Корабль во фьорде - Стоячие камни

Елизавета ДВОРЕЦКАЯ

СТОЯЧИЕ КАМНИ

Автор выражает благодарность Павлу Попову, руководителю КИР «Наследие предков », который любезно прочитал текст и сделал множество полезных замечаний.

Бдительный взор

каждому нужен,

где гневные бьются;

придорожные ведьмы

воинам тупят

смелость и меч.[1]

«Старшая Эдда»

ПРОЛОГ

Большой серый пес выскочил из-под еловых лап, и Хёрдис резко обернулась, услышав за спиной его шумное дыхание. «Где ты был, Серый?» — захотелось спросить, но она смолчала: возбужденный вид собаки говорил о том, что поблизости кто-то есть, и Хёрдис из осторожности не стала подавать голос. Пес прыгнул к ней, потом опять отскочил, стал припадать к земле на передние лапы, вилять лохматым хвостом и заглядывать в глаза, всем видом приглашая Хёрдис идти за ним.

— Что ты там нашел? — вполголоса спросила она. — Что-нибудь съедобное? Это было бы неплохо! Но если опять лось, как в прошлый раз, то я с тобой не пойду.

Серый схватил ее зубами за край рубахи и потянул.

— Пусти! — возмутилась Хёрдис. — Моя лучшая рубаха! Другой мне теперь до зимы не дадут! Ладно, ладно, я иду!

Она привыкла разговаривать с Серым: он был единственным существом, которому она доверяла. Обрадованный пес отскочил от нее и молнией кинулся в ельник. На бегу он изредка оглядывался и проверял, идет ли за ним Хёрдис. Собрав волосы и перекинув их на грудь, чтобы не цеплялись за ветки, она торопилась за Серым: ей и самой было любопытно, что такое он нашел. Ее рубаха из грубого серого полотна, некрашеное темно-серое платье и длинные темно-русые волосы прятали ее среди лесных стволов, а быстрый неслышный шаг делал похожей на тень. За все это, за дружбу с собакой и любовь к одиночеству, за неуживчивый, колючий нрав Хёрдис дочь Фрейвида прозвали Колдуньей, хотя колдовать она, к собственному большому огорчению, не умела. В усадьбе от них с Серым было немного толку, и они целыми днями бродили вдвоем по лесам, иногда забираясь так далеко от дома, что далее ночевать им приходилось в лесу. Впрочем, домочадцы Фрейвида Огниво не слишком беспокоились о них.

Вслед за Серым Хёрдис вышла из ельника к морю. Пологий длинный откос, покрытый пестрой кремневой галькой, спускался к самой полосе прибоя. Неподалеку на юге темнел бурый утес, называемый Тюленьим Камнем. А с северной стороны быстро приближался незнакомый корабль — ни у кого в ближней округе не было такого яркого паруса, бело-красного, с широкой синей полосой внизу. Окинув корабль цепким взглядом, Хёрдис отметила двадцать четыре или двадцать шесть скамей для гребцов, тюленью голову на переднем штевне*, искру позолоченного флюгера на верхушке мачты.

— Какой большой корабль! — протянула она. — Посмотри, Серый, — к нам пожаловал какой-нибудь знатный хёльд* или даже хёвдинг*… Смотри, как отважно он гребет мимо Тюленьего Камня, как будто и не слышал, что здесь надо приносить жертвы, если хочешь целым доплыть до конца своей дороги…

На носу корабля Хёрдис заметила двоих мужчин. Один был уже немолод, плотно сложен, над поясом с крупной блестящей пряжкой выпячивался толстый живот. Широкое круглое лицо с желтоватой бородой обрамляли две косы, что сразу указывало на принадлежность к племени фьяллей. Взгляд Хёрдис остановился на пряжке. С такого расстояния нельзя было определить, золотая она или бронзовая, но Хёрдис хотелось, чтобы она была золотая и тем оправдала ее завистливую неприязнь. Потом она перевела глаза на второго фьялля, стоявшего рядом с толстым богачом. Этому на вид было не больше двадцати четырех — двадцати пяти лет. Он был не слишком высок ростом, но хорошо сложен; острые глаза Хёрдис мгновенно отметили очень красивое лицо с правильными чертами, длинные светлые волосы, зачесанные за уши и перевязанные через лоб вышитой золотой лентой. Мужчины фьяллей заплетают волосы в две косы над ушами, но этот оставил их распущенными, как видно желая похвалиться их красотой и блеском. На руке красавца, лежащей на борту корабля, блестело толстое золотое обручье, синий плащ был сколот на груди такой же крупной золотой застежкой, а под плащом виднелась красновато-коричневая рубаха. Крашеное платье в будний день, на море! Где же такое видано!

— Ты только посмотри, какой красавчик! — со смешанным чувством восхищения и зависти бормотала Хёрдис, пристально оглядывая молодого фьялля, как будто целилась в него из лука. — Разрядился, как на пир Середины Зимы*! Или как будто едет свататься! Ну и дела! Хотела бы я посмотреть, как он во всей этой роскоши свалится за борт и его обнимет морская великанша*!

Злобно сузившимися глазами Хёрдис следила за молодым фьяллем — его красота больно кольнула ее, но именно поэтому она испытывала к нему резкую неприязнь: все желанное и недоступное злило и раздражало ее. А недоступного ей было на свете так много! Даже сойди этот красавец сейчас на берег, даже погляди на нее — он только посмеется над ней, замарашкой, одетой, как все рабыни, с шершавыми руками, без единого плохонького украшения! Нет, он не для нее, не для побочной дочери Фрейвида Огниво, не любимой ни одним человеческим существом на свете. А раз так, то лучше бы его вовсе не было!

— Посмотрим, как такое нахальство понравится Большому Тюленю! — шипела она, следя за быстро скользящим кораблем. — Мимо него такие гордецы не плавают безнаказанно!

Корабль стал огибать Тюлений Камень. Хёрдис провожала его глазами, словно взгляд ее был привязан к кораблю и не мог оторваться. Казалось бы, что ей за дело до чужого корабля, который всего-то навсего идет мимо побережья Квиттинга и даже не думает здесь приставать — но вид его заставил ее сердце биться чаще. При виде всего нового и необычного, не привязанного к скучной домашней повседневности, в ней просыпалось жгучее любопытство и затаенная тоска. Корабли уходили в неведомые дали, а она стояла на берегу, словно прикованная к этим бурым скалам, угрюмым ельникам, к своей заурядной, скучной, подчиненной чужим правилам жизни. В детстве Хёрдис любила воображать себя драконом, наводящим на всех ужас, способным наложить когтистую лапу на все, что понравится! Теперь Хёрдис было уже целых двадцать лет, и она знала, что драконов на самом деле не бывает. Она знала свое место на свете и то, как мало ей в этом мире причитается, но желания ее от этого не уменьшались. Почему люди носят красивые одежды, ходят в далекие походы, беседуют с конунгами*, сочиняют висы*, а ее, Хёрдис дочь рабыни Йорейды, всё хотят привязать то к прялке, то к ткацкому стану, то еще к какому-нибудь скучному делу! «Если бы Хёрдис родилась мальчиком, она давно сбежала бы к какому-нибудь морскому конунгу!» — часто говорила фру Альмвейг, и Хёрдис в глубине души соглашалась с ней. Она очень жалела, что не родилась мальчиком. Для мужчин в мире гораздо больше дорог, даже если они рождаются побочными детьми знатного хёльда от рабыни и имеют не слишком приятный нрав. У них есть оружие, чтобы постоять за себя. А она чем вооружится? Веретеном? Тролли* бы их всех взяли! Будь она драконом — с каким удовольствием она съела бы этот корабль с ярким красно-бело-синим парусом и смешной тюленьей мордой на переднем штевне!

— Пойдем, Серый, посмотрим, — может, они на той стороне Камня вспомнят о жертвах! — пробормотала она, не отрывая глаз от корабля.

Серый не ответил. Хёрдис ловко спрыгнула с выступа скалы и со всех ног кинулась сквозь чащу ельника на мыс, чтобы снова увидеть корабль с другой стороны Тюленьего Камня. Пес бросился за ней.

— Пожалуй, Хродмар, не стоит здесь приставать к берегу! — Модольв Золотая Пряжка обернулся к племяннику. — Здесь слишком много волков. Я только что видел одного.

— Это не волк! — ответил ему Хродмар, провожая глазами какое-то неясное движение на берегу. Ему померещилась там невзрачная женская фигурка, одетая в серое платье, но она так быстро промелькнула, что он не взялся бы сказать, человек это был или тролль. — Там была большая собака. Она похожа на волка, но у нее хвост кверху и уши висят. И с ней была девчонка. Какие-нибудь пастухи.

— Значит, где-то близко жилье. А возле жилья всегда есть вода. Надо все-таки поискать.

«Тюлень» обогнул береговой выступ, и в показавшейся ложбине Хродмар заметил среди темных еловых стволов несколько светлых пятен ольхи.

— Посмотри, родич! — Он кивнул в сторону берега. — Вон там, в расселине, растет ольха — наверняка там течет ручей.

Модольв сделал знак гребцам, и «Тюлень» подошел к берегу.

— Я сам! — Хродмар бросил на скамью плащ и подошел к борту. — Сбросишь мне бочонки.

Встав на скамью, он поставил ногу на борт и уже готов был перепрыгнуть на песок, как вдруг почти над самой головой его раздался женский голос. Он прозвучал как крик чайки, и Хродмар не разобрал слов. Вскинув голову, он увидел на каменном выступе, нависшем над песчаной площадкой, ту самую женскую фигуру, которую мельком заметил на той стороне мыса. Вцепившись в ствол толстой старой ели, над кораблем склонилась девушка лет двадцати, до самых колен окутанная густыми волнами темно-русых волос. Она была довольно высокой и крепкой, на бледном лице выделялись резко очерченные черные брови. Одета она была бедно, возле ее колен стояла большая серая собака с висячими ушами. То ли пастушка, то ли троллиха — все может быть.

— Чего тебе здесь надо? — повторила она. — Что это такому знатному господину понадобилось на нашем бедном берегу?

— Я сам знаю, что мне надо! — небрежно ответил Хродмар. Дерзость пастушки его даже позабавила, иначе он вообще не стал бы ей отвечать. — И я не буду у всякой ведьмы спрашивать позволения!

— Ай, какой ты гордый! Кто очень высоко задирает нос, часто падает в лужи! — безбоязненно крикнула девушка в ответ и усмехнулась.

Усмешка у нее была странная: правая половина рта и правая бровь дернулись вверх, а левая половина лица осталась почти неподвижной. Казалось, что девушка хочет удержать усмешку, но половинка ее все-таки прорвалась наружу.

— Как бы тебе не упасть самой! Слишком высоко ты забралась! — крикнул Хродмар.

Чтобы видеть ее, ему приходилось задирать голову, и это его раздражало: Хродмар сын Кари не привык смотреть на кого-то снизу вверх. Тем более на таких замарашек!

Хёрдис видела, что сумела раздосадовать его, и гневный блеск его голубых глаз, и сердито сдвинутые брови услаждали ее душу. С высоты крутого склона фигура фьялля выглядела маленькой, и Хёрдис сама себе казалась зеликакшей, которой ничего не стоит растоптать этот корабль, как яичную скорлупку, раздавить этого заносчивого красавца, как червяка. Ах, будь она драконом — с каким удовольствием она сожрала бы его!

— Да уж конечно, тебе сюда не добраться! — издевательски крикнула она. — Смотри, знатный ярл*, не порви свою цветную рубаху о здешние камни! Недолго тебе в ней красоваться! Я даже не думаю, что ты успеешь сносить ее до конца! Мимо Тюленьего Камня никто не проплывает просто так! Здесь положено приносить жертвы Большому Тюленю, а иначе он потопит ваш корабль!

— Наш корабль сам зовется «Тюленем»! — со смехом крикнул Модольв и указал на штевень. — Не захочет же он погубить своего родича!

— Жертвуйте сами своим камням! — смеясь, выкрикивали фьялли на корабле. — А мы можем пожертвовать парочку старых башмаков!.. Уж не ты ли служишь этому грозному духу?

— Да уж он будет погрознее вашего беззубого тюленя! — отвечала Хёрдис.

Хродмару быстро надоела эта пустая перебранка, но и прыгать на берег на глазах у лохматой ведьмы не хотелось. У нее, похоже, был дурной глаз, и не назовешь удачным этот день, раз уж она им встретилась.

— Уходи отсюда, дочь троллей! — крикнул он ей. — Или я тебя саму брошу в воду у вашего Тюленьего Камня! Посмотрим, не откажется ли он от такой славной жертвы!

— Смотри — как бы тебе самому не искупаться! — быстро ответила Хёрдис.

Будто наяву она представила, как светловолосый красавец срывается с борта, кувырком летит в пляшущие волны, скрывается под ними, и только бочонок скачет на воде там, где только что была его голова… Со всей страстью своей жадной и беспутной души Хёрдис хотела этого, даже сжала кулаки от жгучего желания, чтобы все так и вышло… Ее воображение было живее самой жизни, и дикий порыв души дал видению такой мощный толчок, что…

Она не поверила своим глазам — наяву свершилось то самое, что она только что видела в своем воображении. Крики изумления и тревоги взмыли над кораблем, заглушив даже шум прибоя. Хродмар встал из воды, мокрый с головы до ног, нарядная рубаха прилипла к телу, вода лила с него ручьями. А Хёрдис восторженно взвизгнула, подпрыгнула на месте, захлопала в ладоши, переполненная восхищением и счастьем сбывшейся мечты. Единственное, что она умела лучше всех — это хотеть, страстно желать чего-то и отдавать этому желанию все силы души. Может быть, потому ей и удавалось даже то, что удаваться не должно.

Но долго радоваться ей не пришлось. Осознав, что произошло, Хродмар одним прыжком оказался на берегу, неуловимо быстрым движением выхватил нож и метнул его в Хёрдис, Стальное лезвие свистнуло мимо ее виска, щеку обдало холодом, а душу — ужасом. Вскрикнув, Хёрдис отшатнулась, а нож вонзился в ствол ели, пригвоздив прядь ее волос. Фьялли на корабле кричали. Хродмар кинулся вверх по береговому склону. Ноги его скользили по камням, мокрая одежда мешала двилсениям, но вся его фигура выражала яростный порыв и жажду добраться до ведьмы. Хёрдис рванулась, жмурясь от жгучих слез боли, схватила рукоять ножа и изо всех дернула. Нож поддался, Хёрдис вырвала его из ствола, освободила волосы и бросилась бежать. Темный ельник сомкнулся за ее спиной, колючая стена мелких елок расступалась, пропуская ее, и снова сходилась позади. За ней мчался Серый, иногда оборачиваясь к врагам и с яростным лаем припадая к земле.

Тяжело дыша, Хродмар вскарабкался к тому месту, где стояла ведьма. В еловом стволе отчетливо виднелась щель от его ножа, к желтым каплям смолы пристала тонкая отсеченная прядь темно-русых волос. Еловые лапы еще качались, но на плотном зеленом мху и на рыжей хвое не остается следов. Ведьма исчезла, как дух, растворилась среди стволов, словно ее и не было, ушла под мох и камни, и только ветер носил в отдалении лай ее пса.

— Догони ее, Хродмар! — кричали гребцы с корабля. — Покажи этой троллихе, как приставать к мужчинам!

Но Хродмар плюнул под ноги и стал спускаться вниз, к полосе прибоя. Ему было нестерпимо стыдно за эту дурацкую перебранку, за свое падение — никогда еще ему не случалось срываться за борт так некстати! — за промах и эту глупую погоню. Бегать по лесу за квиттингской ведьмой — не очень-то почетное занятие для родича самого Торбранда конунга фьяллей.

— Ничего, Хродмар! — Добрый Модольв дружески потрепал племянника по мокрому плечу. Он знал, что сын его сестры отличается очень чутким самолюбием. — Говорят же: ничего нет сильнее, чем злые чары! У девчонки глаза ведьмы! Будем надеяться, что этим мы и отделаемся!

И он сотворил знак молота над собой и над раздосадованным Хродмаром.

В расселине и в самом деле оказался ручей. Набрав воды, «Тюлень» поплыл дальше. Едва он отошел от берега, как на каменном выступе снова появилась ненавистная фигурка с серой собакой у ног.

— Недолог будет ваш путь! — кричала ведьма вслед «Тюленю». — Вы не найдете ничего, что ищете, а найдете свою смерть! Скоро, скоро из тебя вырастет дерево, о славный метатель ножа!

— Поди назад в подземелья, ведьма! — с досадой крикнул Хродмар в ответ, не в силах удержаться. Его горько жгло непривычное чувство бессилия. — Там тебя заждался твой муж-тролль! И больше не попадайся мне! Клянусь, в другой раз тебе не скрыться!

Хёрдис в ответ подняла повыше руку с зажатым в ней ножом Хродмара и издевательски помахала им в воздухе. Хродмар отвернулся. Ему было жаль хорошего ножа и досадно, что ведьма ушла от него невредимой.

— Здесь, на Квиттинге, все женщины — ведьмы! — крикнул со своего места кормчий Вестмар. — От них надо держаться подальше.

— Жалко нож! — Хродмар в досаде кусал губы. — Асвальд Сутулый мне так завидовал — непременно спросит, где я его потерял!

— А ты ему скажешь — твой зуб кольчуги[2] укусил ведьму, а она была такая костлявая и жесткая, что он застрял в ее костях!

Гребцы на ближних скамьях рассмеялись, Хродмар тоже заставил себя улыбнуться. Но ему было невесело: перед глазами стояло лицо ведьмы и ее странная, половинчатая улыбка. Не оборачиваясь, он спиной чувствовал: длинноволосая ведьма все так же стоит на вершине утеса, издевательски размахивая его ножом.

Красно-белый парус с синей полосой скрылся вдали, за береговыми выступами. Проводив корабль взглядом, Хёрдис подошла к самому краю Тюленьего Камня, так что море плескалось внизу прямо под ней. Здесь было страшно, голова кружилась от высоты при взгляде на бушующие внизу серо-зеленые волны. Но Хёрдис здесь очень нравилось: она забывала весь человеческий мир, глядя в глаза морских великанш, и казалась себе такой же сильной и свободной, как они.

— Эй, Большой Тюлень! — закричала Хёрдис, обращаясь к волнам внизу, и голос ее разлетался над берегом, как пронзительный крик чайки. — Большой Тюлень! Ты слышишь меня?

Вглядываясь в воду, она прислушивалась к шуму воды. Под самым Камнем волны вдруг забурлили сильнее.

— Большой Тюлень! — снова закричала Хёрдис. — А ты видел тот фьялльский корабль, на котором плыло полсотни наглецов? Они замутили воду возле твоего Камня, они набрали воды из твоего источника, а про жертвы даже и не вспомнили! Не забудь о них, когда они поплывут назад! Вот что они оставили тебе вместо жертвы! — И Хёрдис с размаху бросила в воду нож Хродмара.

Он упал с громким плеском, вода яростно взметнулась, огромный пенный язык жадно лизнул Камень, достав до половины его высоты. А Хёрдис радостно засмеялась, запрыгала на месте, хлопая в ладоши. Морской дух, хозяин западного побережья Квиттинга, услышал ее.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Игра двумя щитами

Ранним утром десятилетний Хар, самый младший сын Фрейвида Огниво, прибежал во двор с важной новостью. На песчаную отмель вынесло кита! Усадьба Страндхейм — Прибрежный Дом — мгновенно пришла в движение. На южной половине Квиттинга киты были редкими гостями, и следовало торопиться, пока богатую добычу не перехватили соседи. Все повседневные дела были мгновенно брошены, мужчины доставали большие ножи, женщины тащили из сарая корыта и бочонки.

Сам Фрейвид хёвдинг* вышел из спальни, где над постелью висело все его оружие, с большим гарпуном в руке. Хозяин усадьбы был не очень высок, но силен, плечи его казались несоразмерно широки, а голова мала. Ему было неполных пятьдесят лет, и в рыжеватых волосах и на щеках в бороде заметны были серебристые седые пряди. Высокий выпуклый лоб Фрейвида говорил о незаурядном умэ, блекло-голубые глаза смотрели твердо и властно. При появлении хозяина суета и гомон на дворе стихли, каждый из работников прямо-таки источал усердие и деловитость.

— А кит еще жив? — окликнул Фрейвид младшего сына, который в кружке женщин повествовал о своей находке.

— Жив! Вот такие пузыри пускает! — Хар раскинул руки так широко, как только смог.

Люди на дворе засмеялись:

— Пузыри! Скажешь тоже!

— Сам ты пузырь! — Старший брат, Асольв, мимоходом потрепал Хара по затылку. — Охотник!

— Да ну тебя! — обиженно отмахнулся Хар и с надеждой посмотрел на Фрейвида: — Хёвдинг! Я пойду с вами, ладно?

Мимоходом кивнув, Фрейвид заговорил с одним из работников.

Асольв ушел в дом за острогой, а Хар деловито устремился к жене управителя, Хильдигунн, раздававшей деревянные ведра,

— А ножа я тебе не дам! — непреклонно отвечала она на просьбы мальчика. — Что положат, то и понесешь! Да смотри не лезь к киту, пока он еще жив!

— Идите, идите! — со смехом кричала Хёрдис Колдунья, почему-то оказавшаяся сегодня дома. — Сегодня удачный день для морской охоты! Вас ждет богатая добыча! Вместо одного кита вы найдете сразу двух!

— Двух? — Хар повернулся к ней и вытаращил глаза. — Откуда второй? Разве ты его видела? Где?

Ему уже было обидно, что кто-то другой нашел добычу не хуже, чем у него.

— Да нет, зайчик мой, не слушай ее! — Мать, одна из служанок, ласково погладила его по затылку. — Не слушай ее, она все врет!

Хёрдис только расхохоталась в ответ.

На шум из девичьей вышла ее сводная сестра Ингвильда. По старшинству она была среди детей Фрейвида Огниво третьей — ей исполнилось восемнадцать лет, — но она же была некоторым образом старшей и единственной, поскольку единственная из четырех детей хёвдинга родилась от его жены, фру Альмвейг. Ее называли йомфру* Ингвильда — в отличие от Хёрдис, которая была просто Хёрдис, и все. О своих детях от служанок Фрейвид думал очень мало и лишь с Ингвильдой связывал все честолюбивые замыслы. Только она поможет ему породниться с каким-нибудь богатым и знатным родом, чтобы еще больше усилить его вес и влияние на Квиттинге. Она же единственная считалась его полноправной наследницей — Фрейвид рассчитывал дожить до тех времен, когда она подарит ему внуков, которым он завещает обе свои усадьбы и все богатства.

— И ты появилась, госпожа Белые Руки! — завидев сводную сестру, язвительно окликнула ее Хёрдис. — Неужели ты собралась на китовую охоту? Смотри, как бы тебе не испачкать твое нарядное платье!

Ингвильда посмотрела на нее, но ничего не ответила. Она привыкла, что от Хёрдис можно услышать что-нибудь в этом роде, но сама отличалась спокойным нравом и никогда не вздорила со злючкой, хотя поводов к тому было множество.

Толпа работников с хёвдингом во главе уже выходила из ворот усадьбы, счастливый Хар бежал впереди, показывая дорогу. Ингвильду вдруг потянуло вслед за ними. Она бросила взгляд на Хёрдис, но та уже отвернулась, делая вид, что вся эта суета ни чуточки ее не занимает. Ну и пусть она смеется. Ингвильда заторопилась за всеми.

Поспешные сборы оправдали себя — соседи не успели обнаружить кита, и люди из Прибрежного Дома оказались единственными обладателями славной добычи. Работники разделывали тушу и укладывали мясо и жир в бочонки и корыта, а хирдманы* наблюдали за ними. Эта предосторожность, пожалуй, была излишней: раз уж Фрейвид Огниво успел к добыче первым, едва ли кто-то из соседей попытается оспорить ее. Ссориться с ним находилось мало охотников. Про него все знали, что это человек властный, гордый, неуступчивый; свои права он охотно отстаивал на поединках и никогда не терпел поражений. Все соседи беспрекословно слушались его, а на каждый тинг* он приводил столько людей, что они могли перекричать кого угодно, и не было случая, чтобы ему не удавалось настоять на своем.

Конечно, Ингвильде на разделке туши было нечего делать: она только хотела убедиться, что кит на отмели один и Хёрдис опять все выдумала. Поглядев на работу, она пошла немного пройтись вдоль берега. Неподалеку от отмели стоял продолговатый черный камень чуть выше человеческого роста. Про него говорили, что это темный альв*, окаменевший от солнечных лучей, и к этому камню в дни праздников приносили жертвы, предназначенные темным альвам. Еще это был один из двух «смотрельных камней», младший из пары. Если встать возле него и смотреть на восток, то вдали, на соседнем береговом выступе, увидишь черное пятно стоячего валуна — второго, старшего «смотрельного камня». Когда солнце взойдет точно над ним — значит, настал день Середины Лета*. И день этот был уже недалек.

Ингвильда любила эту пару стоячих камней и часто приходила к ним. Для нее они воплощали в себе точки опоры во времени, текущем незаметно и непрерывно. Сами боги поставили их здесь, чтобы люди не потерялись во времени и пространстве. Стоячие камни отмеряют бурное течение лет, следят, как все меняется вокруг них, но сами остаются неизменными. Возле них царит неподвижная Вечность, а беспокойно бегущее время остается за незримыми воротами, очерченными прохладной тенью. Камни молчат, но они все видят, все слышат и все запоминают. Навсегда, пока стоит мир. Каждый кз священных камней казался Ингвильде тайным входом в какое-то особое скрытое пространство, и плотность их была в ее глазах только хитро скрытой пустотой прохода. Гладкая черная поверхность таила под собой иной мир, и у Ингвильды всегда замирало сердце, когда она прикасалась к камню, — как знать, не откроется ли ей однажды та дорога в Вечность, что она угадывает здесь?

Подойдя к младшему камню, Ингвильда приветливо погладила его черный гладкий бок, нагретый солнечным теплом. Ведь говорят же, что каждая человеческая душа живет сначала в камне, потом в растении, потом в животном и только потом переходит в человека, чтобы оттуда, после нескольких жизней, перейти еще выше — в такие дали, о которых имеют представление только самые мудрые люди. Этой мудрости некому было научить Ингвильду, но при виде черной глыбы ей всегда приходило в голову, что и ее собственная душа когда-то жила в таком же камне. В детстве она всегда здоровалась с ним и с замиранием сердца ждала, что он ответит. Голос у него, должно быть, низкий, гулкий… Взрослой девушке разговаривать с камнем вслух было неловко, и сейчас Ингвильда мысленно произнесла, улыбаясь и снова чувствуя себя маленькой: «Здравствуй, Камень!» Да и разве не была она ребенком по сравнению с ним?

Золотой луч, упавший меж сосновых ветвей, ласково скользнул по ее маленькой руке, чуть тронутой первым легким загаром, заблестел на светлых золотистых волосах. Черты лица Ингвильды были правильными и мягкими, и ее можно было бы назвать красивой, но красоту портило замкнутое, немного даже высокомерное выражение, из-за чего она казалась угрюмой. В округе дочь Фрейвида хёвдинга считали гордячкой, и хотя все признавали, что гордиться собой у нее есть все основания, ее не любили ни мужчины, ни женщины. На самом деле она вовсе не была гордой или надменной, а была скорее застенчивой и никому не доверяла по-настоящему. В этом она была похожа на своего отца, который тоже не доверял никому. Сердце у нее было доброе, она втайне мечтала о любви, но никто из тех женихов, кто сватался к ней, не нравился ей. Всех их привлекало только ее знатное происхождение, родство с Фрейвидом хёвдингом, богатое приданое и еще более богатое наследство в будущем. Ингвильда была достаточно умна и проницательна, чтобы это понимать, и ждала сама не зная кого, скрывала свои мечты, никогда не болтала с девушками о женихах, и за это ее считали холодной. Но несмотря на эту сдержанность, в ней чувствовалась большая внутренняя сила, и даже Хёрдис в глубине души уважала сводную сестру.

Позади послышались торопливые шаги, скрип мелких камешков под чьими-то сапогами. Обернувшись, Ингвильда увидела Вильмунда. Вильмунд был сыном конунга квиттов Стюрмира, отданный на воспитание Фрейвиду хёвдингу[3]. Прошедшей зимой ему исполнилось семнадцать лет, срок его воспитания подошел к концу, и вот-вот отец должен был забрать его к себе, в усадьбу Конунгагорд, что на озере Фрейра*. А Вильмунду совсем не хотелось покидать семью, в которой он прожил восемь лет, со времени смерти матери, и к которой привык гораздо больше, чем к собственному отцу и мачехе. Срок его отъезда еще не был назначен, но гонцов от конунга ждали, и Вильмунд ходил с унылым чувством, что вот-вот его должны увезти из родной семьи в чужую. Его мягкое сердце страдало от предстоящей разлуки, но Вильмунд тщательно скрывал это — Фрейвид сумел внушить ему, что мужчине, а тем более конунгу не пристало такое слабодушие.

— Вот ты где! — воскликнул он, подойдя к Ингвильде и как бы случайно накрыв ладонью ее руку, лежавшую на камне. — Я так и знал, что ты пошла сюда!

Ингвильда улыбнулась и убрала руку. Она ничуть не сомневалась, что Вильмунд искал ее, причем поиски не были долгими, потому что все ее любимые местечки он знал наперечет. Стройный худощавый Вильмунд возвышался над ней больше чем на голову. Его чуть вытянутое лицо с тонким носом и узкими зеленоватыми глазами еще хранило почти детскую свежесть и неясность кожи, но развитые плечи и сильные руки говорили о том, что он не зря провел эти годы у своего воспитателя и вполне готов встать на носу своего первого боевого корабля.

— Посмотри! — Ингвильда показала Вильмунду на небо. — Видишь, солнце уже не так далеко от старшего камня. До Середины Лета осталось меньше месяца.

Вильмунд нахмурился, его лицо стало обиженным.

— Зачем ты так говоришь? — упрекнул он Инг-вильду. — Как будто радуешься, что я так скоро уеду от вас!

— А ты разве не радуешься, Вильмунд ярл? Подумай — меньше месяца пройдет, как у тебя будет своя дружина, хороший боевой корабль с позолоченной волчьей головой, красивый парус… Помнишь парус, тот, красно-синий, что я ткала зимой? Отец решил подарить его тебе на прощанье. Ты поплывешь в чужие страны, победишь там много врагов, добудешь много богатства и славы. И со временем тебя станут называть Вильмунд конунг. Разве ты не рад?

Ингвильда с шутливым укором посмотрела на Вильмунда. За те восемь лет, что Вильмунд прожил в их доме, она привыкла к нему, как к младшему брату, и заранее гордилась его будущей доблестью.

— Я-то рад, — уныло ответил Вильмунд, которому внушили, что именно об этом он и должен мечтать, и снова взял Ингвильду за руку. — А тебе совсем не жаль со мной расставаться?

— Ты так говоришь, как будто собираешься в первом же походе завоевать какую-нибудь далекую землю и остаться в ней навсегда! — Ингвильда усмехнулась, стараясь его подбодрить. — Мы же будем видеться с тобой. Ты будешь приезжать к нам, гостить у нас зимой. И на тингах мы будем встречаться. Отец же говорил, что всегда будет рад тебе и твоей дружине, что для вас всегда найдется место в нашем доме, и здесь, и в Кремнистом Склоне. На осенний тинг мы обязательно поедем. И мы с тобой снова увидимся на Остром мысу.

— Осенний тинг… — с досадой начал Вильмунд. Несколько месяцев, оставшихся до этого события, представлялись ему вечностью.

Но Ингвильда вдруг прервала его, положив ладонь на его запястье:

— Хватит, Вильмунд сын Стюрмира, ты уже не маленький! — сказала она и строго взглянула на него.

Вкльмунд смотрел ей в глаза как зачарованный и почти не слышал, что она ему говорит: брови Ингвильды были густыми и очень темными, почти черными, ярко оттеняя голубые глаза. Стоящая возле черного камня, освещенная солнечным лучом девушка казалась волшебно-прекрасной и загадочной, как светлый альв, и Вильмунд любовался ею, едва вникая в смысл ее слов. Сильнее власти конунга и славы воина его влекла она, Ингвильда дочь Фрейвида, и ее любовь была желаннее самой богатой добычи.

— Ты родился конунгом, и тут уже ничего не переменишь, — продолжала она. — Лучшая участь для конунга в том, чтобы побеждать своих врагов, а лучшая смерть для него — на поле битвы. И я не смогу тобой гордиться, если ты будешь думать только о том, как бы избавиться от походов и посидеть подольше возле моей прялки.

Вильмунд со стыдом опустил голову.

— А если я… — торопливо заговорил он, стремясь оправдаться, — …если я сделаю все это, пойду в походы, одолею много врагов, возьму добычу, ты тогда…

Ингвильда взмахнула руками, пытаясь заставить его замолчать, но он схватил ее за оба запястья и поспешно продолжал:

— Когда я стану конунгом, ты будешь моей женой?

— Замолчи! — воскликнула Ингвильда. — Не смей об этом говорить! Ты еще ничего не сделал, чтобы говорить о женитьбе. У твоего отца могут быть совсем другие мысли на этот счет. И незачем зря сотрясать воздух такими словами.

Вильмунд опустил голову: ему хотелось бы услышать совсем другой ответ. Но Ингвильда не могла дать другого ответа. Она прекрасно знала о любви к ней отцовского воспитанника — такое сплошь и рядом случается — и была убеждена, что в первом же походе он забудет ее, как часто забывается первое чувство. И это, как она считала, к лучшему, потому что в ее сердце его любовь не находила никакого отклика. Вильмунд был добр и приветлив, но в нем не было той внутренней силы и достоинства, которыми должен был обладать ее будущий возлюбленный. А красота Вильмунда, его знатность, будущее положение конунга не имели для нее никакой цены — Ингвильда была горда, но вовсе не тщеславна. Поэтому она не поощряла его любовных излияний и старалась пресекать их. Она была привязана к сыну Стюрмира, который рос вместе с ней, но в ее глазах ему навсегда было суждено остаться ее младшим братом, и не более того. Однако его страдания тревожили ее, и ей хотелось, чтобы Вильмунд поскорее уехал.

В раздумье Ингвильда оглянулась на черное пятно старшего «смотрельного камня» и вдруг ахнула. Вильмунд тоже обернулся. У дальнего камня в воде покачивался дреки* с убранным парусом. Они и не заметили, как он появился из-за мыса. Забыв обо всем, Ингвильда и Вильмунд рассматривали лангскип*, явно приплывший издалека: в их округе такого не было. Большое судно как-то нелепо покачивалось возле берега, собираясь то ли пристать, то ли плыть дальше. Его весла вяло шевелились в воде, как лапы дремлющей утки.

— Что это? — Ингвильда бросила удивленный взгляд на Вильмунда. — Чей это корабль?

— Я его раньше не видел. — Вильмунд пожал плечами. — С юга идет.

— Они что там, заснули? Что они намерены делать?

— Не знаю…

Ингвильде вспомнились показавшиеся ей нелепыми слова Хёрдис о двух китах. В самом деле: корабль без признаков жизни чем-то напоминал полуживого кита, беспомощного даже в родной стихии.

— Пойдем-ка посмотрим! — решила Ингвильда и первой направилась вниз по берегу, к чернеющему вдали старшему камню.

Вильмунд послушно шел за ней.

— Колль! Торд! Да что же вы! — Устав от бесполезных призывов, Модольв Золотая Пряжка остановился под мачтой и горестно развел руками. — Нас выбросит на камни! Вестмар! Да хотя бы ты…

— Рад бы… да вот что-то… меня тоже… — тяжело дыша, в несколько приемов выговорил кормчий Вестмар. Он не столько правил, сколько опирался на руль. По его раскрасневшемуся лицу ползли крупные капли пота. —• У меня с ночи все кости ломит. Как под каменным обвалом побывал… Не хотел говорить, да… Не могу… И поясница болит, как будто мне уже под семьдесят! А теперь что-то голова… Плохо соображаю, где верх, а где низ.

— Очень сильно качает, — слабым голосом пожаловался один из гребцов. •— И прибой шумит, как будто я в воде головой…

— Тор* и Мйольнир*! — Модольв с широким размахом хлопнул себя по бедрам. — Море гладкое, как вода в лохани, а прибой еле шепчет. Тролли* и турсы*! Хродмар!

Но Хродмар не ответил, он даже не слышал. Он лежал на кормовом настиле, голова его бессильно моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты, а лицо слабо, бессознательно кривилось. Дышал он тяжело и часто.

— Я вижу, нашему Щеголю хуже всех! — тяжело дыша, заметил старший из гребцов, Арнульв. Он старался держаться, но ему тоже было плохо. Подняв руку, он отер мокрый лоб, и пальцы его дрожали. — Зря ты не хотел остаться на Остром мысу, Модольв. Эта хворь так просто от нас не отвяжется. Надо было переждать. А теперь как знать, найдем ли мы здесь какой-нибудь дом. Плыть дальше…

Вдруг он охнул, схватился за горло и поспешно перегнулся через борт. Его тошнило, как мальчишку, впервые попавшего в море.

— Надо на берег… — бормотал Вестмар, часто дыша и тоже, как видно, борясь с рвотным позывом. — И воды у нас…

— Отойди. — Модольв подошел и взял у него из-под рук руль. — Полежи. Вон там удобная отмель. Мы идем к берегу. Ну же, мужчины, держитесь! — крикнул он, окидывая взглядом хирдманов на скамьях. Больше половины из них выглядело не лучше Вестмара. — Один я не справлюсь с «Тюленем»! Налегайте на весла, доберемся до берега — отдохнем! Остановимся в первом же доме, какой встретим!

— По бурной долине лосося мчится конь мачты… — бессмысленно бормотал Хродмар, и Модольв хмурился, слыша его голос. В хорошем настроении Хродмар любил говорить кеннингами, хотя не сочинил в жизни ни единой строчки настоящих стихов. Его увлечение немало забавляло товарищей, но сейчас Модольв был совсем не рад: Хродмар бредил. — Серая всадница волка смотрит из моря оленей… Пусть из тебя вырастет дерево, волчья пожива…

— Это все та ведьма! — проворчал Вестмар, улегшись рядом с Хродмаром. — Это она наслала на нас порчу. Почему мы ее не застрелили тогда? Стрелу пожалели!

— Что толку теперь говорить? — отозвался хирд-ман с ближней скамьи, Колль. Глаза у него покраснели, словно он не спал пять ночей подряд, он дышал с трудом, но держался, из последних сил налегая на весло. — От квиттингских ведьм не убережешься. Не надо было Хродмару с ней говорить…

— Ты еще скажи, что нужно было принести жертвы ее камню! — возмущенно отозвался Модольв. Он был в негодовании, как может негодовать добро-Душный человек, если видит, что оснований для радости не осталось совсем никаких. — Не повторяй ее бредней! Вы перегрелись на солнце! Вот отдохнем как следует…

Он замолчал на полуслове. Из-за берегового выступа показалась громада бурого утеса с темно-зелеными пятнами мха, зловеще знакомая. Тюлений Камень.

Иигвильда и Вильмунд подошли к песчаной отмели одновременно с чужим кораблем. На носу теперь можно было разглядеть тюленью голову с забавно ухмыляющейся мордой. Но корабль казался жалким и неуклюжим; еще издалека Ингвильда разглядела, что на половине скамей сидит всего по одному человеку, и те едва справляются с веслами, а остальные лежат на днище между скамьями.

— Они с кем-то подрались? — недоуменно спросила она, не отводя глаз от корабля. — Только половина живых…

— Не знаю…— пробормотал Вильмунд. — Да нет, не похоже. Следов битвы я не вижу. Весь корабль-то цел.

Корабль ткнулся носом в песок и остановился. Прибой шевелил и качал его корму, и он был похож на пловца, который добрался до берега из последних сил, рухнул головой на песок и не может даже вытащить из воды ноги.

— Э, посмотри! — Модольв вдруг заметил на берегу две человеческие фигурки: светловолосую девушку и высокого парня с длинными русыми волосами, с ремешком через лоб. — Вот и люди! Значит, здесь близко жилье.

Оставив руль, он перешел на нос корабля, поближе к квиттам. Парень и девушка тоже спустились к самому берегу и теперь были так близко, что можно было видеть их лица.

— Эй! — закричал Модольв. — Добрые люди! Есть здесь поблизости какая-нибудь усадьба? Вы откуда?

— Скорее тебе следовало бы назвать твое имя! — вызывающе ответил парень.

Девушка поспешно положила руку ему на локоть.

— Да, здесь близко усадьба Прибрежный Дом, — крикнула она в ответ, тревожно глядя на Модольва. — Усадьба Фрейвида Огниво, хёвдинга западного побережья. А что у вас случилось?

— Нам нужна помощь! — Модольв обрадовался, что рядом есть такой могущественный человек. — Мы можем хорошо заплатить…

— Мой отец не берет денег за гостеприимство! — строго ответила Ингвильда. — Если вам нужна помощь, он поможет и так. Так что у вас случилось?

Модольв спрыгнул с корабля и вышел на песок. По Вильмунду он только скользнул невнимательным взглядом, приняв его за хирдмана, которому поручено охранять хозяйскую дочь. Но в Ингвильде он признал знатную девушку: на это указывала и ее одежда, белая рубаха и платье из синей шерсти, серебряные застежки на груди и толстая серебряная цепь между ними. Руки ее были нежными и белыми, и держалась она со спокойным достоинством, без суеты и робости.

— Прости меня, ветвь ожерелий, что я недостаточно учтиво приветствовал тебя на твоей земле! — заговорил Модольв. — Но ты не осудишь меня, когда узнаешь о моей беде. Меня зовут Модольв Золотая Пряжка, я из Аскефьорда и прихожусь родичем конунгу фьяллей Торбранду. На моем корабле есть заболевшие. Мой племянник, Хродмар сын Кари, второй день лежит в бреду. Нет ли у вас в усадьбе лекарки? Я немало слышал о благородстве и гостеприимстве Фрейвида Огниво. Думаю, он нам не откажет.

Вильмунд многозначительно усмехнулся: вот как запел проклятый фьялль! Видно, дела у них совсем плохи.

— Мой отец не отказывает в гостеприимстве никому, — ответила Ингвильда.

Фьялли — не самые желанные гости в квиттингских домах, но этот человек с добрым и встревоженным лицом внушал ей сочувствие. Обещать приют и помощь она могла смело: Фрейвид принимал у себя в усадьбе любого, будь то оборванный бродяга или чужеземный хёвдинг с дружиной, повздоривший со своим конунгом и изгнанный с родины,

— Чем больны ваши люди?

— Я не лекарь и не берусь судить. Но у них лихорадка и ломота в костях.

— Я должна посмотреть. Я немного умею лечить.

Модольв благодарно наклонил голову. Если дочь хёвдинга говорит, что немного умеет лечить, это означает, что за помощью к ней съезжается вся округа.

— Стой! — вдруг подал голос Вильмунд и крепко взял Ингвильду за плечо. — Ты не пойдешь на чужой корабль!

Ингвильда обернулась, мягко улыбнулась ему и решительно высвободила плечо из-под его ладони. Она видела, что ее помощь нужна, и в этом случае никакие условности или сомнения не могли сдержать ее стремление помочь. А уж если она считала, что должна что-то сделать, то не Вильмунду было ей мешать.

— Я — родич конунга фьяллей! — сурово глядя в лицо Вильмунду, сказал Модольв. — Я не знаю твоего рода, ясень секиры, но едва ли он настолько хорош, чтобы ты мог обвинять меня в вероломстве!

— Я… — возмущенно начал Вильмунд.

— Перестаньте! — мягко, но решительно уняла их Ингвильда. — Я не жду от тебя вероломства, Модольв Золотая Пряжка. Вильмунд ярл, а тебе лучше пойти к отцу и рассказать ему о гостях.

— Я никуда не уйду без тебя!

«Как хочешь», — легким пожатием плеч ответила ему Ингвильда и пошла к кораблю.

— Я перенесу тебя! — Модольв поспешно шагнул за ней. — Прости, Гевьюн* обручий, у моих людей нет сил вытащить корабль на берег.

Модольв взял девушку на руки и поднял на грудь, стараясь, чтобы даже брызги морской воды не достали до нее. Геллир, державшийся на ногах покрепче других, протянул руки с корабля и перенес Ингвильду через борт.

— Пусть Один* и Фригг* наградят тебя, йомфpу! — благодарно сказал он. — Мы уже дней пять неважно живем, а сейчас едва держим весла. Если нам никто не поможет, то плохо нам придется!

Ингвильда оглядела людей на корабле и с первого взгляда поняла, что дело нешуточное. Почти у всех лица покраснели, глаза налились кровью, мокрые волосы липли к щекам и лбам. На корабле было человек пятьдесят, к из них полтора десятка лежали на днище. Склоняясь то к одному, то к другому, она шла от носа к корме, и взгляд ее делался все суровей, брови сдвигались.

— Вот мой племянник! — сказал сзади Модольв, шедший за ней, и голос его чуть заметно дрогнул. — Он одним из первых захворал. Пожалуй, ему хуже всех. Что ты скажешь? Можно ему помочь?

Ингвильда обернулась и посмотрела на Модоль-ва: он изо всех сил старался держаться невозмутимо, но эти торопливые вопросы, неуверенный голос, почти молящий взгляд сразу выдали, как он встревожен и как дорог ему его племянник. Ингвильда опустилась на колени возле больного. Молодой фьялль был без памяти, его красное, пышущее жаром лицо блестело от пота, из обметанного приоткрытого рта дыхание вырывалось с хрипом, длинные светлые волосы слиплись и разметались по свернутому плащу, служившему подушкой.

Вильмунд тем временем взобрался на корабль и сидел на борте, собираясь спрыгнуть на палубу.

Вдруг Ингвильда обернулась к нему и поспешно вскрикнула:

— Нет! Вильмунд! Назад! Назад! Скорее уходи!

— Что такое? — удивленно спросил Вильмунд. Лицо Икгвильды показалось ему странным: бледным и напряженным. Страх рвался из ее глаз, но усилием воли она сохраняла спокойствие.

— Уходи сейчас же! — строго повторила она и снова обернулась к лежащему фьяллю.

На его лице, на шее, на кистях рук она увидела мелкие красные пятнышки сыпи. От страшного подозрения у нее похолодело в груди. Взяв бессильную руку фьялля, Ингвильда осторожно перевернула ее ладонью вверх. На темной ладони, покрытой грубыми мозолями от весла и оружия, виднелись те же красные пятнышки сыпи. Усомниться было невозможно. Ингвильда осторожно положила руку фьялля на палубу. Внутри у нее все задрожало, на лбу под волосами проступил холодный пот. Теперь она знала, что это такое.

Верный своему обычаю, Фрейвид Огниво не отказал Модольву в помощи, но нельзя было брать в дом людей, больных «гнилой смертью», и хёвдинг решил разместить нежданных гостей в землянке на той самой отмели, куда их вынесли волны. Фру Аль-мвейг не смела с ним спорить, но ее саму это известие привело в ужас. «Гнилая смерть» возле самой усадьбы! О такой напасти на Квиттинге не слышали уже много лет, но эта болезнь из тех, что способна за пару месяцев опустошить все побережье! Копать землянку и переносить больных послали тех рабов, которых было меньше жалко. Узнав о том, что ее единственная дочь сама побывала на корабле и прикасалась к заболевшим, фру Альмвейг пришла в отчаяние и со слезами умоляла Ингвильду больше не приближаться к «Тюленю».

— Но мама, им же нужно помочь! — убеждала ее Ингвильда. — Нельзя все бросить на одних рабов! Никто из наших женщин не умеет так лечить, как меня научила бабушка!

— От «гнилой смерти» нет никакого лечения! От нее избавляет только смерть!

— Нет, бабушка рассказывала, что помочь можно! Я помню все ее руны, травы и заклятья. А если мы бросим гостей без помощи умирать, то будем опозорены на весь Морской Путь!

— Но зачем тебе самой туда ходить! Научи этим заклятьям Хильдигунн или Гудрун, если так уж нужно! Они умеют ходить за больными! Или пусть идет Хёрдис! Ей ничего не сделается — зараза к заразе не пристает!

— Я? — взвизгнула Хёрдис, как будто ее укусили. — Почему это я должна туда идти! Не пойду! Мне еще не надоело жить! Кто они мне, родичи или друзья, что я должна с ними возиться? Я не хочу идти к Хель* заодно с какими-то фьяллями!

Хёрдис не так уж боялась заразиться, но у нее были свои причины прятаться от нежданных и невольных гостей Фрейвида хёвдинга. Услышав описание фьялльского корабля с тюленьей мордой на штевне и его хозяина с золотой пряжкой на животе, Хёрдис быстро сообразила, что это, должно быть, те самые люди, с которыми она побранилась возле Тюленьего Камня месяц назад. И вот они плывут назад с «гнилой смертью»! При мысли об этом в душе Хёрдис вспыхивали то ужас, то тайная тревожная радость. Ее проклятия сбылись! Ей хотелось верить в силу своего проклятия, но она и побаивалась — если кто-нибудь из фьяллей увидит и узнает ее, то ей несдобровать. Впрочем, ничего — в усадьбе фьял-ли не бывают, она сама к ним не пойдет, а о той давней встрече она ни единым словом никому ке обмолвилась. А на молчание Серого можно положиться.

— Хёрдис там нечего делать! — сказала Ингвильда. — Она ничем не сможет им помочь. Нужно посмотреть, как они устроились. Ты слышала, мама, — этот человек, Модольв, приходится родичем конунгу фьяллей. Не годится оставить без помощи такого знатного человека.

— Ох, да! — вздохнула Хильдигунн, которой тоже не слишком хотелось заразиться «гнилой смертью». — Ведь говорят: чужая беда может стать и твоей!

— Но и гостеприимству должны быть границы! Ведь не зря говорят — все знает тот, кто знает меру!

— Не держи ее, хозяйка! — вмешался один из хирдманов, Оддбранд по прозванию Наследство. Сын бывшего воспитателя Фрейвида был среди домочадцев на особом счету и единственный из всех мог расходиться во мнениях с самим хозяином. — Твоя дочь уже достаточно взрослая, чтобы самой решить, где ее место и в чем ее долг.

Ингвильда взглядом поблагодарила Оддбранда, но тут ее позвали во двор — с берега пришел Фрейвид. Два работника тащились за ним с большими охапками веток можжевельника. Хозяин велел сложить из них два костра на расстоянии двух локтей один от другого. Из мешочка на поясе он достал огниво — полоску железа, изогнутую так, чтобы удобно было держать ее в руке. Уже несколько веков это огниво передавалось в роду Фрейвида из поколения в поколение и считалось священным амулетом рода. С его помощью разжигали жертвенный огонь в святилище Стоячие Камни, и Фрейвид ценил его едва ли не больше всех своих сокровищ.

Выбив огонь, Фрейвид зажег обе охапки можжевельника и велел Ингвильде трижды пройти через дым. Она шла медленно, стараясь не каашять, чтобы дым успел пропитать ее одежду и волосы.

— Вот и хорошо! — сказала Альмвейг, с крыльца наблюдавшая за этим. — Теперь она, слава Одину и Фригг, не заболеет. Хёвдинг, прикажи ей больше не ходить туда! Ты ведь не хочешь лишиться своей единственной дочери!

— Со мной ничего не будет. — Ингвильда посмотрела на отца. — Я не боюсь. Если никто из нас им не поможет, о нас не слишком-то хорошо будут отзываться. Вспомни, как сам Один пришел в гости к конунгу Гейррёду. Не хотела бы я, чтобы мой отец прославился таким же плохим гостеприимством.

— Что-то ни один из них не похож на бога, — проворчал Фрейвид. Но он не был боязлив, и смелость дочери, ужасавшая жену, ему самому казалась вполне естественной. Как говорится, всякий по-своему хочет прославиться! •— Ну, иди, если тебе так хочется. Только возьми с собой огниво. Оно защитит тебя.

Ингвильда взяла у него огниво и повесила на цепочку между застежками платья. В его тяжести ей виделся залог безопасности, и Ингвильда сразу почувствовала себя увереннее и даже взрослее, как двенадцатилетний мальчик, впервые ощутивший на поясе тяжесть настоящего меча.

— Я прикажу разложить можжевеловый костер возле их землянки, и пусть тот, кто ухаживает за больными, каждый день проходит через дым! — пообещала она.

— Это верно! — одобрил Фрейвид. — Я вижу, моя мать успела кое-чему тебя научить. Правду говорят, что в женщинах нашего рода есть особая сила. Вот только наследуют ее порой не те, кому надо…

Он бегло взглянул на Хёрдис, которая стояла возле угла дома, прижавшись к бревенчатой стене, как будто хотела стать незаметной, и молча наблюдала за происходящим. Ее темно-карие глаза сердито сузились, острый взгляд не отрывался от огнива на груди Ингвильды. Это огниво давно не давало ей покоя. Про него рассказывают, что оно обладает волшебной силой и в умелых руках способно свернуть горы! Из рода Фрейвида вышло немало мудрых женщин, славившихся колдовством, и всем им помогало это самое огниво, неприметное и черное, похожее на тысячи других. Но его берегли, как не берегут и золотые кубки, и бабушки перед смертью передавали его только самой достойной из внучек. Ей, Хёрдис, ни разу в жизни не удалось даже подержать его в руках. Разве Фрейвид когда-нибудь признает самой достойной ее, дочь рабыни! А ей так хотелось попробовать свои силы! И особенно сейчас, когда несколько ее слов, брошенных почти случайно, оказали такое сильное и страшное действие. Теперь Колдунье не давала покоя мысль: если она даже без огнива сумела так много, то что же она сумеет с огнивом? Сам Сигурд* не так стремился к золоту Фафнира, как она стремилась к огниву. А по силе упрямства со старшей дочерью Фрейвида не смог бы тягаться и Сигурд Убийца Дракона.

Фру Альмвейг хотела кое-что сказать мужу, но передумала и лишь сердито вздохнула, отвернувшись.

Не надо было заводить побочных детей, тогда все наследство, и зримое, и незримое, досталось бы детям законным! Фру Альмвейг мало радовало то, что в ее доме живет еще трое детей Фрейвида, рожденных от рабынь. Мать Хёрдис, Йорейду, Фрейвид отпустил на свободу, когда в нее влюбился один проезжий торговец с восточного побережья. Говорили, что она его просто приворожила; как бы то ни было, она вышла замуж и уехала. Хёрдис тогда было всего восемь лет, однако новый муж Йорейды отказался взять ее с собой. И домочадцы Фрейвида поговаривали, что тот человек знал, что делал.

В углу девичьей стоял на резной подставке старинный ларь, окованный бронзовыми полосами с причудливым узором. Давным-давно, лет сто назад, прадед Фрейвида, Ингард Говорящий Плащ, привез его как добычу из чудесной страны Эринн, что на далеких западных островах. Ингарда прозвали Говорящим Плащом, потому что его плащ имел волшебное свойство — перед каждой битвой он произносил стихи, в которых предупреждал о ее исходе. Над этим рассказом часто смеялись — где же видано, чтобы плащ складывал стихи! И хороши же были эти стихи, должно быть! Но чудесный плащ не раз спасал прадеду жизнь, а наделила его этим свойством сестра Ингарда, колдунья, владевшая в свое время родовым огнивом. Сестре Ингард и подарил добытый ларец. На дне ларца рунами его же рукой была выбита надпись: «Сей ларец принадлежит Ингигейде Мудрой». Потом он перешел по наследству к матери Фрейвида, Сигнехильде, тоже прозванной Мудрой. Она не принадлежала по крови к роду из Кремнистого Склона, но обладала большими знаниями и далеко славилась как искусная лекарка и ворожея. В этом ларе она хранила свои руны и целебные травы, и на его крышке изнутри были вырезаны три Целящие руны: «кано», «перт» и «инг».

Руны леса познай, коль лекарем хочешь ты стать

И ведать разные раны.

На лыке их режь и на листьях ствола,

Что вытянул ветви к востоку, —

вспоминала Ингвильда речи мудрой валькирии, наставлявшей Сигурда в рунической мудрости. С самого детства Ингвильды Сигнехильда понемногу обучала понятливую и прилежную внучку, часто брала ее с собой, если ее звали к больному куда-то далеко. После ее смерти Ингвильда иной раз оказывала помощь, но несмело и редко, не слишком веря в свои силы. Ведь одних трав мало. Еще нужно уметь правильно выбрать и вырезать руны, правильно составить заклятье, способное прогнать болезнь. Если ошибешься, то сделаешь хуже. Поэтому до сих пор Ингвильда бралась лечить только самые легкие болезни.

Отперев замок, Ингвильда подняла крышку, вдохнула крепкую смесь запахов. В ее памяти этот запах так прочно был связан с образом бабушки, что Ингвильда невольно оглянулась — вдруг показалось, что сама Сигнехильда Мудрая встала у нее за плечом. Ах, если бы она и правда стояла сейчас здесь! Ингвильда закрыла глаза и как наяву увидела бабушку — еще не старую на вид, далекую от дряхлости, бодрую женщину с рыжими бровями, как у Фрейвида, с живыми светло-карими глазами и тонкими морщинками у внешних уголков век. Бабушка всегда смотрела бодро и верила в свои силы. Ей удавалось вылечить и от «гнилой смерти», хотя от этой болезни чаще умирают, чем выздоравливают. Сама Ингвильда видела больных «гнилой смертью» только один раз — семь лет назад, когда какие-то торговцы занесли эту болезнь на Острый мыс. Как раз было время тинга, но все в ужасе разъехались, и только Сигнехильде Мудрой удалось остановить заразу. Ингвильде тогда было всего одиннадцать лет, но в ее память врезались гнойные язвы, покрывавшие больных с головы до ног. Можно присыпать их мелким порошком сухой травы аира. Можно приложить примочки с отваром багульника и маслом. Порошок сухой травы чистотела можно растереть с маслом и медом. Земляника!

— Эй! —¦ Ингвильда обернулась к двум девушкам-служанкам. шептавшимся в углу. — Идите в лес и нарвите побольше земляничных листьев. Там в Копейной долине много земляники.

Девушки испуганно посмотрели на нее, боясь, что она пошлет их к больным. Выпроводив их, Ингвильда снова принялась разбирать травы. «Березовые почки очищают кровь! — шептал ей голос бабушки. — А цветы боярышника укрепляют сердце». А при нарывах в горле бабушка велела полоскать отваром дубовой коры. И все это ей сейчас пригодится. Ингвильда раскладывала на коленях и на скамье возле себя душистые мешочки, и знакомые благодетельные запахи придавали ей уверенности.

В девичью заглянул ее сводный брат Асольв.

— Не боишься? — спросил он, увидев, чем она занята. — Вижу, ты и правда собираешь к тем фьяллям. Может, все же обойдутся без тебя?

Асольв был добрым парнем, он любил Ингвиль-ду и боялся за нее.

—¦ Боюсь, — честно призналась она. — Если бы была бабушка! Я боюсь сделать что-нибудь не так — выйдет еще хуже.

— Конечно, ты не богиня Эйр* и можешь ошибиться, — спокойно согласился Асольв. — Но если ты ничего не будешь делать, они точно перемрут. Так что попробуй, раз уж тебе их жаль, — хуже не будет. Это, понимаешь, тот случай, когда хуже некуда. Мне так кажется.

При всей своей простоте это рассуждение вдруг успокоило Ингвильду. В самом деле — куда уж хуже!

— Асольв! — спохватившись, крикнула она брату, уже шагнувшему за порог девичьей. Асольв вернулся. — Найди большую шкуру или плотное одеяло и пошли с кем-нибудь на отмель. Нужно будет завесить вход в землянку. Ну, хотя бы старый парус. Больные «гнилой смертью» не выносят света.

Асольв ушел, вслед за ним и сама Ингвильда отправилась на берег. Землянка была почти готова, одни рабы покрывали ее шатром, взятым с «Тюленя», другие тащили из близкого леса охапки мха и веток для лежанок. Корабль вытащили на берег, перенесли на песок тех фьяллей, кто уже не мог держаться на ногах. Из пятидесяти четырех хирдманов Модольва таких набралось не меньше тридцати. И хуже всех было Хродмару. Он даже не заметил перемещения с корабля в землянку, лишь глухо стонал при каждом шаге рабов, которые его несли, — любое движение причиняло ему боль.

Модольв Золотая Пряжка беспокойно расхаживал по песку взад-вперед. Увидев Ингвильду, он удивленно вскинул седые брови.

— Ты снова здесь, липа льна! — воскликнул он. — Не думал я еще раз увидеть тебя! Как же хёвдинг позволил тебе прийти? Разве у него очень много дочерей?

— Я принесла травы твоим людям, — сказала Ингвильда, показав на мешок в руках раба у себя за спиной. — Ты что-нибудь понимаешь в лечении?

— Я воин, а не знахарка! Не знаю, как заведено у вас, а у нас во Фьялленланде зто считается женским делом!

— Значит, ты лечить не умеешь, — спокойно согласилась Ингвильда. — А я кое-что умею, хотя и не очень много. Так кто из нас двоих здесь больше на месте?

— Ради моего племянника я сделаю все, что угодно, — с мрачной решимостью заявил Модольв. — Даже оденусь в женское платье, как Тор в стране великанов, и стану распевать заклятья!

Ингвильда представила пузатого бородача Модольва в женском платье; ей стало смешно, но из уважения к его беде она сдержала улыбку и спросила:

— У тебя здесь племянник?

— Ну да. Ты видела его. Это у него ты нашла на руках сыпь.

— Ведь это не первая сыпь? Несколько дней назад она тоже была?

— Да, но потом прошла. Мы думали, что…

— Вы думали, что он выздоровел. При «гнилой смерти» так и бывает. И сыпь была не у него одного?

— Нет. У многих. И сейчас у многих есть.

— Значит, приготовься к испытанию, Модольв ярл. Скоро из твоей дружины мало кто останется на ногах.

Модольв посмотрел на Ингвильду без особой теплоты — мало кто поблагодарит за подобное предсказанье.

И она оказалась права. Через три дня из пятидесяти четырех хирдманов на ногах осталось не больше пятнадцати. Маленькие пятнышки на лице Хродмара за два дня увеличились, потемнели и превратились в пузыри размером с горошину, налитые мутно-серой жидкостью. Каждый пузырь был обведен красным ободком и имел маленькую впадинку в середине. Сначала они появились на лице и на руках, но быстро расползлись по телу, по ногам. К этому времени такие жз пузыри высыпали на коже у других фьяллей. Им было больно говорить, трудно дышать, они почти ничего не ели, так как глотать было очень больно. Ингвкльда велела варить им жидкую кашу из толченого ячменя, делать жидкий творог, которым товарищи кормили больных с ложки. Для смягчения боли Ингвильда сама вливала им в рот тщательно отмеренные капли отвара багульника, заставляла полоскать горло отваром дубовой коры. Это немного помогало, но все же «гнилая смерть» причиняла немало страданий. По изуродованным лицам мужчин ползли слезы, и они с трудом отворачивались от входа в землянку, не вынося даже слабого света.

Племянник Модольва, заболевший первым, первым проходил страшную дорогу. На пятый день у него усилился жар, вся кожа покраснела и натянулась, так что каждое движение причиняло сильную боль. Глаза его налились кровью, веки опухли —

Ингвильда внутренне содрогалась при каждом взгляде на него и думала, что ожившие мертвецы не так страшны. Она не знала, как выглядел племянник Модольва и каким он был до болезни, но сам Модольв, почти не отходивший от него, постарел от горя, и Ингвильде было жаль его даже больше, чем самого больного, который почти ничего не сознавал.

Вечерами, когда у них выдавалось свободное время, Ингвильда и Модольв часто сидели на берегу вдвоем. Модольз рассказывал ей о своем племяннике, как будто надеялся уговорить самих норн* переменить их жестокое решение.

— Не могу поверить, чтобы боги были так суровы и хотят отнять у меня Хродмара! — говорил Модольв Ингвильде. — Мой сын Торгард погиб еще сэмь лет назад, когда ему было лишь двадцать, и с тех пор только Хродмар — все мои надежды и мое счастье. Мне жаль, что ты не знала его раньше, йомфру. Ты тогда поняла бы, отчего я так горюю. И узнала бы, как заплачут все женщины в Аскефьорде. Ведь Хродмар самый красивый парень во всем Фьялленланде! Среди молодых ему нет равного во всем! И в битве, и в беседе он был лучше всех!

— Еще будет! — утешала его Ингвильда. Ей очень хотелось сказать что-нибудь более ободряющее, но слова, при всем ее горячем и искреннем сочувствии, не давались и звучали слишком бледно и пусто рядом с такой бедой. — Не надо говорить «был». Надо верить. Он поправится.

— Да, да. Ты права, конечно. Я верю, — твердил в ответ Модольв. — Я охотно отдал бы мою жизнь, если бы этим мог дать ему здоровье. Не могу думать о моей сестре, его матери. Он ведь у нее остался единственным сыном! У них с Кари ярлом было четверо детей. Хродмар — третий. До него были мальчик и девочка, после него еще мальчик, но все они умерли очень быстро, только девочка дожила до полутора лет, а остальные двое прожили еще меньше. Стейнвёр и Кари не на кого надеяться, кроме него. Говорили, что его достоинств хватило бы на четверых! И это правда! Не может быть, чтобы он понадобился Хель прямо сейчас! Если бы ты знала, как его ценит Торбранд конунг! Когда мы с ним были в Граннланде прошлой зимой, в него влюбилась дочь тамошнего конунга. Ока сама предлагала ему увезти ее. Он не захотел — она, бедняжка, не слишком-то красива. А ему нужна такая же красивая жена, как он сам!

Ингвильда сочувственно кивала, думая, что всеми этими достоинствами племянник обладал скорее в воображении любящего дяди, чем на самом деле. Тот Хродмар, которого она за эти дни узнала, не имел ничего общего с красотой и доблестью. Болезнь изуродовала лица и сделала всех фьяллей похожими друг на друга — она различала их только по тем местам, где они лежали. Гнойные маски, в которых терялись воспаленные глаза, бессознательные хриплые стоны, отвратительный гнилостный запах могли бы смутить кого угодно, но Ингвильда старалась не поддаваться страху и отвращению. «Ему же больно!» — слышался ей укоряющий голос Сигнехильды Мудрой. За себя она не боялась — в восемнадцать лет собственная смерть кажется слишком далекой, даже если чужая сидит на самом пороге.

Через несколько дней в землянке обнаружился первый мертвец. Ингвильда ждала этого, даже знала, кто первым умрет, но все равно огорчилась.

— Бедный Торд! — бормотал Модольв. Ингвильда удивилась, каким образом он еще различает своих людей. — Прикажи вашим людям готовить погребальный костер, йомфру, — с тяжелым вздохом добавил он. — Не могу поверить, что Торд пойдет к Хель. Он был славным воином и заслужил бы другую посмертную участь![4]

— Но ведь вы были в походе! — попыталась утешить его Ингвильда. — Может быть, Один рассудит, что он погиб в битве с болезнью!

Можно надеяться, что так… — бормотал в ответ Модольв, но среди морщин на его лбу, в его отсутствующем взгляде Ингвильда ясно читала ужас перед тем, что скоро и его племяннику, быть может, придется идти этим черным путем в подземелье… Не такого конца ему желали все, кто его любит!

Не сказав Модольву об этом, Ингвильда велела работникам готовить дров побольше. Она помнила, чему ее учила Сигнехильда, — на девятый-десятый день больные «гнилой смертью» начинают умирать. Срок настал, и мертвецы пойдут вереницей.

Уже к вечеру в землянке было еще три покойника.

Всю ночь Модольв не спал, а ходил между больными, склонялся к лицам, ловил ухом звук трудного дыхания. К утру умерло еще четверо, а у Модольва заметно прибавилось седых волос. Но племянник его еще дышал, пусть хрипло и со свистом, — он не хотел умирать. Ингвильда посматривала на него с недоверчивым любопытством — первым заболев, он первым должен был умереть. Однако он отчаянно цеплялся за жизнь, и это бессознательное упрямство в борьбе с самым страшным врагом вызывало невольное уважение и даже восхищение. Кое-что из того, что о нем рассказывал Модольв, определенно было правдой!

— Хродмар, ты же такой молодой! — горестно приговаривал Модольв, стоя перед лежанкой с молитвенно сложенными руками и глядя в страшную гнойную маску, под которой не видел, а только по памяти угадывал черты племянника. — Подумай о своей матери. Подумай: с Зоркого мыса поднимется дымовой столб, дозорные узнают «Тюленя», и по всем дворам закричат: «Корабль во фьорде!» Она прибежит на берег, увидит корабль, а тебя на нем не увидит… у нее разорвется сердце, она упадет и умрет прямо там, на берегу! Каково ей будет узнать, что ты умер на Квиттинге от «гнилой смерти», погиб от проклятия квиттингской ведьмы!

Какой квиттикгской ведьмы? — Ингвильда обернулась. — Я знаю, фьялли всех квиттинок считают ведьмами. Но это неправда! Ты же видишь, что я не ведьма!

— Ты — нет, добрая Фрейя* золота, это я вижу! — со вздохом ответил Модольв. — Но не все такие, как ты! Когда мы плыли на юг к Острому мысу, с нами повздорила какая-то ведьма. Это было не так уж далеко отсюда — возле утеса, кажется, он называется Тюлений Камень. У нее был волк, а мы приняли его за простую собаку. Хродмару не стоило ввязываться с ней в перебранку, но он такой — никому не позволяет себя задирать. А эта ведьма набросилась на нас безо всякой нашей вины! Она заставила Хродмара упасть в воду, а он с досады метнул в нее нож. Она увернулась, а потом пообещала, что нам не будет удачи, а из Хродмара скоро вырастет дерево. И вот — мы не нашли того, что искали на Остром мысу, а Хродмар…

— Этого не будет! — решительно ответила Ингвильда. Она не могла примириться с обреченностью, с которой говорил Модольв. — Из него не вырастет дерево. Он выздоровеет. Он молодой и сильный, он упрямый и любит жизнь. Он будет жить! Я знаю. Возле него сидишь ты один, а духа-двойника возле него нет.

— А ты умеешь видеть духов? — Модольв настороженно посмотрел на нее. — Я не знал.

— Все женщины в нашем роду знают много тайного. Здесь, в Прибрежном Доме, мы живем летом, а на зиму перебираемся в нашу внутреннюю усадьбу. Она называется Кремнистый Склон, и до нее ехать пять дней в глубь полуострова. Она лежит неподалеку от Раудберге. Знаешь эту гору? Там наше древнее святилище. Оно называется Стоячие Камни.

— То, из которого квитты прогнали великанов? Это в Медном Лесу?

— Да, раньше там было святилище великанов. Один великан и сейчас еще живет неподалеку.

— Ну, это бредни! — отмахнулся Модольв.

— Ничего не бредни! — строго возразила Ингвильда. — Я сама видела его не раз. Его зовут Свальнир Стылый, и он живет в Великаньей долине. А под горами Медного Леса когда-то давно жило чудесное племя — я не знаю точно, люди это были или альвы. Их называли ундербергами — «подгорными». Много поколений назад, когда люди только пришли к*Раудберге, это племя давало о себе знать. Ундерберги не могут выходить из-под гор днем, потому что не выносят солнечного света, но они оставляли свои товары в пещере. Ее называют Меняльной пещерой, она и сейчас есть, я была в ней. Только сейчас в нее уже никто не приходит. Не знаю, существуют ли ундерберги теперь. А тогда один из моих предков даже сосватал себе в жены женщину из этвго племени. Ее звали Синн-Ур-Берге, Синн Из-Под Горы. Она была мудрая женщина и знала много тайного. От нее все наши знания и способности. Правда, моей сестре досталось больше силы, чем мне, но, может быть…

— А что же я не вижу здесь твою сестру? Я даже впервые слышу, что у тебя есть сестра! Что же она не поможет тебе?

— Она боится «гнилой смерти».

— Тогда никаких волшебных сил в ней нет! — отрезал Модольв. — Настоящие колдуньи ничего не боятся!

Шесть суток Ингвильда и Модольв по очереди сидели возле Хродмара, прислушиваясь к его тяжелому дыханию. Ночью на седьмой день нарывы на его лице начали вскрываться. Серая гнилая жидкость вытекала, сохла на коже, застывала желто-бурой коркой. Вскрывшиеся язвы Ингвильда велела обкладывать листьями земляники, присыпать порошком корня аира, мазать мазями из багульника и сушеницы. На его лицо нельзя было смотреть без содрогания, но Ингвильда уверяла Модольва, что это добрый знак.

— Те, кто умерли, умерли раньше этого! — с воодушевлением надежды говорила она. — Раз гнойники вскрываются — значит, он может выжить! Разве я не это тебе говорила! Он выживет! Только не позволяй ему и другим чесаться. От этих корок у них будет страшный зуд, но моя бабушка говорила, что если позволить им расчесаться до крови, то они непременно умрут.

Ее радость мог бы понять воин, в разгар долгой и жестокой битвы вдруг ощутивший, что ряды противника дрогнули и начинают подаваться назад. А противницей Ингвильды была сама Хель! Впервые ей приходилось выдерживать такую жестокую битву почти без помощи, без чужих советов и наставлений, и от первого робкого проблеска успеха у нее вдруг так прибавилось сил, как она и не ждала. Она ощутила себя другим человеком — еще не таким мудрым и умелым, как была бабушка Сигнехильда, но уже на пути к этому! Ингвильда ликовала в душе, словно сама родилась заново.

— Должно быть, бабка многому успела научить тебя, — заметил Модольв. — PI смелость твоя достойна твоего знатного рода. Как, ты говоришь, называлось то чудное племя — ундерберги?

— Ты знаешь, духи умерших предков сопровождают живых, — сказала Ингвильда. — И моя бабка сейчас со мной. Еще когда я увидела на отмели ваш корабль, мне как будто кто-то изнутри подсказал, что у вас беда. Это была она.

Модольв окинул горестным взглядом темную землянку. Все хирдманы были дороги ему, каждому из них он доверял, как родичу, — иначе нельзя в походе. Кого еще заберет ненасытная Хель?

— Да, я теперь часто думаю о вмешательстве духов! — со вздохом сознался он. — Послушай, йомфру… Я слышал, у вас тут есть какой-то священный камень, где живет тюлень… Может, если мы принесем ему жертвы, он помилует моих людей?

— Большой Тюлень гневается, если ему не приносят жертв, когда проплывают мимо. А теперь… Конечно, он не откажется от жертв и сейчас, но я боюсь, что проку будет немного… И знаешь, я впервые слышу, чтобы он насылал болезнь. Раньше он мстил только дурной погодой и встречным ветром.

Три следующих дня были для Модольза самыми мучительными — он почти не выпускал руки племянника из своих, не давая ему расчесывать желто-бурую корку, покрывавшую все его тело. Для верности руки Хродмара привязывали к лежанке, он стонал и метался, и Модольв чуть не плакал, страдая, как если бы болен был он сам.

— Неужели он все-таки умрет после всех этих мучений! Я не знаю, как я вернусь к моей сестре Стейнвёр и скажу ей, что ее единственный сын умер! — твердил он Ингвильде. — Лучше бы я умер!

Теперь, когда появилась надежда на выздоровление, потерять родича было бы вдвойне горько. И как же счастлив был Модольв увидеть, что корки начинают отпадать! Сначала от них очистилось лицо, потом шея, потом руки, туловище, ноги. Как птенец из скорлупы, как змея из старой кожи, Хродмар заново рождался на свет. Теперь он был в сознании, и хотя говорить от слабости еще не мог, кровавые отеки исчезли и на Модольва смотрели знакомые голубые глаза.

Увы! Только глаза и остались от прежнего Хродмара сына Кари. Все лицо его покрывали шрамы от вскрывшихся гнойников, от этого кожа стала бугристой, усеянной впадинами и выступами. Черты лица переменились до неузнаваемости. Ни друг, ни кровный враг не узнали бы его теперь. Но Модольв себя не помнил от радости, что племянник выжил и снова со временем окрепнет.

Дружина потеряла умершими двадцать семь человек, и Модольв говорил, что еще ни в одном боевом походе ему не случалось нести таких тяжелых потерь. Прах погребли в общем кургане, насыпанном неподалеку от отмели, па опушке ельника. Но остальные понемногу выздоравливали. День за днем лица больных очищались от гнойных корок, силы понемногу возвращались к ним. Убедившись, что прямая опасность миновала, Фрейвид стал приглашать Модольва в усадьбу.

Однажды Ингвильда принесла Хродмару жидкой каши. Он уже мог есть, хотя был еще слаб, как новорожденный младенец. Один из хирдмапов приподнял его, Ингвильда села на край лежанки, держа горшок с кашей на коленях. На Хродмара она смотрела с тайным удовлетворением, чувствуя к нему даже что-то материнское: ведь он был первым, кого она вылечила от страшной, смертельной болезни! Только на ладонях у него еще оставалось немного сухой шелухи, а лицо совсем очистилось от прежних гнойных корок. Его нынешнее лицо, покрытое множеством мелких шрамиков и рытвинок, с расплывшимися, почти неразличимыми чертами, могло бы испугать непривычного человека, но Ингвильда смотрела на него почти с умилением, хотя не с тем, конечно, что Модольв. Хродмар казался ей творением ее собственных рук, и она не была к нему слишком строга. Как говорится, всяк свою работу хвалит!

— Сейчас будем кушать, — бормотала она, поудобнее устраивая горшок на коленях. — Кашка вкусная! От нее ты сразу поправишься,..

Она говорила, как могла бы говорить ребенку, и ее обычная застенчивость была забыта здесь: она привыкла, что в этой землянке ее не видят и не воспринимают, а значит, смущаться нечего. Набрав в ложку каши и пробуя губами, не горячо ли, Ингвильда подняла глаза и вдруг встретила взгляд Хродмара. Он смотрел на нее в упор, и ясная осмысленность его взгляда почему-то поразила Ингвильду. В ее душе что-то сдвинулось, и внезапно сна осознала, что рядом с ней находится человек, а не страдающее животное, каким он был до сих пор. Сразу в памяти ее всплыли все рассказы Модольва о гордости его племянника, которому даже дочь конунга граннов была недостаточно хороша, и она немного смутилась. Но тут же ей стало любопытно: так какой же он, Хродмар сын Кари, гордость Аскефьорда, ее руками возвращенный к жизни?

Кто ты такая? — тихо, хрипло спросил Хродмар. Ингвильда едва разобрала его слова.

— Я — дочь Фрейвида Огниво, хёвдинга Квит-тингского Запада, — ответила она. — Ваш корабль вынесло к нам на берег, неподалеку от нашей усадьбы Прибрежный Дом. У вас тогда уже больше половины людей были больны, а ты был без памяти. С тех пор скоро месяц. Вот-вот будет Середина Лета.

— Где Модольв, мой родич?

— Он ушел в усадьбу, мой отец пригласил ого.

— Он… не болел?

— Нет, он не заразился. Он ухаживал за тобой, как родной отец. Тебе повезло, что у тебя такой преданный и заботливый родич.

Хродмар вяло кивнул.

Прошел месяц! Скажи она, что прошел год, Хродмар удивился бы не больше. Времени для него не существовало. Эта темная душная землянка казалась ему подземельем Хель, полным боли и отчаянья. И сейчас еще Хродмар с трудом мог поверить, что все кончилось, что скоро он выйдет из подземелья Хель на свет н воздух. И выход недалеко — вон висит бычья шкура, а по краям ее золотится дневной свет. И Хродмару больше не было больно смотреть на него.

— Ты дочь хозяина? — Хродмар снова посмотрел на сидящую Еозле него девушку. — Почему ты?

Он говорил коротко, сберегая силы, но Ингвильда его понимала.

— Потому что я не боюсь, — просто объяснила она. — Вот, посмотри! — Она показала огниво Фрей-вида, до сих пор висевшее у нее на цепочке между застежками платья. — Это чудесное огниво, оно защищает наш род. И от болезней тоже. Я хожу здесь среди вас с самого первого дня и, видишь, не заболела. Ты лучше ешь, а не разговаривай. Поговорить успеешь потом.

Прищурившись, Хродмар старался рассмотреть девушку, сидящую возле него. Еще во время болезни он неосознанно замечал светлую тень, бесшумно ходившую вокруг и склонявшуюся над ним, но тогда ему было не до вопросов, кто она такая. Сейчас она казалась ему скорее светлым видением, чем живым человеком: стройная красивая девушка с золотистыми волосами казалась слишком неуместной здесь, среди больных и умирающих.

И Хродмар вдруг подумал, что хорош же он был, валяясь здесь, залитый гноем. Когда-то давно — в прошлой жизни, той, что была до болезни, целую вечность назад, — он носил прозвище Щеголь, Никто во всем Аскефьорде не носил таких красивых вышитых рубах, цветных плащей с каймой, крашеных ремешков на сапогах — то красных, то зеленых. И он-то, Хродмар Щеголь, теперь наилучшим нарядом почитает собственную кожу, которая больше не причиняет ему мучительных страданий при каждом движении. Хочешь — подними руку, хочешь — повернись на другой бок. Можно далее попытаться встать — только голова еще кружится от слабости. Раньше Хродмар не знал, какое это счастье —• свободно распоряжаться собственным телом.

— Поешь кашки, — ласково повторила девушка и прикоснулась губами к ложке, еще раз проверяя, достаточно ли каша остыла. — Скоро тебе захочется есть, как волку.

Хродмару стало стыдно, что она обращается с ним как с новорожденным младенцем. Но, но правде сказать, сил у него было не больше. А девушка, насколько он мог разглядеть в полутьме, была красива и стройна, и ему хотелось бы предстать перед ней одетым и умытым, как следует! Постепенно до него доходило все то, что он от нее услышал. Они в гостях у Фрейвида Огниво, хёвдинга Квиттингского Запада. И эта девушка — его дочь! Хродмар опустил глаза, стыдясь самого себя. Но девушка, ничего этого не замечая, поднесла к его губам ложку с кашей.

— Надо есть! — с мягкой властностью, как. мать ребенку, сказала она. — Ты же хочешь скорее вернуть свои силы и отправиться домой? Должно быть, твоя мать заждалась тебя. То-то ей будет радости тебя увидеть!

С этого дня Хродмар стал быстро набираться сил. Ясность сознания полностью вернулась к нему, ему нестерпимо хотелось скорее встать на ноги и приобрести достойный вид, разговаривать с Ингвильдой стоя или сидя, но не лежа. Модольв заметил, что когда она находится в землянке, взгляд его племянника почти не отрывается от девушки, и сердце ярла ликовало: вернувшийся интерес к женщинам говорил о том, что и жизнь вернулась к Хродмару.

Теперь дни не казались Хродмару одинаковыми, каждый день знаменовался новой победой. Он уже мог садиться, есть без посторонней помощи, уже мечтал о том, чтобы встать на ноги и выбраться из землянки. После захода солнца, когда Модольв поднимал бычью шкуру у входа, чтобы впустить свежий воздух, Хродмар слышал поблизости шум моря и стремился увидеть его, как стремятся к встрече с дорогим человеком.

Однажды Хродмар проснулся от того, что Ингвильда мягко погладила его по лицу. Открыв глаза, он вскинул голову и поймал ее руку. И сейчас он вдруг впервые ощутил себя не больным, над которым склонилась сиделка, а просто мужчиной, которого разбудила милая ему девушка.

— Вставай! — прошептала Ингвильда, стараясь не тревожить других, у кого было меньше сил. — Вставай, и пойдем. Модольв поможет тебе.

— Куда? — прохрипел Хродмар.

— Она говорит, что сегодня День Высокого Солнца! — прошептал ему Модольв. — А эту деву очень даже стоит послушать! Поднимайся.

Хродмар удивленно покосился на дядю — тот был полон радостного воодушевления. Модольв помог ему надеть рубаху и штаны, поднял его и повел к выходу из землянки. За порогом Хродмар сел на бревно и прислонился спиной к стене, закрыв глаза. Рассвет только занимался, но свет и воздух оглушили его. Но они же показались ему лучше всех сокровищ — ведь он мог бы никогда больше не увидеть их! Открыв глаза, Хродмар жадно взглянул на море. Оно мягко покачивало мелкие волны на всю ширь, сколько хватало глаз, ясное и равнодушное к людским горестям, но Хродмару показалось, что море улыбается ему, тоже радуется новой встрече. Но чего-то не хватало. Ингвильды нигде не было.

— А где… — начал Хродмар, оглядываясь. Модольв его понял.

— Вот, посмотри! — сказал он, показывая куда-то в сторону моря. — Ради этого стоило выбраться из норы, а?

Хродмар проследил за его рукой. На берету, чуть в стороне, он увидел большой черный камень, стоячий валун. А на самой вершине валуна виднелась стройная фигурка девушки с распущенными золотистыми волосами. Подняв руки навстречу солнцу, она стояла, как будто собиралась взлететь. И сейчас Хродмар со всей остротой и силой ощутил счастье от того, что выжил и будет жить. Все это — море, небо, солнце и девушка, похожая на валькирию-лебедя* из старинного сказания, словно бы разом развернули перед ним жизнь и открыли все лучшее, что она еще припасла для него.

На праздник Середины Лета в Прибрежный Дом съехалось много гостей. Еще накануне к мысу подошел большой корабль под красно-синим парусом, с волчьей головой на штевне, выкрашенном в красный цвет. На носу корабля стоял рослый чернобородый воин с красным плащом на плечах. Это был Гримкель Черная Борода брат кгоны* Даллы. Стюрмир конунг прислал его за Вильмундом, чтобы после праздника отвезти того к отцу.

Весь день у Ингвильды не было времени передохнуть: с утра готовили угощение для пира, в полдень Фрейвид с гостями и домочадцами приносил жертвы богам, жертвенной кровью кропили стены дома и постройки усадьбы, оружие, сети — все, отчего зависело благополучие людей и что нуждалось в благословении богов. А они с матерью и служанками тем временем готовили гридницу* к приему гостей: усыпали пол нарезанным тростником, бревенчатые стены увешали ткаными коврами. Боги, великаны, герои древних времен смотрели со стен на богато накрытые столы, на серебряные кубки и чаши, на бронзовые и медные блюда, ярко начищенные и сиявшие как маленькие солнца. Для самого Фрейвида в этот день был вынут из сундука старинный золотой кубок с красными полупрозрачными камешками, ловко вправленными в затейливый узор и сиявшими на солнце как багровые угли. Говорили, что этот кубск происходит из приданого той самой Синн-Ур-Берге, и он служил доказательством знатности рода Смидингов.

Не меньше двух сотен гостей разместилось за двумя длинными столами вдоль стен. Гримкель Черная Борода сидел напротив хозяина, как самый почетный гость. К удивлению Ингвильды, Гримкель оказался знаком с Модольвом.

— Как, Золотая Пряжка, ты еще здесь? — воскликнул он, увидев фьялля среди гостей за столом напротив. Ингвильду посетило нехорошее предчувствие: Черная Борода не славился учтивостью, зато стал очень заносчив после того, как выдал сестру за конунга. — А я думал, ты давно уплыл домой, под защиту вашего Рыжебородого и его козлов[5].

— Не забывай, Гримкель ярл, что ты говоришь с моим гостем! — веско напомнил Фрейвид, и Ингвильда была благодарна отцу за вмешательство. — А все мои гости вправе рассчитывать на уважение.

— Я никогда не отказываю в уважении достойным людям. Но почему этот человек у тебя?

Гримкель ярл нервно задергал бровями, разволновавшись, затеребил в руках нож, которым резал мясо. При его высоком росте и могучем сложении эта мелкая беспокойная суетливость выглядела странной и потому неприятной: казалось, на глазах у всех крупная глыба развалилась на множество мелких кусочков и каждый кусочек зажил своей собственной жизнью. Все гости настороженно ожидали, во что выльется эта беседа.

— Болезнь задержала меня и моих людей на Квиттинге, — сдержанно ответил Модольв. Он тоже не обрадовался встрече с Гримкелем, но хотя лицо его омрачилось, он старался не показать неудовольствия. — Уже недолго нам осталось испытывать терпение достойного Фрейвида хёвдинга.

— Болезнь? — переспросил Гримкель. — А я думал, они все еще вынюхивают, где бы им купить железа побольше и подешевле. На Остром мысу достойным фьяллям показалось дорого!

— Каждый имеет право сам решать, не много ли с него запрашивают за товар, — ответил Модольв, — и уносить назад свои деньги, если цена покажется чрезмерной. Особенно если продавец явно хочет ссоры.

Ингвильда беспокоилась все больше. До сих пор ей не приходило в голову спросить, зачем «Тюлень» ходил к Острому мысу. Теперь же она видела, что с самой этой поездкой все было не так просто.

— Ссоры хочет кто-то другой! — не унимался Гримкель, не желая замечать предостерегающих взглядов хозяина. Его суетливая горячность, подергивание бровей, запинающаяся речь могли бы показаться смешными, но все знали, что в державе квит-тов этот человек обладает нешуточным весом. — Вы думаете, мы не знаем, зачем вашему конунгу столько железа? Фьялли всегда были жадными. Но теперь вам мало вашей земли! У вашего конунга двое сыновей! Они еще не доросли до настоящих мечей, а ваша кюна хочет, чтобы оба они были конунгами! Скажешь, это не так?

— Знаешь ли ты, Гримкель сын Бергтора, что говоришь о моей родственнице? — сурово спросил Модольв и медленно поднялся на ноги. При всем своем дружелюбии он всегда был готов постоять за себя. •— Кюна Бломменатт — племянница моей матери, и я никому не позволю говорить о ней непочтительно. До ее сыновей и ее желаний тебе нет никакого дела. И если квитты не хотят торговать железом и получать за него серебро и ячмень, то они могут оставаться при своем железе и есть его.

— Ты ошибаешься, если думаешь, что нам нет дела до ваших конунгов! — закричал Гримкель, тоже вскакивая. — Все знают, что кюна Бломменатт подбивает Торбранда конунга к походу на Квиттияг. Но запомните: мы не только добываем железо, но и куем из него крепкие мечи! И у нашего конунга тоже два сына! Если хоть один ваш боевой корабль подойдет к Квиттингу, то вы сами попробуете паши мечи на вкус! Клянусь рукой Тюра*!

— Праздник Середины Лета — не время для раздоров! — воскликнул Фрейвид, не давая Модольву ответить. — Вы оба — мои гости, и я не позволю ссор в моем доме даже родичам конунгов! Не гневите богов и не навлекайте их гнев на мой дом!

Соседи постарались унять Гримкеля и Модольва, усадили обоих на места. Но Ингвильда еще долго не могла успокоиться. Она не любила Гримкеля и боялась, что он не упустит случая затеять с Модольвом новую ссору. А все, что угрожало фьяллям, не могло оставить ее равнодушной: за время болезни гостей она так привыкла быть их покровительницей, что не могла отстать от этого и теперь, когда они почти все были здоровы. Кто же защитит их от недругов в ее доме, как не она? Бабушка Сигнехильда никогда не допустила бы, чтобы ее гостей кто-то обижал, будь обидчик хоть трижды родич конунга!

Ингвильда недолго просидела за столом: после перепалки настроение у нее испортилось. Незаметно скользнув на кухню, она принялась собирать в большую корзину хлебы, куски жареного мяса и рыбы. Проводя в землянке фьяллей весь день и даже часть ночи в течение последнего месяца, она теперь чувствовала себя там в большей степени дома, чем в усадьбе. «Правильно говорила бабушка, — думала она, — гораздо сильнее привязываешься не к тому, кто сделал тебе что-то хорошее, а к тому, кому сделал добро ты сам!»

Возле очага Кнгвильда заметила Хёрдис. Сидя на земляком полу вместе со своим псом, та обгладывала кости жареного зайца. Серый пес смотрел ей в рот, тонко поскуливая и нетерпеливо постукивая хвостом по полу. Выбрав с каждой кости лучшие куски, Хёрдис бросала ее псу, и тот с жадным чавканьем принимался обгрызать кость до блеска.

— Что ты сидишь здесь, как бродяжка? — спросила Ингвильда мимоходом. — Иди в гридницу. Там есть еда и получше этого зайца.

— Сама иди в гридницу! — с обычной своей неприветливостью ответила Хёрдис. — А для меня там слишком шумно. Там такие благородные гости, что где уж найти местечко для дочери рабыни!

На самом деле Хёрдис пряталась от Модольва и очень злилась на него за то, что его присутствие не позволяет ей попасть в гридницу, где целые горы отличной еды.

— Э, отдай! — заметив на блюде у Ингвильды хороший кусок оленины, Хёрдис проворно схватила его. — Куда это ты тащишь столько мяса?

— В землянку фьяллям, — ответила Ингвильда, вылавливая из котла другой кусок на замену. — Им не мешает подкрепиться.

— Вот еще! — возмутилась Хёрдис. — Этим паршивым, вонючим фьяллям ты выбираешь самое лучшее мясо, а родной сестре…

— Я же тебе говорю: иди в гридницу! — с пробудившимся раздражением ответила Ингвильда. — И не притворяйся, что тебя здесь морят голодом. А что же до фьяллей, то мне лучше знать, чем кормить гостей.

— «Гостей» — презрительно фыркнула Хёрдис. — Тоже мне гости! Кто их звал? Знаю я, знаю, какой гость тебя так волнует! Ты, должно быть, влюбилась в этого урода! Хорошая пара для тебя, нечего сказать! Ну, поди, поцелуйся с ним!

Хёрдис очень надеялась этими насмешками восстановить Ингвильду против гостей, которые в любой день могли ей рассказать о встрече возле Тюленьего камня. Но добилась лишь того, что сестра почувствовала досаду на нее саму. Не отвечая и больше не глядя в ее сторону, будто вовсе не слушая, Ингвильда взяла со стола круглое серебряное блюдо, переложила на него несколько жареных медвежьих ребер и поставила в корзину, где было уложено остальное угощение.

— Эй, Брим! — Она оглянулась и кивком подозвала старика раба. — Бери корзину, понесем па отмель.

Приближаясь по тропе к землянке, Ингзильда еще издалека увидела, что возле порога сидит человек. Длинные светлые волосы, еще не просохшие после мытья, блестели у него на плечах, и Ингвильда не сразу сообразила, кто это. Подойдя ближе, она узнала Хродмара. Как видно, он решил, что пора ему перестать болеть: на нем была нарядная крашеная рубаха, зеленые ремешки красивыми крестами обхватывали сапоги до колен. Пояс с серебряными бляшками и подвесками был затянут как полагается, только оружие он оставил в землянке.

— Какие у тебя красивые волосы! — сказала Ингвильда, подойдя ближе. — Я даже не сразу узнала тебя!

— Хорош же я был! — с усмешкой ответил Хрод-мар.

Он был так счастлив снова ощутить себя живым и почти здоровым, что весь мир казался ему прекрасным. Хродмар чувствовал свое сердце открытым для всего мира, ему хотелось без конца говорить, смеяться. И ни с кем в целом мире он не стал бы говорить так охотно, как с Ингвильдой. Вспоминая свою болезнь, он именно в Ингвильде видел тот светлый луч, который вывел его обратно к жизни. В его чувствах к ней смешались благоговение и благодарность; она казалась ему богиней его нового, возрожденного мира, премудрой Фригг, но только совсем еще юной и прекрасной и… еще не встретившей своего Одина.

Ингвильда присела на бревно рядом с ним. С тех пор как Хродмар стал подниматься и разговаривать, приходить в землянку стало гораздо приятнее. День за днем Ингвильда убеждалась, что в похвалах Модольва племяннику было гораздо больше истины, чем она подумала поначалу; пожалуй, она уже была недалека от мысли, что даже любящий дядя не воздает ему всего должного. Конечно, о красоте сейчас и речи быть не могло, но в каждом его движении, несмотря на болезненную слабость, просвечивало столько гордого достоинства, что это само по себе вызывало уважение. Взгляд его ярких голубых глаз был умным и острым и таким живым, что Ингвильде хотелось получше узнать того, кого она спасла от смерти. Напрасно она опасалась, что родич и любимец конунга окажется самовлюбленным гордецом, не способным говорить и думать ни о чем, кроме собственных подвигов. Хродмар был неизменно приветлив и вежлив с ней, ее приход был ему всегда приятен. В каждом его слове, в самом звуке голоса сквозила признательность за то, что она сделала для него и дружины, и Ингвильда уже верила, что сердце у него горячее и благодарное.

— Я принесла вам праздничное угощение. — Ингвильда сделала Бриму знак открыть корзину и вынула оттуда серебряное блюдо. — Ты любишь медвежьи ребра? Выбери, что тебе нравится, а остальное раздадим хирдманам.

— А, так ты уже считаешь, что я в силах справиться с каким-нибудь китом дубравы! — обрадо-ванно сказал Хродмар и взял кусок ребра. — А я уж думал, что мне придется весь остаток жизни питаться кашей из толченого ячменя!

— Так это правда, что ты сочиняешь стихи? — спросила Ингвильда. «Кит дубравы» вместо простого «медведь» напомнили ей слова Модольва о том, что его племянник «почти скальд».

— Нет, неправда, — со вздохом ответил Хродмар. — Я не умею сочинять стихов. Когда-то, лет десять назад, я мечтал о славе скальда. Меня учили — я знаю все, что требуется знать. Вот, медведь, например, — Хродмар качнул в руке медвежье ребро, от которого за разговором успел откусить всего раз. — Я знаю все его хейти*. В стихах медведя называют бродягой, бурым, рыжим, косолапым, сумрачным, лесником, жадным, зубастым… Можно назвать его китом дубравы или тюленем леса… Но это же еще не стихи! Я придумал столько кеннингов, что ими можно загрузить большой корабль. Модольв говорит, что мне пора продавать их скальдам, по эйриру* за десять штук. Я все жду, когда же из этих кеннингов сложится хоть один стих, а он все никак не приходит. Как ты думаешь — придет когда-нибудь?

— Когда-нибудь придет! — подбодрила его Ингвильда. — Может быть, далее скоро.

— Может быть, — согласился Хродмар и посмотрел ей в глаза. — Я ведь теперь родился заново. Все теперь будет по-другому.

Сами по себе эти слова не имели отношения к Ингвильде, но взгляд Хродмара вдруг смутил ее.

— Мне все кажется даже лучшим, чем было раньше, — продолжал он. — Я сижу здесь почти весь день и все любуюсь морем. Я прожил на берегу моря всю жизнь — у нас прибрежная усадьба — и только сейчас увидел по-настоящему, какое оно красивое. А небо! — Хродмар поднял голову, а Ингвильда не могла отвести глаз от его лица. Уродливые следы нарывов ее не смущали — ведь другим она его не знала, и во всем облике, в каждом слове и движении Хродмара ей виделось что-то особенное, что-то важное и значительное, отличавшее его от прочих людей.

— Знаешь, какой стих я хотел бы сочинить? — понизив голос, спросил он, и у Ингвильды вдруг часто забилось сердце. — Про это утро, про этот рассвет. Про то, как я увидел Фрейю обручий на лбу кости Имира…[6] Про то, как светлая Суль* всходила над долиной тюленей[7] и над морем лосей[8]. И про то, что для меня это утро было как новое рождение… Ты понимаешь?

Ингвильда кивнула. Стихи о женщине слагает тот, кто хочет добиться ее любви. Она не знала, как оценить этот несложенный стих — то ли Хродмар хочет сказать о себе, то ли о ней… Или о них обоих. Ей и раньше приходилось слышать подобные намеки, но никогда они не смущали ее. Всем прежним нужны были богатства ее отца, некоторых пленяла в ней ее красота и знатность, но Хродмар был далек от этого и думал о другом. Он говорил о том новом, что родилось в них обоих, о той битве со смертью, которую они оба выдержали и тем обновили весь свой мир, взглянули на землю и небо другими, очищенными глазами и увидели прежде всего друг друга…

Хродмар накрыл ее руку своей, и от волнения у нее перехватило дыхание; было радостно и тревожно, и хотелось, чтобы это никогда не кончалось.

— Ингвильда! — вдруг раздался рядом голос Вильмунда.

Ингвильда вздрогнула от неожиданности, вырвала руку из руки Хродмара и вскинула голову. Со стороны усадьбы быстрым шагом приближался Вильмунд. В честь торжества он был одет в нарядную голубую рубаху, вышитую красными узорами, с серебряной гривной в виде змеи на шее, подпоясан широким поясом в серебре. А лицо его, не под стать праздничному наряду, было недовольным, почти злым.

— Куда ты убежала? — раздраженно спросил он, подойдя. Взгляд его, скользнув по Ингвильде, устремился к Хродмару. — Тебя все ищут, а ты сидишь здесь с… — Он запнулся, поскольку добрых слов для Хродмара у него не было, а оскорбить гостя он не мог себе позволить. — Как будто лучше места не нашла! — раздраженно окончил он.

С самого первого дня Вильмунд невзлюбил фьяллей; сначала он твердил, что опасается за здоровье Ингвильды, но потом проговорился о причине своего недовольства: она проводит в землянке дни и ночи — он совсем ее не видит — и не находит даже времени сказать ему хотя бы слово! Она совсем его забыла.

Хродмар окинул его проницательным взглядом. Он впервые видел Вильмунда и ничего о нем не знал, но вид и поведение того были достаточно красноречивы.

Прежде чем Ингвильда успела ответить, Хродмар поднялся на ноги. Незаметно он придерживался рукой за стену землянки, но стоял с гордо поднятой головой. Здоровый или больной, он никому не позволял обходиться с собой непочтительно. И Ингвильда, уже открывшая было рот, не стала вмешиваться.

— Не знаю твоего рода, дуб щита, но мой род достаточно хорош, чтобы место рядом со мной было достойно благородной женщины, — медленно и ясно выговорил Хродмар. — И если ты захочешь убедиться в этом, то я даже не стану ссылаться на свою болезнь.

Вильмунд упер руки в бока и презрительно усмехнулся:

— Я не бился и не буду биться с человеком, который едва держится на ногах и должен опираться о стену, чтобы не упасть. А что касается женщин, то едва ли тебе теперь стоит надеяться на их любовь. Тебя теперь полюбит разве что какая-нибудь троллиха, такая нее уродливая, как ты сам!

— Вильмунд! — возмущенно вскрикнула Ингвильда. — Не смей! Он пичего тебе не сделал!

— Зато я не уверен, что он ничего не сделал тебе! — резко ответил Вильмунд. Сейчас ему впервые пришло в голову, что племянник Модольва привлекает Ингвильду не только как больной, нуждающийся в ее заботе, и это открытие наполнило его душу досадой и горечью. — С тех пор как эти фьялли здесь, ты от них не отходишь, как будто все они — твои братья! После праздника я уеду, но даже если бы я уехал месяц назад, то потерял бы не много! Ты бы и не заметила! С того самого дня я тебя почти не видел! Ты даже ночевать не всегда приходила в усадьбу, а мне запретила приходить сюда!

— Глупый! Ведь я боялась, что ты заразишься! Двадцать семь человек умерли, ты понимаешь, умерли! Я не хотела, чтобы конунг лишился наследника!

— А сама ты, я вижу, не боялась заразиться! — запальчиво отвечал Вильмунд. — Даже сейчас, в последний мой вечер здесь, ты сидишь с этим…

— Так ты, оказывается, сын конунга! — удивленно, но без робости протянул Хродмар. Теперь он разглядел две тонкие косички, заплетенные на висках Вильмунда и заправленные за уши, — знак высокого рода квиттов. — Странно! — продолжал он. — У нас сыновья конунгов лучше умеют владеть собой. Ни один из сыновей Торбранда конунга не задирает гостей, хотя им всего девять и одиннадцать лет.

— Ты не мой гость! — с вызовом ответил Вильмунд. — И я…

— Зато он мой гость! — решительно перебила его Ингвильда и встала между ними. — И если ты, Вильмунд сын Стюрмира, хоть немного дорожишь моей дружбой, ты сейчас же прекратишь эту нелепую ссору. Ты ведешь себя недостойно! Ты слишком много пива выпил за столом!

— Ага, а он ведет себя достойно! — яростно воскликнул Вильмунд. Заступничество Ингвильды разожгло его ревность, и он уже не способен был осознать, как мало эта ссора украсит его в ее глазах. — Кто он такой? Ты его знаешь неполный месяц, а заступаешься за него, как за родного брата! Ты с ума сошла! Ты посмотри, на кого он похож!

— Он не трогал тебя!

— Да, он не трогает мужчин! Он трогает только женщин! Думаешь, я не видел, как он хватал тебя за руки? А что было, пока я не пришел? А теперь он просто прячется за твоей спиной! Узнаю доблесть фьяллей!

Ингвильда услышала за спиной вздох, а потом ладони Хродмара мягко легли ей на плечи и бережно, но решительно отодвинули ее с дороги.

— Оскорбляя меня, ты не прибавляешь себе чести, визгливый щенок, и только, — спокойно сказал Хродмар. — Но когда твой дурной язык касается чести йомфру Ингвильды…

Вильмунд видел, что его противник безоружен, поэтому он не стал хвататься за меч или нож, а просто сжал кулаки и подался вперед. Ингвильда ахнула: она помнила, с каким трудом Хродмар сегодня утром дошел от своей лежанки до порога. И ее поразила уверенность, с какой он шагнул навстречу Вильмунду. Кажется, впервые она увидела его во весь рост со стороны; сейчас лица его было не видно, и никто не подумал бы, что он едва оправился после тяжелой болезни. Гордость заставила его собрать в кулак все силы, накопленные за прошедшие дни. Быстрым и точным движением он поймал руку Вильмунда, занесенную для удара, и сильным толчком опрокинул его ка песок. Все-таки он был на семь лет старше и обладал опытом, который Вильмунду только предстояло получить.

— Нет, стойте! — Опомнившись, Ингвильда бросилась вперед. — Прекратите! Вильмунд! Опомнись! Не сейчас! Уймись, или ты от меня больше ни одного слова в жизни не услышишь, клянусь богиней Фригг!

Вильмунд поднялся на ноги, закусив губу и сжимая ладонью запястье другой руки. И его глаза горели таким бешенством, какое Ингвильда видела один раз в жизни — в глазах берсерка* Гроди Снежной Бороды. Ока снова встала между ним и Хродма-ром, и теперь ему уже не удалось бы ее отодвинуть.

— Мало чести… — задыхаясь, выговорил Вильмунд, минуя взглядом Ингвильду и с ненавистью глядя на Хродмара. — Потом скажут… Потом, когда ты окрепнешь и возьмешь свое оружие…

— В любой день, когда ты посчитаешь нужным, — ответил Хродмар, и его дыхание тоже прерывалось: он был еще слишком слаб. — Моим врагам не приходится долго меня искать. А когда найдут, многие начинают жалеть об этом.

— Полгода тебе хватит?

— Да, через полгода никто не упрекнет тебя в том, что ты бился с больным, — согласился Хродмар. — Мы встретимся с тобой в первый день праздников Середины Зимы*. Назови место.

— Здесь. — Вильмунд криво усмехнулся и сплюнул на песок. — Зачем искать другого?

— Один и Тор пусть будут свидетелями. — Хродмар вынул кз-под рубахи маленький серебряный молоточек-торсхаммер, один из тех амулетов, какие носят на груди все мужчины племени фьяллей. — Если только я буду жив и вправе распоряжаться собой — я буду здесь.

— Клянусь Одноруким Асом — тебе не придется ждать меня! — Вильмунд в свою очередь показал свой, квиттингский амулет — серебряную руку Тюра.

Ингвильда молчала, не вмешиваясь больше.

Вильмунд ушел в усадьбу, широко шагая и не оглядываясь. Но его гнев и досада остались: они так и витали в воздухе.

Хродмар снова сел на бревно, глубоко вдохнул.

— До чего же хорошо, что опять не больно дышать! — тихо сказал он. — Когда я там валялся, мне казалось, что вместо воздуха я вдыхаю кипящую смолу… А что этот Фрейр* меча так на меня набросился? — помолчав, спросил Хродмар. — Он кидается на всех гостей твоего отца, или это я так ему не понравился?

Ингвильда села рядом с ним и вместо ответа только вздохнула. Эта стычка оставила у нее очень неприятное, тревожное чувство. До Середины Зимы еще далеко — но боги были призваны в свидетели клятвы, и через полгода Вильмунд и Хродмар сойдутся в поединке. Ах, отчего Стюрмир конунг не забрал своего наследника еще после Праздника Дис*, когда сам был здесь, и не отправил в летний поход куда-нибудь к бьяррам?

— Значит, это я так ему не понравился, сделал вывод из ее молчания Хродмар. — Он твой жених? Почему ты мне не сказала?

— Он вовсе мне не жених! — горячо воскликнула Ингвильда и сама вдруг устыдилась своей горячности. — Вовсе нет! — тихо добавила она.

— Тогда какое право он…

Хродмар вдруг запнулся, словно о чем-то вспомнил. Постепенно до него доходило все то, что ему высказал Вильмунд и чего он в горячке ссоры не заметил сразу. Оглянувшись, он взял с земли блюдо с медвежьими ребрами, с небрежностью богатого человека выкинул дорогое угощение на землю, перевернул блюдо и заглянул в его гладко отполированное светлое дно.

Ингвильда ахнула, схватила его за руки, стараясь помешать, ко было уже поздно. Он уже все увидел.

Некоторое время Хродмар внимательно разглядывал свое лицо. Потом он выпустил из рук блюдо, и оно мягко упало на песок. Отвернувшись, Хродмар медленно опустился па землю, словно у него больше не было сил стоять. Потом он закрыл лицо руками.

Ингвильда вспомнила слова Модольва: «Ведь он самый красивый парень во всем Фьялленланде». Был. Должно быть, самому Хродмару это небезразлично.

А Хродмар лег на землю, опустил голову па руки, как будто ему было противно смотреть па свет. Даже его затылок и спина выражали такое болезненное отчаянье, что сердце Ингвильды перевернулось от жалости.

— Хродмар! — Она села рядом с ним и положила руку ему на спину, потом погладила по волосам. Волосы, отмытые после болезни, были очень красивы и свивались в мягкие колечки на концах. Хрод-мар не пошевелился. — Хродмар, перестань! — умоляюще заговорила Ингвильда. — Не слушай Вильмунда. Он дурак! — решительно добавила она, всей душой негодуя на товарища своего детства.

— нет, он все правильно сказал, — глухо выговорил Хродмар, не оборачиваясь. — Я похож на старого тролля. Я не подумал… Я был так рад, что выжил… Но что я таким выжил… Что, это… это останется навсегда?

— Нет, — слабо возразила Ингвильда, но по голосу ее отлично было слышно, что она сама не верит своим словам. — Со временем… кожа снова станет почти белой, как раньше, а эти рубцы немного сгладятся… Будет не так заметно… — сказала она, не отваживаясь на прямую ложь.

— Значит, это навсегда, — сказал Хродмар, по-прежнему не поворачиваясь. — Раньше меня звали Хродмар Щеголь. Теперь меня будут звать Хродмар Рябой. Или Хродмар Тролль.

Он глухо вздохнул, и этот вздох был похож на стон. Он понимал, что мужчине не годится так много значения придавать своей красоте, но привыкнуть к такому лицу было нелегко. В эти мгновения Хрод-мару казалось, что он никогда не наберется мужества повернуться к свету, никогда больше не получит прежней радости от жизни. С таким лицом можно жить только в троллиных подземельях.

— Хродмар! — Ингвильда снова погладила его по спине, как ребенка, который упал и ушибся. Голос ее был таким жалобным, как будто это она больна и просит о помощи. — Лицо — это ерунда. Вот у нас в Кремнистом Склоне есть один человек, Ульв Однорукий, пастух. Он еще молодым так сильно обжегся на пожаре, что правой руки лишился вовсе. И ничего! Он приспособился все делать одной рукой и остался таким же веселым, и все девушки вокруг были от него без угла! Он женился потом на очень красивой девушке, ее звали Ауд, у нее все руки-ноги целы, и она вовсе не считала, что ее муж чем-то хуже других. Я сама все это знаю, потому и говорю.

Но Хродмар, похоже, ее не слушал — история незнакомого пастуха не могла его утешить.

— Ты смела, как валькирия, — отозвался он. — И как ты могла столько времени сидеть рядом со мной, смотреть на меня и не убежала прочь от страха!

— А почему это я должна была убежать? — неожиданно возмутилась Ингзильда. — Я не труслива, и ты сам мог в этом убедиться. Опомнись! Конечно, теперь никто не скажет, что ты хорош собой, как сам Бальдр*, но мужчине вовсе не обязательно быть красивым. Доблесть мужчины совсем не в красоте. И мне показалось, что ты и сам об этом знаешь!

Теперь она говорила от всей души. В то мгновение, когда Хродмар шагнул навстречу Вильмунду, хотя сам едва держался на ногах от слабости, в ней вдруг что-то перевернулось и обратной дороги зтому чувству уже не было. Вся его фигура была полна той гордой внутренней силы, которая превыше любого недуга, уродства, даже увечья. Все ее накопленные за эти дни впечатления о Хродмаре получили завершение и вошли в ее сердце как нечто цельное, новое, изменяющее ее душу. Его ужасное лицо внезапно осветилось в ее глазах ярким негасимым светом. Хродмар словно стал честью ее самой, и ей была не нужна его красота.

Хродмар медленно повернулся, приподнялся на локтях и сел. У Ингвильды немного отлегло от сердца. Он смотрел в море, словно не решался взглянуть на нее. Море все так же улыбалось, равнодушное к человеческим бедам и разочарованиям, гордое лишь собственной красотой и силой.

— Да, — наконец сказал Хродмар. — Я об этом знаю. И теперь мне придется привыкнуть к мысли, что самым красивым во мне будет мой меч. К моей Грозе Щитов, слава Тору, не пристает зараза. Но ваш визгливый молодой конунг прав — теперь меня полюбит разве что троллиха!

Ингвильда подвинулась и села так, чтобы видеть его лицо. Хродмар бросил на нее беглый взгляд и снова отвел глаза. Ему было стыдно, что еще сегодня утром он мог мечтать о любви такой красивой девушки.

— Вильмунд наговорил глупостей, а ты повторяешь! — с упреком сказала Ингвильда. — Только глупые женщины ищут красивых мужчин. Умные женщины ценят совсем другое. А разве тебе нужна любовь глупых женщин?

Хродмар снова поднял на нее глаза и теперь смотрел долго. Его лицо чуть-чуть смягчилось. После своей болезни он доверял Ингвильде, как самой богине Фригг, и сейчас не мог ей не поверить.

Ингвильда сама взяла его за руку и сжала ее обеими руками.

— Да, — тихо сказал он. — Наверное, ты права. Любовь глупых женщин мне не нужна. И я сейчас подумал — а может, мне хватит любви одной-единствешюй женщины? Такой, как ты.

Когда начало темнеть, Гримкель Черная Борода оставил свое почетное место напротив хозяйского и вышел из дома. От крепкого пива фру Альмвейг его чуть пошатывало, но зато вечерний воздух казался необычайно теплым и душистым, ветер с моря пел приветливую песню. С пригорка, на котором стояла усадьба, было видно множество костров, разложенных окрестными жителями в честь Высокого Солнца. Где-то за перелеском пели и смеялись. Остановившись сначала у дверей большого дома, Гримкель прислонился к косяку; ему тоже хотелось петь.

Пьяным я был,

слишком напился

у мудрого Ф… Фрейвида;

но лучшее в пиве —

что хмель от него

исчезает бесследно![9] —

благодушно распевал он мудрые советы Одноглазого Аса*. Вечер был так хорош, что Гримкеля потянуло пройтись. Он решил сходить к корабельному сараю и поглядеть, какое угощение послал Фрейвид его людям, оставшимся сторожить «Красного Волка». Распевая советы Высокого то громче, то тише и «украшая» мудрость Отца Богов многочисленными добавлениями собственного сочинения, так что окрестные тролли плакали от смеха, он нетвердым шагом двигался по широкой тропе от усадьбы к морскому берегу, пошатываясь и для равновесия взмахивая руками выше плеч.

Вдруг песня его прервалась на полуслове: застыв на месте, Гримкель недоверчиво потер глаза. На вершине горы ему померещилось что-то серое, лохматое, мельком проскочившее и пропавшее с глаз. Гримкель нашарил на груди амулет Тюра, охраняющий от волков и лесной нечисти. То ли это волк, то ли тролль? Середина Лета — одно из тех переломных мгновений года, когда иные миры наиболее близки к нашему; в эту ночь невидимая стека истончается и тает, так что в это время, пожалуй, и не стоило ходить в лес одному…

Сосенки слегка качали ветвями на ветерке, и за ними как будто бы скользил невидимый сумеречный дух, перебегал от ствола к стволу, то прятался, то снова выглядывал, дразня и корча троллидые рожи… Гримкель постоял, сомневаясь и кляня себя за пьяную неосторожность, но не возвращаться же,.. Наконец он пошел дальше, но уже не пел. Шаг его стал тверже, взгляд острее, рука на выпускала амулета на груди.

На склоне горы снова мелькнуло что-то. Гримкель бросился к ближайшему дереву и спрятался за ствол.

Из-за деревьев на склоне горы выскочил волк. Гримкель вцепился з рукоять длинного ножа, мельком пожалел, что не ззял из усадьбы копье, а еще лучше — пятерых хирдманов. Волк широкими прыжками мчался по склону прямо к нему. Но что-то с ним было не так. Прищурившись, Гримкель напряженно вглядывался. Ветерок тянул с вершины горы прямо на него, поэтому зверь не мог пока его учуять. Вот он пробежал мимо, шагах в десяти от сосны, за которой стоял Гримкель, и помчался в сторону усадьбы. Вблизи Гримкель понял, в чем дело: уши у зверя висели, а хвост приподнимался вверх. Это был не волк, а просто большая серая собака. У Гримкеля отлегло от сердца, но показываться он не спешил: неспроста же пес так мчался; где собака, там рядом должен быть человек.

Выскочив на дорогу, серый пес разом остановился, уткнулся носом в землю, стал принюхиваться. Он учуял следы Гримкеля, чужого здесь человека. Пес пошел было по его следу, потом остановился, поднял морду к вершине горы.

Из-за деревьев выскочила тонкая человеческая фигура. Это была молодая девушка в сером платье из некрашеной шерсти, с простыми бронзовыми застежками на груди, без цепочки, без звенящих украшений и амулетов. Длинные темно-русые волосы густой волной струились по ее плечам; как тень, как лесной дух, она неслась вниз по склону горы, и ни один сучок не хрустнул у нее под ногами.

«Ведьма!» — подумал Гримкель в первый миг. Но тут же вспомнил, что, кажется, такую девушку он еще вчера мельком видел на дворе у Фрейвида. Но что она делает одна в лесу, почти ночью? Зачем ей эта большая собака, так похожая на волка?

А серый пес с лаем кинулся наперерез девушке, завертелся перед ней, припадая к земле на передние лапы и оглядываясь в ту сторону, где стоял под сосной Гримкель. Девушка поняла своего пса; замерев на месте, она прижалась к дереву, слилась с ним и вдруг пропала. Она исчезла так стремительно, что Гримкель застыл, скованный тревожным и тоскливым чувством. Но, вглядевшись во тьму, он различал смутно светлеющие пятна ее лица и рук возле ствола.

Над сосновым склоном повисла тишина, нарушаемая только глухим шелестом ветра в иглистых ветвях. Казалось, что здесь не было ни единого живого существа, кроме серого пса. Хёрдис ждала, прижавшись к сосне, как к плечу надежного друга, какого у нее никогда не было. Мельком заметив за деревом человека, она испугалась, и от этого испуга, как бывало с ней от всякого сильного прилива чувств, весь мир вокруг нее стал как будто прозрачным и ясным. Зрение и слух ее резко обострились, она ощущала каждое движение ветки, каждый толчок крота, ползущего под землей. Земля и лес как будто протянули к ней тысячи невидимых нитей, она сама стала живой частью леса. И человек, стоявший под сосной, был виден ей так же ясно, как самой той сосне.

— Кто там прячется? — вдруг крикнула девушка.

Гримкель вздрогнул, но промолчал, только крепче прижался к стволу сосны. Ему казалось, что с ним заговорило дерево.

— Если ты нечисть, то поди в землю, где твой дом! — строго крикнула девушка. — А если ты человек, то стой, где стоишь, и не смей двигаться! Сосновый корень связал тебе ноги!

Гримкель возмутился: кто она такая, кухонная замарашка, чтобы отдавать приказы ему, ярлу, родичу конунга! От возмущения страх прошел, он хотел отойти от ствола, но почему-то не смог. Он как будто прирос к сосне, а ноги его пустили корни в землю. Он не мог пошевелиться, не мог даже подать голоса. Сосна опутала его невидимой сетью своей силы, почему-то взяла сторону девчонки… Это ведьма! Гримкель пытался встряхнуть хотя бы головой, но даже это ему не удавалось.

А девушка медленно отошла от своего дерева и сделала несколько шагов вниз по склону. Серый пес бросился вперед и в несколько прыжков оказался подле Гримкеля. «Разорвет!» — только и успел подумать Гримкель. Отчаянным усилием он постарался протрезветь, проснуться. А серый пес все так же скакал перед ним, припадая на лапы и заливаясь яростным лаем.

— Тише, Серый! — строго прикрикнула на пса ведьма, подойдя ближе. — Ты хочешь созвать и всю усадьбу, и всех гостей! Дай мне поглядеть, кого это мы поймали?

Она подошла к застывшему Гримкелю шага на три, вытянула шею, склонила набок голову и стала рассматривать его. Ее любопытный, бессовестный взгляд встретился со взглядом темных глаз Гримкеля, и его пробрала дрожь, словно в саму его душу просунулась чужая рука с обжигающим факелом. Ему было неловко, страшно и стыдно: он, родич конунга, оказался вдруг пленником какой-то встречной ведьмы! Вот и прогулялся вечером Середины Лета! Но страх перед ведьмой был сильнее уязвленной гордости. Да, именно ее-то он и видел в кухне Прибрежного Дома. Эта девчонка — дочь Фрейвида от рабыни. А все женщины из рода Смидингов обладают даром колдовской силы. Фрейвид Огниво часто этим хвастал, и, как видно, не сильно преувеличивал. Но это еще не основание без всякой причины связывать знатных людей по рукам и ногам!

— Я не причиню тебе зла, добрая девушка, — стараясь говорить спокойно, но против воли заискивая, промолвил Гримкель, хотя и говорить ему было трудно. — Отчего ты испугалась?

— Ах, знатный ярл! — радостно воскликнула Хёрдис. Она тоже его узнала, и в ее глазах мелькнуло ехидное торжество. — Вот как нам с тобой привелось встретиться! — воскликнула она голосом гостеприимной хозяйки, встречающей дорогого гостя. — На кого ты охотился в моем лесу? На троллей? Этого добра всегда полно, только они ни на что не пригодны. Туповатое племя! Или тебе нужны фьялли? Так фьялли водятся южнее, на песчаной отмели! И не следовало тебе выходить в сумерках одному — в ночь Середины Лета вся нечисть особенно опасна! Что же ты молчишь? Или разговаривать с дочерью рабыни ниже твоего высокого достоинства?

Эта дерзкая речь разъярила Гримкеля. Он не был большим храбрецом, ко подобное нахальство уязвило его самолюбие, и гнев потеснил страх. Он напрягся, попытался освободиться от невидимых пут, и сумел чуть-чуть пошевелиться.

— Мерзкая ведьма! — крикнул он. — Это тебе дорого обойдется! Отпусти меня сейчас же! Я сверну тебе шею!

— Да разве я тебя держу? — изумленно воскликнула ведьма. — Ты свободен делать что хочешь!

И тут же невидимые путы пропали. Гримкель в ярости бросился к ведьме, а ока вскрикнула и кинулась бежать. И Гримкель разом устыдился: ему показалось, что невидимые оковы ему померещились спьяну. Должно быть, от пива фру Альмвейг он уснул, прислонясь к дереву.

— Эй, погоди! — крикнул он ей вслед. — Я тебе ничего не сделаю!

Девчонка остановилась, обернулась, на лице ее был испуг.

— Поклянись, что ты не нечисть! — потребовала она.

— Я? — изумился Гримкель. Только что он того же самого готов был требовать от нее.

— А кто же? — опасливо отозвалась Хёрдис, глуповато тараща глаза. Давно ей не случалось так веселиться. — Зачем бы человеку бродить ночью в лесу? Да еще одному? Да еще прятаться за деревьями?

Гримкель почуствовал себя окончательно сбитым с толку. Девчонка говорила так убедительно, что он и сам подумал: а я ли это, Гримкель сын Бергтора, или какой-нибудь тролль в моем обличье?

— Да нет же, я не тролль, клянусь Одноруким Асом! — сказал он, не столько девчонке, сколько самому себе, и вынул серебряный амулет Тюра. — Я Гримкель ярл. Разве ты меня не знаешь? Я тебя знаю. Ты — дочь Фрейвида. Тебя зовут Гьёрдис?

— Меня зовут Хёрдис, — с обидой отозвалась девушка. — Гьёрдис — это из другой саги[10]. Если я дочь рабыни, это еще не значит, что можно путать мое имя.

— Я вовсе на хотел тебя обидеть, — примирительно сказал Гримкель. Теперь он пришел в себя и готов был отнестись к замарашке снисходительно. — Иди сюда, не бойся. Чего ты бродишь здесь одна?

— Я не одна, со мной Серый. — Хёрдис кивнула на пса. — А зачем я здесь брожу… — Она скосила глаза, заговорщицки посмотрела на Гримкеля.

Она сама еще не знала, что бы такое ему наплести. Ей казалось забавным напугать и подурачить знатного ярла, брата самой кюны, но она еще не придумала, можно ли извлечь из встречи с ним какую-нибудь пользу.

— Должно быть, у тебя здесь встреча с каким-нибудь парнем! — грубовато хохотнул Гримкель. — Не бойся, я не выдам.

— Вот еще! — презрительно фыркнула Хёрдис, но тут же передумала к добавила жалобным голосом: — Да что ты, добрый господин, кто же посмотрит на дочь рабыни? Всем подавай благородных девушек. А я…

Она грустно склонила голову, казалось — сейчас заплачет от жалости к себе. А ведь она так хороша — молода, стройна, и волосы ее струятся густым потоком до самых колен! Ее лицо нельзя было назвать красивым, но во всем облике ее было что-то дразнящее, раздражающее, и Гримкелю казалось, что каждое ее движение, каждый взгляд рассыпает вокруг снопы горячих искр, которые попадают прямо в душу и долго еще жгутся изнутри.

— Ну, не притворяйся! — сказал он и шагнул к ней. — Ставлю золотое кольцо, что каждый вечер кто-нибудь пытается обнять тебя в темных сенях, когда Фрейвид не видит!

Хёрдис бросила на него быстрый лукавый взгляд.

— Может, и пытаются, — пропела она. — Но едва ли кто-нибудь захочет взять меня в жены. А ведь я не хуже других… Не хуже моей сестры Ингвильды. Она-то невеста всем на зависть. Как бы те рябые фьялли не увезли ее с собой! Оки ведь живут вон там. — Хёрдис махнула рукой на юг, в сторону песчаной отмели. — И я приглядываю за ними: что-то они замышляют!

Лицо ее стало загадочным, глаза многозначительно округлились. Гримкель вспомнил о фьяллях, о своей стычке с Модольвом и помрачнел.

— Эти фьялли такой народ, что я удивлюсь, если они ничего не станут замышлять! — сказал он, насупившись и наморщив низкий лоб. Эти морщины так забавно ездили вверх-вниз, что Хёрдис с трудом удавалось удержаться от смеха. — И я дорого дал бы за то, чтобы знать, что у них делается.

— Я-то знаю, что у них делается! — с намеком протянула Хёрдис.

— Да уж я не сомневаюсь, что ты много знаешь… — согласился Гримкель, пристально вглядываясь ей в лицо.

Он был уверен, что пронырливая и неробкая девчонка знает все и про всех на этом берегу. Дружба с ней может оказаться весьма полезной. Про Фрейвида Огниво говорят разное. Сегодня он друг конунгу квиттов и даже воспитатель его старшего сына. Но что-то зти фьялли у него загостились. Может быть, он хочет быть другом и конунгу фьяллей тоже? С одной стороны, Гримкелю этого очень не хотелось бы, а с другой… в этом можно найти возможность навсегда избавиться от такого опасного соперника, как Фрейвид хёвдинг.

— Послушай-ка… Хёрдис! — Гримкель все же вспомнил ее имя. — Как тебе нравится вот это кольцо?

— Какое? — Хёрдис вытянула шею, стараясь лучше рассмотреть золотое кольцо на пальце у Гримкеля, глаза ее хищно сузились.

— Вот это. — Гримкель протянул руку, чтобы она могла лучше рассмотреть. — Оно будет твое, если ты в обмен пообещаешь мне хорошенько присматривать за фьяллями, пока они здесь.

— Обещаю! — быстро сказала Хёрдис и хихикнула про себя. Наблюдать за фьяллями ей и самой было любопытно. Кто же откажется в придачу получить золотое кольцо?

— А когда к тебе придет человек и скажет… Вот. — Гримкель поднял с земли сосновый сук, разломил его и протянул одну половинку Хёрдис. — Покажет вторую половину этого сука, ты расскажешь ему обо всем любопытном, что узнаешь. Нравится тебе такой уговор?

— Да, — быстро сказала Хёрдис, не отводя жадного взгляда от кольца. У нее никогда в жизни не было золота.

Стянув с пальца кольцо, Гримкель протянул его Хёрдис. Она мгновенно схватила кольцо с его ладони, как сорока, и тут же оказалась в десяти шагах от него, почти под тем деревом, где пряталась. Теперь уже не отнимешь! Посмеиваясь, она вертела на пальце широкий мужской перстень. Его можно повесить на ремешке на шею — тоже будет хорошо! Не всякая дура служанка из тех, кто перед ней чванится потому, что они-то родились от свободных родителей, получит от своего дурака жениха такое сокровище! Сама Хильдигунн съест от зависти свое покрывало, когда увидит! Все будут приставать с расспросами, откуда у нее такое, а она им не скажет, и пусть они все лопнут от любопытства!

— Иди домой, доблестный ярл, и ложись спать! — крикнула она. — Ночами в этом лесу водятся ведьмы пострашнее меня! От них ты не откупишься одним кольцом!

И она исчезла.

Гримкель оглянулся и вдруг заметил, что светлый вечер самого длинного дня в году сменяется ночью, что почти темно. Ветер с моря усилился, шум сосен стал казаться угрожающим. И ни одного человека, ни одного живого существа вокруг, только деревья, кустики вереска и брусники да темные тени между стволами. И сильному мужчине стало страшно, как ребенку, потерявшемуся в лесу. Торопливо отыскав взглядом тропу, Гримкель вздохнул с облегчением и скорым шагом пошел к усадьбе. И всю дорогу он прибавлял шагу, не в силах убежать от неприятного чувства, как будто чей-то острый, нечеловеческий взгляд упирается ему прямо между лопаток.

Про Фрейвида Огниво все знали, что он искусно обращается и с мечом, и с секирой, и с копьем. И только вполголоса, под рукой, передавали друг другу, что он также мастер играть двумя щитами[11]. А сам фрейвид считал умение держать нос по ветру далеко не последним из своих достоинств.

Гримкель Черная Борода отплыл на своем «Красном Волке», увозя с собой Вильмунда ярла. Многие из гостей разъехались, но в усадьбе Прибрежный Дом было еще достаточно людно. Вечером, пока в гриднице болтали и играли в кости, Фрейвид незаметно вышел в спальный покой, где сейчас было пусто, и велел Асольву позвать к нему Модольва Золотую Пряжку.

Асольв, сообразительный парень двадцати трех лет, был лицом очень похож на отца, но нрав у него был совсем другой, добродушный и покладистый. Фрейвид хёвдинг хотел бы видеть в сыне побольше смелости и огня и иной раз звал Асольва рохлей. Но толковостью и беспрекословным послушанием Асольв завоевал доверие отца, и Фрейвид часто поручал ему дела, которые требовали ответственности и тайны.

Не привлекая ничьего внимания, Асольв незаметно присел на скамью рядом с Модольвом, немного посидел, якобы наблюдая, как Орм Проворный трясет в руке стаканчик с костями, готовясь бросить. Вот кости со стуком высыпались на доску, Орм и еще двое нагнулись, в полутьме считая метки, а Асольв слегка наклонился к уху Модольва и что-то шепнул ему.

Модольв был не менее сообразительным. Он далее не оглянулся на парня. Вот стаканчиком завладел Гутторм Бродяга, Модольв поднялся и неспешно вышел, как будто ему захотелось пройтись на задний двор. И никто ничего не заметил.

Кроме Хёрдис. Она сидела среди рабов на полу возле самой двери, куда не доставал свет очага. Обняв колени и сгорбившись, закрыв лицо разлохмачениыми волосами, она наблюдала за Модольвом, как тролль из чащи леса, и посмеивалась про себя. Ее очень забавляла такая опасная игра — она так близко от фьяллей, которые считают ее виновницей своей беды, но они не видят ее! Зато она отлично видела и Модольва, и Асольва. Их неприметная беседа от нее не укрылась. А Хёрдис Колдунья была не из тех, кто довольствуется маленьким кусочком. Она неизменно стремилась получить все целиком.

Пропустив Модольва вперед, Хёрдис неслышно скользнула за ним. Острое чутье, унаследованное от бабок и прабабок Фрейвида, говорило ей, что Модольв пойдет вовсе не на задний двор. Так и есть: он свернул к дверям спального покоя.

Хёрдис кинулась в девичью. Сейчас здесь было пусто: все служанки сидели в гриднице. В дальнем углу Хёрдис ловко вытащила из стены белый клок сухого мха. Всем телом прижавшись к стене, она услышала сквозь щель между бревнами голос отца.

— Нам нужно поговорить с тобой без чужих ушей, Модольв, — сказал Фрейвид, и Хёрдис неслышно усмехнулась в темноте: чужое ухо было гораздо ближе, чем полагал Фрейвид.

Модольв все еще был невесел после ссоры с Гримкелем. Проницательный Фрейвид сразу заметил это.

— Не годится провожать Высокое Солнце с таким пасмурньм лицом! — сказал хёвдинг. — Я думаю, для тебя пришло время радости, Модольв ярл. Твой племянник совсем здоров, и я хотел бы завтра видеть его у себя за столом. Вам не придется жаловаться на недостойное вас место. О чем же ты грустишь?

— Конечно, я благодарен богам за жизнь моего племянника и за всех оставшихся людей. Но, по правде сказать, я рассчитывал на иной итог нашего похода. В Аскефьорде у меня не будет особых причин гордиться. Многие скажут, что я выгляжу неудачливым человеком, и мне будет нечего им возразить. Невелика честь привезти из мирного похода пустой корабль и меньше двух третей дружины. Я плавал на Квиттинг вовсе не за «гнилой смертью». А теперь я возвращаюсь домой с пустыми руками и должен благословлять богов, что не совсем один.

— Так, значит, Гримкель ярл верно сказал, что ты хотел купить на Остром мысу железа? — спросил Фрейвид, так пристально посмотрев в лицо гостю как будто хотел прочитать его мысли.

— Это верно, — сдержанно ответил Модольв. Он был убежден, что Фрейвид и без его ответов знает обо всем этом деле намного больше, чем говорит.

— И цена показалась вам непомерно высокой?

— Прошлым летом я за ту же цену мог купить вчетверо больше железа. Неужели квиттингские горы истощились и Медный Лес больше не стоит своего названия?

— Нет, горы Медного Леса далеки от истощения, — Фрейвид покачал головой. — Возле моей большой усадьбы, Кремнистого Склона, мои люди копают не меньше руды и выплавляют не меньше железа, чем всегда. Дело здесь в другом.

— И я не вчера родился, — сурово ответил Модольв. — Ваш конунг Стюрмир слишком горд и притом имеет плохих советчиков. Вместо того чтобы усмирять его заносчивость и учить приобретать друзей, они еще больше ее подзадоривают и добывают ему врагов!

— Ты, как видно, говоришь о Гримкеле ярле и его родичах! — заметил Фрейвид.

— А ты, как видно, не хуже меня знаешь положение дел! — ответил Модольв. — Да, я говорю о нем. Об этом догадается всякий, кто слышал нас сегодня в гриднице. Стюрмира конунга не поздравишь с такой родней. И напрасно он женился на женщине из рода Лейрингов. Его прежняя жена была куда разумнее, чем нынешняя, А Лейринги его не доведут до добра. Они жадны, кичливы, крикливы и думают только о своей выгоде.

— Да, приятными людьми их не назовешь, — сдержанно согласился хёвдинг.

Он тоже считал, что женитьба овдовевшего Стюрмира конунга на Далле из рода Лейрингов была недальновидным поступком. А теперь эти Лейринги — жадные, как свиньи, шумливые, как вороны, и тупые, как треска, — все как один лезут к конунгу с советами один глупее другого и только и ищут, как бы побольше урвать. В борьбе с ними Фрейвиду хёв-дингу очень хотелось иметь надежного союзника, не зависящего от Стюрмира. И вот боги послали ему подходящий случай такого союзника приобрести. Кто может быть полезнее самого конунга фьяллей? А там, если удастся как-то потеснить Лейрингов, то, возможно, на смену Далле у Стюрмира появится и третья жена… Отказывая всем женихам Ингвильды, Фрейвид не только уважал ее вкус, но и вынашивал некие тайные замыслы.

— Нашего конунга обвиняют в том, что он собирается идти походом на Квиттинг, — тем временем возмущенно продолжал Модольв. — Гримкель боится, что ваше железо станет оружием против вac же, Если бы вам нужен был жрец—заклинатель войн, то Гримкель ярл подошел бы как нельзя лучше!

— Да, Гримкель давно говорит об этом Стюрмиру конунгу, — подтвердил Фрейвид. — Но я, если ты захочешь, смогу продать тебе железа по той же цене, что была прошлым летом.

Модольв посмотрел в глаза Фрейвиду, и тот опустил веки, подтверждая сказанное. Он все взвесил и принял решение.

— У меня много железа и в Кремнистом Склоне, и здесь, — продолжал он. — Я видел, сколько ячменя вы привезли, — думаю, у меня хватит товара на весь ячмень. Или у тебя есть еще и серебро?

— Боюсь, у меня нет времени ждать, пока ты пошлешь людей в Кремнистый Склон. Я давным-давно должен быть дома, в Аскефьорде. Торбранд конунг ждет меня.

— Ему не придется ждать долго. Раньше чем через десять дней твои люди не смогут сесть на весла, а к тому времени мои успеют съездить в Кремнистый Склон и обратно. Я не задержу тебя, а Торбранд конунг будет знать, что и среди квиттов у него есть друзья. Знаешь, как говорит пословица? У каждого найдется друг среди недругов, верно?

Модольв кивнул, подавляя колебания. Голубые полупрозрачные глаза хозяина не слишком нравились ему. Вряд ли Фрейвкду можно доверять. Но железо — это железо, его не подделаешь. Возвращаться в Аскегорд с пустыми руками не хотелось.

Фрейвид был доволен уговором. Он ценил и берег свое добро, а Прибрежный Дом стоял в слишком опасной близости от моря.

Легкий ветерок, напоенный свежим запахом моря и сосновой хвои, влетел з отодвинутое заслонкой окошко и мягко погладил Хёрдис по щеке. Она мгновенно открыла глаза. Нет, она не спала — просто задремала, соскучившись в ожидании. В девичьей было тихо, чуткий слух Хёрдис различал мерное, уютно-сонное дыхание полутора десятка девушек и женщин. Спали все до одной.

Хёрдис осторожно приподнялась ка локте, огляделась. Никто не шевельнулся, только Серый, спавший здесь же на полу, под боком у хозяйки, чутко вскинул голову и ткнулся носом в плечо Хёрдис. Она поспешно положила ладонь на его широкий крутой лоб и повелительно пригнула голову пса к полу. Серый послушно улегся.

Неслышно отбросив старый плащ, которым укрывалась вместо одеяла, Хёрдис встала на ноги. Темные волосы окутали ее до самых ног, так что в полутьме девичьей смутно белело только ее лицо и подол рубахи возле самого пола. Несколько мгновений Хёрдис постояла, прислушиваясь, но ни одна из женщин не проснулась. Бесшумно ступая по земляному полу, Хёрдис пробралась в глубь девичьей, где на широкой лежанке спали Ингвильда и еще две девушки. Вернее, на месте были только Ингвильда и Тордис, а Бломма ушла вроде бы на задний двор и все еще не возвращалась. Опасно было подниматься, когда кто-то должен войти, но и ждать Хёрдис не могла — вот-вот минует полночь, время самого крепкого сна Ингвильды. Еще вечером Хёрднс незаметно подбросила в чашу Ингвильды маленький камешек, а потом вынула его и закопала в землю, под мох. Это называлось сонное заклятье — теперь Ингвильда будет спать, как камушек подо мхом, ничего не видя и не слыша. Сигнехильда Мудрая не учила такому внучек, Хёрдис сама додумалась до сонного заклятья и очень гордилась его отличным действием. Наедине сама с собой, конечно.

Подобравшись к лежанке, Хёрдис быстро ощупала платье Ингвильды и украшения. Кончики ее пальцев коснулись прохладной серебряной цепочки, круглой застежки, нескольких амулетов. Но того, что Хёрдис искала, здесь не было.

Тогда Хёрдис, прищурившись, склонилась над лежащей Ингвильдой. Одна рука сестры была засунута под подушку. Огниво было там, в кулаке, — Хёрдис так же твердо была уверена в этом, как если бы видела его при свете дня. Огниво было там, и оно властным голосом древнего волшебства звало Хёрдис, притягивало, обещало многократно увеличить ее силы, открыть ей новые знания. Но как его достать?

Хёрдис осторожно запустила руку под подушку сестры. Пальцы ее коснулись чего-то твердого — в кулаке спящей Ингвильды был зажат теплый кусочек железа. Оно здесь! Дрожа от нетерпения, Хёрдис вцепилась в него кончиками пальцев и осторожно потянула. И тут же всем существом ощутила, как Ингвильда вздрогнула, как глухой камень ее сна пошел быстрыми трещинками,

С кошачьей ловкостью Хёрдис отпрыгнула от лежанки, мигом оказалась в другом конце девичьей и легла на свою соломенную подстилку, натянула плащ и застыла, как будто спит.

Скрипнула дверь, из сеней вошла Бломма. Подозрительно часто дыша и как будто смеясь про себя, она прошла к лежанке и устроилась с краю. Любопытно, кто же ее так задержал? — мельком подумала Хёрдис, Отлично! Если Ингвильда и проснется, то подумает, что ее разбудила Бломма. А брать огниво сейчас и в самом деле нельзя. Если оно пропадет ночью,то подумают сразу на тех, кто здесь ночевал. А Хёрдис не заблуждалась насчет родственной любви и хорошо знала, как мало доверия питают к ней домочадцы Фрейвида. «Ничего, — успокаивала она сама себя, незаметно поглаживая мохнатый загривок Серого. — Со времени уговора Фрейвида с Модольвом и отъезда Асольва в Кремнистый Склон прошло всего пять дней. Время еще есть, и новолуние еще впереди».

Время приближалось к полудню, но серые тучи с такой удручающей равномерной плотностью затянули небо над Медным Лесом, что ни единого солнечного проблеска не выдалось с самого рассвета. Да и рассвета тоже не было, если строго рассудить, его сожрали инеистые великаны, те, что живут на самых высоких горах. Конечно, на горах Фьялленланда, которые ближе всех к небу. «Одни беды от этих фьяллей!» — с рассеянной досадой думал Асольв, поглядывая на небо. Если бы Модольву не понадобилось железо, отец не стал бы посылать его в эту долгую и не слишком веселую поездку в опустевший Кремнистый Склон, где оставались только рабы, стерегущие усадьбу и большое стадо. Когда дома нет никого из близких, это вроде как и не дом вовсе.

С утра уже пару раз принимался накрапывать мелкий дождь, в воздухе висела прозрачная холодная морось, и Асольв с надеждой всматривался в темнеющий впереди ельник, обещавший хоть какое-то укрытие. Если польет настоящий дождь, пережидать егонегде — человеческого жилья теперь не будет до самой ночи. Асольв и десяток работников ехали по Медному Лесу — огромному пространству, покрытому рыжими и бурыми кремневыми скалами, болотистыми и лесистыми долинами, ельниками и вересковыми полями. В горах Медного Леса таились огромные запасы железной руды, но место это славилось также своей таинственной и не слишком Доброй силой. Древняя нечисть, обитавшая здесь до прихода племени квиттов, не ушла отсюда, и люди чувствовали себя тут не хозяевами, как в других частях страны, а гостями, да такими, что явились без зова и терпимы до поры. Дворы и усадьбы в Медном Лесу стояли далеко друг от друга, и людей было немного. Здесь не было даже дорог, и путь был отмечен стоячими камнями, разбросанными от священной горы Раудберги до самого побережья так, чтобы от одного можно было видеть другой. Камни были черными, каких в Медном Лесу не встречалось, поэтому спутать их с другими было нельзя. Никто не знал, какие силы сумели принести их в Медный Лес.

Позади Асольва лошади тянули четыре волокуши*, нагруженные толстыми лепешками из сырого железа. Каждая лепешка была размером с собачью голову и напоминала ноздреватый, плохо пропеченный хлеб, черный, с сизой и бурой окалиной. В повозках лежало немалое богатство — железо Медного Леса заслуженно ценилось по всему Морскому Пути. Из каждой такой «головы» после перековки выйдет один хороший меч. То есть он везет с собой будущее вооружение неплохой дружины. Асольв был доволен собой — он успевал даже чуть раньше срока, назначенного отцом, и надеялся заслужить похвалу.

Вдруг его конь забеспокоился, зафыркал, словно почуял волка. Быстро оглянувшись и не заметив ничего опасного, Асольв успокаивающе потрепал коня по шее. Но тот заупрямился, остановился, ударил копытом о землю, словно не хотел идти дальше. Асольв взялся за плеть, недоумевая, что могло так напугать коня. Волки? Тролли?

Один из работников, ехавших возле повозок позади Асольва, внезапно охнул. Асольв обернулся к нему, хотел спросить, но сам невольно вздрогнул. На всех лицах был явный испуг, и все смотрели куда-то вперед и вбок от дороги. Асольв поспешно оглянулся.

На склоне одной из гор впереди было заметно какое-то крупное движение. Что-то огромное шло там, раздвигая ели. Присмотревшись, Асольв различил очертания гигантской человеческой фигуры.

Холодный пот хлынул по спине, Асольву хотелось зажмуриться, но он не владел ни единым мускулом и не мог пошевелиться.

По склону горы неспешно шел великан. Над верхушками елей виднелась его черноволосая голова с густой бородой и могучие плечи. Их покрывал плащ из косматых темных шкур, и на плечах великана они казались маленькими и тоненькими лоскутиками, как если бы человек вздумал сшить себе наряд из мышиных шкурок. Великан шел через самую чащу, не выбирая дороги и сминая по пути огромные ели, как человек сминает высокую траву. В тишине долин далеко разлетался треск и гул от его шагов. Великан двигался медленно, почти лениво, как будто ему было тяжело нести самого себя. Но в этих мнимо ленивых движениях была такая неутомимость и размеренность, что любой смельчак вспотеет от страха — а что, если Хозяин Гор двинется на тебя?

— Свальнир, — севшим от страха голосом проскрипел одни из рабов. — Вышел из пещеры. Пасмурный день — вот он и вышел. Видно, опять проголодался. Едем скорее, пока он нас не заметил. Мы доберемся до ельника…

Все как будто проснулись, тронули лошадей.

— Нет, нет! — поспешно остановил рабов Асольв. От страха он говорил приглушенно, почти шепотом, хотя великан был слишком далеко, чтобы их услышать. — Не двигайтесь! Как только мы сдвинемся с места, он сразу заметит нас! А пока мы стоим, он примет нас за камни. Великаны плохо видят при свете дня. Другое дело — в темноте.

— Ему днем вообще не полагается разгуливать! — сказал один из молодых рабов, стараясь показной храбростью обмануть собственный страх. — Свет обращает великанов в камень!

— А Свальнир не такой, как все! — ответил Асольв, немало запомнивший из рассказов бабушки Сигнехильды. — Он не боится света. Он даже умеет принимать облик обыкновенного человека. Он только не любит огня, и собаки его боятся.

Как положено хозяину, Асольв старался держаться уверенно и не показать страха, но па самом деле ему хотелось стать маленьким-маленьким, не больше мышки, и забиться под какой-нибудь камушек на тропе. О храбрый Тюр, отведи глаза великану, пусть он идет своей дорогой и не смотрит сюда! При кажущейся медлительности великаны умеют очень быстро бегать и проворно ловят свою добычу в самом густом лесу. Пожелай он догнать людей — и лошади не спасут их.

К счастью, великан не глядел на них, а медленно удалялся на север, где лежало его обиталище — Великанья долина.

— Смотри, у него на плече — косули! — прищурившись, молодой раб отважно всмотрелся. Через плечо великана была перекинута связка каких-то маленьких светло-рыжих тушек. Трудно было поверить, что это не мыши, а косули или олени.

— Слава Тюру и Видару*! — с облегчением заговорили рабы. — Он хорошо поохотился и не тронет нас.

— Поедемте скорее в ельник! Вдруг ему покажется мало?

— Да, поедем в ельник! — решил Асольв.

Ему было холодно — от фигуры великана веяло стылым ветром древней инеистой крови, иного мира, темного и загадочного.

Свальнир был уже далеко, его голова едва виднелась меж еловых вершин на дальнем гребне. Асольв тронул коня, как вдруг великан обернулся. Может, ветер переменился, а может, потомок Имира учуял устремленные ему в спину человеческие взгляды. И Асольв застыл, как будто под взглядом великана сам превратился в холодный камень. Таинственный темный мир инеистого племени захватил людей в холодные цепи, никто не мог пошевелиться. Мгновения повисли как замороженные.

Великан отвернулся и пошел своей дорогой. Его темная голова исчезла среди темных еловых вершин, слилась с ними, далекое движение затихло. Люди перевели дух и без промедления погнали коней дальше. К счастью, им было не по дороге с великаном.

— Ничего бы он нам не сделал! — бормотал молодой раб, все еще дрожа и ощущая на себе каменный взгляд великана. — У нас ведь железо! Вся нечисть боится железа.

Но его голос звучал не слишком уверенно. Никто толком не знал, чего боится Свальнир, зато его боялись все. Последний из могучего и некогда многочисленного Племени Камней, он недаром сумел выжить и приспособиться к новому миру, в котором для великанов почти не осталось места. Сила его была даже больше, чем у его древних родичей. Изредка он уносил скотину с дальних пастбищ, если ему не везло на охоте, а жители северных склонов Медного Леса потихоньку распускали слухи, что в соседних усадьбах пропадают люди. У себя никто таких случаев не помнил, но у других — не один и не два. «Кто его знает? — хмуро думал Асольв, скрывшись наконец в спасительной тени ельника и от дождя, к от страшных глаз. — Может, и правда великан ест людей. Про инеистое племя ничего нельзя знать наверняка. И любой умный человек поймет — от него лучше держаться подальше».

Ингвильда поднялась на самом рассвете, сразу, как только в утренней тишине раздался скрип ворот — рабыни отправились к стаду на пастбище за молоком. Оставшиеся женщины еще спали, и только один взгляд украдкой следил, как Ингвильда выбирается с лежанки и торопливо одевается — Хёрдис, притворяясь спящей, не пропустила ни единого Движения сестры. Вот Ингвильда застегнула на груди круглые серебряные застежки, взялась за цепочку, и Хёрдис затаила дыхание. Среди амулетов на цепочке висело, как и полагалось ему, огниво Синн-Ур-Берге. Железное колечко, которым оно крепилось к Цепочке, было разомкнуто и держалось чуть-чуть. Если Ингвильда сейчас это заметит… Но она ничего не заметила. Поспешно прикрепив цепочку между застежек, Ингвильда бессознательно, по привычке коснулась огнива, потом схватила гребень и бросилась вон из девичьей.

Едва за ней закрылась дверь, как Хёрдис тоже вскочила. Одеваться ей было недолго, а умыванием и расчесыванием волос она себя и вовсе не стала утруждать. Неслышно проскочив мимо Ингвильды, которая умывалась в сенях, Хёрдис выбежала из дома, выскользнула со двора и мгновенно спряталась в россыпи больших камней.

Очень скоро Иигвильда показалась из ворот усадьбы. Она шла быстрым шагом и не оглядывалась; неслышно, как тролль, Хёрдис скользила за ней. Впрочем, она могла бы и топать — Ингвильда все равно бы ее не услышала, потому что мысли ее были заняты чем-то совсем другим. Из осторожности Хёрдис следовала за ней в некотором отдалении, держась ближе к деревьям и крупным камням. Ступать за Ингвильдой след в след не было надобности: тропинка к берегу моря и Фьялльской отмели всего одна, а Ингвильда не из тех, кто бросает натоптанные тропы.

Сбоку зашумело море, впереди на тропе мелькнуло черное пятно младшего «смотрельного камня». Возле камня стоял человек — так и есть, Хродмар Метатель Ножа, кому же еще здесь быть? Хёрдис скользнула за дерево, а Хродмар быстро шагнул навстречу Ингвильде. Она подбежала к нему, Хродмар взял ее руки в свои. Хёрдис поднесла ко рту кулак и вцепилась в него зубами, чтобы не фыркнуть. Да уж, сестра Ингвильда выбрала себе сердечного друга! Красивее теперь не найдешь во всем Морском Пути!

Ингвильда и Хродмар пошли дальше по тропе между морем и ельником. Хёрдис еще немного постояла за елью. Сердце ее учащенно билось: Хродмар сейчас предстазлял для нее смертельную опасность. Если он в ту первую встречу чуть не убил ее за несколько невежливых слов, то теперь, когда ее проклятье чуть не убило и неисправимо изуродовало его самого, он уж точно доведет свое намерение до конца. Но чувство опасности не подавляло, а, наоборот, будоражило и даже веселило Хёрдис. Она осторожно выглянула из-за ели: эти двое удалялись, держась за руки и тесно прижимаясь друг к другу, как будто шли по тропинке не шире лезвия ножа. Теперь они не заметят даже целую дружину при всем вооружении, распевающую боевые песни, так что можно особенно и не скрываться. Плохо только то, что Хёрдис не знала точно, в какую сторону они пойдут, — они ведь и сами, как видно, этого не знали. А ей нужно было видеть Ингвильду не сзади, а спереди, видеть огниво у нее на груди.

Слева от тропы, в противоположной стороне от моря, открылась узкая и длинная долина — Копье, как ее звали в округе. Она упиралась в редкий ельник, где стайки деревьев перемежались моховыми полянками, крошечными озерцами. По берегам их и на дне под прозрачной водой виднелись огромные серые валуны, похожие на дремлющих чудовищ. Хёрдис обрадовалась — теперь она знала, куда они идут. Озерная долина — хорошее место, укрытое со всех сторон, и просто так никто туда не забредет. Это удобно для самых разных дел…

Не показываясь из ельника, Хёрдис во весь дух бросилась бежать вдоль Копья, обгоняя медленно идущих Ингвильду и Хродмара. Первой достигнув Озерной долины, она спряталась за большой серый валун, над которым нависли косматые лапы кривой ели. Это было отличное укрытие, и Хёрдис безбояз-ненно приподняла голову над камнем. Волосы ока накинула на лицо и смотрела сквозь них, как настоящая троллиха. Да разве она не троллиха — она, живущая среди людей, но по своим собственным законам, внешне похожая на них, но в душе близкая только самой себе?

Ингвильда и Хродмар сели на ствол упавшей ели шагах в десяти от ее укрытия. Хёрдис было отлично их видно. Хродмар держал руку Ингвильды и что-то тихо говорил ей; она слушала, и вид у нее был такой серьезный и сосредоточенный, как будто они обсуждают какие-то очень мудреные вещи. Взгляд у Ингвильды был чуть-чуть отрешенный, словно она прислушивается к чему-то глубоко внутри своей души. Нельзя сказать, чтобы эти двое выглядели очень уж счастливыми, но зоркие глаза Хёрдис видели облако Силы, окружавшее их и делавшее единым существом. И зависть больно куснула ее в сердце; никто не объяснял ей значение руны «гебо», творившей сейчас над ними свою вечную ворожбу, но она и сама чувствовала во вселенной дыхание этой руны, сливающей два в одно и придающей им силу трех. И эта зависть была больнее всего, потому что это счастье нельзя украсть или отнять.

Но тут же, сердито тряхнув головой, Хёрдис сосредоточилась на деле. Огниво висело на груди Ингвильды. Вот оно, темная полоска железа, изогнутая в сплющенное кольцо, хорошо заметная среди серебряных подвесок и амулетов. Оно притягивало, звало ее, Хёрдис, неслышным для других, но очень громким голосом. Оно не хотело оставаться с Ингвильдой, для которой весь мир теперь состоял только из ее рябого приятеля, оно хотело принадлежать Хёрдис не меньше, чем она хотела обладать им.

Посидев немного, двое поднялись и пошли дальше через Озерную долину, прочь от моря. Хёрдис сердитым взглядом впилась в землю под ногами Ингвильды; прямо напротив ее укрытия Ингвильда споткнулась, вцепилась в руки Хродмара, он подхватил ее, и они застыли, как будто были сделаны из одного куска. Но огниво уже соскользнуло с колечка и упало на мягкий мох, даже не звякнув. А те двое ничего не заметили. Перешагнув через драгоценный родовой амулет, как через простую еловую шишку, Ингвильда пошла дальше. Она помнила об огниве и берегла его даже во сне, но сейчас для нее существовал только Хродмар. А потом, когда пропажа обнаружится, она совершенно справедливо рассудит, что потеряла огниво во время своей длинной прогулки. Ну и пусть потом поищет. Огниво уже будет в надежном месте! И больше его никогда не потеряют!

Хёрдис едва дотерпела, пока эти двое отойдут подальше и скроются за елями. Легче тени она бросилась вперед, подобрала с земли огниво и метнулась в ельник. Зажав добычу в кулаке, она мчалась в другую сторону от Фьялльской отмели, и все существо ее пело от радости. У нее получилось! Она раздобыла огниво, и никто не скажет, что это кража. Главное, что никто не сможет подумать на нее! Никто не видел, как она его подобрала, никто не видел, что она вообще вышла из дома вместе с Ингвильдой! Зато теперь ее будущее в ее собственных руках!

Домой Хёрдис вернулась в сумерках. Летом это было для нее даже рано, но она не могла утерпеть дольше: очень мучило любопытство, обнаружена ли пропажа и что из этого вышло. Едва перешагнув порог девичьей, она почти столкнулась с Ингвильдой. И с первого взгляда поняла, что пропажа замечена: лицо Ингвильды было растерянным, беспокойным — такой ее не видели даже в дни разгула «гнилой смерти».

— Хёрдис! •— сразу воскликнула она. — Ты не видела…

— Что? — с хищным любопытством мгновенно отозвалась Хёрдис.

Ингвильда помедлила, посмотрела ей в лицо, хотела что-то сказать, даже открыла рот, но передумала и отвела глаза.

— Нет, — тихо сказала она. — Ничего. Ингвильда вышла из девичьей. Хёрдис окинула покой быстрым взглядом: постель Ингвильды была оправлена кое-как, словно ее только что переворачивали, а шкуры возле нее лежали слишком ровно — заново оправленные после встряски. В девичьей витал запах пыли, а Бломма с преувеличенным рвением провинившейся копалась в ларе с рубашками.

— Что вы тут ищете? — спросила у нее Хёрдис.

— А? — Бломма повернулась к ней, вид у нее был смущенно-испуганный. — Мы,.. Она велела… Не знаю.

Хёрдис хмыкнула и пошла прочь. Все ясно. Только одну вещь в доме могут искать с таким испугом и смущением — огниво. Вернее, могли бы, потому что его еще никогда не теряли.

Ингвильда брела через двор, внимательно, но без надежды глядя себе под ноги, и пыталась собраться с мыслями. Она с детства любила порядок и никогда ничего не теряла. А потерять такую дорогую вещь, как огниво, ей казалось почти преступлением — ведь оно принадлежит не ей, а всему роду, всем потомкам! Ей было стыдно и тревожно. Конечно, она потеряла его не дома, а где-то там, на берегу или в ельниках. Ее сильно смущала мысль о том, что придется отвечать на расспросы. «Где ты была сегодня?» «А зачем ты туда пошла?» «Кто там с тобой был?» Как признаться отцу, что она бродила по долинам с Хродмаром? Как он это примет, что скажет, что подумает? Ингвильда не привыкла смущаться или бояться ответственности за свои поступки, и ее очень угнетало положение, которое, скажем, Хёрдис, привыкшая к чужому неудовольствию, перенесла бы с легкостью. Эти неизбежные будущие вопросы мучили Ингвиль-ду даже сильнее, чем сама потеря огнива. Но деваться было некуда.

Возле молочной она наткнулась ка мать.

— Ингвильда! Что с тобой? — воскликнула фру Альмвейг, увидев лицо дочери. — Ты не больна?

На ум ей мгновенно пришла «гнилая смерть»; одной рукой прижав к груди горшок со сливками, фру Альмвейг другой рукой пощупала у дочери лоб. Ингвильда покачала головой:

— Я… — Ей было трудно произнести вслух страшное известие, но душа ее уже изнемогала, хотелось поделиться с кем-нибудь этой тяжестью. — Я потеряла…

Она не договорила, но опустила глаза к груди, к цепочке. Фру Альмвейг проследила за ее взглядом, и глаза ее вдруг стали огромными — она заметила, что огнива нет.

— Ты потеряла огниво!

Ингвильда молча закивала головой, глаза ее наполнились слезами. Фру Альмвейг поставила горшок со сливками прямо на землю и всплеснула руками. Она тоже не находила слов. По лицу Ингвиль-ды потекли слезы, и фру Альмвейг поспешно обняла дочь, как будто хотела спрятать.

— Отец убьет нас! — сказала Альмвейг, торопливо оглядываясь, как будто искала здесь же, на дворе, какое-то средство спасения. — Ты хорошо поискала?

Ингвильда молча кивнула, вытирая слезы о плечо матери. Она перерыла всю свою лежанку, одежду и шкуры во всей девичьей. Но это были не поиски, а лихорадочная дрожь — она хорошо помнила, что огниво было с ней, когда она утром уходила с усадьбы, а значит, искать его дома бессмысленно.

— Надо сказать отцу, — решила фру Альмвейг. — Не знаю, что он сделает с нами, но он должен знать. Пусть он сам прикажет искать. Может, он знает, как заставить огниво вернуться. Ведь твоя бабка говорила, что оно само возвращается.

— Оно возвращается, только если украдено, — безнадежно сказала Ингвильда. — А если потеряно… то нет, вроде как… сами виноваты. Так оно и будет лежать где-нибудь под камнем, пока его не найдут тролли…

Фрейвид, узнав о произошедшем, помрачнел и нахмурился.

— Когда ты видела его в последний раз? — спросил он у Ингвильды, не обращая внимания на ее слезы.

— Утром, — выговорила она. — Когда я одевалась, оно было. А когда я пришла, его не было.

— Куда ты ходила?

— К Озерной долине.

— А там ты искала?

Ингвильда покачала головой. Фрейвид тут же велел созвать людей. Все население усадьбы, от мальчишек до стариков, от рабов до гостей-хёльдов отправилось на поиски. Фрейвид обещал нашедшему огромное серебряное блюдо, еще его отцом вывезенное из уладских земель. Все были наслышаны о знаменитом родовом амулете Смидингов, и толпа возбужденно гудела.

— Ты хоть сама помнишь, какой дорогой ты шла? — спросил Фрейвид у Ингвильды.

— Я шла по тропе… — неуверенно ответила она. — Где «смотрельные камни».

Свой путь она помнила, но ей было слишком неловко об этом говорить. Отец еще не догадался спросить, зачем она ходила рано утром к Озерной долине, но вот-вот догадается!

— Надо собаку! — завопил Хар, обрадованный пришедшей догадкой. — Я возьму Чуткого! Он сразу найдет, какой дорогой она шла!

— Молодец! — чуть прояснившись лицом, Фрейвид погладил Хара по волосам. Видно, и из младшего сына со временем выйдет толк, если он в десять лет уже такой сообразительный. — Скорей тащи его сюда!

Чуткий, черный песик с белой грудью, с острой мордочкой, ростом был едва побольше кошки, но отличался завидным нюхом и редким умом. Его ушки стояли торчком, в глазах горел охотничий азарт, крепкие лапки не знали усталости. Хар сам вырастил его и очень гордился своим песиком.

— Чуткий, нюхай! — велел мальчик, приведя пса к Ингвильде и ткнув носом в подол ее платья. — А теперь ищи!

Хар подтолкнул собаку к воротам усадьбы, и Чуткий, мигом поняв, что от него требуется, проворно побежал за ворота. Его нос не отрывался от земли, и лишь иногда он оглядывался, проверяя, идут ли за ним люди. Чуткий мог бы гордиться — за ним валила нешуточная толпа. Фрейвид запретил людям высовываться впереди собаки, чтобы не затоптать след Ингвильды, и Чуткий уверенно бежал вперед.

Вот он пробежал через Копье, вступил в Озерную долину. Вся усадьба шла следом, внимательно глядя под ноги и переворачивая камешки, но огнива нигде не было. Вот Чуткий выскочил на маленькую моховую полянку возле озерца, закружился у выступа елового корня. Здесь он уселся и поглядел на Хара с чувством выполненного долга.

— Искать здесь! — велел Фрейвид. — Дочь моя, ты правда здесь была?

Ингвильда молча кивнула. А Чуткий тем временем снова встал и побежал обратно. Хар пустился за ним.

— Это, должно быть, ее обратный след, — решил Фрейвид. — Ищите здесь, а я пойду дальше. Она могла уронить огниво и на обратном пути.

Чуткий, Хар, Фрейвид и еще несколько человек прошли до конца Копья, а там Чуткий уверенно повернул не к усадьбе, а в другую сторону, к старшему «смотрельному камню». Ингвильда слегка изменилась в лице: здесь она не была и не понимала, куда пес ведет теперь.

— Ты ходила к туда? — Фрейвид обернулся к дочери.

— Нет, — недоуменно сказала она. — Разве что…

— Что?

— Ничего… — ответила она совсем тихо. Теперь она догадалась, что за след взял Чуткий, и от этой догадки ей стало холодно.

— Да он ведет нас к Фьялльской отмели! — сообразил кто-то из работников. — Может, они были в Озерной долине?

Фрейвид поглядел на бледное лицо дочери. В глазах ее был ужас, как при виде огня над родной крышей, и он кое о чем догадался, но промолчал. Таких разговоров не заводят при младших детях и при челяди. Ингвильда опустила глаза: у нее не было сил смотреть на отца, его тяжелый взгляд придавливал ее к земле, как гранитная глыба. Ей казалось, что он видит ее насквозь, И уж конечно, не похвал ей следует ждать. «Не ожидал я от тебя такой неосторожности, дочь моя!» — только и скажет Фрейвид. Он никогда не тратил много слов на брань, но Ингвильда предпочла бы провалиться сквозь землю к троллям, чем услышать сейчас его голос.

— Ну что ж, если здесь были фьялли, мы теперь пойдем к ним! — невозмутимо решил Фрейвид, но Ингвильда слышала в его голосе и гнез, и осуждение. Не поднимая глаз, словно на казнь, она медленно шла вслед за всеми.

Еще издалека было видно, что на Фьялльской отмели возле землянки кипит жизнь. Над берегом поднимался дымок от костра, несколько человек чистили рыбу, над огнем висел закопченный железный котел с фьялльскими козлиными головками на заклепках дужки. Из дружины «Тюленя» оставались больны не больше пяти человек, остальные уже поднялись и достаточно окрепли, чтобы можно было думать о дороге домой.

Поодаль от всех сидел на песке высокий человек со спутанными волосами — Геллир. Он тоже был болен и выздоровел, но ослеп. И он первым обернулся з сторону подходящих квиттов, вскрикнул что-то, взмахнул рукой.

Из землянки вышел Модольз, на ходу затягивая пояс со своей золотой пряжкой. Оправляя ладонями волосы, он с тревогой смотрел на приближающихся квиттов. Появление такой толпы с самим хёвдин-гом во главе не обещало ничего хорошего.

А Чуткий, как по веревочке, подбежал к Хродма-ру, негромко торжествующе тявкнул на него и уселся рядом на песке, поджидая хозяев. Хродмар и другие фьялли с недоумением смотрели на маленького черно-белого остроухого песика.

— Сдается мне, Хродмар, что этот пес выслеживал тебя, — сказал Модольв.

Хродмар не ответил. За спинами квиттов он увидел Ингвильду, и вид ее бледного, потрясенного, испуганного лица мгновенно наполнил его самыми нехорошими предчувствиями. Близко была если не беда, то большая неприятность. Ее отец как-то узнал об их встречах. Конечно, никакого особого преступления они не совершили, но такой знатный и гордый человек не потерпит, чтобы его дочь встречалась с мужчиной наедине, да еще и без его ведома. При его заносчивом и неуживчивом нраве он может увидеть в этом оскорбление и потребовать ответа. И хотя Хродмар был готов отвечать как угодно, мысль о том, что имя Ингвильды будут трепать все языки в округе, дохнула на него тревожным холодом. Фрейвид вышел вперед и остановился на отмели, шагах в десяти от землянки. Модольв и Хродмар сделали несколько шагов ему навстречу. Квитты многоголовой толпой сгрудились позади Фрейвида и затихли. Несколько мгновений было слышно только шум близкого моря и легкое потрескивание поленьев в костре. Ветерок носил дым с запахом полуготовой рыбной похлебки.

— Не знаю, кому из нас надлежит первым приветствовать другого — ведь здесь наш дом, но твоя земля, — начал Модольв. — И все же я первым скажу тебе, Фрейвид хёвдинг, что я рад видеть тебя и твоих домашних в добром здоровье. Надеюсь, не беда привела тебя к нам в зтот час?

— Ты ошибся в своей надежде, Модольв ярл, — медленно ответил Фрейвид. Взгляд его блекло-голубых глаз и скрыто-враждебный голос не обещали гостям ничего хорошего. — А я хотел бы думать, что не ошибся, оказав вам гостеприимство и помощь.

— Никому из тех, кто принимал в гостях меня и мою дружину, не приходилось жалеть об этом! — ответил Модольв. Он тоже понял, что случилось что-то нехорошее. В чужой земле чистая совесть еще не служит щитом от бед. — Если в твоем доме беда, то не можем ли мы помочь тебе?

— В моем доме беда! — угрюмо подтвердил Фрей-вид. — Пропало то, что было мне дороже всех сокровищ.

При этом он невольно кинул взгляд назад, отыскивая дочь. Хродмар подобрался. Так и есть. Что может быть дороже для знатного хёльда, чем его честь и доброе имя дочери? Скорее бы уж он сказал, чего хочет, и дал Хродмару возможность ответить. Он не мог отвести взгляд от бледного лица Ингвильды с мокрыми от слез ресницами. Хродмар чувствовал на своем лице пытливый взгляд Фрейвида, знал, что выдает себя с головой, но ничего не мог поделать. И именно сейчас он с особенной силой и остротой ощутил, какую власть приобрела над ним любовь к Ингвильде. Теперь ему казалось, что он — самый близкий для нее человек, а ее родной отец — чужой, почти враг, и жаждал защитить ее от этого человека с холодными голубыми глазами.

— У тебя в доме много сокровищ, — сказал тем временем Модольв. — Не можем ли мы узнать, что именно ты почитаешь пропавшим? Может быть, мы и сумеем помочь тебе в поисках.

— Я уже вышел на поиски, и они привели меня сюда, — сурово сказал Фрейвид. — Больше всех сокровищ рода я ценил огниво, которое носила с собой моя дочь. Сегодня утром оно исчезло, и след его привел нас сюда.

На лице Хродмара отразилось такое облегчение, что Фрейвид даже растерялся.

— Я знаю, о чем ты говоришь, — сказал Модольв. — Я не раз видел огниво в руках йомфру Ингвильды. Не стану притворяться, будто мне неизвестны его волшебные свойства. Мы с йомфру Инг-вильдой не раз говорили о них. Я даже знаю то, что огниво само возвращается к хозяину, будучи украденным. Неужели ты считаешь меня глупцом, способным совершить бесчестный поступок, который заведомо не принесет мне пользы?

— Люди могут лгать или ошибаться, — ответил Фрейвид. Он уже нашел объяснение облегчению Хродмара — может быть, тот надежно спрятал украденное и не боится даже обыска землянки. — Но этот маленький пес, — Фрейвид кивнул на Чуткого, — не способен лгать. Он вел нас по следу моей дочери и привел сюда. Сама она не была здесь сегодня. Значит, собака шла по следу огнива.

— Скажи мне прямо, Фрейвид хёвдинг, — ты обвиняешь в краже кого-то из нас? — прищурившись, спросил Модольв. — Может быть, меня? Или моего родича Хродмара? Другие наши люди почти не бывали у тебя в доме.

Хродмар лихорадочно пытался вспомнить, видел ли он сегодня утром огниво на груди Ингвильды, и не мог, — ему запомнились только ее глаза.

— Я хотел бы, чтобы вы попытались объяснить мне эту пропажу, — холодно ответил Фрейвид. Все-таки Модольв и Хродмар были высокородными людьми, его гостями, — обвинить их в краже было не так-то легко.

Модольв хотел ответить, но вдруг смешался и посмотрел на Хродмара. Он вспомнил, что на самой заре лежанка Хродмара уже была пуста. Модольв не был слепым и отлично знал, куда мог направиться его племянник в столь ранний час. Конечно, заподозрить его в краже было нелепо, но, может быть, он и правда что-то знает?

— Мы не раз видели огниво у твоей дочери, но мы не знаем, где оно сейчас, — спокойно ответил Хродмар. — В этом я клянусь тебе Одином и Тором. Пусть Один никогда больше не даст мне победы, пусть Рыжебородый поразит меня Мйольниром, если я виновен в пропаже сокровища твоего рода.

Фрейвид молчал. Уверенный вид Хродмара убеждал против воли, да и имена богов не поминают просто так. Но Фрейвид был уверен, что Хродмар встречался с Ингвильдой, и это обстоятельство нужно было выяснить до конца. Внутреннее чувство — ведь он был сыном Сигнехильды Мудрой — говорило ему, что к исчезновению огнива фьялли непричастны, но Фрейвид доверял только рассудку. Он не сводил глаз с лица Хродмара и видел, что тот смотрит только на Ингвильду, старается что-то сказать ей взглядом. Между ними была какая-то связь, и Фрейвид почувствовал себя оскорбленным, почти обворованным. Ингвильда ведь не Хёрдис — он привык к тому, что младшая дочь, красавица и умница, его гордость и надежда, целиком в его власти и никогда не выйдет из его воли, не пойдет ему наперекор и только ему предоставит решать ее судьбу. Но все произошедшее этим утром открыло Фрейвиду глаза на опасность немногим меньшую, чем пропажа огнива. Его дочь Ингвильда доверилась чужаку, фьяллю. Этого Фрейвид не мог допустить. И как далеко зашло дело?

— Пусть твой родич поклянется, что не поднимал руки ни на одно из моих сокровищ, — четко выговорил Фрейвид, выразительно глядя на Хрод-мара и будучи уверенным, что тот его поймет. — Я предложил бы тебе, Модольв ярл, подтвердить мечом его правоту, но вы — на моей земле, вы мои гости, я взял вас под защиту и не могу выступить против вас с оружием в руках. Мы поступим иначе. Пусть боги ответят нам голосом рун.

На поясе рядом с оружием Фрейвид хёвдинг всегда носил небольшой кожаный мешочек с вышитыми на нем рунами «вуньо», «суль» и «даг» — тремя рунами Мысли, помогающими при ворожбе. В мешочке хранились двадцать четыре округлые бляшки из ясеневого дерева с вырезанными на них рунами. Отвязав мешочек от пояса, он вслед за Модоль-вом прошел к большому плоскому камню, который фьялли приспособились использовать как стол. На гладкой поверхности камня Фрейвид расстелил белый платок, который извлек из того же мешочка, высыпал на него руны и произнес, подняв глаза к небу:

Рун Повелитель,

к тебе я взываю:

дай мне три руны,

тьму освети мне.

Дай мне услышать

Мудрых советы,

чтоб не случилось мне

сделать ошибки.

Никто из домочадцев не смел подойти близко, только Модольв и Хродмар вдвоем встали с другой стороны камня, напротив Фрейвида, да еще Ингвильда, медленно подойдя, встала за плечом отца. Ей было мучительно неловко и тревожно, но стоять поодаль было еще тяжелее. Фрейвид слегка оглянулся на нее, но ничего не сказал и разровнял ладонью руны.

— Пусть Один и Фригг помогут мне в поиске потерянного мною сокровища! — произнес Фрейвид и взял с платка наугад одну из рун. — Первая руна пусть скажет мне, на верном ли пути я сейчас.

Он перевернул ясеневую бляшку. На него глянула перевернутая руна «ансу». Фрейвид покраснел, почувствовав себя в глупом положении. Боги как будто захотели посмеяться над ним! Перевернутая руна, чье имя — Послание, означала, что сейчас он ошибается и все понимает неправильно.

— Сдается мне, Один наводит на мысль, что ты не там ищешь твою пропажу, — мягко заметил Модольв, которому тоже была видна руна и который не хуже Фрейвида мог ее истолковать.

Хродмар через стол бросил повеселевший взгляд на Ингвильду. У нее тоже немного отлегло от сердца, но она не смела взглянуть на отца, боясь, что такое явное указание на ошибку рассердит его.

— Посмотрим, что скажут другие руны, — только и ответил он и взял еще одну. — Вторая руна пусть скажет мне, что мне ждать дальше.

— Похожа на то, что тебя, хёвдинг, ждут в ближайшее время неожиданности! — заметил Модольв, бросив взгляд на руну в руке хозяина. Это была руна «райд», тоже перевернутая.

Фрейвпд глянул на него, но ничего не сказал. А мысленно он добавил: перевернутая руна Пути может еще означать скорый разрыв с кем-то из близких. На ум ему сразу пришла Ингвильда, которую он может так или иначе потерять, и это так тревожило его, что об огниве он почти забыл. Молча он взял с полотна третью руну — ту, что дает совет. На него глянула руна «гебо». Еэ косой крест блеснул перед напряженным взором хёвдинга, как солнечный луч в ненастье. Руна Дара не бывает перевернутой и всегда несет только благо. И совет ее прочитать нетрудно: она зовет к дружбе и объединению. Сдается мне, что боги не хотят ссоры между нами, — сказал Модольв.

— Похоже, они советуют нам хранить и укреплять нашу дружбу, — весело добавил Хродмар. — Я не большой знаток рун, но эту руну трудно понять как-то иначе.

Фрейвид еще немного помолчал, хотя смысл третьей руны и вправду трудно было не понять. Его смущало то, что в своих подозрениях он оказался совершенно не прав. Фрейвид хёвдинг не привык к ошибкам или поражениям, и ему понадобилось какое-то время, чтобы взять себя в руки и достойно признать свою неправоту.

— Я рад, что не ошибся в своих гостях, — сказал он наконец. — Придется мне поискать мою пропажу в других местах.

— Как видно, духам вашего побережья кажется, что мы загостились! — заметил Модольв. — Но пусть они не гневаются — мы уже скоро отплывем восвояси.

— Не так скоро, будто я выпроваживаю вас! — ответил Фрейвид и бросил Модольву многозначительный взгляд. — У нас с тобой есть еще одно дело, ты о нем не забыл? То самое, что должно решиться в новолуние? Надеюсь сегодня вечером видеть вас всех в усадьбе. Пусть ни люди, ни боги не сомневаются, что я понял волю судьбы.

Модольв помедлил и кивнул. Он не забывал о железе, которое обещал ему Фрейвид. И до намеченного срока оставалось не больше двух-трех дней…

По дороге к усадьбе все домочадцы хёвдинга смотрели под ноги и по второму разу переворачивали камешки — ведь огниво так и не было найдено. Сам Фрейвид молчал, и лицо его, несмотря на примирение с фьяллями, было мрачным. Фру Альмвейг и Ингвильда шли впереди; хёвдинг часто посматривал на дочь, но ни о чем не спрашивал.

На небе блестел тонкий серпик ущербного месяца в последней четверти. Света от него было мало, но Хёрдис не заблудилась бы здесь и с закрытыми глазами. Как тень, она скользила между тонкими соснами на склоне горы, где не так давно повстречала Гримкеля ярла. Только теперь она была одна, Серый остался запертым на дворе усадьбы. В том деле, за которым шла сейчас, Хёрдис не доверяла никому. Даже Серому.

Добравшись до самой вершины горы, она метнулась к высокому плоскому обрыву. Казалось, какой-то великан ударил здесь лопатой и снес широкий пласт земли со склона. Возле обрыва стояло несколько сосен, две старые, толстые, и несколько молодых, тонких. Хёрдис отсчитала третью молодую сосну от правого края обрыва, спряталась за нее, прижалась к стволу и застыла. Она исчезла — ни один взгляд, обладай от хоть орлиной зоркостью, не сумел бы различить фигурку девушки возле ствола. Здесь было совершенно темно, желтые лунные лучи скупо падали только на поляну впереди. На миг Хёрдис стало страшно — она усомнилась, а есть ли она не свете? Или это только тень? Или чье-то воображение нарисовало ее изменчивый образ на склоне сосновой горы? Живет ли она или только смотрит на землю из высших миров, где душам не нужно телесного воплощения?

Все было тихо. Хёрдис опустилась на колени и стала копаться меж корнями сосны. В образовавшейся ямке среди хвои и земли ее пальцы коснулись железа. Хёрдис вытащила огниво Синн-Ур-Бер-ге, заботливо очистила его.

— Молодцы, тролли соснового склона! — бормотала она. — Хорошо берегли мое сокровище! Да и что еще вам делать — огонь спалит любого из вас, кто только посмеет протянуть волосатую когтистую лапку к моему огниву!

Зажав огниво в руке, Хёрдис заскользила вниз по склону. Теперь ее путь лежал к морю. Поодаль от усадьбы у нее было потайное местечко — вернее, одно из тех укромных мест, которые могли пригодиться и как укрытие, и как тайник. В тихой заводи вода была почти спокойна. Огромное море дышало соленой свежестью в лицо Хёрдис, но волны оставались там, за большими скользкими камнями.

Почти прозрачный обрезок луны выплыл из-за темных облаков, словно золотой серп, оброненный кем-то из богов. Хорошо было бы, если б они обронили круглое блюдо — но полнолуние миновало, а ждать нового Хёрдис было некогда. Фьялли уже приготовили своего «Тюленя» к плаванию, вот-вот они уйдут.

Хёрдис встала на колени на широком плоском камне, склонилась над водой. Навстречу ей из воды глянуло бледное девичье лицо с огромными глазами, а в глазах снова отражалась она сама — Хёрдис Колдунья. Хёрдис содрогнулась — мир пошатнулся и поплыл, и она не знала, какая Хёрдис настоящая: эта, на прибрежном камке, или та — в воде? Хёрдис-в-воде была сильнее. Она не звалась дочерью рабыни, не слушала попреков, не обижалась и не завидовала, — она была сильной и свободной, равной морским великаншам, дочерям Эгира*. На этом берегу ей было подвластно все по обе стороны от дрожащей кромки прибоя.

Подняв руку с зажатым в ней огнивом, Хёрдис-на-берегу ударила железом о камень. Мигом в воздух рванулся сноп сияющих красно-желтых искр, они осыпали широкий камень к долго тлели на нем, прежде чем погаснуть. Часть искр упала в воду, и вода наполнилась красноватым светом, словно искры и под водой продолжали гореть.

— Месяц, брат Солнца, возьми с собой мое лицо! — шептала Хёрдис. — Отнеси его к Острому мысу, к усадьбе Лейрингов! Найди там Гримкеля ярла, Гримкеля Черную Бороду! Скажи ему, что я зову его!

Она смотрела ка свое отражение, вспоминая Гримкеля и стараясь восстановить в памяти его лицо до последней черточки, вместе с морщинами на низком лбу и смешным подергиванием бровей. Пусть он увидит в этот миг то, что видит она — ее лицо. Пусть он узнает, что ему настало время вернуться.

Хёрдис медленно опустила в воду руку с золотым кольцом, подарком Гримкеля.

—Месяц, брат Солнца, возьми свет этого золота и освети мысли Гримкеля сына Бергтора, освети ему дорогу сюда, — шептала она. — Пусть он знает, что Хёрдис Колдунья зовет его!

Все силы ее души были зажаты в кулак вместе с огнивом. Хёрдис так пристально смотрела на свое отражение, как будто хотела взглядом вынуть его из воды и бросить вперед, послать плыть по волнам вдаль. И вдруг ее потянуло в воду — Хёрдис-в-воде была сильнее. Вцепившись обеими руками в скользкий камень, Хёрдис-на-берегу отпрянула назад; холодная волна, как жадный язык моря, взметнулась следом, лизнула камень и окатила колени девушки. Но Хёрдис вскочила и отпрянула подальше от воды. Всю ее наполнило жуткое ощущение: как огромно и могуче море и как мала перед ним она сама — что ему стоит слизнуть ее и поглотить? Вот сейчас накатит волна побольше…

Но волна мирно отошла назад, тихо шипя на камнях с ленью сытого дракона, и испуг Хёрдис сразу прошел. Отряхивая платье, она тихо смеялась от радости — опять получилось! Месяц взял ее отражение и понес его куда было сказано — к Гримкелю. Лукавый Мани* хотел было взять ее саму, но не так-то она проста! Теперь ему придется выполнить ее желание. Чернобородый ярл поймет, что его зовут, и скоро будет здесь. Конечно, если его слово хоть чего-нибудь стоит. А в своих силах Хёрдис была уверена. В себя надо верить, даже если весь мир будет против. А иначе не стоит и браться за дело.

Выйдя рано утром из девичьей, Икгвильда сразу столкнулась с отцом.

— Ты не видела Арне? — спросил Фрейвид. — Если увидишь, пришли его ко мне. Я думаю, пора послать человека в Тюрсхейм, к Сиггейру Голосу Камня.

Сиггейром звали колдуна, жившего в святилище Тюрсхейм на Остром мысу. Он славился как могучий ясновидец и прорицатель, но Ингвильда не любила его: от Сиггейра исходило ощущение какой-то режущей, проникающей силы, и, стоя рядом с ним, она всегда испытывала неприятное чувство, словно по коже слегка водят острием ножа. К советам Сиггейра Стюрмир конунг почти всегда прислушивался, и поэтому Фрейвид хёвдинг тоже его не любил. Не случись такого происшествия, никогда он не позвал бы колдуна к себе в усадьбу.

— Ты думаешь, пора? — спросила Ингвильда.

— Да, — Фрейвид угрюмо кивнул. — Мы обыскали все побережье. Как видно, кто-то хорошо спрятал огниво. Без Сиггейра мы его не найдем. Конечно, он дорого запросит за свою помощь, но наше огниво того стоит. Ты согласна?

Фрейвид посмотрел в глаза Ингвильде, и она поспешно кивнула. Отец не бранил ее, но она не могла избавиться от давящего чувства вины.

— Что ты такое говоришь, отец? — спросила подошедшая фру Альмвейг. — Кто мог его спрятать?

— Да мало ли кто? — с досадой ответил Фрейвид, который и сам не мог ответить на этот вопрос. — Если бы огнино было украдено, оно бы уже вернулось. Так бывало и раньше, мне рассказывала мать. Но оно не возвращается, а уже пошел восьмой день, как оно пропало. Значит, оно потеряно, но кто-то его нашел и не отдал. Это не кража, поэтому огниво само не вернется.

— Да кто же мог его найти и не отдать? — в недоумении спросила Альмвейг. Ей не верилось, что кто-то из живущих в усадьбе мог решиться на такую дерзость. — Неужели ты думаешь, что кто-то из тех, кто ест твой хлеб, посмеет так тебя обмануть?

Фрейвид молча пожал плечами. В это он с трудом мог поверить и поневоле начал снова подозревать фьяллей.

— Вот потому я и решил, что нам нужен Сиггейр, — сказал он.

— Но раньше ты всегда посылал Асольва. С Сиггейром, говорят, не так-то легко столковаться. Боюсь, другому его не уговорить. Он решит, что ты недостаточно уважаешь его.

— Асольва нет… — начал Фрейвид.

— Но ведь он вернется сегодня вечером, — перебила его Ингвильда. — Неужели нельзя подождать и одного дня?

— Асольв вернется сегодня? — Фрейвид в удивлении посмотрел на нее. — Откуда ты знаешь? Разве от него кто-то приехал?

— Но… — Ингвильда растерялась. — Разве не ты сам сказал мне?

— Как я мог тебе сказать то, чего сам не знаю? Асольву пора вернуться к новолунию, это верно, но мало ли что могло задержать его в пути?

— Да нет же, я верно знаю, что он вернется сегодня. Он уже близко, эту ночь он провел на усадьбе Торгнюра Совы…

Ингвильда беспокойно поправила волосы, затеребила амулеты на груди, не понимая, что с ней творится. Ей казалось, что кто-то ей рассказал обо всем этом, — иначе откуда такая уверенность? Но Фрейвид был в недоумении.

— Хорошо бы, если бы так… — пробормотал он. — Кто тебе сказал?

— Выходит, что никто. — Ингвильда слабо пожала плечами, растерянно улыбнулась. — Я была уверена, что это ты мне сказал… Кому же еще про это знать?

— Тебе приснилось, — решила фру Альмвейг. — Ты и раньше видела занятные сны.

— Ах, мне снится только огниво! — горестно воскликнула Ингвильда. — Я только о нем и думаю Целый день, и ночью мне снится только оно! Тут не до снов про Асольва!

— Тебе снится огниво? — воскликнул Фрейвид. — Так что нее ты молчала! Скорее рассказывай, что тебе снилось!

Я не знаю! — в отчаянии воскликнула Ингвильда. — Мне снится, что я сама и есть огниво. И я заперта в каком-то подземелье, кругом земля и какие-то бревна. И я чего-то жду, жду, пока кто-то придет меня освободить. Кто-то вынимает меня, разговаривает со мной, но я не помню ни одного слова!

— Кто это?

— Я не знаю!

— Фркгг и Хлин*! — обеспокоенно воскликнула фру Альмвейг и обняла Ингвильду. — Девочка моя! Хёвдинг! Я боюсь, с этим огнивом сна повредится рассудком! Она и так не знает покоя! Не спрашивай ее, она же не хотела его терять! Ты не должен ее бранить, она и так терзается! Успокойся, моя хорошая! Ты ни в чем не виновата! Какой-то бездельник…

— Да, какой-то бездельник нашел огниво и закопал в землю! — яростно воскликнул Фрейзид. — Ингвильда! — Решительно оттолкнув жену, он схватил Ингвильду за плечи и встряхнул. — Я давно этого ждал! В теба проснулась кровь нашего рода! Сестра моего отца была ясновидящей! Все женщины нашего рода… И ты! Ты тоже! Слава Тюру и Фригг! Я думал… Не все же этой козе Хёрдис! Слава Тюру!

Фру Альмвейг смотрела на мужа приоткрыв рот от изумления: за двадцать лет совместной жизни она не видела его в таком волнении. А Фрейвид раскраснелся, глаза его блестели, и он не переставал тормошить Ингвильду, как будто хотел скорее разбудить в ней едва проснувшийся дар.

— Думай, думай об огниве, дочь моя, умоляю тебя! — восклицал он. — Думай, и ты найдешь его! Ты уже почти знаешь! Где оно? Где?

А Ингвильда едва не плакала от растерянности, еще больше сбитая с толку возбужденным видом отца. Внезапное открытие, так обрадовавшее Фрей-вида, ее саму потрясло и напугало. Она привыкла к мысли, что ей не досталось в наследство темного, многообещающего и опасного дара. Внезапно обнаружив в себе проблески ясновидения, она испугалась, как будто нашла у себя признаки опасной болезни, вроде красной сыпи на ладонях, предвещающей «гнилую смерть*. Ей почему-то вспомнилась Хёрдис —ее глаза, горящие шальным огнем, ее странная улыбка — половиной рта, ее злорадный смех. Таким для Ингвильды было лицо колдовской силы, и она испугалась его.

Закрыв лицо руками, она прижалась к матери, и Альмвейг поспешно обняла ее.

— Оставь ее! — крикнула она мужу. — Ты не видишь, девочка плачет! Она и так делает все, что может! Если она узнает, она тебе скажет. А пока оставь ее в покое и посылай за Сиггейром, если уж без этого чудовища никак не обойтись.

— Нет уж, теперь я подожду! — решил Фрейвид. В его глазах еще блестело лихорадочное возбуждение, и он потирал руки движениями, совершенно ему раньше несвойственными. — Я подожду! Если Асольв вернется сегодня вечером… Ну, не плачь, дочь моя! Если твой брат вернется сегодня вечером, его мы и пошлем за Сиггейром! Если еще будет такая надобность… Чтоб его тролли взяли!

Гридница Прибрежного Дома была полна людьми, сам хозяин поднимал кубки в честь богов с воодушевлением, которое многим казалось непонятным. Даже на недавних пирах Середины Лета он был спокойнее. На почетном месте напротив хозяина сидел Модольв Золотая Пряжка, возле него — Хродмар. На пиру были почти все фьялли с «Тюленя» — больными оставались лишь несколько, но их выздоровление было не за горами.

Возле Фрейвида сидел Асольв. Вернувшись вечером, он застал усадьбу почти готовой к пиру.

— Что случилось? — спрашивал он у челяди на дворе. — Для кого все это? У отца гости? Что вы тут празднуете?

— Это для тебя! — радостно отвечали ему одни челядинцы, в то время как другие уже бежали к хозяину с долгожданным известием. — Он велел устроить пир в честь твоего возвращения!

Асольв был польщен и обрадован и даже не сразу догадался задать простой вопрос — а откуда Фрей-вид знал, что он вернется именно сегодня? Но женщины сами ему рассказали.

— Ингвильда стала ясновидящей! — наперебой говорили ему Ауд, Бломма и Хильдигунн. — Она сегодня утром сказала хёвдингу, что ты вернешься вечером. И она уже почти нашла огниво!

— Какое огниво?

— Как — какое? То, которое потеряли! Асольв ничего не знал о последних событиях, а в пересказе женщин они звучали путано и неясно. Не сразу Асольву удалось разобраться в плохих и хороших новостях: потеряно огниво Синн-Ур-Берге, зато в Ингвильде проснулось ясновидение и она почти знает, где искать пропажу!

— Вот это славно! — радовался Асольв, которому всегда казалось, что колдовская сила рода по справедливости должна была достаться не беспутной Хёрдис, а Ингвильде. — Боги справедливы! Наконец-то они разобрались, кто чего заслужил!

— Ой, ничего веселого я в этом не вижу! — отвечала Ингвильда, вовсе не разделяя восторгов брата. — Я ничего не знаю! Со мной происходит что-то странное — в голове пусто и так легко, и откуда-то вдруг является… Я знаю то, чего я не знаю! Я вижу то, чего нет! Или есть… Я не знаю!

— Успокойся! — Асольв ободряюще погладил ее по плечу. — Это всегда так начинается. А потом ты привыкнешь и во всем разберешься!

Сам Асольв не обладал никакими особыми способностями и не мог считаться их знатоком, но очень хотел утешить Ингвильду. Его старания не пропали даром: Ингвильда немного успокоилась и вскоре уже помогала матери готовиться к пиру. Но при каждом взгляде на Асольва ее пробирала дрожь: вернувшийся брат был живым доказательством того, что ей не померещилось. Древняя кровь Синн-Ур-Берге проснулась в ней. Почему вдруг сейчас? И к чему это приведет?

— Думай об огниве! — то и дело внушал ей Фрейвид. — Думай о нем, ищи его мысленно, и ты его найдешь! Оно отзовется!

Ингвильда старалась думать об огниве, но получалось плохо: гораздо больше места в ее мыслях занимал Хродмар. Асольв привез железо, и сделке фрейвида с Модольвом ничто не мешало. Теперь уже все знали, за чем ездил Асольв, и Ингвильда понимала, что теперь «Тюлень» может отплыть восвояси в самые ближайшие дни. И от этой мысли у нее все валилось из рук, и она ощущала себя словно разорванной пополам: вот-вот одну половину увезут, а другая, не в силах без нее жить, будет не жить и не умирать, а только мучиться. Ингвильда не смела думать о будущем, чего-то ждать и желать. Привыкнув с детства повиноваться отцу, она привыкла и к той мысли, что судьбу ее решать будет он. Но судьба решилась сама, не спрашивая даже властного хёвдинга: она должна быть с Хродмаром, и не потому, что хочет этого, а просто потому, что иначе нельзя. Но как сказать об этом отцу? Что с ней будет?

От женского стола Ингвильде было хорошо видно Хродмара, и они почти не сводили друг с друга глаз. Оба они знали, что Фрейвид непрестанно следит за ними, но ничего не могли поделать. За прошедшие дни Ингвильда ни разу не отваживалась прийти на свидание, и Хродмар напрасно просиживал утро за утром возле младшего «смотрельного камня».

«Огниво!» — глазами внушал Ингвильде отец, постукивая кулаком о кулак, как кремнем по огниву. И Ингвильда, подавляя вздох, отворачивалась от Хродмара и старалась думать об огниве. Но чудодейственный амулет сейчас казался ей всего лишь полоской железа. Ингвильда почти забыла, как он выглядит.

Зато другая девушка в доме Фрейвида хёвдинга думала только об огниве. Утром, услышав от служанок о внезапно проснувшемся даре Ингвильды, Хёрдис не на шутку испугалась. А что, если все это правда, если Ингвильда и на самом деле нащупает место, где спрятано огниво? Она уже знает, что оно в земле, скоро она догадается, что окружают его не бревна, а сосновые иглы. Тогда Фрейзид сообразит, что искать надо на Сосновой горе. А Хар опять притащит своего Чуткого — и маленькая ушастая дрянь быстро унюхает, где на Сосновой горе пахнет человеком. И каким именно человеком! Что тогда с ней будет, Хёрдис слабо представляла, но не сомневалась, что огнива она лишится. А этого ей совсем не хотелось.

Огниво нужно перепрятать. Куда? Сидя в девичьей и слыша за стекой шум пира, Хёрдис лихорадочно искала выход. Мысли ее метались меж ее потайных местечек. Изогнутая полоска железа холодила ей ладонь, как будто она уже достала его и держит в руке. Куда его девать?

А Ингвильда вдруг ахнула и схватилась за голову. Ей показалось, что она мгновенно провалилась куда-то: гридница, полная людей и голосов, запахов дыма, мяса, пива и рыбы, исчезла, в лицо ей пахнул прохладный ветер ночного леса. В нем был запах хвои, сосновой смолы и близкого моря.

— Что с тобой? — Альмвейг, почти ке сводившая с дочери глаз, тут же схватила ее за плечо. — Что ты?

А Ингвкльде казалось, что она мгновенно из сосняка перелетела на берег моря; море дышало прямо ей в лицо, она чувствовала запах воды и подсыхающих водорослей, колени ее упирались в прохладный широкий камень. Ей хотелось кричать, то ли от страха, то ли от ощущения величины пространства, открывшейся внезапно, как пропасть под ногами. И сосновый бор, и горы, и море, и соленые камни — все это было внутри ее.

Что-то твердое ударило ее по ладони, она ощутила прохладу железа. Огниво, к которому она успела привыкнуть, снова было у нее в руке. Ладонь Ингвильды помнила каждый его изгиб, сомневаться было невозможно. С трудом стряхнув оцепенение, она открыла глаза, опустила руки, посмотрела на свою пустую ладонь. Но и с открытыми глазами она продолжала ощущать огниво в руке.

Женщины за столом бросили еду и смотрели на нее. Фрейвид вскочил с места, опираясь руками о стол.

— Что там? — во весь голос кричал он, забыв о гостях. — Что с тобой? Что ты видишь? Это оно?

— Это оно! — закричала Ингвильда, не осознавая, что вся гридница смотрит на нее. — Оно где-то близко… Кто-то здесь думает о нем…

— Кто? — рявкнул Фрейвид.

А Хёрдис за стеной вскочила на ноги. Она слышала голоса, но знала больше; ощущение тревоги толкало ее в грудь и гнало куда-то, звериное чувство опасности заставляло ее немедленно искать спасения. Она метнулась к двери девичьей.

— Хёрдис! — вдруг вскрикнула Ингвильда. Ей казалось, что внутри ее кричит кто-то другой. Образ сестры вдруг ясно встал перед ее взором, окутанный мраком сосновых ветвей, дыханием моря, с огнивом в руке. Она сама вдруг стала Хёрдис и смотрела на мир ее глазами, была полна неведомыми ей раньше оглушительно сильными чувствами опасности и борьбы. — Это она!

— Хёрдис! — взревел Фрейвид.

И все в гриднице разом закричали. Кому же, как не ей! Ни у кого другого не хватило бы дерзости найти и не отдать Фрейвиду священный талисман рода! Только у Колдуньи достало бы смелости оставить его себе! Может быть, даже пользоваться им!

— Где она?! — закричал Фрейвид, утратив всю свою сдержанность к горящим взором мгновенно обшарив все лица в гриднице.

— Она там! — вскрикнула Ингвильда к вскочила с места, протянула руки к бревенчатой стене девичьей, как будто видела Хёрдис сквозь стену.

Невнятным рыком Фрейвид отдал приказанье, но толпа людей с дальнего края столов уже валила в сени. Из сеней раздался визг, и не все узнали голос Хёрдис. Сейчас он был таким жутким, что закладывало уши: так могла кричать только троллиха.

— Вот она! — срал во все горло Бедмод, один из первых силачей в дружине Фрейвида. Всю жизнь он терпеть не мог Хёрдис и теперь был просто счастлив, что ведьма попалась. — Вот она, троллино отродье! Не уйдешь! Теперь-то тебя взяли за хвост!

Под крики и гомон домочадцев Бедмод тащил Хёрдис в гридницу, а она вырывалась с яростью и силой рыси, била Бедмода ногами по коленям, даже ухитрилась затылком сильно ударить его под подбородок, но хирдман держал ее крепко.

— Вот она! — торжествующе заревел он при виде хозяина. — Ведьма попалась! Со всеми своими проделками!

— Налегай потише, это тебе не кормовое весло! Не переломай ей руки! — Оддбранд Наследство выступил из толпы и сильно сжал запястья Бедмода. — Ты не ясновидец и не знаешь, кто в чем виноват!

— А что ты за нее заступаешься? — возмущенно рявкнул Бедмод, но поневоле ослабил хватку.

Оддбранд имел славу человека бессердечного, но справедливого, и даже горластый Бедмод не смел ему противоречить.

Вдвоем они подвели Хёрдис к хозяйскому сиденью. Бедмод выпустил ее, но в любое мгновенье был готов скрутить ее снова, если хозяин прикажет. Оддбранд тоже стоял рядом, полный решимости не допустить никакого самоуправства, пока вина ее не будет доказана. Но для нее сейчас был врагом весь род человеческий без разбора. Хёрдис шипела и встряхивалась, как кошка после схватки с собакой, лихорадочно оглядывалась, ища пути к бегству. Вокруг нее была плотная толпа, загородившая все двери, а обернуться сорокой и улететь она все же не могла.

— Где огниво? — воскликнул Фрейвид, перекрывая общий гул.

Люди затихли: всем хотелось услышать, что ответит ведьма.

Но вместо ее ответа вдруг раздалось несколько изумленных и негодующих криков. Фьялли, до того сидевшие на своих местах, как положено гостям, которых хозяин пока не просил о помощи, вдруг повскакивали с мест.

— Это она! — яростно закричали разом Хрод-мар, Модольв, Вестмар и другие. — Ведьма! Она наслала на нас «гнилую смерть»! Ведьма!

С горящим яростью лицом Хродмар мгновенно перепрыгнул через стол и бросился к Хёрдис. Взвизгнув — здесь ей грозила опасность посерьезнее, чем даже гнев отца, — Хёрдис бросилась прочь и врезалась в толпу, где ее сразу схватило множество рук. Оддбранд шагнул вперед и загородил ее от Хродмара. Он хорошо понимал, что человек с таким огнем в глазах может убить руками, как берсерк, не разбираясь. Хродмар наткнулся на его взгляд и вдруг остыл: у Оддбранда были спокойные, холодные глаза инеистого великана, и об эту ледяную стену мог разбиться любой самый горячий порыв.

— Что такое? — Фрейвид не сразу понял гостя. — Что ты от нее хочешь?

— Это она! — Тяжело дыша, с трудом сдерживаясь, Хродмар повернулся к хозяину. — Это та самая ведьма! Когда мы плыли к Острому мысу, она прокляла нас! Это она наслала на нас «гнилую смерть»! Она погубила наших людей! Двадцать семь человек! Я сам чуть не умер и навсегда останусь с таким лицом! Она за все ответит!

— Не ждали мы, Фрейвид хёвдинг, что причина нашего горя живет в твоем доме! — сурово сказал Модольв. — И если ты хочешь остаться в дружбе с нами… и даже с нашим конунгом, ты не дашь ей уйти от ответа!

Удивленный неожиданным поворотом дела, Фрейвид почти забыл про огниво. Гневом конунга Модольв не грозил ему даже в тот день, когда он пришел к ним искать свою пропажу и тем самым почти обвинил высокородных людей в воровстве. Но Удивляться не приходилось: насланная болезнь, унесшая половину дружины, обезобразившая лица, лишившая зрения, приговаривала ведьму к одному наказанию — к смерти.

— И я не знал, что в моем доме живет такое зло! — медленно произнес Фрейвид. — Вот на что намекали мне руны! Вот почему боги указали, что я ищу не там и что меня ждет раздор с кем-то из домочадцев! Вот о ком они говорили!

Его тяжелый взгляд нашел Хёрдис, которую держали несколько челядинцев. Она отворачивалась, пряча лицо за распущенными волосами. Разгневанный отец и жаждущие мести фьялли — этого было слишком много даже для нее.

— Вы уверены, что это она? — дрожащим голосом спросила фру Альмвейг.

Она недолюбливала Хёрдис, а теперь испугалась ее, как будто побочная дочь ее мужа вдруг превратилась в дракона. Подумать только — такая опасная ведьма жила в их доме много лет, ела общий со всеми хлеб, грелась у очага!

•— Такого за ней не водилось… — пробормотал ошарашенный Асольв.

— Это так же верно, как и то, что меня зовут Модольвом Золотой Пряжкой! — мрачно подтвердил Модольв. — Мои люди согласны со мной.

— Это она! Точно, она! Хоть голову заложить! Клянусь Тором и Мйольниром! — вразнобой, но дружно подтвердили фьялли.

— Это ее голос! — Далее ослепший Геллир кивнул головой. — Она кричала Хродмару: «Скоро из тебя вырастет дерево!» Этого голоса я никогда не забуду. Слишком много горя он нам принес.

— Ты должен отдать ее нам! — сурово глядя на Фрейвида, потребовал Хродмар. — Она нам слишком много должна. Я не знаю, сумеет ли меня теперь узнать хотя бы моя мать, а Геллир никогда больше не увидит света. Мы позаботимся, чтобы она больше никому не причиняла вреда. Мы наденем ей на голову мешок и бросим в море!

Фьялли криками выражали согласие, а домочадцы Фрейвида молчали. Никто не вступился за Хёрдис, на нее смотрели с опаской. Люди, стоявшие возле нее, отошли подальше, а Бедмод еще сильнее насупился.

— Вот-вот, мешок ей на голову! — одобрил он и тряхнул кулаком. — Или побить камнями. Не хватало еще, чтобы она на усадьбу навела что-нибудь вроде «гнилой смерти»!

По толпе пробежал шепот одобрения. Хёрдис вскинула голову, стряхнула волосы с лица, глаза ее злобно сверкнули. Женщины вскрикнули от страха, кое-кто из мужчин охнул. И Хёрдис приободрилась: пока ее боятся, есть надежда на спасение. Главное — не теряться.

— Попробуйте только! — вскрикнула она и криво усмехнулась половиной рта. — Попробуйте только меня тронуть! Я приведу к вам не «гнилую смерть», я приведу к вам стаю бешеных волков! Я приведу к вам толпу мертвецов, и они всех вас разорвут по косточкам! Море выйдет из берегов и слизнет усадьбу, и следа не останется! Вы меня еще не знаете!

— Меня тебе уже ничем не напугать! — сурово сказал Хродмар. Он овладел собой, но кулаки его сжимались от желания немедленно взять ведьму за горло. — У нас знают немало способов обезопасить ведьму после смерти.

— Лучше постарайся вспомнить, на каком месте ты так крепко обнимал хозяйскую дочку, что она и не заметила, как уронила огниво! — злорадно ответила Хёрдис, Теперь она могла позволить себе удовольствие сказать все, что хочет. — Скажи, скажи, зачем ты позвал ее в Озерную долину с утра пораньше, долго ли вы там с ней пробыли. Должно быть, огниво убежало прочь со стыда!

— Ты что такое несешь! — возмущенно закричал Асольв, последний, кто еще помнил о родстве с Хёрдис. Но выпадом против Ингвильды она сама заставила Асольва принять сторону другой сестры. — Не слушайте ее, она обезумела!

— А иначе с чего бы ей стали являться видения? — ехидно спросила Хёрдис.

Ингвильда в ужасе прижимала руки к щекам, по лицу ее лились слезы стыда и отчаяния. Ей не верилось, что Хёрдис, сестра, с которой они не так уж плохо ладили столько лет, вдруг принялась ее позорить.

— Где огниво? — сурово спросил Фрейвид у Хёрдис.

— Не знаю! — дерзко ответила Хёрдис, глядя ему в глаза. — Пусть она ищет, раз уж боги одарили ее ясновидением!

На лице ее ясно было написано, что она лжет, да она и не старалась притворяться правдивой. Ей нестерпимо хотелось показать отцу язык, но что-то в душе подсказывало, что тогда он убьет ее своими руками прямо сейчас.

— Ты знаешь! — с напором сказал Фрейвид. — Ты скажешь мне.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.