Я иду с вами. – Жюльетта бросила взгляд на плавающие волосы и содрогнулась.

– Нет. – Жан-Марк поднял руку, и свет фонаря прорезал тени двора. – Куда ведут дорожки по обе стороны дома?

– На веранду, что выходит на горы и город. Дедушка любил иногда там ужинать.

Жан-Марк тронул ручку, и входная дверь распахнулась.

– Если не хотите выходить на улицу, оставайтесь здесь. Я не знаю, что мы там еще обнаружим.

Ее мать. Он боится, что найдет мать мертвой, поняла Жюльетта.

Жан-Марк тихо проскользнул в дом и закрыл дверь.

Жюльетта смотрела на фонтан. Она не могла понять, почему испытывает чувство потери. Она страшно не любила Маргариту, но та была такой неотъемлемой частью ее детства, что, казалось, у девушки украли кусок ее прошлого.

– Боже мой, не могу поверить в свою удачу!

Жюльетта круто развернулась к западной части двора.

Дюпре.

Она не могла поверить в реальность происходящего. Такой же изысканно элегантный, каким Жюльетта видела его в аббатстве, Дюпре стоял у начала дорожки – он явно только что вышел с обратной стороны дома. В одной руке он держал фонарь, в другой – пистолет. Пистолет был направлен Жюльетте в сердце.

Дюпре шагнул к ней и улыбнулся.

– Жизнь действительно необыкновенна и удивительна, не правда ли? Я-то думал, что мои удовольствия здесь окончены. Не сообщишь ли ты мне, почему я тебя здесь застал?

Жюльетта не ответила.

– Ну нет, снова неповиновения от тебя я не потерплю, гражданка Справедливость.

– Маркиза – моя мать.

– И ты полагаешь, твоя любящая матушка собиралась поделиться с тобой своим сокровищем? – Дюпре противно хихикнул. – Боюсь, что она передумала и отдала мне Танцующий ветер. – Он кивнул в сторону дубового ящика, стоявшего неподалеку. – Она еще умоляла меня избавить ее от статуэтки.

– Вы лжете.

– О нет. Она стояла на коленях у моих ног, целовала мне руки и молила забрать Танцующий ветер. Она предлагала мне свое тело и любые услуги, какие я пожелал бы от нее получить, лишь бы только я забрал его. Естественно, я не мог отказать. – Дюпре плотоядно посмотрел на Жюльетту. – Я позволил ей многократно доставить мне удовольствие, в котором ты, гражданка Справедливость, мне отказала, прокусив горло.

– Вы убили Маргариту.

– Четыре дня назад. Она мне была ни к чему. – Дюпре вздернул голову. – Скажи мне, ты одна?

– Да.

– Другой бы не поверил, что ты будешь в состоянии приехать сюда без сопровождающих, однако ты обладаешь храбростью, какой я не видел ни у одной женщины. Твоя мать также проявила необыкновенное мужество. Хочешь увидеть ее? Она в столовой за верандой.

– У меня есть выбор?

– Нет. – Дюпре махнул пистолетом. – В дом.

Жюльетта с минуту смотрела на него, затем повернулась и направилась к окованной бронзой двери, отворила ее… Если она заставит Дюпре говорить как можно дольше, возможно, Жан-Марк услышит, и это позволит предупредить его.

– Зачем вы сунули Маргариту в фонтан?

Дюпре вошел вслед за девушкой в уютный вестибюль.

– Из-за вони. Мне предстояло провести здесь несколько дней. И я не намерен был отравлять свое пребывание здесь. Знаешь, я ведь много думал о тебе с тех пор, как мы расстались. Я по-настоящему оценил наше знакомство.

– Насколько я понимаю, вы даже назначили за него цену.

Дюпре коротко рассмеялся и подтолкнул Жюльетту пистолетом к большой столовой слева от вестибюля.

– Какая ты умная девочка! Да, я не мог пережить нашей разлуки, не попытавшись вернуть тебя себе. Скажи-ка, как звали ту крошку, что сбежала вместе с тобой?

Жюльетта не отозвалась.

– Верность. Какая великолепная добродетель! Однако я, знаешь ли, все равно найду ее. Она обронила безделушку со своим прекрасным портретом.

– Медальон?

– Я лишь недавно обнаружил миниатюру, однако, возвратившись, найду ей хорошее применение.

Они вошли в столовую. Жюльетта помедлила на пороге. Эту комнату она едва помнила. Они с матерью провели здесь всего несколько месяцев, и девочку всегда кормили наверху в детской. Длинный поблескивающий стол красного дерева с тонкой замысловатой резьбой в виде цветочного рисунка и двадцать стульев из красного дерева, обитых алой парчой. В одном конце стоял прекрасный буфет красного дерева, а между двумя дверями, выходившими на веранду, находился сундук, покрытый той же резьбой, что и стол.

– Не правда ли, великолепная комната? – Дюпре подтолкнул Жюльетту. – Я провел здесь много счастливых часов. – Он поставил фонарь на стол и распахнул двери. – Иди сюда. Давай посмотрим на чудесный вид города. – Дюпре вытащил девушку на веранду, поставил перед низкой балюстрадой. Огни Андорры мерцали где-то метрах в шестидесяти внизу.

– Где моя мать?

Дюпре улыбнулся Жюльетте.

– Разве ты не слышишь ее? Прислушайся.

Шелестел только ветер, запутавшийся в соснах, росших на холме.

Нет, шелест доносился не от деревьев, а из столовой. Жюльетта медленно повернула голову.

– Да, – негромко произнес Дюпре. – Она ждет тебя. – Его рука сомкнулась на плече девушки и подтолкнула ее снова к столовой. – А теперь пусть тебя ведет твой слух.

Шелест раздался снова – громче, ближе.

Из покрытого замысловатой резьбой сундука!

В мерцающем свете свечи сундук длиной в полтора метра и высотой более метра поблескивал темной красотой красного дерева.

Шелест прозвучал снова – словно падали осенние листья, гонимые ветром.

– Открой его. – Глаза Дюпре были прикованы к лицу Жюльетты. – Она ждет.

Жюльетта сглотнула слюну, ноги ее налились свинцовой тяжестью. Еле передвигаясь, она остановилась перед сундуком.

Шелест раздался снова.

Дюпре угрожающе поднял пистолет.

Жюльетта медленно наклонилась, подняла крышку.

И пронзительно закричала.

И с грохотом захлопнула крышку.

– Какого… – Полузадушенный крик Дюпре за спиной Жюльетты вывел ее из страшного оцепенения, в которое ее повергло то, что она только что увидела. Жюльетта повернулась как раз в тот момент, когда Жан-Марк, схватив Дюпре за горло, выволок его через открытую дверь на веранду.

Глаза Дюпре вылезали из орбит – он силился обрести дыхание. Жан-Марк еще крепче стиснул его горло и выбил пистолет из слабеющей руки Дюпре.

– Я видел тебя в Конвенте. Ты Андреас. Я тебя запомню. Я не забуду… – Дюпре еще пытался угрожать Жан-Марку.

– Вспоминай меня в аду. – Прижав пистолет к боку Дюпре, он нажал на курок.

Дюпре взвыл.

Жюльетта содрогнулась. Она никогда не слышала такого крика – тонкого, пронзительного, воющего, исторгнутого из самых глубин раненой плоти. Крика ярости, бешенства, разочарования и боли.

Жан-Марк поднял Дюпре над балюстрадой и перебросил его через нее.

Жюльетта медленно подошла к перилам и посмотрела вниз. Дюпре лежал безмолвный и неподвижный на скалистом склоне метрах в десяти под ними.

– Он мертв? – запинаясь, спросила девушка.

– Если и нет, то скоро умрет. Из него хлестала кровь, как из недорезанной свиньи, а этого падения достаточно, чтобы убить любого человека.

– Он не человек, он чудовище. – Жюльетта закрыла глаза. – Я узнала это еще в аббатстве…

– В аббатстве?

– Это был Дюпре.

– Я так и чувствовал, что узнаю его. Должно быть, его послал Марат.

Жюльетта открыла глаза.

– Моя мать – в том сундуке.

– Я боялся этого и хотел вас уберечь от страданий. Я спрятался рядом с домом, когда он притащил вас сюда. – Жан-Марк вдруг притянул к себе дрожащую Жюльетту. – Девочка моя. Я не мог стрелять в него, он держал тебя под пистолетом. Пришлось ждать, пока его что-нибудь отвлечет.

Жюльетта прижалась к нему. Ужас холодом студил ее тело и душу. Она вздрагивала и безуспешно пыталась справиться с губами. Они ее не слушались.

– Он хотел, чтобы я увидела ее, – все-таки выговорила она.

Жан-Марк ласково гладил ее по плечам.

– Ш-ш-ш. Девочка, родная. Я с тобой. Я позабочусь о тебе.

– Она всегда была так красива. А теперь она совсем другая… – Жюльетту непроизвольно трясло. – Она лежит в том сундуке. Она голая, и по ней ползают змеи и тараканы. Они у нее в волосах, во рту…

– Матерь Божия! – Жан-Марк крепко прижал к себе девушку, словно хотел защитить от пережитого ужаса, а потом ласково отстранил. – С вами ничего не случится, если я оставлю вас на минутку?

Жюльетта открыла глаза.

– Куда вы идете?

– К вашей матери. – Он повернулся и пошел в столовую.

Жюльетта вцепилась руками в шершавые камни балюстрады, когда услышала, как снова открывается сундук. Донеслось проклятие Жан-Марка, потом шелест, какие-то звуки.

Через десять минут Жан-Марк вернулся на веранду.

– Идемте со мной.

Жюльетта позволила провести себя через дом вверх по лестнице.

– Куда мы идем?

Жан-Марк открыл дверь комнаты.

– Я хочу, чтобы вы взглянули на свою мать и простились с ней.

– Нет! – Девушка сделала попытку вырваться. – Только не это! Я не…

Жан-Марк втолкнул ее в комнату и придержал за плечи.

– Проклятие, я не желаю, чтобы вы запомнили ее лежащей в сундуке на всю оставшуюся жизнь! У вас сейчас и так хватает жутких воспоминаний.

Ее мать лежала на кровати, накрытая белой шелковой простыней. Ее глаза и рот были закрыты, лицо хранило спокойное выражение. Она наверняка жаждала смерти в эти последние дни, тупо подумала Жюльетта.

– Как она умерла? Змеи?

– Змеи были безвредны, – отозвался Жан-Марк. – Дюпре заколол ее.

– О! – Жюльетта должна была что-то сделать, но не могла вспомнить, что именно. – Да. Похороны. Мне придется пойти к священнику и договориться…

– Нет, – возразил Жан-Марк. – Нельзя, чтобы нас здесь обнаружили. Уже сам факт, что мы французы, наведет их на мысль под любым предлогом бросить нас в тюрьму. Мы остановимся у церкви и оставим записку и деньги священнику с подробными указаниями.

Жюльетта еще раз взглянула на мать и отвернулась.

– Делайте так, как вы сочтете нужным. Мы можем теперь идти?

Жан-Марк поколебался.

– Совсем скоро. Дайте мне время поискать статуэтку.

– Она в ящике во дворе, – сказала Жюльетта. – Он собирался уезжать, когда мы пришли. По-моему, он как раз покончил… – Ей пришлось замолчать, чтобы справиться со своим голосом. – Пожалуйста, мне сейчас правда хотелось бы уйти.

Жан-Марк взял девушку за руку и вывел из комнаты, вниз по ступенькам и прочь из дома.

– Ступайте к лошадям, – мягко сказал он. – Я только проверю, там ли Танцующий ветер, и через минуту присоединюсь к вам.

Жюльетта кивнула и пошла через двор, старательно избегая смотреть в сторону фонтана. Жан-Марк присоединился к ней спустя несколько минут. Ящик со статуэткой он привязал к спине своего жеребца.

Он подсадил девушку в седло и сообщил:

– Дюпре мертв.

Жюльетта содрогнулась.

– Разве такое зло когда-нибудь может умереть?

– Не думайте о нем. – Жан-Марк шлепнул кобылу Жюльетты по крупу ладонью и пустил своего коня рысью. – Постарайтесь ни о чем не думать.

Дорога к побережью заняла у них полночи.

– Мы отдохнем здесь до рассвета. – Жан-Марк снял Жюльетту с лошади. – Проклятие, вы замерзли! Почему вы молчали? – Он плотнее запахнул на девушке шаль, а потом завернул ее в одеяло. – Сидите здесь, пока я поищу хворост для костра.

– Я не почувствовала холода, – Жюльетта сидела, закутанная в одеяло, по-прежнему лишь смутно ощущая пронизывающий ее холодный ветер. Это было ничто по сравнению с холодом внутри ее.

Земля была каменистой, лишенной всякой растительности, а ночь – беззвездной и ледяной. Жюльетта слышала завывание ветра на перевалах в скалистых черно-синих горах к северу.

Дюпре взвыл так же, когда Жан-Марк выстрелил в него.

– Идите сюда.

Жюльетта подняла голову. Жан-Марк распахнул свой плащ, и на мгновение ветер подхватил его и раздул, словно крылья парящего в небе ястреба.

Черный бархат.

Он выглядит сейчас так же, как тогда, когда она впервые увидела его, вяло подумала Жюльетта. Он опустился на колени, заключил ее в объятия, в свои надежные крылья.

Холод, цепкими руками сжимавший Жюльетту, немного отступил, а потом растаял.

– Костер…

– Я разведу костер после того, как вы заснете. Жюльетта спрятала лицо на его плече.

– Знаете, она ведь не любила меня, я вечно ей мешала. Когда я была совсем маленькой, я каждый раз перед сном утешала себя: «Завтра она меня полюбит. Завтра…» – Жюльетта покачала головой. – Все было напрасно. Она и родила меня, потому что надеялась подарить моему отцу сына.

Жан-Марк крепче сжал Жюльетту в объятиях.

– В аббатстве я сказала себе, что моя мать ничего для меня не значит. Так я думала. – Жюльетта замолчала. – Но, должно быть, я ошибалась. В душе я… Она моя мать. Я чувствую себя такой… опустошенной. Я помню ее при дворе. Она была такая красивая, что всем хотелось хотя бы дотронуться до нее. Королева целовала ее руку и называла очаровательной. Я часто смотрела на нее и удивлялась…

– Чему?

– Почему никто не видел, что у нее пустая душа? – Жюльетта нахмурилась. – Но, может быть, для всех остальных она была другой. Может, она просто не могла испытывать ко мне никаких чувств. Я никогда не была милым ребенком.

– Вы были ее ребенком. – Жан-Марк укачивал Жюльетту с грубоватой нежностью. – Этого должно было быть достаточно.

– Я раньше всегда была так во всем уверена. Считала, мне никто и ничто не нужно, кроме моей живописи. Я думала, что легко вычеркну всех и буду жить в своем мире. А теперь я уже ни в чем не уверена.

– Завтра вы снова станете сама собой.

– Правда? Я чувствую себя так странно. Одиноко. Теперь у меня никого нет, кроме Катрин, но она взрослеет и отдаляется от меня.

– Вздор. Она по-прежнему любит вас.

– Она нашла кое-что… – Жюльетта закрыла глаза. Жан-Марк нежно прижал ее щеку к своему плечу.

– Мне ни в коем случае не следовало брать тебя сюда. Дюпре мог убить тебя.

– Ты не мог меня остановить. Она была моей матерью, и я не могла допустить, чтобы она обокрала королеву, которая была единственным человеком в Версале, кто был добр ко мне. Она была единственной, кто у меня был все эти годы. По-моему… я, наверное, люблю ее, Жан-Марк. – Жюльетта заставила себя улыбнуться. – Прежде я даже себе не могла признаться в том, что кого-то люблю. Я всегда слишком боялась этого.

– Боялась?

– Любить – это больно… – Жюльетте было мучительно слушать тоскливое завывание ветра. У нее внутри гулял холод. – Я не хочу любить ее. Разве можно испытывать чувство к тому, кто не любит тебя по-настоящему? И во всем я сама виновата. Даже маленькой девочкой я знала, что не должна любить бабочку.

– Иногда не можешь заставить себя не любить того, кого не должен любить.

Жюльетта едва расслышала его слова.

– Ты как-то говорил, что бабочке нельзя разрешать править величайшей страной в Европе. Ну вот, а теперь она уже в тюрьме, так ведь? – По щекам Жюльетты катились слезы, и она нетерпеливо вытерла их о его рубашку. – Не знаю, почему я плачу. Наверное, в мыслях я все время путаю свою мать с королевой. Зачем реветь? Нет никаких причин. Не могла же я ожидать от королевы, что она будет меня любить, а своей матери я даже не нравилась. Видишь, какая я глупая?

Жан-Марк просто держал Жюльетту в объятиях и ласково гладил ее волосы до тех пор, пока она наконец не погрузилась в сон.

Дюпре услышал суетливое движение среди скал, и паника быстро привела его в чувство. Тараканы. До него доберутся тараканы.

Он перевернулся и пронзительно вскрикнул от страшной боли.

Из плеча торчала кость, поблескивая в лунном свете. Из раны в боку лилась кровь.

Он умирал.

Он снова услышал суетливое движение.

Нет, он не может умереть. Если он будет лежать неподвижно, они начнут ползать по всему его телу. Заберутся в волосы, в рот…

Дюпре оторвал лоскут от рубашки и затолкал в рану.

Снова боль.

Он открыл рот и завыл от страшной боли – челюсть его была сломана.

Дюпре пополз к более мягкой земле под деревьями, прочь от тараканов, таившихся под скалами.

Левая нога была сломана, и оттого, что он волок ее за собой по неровной земле, у него кружилась голова от боли.

Он не мог остановиться.

Он дополз до деревьев и лег, скуля от гнева и боли. Опять его мать так жестоко поступила с ним, заперев его в темноте, а ведь он только хотел порадовать ее!

Нет, в этот раз это была не мать. Это были другие.

Дюпре снова услышал суетливое движение. Они действительно были здесь или это его воображение? Неважно. Он не мог рисковать. Дюпре сантиметр за сантиметром стал подниматься по холму. Свет. Он должен добраться к свету. На свет они за ним не последуют.

Он не мог умереть здесь, в темноте.

Он хорошо знал порождения ночи.

Если он будет лежать неподвижно, они выследят его и сожрут.

19

– Я думала, мы возвращаемся в Канны, Жан-Марк. – Жюльетта сжала поручень, глядя на высокие круглые башни с бойницами роскошного замка, сверкавшего, как драгоценность, в оправе острова, расположенного по курсу движения «Удачи». – Я обещала Катрин заехать в Вазаро перед тем, как отправиться в Париж. Зачем мы здесь, на Иль-дю-Лионе?

Жан-Марк повернулся, чтобы проследить за матросами, спускавшими в бурные воды моря баркас.

– Есть кое-какие вещи, которые я хочу упаковать и забрать отсюда. Мебель, дневники, картины моего отца.

– Почему?

– Потому что не хочу оставлять их искателям наживы, когда они вознамерятся отобрать у меня замок. Жюльетта засомневалась.

– Вы так уверены, что они посмеют это сделать?

Жан-Марк кивнул.

– Непременно. В стране царит безумие, и с каждым днем оно набирает силу.

– Тогда почему вы отсюда не уедете?

– Это страна, где я родился. Я все надеюсь… – Он перебил себя. – Но я не закрываю глаза на реальность, оставаясь здесь. Семья должна выжить, даже если все остальное погибнет.

Жюльетта внимательно слушала.

– Семья. Вот почему вы хотите иметь от меня ребенка. Вам он нужен, чтобы помочь семье Андреас выжить.

– Возможно.

– Это не поможет. Ребенок не будет носить имя Андреасов.

Жан-Марк встретился глазами с взглядом Жюльетта.

– Это верно. Придется внести кое-какие поправки.

– И, кроме того, мы оба знаем, что я не жду ребенка.

Жан-Марк слегка улыбнулся.

– Да. Но никогда ведь не знаешь, что принесет завтрашний день. – Он снова вглядывался в замок, будто видел его впервые. – Хотите сойти со мной на берег? Замок закрыт с тех пор, как умер мой отец, и там нет слуг, чтобы обеспечить вам комфорт.

– Сколько времени мы здесь простоим?

– Несколько часов. Я хочу присмотреть за погрузкой, чтобы убедиться, что не будет забыто ничего из того, что для меня важно.

– Да, – медленно произнесла Жюльетта. – Я хочу отправиться с вами на берег.

Розовый сад, который они миновали по пути в замок, где вырос Жан-Марк, одичал. Его кустарники густо переплелись, усыпав нерасчищенные дорожки алыми и темно-красными лепестками.

– Почему вы закрыли дом после смерти отца?

– Я редко бывал здесь. Для меня было удобнее приобрести дом в Марселе и вести дела оттуда.

– Но здесь так красиво. – Жюльетта окинула взглядом многочисленные дорожки и изящные фонтаны сада, простиравшегося до сверкающих сине-зеленых вод Лионского залива. – Когда-то этот сад, должно быть, был прекрасен.

Жан-Марк вздохнул.

– Один из самых красивых во Франции. Фактически сад старше замка. Его задумала разбить Санчия Андреас в 1511 году, когда остров только был куплен. А замок уже возведен позднее. – Он поднялся по каменным ступеням и достал большой бронзовый ключ. Капитана Симона де Ло, ожидавшего его распоряжений, он попросил начать упаковку ценных вещей из янтарного салона, причем делать все очень тщательно.

– Вы и мебель хотите погрузить на корабль? – спросил Симон.

– Все. Нельзя оставлять ничего, что можно увезти.

– Так вот почему вы не позволили мне договориться об обратном грузе в Ла-Эскала. Мебель займет весь трюм. – Симон повернулся и стал отдавать распоряжения матросам, шагавшим за ним по саду вразброд.

Жюльетта последовала за Жан-Марком в замок, с любопытством оглядывая огромный вестибюль. Его уже заполонила пыль и паутина. Прозрачные нити опутывали свечи в люстре, и стало матовым венецианское зеркало на стене. Сажа покрыла пятнами стеклянный купол над всем вестибюлем и отбрасывала на тиковые плитки пола радужные цветовые круги.

Жан-Марк открыл красивую резную дубовую дверь.

– Здесь был кабинет моего отца. Тут остались кое-какие дневники, которые я хотел бы уложить сам.

Жюльетта проследовала за ним и закрыла дверь. Снова пыль и паутина на полотняных чехлах, накрывших всю мебель с подушками.

Жан-Марк остановился перед портретом, висевшим над камином.

Женщина на портрете была в голубом атласном платье с широкими юбками. Классические черты ее лица поражали своей безупречностью. Стройная фигура, тонкая талия, пышная грудь. Длинные черные ресницы затеняли темно-голубые глаза, а золотистые волосы уложены в такую прическу, какая была в моде несколько лет назад, когда мать Жюльетты впервые привезла девочку в Версаль.

– Она не могла быть такой красавицей, – решительно заявила Жюльетта. – Художник польстил ей. Моя учительница, мадам Виже-Лебрен, все время так приукрашивала позирующих ей дам. Это она написала портрет?

– Нет.

– Кто эта женщина?

– Шарлотта. – Жан-Марк не сводил глаз с портрета. – А портрет был написан одним из ее любовников, человеком по имени Пьер Кевуар.

– Неудивительно, что он ей польстил.

– Ей это не требовалось. Она была гораздо красивее, чем на портрете.

– Правда? – Жюльетта встала перед картиной. – Тогда она была даже еще прекраснее моей матери. Ваш отец не знал, что художник был ее любовником?

– Знал. Он знал обо всех ее любовниках. Она не делала секретов из своих романов. – Жан-Марк наконец оторвал взгляд от портрета и подошел к столу, что стоял в другом конце комнаты. – Дневники находятся в этом ящике…

– Зачем же он держал ее портрет здесь?

– Он любил ее. Говорил, что это самое прекрасное, чем он обладал, и хотел всегда иметь перед собой ее изображение. Моя мать умерла, когда мне было пять лет, а через два года отец познакомился с Шарлоттой д'Абуа. Он умолял ее выйти за него замуж, но она не была похожа на других женщин. Ей ни к чему было связывать себя узами брака, и она наслаждалась жизнью свободной куртизанки. – Губы Жан-Марка скривились. – Однако ей также по вкусу была власть, которую давали деньга, и она согласилась стать любовницей отца. – Жан-Марк заговорил отрывисто, доставая четыре больших дневника из верхнего ящика письменного стола. – Ему было все равно, что она спала с Кевуаром.

– В высшей степени странно, – сказала Жюльетта. – Он, должно быть, был не таким, как вы. Думаю, вы не остались бы равнодушным, наставь вам любимая женщина рога.

– Какое тонкое замечание! – Голос Жан-Марка, когда он подошел к книжным полкам и снял с них два тома, звучал бесцветно. Он отнес тома к столу. – Но, поскольку маловероятно, что такое может случиться, нам нет нужды это обсуждать. Я не намерен ни делить вас с другими, ни попадать в ловушку, влюбившись в вас, Жюльетта.

Жюльетту будто кольнуло в сердце, и она быстро согласилась.

– Разумеется, я ведь просто вообще рассуждала. – Она снова взглянула на портрет. – Ее лицо совершенно бесстрастно. Она была холодной женщиной?

– Только не в постели. Она наставляла рога моему отцу с половиной мужского населения Марселя.

– А не в постели?

– Очень расчетливой. – Жан-Марк подошел к постаменту, стоявшему у окна, снял с него хрустального лебедя и осторожно поставил на стол рядом с дневниками.

– Что произошло, когда вы вернулись с Ямайки?

– Зачем вы задаете эти вопросы? – Жан-Марк криво усмехнулся. – У вас в руках нет ни этюдника, ни пера.

– Я хочу знать.

Жан-Марк с грохотом задвинул ящик.

– Вернувшись, я узнал, что за два месяца до того она сбежала в Грецию с очередным любовником, Жаком Лето-ном. В течение некоторого времени Шарлотта крала деньги компании и передавала их Летону. Все знали об этом, кроме отца. По этой причине она и организовала мой отъезд с Басто на работорговом судне. – Голос Жан-Марка стал хриплым. – Она выставила моего отца дураком. Я отправился за ними.

Жюльетта по-прежнему не сводила глаз с его лица.

– В Грецию?

– Да. Я вызвал Летона на дуэль и убил его. Однако к тому времени он еще не надоел Шарлотте, она почувствовала себя обманутой. И решила наказать меня.

– Каким образом?

– Она вернулась к отцу и взмолилась о прощении.

Жюльетта недоверчиво смотрела на Жан-Марка.

– И он принял ее?

– Даже не упрекнул, – горько улыбнулся Жан-Марк. – Я же говорил вам, что она вертела моим отцом как хотела. Через четыре месяца после возвращения она вышла за него замуж. Шарлотта пыталась повлиять на отца, чтобы он лишил меня наследства, но он согласился лишь отослать меня прочь. Он сказал, что я не понимаю Шарлотту и всем нам будет лучше, если я уеду в Италию, в университет Падуи. Два года спустя Шарлотта умерла, и я вернулся домой. – Жан-Марк бросил взгляд на Жюльетту. – Удовлетворены? Вы наконец-то вырвали у меня все мои тайны. Вас это радует?

– Нет. – Жюльетте захотелось протянуть руку и успокоить его, но Жан-Марк уже снова спрятался за своим сверкающим зеркалом. – Вы… были влюблены в нее?

– Ребенком я так же, как и мой отец, считал, что она волшебное создание. Однако я быстро все узнал.

Он пережил боль и предательство, сознание собственного бессилия перед неуправляемой властью, которой пользовалась Шарлотта д'Абуа. Даже сейчас, через столько лет, Жюльетта видела, как эти чувства по-прежнему жгут его.

– Не могу понять, как ваш отец мог принять ее после всего?

– А я могу. Он был мечтателем. И видел ее только такой, какой она хотела ему казаться. – Жан-Марк глубоко вобрал воздух в легкие. – Мой отец считал, что я не могу понять его, поскольку сам слишком практичен, чтобы предаваться грезам. Так боже упаси меня в этом мире от мечтателей.

– Ваш отец не понимал вас, – спокойно произнесла Жюльетта. – По-моему, вы тоже человек высокого полета, но вы управляете мечтами и не даете им взять верх.

– Вздор. Я не мечтатель. Вы правы, отец и я были совсем не похожи. – Жан-Марк прошел через кабинет к двери. – Я верю только в то, что могу видеть и до чего могу дотронуться. – Он запер дверь. – А сию минуту я очень хочу видеть и трогать вас, Жюльетта. Не могли бы вы расстегнуть платье?

Жюльетта удивленно посмотрела на него.

– Сейчас?

Жан-Марк беззаботно улыбнулся.

– Почему бы и нет? Мне в голову взбрела фантазия овладеть вами в таком месте, где ничто не движется и не раскачивается с каждой волной. – Он снял камзол и бросил его на стол, прикрыв хрустального лебедя. – Снизойдите к моей причуде.

Жюльетта понимала, что Жан-Марк редко действовал под влиянием порыва. Была какая-то причина, почему он хотел овладеть ею именно в этой комнате. Что-то связанное с незаживающей болью, которую она в нем почувствовала.

Жан-Марк шел к Жюльетте.

– Вы не возражаете?

Жюльетта медленно покачала головой, не отрывая взгляда от его лица.

– Нет, – прошептала она. – Я не возражаю, Жан-Марк.

Она ощущала исходившее от него напряжение, оно окутывало ее своей силой. Жюльетта разделась, каждое ее движение было рассчитанным и неторопливым. Однако вскоре она стояла перед ним обнаженная.

– Вы этого хотите? – спокойно спросила она.

– Да. – Жан-Марк медленно обвел ее взглядом. Какова бы ни была его цель, Жюльетта знала, он хочет ее. Она видела, как взбугрились от вставшего фаллоса облегавшие бедра лосины, как подрагивали крылья его носа, а на высоких скулах выступил багровый румянец. Его страсть вызывала у нее ответный отклик.

– Да, это именно то, чего я хочу. – Жан-Марк прикасался к ней только глазами. Однако и этого было достаточно, чтобы Жюльетту охватила истома желания. – И более того. Подойди и ляг на тот прелестный савойский ковер перед камином. У меня возникла причуда увидеть тебя в обрамлении этих изысканных красок.

Жюльетта медленно прошла через комнату и встала перед камином. Она стояла спиной к Жан-Марку, подняв глаза к портрету Шарлотты д'Абуа.

– Ты из-за нее не выносил мой парик? Ты сказал, что терпеть не можешь светлые волосы.

– Я не хочу говорить о Шарлотте. – Жан-Марк стоял позади Жюльетты, и его руки, скользнув, обхватили ее грудь.

Жюльетта ощутила прижавшийся к ее обнаженным ягодицам твердый ствол, стиснутый одеждой. Его руки оставили грудь, прошли по ее телу и опустились на бедра.

– Я вообще ни о чем не хочу говорить. – Жан-Марк держал Жюльетту и медленно терся о ее тело. – Поскольку ты, похоже, не хочешь оказать мне любезность и лечь, не могла бы ты наклониться и взяться руками за каминную доску?

Он быстро отстранился от нее, а через несколько секунд обхватил ее снова. Теперь ствол был на свободе.

– Ближе, еще, – шептал он. – Да, вот так. А теперь ноги, чуть-чуть пошире…

И он одним быстрым движением вошел в нее.

Жюльетта вскрикнула, и ее пальцы впились в холодный пиренейский мрамор каминной доски.

Жан-Марк замер.

– Я сделал тебе больно?

– Нет. – Жюльетта закрыла глаза, стараясь успокоить дыхание. – Это просто… по-другому. – Его жаркая твердь внутри, холод мрамора под руками, его одетое тело и ее нагота. Это было новое ощущение, темно-возбуждающее.

Фаллос продвигался, теперь медленно, вонзаясь глубоко, позволяя ей ощутить каждый сантиметр своей плоти.

– Не вздумай кричать снова, – глухо произнес он. – Тебя услышат в салоне. – Его руки скользнули ниже, а большой палец нащупал бугорок в жарких губах ее естества. Он трогал его, мял, тер. Дыхание Жан-Марка жарко отдавалось в ее ушах. Уже и указательный палец легонько ласкал ее пылающее лоно.

– Ты же не хочешь, чтобы они знали, что я с тобой делаю, правда?

Жюльетта закусила губу, из горла рвался стон удовольствия. Ощущения, которые вызывали его ласки, были неописуемы. Она чувствовала, как вздымается грудь Жан-Марка у ее обнаженной спины, как жестка его полотняная рубашка, как чувственно трется его плоть в ней, когда он бешено вонзается в нее.

– Ты же не хочешь, чтобы они знали, как тебе это нравится? – Жан-Марк потянул зубами за мочку ее уха. – Как ты ритмично двигаешься мне навстречу, чтобы брать, и брать, и брать…

Дыхание со всхлипами вырывалось из груди Жюльетты, горячее лоно прижимало его ствол, сжимало, ласкало, сливаясь с ним в одном ритме.

– Ты ведь хочешь этого, правда?

Жюльетта не ответила. Она не могла говорить. Его большой палец, нажимая упругий и набухший ее бугорок, медленно вращался.

– Правда?

– Да, – выдохнула она еле слышно.

– Тогда позволь мне дать тебе больше. – Жан-Марк подвинул Жюльетту к ковру и поставил на четвереньки, так что она опиралась на руки, а сам опустился сверху. Его руки обхватили груди Жюльетты, массируя, сжимая, потягивая их, в то время как он глубоко вонзался в нее, терся о ее ягодицы. – А пока ты скажешь мне… – он вышел и теперь уже медленно входил в нее, – как сильно ты меня хочешь.

Теперь он двигался резко, грубо, в лихорадочной жажде желания.

– Скажи мне, черт бы тебя побрал!

– Как… я могу сказать… тебе? – выдохнула Жюльетта. – Когда ты даешь мне… такое наслаждение… что я даже дышать не могу.

– Матерь Божия, я должен был знать, что ты сделаешь это со мной!

Он повернул Жюльетту лицом к себе и уложил ее на ковер, и Жюльетта увидела его лицо. На нем перемежались мука и наслаждение, разочарование и покорность.

Он с силой вошел в нее, потом еще раз, еще… Затем их окутал порыв жаркой силы.

Жюльетта вскрикнула и впилась руками в ковер, уже не заботясь о том, услышат ее люди Симона или нет.

Жан-Марк прижал ее к себе и спрятал лицо на ее плече. Высшая степень страстного наслаждения сотрясала их тела, принося спазмы облегчения.

– Почему? – Голос Жан-Марка звучал приглушенно. Он привел свою одежду в порядок, а потом подошел к Жюльетте, чтобы помочь ей застегнуть платье. – Почему ты сказала «да»?

– Не знаю. – Жюльетта не смотрела на него. – В тот момент я только чувствовала.

– Чтобы позволить мне обращаться с тобой как с потаскушкой, подобранной в доках Марселя? – В голосе Жан-Марка неожиданно зазвучала свирепость.

– Так вот как с ними обращаются! Стало быть, не такая уж у них страшная жизнь. Мне это показалось очень волнующим.

Жан-Марк взял Жюльетту за подобородок и поднял ее лицо, чтобы посмотреть ей в глаза.

– Почему?

– Потому что ты был добр ко мне в Андорре, – просто сказала Жюльетта. – А на добро надо отвечать добром. Сначала я не была уверена, зачем тебе это нужно, но точно знала, что нужно.

– Но теперь ты думаешь, что знаешь зачем?

– Ты терял из виду женщину, с которой боролся, и стал видеть меня такой, какая я есть. – Жюльетта подняла глаза к женщине на портрете. – Ты хотел снова увидеть во мне врага и думал, что сможешь сделать это здесь. – Она перевела взгляд на лицо Жан-Марка. – Но ты ведь ошибся, правда? Ты понял, что больше не можешь видеть меня такой.

– Да. – Жан-Марк отпустил подбородок Жюльетты. – Да, я ошибся. Это не получилось.

– Тебе не нравится, что я понимаю тебя, правда? – Она дрожащими руками пригладила кудри. – Я тоже не в восторге. Ты нарушаешь мой покой. Я ловлю себя на том, что думаю о тебе, а не о своей работе. Я больше не позволю тебе делать это со мной, Жан-Марк.

– Вот как? – Жан-Марк посмотрел на девушку сузившимися глазами. – И что ты предпримешь, чтобы этому помешать?

– Как только мы вернемся в Париж, у нас, вероятно, уже не будет близких отношений. Мы пойдем каждый своей дорогой. – Жюльетта встретилась взглядом с Жан-Марком. – И я больше не разрешу тебе обладать моим телом. Ребенка не будет, и я не допущу тебя в свою постель.

– Ты намерена занимать мой дом, но не мою постель?

– Так мы договорились. Убежище в твоем доме и защита до тех пор, пока мне это нужно, и два миллиона ливров за Танцующий ветер. Статуэтку ты получил. Как только мы вернемся в Париж, я отправлюсь в кафе «Дю Ша» и отдам им деньги. Я уверена, они смогут получить расписку от Марии-Антуанетты. Тогда ты будешь заниматься своим делом, а я – своим.

– Живописью?

Ресницы Жюльетты поспешно опустились, прикрыв глаза.

– Да.

– И мы будем жить вместе, чистые и свободные от плотских мыслей? – Жан-Марк покачал головой, и лукавая улыбка, которую Жюльетта так хорошо знала, осветила его лицо. – Так не пойдет, Жюльетта. У тебя слишком пылкий темперамент, и мы оба хотим друг друга. Не пройдет и недели, как ты сдашься.

– Нет. И ты не будешь пытаться искушать меня, потому что это нарушило бы условия нашей сделки.

– Нам остается только проверить, насколько сильна твоя решимость. – Жан-Марк встал и направился к письменному столу. – Однажды я дал тебе выбор. Больше ты его не получишь. – Его голос звучал почти небрежно, когда он прибавил:

– Полагаю, со временем мы обвенчаемся.

Жюльетта ошеломленно уставилась на него.

– Обвенчаемся?

– Как ты уже заметила, ребенок должен носить фамилию Андреас, – улыбнулся Жан-Марк. – А я собираюсь сделать тебе ребенка, Жюльетта. Я только что пришел к этому решению.

– Но я же тебе сказала, что не хочу… – Жюльетта направилась к двери. – Ты совсем сошел с ума.

– Ты мне не оставляешь выбора. Возможно, это единственный способ для меня выиграть игру. Жюльетта приблизилась к двери.

– Жюльетта.

Она обернулась и с грустью на него взглянула.

На лице Жан-Марка больше не было насмешки.

– Я… я надеюсь, что не причинил тебе боли.

– Я бы и не позволила тебе это сделать. – Жюльетта отвернулась от него. – К вашему возвращению на корабль я буду в саду. Когда мы отплываем в Канны?

– Мы не будем там. Жюльетте чуть дурно не стало.

– Мы не поедем в Вазаро?

– Мы отплываем из Марселя в Париж. Если мы вернемся в Канны, то, вероятнее всего, потеряем «Удачу» и статуэтку. Национальный конвент все конфискует. Этих разбойников не остановить. – Жан-Марк поморщился. – Я не стану больше рисковать. Я уже передал восемь кораблей в пользу республики.

– А в Марселе корабль не заберут?

– Он не станет в доки Марселя. Мы бросим якорь на некотором расстоянии от побережья и отправимся на баркасе на берег с багажом и статуэткой.

– Ты везешь Танцующий ветер в Париж?

– Я хочу, чтобы он был со мной. Никто не заподозрит, что я буду держать статуэтку при себе.

– А куда отправится отсюда «Удача»?

– В чарлстонскую гавань в Америке на свидание с остальным флотом.

Жюльетта задумчиво посмотрела на Жан-Марка.

– Вы все это спланировали еще до отъезда из Парижа.

– Человек должен все продумывать заранее. – Жан-Марк улыбнулся. – И если уж говорить о будущем заранее, какое имя мы выберем для моего сына?

Жюльетта посмотрела на него озадаченно и впервые неуверенно. Жан-Марк умен, упорен и способен заставить Жюльетту свернуть с выбранного ею пути, если она не будет так же, как он, целеустремленна и решительна.

– Невозможно.

– Странное имя, но если ты настаиваешь, я не стану возражать против твоего…

Звук закрывающейся за Жюльеттой двери оборвал его слова.

Ракитник был обобран, и поля Вазаро утопали в других цветах. Вспыхнули красные, оранжевые, синие гиацинты, кассия из семейства бобовых пленяла изяществом цветка.

Душистые и нежные белые и золотые нарциссы дополняли все это буйство запахов и красок; голова кружилась от красоты и ароматов. Зацвели и фиалки, но не в полях. Темно-пурпурные цветы любили тень, и их клумбы располагались под деревьями в апельсиновых и оливковых рощах; срывать фиалки следовало задолго до рассвета, когда их аромат был особенно сильным.

Шло второе утро сбора фиалок. Франсуа стоял у тележки, наблюдая за сборщиками. Десятки факелов причудливо освещали рощу, черный дым клубами поднимался вверх и вился между зелеными ветвями тенистых деревьев.

– Правда, это чудесно?

Франсуа обернулся и увидел Катрин, подъезжавшую к нему верхом на гнедой лошади.

– Почему вы не остались в постели? В такую рань мы оба здесь не нужны.

– Я была слишком взволнована. Вчера мне пришлось быть в сарае для анфлеража, и я не попала на сбор фиалок. – Катрин обвела глазами рощу и отыскала Мишеля, помахавшего ей рукой. Она приветствовала его в ответ и повернулась к Франсуа. – Правда, это прекрасно? Фонари, темнота и цветы.

Франсуа снисходительно улыбнулся.

– Прекрасно. Анфлераж?

– Мишель вам не показывал? Вы так много времени проводите вместе, я думала, он вас туда водил. – Лицо Катрин осветилось радостной улыбкой. – Хорошо. Я рада, что он этого не сделал. Сейчас я вам сама покажу. Едемте со мной.

Она ударила пятками лошадь и послала ее галопом по направлению к каменным сараям, находившимся позади усадьбы. Прохладный ночной ветерок трепал волосы Катрин, она чувствовала, как ее охватывает какое-то дикое возбуждение. За спиной раздавался стук копыт и негромкий смех Франсуа. Катрин подъехала к каменному строению позади сарая для вытяжки, соскользнула с лошади и обернулась к Франсуа, натягивавшему поводья.

– Зажгите фонарь, – переводя дыхание, попросила Катрин и привязала лошадь к перилам перед дверью.

Франсуа спешился и зажег фонарь, прикрепленный к седлу. На его лице играла широкая улыбка, а глаза горели возбуждением под стать Катрин.

– Что дальше?

Катрин распахнула тяжелую дверь длинного сарая и вошла первой в темную рабочую комнату. Из-за закрытых ставней воздух был спертым, и молодых людей тяжелыми клубами окутал аромат фиалок. Сарай был пуст; для рабочих, обычно сидящих за разложенными деревянными рамами со стеклянными тарелками на столах, было еще слишком рано.

– Этот способ мне нравится гораздо больше, чем вытяжка. Он как-то мягче. – Катрин подошла к первому длинному столу. – Они смазывают эти стеклянные тарелки маслом, а потом разбрасывают на них лепестки, оставляя на два-три дня в прохладной темноте, чтобы цветы могли отдать свою душу, а после…

– Душу? – переспросил Франсуа, которого это позабавило.

– Так Мишель зовет аромат. – Катрин постучала по раме. – Потом увядшие лепестки вынимают, а на стекло кладут свежие. Это повторяется пятнадцать-двадцать раз, прежде чем помада будет готова и ее можно будет сливать в глиняные кувшины. Вытяжки очень мало, но запах невероятно сильный. Гораздо сильнее, чем от душ, отданных при обычной вытяжке или дистилляции.

– Вот вы и снова произнесли это слово, – улыбнулся Франсуа. – По-моему, не только Мишель думает о запахе, как о душе.

Катрин улыбнулась ему в ответ.

– Не такое уж это великое открытие. Почему бы земле и цветам ее не иметь? – Она взяла фонарь и направилась к двери. – Вы разве не верите в душу, Франсуа?

– Верю. – Франсуа придержал дверь открытой. – Я верю, что у революции есть душа.

У Катрин дрогнул голос.

– Не могу согласиться с вами. Я попробовала ваших прекрасных революционеров в аббатстве.

– Эти люди не были ее душой. Это были колючки и сорняки, губящие каждый сад, если их не вырвать. – Франсуа спокойно выдержал взгляд Катрин. – Душа – это права человека. Но мы должны позаботиться о том, чтобы они не утонули в море крови.

– Вам придется трудно, – коротко сказала Катрин, закрывая дверь и подходя к лошади. – Я не хочу больше иметь ничего общего с вашей прекрасной революцией. Я останусь здесь, в Вазаро.

– Хорошо. – Франсуа подсадил девушку на лошадь и вскочил на свою. – Я не хочу, чтобы вы даже приближались к Парижу. Теперь ваше место здесь.

Катрин с любопытством посмотрела на него.

– И все же вы прежде осуждали меня, когда я цеплялась за свой маленький садик в Париже. А Вазаро – огромный сад.

– Кажется, это было так давно. – Франсуа серьезно посмотрел на Катрин. – Нет ничего плохого в том, что человек не хочет снова бросаться на тернии. Видит бог, я испытываю соблазн обрести свой собственный сад.

– Оставайтесь здесь, – порывисто сказала Катрин. – Вам ведь здесь нравится. Мишель говорит, что вы понимаете цветы. Вам нет никакой нужды уезжать и…

– Мне придется вернуться. Я и так пробыл здесь слишком долго. – Франсуа покаянно улыбнулся. – Я собирался остаться всего на несколько дней, а они растянулись на целые недели. Ваш Вазаро действует на чувства как наркотик.

Катрин ощутила неожиданную боль. Он уезжает. И больше не будет его дружеского присутствия, работы бок о бок с ней на соседнем поле, не будет смеха и обсуждения дневных заданий за ужином, не будет прогулок с Франсуа и Мишелем.

– Когда вы собираетесь ехать?

– Завтра утром.

– Так скоро? – Катрин попыталась улыбнуться. – Наверное, это как-то связано с посланием, которое вы получили вчера. Дантон не может без вас обойтись? Вы говорили, что он скорее всего уехал из города.

– Он вернулся в Париж, но послание было не от Дантона. – Франсуа отвел глаза. – Просто я вам здесь больше не нужен. Теперь вы уже полностью держите в руках бразды правления Вазаро. – Он повернул коня и пустил его рысью по направлению к оливковой роще. – И я нужен в Париже.

– Нет, мне вы не нужны. – Катрин последовала за Франсуа. Ее лошадь пробиралась между пучками травы на склоне холма. Он был ей не нужен, но Катрин неожиданно поняла, что отчаянно хочет, чтобы он был здесь. За последние недели Франсуа стал такой же неотъемлемой частью Вазаро, как Мишель и цветы, и Катрин испытывала по отношению к нему такое же яростное собственническое чувство, как и по отношению к ним. Почему он не может остаться, ведь здесь он будет в безопасности? Париж был городом безумцев, населенным такими людьми, как марсельцы.

Они добрались до вершины холма, и Франсуа натянул поводья, поджидая девушку.

Над оливковой рощей вставал рассвет, освещая лишь верхушки деревьев и оставляя в темноте их нижние ветви и медленный поток сборщиков, обрывавших под ними в полутьме ароматные фиалки.

– После восхода солнца я присмотрю за полем гиацинтов, – спокойно произнес Франсуа. – Вы поедете со мной или у вас сегодня утром дела с месье Огюстэном?

– Гиацинтовое поле большое. – Катрин смотрела не на молодого человека, а на рощу, расстилавшуюся внизу. – Я поеду с вами.

Они сидели на лошадях в молчании, пока золотые полосы рассвета медленно разворачивались над рощами и полями Вазаро.

Катрин поймала себя на том, что особенно тщательно одевается в этот вечер к ужину – в лимонно-желтое платье, отделанное по вороту жемчугом. Я это делаю вовсе не ради Франсуа, заверила себя девушка. И все же каждому человеку хочется, чтобы его вспоминали с некоторым удовольствием.

Войдя в салон, Катрин увидела, что и Франсуа приложил усилия, чтобы выглядеть нарядно. На нем был темно-синий камзол и белый парчовый жилет, а галстук был повязан замысловато и элегантно. Катрин остановилась на пороге салона и встретилась с ним взглядом через комнату, где он стоял у буфета, разливая вино в хрустальные бокалы.

– Вы попрощались с Мишелем?

– Да. – Франсуа подал девушке бокал вина. – Похоже, он не удивился.

Катрин опустила глаза к бокалу.

– Он знал, что когда-нибудь вам придется уехать, однако, я уверена, он был разочарован. Вы ему нравитесь.

– И он мне симпатичен.

Они снова замолчали, и Катрин не знала, как нарушить воцарившуюся в комнате напряженную тишину. Сегодня Франсуа был другим. Непринужденное товарищество, объединявшее их в последние недели, куда-то исчезло, и вернулась колючая настороженность первого вечера.

Молчание затягивалось.

– А где Мишель? – спросил Франсуа.

– Сегодня в рабочей деревне свадьба. Он решил остаться там. – Катрин с сожалением покачала головой. – Никак не могу уговорить его приходить сюда чаще, чем несколько раз в неделю. Иногда мне кажется, я совершаю ошибку, торопя его.

– Дайте ему возможность поступать, как он хочет, и он вернется к вам.

– Вы так считаете?

Франсуа встретил взгляд девушки.

– Только дурак не пришел бы к вам, если бы вы этого захотели.

Щеки Катрин обдало жаром, а в груди что-то сжалось. Она обнаружила, что ее рука дрожит, и поспешно поставила бокал на стоявший рядом столик.

– Пойдемте ужинать?

– Нет.

– Что?

Губы Франсуа изогнулись в кривой усмешке.

– В прошлом мне доводилось играть много ролей, но играть роль любезного отъезжающего друга я не стану. Думаю, мне лучше попрощаться сейчас. – Он поднес руку Катрин к губам и поцеловал. – Мне будет не хватать вас, Катрин из Вазаро.

Девушка безмолвно смотрела на Франсуа, а он перевернул ее руку и неторопливо прижался теплыми губами к ее ладони.

Близость. Теплота. Нежность.

Катрин не могла вздохнуть. Быть рядом с ним – все равно что слишком долго находиться в комнате для анфлеража – это пьянило, дурманило, как от сладкого запаха.

Франсуа поднял глаза к ее лицу и медленно поднес ее ладонь к щеке.

– И еще я хочу вас. – Он почувствовал, как напряглась Катрин, и покачал головой:

– О, я знаю, что не должен быть с вами. Но если я останусь, то когда-нибудь могу забыть об этом и попытаться заняться с вами любовью. – Он выдержал ее взгляд и снова поцеловал в ладонь. – И это была бы любовь, Катрин.

Франсуа быстро повернулся и вышел из комнаты.

Катрин озадаченно смотрела ему вслед. Любовь?

Теперь она поняла, что в течение этих недель старательно избегала думать о своих чувствах к Франсуа. Любовь годами означала для Катрин слепое поклонение Филиппу.

Могло ли быть так, что чувство, испытываемое ею к Франсуа, тоже было любовью?

А как же желание? Катрин никогда не испытывала рядом с Филиппом такого глубокого первобытного сознания близости. Она не отшатывалась при прикосновении Франсуа. По правде говоря, ее физически тянуло к нему.

Склеп.

Но Франсуа был не таким, как те мужчины. Возможно, и столь запятнавший ее акт с ним был бы другим.

Катрин повернулась, медленно вышла из салона и поднялась по лестнице. Она тоже не могла сейчас думать о еде. Она была опечалена, недоумевала, и в то же время в темноте для нее забрезжил крошечный огонек надежды. Ей надо подумать и разобраться в своих чувствах до утра.

До того, как Франсуа уедет из Вазаро.

Над Вазаро стелился утренний туман, топивший роскошные цветущие поля в белой пелене.

– Франсуа!

Франсуа обернулся и увидел Катрин, спешившую к нему через конюшенный двор. Она была в том же, что и накануне вечером, желтом платье, а из ее косы выбивались русые пряди.

Катрин, задыхаясь, остановилась перед Франсуа.

– Не уезжайте.

Он замер, не сводя глаз с ее лица.

Катрин подошла ближе.

– Пожалуйста, я не хочу, чтобы вы уезжали. Я хочу, чтобы вы остались здесь со мной и Мишелем. Я всю ночь думала о том, что вы мне сказали. – Девушка облизала губы. – Я не знаю, люблю ли я вас, но я испытываю… что-то необыкновенное, когда вы рядом. Я хочу, чтобы вы остались со мной, и тогда мы посмотрим… Вам не трудно будет дать мне время свыкнуться с этой мыслью?

– Нет, это будет совсем не трудно, – мягко произнес Франсуа. – Это будет очень приятно, тепло и вообще чудесно. Но из этого ничего не получится, Катрин.

– Вы… не обнимете меня?

– Катрин…

– Я прошу не о таком уж большом одолжении. – Катрин подошла еще на шаг ближе и стояла теперь всего в нескольких дюймах от Франсуа. – Не думаю, что я испугаюсь. Я верю, что с вами все будет по-другому. Но я не узнаю этого, пока вы не обнимете меня.

Франсуа ласково притянул девушку к себе, и она спокойно прижалась к нему. Его тело было теплым, сильным, но эта сила вызывала не страх, а ощущение безопасности.

– Это действительно очень приятно, правда? – Катрин прижалась к Франсуа. – Очень… хорошо.

– Да. – Голос Франсуа звучал приглушенно – он зарылся лицом в ее волосы. – Да, любимая. Хорошо. Руки Катрин обвились вокруг Франсуа.

– О, я и правда люблю вас, Франсуа, – прошептала она. – Не уезжайте в Париж. Там у вас ничего нет. Вы можете остаться со мной ненадолго и потерпеть? Я постараюсь не слишком долго…

– Нет.

Лицо Франсуа побелело под загаром, а глаза влажно заблестели.

– Почему?

– Я не могу. – Голос молодого человека звучал хрипло. Он взял лицо Катрин в ладони, и его губы медленно приближались, пока не оказались почти рядом с ее губами. – Катрин. Моя Катрин…

Его теплые губы коснулись ее губ с такой глубокой нежностью, какой она никогда не знала, прижались к ее губам, затем отпустили.

А потом он с неожиданной силой схватил ее в объятия, его твердая щека прижалась к ее щеке, что-то холодное и одновременно жаркое увлажнило ее щеку.

Франсуа поднял голову, глубоко и судорожно вздохнул. Отступил и быстро вскочил на лошадь.

– До свидания, Катрин.

Он покидает меня, в отчаянии подумала Катрин. Ее пронзила страшная боль, защемило сердце. Но какой ему смысл уезжать от нее, если он ее любит?

Катрин застыла, поняв, что, возможно, смысл есть.

– Подождите. Это… из-за того, что эти люди сделали со мной в аббатстве? Вы тогда сказали, что это не имеет значения. Теперь вы уже думаете по-другому?

Глаза Франсуа устремились к лицу девушки.

– Если это так, я не хочу, чтобы вы оставались. Они обращались со мной так, словно я ничто. Но у меня есть достоинство. Говорю вам, у меня есть достоинство. – Катрин сморгнула слезы. – Но я должна знать. Вы из-за этого уезжаете? Из-за того, что они сделали со мной в аббатстве?

– Да.

Катрин застыла, не сводя с него глаз.

– Господи! – Франсуа посмотрел на нее. – Не из-за того, что эти мерзавцы с вами сделали. Вы и сейчас тысячу раз та же женщина, какой были, когда я встретил вас в аббатстве.

– Тогда почему?..

– Из-за того, чего не сделал я. Я мог не дать им изнасиловать вас. У меня был выбор, и я предпочел позволить им это сделать.

Катрин, потрясенная, смотрела на него.

– Вы хотите знать, кто был тот, второй, что надругался над вами? Это был Дюпре. – Франсуа говорил поспешно, с трудом. – Я тогда только прибыл в аббатство, и Дюпре узнал во мне человека Дантона и приветствовал меня. Он повел меня на южный двор. Там эти негодяи издевались над какой-то женщиной. Я видел, как вы пробежали через двор к воротам. В свете луны вы казались ребенком. Ребенком… – Он закрыл глаза. – Дюпре и Мальпан побежали за вами. Дюпре смеялся…

Катрин стала пробирать ледяная дрожь.

– Он позвал меня пойти с ними. Я последовал за ними к воротам и увидел, как они погнались за вами вверх по холму к кладбищу. – Франсуа открыл глаза. – Я мог отправиться за ними и убить их. Боже милостивый, как мне хотелось их прикончить!

– Но вы этого не сделали, – глухо сказала Катрин. – Вы позволили им… обидеть меня.

– У меня был выбор. Если бы я убил Дюпре, то запятнал бы себя как защитник аристократов. Я не мог сделать этого, Катрин, но это было непростительно.

– Да. – Катрин скрестила руки на груди, чтобы унять дрожь. – Непростительно.

Франсуа вздрогнул и собрал поводья.

– Прощайте, Катрин. Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, дайте знать, и…

– Вы мне не понадобитесь – Да, я тоже так думаю. – Франсуа пустил лошадь рысью, но остановился, едва доехав до ворот конюшни. Он обернулся к Катрин с лицом, искаженным мукой. – Я действительно люблю вас, Катрин.

Катрин тупо смотрела на него через двор.

Она не ответила.

Франсуа и не ждал ответа. Он повернулся и поехал прочь.

Через несколько метров его поглотил туман, и Франсуа исчез из виду, словно никогда и не приезжал в Вазаро.

Катрин направилась к дому, медленно, с трудом волоча ноги, как старуха.

Ей было холодно. Надо сменить шелковое платье на старое шерстяное и идти в поле.

Там Мишель. Он улыбнется ей, и боль немного отступит.

Сегодня она не станет присматривать за работниками. Она будет собирать цветы сама, что должно облегчить ее муку.

Вазаро поможет ей, как уже помог прежде.

20

В кафе «Дю Ша» Жюльетта села за тот же столик, где сидели прежде они с Жан-Марком, положила под ноги принесенную с собой черную сумку из рубчатой ткани и огляделась.

– Вы сегодня без сопровождающего. – Неожиданно рядом со столиком оказалась Нана Сарпелье, она быстро поставила поднос и разложила веера. – Женщина без кавалера бросается в глаза. – Нана уселась напротив Жюльетты. – И ко мне вы тоже привлекаете внимание.

– Я хотела переговорить с вами без Жан-Марка. – Жюльетта указала рукой на сумку, лежавшую у ее ног. – Два миллиона ливров.

Глаза Нана расширились.

– Матерь Божия, и вы таскали их по Парижу без сопровождения?

– Ну, я наняла экипаж, чтобы приехать сюда.

Нана непонимающе уставилась на Жюльетту, а потом, откинувшись, расхохоталась.

– Наверное, я должна поблагодарить вас за то, что вы не пришли сюда с Королевской площади пешком. Жюльетта улыбнулась.

– Я решила, что так безопасно, никто ведь не знал, что я с собой несу. Жан-Марк собирался привезти меня сюда завтра вечером, но…

– Вам он здесь был не нужен, – закончила за нее Нана. – Почему?

– Мои дела его не касаются. – Жюльетта сложила руки на столе. – В обмен на два миллиона ливров мне понадобится расписка от королевы, дарующая Жан-Марку Андреасу право законного владения статуэткой Танцующий ветер.

– Танцующий ветер! – Губы Нана сложились в беззвучный свист. – Так вот что это был за «предмет»!

– И расписка мне нужна немедленно. Это возможно?

– Сейчас ее труднее получить. – Нана заколебалась. – К завтрашнему дню. За два миллиона ливров мы можем потрудиться дополнительно. – Она с откровенной симпатией смотрела на Жюльетту. – Прежде вы были довольно скрытны. Почему вы сегодня так откровенны?

– Я решила, что должна доверять вам, раз уж нам придется потрудиться ради общей цели. Нана посмотрела на сумку.

– Два миллиона ливров помогут нам. Вы знаете, что два месяца назад они отправили короля на гильотину?

– Да, это было первое, о чем мы услышали по приезде в Париж. Вы ничего не смогли сделать, чтобы спасти его?

– Мы пытались, но его слишком хорошо охраняли. Он умер с большим достоинством. – Нана устало покачала головой. – Иногда все кажется безнадежным. – Ее губы решительно сжались. – Но мы должны освободить королеву и дофина.

– Однако над королевой тоже нависла гильотина, – тихо сказала Жюльетта. – Они ненавидят ее.

Нана согласно кивнула.

– Маленький Людовик-Карл теперь король Франции, и это объединяющая идея для всех роялистов в Европе, но сторонникам революции он мешает.

Жюльетте до боли ярко вспомнился белокурый чудесный солнечный малыш, которого она когда-то знала в Версале.

– У вас есть план?

– Пока еще нет. – Нана бросила взгляд на веера, разложенные на столе. – Мы выжидали.

– Выжидали чего?

Нана подняла глаза.

– Неважно. Но ожидание в прошлом. Теперь мы можем составлять план.

– Сейчас вы со мной неоткровенны. Неужели два миллиона ливров не являются гарантией моей преданности вашему делу?

Нана поколебалась.

– Вероятно.

Жюльетта поднесла руку к горлу, пытаясь сдержать волнение.

– Я непременно должна помочь ей. Я обязана сделать все возможное и невозможное, чтобы не мучить себя всю жизнь мыслью, что не сделала всего, что могла.

– Мы обсудим это.

Жюльетта поморщилась.

– По крайней мере разрешите мне расписывать эти веера вместо вас. У вас к этому нет никаких способностей.

Нана широко улыбнулась.

– И никакой склонности. Я была бы рада избавиться от этой работы. Возможно, мы сможем прийти к соглашению. Я пришлю завтра материал на Королевскую площадь.

– Я сама куплю. Этот материал столь же отвратителен, как и ваша мазня.

Нана коротко рассмеялась.

– Напрасно вы считаете, что делать и расписывать веера так просто, увидите, это работа не из легких. Приходите ко мне, если возникнет трудности. И не делайте их слишком замысловатыми, не то мне придется брать за них больше, чем несколько франков.

– Не повредят и несколько красивых вееров для клиентов побогаче. – Жюльетта поймала себя на том, что улыбается, глядя на сидящую напротив женщину. Искренность и теплота Нана Сарпелье располагали. – Но обещаю, что не буду делать их слишком красивыми.

Нана кивнула.

– Если нам будет нужна от вас еще какая-нибудь помощь, мы вам сообщим.

Жюльетта сказала главное, что мучило ее весь вечер:

– Жан-Марк не должен ни о чем знать. Вы понимаете? Его никоим образом нельзя в это впутывать. Если возникнет вероятность, что меня раскроют, то вам придется подыскать мне другое жилье. Пусть он будет в безопасности.

– Он не произвел на меня впечатления человека, которого легко обмануть.

Руки Жюльетты нервно сжали края накидки.

– Ему не должна грозить никакая опасность, – повторила она.

– Мне она нравится, – сказала Нана. – Она храбрая. И она может быть нам полезной.

– Да. – Уильям задумчиво смотрел из окна на лежавшую внизу кривую улочку.

– Она предложила расписывать веера и служить курьером. – Нана уже передала ему все, что нужно. И ждала его решения.

– Вы все правильно сделали. Пусть помогает нам. – Уильям повернулся и задул стоявшую на столике свечу. – Мы будем использовать всех, кого сможем. Я хочу вытащить королеву и ее сына из тюрьмы к осени.

– Я знаю, ты расстроен, – заметила Нана. – Мы сделали все, что могли, чтобы спасти короля, Уильям.

– Это не ваша вина. Он не помог вам как следует. – Уильям подошел к кровати. – Мне кажется это странным.

– Месье ограничен в средствах.

– Неужели? – Уильям лег рядом с Нана и притянул ее к себе. – Больше это не повторится. Мы должны действовать наверняка.

– Мы так и сделаем. – Рука Нана скользнула по его телу и замерла. – Ты меня не хочешь?

Уильям крепче прижал ее к себе.

– Может быть, позже.

– Неважно. – Нана уютно устроилась поближе к нему. – Так мне тоже нравится. За день я забываю, как одиноко может быть ночью. Не люблю ночь.

Уильям ласково поцеловал ее.

– Тогда спи, и ночь скоро кончится.

Они замолчали и вскоре оба заснули.

– Вы отвезли деньги в кафе вчера вечером? – Жан-Марк взвешивал каждое слово. – Я же сказал, что мы поедем туда сегодня.

– Я хотела отдать им деньги сразу, а у вас были неотложные дела с месье Бардо. – Жюльетта надкусила рогалик. – Вот я и решила поехать сама.

– С двумя миллионами ливров. На тот случай, если вам это неизвестно, Париж наводнен ворами, только и мечтающими перерезать человеку горло даже за десять ливров.

– Все прошло хорошо. – Жюльетта потягивала горячий шоколад. – Мне сегодня надо в городе купить холст и краски, а нанимать каждый раз экипаж – дело хлопотное. Теперь, когда нам не надо беспокоиться о Дюпре, вы не могли бы купить экипаж и нанять кучера?

– Вы пытаетесь отвлечь меня от важного разговора? – спросил Жан-Марк.

– Да, – напрямик ответила Жюльетта. – И я уже сказала Роберу, чтобы он нанял прислугу по дому, какая ему требуется.

Губы Жан-Марка тронула слабая улыбка.

– Больше не будете скрести полы?

– Я буду слишком занята. – Жюльетта отодвинула стул и встала. – А теперь я поднимусь наверх забрать письмо, которое я написала Катрин вчера вечером. Я хочу, чтобы вы сегодня же отослали его с нарочным.

– Я отправил записку в Вазаро в тот же день, когда мы приехали, чтобы сообщить ей, что мы добрались благополучно, – сказал Жан-Марк.

– Вы мне не говорили.

– В последние дни мы, похоже, вообще не общаемся. Так долго не может продолжаться, Жюльетта.

– Может. – Жюльетта старалась скрыть отчаяние в голосе. – Должно продолжаться. – Утро было ярким и солнечным. Золотистый свет мягко лег на мебель в столовой, на черные блестящие волосы Жан-Марка, отливавшие индиго. Как красива линия его выразительных губ! Жюльетта не могла отвести от него глаз. Все эти дни по возвращении в Париж он занимал ее чувства. Запретив себе близость с ним разумом, она не могла смириться с этим сердцем. Девушка усилием воли заставила себя отвести от него взгляд и направилась к двери. – Пойду за письмом, я все же хочу отправить его сегодня.

Жан-Марк поймал ее за руку.

– Я куплю вам сегодня экипаж. – Он поднес ее запястье к губам и стал ласкать языком голубые прожилки.

Покалывание от запястья разливалось по руке, по всему телу.

– Отпустите меня, Жан-Марк.

– Почему? Вам же нравится. – Его зубы легонько покусывали запястье. – Мне это тоже нравится. Знаете, почему я не дотрагивался до вас с тех пор, как мы покинули Иль-дю-Лион?

– Потому что я сказала вам…

– Потому что я решил показать вам, как мы оба изголодаемся, если лишить нас друг друга, – глухо произнес ЖанМарк. – По правде говоря, я не ожидал, что голод окажется столь сильным. Вам понравилось, как я любил вас на острове. Идемте наверх, и я покажу вам гораздо более интересный…

– Нет! – Жюльетта вырвала руку и отступила. – Я не стану…

– Месье Андреас, вас хочет видеть месье Эчеле. – На пороге стоял Робер, стараясь не смотреть на вспыхнувшее лицо Жюльетты. – Я провел его в золотой салон. – И старик поспешно вышел из столовой.

– Франсуа? – Жюльетта заволновалась. – Что он здесь делает? Откуда он узнал, что мы вернулись в Париж?

– Наверное, Дантон сказал. Вчера у Бардо я встретил нескольких членов Конвента. – Жан-Марк поднялся. – И я полагаю, он явился выразить недовольство по поводу того, каким образом я с ним расстался.

Жюльетта нахмурилась.

– Он опасный человек. Я иду с вами.

– Чтобы защищать меня? – Брови Жан-Марка взлетели крыльями. – Я тронут вашей готовностью положить за меня жизнь, если уж не хотите положить свое тело. Однако могу вас заверить, что предпочел бы второе.

– Хватит шутить.

– А я не шучу. – Жан-Марк направился к двери. – Идемте, если хотите. Не думаю, что Франсуа станет прибегать к насилию.

Жюльетта и Жан-Марк вошли в салон. Франсуа с холодной улыбкой кивнул им обоим.

– Добро пожаловать снова в Париж. Надеюсь, ваше путешествие завершилось успешно? Жан-Марк кивнул.

– Вполне. Сожалею, что вам стало плохо и вы не смогли сопровождать нас. Надеюсь, это было лишь временное нездоровье?

– Отвратительная головная боль и еще более отвратительное настроение. Однако со временем я справился и с тем, и с другим.

– Я надеялся на это.

– Предмет, за которым вы охотились, в целости и сохранности?

Жан-Марк невинными глазами посмотрел на Франсуа.

– Какой предмет?

Губы Франсуа тронула невольная улыбка.

– Возможно, я ошибаюсь, но мы с Жоржем Жаком предположили, что вы искали тот же предмет, за которым Марат послал Дюпре.

Выражение лица Жан-Марка стало жестким.

– Могу лишь сожалеть, что вы не сообщили мне о вояже Дюпре в Испанию.

– Возможно, я и сделал бы это, если бы не «заболел». А вы встретились с Дюпре?

– Да.

Франсуа бросил быстрый взгляд на Жюльетту.

– Он узнал вас?

Девушка кивнула.

– Но Жан-Марк его убил.

– Хорошо. – В глазах Франсуа мелькнуло выражение такой свирепой радости, что Жюльетта ахнула. Однако, когда он повернулся к Жан-Марку, лицо его было бесстрастным.

– Жорж Жак недоволен тем, что я не смог привезти ему этот предмет, но он был бы гораздо более недоволен, если бы тот попал в руки Марата.

– Марат его не получит. – Жан-Марк встретился глазами с Франсуа. – Можете заверить в этом Дантона.

– Тогда я вас покидаю. Мне надо сегодня повидаться с Жоржем Жаком у него дома. Он всю неделю не был в Конвенте.

– Дантон нездоров?

– Ему очень плохо, – с тревогой произнес Франсуа. – В прошлом месяце умерла его жена, и он… – молодой человек замолчал в поисках нужного слова, – ведет себя неразумно.

Жюльетта мгновенно вспомнила хорошенькую женщину, проводившую ее в кабинет Дантона.

– Как печально! Она была такая молодая, Жан-Марк.

Франсуа подтвердил:

– Совсем молоденькая. Она умерла неожиданно, причем Жорж Жак в это время был в Бельгии. Камилл Демулен рассказал, что на какое-то время Жорж Жак совсем обезумел. Заставил эксгумировать труп, чтобы поцеловать жену на прощание. – Франсуа тяжело вздохнул. – Мне следовало быть рядом с ним.

– А вас разве не было в Париже? – с любопытством спросил Жан-Марк. – Где же вы были?

Франсуа помедлил с ответом.

– В Вазаро.

– Вы не отправились сразу в Париж?

– Нет.

– Когда же вы вернулись?

– Всего за неделю до вашего приезда.

– Могу я узнать, почему? – осведомился Жан-Марк. Франсуа смерил его спокойным взглядом.

– Нет, не можете. Желаю вам всего доброго. – Он развернулся на каблуках и вышел из салона.

– Подождите! – Жюльетта догнала Франсуа у входной двери. – Стало быть, вы расстались с Катрин всего несколько недель назад. Она хорошо себя чувствует?

– Вполне.

– Почему вы не смотрите на меня? Она не заболела?

– Я же сказал вам: она здорова. – Франсуа сунул руку в карман брюк и вынул сложенный листок бумаги. – Я рад, что вы пошли за мной. Это вам.

Жюльетта взяла листок.

– От Катрин?

– Нет. – Франсуа открыл дверь. – Не от Катрин.

Франсуа как-то странно вел себя, когда она упомянула о Катрин, и Жюльетта не очень-то поверила его словам. Так ли уж в Вазаро все хорошо? Она рассеянно развернула листок и бросила на него взгляд.

И замерла, потрясенная. Она прекрасно знала этот почерк.

В записке была только одна фраза.

"Настоящим дарую статуэтку, именуемую Танцующим ветром, ранее являвшуюся собственностью королевского дома Бурбонов, в бессрочное владение Жан-Марку Андреасу.

Мария-Антуанетта".

Франсуа никогда не видел Жоржа Жака таким изможденным, с лихорадочно блестевшими на безобразном лице глазами. Возможно, это был самый худший момент для обращения к Дантону, но все, что оставалось Франсуа, – это надеяться, что и в состоянии глубокого отчаяния Жорж Жак не потерял своей проницательности, позволившей ему подняться до крупного деятеля революции. Как бы там ни было, выбора у Франсуа не было.

– Я хочу, чтобы ты устроил меня на должность в Тампль.

Дантон медленно поднял голову.

– В Тампль? Зачем?

И Франсуа решился бросить вызов судьбе.

– Хочу организовать побег Марии-Антуанетты и Людовика XVII из тюрьмы.

Дантон задержал дыхание и откинулся в кресле.

– Ты шутишь.

– Нет, – спокойно произнес Франсуа. – Мне необходимо это назначение, Жорж Жак. Я мог бы солгать тебе, назвав другую причину, но время дорого, и с ложью я покончил.

Дантон окинул Франсуа жестким взглядом.

– Значит, ты дурак. Ложь могла спасти тебе жизнь. Кто тебя купил, Франсуа?

– Никто.

– Я же тебя знаю. Ты ненавидишь аристократов. Ты ненавидишь…

Франсуа покачал головой:

– За последние два года я с помощью подкупа освобождал аристократов из тюрьмы и вывозил их из Франции. Пальцы Дантона крепче сжали перо в руке.

– Ты мне действительно солгал. Ты использовал меня, мерзавец.

– А ты – меня. Я хоть раз отказался от заданий, которые ты мне давал?

Дантон не сводил глаз с лица Франсуа.

– Почему? Ты что, сам аристократ?

– Моя мать из басков, а отец – английский врач. Мое настоящее имя – Уильям Даррел. До революции мы жили в горах рядом с Байонной, но я убедил родителей, что будет безопаснее переселиться в Англию, когда выбрал свой путь. Теперь они живут в Йоркшире.

– Ты считаешь себя англичанином?

– Ты же знаешь, что нет.

– Тогда почему?

– Права человека, – просто ответил Франсуа. – Они должны выжить, но кровопролитие и коррупция уничтожают их. Американцы, победив в борьбе за независимость, начали не с рубки голов. Сделай они так, британцы тут же примчались бы и смели их. Так будет и с Францией, если не остановить этот кровавый террор. – Франсуа встретился взглядом с Дантоном. – Мы оба об этом знаем.

– То, что ты говоришь, – изменнические слова.

– Нет, это разумные слова. Ты всегда считал, что обезглавить короля – это безумие.

– Но оно уже свершилось. Все кончено. Мы в состоянии войны с Испанией и Англией.

– И будем продолжать эту войну, пока королевская семья находится в Тампле. Освобождение их стало чем-то вроде крестового похода, – мягко, но настойчиво произнес Франсуа. – Позволь мне вырвать их из тюрьмы, Жорж Жак. Они будут менее опасны за границей, чем в Тампле. Я позабочусь о том, чтобы никакие мои действия не вели к тебе.

Дантон с минуту молчал.

– Ты страшно рисковал, придя ко мне. Ты предал меня. Сначала Габриэль, потом ты. Предательство…

– Твоя жена не предавала тебя.

– Она умерла. Оставила меня одного. – Дантон кашлянул, выпрямился в кресле и уже хорошо поставленным голосом народного трибуна произнес:

– Я подумаю над этим. Можешь идти.

Франсуа поднялся и остановился, глядя на Дантона. Риск был велик. В таком неуравновешенном состоянии Жорж Жак мог выбрать любой путь.

– Я буду ждать ответа в своей квартире.

Дантон криво усмехнулся.

– И будешь до смерти бояться, что ответ доставят солдаты Национальной гвардии.

– Всегда есть такая возможность. – Франсуа поклонился. – До свидания, Жорж Жак.

– Нет. – Дантон холодно смотрел на молодого человека. – Каково бы ни было мое решение, я больше не хочу тебя видеть.

Франсуа ощутил острый приступ сожаления. В течение последних двух лет они были товарищами, а в самых опасных ситуациях – и друзьями. Дантон был ясным голосом разума в кровавом хоре безумцев. Жизнь Франсуа без Жоржа Жака станет пустой и определенно более бесцветной.

– Я понимаю.

Он повернулся и вышел из кабинета.

На следующий день посланец доставил на квартиру Франсуа конверт. Сломав печать, он вынул бумагу – это было свидетельство о назначении Франсуа Эчеле специальным агентом Конвента с приказом о его немедленном переселении в Тампль.

– Вы опять одна, – неодобрительно заметила Нана Жюльетте. – Я же сказала вам…

– Но я не бросаюсь в глаза вашим посетителям, – перебила Жюльетта. – На мне полотняное платье, точно такое же, как на вас, и я гораздо менее красива, чем вы, и поэтому не должна привлекать внимания. Скажите любопытствующим, что я ваша новая ученица. – Она поморщилась. – И это правда, я обнаружила, что эти веера делать и расписывать невозможно. Я была слишком самоуверенна. Это один из моих самых прискорбных недостатков. – Она помедлила и понизила голос:

– И есть вопросы, которые мне хотелось бы задать.

Нана встала.

– Идемте со мной. Мои материалы в комнате за кафе.

В маленькой комнате, куда Нана привела Жюльетту, стояли четыре бочонка с вином у дальней стены и рабочий столик, на котором были разбросаны бумага, ленты и деревянные палочки для вееров.

– Садитесь. – Нана расположилась за столом напротив Жюльетты и протянула руку к ножницам. – Какие у вас вопросы?

– Франсуа. Он один из ваших?

– Его настоящее имя – Уильям Даррел. – Нана принялась резать грубую бумагу. – По-моему, это уже должно быть ответом.

– Давно?

– С начала революции.

– Значит, приехав в аббатство, он пытался помочь нам? Нана пояснила:

– В аббатство его послал Дантон. Он не знал, что там произойдет. – Нана пожала плечами. – Но, даже увидев, что там творилось, он ничего не мог сделать, не раскрыв себя. Ему пришлось решать – спасти жизни нескольких человек тогда или тысячи жизней позже.

– Не знаю, смогла бы я принять такое решение.

– В течение двух последних лет ему постоянно приходится делать выбор: кому умирать, кого мы можем спасти.

– Вы восхищаетесь им.

– Он смелый человек. – Лицо Нана стало замкнутым. – А теперь я покажу вам, как надо делать веера. Какие у вас трудности?

Итак, что касалось Нана, то здесь тема Франсуа была явно закрыта.

– У меня ничего не получается, труднее всего оказалось склеивать полоски бумаги так, чтобы не испортить рисунок.

– Вы пользуетесь не тем клеем. Я употребляю только клей, который делают специально для меня из вываренных обрезков шкуры и костей.

Жюльетта поморщилась.

– Звучит отвратительно.

– И пахнет тоже, но он клеит накрепко и одновременно позволяет вееру оставаться гибким. Надо брать только чуть-чуть, а иначе он испортит либо бумагу, либо палочки. – Нана подала Жюльетте флакончик с клеем и деревянные пяльцы. – Затем вы очень туго натягиваете бумагу на пяльцы и оставляете сохнуть на два дня. После этого можете расписывать.

– А как с палочками?

– После того, как сложите веер. – Нана показала на форму из орехового дерева, в которой было вырезано двадцать желобков, расходившихся из одной точки. – Вам надо обзавестись устройством вроде этого и делать все очень аккуратно. Плиссировать можно только с первого раза. Затем между крыльями веера осторожно вставляются палочки. Если веер будет цельным, то палочки прикрепляются сзади и на них надо что-нибудь нарисовать, чтобы скрыть их. Потом надо оставить их сушиться на целый день. И даже дольше, если для основы используется шелк или лайка. После в палочки вставляют заклепки, чтобы скрепить их, а потом продевают ленты и разрисовывают.

Жюльетта засмеялась и сокрушенно покачала головой.

– Господи, и все это только для того, чтобы обмахиваться от жары!

– Во времена фараонов веер служил символом власти. – Глаза Нана блеснули. – Но, по-моему, мадам Помпадур и мадам Дюбарри с помощью своих вееров достигли еще большей власти.

– А как вы этому научились? – полюбопытствовала Жюльетта.

– У матери моего мужа был магазин вееров в Лионе. Мой отец поставлял их клиентам мадам Сарпелье, но он не жаловал эту работу. Когда мне исполнилось тринадцать, он выдал меня замуж за Жака Сарпелье. – Нана скорчила гримасу. – У бедняги Жака была заячья губа, и он был страшен как смертный грех, но все считали, что для нас это выгодная сделка. Мадам Сарпелье думала, что я буду хорошей работницей в магазине, Жак полагал, что я буду служанкой в доме и кротко приму его в постели, а отец рассчитывал укрепить свое положение в деле мадам Сарпелье.

– А для вас? Нана усмехнулась.

– Мне было хорошо с Жаком в постели, хотя его шокировал мой строптивый нрав. К своему восторгу, я обнаружила, что милосердный господь щедро вознаградил беднягу за уродливую физиономию. Остальная же часть их планов меня никак не устраивала. Поэтому после его смерти я распрощалась с ними навсегда и приехала в Париж, чтобы самой пробить себе дорогу в этом мире.

– Это был смелый шаг для одинокой женщины. Вы когда-нибудь раскаивались в этом?

– Нет, я люблю свободу. В Лионе я бы всю жизнь подчинялась своей свекрови. А здесь, в Париже, я ни для кого не рабыня.

– А как случилось, что вы вошли в роялистскую группу?

Нана коротко рассмеялась.

– Как вы любопытны! Могу вас заверить, что не особенно люблю аристократов. Я не выносила некоторых дам, приходивших в магазин и смотревших на меня так, словно я кусок дерьма. – Она помолчала. – Когда я стала работать в этом кафе, у меня было мало денег, и наш друг Раймон Жордано щедростью не отличался. Однако я скоро обнаружила, что, помимо кафе, он замешан в кое-каких делах, которые исключительно хорошо оплачиваются. Он получал регулярную плату от брата короля, графа Прованского, за помощь аристократам в побегах из тюрем.

– Вам платит граф Прованский? – спросила пораженная Жюльетта. Она никогда не любила Людовика Станислава Ксавье – коварного, амбициозного человека, известного при дворе и в большей части Франции под именем Месье.

– Сначала он платил мне, но через некоторое время… – Нана покачала головой. – Я больше не могла брать их у него. Слишком много денег требовалось в других местах. – Лицо ее затуманилось. – Я поняла, что аристократы такие же люди, как и все остальные. Они любили своих детей, боялись смерти… – Нана поднялась. – А теперь вам надо идти. А мне – возвращаться в кафе. Я дам вам знать, если потребуется какое-то особое послание или веер.

– Нет. – Жюльетта встала. – Я буду приходить сюда дважды в неделю, если вы не пошлете за мной. Но только во второй половине дня, не вечером. Жан-Марка часто по целым дням не бывает дома. Нана одобрительно кивнула.

– Во второй половине дня для вас безопаснее.

– Обо мне не беспокойтесь. Со мной все будет в порядке, когда бы я ни решила прийти. – Жюльетта поморщилась. – Жан-Марк нанял кучером моего экипажа настоящего гиганта, а кроме того, лакея Леона такой свирепой внешности, что он, просто нахмурившись, способен отпугнуть десяток мошенников.

– Пусть ждут за углом кафе, – предупредила Нана, направляясь с Жюльеттой к двери. – Какой толк из того, что, перестав надевать шелковые платья, вы сюда явитесь в роскошном экипаже!

– Я об этом уже подумала. – Жюльетта сокрушенно посмотрела на свое синее полотняное платье с простенькой белой муслиновой косынкой. – Еще одна маскировка.

Утаивать свое посещение кафе «Дю Ша» от Жан-Марка оказалось исключительно просто. В следующий вторник его вызвали в Гавр, где местные власти решили установить непомерный налог на складские товары. Жан-Марк вернулся в Париж только во второй половине дня 23 июня.

Жюльетта в саду писала портрет Леона в образе Самсона, когда за ее спиной неожиданно возник Жан-Марк.

– На сегодня все, Леон.

Жюльетту охватила радость. Он вернулся.

Гигант что-то смущенно пробормотал Жан-Марку, схватил рубашку и чуть не бегом пустился по дорожке к дому.

– Я никогда не закончу картины, если вы будете отсылать моих натурщиков. – Жюльетта продолжала наносить яркие мазки на холст.

– Меня уже бесит сама мысль о том, что вы пишете этого красивого бегемота без одежды.

– Вы преувеличиваете. Леон был всего лишь без рубашки. Позировать обнаженным он стесняется, хотя я и убеждала, что его красивое тело в образе Самсона – не срам, а религиозный…

– Вы попросили его… Повернитесь и посмотрите на меня, черт побери!

Жюльетта подняла глаза от мольберта и посмотрела на Жан-Марка.

Вид у него был измученный. Скорбные морщины залегли возле рта, а под глазами темные круги. Жюльетта испытала почти неодолимое желание броситься к нему в объятия и утешить.

– Вам следует немедленно отправляться в постель, а не морочить мне здесь голову. У вас ужасный вид.

– В отличие от вашего прекрасного Самсона? – ядовито спросил Жан-Марк.

– Да. – Жюльетта положила кисть. – Вы бы никогда не могли быть Самсоном. Я вижу вас князем времен Возрождения или, может быть, египетским фараоном, но я… – Она тут же возразила себе:

– Нет, я никогда не могла бы написать вас в образе кого-то еще, кроме вас самого. Но что вы стоите как истукан? Отправляйтесь в постель.

Жан-Марк долго смотрел на нее.

– Я хотел увидеть вас.

Жюльетта встретилась с ним взглядом, и ей пришлось сделать над собой усилие и отвести глаза.

– Ну что ж, вы меня увидели. Как все прошло, хорошо?

– Нет. Они отказались снизить налог.

– Мне очень жаль.

– Я… думал о вас, пока был в отъезде. А вы?

Жюльетта молчала. Она не могла признаться, сколько ночей провела без сна, думая о нем.

– Полагаю, что думали. – Жан-Марк криво улыбнулся. И снова замолчал, глядя на нее. – Я хочу сообщить вам о вашей победе.

– Победе?

– Я поймал себя на том, что думаю не только о том, как мне хотелось бы оказаться у вас между ног, но и о том, как мне не хватает вас, вашего общества. – Жан-Марк протянул руку и нежно дотронулся до щеки Жюльетты. – Иногда я даже мечтал, чтобы вы были просто рядом, и мне бы этого было достаточно. Разве вы не находите это странным?

Ей следовало отклониться от сладкой горечи его прикосновения. Но она упивалась им.

– Только иногда?

– Будьте довольны и малыми победами. Большего я вам не дам.

– Я вообще не считаю это победой. – Жюльетта снова повернулась к холсту и взялась за кисть. – Я не собираюсь бороться с вами. А теперь идите в постель, пока не свалились прямо здесь.

– Робер говорит, что вы много времени проводили в своей комнате. Вы были нездоровы? Жюльетта внутренне ощетинилась.

– Совершенно здорова. Я что, не имею права проводить время где хочу?

– Боже милостивый, я всего лишь спросил. Неужели вам никогда не приходило в голову, что я могу о вас беспокоиться?

Жюльетту окатила такая волна тепла, что она боялась взглянуть на Жан-Марка, чтобы не выдать себя.

– Нет, это никогда не приходило мне в голову. Я… спасибо.

Девушка чувствовала взгляд Жан-Марка на своей спине, и, хотя ей отчаянно хотелось снова обернуться, она продолжала, но уже машинально, водить кистью по холсту.

– Жюльетта. – Его голос звучал глухо. – Я скучал по вас.

Она не ответила. Если она заговорит, у нее задрожит голос и он поймет, как ей дорог.

Жан-Марк еще с минуту постоял молча, а потом Жюльетта услышала его тяжелые усталые шаги по дорожке.

Она не могла отпустить его так.

– Жан-Марк!

Он обернулся.

– Да?

Жюльетта лихорадочно искала, что бы сказать, не выдав своих чувств.

– Я тут на днях смотрела на свою картину «Танцующий ветер» и решила, что в золотом салоне ему не место среди шедевров. Я собираюсь написать вам его снова. Куда вы поставили статуэтку после нашего возвращения в Париж?

Жан-Марк насторожился.

– Ящик в подвале, но я не хочу, чтобы его трогали. Вряд ли это будет безопасно – вынести статуэтку в сад, чтобы писать ее. – Он слегка улыбнулся. – Кроме того, я очень люблю ту вашу картину в салоне. Она навевает некоторые воспоминания. Другая мне не нужна.

Картина навевала много воспоминаний и на Жюльетту – Версаль, гостиница, аббатство, Жан-Марк.

– Хорошо.

Жан-Марк стоял, не сводя глаз с ее лица.

– Это все?

Он был усталым, расстроенным и нуждался в утешении. Жюльетта не могла оттолкнуть его, чтобы защитить себя. Сдаться – это тоже не в ее натуре, но все-таки она должна была дать ему хоть что-то.

– Нет. – Она снова повернулась к холсту и приглушенно произнесла:

– Я рада, что вы дома. Я… тоже скучала.

Третьего июля Франсуа дал знать Нана из Тампля, что маленького короля разлучили со своей матерью по приказу Коммуны и теперь мать и сына придется спасать по отдельности.

Спустя два дня Жюльетта получила от Франсуа весточку о том, что королева просит ее прийти повидаться с ней в Тампль как можно скорее. Ее величество поймет, если Жюльетта решит, что это слишком опасно…

Изможденное лицо королевы уже не удивило Жюльетту, но она поразилась силе и достоинству, с которыми та себя держала.

Мария-Антуанетта отошла в тень башни и устало прислонилась к каменной стене.

– Хорошо, что ты пришла, Жюльетта. Я долго тебя не задержу. – В тихом голосе королевы звучала печаль. – Ты знаешь, они отняли у меня моего малыша?

– Да. – Жюльетта подошла ближе. – Возможно, это только временно. Может, они позволят ему вернуться к вам.

– Нет. – Руки королевы, когда она плотнее запахнулась в плащ, дрожали. – Они отдали его этому мужлану Симону, чтобы тот научил его, как быть добрым республиканцем. Они хотят, чтобы он забыл меня, забыл, что он истинный король Франции.

– Симон будет плохо обращаться с мальчиком?

– Надеюсь, что нет. – Мария-Антуанетта откинула со лба прядь седых волос. – Молю бога об этом. Когда-то Симон сделал нам много добра. По-моему, он просто глуп, но не жесток.

– У нас есть люди, следящие за всем, что происходит здесь, в Тампле. Они будут знать, если с Людовиком-Карлом будут плохо обращаться, – мягко произнесла Жюльетта. – И Симону не дадут его обидеть.

– Я так по нему скучаю, – прошептала королева. – Ты же знаешь, ему всего восемь лет. У него такая нежная натура, он всегда и всем улыбался, всегда старался помочь мне.

– Вы снова будете вместе.

– Возможно, в раю.

– Нет, – запротестовала Жюльетта. – Подготовка к вашему побегу продвигается вполне успешно, и скоро…

– Забудьте обо мне, – прервала ее королева. – Спасите Людовика-Карла.

Жюльетта попыталась успокоить Марию-Антуанетту:

– Людовику-Карлу пока ничего не грозит. Конвент может использовать его как заложника. Однако нам необходимо скорее освободить вас.

– Пока они не убили меня, как моего мужа? – Губы Марии-Антуанетты задрожали. – Я слышала, они уже собирают доносы, пытаясь очернить мое имя. И насколько я понимаю, одно из обвинений – против твоей дорогой матери. Благодарение богу, Селесте ничего не грозит от рук этих негодяев.

Жюльетта поспешно отвела глаза.

Королева продолжала говорить обреченно и спокойно:

– Ты же знаешь, что в моей привязанности к твоей матери не было ничего противоестественного, Жюльетта. Я по натуре крайне привязчива, но в моей жизни была только одна настоящая любовь. Аксель… – Она сняла с пальца кольцо-печатку и любовно посмотрела на него. – Это герб Ферсенов. Знаешь, какой девиз выгравирован на нем? Tutto a te mi guida – «Все ведет меня к тебе». Правда, прекрасно?

– Да, – глухо произнесла Жюльетта. – Это прекрасно.

– Мой дорогой Людовик все понимал. Мы были привязаны друг к другу, связаны долгом, но мне было необходимо что-то еще. – Королева вскинула голову. – И я взяла это. Я полюбила Акселя сразу, как только его увидела, и жалею, что потеряла так много времени, которое мы могли провести вместе, потому что боялась прийти к нему. Гораздо лучше поставить все на карту, чем потом раскаиваться. Когда конец близок, только воспоминания приносят утешение.

– Это еще не конец. Мы стараемся…

– Я знаю. Знаю. И молю бога, чтобы вам это удалось, но постараюсь собрать всю волю, чтобы мне было не слишком страшно умирать. Я слышала, Людовик вел себя как истинный монарх, и я тоже должна не дрогнуть под гильотиной и встретить смерть как королева. – Мария-Антуанетта взглянула на Жюльетту и с волнением сказала:

– Но мой маленький Людовик-Карл должен жить! Пообещай мне, что он будет жить.

Жюльетта с трудом проглотила комок в горле.

– Даю вам слово.

Мария-Антуанетта улыбнулась, и на мгновение ее лицо озарилось тем обаянием, что пленило Жюльетту так много лет назад, в тот вечер в зеркальной галерее.

– Я полагаюсь на тебя. Ступай с богом, малышка.

21

Tutto a te mi guida.

Эта фраза снова и снова прокручивалась в мозгу Жюльетты. Она не могла от нее отрешиться на всем пути домой из Тампля.

Все ведет меня к тебе.

Когда Жюльетта вернулась на Королевскую площадь, Жан-Марка еще не было дома, хотя уже наступил вечер. С тех пор как он вернулся в Париж из Гавра, он, казалось, избегал Жюльетту так же, как и она его.

Робер тщательно постарался скрыть удивление при виде старого платья на Жюльетте и ее вымазанного сажей лица.

– Я принесу наверх теплую воду. Вам понадобится что-нибудь еще?

Мне было необходимо что-то еще, и я взяла его.

– Спасибо, Робер, мне больше ничего не нужно. – И Жюльетта торопливо взбежала вверх по ступенькам.

Была уже почти полночь, когда она услышала на лестнице шаги Жан-Марка. Минуту спустя она уловила стук закрывшейся за ним двери.

Жюльетта судорожно вздохнула, встала и быстро направилась к двери, ведущей в коридор.

Жан-Марк уже снял черный парчовый жилет и расстегивал белую полотняную рубашку, когда Жюльетта без стука отворила дверь его комнаты и вошла.

Он бросил взгляд через плечо. Жюльетта в белом кружевном капоте.

– Могу ли я сказать, что вы никогда не перестаете удивлять меня?

– Добрый вечер, Жан-Марк. – Жюльетта нервно теребила кружева. – Я ждала вас. Вас долго не было.

– Я не знал, что у меня есть причина спешить домой. – Жан-Марк помолчал. – Я должен заключить, что ошибался?

Жюльетта кивнула и закрыла дверь.

– Это непросто… я не могу… не знаю, что сказать…

– Это совершенно очевидно.

Жюльетта встала перед Жан-Марком.

– Я много думала… – Она умолкла. – Это труднее, чем я представляла.

– Разрешите вам помочь? Вы поняли, что глупо бороться против того, чего мы оба хотим.

– Нет. – Жюльетта заглянула в темные глаза Жан-Марка. Такие прекрасные настороженные глаза. – Я решила сказать вам, что люблю вас.

Жан-Марк оторопел.

А Жюльетта поспешно продолжала:

– О, я не жду, что вы скажете, что любите меня. Хотя мне кажется, я вам небезразлична больше, чем вы думаете. – Ее голос понизился до шепота. – Вы можете никогда и не полюбить меня. Я не уверена, что вы вообще способны любить женщину.

– Тогда почему же вы так щедры, что даете мне такое оружие?

– Оружие? – Жюльетта печально улыбнулась. – Видите, вы по-прежнему вооружены против меня. Вы можете никогда… – Девушка замолчала, и прошло какое-то время, пока она снова заговорила:

– Да, я дам вам любое оружие, какое вы пожелаете, Жан-Марк. – Она подняла руку и ласково провела по его левой щеке. – Я люблю вас не только телом, но и всей душой и умом. Я останусь с вами – в вашей постели или просто рядом – до тех пор, пока вам этого хочется. Надеюсь, что это продлится долго, потому что я, наверное, буду любить вас всю жизнь. Этого оружия вам достаточно?

– Да, – хрипло произнес Жан-Марк. – Могу я спросить, что вызвало эту капитуляцию?

– Tutto a te mi guida.

– «Все ведет меня к тебе»?

– Эти слова выгравированы на кольце-печатке королевы. Она сказала, что с самого начала знала, что выбора нет и что любовь надо ловить, пока она не ускользнула. – Жюльетта улыбнулась дрожащими губами. – Я вдруг поняла, что мне тоже не уйти. С первого дня, когда я вас увидела, все вело меня к вам: Катрин, моя живопись, Танцующий ветер, аббатство, даже революция. Неужели вы не понимаете? В мире слишком много крови и разрушений. Я не позволю лишить себя того, что может быть у меня с вами. – Она положила голову на грудь Жан-Марка, обвила его руками и прошептала:

– Все действительно ведет меня к тебе, Жан-Марк.

– По-моему, я… сокрушен. – Жан-Марк стоял неподвижно; потом его руки поднялись, на мгновение задержались над плечами девушки и сомкнулись на них с величайшей осторожностью. – Но если ты полагаешь, что я не приму твоего предложения, ты жестоко ошибаешься. Я был бы последним дураком, если бы отказал себе в том, чего хочу. А я не дурак.

– Я знаю.

– Я человек практичный. – Губы Жан-Марка ласкали висок Жюльетты. – И если мне отдают победу, я принимаю ее.

– Да.

Жан-Марк подхватил Жюльетту на руки и понес к кровати.

– А что, если будет ребенок?

Девушка обмякла в его объятиях.

– Я ничего от тебя не жду. Если это случится, я позабочусь о ребенке.

Жан-Марк посмотрел на нее.

– Ты совсем сдаешься?

– Не сдаюсь, – прошептала Жюльетта. – Предлагаю.

Жан-Марк уложил ее на шелковое покрывало, лег рядом, опираясь на локти и глядя Жюльетте в лицо. В его глазах она увидела недоумение, страсть и странное сожаление.

– Это разве не одно и то же?

– Нет. – Жюльетта запустила пальцы в его густые волосы, и его губы медленно приблизились к ее губам. – Это не одно и то же. Ты увидишь.

– Ты защитил меня, – сонно прошептала Жюльетта. – Я этого не ожидала.

– Неужели так трудно поверить, что я могу отвечать великодушием на великодушие? – Жан-Марк крепко прижал к себе девушку, ласково водя рукой по ее кудрям. – Я обнаружил, что очень тронут. Возможно, это просто временная слабость, но, пока я ее не преодолею, я не могу поставить тебя в такое уязвимое для меня положение. Ты же видишь, что… Ты что, засыпаешь?

– Да. – Жюльетта прильнула к нему. – Мне хотелось бы не спать, но я так устала. – Она зевнула. – День был очень утомительным, а ты пришел поздно.

– Завтра приду пораньше. Да мы можем и вообще не вылезать из постели.

– Это было бы приятно. – Жюльетта откровенно боролась со сном. – Мы этого не делали со времен «Удачи».

Руки Жан-Марка крепче обвились вокруг Жюльетты, щекой он прижался к ее макушке. В его объятиях она казалась маленькой, хрупкой. Она полностью отдалась в его власть, и все же в ее капитуляции не было слабости. Теперь она стала еще сильнее, чем в свои самые дерзкие моменты, и у Жан-Марка было странное ощущение, что в минуту торжества он потерпел поражение.

Он нежно поцеловал девушку в макушку, глаза жгла горячая влага, и он их закрыл.

Tutto a te mi guida.

Верные слова. Неудивительно, что они затронули какую-то знакомую струну, когда королева…

Королева.

Жан-Марк вдруг догадался…

Он-то ведь подумал, что Жюльетта повторила слова королевы, слышанные ею в прошлом в Версале, но Жюльетта всегда отказывала прошлому и жила только настоящим. Почему же тогда эта фраза так подействовала на нее сейчас?

Разве что она услышала ее гораздо позднее.

Или она снова ходила в Тампль к Марии-Антуанетте…

Жан-Марк осторожно высвободил руку из-под головы Жюльетты и набросил на нее шелковое покрывало. Выбравшись из постели и накинув парчовый халат, он тихонько скользнул к двери, взяв по пути со стола подсвечник.

Минуту спустя он открыл дверь комнаты Жюльетты. Что он рассчитывал найти? Если она, как он подозревал, ходила в Тампль, то, должно быть, уже отослала испачканный сажей маскарадный наряд вниз. Возможно, он надеялся, что ошибся и вообще ничего не найдет.

Стол в другом конце комнаты был покрыт полотняной скатертью, на нем лежал веер, стояли флакон и какое-то устройство из дуба. На полу рядом со столом он увидел соломенную корзину с бумажными веерами.

Жан-Марк медленно прошел через комнату к столу и поставил на него подсвечник.

Раскрытый белый шелковый веер на столе был очень изысканным. Тонкий шелк отделан по краю изящным кружевом, резные палочки из слоновой кости отполированы до блеска, а на шелке был изображен грациозный Танцующий ветер с глазами, как крошечные миндалевидные изумруды. По спине Жан-Марка побежали мурашки панического страха.

– Что ты здесь делаешь? – За его спиной в дверях в кружевном капоте стояла растрепанная Жюльетта. – Я не говорила, что ты можешь сюда входить, Жан-Марк. Ты не имеешь права…

– Что это такое? – Жан-Марк взял со стола шелковый веер и поднял его. – Ради бога, что это ты еще придумала?

– Ты же знаешь, что это Танцующий ветер. Я сделала его ради собственного удовольствия. И не собираюсь обмахиваться им на публике. Тебе не следовало его трогать. Я не уверена, что клей уже высох. – Она забрала веер у Жан-Марка и осторожно положила на покрытый полотняной скатертью стол. – Он очень хорош, не так ли?

– Исключительно. – Жан-Марк указал на корзину с веерами, что стояла на полу. – А эти, я полагаю, ты тоже сделала для собственного удовольствия.

Жюльетта повторила:

– Тебе не следовало входить сюда.

Жан-Марк схватил девушку за плечи.

– Кафе «Дю Ша». Королева. Все это тянется месяцами, так?

Жюльетта подняла на него глаза.

– Да, но я очень осторожна. Тебе это абсолютно ничем не грозит, Жан-Марк. Если нас схватят, я никогда…

– Ты считаешь, я этого не знаю? – Голос Жан-Марка звучал резко. – Господи, ты думаешь, я до сих пор не узнал тебя?

– Это продлится недолго. Она скоро будет на свободе. Но сейчас ты не должен вмешиваться.

– Ты виделась с ней сегодня, да?

Жюльетта кивнула.

– Она просила меня пообещать ей найти способ спасти ее сына. Ох, Жан-Марк, она такая печальная! Я просто обязана помочь ей.

– Ради всего святого, да весь Париж знает, что Конвент собирает против нее улики для суда!

– Франсуа говорит, что план побега почти готов. Он уже подкупил охрану в Тампле, и нам остается только найти способ провезти ее через кордоны в добром здравии.

– Франсуа!

– На самом деле он вовсе не человек Дантона. Он руководитель группы, которая пытается спасти королевскую семью. Его настоящее имя – Уильям Даррел.

– Сюрприз за сюрпризом, – мрачно сказал Жан-Марк. – Во что еще меня посвятят?

– Ни во что.

– И когда же состоится побег?

– Через две недели, двадцать третьего июня. – Жюльетта посмотрела на него. – Тебя это не касается. Сделай вид, что ты никогда не видел этих вееров, Жан-Марк. Занимайся своими делами.

Жан-Марк невесело рассмеялся.

– Ты думаешь, я могу сделать вид, что не вижу, как ты участвуешь в заговоре, который может отправить тебя на гильотину? Завтра же вывезу тебя из Парижа.

– Нет, Жан-Марк, – спокойно произнесла Жюльетта. – До тех пор, пока она не будет в безопасности, – нет. Но, если надо, я попрошу Нана подыскать мне другое жилище. Я знала, что до этого может дойти, если…

– Нет! Зачем ты это делаешь?

Жюльетта улыбнулась.

– Потому что я стала другой. Меня изменило случившееся в Андорре, и, по-моему, ты тоже изменил меня, Жан-Марк. Ребенком я боялась любить, я была уверена, что мое чувство останется без ответа. Но теперь я знаю, что важно не быть любимой, а любить самой. А когда ты любишь человека, ты должен помогать ему. – Глаза девушки сияли от непролитых слез. – Уверяю тебя, я бы очень хотела стать такой, как прежде. Мне тогда было гораздо удобнее. Тебе посчастливилось, что ты умеешь оставаться в стороне.

– Да? – Голос Жан-Марка звучал устало. Он не чувствовал, что остается в стороне, у него было ощущение одиночества и отчаянного страха за нее. – Я не смогу убедить тебя прекратить этот идиотизм?

Жюльетта покачала головой.

– Но мне действительно ничего не грозит, Жан-Марк. Я всего лишь расписываю веера и время от времени передаю сообщения.

– Всего лишь? – Губы Жан-Марка сжались. – Прекрасно. Когда в следующий раз пойдешь с каким-нибудь заданием от Эчеле, скажи мне, и я пойду с тобой.

– Нет! – Жюльетта попыталась скрыть отчаянную тревогу в голосе. – Я не хочу тебя впутывать.

– Тогда ты сама будь очень осторожна, хорошо? – Жан-Марк отпустил плечи Жюльетты. – Не волнуйся, я не собираюсь участвовать в этом заговоре. Моя единственная цель – не дать тебе сложить голову. Я обнаружил, что необыкновенно привязался к ней, как и к прочим восхитительным частям твоего тела. – Он направился к двери. – И, моя дорогая Жюльетта, я впутался во все это в тот день, когда в то первое утро увидел тебя бегущей через лес. Сейчас уже слишком поздно возвращаться и пытаться что-то изменить.

Попытка освободить королеву потерпела неудачу.

Жюльетта не могла в это поверить.

– Но мы же были так уверены, – опечаленно сказала она, когда Нана сообщила ей эту новость вечером в кафе «Дю Ша». – Все же было готово. Что могло произойти?

– В последнюю минуту сменили охрану, – мрачно отозвалась Нана. – Все до единого охранники, которых мы подкупили, таинственным образом получили вчера задания за пределами Тампля.

Жюльетта задумалась.

– Как же могло случиться такое? Что нам теперь делать?

– Продолжать попытки. Составить новый план. – Нана покачала головой. – Хотя, видит бог, времени осталось мало. По словам Уильяма, идет разговор о том, чтобы перевести королеву из Тампля в Консьержери – главную тюрьму. Если это произойдет, у нас будет мало шансов.

Жюльетта содрогнулась. Консьержери, мрачная жуткая темница, расположенная на расстоянии брошенного камня от Нотр-Дам, была последним шагом на пути к гильотине.

– А в Консьержери у вас кто-нибудь есть?

– Мы там оплачиваем двух охранников, но нам потребуется гораздо больше. Будем искать пути к ее освобождению.

Двадцать девятого июля была сделана вторая попытка освободить королеву из Тампля, но и она провалилась так же, как и первая.

Третья была запланирована на десятое августа. В два часа ночи третьего августа королеву подняли с постели и перевели в Консьержери.

Четвертая попытка была сделана, когда королева ожидала суда в Консьержери, на этот раз в сотрудничестве с другой роялистской группой, руководимой бароном де Батцем. Она также оказалась неудачной.

Четырнадцатого октября 1793 года королева предстала перед обвинителями, и ее судили. Марии-Антуанетте было всего тридцать семь лет, но она уже переживала климакс, и у нее были сильнейшие менструальные спазмы. Но, несмотря на боль, она храбро защищалась от самых оскорбительных обвинений, какие могут быть предъявлены женщине, – начиная с лесбиянства и кончая кровосмешением. Все ее усилия были обречены с самого начала, и шестнадцатого октября королева была приговорена к смертной казни на гильотине.

– Ради всего святого, не ходи!

Жан-Марк в бессильном гневе смотрел на Жюльетту, спускавшуюся по лестнице. Темно-синее платье висело на ней, как на вешалке, а глаза на похудевшем лице казались огромными. В течение последних трех месяцев Жан-Марк с болью в душе наблюдал, как она быстро худела, а живость, озарявшая ее, постепенно таяла. Сегодня она казалась бледно-восковой и хрупкой, как лилия из Вазаро.

– Ты не можешь помочь ей, и не имеет смысла больше так мучиться.

– Все уже почти кончено. – Жюльетта, держась очень прямо, подошла к зеркалу в вестибюле и завязала ленты шляпки под подбородком. – Она должна увидеть меня и знать, что я не забыла о своем обещании. Теперь она не одна. – Жюльетта подняла глаза и встретилась в зеркале с взглядом Жан-Марка. – Но мне помогло бы, если бы ты поехал со мной. Я знаю, что навязываюсь, и пойму, если ты не захочешь…

– Конечно, я поеду. – Голос Жан-Марка звучал грубо. – Почему бы и нет? Кто-то же должен быть там, чтобы подхватить тебя, когда ты хлопнешься в обморок. Смерть на гильотине – не слишком красивое зрелище.

– Я знаю, – прошептала Жюльетта. – Это уродливо. А она всегда терпеть не могла уродства. Она хотела, чтобы все было красиво и… – Жюльетта закусила нижнюю губу. – Я должна подойти очень близко к эшафоту. Она должна увидеть меня. Обещаю, что не упаду в обморок.

Жан-Марк подошел к ней сзади и ласково обхватил руками ее шею.

– Она увидит тебя. Мы позаботимся, чтобы так и было, – приглушенно сказал он. – Идем.

В течение долгого пути на площадь Революции Жан-Марк держал Жюльетту за руку. Когда они подъехали к боковой улочке и сошли с экипажа, он решительно повел ее на площадь, протолкался через огромную возбужденную толпу и нашел им место прямо перед гильотиной.

Жан-Марк снова взял Жюльетту за руку, когда толпа радостно взревела при виде подъезжающей к эшафоту тележки с королевой.

Мария-Антуанетта была одета в белое платье из пике, белую шляпку, черные чулки и красные прюнелевые туфли на высоком каблуке. Эта нарядная одежда представляла разительный контраст с ее стриженой головой, запавшими щеками и испуганными глазами.

Жюльетта попыталась проглотить душивший ее комок в горле. Она не должна упасть в обморок.

Королева должна увидеть ее.

Надо бороться с дурнотой, бороться с отчаянием. Скоро ей станет лучше. Она ведь пообещала Жан-Марку, что не лишится чувств.

Королева поднялась по ступенькам. Дойдя до эшафота, она споткнулась и наступила на ногу палачу Сансону.

– Извините, месье, – запинаясь, произнесла она. – Я нечаянно.

Жюльетта едва могла видеть сквозь пелену слез. Толпа ревела от восторга, и королева в отчаянии оглядела ее в надежде на помощь, которая не придет.

Она должна увидеть Жюльетту.

Девушка развязала ленты шляпки под подбородком и сорвала ее с головы, одновременно шагнув в сторону эшафота.

Наконец затравленный взгляд Марии-Антуанетты упал на Жюльетту. На мгновение ее искаженное ужасом лицо едва заметно осветилось.

А потом палач подтолкнул ее к гильотине.

Спустя минуту Сансон торжествующе поднял голову королевы под одобрительные крики толпы.

Но Жюльетта этого уже не увидела. Жан-Марк, расталкивая толпу, силой тащил Жюльетту через площадь к боковой улочке, где их ждал экипаж.

– Я потеряла шляпку, – безжизненным голосом сказала Жюльетта. – Наверное, уронила на землю рядом с эшафотом.

– Да. – Они вырвались из толпы, Жан-Марк обхватил ее за талию и поспешно бросился к экипажу.

– Она увидела меня. Ты видел ее лицо? Всего на минутку, но она увидела меня.

– Да, она знала, что ты там. – Жан-Марк открыл дверцу и подсадил Жюльетту в экипаж. – Домой, – бросил он кучеру и сел рядом с девушкой.

Он притянул Жюльетту в свои объятия и, когда экипаж покатил по булыжным мостовым прочь от площади Революции, стал баюкать ее. Сердце Жан-Марка разрывалось от жалости к девушке.

– Я не потеряла сознания. Я же пообещала тебе, что не…

И Жюльетта упала на его руки в глубоком обмороке.

Проснувшись, Жюльетта обнаружила, что лежит в постели Жан-Марка. Она была раздета, если не считать белого атласного капота. Жан-Марк лежал рядом с ней обнаженный, держа ее в объятиях с той же силой и нежностью, с какой обнимал в экипаже. Бархатные шторы на окнах были задернуты, а в подсвечнике на другом конце комнаты горели длинные белые свечи.

– Мне очень жаль, – прошептала Жюльетта. – Я не сдержала слова. Я не хотела причинять тебе столько хлопот.

– Лежи спокойно. – Слова Жан-Марка прозвучали грубо, но ласковый поцелуй в висок выдавал, что грубость эта – напускная.

– Это когда-нибудь кончится? – горько спросила Жюльетта. – Столько крови… – Она с минуту помолчала. – Они радовались, глядя, как ее казнят. Ты слышал, как они орали?

Жан-Марк не ответил.

– С чего им так веселиться? Неужели они не поняли? Она не была блистательной женщиной, как мадам де Сталь, она была совсем обыкновенной. Она совершала ошибки, но никогда не была по-настоящему жестокой.

Жан-Марк протянул руку и взял с прикроватного столика бокал.

– Фруктовый сок. Ты целый день ничего не ела. Выпей.

Жюльетта послушно проглотила терпкий напиток, и Жан-Марк поставил бокал назад. Затем притянул девушку ближе, прижав ее щеку к впадинке между обнаженным плечом и шеей.

– Я так устала, Жан-Марк.

– Я знаю. – Он запустил пальцы в кудри Жюльетты. – Отдыхай.

– Я хочу увидеть Катрин. Я бы хотела поехать в Вазаро и повидать ее. Как ты думаешь, можно мне это сделать?

– Да, я все устрою утром.

– Катрин… Франсуа любит ее.

– Правда?

– Да, любит, Жан-Марк. Каждый раз, когда он упоминал ее имя, я видела… Я знала, что тут что-то не так. Пришлось вытянуть из него признание.

– Удивляюсь, что тебе это удалось.

– Я просто все время приставала к нему.

– А вот теперь это меня не удивляет.

– Дофин. Я должна помочь Людовику-Карлу. Я обещала ей…

– У тебя есть время. Сначала поезжай в Вазаро и отдохни.

– Мне так хочется спать… Как странно! Я ведь только что проснулась. – Жюльетта усилием воли подняла веки. – Сок. Ты туда что-то подлил?

– Да.

– Как Франсуа в Вазаро.

– Ровно столько, чтобы ты хорошо выспалась.

– Без сновидений?

Жан-Марк поцеловал ее в лоб.

– Без сновидений.

Час спустя Жан-Марк вошел в гостиную.

– Извините, что заставил вас ждать. Но я очень благодарен вам, что вы пришли.

Франсуа не встал со стула и не поднял глаз от своего бокала с вином.

– Я не скучал. Робер все время снабжал меня запасами из вашего великолепного подвала.

– Жюльетта настояла, и мы были на площади Революции. Вы ведь не пошли туда?

Франсуа сделал еще глоток.

– Мое дело – вытаскивать их из тюрьмы, а не смотреть, как они умирают, когда у меня ничего не получается. Я решил вместо этого напиться. К несчастью, у меня на редкость крепкая голова. Однако в конце концов со мной это произойдет.

– Какого дьявола у вас ничего не вышло? У вас были деньги, время…

– И Месье, который работал против меня.

– Месье?

– Добрый граф Прованский, брат короля. Это он организовал группу два года назад. Все шло хорошо до тех пор, пока мы освобождали дворян. Что такое король без двора? – Франсуа поднес бокал к губам. – И только когда настало время срочно освобождать королевскую семью, он обнаружил, что у него нет средств. Похоже, добрый Месье возжелал стать королем Франции… У него явно есть соглядатаи и в нашей группе, и в Конвенте. Каждый раз он срывал наши попытки. О, не в открытую, конечно. Он не раскрыл моего имени и не принес в жертву ни одного из нас.

– И вы не знаете, кто шпион в вашей группе?

– У меня есть прекрасная идея на этот счет. И я составил план, чтобы убедиться в этом.

– Граф хочет, чтобы мальчик тоже умер?

– Конечно, тот ему мешает. Людовик-Карл теперь король Франции. Но я обязательно вытащу его из Тампля. Я вытащу его. Но сделать это я должен один.

Жан-Марк улыбнулся.

– Неужели вы думаете, что Жюльетта позволит вам попытаться спасти его без ее помощи? А это ставит меня в такое положение, что я неизбежно должен буду либо остановить ее, либо позаботиться о том, чтобы вы достигли вашей общей цели как можно скорее.

Франсуа медленно поднял голову.

– И что же вы выбираете?

– Я не собираюсь еще раз стоять и смотреть, как она страдает. Завтра я отправляю Жюльетту в Вазаро. Есть у нас возможность вызволить мальчика до ее возвращения?

– Сразу ничего не делается. Конвент считает, что смерть королевы заставит роялистов зашевелиться и сделать более энергичную попытку спасти ребенка. Поэтому они усилили охрану в Тампле.

– Как долго нам придется ждать?

– Возможно, месяц-другой. – Франсуа встал и покачнулся. – Я чувствую… Похоже, мне в конце концов все же удалось напиться.

Жан-Марк обхватил Франсуа за плечи.

– Проклятие, сегодня я, по-моему, только тем и занимаюсь, что служу подпоркой. – Он вздохнул, смиряясь со своей участью. – Лучше вам переночевать здесь. Я отведу вас наверх и уложу в кровать.

– Как вы добры! – Тон Франсуа был безупречно вежливым, несмотря на то, что у него подкашивались ноги. – Даже слишком добры.

– Согласен, – сухо отозвался Жан-Марк. – А мне вот кажется, что я жил гораздо лучше, когда не был столь добрым.

– Она увидит Катрин… Катрин…

Когда Жюльетта приехала в Вазаро, герань была в полном цвету, обагряя поля пламенем и наполняя пьянящим ароматом.

Катрин ждала на ступеньках парадного крыльца и бросилась к Жюльетте, как только та вышла из экипажа. Потом отстранила подругу на расстояние вытянутой руки и вгляделась в ее лицо. В тот день, когда Жюльетта выехала из Парижа, Жан-Марк послал в Вазаро письмо с нарочным, предупредив Катрин о состоянии ее любимой подруги. И действительно, Жюльетта выглядела совершенно изможденной, лишенной присущей ей энергии и живости. Но было и еще кое-что. И более существенное. Когда Жюльетта покидала Вазаро, в ней еще жил тот нетерпеливый порывистый ребенок, с которым Катрин росла в аббатстве. Теперь же в подруге, которую она обнимала, Катрин лишь улавливала еле ощутимый намек на того ребенка. Ее охватило мгновенное острое сожаление. Они обе менялись, но не вместе, как она когда-то надеялась.

– Это ужасно – то, что они сделали с ее величеством.

– Ужасные события происходят повсюду. – Жюльетта обняла Катрин за талию. – Но здесь, может быть, и нет. Мне надо почувствовать, что в мире еще есть такие места, как это.

Катрин улыбнулась и сняла с Жюльетты шляпу, любовно взъерошив темные кудри подруги.

– Ты должна переодеться и прямо сейчас пойти со мной в поле. И в следующие два дня ты будешь заниматься только тем, что работать с Мишелем и со мной.

Жюльетта лукаво посмотрела на подругу.

– Я должна отрабатывать свое содержание?

Катрин кивнула.

– Конечно, в Вазаро ведь все работают. – Она безмятежно улыбнулась. – Ты должна пособирать цветы, Жюльетта.

22

– Ты не только ничего не добился, но и превратился в чудовище, – холодно объявила Анна Дюпре. – Как ты можешь рассчитывать, что господа в Конвенте примут тебя?

– Я ничего не мог поделать, – заскулил Дюпре. – Мне пришлось спрятаться от полиции, я чуть не умер. К тому времени, когда я уже был в достаточной безопасности, чтобы пойти к хирургу, кости срослись не правильно.

– Лучше бы ты умер, чем являться ко мне в таком виде. Какая мне от тебя польза? Ты что, рассчитываешь, что я стану помогать тебе, когда это твой долг – заботиться обо мне?

– Нет, – поспешно сказал Дюпре. – Все будет так, как вы пожелаете. Я еще сумею достать для вас Танцующий ветер. Я знаю, у кого он.

– У Жан-Марка Андреаса, – ядовито произнесла Анна Дюпре. – И как же ты намереваешься отобрать его? Пока ты отсутствовал, ревностная жирондистка Корде убила Марата, и теперь у тебя нет ни покровителя, ни власти. Или ты собираешься выпрашивать место у Дантона или Робеспьера?

– Я ходил к Дантону домой, и он отказал мне, – признался Дюпре. – Заявил, что убийцы ему ни к чему.

– Однако до твоего отъезда в Испанию он пользовался твоими услугами. Я же сказала, никто не сможет выносить твоего отвратительного вида с переломанными костями.

– Но надежда еще есть. Бежав из Испании, я для начала поехал в Марсель и узнал важное. – Дюпре говорил кратко, поспешно, путаясь, заглатывая слоги, в попытке убедить мать. – У Андреаса есть кузина Катрин Вазаро, к которой он очень привязан. Возможно, это даже девушка с миниатюры на медальоне. Между Андреасом и Жюльеттой де Клеман должна быть какая-то связь.

– Ты говорил, что девушка с миниатюры – принцесса. Дюпре уже совершенно позабыл о том, что солгал матери.

– Я думаю, она принцесса, но возможно…

– Ты мне солгал.

– Нет! – в отчаянии воскликнул Дюпре. – Я думал, она принцесса. Я только сказал…

– Неважно. – Глаза матери превратились в две узкие щелки при взгляде на сына. – Как ты думаешь воспользоваться этой девчонкой Вазаро?

– Пошлю ей письмо о том, что держу в плену Жан-Марка Андреаса и что она должна явиться лично, чтобы выкупить его.

– Что, если она не отреагирует на письмо?

– Отреагирует. – Дюпре старался, чтобы его слова звучали убедительно. – Она приедет. И когда она будет у меня…

– Ты воспользуешься ею, чтобы заставить Андреаса отдать тебе Танцующий ветер. Дюпре быстро кивнул.

– Мне это не нравится, – нахмурилась Анна Дюпре. – Этот план основан на чувствах.

Она высказала собственные страхи Дюпре, но ему необходимо было убедить мать, что он еще на что-то способен.

– Она всего лишь глупая девчонка. А чувствительность – обычное явление для женщин в… – Дюпре замолчал, увидев, что мать снова обратила на него взгляд своих холодных серых глаз. – Вы – нет. Но некоторые женщины ведь не понимают, как глупо поддаваться чувствам.

– А Андреас? Судя по тому, что ты мне сообщил, я бы не сказала, что он чувствительный человек.

– Я же говорю: он к ней привязан.

– Ты совершенно лишен хитрости. – Анна Дюпре поднялась, шурша бледно-лиловыми юбками из тафты. – Я думала, что лучше обучила тебя. Забудь об этом плане, отправляйся в Париж и установи слежку за Андреасом. У всех людей есть секреты – и, может быть, мы сможем узнать об этом человеке нечто, что может оказаться полезным для нас. Это вернее, чем доверяться чувствам. Отправляйся немедленно.

– Я думал побыть у вас несколько дней и отдохнуть, – заикаясь, произнес Дюпре. – Я плохо себя чувствую. Во мне все еще сидит пуля, и по ночам у меня бывает жар. – Это было правдой, но не причиной, по которой он хотел остаться здесь. Просто он слишком долго не видел мать.

– Ты хочешь отдохнуть? Конечно. – Мать улыбнулась сыну. – Однако ты не можешь рассчитывать на то, чтобы спать в какой-нибудь моей красивой чистой кровати. Ты очень плохо себя вел. Ты подвел меня, Рауль. Ты не привез мне Танцующий ветер и солгал насчет принцессы. А где место плохим маленьким мальчикам – ты знаешь.

– Нет! – Дюпре вскочил так быстро, как только мог. – Я немедленно уезжаю в Париж. Вы правы. Я должен следить за Андреасом.

– Сомневаюсь, чтобы тебе пришлось беспокоиться о том, что кто-то тебя узнает. – Анна Дюпре презрительно поморщилась. – Тем не менее будь осторожен. Это твой последний шанс, Рауль. В следующий раз я не буду столь снисходительной.

Дюпре схватил со стола шляпу.

– Я не подведу вас. – Он заковылял к двери, волоча за собой левую ногу. – Я добуду его. Я дам вам Танцующий ветер.

Анна Дюпре подошла к зеркалу и погладила мушку в виде сердечка в углу рта.

– Вот и умник, – рассеянно произнесла она. – Да, и возьми в моей комнате из шкатулки с драгоценностями медальон. Тебе он может пригодиться, если решишь каким-то образом использовать эту девчонку Вазаро.

– Вы не станете возражать?

– Медальон теперь не имеет для меня цены. – Анна Дюпре наклонила голову и пристально посмотрела на сына. – Потому что он меня недостоин, не так ли?

«Она не собирается прощать меня, – в панике подумал Дюпре. – Она может и вообще никогда не простить меня, если я не привезу ей статуэтку. Танцующий ветер обладал властью дать моей матери то, к чему она всегда стремилась. Я сделаю ее королевой более великой, чем эта стерва Мария-Антуанетта, которую обезглавили на прошлой неделе».

– Нет, он вас не стоит, – пробормотал Дюпре, открывая дверь. – Простите, матушка. Пожалуйста… Я привезу вам Танцующий ветер. Я привезу его…

Он заковылял прочь из комнаты, остановившись лишь на минуту за дверью, чтобы справиться с приступом тошноты. Близко. Это было так близко. Что, если она уже отказалась от него? Без его долга по отношению к матери он был ничто.

Внезапно его обдало холодом при одной мысли: если он даст матери Танцующий ветер, он будет ей больше не нужен. Нет, он не должен допустить, чтобы такое случилось.

Душу Дюпре пожирал голод. Мать снова выгнала его. А голод надо утолить. Камилла. Он пойдет к Камилле, и та утолит его голод.

– Глаза, мне трудно схватить их выражение и цвет. – Жюльетта положила на кисть еще немного голубой краски. – У него такие выразительные глаза, правда? В них такое неуемное любопытство…

Катрин взглянула через плечо подруги на портрет Мишеля, стоявшего в цветочном поле.

– Но, по-моему, ты уловила их выражение. – Она уселась на траву и обхватила руками колени, задумчиво глядя на сборщиков, работавших у подножия холма. – Ты сильно продвинулась с картиной.

– Вот это просто удивительно. Никак не могу уговорить этого маленького цыгана позировать мне больше пяти минут подряд. – Жюльетта вскинула голову. – Это одна из лучших вещей, какие я когда-либо писала. Она достойна того, чтобы выставить ее в галерее. – Ее губы скривились. – Впрочем, этой радости я никогда не узнаю.

– Почему?

– Даже в этой прекрасной новой республике усилия женщин-художниц не считаются достойными того, чтобы их демонстрировать публике.

Катрин покачала головой:

– Но портрет великолепен.

– Это не имеет значения. Я могла бы обладать талантом Фрагонара или Жака Луи Давида, и все же мне не позволили бы повесить свои картины даже рядом с самой любительской мужской мазней. Это несправедливо, но такова жизнь. – Жюльетта пожала плечами. – Ну и ладно, я-то знаю, что портрет хорош.

– Ты уже почти закончила?

– Еще несколько мазков и подпись. – Жюльетта вытерла пот со лба рукавом. – Я заметила, что Мишель много времени проводит с Филиппом.

Катрин кивнула, сорвала травинку и стала жевать ее.

– С тех пор как Филипп вернулся из Парижа, он очень старается подружиться с Мишелем.

– Ты его простила?

– За то, что он Филипп? – Катрин пожала плечами. – Это не я должна его прощать, а Мишель. А Мишель не видит его вины.

– Но ты же не думаешь о нем, как прежде?

– Нет, но мы оба любим Вазаро.

– Мне это не нравится, – отрезала Жюльетта. – Если будешь продолжать в том же духе, ты кончишь тем, что выскочишь замуж за этого павлина.

Катрин смотрела в землю.

– Это… возможно. – И прибавила:

– Не скоро. Но когда-нибудь мне понадобится иметь дочь для Вазаро.

Жюльетта покачала головой:

– Ты заслуживаешь большего.

– Филипп – жизнерадостный спутник, он много работает…

– И к тому же уж точно доказал, что способен произвести на свет большое потомство. Катрин подавила улыбку.

– Только ты можешь говорить такие ужасные вещи. – Ее улыбка исчезла. – Мне нужен кто-то еще, помимо Мишеля. Мне… одиноко, Жюльетта.

Жюльетта с минуту молчала, потом бросила взгляд поверх мольберта на Катрин.

– Тогда пошли за Франсуа. Катрин застыла.

– Франсуа. Почему ты не хочешь поговорить о Франсуа, Катрин? Я же объяснила тебе, что вынудило его принять решение тогда в аббатстве, и, по-моему, ты поняла.

– Я не хочу говорить о Франсуа. Я знаю, что ты им очень восхищаешься, но…

– Ты отказываешься простить его, хотя, по-видимому, простила Филиппа. Даже после того, как я рассказала тебе, почему он не мог помочь тебе в аббатстве, ты все равно не хочешь о нем говорить. – Жюльетта посмотрела на картину. – Я думала об этом и, по-моему, знаю, почему ты так нетерпима к нему.

– Жюльетта, я не хочу…

– Потому что ты любишь его. Ты не любишь Филиппа, поэтому легко прощаешь его недостатки. – Она покачала головой. – Матерь Божия, в аббатстве Франсуа тебя даже не знал! Как он мог предать?

Катрин встала и судорожно стряхнула с платья траву.

– Ты ведь ничего не знаешь о том, что я чувствую.

– Кому же еще знать тебя, как не мне? Я не понимаю, почему… – Жюльетта нахмурилась, задумчиво глядя на подругу. – Или, может быть, дело здесь вовсе не в прощении? Он что, отказался остаться с тобой здесь, в Вазаро? Ты не смогла удержать его в своем райском саду?

– Он хотел остаться! Он сам так сказал. Я… – Катрин оборвала себя и с вызовом посмотрела на Жюльетту. – И он сказал, что в моем желании остаться в Вазаро нет ничего плохого.

– Но ты же знала, что не права, верно? – Жюльетта положила кисть. – Боже милостивый, мы все так радовались, что ты нашла покой и умиротворение здесь, в Вазаро, что боялись копнуть поглубже.

– Я люблю Вазаро.

– А кто его не полюбит? Но Франсуа все-таки уехал, правда? И ты знаешь, что и сейчас он тоже оставил бы тебя.

– Да! – взорвалась выведенная из себя Катрин. – Он здесь не останется. Он снова уедет в это жуткое место, а мне придется… – Ее глаза широко раскрылись: Катрин сообразила, какие слова только что произнесла. – Матерь Божья…

– И ты знаешь, что признаться в любви к Франсуа – значит, заставить себя уехать из Вазаро. Скажи мне, ты что-нибудь писала в дневнике, который я тебе дала?

– Я заполняю его каждый день.

– Но первая страница так и осталась пустой.

Катрин смотрела на Жюльетту блестящими от слез глазами.

– Господи, какая же ты жестокая! Зачем ты это делаешь?

– Затем, что люблю тебя, – устало произнесла Жюльетта. – И Франсуа любит тебя. Он как-то не выдержал и признался мне в Париже. Ты хоть знаешь, какая ты счастливица? Я могу прожить всю свою жизнь без любви, а у тебя она есть, но ты не хочешь протянуть руку и взять ее.

Катрин с минуту молчала.

– Жан-Марк?

– Конечно, Жан-Марк. Что тебя так удивляет? И всегда был Жан-Марк. – Жюльетта встала. – Катрин, признайся самой себе. Ты не едешь к Франсуа, потому что это означало бы покинуть твой сад. Здесь ты научилась жить без страха, но ты боишься того мира, в котором живет он. – Жюльетта схватила Катрин за плечи. – И клянусь всеми святыми, тебе есть чего опасаться! Франсуа постоянно грозит опасность в Тампле. Если он как-нибудь сам не выдаст себя, так Дантон может в любой момент решить передать его Комитету общественной безопасности. Франсуа говорит, что шпионы есть даже в нашей собственной группе. Куда бы он ни повернулся, всюду маячит гильотина.

– Нет! – По щекам Катрин катились слезы. – Почему вы позволяете ему делать это?

– Потому что мы, все остальные, не живем в уединенном саду. Мы все вынуждены постоянно рисковать.

Катрин вырвалась из рук Жюльетты и молча смотрела на подругу. Ее губы пытались что-то выговорить, но слова отказывались срываться с уст. Затем она повернулась и побежала к усадьбе.

«Пресвятая Дева, неужели это правда? – спрашивала себя Катрин. – Неужели я боюсь оставить безопасное существование в Вазаро даже ради Франсуа? Я-то думала, что стала сильной и независимой. Как же я ошибалась, как обманывалась в себе!»

Катрин распахнула парадную дверь, взбежала по лестнице в свою комнату и заперлась. Она прислонилась к стене, задыхаясь, сердце ее бешено колотилось. Здесь она была в безопасности от слов Жюльетты, от самой Жюльетты.

Господи, она же любит Жюльетту и все же отгораживается и от нее, потому что та стала угрозой безмятежности, обретенной ею в Вазаро.

Катрин бросилась на кровать и невидящим взглядом уставилась в окно напротив. Она так и лежала, пока день не сменился вечером, пока не стемнело и не пришла ночь. Однажды она услышала, как повернулась ручка двери; в другой раз в нее постучал Филипп и тихонько позвал ее. Катрин не отозвалась, и он ушел.

Уже поднялась луна и залила комнату серебряным светом, когда Катрин поднялась с кровати и медленно подошла к столу. Ее руки дрожали, пока она зажигала свечи в подсвечнике. Катрин вынула из ящика дневник. И долго сидела, глядя на его гладкую обложку.

А потом медленно открыла дневник на первой странице.

В глаза Катрин бросилась дата: 2 сентября 1792 года.

Боже милостивый, она не может…

Катрин глубоко вздохнула и протянула руку к белой перьевой ручке. Поспешно обмакнув ее в чернильницу, она принялась писать.

Колокол звонил…

– Катрин! – Жюльетта снова постучала в дверь. – Если ты не отзовешься, я буду продолжать стоять здесь, пока ты не ответишь. Уже почти полночь, и не вижу…

– Входи, – позвала Катрин. – Я отперла дверь.

Жюльетта вошла в комнату босиком, в развевающейся белой хлопчатобумажной ночной рубашке.

– Я чувствую себя очень глупо. Я пробовала открыть дверь раньше, но она была заперта, и я… – Ее взгляд упал на лежащий на письменном столе дневник, и она немедленно подняла глаза к усталому лицу подруги. – Ты сделала это?

Катрин кивнула:

– Хотя и не испытывала к тебе нежных чувств, пока писала.

– Знаю. Я чувствовала то же самое по отношению к Жан-Марку. Но теперь тебе лучше?

– Теперь лучше. Нельзя сказать, что с кошмаром покончено, но все же это помогло. Я была ужасной трусихой, правда?

– О нет. – Жюльетта опустилась на колени перед стулом Катрин и любовно обвила подругу за талию. – Нам всем нужен сад, куда можно уйти, когда боль становится слишком сильной. Посмотри на меня, я же сбежала к тебе и Вазаро.

– Но ты скоро вернешься?

– Через несколько дней. Я должна быть в Париже. Теперь у меня нет причин оставаться здесь. Твой Вазаро исцелил меня.

– Вазаро… – Катрин покачала головой. – Нет, мы сами себя исцеляем. В Вазаро нет настоящего волшебства.

– Неужели? – улыбнулась Жюльетта. – Не старайся так легко отказываться от того, во что верила.

Ладонь Катрин ласково тронула кудри Жюльетты.

– Год назад ты смеялась над волшебством.

– Возможно, я узнала, как мудро быть глупой. – Жюльетта уселась на пятки. – А ты – как глупо быть мудрой. – Она широко улыбнулась, и ее карие глаза блеснули в свете свечи. – Правда, это звучит безобразно глубокомысленно. А теперь мы должны найти способ объединить и то и другое в некой гармонии.

У Катрин неожиданно поднялось настроение.

– Оставайся сегодня на ночь в моей комнате, – порывисто сказала она. – Помнишь, как иногда в аббатстве я проскальзывала в твою келью и мы болтали и смеялись почти до утренних молитв?

Жюльетта вскочила на ноги и подбежала к кровати.

– Надевай ночную рубашку. – Она откинула покрывало и нырнула под одеяло.

Катрин засмеялась и направилась к комоду за ночной рубашкой. Она вдруг почувствовала себя юной и беззаботной, полной радости просто от того, что живет на свете.

Жюльетта болтала о портрете Мишеля, затем перескочила на более чем сомнительную оценку характера Филиппа, а потом перешла на искусство изготовления вееров.

Катрин скользнула в постель рядом с Жюльеттой и уже нагнулась, чтобы задуть свечи. Жюльетта замолчала.

Катрин обернулась к подруге.

– Жюльетта!

– Все не так, как прежде. Мы не можем вернуть этого прошлого, правда?

– Что ты хочешь этим сказать?

– Прежние времена… Я думала, мы можем уйти туда, хотя бы ненадолго… Но мы теперь уже совсем не те. Мы не можем болтать и хихикать до рассвета. Не можем стать детьми.

– Нет. – Катрин поразмыслила. – Но, наверное, это и к лучшему. – Она протянула руку и взяла пальцы Жюльетты в свои. – Я думаю, наша дружба теперь крепче. Сегодня днем ты призналась, что любишь меня. А тогда ты этого сказать не могла.

Пальцы Жюльетты переплелись с пальцами Катрин.

– Я тебя действительно люблю. И если бы не это, то я бы оставила тебя жить в тишине и покое в твоем саду, где мне не надо было бы о тебе беспокоиться. – Она сделала попытку рассмеяться. – Ты же знаешь, какая я эгоистка. На следующей неделе я, наверное, скажу тебе, чтобы ты забыла все, что я сказала, и… Нет, это не правда. Я хочу, чтобы твоя жизнь была полной и богатой. Я не позволю, чтобы ты этого лишилась.

Между ними наступило молчание.

– Я тоже хочу, чтобы твоя жизнь была полной и богатой, Жюльетта. – Катрин нерешительно помолчала, а потом робко спросила:

– Почему именно Жан-Марк? Ты же знаешь, он…

– Знаю. Но это ничего не меняет.

Так они и лежали, дружески сплетя пальцы и глядя на обрамленные серебром тени комнаты.

Спустя долгое время Катрин спокойно произнесла:

– Когда ты соберешься в Париж, я поеду с тобой.

Филипп помог Жюльетте сесть в экипаж, а потом помедлил, глядя на Катрин.

– Я этого не одобряю. Ваше место здесь.

– Мое место там, где я сама решу. – Катрин улыбнулась и протянула руку. – Позаботьтесь о моем Вазаро, Филипп. И не оставьте вниманием Мишеля. Смотрите, чтобы он каждый день делал уроки.

– Хорошо. – И, поднося ее руку к губам, Филипп серьезно прибавил:

– Я стараюсь, Катрин.

– Я знаю. – Катрин позволила ему подсадить себя в экипаж и расположилась рядом с Жюльеттой.

Филипп отступил, дал знак Леону, и экипаж рывком тронулся с места.

Он загрохотал по подъездной аллее мимо лимонных деревьев по направлению к дороге. Филипп стоял, глядя им вслед, и, когда они повернули на Канны, поднял руку, прощаясь. Луч раннего утреннего солнца осветил его волосы, позолотив их.

– О чем ты думаешь? – с любопытством спросила Жюльетта, глядя в лицо подруги.

– О том, какой он красивый. – Голос Катрин звучал отстраненно. – Если бы не аббатство, я, наверное, вышла бы за него замуж и была бы счастлива. И мне никогда не пришло бы в голову желать чего-то большего, чем то, что я видела в нем, потому что во мне самой было не больше глубины.

– Ты более основательный человек, чем считалось!

– Я была нестерпимо чопорной.

– Просто чопорной. – Глаза Жюльетты озорно блеснули. – Я же тебя терпела, правда?

– Мы обе терпели друг друга. – Катрин рассмеялась. – Боже праведный, и как я только позволяла тебе заставлять меня бегать за тобой в тот склеп!.. – Смех оборвался, но Катрин удалось обуздать ужас. Она решительно улыбнулась, изгоняя воспоминания и оставляя лишь те, которыми можно было дорожить. – Временами ты вела себя по отношению ко мне возмутительно.

Жюльетта, заметив ее усилия, протянула руку, сжав пальцы Катрин с осторожной небрежностью.

– Зато это было хорошо для твоего характера. Теперь Франсуа по сравнению со мной покажется тебе святым.

Франсуа. Катрин откинулась в экипаже, испытывая смешанное чувство возбуждения и страха. Откуда ей знать, нужна ли она еще Франсуа? Жюльетта сказала, что нужна, но она могла ошибаться. Шесть месяцев – большой срок. Возможно, у него уже есть другая.

Что ж, если уже слишком поздно, у нее хватит сил принять эту новость с достоинством.

Она не могла больше жить в райском саду.

– Мадемуазель Катрин, как приятно видеть вас в добром здравии! – Робер тепло улыбнулся, придерживая входную дверь. Его взгляд устремился через плечо Катрин на улицу, где Жюльетта присматривала за разгрузкой своих красок и холстов. Неожиданно она обернулась и взбежала по ступенькам.

– Здравствуйте, мадемуазель! – Робер так и засиял улыбкой при виде девушки. – Месье Андреас будет очень рад вашему возвращению. С тех пор как вы уехали, дом кажется совсем пустым.

Жюльетта усмехнулась.

– Я уверена в одном: в нем было гораздо тише. – Она развязала ленты шляпки. – Но почему вы открываете дверь? Где слуги?

– Никого больше нет, кроме Мари и меня. Месье Андреас уволил их всех через несколько дней после вашего отъезда из Парижа.

– Как странно! – Жюльетта нахмурилась. – Я поговорю с ним об этом. Где он?

– Он еще не вставал.

– Боже правый, да ведь уже почти полдень! Он ведь всегда встает рано. – Глаза Жюльетты тревожно заметались. – Он болен? – И она бегом бросилась к лестнице. – Я должна посмотреть, Катрин. Проследи, чтобы при разгрузке не повредили портрет Мишеля.

Минуту спустя Жюльетта ворвалась в комнату Жан-Марка.

– Что случилось? Ты болен? Я же знала, мне ни за что не следовало уезжать. – Она поспешила к окну и отдернула шторы, впуская свет. – Смотри, что вышло. В доме нет слуг, ты заболел и…

– Жюльетта. – Голос Жан-Марка звучал хрипло со сна и от удивления. – Какого черта ты здесь делаешь?

– Мне пора было возвращаться. – Жюльетта подбежала к кровати и бросилась в объятия Жан-Марка. Прежде чем он успел что-то сообразить, девушка покрыла его лицо поцелуями. – Ох, Жан-Марк, я так по тебе соскучилась! Пожалуйста, не болей. Все время, пока я бежала по ступенькам, я думала: «Что, если он заболел? Что, если он умрет?» Я не вынесу, если ты…

– Тише! – Жан-Марк обнял ее и крепко прижал к себе. – Я вовсе не болен.

– Тогда почему ты еще в постели?

– По весьма уважительной причине – я лег в постель почти на рассвете.

Его сердце громко билось рядом с ухом Жюльетты, и она прижалась щекой к темным волосам, покрывавшим его грудь.

– Что ж, с твоей стороны очень нехорошо так пугать меня.

– Могу я обратить твое внимание на то, что не знал о твоем возвращении? Почему ты не прислала записку и… А, ладно! – Он запрокинул ей голову, и его губы с яростной страстью прижались к ее губам.

Жюльетта крепче обняла его – ее душа ликовала и разрывалась от радости. Он был здоров, силен, и они снова были вместе.

Жан-Марк поднял голову. Его дыхание участилось.

– На ком-то из нас слишком много всего надето, и, по-моему, этот человек – ты. Разденься, Жюльетта. Господи, как же я скучал по тебе!

– Правда? Я и хотела этого. – Жюльетта задумчиво посмотрела на Жан-Марка. – Правда, Жан-Марк?

– Правда. – Он отбросил ее шляпку, и та полетела в другой конец комнаты. – Что я и собираюсь немедленно продемонстрировать, если ты будешь так любезна и снимешь…

– Не могу. – Жюльетта неохотно встала. – Тебе следует одеться и спуститься вниз. Здесь Катрин.

– Катрин? – Жан-Марк нахмурился. – Зачем она приехала в Париж? Ей не следовало покидать Вазаро. Вам обеим незачем было возвращаться.

– Ты же знал, что я вернусь, – спокойно произнесла Жюльетта. – Я не могла оставить тебя одного, и есть кое-что, что я должна сделать.

Жан-Марк отбросил одеяло и потянулся за парчовым халатом, висевшим на стуле.

– Проклятие, вы что, не слышали, что здесь творится? Якобинцы окончательно взбесились. Они хватают и убивают всех, кто попадается им на глаза. Они казнили жирондистов, обвиняя их в измене, и аристократов, кто попался им под руку, и всех остальных, против кого что-то имели. После смерти королевы гильотина работает день и ночь. Черт побери, вам здесь небезопасно!

– Гильотина. – Жюльетта содрогнулась, вспомнив тот день на площади Революции. Королева в ее хорошеньких красных прюнелевых туфельках… – Еще смерти?

Жан-Марк запахнул халат и обернулся к ней.

– Возвращайтесь в Вазаро. Когда смертей так много, они становятся будничным делом. У меня было бы мало шансов спасти тебя, если бы ты попала под трибунал.

Жюльетта сделала попытку улыбнуться.

– А ты бы не хотел, чтобы я попала на гильотину? Было бы очень печально, если бы меня было некому оплакивать.

– Я бы не хотел, – медленно произнес Жан-Марк. – Настолько бы противился, что скорее всего был бы вынужден найти способ уничтожить и эту чертову гильотину, и нацию, приказавшую применить ее к тебе.

У нее перехватило дыхание.

– Как… удивительно! Ты действительно стал бы меня оплакивать?

– Боже милостивый, разве я не сказал… – Жан-Марк умолк и отвернулся, чтобы девушка не могла увидеть его лица. – Однако Франсуа был бы крайне огорчен, если бы я уничтожил его драгоценные права человека, а это, по-видимому, было бы следствием моих действий. Так что давай постараемся любым способом избежать этого. Возвращайтесь в Вазаро.

Жюльетта только улыбнулась.

– Даже если уеду я, Катрин останется. Она собирается отправиться к Франсуа в Тампль.

– Нет! – Жан-Марк круто развернулся к Жюльетте. – Почему?

– Она любит его, – просто сказала Жюльетта. – Теперь ее место рядом с ним.

– Но не в Тампле же. Если она не желает возвращаться в Вазаро, пусть остается здесь, где я могу попытаться защитить ее…

– Она уже не ребенок, Жан-Марк. Ты не можешь укрыть ее. Мы обе должны делать то, что должны.

– Черта с два я не могу! – резко сказал Жан-Марк. – Мне бы следовало приказать Леону связать вас обеих, вставить в рот кляп и заставить уехать в Вазаро.

– Мы бы снова вернулись, – улыбнулась Жюльетта. – Я знаю, ты любишь Катрин, но она больше не твоя забота. Она теперь жена Франсуа. – Она повернулась и пошла к двери. – Оставляю тебя одеваться. Прислать с Леоном воду? – Она нахмурилась. – Это не его обязанность, и он очень расстроится. Правда, Жан-Марк, это неразумно – оставить в хозяйстве только Мари и Робера. Почему ты отослал остальных слуг?

– Я подумал, что так лучше. В последнее время у меня был ряд посетителей, и я не хотел сплетен.

– Кто? – Жюльетта с любопытством посмотрела на него, а потом ее вдруг пронзила боль. – Женщина? Наверное, мне следовало этого ожидать. У тебя всегда было много любовниц, а меня не было…

– Семь недель и три дня, – негромко уточнил Жан-Марк. – Я не уверен, сколько часов, зато убежден, что смог бы сказать, если бы ты не ворвалась в мою комнату и не разбудила меня.

– Правда? – У Жюльетты снова перехватило дыхание, и в ней слабо шевельнулась надежда. – Банкиры всегда хорошо обращаются с цифрами, да?

– Если хотят преуспеть в своей профессии. – Жан-Марк покачал головой. – Не было других женщин, Жюльетта. Я поймал себя на том, что не заинтересован заменять тебя кем-либо в своей постели. Вот тебе еще одна победа.

– Тогда где ты был прошлой ночью?

– На одном из утомительных тайных сборищ, необходимых для страшных заговоров. Скажи мне, это какое-то правило, что они всегда должны проводиться среди ночи?

– Заговоры? Жан-Марк улыбнулся.

– Я надеялся вытащить твоего Людовика-Карла из Тампля целым и невредимым до твоего возвращения, но, как обычно, ты непредсказуема.

– Людовик-Карл? – Жюльетта изумленно смотрела на него. – Ты помогаешь нам?

– Моя дорогая Жюльетта, я не помогаю. Если уж я ввязываюсь в такие дела, я должен их контролировать.

– Но почему?

– Наверное, потому, что у меня есть некоторое самолюбие.

– Нет, я хочу сказать: почему ты это делаешь?

– Ты ждешь, чтобы я сказал, что делаю это в память о королеве и на благо страны? – Жан-Марк говорил неохотно. – Я не идеалист.

– Помощь в организации побега Людовика-Карла может погубить тебя.

– Нет, если все сделать правильно.

– Тогда зачем ты рискуешь?

– Каприз.

Жюльетта покачала головой.

– Скажи мне, Жан-Марк.

Жан-Марк с минуту молчал.

– Потому что мне противно, и я не приемлю, когда ребенка делают заложником нации просто по причине его происхождения. – Он пристально посмотрел на Жюльетту. – И потому что я больше никогда не хочу видеть тебя такой сломленной, как в тот день, когда Мария-Антуанетта взошла на гильотину.

Надежда стремительно сменилась радостью.

– Я не была сломлена.

Губы Жан-Марка скривились.

– Нет, не сломлена, но очень серьезно согнута. – Он рукой показал на дверь, отсылая Жюльетту из комнаты. – А теперь иди и вели приготовить мне ванну. Я чувствую, что смогу лучше справиться с тобой и Катрин, когда смою с себя сон.

Через час Жан-Марк спустился вниз и увидел Жюльетту, входившую в парадную дверь.

– Слишком поздно, – жизнерадостно объявила Жюльетта. – Катрин уехала. Я только что отправила ее в Тампль в своем экипаже. Если хочешь с ней поспорить, тебе придется поехать в Тампль, а это было бы очень глупо.

Жан-Марка, казалось, новость не слишком огорчила.

– Как умно с твоей стороны! – спокойно сказал он. – Тогда вместо этого я поспорю с тобой. Иди сюда и присоединяйся ко мне за завтраком.

– Я уже поела. – Жюльетта последовала за ним в комнату для завтрака. – Миновал полдень. Тебе бы следовало уже обедать.

– Мы не об этом собираемся спорить. Давай подумаем, какой толк от твоего присутствия в Париже.

– Я могу расписывать веера, служить курьером.

– Мы сформировали новую сеть. Ты не знаешь этих людей, а они тебя.

– Это было очень умно. Франсуа подозревал, что у графа Прованского в нашей группе в кафе «Дю Ша» был шпион. – Жюльетта нахмурилась. – Но ты не должен допускать, чтобы граф узнал, что тебе известно о его агенте, иначе он примет меры, чтобы помешать тебе.

– Франсуа не разорвал связи с группой и часто ходит в кафе «Дю Ша». – Жан-Марк уселся за стол и положил на колени салфетку. – Я знаю, ты сочтешь это невероятным, но мы даже без тебя додумались до того, что это возможно.

– Никто не знает?

– Нана Сарпелье. – Жан-Марк намазал маслом рогалик. – Я надеюсь, ты одобряешь это?

– О да. – Жюльетта задумчиво наморщила лоб. – Когда вы планируете освободить Людовика-Карла?

– Как можно скорее. Но нам требуется помощь в самом Тампле. Франсуа пытается как-то повлиять на чету, присматривающую за ребенком.

– На Симонов. Королева говорила, что, по ее мнению, он глуп, но не жесток. Как ты думаешь, есть возможность, что они станут помогать?

Жан-Марк пожал плечами.

– Подкупом тут ничего не сделаешь. Франсуа говорит: они оба слепо преданы республике, но, похоже, привязаны к мальчику. – Он надкусил рогалик и задумчиво стал жевать его, а потом добавил:

– Насколько я вижу, здесь есть ряд проблем. Во-первых, вытащить мальчика из тюрьмы. Во-вторых, вывезти его из Парижа и через кордоны. Далее, куда он отправится оттуда? Возможно, в Вазаро – на промежуточный период, но долго он там в безопасности не пробудет. Если мы отвезем ребенка к его родным в Австрию, скорее всего не пройдет и года с момента его освобождения, как с ним произойдет роковой несчастный случай. Если же отправить его к другому монарху, тот использует его как заложника.

– Нет! – Жюльетта расположилась напротив Жан-Марка. – И король, и королева перед смертью сказали Людовику-Карлу, что он не должен бороться за возвращение себе трона.

– Как я уже сказал, здесь есть проблемы. – Жан-Марк покончил с рогаликом и потянулся к чашке шоколада. – Но я работаю над тем, как вывезти мальчика из Парижа, и в моих планах есть некоторые яркие моменты, которые ты можешь оценить. Вот где я был сегодня ночью.

– Правда? – спросила заинтригованная Жюльетта. – И как ты собираешься это сделать?

– Думаю, прежде чем разрабатывать конкретно этот план, я подожду, пока закончит работу месье Радон. – Жан-Марк допил шоколад, поставил чашку и прижал ко рту салфетку. – Как видишь, мы прилежно трудимся на благо маленького короля. Почему бы тебе не поехать в Вазаро и не позволить нам самим продолжать им заниматься? Жюльетта решительно воспротивилась:

– Я обещала королеве, и я сделаю все, чтобы маленький король был на свободе.

– Я так и думал, что ты не согласишься. – Жан-Марк встал. – Что ж, постараемся извлечь максимальную выгоду из этой ситуации. Идем.

– Куда?

– Семь недель, три дня и шесть часов, – негромко сказал Жан-Марк. – Я сообразил, пока сидел в ванной. Это долгий срок, Жюльетта.

Слишком долгий. У Жюльетты забилось сердце просто при одном взгляде на него – на его блестящие темные волосы, на чуть озорной изгиб его губ, когда он улыбнулся ей.

– Да.

– Давай разберемся. Я спорил с тобой, но безрезультатно. Ты не дала мне увидеться с Катрин, чтобы я мог попробовать убедить ее действовать разумно. Не вижу другого выхода навязать тебе свою волю, за исключением одного, который ты примешь наиболее охотно. – Жан-Марк протянул ей руку. – Идем-ка в постель, малышка.

Сердце Жюльетты теперь колотилось так сильно, что его удары она ощущала каждой частичкой своего тела. Он уже сказал, что скучал без нее, и то, что она видела в его глазах, было по меньшей мере привязанностью. Жюльетта ослепительно улыбнулась, вложила свою руку в его и кротко сказала:

– Как хочешь, Жан-Марк.

– Как хочешь? Когда это ты поступала так, как я хочу?

Взявшись за руки, они побежали вверх по лестнице. Затем по коридору – в спальню Жан-Марка. Ими овладело неудержимое веселье. Они хохотали, и их смех эхом отдавался под сводчатым потолком.

Казалось, канули в Лету тревоги и печали. В целом мире они были одни. Жан-Марк закрыл дверь спальни.

Жюльетта уже на ходу принялась возиться с застежками платья и не заметила, как он посерьезнел.

– Нет.

Жюльетта обернулась. Жан-Марк снимал жемчужно-серый атласный камзол.

– Не спеши, Жюльетта. – Его голос звучал тихо, глаза казались чернее ночи. – Не сейчас.

Жюльетта нерешительно посмотрела на него.

– Но ты же раздеваешься.

– О да. – Жан-Марк прошел вперед и небрежно бросил камзол на спинку стула, обитого голубой тканью. – Так быстро, как только возможно. Но я решил, что не хочу, чтобы ты сама это делала. – Он жестом указал на стул, куда бросил камзол. – Присядь, пожалуйста.

Жюльетта прошла по комнате и опустилась на указанный им стул, озадаченно глядя на него.

– Жан-Марк, ты ведешь себя очень странно.

– Да? – Он снял рубашку и отбросил ее в сторону. – Потерпи. Я делаю это с определенной целью.

Жюльетте было совершенно наплевать на его цели. Ей хотелось прикоснуться к нему, сомкнуть пальцы на темной курчавой поросли на его груди, потереть ладонями гладкие, твердые мускулы его плеч.

– Прошло семь недель, Жан-Марк. Он согласно кивнул.

– Слишком долго. У меня было много времени, чтобы подумать. – Жан-Марк сел на кровать, стащил левый сапог и взялся за правый. – О тебе, Жюльетта.

Жюльетта прикусила губу. Боже милостивый, как он красив! Заливший комнату солнечный свет высвечивал каждую черточку его лица, мускулистую лепку его груди и плеч.

– Ты не хочешь спросить, о чем я думал? – Жан-Марк отбросил второй сапог, снова встал и быстро принялся раздеваться дальше.

– А мы не можем поговорить об этом потом?

Жан-Марк уже стоял обнаженный, и, глядя на него, Жюльетта ощутила, как все ее тело занимается жаром.

Он стоял посреди комнаты, слегка расставив ноги, с тугими стройными ягодицами, откровенно возбужденный, каждый мускул его тела был напряжен.

Воздух в комнате сгущался и тяжелел, вибрировал от их возбуждения. Жюльетта приподнялась.

– Нет. – Жан-Марк подошел и мягко усадил ее на стул. Опустившись на колени рядом со стулом, он взял девушку за руки и крепко сжал их. – Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я сделал?

Он стоял перед ней на коленях, прекрасный, обнаженный бог, спустившийся с Олимпа, чтобы соблазнить смертную.

Взгляд Жан-Марка был прикован к лицу девушки.

– Я хочу что-то дать тебе. Я всегда только брал. А теперь хочу, чтобы брала ты. – Его пальцы крепче сжали руки Жюльетты. – Воспользуйся же мной, Жюльетта.

Потрясенная, Жюльетта могла только смотреть на него.

Жан-Марк поднял ее руку и прижал к своей обнаженной груди. Она почувствовала под ладонью курчавые волосы, услышала бешеные удары его сердца.

– Я хочу тебя, – выдохнул Жан-Марк. – Я еще никогда так тебя не хотел. Мне важно, чтобы ты знала это.

– Тогда, ради всего святого, возьми меня, – возбужденно предложила Жюльетта.

Жан-Марк покачал головой, и его губы тронула еле заметная улыбка.

– Скажи мне, чего ты хочешь. Хочешь, чтобы я раздел тебя?

Жюльетта судорожно кивнула.

– Это было бы замечательное начало.

Жан-Марк встал и поднял ее на ноги, ловко расстегивая застежки платья на ее шее. Жюльетта ахнула, когда его пальцы коснулись кожи. Она вскинула глаза на Жан-Марка, и от того, что она увидела, ее сердце заколотилось еще сильнее.

От напряжения золотисто-оливковая кожа на его скулах натянулась, а темные глаза сверкали, удерживая ее взгляд.

– Помнишь тот первый день в каюте на «Удаче»?

– Конечно, помню.

Платье скользнуло к ногам девушки зеленой шелковой пеленой.

Жан-Марк медленно опустил голову, и его губы с величайшей нежностью прижались к ее плечу.

– Прошу вас, Жюльетта.

Жюльетта вздрогнула, когда его руки стали развязывать ее нижние юбки. Он пытался что-то сказать, но лихорадочное желание мешало ей слышать.

Нижние юбки упали на пол, и руки Жан-Марка метнулись вверх к ее грудям и стали ласкать их сквозь тонкую ткань рубашки, то сжимая, то отпуская. У Жюльетты вырвался низкий горловой звук, и она закрыла глаза, отдаваясь накатывавшимся волнам ощущений.

– Я вспомнил, как ты выглядела, лежа на корабельной койке, как храбро ты держалась на площади Революции. И я видел перед собой независимую девочку в гостинице в Версале. Я думал о чувстве, владеющем тобой, когда ты пишешь картины. Окутанная лунным и солнечным светом… – Наконец последние одежды девушки упали на пол, и Жан-Марк прошептал:

– Опьяненная радугой…

– Разве я это говорила? Боже милостивый, это было больше пяти лет назад в гостинице! Удивляюсь, как ты это помнишь.

– Я, наверное, помню каждое слово, когда-либо сказанное мне тобой. – Пальцы Жан-Марка скользнули вниз, лаская темные колечки ее притягивающего лона. – И я решил, что ревную к твоей живописи. Я хочу быть тем, кто показывает тебе радугу.

– Не понимаю.

Жан-Марк подхватил ее на руки и понес к постели.

– Я говорю о наслаждении. О таком остром, что оно граничит с болью, как то, что ты испытываешь, когда пишешь. – Он уложил Жюльетту на черное бархатное покрывало, затем лег сверху и мягко развел ее ноги. Затем вошел в нее медленно, осторожно, пока не заполнил ее горячее естество целиком. Пальцы Жюльетты вцепились в бархатное покрывало. Медлительность и мягкость ритма вызывали такую волну чувственности, что Жюльетте было непереносимо сладостно. – О твоем наслаждении, Жюльетта.

Жан-Марк ощущал каждую клеточку ее тела, его пальцы, казалось, обвили ее всю, забираясь в самые интимные места, доводя ее и удерживая на таких вершинах наслаждения, каких они ни разу не достигали за все месяцы, проведенные вместе. Раз за разом лихорадочное сладострастие заставляло ее вжиматься в его тело и отклоняться в том же ритме.

И ни разу за все это время он не позволил себе завершения, не довел себя до кульминации страсти.

День сменился вечером.

– Жан-Марк… – простонала Жюльетта сквозь туман наслаждения, крепко прижимая Жан-Марка к себе и удерживая его внутри своего тела. – Почему?..

Его теплая улыбка обволакивала Жюльетту.

– Я уже как-то говорил тебе, что, играя в эту игру уже долгие годы, я научился контролировать свои ощущения. – Он наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем. – И не вижу причин, почему бы не воспользоваться этим умением, чтобы доставить тебе наслаждение.

И тут наконец Жюльетта поняла. Его добровольное самоограничение было извинением за все его прошлые попытки подавить и подчинить ее себе. Слезы жгли ей глаза. Жан-Марк, должно быть, действительно неравнодушен к ней, если смог оставить свое проклятое поле битвы и так много отдать ей.

– Ты насладилась? – прошептал Жан-Марк. Жюльетта выдохнула:

– Радуга…

– Тогда… – Его голос был едва слышен. – Прошу тебя, могу ли я сам получить наслаждение?

Пальцы Жюльетты судорожно сжали его плечи.

– Пожалуйста, Жан-Марк.

Он стал длинно, глубоко и с силой двигаться в ней, лицо его было искажено, словно от боли. Прошедшие часы, когда он сдерживал себя, наверное, были для него невероятно трудными.

Жан-Марк напрягся, вены на его шее вздулись, и все тело стало сотрясаться в судорожных конвульсиях освобождения.

Он упал, задыхаясь, на Жюльетту.

– Матерь Божия, я думал, что не смогу кончить.

Жюльетта ласково отвела его мокрую прядь волос со лба.

– Жан-Марк, по-моему, ты так же идеально благороден, как этот сумасшедший старик Дон Кихот в книжке Сервантеса. Тебе незачем было…

– Благороден? Вздор. Наслаждение не имеет ничего общего с благородством души. – Он соскользнул с Жюльетты и лег рядом. Обнял ее и крепко прижал к себе. Его тело сотрясала дрожь, и он не мог унять ее.

– Ты так думаешь? – Руки Жюльетты обвились вокруг Жан-Марка, и она властно прижала его к себе, словно защищая.

В комнате слышалось только их дыхание.

– Ты уверена, что тебе этого было достаточно? – спросил Жан-Марк, когда его дыхание выровнялось. – Я хотел, чтобы для тебя это было еще одно «прекрасное», что тебе бы часто вспоминалось.

Жюльетта не выпускала его длинное, сильное тело. «Как могло быть этого недостаточно? – думала она, стараясь сдержать слезы. – Он отдался в мою власть и оделил своим доверием».

– О да, Жан-Марк. – Жюльетта любовно поцеловала его во впадинку между плечом и шеей. – Нечто необыкновенно прекрасное.

Эта стерва вернулась.

Дюпре почувствовал прилив радости, выходя из тени дома, расположенного напротив резиденции Жан-Марка Андреаса, Его мать, как обычно, оказалась права. Все шло к нему в руки. Эта стерва де Клеман вернулась к своему любовнику Андреасу. Даже девчонка Вазаро появилась в поле его зрения. Если бы Дюпре захотел, он мог бы пойти к Робеспьеру и выдать обеих женщин и Андреаса как их укрывателя.

Ощущение власти было сладким и пьянящим, и Дюпре несколько минут с наслаждением упивался будущей расправой с врагами, а потом с сожалением отмел месть. Пока нет. За эти недели, что он следил за домом Андреаса, Дюпре пришло в голову, что, немного подождав, он может получить гораздо большую власть.

Он вытер кружевным платком жидкость, струившуюся из сломанного носа, и захромал к экипажу, ожидавшему его в конце улицы. Страшно болело бедро, как это всегда бывало после целого дня, проведенного на ногах. Что ж, теперь уже недолго осталось. Он выяснил все, что хотел, чтобы получить Танцующий ветер, а с ним и власть, необходимую ему, чтобы сохранить расположение матери, сделав ее королевой. Он жил ради нее и для нее, обожая и умирая от страха всякий раз, когда она была им недовольна.

Письмо, которое он опустил этим утром в карман камзола, казалось, распространяло сияющую, успокаивающую теплоту, нашептывая о безопасности, богатстве и мести.

Дюпре открыл дверцу экипажа и, превозмогая боль, с трудом забрался на подножку, а потом в экипаж.

– В кафе «Дю Ша», – велел он кучеру. Этот человек возил его в кафе уже много раз и знал туда дорогу.

Нана Сарпелье сидела за длинным столом в задней комнате кафе «Дю Ша», наклеивая палочки на веер; на котором была изображена казнь на гильотине Шарлотты Корде, убийцы Марата.

Когда Дюпре вошел в комнату, она подняла голову и невольно вздрогнула, но быстро овладела собой.

– Извините, месье, но это рабочая комната. Клиенты здесь не обслуживаются.

– У меня везде есть допуск. – Дюпре захромал к столу и плюхнулся на стул напротив Нана. – Мне разрешается делать все, что я захочу. Твой друг Раймон Жордано прислал меня повидаться с тобой. Ты Нана Сарпелье?

– Да. – Нана настороженно смотрела на него. – А вы кто?

– Твой новый хозяин. – Улыбка Дюпре исказила левую сторону его лица. – Рауль Дюпре. А, я вижу, ты обо мне слышала.

– Кто же не слышал, месье? Ваша слава во время массовых убийств…

– Не трудись притворяться, – перебил ее Дюпре. – Мне прекрасно известно, что ты агент графа Прованского. – Он увидел, как напряглась Нана. – Это пугает тебя, не так ли? Хорошо, я люблю, когда у женщин есть страх.

– Вы хотите передать меня под трибунал?

– Если бы хотел, меня бы здесь не было.

Нана овладела собой.

– Это все равно. Потому что ваши обвинения – ложь.

Лицо Дюпре исказилось.

– Я следил за этим кафе много недель. И почти сразу узнал, что все вы здесь роялисты.

Нана продолжала молчать, бесстрастно глядя на Дюпре.

– Видишь ли, как-то ночью я выследил путь Франсуа Эчеле от дома Андреаса сюда. – Дюпре постучал пальцем по виску. – И задал себе вопрос: какая может быть связь между чиновником из Тампля и Жан-Марком Андреасом? Тебе известно, что у Андреаса Танцующий ветер?

– Правда? – Нана прикрепила к вееру еще одну палочку.

– По-моему, ты это знаешь. А потом я задал себе еще один вопрос: кто мог сказать Андреасу, что Танцующий ветер у Селесты де Клеман? – Он еще раз постучал себя по виску. – Разумеется, королева. Мой прежний наниматель Марат всегда подозревал, что у графа Прованского в Париже есть группы сочувствующих роялистам, чья задача – освободить дворян и королевскую семью. Проверить подозрения – это должно было стать моим следующим заданием после возвращения из Испании. – Дюпре откинулся на стуле. – Видишь, как все сходится?

– Очень умно.

– Так что я несколько дней следил и видел, как приходили и уходили члены вашей маленькой группы. У меня есть их имена и адреса. Я могу всех вас отправить на гильотину.

Глаза Нана, когда она подняла их от веера, смотрели холодно.

– В таком случае вы дурак, что пришли сюда. Было бы глупо с нашей стороны позволить вам уйти. Дюпре расхохотался.

– Как, по-твоему, почему Жордано позволил мне прийти сюда поговорить с тобой? – Он сунул руку в карман и вынул конверт. – Потому что я показал ему письмо от графа Прованского. Разумеется, граф очень осторожен в выражениях, но это письмо дает мне право на абсолютное руководство всеми твоими действиями и твоего друга Жордано.

У Нана все померкло в глазах.

– Правда?

Дюпре удовлетворенно кивнул.

– Хорошенько подумав и все сопоставив, я понял, кто ваш хозяин, и тут же написал ему и предложил свои услуги. После смерти Марата у меня уже нет прочного положения в правительстве.

– И теперь вы служите Бурбонам.

– Почему бы и нет? В королевском происхождении есть некоторая слава. Моей матери было бы приятно быть принятой при дворе в Вене. – Дюпре вытер нос платком. – Граф сказал, что слышал о моей работе и был бы рад воспользоваться моей помощью в одном деликатном деле. Поэтому он дал мне власть над вами двумя.

– А почему не над всей группой?

– Ты знаешь ответ на этот вопрос. – Из сломанного носа Дюпре опять потекло. – Потому что только ты и Раймон Жордано – в полном смысле слова его креатуры, он к вам благоволит. Вы действуете по указке графа, а не Эчеле. – Дюпре постучал пальцем по письму. – Граф ясно дал понять, кому я могу доверять в этом деликатном деле.

– И мы должны вам подчиняться?

– Беспрекословно, иначе он будет вынужден обойтись без ваших услуг. Граф очень озабочен тем, что маленького короля могут освободить, но не передать в его любящие объятия, а переправить в Англию. Месье считает, что Эчеле действует в этом направлении, не ставя его в известность. Нана с минуту молчала.

– Это правда. Эчеле сказал мне об этом только недавно. Я собиралась в следующем отчете известить об этом Месье.

– Но теперь ты будешь обо всем докладывать только мне, – объявил Дюпре. – Так гораздо удобнее. Разумеется, мы не можем позволить Эчеле добиться своего. Граф совершенно ясно дал это понять.

– И что мы должны сделать?

– Убить мальчишку.

Нана кивнула. Она ожидала такого ответа.

– Это разумно. Если Эчеле не освободит дофина, то это попытается сделать какая-нибудь другая группа. Барону де Батцу чуть не удалось освободить королеву за несколько дней до того, как ее гильотинировали. А как вы собираетесь убить мальчика?

– Я еще не решил. Я дам тебе знать. Граф хочет, чтобы в его смерти обвинили Робеспьера – с целью дискредитировать Конвент. – Дюпре пожал плечами. – Для этого, возможно, понадобятся некие уловки.

– У вас есть доступ к мальчику?

– Разумеется. Ты забываешь, кто я. Возможно, у меня больше и нет прежней власти, но вся охрана знает Рауля Дюпре. – Он поднялся. – Выясни все, что сможешь, у Эчеле насчет его планов. Мы должны нанести упреждающий удар.

Нана согласно кивнула:

– Где я вас найду?

Дюпре дал ей адрес своей квартиры.

– Придешь сегодня вечером.

Нана удивленно посмотрела на него.

– Но я могу ничего не узнать и в течение нескольких дней.

– Ты все равно придешь ко мне. Мне требуются определенные услуги.

– Что?.. – Нана умолкла, сообразив, что он имеет в виду, и не смогла скрыть отвращения, отразившегося на ее лице.

– Ты находишь меня более чем несимпатичным? – Дюпре хрипло засмеялся. – Весь мир тоже. Этим чудовищем меня сделал Андреас. Андреас со своей сукой. Мы найдем способ включить их в свои планы. – Он отвернулся. – А пока, если не хочешь, чтобы я доложил графу о твоем нежелании услужить мне, ты придешь ко мне вечером.

И Дюпре захромал из комнаты.

23

«Жилище Франсуа в Тампле больше напоминает тюремную камеру, чем квартиру муниципального чиновника», – с содроганием подумала Катрин, когда офицер отступил, пропуская ее вперед. От каменных стен исходили холод и сырость, а из мебели в комнате только и были что грубо сколоченный стол с тремя стульями, небольшой шкаф и узкая кровать, покрытая ветхим полотняным покрывалом.

– Мне придется подождать здесь с вами, пока не придет гражданин Эчеле, – извиняющимся тоном произнес капитан Ардлен, придвигая Катрин стул. – В башню никого не допускают без должным образом оформленных документов.

– Я же сказала вам, мой муж не знал о моем приезде. Он бы заказал мне пропуск, если бы… – Катрин нахмурилась. – Здесь что, всегда так холодно? – И она поплотнее закуталась в алую накидку. Декабрьский холод, казалось, так и пронизывал толстые каменные стены. – Почему в очаге не разведен огонь?

– Я сейчас разведу. – Капитан направился к глиняной печи. – Обязанности гражданина заставляют его большую часть дня проводить не здесь, а это непрактично – поддерживать огонь…

– Катрин! – на пороге комнаты стоял Франсуа.

«Он кажется более жестким, похудевшим и усталым, чем в Вазаро, – подумала Катрин, – но все равно выглядит прекрасно». Она вскочила.

– Этот господин считает, что мне здесь не место, Франсуа. Пожалуйста, скажи ему, что я твоя жена.

– Моя… жена, – медленно повторил Франсуа. И обернулся к капитану. – Да, конечно, Ардлен, это моя жена… Боже всемогущий, Катрин, что ты здесь делаешь?

Катрин подошла к нему.

– Как могу я жить в достатке в Вазаро, если ты, служа республике, существуешь в этой камере? Я решила, что должна быть рядом с тобой. – Она с улыбкой обернулась к Ардлену. – Благодарю вас за вашу доброту, капитан. А теперь вы не могли бы приказать принести мои вещи со двора?

Капитан кивнул:

– Тебе повезло, гражданин, с женой. Но не забудь достать ей нужные документы.

– Не забуду. – Франсуа не сводил глаз с Катрин. – Если она останется. Моя жена сильнее духом, чем сложением. Я не уверен, что эта комната будет для нее самым лучшим местом.

Катрин улыбнулась ему.

– Я сама знаю, что для меня лучше всего. И всем известно, что место женщины – рядом с ее мужем.

Как только тяжелая дубовая дверь затворилась за капитаном, Франсуа потребовал объяснений:

– В чем дело, Катрин? Зачем вы здесь?

Катрин глубоко вздохнула.

– Мне было нелегко решиться.

– У вас есть сообщение от Жан-Марка?

– Нет, я приехала лишь сегодня утром. И его еще не видела. – Катрин сокрушенно призналась:

– Жюльетта знала, что он не одобрит моего приезда, так что быстренько выставила меня, прежде чем я даже успела…

– Почему?

– Потому что вы мой муж, – просто ответила девушка. Франсуа был ошарашен.

– Вздор. Вы же всегда считали эту церемонию простой необходимостью.

– Это правда, я хотела бы еще обвенчаться в церкви. Пожалуйста, Франсуа.

Его покинула всегдашняя выдержка, голос дрогнул:

– О чем вы говорите?

– О том, что… я люблю вас. – Катрин поспешно продолжала:

– И я знаю, может быть, вы разлюбили меня, но я должна была попытаться…

– Матерь Божия! – Франсуа схватил ее в объятия и зарылся лицом в ее волосы. – Конечно, я люблю тебя, – глухо произнес он. – И всегда любил. Но аббатство…

Катрин почувствовала облегчение, она обвила его руками и крепко прижала к себе.

– Ты упорно ведешь себя так, словно сам участвовал в насилии. Тебе следовало самому все мне объяснить, а то об Уильяме Дарреле я узнала от Жюльетты. Ты думал, я настолько мелочна, что поставлю свою боль выше жизней, которые ты спас с тех пор?

– Ты прощаешь меня?

Катрин отступила и внимательно посмотрела на Франсуа. Лицо ее было серьезно.

– Прощаешь ли ты меня? Я боялась разделить с тобой твою жизнь, любя тебя. Я даже не понимаю, как ты можешь все еще любить меня.

– Не понимаешь? – Его губы прижались к ее виску. – Наверное, потому что в тебе есть сила и нежность… и правда.

– Только не правда. Похоже, в прошлом я часто лгала себе. – Катрин трепетно улыбнулась. – Но с сегодняшнего дня постараюсь быть с тобой правдивой.

Франсуа сжал ее лицо в ладонях и заглянул в глаза.

– Катрин, я… – И поцеловал ее мягко, ласково, с исключительной нежностью. Выражение его лица было также прекрасно, как рассвет, встающий над полями Вазаро. – Любовь моя.

Радость Катрин была столь сильна, что она едва могла ее вынести с открытыми глазами. Когда она открыла их, Франсуа смотрел на нее с тем же выражением, и Катрин почувствовала, что сейчас разрыдается от счастья. Надо было что-то сделать, сказать, дабы не утопить радость в слезах. Она неуверенно рассмеялась.

– Стало быть, решено. – И оглядела квартиру. – Мне надо что-то предпринять, чтобы привести это место в божеский вид. Не понимаю, как ты можешь жить здесь, где стены дышат могильным холодом. Если мы останемся тут на какое-то время, то нам понадобятся одеяла, ковры, занавески на окно. И, наверное, удобное кресло у печки, чтобы…

– Нам? – Франсуа покачал головой. – Ты не можешь здесь оставаться.

– Еще как могу. Я буду жить с тобой в Тампле столько же, сколько и ты, Франсуа. Имей в виду, в Вазаро я вернусь только с тобой.

– Катрин, я не могу поехать с тобой. Мне очень многое надо сделать здесь.

– Я знаю, Жюльетта мне говорила. – Катрин протянула руку и дотронулась до щеки Франсуа. «Он принадлежит мне, – с удивлением подумала она. – Я имею право протянуть руку и погладить его, когда захочу». – Значит, я помогу тебе. Мы очень хорошо работали вместе в Вазаро. Я уверена, мы сможем так же хорошо справиться со всем и здесь.

– Нет. – Франсуа упрямо сжал рот. – Ты не можешь оставаться в Тампле. Ради бога, Катрин, это же тюрьма!

– Тем более наше жилище должно быть теплым, уютным домом. – Катрин легонько поцеловала его в щеку и направилась к двери. – Сюда несут мои вещи. Посмотрим, сможет ли этот симпатичный капитан отыскать для меня шкаф в этом огромном пространстве? Я должна вернуться в дом Жан-Марка и выпросить белье и одеяла.

– Вот там и оставайся.

– И мы должны постоянно поддерживать огонь в печи. Эти каменные стены ужасно мокрые.

– Катрин, у меня нет ни малейшего намерения делать тебе пропуск. Охранники откажутся впустить тебя назад.

– Нет, не откажутся. – Катрин помедлила у двери, оглянувшись на мужа с бесконечно любящей улыбкой. – Потому что тогда я просто сяду у ворот и стану плакать и причитать, пока мне не позволят войти к тебе. А это привлечет любопытных, не так ли?

– Да, но ты все же…

– И все внимание в настоящий момент будет сосредоточено на тебе. Кроме того, ты ведь женился на мне, чтобы защитить от глаз республики? Ты хочешь, чтобы слухи о бедной покинутой жене дошли до ушей коммуны?

Лицо Франсуа осветилось нежной улыбкой.

– Ты ведь так и поступишь, да?

Катрин безмятежно улыбнулась в ответ.

– Конечно. По-моему, я ясно изложила свою позицию. Если ты хочешь отсюда уехать, ты должен побыстрее выполнить свою задачу, чтобы мы могли уехать оба.

Франсуа сокрушенно покачал головой и церемонно поклонился.

– Сделаю все, что в моих силах, чтобы услужить вам, мадам.

– А я сделаю все, чтобы услужить вам, – негромко сказала Катрин, на мгновение задержав на нем взгляд, прежде чем отвернуться и отпереть дверь. – Не забудь про шкаф.

Теперь холодный пол покрывал савоннский ковер с рисунком цвета беж и слоновой кости, а на окне висели тяжелые розовые бархатные шторы. Полотняное одеяло сменило ярко-красное бархатное покрывало, а рядом с печью стояло огромное кресло с подушками кремового цвета и скамеечкой для ног того же цвета.

– Не так уж плохо. – Катрин критически оглядела комнату. – Желтые занавески в моей комнате в Вазаро мне нравятся больше, но эти тяжелее и лучше уберегут от холода.

– Ты оставила Жан-Марку хоть какую-нибудь мебель? – спросил Франсуа, откидываясь и кладя голову на подушки кресла. – Насколько я помню, он любил это кресло. Когда мы встречались в золотом салоне, он всегда в нем сидел.

– Тебе оно нужнее, чем ему, – улыбнулась Катрин. – Не волнуйся, он не возражал, когда я его забрала. У Жан-Марка много кресел, а он пожертвовал нам только одно. – Она поежилась. – Здесь все еще прохладно. Похоже, мы так и не избавимся от этого холода. А у малыша в квартире так же промозгло?

Франсуа кивнул.

– Но нельзя сказать, что у него нет удобств. Симоны по-своему очень хорошо с ним обращаются. Недавно они позволили ему жить нормальной жизнью. – Губы Франсуа скривились. – Хотя, видит бог, сначала они по приказу старались превратить его в то, что хочет республика.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Симон получил распоряжение воспитать его как самого обычного человека.

Катрин озадаченно нахмурилась.

– Что же они сделали?

– Водили к нему шлюх, научили его пить вино, как воду. Большую часть времени перед казнью матери он провел в пьяном угаре.

Катрин с ужасом смотрела на Франсуа.

– Но он же еще маленький мальчик. Как они могли с ним так поступить?

– В представлении Симона это рай для обычного человека, – сухо ответил Франсуа. – Шлюхи, вино и время, чтобы наслаждаться и тем, и другим. Он считал, что всего лишь выполняет свой долг и показывает мальчику, как надо хорошо проводить время.

Катрин было очень жалко ребенка.

– А как теперь Людовик-Карл?

– Для своих лет он стар. Когда я смотрю на него и вспоминаю Мишеля… – Франсуа встретился глазами с Катрин. – Они лишили его детства. Я хочу вернуть ему то время, Катрин, но не знаю, сможет ли кто-нибудь это сделать. Глаза Катрин наполнились слезами, она услышала в его голосе усталость и отчаяние. Он так давно и так долго сражался в неравной борьбе и проигрывал так же часто, как и побеждал. Господи, помоги ему не потерпеть поражение в этот раз!

– Когда я смогу увидеться с ним?

– Завтра. Дважды в неделю я ужинаю с Симонами, а потом играю в карты с ним и несколькими офицерами. Ты уверена, что хочешь пойти со мной? Они грубые, неотесанные люди.

– Сборщики цветов в Вазаро, уж конечно, не из Версаля, – улыбнулась Катрин. – А они мне очень даже нравились. – Улыбка сошла с ее лица. – Впрочем, я не думаю, что эти люди будут мне по душе. Приводить девок к восьмилетнему мальчику…

Франсуа протянул Катрин руку, и она подошла и встала перед ним. Он взял ее руку и поднес к губам.

– Ты всегда сможешь вернуться в свой сад.

– Нет, не смогу, – прошептала Катрин. – Без тебя – нет. Без тебя – больше никогда, Франсуа.

Франсуа притянул ее к себе на колени и стал баюкать в объятиях, осторожно и нежно прижимая к себе. Сначала она ощущала только восхитительное удовольствие от того, что он держит ее, как сокровище, бесконечно драгоценное для него. Однако постепенно Катрин почувствовала, как напрягается его тело. Ее сердце подпрыгнуло и забилось сильнее, когда его губы прильнули к ее шее.

– Ты знаешь, как сильно я тебя хочу? – прошептал он.

Катрин заставила себя расслабиться. Она знала, что этот момент наступит, и думала, что подготовилась к нему. Катрин нервно рассмеялась.

– В ночь, когда мы поженились, ты сказал, что не любишь худых женщин.

– Я солгал.

– Позже я заподозрила, что ты сказал мне не правду.

Они долго молчали.

Франсуа зарылся в ее волосы, и голос его звучал глухо:

– Необязательно сегодня ночью. Я могу подождать. Катрин испугалась. Она могла сказать, чтобы он подождал. И тогда ей не пришлось бы сегодня встречаться со страхом.

Но, если она так решит, это будет означать, что она снова прячется.

– Нет. – Голос Катрин дрожал. – Сейчас. Хотя я, наверное, не смогу доставить тебе удовольствие.

– Ты доставишь мне удовольствие. – Его пальцы нашли шпильки, удерживавшие ее тяжелые волосы, он вынимал их одну за другой и бросал на пол. – Ты доставишь мне удовольствие, – повторил он, – даже если просто позволишь прижать тебя к себе, смотреть на тебя, слышать твой смех. – Он пропустил пальцы сквозь ее длинные волосы. – В этом и есть различие между любовью и похотью, Катрин.

Его зеленые глаза смотрели столь пристально, улыбка была столь нежной, что Катрин ощутила, как рассеивается страх.

– С чего… начнем?

Франсуа поднял длинную шелковистую прядь и потерся о нее губами.

– С чего захотим. Мы можем делать все, что угодно. Никаких правил нет. – Неожиданно его улыбка стала озорной. – Знаю. Почему бы мне не расчесать тебе волосы, моя родная?

Тяжелые удары сердца Катрин стали ровнее, когда она подняла голову и посмотрела на Франсуа.

– Это… все?

Тело Франсуа сотрясала дрожь, он отодвинулся и лег рядом.

– Да. – Его грудь неровно вздымалась. Он повернул Катрин и прижался к ее спине. – Пока.

– Ты был очень… напряжен. – Катрин поразмыслила. – Тебе это всегда доставляет такое наслаждение?

– Это всегда доставляет наслаждение, но в этот раз… – Он поцеловал Катрин в ухо. – Это необыкновенно, любовь моя.

– Почему?

– Может быть, потому, что я люблю тебя? Другой причины придумать не могу.

– Мне приятно сознавать, что я доставила тебе удовольствие. Мне от этого… как-то теплее.

Франсуа замер.

– Но ты сама никакого наслаждения не ощутила, да?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду. Я же сказала…

– Ты испугалась?

– Сначала да, потом – нет. – Катрин поцеловала его руку, прижимавшую ее. – Ты был так добр ко мне. Я боялась, что увижу… Но это был только ты.

– Это хорошо. – Голос Франсуа звучал глухо. – Но я хочу для тебя большего. Расскажи мне, что ты почувствовала, Катрин. Мне надо знать.

– Тепло, уют, любовь. – Катрин устроилась поудобнее. – Это было на самом деле очень приятно.

– И больше ничего?

– Ближе к концу какое-то… покалывание. – Катрин поспешила ободрить мужа:

– Но ты не сделал мне больно. Я знаю: ты был очень осторожен.

– Недостаточно. Мне надо было потянуть подольше. Я пытался, но… – Его губы скользнули по ее уху, и голос вдруг зазвучал хрипло. – Я слишком давно люблю тебя, Катрин.

– Почему ты так огорчен? Я же говорила, что, думаю, ты…

– Добрый и мягкий. – Франсуа крепко прижал Катрин к себе. – По-моему, я слишком нетерпелив.

– Что-нибудь не так? Я должна была сделать что-то еще?

– Нет, я просто благодарен господу, что ты меня не боишься. – Франсуа нежно поцеловал Катрин. – Ну, ничего, в другой раз. А на сегодня достаточно.

– Ты пришла. – При виде Нана Сарпелье Дюпре почувствовал прилив острого наслаждения. Он не был уверен, что Нана послушается его, даже при том, что это означало бы вызвать недовольство графа. В течение последних недель Дюпре пристально следил за ней и знал, что она, не задумываясь, прыгнет в постель к любому понравившемуся ей мужчине. И тем не менее она казалась исключительно независимой натурой. – Заходи. – Дюпре отступил, и Нана вошла в комнату. – Я, разумеется, ждал тебя. Ты виделась с Эчеле?

– Я же сказала вам, что не смогу быстро связаться с ним.

– Сгодится и завтра. – Дюпре закрыл дверь и оглядел Нана. – Сними плащ.

Нана послушалась. Плащ она бросила на стул.

– Мне это не нравится, Дюпре.

– Но ты же любишь лишние деньги, которые дает тебе граф.

– Каждой женщине надо что-то есть.

– Есть и другие нужды, которые надо удовлетворять. – Дюпре уселся на стул с подушками и оперся рукой на стоявший рядом стол. – И ты, конечно, представляешь, что в своем нынешнем состоянии мне приходится испытывать некоторые трудности с женщинами. Не так-то просто уговорить их доставить мне удовольствие.

– Насколько я понимаю, девок в Пале-Рояле мало волнует, как выглядит мужчина, лишь бы у него были деньги в кармане.

– Но они не могут дать мне того, что нужно. Прежде у меня была избранная любовница, и она была совершенно великолепна. Она была актрисой в «Комеди Франсез». Камилла Кадо. Возможно, ты слышала о ней?

Нана покачала головой.

– Она была немного похожа на тебя. Высокая, рослая, с пышной фигурой. Она изумительно подходила для моих целей.

– В таком случае предлагаю вам вернуться к ней.

– О, я не могу. Пока я был в Испании, она завела другого любовника, а когда я попытался заставить ее передумать, отказалась меня слушать.

– Возможно, вам удастся уговорить ее, чтобы она поняла, какую ошибку делает, отказывая такому поистине восхитительному мужчине, как вы.

– Сарказм не допускается, – заявил Дюпре. – Ясно, что мне придется обучить тебя так же, как я обучил ее.

– Вряд ли стоит тратить на это время, если ваша Камилла уже…

– Камилла мертва. – Дюпре улыбнулся, увидев потрясенное лицо Нана. – Я просто не мог допустить, чтобы она ложилась в постель к другому мужчине. Это бы осквернило роль, которую она играла.

– Роль?

– Я же сказал тебе, что она была актрисой. – Дюпре указал на большой шкаф у стены. – Там ты найдешь платье и парик. Они принадлежали Камилле, но я уверен, что тебе они тоже подойдут. Надень их.

Нана в ужасе уставилась на него. Что это еще за игры?

– Ну, давай же, ты ведь ни за что не пришла бы сюда, если бы не собиралась мне подчиняться. Нана подошла к шкафу.

– Вы уже решили, каким способом избавиться от мальчика-короля?

– С помощью яда, наверное. На улице Марата аптекарь с удовольствием окажет мне любую услугу. Яд оказался бы надежным и разумным средством, его мог бы выбрать и Робеспьер, а у меня уже нет сил для физической борьбы.

– Королю всего восемь лет. Он не будет бороться за трон, достаточно…

– Я не хочу говорить о короле. Надевай платье.

Спустя двадцать минут Нана стояла перед Дюпре в розовом парчовом платье, запихивая собственные русые волосы под искусно уложенный седой парик.

Дюпре глядел на нее и чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.

– Великолепно, – задыхаясь, произнес он. – В тебе есть сила, какой никогда не было у Камиллы. – Он сунул руку в карман и вынул маленькую серебряную табакерку. – Наклонись. Последний штрих.

Нана с деревянным лицом склонилась над Дюпре.

Он открыл табакерку, осторожно вынул мушку в форме сердечка и прикрепил ее рядом с левым углом ее рта.

– Ну вот, теперь ты просто совершенство. – Руки Дюпре дрожали, когда он закрывал табакерку и снова клал в карман. – Встань передо мной на колени.

Поколебавшись, Нана подчинилась.

– Прекрасно. Теперь слова. Ты должна произносить их очень искренне, иначе я буду недоволен.

– Что за слова?

В голосе Дюпре появились высокие жеманные нотки:

– «Рауль, обещай мне, что мы всегда будем вместе. Ты мамин родной, сладкий мальчик. Я больше никогда не буду тебя наказывать».

Нана повторила слова.

Ладонь Дюпре с треском ударила ее по щеке.

– Искренне! Еще раз.

Глаза Нана излучали гнев, недоумение, презрение. Ей не сразу удалось справиться с бушующей яростью. Она несколько раз глубоко вздохнула. И через несколько минут повторила слова.

– Уже лучше. А теперь скажи: «С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами».

– С моей стороны было так нехорошо сажать тебя в деревянный ящик с этими гадкими существами.

Дюпре наклонился к Нана, все еще стоявшей на коленях у его стула, дыхание вырывалось из его груди с короткими сильными всхлипами.

– «Умоляю тебя, прости меня».

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана подняла голову и увидела лицо Дюпре, искаженное до неузнаваемости от наслаждения. Ее мутило от отвращения к этому жалкому выродку.

– Повтори.

– Умоляю тебя, прости меня. – Нана с минуту помолчала. – Это все?

– О нет. – Дюпре улыбнулся, его глаза сияли от удовольствия. – Есть много чего еще. Ты можешь поцеловать мне руку.

Следующим вечером за ужином Катрин старательно избегала заговаривать с Людовиком-Карлом и сосредоточилась на том, чтобы понравиться Симонам. К своему удивлению, она обнаружила, что это не такая уж сложная задача. Как и говорил Франсуа, они были грубыми, неотесанными людьми, не слишком большого ума, однако казались добродушными. Из них двоих Катрин предпочла женщину ее мужу. Мадам Симон была коренастой, плотной, маленькой женщиной с тяжелым мужеподобным лицом в веснушках, однако у нее была теплая улыбка, и она, казалось, по-настоящему привязалась к мальчику.

И только когда мужчины уселись за карты, а мадам Симон взялась за шитье у очага, Катрин отважилась как бы невзначай подойти к Людовику-Карлу, читавшему у окна.

– У печки слишком жарко, – сказала она. – Можно, я посижу здесь рядом с тобой?

– Как хочешь, гражданка. – Людовик-Карл настороженно посмотрел на Катрин и сразу вернулся к чтению.

Катрин охватила волна жалости. Франсуа говорил, что Людовик-Карл был стар для своих лет, и теперь она поняла, что тот имел в виду. Мальчик был удручающе угрюм. Катрин присела на стул напротив и стала украдкой поглядывать на мальчика из-под ресниц. Это был по-настоящему красивый ребенок, хотя он лишь немного походил на Марию-Антуанетту. У него были такие же светлые волосы и широко расставленные голубые глаза, однако черты лица его были утонченнее и красивее, чем у матери.

– Я не люблю, когда люди на меня смотрят, – сказал Людовик-Карл, не поднимая глаз от книги. – Я бы хотел, чтобы ты этого не делала.

– Я думала, что ты немного похож на свою мать.

Людовик-Карл быстро поднял глаза.

– Ты видела мою мать?

– Давно, когда ты был еще младенцем. Она была очень добра ко мне.

Мальчик с готовностью кивнул.

– Она всегда добрая. – И понизил голос:

– Но мы не должны говорить о ней здесь. Им это не нравится.

– Очень мудро. Что ты читаешь?

– Книгу Руссо. Гражданин Робеспьер считает, что он прекрасный человек. Они забрали у меня все книги, которые мне подарил папа, зато дали вон те. – Людовик-Карл кивнул на четыре книги, сложенные рядом с ним на столе.

Катрин протянула руку за томом в темно-синем переплете.

Людовик-Карл быстро положил на книгу руку, чтобы помешать Катрин взять ее.

– Нет.

Катрин с удивлением посмотрела на него.

Мальчик встретил ее взгляд.

– Это не та книга, которую тебе следует смотреть, гражданка.

– Почему?

– Там картинки с раздетыми мужчинами и женщинами, и они делают… – Людовик-Карл умолк, а затем неохотно пояснил:

– Такую книгу неприлично смотреть даме, которая знала мою маму.

– А для тебя прилично? Мальчик пожал плечами.

– Не знаю. – И кивнул в другой конец комнаты на Симона:

– Он говорит, это единственные книги, какие должен читать мужчина.

– Ты ему веришь?

– Не знаю, – повторил Людовик-Карл. – Откуда мне знать, что правда, а что не правда, когда все говорят мне разное?

– Тебе нравятся гражданин Симон и его жена?

– Знаешь, они часто бывают веселые. – Из его глаз на короткое время ушло так старившее его выражение взрослой обреченности, и мальчик тоскливо сказал:

– Только я бы хотел, чтобы они иногда разрешали мне видеться с мамой.

– Но ведь она… – Катрин осеклась, потрясенно сообразив, что мальчик говорит о матери как о живой. Людовик-Карл думал, что его мать жива! Катрин с минуту помолчала, затем спросила:

– А где твоя мама?

– В квартире этажом выше с моей сестрой и тетей. – Рука мальчика крепче сжала книгу. – Они говорят: она плохая женщина и я не должен о ней говорить.

Приступ острейшей жалости пронзил Катрин.

– Я не считаю ее плохой и думаю, об этом ты должен сам судить, Людовик-Карл.

– Шарль. Здесь меня называют Шарль.

Катрин улыбнулась.

– Постараюсь запомнить.

– Да, трудно запомнить все, чего от тебя хотят. – Взгляд мальчика снова стал невыразительным и усталым, как у древнего старца. – Мама говорит, нужно все делать как можно лучше, когда делаешь.

Катрин понимала, что слишком задержалась здесь и ей следует возвращаться к компании у очага, однако ей очень не хотелось оставлять мальчика. Людовик-Карл был так страшно одинок.

– Ты любишь цветы?

Мальчик кивнул.

– В Версале у нас были красивые сады, и даже в Тюильри… – Он умолк, а потом его взгляд устремился к лицу Катрин. – Моя мама любит цветы. У нее духи с запахом фиалок.

– У моего кузена в городе есть сад, где растут очень красивые фиалки. Хочешь, я принесу их тебе? Ты мог бы ухаживать за ними и смотреть, как они растут.

Людовик-Карл неуверенно сказал:

– Я ничего не знаю о том, как выращивать цветы.

– Тогда я тебя научу. У меня есть сад, он даже больше, чем сад в Версале, и называется Вазаро, я тебе про него расскажу.

Лицо ребенка осветилось надеждой.

– По-моему, мне бы это понравилось.

– Я знаю, тебе понравится. – Катрин встала. – И я расскажу тебе про моего друга Мишеля. Мишель тебе тоже понравится. Он лишь немного старше тебя и знает все про цветы, духи…

– А он придет сюда навестить меня? Мы могли бы поговорить и поиграть в мяч в… – Неожиданно радость сошла с лица мальчика. – Я забыл. В Тампль никто не должен приходить.

– Зато я буду навещать тебя, – мягко произнесла Катрин. – И по крайней мере могу рассказывать тебе о Мишеле. У меня есть еще подруга, она знала твою маму гораздо лучше, чем я, и тебя тоже. Ее зовут Жюльетта, и мы можем поговорить о ней тоже.

Людовик-Карл кивнул и робко улыбнулся.

– Ты очень добра. Я знаю, что не должен просить слишком много.

Слезы жгли ей глаза. И было трудно говорить спокойно.

– Я приду к тебе послезавтра, Людовик-Карл.

– Шарль, – серьезно поправил он. – Просто Шарль.

Катрин отвернулась и подошла к компании, собравшейся у очага.

Она села рядом с мадам Симон, и та небрежно подняла глаза от вязания.

– Вы долго говорили с Шарлем.

Катрин замерла. Неужели ее интерес к мальчику показался подозрительным?

– Он славный мальчик.

Мадам Симон согласилась.

– Все вечно таращат на него глаза и норовят потрогать. Жена пекаря даже предложила мне лишний ломоть хлеба, если я отрежу для нее прядь его волос.

Катрин откинулась на стуле.

– Вы дали ей прядь?

– С какой это стати? – встрепенулась мадам Симон. – Бедняга в неделю остался бы лысым, если бы я раздавала его кудри всем желающим. А потом они гоняются за волосами короля, а Шарль уже просто добрый республиканец. – Женщина посмотрела на мальчика, сидевшего в углу, и ее лицо засияло гордостью и любовью. – Мы хорошо поработали с Шарлем, да будет мне позволено самой так сказать.

Катрин старалась не смотреть на мадам Симон.

– Я вижу, он читает Руссо.

– Республиканская книга. Сама-то я и словечка не пойму, но то, что нравится гражданину Робеспьеру, сгодится и для меня.

– Он не знает, что его мать умерла.

Мадам Симон бросила тревожный взгляд на Катрин.

– Вы ему не сказали?

Катрин покачала головой. Женщина облегченно вздохнула.

– Муж хотел ему рассказать, но я запретила – нет смысла расстраивать Шарля.

– Я обещала принести ему ящик с фиалками. Это ничего?

Мадам Симон пожала плечами.

– Почему бы и нет? Если он сам будет за ними ухаживать. Мне некогда с ними возиться, а муж почти все время смотрит в свой стакан. – Мадам Симон робко улыбнулась Катрин. – Я рада, что вы приехали к Франсуа. Мужчине нужна жена, даже если он думает, что она ему без надобности. – Мадам бросила кислый взгляд на мужа. – И будет просто приятно поговорить еще с одной женщиной.

Катрин просияла.

– Надеюсь, мы станем друзьями. – Она старательно отводила глаза от места, где сидел с книжкой мальчик. – Очень хорошими друзьями.

– Я хочу сделать хоть что-нибудь. – Катрин прижалась к Франсуа, невидящими глазами глядя в темноту. – Бедный ребенок!

– Мы делаем все, что можем.

– Я хочу, чтобы его вывезли отсюда. Дети так беззащитны. Сначала Мишель, а теперь Людовик-Карл. Но Мишель счастлив и свободен. Я хочу, чтобы Людовик-Карл тоже был на свободе.

Франсуа погладил волосы Катрин.

– Скоро.

– Как скоро?

– У меня есть кое-какие мысли. Завтра мне надо поговорить с Жан-Марком, а потом поехать в кафе «Дю Ша». Возможно, к концу следующего месяца мы сумеем освободить его.

– Боже милостивый, надеюсь.

– Я тоже, любовь моя. – Франсуа закрыл глаза. – А теперь спи.

– Сейчас?

Его глаза снова открылись.

– Ты не хочешь спать?

– Мне казалось, что мы могли бы… Я знаю, что прошлой ночью тебе было не совсем приятно. – Катрин задержала дыхание. – Я подумала, что мы могли бы попробовать снова.

Рука Франсуа, гладившая волосы Катрин, замерла на ее затылке.

– Родная, это не делается по обязанности.

– Это было приятно. Мне нравится быть к тебе близко.

Франсуа медленно притянул к себе Катрин.

– Тогда, я думаю, мы сделаем смелую попытку стать очень-очень близкими друг другу, любовь моя.

– Это похоже на цветок, отдающий свой аромат, правда? – мечтательно спросила Катрин. – Ты хотел, чтобы я именно это почувствовала?

Франсуа засмеялся.

– Так я и думал, что ты найдешь сравнение, которое напомнит нам о Вазаро.

– А для тебя это тоже так? – Катрин приподнялась на локте и посмотрела на него. – Ты это чувствуешь?

– Да. – Он поцеловал Катрин в плечо, голос его звучал глухо. – Целое поле цветов отдает свой аромат, сияет солнце и идет тихий дождь.

– Это всегда так?

– Нет, иногда это просто приятное ощущение, способ прогнать одиночество.

Катрин сочувственно посмотрела на него. Должно быть, он часто чувствовал себя одиноким за эти годы, что жил двойной жизнью и никому не мог доверять.

– А ты… – Катрин умолкла. У нее не было права расспрашивать его о прошлом, и все же она отчаянно хотела все знать об этих таинственных годах. Она хотела знать его. Все о нем. Как-то Франсуа сказал ей, что в нем скрыто много людей, а Катрин знала лишь разгневанного Франсуа Эчеле, Франсуа из Вазаро и Франсуа-возлюбленного. Теперь она хотела узнать Уильяма Даррела. – А был кто-нибудь, кто помогал тебе… – Катрин не знала, как лучше сформулировать вопрос. Франсуа насторожился.

– В чем дело, Катрин? – Она не отозвалась, и он пристально вгляделся в ее лицо. – После Вазаро не было никого, кроме тебя. Так не было.

– Но кто-то же все-таки был?

Франсуа кивнул:

– Кое-кто.

– Кто же?

– Нана Сарпелье.

– Та, о которой ты мне рассказывал? Она работает в кафе «Дю Ша»? Жюльетта говорит, она прекрасная женщина. – Катрин с минуту помолчала. – Ты… любил ее?

– Я любил ее как друга, как товарища, Катрин. Она помогала мне. Бывали черные дни, и иногда она делала жизнь светлее.

– Понимаю.

– О чем ты думаешь? – Франсуа взял ее лицо в свои ладони и насильно заставил заглянуть себе в глаза. – Ты моя любовь. Она мой друг. Здесь есть разница. Пожалуйста, поверь мне.

– Я верю тебе. – Лоб Катрин пересекла задумчивая морщинка. – Мне бы хотелось познакомиться с ней, Франсуа. Ты возьмешь меня с собой в кафе «Дю Ша»?

– Я же сказал тебе…

Катрин приложила пальчики к его губам и ласково улыбнулась.

– Я не сержусь. Я, возможно, ревную к ней, но пока что я в этом не уверена. Но я благодарна ей за то, что она помогла тебе, и, по-моему, я должна с ней познакомиться.

Франсуа засмеялся.

– Ты понимаешь, что ведешь себя совершенно не так, как полагается жене?

Катрин крепче прижалась к его обнаженному сильному телу.

– Я люблю тебя. Я доверяю тебе. Я хочу, чтобы тебе было как можно лучше. Разве это может быть поведением, не подобающим жене?

Ящик размером примерно два на два фута был заполнен до краев темно-зелеными листьями и белыми фиалками, едва начавшими цвести.

Людовик-Карл мягко тронул хрупкий бутон.

– Он как бархатный, как юбки одного из маминых платьев… только прохладнее.

Катрин села за маленький столик.

– Робер, садовник моего кузена, говорит, что ты должен поливать их не чаще чем раз в четыре дня, иначе они погибнут.

– Я буду осторожен. – Мальчик сел рядом с Катрин. – Но здесь мало солнечного света.

– Фиалки любят тень. Дома в Вазаро мы сажаем их большими клумбами под деревьями. Запах самый сильный среди ночи, когда темнее всего. – Катрин придвинулась ближе. – Ты поймешь, что я имею в виду, если проснешься ночью и почувствуешь этот аромат. Мишель говорит, аромат – это душа цветка.

Серьезный взгляд Людовика-Карла был зачарованно прикован к лицу Катрин.

– Какая странная мысль! Он сумасшедший?

Катрин засмеялась, протянула руки и быстро обняла мальчика – так она поступила бы с Мишелем.

– Ни в малейшей степени. Просто он думает не так, как все.

Людовик-Карл задумчиво нахмурился.

– Ты хочешь сказать, он не верит в то, во что ему велят верить?

– Да.

– Наверное, это приятно – когда ты можешь сам решать за себя, – мечтательно произнес мальчик. И снова тронул цветок. – Расскажи мне об этом Мишеле.

– Рассказать, как я с ним познакомилась? Я была страшно расстроена одной вещью, случившейся со мной, и вот однажды утром я проснулась и пошла на поле гераней…

Наступило время обеда, а Пьер Баршаль был из числа таких людей, кто с бесконечным уважением относится к радостям желудка, о чем свидетельствовали жирные складки, выпиравшие из его полотняной рубашки, а также розовые пухлые щеки. Он сидел за конторкой в своей аптеке, поглощая огромный ломоть хлеба, четверть фунта сыра и запивая их бутылкой вина. Баршаль без всякого восторга посмотрел на открывшего дверь Дюпре.

– Достал? – живо спросил Дюпре, подходя к конторке и вглядываясь в пухлое лицо Баршаля.

Баршаль сунул руку под прилавок и протянул маленький зеленый флакончик.

– Как быстро?

– Что-нибудь около полминуты. – Баршаль пожал плечами. – Но начинает действовать мгновенно. Он не сможет закричать, если это то, что тебя беспокоит.

– Превосходно. – Дюпре вручил аптекарю деньги. – Ты уверен, что флакон хорошо закупорен?

– Ни капли не прольется.

– Сколько мне понадобится?

– Всего несколько капель. Не знаю, зачем ты столько заказывал.

– Я всегда должен быть готов к любой неожиданности. – Дюпре удовлетворенно улыбнулся. – Ты хорошо справился, гражданин.

– Этот яд не безболезнен.

– Неважно, если действует быстро. Это и было самым важ… – Дюпре осекся и вздрогнул от боли. – Матерь Божия!

Баршаль бесстрастно посмотрел на него.

– Что случилось?

– Нога, – выдохнул Дюпре, прислонившись к прилавку. – Я слишком долго ходил сегодня. Лауданум. Приготовь настойку…

– Это обойдется тебе в дополнительную сумму.

Лицо Дюпре исказилось.

– Мне плевать. Эта боль…

Баршаль пожал плечами и отправился в провизорскую. Через несколько минут он вернулся со стаканом жидкости, напоминавшей по цвету молоко.

Дюпре поспешно схватил стакан и осушил его.

– Благодарю, гражданин. – Он наклонил голову и несколько раз глубоко вдохнул воздух. – Уже помогает.

– Четыре франка.

Дюпре поднял голову.

– Ты слишком много просишь.

Баршаль вздернул плечо.

– Ты же сказал, что заплатишь.

Дюпре неохотно протянул ему четыре франка.

– Я постараюсь больше не заходить в твою лавку. – Он повернулся и захромал к двери. – Всего хорошего, гражданин.

Баршаль ухмыльнулся в спину уходящему Дюпре и положил деньги в кассу. «Так ему и надо, уродливому мерзавцу», – удовлетворенно подумал он. От одного вида его физиономии у Баршаля все нутро переворачивалось и ноги отказывались слушаться. Он потянулся за хлебом и сыром и откусил по изрядному куску того и другого, а потом взялся за бутылку и в три глотка прикончил ее.

Рука Дюпре, когда он торопливо шагал по улице, ласкающе коснулась флакона. Жаль, что ему пришлось избавиться от аптекаря. Аморальный человек его профессии был очень полезен, но Баршаля знали, помимо Дюпре, и другие. Графа необходимо поставить в известность, каким острым было его новое оружие и как безжалостно оно разило.

Дюпре взвесил крошечный флакончик – какой неощутимый, смертельный вес. И все же даже при том, что он подлил в бутылку с вином Баршаля всего несколько капель яда, Дюпре был уверен, что для достижения его цели этого более чем достаточно.

– Вы не можете сегодня с ним увидеться, – сообщила Катрин мадам Симон, когда та пришла к двери камеры три дня спустя. – Мальчик лежит в кровати, уставился в одну точку, молчит и ничего не ест.

Сердце Катрин тревожно забилось.

– Он заболел?

– Нет. – Губы мадам Симон сжались, и она сверкнула глазами на мужа, нежившегося с кувшином вина у огня. – Это все мой дурень муженек. Нализался да и ляпнул Шарлю, что старик Сансон отрубил башку его маменьке.

– Когда-то же он должен был узнать, – ворчливо сказал Симон. – Все кругом знают.

– Только вот нечего тебе было плясать и делать вид, что ты держишь голову этой суки, – сердито заявила мадам Симон. – Он был не готов к тому, чтобы ему так выложили эту новость.

Катрин охватила жаркая, раскаленная волна гнева, и ей пришлось отвернуться, чтобы Симоны не увидели выражения ее лица.

– Я приду завтра.

– Меня вы не увидите, – с горечью сказал Симон. – Я уезжаю из башни. Меня надули.

Взгляд Катрин устремился к мадам Симон.

– Что случилось?

– Коммуна пообещала ему местечко получше, и он отказался от должности опекуна мальчика.

– Но они не дали мне нового места, а теперь не разрешают взять назад свою отставку. – Симон осушил стакан. – Они еще пожалеют. Никто не относился к этому мальчишке лучше, чем я.

– А что они собираются делать с Шарлем?

– Вы думаете, я выброшу четыре тысячи франков в год только из-за того, что мой дурень муженек уезжает из башни? – Мадам Симон нахмурилась. – Я, конечно, останусь с мальчиком до тех пор, пока мне позволят.

Стало быть, теперь, если они будут действовать быстро, останется лишь справиться с мадам Симон, чтобы освободить мальчика. Франсуа должен немедленно узнать об этом. Катрин направилась к двери.

– Катрин!

Она обернулась и увидела Людовика-Карла, приподнявшегося на локте.

– Не уходи, Катрин.

Катрин умоляюще посмотрела на мадам Симон.

Та пожала плечами и вернулась на свое место у плиты.

– Посмотрите, может, сумеете заставить его поесть.

Катрин пересекла комнату и подошла к маленькой кровати.

Людовик-Карл с отчаянием смотрел на нее, и из-за мертвенной бледности его лица голубые глаза мальчика казались огромными.

– Они отрубили ей голову, Катрин, – прошептал он. – Как папе.

Катрин села рядом с ним на кровать.

– Да.

– Ты знала?

Молодая женщина с трудом сглотнула комок и кивнула.

– Она не была плохой, – с неожиданной яростью сказал Людовик-Карл. – Они не должны были делать этого.

– Ш-ш-ш. – Катрин бросила взгляд через плечо на чету, сидевшую у огня, но те, похоже, ничего не услышали. – Ты должен быть осторожен, Людовик-Карл.

– Почему? Они всего-навсего собираются мне тоже отрубить голову.

– Нет, тебе – нет.

– Я король. А королей больше никто не любит. – По лицу мальчика катились слезы. – Но им незачем было отрубать ей голову. Она была всего лишь королевой. Надо было убить меня вместо нее.

Катрин ласково отвела волосы с лица мальчика.

– Я знаю. Трудно разобраться, почему происходят плохие вещи. Я сама не могу их понять.

– Он сказал, что они и не похоронили ее как следует. Просто бросили ее тело в яму вместе с другими предателями и налили туда извести, чтобы никто даже не знал, что она когда-то жила на свете. Он сказал, что, раз над ней не совершили нужных обрядов, она не попадет в рай. – Глаза мальчика лихорадочно блестели. – Она погибла, Катрин!

Катрин про себя проклинала Симона. Мало ему было рассказать ребенку, что его мать мертва, так он еще и приговорил ее душу! «Что же сказать?» – лихорадочно соображала она.

– Послушай, Людовик-Карл, помнишь, что я тебе говорила о некоторых ароматах, которые живут тысячелетиями? Возможно, души тоже как ароматы и им на самом деле не нужны тело, обряды или освященная земля, чтобы продолжать жить.

Людовик-Карл с отчаянием впился взглядом в лицо Катрин.

– Значит, она не погибла?

Катрин покачала головой. С минуту она молчала, а потом заговорила, медленно подыскивая самые нужные слова:

– По-моему, память – это и есть аромат души. До тех пор, пока мы помним твою маму, она останется с нами. И не погибнет.

– Я буду ее помнить, буду вспоминать о ней, – прошептал Людовик-Карл, нервно сжимая худенькими пальцами одеяло. – Я буду думать о ней каждый день, и она никогда не погибнет.

– Не обязательно каждый день. – Катрин взяла платок и ласково вытерла мокрые щеки мальчика. – Иногда в Ва-заро мы едва замечаем аромат цветов, потому что он всегда с нами. А потом что-то случается и напоминает нам о нем. Идет дождь, и запах становится сильнее, или после долгого затишья налетает сильный ветер. Не надо пытаться вспомнить то, что уже и так часть твоей жизни, Людовик-Карл. Понимаешь?

– По-моему, да. – Мальчик сокрушенно покачал головой. – Не знаю. Я хотел бы иметь что-то на память о ней. Боюсь, она ускользнет от меня, если у меня ничего не будет о ней на память. Они все время говорят мне разные вещи, и иногда я им верю. Я ведь не такой, как твой друг Мишель.

– Тебе и не надо походить на Мишеля. Ты хорош и такой, как есть. – Катрин поцеловала ребенка в лоб. Монахини скорее всего осудили бы Катрин за каждую сказанную ею фразу, но она отчаянно пыталась помочь мальчику, и каждое слово ее шло от сердца. – Может быть, ты теперь поешь немного?

Людовик-Карл вздохнул.

– Не хочу. Ты не принесешь мне мои фиалки?

Катрин встала, подошла к шкафчику и вернулась с ящиком фиалок.

– Я вижу, у тебя появились новые бутоны.

Людовик-Карл не сводил глаз с цветов.

– Если мне не отрубят голову, то когда-нибудь у меня будет целый сад фиалок.

– Они не… – Катрин осеклась на полуслове. Как могла она заверять мальчика, Что этот мир не отнимет у него жизнь, когда он уже отнял ее у его родителей? Если им не удастся скоро вытащить Людовика-Карла из тюрьмы, он вполне может лишиться головы. – Я привезу тебе еще один ящик с фиалками в следующий раз, когда поеду навещать кузена.

Она не была уверена, что мальчик услышал ее. Его голова была склонена над фиалками, и он глубоко дышал, впитывая их аромат. Он что-то пробормотал, но Катрин не совсем разобрала слово.

Это могло быть «спасибо».

А возможно, «мама»…

24

– Вы удивлены, что я послал за вами? – Дантон откинулся в кресле и устало рассматривал Жан-Марка Андреа-са. – Я сам несколько недоумеваю. В какой-то момент я был сильно раздражен. Из-за вас я потерял залог величия в образе Танцующего ветра.

– Нельзя потерять то, чем никогда не обладал. – Жан-Марк опустился в кресло напротив письменного стола Дантона. – Впрочем, я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите.

– Разумеется, – сардонически улыбнулся Дантон. – Однако вы должны знать, что я был раздосадован настолько, что не сообщил вам о визите ко мне одного нашего общего знакомого несколько недель назад.

– Вот как?

– Рауля Дюпре.

Жан-Марк почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось.

– Вы хорошо обработали этого мерзавца. У него все тело изуродовано, а физиономия украсит любой ночной кошмар.

– Судя по всему, недостаточно хорошо. Я собирался убить его.

– Я знаю. Он мне сказал. Он весь кипел и строил планы мести. Сказал, что заберет у вас статуэтку и мы вдвоем разделим славу Танцующего ветра. – Дантон слабо улыбнулся. – Естественно, предусматривалась весьма болезненная кончина для вас.

– Надо же, как странно, а я-то думал, он меня любит.

– Он также упомянул вашу кузину мадемуазель Катрин и Жюльетту де Клеман.

– И что же?

Дантон покачал головой.

– Я отказался от его услуг. В то время я был слишком занят, пытаясь помешать Робеспьеру отрубить головы половине Парижа, и был совершенно не заинтересован в том, чтобы мне принесли вашу.

– Полагаю, я должен быть благодарен вам за то, что вы были заняты другими делами.

– Дюпре клялся, что пойдет к Робеспьеру, когда я не взял его к себе. – Дантон нахмурился. – Но, поскольку вы до сих пор живы, сомневаюсь, что он выполнил свою угрозу.

– Могу я поинтересоваться, почему вы вдруг озаботились моим дальнейшим благополучием?

– О, меня оно совсем не волнует. Вы, как и мы все, должны рисковать, – с горечью произнес Дантон.

– Тогда зачем вы меня предупреждаете?

– До меня дошли слухи о том, что ваша кузина теперь живет в квартире Франсуа Эчеле в Тампле. С ее стороны это романтический и глупый жест.

– Согласен. Но я не смог переубедить ее.

– Если мне известно, что она в Париже, разумно предположить, что об этом знает и Дюпре. У него большие связи в Париже, а Пирар, его прежний лейтенант, теперь служит в Тампле. Было бы разумно для вас оберегать ее.

– Я попытаюсь это сделать. – Жан-Марк встал. – Благодарю за предостережение. Могу я спросить, почему вы дали себе труд позаботиться о мадемуазель Катрин?

– Я вспомнил ее лицо в ту ночь в аббатстве… – Дантон устало вздохнул. – Она достаточно настрадалась. Так много невинных гибнет!.. Вы слышали о моей жене Габриэль?

– Да, приношу вам свои глубочайшие соболезнования, гражданин.

– Я теперь снова женился. Люсиль – кузина Габриэль и прекрасная женщина. После свадьбы мы на несколько месяцев уехали в деревню. Мы были там очень счастливы. – Дантон помолчал. – Мне не хотелось возвращаться.

– Но вы все же вернулись.

– Я должен был попытаться остановить все это, – сказал Дантон. – Тележки все катят и катят к гильотине. Робеспьер считает, что террор – единственный способ, при помощи которого революция может выжить.

– Удачи вам, – серьезно произнес Жан-Марк. – Я бы не поставил на то, что у вас есть шанс остановить этого безумца.

– Я тоже в этом не уверен. Господи, как же я устал от всего этого! – Дантон поднялся. – До свидания, Андреас. Хорошенько охраняйте свою кузину.

– Ее будет охранять Франсуа.

– Франсуа. – На мгновение на лице Дантона промелькнула печаль, затем оно стало жестким. – Надеюсь, ей он будет более верен, чем мне.

– Прощайте, Дантон. – Жан-Марк повернулся, чтобы уйти.

– Жюльетта де Клеман.

Жан-Марк бросил взгляд через плечо.

– Дюпре лишь мимоходом упомянул вашу кузину, однако насчет мадемуазель де Клеман он был настроен весьма мстительно. По-моему, он пойдет на все, и, если не избавится от нее сам, я уверен, найдет способ отправить ее на гильотину.

– Он так и сказал?

Дантон кивнул:

– Если она вам дорога, то отошлите ее от греха подальше.

– Она мне дорога.

Жан-Марк открыл дверь и вышел из кабинета.

… – Назначьте день, – коротко сказал Жан-Марк Франсуа. – Я хочу, чтобы все это закончилось.

– Даже если я назначу день, нам, возможно, придется менять его, – нахмурившись, произнес Франсуа. – Мы не можем быть уверены…

– Я же сообщил вам, что сказал Дантон. – Жан-Марк круто развернулся от окна к Франсуа. – Это же Дюпре, ради всего святого! Вы же знаете, что он за чудовище. Кто знает, когда он решит начать действовать против нас?

– До сих пор он ничего не предпринимал.

– Назначьте день. Я хочу отправить Жюльетту подальше от всего этого.

Франсуа кивнул, рассеянно глядя на изображение Танцующего ветра, висевшее на стене в противоположном конце золотого салона.

– Что ж, прекрасно, мы вытащим мальчика из Тампля девятнадцатого января.

– Девятнадцатого января. – Нана натянула на голову парик и стала запихивать под него волосы. – Они собираются сказать Симону и его жене, что есть угроза побега мальчика с помощью Уильяма Даррела. Они подкупили четырех охранников, чтобы те выступили в роли эскорта, а Жюльетта де Клеман подделает подпись Робеспьера на предписании освободить мальчика под ответственность Эчеле И отправить его в безопасное место. – Она подошла к зеркалу и взяла из серебряной шкатулки мушку в форме сердечка. – Как только они уедут от Симонов, мальчика под эскортом охранников провезут через ворота и вывезут из Парижа в Гавр.

– Очень умно. Мушка слишком близко к твоему рту. Сдвинь ее чуть влево. – Вид у Дюпре был задумчивый. – Этой стерве де Клеман придется попрактиковаться в подписи, чтобы она хорошо получалась. Мне нужна одна из бумаг, которые она выбросит, но только с одной подписью. Больше ничего. Понятно?

– Я не дура.

– У тебя слишком дерзкий язык. Тебе посчастливилось, что в остальном я тобой доволен. Я же говорил тебе, что сделал с Баршалем. – Дюпре критически оглядел Нана. – Хватит суетиться. Теперь ты прекрасно выглядишь. Иди сюда.

Нана повернулась и медленно направилась к нему.

– Стало быть, мы начнем действовать девятнадцатого января?

– Почему бы и нет? Было бы забавно воспользоваться их планами, чтобы осуществить мои. Я сегодня разговаривал с Пираром, и он полон желания заработать щедрый куш за день работы. Встань на колени.

Нана опустилась перед Дюпре на колени.

– Вы рассказали Пирару о графе?

– Я сказал ему ровно столько, сколько ему "необходимо знать в рамках его обязанностей в этом деле. Люди вроде Пирара – всего лишь орудия. Тебе противно становиться передо мной на колени, да?

– Да.

– Но ты все равно это делаешь. – Дюпре указательным пальцем дотронулся до мушки на ее щеке. – Камилле она нравилась. Но я предпочитаю твое отношение. Это приносит больше удовлетворения.

– Начинать?

– Сию минуту. – Дюпре погладил пышные волосы парика. – Однажды я сниму с тебя одежду и посажу тебя в тот шкаф в другом конце комнаты. Ты ведь так со мной поступила, да? Это был ящик в подвале, и ты сказала, что я должен научиться…

– Я вам этого не говорила.

Дюпре с силой ударил ее по щеке.

– Конечно, это была ты. Скажи это.

– Это была… я.

– А потом ты посадила ко мне тараканов. Я ведь не мог сделать ничего настолько гадкого, чтобы заслужить это, правда?

– Нет.

– Но не волнуйся. После того как я выпущу тебя из ящика, я обниму тебя, буду гладить и скажу, что тебе надо делать, чтобы быть хорошей девочкой и мне угодить.

Голос Нана дрожал от неподдельного ужаса.

– Не… сажайте меня в шкаф.

– Сейчас – нет, – согласился Дюпре. – Таким наказанием надо наслаждаться. – Он откинулся на стуле. – Можешь начинать.

Голос Нана по-прежнему дрожал, когда она изменила его на высокий, умоляющий тон, который предпочитал Дюпре.

– Обещай мне, что мы всегда будем вместе. Ты мой родной сладкий мальчик Рауль…

– Подделано довольно хорошо. – Нана подала Дюпре бланк с подписью Робеспьера в конце страницы. – Это самый лучший бланк из всех, но я сказала ей, что они все всего лишь недурны. А этот я сунула под веера в корзине, когда она не видела.

Дюпре критически изучил подпись.

– Прекрасно. Она действительно весьма одаренная. Я бы сам не мог отличить подделку от подлинника.

– Надеть платье?

– Что? – Дюпре бросил на Нана нетерпеливый взгляд. – Нет, у меня нет сегодня на это времени. Мне надо повидать Пирара и кое-что устроить. Можешь идти.

Нана удивленно посмотрела на него.

– Ступай. – Дюпре отвернулся. – Я же говорил, мне надо кое-что обговорить с Пираром.

– Я могу помочь?

– Это тебя не касается. – Дюпре захромал к письменному столу в другом конце комнаты. – Приходи снова завтра.

– Завтра уже семнадцатое января. Нам надо готовиться к…

– Ты смеешь указывать мне, что мне делать? Возможно, тебе действительно стоит надеть платье.

– Нет. – Нана заторопилась к двери. – Я приду завтра.

В уши Жюльетте, когда она спустилась вниз, ударил стук молотков.

– Что здесь происходит? – Жюльетта поспешно направилась в золотой салон. – Боже милостивый! Что это вы делаете, Робер?

– Укладываю вещи.

– Вижу. – Жюльетта озадаченно оглядела комнату. Со стен были сняты все картины, а по комнате разбросаны коробки и сундуки.

Робер поднял глаза от картины, которую упаковывал.

– Месье Андреас сказал: мы должны уложить все это для путешествия. – И он снова вернулся к работе.

Жюльетта прошлась по комнате, глядя на пустые стены. Все картины Фрагонара, Буше, даже изображение Танцующего ветра были сняты.

– А где сейчас месье Андреас? – спросила она.

– Поехал переговорить с месье Бардо, – сказал Робер. – Он ушел сразу после завтрака.

Жюльетта помедлила возле знакомого обитого бронзой дубового ящика. Там Танцующий ветер.

– Он велел вам принести это из подвала?

Робер кивнул.

– Он специально спрашивал про этот ящик. Все ценное должно быть подготовлено к отъезду. А вы отправляетесь в путешествие, мадемуазель?

– Я… не знаю. – На мгновение Жюльетту охватила паника. Возможно, она надоела Жан-Марку, и тот отсылает ее прочь. Но нет, он не стал бы упаковывать все в доме ради того, чтобы избавиться от любовницы.

– Позаботьтесь об упаковке всех картин мадемуазель в ее комнате, Робер. – В дверях салона стоял Жан-Марк, – И скажите Мари, что ей следует начать укладывать и одежду мадемуазель.

Ее одежду. А о своей – ни слова. Паника снова охватила Жюльетту, и она сделала отчаянную попытку скрыть ее.

– Мы куда-то уезжаем?

– Да. – Жан-Марк повернулся к Роберу. – Если что понадобится, мы будем в кабинете разбирать бумаги из письменного стола. – Он взял Жюльетту за руку и потянул за собой.

Она торопливо пошла рядом с ним через зал, стараясь не отставать.

– Я отправляю Робера и Мари в Вазаро завтра с картинами и статуэткой. Не уверен, что в Париже они будут в безопасности после нашего отъезда. Если все пройдет хорошо, роль Катрин и Франсуа в этом деле может быть и не раскрыта, и тогда Вазаро будет для них всех спасительным раем.

– Для них? А мы едем не в Вазаро, Жан-Марк?

Жан-Марк спокойно ответил:

– В Чарлстон. Я только что вернулся из конторы Бардо, где давал последние распоряжения о том, как переправить Франсуа деньги для освобождения некоторых бедняг, приговоренных к гильотине, и как забрать драгоценности Анд-реасов. По-моему, тебе к лицу будут рубины. – Жан-Марк втащил Жюльетту за собой в кабинет и захлопнул дверь. – Хочешь посмотреть на них?

– Нет. Я никак не могу понять, почему именно Чарлстон? Из-за этого все эти сборы?

– Идея показалась мне хорошей. Америка кишит дикарями, зато тамошнее правительство не рубит головы и с величайшим уважением относится к предпринимателям-буржуа вроде меня. – Жан-Марк отпустил руку Жюльетты и прошел через кабинет к столу, заваленному бухгалтерскими книгами и бумагами. – Проклятие, не знаю, с чего начать! – Он помолчал и буднично закончил:

– И мальчик там будет в безопасности.

Жюльетта замерла.

– Мальчик?

Жан-Марк поднял голову и улыбнулся ей.

– Вазаро едва ли самое безопасное место для Людовика-Карла. Если бы мы остались где-нибудь на континенте, его в конце концов все равно бы разыскали. Ему будет гораздо безопаснее с нами в Чарлстоне.

– Ты хочешь… оставить его у себя?

– Моя дорогая Жюльетта, у меня нет желания когда-либо снова вступать в эти утомительные заговоры. Я прекрасно знаю, что, если мальчика снова схватят, ты станешь настаивать на том, чтобы отправиться к нему на помощь. Мне будет гораздо удобнее держать его под своим наблюдением.

– И под своей защитой, – приглушенно сказала Жюльетта, – Ты же знаешь, что, как только покинешь страну, Национальный конвент тут же захватит все, что ты имеешь.

– Все, на что сможет наложить лапу, – согласился Жан-Марк. – В последние несколько недель я попытался умерить их аппетиты, потихоньку ликвидируя и отправляя все, что можно, моим агентам в Швейцарию. Но все равно потери будут огромны.

– И ты готов примириться с ними?

– О, я рассчитываю получить полную компенсацию. – Темные глаза Жан-Марка неожиданно заблестели. – В конце концов я не был бы хорошим предпринимателем, если бы не потребовал свою цену. – Он помедлил. – Я хочу сына, Жюльетта.

Жюльетта молча смотрела на него во все глаза.

– И жену. Как ты думаешь, ты сможешь заставить себя оказать мне эту услугу?

– Но почему? – прошептала она. Веселье сошло с лица Жан-Марка.

– Потому что я вовсе не уверен, что смогу без тебя прожить. Ты должна быть счастлива. Ты победила в этой игре, Жюльетта.

– Нет никакой игры. – Жюльетта подошла к Жан-Марку, отчаянно всматриваясь в его лицо. – Не прячься от меня. Мне нужно, чтобы ты это сказал.

– Я не хочу слов. Они разденут меня догола.

– Ты мне очень нравишься без одежды. – Жюльетта неловко улыбнулась. – А я была раздета месяцами.

– К моему бесконечному восторгу. Так ты не пощадишь меня?

– Нет, я просто не могу этого сделать. Жан-Марк с минуту молча смотрел на Жюльетту.

– Я… люблю тебя. – Он помедлил. – Я люблю тебя так же беззаветно и глупо, как мой отец любил Шарлотту д'Абуа.

Жюльетту охватила радость, ее карие лучистые глаза светились от счастья.

– Не глупо. – Она ослепительно улыбнулась. – Мы ведь совсем разные. Она была нехорошей женщиной, а я вполне достойна любви. – Жюльетта бросилась в объятия Жан-Марка. – И я дам тебе столько любви, что ты не… Когда ты это понял? Как нехорошо с твоей стороны скрывать такое от меня!

Руки Жан-Марка обвились вокруг Жюльетты, и, когда он посмотрел на нее, его глаза подозрительно блестели.

– Это не должно тебя удивлять. Я никогда не был особенно добр к тебе.

– Всегда был. – Улыбка сошла с лица Жюльетты, и выражение ее лица стало серьезным. – Даже когда ты не хотел быть таким, ты ничего не мог с собой поделать. У тебя великое сердце, Жан-Марк. Ты давал мне понимание и сочувствие и… А теперь скажи мне: когда?

Жан-Марк взял лицо Жюльетты в свои ладони.

– Ты никогда не сдаешься, правда? Это не поразило меня как удар грома. Оно просто… пришло. По-моему, я всегда это знал. С тех пор, как ты ухаживала за мной в версальской гостинице. Ты вошла в комнату, и ее затопил свет. Ты ушла, и… стало темно. Ты радовала и мучила меня одновременно, но вместе с тем давала мне покой. – Он нежно поцеловал девушку в губы. – И если бы у меня было такое великое сердце, как ты ошибочно полагаешь, я смог бы заставить себя произнести эти слова давным-давно.

– Это не имеет значения. Ты сказал их сейчас. – Жюльетта снова скользнула в объятия Жан-Марка. – Не могу этому поверить. Ты правда любишь меня? Ты не играешь мной? Правда, Жан-Марк?

Руки Жан-Марка крепче обвились вокруг Жюльетты, и с минуту он не отвечал. А когда ответил, его слова звучали тихо, приглушенные ее волосами:

– Tutto a te mi guido.

… – Знаешь, ты очень загадочный человек, Жан-Марк. Как это похоже на тебя – скрывать до последнего дня, что мы едем в Америку. – Жюльетта ласково выговаривала Жан-Марку, когда несколько часов спустя они прогуливались по саду. – Интересно, узнаю ли я когда-нибудь все твои тайны?

– А ты хочешь знать все мои тайны?

Жюльетте неожиданно вспомнилось, каким уязвленным было его лицо, когда он посмотрел на тот набросок-откровение, что она сделала на «Удаче». Пусть держит при себе свои тайны. У Жюльетты не было желания узнавать что-то, что могло причинить ему боль.

– Только если ты сам пожелаешь открыть их мне. Полагаю, что в ближайшие пятьдесят лет я узнаю о тебе все. Жить будет даже интереснее, если ты время от времени будешь преподносить мне сюрпризы.

Жан-Марк переплел свои пальцы с пальцами Жюльетты.

– Я постараюсь.

– Твоя таинственность не так досаждает, как упрямство. Не знаю, как я дошла до того, чтобы влюбиться в такого упрямца. И я была очень несчастна оттого, что ты так долго медлил.

– Ты этого не показывала.

– Из-за гордости. Я отдала тебе свою любовь и не хотела, чтобы ты знал, что то немногое, что ты мне дал взамен, меня не всегда радовало. – С минуту Жюльетта шла молча. – Я долго думала и решила, что, по-моему, тебе было бы лучше застрелить Шарлотту д'Абуа, а не ее любовника. Мы все были бы гораздо счастливее, если бы ты не позволил ей ранить себя.

Жан-Марк рассмеялся:

– Разве я мог вызвать женщину на дуэль?

– Почему бы и нет? Если бы ты не был таким благородным, я уверена, что твой отец…

– Я не был благородным. – Улыбка сошла с лица Жан-Марка. – Я предал его.

Жюльетта недоумевающе посмотрела на него.

– Тайны? Вот тебе одна, которую я никому не открывал. – Губы Жан-Марка скривились в горькой усмешке. – Шарлотта д'Абуа залезла ко мне в постель, когда мне было четырнадцать лет. И я не оттолкнул ее.

Глаза Жюльетты смотрели изумленно.

– Ты любил ее?

– Матерь Божия, да нет же! – яростно сказал Жан-Марк. – К тому времени я уже знал ей цену, и она мне даже не нравилась. Но это было неважно. Я знал, что по-настоящему ей не нужен. Ее просто забавляла моя враждебность, и ей захотелось показать мне, насколько я беспомощен. Она точно знала, что надо делать. В то лето она приходила ко мне несколько раз, и я не мог выгнать ее. – На лице Жан-Марка отразилась мука. – Она ведь принадлежала моему отцу.

– Он знал об этом?

– Нет, но зато я знал. Я любил его, уважал и все же предал.

– Ты сказал, она была очень красива.

– Какая разница! – свирепо ответил Жан-Марк. – Я должен был прогнать ее. Я пытался, но она оказалась для меня слишком сильной. Она была вроде лихорадки.

Сила. Он был побежден Шарлоттой д'Абуа и выстрадал самую неописуемую муку, какую только можно представить. Стоит ли удивляться, что он боролся, чтобы снова и снова доказывать, что больше его никто не подчинит.

– Ты был всего лишь мальчиком. – Жюльетта нахмурилась. – И, по-моему, она была даже хуже, чем я до сих пор считала. Ты поэтому хотел уехать из дома и отправиться в море?

– Отчасти. Я не мог смотреть на отца и при этом не испытывать желания пойти и броситься в море. В конце концов я сказал ей, что хватит. – Уголок его рта приподнялся в кривой улыбке. – Ей это не понравилось.

– И она устроила так, чтобы отправить тебя подальше на работорговом судне.

– Вина не только ее. Я предал его. Жюльетта изумленно смотрела на Жан-Марка.

– Матерь Божия, твой отец был взрослым человеком и то оказался бессилен против этой женщины, а ты был всего лишь мальчиком! Твой отец привел в дом любовницу и позволил ей причинить тебе боль. Если уж кого и винить, помимо этой свиньи, так это твоего отца. Куда подевалось твое здравомыслие?

Жан-Марк удивленно посмотрел на Жюльетту.

– Я никогда не думал… – Его лицо медленно озарилось улыбкой. – Ты так рассержена, что вся дрожишь. Я не хотел тебя расстраивать.

– Ну так мне не нравится, что сделала с тобой эта женщина, и неприятна мысль о том, что она была в твоей постели. Это бесит и пугает меня.

– Пугает? Чего тебе бояться?

Жюльетта сделала попытку справиться со своим голосом.

– Потому что она обладала такой силой, что сумела причинить тебе боль, и мне страшно, что ты любил ее больше, чем говоришь.

– Тебе нечего бояться. – Руки Жан-Марка нежно обхватили шею Жюльетты, поглаживая большими пальцами впадинку, где билась жизнь. – Она была просто первой мальчишеской страстью. Я никогда не любил ни одной женщины, кроме тебя.

– И никогда не полюбишь, – с неожиданной для нее самой уверенностью заявила Жюльетта. – По-моему, я ужасно разозлюсь, если тебе вздумается играть в твои дурацкие игры с другой женщиной.

Жан-Марк ласково поцеловал ее.

– Ты забыла. Игра окончена, и ты победила.

– Нет. – Жюльетта посмотрела ему прямо в глаза. – Если когда-то и была игра, то победили мы оба.

Жан-Марк улыбнулся, и последняя тень печали исчезла с его лица.

– В твоем нынешнем свирепом расположении духа я бы ни за что не рискнул не согласиться с тобой. Что ж, прекрасно, мы оба победили, малышка.

25

Утренний рассвет был холодным, ясным и чистым. Жюльетта выскользнула из постели, босиком подбежала к окну и распахнула его. Ее лицо озарила надежда, когда она бросила через плечо:

– Сильный западный ветер, Жан-Марк. Это добрый знак, правда?

– Это знак того, что ты простудишься, если не вернешься снова в постель.

– Он дует в сторону Чарлстона. – Жюльетта еще помедлила у окна, глядя на сад и за стену на скаты парижских крыш. – Он дует в сторону Америки.

– Ложись в постель, малышка.

Жюльетта неохотно закрыла окно и подошла к Жан-Марку.

– Все равно, по-моему, это добрый знак.

– Я боюсь, – прошептала Катрин, придвигаясь ближе к Франсуа. Огонь в печи погас, и в бледном утреннем свете комната казалась холодной и сырой. – Я думала, что не буду трусить, но я боюсь. Так много всего может пойти не так.

– Все будет как надо, – отозвался Франсуа, подтыкая ей под спину одеяло. – Мы все расписали до последней мелочи. Мальчик будет освобожден.

– Вы с Жюльеттой и раньше строили планы, а королеву все равно казнили.

– Нас предали. В этот раз все будет по-другому.

– Надеюсь. – Катрин закрыла глаза и еще ближе придвинулась к Франсуа, в его надежные объятия. – Молю бога, чтобы это было так.

Дюпре вздрогнул, отбрасывая одеяло, и спустил ноги на пол. Как всегда, он обливался потом от лихорадки, охватывавшей его каждую ночь. Он знал, что с каждым днем слабеет.

И думал: может, он медленно умирает?

Нет, этого не должно быть. Смерть означала бы, что он никогда больше не сможет быть рядом с матерью. Ему бы только пережить сегодняшний день, и все будет хорошо. Дюпре уже понял, что у него нет сил на длительные и замысловатые планы, и расписал все так, чтобы они взорвались единым великолепным фейерверком насилия и всепоглощающей мести. Мать будет довольна им, и граф Прованский – тоже. А Жюльетта де Клеман, Жан-Марк Андреас и отродье королевы будут побеждены… навсегда.

– Жан-Марк очень щедр, – заметила Нана. – Деньги помогут нам освободить множество узников. Я как-то не ожидала, что он останется с нами и после того, как мальчика освободят.

– Жан-Марк редко поступает, как другие люди, и он совсем не жесткий, как о нем думают. – Жюльетта порылась в корзине с веерами, поставленной ею на стол. – Я привезла вам подарок. – И она протянула Нана белый кружевной веер, на котором изобразила Пегаса. Ее глаза, когда она церемонно развернула веер, блеснули. – Я решила, что будет правильно, если вы получите лучший веер из всех, какие я сделала, потому что это вы научили меня этому искусству.

– Он прелестный. – Нана взяла веер и легонько помахала им перед лицом. – Но для меня он слишком хорош. Здесь, в кафе «Дю Ша», я наверняка не смогу им воспользоваться.

– Подарок не обязательно должен использоваться, его можно просто время от времени доставать как память. Я очень люблю подарки. – Жюльетта потянулась и через стол ласково взяла Нана за руку. – И я хотела попросить вас дать мне что-нибудь на прощание. В этот последний год вы были мне хорошим другом. – Лицо ее затуманилось. – Это было нерадостное для нас время, правда? Королева… – Жюльетта выдавила улыбку. – Жан-Марк и я уезжаем из Франции сегодня вечером. Надеюсь, не навсегда, но кто знает, как распорядится жизнь?

– Да, будет лучше, если вы уедете из Парижа. – Нана сжала руку девушки и быстро отпустила ее. – И спасибо вам за веер. А теперь вам лучше идти. Нам всем сегодня надо кое-что сделать.

«Почему у Нана такой потерянный вид? – с беспокойством подумала Жюльетта. – Как странно, ведь она всегда полностью владела собой и умела справляться с любой ситуацией».

– Вы правы, я должна возвращаться на Королевскую площадь. – Жюльетта отодвинула стул и встала. – Вы смелая женщина, Нана, я восхищаюсь вами. До свидания. – И Жюльетта собралась уходить.

– Жюльетта!

Девушка оглянулась, и снова ее поразило несвойственное Нана нервное напряжение.

– Да?

Нана с минуту смотрела на нее.

– Ничего. Просто я хотела сказать, что тоже вами восхищаюсь… – Их глаза встретились. – Надеюсь, у вас все будет хорошо. – Она посмотрела на шелковый веер. – И… берегите себя.

Жюльетта кивнула и вышла из кафе. Пока она была там, солнце скрылось за облаками и на город опустился туман.

Наемный экипаж ждал у обочины в нескольких метрах от кафе, дальше по улице, но кучера не было видно. Жюльетту это удивило, но не обеспокоило. Новый мост окружало множество кафе, и, возможно, кучер просто зашел в одно из них что-нибудь выпить.

Она прошла короткое расстояние до экипажа и открыла дверцу.

– Добрый день, гражданка.

Сначала она не узнала человека, с ней поздоровавшегося. Вся левая сторона его лица была вмята внутрь, а нос разбит и перекошен так, что мало напоминал свою первоначальную форму.

А потом пухлые губы улыбнулись довольной кошачьей улыбкой, и Жюльетта узнала его.

– Дюпре, – прошептала она.

– Разумеется. И ты, конечно же, помнишь моего старого друга Пирара из аббатства? Он стоит за твоей спиной.

Жюльетта повернулась.

Ослепляющая боль ударила ее в левый висок.

Жан-Марк разорвал конверт, вынул листок бумаги и прочел записку.

Он побелел, его охватила паника.

– Месье Андреас! – Робер с тревогой посмотрел на Жан-Марка. – Все в порядке?

– Нет. – Голос Жан-Марка звучал хрипло. – Мне нужен экипаж. – Его рука сжалась, сминая бумагу. – Немедленно.

– Великолепно, Андреас. Вы действовали очень быстро. – Взгляд Дюпре с готовностью устремился на дубовый ящик в руке Жан-Марка. – Можете поставить ящик там, у кровати. Не возражаете, если я удостоверюсь, действительно ли Танцующий ветер находится в нем?

– Где она? – Жан-Марк широким шагом вошел в комнату, ногой захлопнул дверь и поставил ящик на пол. – Вы сказали, она будет здесь.

– Она здесь. – Дюпре кивнул на шкаф и захромал к ящику. – Я пообещал вам гражданку де Клеман в обмен на статуэтку, так что женщина здесь. Откройте дверцу шкафа.

Жан-Марк не мог сдвинуться с места от ужаса, вспомнив, как выглядела мать Жюльетты в сундуке в андоррском доме.

– Ты обещал, что она будет жива, ублюдок!

– Возможно, она жива. – Дюпре злобно улыбнулся. – Почему бы вам не подойти и не взглянуть? – Он поднял крышку ящика и бросил небрежный взгляд внутрь. – Ах, эти изумрудные глаза статуэтки просто великолепны, не так ли?

Жан-Марк медленно подошел к шкафу, внутри у него все сжималось от страха.

Дюпре закрыл ящик.

– Похоже, вы не горите желанием увидеть свою маленькую подружку.

– Если она мертва, я тебя убью.

– Вы однажды уже пытались это сделать. – Дюпре уселся в кресло. – Признаюсь, временами, мучаясь от боли, я жалел, что это вам не удалось. Давайте, открывайте шкаф. Я хочу видеть ваше лицо.

Жак-Марк с трудом перевел дыхание и распахнул дверцу.

Жюльетта лежала связанная, скорчившись в углу огромного шкафа, с кляпом во рту. Ее глаза были закрыты, тело расслабленно. Мертва?

– Жюльетта…

Ее ресницы медленно поднялись, и из-за кляпа раздался какой-то звук.

Жан-Марка охватило такое облегчение, что ему едва не стало дурно. Он подхватил Жюльетту на руки, вытащил из шкафа и поспешно выдернул из ее рта кляп.

– Ради всего святого, она же может задохнуться, ты, негодяй!

Дюпре откинулся в кресле.

– Можете ненадолго вынуть кляп, если хотите.

Руки Жан-Марка, когда он ласково отвел волосы от лица Жюльетты, дрожали.

– Он тебя поранил?

– Голова… – Голос Жюльетты дрожал. – Он застал меня врасплох. Мы ведь не ожидали этого, правда?

– Конечно, нет. – Жан-Марк повернулся к Дюпре. – У тебя есть я и Танцующий ветер. А теперь отпусти ее.

– О, этого я сделать не могу, – заявил Дюпре. – Я столько времени планировал события сегодняшнего дня. Неужели вы думаете, я позволю ей уйти, чтобы она помешала мне вечером?

Жан-Марк перевел взгляд на лицо Жюльетты.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

– Еще как понимаете. Отродье королевы. Вы собирались попытаться вытащить его из Тампля сегодня в шесть вечера. Я же прибуду в квартиру Симонов в пять часов. В принципе у вас очень интересный план, но я внес в него кое-какие поправки. Рассказать, какие?

Жан-Марк не отозвался.

– Вооруженную охрану с мальчишкой наверняка остановили бы. Я сам вывезу это отродье в тележке с грязным бельем и править буду тоже сам, а мой старый друг Пирар будет стоять в воротах и пропустит ее. Предписание, что мальчика просто необходимо вывезти из Тампля, я заменил приказом усыпить его и отдать на мое попечение. – Дюпре неодобрительно покачал головой. – Еще один промах в вашем плане. Гражданка Симон – женщина упрямая и отказалась бы отдать ребенка Эчеле. А ко мне она испытывает здоровый страх. Я даже велю ей самой дать мальчишке питье.

– Какое питье? – спросила Жюльетта.

– Ну, весьма похожее вот на это. – Дюпре снял салфетку с бокала, стоявшего рядом с ним на столе. – Того, что я приготовил специально для вас, Андреас.

– Вы не сможете заставить его выпить это, – хрипло произнесла Жюльетта.

– А я считаю, что смогу. – Дюпре с трудом поднялся. Держа в одной руке бокал, а в другой пистолет, он захромал к Жан-Марку и Жюльетте. – Моя мать ошибалась. Похоже, Андреас все-таки чувствительный человек. Разумеется, я не мог быть в этом уверен, пока он не привез мне Танцующий ветер, чтобы выкупить твою жизнь.

Дюпре опустился рядом с ними на колени, осторожно отставив ногу в сторону, и протянул бокал Жан-Марку.

– Пейте. – И приставил дуло пистолета к виску Жюльетты. – Или ее мозги брызнут отсюда по всему городу. Жюльетта резко вздохнула.

– Не пей, Жан-Марк. Он все равно убьет меня.

– Но не сию минуту, – заметил Дюпре. – Я намерен проучить тебя тем же эффективным способом, что и твою матушку-маркизу.

– Тогда лучше убейте меня сейчас. Дюпре покачал головой.

– Поразмыслите над этим, Андреас. Всегда есть масса возможностей. Пока она жива, есть шанс, что ее выручат. Возможно, Эчеле сумеет спасти ее от меня. Или настойка, которую я налил в бокал, может оказаться снотворным, но не ядом. – Он улыбнулся. – Разумеется, шансы на это очень слабые.

– Не пей, – взмолилась Жюльетта, не сводя глаз с Жан-Марка. – Пожалуйста, не пей.

– Придется. – Жан-Марк взял бокал и улыбнулся, глядя ей в глаза. – Видишь ли, этот подонок прав. Я чувствительный человек во всем, что касается тебя, малышка.

– Нет, – прошептала Жюльетта.

– Все равно этим кончится. Если я не выпью, он меня пристрелит. – Жан-Марк поднял бокал. – А так у тебя появится шанс.

– Мне не нужен шанс. Не нужен, если это значит… Не надо!

Жан-Марк помедлил, держа бокал у рта, и любовно улыбнулся Жюльетте.

– Все хорошо, Жюльетта. Это лишь ненадолго. Помнишь? Все ведет меня к тебе. Даже это.

И он осушил бокал.

– Жан-Марк!

Лицо Жан-Марка исказила агония, и бокал выпал из его руки. Он обеими руками схватился за горло. Попытался заговорить, но из его груди вырвался лишь жуткий хрип. А потом он упал на бок на пол.

Жюльетта пронзительно закричала.

– Он мертв! Вы убили его!

– Очень надеюсь, что да. К этому я и стремился.

По щекам Жюльетты катились слезы, она пыталась подползти поближе к неподвижному телу Жан-Марка, но веревки, которыми она была связана, мешали ей.

– Яд. Это было не снотворное. Это был яд.

– Причем очень действенный. – Дюпре сунул пистолет в карман и снова затолкал в рот девушке кляп. – Ты меня извинишь, если я не останусь его оплакивать, у меня есть дела в Тампле. – Он встал и посмотрел на темную голову Жан-Марка, прижатую к груди Жюльетты. Она все же дотянулась до него.

– Какая трогательная картина! Я просто не вынесу вашей разлуки, посадив тебя назад в шкаф. – Он захромал через комнату и взялся за ящик.

– Я вернусь завтра после того, как отвезу эту прелестную статуэтку матери, и тогда мы избавимся от Андреаса и начнем твои уроки.

Плечи Жюльетты тряслись от безмолвных рыданий, и она крепче прижалась к телу Жан-Марка.

Дюпре дохромал до двери, поставил ящик, отворил дверь и, с трудом нагнувшись, поднял его.

– До свидания, гражданка. До завтра.

Людовик-Карл схватился за горло, его голубые глаза смотрели умоляюще, он отчаянно пытался заговорить.

– В чем дело? – Мадам Симон отбросила бокал. – Что с тобой, Шарль?

Мальчик упал на пол.

– Вы сказали, снотворное ему не повредит. – Мадам Симон круто развернулась к Дюпре. – Вы сказали, что он просто уснет. – И она бросилась к ребенку.

Дюпре встал между ней и мальчиком.

– Он спит.

Женщина попыталась посмотреть через плечо Дюпре на Людовика-Карла.

– Тогда почему он такой неподвижный?

– Вреда ему не причинили. – Любопытная стерва, подумал Дюпре. Он обошел женщину и набросил на мальчика простыню, которую принес с собой. – Снотворное действует быстро. – Он обернулся к мадам Симон:

– Заверни мальчика в нее, а потом в одеяло и неси вниз, во двор.

Мадам Симон заколебалась.

– Делай, что говорят, – приказал Дюпре. – Или ты хочешь, чтобы я сообщил гражданину Робеспьеру, что ты не сохраняешь верность республике?

– Гражданин Робеспьер знает, что мы верны республике. – Мадам Симон подошла к распростертому телу мальчика. – Снимите с него простыню. Я хочу посмотреть, как он…

– Времени нет. Или ты собираешься стоять здесь, когда Даррел, может быть, уже спешит к нему на выручку? – Дюпре нахмурился. – Наверное, для твоего неповиновения есть причины. Может быть, Даррел подкупил тебя, чтобы ты помогла мальчику бежать, и ты не хочешь, чтобы гражданин Робеспьер сохранил его в безопасности для республики?

– Нет! – Мадам Симон поспешно кинулась к ребенку и стала осторожно заворачивать его в простыню. – Я просто хотела убедиться в том, что ему не причинили вреда. Это займет всего минуту. Я должна позаботиться о том, чтобы Шарль мог дышать сквозь эту простыню.

– Я не возражаю против того, чтобы подождать… минуту, – любезно согласился Дюпре, следя за тем, как женщина набрасывает одеяло на обмякшее тело мальчика. – Гражданин Робеспьер будет крайне огорчен, если ты повредишь ребенку.

К тому времени, когда Дюпре остановил фургон с бельем за домом Робеспьера, уже стемнело, и из-за густого тумана сады, ниши в стенах и даже дома были едва видны уже на расстоянии нескольких метров. Дюпре слышал возню крыс в сваленном на булыжниках мусоре, но увидел только слабый отсвет их глаз, когда они бросились врассыпную от колес.

Дюпре охватила радость, он неуклюже спрыгнул на землю, привязал вожжи к чугунной ограде сада и захромал к задней стенке фургона. Фургон был завален одеялами и бельем, и Дюпре пришлось с минуту порыться, пока он выудил ящик с Танцующим ветром. Еще до поездки в Тампль Дюпре спрятал его в фургоне. Доставая ящик, он задел рукой простыню, прикрывавшую мальчика, и она соскользнула, открывая светлые волосы Людовика-Карла.

Дюпре выругался сквозь зубы. У него возник соблазн не накрывать мальчишку снова. Густой холодный туман и отвратительная вонь от мусора, валявшегося на булыжниках мостовой, остановили бы всякого, кто отважился бы выйти из теплого дома, поэтому вряд ли фургон мог быть обнаружен. И все же было важно, чтобы никто не нашел тело этого отродья, пока Нана не приведет Дантона с солдатами, чтобы схватиться с Робеспьером. Дюпре поставил ящик на булыжники и осторожно накинул простыню на голову Людовика-Карла, натянул сверху одеяло и еще несколько простыней.

Потом Дюпре поднял ящик и захромал по аллее к улице. Ходьба вверх и вниз по лестницам Тампля была для него страшным испытанием, бедро и нога нестерпимо болели.

Но как ничтожна боль, когда душа поет от радости! Он добился своего! Он победил всех своих врагов, добыл себе видное место при дворе графа Прованского и, возможно, даже бессмертие в самой истории, убив мальчишку, а в руках его, целый и невредимый, Танцующий ветер, которого он отдаст матери.

Дюпре добрался до улицы и, превозмогая боль, подошел к наемному экипажу, ожидавшему его, как он и договорился, за несколько домов от резиденции Робеспьера.

– В Клермон. Это сразу за кордонами. Как только доберемся до деревни, я покажу, куда ехать. – Дюпре открыл дверцу экипажа, поставил в него дубовый ящик, и только потом сам рухнул на сиденье. Экипаж тронулся и покатил по улице.

Он вел себя очень хорошо. Никто не сможет утверждать, что он не вел себя по-настоящему хорошо. Теперь он мог ехать домой к матери за наградой.

– Скорее, Катрин. – Франсуа быстро выскользнул из тени алькова боковой двери дома, расположенного напротив резиденции Робеспьера. Он подбежал к фургону и в следующую минуту развернул кокон из простыней и одеял, в которые был закутан Людовик-Карл.

– С ним все в порядке? – Катрин в тревоге смотрела на неподвижное тело мальчика. – О боже, какой он бледный! Людовик-Карл открыл глаза и глубоко вдохнул.

– Воняет.

Катрин пыталась рассмеяться, но голос ее еще дрожал от пережитого волнения. Она помогла мальчику сесть прямо в тележке.

– На этих узких улочках всегда плохо пахнет.

– Да нет, воняют эти грязные простыни. – Людовик-Карл сморщил нос от отвращения. – Было ужасно противно лежать всю дорогу от Тампля завернутым в них. Не надо больше фургонов с грязным бельем, Катрин.

– Фургонов таких больше не будет, – согласилась Катрин, обнимая мальчика. – Через две улицы отсюда нас ждет экипаж. – Она помогла ребенку выбраться из тележки. – Ты можешь идти?

– Конечно. Жаль, тебя там не было, ты бы посмотрела, как я все здорово проделал! Это было совсем как одно из мамочкиных театральных представлений. – Людовик-Карл схватился за горло и захрипел, как в мелодраме. – Я запомнил все, что ты велела мне сделать. И так все хорошо получилось, что гражданка Симон решила, что мне и впрямь стало плохо. Вот бы тебе быть рядом.

– Ну уж нет! Я страшно боялась, даже зная, что произойдет. – Катрин накинула свой плащ на плечи мальчика. – Ты и без меня великолепно справился, Людовик-Карл.

– У этой смеси был неприятный вкус. – Людовик-Карл скорчил гримасу. – Что это было?

– Оливковое масло и горькая настойка. Жан-Марк попробовал ее сегодня днем и был совершенно с тобой согласен. – Франсуа надел на голову мальчика треуголку. – Не поднимай голову, чтобы шляпа закрывала тебе лицо. Людовик-Карл потупился и пошел в ногу с ними.

– Я видела, как Дюпре садился в экипаж. Он едет в Клермон, как я вам и говорила. – Нана присоединилась к ним, когда они добрались до конца аллеи. Она тревожно вгляделась в лицо Людовика-Карла. – Выглядит он неплохо.

– Это Нана Сарпелье, Людовик-Карл, – сказал Франсуа. – Мы ей многим обязаны. Это она заменила яд, который собирался дать тебе Дюпре, на оливковое масло и таким образом обманула его.

– Спасибо, мадемуазель, – серьезно сказал Людовик-Карл. – Хотя жаль, что вы не положили в оливковое масло мед вместо горькой настойки.

Нана засмеялась.

– Я решила, пусть лучше вкус будет горьким на случай, если Дюпре что-то заподозрит и вздумает лизнуть эту штуку. На здоровье, ваше величество. Помогать вам было для меня истинной радостью. – Лицо Нана стало жестким. – Все, что я могла сделать, чтобы навредить этому негодяю, доставляло мне удовольствие.

Франсуа пристально взглянул в глаза Нана.

– Какая горячность! Так ли уж ты была честна, утверждая, что иметь дело с Дюпре в эти недели – сущий пустяк?

Нана выдавила из себя улыбку.

– Я же говорила, он не причинил мне вреда. Просто этот негодяй мне не по душе. – Она натянула капюшон, чтобы скрыть лицо. – А теперь везите мальчика в дом месье Радона и дайте мне продолжить работу.

– Вы присоединитесь к нам у месье Радона? – спросила Катрин, беря Людовика-Карла за руку и направляясь вдоль улицы.

– Если смогу. Если же нет, встретимся в кафе «Дю Ша» завтра.

Франсуа не согласился.

– Я хочу, чтобы ты пришла к месье Радону до полуночи, Нана.

– Ох, ладно! – Нана проводила их взглядом, пока они не скрылись за углом, а потом быстро направилась к дому Робеспьера.

Прежде чем колотить обеими руками в дверь, Нана нарочно взлохматила волосы.

– Откройте! – Она забарабанила снова, в ее голосе звучало отчаяние. – Гражданин Робеспьер! Ты должен меня выслушать!

Дверь рывком распахнулась, и на Нана сердито сверкнули ледяные зеленые глаза.

– В чем дело? Неужели человек не имеет права поужинать спокойно?

– Гражданин Робеспьер? – Нана с отчаянием всматривалась в лицо мужчины. – Слава богу, я тебя нашла! Весь Париж любит тебя, гражданин, но никто не знает, где ты живешь. Меня посылали из одного места в другое, пока я чуть с ума не сошла.

Робеспьер выпрямился, словно ощетинившийся дикобраз.

– Есть причины, по которым я запретил, чтобы меня беспокоили все кому не лень. Если у тебя родственника приговорили к гильотине, значит, он виновен. Суд всегда справедлив.

– Я знаю. Поэтому я здесь. Ты сторонник добродетели и справедливости, и я не могла вынести, чтобы тебя сделали жертвой. – Нана взглянула ему в глаза. – Я Нана Сарпелье и пришла сообщить тебе об ужасном заговоре, угрожающем не только республике, но и тебе самому. Ты должен выслушать меня.

Робеспьер с минуту бесстрастно смотрел на Нана. Потом отступил в сторону.

– Проходи, гражданка.

Анна Дюпре вынула золотого Пегаса из ящика и поставила его на стол.

– Ты молодец, Рауль. – Она отступила и вскинула голову, оценивающе оглядывая статуэтку. – Он великолепен.

Дюпре потягивал вино и просто купался в ее удовольствии.

– Однако он не вписывается в эту комнату. Ему место в элегантном салоне.

– Я думал, через несколько дней мы уедем в Вену и отвезем его графу Прованскому.

Анна Дюпре покачала головой.

– Он потребует его для Бурбонов. А я не намерена отдавать его ему.

– Прекрасно, стало быть, мы не скажем ему, что он у нас.

– У нас?

– У вас, – быстро поправился Дюпре. – Он ваш, матушка.

Его мать взглянула на статуэтку и удовлетворенно улыбнулась.

– Да, он мой.

– Но вы поедете со мной в Вену? – взмолился Дюпре. – Граф пожелает оказать мне честь, и я хочу, чтобы вы разделили со мной мою славу. Теперь, когда мальчишка мертв, граф – наследник престола. Вы могли бы править при этом дворе.

– Я могла бы иметь свой собственный двор здесь, в Париже. Граф Прованский мне не нужен. – Она дотронулась до золотого филигранного облака, по которому мчался Пегас. – Они будут драться за приглашение. Разумеется, мне придется искать средство умиротворить Национальный конвент, но я найду способ.

В Дюпре нарастала паника.

– Прекрасно! Если вы не хотите ехать в Вену, мы останемся здесь.

– Нет. – Мать повернулась и посмотрела на него. – Я останусь здесь. А ты отправишься в Вену.

Она отсылала его прочь! На него смотрели ее безжалостные серые глаза. Пухлые губы кривила презрительная усмешка. Сбывался его худший кошмар: он больше не нужен матери. От ужаса Дюпре лишился дара речи.

– Пожалуйста, – запинаясь, пробормотал он. – Вы же знаете, мне без вас не обойтись. Я хочу быть с вами, матушка. Всегда.

– Посмотри на себя. Ты только будешь ставить меня в неловкое положение, а не помогать.

– Нет. – Дюпре упал на колени, едва обратив внимание на резкую боль в ноге. – Вена слишком далеко. Вы же знаете, я не могу выносить, когда я вдали от вас. Умоляю вас, не отталкивайте меня. Сжальтесь. Я просто умру без вас.

Анна Дюпре отвернулась.

– Я надеюсь, что ты уедешь до утра. – И она махнула рукой в сторону арки, ведущей к лестнице. – Прощай, Рауль.

Дюпре с трудом поднялся на ноги. Он не сможет убедить мать. Она отсылала его прочь, и в этот раз она больше не позволит ему приблизиться к ней. Он никогда больше не увидит ее.

– Матушка! – Это был вопль агонии. Анна Дюпре досадливо отмахнулась от сына.

– Не будь гадким мальчишкой, Рауль. Ты знаешь, как бывает, когда ты становишься…

Входная дверь распахнулась.

– Гражданин Дюпре? – В комнату вошел офицер в форме Национальной гвардии, а за ним – четверо солдат. – Тебе придется пройти с нами. Ты арестован.

– По чьему приказу? – Дюпре тупо смотрел на офицера, почти не соображая, что тот говорит. Она отсылает его прочь.

– Как вы смеете врываться в мой дом? – холодно спросила Анна Дюпре. – Что бы ни сделал мой сын, я верная гражданка республики.

– Это будет решать гражданин Робеспьер. Он ждет в экипаже снаружи.

Она больше не позволит ему приблизиться к ней.

– Я не поеду, – заявила Анна Дюпре. – Рауль, скажи ему, что он не может меня заставить…

Но двое солдат уже уводили Дюпре через входную дверь. И мать неохотно последовала за ним прочь из дома к ожидавшему экипажу.

Когда Робеспьер ступил из экипажа на булыжники, бешеная ярость обратила тонкие черты его лица в застывшую ледяную маску.

– Я справедливый человек. Учитывая твои прошлые заслуги перед республикой, даю тебе единственный шанс защищаться, прежде чем вынесу приговор. Ты, Рауль Дюпре, бывший агент Марата?

– Да, – тупо отозвался Рауль.

Он никогда больше не увидит ее.

– И ты составил заговор с целью освободить Людовика-Карла и оставить улики у моего дома, чтобы во всем обвинили меня?

– Освободить? Нет, я убил его.

– Ложь. Мы знаем, ты тайком вывез его из города и теперь он уже находится на пути в Гавр. – Робеспьер вынул бумагу, показавшуюся Дюпре знакомой. – Ты станешь отрицать, что дал гражданке Симон это предписание с моей подделанной подписью и приказом передать мальчика на твое попечение?

– Я убил его. Он лежит в фургоне с грязным бельем в аллее за твоим домом.

– Твоя девка рассказала мне, как ты тайком, вывез мальчика из Тампля, но в фургоне никакого тела найдено не было. – Рука Робеспьера крепче сжала бумагу. – Где мальчишка?

– Он мертв.

– Ты рассчитываешь уничтожить меня, связав с монархистами, которые пытаются освободить мальчишку, но тебе это не удастся. – Робеспьер пронзительно завизжал:

– Слышишь? Тебе это не удастся! Я сегодня же отправлю тебя на гильотину! – Он указал на запряженную лошадью тележку, выезжавшую из тумана. – Эта тележка и отвезет тебя на гильотину. Почему ты молчишь? Считаешь, я не обладаю достаточной властью, чтобы приговорить тебя без суда?

Зачем Робеспьер так кричит? Неужели он не понимает, что это больше не имеет никакого значения!

– Нет, я знаю, что у тебя есть такая власть.

– Я отрублю тебе голову и велю бросить в братскую могилу с другими предателями, стремящимися уничтожить меня!

– Гражданин Робеспьер, могу я вернуться в дом? – вежливо поинтересовалась Анна Дюпре. – Сегодня очень холодно, и все это меня совершенно не касается. Я всего лишь мать Рауля. За эти годы я почти не видела его, пока он не явился сегодня вечером ко мне, умоляя спрятать его. Естественно, я собиралась отказать, когда ваш солдат…

– Ты его мать? – перебил Робеспьер, переводя взгляд на ее лицо. – Да, девка Дюпре упоминала и твое имя. Я нахожу странным, что он прибежал к тебе после этой измены, если ты в ней не участвовала.

– Я же сказала: он хотел, чтобы я его спрятала. Несмотря на его недостатки, я всегда была любящей матерью.

Смерть.

– Это так, Дюпре?

Общая могила.

Анна Дюпре нервно прокашлялась.

– Скажи ему правду, Рауль.

Вместе.

Она была испугана. Он должен спасти ее. Его долг – служить ей и спасти ее.

И вдруг молнией сверкнуло озарение, да с такой силой, что заполнило весь мир. Мать шагнула к нему.

– Почему ты молчишь? Скажи гражданину Робеспьеру, что я невиновна.

И как это он раньше не понял? – недоумевал Дюпре. Она же годами твердила ему это снова и снова. Она стояла перед ним на коленях и говорила, чего хочет, чего они оба хотят.

И теперь наконец он может дать ей это.

– Я не могу сказать ему этого, матушка. Это не правда.

Глаза Анны Дюпре вылезли из орбит.

– Рауль!

Дюпре повернулся к Робеспьеру:

– Разумеется, моя мать все знала. Она руководит мной во всем, что я делаю.

– Рауль!

Дюпре обернулся к матери и любовно улыбнулся ей.

– Все будет хорошо, матушка! Не бойтесь. Вспомните, о чем вы меня молили? – Его голос вдруг стал высоким и жеманным. – «Обещай мне, что мы всегда будем вместе, Рауль». Вот о чем вы всегда просили меня. Теперь это может сбыться. Теперь мы будем вместе. Всегда.

Дюпре слабо слышал крик матери, когда солдаты уводили их к тележке, остановившейся за экипажем Робеспьера. Бедная матушка! Она еще не поняла, но потом поймет.

По-прежнему со счастливой улыбкой Дюпре забрался в тележку и стал ждать, когда к нему приведут его мать.

Нана отвернулась от гильотины и быстро прошла через редкую толпу, собравшуюся на площади Революции. Поскольку в последние месяцы гильотина работала днем и ночью, обезглавливание стало слишком обычным зрелищем, чтобы собирать много зрителей. Если жертва не была какой-нибудь знаменитостью или высокого дворянского рода, работа палача проходила буквально незамеченной, не считая небольшой группы зевак, проявлявших к таким зрелищам нездоровый интерес, и фанатиков.

Нана быстро пошла по улице, плотнее кутаясь в плащ, и вскоре гильотина и ее немногие приверженцы исчезли в тумане за ее спиной. Ей необходимо было стать свидетельницей казни Дюпре, чтобы освободиться от того страха и уродства, которые он внес в ее жизнь и которые, казалось, разъели всю ее душу. Но то, что сейчас она увидела, только усилило ее ощущение ужаса.

Нана сомневалась, сможет ли она когда-нибудь забыть радостную любящую улыбку Дюпре, когда обезглавили Анну Дюпре.

– Дюпре? – спросил Франсуа, как только Нана вошла в маленький домик месье Радона на правом берегу Сены.

– Гильотинирован.

– Ты уверена?

– Я наблюдала за этим. – Нана обернулась к мальчику, сидевшему на диване рядом с Катрин. – Ты готов к путешествию, Людовик-Карл?

– О да, все это так интересно! – Голубые глаза ребенка блестели от возбуждения, и он положил голову на плечо Катрин. – Катрин говорит, что я должен ехать в Америку, но она не уверена, остались ли еще в Чарлстоне дикари.

– Ну, если их уже не осталось, я думаю, что Жюльетта найдет для тебя что-нибудь не менее интересное. Она может даже сама отправиться на поиски дикарей, чтобы написать их, – ласково улыбнулась ему Катрин. – У тебя там будет хорошая жизнь, Людовик-Карл.

– Жаль, что ты не едешь со мной, – прошептал мальчик. – Я буду скучать по тебе, Катрин.

– Может быть, ты когда-нибудь сможешь вернуться во Францию. – Катрин поцеловала ребенка в лоб. – Или, возможно, я приеду в Чарлстон навестить тебя.

– Но не сейчас?

– Есть еще много людей, которым Франсуа должен помочь. Наше место здесь, Людовик-Карл. – Катрин ощутила прилив болезненной жалости к мальчику. Стоило ему к кому-то привязаться, как его тут же отрывали. – Поверь мне, ты полюбишь Жюльетту и Жан-Марка.

Людовик-Карл долго молчал.

– Я хотел познакомиться с Мишелем.

– Когда-нибудь. – Катрин с минуту поразмыслила. – Ты можешь писать ему. Мишель с огромным удовольствием будет получать письма из-за океана.

– А он станет со мной переписываться?

– Уверена, что станет. Но тебе надо будет очень осторожно выбирать слова.

– К этому я привык. – Лицо Людовика-Карла осветилось. – Письма…

В дом вошел Жан-Марк, и его взгляд тут же устремился к лицу Франсуа.

– Все благополучно?

Франсуа показал на мальчика.

– Все хорошо.

Жан-Марк улыбнулся Людовику-Карлу.

– Я Жан-Марк Андреас. Счастлив с тобой познакомиться.

– Месье Андреас. – Людовик-Карл церемонно наклонил голову. – Очень любезно с вашей стороны, что вы нам помогаете.

Жан-Марк несколько удивился чопорному поведению мальчика и обернулся к Нана.

– Дюпре не намекал вам на то, что он намеревался сделать с Жюльеттой?

Нана обиделась.

– Конечно, нет. Неужели вы думаете, что я позволила бы ей попасть в ловушку? Что за…

– Подождите. – Жан-Марк поднял руку. – Я вас не обвиняю. По-моему, вы справились великолепно. Мы просто не ожидали, что он нанесет удар сегодня. Мы считали, что он вначале закончит дело в Тампле. – Он помедлил. – Жюльетта на улице, прощается с Мари и Робером. Они едут в фургоне с кое-какими нашими пожитками в Вазаро. Насколько я понимаю, вы едете с ними.

– Что? – Глаза Нана округлились от удивления. – Я никуда не собираюсь ехать. Нет, ни в коем случае. Я не хочу покидать Париж.

– Здесь сейчас для тебя небезопасно, – спокойно произнес Франсуа. – Робеспьер ударится в панику, не обнаружив мальчика в Гавре. Сегодня он тебя отпустил, но завтра он с новой силой примется трясти всех, кто мог принимать участие в побеге мальчика. Я уверен, он уже послал своих людей в Тампль арестовать Пирара, и тебя в кафе «Дю Ша» может ожидать отряд Национальной гвардии.

– И прекрасно, тогда они заберут этого мерзавца Раймона. В эти последние недели я едва могла выносить его, – проворчала Нана. – Господи, но я же терпеть не могу деревню! Может быть, я поеду в Марсель? Не Париж, но по крайней мере там хоть будут люди.

– Это ненадолго, – сказала Катрин. – И Вазаро вам может понравиться больше, чем вы думаете. Когда вам ничего не будет здесь грозить и вы сможете вернуться, мы сразу пошлем за вами.

Нана устало пожала плечами и повернулась к двери.

– Отлично. Наверное, это не имеет значения. – И она ушла.

– Она не так активно возражала, как я ожидал, – нахмурился Франсуа. – И вид у нее нездоровый.

– А как, по-твоему, она должна выглядеть? В течение последних недель ей пришлось вынести всю силу злобы Дюпре, – заметил Жан-Марк.

Франсуа объяснил:

– Но она сказала, что он не причинил ей вреда.

– Не следовало нам ей верить, – сказала Катрин. Нана так много сделала для них. Франсуа рассказал Катрин, как Нана заподозрила, что Раймон Жордано и есть предатель в их группе, и связалась с графом Прованским якобы для того, чтобы выступить в роли союзницы Раймона и тем самым доказать его вину. Когда появился Дюпре, Нана настояла на том, чтобы именно ей поручили обратить планы Дюпре против него. Что ж, она с этим справилась. Но какой ценой – этого они, наверное, никогда не узнают.

– Дюпре ухитрился навредить нам всем. Почему с ней должно быть по-другому?

– Дюпре мертв, Жан-Марк, – спокойно ответил ему Франсуа. – Нана видела, как его гильотинировали.

– Слава богу! – Губы Жан-Марка сжались. – Мне самому хотелось разрезать его на кусочки сегодня днем, когда я увидел Жюльетту в том шкафу.

– Ты же знаешь, что не мог этого сделать. Нам ни за что не удалось бы вытащить мальчика из Тампля без помощи Дюпре, – сказал Франсуа. – Нана послала записку графу Прованскому о том, что мальчик мертв. Теперь убийцы графа не станут искать его. Робеспьер тоже не сможет организовать всеобщий розыск, потому что у него не будет уверенности в том, имеется ли еще что-нибудь, связывающее его имя с побегом. Это был самый лучший из всех возможных планов, и ты правильно сделал, что изображал мертвеца, пока Дюпре не убрался из квартиры.

– Теперь-то это можно сказать. – В комнату вошла Жюльетта и покаянно улыбнулась возлюбленному. – Но Жан-Марк до смерти напугал меня. Как я могла быть уверена в том, что Дюпре налил ему ту самую настойку, которую подменила Нана? Ты сыграл даже слишком убедительно, Жан-Марк. – И она повернулась к Людовику-Карлу. – Как поживаешь? Меня зовут Жюльетта.

– Привет. – Людовик-Карл ближе придвинулся к Катрин. – Катрин говорит, вы знали мою мамочку.

– И очень хорошо знала, – улыбнулась Жюльетта. – И тебя тоже. Когда-то ты меня очень любил. Конечно, ты был слишком мал, чтобы отличаться хорошим вкусом, но я уверена, что с тех пор я исправилась. Катрин рассказала тебе, как мы собираемся миновать кордоны и уехать из Парижа?

– Да. – Лицо мальчика вдруг осветилось ребячьим восторгом. – Какая блестящая идея!

– Я тоже так считаю. Ты еще узнаешь, что раз за дело взялся Жан-Марк, то все будет в полном порядке. – Жюльетта обернулась к Жан-Марку. – Почему бы тебе не отвести его в сад и не показать это?

Жан-Марк вопросительно посмотрел на мальчика.

Людовик-Карл отодвинулся от Катрин и подошел к Жан-Марку.

– Пожалуйста, мне бы очень хотелось его увидеть.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Франсуа. – Пора разводить огонь.

Катрин кивнула, не сводя глаз с Жюльетты. Спустя минуту мужчины и мальчик вышли через боковую дверь.

В комнате воцарилось молчание. Две женщины смотрели друг на друга.

– Жан-Марк говорит, что, возможно, для нас еще долго будет небезопасно возвращаться сюда, – наконец произнесла Жюльетта. – Жаль, что вы не едете с нами.

Катрин печально улыбнулась.

– Ты же знаешь, что это невозможно.

– Знаю. – Жюльетта сморгнула слезы. – Франсуа намерен спасти всю Францию. Не понимаю, как меня угораздило поощрять твою влюбленность в такой образец добродетели. С человеком, у которого есть идеалы, жить гораздо труднее, чем с повесой вроде Филиппа.

Катрин засмеялась.

– Франсуа вовсе не образец добродетели.

– Тогда кто же он?

– Радость, сила, – мягко произнесла Катрин. – Нежность.

Жюльетта отвела глаза.

– Когда вы вернетесь в Вазаро?

– Когда сделаем все, что можно, чтобы прекратить это безумие. Когда заслужим свой сад.

– Я ошиблась. Это ты стала образцом добродетели. – Жюльетта подошла к подруге. – Теперь я знаю, что мне не следовало оставлять тебя. А теперь вы с Франсуа скорее всего станете мучениками. – Она поморщилась. – Или самыми что ни на есть назойливыми резонерами. И в том, и в другом случае вам явно нужна буду я как разрушитель вашего покоя, вашей размеренной жизни. Или я стану третьим мучеником в вашей борьбе против террора.

Катрин поднялась со стула.

– Жюльетта, перестань нести чепуху и дай мне сказать, как сильно я буду скучать по тебе.

– Ты всегда была чересчур сентиментальной. Я отказываюсь превращать этот разговор в слезливое прощание. Ты же знаешь, это не навсегда. Что такое океан для друзей? Я уверена, мы увидим… – Жюльетта бросилась к Катрин и крепко обняла подругу. Когда она снова заговорила, ее голос звучал хрипло от слез. – Пошли за мной, если будет во мне нужда. Я приду. Я всегда приду к тебе.

– А я всегда приду к тебе. – Горло Катрин, когда она обняла Жюльетту, болезненно сжалось. Столько лет вместе, столько смеха, столько слез! – Поезжай с богом.

Жюльетта засмеялась и отступила.

– Я еду не с богом, а с Жан-Марком, но надеюсь, что милосердный боже тоже пребудет с нами. И с вами, Катрин. До свидания. – Жюльетта быстро пересекла комнату и вышла в дверь, ведущую в сад.

Огромный черный воздушный шар уже начинал наполняться воздухом, в корзине ярко горела проволочная жаровня. Обогнув лужайку, к Жюльетте подошел Жан-Марк.

– Мы должны лететь прямо сейчас. – И внимательно поглядел в ее напряженное лицо. – Может, не навсегда, Жюльетта.

– А может, и навсегда. – Жюльетта трепетно улыбнулась и взяла его за руку. – Никто ведь никогда не знает, что готовит грядущий день, поэтому надо пользоваться сполна каждым мгновением. Где Людовик-Карл?

– Сидит на охапке соломы в корзине, – улыбнулся Жан-Марк. – Ждет не дождется, когда мы тронемся.

– Тогда не будем его разочаровывать. Мне надо попрощаться с Франсуа. Где… А да, вижу.

Франсуа стоял по другую сторону корзины и ждал сигнала обрубить канаты.

Жюльетта решительно поспешила в его объятия.

– До свидания. – И свирепо прошептала:

– Ты не допустишь, чтобы тебе или Катрин отрубили голову. Понял?

– Понял. – Франсуа торжественно поцеловал Жюльетту в лоб. – Я сделаю все возможное, чтобы выполнить твой наказ.

Жюльетта отступила на шаг.

– И выполни для меня еще одну просьбу. Жан-Марку пришлось отдать этому негодяю Дюпре Танцующий ветер, чтобы спасти мою жизнь, а у нас не было времени забрать его из дома его матери. Я не хочу, чтобы ты подвергал себя опасности, но эта статуэтка очень дорога Жан-Марку.

– Я найду способ достать ее для него, – сказал Франсуа. – Хотя на это, наверное, потребуется время.

Жюльетта встала на цыпочки и поцеловала Франсуа в щеку.

– Спасибо. – Затем повернулась и направилась к соломенной корзине, где стоял, вцепившись в ее края, Людовик-Карл с сияющими глазами. – Мы уже отправляемся, Людовик-Карл. Жан-Марк рассказал тебе, что мы собираемся сделать? Он дал заказ месье Радону, ученику Монгольфье, построить для нас эту машину. Это воздушный шар, такой же, как тот, что я видела в Версале, когда была маленькой девочкой. Он черный, так что на фоне ночного неба его трудно будет разглядеть, и мы взлетим вверх, вверх…

– И над кордонами, – закончил Людовик-Карл. – А когда мы благополучно покинем город, спустимся на землю, нас будет ждать экипаж с быстрыми лошадьми, и он помчит нас к морю. – Он нахмурился. – Но что, если мы приземлимся не в том месте?

– У нас есть фонари, и мы зажжем их, как только минуем кордоны. В экипаже увидят свет и последуют за нами, пока мы не доберемся до места посадки, – сказал, подходя к ним, Жан-Марк. – Наш корабль ошвартовался в Дьеппе, а люди Робеспьера обыскивают Гавр, что почти в двухстах километрах от Дьеппа. Так что, прежде чем они сообразят осмотреть другие порты, мы уже должны быть далеко в море.

– А разве огонь, который двигает шар, не будет виден с земли? – поинтересовался Людовик-Карл.

– Возможно, – усмехнулся Жан-Марк. – Но как часто солдаты на посту рассматривают небо в час ночи? А если они что-то и увидят, скорее всего решат, что это падающая звезда.

– Падающая звезда, – повторил Людовик-Карл, глядя в ночное небо. – Мы будем падающей звездой.

Жюльетта увидела, как из дома вышла Катрин и подошла к Франсуа. Фонарь в ее руке отбрасывал на лицо Катрин мягкий свет, и она казалась такой же юной, как в тот день, когда Жюльетта впервые встретилась с ней в версальской гостинице.

Глаза Жюльетты снова жгли слезы, и она заставила себя перевести взгляд на Людовика-Карла. Те времена в Версале и аббатстве остались уже в прошлом; обе они должны думать о будущем и научиться жить в нем.

Жан-Марк подсадил Жюльетту в корзину, затем сам поднялся в нее.

– Руби, Франсуа. – Он добавил соломы и дров в жаровню, шар поднялся, натянув канаты, и в этот момент Франсуа обрубил их.

Жан-Марк с широкой улыбкой обернулся к Жюльетте.

– Туман рассеивается, и дует сильный западный ветер. Кто-то сказал мне, что это добрый знак.

– Этот кто-то, должно быть, очень умный. – Жюльетта отчаянно вцепилась в руку Жан-Марка, когда шар стал подниматься над землей. Она видела Катрин и Франсуа, стоявших рядом и махавших им руками. Их фигуры стали расплывчатыми, а потом она перестала их видеть. Шар взмыл в небо высоко над крышами Парижа. – Это очень добрый знак.