Корабль во фьорде - Стоячие камни

— Ты родился конунгом, и тут уже ничего не переменишь, — продолжала она. — Лучшая участь для конунга в том, чтобы побеждать своих врагов, а лучшая смерть для него — на поле битвы. И я не смогу тобой гордиться, если ты будешь думать только о том, как бы избавиться от походов и посидеть подольше возле моей прялки.

Вильмунд со стыдом опустил голову.

— А если я… — торопливо заговорил он, стремясь оправдаться, — …если я сделаю все это, пойду в походы, одолею много врагов, возьму добычу, ты тогда…

Ингвильда взмахнула руками, пытаясь заставить его замолчать, но он схватил ее за оба запястья и поспешно продолжал:

— Когда я стану конунгом, ты будешь моей женой?

— Замолчи! — воскликнула Ингвильда. — Не смей об этом говорить! Ты еще ничего не сделал, чтобы говорить о женитьбе. У твоего отца могут быть совсем другие мысли на этот счет. И незачем зря сотрясать воздух такими словами.

Вильмунд опустил голову: ему хотелось бы услышать совсем другой ответ. Но Ингвильда не могла дать другого ответа. Она прекрасно знала о любви к ней отцовского воспитанника — такое сплошь и рядом случается — и была убеждена, что в первом же походе он забудет ее, как часто забывается первое чувство. И это, как она считала, к лучшему, потому что в ее сердце его любовь не находила никакого отклика. Вильмунд был добр и приветлив, но в нем не было той внутренней силы и достоинства, которыми должен был обладать ее будущий возлюбленный. А красота Вильмунда, его знатность, будущее положение конунга не имели для нее никакой цены — Ингвильда была горда, но вовсе не тщеславна. Поэтому она не поощряла его любовных излияний и старалась пресекать их. Она была привязана к сыну Стюрмира, который рос вместе с ней, но в ее глазах ему навсегда было суждено остаться ее младшим братом, и не более того. Однако его страдания тревожили ее, и ей хотелось, чтобы Вильмунд поскорее уехал.

В раздумье Ингвильда оглянулась на черное пятно старшего «смотрельного камня» и вдруг ахнула. Вильмунд тоже обернулся. У дальнего камня в воде покачивался дреки* с убранным парусом. Они и не заметили, как он появился из-за мыса. Забыв обо всем, Ингвильда и Вильмунд рассматривали лангскип*, явно приплывший издалека: в их округе такого не было. Большое судно как-то нелепо покачивалось возле берега, собираясь то ли пристать, то ли плыть дальше. Его весла вяло шевелились в воде, как лапы дремлющей утки.

— Что это? — Ингвильда бросила удивленный взгляд на Вильмунда. — Чей это корабль?

— Я его раньше не видел. — Вильмунд пожал плечами. — С юга идет.

— Они что там, заснули? Что они намерены делать?

— Не знаю…

Ингвильде вспомнились показавшиеся ей нелепыми слова Хёрдис о двух китах. В самом деле: корабль без признаков жизни чем-то напоминал полуживого кита, беспомощного даже в родной стихии.

— Пойдем-ка посмотрим! — решила Ингвильда и первой направилась вниз по берегу, к чернеющему вдали старшему камню.

Вильмунд послушно шел за ней.

— Колль! Торд! Да что же вы! — Устав от бесполезных призывов, Модольв Золотая Пряжка остановился под мачтой и горестно развел руками. — Нас выбросит на камни! Вестмар! Да хотя бы ты…

— Рад бы… да вот что-то… меня тоже… — тяжело дыша, в несколько приемов выговорил кормчий Вестмар. Он не столько правил, сколько опирался на руль. По его раскрасневшемуся лицу ползли крупные капли пота. —• У меня с ночи все кости ломит. Как под каменным обвалом побывал… Не хотел говорить, да… Не могу… И поясница болит, как будто мне уже под семьдесят! А теперь что-то голова… Плохо соображаю, где верх, а где низ.

— Очень сильно качает, — слабым голосом пожаловался один из гребцов. •— И прибой шумит, как будто я в воде головой…

— Тор* и Мйольнир*! — Модольв с широким размахом хлопнул себя по бедрам. — Море гладкое, как вода в лохани, а прибой еле шепчет. Тролли* и турсы*! Хродмар!

Но Хродмар не ответил, он даже не слышал. Он лежал на кормовом настиле, голова его бессильно моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты, а лицо слабо, бессознательно кривилось. Дышал он тяжело и часто.

— Я вижу, нашему Щеголю хуже всех! — тяжело дыша, заметил старший из гребцов, Арнульв. Он старался держаться, но ему тоже было плохо. Подняв руку, он отер мокрый лоб, и пальцы его дрожали. — Зря ты не хотел остаться на Остром мысу, Модольв. Эта хворь так просто от нас не отвяжется. Надо было переждать. А теперь как знать, найдем ли мы здесь какой-нибудь дом. Плыть дальше…

Вдруг он охнул, схватился за горло и поспешно перегнулся через борт. Его тошнило, как мальчишку, впервые попавшего в море.

— Надо на берег… — бормотал Вестмар, часто дыша и тоже, как видно, борясь с рвотным позывом. — И воды у нас…

— Отойди. — Модольв подошел и взял у него из-под рук руль. — Полежи. Вон там удобная отмель. Мы идем к берегу. Ну же, мужчины, держитесь! — крикнул он, окидывая взглядом хирдманов на скамьях. Больше половины из них выглядело не лучше Вестмара. — Один я не справлюсь с «Тюленем»! Налегайте на весла, доберемся до берега — отдохнем! Остановимся в первом же доме, какой встретим!

— По бурной долине лосося мчится конь мачты… — бессмысленно бормотал Хродмар, и Модольв хмурился, слыша его голос. В хорошем настроении Хродмар любил говорить кеннингами, хотя не сочинил в жизни ни единой строчки настоящих стихов. Его увлечение немало забавляло товарищей, но сейчас Модольв был совсем не рад: Хродмар бредил. — Серая всадница волка смотрит из моря оленей… Пусть из тебя вырастет дерево, волчья пожива…

— Это все та ведьма! — проворчал Вестмар, улегшись рядом с Хродмаром. — Это она наслала на нас порчу. Почему мы ее не застрелили тогда? Стрелу пожалели!

— Что толку теперь говорить? — отозвался хирд-ман с ближней скамьи, Колль. Глаза у него покраснели, словно он не спал пять ночей подряд, он дышал с трудом, но держался, из последних сил налегая на весло. — От квиттингских ведьм не убережешься. Не надо было Хродмару с ней говорить…

— Ты еще скажи, что нужно было принести жертвы ее камню! — возмущенно отозвался Модольв. Он был в негодовании, как может негодовать добро-Душный человек, если видит, что оснований для радости не осталось совсем никаких. — Не повторяй ее бредней! Вы перегрелись на солнце! Вот отдохнем как следует…

Он замолчал на полуслове. Из-за берегового выступа показалась громада бурого утеса с темно-зелеными пятнами мха, зловеще знакомая. Тюлений Камень.

Иигвильда и Вильмунд подошли к песчаной отмели одновременно с чужим кораблем. На носу теперь можно было разглядеть тюленью голову с забавно ухмыляющейся мордой. Но корабль казался жалким и неуклюжим; еще издалека Ингвильда разглядела, что на половине скамей сидит всего по одному человеку, и те едва справляются с веслами, а остальные лежат на днище между скамьями.

— Они с кем-то подрались? — недоуменно спросила она, не отводя глаз от корабля. — Только половина живых…

— Не знаю…— пробормотал Вильмунд. — Да нет, не похоже. Следов битвы я не вижу. Весь корабль-то цел.

Корабль ткнулся носом в песок и остановился. Прибой шевелил и качал его корму, и он был похож на пловца, который добрался до берега из последних сил, рухнул головой на песок и не может даже вытащить из воды ноги.

— Э, посмотри! — Модольв вдруг заметил на берегу две человеческие фигурки: светловолосую девушку и высокого парня с длинными русыми волосами, с ремешком через лоб. — Вот и люди! Значит, здесь близко жилье.

Оставив руль, он перешел на нос корабля, поближе к квиттам. Парень и девушка тоже спустились к самому берегу и теперь были так близко, что можно было видеть их лица.

— Эй! — закричал Модольв. — Добрые люди! Есть здесь поблизости какая-нибудь усадьба? Вы откуда?

— Скорее тебе следовало бы назвать твое имя! — вызывающе ответил парень.

Девушка поспешно положила руку ему на локоть.

— Да, здесь близко усадьба Прибрежный Дом, — крикнула она в ответ, тревожно глядя на Модольва. — Усадьба Фрейвида Огниво, хёвдинга западного побережья. А что у вас случилось?

— Нам нужна помощь! — Модольв обрадовался, что рядом есть такой могущественный человек. — Мы можем хорошо заплатить…

— Мой отец не берет денег за гостеприимство! — строго ответила Ингвильда. — Если вам нужна помощь, он поможет и так. Так что у вас случилось?

Модольв спрыгнул с корабля и вышел на песок. По Вильмунду он только скользнул невнимательным взглядом, приняв его за хирдмана, которому поручено охранять хозяйскую дочь. Но в Ингвильде он признал знатную девушку: на это указывала и ее одежда, белая рубаха и платье из синей шерсти, серебряные застежки на груди и толстая серебряная цепь между ними. Руки ее были нежными и белыми, и держалась она со спокойным достоинством, без суеты и робости.

— Прости меня, ветвь ожерелий, что я недостаточно учтиво приветствовал тебя на твоей земле! — заговорил Модольв. — Но ты не осудишь меня, когда узнаешь о моей беде. Меня зовут Модольв Золотая Пряжка, я из Аскефьорда и прихожусь родичем конунгу фьяллей Торбранду. На моем корабле есть заболевшие. Мой племянник, Хродмар сын Кари, второй день лежит в бреду. Нет ли у вас в усадьбе лекарки? Я немало слышал о благородстве и гостеприимстве Фрейвида Огниво. Думаю, он нам не откажет.

Вильмунд многозначительно усмехнулся: вот как запел проклятый фьялль! Видно, дела у них совсем плохи.

— Мой отец не отказывает в гостеприимстве никому, — ответила Ингвильда.

Фьялли — не самые желанные гости в квиттингских домах, но этот человек с добрым и встревоженным лицом внушал ей сочувствие. Обещать приют и помощь она могла смело: Фрейвид принимал у себя в усадьбе любого, будь то оборванный бродяга или чужеземный хёвдинг с дружиной, повздоривший со своим конунгом и изгнанный с родины,

— Чем больны ваши люди?

— Я не лекарь и не берусь судить. Но у них лихорадка и ломота в костях.

— Я должна посмотреть. Я немного умею лечить.

Модольв благодарно наклонил голову. Если дочь хёвдинга говорит, что немного умеет лечить, это означает, что за помощью к ней съезжается вся округа.

— Стой! — вдруг подал голос Вильмунд и крепко взял Ингвильду за плечо. — Ты не пойдешь на чужой корабль!

Ингвильда обернулась, мягко улыбнулась ему и решительно высвободила плечо из-под его ладони. Она видела, что ее помощь нужна, и в этом случае никакие условности или сомнения не могли сдержать ее стремление помочь. А уж если она считала, что должна что-то сделать, то не Вильмунду было ей мешать.

— Я — родич конунга фьяллей! — сурово глядя в лицо Вильмунду, сказал Модольв. — Я не знаю твоего рода, ясень секиры, но едва ли он настолько хорош, чтобы ты мог обвинять меня в вероломстве!

— Я… — возмущенно начал Вильмунд.

— Перестаньте! — мягко, но решительно уняла их Ингвильда. — Я не жду от тебя вероломства, Модольв Золотая Пряжка. Вильмунд ярл, а тебе лучше пойти к отцу и рассказать ему о гостях.

— Я никуда не уйду без тебя!

«Как хочешь», — легким пожатием плеч ответила ему Ингвильда и пошла к кораблю.

— Я перенесу тебя! — Модольв поспешно шагнул за ней. — Прости, Гевьюн* обручий, у моих людей нет сил вытащить корабль на берег.

Модольв взял девушку на руки и поднял на грудь, стараясь, чтобы даже брызги морской воды не достали до нее. Геллир, державшийся на ногах покрепче других, протянул руки с корабля и перенес Ингвильду через борт.

— Пусть Один* и Фригг* наградят тебя, йомфpу! — благодарно сказал он. — Мы уже дней пять неважно живем, а сейчас едва держим весла. Если нам никто не поможет, то плохо нам придется!

Ингвильда оглядела людей на корабле и с первого взгляда поняла, что дело нешуточное. Почти у всех лица покраснели, глаза налились кровью, мокрые волосы липли к щекам и лбам. На корабле было человек пятьдесят, к из них полтора десятка лежали на днище. Склоняясь то к одному, то к другому, она шла от носа к корме, и взгляд ее делался все суровей, брови сдвигались.

— Вот мой племянник! — сказал сзади Модольв, шедший за ней, и голос его чуть заметно дрогнул. — Он одним из первых захворал. Пожалуй, ему хуже всех. Что ты скажешь? Можно ему помочь?

Ингвильда обернулась и посмотрела на Модоль-ва: он изо всех сил старался держаться невозмутимо, но эти торопливые вопросы, неуверенный голос, почти молящий взгляд сразу выдали, как он встревожен и как дорог ему его племянник. Ингвильда опустилась на колени возле больного. Молодой фьялль был без памяти, его красное, пышущее жаром лицо блестело от пота, из обметанного приоткрытого рта дыхание вырывалось с хрипом, длинные светлые волосы слиплись и разметались по свернутому плащу, служившему подушкой.

Вильмунд тем временем взобрался на корабль и сидел на борте, собираясь спрыгнуть на палубу.

Вдруг Ингвильда обернулась к нему и поспешно вскрикнула:

— Нет! Вильмунд! Назад! Назад! Скорее уходи!

— Что такое? — удивленно спросил Вильмунд. Лицо Икгвильды показалось ему странным: бледным и напряженным. Страх рвался из ее глаз, но усилием воли она сохраняла спокойствие.

— Уходи сейчас же! — строго повторила она и снова обернулась к лежащему фьяллю.

На его лице, на шее, на кистях рук она увидела мелкие красные пятнышки сыпи. От страшного подозрения у нее похолодело в груди. Взяв бессильную руку фьялля, Ингвильда осторожно перевернула ее ладонью вверх. На темной ладони, покрытой грубыми мозолями от весла и оружия, виднелись те же красные пятнышки сыпи. Усомниться было невозможно. Ингвильда осторожно положила руку фьялля на палубу. Внутри у нее все задрожало, на лбу под волосами проступил холодный пот. Теперь она знала, что это такое.

Верный своему обычаю, Фрейвид Огниво не отказал Модольву в помощи, но нельзя было брать в дом людей, больных «гнилой смертью», и хёвдинг решил разместить нежданных гостей в землянке на той самой отмели, куда их вынесли волны. Фру Аль-мвейг не смела с ним спорить, но ее саму это известие привело в ужас. «Гнилая смерть» возле самой усадьбы! О такой напасти на Квиттинге не слышали уже много лет, но эта болезнь из тех, что способна за пару месяцев опустошить все побережье! Копать землянку и переносить больных послали тех рабов, которых было меньше жалко. Узнав о том, что ее единственная дочь сама побывала на корабле и прикасалась к заболевшим, фру Альмвейг пришла в отчаяние и со слезами умоляла Ингвильду больше не приближаться к «Тюленю».

— Но мама, им же нужно помочь! — убеждала ее Ингвильда. — Нельзя все бросить на одних рабов! Никто из наших женщин не умеет так лечить, как меня научила бабушка!

— От «гнилой смерти» нет никакого лечения! От нее избавляет только смерть!

— Нет, бабушка рассказывала, что помочь можно! Я помню все ее руны, травы и заклятья. А если мы бросим гостей без помощи умирать, то будем опозорены на весь Морской Путь!

— Но зачем тебе самой туда ходить! Научи этим заклятьям Хильдигунн или Гудрун, если так уж нужно! Они умеют ходить за больными! Или пусть идет Хёрдис! Ей ничего не сделается — зараза к заразе не пристает!

— Я? — взвизгнула Хёрдис, как будто ее укусили. — Почему это я должна туда идти! Не пойду! Мне еще не надоело жить! Кто они мне, родичи или друзья, что я должна с ними возиться? Я не хочу идти к Хель* заодно с какими-то фьяллями!

Хёрдис не так уж боялась заразиться, но у нее были свои причины прятаться от нежданных и невольных гостей Фрейвида хёвдинга. Услышав описание фьялльского корабля с тюленьей мордой на штевне и его хозяина с золотой пряжкой на животе, Хёрдис быстро сообразила, что это, должно быть, те самые люди, с которыми она побранилась возле Тюленьего Камня месяц назад. И вот они плывут назад с «гнилой смертью»! При мысли об этом в душе Хёрдис вспыхивали то ужас, то тайная тревожная радость. Ее проклятия сбылись! Ей хотелось верить в силу своего проклятия, но она и побаивалась — если кто-нибудь из фьяллей увидит и узнает ее, то ей несдобровать. Впрочем, ничего — в усадьбе фьял-ли не бывают, она сама к ним не пойдет, а о той давней встрече она ни единым словом никому ке обмолвилась. А на молчание Серого можно положиться.

— Хёрдис там нечего делать! — сказала Ингвильда. — Она ничем не сможет им помочь. Нужно посмотреть, как они устроились. Ты слышала, мама, — этот человек, Модольв, приходится родичем конунгу фьяллей. Не годится оставить без помощи такого знатного человека.

— Ох, да! — вздохнула Хильдигунн, которой тоже не слишком хотелось заразиться «гнилой смертью». — Ведь говорят: чужая беда может стать и твоей!

— Но и гостеприимству должны быть границы! Ведь не зря говорят — все знает тот, кто знает меру!

— Не держи ее, хозяйка! — вмешался один из хирдманов, Оддбранд по прозванию Наследство. Сын бывшего воспитателя Фрейвида был среди домочадцев на особом счету и единственный из всех мог расходиться во мнениях с самим хозяином. — Твоя дочь уже достаточно взрослая, чтобы самой решить, где ее место и в чем ее долг.

Ингвильда взглядом поблагодарила Оддбранда, но тут ее позвали во двор — с берега пришел Фрейвид. Два работника тащились за ним с большими охапками веток можжевельника. Хозяин велел сложить из них два костра на расстоянии двух локтей один от другого. Из мешочка на поясе он достал огниво — полоску железа, изогнутую так, чтобы удобно было держать ее в руке. Уже несколько веков это огниво передавалось в роду Фрейвида из поколения в поколение и считалось священным амулетом рода. С его помощью разжигали жертвенный огонь в святилище Стоячие Камни, и Фрейвид ценил его едва ли не больше всех своих сокровищ.

Выбив огонь, Фрейвид зажег обе охапки можжевельника и велел Ингвильде трижды пройти через дым. Она шла медленно, стараясь не каашять, чтобы дым успел пропитать ее одежду и волосы.

— Вот и хорошо! — сказала Альмвейг, с крыльца наблюдавшая за этим. — Теперь она, слава Одину и Фригг, не заболеет. Хёвдинг, прикажи ей больше не ходить туда! Ты ведь не хочешь лишиться своей единственной дочери!

— Со мной ничего не будет. — Ингвильда посмотрела на отца. — Я не боюсь. Если никто из нас им не поможет, о нас не слишком-то хорошо будут отзываться. Вспомни, как сам Один пришел в гости к конунгу Гейррёду. Не хотела бы я, чтобы мой отец прославился таким же плохим гостеприимством.

— Что-то ни один из них не похож на бога, — проворчал Фрейвид. Но он не был боязлив, и смелость дочери, ужасавшая жену, ему самому казалась вполне естественной. Как говорится, всякий по-своему хочет прославиться! •— Ну, иди, если тебе так хочется. Только возьми с собой огниво. Оно защитит тебя.

Ингвильда взяла у него огниво и повесила на цепочку между застежками платья. В его тяжести ей виделся залог безопасности, и Ингвильда сразу почувствовала себя увереннее и даже взрослее, как двенадцатилетний мальчик, впервые ощутивший на поясе тяжесть настоящего меча.

— Я прикажу разложить можжевеловый костер возле их землянки, и пусть тот, кто ухаживает за больными, каждый день проходит через дым! — пообещала она.

— Это верно! — одобрил Фрейвид. — Я вижу, моя мать успела кое-чему тебя научить. Правду говорят, что в женщинах нашего рода есть особая сила. Вот только наследуют ее порой не те, кому надо…

Он бегло взглянул на Хёрдис, которая стояла возле угла дома, прижавшись к бревенчатой стене, как будто хотела стать незаметной, и молча наблюдала за происходящим. Ее темно-карие глаза сердито сузились, острый взгляд не отрывался от огнива на груди Ингвильды. Это огниво давно не давало ей покоя. Про него рассказывают, что оно обладает волшебной силой и в умелых руках способно свернуть горы! Из рода Фрейвида вышло немало мудрых женщин, славившихся колдовством, и всем им помогало это самое огниво, неприметное и черное, похожее на тысячи других. Но его берегли, как не берегут и золотые кубки, и бабушки перед смертью передавали его только самой достойной из внучек. Ей, Хёрдис, ни разу в жизни не удалось даже подержать его в руках. Разве Фрейвид когда-нибудь признает самой достойной ее, дочь рабыни! А ей так хотелось попробовать свои силы! И особенно сейчас, когда несколько ее слов, брошенных почти случайно, оказали такое сильное и страшное действие. Теперь Колдунье не давала покоя мысль: если она даже без огнива сумела так много, то что же она сумеет с огнивом? Сам Сигурд* не так стремился к золоту Фафнира, как она стремилась к огниву. А по силе упрямства со старшей дочерью Фрейвида не смог бы тягаться и Сигурд Убийца Дракона.

Фру Альмвейг хотела кое-что сказать мужу, но передумала и лишь сердито вздохнула, отвернувшись.

Не надо было заводить побочных детей, тогда все наследство, и зримое, и незримое, досталось бы детям законным! Фру Альмвейг мало радовало то, что в ее доме живет еще трое детей Фрейвида, рожденных от рабынь. Мать Хёрдис, Йорейду, Фрейвид отпустил на свободу, когда в нее влюбился один проезжий торговец с восточного побережья. Говорили, что она его просто приворожила; как бы то ни было, она вышла замуж и уехала. Хёрдис тогда было всего восемь лет, однако новый муж Йорейды отказался взять ее с собой. И домочадцы Фрейвида поговаривали, что тот человек знал, что делал.

В углу девичьей стоял на резной подставке старинный ларь, окованный бронзовыми полосами с причудливым узором. Давным-давно, лет сто назад, прадед Фрейвида, Ингард Говорящий Плащ, привез его как добычу из чудесной страны Эринн, что на далеких западных островах. Ингарда прозвали Говорящим Плащом, потому что его плащ имел волшебное свойство — перед каждой битвой он произносил стихи, в которых предупреждал о ее исходе. Над этим рассказом часто смеялись — где же видано, чтобы плащ складывал стихи! И хороши же были эти стихи, должно быть! Но чудесный плащ не раз спасал прадеду жизнь, а наделила его этим свойством сестра Ингарда, колдунья, владевшая в свое время родовым огнивом. Сестре Ингард и подарил добытый ларец. На дне ларца рунами его же рукой была выбита надпись: «Сей ларец принадлежит Ингигейде Мудрой». Потом он перешел по наследству к матери Фрейвида, Сигнехильде, тоже прозванной Мудрой. Она не принадлежала по крови к роду из Кремнистого Склона, но обладала большими знаниями и далеко славилась как искусная лекарка и ворожея. В этом ларе она хранила свои руны и целебные травы, и на его крышке изнутри были вырезаны три Целящие руны: «кано», «перт» и «инг».

Руны леса познай, коль лекарем хочешь ты стать

И ведать разные раны.

На лыке их режь и на листьях ствола,

Что вытянул ветви к востоку, —

вспоминала Ингвильда речи мудрой валькирии, наставлявшей Сигурда в рунической мудрости. С самого детства Ингвильды Сигнехильда понемногу обучала понятливую и прилежную внучку, часто брала ее с собой, если ее звали к больному куда-то далеко. После ее смерти Ингвильда иной раз оказывала помощь, но несмело и редко, не слишком веря в свои силы. Ведь одних трав мало. Еще нужно уметь правильно выбрать и вырезать руны, правильно составить заклятье, способное прогнать болезнь. Если ошибешься, то сделаешь хуже. Поэтому до сих пор Ингвильда бралась лечить только самые легкие болезни.

Отперев замок, Ингвильда подняла крышку, вдохнула крепкую смесь запахов. В ее памяти этот запах так прочно был связан с образом бабушки, что Ингвильда невольно оглянулась — вдруг показалось, что сама Сигнехильда Мудрая встала у нее за плечом. Ах, если бы она и правда стояла сейчас здесь! Ингвильда закрыла глаза и как наяву увидела бабушку — еще не старую на вид, далекую от дряхлости, бодрую женщину с рыжими бровями, как у Фрейвида, с живыми светло-карими глазами и тонкими морщинками у внешних уголков век. Бабушка всегда смотрела бодро и верила в свои силы. Ей удавалось вылечить и от «гнилой смерти», хотя от этой болезни чаще умирают, чем выздоравливают. Сама Ингвильда видела больных «гнилой смертью» только один раз — семь лет назад, когда какие-то торговцы занесли эту болезнь на Острый мыс. Как раз было время тинга, но все в ужасе разъехались, и только Сигнехильде Мудрой удалось остановить заразу. Ингвильде тогда было всего одиннадцать лет, но в ее память врезались гнойные язвы, покрывавшие больных с головы до ног. Можно присыпать их мелким порошком сухой травы аира. Можно приложить примочки с отваром багульника и маслом. Порошок сухой травы чистотела можно растереть с маслом и медом. Земляника!

— Эй! —¦ Ингвильда обернулась к двум девушкам-служанкам. шептавшимся в углу. — Идите в лес и нарвите побольше земляничных листьев. Там в Копейной долине много земляники.

Девушки испуганно посмотрели на нее, боясь, что она пошлет их к больным. Выпроводив их, Ингвильда снова принялась разбирать травы. «Березовые почки очищают кровь! — шептал ей голос бабушки. — А цветы боярышника укрепляют сердце». А при нарывах в горле бабушка велела полоскать отваром дубовой коры. И все это ей сейчас пригодится. Ингвильда раскладывала на коленях и на скамье возле себя душистые мешочки, и знакомые благодетельные запахи придавали ей уверенности.

В девичью заглянул ее сводный брат Асольв.

— Не боишься? — спросил он, увидев, чем она занята. — Вижу, ты и правда собираешь к тем фьяллям. Может, все же обойдутся без тебя?

Асольв был добрым парнем, он любил Ингвиль-ду и боялся за нее.

—¦ Боюсь, — честно призналась она. — Если бы была бабушка! Я боюсь сделать что-нибудь не так — выйдет еще хуже.

— Конечно, ты не богиня Эйр* и можешь ошибиться, — спокойно согласился Асольв. — Но если ты ничего не будешь делать, они точно перемрут. Так что попробуй, раз уж тебе их жаль, — хуже не будет. Это, понимаешь, тот случай, когда хуже некуда. Мне так кажется.

При всей своей простоте это рассуждение вдруг успокоило Ингвильду. В самом деле — куда уж хуже!

— Асольв! — спохватившись, крикнула она брату, уже шагнувшему за порог девичьей. Асольв вернулся. — Найди большую шкуру или плотное одеяло и пошли с кем-нибудь на отмель. Нужно будет завесить вход в землянку. Ну, хотя бы старый парус. Больные «гнилой смертью» не выносят света.

Асольв ушел, вслед за ним и сама Ингвильда отправилась на берег. Землянка была почти готова, одни рабы покрывали ее шатром, взятым с «Тюленя», другие тащили из близкого леса охапки мха и веток для лежанок. Корабль вытащили на берег, перенесли на песок тех фьяллей, кто уже не мог держаться на ногах. Из пятидесяти четырех хирдманов Модольва таких набралось не меньше тридцати. И хуже всех было Хродмару. Он даже не заметил перемещения с корабля в землянку, лишь глухо стонал при каждом шаге рабов, которые его несли, — любое движение причиняло ему боль.

Модольв Золотая Пряжка беспокойно расхаживал по песку взад-вперед. Увидев Ингвильду, он удивленно вскинул седые брови.

— Ты снова здесь, липа льна! — воскликнул он. — Не думал я еще раз увидеть тебя! Как же хёвдинг позволил тебе прийти? Разве у него очень много дочерей?

— Я принесла травы твоим людям, — сказала Ингвильда, показав на мешок в руках раба у себя за спиной. — Ты что-нибудь понимаешь в лечении?

— Я воин, а не знахарка! Не знаю, как заведено у вас, а у нас во Фьялленланде зто считается женским делом!

— Значит, ты лечить не умеешь, — спокойно согласилась Ингвильда. — А я кое-что умею, хотя и не очень много. Так кто из нас двоих здесь больше на месте?

— Ради моего племянника я сделаю все, что угодно, — с мрачной решимостью заявил Модольв. — Даже оденусь в женское платье, как Тор в стране великанов, и стану распевать заклятья!

Ингвильда представила пузатого бородача Модольва в женском платье; ей стало смешно, но из уважения к его беде она сдержала улыбку и спросила:

— У тебя здесь племянник?

— Ну да. Ты видела его. Это у него ты нашла на руках сыпь.

— Ведь это не первая сыпь? Несколько дней назад она тоже была?

— Да, но потом прошла. Мы думали, что…

— Вы думали, что он выздоровел. При «гнилой смерти» так и бывает. И сыпь была не у него одного?

— Нет. У многих. И сейчас у многих есть.

— Значит, приготовься к испытанию, Модольв ярл. Скоро из твоей дружины мало кто останется на ногах.

Модольв посмотрел на Ингвильду без особой теплоты — мало кто поблагодарит за подобное предсказанье.

И она оказалась права. Через три дня из пятидесяти четырех хирдманов на ногах осталось не больше пятнадцати. Маленькие пятнышки на лице Хродмара за два дня увеличились, потемнели и превратились в пузыри размером с горошину, налитые мутно-серой жидкостью. Каждый пузырь был обведен красным ободком и имел маленькую впадинку в середине. Сначала они появились на лице и на руках, но быстро расползлись по телу, по ногам. К этому времени такие жз пузыри высыпали на коже у других фьяллей. Им было больно говорить, трудно дышать, они почти ничего не ели, так как глотать было очень больно. Ингвкльда велела варить им жидкую кашу из толченого ячменя, делать жидкий творог, которым товарищи кормили больных с ложки. Для смягчения боли Ингвильда сама вливала им в рот тщательно отмеренные капли отвара багульника, заставляла полоскать горло отваром дубовой коры. Это немного помогало, но все же «гнилая смерть» причиняла немало страданий. По изуродованным лицам мужчин ползли слезы, и они с трудом отворачивались от входа в землянку, не вынося даже слабого света.

Племянник Модольва, заболевший первым, первым проходил страшную дорогу. На пятый день у него усилился жар, вся кожа покраснела и натянулась, так что каждое движение причиняло сильную боль. Глаза его налились кровью, веки опухли —

Ингвильда внутренне содрогалась при каждом взгляде на него и думала, что ожившие мертвецы не так страшны. Она не знала, как выглядел племянник Модольва и каким он был до болезни, но сам Модольв, почти не отходивший от него, постарел от горя, и Ингвильде было жаль его даже больше, чем самого больного, который почти ничего не сознавал.

Вечерами, когда у них выдавалось свободное время, Ингвильда и Модольв часто сидели на берегу вдвоем. Модольз рассказывал ей о своем племяннике, как будто надеялся уговорить самих норн* переменить их жестокое решение.

— Не могу поверить, чтобы боги были так суровы и хотят отнять у меня Хродмара! — говорил Модольв Ингвильде. — Мой сын Торгард погиб еще сэмь лет назад, когда ему было лишь двадцать, и с тех пор только Хродмар — все мои надежды и мое счастье. Мне жаль, что ты не знала его раньше, йомфру. Ты тогда поняла бы, отчего я так горюю. И узнала бы, как заплачут все женщины в Аскефьорде. Ведь Хродмар самый красивый парень во всем Фьялленланде! Среди молодых ему нет равного во всем! И в битве, и в беседе он был лучше всех!