Проект «Миссури»

Яна ДУБИНИНСКАЯ

ПРОЕКТ «МИССУРИ»

Часть первая

Пролог

Зеленые глаза электронных часов светились симметричными цифрами — 02:20. Затем левый глаз подмигнул — 02:21.

За стеной до сих пор орала музыка, забивая смазанные, словно следы кроссовок в слякоть, голоса. Грохнул очередной залп хохота; после полуминутной паузы — 02:22 — еще один. Но ведь когда-нибудь они лягут спать, им же тоже с утра на пары… 02:23.

Она повернулась на бок, чтобы не видеть часов. Глаза уже давно свыклись с темнотой. Рубашка Андрея, раскинув рукава, смутно белела на полу; из-под нее выглядывал фрагмент брюк, стянутых, оказывается, прямо вместе с трусами: вон цветастая резинка за кожаным хвостиком ремня. И рядом — смятый квадратный пакетик с рваным краем.

Снова заворочалась. На животе, лицом в подушку, было удобно от силы пару мгновений — потом захотелось дышать. В который раз перевернулась на спину и, едва помещаясь на самом краю кровати, сухими бессонными глазами уставилась в лысую лампочку под потолком. Мимо наискось пробежали лучи от автомобильных фар.

Музыка вдруг утихла, и она успела вздохнуть с облегчением, прежде чем нестройные девичьи голоса потребовали: «Включи!», — и кто-то немедля исполнил их требование.

Вот тут-то и захотелось плакать.

Все должно было произойти совсем-совсем не так. Не здесь и, наверное, не сейчас. И не… она прикусила губу, обрубая Щупальце незваной, холодной и скользкой мысли

С ним. Только с ним.

И ей совершенно не было больно…

Андрей сказал, что так тоже бывает. И вовсе не сразу уснул: они долго разговаривали про любовь и про жизнь и даже о том, как после института — пять вечных лет! — можно будет пожениться… Просто он-то не первый раз ночует в общежитии. Он привык, что музыка за стеной и зеленые часы прямо в глаза…

02:30. Полтретьего.

Она опять повернулась на бок — теперь уже лицом к Андреевой спине. Теплой, тихонько посапывающей. На узкой пружинной кровати нос почти касался его кожи; от щекотки захотелось чихнуть.

И вдруг она взвилась в диком, неправдоподобном ужасе.

Отшатнулась, едва не потеряв равновесие. Расширенными глазами смотрела на эту смуглую, поросшую редкими кустами курчавых волос, абсолютно чужую спину.

И он — не Андрей!!! — зашевелился, перекатился на другой бок, сотрясая пружины, и приподнялся на локте. Короткая шея в буфах волосатых плеч, маленькие сонные глазки на орангутаньем лице. Утробный зевок, переходящий в ухмылку. И тянущиеся к ее груди толстые пальцы с обкусанными ногтя…

05:45.

Она вросла взглядом в зеленые цифры, не веря, что проснулась.

В рассветном полумраке комната Андрея была похожа на старую черно-белую фотографию. Темно-серый шкаф с покосившейся дверцей, чуть посветлее стол у окна. Вторая кровать — голая, без матраса. Большой плакат на стене: какой-то голливудский спаситель мира с шерстью на могучих плечах… н-да. И ни единого звука; общежитие таки сдалось и заснуло.

Ее все еще сотрясала нервная дрожь. Как в детстве после кошмарных снов, было страшно шевельнуться. Маленькая, испуганная, одинокая девочка… нет.

Теперь она не одна.

Одеяло сползло с нее, разделив их с Андреем. Холодно. Она потянула на себя одеяльный угол, придвинулась, прижалась к теплой спине, обняла за плечи. Андрей что-то пробормотал, не просыпаясь, заворочался и вслепую нашарил ее грудь.

Она медленно убрала его руку. Села на краю кровати; смаргивая, щурясь, рассматривала в упор его безмятежное лицо с полосками светлых пушистых ресниц и трещинкой на губах. Его лицо…

Это было как ледяная вода, как зовущее дыхание колодца. Ночной кошмар показался просто корявой шуткой по сравнению с…

Он был НЕ ТАКОЙ. Чужое лицо, чужое тело. Посторонний человек, с которым она никак не могла… она вообще никогда его не знала.

Андрей. Это — Андрей?..

— Андре-е-е-ей!!!

Ей казалось, что от крика сотрясаются стены… Как всегда — во сне.

05:50.

Симметричные зеленые глаза.

РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА

Международный Институт Интеллектуальных Стратегий Управления и Развития Общества

Впервые!

Объявляется набор студентов на универсальные специальности Будущего в сферах политики, международных отношений, экономики, информации, науки, культуры и пр.

Вступительные экзамены:

Математика Экономическая география

История Иностранный язык (по выбору)

Сочинение

Индивидуальное собеседование

Медалисты и льготные категории абитуриентов допускаются к экзаменам на общих основаниях. Прием на контрактной основе строго ограничен. Студенты обеспечиваются стипендией в размере прожиточного минимума, иногородние — общежитием.

МИИСУРО — институт, доступный каждому, кто обладает интеллектом!

Наши выпускники — люди, от которых зависит Будущее!

Именно они изменят мир!

АЛЕКСАНДР, первый курс

— Гэндальф, — представился я,

Только не подумайте, что я толкиенутый. То есть творчество Профессора, конечно, уважаю и на игрушках пару раз был — но не фанатею, как некоторые. Просто меня все так зовут. И друзья, и в школе… звали. И вообще, согласитесь, «Гэндальф» звучит значительно круче, чем «Саша». И запоминается сразу. Могу себе представить, сколько здесь Саш.

Всего на курс набрали двести пятьдесят человек. Я слышал, первый набор три года назад был семьдесят, но с тех пор МИИСУРО раскрутили до невозможности. Когда приеду на каникулы домой, стану миллионером: столько народу спорили со мной на десятку, что не поступлю. Все-таки восемь с половиной на место. И мама пыталась повлиять, она у меня панически боится армии, хотя вообще прогрессивная.

Не то чтобы мне было стыдно идти на наш местечковый филфак к ней под крылышко, как она думала. Просто, знаете ли, тянет прочувствовать, как это: от тебя лично зависит будущее, то есть Будущее с большой буквы. Да и в мире я, честное слово, кое-что с удовольствием бы изменил.

Конечно, я в курсе, что реклама — двигатель торговли и т.д., и т.п., но способ узнать правду по-любому один — проверить самому. Ну и не без того, чтобы всем наглядно доказать, что Гэндальфу не слабо.

Математику я списал гениально. Не со шпоры или бомбы, а из толстенной книжки для двенадцатого класса. Когда грымзы из комиссии ходили по рядам, прижимал ее коленом к столу: там по периметру бортик сантиметров десять — как раз. Конечно, бортика могло и не оказаться — если б, скажем, посадили не в той аудитории, где была консультация, — но кто не рискует, и далее по тексту.

С географией проблем не было — я ее всегда любил, из-за карт. А вот с историей вышел облом: я-то привык на экзаменах выезжать на нестандартных трактовках событий и личностей, а тут сдавали по тестам, сплошные даты.

Попробовал списать у стриженой девчонки впереди — закрылась, зараза. Тогда я решил идти ва-банк и, прочитав на незакрытом краю листочка ее имя — Алина, вежливо обратился с просьбой подсказать мне такую-то дату. Стриженая хмыкнула: мол, нашел идиотку. Но затем обернулась через плечо, скользнула взглядом по моему тесту — и подсказала, издевательски шепнув, что я все равно ей не конкурент. Возможно. Однако за счет тех полутора баллов мне удалось просочиться в следующий тур; при случае скажу спасибо.

На иностранном захотел вымахнуться и подался в испанскую группу, хотя английский знаю лучше. И чуть было не провалился на глаголах — но чуть-чуть не считается. А за последний экзамен и не волновался особенно: мамина школа. Еще перед отъездом я пообещал ей, что если дотяну до сочинения, то напишу как надо, а не как думаю; а накануне повторил эту клятву по телефону. Четыре, и то из-за каких-то пары запятых.

Но главные приколы разразились, разумеется, на финальном собеседовании. К тому времени нас осталось мало, человек четыреста. Если учесть, что две трети поприходили с родителями, а то и с бабками-дедками-жучками, в коридоре было не продохнуть и не протолкнуться. И покурить не выскочишь, потому что могли вызвать в любую минуту. В общем, к моменту предстания пред ясны очи комиссии я уже был готов заявить, что зовусь Гэндальфом и на этом основании жажду управлять Будущим, а также изменять мир. Запросто.

Но ни о чем таком меня не спрашивали, в смысле — ни имени, ни высоких стремлений. Интересовались другим: например, насколько крепко я сплю по ночам. Какую музыку слушаю. Боюсь ли высоты и глубины. Кого из близких считаю главным авторитетом (можно подумать, у меня широкий выбор!). Еще заставили сцепить пальцы замком, а потом сложить руки в позе Наполеона… В общем, бред. Я был порядком озадачен.

Но еще больше удивился, когда на следующий день отыскал-таки свою фамилию в списках. В самом низу, под номером двести сорок семь.

— Гэндальф.

— Георгий. Гера.

Парень справа по линейке был в джинсах, с длинными волосами и серьгой в левом ухе. Государственный гимн он тоже уважал не настолько, чтоб не познакомиться с однокашником, тем более что мы стояли во втором ряду и не отсвечивали.

— Влад, — присоединился пацан слева, худой, в очках и при костюме.

Мы потрясли друг другу руки. Пораженческая мелодия гимна отстонала свое, и к микрофону подошел ректор института. Он уже обращался с речью перед экзаменами ко всей толпе абитуры, и я примерно представлял, что он скажет.

— Студенты! Сегодня перед вами открылись двери самого демократичного и в то же время самого элитарного из вузов нашей страны — МИИСУРО…

Он сделал паузу, чтобы мы прониклись. И мы прониклись.

— Прикольно звучит, — шепнул Георгий. — Что-то японское, вроде как имя самурая… Миисуро-сан.

— Лучше б ударение на последний слог, — отозвался Влад. — Смотри, если по аналогии: НИИЧАВО, например. Стругацких читал?

— Ректор, наверное, лучше знает, — предположил я.

Но про себя решил, что с этим Владом будет про что поговорить. А Гера мне вообще сразу понравился. Когда человек приходит на торжественную линейку в драных джинсах, это уже что-то.

— …Через каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет именно вы, наши выпускники, будете определять, куда двигаться государству и обществу. Именно на вас ляжет великая ответственность за судьбы…

Если честно, я еще во время первой ректорской речи удивился, что он несет такое пронафталиненное гониво. Во всех теле— и радиопередачах о МИИСУРО рассказывали совсем по-другому: захватывающе, современно. Так, что и вправду хотелось в зубах притащить сюда аттестат. А тогда, на абитуриентском собрании, даже подумалось: туда ли я вообще попал?

— Ты сам откуда, Гэндальф? — спросил Гера. Ему тоже было неинтересно.

— Из Мареевки, — сознался я. И, как всегда, уточнил: — Это не деревня, это город.

— Будешь в общаге жить?

— Ага.

— Я тоже. Я из Александровки Приреченского района. Это деревня.

Первым заржал Влад— мы с Геркой уже вслед за ним. Ржали мы шепотом, интеллигентно, можно сказать, — но какие-то барышни из первого ряда обернулись и зашикали. У обеих были скучные физиономии отличниц; н-да, а на экзаменах, помнится, попадались прикольные девчонки. Увы, плоды противоестественного отбора. Я невольно опустил глаза: вправо и влево уходил частокол из разнообразных ног, и кое-где виднелись ножки что надо — правда, фрагментарно. Ничего, разберемся.

Герка и Влад смотрели на меня и продолжали хохотать уже абсолютно беззвучно, как два Кожаных Чулка.

— А я местный, — сказал Влад. — Столичная штучка.

Одна из отличниц снова обернулась в гневе — или, может, горя желанием познакомиться со столичной штучкой, — но в этот момент ректор поставил в своей речи жизнеутверждающую точку, и со всех сторон раздались аплодисменты. Я тоже пару раз приложил ладонью об ладонь. И тут же наша ровная шеренга зашевелилась и в один момент превратилась в бесформенную толпу, где мгновенно сгинули и Влад, и Герка.

Народ бодро двинулся в сторону корпуса, по архитектуре похожего на футурологические навороты фантастов времен застоя; раньше, я слышал, здесь располагалось нечто марксистско-ленинское, так что без высшего смысла явно не обошлось. Хотя лично мне нравилось. Особенно полупрозрачный шар, выпирающий боками на месте второго этажа. Как я понял, в шаре помещалась столовая, но зайти внутрь пока не выпало случая: кто ж станет кормить орду голодных абитуриентов?

В вестибюле случилось небольшое столпотворение: все стремились побыстрее отыскать свои фамилии в списках групп с номерами аудиторий. Ну, к толпам я уже привык во время вступительных экзаменов; но это было не совсем то. Тогда массы народу вокруг составляли что-то вроде войска, которое надо расшвырять по сторонам, — а теперь изволь научиться узнавать их всех в лицо, запомнить по именам и прожить среди них ни много ни мало пять лет.

Короче, мрак; не знаю, может, вы и не поймете… Мареевка — город. Но очень маленький.

Меня записали в группу номер шесть. В аудитории нас набралось человек двадцать — и, конечно, ни одной знакомой физиономии. То есть ни Георгия, ни Влада. Ни даже той стриженой девчонки, которая точно поступила, раз я уже тогда не был ей конкурентом.

Я собирался сесть в третьем ряду, чтобы не слишком отсвечивать, но, разглядывая народ, прозевал все хорошие места и оказался под самой кафедрой. По левую руку поместилась пухленькая барышня в прозрачной кофточке, очень даже ничего. Повернулась ко мне и состроила глазки. Я совсем было взбодрился, но вовремя догадался проверить правый фланг.

Ну-ну; там возвышалось нечто лощеное, насквозь проодеколоненное и с булавкой на галстуке. Оно как раз готовило ответный залп из-за модной оправы очков. Барышня, не прекращая маневров, успела достать тетрадку, нарисовать на последней странице рожицу и подписать «пренцеса» — авторская орфография сохранена.

— Все готовы? — сурово спросил преподаватель.

Вот так фишка, а я его и не заметил. Вечно отвлекаюсь на пустяки. А мужик был никак не мелкий, седоватый, с усами щеточкой. Звали его, как я узнал из конспекта Прозрачной Кофточки, торжественно открытого завитушками, «Александр Виниоминович». Тезка, запомню. Но как она писала сочинение?..

Я достал тетрадь и запустил руку по локоть в рюкзак, нашаривая ручку. Нашел транспортир, перочинный ножик и железное кольцо с толкиеновской игрушки — уже пару месяцев думал, что потерял его. Но ручки, похоже, не было, и пришлось искать помощи у правого фланга — не у Кофточки же.

Он посмотрел на меня сквозь очки, как солдат на вошь. Вот уж точно «столичная штучка». Потом светски ответил:

— Да, пожалуйста, — и протянул мне письменную принадлежность чуть ли не с золотым пером. То, чем он пользовался сам, было еще круче.

Не знает, что я, как правило, забываю возвращать всякую мелочь — нет, не тырю нарочно, а правда забываю. Так ему и надо.

Тем временем препод вовсю проводил перекличку, и я точно пропустил бы свою фамилию, если бы прямо передо мной по списку не шла Кофточка — в миру Лановая Наталья. Надо было слышать, каким томно-сексуальным голосом она протянула свое «есть». Я отрапортовал значительно более кратко.

Стены в аудитории были гладкие, без всяких учебных пособий или портретов великих. И, главное, практически без окон; только ближе к потолку выстроились в три ряда маленькие круглые иллюминаторы — в стиле все тех же футуристических фантазий. В один из кругов с внешней стороны заглянула ворона, но сразу улетела.

Последним в списках значилось чудо в золотых перьях — фамилию я не запомнил, кроме того, что начиналась она на букву «Ц»; звали его Руслан.

— Значит, так, — отчеканил препод. — Я не буду произносить перед вами вступительных речей. Я продиктую список литературы. Литературы. Которую. — Он подчеркивал каждое слово. — Надо. Взять. В библиотеке. И. Законспектировать. Без конспекта никто не будет допущен к зачету. Вы меня поняли?

Воцарилась тишина. Наташка нервно рисовала в тетрадке очередную «пренцесу». Руслан поправил на переносице очки и расчетливо, со сноровкой первого ученика, бросил реплику с места:

— Александр Вениаминович, мы же знали, в КАКОЙ институт поступаем.

Жаль, что я убежденный пацифист. Иначе пообещал бы себе при благоприятных обстоятельствах смазать его по морде.

— Вот именно. Записывайте.

Когда я вернулся в общагу, сразу стало ясно, что в комна-те-«тройке» я больше не один, как это было еще утром. Во-первых, на остальных кроватях появились матрасы. Во-вторых, на одной из них поверх стопки белья лежала гитара, а из-под покрывала торчал край большой сумки. В-третьих— возле другой, уже застеленной, стоял крепкий пацан в спортивном костюме. Мой приход оторвал его от увлекательного занятия — расклеивания по стене над кроватью фоток полного состава нашей сборной по футболу. Человек семь-восемь уже висели, прилепленные за уголки полосками скотча.

— Вам кого? — спросил он, чем насмешил меня до чертиков.

Но я героически справился с собой и, кусая губы, спромогся на ответ:

— Вообще-то я здесь живу.

— А-а, — спортсмен и не подумал улыбнуться, — меня вот тоже поселили. Жека.

— Гэндальф.

Рукопожатие у него было зверское — а меня еще угораздило после занятий нацепить кольцо. Кровоподтек обеспечен, но будь доволен, что кости целы. Физиономия Жеки, как и следовало ожидать, не тяготилась печатью интеллекта. В детских карих глазах маячил незаданный вопрос: конечно, вряд ли этот юноша когда-нибудь слышал о Профессоре и Средиземье. Впрочем, справедливости ради я тоже не знал и половины имен Жекиного футбольного иконостаса.

Пацан вернулся к прерванному делу, так ни о чем и не спросив. Я уже был готов бескорыстно заняться его просвещением, когда дверь хлопнула, и я начисто забыл о существовании первого соседа.

— Герка!

— Гэндальф, и ты здесь? Вот это да!

Оказывается, в институт Георгий надел очень даже пристойные джинсы — по сравнению с теми, что бахромились на нем сейчас. Шевелюра в спутанном виде казалась в два раза пышнее, а на шее висела витая веревочка, скрываясь за воротом растянутой майки; наверняка не крест, а какой-нибудь амулет.

— Нет, ну надо же! — не переставал удивляться Герка. — В одной комнате!!!

— Везуха, — согласился я. — Это твоя? — кивнул на гитару. Хотя чья же еще?

— Ага.

Он повалился на кровать, закинув на спинку ноги в драных кроссах. Подцепил гитару за край обечайки, описал грифом полукруг и, пристроив инструмент на груди, с ходу взял несколько аккордов. Заинтересованный Жека обернулся от своих бумажных кумиров. Лежа на спине, Герка прилично сбацал соло из последнего альбома «Арии», а потом без всякого перехода изобразил джазовую импровизацию. Словом, надолго отбил у меня охоту просить гитару для извлечения блатного ля минора и «шагов на кладбище».

— Круто, — признал я.

Герка махнул рукой: мол, фигня это все.

— Как оно тебе? — спросил он. — В смысле первый день?

Я пожал плечами:

— Не знаю пока. Загрузили по самое не могу — списки книжек, внеклассные работы… или как это здесь называется?.. В общем, будем посмотреть. Группа подобралась хреновая. Одни местные пижоны и девки-дуры. А у тебя?

— Мы с Владом вместе попали. Он классный парень, программист, уже работает на одной фирме… могут же люди! И вообще народ продвинутый. Городские… — Он и не думал скрывать зависть; даже стало обидно — посмотрел бы я на этих «городских» с гитарой в руках. Кто-кто, а Герка никак не тянул на простого сельского парня. Впрочем, у каждого свои заморочки.

— А как с девчонками? — поинтересовался я как можно развязнее.

Краем глаза отметил, что Жека демонстративно вернулся к своим футболистам. Еще и женоненавистник; н-да, ну и соседство. Что ж, не может же везти сразу во всем.

Герка присвистнул и пробежался пальцами по грифу:

— Супер. Что не может не радовать!

Я был с ним солидарен. Правда, в Мареевке у меня осталась Большая Любовь, но если учесть, что она со скрипом соглашалась целоваться в подъезде, я не верил в наше общее будущее. И вообще старые связи портят вкус новой жизни; афоризм вышел прикольный, и я решил его записать. Хотя уже тогда знал, что забуду.

Тем более что как раз в тот момент в дверь постучали.

— Привет, ребята. — В полуоткрытую створку заглянул высокий светловолосый парень. — Меня зовут Андрей, будем знакомы. Тут этажом ниже вечеринка по случаю начала, присоединяйтесь! Там уже есть люди с вашего курса. О, у вас гитара, здорово! Пошли!

Мы с Геркой переглянулись, и он вскочил, напоследок ударив по струнам. И только Жека, непонятный юноша, буркнул, зашнуровывая кроссовки:

— Не могу, мне надо в библиотеку.

Мы его не уговаривали.

— За новую волну «Миссури»! — сказал Андрей. — Дзень!

Мы подняли одноразовые стаканчики и все хором рявкнули «дзень». По-приколу, мне понравилось. Что «Миссури» — это законное прозвище МИИСУРО, я допер чуть позже. Тоже прикольно.

На кухне четвертого этажа собралось человек двадцать; кто попритягивал стулья из комнат, кто сидел на столе, а кто прямо на полу. Андрей (без него, ясно, не было бы никакой вечеринки, а учился он на третьем курсе) расположился на подоконнике, свесив ногу. Он обнимал девчонку с длинной черной косой. Очень красивую, причем совершенно не попсово, это прямо-таки било в глаза. Еще у нее было какое-то непопсовое имя: такое должно запоминаться с первого раза и навсегда, а я почему-то тут же забыл. С меня станется. Впрочем, она все равно девчонка Андрея…

Другие барышни ей в подметки не годились. В том числе Наташка Прозрачная Кофточка, одетая сейчас непрозрачно, зато очень обтягивающе и ярко: кровавая водолазка и ядовито-фиолетовые лосины. При ней имелись две подружки-соседки, но их как-то и видно не было. А на столе неожиданно обнаружилась сидящая по-турецки Алина с экзамена— вот это номер, я был уверен, что она самая что ни на есть столичная штучка. Меня она в упор не узнавала; ну и ладно, не очень-то и хотелось.

— …я и говорю: элементарный пиар-проект. — Выпив за тост Андрея, она продолжала что-то доказывать пацанам, сгрудившимся вокруг. — Но этот пиар-проект работает на нас же. Образование здесь дают в любом случае не ниже уровня других столичных вузов, а на рынке труда мы изначально оказываемся в выигрышном положении. Диплом «Миссури» — и тебя берут в самую солидную контору! Хотя лично я не собираюсь ждать диплома. И пять лет прожить в общаге тоже не…

Нет, я при желании тоже могу нагрузить на какую хочешь тему. В школе так и поступал с училками, если не был готов к уроку. Но чтобы по доброй воле и своих же парней-однокашников… «Рынок труда»! Зануда стриженая.

Раздался негромкий, пробный звук гитары, и я повернул голову. Теркин инструмент уже был в руках Андрея. Подтянув пару колков, он начал играть простым боем; все разом замолкли и приготовились слушать.

Андрей улыбнулся:

— Нашу?

И вполголоса запел из Цоя:

Я сажаю алюминиевые огурцы — а-а —

На брезентовом поле…

Многие подхватили припев сразу— наверное, старшие курсы; хотя кто не знает эту песню? У Андрея не то чтобы был голос, но пел он действительно здорово. Он — как бы это объяснить? — держал нерв песни, не давая ее испохабить нашему вразнобойному хору. Его девчонка тоже подпевала. А тот куплет, где про кнопки с дырками и никто никогда не помнит слов, она сообразила сама — соло, так это называется. Не знаю, как вы, а я еще не слышал, чтобы девчонка пела настолько… да, непопсово. По-другому не скажешь.

Потом Андрей пел еще — из «ДДТ», из Гребенщикова, из Высоцкого… Кто подпевал, кто слушал, кто не очень, кто курил, кто трепался по углам. Алина продолжала втыкать что-то глобальное, Наташка обнималась возле мусоропровода с длинным третьекурсником, Герка с тихим вожделением косился на гитару, но пел увлеченно, даже азартно. Пацаны и девчонки, постепенно обзаводясь именами и лицами, по очереди поднимали тосты, и мы изо всех сил, кто кого переорет, вопили «дзень»… В общем, было классно. И я проникся наконец тем, что не зря поступил в этот супер-пупер МИИСУРО. То есть раньше я и не думал, что сомневался, но раз так, то, значит… а, черт с ним. Проехали.

А затем девчонка Андрея что-то прошептала ему на ухо. Он спрыгнул с подоконника, и она тоже спрыгнула, положив ладони ему на плечи. Только тут я заметил, что Андрей и его девчонка одеты не так, как остальные. Я имею в виду, не по-простому, для общаги, а… ну, вы поняли. Н-да, похоже, я уже малость перебрал: трудновато стало подбирать слова, это у меня первый признак.

— Всем счастливо! — объявил Андрей. — Гуляйте дальше без нас. Жалко, здорово тут… может, я еще вернусь.

Девчонка бросила на него взгляд — короткий-короткий, — но лично мне стало ясно: если он доставит ее домой, а сам вернется к нам, она будет реветь полночи. А может, и нет, это было бы попсово, не в ее стиле. Но все равно. Я бы на его месте не возвращался.

— Андрей живет в общаге? — спросил я после их ухода у третьекурсника Вовки.

Тот пожал плечами:

— Местами. Комната у него тут есть, иногда остается ночевать. Но вообще у Андрюхи своя хата в городе, батя купил. Батя у него… — Вовка присвистнул. Наверное, хотел, чтобы его и дальше расспрашивали с пристрастием. Но лично я не по этим делам, в смысле сплетен. Тем более что к нашему разговору уже вовсю — ушки на макушке! — прислушивалась Алина.

Когда Андрей с его девчонкой ушли, вечеринка в один момент увяла. То есть никто не расходился, и тосты вроде были, и Герка, завладев наконец гитарой, подбирал на подоконнике что-то, кажется, из «Металлики»… Не то. Я даже начал потихоньку продвигаться к выходу.

И тут неожиданно подала пьяноватый голос Наташка. Обращалась она, по-видимому, к Георгию:

— Слушай, как тебя… Спой чего-то, а? А то скучно.

Герка заметно смутился. Прошелся с баррэ по всему грифу, потом изобразил на двух струнах «Турецкий марш» — думал, что бы спеть. И придумал — не сказать, чтобы очень в тему.

— Из классики. — Он кашлянул. — Старинная студенческая песня.

Заиграл ля минор перебором. И запел тихо, медленно, постепенно повышая голос и самую малость дурачась:

Поднявший меч на наш союз

Достоин будет худшей кары.

И я за жизнь его тогда

Не дам и самой ломаной гитары…

Никто его не слушал. Народ постепенно разбредался, временами громко хлопала дверь.

— Старье какое-то, — недовольно пробормотала Наташка.

…А мне понравилось.

АЛИНА, 33 года

Когда утро начинается с возвращения домой, трудно осознать, что это именно утро.

Заспанный охранник ночной смены снял входную дверь с сигнализации и широко распахнул створки перед хозяйкой. Горничной еще не было, она приходила к семи. Алина прежде всего заглянула на кухню, засыпала в кофеварку кофе и установила готовность двадцать минут. Потом передумала, перепрограммировала на пятнадцать. Пятнадцати хватит с головой.

В ванной она сбросила одежду прямо на пол и забралась под контрастный душ. Холодно-горячо-холодно; по телу пошли жгуче-щекотные волны, однако ощущения утра все равно не было. Захотелось на все плюнуть и принять горячую ванну.

Запищала мобила — Алина не сразу сообразила откуда. Конечно: сумка осталась погребена в клубке одежды на полу. Перегнувшись через борт джакузи, попыталась дотянуться до нее; ну да, вот если бы руки на полметра длиннее… Интеллигентно выругалась, закрутила кран и спрыгнула на пружинистый коврик.

— Это я. — Звонил муж. — Ты где сейчас?

— Дома, разумеется.

— Отлично. Я сейчас приеду. Нужно проговорить пару моментов.

— Давай, жду.

Перед тем как набросить махровый халат, Алина покрутилась перед зеркальной стеной. Последние недели две категорически не удавалось выкроить время на тренажерный зал, и очевидно, что ближайшие три месяца свет в конце тоннеля не появится. Ничего, она пока может себе это позволить. Ни грамма жира, ни сантиметра целлюлита. Полукруглая черточка на животе дает знать, где в будущем ждать появления складки, но до самой складки еще далеко. Впрочем, хороший комплекс массажа не помешает. Сразу после выборов.

Она подсушила феном короткие волосы и нанесла на лицо и шею освежающий крем. Запахнув халат, вышла и начала спускаться по ступенькам; нет, все-таки не стоило в свое время настаивать на размещении кухни и ванной на разных этажах. Кофе, наверное, уже стынет.

Разумеется, как всегда и всюду, она успела вовремя: кофеварка как раз отключилась с тоненьким сигналом. Алина прошла с чашкой в холл, села в кресло и клацнула телевизионным пультом. Семь часов: по четвертому каналу пятиминутный утренний выпуск новостей, а потом по первому десятиминутный с обзором ожидаемых событий дня… Черт возьми, неужели только семь? Она не могла избавиться от ощущения, что уже хорошо за полдень.

На четвертом, похоже, были какие-то технические проблемы: вместо новостей вторую минуту крутили клипы. Алина не без удовольствия посмотрела запись «Битлз», которая считалась старой-престарой еще во времена ее ранней юности; жалко, что застала самый конец. Следующий клип по контрасту ошеломлял новизной, разгулом немыслимых компьютерных эффектов. Честное слово, она захотела переключить канал мгновением раньше, чем на экране появилась певица. И, честное слово, никогда раньше не слышала этой пес…

— Алина Игоревна, оставьте! — взмолилась горничная. — Это же Звенислава!

Понадобилось пару секунд, чтобы взять себя в руки и холодно бросить через плечо:

— Ну и что?

Она отключила звук телевизора, заткнув певичке рот. Дело, конечно, не в ней. Просто если эта девчонка не разучится вот так неслышно, как призрак, появляться за спиной, придется ее уволить. И вкусы у нее, однако. И манеры.

— Доброе утро, Люба.

Горничная спохватилась:

— Доброе утро, Алина Игоревна! Я…

— Убери в ванной.

Звезда на экране беззвучно шевелила губами, ее длиннющие накладные ресницы переливались, как крылья бабочки. Крупный план, видно даже пушок на щеке. Кстати, ей уже тридцать пять… неплохо сохранилась.

Однако новостей на четвертом канале, похоже, вообще не будет. Алина клацнула на первый и вернула звук:

— …начнут встречи с избирателями. Социологическая служба «Социум» обнародовала первые результаты опроса общественного мнения. Согласно их данным, наибольшие шансы выйти во второй тур наряду с безусловным лидером Владимиром Николаенко имеют следующие кандидаты: Юрий Виерский, Анна Гроссман, Андрей Багалий. Социологи подчеркивают, что это лишь стартовые позиции кандидатов и в ближайшее время картина может измениться до неузнаваемости. И еще одно исследование «Социума»: в роли символа нации, способного сплотить ряды избирателей, восемьдесят два процента опрошенных видят популярную эстрадную певицу Звени…

— Зачем ты выключила? — спросил Андрей.

— Привет.

— Привет. Пьешь кофе?

— Уже допила. — Алина поставила пустую чашку на столик. — Ты слышал? Анька в лидерах.

— Заплатила, — уверенно сказал Андрей.

— «Социуму» можно заплатить?

— Всем можно заплатить. — Муж упал в кресло напротив. — Хотя дороговато, наверное.

— Все, кому можно, у нас уже охвачены. Но «Социум», насколько я знаю… — Она сделала пометку в ежедневнике. — Сегодня выясню.

— Сегодня… черт возьми! — Андрей зевнул. — Никак не могу проснуться. Такое чувство, что у нас еще вчера. — Он нажал кнопку на журнальном столике. — Люба, свари кофе. Ты будешь еще? — Алина кивнула. — Два. В холл.

Его безразмерные ноги уходили под стол. Безупречные складки на брюках; надо же, успел переодеться. Похоже, у него и там гардероб. Она подняла глаза: лицо у Андрея было свежее, без намека на круги под глазами, с легкой светлой небритостью, которую Алина сама же и придумала в качестве небрежного компонента его имиджа. И значок выпускника «Миссури» на лацкане нового пиджака: не забыл переколоть. Это хорошо.

— Ты что-то хотел проговорить, — напомнила она.

— Да. — Он выпрямился. — У нас кое-что не продумано. Вот сегодня жеребьевка; тут же пойдут приглашения на всякие интервью-эфиры-дебаты. Я, согласно нашей стратегии…

— …сожалеешь, но не можешь. Завтра же выезжаешь в регионы, потому что конкретная работа с избирателями на местах для тебя важнее пустой говорильни и т.д., и т.п. Все вопросы — к пресс-секретарю.

— Вот именно. В переводе — «спросите у моей жены, она лучше знает». — Андрей присвистнул. — Так и получается, разве нет? И как я, по-твоему, буду выглядеть?

Алина подперла кулаком подбородок:

— Ты прав. Надо переформулировать; я подумаю. Что еще?

Вошла горничная с подносом. Андрей потянулся за чашкой с жизнерадостным нетерпением ребенка, честно заработавшего хорошим поведением свою конфету. Хорошо. Впрочем, что-что, а обаяние в Андрее всегда било через край. Даже в те времена, когда никто не занимался его имиджем.

— Знаешь что, Алька, — он отпил маленький глоток, — давай пять минут просто попьем кофе. Без политики. Мы с тобой уже черт-те сколько не оставались вдвоем…

Это уж точно, подумала Алина с каким-то усталым злорадством. Да и зачем?

— …и поболтаем, как муж с женой. О друзьях, о родителях… Как там твои?

— Нормально, — отозвалась она. — Кстати, надо бы позвонить.

На этом разговор «о друзьях и родителях» завис. Горничная опять сварила чересчур крепкий кофе; вычесть из зарплаты, иначе не поймет. Морщась, Алина проглотила все до дна, словно микстуру, поперхнулась гущей, закашлялась. Андрей пил медленно, с удовольствием. Его длинные глаза улыбались из-за чашки, приглашая еще побеседовать о каких-нибудь родителях или друзьях…

— Гэндальф звонил, — вдруг вспомнила она.

— Кто?

— Сашка Линичук, — со вздохом пояснила Алина, над па мятью Андрею работать и работать. — С моего курса. Помнишь, из той компании, где Герка с гитарой… и Влад.

Она очень старалась, чтобы паузы не было, но та все-таки выскочила, зияющая, будто прореха в общежитском диване. Об этом сейчас не надо, ни в коем случае. Такие вещи нельзя вспоминать в день старта предвыборной кампании, перед жеребьевкой и нашествием журналистов. Хоть бы Андрей не…

— А-а, Гэндальф. Так бы и сказала. И что он хотел?

— Денег, наверное. — Ее голос прозвучал облегченно, как облачко; пронесло. — У меня постеснялся просить. А тебя он ближайшие три месяца не вызвонит, обещаю.

— Ты лучший на свете пресс-секретарь. — Андрей отодвинул допитую чашку. — Так вот, еще один момент. Важный. Где ты сегодня ночевала?

Ничего себе!.. Алина словно со стороны увидела собственные глаза — вытаращенные, как плошки. Сморгнула, взяла себя в руки:

— А ты?

Муж пожал плечами:

— Это мое дело. Я по имиджу не добропорядочный отец семейства, а нормальный мужик. Но не рогоносец. Согласись, Аля, что имидж рогоносца еще никому не помогал пройти во второй тур. Так что учти и прими меры. Договорились?

Она медленно кивнула. Действительно, глупо надеяться, что ей удастся все — да хотя бы что-то! — скрыть от журналистов и, соответственно, «широкой общественности». Частная жизнь публичных личностей — никому до сих пор не удалось определить ее границы, а значит, их нет вообще. Привыкай. Да, но откуда Андрей?..

Но пусть не думает, что все так просто.

— Договорились. — Она взяла со столика пульт и включила телевизор. Поклацала по каналам; черт возьми, не может же быть, чтобы нигде… а, вот. По восьмому крутили все тот же новый клип. — Как тебе? Нравится?

Взмах громадных ресниц всех цветов радуги. Кроме них, на лице вроде бы ни капли косметики; конечно, так только кажется. Ей уже тридцать пять. И хрипотца в голосе — пятнадцать лет назад ее точно не было…

— Да, — сказал Андрей.

Хорошо. Безупречно владеет собой; или ему и вправду все равно.

— Вот и позвони ей по старой дружбе. — Алина усмехнулась: будем надеяться, что не слишком нервозно. — Нормальный мужик…

И вдруг он рассмеялся — звонко, самозабвенно, как мальчишка. Забрал у жены пультик, прибавил звук — и голос Звениславы наполнил весь дом от фундамента до крыши. Легко было представить, как где-то на втором этаже замерла в благоговейном экстазе горничная Люба. Потом плавно сбавил громкость до нормальной и ниже, до полушепота. Обернулся; в глазах прыгали смешливые искорки:

— А не боишься?

Алина вздохнула:

— Я же тебе не жениться на ней предлагаю. На символах нации не женятся, но общение с ними поднимает рейтинг. К тому же она выпускница «Миссури». А эта твоя рыжая — нет.

Андрей еще раз улыбнулся и выключил телевизор:

— Я подумаю.

Пробка, похожая на бесконечную гусеницу, протянулась по всему проспекту и далеко впереди изящно загибалась за угол. Водитель обреченно посмотрел на Алину. Она взглянула на часы. Срываются две встречи — и да здравствует, надо только звякнуть отменить. Под вопросом презентация — это хуже, там должны быть несколько нужных людей… но до нее еще полтора часа. Да, и перед жеребьевкой обязательно заскочить в офис. А пока…

Она распахнула дверцу; слава богу, что не застряли во втором-третьем ряду.

— Если тронется, езжайте в офис. Я хочу пройтись.

Алина неторопливо пошла по проспекту, и бесчисленные автомобилисты с тоской проводили взглядом ее ножки под юбкой посольской длины. Хорошо, что уже весна. Хотя вряд ли ее удастся как следует рассмотреть, эту весну…

Впереди рабочие наклеивали на бигборд поверх какой-то рекламы лицо Андрея, аккуратно стыкуя гигантские прямоугольники. Смеющийся голубой глаз, чуть небритая щека, половина улыбки. Четкий, контрастный значок на лацкане. «Андрей Багалий — отличник первого выпуска МИИСУРО. Голосуйте за Будущее!»

Она прищурилась, отступила на шаг. Неплохо. За месяц до выборов надо заказать еще пару тысяч по стране. Из всех кандидатов он самый фотогеничный, это уж точно.

И совсем не изменился… Похожая фотка — только поменьше форматом — тиражировалась и лет двенадцать назад, когда в зазоре между окончанием института и началом карьеры в отцовской компании Андрей против чего-то протестовал, кого-то возглавлял и даже вроде бы чего-то добился… То есть как имиджмейкер и пресс-секретарь она, конечно, знала всю его биографию досконально, но по-человечески не придавала этим вещам значения — ни теперь, ни тогда. Тогда она уже не была в него влюблена.

А вот пятнадцать лет назад — все-таки была, что бы там ни говорили; потому и не могла судить объективно. И ни в коем случае нельзя позволить всплыть на поверхность той старой, странной, страшной истории с Владом… очень некстати вспомнился он сегодня. Но Андрей не заметил; значит, ничего такого и не было.

Есть реальные приоритеты и цели.

Президентом Андрей, разумеется, не станет; сейчас главная и единственная задача — выйти во второй тур. Потом — никаких политических постов, симпатий каким-либо партиям и движениям, минимум публичной деятельности; тихая и успешная работа гендиректором компании на благо отечественной экономики. Пять лет они будут ностальгировать по его молодости и улыбке. Постепенно уверятся, какими идиотами были, отдав голоса этому старпёру Николаенко, дотягивающему последние, хоть и убедительные дни во власти. И на следующих выборах…

Доживем.

Гусеница на дороге совершенно сдохла. Алина миновала зеркальные витрины нескольких бутиков — ее собственная фигура явно выигрывала по сравнению с манекенами — и замедлила шаги у стеклянных дверей «Двух калорий». Есть смысл перекусить: до офисного буфета не добраться, а от презентации культурного проекта в любом случае не стоит ждать солидного фуршета. Она усмехнулась. Муж предлагал позавтракать дома, по-семейному, — но лично ей «семейного» кофе вполне хватило. Последнее время она и без того чересчур часто видела Андрея.

В «Двух калориях» было прохладно и по-деловому уютно. Алина заказала завтрак № 18 и — не хватит ли на сегодняшнее утро?.. ладно, к черту, — еще один кофе. Кстати, сеть этих ресторанчиков тоже держала ее бывшая однокурсница, которая за пару лет здоровой конкуренцией свела к минимуму существование в городе других точек быстрого питания. Алина усмехнулась: как-то раз, еще на первом курсе, она застукала ту барышню любовавшейся сквозь стекло потусторонней красивой жизнью «Макдоналдса». Девочка из провинции, не прочь хорошо поесть. Как ее звали?.. Лена? Наташа?.. Забыла; но в списке она есть.

Кое-что с тех пор изменилось. И кое-что — действительно-таки благодаря выпускникам «Миссури», в чьих руках потихоньку сосредоточивается Будущее в виде руководящих постов во всевозможных сферах. Перечень фамилий смотри в расширенной версии предвыборной программы кандидата в Президенты Андрея Багалия. Алина сама составляла этот список, как можно выигрышнее располагая по порядку имена и должности. Статистика подобралась неплохая; и в конце концов Андрей всерьез проникся идеей сделать фишкой избирательной кампании не свое мятежное прошлое, а именно учебу в институте. Либерал-социалистка Анька Гроссман — на курс моложе Андрея и, соответственно, старше Алины, — говорят, успела в узком кругу осмеять их тактику. Ну как тут удержаться от банальной цитаты о том, кто смеется последним?

Она отпила кофе. Девушки из «Двух калорий» в отличие от Любы умели его варить.

За окном двигались люди и стояли машины; под стволами деревьев, заключенных в шестигранные одиночные камеры, пробивалась яблочно-зеленая трава. На нижнюю ветку ближайшего каштана кто-то надел стаканчик с символикой «Двух калорий». Обычная среднестатистическая весна — если, конечно, не считать обрывка николаенковского плаката под тем же деревом. Но и выборы — вещь ординарная.

Пятнадцать лет назад студентам «Миссури» врали, что именно они изменят мир. Врали настолько убедительно, что в это поверила чуть ли не вся страна. Она, Алина, тоже бы прониклась — да только вот мир, извините, не меняется. Вернее, не НАСТОЛЬКО меняется. Обычные эволюционные процессы: плавный — ничего сверхъестественного — подъем в экономике, несколько рядовых научных открытий, очередной довольно вялый виток в культуре-искусстве…

Эта рыхлая, но оптимистичная стабильность и обеспечивает пока реальное, а не декларируемое лидерство кандидата от власти Владимира Николаенко, за последние годы примелькавшегося то в правительстве, то в парламенте. Ни оппозиции в лице Виерского и Гроссман, ни тем более Андрею с его значком завоевателя Будущего этого монстра не свалить. Во всяком случае, в нынешнем сезоне. Народу больше нравится вовремя получать хорошие зарплаты, чем мечтать о прорыве. А народ обычно прав.

Что ж, умные люди — и Алина в том числе — всегда знали, что и у этой страны есть какое-никакое будущее; обойдемся без больших букв. Проект «Миссури» просто дал своим участникам возможность оказаться наверху: пусть пока не на самом, но это дело времени… Наверху того, что есть. Ничего принципиально нового не построено, и вряд ли он когда-нибудь будет, обещанный прорыв. Да и возможностью воспользовались далеко не все… стоп. Вот только не надо опять о Владе.

А электорату вообще не обязательно знать обо всем этом Пусть лучше научится узнавать Андрея Багалия в лицо.

Она взглянула на часы: до презентации оставался еще почти час. Как насчет метро?

Но когда Алина вышла на улицу, неповоротливая гусеница вздохнула облаком выхлопных газов, дрогнула и потихоньку пришла в движение. Через две минуты рядом просигналил Алинин водитель, на малом ходу распахивая дверцу автомобиля. Впереди пробка уже практически рассосалась,

Успеваю, без особых эмоций констатировала Алина. Она всегда и всюду успевала.

— Господин Багалий, руководство нашего канала приглашает вас принять участие…

— Уважаемый Андрей Валерьевич…

Андрей останавливался, кивал, с искренним интересом выслушивал всех до конца. И с очаровательнейшей улыбкой разводил руками:

— Очень рад бы, но не могу. Завтра же еду в регионы: масса работы. Ближайший месяц, боюсь, в столице меня никак не поймать… Если что, обращайтесь к моей жене. — Он на секунду слегка обнимал ее за талию. — Вот, оставляю Алину Игоревну на хозяйстве…

То, что в подтексте действительно могло бы вызвать ненужные трактовки и подпортить его имидж, открытым текстом звучало просто и по-человечески, на грани шутки и серьеза. Эта элементарная идея пришла в голову уже по дороге на жеребьевку; тут Алина была собой довольна.

Она улыбалась. Раздавала визитки. И усилием воли расслабляла верхнюю часть лица, не давая бровям сойтись над переносицей.

Потом. Когда они с Андреем останутся наедине.

С жеребьевкой в принципе сложилось как нельзя лучше. Эфир на первом национальном телеканале — примерно за месяц до выборов. Радиоэфир — за две недели. И официальные дебаты расположились довольно удачно: с Владимиром Николаенко Андрей встретится буквально в последний день кампании, а с Анной Гроссман — в начале; ради них ему придется прервать поездку, но и это на пользу. Стервозная баба, отвлекающая человека от дела, — примерно так оно будет выглядеть в глазах избирателей, Алина уж постарается.

— …странновато для серьезного политика, — встречным поездом просвистело мимо. — Не удивлюсь, если господин Багалий укажет в своей программе, какие он посещал ясли. Да, МИИСУРО и мне многое дал, я с благодарностью вспоминаю своих педагогов, но…

Гренадероподобная Гроссман неслась вперед, окруженная микрофонами и диктофонами в протянутых руках задыхающихся журналистов: невольно вспоминалось хрестоматийное полотно «Петр Первый». На секунду она взглянула в их сторону, и Андрей дружески помахал бывшей однокашнице; его сфотографировали. Хорошо. И все-таки надо что-то с ней делать.

— Надо что-то с ней делать, — сказала Алина, захлопывая дверцу автомобиля.

— Зачем? — Муж приложил руку к стеклу: последнее фото. — Анька умная баба, но у нее нет шансов. Хоть бы фамилию сменила — в нашей-то стране…

— Она окончила «Миссури».

— Не переживай. Я ее на дебатах…

Алина покачала головой:

— Ее нельзя выставлять неудачницей: выйдет удар по нашей же платформе. Но при всех своих идиотских заявлениях насчет «Миссури» эта баба может серьезно перетянуть на себя твои голоса. И тогда Виерский… ну, ты понимаешь. Я пока не знаю, как сделать. Надо подумать.

Автомобиль тронулся. В офис: там Андрей коротко напутствует свою команду перед отъездом. Его водитель и двое сопровождающих уже готовы. Она поймала себя на мысленном вздохе облегчения: боже мой, целый месяц не видеть его… ну и глупо. Этот месяц муж будет рядом, как никогда. И уж конечно, никакой личной жизни не предвидится.

Кстати.

— Держи. — Она вынула из сумочки компьютерную распечатку и протянула ему. — Слегка меняем маршрут. Петрович уже в курсе.

Андрей пробежался взглядом по бумажке. Удивленно вскинул глаза:

— Чего ради?

У водителя совсем тихо, чтобы не мешать разговору, играло радио. В паузу перед ответом проскользнул звенящий, чуть хрипловатый голос… черт, да хоть кто-то в этой стране слушает что-нибудь другое?!.

Зато не придется называть ее по имени. Алина терпеть не могла это претенциозное имечко — еще тогда.

— Она устраивает турне, — пояснила бесстрастно. — Никакой политики, я проверила. Не знаю, зачем ей это понадобилось именно сейчас. Так вот, здесь и здесь, — ткнула пальцем в распечатку, — вы с ней ненавязчиво пересечетесь. Поужинаете, покрутитесь на людях. Должно сложиться впечатление, что она концертирует в твою поддержку.

Глаза Андрея смеялись.

— А если сложится впечатление, что это я под видом работы в регионах гоняюсь за..,

— Не сложится, — отрезала Алина. — Ты же, надеюсь, еще ей не звонил?.. И грамотно дозируй: чуть-чуть клубнички, немного ностальгии, а главное — как можно больше старой студенческой дружбы. Если добьешься, чтобы она действительно агитировала за тебя…

— Не добьюсь.

— Знаю. Но пускай в каждом интервью и на каждом концерте упоминает, что училась в «Миссури». ЭТО она для тебя сделает.

Андрей пожал плечами:

— Договорились. Не нервничай.

Машину слегка тряхнуло на повороте. Алина коснулась плеча Андрея; вздрогнула, отстранилась. Совершенно чужой человек. Исключительно деловые отношения. С чего это он взял?..

— Я не…

— Ты нервничаешь. Еще на жеребьевке. Нет, ты неплохо держалась: думаю, я один заметил… Так в чем дело?

Да — он ведь еще не знает. Он!.. как она могла забыть… но сказать не было случая. Алина прикусила губу и наконец-то нахмурилась. Машина уже подъезжала к офису; быстрее, никто из команды не должен догадаться. Вернее, они всегда считали, что так оно и есть. И для них должно оставаться непререкаемой аксиомой решение, которое она приняла каких-нибудь два часа назад.

— Сделайте погромче, — попросила она водителя.

И под мажорную музыку — слава богу, уже другую, — шепнула:

— Андрей, мы идем на победу. Уже сейчас.

Его брови взъехали.

— Да ну?

И тут Алина по-настоящему разозлилась. Вот оно что! — ему вся эта предвыборная кампания представлялась игрой, забавной и ни к чему не обязывающей. Повод проверить на большой аудитории свое обаяние, отточить красноречие и пораспускать вовсю перья перед зеркалом электората. А заодно продегустировать «поляны» в селах и местечках, пощупать региональных красоток и даже — свежая идея, подброшенная женой, — популярных певи…

Пробный шар — она сама его так настроила. И дура!.. Стратегические планы следовало держать при себе, а теперь… Попробуй переориентировать его на серьезное дело! Не за пять лет — за пять минут оставшейся дороги до офиса…

— Я встретила на презентации Цыбу, — скороговоркой сквозь зубы, — и, знаешь, он очень нехорошо пошутил. Он сказал…

Андрей облегченно вздохнул:

— Расслабься. У вашего Цыбы никогда не было чувства юмора.

— …Он сказал: сделайте нам интересные выборы, это ведь в последний раз… или что-то вроде того.

— И?..

Алина сжала кулаки. Напрягла руки, грудь, шею, все тело… сосчитала до трех… сбросила напряжение. Спокойно, совершенно спокойно:

— Цыба, как ты помнишь, тоже выпускник «Миссури». И он единственный — во всяком случае, на нашем потоке, — поступил туда по большому блату, И вообще… не думаю, что ты забыл.

— Ничего я не забыл. Но тем более! Ничтожество, я всегда говорил. А ты…

— Он знает, Андрей. Он не стал бы просто так… Он ЗНАЕТ.

Водитель припарковал машину и разом отключил мотор и музыку. Тишина ударила по голове; Алина поспешила распахнуть дверцу, впуская весенний уличный шум.

Андрей вышел с другой стороны и успел обойти вокруг автомобиля, чтобы подать ей руку. Он улыбался. Светло и искристо, словно бокал шампанского на просвет. Как всегда.

— Ты слегка зациклилась на своей концепции, — сказал он, не снимая улыбки. — «Миссури», «Миссури»… ну сколько можно! Не забывай, что ты и сама его окончила.

Входная дверь захлопнула солнце, и лампы дневного света по контрасту показались тусклыми болотными огоньками. Алина резко отвернулась к лифту, нажала на кнопку.

Да, она и сама.

Он не мог сильнее унизить ее.

НАТАЛЬЯ, первый курс

…И как всегда, на самом интересном месте затрезвонил будильник. Я его когда-нибудь расколочу. Прямо у Хулиты на башке.

Я повернулась на другой бок и натянула на макушку одеяло. И все равно слышала, как девки подорвались и начали собираться. Нет, я не догоняю: сегодня же первой парой лекция по информатике, муть голубая, и старшие курсы рассказывали, что Зебра по-любому всем ставит. Но Хулита у нас, понимаешь, умная. Ленка — дура дурой, но все за ней повторяет. И не дают человеку поспать. Вот и свет врубили, стервы!..

— Где мой конспект? — возмущалась Хулита. — Слышишь, Лен, вчера дала Наташке списать… и куда она могла его сунуть? Будить не хочется…

Она у нас добрая, Если б еще не такая умная, было бы вообще неплохо. А конспект я одолжила ребятам из четыреста пятой, но если сказать, она, пожалуй, не так поймет. Не хочет будить — и не надо.

— Я макароны варю, да, Юль? — подала писклявый голос Ленка. — На двоих. А Лановая сама себе потом…

— Да, вари. Ну где ж он может быть?.

— Дуры вы обе, — сказал Русланчик. — Натали, подвинься. Какие у вас в общаге узкие кровати… вот так. Хорошо…

И я догнала, что снова сплю.

…Когда проснулась, на проклятом Хулитином будильнике было пол-одиннадцатого. По-хорошему, еще бы спать и спать: но интересный сон кончился, пошла какая-то фигня. Я потянулась и сбросила одеяло. Если поторопиться как следует, можно успеть на вторую пару, испанский. А если не торопиться — то на третью, к Вениаминычу. Поспешишь — людей насмешишь. Спишу потом у Хулиты, она у нас главная испанка. А Русланчик все равно в английской группе.

Так что я не спеша поднялась, набросила халатик — модный, тигровый, матушка недавно из Турции привезла, — причесалась и щедро намазала физию Ленкиным кремом. Он у нее от прыщей, только ни капельки не помогает, а мне — в самый раз. Сбрызнулась Ленкиными же духами и пошла варить макароны.

На кухне, конечно, опять был жуткий свинарник. Пол немытый, раковина забилась, возле мусоропровода бутылки и всякая гадость. По графику дежурила четыреста восьмая: ну попадитесь только! И плита горела в четыре вечных огня, хотя заняты были только две конфорки: на одной исходил диким свистом чей-то чайник, а на другой жарил яичницу Линичук из четыреста пятой.

— Привет, Наташа.

Я небрежно кивнула. У них в четыреста пятой один Женечка ничего, а так и пощупать нечего. И вообще я не по общаговским; ну, Вовик с третьего курса не в счет. Встречаться надо с местными пацанами, а эти… Конспекты даю по-соседски, тем более что не свои, но клеиться не фиг. Хотя халатик мой, тигреночек-мини, — он всех впечатляет, знаю.

Линичук пялился на мои ноги, а яичница у него на сковороде уже исходила черным дымом. Еще, к чертям, волосы провоняют; ну его.

— Подгорает, — сообщила я. — Яйца твои горят, Гендель.

Прикол получился — супер, но этот задохлик и не улыбнулся. Хорошо хоть, сковороду с плиты убрал и держал на весу. Я подошла ближе и поставила на огонь кастрюлю; подумала и перекинула на подоконник чужой чайник, сипевший из последних сил. Я тоже добрая — иногда.

— Гэндальф, — вдруг сказал Линичук. — Гэн-дальф. Слушай, Наташка, давно хочу тебя спросить: как ты поступила в «Миссури»? Математика… сочинение… как?!

Видок у него был дурацкий: круглые гляделки и сковородка в согнутой руке. Вопрос, похоже, шел из самой глубины души. И я нежным голосом ответила:

— Молча.

Могла бы сказать: не твое собачье дело. Но, думаю, и так понял. Он у нас тоже умный — Гэн-дальф. Имечко, однако.

Тут на блоке раздался жуткий топот, и через две секунды в кухню влетела Алька из четыреста восьмой. Я встала в боевую позицию и уже открыла рот — дежурство! — но она проскочила мимо, метнулась к плите и умудрилась завопить первая:

— Где мой чайник?!

— На подоконнике, — отозвался Линичук. — Наташа сняла.

— А-а. Спасибо. — Она схватила чайник и рыпнулась назад. Как будто так и надо.

— Он у тебя выкипел весь! — заорала я вслед. — Вы убирать на кухне думаете?! Смотри, какой с…!!!

Алька затормозила в дверях, обернулась. На ней был серый брючный костюмчик — пацан пацаном — и стоптанные общаговские тапки. Один глаз накрасила, другой еще не успела. И стрижка ее пацанская — умираю. Хоть бы челку залакировала, что ли.

— Выкипел? — Встряхнула чайник: там и не булькнуло. — Вот черт. Да, Гэндальф, ты сегодня на парах будешь? Запиши, что Вениаминович даст на семинар, если я не успею.

— А ты куда? — спросил Линичук.

Теперь он пялился на эту замухрышку — во все глаза. На дежурство по блоку ему, конечно, было плевать. А я — у меня просто слов не осталось, одни выражения, и те переклинило. Не, ну надо ж быть такой стервой! Да я ее…

— В полдвенадцатого собеседование на одной фирме. — Алька взглянула на часы. — Черт!!!

Когда она улетучилась, меня наконец прорвало. Линичук вроде бы сочувственно слушал мои маты, местами кивал, задумчиво глядя на свою сковороду с горелыми и уже холодными яйцами. Кстати, кто продымил всю кухню?!. И вообще, когда дежурит четыреста пятая, то, кроме Женечки; никто и не чухается!.. Короче, я материла уже лично его: все-таки больше пользы. Та коза, наверное, давно ускакала на свое долбаное собеседование… и скорее всего не опоздала.

Он дождался, пока я выдохлась. И выдал ну совершенно не в тему:

— Значит, придется идти в институт.

На лекции Вениаминыча по управленческим стратегиям я, как обычно, пристроилась рядом с Русланчиком. Жаль, конечно, что он всегда садится в первом ряду. Да еще конспектирует каждое слово.

Русланчик — солнышко. Рост под метр девяносто, фигура как у Микки Рурка, а на лицо как Том Круз, только еще симпатичнее. Глаза голубые; правда, в очках, — но оправа стильная, блеск! И костюмчик, и плащик, и вообще вся упаковка… Кстати, между нами: говорят, Русланчик чуть ли не родной племянник ректора «Миссури». Или вроде того.

Я доставала из сумки пенал и уронила ручку. Не то чтобы специально — просто, когда Русланчик рядом, все из рук так и валится. Он воспитанный, обязательно наклонится и поднимет. А у меня юбка-супермини. И не какие-нибудь колготки, а чулки с узором, черные, на поясе. Хоть и холодно уже.

— Пожалуйста, — сказал он, подавая мне ручку. Вежливый!

— Спасибо, — тоже вежливо ответила я. — Слушай, ты на той неделе на стратегиях был? — Дурацкий вопрос: Русланчик с начала года, кажется, ни одной пары не прогулял. — Можно у тебя конспект попросить?

Улыбнулся. Солнышко!

— Не могу, Наташа, извини. В четверг семинар, буду готовиться.

Я улыбнулась еще шире, как кинозвезда. Положила руку сверху на его пальцы:

— Ну я о-очень прошу! До четверга десять раз верну. Ну, Русла-а-ан…

— Возьми лучше у Юли Сухой, она в тот раз точно была. Вы ведь в общежитии вместе живете?

Поправил очки на переносице и сел. Слегка надувшись, я тоже упала на место. Жлоб, как все мужики. Но откуда он — местный, не общаговский! — знает, что Хулита живет со мной? Значит, интересуется. Либо Хулитой — чего не может быть, потому что не может быть никогда, — либо мной. Я повеселела, раскрыла конспект и нарисовала вверху новой страницы розочку и сердечко.

И тут в аудиторию вошел препод; причем буквально за секунду перед ним в другую дверь пулей влетела Алька. Успела, стерва.

Все встали. Поднимаясь, я потерлась бедром о ногу Русланчика: как бы нечаянно. Он, конечно, сделал вид, что не заметил.

Заметил Вениаминыч:

— Лановая, отодвиньтесь от Цыбы на два места. — По рядам прокатился гогот; идиоты, было бы с чего прикалываться! — Можете садиться. Тема: «Парадигма авторитета как универсального несущего элемента управленческой системы». Записали? Кто скажет, какую дефиницию авторитета давал Гленн Райт в статье…

Вот теперь по аудитории прошелестел самый настоящий мандраж. Я ухмыльнулась: будете знать, как гыгыкать над людьми!.. Хотя сама, конечно, тоже в упор не видела той статьи из списка. Кстати, Хулита говорила, и в библиотеке ее не…

И только Русланчик, солнышко, поднял руку, другой листая конспект. Которым, гад, не захотел делиться.

На перемене мы с девками пошли в «Шар» — Хулита, видите ли, проголодалась. Ленка увязалась за компанию, хотя она у нас худеет. Я совсем недавно в общаге налопалась от пуза, но присоединилась: Русланчик ведь наверняка тоже голодный. На паре пришлось не обращать на него внимания: пусть не думает, что я такая, А после пары уронила линейку и даже спасибо не сказала, когда он поднял. Вот!

В «Шаре» прикольно. Стены прозрачные, и видно все на улице, не то что в аудиториях, где окошки мелкие, да и те под самым потолком. Но видно не по-нормальному (стенки-то круглые!), а перекривлено-перекошено, как в комнате смеха, Супер!..

Хулита взяла себе комплексный обед, а мы с Ленкой по соку— я с булочкой, она без. Пристроились за столиком с краю, слева от входа, чтобы глазеть на всех, кто заходит. Хотя лично я села носом в стенку: пусть не думает, что я его нарочно выглядываю. Русланчик, в смысле; а девки мне по-любому скажут, когда он появится. Начался дождик, и «Шар» с той стороны покрылся капельками: подъезжающие машины стали похожи на жабок в пупырышках.

— Глянь, сапожки — обалдеть, — протянула под ухом Ленка.

— Фирма, — подтвердила Хулита.

Пришлось вывернуться буквой зю, чтоб не отстать от коллектива. Да-а, таких сапожек моя матушка из Турции не возит. Каблучок тонюсенький, чулочки до колен, и настоящая замша — уж я-то разбираюсь. Девку, торчавшую из сапожек, разглядеть как следует не успела: она уже подошла к стойке, и со спины было видать только черные волосы до самого того.

— Это Багалия подружка, — сообщила Ленка. — Помнишь, на той гулянке?.. Третий курс.

— Андрейчик — солнышко, — вздохнула я.

Солнышко, но занят. Я и не рыпаюсь: такое у меня правило. Не, я бы запросто, но чтобы потом какая-нибудь коза вцепилась в патлы? Себе дороже. Тем более что вокруг столько незанятых, и даже еще покруче… тот же Русланчик, например. Кстати, где он там?.. Неужели пропустила?!

Тем временем девки на том краю стола о чем-то шушукались. Когда я развернулась по-нормальному, Ленка ухохатывалась и одновременно кашляла, захлебнувшись соком, а Хулита пожала плечами и выдала:

— Ну и дура.

— Вы это про что? — угрожающе спросила я,

— Расслабься, Натаха, — бросила Хулита. — Не про тебя.

— Али-на… с на… шего блока. — Ленка уже вся побагровела и не могла выдавить ни слова, только махнула рукой мне за спину. — Вон!

Я опять извернулась — черт!.. но интересно же. И вправду увидела Альку, которая как раз заходила в «Шар»… нет, я умираю! — чуть не под ручку с Багалием! Они о чем-то оживленно болтали и смотрелись настоящей парочкой. До тех пор, конечно, пока Андрей не увидел в очереди у стойки свою девку в суперовых сапожках. И подорвался к ней, а Альке досталось только «пока» через плечо. Я думаю!..

— Дура, — повторила Хулита.

— А может, это любовь? — серьезно сказала Ленка и запила соком.

И мы почти минуту ухохатывались все трое. За мокрой стенкой «Шара» прогрохотал подъемный кран — чистая Годзилла. А потом Ленка дернула меня за рукав: в дверях появился Русланчик.

Я тоже дернула за рукав — Хулиту:

— Позови его. Попроси ту статью… Глена-как-его-там… ну, Юльчик!..

Она посмотрела на меня так, будто делает бог знает какое одолжение. Сильно умная; ну да ладно. Я ей потом припомню, а сейчас…

— Цыба! Можно тебя?

Русланчик обернулся — вылитый Брюс Уиллис с Мелом Гибсоном, только еще красивее. Солнышко мое! Подошел и вежливо так сказал:

— Приятного аппетита, девочки. Что тебе, Юля?

Хулита глянула на меня и выцедила раздельно, чтобы каждый дурак догадался:

— Хотела спросить, где ты взял статью Гленна Райта.

— Скачал с одного американского ресурса, англоязычного. — Русланчик улыбнулся и поправил очки. — Я бы дал распечатку, но ты ведь испанский учишь.

И уже собирался идти — но не тут-то было. Я развернулась, перекинула ногу на ногу и послала ему самый что ни на есть сексуальный взгляд:

— Садись, у нас одно свободное место… Тут прикольно. — И побарабанила пальцами по стенке «Шара»; полночи рисовала цветочки на ногтях.

Он замялся:

— Я, девочки… Сейчас куплю себе что-нибудь, и…

— «Дипломат» оставь, — приказала я.

И он оставил. Куда бы он делся?..

Я нарочно не стала смотреть в его сторону. К «Шару» прилип желтый лист, принесенный ветром. Если б не дождь, я бы смылась с последней пары. Тем более что на специализации мы с Русланчиком в разных группах: он в политике, а меня матушка засунула на менеджмент. Еще и приплатила тому козлу из ректората, который следил, чтобы мне на всех экзаменах натягивали трояк. По баллам я бы, конечно, пролетела, но матушка заранее узнала, что баллы в «Миссури» — фигня. Главное было пройти собеседование в конце, а это для меня дело техники. В комиссии-то сидели почти одни мужики.

Русланчик отошел от кассы с подносом в руках и направился к нам; я помахала ему и тут же уткнулась в стенку. Пусть не думает.

Через две секунды он подбежал — но уже почему-то без подноса. Подхватил со стула свой «дипломат»:

— Девчонки, сорри. Там наша компания, меня позвали… в общем, увидимся. Пока!

И ускакал на другой конец «Шара», где, сдвинув два столика, расселись местные пацаны и навороченные, упакованные будь здоров, тоже все до единой столичные девки.

Ленка и Хулита молча хихикали. Ненавижу!

Убью гада.

Дождь кончился. В луже на остановке плавали желтые листья и кусок газеты с заголовком «Бывшая жена Сильвестра Сталлоне тре…». Что она такого «тре…», тонуло в мутной воде. А интересно.

Автобус не шел. Пилять три остановки пешком было влом, тем более одной: с девками я поругалась. Когда у Ленки в сентябре была несчастная любовь, я ее утешала, а они?!. И пусть только попробуют таскать мое турецкое печенье!

— Привет, Наташа. Ты в общежитие?

От неожиданности я чуть не вляпалась каблуком в лужу. Обернулась: Влад Санин из третьей группы. Вообще-то курс у нас такой агромадный, что всех в лицо я до сих пор не знаю. Но этот пацан пару раз приходил к нам в общагу, к Линичуку и Герке-гитаристу в четыреста пятую. Кажется, он какой-то компьютерщик. И местный!..

Я улыбнулась:

— Привет. Ага.

— Может, пройдемся? — предложил он. — Смотри, какая погода хорошая.

И правда — выглянуло солнышко, и сразу стало очень-очень красиво: желтые деревья на темно-синем небе, а среди них здание «Миссури» с блестящим шаром. Я вообще люблю осень. Почему бы и не пройтись?.. тем более что как раз подходила столичная компания с нашего курса, среди которой возвышался Русланчик в длинном светлом плаще. Пусть не думает!..

Сунула Владу свою сумку:

— Пошли.

Пожалела я об этом минуты через две. Он летел, как электричка на пожар, широченными шагами перескакивая через лужи и размахивая своей и моей сумками; а если расстегнется и вся косметика повыпадает?!. Я уже молчу про каблуки. Представляю, как оно выглядело со стороны: здоровая девка на шпильках-семерке, спотыкаясь, метется за пацаном, к тому же мелким, худющим и в очках. И дернуло же меня!.. а все потому что местный. Местными перебирать — так можно через пять лет в родной Полесск вернуться… Но не настолько же!

Между прочим, поболтать с ним, прощупать почву насчет жилплощади и предков, не было никакой возможности. В спину, что ли, вопить: кто твой батя?.. и есть ли у тебя девчонка?.. Хотя девчонка у такого задохлика — вряд ли.

Возле дороги он притормозил — потому что на светофоре горел красный свет. Но уже начинал мигать, когда я отдышалась и поправила прическу. До общаги оставалось еще две с половиной остановки; на фиг, я так не играю! Забираю сумку и сажусь на троллейбус напротив «Макдоналдса».

На плакате под светофором была нарисована закругленная буква «М» и написано «100 метров». Давно, блин, стометровку не бегала… на каблуках.

И тут меня осенило.

Включился зеленый свет, и Влад рванулся вперед по «зебре». Я вцепилась ему в локоть — а что, может быть, девушка боится сама переходить через дорогу, — и, наклонившись к самому уху, прокричала:

— Я есть хочу!

Санин отреагировал только на другой стороне. Остановился; слава богу! Цепляться за него было уже неприлично — пусть не думает. Перевела дыхание и протянула нежным, чуть виноватым голосом:

— Понимаешь, в «Шаре» не пообедала… А в общаге пока что-нибудь приготовишь…

И улыбнулась Владу так, словно это был сам Русланчик.

До него дошло. Умный!

— Может быть, зайдем в «Макдоналдс»?

* * *

— Что тебе?

— «Биг-Мак меню», — не задумываясь, ответила я. — И клубничное мороженое. И…

Его мелкие глазки за близорукими очками вроде бы пока не лезли на лоб. Наглость — первое счастье. Да и когда еще… В общем, я решилась:

— …и пирожок с вишнями!

— Хорошо, — кивнул Влад. Поставил сумку на сиденье напротив и пошел к кассам.

А я сняла плащик, перекинула его через спинку стула. Села за столик, локтями подперла подбородок. Типа я здесь уже в черт-те какой раз.

Хотя на самом деле — в первый. А что, если мне матушка денег дает только на проезд; все остальное — продукты там, косметику, даже туалетную бумагу! — натурой, «чтоб не развращать ребенка»! Вообще-то ее просто жаба давит. Матушка у меня за копейку… ну да ладно.

А что я здешнее меню назубок знаю — так оно снаружи на плакате написано, даже с картинками. Мы с девками, когда пешком из «Миссури» пиляем, всегда останавливаемся почитать. И посмотреть, как народ лопает, стенки прозрачные, все видно…

Глянула в окно: вот бы кто-нибудь из наших мимо проходил!.. Вот бы Русла…

— Забыл, какой ты пирожок хотела, — сказал Влад. — Взял и с вишнями, и с яблоками…

Я кивнула:

— Солнышко.

Он опустился напротив; из-за высокого стакана «кока-колы» одни очки поблескивали. Оно, конечно, стремно сидеть в «Макдоналдсе» с дохлым очкариком. Но пригласил ведь, и два пирожка!!! — себе Влад, правда, взял только гамбургер. Значит, не такой уж он башлятый… но и не жмот, как некоторые. Да и перебирать местными… тьфу ты.

— А ты компьютерами занимаешься, да? — начала я разведку, пережевывая биг-мак.

Молча кивнул. Что ты хочешь: рот занят. Я спохватилась и перед следующим вопросом все проглотила — вкуснотища! С этими очкариками надо и себе косить под воспитанную:

— Наверное, интересно?

— Интересно. — Он опять кивнул.

Укусил свой гамбургер и снова замолчал; нет, я так точно не играю! Сам пристал на остановке и сам же молчит, как рыба об лед. Правда, его глаза из-под стекол так и уткнулись в мою кофточку, туда, где я две пуговки верхних никогда не застегиваю, хоть уже и холодно. Та-ак, все ясненько: хочет, но боится, бедняжка. Наверняка ведь еще мальчик.

Попробовала картошку из пакетика. Супер!

— Я тут начал одно исследование, — внезапно заговорил Влад. — Мне нужна статистика. Вот ты, Наташа, — как ты поступала в «Миссури»?

Теперь он смотрел мне в глаза — скорее всего потому, что я их вылупила, как идиотка. Нет, они все сговорились, что ли?..

Но хамить я ему не стала.

— Как все. Сдала экзамены, собеседование прошла… А что?

— И какие у тебя были оценки?

— Испанский — пять, сочинение — четыре. — А как он, спрашивается, проверит? — А по тестам не помню уже. Столько времени прошло… Так зачем тебе?

Санин отправил в рот остаток гамбургера и аккуратно сложил в несколько раз упаковочную бумажку, так что получился малепусенький квадратик. Я тянула через трубочку «кока-колу»: губы при этом складываются так сексуально, что кому хочешь отшибет думать про какие-то там экзамены. Владичек, солнышко, покраснел и, кажется, чуть было не подавился.

— Просто есть одна гипотеза, — наконец выговорил он. — Я придумал прогу по сравнительно-статистическому анализу… Понимаешь, Наташа, такое впечатление, что наш курс набирали, исходя не из… В общем, не столько по уровню интеллекта и образования, а…

— По-твоему, я дурочка, да?!

Я выплюнула соломинку и обиженно поджала губки. Обычно действует безотказно.

Влад совсем смутился; похоже, он так и думал. Ну и по фиг! Зато не какая-нибудь умная. Посмотрела б я на того идиота, который поведет Хулиту в «Макдоналдс»!

Подобрала последние палочки картошки и взялась за мороженое. Объедение!.. только клубника не очень-то настоящая.

— Нет, что ты, Наташа, я… Или вот, например, если посмотреть, как народ у нас относится к учебе. Октябрь месяц — а на пары уже ходит меньше половины курса. Герки сегодня опять не было… и Гэндальфа… Ты не знаешь, он не заболел?

— Утром был вполне здоров, — сообщила я, облизывая мороженое с ложечки острым язычком. — И даже собирался в институт. Обломался, наверное. А вообще старшие курсы говорят, ничего нам за пропуски не будет. А на сессии вообще халява.

— Вот именно! В институте такого уровня, как МИИСУРО, не должно быть халявы! Ладно еще, если бы мы платили за обучение. Но в нас, наоборот, вкладывают колоссальные средства — и что, совсем не нужна отдача? Тут что-то однозначно не так. Я пока начал с анализа вступительных экзаменов, а если в этом направлении не удастся ничего нащупать, то…

Он очень смешно сказал — МИИСУРО, с ударением на «о». А дальше я и не слушала: понес какой-то совершенно левый груз. Нет, я не въезжаю: пригласить девку в «Макдоналдс» и битый час втыкать ей про «Миссури»?!. Это ж умереть можно. При том, что я ему уже минут двадцать глазки строю, задохлику местному! Да любой бы пацан…

Хотя что он тут предпримет, бедненький? Все ведь на нас пялятся, и с улицы тоже. Даже что под столиком делается, и то каждой собаке видно. Кстати, по стеклу снова закапал дождик — маленький, но под него можно закосить от прогулки — пробежки — пешком. В конце концов, Владичек, наверное, потому и несет пургу, что очень хочется, но здесь в упор никак…

К тому же я уже налопалась по самое не могу. Выковыряла из прозрачной креманки последнюю ложечку мороженого и покосилась на пирожки. Запакованные, так что можно взять с собой в общагу. И пусть Ленку с Хулитой жаба задавит!..

Встала:

— Спасибо, солнышко. Пошли. Ты ведь к нам?..

На слове «к нам» я улыбнулась и еще раз облизала губы — вроде от мороженого. Владичек закивал и рыпнулся подать мне плащик. Только у него не очень получилось, пока не вытянул руки вверх и не встал на цыпочки. Да ладно, это все из-за моих каблуков.

Распахнул передо мной стеклянную дверь, и я в последний раз вдохнула вкуснющий «макдоналдсовский» запах. Хотя кто сказал, что в последний?

— Были бы деньги, — задумчиво произнесла я, не глядя на Влада, — каждый день бы тут обедала…

Но он ответил совсем не так, как я ожидала:

— Не советую, Наташа» Одна девушка в Америке таким образом за месяц набрала сто двадцать кило. Тут очень калорийная пища.

Да? Стало по-настоящему обидно.

Ну почему от всех хороших вещей обязательно толстеют?!.

— В четыреста пятую, — сказал Владичек вахтерше.

Я его мысленно похвалила. Бабе Соне вовсе не обязательно знать, куда он идет. Хотя она, старая стерва, по-любому догадалась; глазищами чуть мне дырку в заду не прожгла.

Он хотел подниматься по ступенькам, но я вызвала лифт: когда он исправный, надо этим пользоваться. В кабинке валялась бумажка от «сникерса» и было страх как накурено; наверное, поэтому Владичек зашуганно отступил в угол, стараясь к тому же не прижиматься к стенке с разными надписями. Столичный ребенок. Ничего, я понимаю.

Мы прошли через блок. На кухне торчал один Женечка. Выглянул, поздоровался с Владом и странновато посмотрел на меня; он вообще странноватый, хоть и солнышко. Возле мусоропровода по-прежнему валялись бутылки: поубиваю четыреста восьмую!..

Моя дверь была закрыта: йес! То есть я еще в троллейбусе вспомнила, что девки говорили про какую-то экскурсию после пар — они обе на одной специализации, социологички. Так что это надолго. Провернула ключик и распахнула дверь: хорошо, что я последняя уходила, а то наверняка оставили бы бардак…

— Ребята есть? — спросил Владичек у меня за спиной.

— Ага, — ответил ему Женечкин голос. — Они там новую песню сочиняют. А мне к семинару готовиться…

Я обернулась — и вылупила гляделки,

Владичек как ни в чем не бывало протягивал мне сумку:

— Счастливо, Наташа.

— Ты что это, не зайдешь? — Я вздохнула, поджала губки, ненавязчиво выставила вперед ножку в чулке — все это, конечно, игнорируя его руку с сумочкой. — Ну, Влад… Посмотришь, как я живу.

И в этот момент, как назло, распахнулась дверь четыреста пятой. Наверное, им Женечка, гад, сказал.

— Влад!!! — заорали в один голос Герка и Линичук.

И пришлось взять сумочку.

…А все тетрадки в ней оказались в жирных пятнах: один «макдоналдсовский» пирожок выпал из своей картонной коробочки с нарисованными вишнями. Хорошо хоть, не взяла конспект у Русланчика… С горя надкусила пирожок: гадость!.. может, потому что холодный.

Переоделась в тигровый халатик и вышла на блок. В четыреста восьмой было закрыто: ну ладно, вы мне еще попадетесь, стервы! Из-за дверей четыреста пятой гремело что-то разноголосое и под гитару. Бедный Женечка. Но так ему и надо.

А Владичек еще пожалеет.

Я поднялась без лифта на шестой этаж и постучалась в шестьсот одиннадцатую. У Вовика сидели двое пацанов, но при виде меня он сразу предложил им погулять.

— Ну что, Натаха, опять скучаешь? — сказал Вовик, спустил с моих плеч воротник тигреночка и умело расстегнул на спине бюстгальтер.

Вовик — солнышко. Жалко, что не местный.

ГЕОРГИЙ, 33 года

Голос в трубке был хриплый, содранный, будто кожа:

— Мне очень нужно с тобой поговорить… Нет, по телефону— никак… Приезжай… Очень нужно, понимаешь?..

В паузу пробился какой-то чужой разговор, затем коротко пикнуло: звонивший говорил из автомата. Но ведь у него еще месяц назад была казенная мобила… названивал, хвастался. Значит, снова уволили с работы. Черт возьми. Георгий вздохнул:

— Хорошо. Завтра попробую вырваться. Где встретимся?..

— Кто это? — крикнула с кухни жена.

— Мне, один приятель, — отозвался он. Если Светка узнает — точно закатит скандал, запрещая ехать в город «на пьянку к этому алкоголику». Зачем лишнее сотрясение воздуха?

Георгий вышел из сеней на крыльцо. Было еще совсем светло: как-никак начинается весна. В воздухе облачками зудели мошки, с соседского огорода за плетнем несло запахом известки и навоза. Старый вяз посреди двора неизвестно когда успел взорваться коричневыми сережками. Кстати, мальчишки уже замучили просьбами повесить качели… а жене он обещал на эти выходные побелить деревья в саду — вон у дяди Коли уже все побелено. Ну да ладно. Выехать в субботу рано утром, первой электричкой, к вечеру вернуться, а в воскресенье…

Еще диктанты четвертого класса. И контрольные изложения шестого. Вот так всегда — откладываешь до последнего, на те же выходные… он негромко выругался. Ничего не поделаешь: надо прямо сейчас садиться и проверять. И что-нибудь придумать для Светки: зачем он, собственно, ни с того ни с сего срывается в город. Сказать, что в райцентр. Если заикнуться про столицу — без свары не обойдется…

— Дядь Гера! — донесся из-за плетня писклявый голос. — А я ту книжку уже прочитала. Можно еще попросить?

— Цыть, малая! — гаркнул на дочку дядя Коля. — Думаешь, учитель их печатает?.. Ну-ка, марш в хату! Как здоровье, сосед?

— Не жалуюсь, — усмехнулся Георгий. — Зря ты так, дядя Коля. Вон моих пацанов полстранички прочитать не заставишь. Все больше по селу гасают как сумасшедшие, на гитаре бряцают… а толку?

Сосед закурил, спустился с крыльца, навалился необъятным пузом на плетень. Георгий тоже раскурил дешевую папиросу, пряча легкое раздражение. Два мужика под вечер по-соседски точат лясы — это святое куда в большей степени, чем бабьи сплетни. От дяди Коли теперь не отвертишься самое малое полчаса. Штук шесть-семь тетрадок… черт побери.

— Ты не волнуйся, сосед, — изрек дядя Коля. — Твои пацаны дураками не вырастут, при таком-то батьке… Я тут вчера хвастался куму из райцентра: мол, в нашей школе учитель «Миссуру» закончил, а у вас?.. Накося выкуси!

Довольно похохотал и неожиданно спросил:

— Голосовать за вашего будешь, за Багалия?

Георгий пожал плечами:

— Не решил еще. А ты?

— Я за Владимира Палыча, — солидно протянул сосед. — Владимир Палыч мужик толковый… сколько уж лет в правительстве, знает, что там к чему. Ты извини, конечно, может, твой Багалий тоже ничего, но я уж как-то…

— Какой он мой, — отмахнулся Георгий.

— Я вот думаю, — дядя Коля посмотрел на краснеющее небо, — подморозит еще или можно уже клубнику сажать? Ты как себе мыслишь, сосед?..

…Он отложил предпоследнюю тетрадь. Взглянул на часы: полпервого. Запредельное время для большинства односельчан; Светка, к примеру, даже не признавала телесериалов, начинавшихся после десяти… Ее дыхание с ритмичными всхрапами заполняло горницу. Из-за перегородки на разные голоса посапывали мальчишки. Георгий зевнул и раскрыл последний диктант. В тусклом свете ночника строчки прыгали перед глазами.

Вообще-то жена права, когда пилит его из-за тесной родительской хаты. Конечно, давно пора взять у ее отца— предлагает же! — деньги на кирпич с цементом и начать строить дом. Долгое, серьезное, стоящее дело. Возможно, оно действительно если не придаст его жизни смысл, то, во всяком случае, довершит необходимую атрибутику сложившейся мужской судьбы.

Ведь, в конце концов, у них со Светкой трое сыновей. И он, Георгий, уже посадил чертову прорву деревьев.

Поставил восемь баллов и небрежно бросил тетрадь на покосившуюся стопку. Вот воскресенье и свободно: для дома, для хозяйства, для семьи. А завтра — первая электричка и встреча со старым другом, которому, как и в те полузабытые, почти мифические времена, приспичило срочно поговорить.

Подтолкнул жену в бок — подвинься, — пристроился на краю перины, поднырнув под нагретое женским теплом пуховое одеяло. Светка что-то пробормотала, сонно обняла мужа за плечи, провела рукой по бороде и привычно коснулась пальцами мочки уха.

Там так и не заросла дырочка. Хотя он уже целую вечность не носил серьгу.

Станция метро «Вокзальная» была точь-в-точь разозленный пчелиный улей. Хаотично-целенаправленное движение гигантского роя, необходимость подчиниться ему и хамские жала при каждом неосторожном движении. Еще в студенческие годы, обязанный хотя бы раз в месяц приезжать на выходные домой, Георгий ненавидел эту станцию.

Хотя вообще метро любил. Особенно его запах — душноватый, здоровый дух земли, придавленной мегаполисом. Когда-то давно даже песня написалась — «Запах метро»…

Шагнув на эскалатор, он попытался мысленно восстановить ее: а ну, не слабо?.. Тяжелое жутковатое соло на басах, переходящее в отрывистый бой дисгармоничных, на грани какофонии, аккордов. Первый куплет — свистящим речитативом:

Данте под кайфом

Вергилий пьяный

добро пожаловать

глубокий вдох

он проникает вам в души и раны

запах

метро!

…Тьфу ты черт, ерунда какая. А ведь когда-то пол-общаги заслушивалось и называло его гением. Георгий хмыкнул; тут же, оттертый от поручней, посторонился. Забыл, что стоять надо по правой стороне: слева какому-нибудь обкуренному Данте непременно приспичит спускаться своими ногами. Прямиком в ад.

Штурмовать первый поезд Георгий даже не стал пытаться. Нет, определенно, таких масс народу в его студенческое время в столице не было; но, может, на вокзал прибыли сразу несколько составов? Поезд отгрохотал, электронное табло обнулилось и начало новый отсчет секунд. Людей на станции, казалось, не стало ни на голову меньше. Георгий протиснулся ближе к краю платформы: кое-как удалось пристроиться во втором ряду.

Последний раз он приезжал в столицу лет пять назад; кстати, на свадьбу Гэндальфа. Вдвоем со Светкой — вот кто панически боялся метро: и турникетов, и эскалаторов, и зовущего, по ее мнению, провала с рельсами. Рядом с ней Георгий чувствовал себя вполне бывалым горожанином, почти хозяином мегаполиса…

А ведь был, был момент истины — еще тогда, в «Миссури», — когда удалось в полной мере осознать себя его хозяином! Был?.. Да черт его знает.

Дверцы разъехались прямо перед тем, кто стоял перед ним, — повезло. Георгий ввинтился в вагон, схватился за кожаную петлю на перекладине, уткнулся в стену. Чуть выше резиновой окантовки окна: «Голосуйте за Будущее!» Еще выше — значок на лацкане серого пиджака. Слегка небритый подбородок и белозубая улыбка. Андрюха Багалий, надо же… хотя что тут удивительного. Давно не виделись. Привет.

— Привет, — сказал Гэндальф. — Дай сигарету.

У него заметно дрожали руки.

Но закурил Сашка с первого щелчка зажигалки, подменяя человеческую координацию движений жестко выверенной последовательностью действий старого автомата. А закурив, стал-таки немного похож на человека. Заросшего, помятого, смертельно усталого — но на себя самого.

— Хорошо, что ты приехал, — затянувшись, хрипло выговорил он. — Надо что-то делать, Герка. Тут такое… В общем, началось.

— Что началось? — спросил Георгий.

Хотя, конечно, сразу и вспомнил, и понял.

— То, о чем говорил Влад.

Они сидели в дешевой забегаловке с пластмассовыми стульями и винно-сигаретным коктейлем вместо воздуха. Произвольно взятое, не помеченное старой памятью и попросту неприятное место. Черт его знает, почему Сашка предложил встретиться именно здесь. Можно подумать, что он скрывается от кого-то… да нет, что за ерунда.

— Нашу газету закрыли, — сказал он.

Георгий вскинул глаза: выходит, почти угадал насчет мобилки.

— …и новости четвертого канала. С этого всегда начинается, Герка. Вопрос только в том, как быстро оно наберет ускорение.

Толстая официантка в засаленном переднике поверх мини-юбки с крайним презрением швырнула на столик два бокала пива. Георгий уже успел забыть, что заказывал его. Гэндальф все так же автоматически подгреб бокал к себе, приподнял над столом и начал хлебать длинными неопрятными глотками.

— Подожди. — Георгий тоже отпил немного; поморщился. — Ваша газета… Кого вы поддерживали? Виерского?

Он интересовался политикой ровно настолько, чтобы не выглядеть «чайником» перед теми учениками, которые имели обыкновение смотреть вечерние новости по первому каналу. Конечно, изображать знатока политических и масс-медийных подводных течений перед Сашкой, у которого вся жизнь была непосредственно связана… Да, собственно, только из этого она и складывалась, его теперешняя жизнь.

Гэндальф досадливо помотал головой. Громко глотнул. Рукавом вытер пену с потрескавшихся губ:

— Правоверные мы были, николаенковские… Но не в этом дело. Наша газетенка — мелочь. Начинать и положено с мелочей. Если сразу по-крупному, может выскочить резонанс. А так— мы, новости четвертого… пустили с утра пару клипов, никто и не заметил.

— Н-да, — выдавил Георгий.

Уж он-то не заметил точно. Он и не помнил, когда последний раз включал телевизор. Включала Светка — сериалы, или пацаны — футбол и мультяшки, а ему приходилось поневоле присоединяться, готовясь к урокам или проверяя тетрадки тут же, в горнице… Но не по утрам. Утро в селе — время не для телевизора. Утром не до новостей, есть они или нет.

— Я пытался дозвониться Андрею, — сказал Сашка.

— И что?

— И фиг. В штабе трындят про поездку по регионам — хотя вчера он еще по-любому был на месте, жеребьевка же. Мобилу со времени того интервью, что я с ним делал, он уже раз двадцать, наверное, поменял. Удалось раздобыть домашний, так там вечный автоответчик. — Он усмехнулся. — Хотя нет: пару дней назад попал на нее… на Алину… черт!!!

— Если это то, что ты думаешь, ее тоже касается, — заметил Георгий.

Гэндальф сумрачно помотал головой:

— Нет. Алька — такая же, как мы с тобой. Я уверен. Процент погрешности, как говорил Влад.

Повисла пауза. Из разряда тех, когда неловко, что кепка уже снята и лежит на столе, а из-за стойки несется жизнерадостная попса. Георгий залпом допил пиво, смахнул пену с усов.

— Тебе кажется, он все-таки был прав?

— Мне ничего не кажется. Я сам там был — сам! — в той лаборатории. Я же вам тогда рассказывал… Знаешь, Герка, я ведь не сомневался, что рано или поздно это начнется. Дай сигарету. — Он снова произвел дрожащими пальцами заученный комплекс движений. — Но сейчас я без понятия, что делать.

Глаза у Сашки были припухшие, воспаленные, в густую красную сеточку. Ясно, что со времени увольнения он ежедневно прикладывается к чему-нибудь покрепче, нежели пиво. Может, с товарищами по несчастью, а может — вообще неизвестно с кем. Неудивительно, что ему начинают чудиться всякие… Георгий поймал свою мысль за слово «чудиться», будто за воротник. Ты ему не веришь. И скорее всего ты прав.

Это все город. Чересчур большой город, из которого Гэндальф не сумел вовремя сбежать — в отличие от тебя самого. Эх, если бы можно было вывезти его на пару недель к себе… но Светка… и потом, это не поможет. Ему срочно нужна хотя бы иллюзия настоящего дела.

— Проведи журналистское расследование, — предложил Георгий. — МИИСУРО — это актуально, у тебя с руками оторвут. Устроишься в хорошее место… сейчас, перед выборами, это не проблема. А потом…

— Хотел бы я знать, на что будет похоже «потом».

Он затянулся и продолжал:

— Фигня все это. Я года четыре назад взялся типа за расследование, когда еще в «Столичной правде» был, помнишь? Причем ни слова о том, что сам видел… Только неоспоримые факты. Собрал мощную статистику по выпускникам «Миссури» разных лет, встретился кое с кем из наших. Черт, ты не представляешь, как мне не хватало той информации, что Влад… Но все равно вырисовывались разные штуки. Например: после нашего с тобой курса проект и вправду был свернут. Понимаешь? Если по первым трем выпускам мы имеем процент погрешности на блестящем фоне, то затем — скорее наоборот. С четвертого года и контрактников начали брать… В общем, много было фишек. Материалец на раз воротище… может, помнишь?

Георгию очень захотелось вспомнить; врать было бы глупо и неуместно. Покачал головой.

— Вот именно. Никакого резонанса. Из ректората «Миссури», правда, пришла писулька, требовали опровержения. Я и дал— жалко, что ли?.. Олька ходила беременная… Я ведь думал, хоть кто-то почешется… из НИХ.

Сашка умолк. Георгий отодвинул бокалы из-под пива на другой конец столика; официантка и не думала их забирать. Толстуха за стойкой с непристойным звуком продула сифон. Бодренькая песенка в пятнадцатый раз повторила рефрен и наконец сдохла. Почти без перерыва началась другая песня — впрочем, вполне приемлемая. Звенислава, усмехнулся Георгий. Кстати, любимая Светкина певица.

Некоторое время они молча слушали ее.

— Попса, — сказал Гэндальф. — Профессиональная, даже талантливая — но попса.

Георгий равнодушно пожал плечами.

— Тебе все по фиг! — внезапно вскипел Сашка. — Сидишь тут, весь на своей волне… А ты хоть помнишь, КАК она пела твои песни?! Твои!!! «Балладу выбора», «Королеву»… помнишь?! Да ведь она могла бы… и ты, между прочим, тоже… Когда ты последний раз держал в руках гитару?

Проняло. Огрело жгуче, словно хлыстом по щеке.

— При чем здесь это? Я в любом случае за свою жизнь отвечаю сам. Как и ты, Гэндальф.

Сашка сузил опухшие глаза:

— Не факт.

Они просидели в той кафешке долго. Выпили еще пива и съели по громадному чебуреку с подозрительным привкусом. Намозолили глаза толстухам барменше с официанткой и спугнули троих алкашей, явно претендовавших на тот же столик.

Говорили.

Георгий честно пытался убедить себя, что все, о чем рассказывает Гэндальф, может оказаться правдой. Жуткой, неотвратимой, как лавина, которая непременно ударит не только по всей стране — миру? — но и по его маленькой родной Александровке, по мальчишкам, по Светке, по непостроенному дому, по вязу во дворе.,. Не получалось.

Он точно знал, что стоит сесть в электричку — нет, в электричке он еще, может, и продержится под впечатлением этого разговора, — но потом, вылавливая на дороге попутку от станции до села, проходя глубокой ночью мимо сада дяди Коли с побеленными деревьями… В общем, все это останется далеко позади. Реальными, зримыми станут совсем другие вещи. Составляющие настоящую, раз и навсегда заведенную жизнь. Перерыв на краткие студенческие годы в столице — не в счет. Жаль, что Сашка вовремя не понял… Из них троих только Влад мог с полным правом называть себя столичной штучкой.

— Он был твоим другом, — сказал Гэндальф. — Ты не можешь так просто устраниться… теперь, когда он таки оказался прав.

— Допустим. — Георгий уже поглядывал на часы. — Но, по-моему, надо подождать реальных доказательств. Вот представь себе: мы с тобой пробиваемся к каждому из наших… бывших наших… что само по себе не так легко. А дальше? Материалов и программ Влада у нас нет. Нам нечем апеллировать, кроме твоей газеты.

— Я думаю, они кое-что знают и сами. Помнишь, когда Влад впервые заговорил об этом, мы собирались в общаге и пытались как-то… и даже Андрей. Не может же быть, чтоб они обо всем забыли!

Георгий пожал плечами. Он — действительно почти забыл. Да, тогда, в институте, было и страшно, и до темного восторга здорово ощущать приближение катастрофы — как стоять в болотных сапогах на пути мутной паводковой волны. Этот кайф вряд ли возник бы, будь опасность настоящей. Глупое мальчишество, романтичное и безумное, словно соло на гитаре. Но лично он давно успел повзрослеть.

— Ты боишься, — вдруг бросил Гэндальф, и Георгий вправду вздрогнул. — Что ж, имеешь право. У тебя семья… Дай еще сигарету — последний раз, честно.

У него долго, минуты две никак не срабатывала зажигалка; предложить свою казалось не то чтобы оскорбительным, но почему-то очень неуместным. Да, семья… На безымянном пальце у Сашки по-прежнему было кольцо. Железное, из подростковых ролевых игр.

Георгий вздохнул:

— Слушай, а ты вообще… видишься с Олей? И…

Он прикусил язык, вдруг осознав, что не помнит, как зовут Сашкину дочь.

Сколько ей должно быть лет: три?.. нет, уже четыре с половиной, как Никите, Светка тогда еще долго подсчитывала сроки и наконец заявила, что Саша с Ольгой уж точно женились по залету, а потому как пить дать разведутся. У него, Георгия, был один, но весьма убедительный контраргумент, и жена быстро замолчала… что не помешало ей в конечном итоге оказаться правой.

Гэндальф неопределенно повел рукой; струйка сигаретного дыма нарисовала в воздухе восьмерку:

— Зачем я им, по-твоему, нужен?

Затянулся, помолчал. Георгий прикусил губу; не надо было начинать об этом, тут уж Сашке ничем не поможешь. Снова покосился на часы: пора. Электричка через сорок минут… а ведь еще метро.

— Я сам. — Гэндальф перехватил его взгляд и поднялся. — Сам все сделаю. Дозвонюсь, хоть расшибись, до Андрея: основная ставка в проекте, разумеется, на него. Достану всех, кого смогу. Я-то ничем и никем, кроме себя самого, не рискую… Ты только запомни все, что я тебе тут наговорил, Герка. На тот случай, если все равно… ну да ты понял.

Проходя мимо стойки, он притормозил и неожиданно твердым, начальственным тоном потребовал у барменши «две по сто». Георгий попробовал воспротивиться— время!.. да и Светкин скандал поздно ночью как-то… но толстуха подчинилась на удивление быстро и даже ополоснула стопки перед розливом.

Водка была очень плохая и очень крепкая. На практически голодный желудок — убойная сила. Он поморщился; жена снова права. Если б они с Сашкой виделись чаще, чем раз в полгода, тот бы точно и его споил. Как младенца.

Кольцо Гэндальфа глухо звякнуло о стекло:

— За Влада.

К ночи сильно похолодало, под ногами хрустела подмерзшая грязь. Георгий шагал по грунтовой дороге: слева сменяли друг друга деревянные заборы, плетни и сетки-рабицы; справа пахло навозом и влагой от по-весеннему разбитой колеи. Все шесть с половиной километров от станции он шел пешком, поленившись ждать попутного транспорта; но усталости не было, Распирало какое-то странное чувство, среднее между щемящей тоской и глухим, безадресным протестом.

С Гэндальфом, конечно, надо что-то делать. Пока окончательно не спился, пока не тронулся умом на мировых катастрофах и вселенских заговорах. Если бы действительно уговорить Светку… пригласить его погостить хоть на пару недель, а потом он отвлечется, найдет работу. Посоветуюсь с дядей Колей, решил Георгий, у него братан недавно вышел-таки из запоя. Да и сам дядя Коля того… не прочь… Кстати, сажать клубнику еще, разумеется, рано — при таких-то заморозках.

Сашка, само собой, нес полную ерунду — ясно, не от хорошей жизни. И все-таки этот разговор взбаламутил, взметнул со дна что-то, давно и надежно похороненное в глубине души. Что-то из тех времен, когда день и ночь рвались наружу песни, одна гениальнее другой. Когда город совсем по-свойски подмигивал ночными огнями, а он, Герка-гитарист, был его победоносным завоевателем. Когда еще… да черт возьми.

Им тогда казалось, что Будущее, этот развевающийся флаг «Миссури» — они были уверены, что раскусили его истинное значение, — начнется вот-вот. Максимум сразу после первого выпуска, курса, где учились Андрей, Вовка, Звенислава… Можно было только предполагать, КАКИМ предстанет это Будущее; и готовиться к наихудшему. В болотных сапогах — навстречу паводку. Знание — против катастрофы. Влад был убежден, что у них достаточно знаний, чтобы победить… а потом… Потом они уже не имели права отступиться.

Но ничего не произошло. Первый выпуск, второй… А затем и их собственный выпускной, наутро после которого он, Герка, сорвался в Александровку, потому что Светка еще неделю назад прислала письмо, времени оставалось в обрез, а свадьба в селе — дело, требующее недюжинной подготовки. А там он совершенно выпал из контекста… Жизнь в стране налаживалась, что не могло не радовать; приятно было порой видеть по телевизору бывших однокашников, а его собственный авторитет в школе железнейшим образом держался на «миссуровских» корочках.

Раньше время от времени еще тянуло побаловаться с гитарой; так, ничего серьезного, застольные песенки и легкие импровизации. Он даже сам показал старшему сыну, Богдану, а тот, в свою очередь, Мишке, несколько аккордов… Только поэтому старушка-гитара, вся в автографах сожителей по общаге, до сих пор строит, а не пылится с заржавевшими колками.

Ну и что? Он, Георгий, никогда не считал себя ни великим музыкантом, ни поэтом или композитором. Ему и в голову не приходило верить однокашникам, запросто производившим его в гении.

Хотя Звенислава все-таки потрясающе здорово пела его песни…

Он поравнялся со своим двором. Из-за калитки коротко гавкнул Жук; Светка побоялась спускать его на ночь в отсутствие мужа. И сама, конечно, не спит, ждет его возвращения. Уже битый час, наверное, сочиняет приветственный монолог и вряд ли будет столь же лаконична, как их цепной пес… Георгий усмехнулся. Бессознательно оттягивая момент, присел на корточки перед будкой и потрепал Жука чуть выше ошейника.

Нет, в мире ничего не изменилось и не изменится ближайшие тысячу лет. Обычная предвыборная истерия, самым краем зацепившая даже общественность Александровки. Сто к одному, что о его поездке в столицу болтало сегодня все село и завтра учителю придется устроить политинформацию для дяди Коли и прочих соседей. Что ж, можно будет рассказать, как душители свободы слова закрыли заштатную газетку и незаметную телепрограмму. И еще о плакате Андрея Багалия над окошком в метро: «Голосуйте за Будущее!» впрочем, на дверях хлебного магазина в их селе висит точно такой же.

Он взбежал на крыльцо, вошел в сени. Вопреки ожиданиям было тихо; теплым присвистом заполняло хату общее дыхание жены и сыновей. Хотелось бы считать это знаком доверия; впрочем, Георгий не сомневался, что завтра с утра пораньше его таки ожидает семейная сцена. Ладно, не привыкать. Сбросил куртку, разулся и на цыпочках пробрался в кухню, где в углу над умывальником висело маленькое зеркальце и стояли на полочке туалетные принадлежности. Черт возьми, в новом доме будет как минимум два нормальных санузла. И вообще пора наконец всерьез потолковать с тестем…

Но как же все-таки быть с Сашкой-Гэндальфом? Единственный друг, его нельзя бросать один на один с совершенно реальной — для него — угрозой и опасностью. Она действительно есть, она называется «город». Проклятый город, где выживают лишь прирожденные «столичные штучки». И то — не все.

Он выдавил пасту на зубную щетку. Из темного зеркала смотрел немолодой — и не дашь возраста Христа — основательный мужик с проседью на висках и в курчавой бороде. Человек, жизнь которого удалась и наладилась еще в незапамятные времена. Что б там ни говорил Гэндальф — словами Влада — о некоем проценте погрешности. Осталось только построить дом — и всё.

Всё?..

Георгий почти минуту разглядывал свое отражение. А потом положил щетку с пастой на край полки. Набрал из умывальника воды и плеснул себе в нижнюю часть лица. Помедлил: может, не стоит?

Пенки для бритья в доме давно не было, и он взбил на ладони пену из обычного мыла.

…Лицо в зеркале стало не просто молодым — мальчишески-юным. Саднила царапина на подбородке; саднило что-то еще, неуловимое, но уже сильное, бесстрашное, готовое к чему угодно. Если вдруг понадобится, то Гэндальф, конечно, снова позвонит.

В глубине полочки стояла Светкина шкатулка с немногочисленной дешевой бижутерией. Георгий откинул крышку, запустил руку внутрь и на ощупь мгновенно отыскал круглую серебряную серьгу.

ЗВЕНИСЛАВА, третий курс

— А… когда он будет?

Я уже знала, что не нужно этого спрашивать. Имитация разговора, который не хватает мужества сразу прервать.

У Евгении Константиновны, его мамы, был точно такой же голос, как у компьютерной женщины, сообщающей точное время по телефону «009»:

— Не могу вам сказать. Он вполне может остаться ночевать в своей квартире или даже в общежитии. Вы же знаете, Андрюша взрослый самостоятельный юноша, мы не считаем нужным его контролировать.

Я пробормотала «спасибо». Наверное, очень трагическим тоном; Евгения Константиновна чуть-чуть, на волос, смягчилась:

— Когда он появится, Славочка, я непременно передам, что вы звонили.

Захотелось крикнуть, завопить изо всех сил: «Не надо! Ни в коем случае не…»

Но я только повторила:

— Спасибо.

Вежливо попрощалась и повесила трубку.

За окном шел снег. Мягкий, безветренный; в детстве я обожала гулять под таким снегом. И в старших классах любила, хотя уже приходилось помнить про тушь на ресницах. А потом… У Андрея никогда не было времени просто гулять. Планы, встречи, компании, вечеринки и так далее и тому подобное — настоящая жизнь. НАША жизнь.

Наша прошлая зима… Я прижалась лбом к стеклу, сосредоточилась. Есть такая психологическая игра: воссоздаешь в памяти конкретный отрезок прошлого — во всех подробностях, красках, звуках, ощущениях, запахах, наконец. Очень помогает отвлечься… Вспомнились экзамены, гулянки в общежитии, прокуренные кафешки, театр по студенческим, а еще чайник со свистком в той самой квартире… словом, что угодно, кроме снега.

Кому, зачем он нужен, этот проклятый снег?!!!..

Только не плакать. Если он четвертый день не звонит и не приходит, это означает всего лишь, что… в общем, ничего не означает. Послезавтра экзамен, мы в любом случае встретимся в «Миссури». Экзамен… надо готовиться к экзамену…

Собственно, я звонила Андрею домой только для того, чтобы предложить вместе пойти в библиотеку. Надо было так и сказать его матери — раз уж она решила все ему передать.

И вообще пора собираться. Я уложила в сумку конспект, ручку, еще одну ручку на случай, если кончится паста… Проверила, с собой ли читательский билет… Вложена ли в тетрадку распечатка списка литературы… Н-да. Такую простую вещь, как процесс собирания сумки, трудно растянуть до бесконечности. Как бы ни хотелось.

Хлопья снега мягко постукивали в стекло. Я вздрогнула всем телом, словно они уже расползались и таяли за воротником. Не хотелось. Жутко, до крика, завязшего в сцепленных зубах, не хотелось никуда идти.

Присела на фортепьянный стул. В конце концов, библиотека работает до восьми; торопиться некуда. Можно выпить чаю. Почитать какую-нибудь художественную, не программную книжку. Поиграть, наконец: когда я последний раз садилась за инструмент?.. судя по горе конспектов и учебников на крышке, еще до начала сессии. Вот именно, давно пора бы разобрать эти завалы… Заняться чем-то совсем-совсем далеким от этого монстра, уже два с половиной года как полностью подчинившего себе мою жизнь… от «Миссури».

Мама чуть ли не каждый день повторяет, что, если б не она, я сейчас не получала бы блестящее образование в престижнейшем вузе страны, а до сих пор, как дура, надеялась бы поступить в консерваторию. Где мне сразу, еще на предварительном прослушивании, сообщили, что у меня нет ни слуха, ни таланта. Сообщил старенький, классически-благообразный профессор, у которого не могло быть как явных, так и подсознательных мотивов подсекать крылья юному дарованию. Я, конечно, поверила: и старичку, и маме. И подала документы в МИИСУРО.

Если бы не «Миссури», я бы никогда не встретила Андрея.

Если бы не «Миссури», я бы его не потеряла.

Далеко прятать книги и конспекты не было смысла, и я просто переложила их с крышки фоно на его верх, выстроив там небольшую пизанскую башню. Если упадут за инструмент, придется потом его отодвигать… ну и пусть. Имею я право хоть полчаса не думать о каких-то конспектах?!.

Гамма до мажор на четырех октавах— туда-сюда, и так четыре раза; конечно, пальцы уже двигаются вдвое медленнее, чем нужно. Хроматическая гамма; ну, с ней всегда было легче. Теперь для разогрева какой-нибудь самый сумасшедший этюд Черни… надо же, до сих пор помню. И почему в музыкальной школе никто не замечал, что у меня нет слуха?

На кульминации триолей в третьей октаве я отдернула руки от клавиатуры, вскочила, чуть было не кинулась бежать… Тишина. Показалось, никто и не думал звонить.

А я в общем-то и не ждала.

Сейчас, когда пальцы вернули форму, можно подобрать что-нибудь под голос. Несложное, для души:

Я несла свою Беду

По весеннему по льду…

До Андрея я совершенно не воспринимала ни Высоцкого, ни Гребенщикова; Цоя с Кинчевым тем более. Я тогда была совсем другая — до Андрея… Тепличное растение, отличница, мамина-папина дочка, жила себе среди самых лучших книг и вообще всего самого-самого… И, разумеется, поступила в самый что ни на есть престижный институт, на первый элитарный набор. Сейчас я даже допускаю, что папа поговорил тогда заранее с консерваторским профессором. Нет, пока не было Андрея, я и помыслить о подобном не могла…

И пока был Андрей — тоже. Просто не оставалось времени думать о чем-то еще, пока он действительно БЫЛ.

Он настиг меня, догнал,

Обнял, на руки поднял,

Рядом с ним в седле Беда ухмылялася.

Но остаться он…

И в самом деле звонок!.. Нет, не телефонный— в дверь. Мама всегда зачем-то звонит перед тем, как открыть своим ключом. Вот он уже проворачивается в замке… Я вздохнула и опустила крышку инструмента.

Надо все-таки идти в библиотеку.

Стоявший передо мной дядя с читательским билетом доктора наук брал самое малое штук пятнадцать книжек. Библиотекарша так и сяк тасовала вкладыши; она никуда не торопилась. Впрочем, я тоже.

По другую сторону библиотечной стойки изгибалась, словно отдыхающая анаконда, бесконечная очередь студенческого абонемента. Наравне с учеными здесь обслуживали только студентов «Миссури», и то начиная с третьего курса. Сомнительная привилегия: анакондовая очередь продвигалась, кажется, гораздо быстрее. Без интереса, больше чтобы убить время, я заскользила по ее завиткам в поисках знакомых лиц. Сессия: пол-института должно быть в библиотеке.

Две подружки-первокурсницы, мгновенно опустившие глаза, будто перед этим вовсю обсуждали, во что я одета; может, так оно и есть. Спортивный мальчик, сосед Геры по комнате, тоже первокурсник… как его зовут?.. не помню. Поближе к голове змеи — Аня со второго курса; она перехватила мой взгляд, кивнула и улыбнулась во всю ширь лошадиного рта.

Я вдруг подумала, что, если бы не Андрей, я б не знала ни единой души с младших курсов, да и своих, наверное, до сих пор не всех бы узнавала в лицо. Меня всегда интересовали книги, сны, музыка… Люди — не очень. С людьми трудно, неуютно, постоянно чувствуешь себя не в своей тарелке — если рядом нет Андрея.

С ним — легко. С ним…

Не плакать.

Доктор наук все еще добивался от библиотекарши …на-дцатой книги. Я взяла в руки ящичек с бланками отказов. Перелистала, обращая внимание только на большую букву в углу: «Д» — доктора, «К» — кандидаты… и ни одной «М» — МИИСУРО. На третьем курсе уже никто не воспринимает экзамены всерьез, свято надеясь на «шару» и «халяву». Может, они и правы — если судить по прошлым сессиям. Может быть, но я так не могу. Классический «синдром вечной отличницы»… Я даже усмехнулась — и увидела букву «М».

Тойнби. «Постижение истории». Багалий.

Доктор с шаткой пирамидой в руках направился в читальный зал, а я так и стояла, втупившись в несчастную бумажку, пока библиотекарше с десятой, наверное, попытки не удалось до меня докричаться. Он здесь. Вернее, он здесь был. Без меня.

Ну и что?!.

Сгребла со стойки стопку книг и, позабыв оставить читательский билет — пришлось вернуться на библиотекаршин оклик, — устремилась в зал. И застопорилась в дверном проеме.

Человеческое поле, ровно засеянное склоненными головами. Тихий шелест страниц, будто листва на ветру. И мой методичный взгляд, скользящий по рядам квадратно-гнездовым способом… пастораль. Я спокойна-спокойна: метаться нельзя, иначе ни за что его не найти. Проходившие мимо читатели задевали меня и полушепотом — библиотека! — бросали раздраженные реплики; я не слышала. Последний ряд… нет.

Оставалась еще вторая половина зала за перегородкой. Андрей ни за что не забрался бы так далеко от выхода, но я все-таки прошла вглубь и повторила поиски. И только потом почувствовала себя беспомощно-одинокой, словно мокрая божья коровка на щепке посреди океана.

Что-то сковывало руки. Книги, ручка, конспект. Зачем?..

Но ведь я пришла сюда заниматься, готовиться к экзамену, а вовсе не кого-то искать… Мысль о том, что надо сесть за ближайший стол, засеяв собой свободный квадратик поля, показалась дикой.

— Слава! Иди сюда.

Обернулась на чисто библиотечный крик-шепот. Второкурсница Аня призывно махала своей большой ковшеобразной ладонью. Крайний стол в третьем, считая от меня, ряду. Почему бы и нет?.. Аня встала и отодвинула стул, пропуская меня. Я протиснулась мимо; доставала я ей максимум до плеча. Почти как Андрею.

— Он вчера приходил, — первым делом сообщила она. — Ненадолго, только заказ сделать. Так что, может быть, он еще сегодня… У вас экзамен когда, послезавтра?

Я не помнила, когда и при каких обстоятельствах познакомилась с ней. Эта Аня-великанша то и дело оказывалась за одним столиком с нами в «Шаре», ей часто было «по пути», когда Андрей провожал меня домой, она просила у него прошлогодние конспекты… И отчаянно пыталась со мной дружить. Как будто так и надо. Как будто ей все равно.

— Послезавтра, — кивнула я.

Раскрыла конспект. Принялась листать книжку, танцуя глазами по строчкам. Анин взгляд сверху вниз буравил мне висок.

Как легко убедить себя, что именно это не дает сосредоточиться.

— Какие у тебя косы, — шепнула она. — Тяжело с ними?

— Не знаю, я привыкла.

— А я бы долго не выдержала. Мыть, расчесывать…

И я, конечно, посмотрела на ее русые волосенки, прилизанные на лбу и стянутые на затылке в короткий хвост. А заодно и на крупное, некрасивое лицо — прям-таки распираемое изнутри исключительно важными сведениями, которые она из последних сил держала за зубами. Как ей, наверное, казалось, из лучших, благороднейших побуждений. А на самом деле — для как можно более эффектной театральной паузы.

Вот только я, наивная дурочка, все никак не задавала вопроса.

И не надо.

— Он вчера был вместе с ней, — доверительно зашептала Аня. — С той малявкой с первого курса… ну, знаешь… Стриженой.

В холле библиотеки стояли у стен огромные кадки с огромными цветами. Фикус высотой почти с каштан на центральном проспекте. Финиковая пальма — словно только что с островов. Необъятная монстера с листьями, похожими на растопыренные ладони великана… Люди, проходившие в читальный зал и выходившие оттуда, казались маленькими и не совсем настоящими.

А я брела медленно-медленно и вглядывалась в их лица. Хотя уже никого не рассчитывала встретить.

Меня обогнал темноволосый мальчик с пружинистой походкой спортсмена. Знакомый?.. Да, я видела уже его сегодня в очереди. Он живет в общежитии в той же комнате, что и Гера. Кстати, Гера перед сессией написал новую песню — будет здорово спеть ее на два голоса…

За окнами была чернильная темнота, но круглые часы между листьями пальм показывали без двадцати шесть. Всего-то. Безразмерный пустой вечер дома, конспекты или телевизор, а еще мамино невинное, без всякой задней мысли: «Как там Андрей? Что-то он давно к нам не заходил…»

Нет.

В гардеробе парень из Гериной комнаты оказался в двух шагах от меня. Это все решило. Я сказала:

— Привет.

Мальчик обернулся. К его чести, довольно быстро справился с паникой в глазах.

— Привет… Звенислава.

Ну вот, а я так и не вспомнила его имени. Что, собственно, не имело значения.

— Ты сейчас в общежитие? — Он кивнул. — Можно я поеду с тобой? А то я не знаю отсюда дороги… и темно…

— Вы к нам?

Тут же прикусил язык, осознав неуместность своего «вы». Смущенно улыбнулся; славный, симпатичный парень. Я едва его замечала, когда мы с Андреем приходили к ним в комнату слушать Герины песни… с Герой, Сашкой и Владом меня тоже познакомил Андрей. Кстати, он вполне может быть сейчас там, в общежитии, — даже его мама говорила, что… Но мне все равно. Я еду не к нему.

— Да. К Георгию. Проводишь меня?..

Гардеробщица принесла нам одежду. Неловко схватив мое пальто, он упустил на пол свою спортивную куртку. И я окончательно его смутила, нагнувшись за ней.

Мы ехали в метро, потом несколько остановок на троллейбусе, потом довольно долго шли пешком. За все время мальчик один раз — еще на эскалаторе — собрался с духом и спросил меня, трудно ли было сдавать сессию на первом курсе. Я ответила, что не очень. Пояснять подробнее не стала, а он постеснялся расспрашивать.

Но уже прозвучало: сессия на первом курсе. Конкретно взятый промежуток времени. Наша позапрошлая зима. Я очень давно ее не вспоминала: сама собой, без участия сознания, в памяти выросла тонкая непрозрачная стенка. Вернее, две — по обе стороны той зимы.

…Та осень была похожа на сказку.

Я не ожидала чего-то сверхъестественного от поступления в «Миссури» и с недоумением слушала, как однокашники взахлеб разглагольствуют о Будущем и своих великих делах в оном. Для меня институт стал только тем, чем действительно являлся, — прямым продолжением школы; впрочем, в нашем гуманитарном лицее учиться было гораздо интереснее. Я ни с кем не подружилась и все перемены просиживала в «Шаре», читая или глядя на улицу сквозь изогнутое стекло. Стоял сентябрь, снаружи, как большие бабочки, кружились кленовые листья.

Однажды ко мне подсел Андрей.

И внезапно, в один-единственный миг, все то, о чем я читала в любимых книгах, что до мельчайших подробностей воссоздавала в мечтах, стало реальностью. Феерической, оглушительной, бьющей через край. Я — я!!! — была влюблена; меня — меня!!! — любили; мне было кого держать за руку, было с кем сидеть рядом на лекциях, было куда идти после института. Жизнь закрутилась в запредельном ритме — так жил Андрей, и я с восторгом согласилась тоже так жить.

Появились сотни друзей, десятки мест, куда можно было нагрянуть без планов и предупреждения, экспромтом организовывались пикники и вечеринки, походы в театры и на концерты и так далее, далее, далее… При всем при этом мы с Андреем усердно учились, не прогуливали пары, блестяще выступали на семинарах и устраивали набеги на библиотеку — даже подобные вещи с ним выходили весело и спонтанно.

Мы редко оставались наедине, но все равно постоянно целовались: в «Шаре», в коридорах «Миссури», на эскалаторах в метро, на природе посреди шумной компании, на подоконнике в кухне общежития… Андрей шутил про килограммы съеденной помады. Я на полном серьезе мучилась вопросом, красить ли губы.

Нашу любовь — такую открытую, сверкающую, как на ладони! — одобряли все без исключения. Друзья взрывались радостными криками при нашем появлении. Преподаватели ставили нас в пример другим парочкам, съехавшим по успеваемости. Мои родители, с которыми я целый месяц боялась познакомить Андрея, были совершенно очарованы — в том числе, конечно, и положением его семьи, но и самим им тоже. Иначе и быть не могло.

Его любили все! А мне эта всеобщая любовь доставалась даром и, наверное, незаслуженно — до Андрея меня же никто особенно не любил и не понимал… Но теперь мы с ним были — одно.

Целую длинную осень.

Приближение сессии вызвало на нашем курсе все нарастающую истерию. Как-никак это был первый набор МИИСУРО, и никто не имел ни малейшего представления, чего ждать. Прошел слух, что на курс набрали гораздо больше народу, чем планировалось, а потому где-то треть студентов после сессии отчислят. На последних лекциях в семестре аудитория тревожно гудела, по рукам ходили списки литературы и конспекты отличников; большинства своих я так и не увидела до самых экзаменов. Что было не страшно, ведь мы готовились вместе с Андреем.

В последних числах декабря на доске объявлений появилось сообщение о том, что до начала зачетов все студенты обязаны пройти медосмотр. Я пошла в тот же день, потому что в нашей группе по специализации — единственная пара, на которой мы с Андреем расставались: он был в экономике, а я на культуре, — зачет назначили уже на завтра.

Как назло, мама в то утро заставила меня надеть бесформенные фланелевые штанишки. Может быть, оно и глупо, но я решила подождать до конца приема, чтобы не раздеваться вместе с другими девчонками. Немного перегнула палку и чуть было не опоздала: когда вошла, половина врачей уже поснимали белые халаты. Усатая медсестра бросила мне такое «приходите завтра», что я сразу развернулась; в последний момент робко пролепетала про зачет. Оказалось, это все меняет.

Кабинет был гораздо обширнее, чем я бы предположила по скромной двери в цокольном этаже института. Несколько кушеток и ширм, полным-полно поблескивающего медоборудования… И накатило вроде бы неоправданное, но зримое предчувствие жути, будто в кресле у первого в детской жизни зубного врача.

Я очень смутно помню, что со мной там делали. Кажется, был и молоточек невропатолога, и таблица окулиста, и хирург просил достать пальцами до пола, и ревматолог заставлял приседать и щупал пульс… Еще я лежала на кушетке с рукой, перевязанной жгутом, — то ли анализ крови, то ли инъекция… Потом стояла перед каким-то — рентгеновским? — аппаратом: квадратная плита с круглым окошком скользила вверх-вниз, останавливаясь то на уровне груди, то перед лицом, то спускалась туда, где не было не только фланелевых штанишек, но и вообще ничего…

Самое странное, что кончилось все мгновенно, словно обрезали ножницами кинопленку. Я вдруг очутилась в дверях: «Большое спасибо, простите, что я вас задержала, до свидания», — и даже пальто было застегнуто на все пуговицы. Медосмотр занял примерно час сорок минут: долго. Впрочем, других студентов, наверное, осматривали по конвейеру.

Андрей ждал меня в пустом холле «Миссури». Я помахала рукой и побежала к нему. Повисла на шее, увидела совсем близко его длинные голубые глаза… в один миг ставшие темными и круглыми от испуга.

Потом я долго уговаривала его, что все в порядке, что девушки часто (я — первый раз в жизни!) падают в обморок, что уже прошло, можно и пойти куда-нибудь, но, пожалуй, лучше пусть он проводит меня домой… Андрей вызывал такси, зажав трубку таксофона между ухом и плечом, свободной рукой не выпуская моих пальцев. А потом мы с ним ехали по вечернему городу, обнявшись на заднем сиденье, и огни преломлялись в морозной кромке окон, и снег мягко скользил по стеклу… тогда он еще был, снег.

Утром мне опять стало плохо. Мама запретила идти в институт, уложила в постель, а затем, присев на край кровати, принялась доверительно расспрашивать про последние месячные и тому подобное. Я улыбалась: у нас с Андреем ничего не было, кроме сумасшедших поцелуев. Я волновалась и порывалась встать: как же зачет?! Ближе к полудню успокоил звонок однокашницы: оказывается, половине группы поставили автоматом.

Андрей почему-то позвонил только к вечеру. Сказал, что проходил медосмотр…

И была наша первая сессия. Странное, возбужденное время, когда экзамены кажутся самым важным в жизни и ничто другое не способно отвлечь на себя внимание настолько, чтобы вызвать какие-то подозрения. Тем более что мы почти не расставались. То у меня дома, то у Андрея, а в промежутках — в библиотеке… Готовились. Зубрили про себя и вслух, тянули «билеты» на тетрадных листках, проверяли друг друга. И даже иногда забывали целоваться.

И, конечно, оба сдали все на отлично. В награду отец повез меня на каникулы в Вену. А родители Андрея купили ему квартиру в престижном районе, недалеко от МИИСУРО.

Но в ту ночь мы все равно остались в его общежитской комнате. Почти нежилой, с матрасом лишь на одной кровати, электронными часами и надорванным плакатом на стене.

Все должно было произойти не так…

Был первый день занятий, и наша встреча потерялась среди множества других встреч, и на всех переменах мы веселой толпой гудели в «Шаре», а после пар отправились в общежитие, где Андрей закрутил самую грандиозную вечеринку за всю короткую историю «Миссури».

Никого на этой сессии не отчислили, и только несколько наиболее отъявленных прожигателей жизни демонстративно помахивали хвостами — их надо было сдать в течение месяца. Беспокойства по этому поводу они не проявляли и вовсю поднимали тосты «за шару» и «за халяву». Изучалось расписание пар в новом семестре: какие можно будет безнаказанно прогуливать? — обязательного посещения не удостоилась ни одна. Взахлеб строились планы на ближайшее будущее, в котором «Миссури» как таковой занимал очень скромное место. О Будущем с большой буквы так никто и не вспомнил.

А мы с Андреем сидели на подоконнике, мы были центром всеобщего веселья, мы целовались между тостами — как всегда. Я сумела убедить себя — что как всегда. Что наша любовь продолжается. Что рядом со мной именно он, единственный, все время чудившийся мне в венской толпе… За две недели я прислала ему восемнадцать открыток. И видела его во сне, даже задремав в такси.

Народ и не думал еще расходиться, когда мы выскользнули в коридор. Что никого не удивило: Андрей всегда, по джентльменскому соглашению с моим отцом, доставлял меня домой не позже, чем к одиннадцати. Иногда потом возвращался назад. Ночевал в триста второй комнате, которую, будучи прописан в столице, каким-то образом оформил на себя; впрочем, в первый год в общежитии много мест пустовало. Он был тут совсем своим… он был своим везде.

А я — нет. Я действительно собиралась одеться и поехать домой. Я знала, что ни в коем случае нельзя оставаться. Нельзя — чтобы здесь… нельзя…

НЕ ТАК…

А под утро я проснулась рядом с абсолютно чужим человеком.

Ужас и боль — словно удар наотмашь по лицу в кромешной тьме. Чувство оголенной беззащитности, льдинки, тающей под ногами над бездной. Обжигающе-холодной пустоты на ладони, где только что была рука любимого. Мгновенное — как вспышка, нестерпимая для глаз, — осознание бесповоротного конца.

Все это я заставила себя забыть. Окружила с двух сторон тонкими непрозрачными стенками. Продолжала жить, как если б ничего подобного не было.

С ним.

Каких-то два года.

— В четыреста пятую.

— Проходите, Славочка, — заулыбалась бабка на вахте. Андрей никогда не оставлял ее без комплимента, а один раз даже подарил веточку сирени, сорванную тут же, у общежития. Мне все еще доставался даром процент с его обаяния… смешно.

В глазах у вахтерши так и прыгало то самое выражение, что у Ани в библиотеке, — или показалось? Я не стала задерживаться. Спортивный мальчик как-то незаметно шел следом; еще чуть-чуть, и я вообще бы о нем забыла.

Дверь четыреста пятой была незаперта, но внутри оказалась темнота; Герин сосед вошел первым и клацнул выключателем. Пусто. Живописный кавардак мальчишеской жизни: посреди комнаты — клубок из носков и клетчатой ковбойки; на столе — шаткая книжная пирамида в окружении вскрытых банок домашних консервов и варенья; в углу — надкусанная булочка, несколько картофелин, пара сапог и смятая газета. И так далее, и тому подобное.

— Свиньи, — вздохнул спортсмен и нагнулся за рубахой. — Они где-то здесь, в общаге, скоро придут. Вы… то есть ты присаживайся, Звенислава.

На Гериной кровати поверх груды верхней одежды лежала гитара. Я положила чуть в стороне свое пальто и сама присела рядом, на самый край. Украдкой протянула руку и коснулась струн. Строит. Почему-то это подбодрило, почти успокоило: есть еще в мире что-то настоящее, не расстроенное, не разбитое вдребезги…

— Я чаю поставлю, да?

Я кивнула. Он вышел в коридор, погромыхивая пустым чайником. Пару минут я просидела неподвижно, глядя в одну точку на противоположной стене, где над единственной аккуратно застеленной кроватью свисал складками сине-белый футбольный флаг. Затем взяла гитару, пристроила на колене и провела по струнам. Гитара проще, чем фоно. Андрей когда-то научил меня — перебором…

А что я не умерла,

Знала голая ветла

Да еще перепела…

— Ребята, привет. Можно попросить у вас гита…

Я сидела в глубине комнаты, скрытая за углом шкафа, если смотреть от дверей. И пела совсем неслышно — не голос, а только его тень, плывущая вслед за аккордами… и мгновенно замолкшая при его появлении. Он мог бы меня вообще не заметить. Мог бы так и уйти.

Запнулся. Сделал несколько шагов. Остановился прямо передо мной — глаза в глаза.

И я сказала:

— Привет.

Андрей уже улыбался:

— Здравствуй. Что ты тут делаешь на ночь глядя?

Кивнула на гитару:

— Вот.

И впервые за два с половиной года я увидела Андрея, который не знал, о чем говорить. Понятия не имел, что делать. Переминался с ноги на ногу все с той же ослепительной, словно искорки на хрустальной люстре, но уже чуть законсервированной улыбкой.

Я тоже молчала. Скрипнула дверь — вернулся хозяин комнаты с закипевшим чайником. После короткой заминки поздоровался с Андреем и, кажется, спросил меня, сколько класть сахару… я не слышала.

В полуоткрытую дверь донеслось:

— Андре-е-ей! Ты там скоро?..

Ничего особенного. Мало ли в вечернем общежитии женских голосов, нетерпеливо зовущих Андрея? Которого любят все — за вечеринки, за веселье, за красивые глаза и за улыбку. Я бы никогда не обратила на это внимания. Даже сейчас — может, и не обратила бы…

Но у него все было написано на лице.

— Ты не так поняла, Звоночек, — зачем-то пробормотал он. — Ты совсем не так поняла…

И перехватило горло, и пронзительно взрезало глаза — от звука моего уменьшительного имени, придуманного Андреем. Придуманного для того, чтобы шептать между поцелуями, а не буднично произносить вслух, при посторонних. Если б не это, я бы сдержалась… если бы…

И тут мне на плечо опустилась рука. Скользнула вниз, обняла за талию… Прогнулась от тяжести кровать, но я не видела его, прикованная взглядом к Андрею. Услышала низкий, слегка ломкий голос:

— Знаешь, старик, по-моему, это ТЫ не понял.

Андрей вскинул брови и пожал плечами. Его улыбка вышла кривой и почти не обаятельной. И облегчение, и обида, и ревность, и разочарование… слишком много всего на одном, до сих пор единственном для меня лице…

— Ну ладно, счастливо. Увидимся на экзамене.

…Он ушел. И мы в один и тот же момент совершили по резкому движению: мальчик убрал руку, я вскочила с кровати. Прислонила к стене гитару. И наконец посмотрела на него — донельзя смущенного, с потупленными глазами и красными пятнами на скулах. Я так и не вспомнила, как его зовут.

Он сказал:

— Я пошутил.

Я ответила:

— Спасибо.

Я шла. Не могла остановиться и потому не стала ждать троллейбуса возле общежития, сказала себе, что пройду одну остановку пешком, потом еще одну… Потом заподозрила, что сбилась с пути. И так и шла сквозь ночь, без цели и усталости, через весь огромный зимний город.

Иногда удавалось отвлечься, подумать о другом, о чем-то еще… А затем опять прорывались рыдания, опять протапливались на морозных щеках дорожки от слез. Рыдания и слезы — и ни малейшего проблеска мыслей о том, как жить дальше.

В разноцветных конусах фонарей я ускоряла шаги, опускала заплаканное лицо. Но городу было все равно. А до моего дома — где тепло и свет, где сразу засуетятся, вытрут слезы, напоят чаем, начнут допытываться, что случилось, — было очень-очень далеко.

И слава богу.

А еще шел снег. И бесконечная тополиная аллея была прекрасна, словно дорога в сказку.

ЕВГЕНИЙ, 32 года

Сегодня ему все осточертело.

Со стереоплаката напротив сверкал зубами, бицепсами и дельтами старик Шварц в бытность мистером Олимпия. Соседний плакат внятно, с цифрами и движущимися картинками, расписывал несколько стандартных силовых комплексов. Предназначался он главным образом для этих шкетов-халявщиков из «Миссури». Солидным клиентам Евгений сам разрабатывал индивидуальные планы тренировок. Солидных в клубе числилось много, что подтверждало его высокий престиж; но если учесть их постоянные капризы и проблемы со здоровьем — лучше б их, блин, вообще не было.

Сегодня ему ничего не хотелось. В том числе и сидеть на скамье, бессмысленно пялясь на Арнольда; только поэтому удалось заставить себя подняться и двинуться в обход по залу.

Он еще издали заметил сплющенную картонную коробочку, заткнутую за брус шведской стенки: вот гады! Конечно, кому не влом пройти в конец зала и выбросить упаковку из-под своих стероидов в контейнер. В пору нанимать специального человека для… а не пошли б они все?..

Проходя мимо огромного зеркала, Евгений притормозил и, развернувшись вполоборота, напряг мышечный рельеф: не самолюбование, а рутинная обязанность, точно такая же вывеска фирмы, как бигборды при входе и стереоплакаты на стенах. Пацанята, разминавшиеся на брусьях, все как один повернули головы; их восторг только раздражал.

Нет, пора заканчивать с непомерными «миссуровскими» скидками. Когда Евгений открывал клуб, студентам альма-матер вообще предоставлялся бесплатный абонемент — тогда это имело резонанс и смысл. Но «Миссури» теперь совсем не тот, что когда-то. Все они учатся за деньги богатеньких родителей, которые вполне способны оплатить своим отпрыскам и любой тренажерный зал.

Лучше уж продавать абонементы бандитам, как, между прочим, делают все коллеги по спортивному бизнесу. Он усмехнулся. Не-е-ет, «Амфитрион» — заведение приличное, солидное, глубоко элитарное. С соответствующей клиентурой. Если уж бандит — то настолько в законе, что ни одна собака гавкнуть не посмеет.

Немолодой квадратный дядя на том конце зала накручивал на края штанги блины по пятнадцать кило; беззвучно матюкнувшись, хозяин клуба бросился к нему. Успел: клиент как раз прилаживал под штангой свою недоразвитую шею — полоску багрового жира между плечами и длинными мочками ушей.

— Ашот Каренович, — мягко сказал Евгений. — Вы сегодня приседаете четыре по сто сорок, забыли? Снимите лишнее.

— Жека. — Дядя смотрел на него точно так же, как он сам — на картонку из-под стероидов. — Для меня сто семьдесят — семечки. В твои годы я лежа выжимал десять по двести пятьдесят.

— Будете выжимать двести шестьдесят, Ашот Каренович, — пообещал Евгений, мысленно скрещивая пальцы. — Но вы мне платите за индивидуальный комплекс, а по плану у нас сегодня — четыре по сто сорок. Давайте по науке. Занимайтесь!

У следующего зеркала, возложив на плечи грифы от штанг, работали над талиями две и без того тощие барышни: одна — студенточка, другая — чья-то любовница. Эта последняя вместо корпуса вовсю вертела бедрами; пришлось остановиться и зафиксировать ей ладонями то, что должно быть неподвижно. Подружка косилась с нескрываемой завистью, но симулировать ту же ошибку, слава богу, не додумалась. Где, черт возьми, Марго, ее ведь специально нанимали инструктировать подобных пигалиц?..

Нет, вообще обычно Евгений был не против самолично работать с молоденькими смазливыми девицами. Но сегодня — не хотелось даже этого. Ничего не хотелось.

Двинулся дальше — и вдруг споткнулся на ровном месте. Нет, это уж слишком! На беговом тренажере крутила необъятной задницей в ярко-салатных велосипедных трусах… или показалось?.. да нет, точно она, больше некому. Заходит в клуб, наверное, еще реже, чем в свои ресторанчики со здоровым питанием, и надо ж было, чтобы именно сегодня… Он заскрипел зубами и развернулся на сто восемьдесят градусов, но было уже поздно.

— Женечка!

Пришлось подойти. Мадам Лановая была весьма солидным клиентом.

Пришлось изобразить ухмылку:

— Привет, Наташа.

Евгений ненавидел ее с тех самых пор, когда они жили на одном блоке в общежитии. Стоило случайно пересечься на кухне, как эта грудастая дура немедленно вешалась на шею, прижималась и щупала его где только хотела, а потом идиотски хихикала и визжала, что не соблазняет несовершеннолетних мальчиков. Как будто он виноват, что родители когда-то хотели сделать из него вундеркинда и засунули в школу в пять с половиной… Когда на втором курсе ему — последнему из всех однокашников! — стукнуло восемнадцать, шуточка начала звучать так: «Ой, Женечка, какой ты теперь большо-о-о-ой!..» — а прочее осталось без изменений. Мерзость. Его и теперь начинало дергать в радиусе метров пяти от этой бабы.

Весила она сейчас немногим меньше штанги, с которой приседал Ашот Каренович. И как раз в данный момент усиленно с этим боролась.

— Представляешь, Женечка, опять набрала лишних полкило. — Наташка топталась по тренажеру, и от одышки голос звучал еще более томно, чем всегда. — Слушай, ну ты же инстру-у-уктор! Разработал бы мне хороший комплекс…

— Конечно. — Он снова улыбнулся, на этот раз искренне, мстительно. — Завтра и послезавтра у тебя будет страшная крепатура, так что приходи в четверг. Сегодня поздно начинать что-то системное, ты уже дала себе запредельную нагрузку… для твоей комплекции и возраста.

Вот, За «несовершеннолетнего мальчика». Впрочем, ничего похожего на удовлетворение Евгений не ощутил. Все осточертело. Все.

Лановая дернулась, поспешно выключая беговую дорожку. Хотела сказать что-то обидное, но не придумала — дура дурой! — и с достоинством ляпнула:

— В четверг не могу. У меня презентация сети «Двух калорий» в курортной зоне, на побережье. Расширяемся!

Он кивнул, демонстративно измеряя взглядом ее бюст:

— Это точно.

И тут же едва не застонал — потому что она, эта кретинка, эта маньячка!.. — ухитрилась истолковать его взгляд по-своему.

— Женечка…

И ведь если бы отступил в сторону, она действительно запахала бы носом с тренажера! — и пришлось остаться на месте, подставить плечо в качестве поручня, а потом она, конечно, и не подумала убрать руку. Заскользила потной ладонью по рельефной груди, спускаясь на квадраты пресса, а другой рукой намертво вцепилась в бицепс. Еще чуть-чуть — и потащит в душевую… а там захихикает, что не в ее правилах соблазнять спортивных инструкторов, даже владельцев самых что ни на есть элитарных клубов.

— А впрочем, можешь подкачать пресс, Наташа, — ровно сказал он. — Четыре по десять… или сколько там у тебя получится. С утяжелением пять кило. Вперед!

Развернулся. Нет, хватит. Оставить на хозяйстве Марго и Стаса, а самому… Самое паршивое было то, что и уезжать никуда не хотелось. Какого черта?! Как его угораздило выбрать для себя такую плоскую, никчемную жизнь?!.

На том конце зала мягко разъехались двери на элементах: прибыл новый клиент. Евгений неторопливо направился к нему, не утруждая себя — перебьется! — цеплять на лицо улыбку.

— Здравствуйте, Владимир Павлович.

Для своих лет он выглядел совсем неплохо: прямая спина, широкие плечи и грудь, почти плоский живот. Правда, кожа на руках выше локтей уже по-старчески висела мешками. Впрочем, это говорило лишь о том, что когда-то у Палыча были неслабые бицепсы… хотя к черту.

— Сегодня у нас с вами по плану комплексы «Е»-силовой и «С» на растяжку, — без выражения сказал Евгений. — Занимайтесь. Могу проконтролировать, если хотите, но вообще-то я как раз собирался…

— Если вас не затруднит, останьтесь ненадолго, Евгений Борисович.

Впервые за весь сегодняшний день стало интересно; Евгений недоуменно вскинул глаза. Имя-отчество — с чего это вдруг? Обычно Владимир Николаенко, без пяти минут президент страны, солиднейший клиент «Амфитриона», называл владельца клуба попросту Жекой. Как все.

— Что-нибудь случилось?

Николаенко улыбнулся на тридцать два безупречных, вряд ли настоящих зуба. Дежурная ухмылка клиента никогда не казалась Евгению искренней; во всяком случае, голосовать за него он не собирался. Несмотря на перспективы, которые так или иначе открывало их личное знакомство. И даже на то, что в победе Палыча на выборах уже не сомневался ни один ведущий теленовостей.

Клиент начал разминку, вертя запястьями вытянутых рук и качая головой из стороны в сторону, как довольный болгарин.

— Случилось, Евгений Борисович. Предвыборная кампания случилась! И, как говорится, чем дальше, тем страшнее. А ведь осталось меньше месяца…

— Я вообще удивляюсь, как вам удается выкраивать время. — Приходилось, скрепя зубы, поддерживать беседу.

— Ну-у, «Амфитрион» — это святое. — Палыч принялся разминать плечевые суставы. — Кстати, давно хотел вас спросить: почему именно «Амфитрион»? Вы сами выбрали такое название?

— Институтский друг подсказал, — привычно ответил Евгений.

«Институтским другом» был Гэндальф. Тогда еще малопьющий, работавший в приличной газете и готовый практически бескорыстно помочь бывшему сожителю в плане информационной поддержки нового бизнеса. Выбирая вывеску для клуба, Жека попросил Сашку назвать имя какого-нибудь древнего героя, только не очень попсового. Гэндальф сказал «Амфитрион»; понравилось. Подробностями Евгений так ни разу и не поинтересовался.

— Студенческая дружба — самая крепкая, — вздохнул Николаенко. — Потом в жизни появляется слишком много более важных вещей, чем друзья…

Перешел к поворотам корпуса: раз-два-три-четыре. Заговорил в такт:

— Я как раз делаю ставку на молодой электорат. На тех, кто еще верит в такие вещи, как старая дружба и будущее страны. На людей, самостоятельно и успешно развивающих свое дело. На таких, как вы, Евгений Борисович.

Инструктор вежливо улыбнулся. Неужели все это — ради одного-единственного голоса?

Палыч принялся делать наклоны: он запросто доставал ладонями шнурки на кроссовках. В принципе было самое время переместиться к другим клиентам, поближе к выходу, а затем вообще ненавязчиво покинуть зал. Впрочем, не очень-то и хотелось.

И что дальше?

— В воскресенье я устраиваю небольшую вечеринку. — Дыхание политика если и сбилось, то совсем незаметно. — Даже посреди самой бешеной гонки порой необходим привал. Посемейному, только самые близкие люди. На моей даче в Дубравах, ехать по Западному шоссе, а на повороте вас встретят… В общем, не заблудитесь, Евгений Борисович. Приезжайте.

Снова сверкнул зубами и бодро направился к штанге для жима лежа: первое упражнение комплекса «Е». Николаенко, образцовый клиент, никогда ни на йоту не отступал от предписаний инструктора. Но в остальном был точно такой же, как все прочие, привыкшие не замечать разницы между владельцем элитарного клуба и швейцаром при входе в оный.

И вдруг— приглашение на семейную вечеринку. Неправильное, бессмысленное.

Или, может быть, жизнь налаживается?

Инструктор усмехнулся. Пожалуй, не стоит говорить Палычу, что он, Евгений, давно решил голосовать за Аньку Гроссман. А что? — здоровая, классная тетка. И до сих пор, похоже, сохнет по этому красавчику Багалию.

Жалко бабу.

Его действительно встречали.

Возле неприметного — запросто бы проскочил! — выезда на боковую дорогу стоял ярко-алый «ягуар», при появлении «лендровера» взорвавшийся оглушительным визгом и миганием фар. Хорошая машина, снисходительно оценил Евгений, хоть и мелковатая; он всегда любил все большое и основательное. Снисходительность подтачивало сознание того, что «ягуар» скорее всего принадлежал отнюдь не самому Николаенко, а кому-то из его распоследних «шестерок».

Ехали минут десять. Проскочили КПП, где доброжелательные менты чуть ли не взяли под козырек при виде красной машины. Дорога вильнула в дубовую рощу; справа сквозь сочную листву блеснуло озеро. У самой кромки асфальта в траве вовсю желтели одуванчики.

Сопровождающий остановился так неожиданно, что Евгений едва не поцеловался с ним бамперами. Пока он беззвучно матерился, в «ягуаре» открылась дверца, и на свет вылезла маленькая рыженькая девушка в ковбойке и джинсах. Присела на корточки, сорвала желтый цветок и со всех ног поскакала к гостю. Ругнувшись напоследок, Евгений опустил навстречу боковое стекло.

— Здравствуйте, Евгений Борисович! — Она щебетала, словно жизнерадостная канарейка. — Вам будет удобнее выйти из машины здесь. Наш водитель заберет ее на стоянку, это немного в стороне, чтобы не загрязнять воздух. Владимир Павлович ждет вас!

Евгений кивнул и выключил мотор; черт, до чего же он не любил отдавать автомобиль в чужие руки. На всякий случай запер «бардачок», вздохнул и выбрался на воздух. Девушка приветливо улыбалась, чуть запрокинув подбородок; она едва доставала Евгению до плеча. Одуванчик уже торчал у нее из-за уха, путаясь в рыжих волосках.

— Идемте за мной.

И она потопала прямо через лес, по щиколотку утонув в яркой траве. Евгений со вздохом покосился на свои новые лакированные «саламандры»; впрочем, трава росла лишь у дороги, дальше подстилка из дубовых листьев была сухой и ровной. День выдался жаркий, почти летний, захотелось расстегнуть пиджак, но Евгений сдержался. Возможно, идти совсем недалеко.

Он оказался прав. Уже через несколько минут за стволами замелькало что-то светлое, потянуло дымом и запахом шашлыков, Девушка внезапно рванула вперед, и ее канареечный голосок разнесся среди дубов:

— Евгений Борисович!

Она, понятно, не звала его, а возвещала о прибытии. Этакий дворецкий в джинсах. Секретарша?..

За последней полоской кустарника Евгений застопорился, поправил галстук и воротничок, проверил, не расстегнулись ли запонки и, присев на корточки, кое-как обтер туфли. В деловых костюмах он всегда чувствовал себя бронированным идиотом; но не в любой же ситуации, черт возьми, можно ходить в кроссовках и спортивном трико с обнаженным торсом…

Вздохнул и шагнул на поляну.

Картинка была — как из иллюстрированного журнала о быте богатых. Евгений и сам давно был по-настоящему богат, но обставлять жизнь подобным образом так и не научился. Четырехэтажный коттеджик с аккуратными башенками по бокам. Вековые деревья вокруг. Крыльцо, утопающее в клумбах. Овальный пруд с уточками и одиноким лебедем. Подстриженная лужайка, посреди которой и дымился мангал, распространяя вкусный, но довольно плебейский запах.

— Здравствуйте, здравствуйте! Заждались…

Голос Палыча Евгений опознал значительно раньше, чем самого хозяина. И только после того, как рыжая канарейка подбежала к мужику, вынырнувшему из-за облачка дыма, а тот покровительственно обнял ее за талию, до Евгения дошло, что это и есть Владимир Николаенко.

Небритый, в футболке с растянутым воротом, не очень чистых парусиновых брюках и кроссовках с потрескавшимися подошвами. Честное слово, в тренажерном зале «Амфитриона» этот человек появлялся в несравнимо более презентабельном виде. Евгений стиснул зубы, чувствуя, как деревенеет улыбка и большая капля пота ползет по спине под нейлоновой рубашкой от «Дольче и Габбана».

— Присаживайтесь. — Хозяин кивнул на длинное бревно перед мангалом. Тут же сел сам, а пигалица в джинсах примостилась рядом и положила голову ему на плечо. Больше Евгений не заметил ни души. Неужели они так и будут втроем изображать вечеринку: он, Палыч и эта его…

— Скоро подойдет моя супруга, — беспардонно читая мысли, улыбнулся Николаенко. — Ас Ниночкой вы уже, надеюсь, познакомились?.. нет? Нина Владимировна, моя маленькая дочурка.

Канарейка вспорхнула и протянула Евгению руку. Тот пожал ее в половину усилия, каким обычно держал карандаш, и наконец опустился на бревно. Успел в очередной раз почувствовать себя полным кретином, подтягивая брюки.

Дочка. Н-да, а он уже подумал… Стоп, выходит, Николаенко послал встречать его на дороге не десятую по рангу прислугу, а родную дочь?..

Неправильно. Абсурдно и нелепо, как его эксклюзивный костюм на неотесанном бревне.

— Мясо вымачивается в красном вине, — обстоятельно выдавала тайну рецепта жена Николаенко. — Сутки, не меньше. Однако самое главное — угадать со специями. У меня есть несколько основных ансамблей: «для тех, кто любит поострее», «тонкий пикант», «горская простота» и так далее. Но, знаете, Евгений Борисович, без элемента импровизации все равно не обойтись. Частица души… только тогда шашлык будет по-настоящему…

Слава богу, можно было ей не отвечать: периодические кивки и усиленное жевание вполне сходили за должное. А шашлык действительно был потрясающе вкусный, Евгений уже приканчивал третий по счету немаленький шампур. С первого из них на брюки упала жирная капля, навсегда испортив дорогой костюм (правда, Ниночка тщательно засыпала пятно солью), — но теперь, после нескольких бокалов вина, Евгений уже был способен об этом не думать. Хотя о полном расслаблении в душевной компании говорить не приходилось.

— До чего же хорошо, — негромко икнув, протянул хозяин. — Весна, тишина, воздух пить можно!.. Вот в такие вечера и думаешь: а на кой мне сдалась эта политика?..

Канарейка Ниночка тихонько хихикнула. Анна Сергеевна, тоже маленькая и рыжая дама в спортивном костюме, нежно похлопала мужа по плечу. Евгений дипломатично жевал; кольнуло предчувствие, что именно в этот момент начинается серьезный разговор. Ради чего, собственно.

— Вот вы совсем не интересуетесь политикой, правда, Евгений Борисович?

И Палыч пригубил вина, словно его вопрос был чисто риторическим. Но явно ждал ответа; что ж, Евгений проглотил кусок мяса и неопределенно повел бровями:

— Нет, почему же… Новости смотрю, стараюсь быть в курсе. В моем бизнесе иначе нельзя. Многие клиенты, с вас же начиная, Владимир Павлович, имеют самое непосредственное отношение… а я живу интересами своих клиентов тоже.

— Понимаю, понимаю… Кроме того, если не ошибаюсь, у вас там немало знакомых. — Николаенко усмехнулся. — Я имею в виду, старых, по альма-матер. Ведь МИИСУРО стал, так сказать, кузницей кадров… Практически вся талантливая молодежь, что сейчас приходит в политику, — ваши бывшие однокашники.

— Вы имеете в виду Андрея Багалия?

Палыч положил в рот шашлык, устроив естественную паузу; все еще невнятно заговорил снова:

— И Андрея, и эту девочку, Аню Гроссман… очень способная детка, очень. У нее все шансы выйти во второй тур. — Он приглушенно рассмеялся. — Наступает мне на пятки ваш «Миссури». Знаете, Ниночка тоже там учится, второй курс… но, по-моему, марка уже не та. Что-то такое с вами там делали в первые годы, правда, Евгений Борисович?

Он не понял:

— Как — что? Учили. Я, во всяком случае, был старательным студентом. Если бы не спорт — сборы, соревнования, потом травма, реабилитация, — наверное, окончил бы с красным дипломом.

— А ваши друзья? Скажем, этот, вы говорили, который придумал вам название клуба?..

— Сашка Линичук? Он журналист. Средненький, звезд с неба не хватает. Да они с Геркой и не учились вовсе — только песни орали под гитару… — Он улыбнулся, протягивая руку за новым шампуром. — Мы жили втроем в одной комнате, так заниматься было невозможно! Что теперь с Георгием, я даже не знаю.

Николаенко внушительно посмотрел на дочь: мол, делай выводы. Канарейка потупилась. Но почему-то эта сценка показалась Евгению ненастоящей, разыгранной, как по нотам.

Палыч уже глядел на него в упор.

— У вас, кажется, был еще один друг. С ним случилось несчастье… я ничего не путаю?

— Да. — Он решил не выказывать удивления. — Влад Санин. Впрочем, они дружили втроем: Влад, Герка и Гэндальф. Я их делами и песнями не особенно интересовался.

— Ну, о чем вы говорите! Я помню свои студенческие годы. Споры до хрипоты, юношеский нигилизм, готовность перевернуть мир… А тем более студенты МИИСУРО, в чьи руки уже тогда было отдано Будущее. Неужели вам не хотелось выяснить, каким именно образом? Насколько мне известно, этот мальчик, Влад, довольно близко подошел к разгадке…

Ему неоткуда было это знать.

Евгений тщательно пережевывал мясо; необходимо срочно что-то придумать. Если та старая история каким-то образом всплыла наружу, лично он не собирался иметь к ней никакого отношения. Нужно убедить Николаенко, что он обратился не по адресу. Что совершенно напрасно приглашал на семейную вечеринку постороннего человека и отправлял к нему свою дочь в качестве эскорта. Ничего не знаю и знать не хочу. Ничего!..

— Он был странноватый парень, этот Влад, — заговорил неторопливо и вроде бы непринужденно. — Щуплый такой, понимаете, приставка к компьютеру. Да, у него была одна бредовая идейка: какие-то нейронные карты, центры способности к абсолютному тропизму, процент погрешности… вы что-нибудь поняли? Я и не пытался въезжать. Полная ерунда. А Герка с Гэндальфом проникались: неформалы. Тем более что ко всему этому, ясное дело, прилагались навороченные компьютерные примочки…

— У вас в комнате был компьютер?

— Дома у Санина был. И на работе — он уже на первом курсе подрабатывал программистом. А в комнате — смеетесь, Владимир Павлович. Это вам не нынешний МИИСУРО, У нас тогда на всю общагу был только старенький комп у Юльки Сухой, так она его прятала под скатертью и сверху ставила цветок, чтобы не бегали все подряд… То были совсем другие времена.

— Да, — вздохнул Николаенко. — Помню, тогда почти никто не верил в будущее этой страны. А вы его сделали. Вы, молодые. И мне по-человечески интересно понять, как вам это удалось…

«По-человечески». Евгений замаскировал нервный смешок за хрустальной стенкой бокала. И какого черта он, Жека, не послал тогда всю компанию подальше, когда им взбрело в голову вести при нем дискуссии и даже продемонстрировать в действии ту программу… Палыч — железный мужик. Он не ослабит хватки, пока не узнает всего.

Солнце уже просвечивало сквозь нижние ветви дубов; Ниночка склонила голову на плечо Анны Сергеевны. Человек в растянутой футболке, радушный хозяин и глава семейства, смотрел на гостя. Не в упор, а чуть-чуть искоса, напряженно повернув голову.

Нет, показалось. Не может быть, чтобы в этих прищуренных глазах, знакомых каждому по предвыборным плакатам…

Страх?

— А бодибилдингом вы занялись уже потом?

Они шли вдвоем через сумеречный лес, в тишине стрекотали насекомые и шуршали листья под ногами. И даже Ниночка приглушила свой канареечный голосок.

— Да. Врачи сказали, что я не смогу бегать после такого разрыва связок, то есть не сумею развивать нормальную скорость, а для футболиста это приговор. Пришлось сменить вид спорта. Как видите, удалось кое-чего достичь…

— Папа много рассказывал о вас…

Она шагала медленно, запрокинула в повороте голову, ловя его взгляд. Полуоткрытый маленький ротик, россыпь веснушек. Забыла вынуть из-за уха увядший одуванчик, и серый в полумраке закрывшийся цветок при каждом шаге подскакивал у нее на щеке. И распахнутые, совершенно влюбленные глаза…

Дочка самого Николаенко. Евгений усмехнулся. И ведь папа, кажется, не против.

— Он и вправду восхищается вами: силой характера, деловыми качествами… Способностью безошибочно выбрать верный путь в жизни — это ведь не каждому дано.

…Он ожидал гораздо худшего. Однако жесткий допрос в какой-то момент разом превратился в удивительно теплый, душевный разговор; и теперь, прогуливаясь с дочерью Палыча в сторону автостоянки, Евгений готов был поверить, что допрос ему почудился по глупой мнительности. И вообще, вполне вероятно, этот странный вечер был попросту смотринами.

Почему бы и нет? Может, Ниночка как-то увидела его, красивого и мускулистого, в рекламном буклете или в телепередаче… Спортивный инструктор? Но зато в каком престижном клубе! А Владимиру Николаенко по имиджу поддерживать молодых, идущих по жизни верным путем. Особенно выпускников МИИСУРО. Особенно перед самыми выборами.

Меньше месяца — и ты зять Президента. Стоит подумать.

— Так странно — мы с вами из одного института… — тихо сказала Ниночка. — Только сейчас там совсем неинтересно. Это в ваше время в «Миссури» учились такие люди! Тот же Андрей Багалий… Вы дружили с Андреем?

— С ним все дружили. Очень обаятельный был парень… хотя вообще-то ничего особенного. А что?

Ниночка взяла его за руку. Притормозила, заставила остановиться. Стремительно темнело, Евгений уже не различал зрачков в ее глазах.

— Я вам скажу, — прошептала почти неслышно. И наивно, по-детски: — Только никому-никому, хорошо?

Пожал плечами, кивнул.

— У папы есть внутренняя социологическая служба. Люди, которым он платит за правду, понимаете? Так вот, они говорят, что Багалий может победить его… уже на этих выборах. И даже, возможно, в первом туре. Он не верит, конечно… Но он боится.

— Ерунда, — убежденно, совершенно искренне сказал Евгений.

Ниночкина ладонь была маленькая и прохладная. Эта ладошка с неожиданной силой удержала его, когда он хотел двинуться дальше. В кронах дубов звучно и вкрадчиво прошелестел ветер. Романтическая беседа в вечернем майском лесу. О политике. Впрочем, эта канарейка, выросшая под папиным крылом, вряд ли умеет говорить о чем-то ещё.

— А знаете, мне самой иногда… страшно. Его лицо на бигбордах. И выступление вчера было по второму каналу… Вы говорите — обаятельный парень. А по-моему, в его обаянии что-то нечеловеческое. Как будто перехлестнуло через край — и зависло в воздухе, против всех законов. Он всегда был такой?

— Не знаю. — Евгений все-таки зашагал вперед, не выпуская ее руки. — Слава говорила, не всегда…

— Звенислава?

Чуть не до крови закусил губу. Отпустил Ниночкину руку; нет, стряхнул ее, как стряхивают насекомое. Он не собирался говорить о НЕЙ. Так нелепо, вдруг, ни с того ни с сего. Ведь за все время он ни разу не позволил себе по-настоящему о ней вспомнить. Давно пережил, скомкал и выкинул в контейнер, как пачку из-под стероидов.

— Я просто… — испуганно забормотала Ниночка. — Она же выступала по регионам с концертами в поддержку Багалия, и они вместе учились, вот я и подумала… Звенислава. Она когда-то любила его, правда?

— Ничего она его не любила.

Евгений сам не знал, как оно вырвалось — нелепое, мальчишеское, назло врагам. И пришлось объясниться, и с каждым словом, как ни странно, становилось легче:

— Она умела убедить себя в чем угодно… Потом, позже, точно так же вбила себе в голову, что любит меня. Между прочим, была моей первой женщиной… Но все это быстро кончилось — потому что уже прошла зима. Не понимаете? И никто не поймет, ведь Звенислава — символ нации, запредельный успех, самый что ни на есть правильный жизненный выбор. Но я все чаще думаю, ЧТО бы выяснилось, если приложить к ней ту программу Влада…

— Что?

На поясе мелодично запела мобила. Странно: телефон молчал весь день, и Евгений был уверен, что отключил его. Бросил мимолетный взгляд на определитель номера: «определению не поддается». Ладно.

— Слушаю.

— Здравствуй, Жека, это Руслан.

— Руслан?..

Понадобилось несколько длинных секунд, чтобы сосредоточиться и вспомнить. Но…

— Извини, что отвлекаю, — голос в трубке звучал так, словно они виделись буквально вчера, — у вас тут приятная прогулка… Я просто хотел попросить тебя, Жека: не болтай. Не распускай понапрасну язык, хорошо?.. Ну, счастливо.

Евгений медленно отвел трубку от уха и, как лунатик, долго держал на вытянутой руке, прежде чем повесить назад на пояс. Ерунда какая-то. За пять лет в «Миссури» они не сказали друг другу и пятнадцати слов. После института ни разу нигде не пересеклись; удивительно, что ему, Евгению, вообще удалось… И как это понимать?

— Что-нибудь случилось? — робко чирикнула Ниночка.

Он вздохнул — а, к черту! — повернулся, молча взял в ладони ее удивленное лицо и наклонился к губам.

ЮЛИЯ, первый курс

Невозможно читать Джойса, когда над ухом взахлеб обсуждают, кто с кем целовался и сколько стоит какая шмотка. А в Джойсе восемьсот с лишним страниц. Он один остался из списка литературы, и Антонина Филипповна поставила мне автомат с условием, чтобы я прочла до следующего семестра. Я прочту. Слава богу, теперь я прочту.

Сегодня был последний экзамен: Ленка сдала на четыре (с моим конспектом под столом), а у Наташки трояк. Обе довольные, как слоны. Одна сразу же упаковалась и уехала в родное село, а другая осталась отметить с ребятами конец сессии, но часам к восьми умудрилась поссориться со своим третьекурсником и тоже укатила назло врагам, размахивая кое-как набитой сумкой. Есть на свете справедливость. Теперь можно спокойно дочитать «Улисса», законспектировать в дневник читателя, сдать в библиотеку и с чистой совестью — домой на каникулы. Наконец-то.

Я удобно устроилась на кровати, поставив рядом на тумбочку чашку чаю и пакет с Наташкиным печеньем: пока она вернется, все равно ведь засохнет. Этажом ниже бесновалась послесессийная пьянка; но этажом ниже — это не так страшно. В общежитии ко всему привыкаешь.

…К тому времени, как я дошла до внутреннего монолога Молли без знаков препинания, внизу уже угомонились. В тишине громко тикал будильник: полвторого. Я пролистнула оставшиеся страницы: если не считать примечаний, всего ничего. На дне турецкого пакета еще крошилось печенье, но от его синтетической сладости давно и сильно хотелось пить. Подумала, что неплохо бы встать и опять заварить чаю покрепче, тем более что эта Молли с ее потоком сознания была какая-то непонятная. И вообще обычно я ложусь в одиннадцать — если, конечно, девки никого не приводят в комнату…

В блоке было темно и так тихо, что я невольно остановилась сразу за скрипнувшей дверью. Три четверти общаги уже поразъезжались по домам; я попыталась вспомнить, остался ли хоть кто-нибудь с нашего этажа. Алина? Она уже работает и домой на каникулы не ездит, но вряд ли — в свете последних событий в личной жизни — придет сюда ночевать. Кажется, еще Женя из четыреста пятой. Но он, разумеется, давно спит.

Даже вечные огни конфорок не горели: пришлось зажечь газ спичкой, чиркнувшей о коробок настолько оглушительно, что я вздрогнула. В темноте заплясал синий цветок; я взгромоздила сверху полный чайник, потом сняла и отлила большую часть воды, оставив на самом донышке. Чтоб скорее закипело.

Ни единого звука. Слабый свет проникал из моей приотворенной двери, и вдруг подумалось, что, пока я на кухне, туда может забраться кто угодно. Глупо: ему пришлось бы передвигаться бесшумно, как кошка, к тому же я в любой момент могла включить свет на кухне и даже во всем блоке. Чайник начал шипеть и посвистывать; ну, еще чуть-чуть!.. Обернула полотенцем ручку и, обжигаясь паром, понеслась к себе, едва не врезавшись в темноте в кухонный косяк. Защелкнула за собой шпингалет и перевела дыхание. Трусиха.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.