Рик Бентс (№2) - Расплата

На спине у него начал выступать пот. Он живет, как монах. Монтойя обвинил его в том, что он ведет слишком замкнутую жизнь, и истина заключалась в том, что молодой полицейский был прав.

– Черт! – рявкнул Бенц и принялся колотить по мешку до тех пор, пока его мышцы буквально не взвыли от усталости, а сам он не взмок. Тяжело дыша, он навалился на мешок, который медленно покачивался. Отдышавшись, он окинул взглядом комнату Кристи. Помимо боксерского мешка, она выглядела такой же, какой она ее оставила: двуспальная кровать, покрывало цвета морской волны и такого же цвета занавески. Она казалась пыльной, нежилой, и он решил потрудиться и вытереть пыль, пропылесосить, а может, даже и поставить букет цветов на ночной столик. Он посмотрел туда и нахмурился, заметив фотографию Дженнифер рядом с кроватью Кристи.

На этом снимке, снятом давно и слегка поблекшем, они были вдвоем. Кристи в то время было лет семь, и фотография была сделана одной из подруг Дженнифер, когда мать и дочь слезли с американских горок. Их лица раскраснелись, волосы были растрепаны, глаза сияли от радости. Забавно, но он больше не испытывал прежнего гнева, только лишь глубокую грусть с примесью горечи. Их брак, конечно, был обречен с самого начала. Дженнифер было невыносимо тяжело быть женой излишне честолюбивого полицейского, которого подолгу нет рядом. Он чувствовал что-то неладное, но надеялся, что со временем все наладится. Он не замечал признаков надвигающейся катастрофы до тех пор, пока она на восьмом месяце беременности слезно не сообщила ему, что ребенок-то, оказывается, не от него.

Господи, ему никогда не доводилось испытывать такой боли. А когда он выяснил, от какого же сукиного сына беременна его жена... неудивительно, что он запил. О, конечно, он заявил о своих правах на Кристи, решил в тот самый момент, когда увидел младенца в больнице, что будет растить ее как свою собственную дочь, но семена недоверия были глубоко посеяны в его душе. Брак стал разваливаться, и постепенно от него осталась лишь видимость. Бенц проводил много времени за работой или в баре неподалеку от полицейского участка в Лос-Анджелесе. Тогда он сказал себе, что поступает правильно, но теперь не был в этом уверен. Он не мог забыть предательства жены и простить ее. Даже после ее смерти. Сейчас, однако, он мог отстраниться от ярости. Это больше не имело значения. Дженнифер была мертва, а Кристи, оставшаяся без матери, чувствовала себя все более одинокой, ей все сильнее хотелось взбунтоваться против него.

Но, может, сейчас, когда они не жили под одной крышей, этот бунт ослабнет. Если они оба не станут давать волю своим характерам и острым языкам. Он вышел из комнаты, закрыл дверь и направился в душ. Да, подумал он, он определенно раскошелится на цветы.

Ну а пока ему надо заняться делом.

В воскресенье перед Днем благодарения торговля шла вяло. Оливия обслужила нескольких покупателей, пополнила запасы на полках и вытерла пыль с некоторых артефактов, прежде чем приступить к развешиванию золотой мишуры вдоль полок и шкафов с товаром. На нее смотрели головы аллигаторов со стеклянными базами, стояли по стойке «смирно» свечи, и, забираясь на маленькую табуретку, она видела свое отражение в зеркалах. Искрились призмы, книги собирали пыль, и к Потолку вместе с рождественскими украшениями были подвешены куклы вуду. Религиозные артефакты были убраны в коробки или укромные ящики старинных столов, шкафов и швейных машинок, которые служили витринами. Слово «эклектический» не передает всего многообразия товаров, выставленных на продажу.

В четыре часа вернулась Тавильда, уходившая покурить и выпить чашечку кофе, и настояла, чтобы Оливия «на несколько минут сбросила бремя забот». Тавильда была тоненькой как тростинка афроамериканкой. Она носила яркое разноцветное сари и прикрепила подходящие по цвету бусинки на тоненькие косички, в которые были заплетены ее длинные волосы. С высокими скулами модели и несколькими браслетами на руке Тавильда была столь же экзотичной, как и некоторые товары.

– Я пока и сама справлюсь. Иди подыши воздухом, девочка, – сказала она, проскальзывая через занавеску из бус, которая висела в дверном проеме, ведущем в подсобное помещение. Через минуту она вернулась без пальто и сумочки. Бусы заплясали снова. – Иди. Давай. Я справлюсь.

Оливии был нужен перерыв.

– Вернусь через пятнадцать минут.

Тавильда махнула изящной рукой:

– Не спеши. Не спеши. Приходи минут через двадцать или двадцать пять. Сегодня все равно никто по магазинам не ходит. Вряд ли у меня будет работы невпроворот.

– Как скажешь. – Оливия схватила куртку, сумочку и вышла на улицу. Через улицу находился Джексон-сквер. Кованая железная изгородь с шипами окружала ухоженную территорию, где дорожки сходились у статуи Эндрю Джексона[18]. Оливию не интересовал парк. Вместо этого она потуже затянула пояс куртки и быстро зашагала к собору Святого Луи. На улице было лишь несколько пешеходов, и сильный ветер, дующий с Миссисипи, был холоднее, чем обычно. Разлетелись голуби. На углу улицы одинокий тромбонист играл какой-то блюз. Рядом лежал открытый футляр инструмента.

Собор Святого Луи с тремя внушительными шпилями уходящими высоко в небо, был не просто грандиозен, это старейший из действующих соборов в Америке. Его здание дважды перестраивалось и, по мнению Оливии, было центром католицизма в Новом Орлеане.

Она вошла внутрь, где высокие арки и витраж окружали неф. Она устремила взгляд на алтарь и смешалась с несколькими туристами, которые бродили возле входа. Небольшое количество набожных или обремененных заботами преклонили колена и склонили головы, обращенные лицом к алтарю. Мимо нее прошмыгнул высокий мужчина в пальто, и их глаза на секунду встретились.

– Лео? – воскликнула Оливия. Мог ли пропавший муж Сары Рестин находиться здесь, в Новом Орлеане? Ни в коем случае. Она сделала шаг, собираясь последовать за ним, но он в мгновение ока скрылся через боковую дверь.

– Ливви? – донесся до нее слабый оклик.

При звуке голоса своей матери Оливия замерла. Но ведь это невозможно. Бернадетт была в Хьюстоне.

От легкого прикосновения к рукаву она едва не упала в обморок. Она оглянулась и увидела женщину, которая ее родила. Она была бледнее, чем когда Оливия ее видела в последний раз. На ней была накидка, доходящая до лодыжек, и сапоги на шпильках. Волосы Бернадетт были спрятаны под широкополой шляпой, а глаза скрыты за темными очками.

Оливия была поражена. Она ни разу не видела матери после похорон бабушки и не получала от нее никаких известий.

– Что ты здесь делаешь?

– Ищу тебя, – ответила слегка запыхавшаяся Бернадетт. – Я заглянула в магазин, и негритянка сказала, что ты только что вышла. Я побежала за тобой и, к счастью, успела увидеть, как ты входишь сюда. И вот я здесь.

– Но зачем?..

– Ну же, позволь мне угостить тебя чашечкой кофе.

– Мам, мне нужно возвращаться на работу.

– Негритянка сказала, что присмотрит за магазином. В самом деле, Ливви, это важно. – Должно быть, так. Иначе она бы сюда не приехала. Бернадетт кивнула в сторону парадного входа, и Оливия вышла на площадь вместе с матерью, женщиной, которую она едва знала, не понимала и не была уверена, что она ей нравилась. Что касается любви, что ж, отношения между матерью и дочерью были несколько неопределенными. Порыв холодного ветра словно проник ей в глубину души. Ребенком Оливия хотела и старалась добиться одобрения своей матери, будучи тинейджером, от него отказалась, а в двадцать лет из-за него переживала. Теперь же она осознала и приняла тот факт, что Бернадетт Дюбуа Бенчет со всеми своими остальными фамилиями не способна ни дать, ни, вероятно, получить безоговорочную любовь. Такой любви Бернадетт просто-напросто не понимала.

Они нашли кафе, где круглосуточно подавали кофе и алкоголь. В углу сидел музыкант. Он одновременно играл на гитаре и губной гармонике, музыка была душевной. Она шла от сердца. Бернадетт сняла шляпу и повесила ее вместе с накидкой на столб, отделяющий кабинки, затем скользнула на скамейку напротив дочери. В мерцающем свете фонаря, стоявшего на столе, ее длинные темные волосы приобрели блестящий медный оттенок. Солнцезащитные очки остались на месте.

– Как ты, Ливви?

– Думаю, все нормально.

– Учеба идет успешно?

– Успешно, как и следовало ожидать. А ты как?

Ее мать слабо улыбнулась.

– Полагаю... гм, я знаю, как дорога тебе была бабушка, и мне интересно, как ты себя чувствуешь после ее смерти.

– Скучаю по ней.

– Знаю. – Бернадетт кивнула. – Поверишь или нет, но мне тоже ее недостает. Она была... чудачкой. Все эти глупости с картами Таро, чтением мыслей и прочим.

Появился официант, и они заказали кофе с молоком и оладьи.

– У меня мало времени.

Бернадетт кивнула и сложила губы трубочкой, словно теперь, когда ей наконец удалось добиться внимания Оливии, она не знала, стоит ли ей довериться дочери.

– Что ты делала в соборе?

– Осматривалась.

– Не помню, чтобы ты была особо религиозной.

– Может, я изменилась, – ответила Оливия, когда официант принес к их кабинке большой поднос. Она молчала, пока их обслуживали. Только когда официант поставил кофе и корзину с оладьями, покрытыми пудрой, на стол, она спросила: – Что у тебя на уме, Бернадетт?

Мать Оливии перевела дух и принялась постукивать ногтями по столу.

– Я получила известие от твоего отца. – Она говорила шепотом, и в уголках рта у нее появились крошечные морщинки.

Донор спермы. Отлично. Оливия напряглась от одной мысли о мужчине, от которого она была зачата.

– Да? И что ему нужно? – Она взяла чашку и сделала небольшой глоток в то самое время, когда музыкант закончил играть. Несколько людей зааплодировали. – Дай-ка я угадаю. Деньги.

– Ну, это тоже. Как всегда. – Бернадетт взяла оладью и разорвала ее на две части. – Но на этот раз он просил еще кое о чем. Он хочет видеть тебя.

Оливия чуть не закашлялась.

– Да ладно тебе.

– Это правда. Он звонил на прошлой неделе.

– Я думала, что он все еще сидит, – с горечью произнесла Оливия. Ее еще беспокоило, что ее отец был преступником и что ей раньше об этом не говорили. Она узнала от «подруги». Конни Эрнхардт была просто счастлива сообщить об этом, когда они были в школе. Бабушка Джин и Бернадетт считали, пусть лучше она думает, что Реджи Бенчет служит в вооруженных силах где-то на краю земли, а не сидит в тюрьме штата Миссисипи за вооруженное ограбление, нападение и убийство.

– Его выпустили в начале года. Он позвонил мне несколько месяцев назад. Джеб узнал и устроил скандал. – Уголки ее блестящих губ загнулись вниз, и в мягком свете Оливия заметила, что ее мать накрашена сильнее обычного – больше тонального крема и пудры, – вероятно, чтобы скрыть возраст. При всей своей красоте Бернадетт не могла бороться с влиянием неумолимого времени на свою кожу. Это проявлялось в морщинах и возрастных пятнах на лице.

Ковыряя свою оладью, Бернадетт сказала:

– Реджи снова исчезал на некоторое время, но сейчас вернулся. За последние две недели он звонил три раза и настойчиво повторял, что хочет тебя видеть. Ты – это все, что у него осталось.

– Забудь об этом. – Оливия покачала головой и отставила кофе в сторону. – Боже мой, он бросил тебя, меня и Чандру, убил кого-то и в конечном счете оказался в тюрьме. Он испортил себе всю жизнь. Меня это не интересует. Хочешь верь, хочешь нет, но у меня собственная жизнь. И мне есть чем заняться.

– Так зачем ты ходила в собор Святого Луи?

Оливия не могла довериться матери. Как-то раз она сделала это в детстве, и от реакции Бернадетт стало только хуже.

– Каждому иногда нужно немного веры, – уклончиво ответила она и бросила взгляд на часы. – Сейчас мне уже действительно пора.

– Что ж, ладно... но думаю, тебе следует знать, что я дала Реджи твой номер.

Что дала?

– Он имеет право знать, – упрямо заявила Бернадетт, слегка поднимая подбородок. – Он твой отец.

– Ты просто хотела отделаться от него.

Бернадетт напряглась, и хотя Оливия не видела выражения ее глаз из-за темных очков, она подумала, что в ее зеленых глазах сверкает гнев.

– Он отсидел свой срок и отдал долг обществу. Он имеет право...

– А я, Бернадетт? Как насчет моих прав? – спросила она. Затем замолчала. Это был бессмысленный спор, который невозможно выиграть. Сдержав ярость, она сменила тему: – А зачем тебе темные очки, мам? Сейчас сумерки, и, если ты еще не заметила, в этом ресторане слабое освещение. Почему ты не снимешь очки?

Шевельнув уголками губ, Бернадетт проигнорировала эти вопросы. Словно ей их не задавали. Наконец она вздохнула.

– Наверное, мне следовало ожидать, что ты отреагируешь именно так. Я думала, будет иначе, надеялась, что ты повзрослела, Ливви. Похоже, я ошибалась.

Отлично, мам, – подумала Оливия. Она помнила, как всегда спорила ее мать, все время шла в наступление. По мнению Бернадетт, лучшая защита – это сильная агрессия.

– Не знаю, зачем я потратила время. Что ж, я рассказала тебе о просьбе Реджи. Решай сама.

– Ты должна признать, что он не был хорошим отцом.

– Прекрасно. Мы обе это знаем. Я передала его просьбу и выполнила свой долг. – Она резко встала и стала искать в сумочке бумажник.

– Я сама заплачу, – сказала Оливия, но Бернадетт не обратила на это внимания. Она нашла двадцатидолларовую купюру и бросила ее на стол.

– Я хотела сказать еще кое-что, Оливия, – ледяным тоном заметила она. – Может, тебе стоит знать, что я ухожу от Джеба.

Ничего удивительного в этом не было, потому что ее мать не только была охоча до мужчин, но и чувствовала себя обязанной выходить за них замуж, а потом, когда бурная страсть затихала, она разводилась. Оливия подозревала, что Бернадетт верит в сказочную любовь со счастливым концом, если она найдет хорошего партнера, но пока все ее прекрасные принцы оказывались лягушками. Или даже еще хуже. Великанами-людоедами.

– Наверное, это удачная мысль.

– Я... я на это надеюсь. – Бернадетт встала, но пыл ее, казалось, несколько угас.

– А причина есть?

– Мы... мы не ладим. – Нижняя губа Бернадетт задрожала в характерной для нее манере. – И становится все хуже. Он выяснил, что я солгала ему относительно размеров своего наследства.

– А зачем ты это сделала? – спросила Оливия, не желая знать ответ.

– Чтобы у меня что-нибудь осталось. Что-нибудь свое. – Бернадетт тяжело сглотнула, затем снова убрала волосы под шляпу. Когда она это делала, освещение изменилось, и Оливии показалось, что она увидела синеватое пятно под толстым слоем пудры на щеке Бернадетт.

– Мам? – спросила Оливия со страхом.

Бернадетт резко подняла голову от такой фамильярности. Прошли годы с того времени, когда Оливия обращалась к ней не по имени.

– Что?

– Что происходит? – Оливия встала и пристально посмотрела на замазанное пятно. Синяк. Будто Бернадетт обо что-то ударилась головой.

Или ее ударили.

– Сними очки.

– Нет. Не сейчас.

Оливия сделала это сама. Хотя Бернадетт стала пятиться, Оливия успела снять очки.

– О господи, он тебя бил, – сердито воскликнула она. Под заплывшими глазами Бернадетт с покрасневшими белками были черные круги.

– Со мной все будет в порядке.

– Ты с ума сошла? – взорвалась Оливия. – С тобой никогда не будет все в порядке. Этот сукин сын должен сидеть в тюрьме. Это ведь Джеб сделал, да? Вот почему ты от него уходишь.

– Мне пора, – сказала Бернадетт. – А ты опаздываешь на работу.

– К черту работу!

Мать стала было уходить, но Оливия схватила ее за локоть. Посетители в соседних кабинках и за ближайшими столиками уставились на них. Разговоры стихли.

– Это же нападение, Бернадетт. Ты должна пойти в полицию. Ты должна написать на него заявление, его надо остановить. Я знаю полицейского, который...

– Я не пойду в полицию, Ливви.

– Но этот ублюдок...

– Тсс! Это моя проблема, и я с ней справлюсь сама, – ответила Бернадетт, снова надевая очки на сломанный нос. – Ты лучше побеспокойся об отце, хорошо? Не устраивай сцены! – Вырвав рукав, она опустила голову, быстро направилась к стеклянной двери и вышла на улицу.

– Все в порядке? – спросил сидящий неподалеку маленький нервный мужчина с тоненькими усиками. Он быстро моргал.

– Да. Все хорошо, – ответила Оливия, не веря ни одному своему слову. Сегодня вечером все было плохо. Абсолютно все.

Глава 16

В библиотеке почти никого не было. Лишь несколько студентов склонились над учебниками в этот воскресный вечер. Только самые стойкие. Или те, которым просто было больше некуда пойти, подумала Оливия, закрывая справочник и выпрямляя спину. Она закрыла магазин в шесть часов, затем поехала на кампус, где провела за книгой последние три часа, стараясь забыть о встрече с матерью и убедить себя в том, что, какими бы ни были проблемы Бернадетт с ее теперешним мужем, она все равно не может помочь. Или может?

Что, если ее мать приехала вовсе не рассказывать о Реджи, а попытаться наладить с ней отношения, казавшиеся безнадежно испорченными? Ты даже не дала ей шанса, терзала ее мысль, и в душе нарастало чувство вины. Католическое воспитание. Спасибо бабушке Джин. Бернадетт определенно не имела к этому отношения.

Остановившись у стола, чтобы отметить две книги по психопатологии, она вспомнила предыдущую встречу с матерью. На похоронах бабушки Джин.

Это был неприятно сырой день, такой, когда жаркий воздух словно прилипает к коже. Бернадетт была сдержанной, но это было обычным явлением, когда ей приходилось сидеть на мессе. Она прослушала службу, бросила розу на гроб бабушки, показалась у дома, где собрались немногочисленные члены семьи, по большей части дальние родственники, и несколько друзей. Но она держалась замкнуто, курила на крыльце и пила «Джек Дэниэлс». Она казалась погруженной в размышления, и когда Оливия несколько раз подходила к ней, она была сломленной, слезы медленно текли из-под черной вуали.

А теперь, осознала Оливия, она не снимала шляпу или кружевную вуаль из страха, что будет виден синяк.

Оливия снова испытала мучительное чувство вины, когда шла, держа ключи в руке, к пикапу. Вечер был прохладным, зима уже была готова вступить в свои права в Новом Орлеане. Других студентов на кампусе было мало, лишь несколько групп из двух-трех человек быстро шли по дорожкам. Оливия поняла, что только она идет в одиночку, и впервые в жизни это ее обеспокоило. Не просто из-за прохладного темного вечера и недавних кошмарных видений, а из-за того, что она была одинока в то время как большинство людей нашли свою вторую половинку.

Это было смешно. Ей стоило лишь посмотреть на свою мать или подругу Сару или вспомнить Теда, мужчину, за которого она едва не вышла замуж, чтобы понять, насколько лучше быть одной. Единственные мужчины, которых она нашла хоть сколько-нибудь интересными за последние несколько лет, были уставший от жизни полицейский и священник. Оба они, полагала она, несли на себе большое бремя. Что с ней происходит?

Это, наверное, из-за праздника. Во время праздников все немного сходят с ума. Не в это ли время случается большинство самоубийств?

Она подняла воротник куртки и услышала музыку, доносящуюся из одного окна общежития, и смех из другого.

Ты одна, и что в этом такого? Почему ты всегда выбираешь мужчин, которые для тебя недоступны? Неприступны? Потому что ты на самом деле не желаешь заводить роман. Знаешь, Ливви, из тебя получился бы прекрасный материал для психологического исследования... или для этих дрянных ток-шоу. «Женщины, любящие мужчин, которые не могут любить их, потому что они уже женаты на своей работе».

– Идиотка, – пробормотала она, идя по дорожке через небольшую рощу. Здесь было темнее, и она шла одна. Все остальные студенты исчезли в зданиях на кампусе. Ну и что? Она быстро зашагала по дорожке.

Щелк, щелк, щелк.

Этот шум раздался где-то сзади.

Сердце у нее сжалось. Ничего страшного. Это все твое воображение.

Она бросила взгляд через плечо на темные кусты, растущие по бокам от зданий. Никого.

Прекрати, – сказала она себе. – Нечего тут дергаться.

Но затем она снова услышала этот же шум, и ее сердце гулко заколотилось. Она побежала.

– Эй! Осторожней! Справа, – раздался хриплый вопль.

Она бросилась влево – к парковке.

Мимо нее пронесся велосипедист, в голубом свете охранного освещения мелькнули серебряные спицы блестящий шлем. Щелк, щелк, щелк, велосипедист переключил передачу и растворился в темноте.

Так вот что это! Звук, который она слышала сотни раз.

Ты так скоро совсем сойдешь с ума, Бенчет, подумала она, чувствуя облегчение при виде своего пикапа, единственного автомобиля на парковке, там, где она его оставила. Она подбежала к нему по испещренному выбоинками асфальту, отперла дверцу и скользнула за руль. Возьми себя в руки! Она запустила двигатель и дала полный газ, отчего упал пакет с продуктами, которые она купила.

– Отлично.

Через несколько минут она была на автостраде и выезжала из города. Она включила радио и услышала голос дающей советы Триш Лабелль. Триш раньше была с «Дабл-Ю-Эн-Эй-Би», а затем присоединилась к коллективу «Дабл-Ю-Эс-Эл-Джей». Ее программа выходила ранним вечером и сейчас уже почти закончилась, подумала Оливия, затем был легкий джаз Гейтора Брауна, который переходил в популярную ночную программу советов. Формат Триш был другим. Она заранее записывала вопросы от слушателей, затем чередовала вопросы и ответы с музыкой, которая подходила по настроению.

Несколько минут Оливия слушала, но, смотря через ветровое стекло, она думала о словах Бернадетт, что Реджи Бенчет хочет ее видеть.

Все эти долгие годы он не общался с ней. Почему же теперь он вдруг захотел с ней встретиться? Почему? Она молча вела машину по знакомой дороге, свернула с автострады. Начался дождь, и его капли засверкали в ярком свете фар. Она едва помнила отца и не хотела сейчас начинать с ним общаться. Погруженная в мысли, она ехала по извилистой проселочной дороге и остановилась лишь затем, чтобы взять почту. Что она скажет, если Реджи Бенчет позвонит ей? А что вообще можно сказать? Фары ее пикапа отражались от голых стволов дубов и гигантского кипариса, окружающих дом ее бабушки, и когда машина проехала по маленькому мостику, она увидела маленькую постройку, которую она называла домом все то время, когда взрослела. Дом, лишенный отца и очень часто матери.

Но у нее была бабушка. И, господи, как же сильно она скучала по этой крохотной женщине.

Оливия припарковалась и сложила рассыпавшуюся бакалею в бумажный пакет вместе с почтой. Подходя к дому, она услышала, как заливается лаем Хайри С. Сегодня вечером ей дела не было до того, что он ведет себя как идиот. Она отперла дверь и вошла.

Она никак не могла забыть события последних дней. Мысли вихрем проносились у нее в голове. Она вспоминала сгоревший дом, где была убита женщина, священника с длинным мечом, отца Джеймса, поднимающегося по лестнице, синяки на лице матери. И затем был еще поцелуй с Риком Бенцем в этом самом доме, долгий страстный поцелуй, который затронул ее сердце и заставил сжаться члены.

Господи, она была безнадежным романтиком. Он ведь, черт возьми, полицейский, расследующий убийства, и смотрит на нее как на чудачку.

Она оставила почту в столовой, затем должным образом поздоровалась с Хайри С, погладив его и почесав ему за ушами, пока он кругами вертелся у ее ног.

– Хочешь на улицу? – спросила она, вешая куртку. Пес тявкнул. Она открыла застекленную створчатую дверь. Лая как сумасшедший, он выбежал на улицу и скрылся в тени, очевидно, почуяв белку, опоссума или бог знает какого еще болотного зверька. – Осторожнее с крокодилами, хорошо? – крикнула она ему вслед. Затем подмигнула Чиа. – Настоящий идиот, не правда ли?

Птица громко чирикнула, перепрыгнула с одной жердочки на другую и задвигала глазами, под которыми была яркая золотисто-красная полоска.

– Мы, женщины, гораздо умнее, – сказала Оливия, пока Чиа ворковала, ерошила перья и показывала свой черный язык. – Гораздо.

Да, верно. Тогда почему же в твоей жизни такая сумятица из-за мужчин?

Не желая внимать ворчливому внутреннему голосу, Оливия принялась прослушивать сообщения на автоответчике. Первое было от подрядчика, которому она звонила насчет охранной сигнализации. Тот обещал установить ее в понедельник после Дня благодарения. Второе сообщение было от Сары.

– Оливия. Не перезвонишь ли ты мне, когда у тебя найдется свободная минутка? Я, гм, все еще не получила никаких известий от Лео, и я знаю, что прошло лишь несколько дней после нашего с тобой разговора... С ним, вероятно, все в порядке, но, черт возьми, я у себя в постели нашла женскую сережку... представляешь, у себя в постели? Черт. Какая скотина! Ты права насчет него... я знаю, знаю, знаю. – У Оливии сердце замерло. Она слышала боль в голосе Сары. Унижение. – Ладно, гм, перезвони мне, когда будет возможность, хорошо?

После сообщения Сары на автоответчике повисла длинная пауза, словно звонивший не знал, что сказать. В конечном счете, он все же повесил трубку. Странно, подумала она и снова включила воспроизведение... не музыка ли там звучит в отдалении... знакомая песня? Да... одна из старых песен, Спрингстина... она узнала ее. «Туннель любви». Любимая песня Теда.

– Черт! – воскликнула она, и по коже у нее побежали мурашки. Мог ли ее бывший жених следить за ней? Она вспомнила, как он на нее злился, как последовал за ней в Тусон только затем, чтобы в конечном счете сдаться. После того, как она пригрозила ему запретительным судебным приказом.

Она решила не задерживаться на этом сообщении и перешла к следующему. Оно было от секретаря доктора Лидса с вопросом о том, когда она сможет снова с ним встретиться. Последнее сообщение было от детектива Бенца. Он просил позвонить ее утром в участок. Его послание было совершенно деловым, но она улыбнулась при звуке его голоса, и мрачное чувство, которое осталось от молчаливого послания, исчезло.

«Глупая девчонка», – сказала она себе и позвонила в участок. Ей сообщили, что Бенц уже ушел. Она решила было позвонить ему домой или на мобильный, затем передумала. Бросила взгляд на часы. Было уже слишком поздно, чтобы застать кого-нибудь в университете, поэтому она решила позвонить на кафедру психологии утром. Затем набрала номер Сары в Тусоне и услышала, как включился ее автоответчик. Оливия оставила сообщение, дала отбой и в круге света на крыльце увидела, как пес, словно безумный, прыгает у задней двери.

– Иду, – сказала она, протягивая руку к дверной ручке и впуская его. – Проголодался?

Хайри С заплясал у своей миски. Она насыпала в нее свежего корма, затем распаковала продукты и забросила в микроволновку замороженный ужин.

– Индейка с апельсином, – сказала она собаке. – Всего шесть граммов жира. – Пес, уткнувшийся носом в миску, и виду не подал, что слышал хоть слово. Какой день, подумала она, когда звякнула микроволновка. Она осторожно вытащила разогретую индейку, и по кухне разнесся пахнущий апельсином пар. Еще баночка Диетической колы – вот и вся ее еда. Она взглянула на свою фотографию с бабушкой Джин, единственную, которую она показывала Бенцу. В то время она была такой беззаботной, тогда ей действительно не нужен был отец. Она еще не ходила в школу. Не чувствовала смущения от того, что не знала его, не испытывала унижения из-за того, что он сидел в тюрьме в Миссисипи. Об этом ей поведала Конни Эрнхардт.

О доноре спермы у Оливии были только смутные воспоминания, и, как она считала, она была ими обязана малочисленным старым снимкам, которые видела снимкам мужчины в форме моряка, красивого, спортивного телосложения, который просто свел с ума Бернадетт Дюбуа, когда ей было семнадцать лет. У них случился бурный роман, и подробности были обрывочными. Вирджиния Дюбуа не одобрила этого, и Оливия, которая только-только пошла в школу, уловила обрывки разговора, который не должна была слышать. Стоя у подножия лестницы, едва касаясь пальцами перил, она прислушалась к разговору, от которого у нее гулко заколотилось сердце.

– Он бросил тебя, разве ты забыла? – спросила бабушка Джин, жарившая бекон. Его кусочки шипели на сковородке, источая запах дыма и гикори. – А ты была беременна.

– Он не знал... – запротестовала Бернадетт, всхлипывая. – Я ему не говорила.

– Вот и хорошо. Правда вскрылась достаточно рано. Я сказала это тогда и скажу сейчас. Реджинальд Бенчет никчемный человек и всегда им будет. – Бабушка Джин тяжело вздохнула. – У тебя остался один ребенок, Бернадетт, – сказала бабушка и добавила несколько луковиц в горячий жир. Хотя Оливия не видела происходящего, она почувствовала запах лука. Она видела подобное не раз. Кружочки попадали на сковородку, и жир, брызгая, шипел еще сильнее. – Ты бы лучше больше внимания уделяла Ливви. Забудь Реджи. Он был плохим со дня своего рождения. Он отмечен дьяволом, говорю тебе. Я знала его мать и бабушку. Обе были блудницами с моралью как у уличных кошек, а его папаша... само зло.

– Ты ничего такого не знаешь, – заспорила Бернадетт, затем высморкалась.

– Я знаю. Я видела, что может делать этот человек.

– Как... о, ради всего святого, не говори мне, что у тебя было одно из твоих видений о нем. – В разговоре возникла пауза, когда Оливия слышала только шипение жира и стук дятла где-то на деревянной части дома. Она закусила нижнюю губу и стала смотреть, как кружевные занавески колышутся от легкого ветерка. – В этом все дело, да? – обвинительным тоном спросила Бернадетт. – Думаешь, ты что-то видела, а на самом деле ты все это выдумала. Это все бредни, и мы обе это прекрасно знаем. И это вредит Ливви. Ты забиваешь ей голову всей этой чепухой, и теперь она тоже начала бормотать о том, что она видит... например, как ее сестра Чандра умирает, прежде чем та утонула в действительности. И вина за это целиком на тебе.