Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Джон Голсуорси

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Дюпре Кэтрин / Джон Голсуорси - Чтение (стр. 1)
Автор: Дюпре Кэтрин
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


Кэтрин Дюпре

Джон Голсуорси

Глава I

РОДИТЕЛИ

В 1867 году маленькая трехлетняя девочка с помощью миниатюрного серебряного мастерка заложила первый камень в фундамент поместья в Кумбе (Куме) вблизи Суррея. Ее отец надеялся, что это событие, обставленное с поистине королевской пышностью, ознаменует собой основание новой «династии». Звали девочку Лилиан Голсуорси, она была первым ребенком лондонского поверенного Джона Голсуорси. Голсуорси был уже немолод: лишь на пятом десятке, прочно встав на ноги, он взял себе в жены Бланш Бартлет, которая была моложе его на двадцать лет. Супруги наблюдали за тем, с какой важностью очаровательная малышка принимает участие в церемонии закладки их первого загородного дома, и будущее рисовалось им в радужных красках. К тому же Бланш ждала второго ребенка. Спустя некоторое время родился сын – будущий писатель Джон Голсуорси.

«В семье нас было четверо детей, – писал Голсуорси в небольшой автобиографической статье. – Бланш Лилиан (Лили), родившаяся 1 сентября 1864 года, я, родившийся 14 августа 1867 года (во время грозы – у меня до сих пор хранится ручка, вырезанная нашим дворецким из ветки дуба в Ричмонд-парке, сгоревшего тогда от удара молнии), Хьюберт, родившийся 18 февраля 1869 года, и Мейбл Эдит, родившаяся 7 октября 1871 года». Эта гроза упомянута не случайно, она, похоже, была единственным событием в детстве Джона, которое не было запланировано заранее, и произошло стихийно, в чем можно усмотреть некую символику.

Отец Голсуорси, изображенный позднее в образе старого Джолиона из «Саги о Форсайтах», всегда играл важную роль в жизни своих детей. Он был замечательным человеком. С детьми его разделяла огромная разница в возрасте: женившись в сорок пять лет, он был глубоким стариком к тому времени, когда дети выросли, таким он и изображен на большинстве своих портретов. Тем не менее ему удалось увидеть своих внуков: в 1904 году, когда он умер, Рудольфу Саутеру, сыну Лилиан, было уже девять лет.

Джон Голсуорси-старший – выходец из семьи девонширских «йоменов» – небогатых фермеров. Генеалогическую линию семьи можно проследить, начиная с Эдмунда Голсуорси, умершего в 1598 году в Плимстоке. С той поры в окрестностях Плимстока и Уэмбери жило по меньшей мере шесть поколений Голсуорси. И только Джон Голсуорси, дед писателя, первым покинул Плимсток и в 1833 году обосновался в Лондоне. Как и Форсайты, он стал энергично и с размахом вкладывать деньги в строительство в период, когда Лондон начал быстро разрастаться, и таким образом ему удалось оставить своему сыну – отцу Джона Голсуорси – приличное состояние.

Джон Голсуорси-второй был уже настоящим городским жителем, более того, его семья стала быстро подниматься по социальной лестнице. У него была прекрасная специальность – он возглавлял юридическую контору, имевшую в городе несколько филиалов. Женитьба в 1862 году на Бланш Бейли Бартлет – двадцатипятилетней девушке из семьи с хорошими связями – еще более упрочила его положение в обществе. Бланш была дочерью Чарлза Бартлета, мирового судьи, человека весьма уважаемого в Вустершире. Постоянно проживая в Реддиче, семья Бартлетов вот уже несколько поколений занимала главенствующее положение в округе. Бартлеты основали в Реддиче фабрику по производству швейных игл, что содействовало не только их семейному обогащению, но и процветанию городка. Второй женой Чарльза Бартлета была Френсис Лавиния Бейли, и хотя она умерла, когда Голсуорси было всего десять лет, он вспоминал бабушку как «восхитительную, но несколько раздражавшую окружающих даму, весьма привередливую в ее аристократических замашках». Часть отрицательных черт своего характера Фрэнсис Лавиния передала дочери. Бланш никогда не забывала, что вышла замуж за человека, занимающего значительно более низкое, чем она сама, положение в обществе, и что род Голсуорси – ничто по сравнению с ее собственным. Поэтому ей так и не удалось оценить неукротимую силу, решительность и трезвый ум этих новоиспеченных богачей Голсуорси – качества, которых столь явно недоставало ее собственной родне.

Для нее, вероятно, было мучительным разочарованием осознавать, что ее дети, и в особенности дочери, гораздо больше похожи на отца, чем на нее. Их же постоянно раздражала мелочность матери, в то время как к отцу они питали чувство безграничной любви и восхищения. «Отцовское влияние на меня было с самого начала превалирующим и определило всю мою дальнейшую жизнь... – писал Джон Голсуорси в автобиографических заметках, посвященных его родителям. – Я так преданно и глубоко любил его, что не мог относиться к матери со всей любовью, которая ей должна была принадлежать по праву...»

К моменту женитьбы Джон Голсуорси-старший занял прочное положение, делал хорошую карьеру, к тому же имел довольно значительное состояние; поэтому его целью было сразу же обеспечить молодой жене и детям, которых они надеялись иметь, соответствующий жизненный уровень. Возможно, именно принадлежность к вышедшему из деревни роду порождала стремление Джона Голсуорси к тому, чтобы его дети проводили за городом столько времени, сколько будет позволять его собственная работа. Во всяком случае, вскоре после рождения Лилиан супруги Голсуорси вместе с маленькой дочерью переехали в Паркфилд, Кингстон-Хилл, считавшийся тогда пригородом. Место это было очень живописным, разрастающийся Лондон еще не успел поглотить окружающие деревушки, и Паркфилд окружали просторные поля и леса. Это был типичный буржуазный дом в викторианском стиле – длинное низкое строение с множеством полукруглых окон, расположенное посреди большого сада. Джон Голсуорси полагал, что, будучи достаточно богатым, он может построить себе дом по собственному вкусу и там, где сам захочет, поэтому, найдя в окрестностях Кингстона подходящее место, он купил большой участок земли возле деревни Мэдлен, названный Кумб. Приобретя эти земли, находившиеся к тому же недалеко от Лондона, он сразу же приступил к строительству.

С точки зрения современного человека, первый дом, который он построил в Кумбе – Кумб-Уоррен, – был гораздо менее привлекательным, чем Паркфилд. Можно себе представить, каким темным и неудобным было это высокое и неуклюжее здание из красного кирпича, своими узкими стрельчатыми окнами и даже маленькой башенкой напоминавшее Сент-Панкрас-Стейшн[1] – этот великолепный образец чудовищного смешения викторианского и готического стилей. Конечно, то, что ходить по дому было неудобно и утомительно, не смущало чету Голсуорси, так как они содержали целый штат прислуги. Этот огромный претенциозный дом позднее был переименован в Кумб-Корт и перешел во владение маркиза Рипона. Кумб-Уоррен легко узнать в Робин-Хилле, построенном Сомсом Форсайтом, героем «Собственника» Голсуорси, чтобы удовлетворить тщеславие и продемонстрировать свои богатства.

Впоследствии Джон Голсуорси-старший построил на участке в Кумбе еще два дома: Кумб-Крофт и Кумб-Лэй, и семья постоянно переезжала из одного владения в другое. В дневнике Бланш Голсуорси есть запись о том, что в 1868 году они поселились в Кумб-Уоррене, с 1875 жили в Кумб-Лэе, с 1878 – в Кумб-Крофте, в 1881 году вернулись в Кумб-Лэй и в том же году уехали из Кумба навсегда.

Кумб-Уоррен был достроен вскоре после рождения Джона, и именно в Кумбе прошло детство писателя, его братьев и сестер. Джон Голсуорси-старший, безусловно, сделал все, чтобы обеспечить своим детям должный образ жизни – «чистый воздух, парное молоко, собственные фрукты и овощи». Дети осознавали, сколь многим они обязаны отцовской заботе и вниманию: «Удивительно, с какой хозяйской предусмотрительностью строил он дом и распределял землю на склоне холма...»

Но не только отцовское чувство помогало Голсуорси-старшему столь продуманно и разумно растить своих четверых детей. В лирической новелле «Портрет» сын характеризует его как высокообразованного человека, интересующегося всеми видами искусства и особенно тонко чувствующего красоту в любых ее проявлениях: «Хорошенькое личико, стройная фигурка, нежная мелодия, танцы, пение дрозда, луна между ветвями тополей, звездные ночи, сладкие запахи и язык Шекспира – все это глубоко трогало его, тем более что он сам не умел ярко выражать свои чувства. Его литературные опыты были до крайности наивны и высокопарны; правда, стихи в юмористическом духе удавались ему лучше, в целом же он стыдился, как и его современники, выражать свои чувства иначе, как в классическом стиле».

Эту любовь к природе Голсуорси-старшего в известной степени унаследовал его сын. Позднее выяснилось (а с годами это проявлялось все заметнее), что к нему также перешла от отца сдержанность в выражении своих чувств, которая стала камнем преткновения в бесплодных попытках Голсуорси-старшего создать что-нибудь самому.

Хотя Голсуорси-старший и не был пишущим человеком, он был необыкновенно начитан: среди его любимых авторов были поэты Мильтон и Байрон, прозаик Джордж Элиот[2], а в последние годы жизни, к удивлению окружающих, он, как и его сын, стал горячим поклонником творчества Тургенева, которого в то время начали переводить на английский язык. Его интересы распространялись также на музыку и театр, он любил Моцарта, Бетховена и Вагнера, восхищался игрой Ирвинга[3], улавливал разницу между игрой современных актеров и мастеров времен его юности, таких, как Эдмунд и Чарлз Кин[4].

Как и сын, он тщательно заботился о своей внешности, избегая при этом любой экстравагантности: он, «казалось, никогда не снимал отлично сшитых мягких башмаков на пробковой подошве и не выносил никакой другой обуви, потому что об нее можно испачкать руки с длинными отполированными ногтями и проступавшими сквозь кожу голубыми жилками».

Воспоминания Голсуорси об отце кажутся непомерно восторженными, перед нами прямо-таки образец совершенства, хотя трудно представить себе человека культурного и высокообразованного, являющегося одновременно хитрым и решительным дельцом, преуспевающим адвокатом, да вдобавок еще и идеальным отцом семейства. И все же дети видели Голсуорси-старшего именно таким; и в своих романах Голсуорси-младший вновь и вновь изображал идеальные отношения отцов и детей.

Совсем иными красками рисует Голсуорси образы матерей. Совсем нередко это суетливые, утомительные существа; единственное, пожалуй, исключение – миссис Пендайс в романе «Усадьба». Бланш Голсуорси тоже была заурядной женщиной с тяжелым характером, и хотя дети старались как можно лучше исполнять свои сыновние и дочерние обязанности, нетрудно заметить, что они считали ее весьма докучливой особой.

Миссис Голсуорси не блистала особым умом или интеллектом. Ее интересы сосредоточивались вокруг дома и семьи; однако даже в этом она была чересчур обыденна И прямолинейна. Она очень любила маленькие предметы, у нее даже был набор миниатюрных домашних инструментов, игрушечные веник и совок для мусора. Она раздражала своих дочерей тем, что постоянно суетилась вокруг них, то поправляя на них одежду, то играя их волосами. «Что касается внешности или одежды, она, как никто другой, подходила под общепринятые стандарты», – писал о ней Голсуорси. В то же время она обладала всеми достоинствами настоящей леди своей эпохи. Она свободно говорила по-французски, пела и немного играла на рояле, искусно вышивала, хорошо ездила верхом и «могла продемонстрировать меткую стрельбу из лука». Но она редко читала книги и, что больше всего раздражало ее сына, «никогда ни над чем не задумывалась». И все же нельзя не посочувствовать Бланш, обе дочери которой были «синими чулками», читали Эмерсона[5], бесконечно обсуждали философские и религиозные проблемы. Должно быть, порой она чувствовала себя чужой в своей собственной семье; ее родные постоянно подвергали сомнению те вещи и понятия, которые для нее самой были незыблемыми истинами. Королевская семья, церковь, общественная иерархия – все это было для Бланш неотъемлемой частью того мира, в котором она жила. Она не могла себе и представить, что мир этот может измениться.

Философски настроенная Лилиан, пытаясь понять, почему они с матерью так непохожи друг на друга, пришла к выводу, что мать ее «жила интересами лишь внешнего мира, преуспевая в ведении домашнего хозяйства и выборе фасона платьев, в содержании в чистоте комнат, организации обедов, руководстве прислугой и т. д.» и «бесконечно страдала от неаккуратности, которая проявлялась главным образом в следующем: брошенные где попало иголки и булавки, не убранные на место книги, газеты и т. д., ошибки в правописании и в соблюдении правил этикета; но больше всего ее раздражала небрежность в одежде».

Джон и Бланш Голсуорси не очень подходили друг другу, и первые годы их супружеской жизни не были особенно счастливыми. Оба обладали сильными характерами, и ни один не собирался уступать другому. Но в просторных викторианских строениях в Кумбе и позднее на Кембридж-Гейт у Гайд-парка было достаточно места, чтобы недовольные друг другом супруги могли бы мирно сосуществовать. Они не мозолили глаза друг другу, как обитатели современных жилищ, встречались лишь за обеденным столом или во время семейных и светских торжеств; у них и в помине не было взаимопонимания, за которое так борются сегодняшние мужья и жены.

И тем не менее финал их совместной жизни был весьма странным и похожим на фарс: за два года до смерти мужа, когда тому шел уже девятый десяток, Бланш решила, что он уделяет слишком много внимания гувернантке их внуков. Даже не выяснив, насколько обоснованны ее подозрения, Бланш собрала чемоданы и ушла от мужа, с которым прожила более сорока лет. Она сняла квартиру в Кенсингтоне, и Джон остатки своих дней проводил по очереди то у одной, то у другой своей замужней дочери.

Было ли это последним «криком души» после долгих лет замужества, во время которого ее так никто и не оценил? Последние пятнадцать лет жизни она провела в путешествиях, изучая новые города и новых людей, завязывая скоротечные дружбы, а дома «собирая коллекцию фасонов женских шляпок, которые она вырезала из журналов и наклеивала в альбом». Наконец-то она смогла стать самой собой и заниматься в свое удовольствие самыми обыденными вещами, не рискуя при этом быть кем-то раскритикованной.

Глава 2

ДЕТИ

Джон Голсуорси-отец, безусловно, полностью осуществил свои планы, построив дом, в котором все было рассчитано на то, чтобы обеспечить счастливое детство его детям. На просторах Кумба они могли вдоволь гулять, играть в подвижные игры, кататься на пони; у них было даже собственное крикетное поле, на котором во время школьных каникул устраивались семейные матчи и мальчики могли поиграть в шары или поупражняться с битой. Увлечение Джона-младшего крикетом осталось на всю жизнь, хотя сам он не был особенно хорошим игроком; уже будучи взрослым, он старался не пропускать матчи между командами Итона и Хэрроу на стадионе Лордз.

Оттенок сентиментальной ностальгии по собственному детству в Кумбе Голсуорси перенес в свои книги, описывая, например, детские годы Джона Форсайта, сына Ирэн и молодого Джолиона Форсайта, в «Пробуждении» или создавая короткое эссе «Памятные дни». Это было детство, в котором няни и гувернантки играли главную роль в мироощущении и сознании своих воспитанников, а мать казалась далекой и чужой, не очень важной для детей, отодвинутой на задний план. Таким образом, Бланш Голсуорси со всеми ее навязчивыми и суетливыми привычками все же не могла всерьез претендовать на привязанность своих детей.

А в это время маленький мальчик, затаив дыхание, пытался разобраться в головоломке жизни его родителей, во внешних проявлениях светских обязанностей состоятельных буржуа викторианской эпохи; все происходящее представлялось ему спектаклем, где каждое действующее лицо играло свою роль:

«Прежде всего мне непременно нужно было присутствовать при том, как главный садовник выбирает в оранжерее и виноградной теплице ананасы и виноград, собирает персики, растущие у южной стены; потом ни в коем случае нельзя было пропустить момент, когда отец в сопровождении дворецкого Генри с двумя плетеными корзинами откроет дверь, из-за которой на нас повеет причудливой, но приятной смесью запахов газа и грибов... Я также должен был постоянно торчать на кухне, чтобы видеть, что готовят к столу, и выслушивать, как мне говорят: «Все, молодой барин, больше это не трогайте». Затем нужно было понаблюдать, как конюх Джордж начищает свои пуговицы, чтобы быть готовым – а к чему, я забыл».

И наконец наступал великий час, появлялась мама, «очень красивая в своих парадных серьгах, с локонами, ниспадающими на шею», подъезжали экипажи с гостями, «Генри важно шагал через холл, позади него шла очередная пара... миссис и мистер Грим...» Но вот мама говорила: «А теперь, детка, тебе пора в постель», и маленький мальчик, сидевший на ступеньках наверху, должен был ухитриться спрятаться от бдительного ока «мадемуазель» или няни. А затем, выглядывая из-за перил, услышать: «Ужин подан...» Все это напоминало Ноев ковчег, только джентльмены были одеты во что-то черное с ослепительно белой грудью, а на леди было побольше туалетов, чем на миссис Ной, к тому же они были несколько пышнее ее».

Но все это был мир взрослых, наблюдаемый лишь с определенного расстояния; главную же роль в жизни ребенка, которая сосредоточивалась в детской и классной комнатах, играли те, кто управлял этим крошечным государством. «Да» (няня из «Пробуждения») уволилась, когда ему было восемь лет, «чтобы выйти замуж – подумать только! – за какого-то мужчину!», и тогда же появилась новая гувернантка (послужившая прототипом для «тети» Джун Форсайт из «Пробуждения»): «Тот год для меня был озарен игрой детского воображения, сраженьями и любовью к новой гувернантке».

В то время он как раз болел корью, и под влиянием гувернантки его детское воображение заполнили книжные герои и героини. «В детстве он читал запоем, – вспоминала его сестра Мейбл Рейнолдс, – жадно поглощая приключенческие и исторические романы, книги о путешествиях, и своей близорукостью был обязан главным образом тому, что читал, лежа на полу на животе. Затем разыгрывались целые морские и сухопутные баталии, где в ход шло все, подсказанное мальчишеским воображением, – оловянные солдатики, игрушечные пушки, лодки, кирпичи и тому подобное...»

С самого начала Джон играл главенствующую роль в жизни своих братьев и сестер и был «вожаком во всех наших детских играх в доме и во дворе, он был командиром во время боев подушками и капитаном на кораблях, построенных из кроватей и ящиков от комодов...». Но «хотя он и стремился «помыкать» нами, делал он это очень мягко, и шутки его всегда были очень добродушными», – комментирует Мейбл далее.

Самым близким Джону человеком в кругу его родных была сестра Лилиан. Она была тремя годами старше его, очень миниатюрная, и производила впечатление девушки хрупкой и застенчивой. Однако это впечатление было обманчивым. Она обладала твердым и волевым характером и необыкновенными интеллектуальными способностями. Душа у нее была нежная и отзывчивая, к тому же она легко контактировала с окружающими.

Беседы с сестрой во время школьных и студенческих каникул помогали Джону, они были первым опытом общения с умом более зрелым и развитым, чем его собственный. С ней он впервые обменялся мыслями по вопросам философии и религии, обсуждал проблемы социального равенства и его собственные права на сытое существование в мире, где так много бедных и страдающих. Спустя несколько лет брак Лилиан с австрийским художником Георгом Саутером, человеком еще более радикальных и решительных взглядов, чем ее собственные, повлиял на формирование мировоззрения молодого Джона Голсуорси.

На сестру Мейбл, которая была на четыре года моложе, Джон вообще вряд ли обращал внимание в те дошкольные годы в Кумбе. Когда Джону исполнилось девять лет, он, как и большинство мальчиков из респектабельных семей эпохи второй половины правления королевы Виктории, навсегда покинул детскую и в сопровождении Джозефа Рамсдена, служащего его отца, направился в Борнмут в небольшую подготовительную школу под названием Соджин, принадлежащую доктору и миссис Брэкенбери. Должно быть, и об этом путешествии думал Голсуорси, создавая сцену, в которой служащий его героя, Сомса Форсайта, Грэдмен напоминает хозяину, как сопровождал его в подобной поездке: «Кажется, только вчера я отвозил вас в школу в Слоу».

Викторианская подготовительная школа обычно была небольшим заведением, принадлежавшим одной семье, где жена директора школы в соответствии со своим характером и наклонностями по-матерински заботилась о маленьких мальчиках, отданных под опеку ее мужа. Не надо забывать, что дети в те времена пользовались дома значительно меньшей свободой, чем нынешние; они привыкли подчиняться строгому распорядку, поэтому особого контраста между школой и домом не было. Форд Медокс Форд[6] даже заметил однажды по этому поводу: «Вряд ли на любом этапе всемирной истории можно найти человека, более счастливого, чем английский школьник восьмидесятых – девяностых годов прошлого века».

Поэтому не будет преувеличением сказать, что Джон Голсуорси был счастлив в Соджине. Борнмут в ту пору был прелестным, не испорченным цивилизацией городком с «песчаной почвой, сосновыми лесами и сверкающим, прозрачным морем». Родные часто навещали Джонни, как его тогда звали, совершая с ним долгие прогулки по обрывистым берегам в церковь святого Суизина, где Джон вместе с другими учениками пел в хоре. В школе учились несколько двоюродных братьев Джона, позже к ним присоединился Хьюберт, поэтому семейные встречи всегда проходили очень весело; мальчики вели раскопки в поисках сокровищ и строили замки из песка.

Разница в возрасте между Джоном и Хьюбертом была всего полтора года, и когда братья стали вместе учиться в школе, они очень сблизились. Хьюберт был «белой вороной» в семье Голсуорси, он делал большие успехи в спорте, но был гораздо менее интеллектуальным, чем его брат и сестры. Мейбл рассказывала, что Хьюберт был более подвижным и выносливым, чем Джон (а также обладал более быстрой реакцией), поэтому, несмотря на разницу в возрасте, они были прекрасными партнерами в теннисных матчах, проводимых во время каникул в Кумб-Лэе. Они даже вели «ожесточенные бильярдные бои», во время которых младшей сестре приходилось выступать в роли судьи.

Уже в школе Джон добивался расположения и учителей, и своих товарищей. Он был неплохим спортсменом и с энтузиазмом принимал участие во всех мероприятиях, проводимых в школе, он был, что называется, «легким ребенком» – хорошо воспитанным, послушным и любимым своими сверстниками. Для мальчика своего возраста он хорошо разбирался не только в литературе, но и в истории; особое восхищение у него вызывал Андреас Хофер[7] и роль, которую тот сыграл во время наполеоновских войн. «Ученикам подготовительной школы было предложено назвать любимого героя и написать о нем сочинение. Маленький Джонни заинтриговал своих товарищей, назвав Андреаса Хофера (борца за свободу из Тироля), о котором никто из них никогда не слышал, и написав сочинение, которое было признано лучшим». Он буквально проглатывал огромное количество книг и придумывал игры, где требовалось богатое воображение, хотя это, по его словам, и было единственным признаком, говорившим о его писательской будущности.

Глава 3

ХЭРРОУ[8]

О Хэрроу! И путник, и следопыт, и воин

Победы и пирушки в вечерний час достоин!

Коль дан отбой, то все равно, кто победил в бою,

И песню мы теперь споем старинную свою[9].

Джон Голсуорси (Опубликовано в «Ученике Хэрроу» 21 декабря 1929 г.)

Летом 1881 года Голсуорси перевели из Соджина в Хэрроу. Переход из подготовительной в среднюю школу был серьезным событием в жизни подростка; оставаясь еще по своей сути ребенком, он должен был в то же время влиться и новое общество и стать его органической составной частью. «Нас посылали сюда не только для того, чтобы изучать латынь и греческий, – говорил один из героев романа Хорэса Вачелла[10] «Хилл» (написанного в 1905 г. и посвященного Хэрроу). – В Итоне и Хэрроу мы начинали знакомиться с такими важными понятиями, как дипломатия, политика, государственная служба».

Джон, которому к тому времени исполнилось четырнадцать лет, вступал в новый незнакомый мир, но годы, проведенные в Соджине, уже кое-чему его научили. Соджин являлся начальной школой в полном смысле слова, и его целью было подготовить мальчика к грядущей средней школе. Подростку этот новый мир не показался таким странным и незнакомым, каким он представляется вспоминающему о нем взрослому человеку. В речи, произнесенной в 1919 году в Америке, Голсуорси вспоминает о некоторых табу, существовавших в средней школе:

«Среди наших немного странных школьных правил существовала своя особая система ограничений. Брюки нужно было непременно подворачивать; нельзя было ходить по улице с закрытым зонтом. Шляпу нужно было надвигать на лоб; до перехода в определенный класс вдвоем с товарищем нельзя было ходить; нельзя было ни к чему относиться восторженно, кроме таких важных вещей, как некоторые тонкости игры в крикет или футбол. Нельзя было говорить о себе или своих родных; в случае, если тебя наказывали, нужно было проявлять к этому полное равнодушие».

Все это новичок должен был сразу усвоить, иначе он рисковал сделать что-нибудь «неподобающее». Джон Верней, герой романа Вачелла, очень скоро понял, что выставлять семейные фотографии – признак дурного тона и здесь это ни к чему; он также быстро познакомился с обязанностями «раба» (система, по которой новичок становится слугой старшего ученика): он должен следить, чтобы «гренки его «хозяина» были хорошо подрумянены, ежедневная газета подсушена (как дома лакей сушил «Таймс» для отца Джона), перья очинены, промокательная бумага заменена свежей и так далее».

Таковы были обязанности новичка Джона Голсуорси во время его первых семестров в Хэрроу. Затем наступила его очередь пожинать плоды существовавшей системы и иметь своего «раба» – одно время им был младший брат Джона – Хьюберт Голсуорси. Но поначалу жизнь его была довольно тяжелой: трудно было всегда быть «в форме», не хватало карманных денег. Тем не менее он неплохо устроился в школе и сразу же после приезда написал отцу о том, как прошли его вступительные экзамены:


«6 мая 1881 г.

Хэрроу

Дорогой отец!

Сегодня в 8 утра нам сообщили результаты экзаменов. Я попал в «верхнюю раковину» – что, как мне кажется, неплохо для новичка. Постараюсь удержаться на этом уровне, но не знаю, удастся ли. На первом уроке я был седьмым с конца, на втором – тридцать вторым, на третьем – тридцать пятым или даже тридцать шестым с конца. Всего нас в классе тридцать шесть мальчиков. Надеюсь, ты знаешь, что такое «уроки», – это промежутки времени, когда мы находимся в классе. Пожалуйста, пришлите мне как можно скорее мою шляпу, так как я должен надеть ее в воскресенье. Надеюсь, мама уже пришла в себя после напряженной среды.

Я начинаю осваиваться в школе. Сегодня я померил свой пиджак: он сидит хорошо, только немного жмет под мышками, но Стивенс сказал, что легко может это исправить.

До свидания, дорогой папочка (мне нужно еще решить шесть примеров по арифметике). Желаю вам всем всего наилучшего.

Любящий вас Джонни».


Так же, как и у других школьников, большое место в переписке с родителями занимает денежный вопрос: «Я вынужден здесь много тратиться, поэтому пусть папа не удивляется, если мои деньги быстро разойдутся...» Неделю спустя в письме к матери он дает точный отчет о своих расходах: «1 фунт 0 шиллингов 0 пенсов за еду» – и далее пытается оправдать эти траты: «Кормят нас следующим образом: и 1.30 обед, в 6.30 чай, причем к чаю подают лишь немного хлеба с маслом, чего мне совершенно не хватает, так как за 4 часа между двумя приемами пищи я успеваю сильно проголодаться. Поэтому я беру еще чашку горячего шоколада со сдобной булочкой, что обходится мне в 6 пенсов. В выходные дни мы пьем чай в 5.30, поэтому между обедом и чаем можно обойтись без дополнительного питания, но почти все берут себе что-нибудь, например сосиски...» Какая же мать откажется дать своему голодному ребенку немного денег, чтобы тот мог купить себе сдобную булочку?

Мальчики в Хэрроу жили по 2—3 человека в комнатах, которые они старались обставить и украсить безделушками ни свой вкус, либо привозя все это из дому, либо покупая друг у друга; подобная комната описана в романе «Хилл»:

«Премило обставленная, обтянутая веселеньким ситцем, украшенная картинами, японскими веерами, серебряными кубками и другими трофеями...» Поэтому Джон вынужден был просить мать напомнить «дорогому папочке прислать мне деньги, обещанные на кресло. Кресло стоит 12 шиллингов 9 пенсов. Подушки к нему стоят 13 шиллингов 9 пенсов...».

В Хэрроу Джон делал успехи, и это обстоятельство порадовало его родителей. Сначала он жил в одном из маленьких домиков мистера К. Кольбека, но вскоре его перевели в так называемый Мортон-Хауз, где он стал старостой.

Но в английской школе 1880-х больше почестей воздавалось хорошему спортсмену, чем прилежному ученику, важно было получить право носить свои «цвета», «феску» – шапочку члена футбольной команды – и спортивный костюм, подтверждающий, что ты действительно один из «кровавых» – членов крикетной команды – и имеешь право выступать в матчах между Итоном и Хэрроу, проводимых на стадионе Лордз.

В Мортон-Хаузе был заведен специальный дневник, куда тщательно заносились все успехи его обитателей, регистрировались трофеи, завоеванные в спортивных сражениях или в учебном классе. Список побед Джона может показаться однообразным для человека, не принадлежащего к школьной элите, но некоторые из них все же стоит упомянуть: во время первого семестра, проведенного в доме Мортона, он получил право носить «феску», в следующем семестре он отстаивал честь своей команды в «торпидс» (футбольных матчах младших учеников); он также выиграл соревнования по бегу.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22