— Вы меня неправильно поняли, — тихо произнес Мураш за моей спиной.
— Если тебе что-то известно, то говори прямо, — ответил я, не открывая глаз и наслаждаясь теплом.
— Мне известно немногое. Например, то, что вам плохо, вы одиноки, и у вас есть враги.
— Не густо. Что еще?
— Мне кажется, вас заманивают на Джанлак. Я это заподозрил еще тогда, когда мы сидели в вашем офисе и вы сказали, что срочно вылетаете в Минводы. Мне кажется, эти люди… эти люди… они…
— Ну! Рожай быстрее!
— Вы слышали когда-нибудь про черных антикваров? Про нелегальные археологические раскопки? Так вот, мне кажется, что эти люди хотят заняться чем-то подобным. Они хотят раскопать тела погибших и поковыряться в их карманах…
Эти слова дались ему с трудом. Я опустил лицо и взглянул на Мураша. Мои глаза, ослепленные солнцем, выдавали странные, сюрреалистические картины, и по нечеткой фигуре Мураша заскользили зеленые и красные пятна.
— Это ужасно, Кирилл! — вдруг сорвавшимся голосом вскрикнул Мураш. — Я представляю, как они станут шарить в карманах моего отца… Как мне больно, как больно…
— А почему ты решил, что эти люди хотят раскопать тела погибших? — спросил я. — Не думаю, что под ледником погибло много людей. Нам было известно всего о троих пропавших без вести. Даже самый отъявленный мерзавец и вор не стал бы заниматься поисками погребенных под ледником. Ну, посуди сам, неужели такие уж большие деньги можно найти в карманах несчастных водителей и пешеходов, которые случайно оказались под ледником? Неужели ради сомнительного шанса найти мокрый, раскисший бумажник какой-то идиот намерен рис ковать своей жизнью?.. Ну? Антон? Ты же умный человек, в банке работаешь!
— Извините меня, — шмыгая носом, произнес он. — И спасибо вам. Вы даете надежду. Вы умеете убедить… Мне уже намного легче. И все же я не могу избавиться от той мысли, что вас хотят использовать на леднике для какой-то гадкой, бесчеловечной работы.
— Мне тоже не дает покоя эта мысль, — признался я. — Но к чему гадать? Очень скоро все выяснится.
— Значит, вы все-таки пойдете к ним?
Он заглядывал мне в глаза. Я подумал, что Мураш прямолинеен, как мальчик, родители которого переусердствовали в воспитании у сына безусловной честности.
Что ж мне теперь с тобой делать? Время идет. Я вспомнил милые глаза Ирэн, и у меня тотчас нестерпимо заныло где-то в груди. Ей, должно быть, больно, она наверняка испытывает физические страдания. А мне больно только от той мысли, что она мучается из-за моей медлительности и нерасторопности. И еще Мураш этот под ногами путается. Жалко парня, но, видит Бог, сейчас не до него. Потом, когда я вызволю Ирину, я отведу его на место гибели его отца.
— Постойте! — воскликнул Мураш и схватил меня за рукав. — Я же не сказал вам самого главного. Вы один. Рядом с вами нет надежного друга. И мне кажется, что сама судьба свела нас. Я для вас самый верный и надежный друг. «Друг — это мост. Друг — это связка. И это — мой тост, похожий на сказку!» Так когда-то сказал мой отец…
Я поморщился как от горькой пилюли.
— Давай-ка, Антон, без поэзии. Чему-чему, а ей я верю меньше всего. Я благодарю тебя за этот порыв…
— Порыв?! Какой порыв?! Я ведь уже не раз доказывал вам свою верность! Как вы думаете, кто устроил в самолете рокировку? Считаете, что вам просто повезло? И что милиция увела не вас, а толстяка только по счастливой случайности?
— Постой, постой! — теперь я схватил Мураша за руку. — Так это твои проделки, что ли?
— А чьи ж еще?! Помните мамашу с мальчиком, который хотел «на окошко»? Так это я уступил мальчику место рядом с иллюминатором, а за это попросил мамашу, чтобы она поменялась сначала с вами местами, а потом с толстяком.
— Ну, ты молоток! — признал я, похлопывая Мураша по плечу. — Теперь я тебе обязан. Ловко ты все это придумал… А как ты догадался, что милиция будет встречать меня в Минводах?
— Я всего лишь предположил, и не ошибся.
— Значит, ты увязался за мной, купил билет на тот же рейс… Молоток!
— И это еще не все, — чуть порозовев от похвалы, сказал Мураш. — Я следил за вами от аэропорта Минеральных Вод. Вы правильно сделали, что не остановились в городской гостинице. Но когда вы поехали в притон «Привал Одиссея», я чуть дар речи не потерял! Я прекрасно знаю эту ночлежку, на нее все таксисты города работают. Туда по три раза на неделе наведываются менты. Проституток не трогают, а вот клиентов шерстят по полной программе. Залетные урки и «гастролеры» только там и попадаются.
— Что ты говоришь! — покачал я головой и почувствовал себя неловко оттого, что Мураш был посвящен в некоторые детали моей личной жизни. — А я и не знал.
— Вы не знали, — с укором произнес Мураш, — а мне пришлось заплатить девочкам двойную норму, чтобы создать для вас невыносимые условия. Пока они ломились к вам в номер, я этажом выше скакал на кровати.
— А я думал, что такие самородки, как ты, уже на свете не встречаются, — уважительно сказал я. — Ты же палочка-выручалочка! Бэтмэн! Человек, который всегда приходит на помощь… Коньяку хочешь?
— Я хочу вместе с вами пойти на ледник. Безвыходная ситуация? Я рассматривал круглое лицо Мураша. Розовые щеки с редкой и тонкой щетинкой — один волосок здесь, другой чуть поодаль. Между ними прыщики. Лучше не бриться, чтобы не травмировать нежную кожу, а провести сеанс безболезненной эпиляции. Глаза тоже круглые, между ними, на переносице, прочно обустроилась тревожно-мнительная складка. Темные тонкие брови посажены низко, как грозовые тучи, и придают лицу мягко-сердитый вид. И все же в ладном, как сказала хозяйка дома, лице Мураша по неким невидимым признакам угадывался капризный и эгоистичный характер барчонка.
— Допустим, — сказал я и посмотрел в сторону противоположного склона. — И как ты собираешься туда спуститься?
— На веревках, — тотчас ответил Мураш, будто уже много думал над этой проблемой и решил все нюансы.
— Веревок понадобится несколько сотен метров, — стал объяснять я, стараясь говорить доброжелательно и убедительно, но при этом не скатиться на менторский тон. — Кроме того, нужны будут альпинистские кошки, ледорубы, ледовые молотки, айсбайли, ледовые крючья, ледовые якоря, карабины, «восьмерки» — в общем, килограммов двести дорогого и дефицитного «железа». Недели две уйдет у нас только на закупку снаряжения.
— Две недели? — фыркнул Мураш. — Ну и что? Разве вы торопитесь к своим мучителям?
— Ну и что! — вспылил я, забыв о том, что Мураш ничего не знает об Ирине. — Это только тебе все равно! Неделей раньше, неделей позже — хуже уже не будет, и не случится непоправимое…
Я вовремя прикусил язык, иначе бы обидел парня. Мураш приуныл. Он смотрел на кромку снежной площадки, на которой мы стояли, и покусывал губы.
— А как вы собираетесь спуститься? — спросил он.
— На сноуборде.
— Я с вами!
— Антон, ты хороший парень, и мне будет искренне жаль, если ты переломаешь себе все кости, какие у тебя есть. Тебя надо беречь. На свете не так ведь много Бэтмэнов, правда?
Я шлепнул его ладонью по плечу и быстро, чтобы не оставить Мурашу надежды, зашел на станцию. По деревянной лестнице, покрытой тонкими пластинами отполированного льда, поднялся на второй этаж. Хозяину прокатного пункта достаточно было одного взгляда на мой комбинезон, чтобы ошибочно принять меня за богатого и опытного клиента. А мне достаточно было одного взгляда на ценники, чтобы сразу приуныть.
— Что желаете? — спросил белесый, совершенно безбровый крепыш, немедленно вскакивая со стула и откидывая в сторону книгу, которую читал.
— Сноуборд, — ответил я.
Я смотрел на доску, лежащую на прилавке, как больной смотрит на машину «Скорой помощи», как горящий смотрит на пожарную машину, как голодный — на колбасную витрину… Я смогу. Я должен суметь. Не боги горшки обжигают. Горные лыжи я обуздал давно и могу показать класс скоростного спуска с головокружительных вершин. У этой модной штуковины должен быть тот же принцип. Смелее, Кирилл, смелее!
— На какой срок возьмете? — торопился выудить у меня деньги крепыш. — На недельку? Или до конца сезона?
— Как получится, — ответил я, снимая сноуборд с прилавка и разглядывая его, как былинный воин свой булатный меч.
— Нет проблем! Заплатите аванс, равный его стоимости, и катайтесь сколько хотите… А ваши кроссовочки можете пока оставить у меня.
Денег, которые я нашел в кармане, с лихвой хватало и на доску, и на очки, и на перчатки, и еще не знаю сколько осталось. Продавец хотел всучить мне бипер и лавинный зонд, но я отказался и поскорее вышел на воздух. Теперь внешне я ничем не отличался от экстремалов, которые с воплями кидались с карниза вниз. Было только одно существенное отличие… М-да… Да помогут мне освоить этот самоубийственный снаряд вера в себя, чувство долга да ненависть к мучителям Ирины.
На выходе из станции я краем глаза заметил Мураша. Тот подпирал плечом нагретую солнцем стену и косился на меня. Я решил не вступать с ним больше в разговор, тем более что все уже было сказано. Я имел право рисковать только собой. Предлагать Мурашу спуститься на Джанлак на сноуборде было бесчеловечно и жестоко.
Я с трудом подавил в себе безрассудное желание немедленно нацепить доску и кинуться по убийственному спуску к Ирине. Конечно, надо сначала потренироваться, прочувствовать снаряд, подчинить его норовистый характер своей воле. А уж потом… Я посмотрел наверх. Солнце стояло почти в зените. Не гони, ярило, не гони. Замедли свой бег по небосводу. Полюбуйся, как красива Земля, насколько восхитительны горы! Приглядись к вершине Крум-кол. Видишь меня, красную точку, которая машет тебе рукой? Мне так нужен твой свет! Помоги мне спасти несчастную девушку, ибо никто, кроме нас с тобой, не может это сделать.
Я сел на снег рядом с предупреждающей табличкой, как раз под словами «СПУСК НА ЛЫЖАХ ИЛИ СНОУБОРДАХ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН!», и принялся пристегивать к ботинкам доску. Два щелчка — и готово. Я почувствовал мертвую хватку креплений. Наверное, нечто похожее испытывали узники, закованные в колодки. Парень с девушкой, похожие на космонавтов, только без головных шлемов, пристегнули сноуборды, взялись за руки и одновременно ухнули вниз. Я встал. Настала моя очередь. Загнутый кончик доски стоял почти на самом краю карниза. Две старушки остановились поодаль, с восхищением глядя на меня. Я их узнал, это были немки из злополучного автобуса. Как нехорошо я себя почувствовал! Незнакомые люди думали обо мне лучше, чем я был на самом деле… Земля-матушка, поддержи меня, своего сына. Не убей…
Я опустил на глаза очки, сделал глубокий вдох и с криком прыгнул вниз. Свист в ушах, пустота в. груди… Ослепительно-белая лощина надвигалась на меня, как посадочная полоса на самолет. Есть касание! Я не удержался — доска оказалась непривычно скользящей — и спикировал носом на склон. Снежные брызги вокруг, смешанные с радужным сиянием. Я кувыркался вместе с доской, и перед глазами мельтешили то солнце в небе, то моя рука, то солнце, то снег… Склон был слишком крутым, и я никак не мог остановиться. Напряг ноги, поймал кантом сноуборда снежный наст, и, словно бульдозер ковшом, — хрррру! Опять я на ногах. Сердце колотится от восторга, что все еще жив, и качусь, качусь вниз! Расставил руки в стороны, чтобы было легче балансировать. Доска с шипением полировала жесткий снег. Я мягко перенес тяжесть тела на заднюю ногу и почувствовал, как сноуборд начал послушно сворачивать. А теперь в другую сторону. Я еду, я лечу! Доска начала потихоньку слушаться меня. Я пришпорил ее, и она стала покоряться моей власти. Еще поворот. Еще! Я расслаблялся, напряжение отпускало. В ушах ревел ветер. Я не чувствовал крутизны склона, так как белое поле было лишено теней, а значит, и объема, и мне оно представлялось облаком, по которому я скользил в сапогах-скороходах… Ах, пропустил обрыв и не заметил, как опора под доской оборвалась, и я полетел вниз, как парашютист в затяжном прыжке… Подо мной склон еще круче… Нет времени сообразить, как подготовиться к встрече с землей. И уже через мгновение — вот она! Я ухнул в рыхлый целинный снег. Удержался, но через мгновение меня вынесло на гладкий натечный лед. Изо всех сил вдавил пятки, заставляя стальной кант тормозить о поверхность льда. Скорость не снижается, скорость просто бешеная, и я уже теряю контроль над доской… Как болят ноги от страшного напряжения! Содранный в крошку лед летит прямо мне в лицо и обжигает. Невероятно, но я сумел удержаться почти на отвесной ледяной стене! Если выживу и доберусь до какой-нибудь станции канатки, то немедленно вернусь на хребет и начну спускаться по его другой стороне. Только сейчас, немедленно, пока адреналин не отравил мой организм, пока не пришел запоздалый страх…
Меня резко подкинуло в воздух, как на трамплине. Опять полет! Я больше лечу, чем качусь. Еще одна огромная лощина, вогнутая к середине, отчего напоминает чашу космического локатора. Можно расслабиться и набрать скорость. Управлять доской я научился. Тормозить на крутых склонах тоже… Вера в себя крепла с каждым мгновением. Этот склон был обитаем. Здесь уже полно бордеров и лыжников. Не стать бы для кого-нибудь реактивным снарядом. Я крутил головой по сторонам, выбирая безопасный путь. Пришлось двигаться по большой дуге, огибая лощину сначала по одному краю, затем по другому… Слева от меня, раскорячившись, медленно катилась на лыжах женщина. Я увеличил скорость, чтобы проскочить перед ней, но тотчас с другой стороны меня подрезал болид на сноуборде в серебристом, с голубой полосой, костюме. Заложив крутой вираж, он обдал меня снежной пылью, которая тотчас залепила стекла моих очков…
Надо было, конечно, резко остановиться и сесть на снег, но я, не снижая скорости, машинально схватился за очки, пытаясь протереть их перчатками, и успел услышать совсем рядом хруст снежного наста и окрик: «Осторожнее!»
Что произошло потом, я помню очень смутно. Работа сознания оборвалась на короткой вспышке и оглушительном треске, и я — без страха и боли — успел осознать, что подчистую снес какую-то постройку.
После чего погрузился во мрак небытия.
25
Постепенно я начал приходить в себя из этого небытия. Голова разламывалась от боли. Ныло все тело. Преодолевая боль, приподнялся, осмотрелся.
Я лежал в сумрачной комнате, неуютно просторной, со стенами из мореного бруса. Темным был и высокий деревянный потолок, покрытый глубокими трещинами. Узкое окно, разделенное рейками на множество квадратов, едва пропускало свет. Снаружи, за ним, словно подглядывая за мной, склонилась покрытая снежными комками сосновая ветка. Она закрывала собой солнечный свет. Хотя, может быть, был уже поздний вечер.
Обо что же это я так звезданулся? В памяти в мельчайших подробностях сохранился мой безумный спуск с горы. Помню, как падал, вставал, снова падал, как лицо обжигали ледяные крошки, как свистел ветер в ушах, а потом… Я снес трансформаторную будку или туалет?.. Как жарко! Кто накрыл меня одеялом? Какое чучело накрыло меня теплым верблюжьим одеялом, не вытряхнув меня из комбинезона? И вообще, где я?
Тут я уловил легкий запах стеариновой свечи и даже услышал потрескивание фитиля. Обернувшись на мерцающий свет, я увидел, что нахожусь в комнате не один. У противоположной стены стоял крепкий, грубо сколоченный стол, в середине которого торчала горящая свеча. В ее непостоянном свете увидел, что за столом, лицо к лицу, сидят молодой мужчина и девушка. И не просто девушка, а Лера! Ее темные волосы, тщательно расчесанные, рассыпались по обнаженным плечам. Подбородок приподнят, но без видимого напряжения, взгляд устремлен в глаза мужчине. Тот держал ее ладони и очень медленно, почти неуловимо, сводил и разводил их.^
Его я видел впервые, и меня сразу впечатлило, насколько его лицо необычно и красиво. Возможно, он был чуть постарше меня. Светло-золотистые волосы, открывая высокий прямой лоб, были зачесаны назад и волнами опускались на затылок и шею. Аккуратная бородка и усы придавали образу породистость, благородство.
Я опустил ноги с койки. Скрипнули пружины, но этот звук не отвлек пару, занимающуюся взаимным созерцанием. Лера была божественна. Казалось, тускло-оранжевый свет свечи проходит через нее насквозь и она сама светится изнутри, словно японская ароматическая лампа из тонкого фарфора. Я нащупал пяткой ботинки для сноуборда, надел их и встал. Чуть кружилась голова, а во всем остальном был порядок — если иметь в виду только мое тело… Слышат ли они меня? Помнят ли о моем существовании?
Я подумал о том, что надо бы кашлянуть или издать еще какой-либо звук, дабы напомнить о себе, но деревянные полы дружно заскрипели, едва я сделал первый шаг. Однако никакой реакции со стороны стола не последовало. По мере того как я приближался к свече, все больше замечал интересного. Посреди стола, под свечой, лежал лист желтой, как пергамент, бумаги, на котором было нарисовано нечто отдаленно похожее на шахматную доску с замысловатыми фигурками. «Доска» внутри была заполнена окружностями различной окраски, а в самом центре, на зеленом фоне, уходили в бесконечность красные ромбики и треугольники. Но мое внимание больше привлекали руки. Мужчина, бережно сжимая пальцы Леры, словно держал в каждой ладони по одной грозди спелого винограда, медленно подводил их к пламени свечи, затем переворачивал свои ладони, и в итоге жар огня приходился на нежные ладони девушки. Лере эта пытка не доставляла никакого дискомфорта; ее лицо по-прежнему выражало восторг от переполняющих ее нежных чувств, и она не сводила влюбленного взгляда с лица мужчины. И тут я, сам того не ожидая, произнес фразу, хорошо знакомую любителям советской кинокомедии:
— Вы не подскажете, как пройти в туалет? Лера вздрогнула, будто проснулась.
— Ой, привет, — произнесла она. — Проснулся уже? А туалет там, в коридоре. Найдешь…
Я вышел в коридор, который был не намного светлее, чем комната. По обе стороны находились массивные двери с медными чеканными фигурками зайцев, медведей и волков — немного, по три двери с каждой стороны. Похоже на гостиницу… В торце я нашел то, что искал… Откуда здесь Лера? Точнее, как я сюда подал? Меня принесли сюда, пока я находился в отключке? Склонившись над рукомойником, я пустил на голову струю холодной воды… Вот так, теперь лучше. И в зеркале я не увидел ничего страшного и непривычного. Правда, чуть подпухли глаза и чернеет между ухом и скулой запекшаяся царапина. В рубашке родился! И как это меня угораздило врезаться в будку? Почувствовал, что все могу, что сноубордом управляю так же легко, как машиной?
Когда вернулся, комната преобразилась. На трех стенах горели бра в виде медных факелов. Стол стоял посредине комнаты, и Лера расставляла на нем бутылки и вакуумные упаковки с чем-то съестным. Мужчина сидел на подоконнике и с любопытством рассматривал меня. После некоторой паузы, он энергично соскочил с подоконника, приблизился ко мне и протянул руку.
— Альбинос, — назвался он, сделав ударение на букве «и».
На его предплечье, туго стягивая бицепс, матово сверкнул спиральный браслет в виде змеи, сделанной то ли из золота, то ли из меди. На шее у незнакомца висели разнообразные цепочки с медальонами в форме многогранных звездочек. Но не это привлекло мое внимание, а его глаза — необыкновенно светлые, почти прозрачные, необыкновенно приветливые. Я тоже представился, с убеждением, что это лишнее, ибо здесь, наверное, обо мне известно все.
— Ну, как ты? — поинтересовался Альбинос, продолжая держать мою руку.
— Голова выдержала, — поделился я радостью. — Это ерунда. А вообще как?
Я не совсем понял вопрос.
— Что со мной было? — спросил я.
— Ты улетел с трассы, — ответил Альбинос и, легонько шлепнув ладонью меня между лопаток, подвел к столу. — И разнес в щепки торговую палатку.
— Хорошо, что там никого не было, — добавила Лера, облизнув пальчик, выпачканный в майонезе. — У тебя была очень большая скорость. Надо было резко присесть и как бы выбросить заднюю ногу вперед, чтобы закантоваться.
— Чтобы что? — уточнил я.
Альбинос кинул на меня короткий взгляд.
— Давно доску объезжаешь?
— С сегодняшнего… то есть со вчерашнего… Послушай, а сколько времени я тут провалялся?
— С обеда. Я ввел тебе небольшую дозу феназепама.
— Все произошло у нас на глазах, — пояснила Лера, присыпая порезанные пополам вареные яйца красным и черным перцем. — Мы не стали ждать спасателей. Альбинос — врач и может оказать медицинскую помощь.
— А где моя доска?
— Цела, цела твоя доска! — успокоила Лера. — Под койкой лежит.
Альбинос сел за стол, взял с тарелки пучок зелени и откинулся на грубую резную спинку стула. Отрывая листик за листиком, он отправлял их в рот и не сводил с меня своего проницательного взгляда.
— Надо было найти более пологий склон, — сказал он. — Ты рисковал свернуть себе шею.
— Я очень нетерпеливый человек, — оправдался я.
— По губам Альбиноса скользнула усмешка. — Торопливость — это самое бесполезное занятие, какому может посвятить себя человек… Ты будешь пить водку или вино?.. Наша торопливость столь же нелепа, как если бегать из конца в конец железнодорожного состава, надеясь, что таким образом прибудешь на вокзал скорее…
Я не поспевал за его мыслью. Наверное, действие феназепама еще не закончилось, а может быть, еще напоминала о себе безвременно разнесенная в щепки торговая палатка.
— А зачем тебе сноуборд?
Я не был готов к этому вопросу и собирался ответить расплывчато и банально, дескать, для удовольствия, но тут между нами, обрывая зрительный контакт, встала тонкая фигура Леры. Она наполнила бокал Альбиноса, подала ему, чокнулась с ним и сказала:
— За тебя, мой милый… За нас…
26
Она вела себя так, будто меня здесь не было. Мне трудно было вплести себя в их упоительный мир, хотя я точно еще не знал, нужно ли это делать, если от меня этого не требуют. Наверное, надо поблагодарить врача за его великодушие и откланяться? Я налил себе водки и выпил. Л ера поставила бокал с отпечатком губной помады на стол, по-кошачьи плавно обошла Альбиноса, встала за его спиной и стала перебирать пальчиками его волосы — ну точно как делают обезьянки в зоопарке, отыскивая в шерсти друг друга блошек.
— Научиться кататься на сноуборде несложно, — сказал Альбинос, тихонько отстраняя Леру. — Но стоит ли тебе тратить на это время? Ты на пианино играешь?
Я поикал плечами, какое отношение имеет пианино к езде на сноуборде.
— Сочинять свою музыку и играть по чужим нотам — это ведь разные вещи, так ведь? А сноуборд инструмент особенный. Он не терпит чужих нот. В противном случае он превращается в обычное корыто, на каких деревенские мальчишки съезжают с ледяных горок.
Я подумал, что этот Альбинос приличный зануда, и попытался перевести разговор в другое русло:
— А в этой гостинице много постояльцев?
— Только мы, — ответила Л ера.
— Это не гостиница, — медленно произнес Альбинос. — Когда-то это был интернат для умственно отсталых детей.
— Мы взяли его в аренду, — сказала Лера, через плечо протягивая Альбиносу свою ладошку. Тот взял ее и поднес к губам. — Хотим открыть здесь райдер-клуб.
— До клуба еще далеко, — возразил Альбинос. — Нужно искать и готовить людей. А это время и деньги.
— А-а… а как же дети? — спросил я.
— Два года назад дети вместе с педагогами погибли в автокатастрофе, — ответил Альбинос и, высунув кончик языка, наклеил на него зеленый листик. — Автобус, в котором они ехали, сорвался в пропасть. С тех пор здесь никого. Только мы с Лерой.
— Мрачное место!
— Ты так думаешь? — усмехнулся Альбинос. — Здесь, как нигде, емко стимулируется энергия тела.
— Может быть, — — осторожно согласился я. — Знать бы только, на что потом эту энергию использовать.
— На концентрацию колоссальной силы, которая приводит к реализации духовных возможностей человека, — ответил мне Альбинос.
— А сноуборд здесь при чем? Разве можно этой колоссальной энергией подчинить его? — с иронией спросил я.
— Поставь чай, — — попросил Альбинос Леру. — Наш друг задает слишком много вопросов, и у меня пересохло в горле.
Девушка послушно встала и вышла из комнаты. Едва за Лерой закрылась дверь, он сказал:
— Хватит, отдыхай. Тебе это совсем не нужно.
— Почему же. Очень даже нужно. Я хочу обуздать своей колоссальной энергией сноуборд, — сказал я, скрывая под иронией свой истинный замысел.
— Зачем?
— Чтобы спускаться с очень крутых склонов. Можно сказать, с отвесных склонов.
— Ты имеешь в виду какой-то конкретный склон? — спросил Альбинос, взял стакан из темного стекла и сделал глоток чая.
— М-м-м… Да.
— Южный склон Крумкола? — не глядя на меня, уточнил Альбинос и сделал еще глоток.
— Ты отгадал.
— Не ты один хочешь оттуда спуститься. Такое желание возникает почти у всех новичков. Не боишься сломать себе шею?
Альбинос пристально смотрел на меня. Я подумал, что эта его привычка оставляет впечатление, с одной стороны, прямолинейности и открытости характера, а с другой — вызывающей агрессивности.
— Хорошо, я тебя научу, — произнес он.
За окном окончательно стемнело. Начал завывать ветер.
— Метель, — произнес Альбинос. — Это хорошо. На склоны нанесет много снега. И тебе будет легче.
— Легче учиться? — уточнил я, подливая себе чая.
— Многим не хватает на это целой жизни. Одним — ума. Другим — смелости… Я еще не знаю твоих способностей.
Лера принесла плед и накрыла им плечи Альбиноса.
— Если идет снег, значит, опустится температура? — спросила она его.
— Не обязательно. Иногда снег является предвестником теплой погоды.
Он встал из-за стола, недвусмысленно давая понять, что пора и честь знать. Мне пришлось тоже подняться.
— Лера проводит тебя в твою комнату, — сказал он и подошел к окну, деланно всматриваясь в ночную мглу.
Мы с Лерой вышли в коридор. Я почувствовал легкое движение холодного воздуха — наверное, где-то была открыта форточка. Света от двух медных «факелов» для всего коридора явно не хватало. С трудом можно было разглядеть темные двери с медными фигурками. Теперь я понял, почему комнаты были обозначены не цифрами.
— А тебе здесь не страшно одной? — спросил я.
— Одной? — удивилась Лера и пошла впереди меня в самую мрачную часть коридора. — А с чего ты взял, что я здесь бываю одна?
— Так, подумалось, что вдруг ему надо будет куда-то уйти… Значит, вы живете здесь вдвоем?
Лера не ответила. Она остановилась напротив двери, на которой с превеликим трудом можно было разглядеть фигурку птички.
— Вот твоя комната, — сказала она, но не открыла дверь и не показала мне кровать, как следовало бы поступить хозяйке дома. Мне показалось, что Лера боится остаться там со мной наедине. Она уже повернулась, чтобы уйти, как я взял ее за руку.
— Спасибо за комбинезон. Мне он очень понравился. Я полдня сегодня переживал, что не увижу тебя больше и не смогу вернуть тебе долг. Значит, я должен тебе за комбинезон, плюс сто долларов, которые ты дала мне в баре, и еще плюс тысячу евро…
— Какую тысячу евро? — — удивилась Лера, как мне показалось, не слишком убедительно.
— Что значит «какую», — пожал я плечами. — Которую ты положила в карман комбинезона.
— Я ничего тебе не клала… — Она опустила глаза.
— Странно, — ответил я, уверенный в том, что девушка лжет. — Когда я расплачивался за доску, нашел в нарукавном кармане тысячу евро.
— Откуда у меня евро? — пожала плечами Лера. — Действительно, откуда у тебя может быть европейская валюта? — пробормотал я и взялся за тяжелую и холодную дверную ручку. — Это она французам нужна. Или, скажем, немцам…
Мы оба рассмеялись. Лера повернулась и пошла по коридору.
Моя комната была узкой, без окна. Лампочка, висящая у самого потолка на голом проводе, давала оскорбительно мало света. Большую часть комнаты занимали поставленные друг на друга столы, табуретки; в углах пылились какие-то скрученные в рулоны плакаты и наглядные пособия, похожие на трофейные знамена. На полу стояли кривые стопки потрепанных книжек и тетрадей. У самой двери меня ждала заправленная казенным одеялом койка. Я сел на нее, покачался под скрип пружин… Очень любопытная парочка. Очень любопытная…
Спать не хотелось. Я встал и принялся бродить по комнате. Нечаянно задел ногой стопку мятых тетрадок. Поднял несколько штук. В уголке каждой был наклеен бумажный квадратик с отпечатанными на нем фамилией и именем. «Лышенко Лена», «Шемеров Вова», «Дацык Алена»… Я открыл одну из них. Сначала мне показалось, что тетрадные листы исчерканы и изодраны бессмысленными каракулями. Но нет, это такой почерк. Очень плохой почерк, едва можно разобрать буквы. Слова идут вкось и вкривь, проваливаясь под строчку, взлетая над ней, наезжая на край листа и сваливаясь куда-то вниз… «Я человек. Я человек. Я человек. Я человек. Я человек…» Я перевернул измочаленную шариковой ручкой страницу. На второй то же самое, тот же бесконечный ряд самоубеждения: «Я человек». И на третьей странице, и на четвертой… Я только на мгновение представил себе обиженного Богом ребенка, склонившегося над тетрадкой и выводящего своими неповоротливыми пальцами малопонятные ему слова, наполненные самым смелым и сильным утверждением. Сколько в каждом движении руки было невысказанной, неосмысленной жажды быть таким же, как все на земле!
Я присел и стал подбирать с пола раскиданные тетрадки. Тут обратил внимание на какой-то слабый посторонний звук. Я замер и прислушался. Кто-то поет… Нет, не поет, это больше похоже на плач. Да, кто-то плачет, всхлипывает, причитает… Я подошел к двери, мягко нажал на ручку и приоткрыл ее… Э-э, да это же голос Леры!
Я вышел в коридор, приблизился к двери комнаты, в которой ужинал. Голос Леры то становился громким и отчетливым, то притухал, и уже нельзя было разобрать ни слова… На некоторое мгновение воцарилась тишина. И вдруг снова, на высокой нервной ноте:
— Уже все, Альбинос! Уже все! Позвони Дацыку! Пожалуйста, позвони ему!.. Я же вижу, ты сам этого не хочешь! Не хочешь!
