— Нашел что-нибудь? — спросил я.
— Ага, — изо всех сил стараясь скрыть волнение ответил Мураш. — Кажется, это капот машины…
Неужели пришел конец моим мучениям? Неужели сейчас мы достанем чемодан, из-за которого окружающие меня люди оставили на земле столько грязи? Сатана, приняв жертву, сытно рыгнул и, подобрев, подкинул Мурашу ящик Пандоры…
Дацык так торопился спуститься к нам, что не смог удержаться за веревку и упал с трехметровой высоты на дно шурфа. На его счастье, там была горка рыхлого фирна.
— Ну-ка, шахтеры! — с волнением произнес он, приближаясь к нам. — Расступитесь! Дайте посмотреть!
— Это машина, — стал торопливо объяснять Мураш. Мне показалось, он был обеспокоен тем, чтобы я не присвоил себе лавры первооткрывателя.
Дацык даже в эту минуту не расстался с пистолетом. Впрочем, правильно сделал. Спустись он к нам без оружия, я бы немедленно использовал Дацыка в качестве настила для пола, и пил бы он талую воду до прибытия милиции. Мы с Мурашом посторонились. Дацык выхватил у меня из рук фонарик и посветил на торец тоннеля.
— Ну вот, — пробормотал он, часто дыша. — Нет ничего невозможного. Если очень захотеть, то всего можно добиться… Да, парни?
— Я как услышал металлический звук, так сразу понял, что это машина, — комментировал Мураш. — Я чувствовал, что копать надо именно в этом направлении. Чутье подсказало…
Луч света скользил по пластиковому бамперу машины. Мураш снова взялся за лопату и расчистил передок. Теперь можно было не сомневаться, что это десятая модель ВАЗ серебристого цвета. Из-под снега обнажились помятый капот и часть сплющенной крыши. Ветровое стекло, разумеется, отсутствовало, внутренность салона была плотно набита снегом. Машина крепко сидела в ледяных тисках, причем задняя ее часть сидела глубже, чем передняя. Казалось, что несчастный седан за мгновение до своей гибели приподнял нос, пытаясь взлететь подобно самолету.
— Я всегда говорил, что ты хороший парень, Мураш, — не скрывая радости, произнес Дацык. — Вот только… Да ладно, не будем о грустном. Ты помоги до чемодана добраться, а потом можешь папу откапывать, сколько твоей душе угодно. Надо к багажнику пробиться. Придется углубляться…
Ну уж нет! Сначала надо разобраться с совестью. Чем черт не шутит? А вдруг Мураш говорил правду? Если удастся откопать тело водителя, то совсем нетрудно будет проверить его водительские права. Я оттолкнул Дацыка и протиснулся к капоту. Встал на него одним коленом и стал выковыривать снег из салона через окно.
— Не надо этого делать! — вдруг истерично воскликнул Мураш.
Дацык неожиданно стал моим союзником.
— Спокойно, сын романтика и поэта! Он ради тебя старается!
— Это должен сделать я, а не он! — крикнул Мураш.
Я не оборачивался, но хорошо слышал звуки борьбы за спиной. Собственно, борьба исчерпалась после того, как Дацык двинул Мураша в челюсть. Мураш сразу притих. Работа продвигалась тяжело. В салоне снег был крепко спрессован, и мне стоило больших усилий пробиваться вглубь на каждый сантиметр. К тому же я не мог наносить слишком сильные удары, опасаясь повредить штыком лицо покойника… Вот я освободил рулевое колесо, помятое, как крендель из теста. Вот проступили детали покореженной панели. Я чувствовал, как с каждым мгновением растет напряжение за моей спиной. Зрелище, которое нам предстоит увидеть, будет не из приятных… Я уже не бил лопатой, а аккуратно скреб ею, снимая слой за слоем. Дацык помогал мне, сгребая снег с капота под ноги. Осталось немного. Черенок лопаты уходил в нутро мертвой машины уже почти наполовину… Штык коснулся чего-то мягкого, пружинистого…
— Он? — негромко спросил Дацык.
Я положил лопату на капот и просунул внутрь руки.
— Дайте света! — крикнул я.
Что-то темное, мягкое… Я стал крошить снег пальцами. Нет, это не тело. Это заледеневшая ткань чехла для сидения… Я снова взялся за лопату. Через несколько минут я просунул голову и плечи в середину салона. В луче фонарика клубился пар от моего дыхания.
— Ты не молчи! Ты говори что-нибудь! — забеспокоился Дацык.
Я выбрался обратно.
— В салоне никого, — сказал я. — Видимо, водитель при ударе вылетел через ветровое стекло.
Мураш с облегчением вздохнул. Кусок тяжелого льда сорвался со свода и ударил Дацыка по плечу. Дацык чертыхнулся и недоверчиво посмотрел на холодные тонны, нависающие над нашими головами.
— Нас тут слишком много, — пояснил я. — От нашего дыхания становится тепло, и лед начинает усиленно таять. И вода прибывает. В любую минуту все может обрушиться.
— Не пугай, — проворчал Дацык, но все же заметно заволновался.
— Надо вычерпать воду, чтобы она не подмывала стены, — предложил Мураш. — И немного углубить дно шурфа, чтобы оно находилось ниже уровня машины.
Вычерпать, углубить… Я со злостью вогнал лопату в стену тоннеля. Мне это все надоело. Моя функция закончилась. Пусть в этом дерьме копаются те, кому это нужно. Дацык почувствовал, что назревает бунт, и попытался старыми приемами нагнать на меня нового страху.
— Ты что? — взвизгнул он, размахивая перед моим лицом пистолетом. — Наглеть начинаешь?
— Я свое отработал, — сказал я. — А твоя пукалка меня уже не пугает.
Тут на капот с грохотом упал увесистый, размером с подушку, кусок льда. Дацык спиной попятился к шурфу.
— Имейте в виду, — орал он, — вы выйдете наверх только с чемоданом! Или эта нора станет вашей могилой!
Вот же подонок! Злость вспенилась во мне, подобно взрыву. Я понял, что если сейчас не придушу Дацыка, то умру от осознания бессмысленности своей жизни. Я двинулся на него, приподняв руки как клешни. Брызги веером хлестнули по тающим стенам.
— Стоять! — пронзительно закричал Дацык. — Я буду стрелять! Я буду стрелять, скотина!
Мне было наплевать на то, что он собирается сделать. Для меня куда важнее было осознавать то, что обязан был сделать я. Я шел по колени в воде, отталкиваясь локтями о стены. Я наезжал на Дацыка, как поезд метро, как поршень внутри шприца, как снаряд внутри ствола.
— Стоять! Стоять!
Он выстрелил. Яркая вспышка ослепила меня. Грохот ударил по ушам. Я почувствовал, как где-то сзади снова обрушился свод и ледяная глыба заставила содрогнуться тоннель. Громко застонал Мураш. Я остановился и обернулся. Мураш полулежал у капота и выбирался из кучи битого льда.
— Мне отдавило руку! — со слезами воскликнул он. — Пожалуйста, не надо стрелять! Сейчас все обрушится на нас!
Злость медленно отпускала. Я вдруг необычайно остро почувствовал близость смерти, и она охладила меня своим дыханием. Нелепо быть заживо погребенным. Вообще, нелепо умирать по прихоти негодяя. Конечно, приговоренным не дают права выбирать себе палача, но мне по-человечески стыдно было отдавать жизнь Дацыку и быть похороненным в одной могиле с таким слизняком, как Мураш… Я вернулся к машине, присел на капот. С потолка лилась вода, как из испорченного душа. Тусклый свет фонарика, за которым темнел силуэт Дацыка, напоминал фару мотоцикла, который медленно ехал сквозь дождь мне навстречу. Брызгаясь, с рыхлого свода в воду падали кусочки льда. Было похоже, что у нас под ногами веселятся лягушки.
— Что у вас там случилось? — донесся до нас из другого мира голос Альбиноса.
— Ничего, Альбино, ничего! —• крикнул Дацык, отступая к шурфу. — Все в порядке. Здесь у нас царят мир и согласие…
— Мураш там?
— А где не ему, родному, быть? Здесь он, сердешный, все батькиной машиной налюбоваться не может… Сейчас я к тебе поднимусь!
— Передай ему, что звонили из больницы, — сказал Альбинос, И после небольшой паузы: — Умер его отец. Час назад.
Мураш с шумом вдохнул воздух, будто долгое время сидел под водой, вскочил на ноги и ударился головой о свод.
— Нет, это ошибка, — пробормотал он, рванул вперед, за угасающим лучом фонаря, но споткнулся и плашмя упал в воду. Тотчас поднялся на ноги. Вода стекала с его куртки ручьями. Шатаясь, как пьяный, Мураш выбрался в шурф и поднял лицо к свету. Он мог видеть только грязные ботинки Дацыка, который выбирался по веревке наверх. Комочки грязного снега падали ему на лоб и щеки, но Мураш не прикрывался руками, лишь часто моргал уцелевшим глазом, как если бы священник, отпустив ему грехи, окроплял его святой водой.
— Это ошибка! — надрывно крикнул он и, чтобы не упасть, широко расставил руки и оперся о стены шурфа. — Мой отец поэт! Он заслуженный и уважаемый человек…
— Твой отец умер от цирроза печени, — спокойным голосом ответил ему Альбинос. — Он был алкоголиком и бомжем.
— Это неправда, неправда, — тихо заскулил Мураш и, опустив голову, закрыл лицо ладонями. — Вы лжете! Мой отец погиб здесь, в этой машине. Эта была почти новая машина. Отец часто ездил по этой дороге… Он любил .горы и сочинял стихи…
Ноги Мураша подкосились, и он медленно опустился на мокрую кашицу из фирна. Прислонился спиной к стене, уронил голову на колени и замер. Я увидел, как на его скрюченную фигуру нашла тень, как если бы это была завершающая сцена из спектакля, и Мураш отыграл свое, и светотехник постепенно уменьшал напряжение в прожекторе… По веревке спускался Альбинос. Его крупная фигура занимала почти весь диаметр шурфа. Он опустился рядом с Мурашом, тронул его за плечо и сказал:
— Прими мои соболезнования. Понимаю, с таким грузом жить очень тяжело. Разве это жизнь, да, Антон? Ползи наверх! Толку QT тебя уже никакого.
Он присел перед входом в тоннель и посветил на меня. Мне хотелось увидеть лицо этого человека, его глаза. Но я видел только тяжелый силуэт, бесплотную тень, похожую на обвалившуюся глыбу льда. Зашумела вода. Альбинос пошел ко мне. Ему было бы удобнее, если бы он светил себе под ноги. Я понял, что он нарочно слепит меня, чтобы оставаться для меня невидимым.
— Продолжим рыть, Кирилл, — произнес он, вытаскивая из воды лопату Мураша. — Дабы придать всей нашей гнусности видимость смысла.
— Всей вашей гнусности, — поправил я.
— Нашей гнусности, — повторил он и добавил: — И твоему показному геройству.
Он принялся копать вдоль левого борта машины. Я сидел с правой стороны.
— Согласись, Кирилл, что бессмысленность даже самых смелых, самых красивых поступков страшнее всего… Разве тебя не пугает бессмысленность твоей жизни?
— Пугает, — ответил я и тоже принялся за работу. Мы обкапывали машину с двух сторон, прорываясь к багажнику.
— А меня уже нет. Опоздать на поезд, который давно ушел, совсем не страшно. Ты просто стоишь на перроне и не знаешь, что делать дальше. Особенно, если в этом поезде уехала твоя жизнь.
Мы по очереди кидали снег в залитый водой проход. Ритмичные шлепки — чуф-чуф, чуф-чуф — чем-то напоминали звук мчащегося поезда. Вода, льющаяся сверху, падала на помятый капот и гулко гремела. Я закрепил банку со свечой в оконном проеме первой двери. Альбиноса я не видел, но слышал его частое хриплое дыхание и сильные удары лопатой. Мы продвигались каждый своим путем, но к одной цели. Очистим багажник с двух сторон, откроем его, вытащим из него чемодан. Видимость смысла… Не надо думать, для чего мы это делаем. Не надо думать, чем вымощена дорога к этой цели. Если об этом думать, то можно сойти с ума. Лучшего места, чтобы двинуться мозгами, на земле не существует. Только здесь, в толще талого грязного льда, в гниющем теле ледника-убийцы, в кромешной тьме, наполненной лишь звуками льющейся воды, очень удобно сходить с ума. Стоит лишь загасить свечу, лечь на лед лицом вниз и вспомнить все то, что со мной случилось. Вспомнить, как я поругался с Ириной. Вспомнить ее уютную пустую квартиру. Ее лицо, милые родные черты… И понять, что все это ушло. Как поезд, на который я давно опоздал…
Грохот. Крик… Машина дрогнула, словно вдруг удар лопатой причинил ей боль, и она очнулась от спячки. На меня посыпались осколки льда, словно штукатурка с потолка в ветхом доме. Увесистый ледяной кирпич сбил консервную банку со свечой, и все вокруг меня погрузилось во мрак. Что происходит? Может, я уже начал сходить с ума и умирающее сознание выплескивает гротескные картины, напоминающие конец света? Где же спички? Я лихорадочно шарил по карманам.
— Альбинос! — позвал я. — Что случилось? Он не ответил. Я выставил вперед лопату, как слепой свою трость, и полез назад. Главное, касаться рукой машины, ее помятых бортов. Продукт цивилизации успокаивает своим присутствием. Эту машину делали люди, собирали по частям в огромном светлом цехе, потом она носилась по земле, наматывая асфальтовые километры на свои колеса. В ней столько собрано земной энергии!.. Вот подо мной заплескалась вода. Я уже у капота. Попытался нащупать тоннель, вырытый Альбиносом. Рука заскользила по угловатым бокам ледяной стены.
— Альбинос! — снова позвал я.
Мне показалось, что откуда-то из толщи льда донесся слабый стон. Я вслепую ударил лопатой по преграде. Штык отскочил ото льда, как от гранита. Что это? Обрушился свод? Альбиноса завалило льдом? Лопатой тут ничего не сделаешь, ледяная глыба слишком твердая. Можно попытаться пролезть к Альбиносу через салон машины. Я ощупал края проема, где когда-то было ветровое стекло. Нет ничего ужаснее полной темноты. Когда очень хочется что-то разглядеть, то отсутствие видимости начинает компенсировать фантазия, и мне уже казалось, что я прикасаюсь не к останкам машины, а к холодному цинковому гробу. К черту фантазию! Надо представить себе ту же картину, какую я видел при свете свечей… Где же лопата? Вот же она, на капоте. Не потерять бы ее в кромешной тьме, не уронить в воду. Воды уже слишком много, я чувствую, что она дошла уже до пояса… Рубить снег! Кромсать! Выгребать эту белую смерть! Я взобрался на капот. Стоять в ледяной воде уже невыносимо. Лопата, словно бур, с каждым ударом уходила все дальше в салон. Я забрался внутрь и стал расковыривать снежную пробку в боковом окне… Свет! Черт возьми, я вижу свет!
Лопата чуть не ухнула в пустоту. Я вычистил боковое окно и сразу увидел свет фонарика, лежащего внизу, на уровне колеса. Освещено было крохотное, тесное пространство размером с собачью будку. С одной стороны его ограничивал борт машины. С другой — ледяная глыба, отливающая глубинной синевой лазурита. Я еще раз позвал Альбиноса. Он откликнулся. Я полез через окно на голос, дотянулся до фонарика и посветил по сторонам…
42
Из-под ледяной глыбы торчала рука. Я чуть не наступил на нее. Я опустился на колени рядом, поскреб снег вокруг нее и раскопал черную нишу. Я просунул в нишу фонарик и увидел глаза. Сколько боли и невыразимой тоски было в них!
— Альбинос, ты цел? — спросил я.
Он пошевелил рукой, затем сжал кулак, оттопырив большой палец, мол, все отлично.
— Нормально, — услышал я его сдавленный голос. — Дышать тяжело… А так терпимо… Только не копай больше, а то… а то расплющит, как червя под самосвалом… Нет-нет, фонарик не убирай. Без света страшно…
Я прижался спиной к борту машины и стукнулся об него затылком. Альбиноса придавило ледяной глыбой. Я понятия не имею, как ему помочь. Я в шоке…
— Ты только не шевелись, — сказал я ему. — Сейчас что-нибудь придумаем.
— Да какое тут шевеление… — прохрипел Альбинос. — Дай Бог языком пошевелить… Ноги немеют… Кажется, мне все кости раздробило…
Я до крови прикусил губу.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал я, озираясь посторонам, хотя прекрасно знал, что вокруг меня нет ничего, кроме льда и снега. — Нужны бревна. Я подсуну их под глыбу, а потом выкопаю тебя…
— Кирилл, — прошептал Альбинос. — Не надо ничего… Ушел поезд, ушел…
— Молчи! Береги силы! Я сбегаю к Дацыку!
— Кирилл! — заволновался Альбинос. — А ты вернешься?
— Конечно! Конечно! Я вернусь через минуту.
— Не обмани меня, ладно? Ты лучше скажи мне, что я подонок… что я тварь… ударь меня лопатой по руке… но только не оставляй одного…
— Альбинос, я вернусь!
Я полез назад, сначала в одно окно, затем в другое. Вот и шахта. Мне это кажется, или в самом деле вода уже доходит до груди? В душе полное смятение. Бедный, бедный Альбинос… Нужны бревна. Позарез нужны бревна!
Я выбрался в шурф. Где-то высоко, в середине круглого пятна, уже торчала голова Дацыка. Как он похож на «яблочко» в центре мишени!
— Дацык! Альбиноса придавило льдом! Бегите с Мурашом к лесу, тащите бревна, крепкие ветки!
— Хорошо, — удивительно спокойно ответил Дацык. — А чемодан нашли?
— Дацык, Альбинос умирает! — несколько иначе обрисовал я ситуацию, полагая, что Дацык плохо меня понял.
— Понятно, понятно, — забормотал Дацык. — Не паникуй. Все сделаем… Вот, лови!
Он скинул мне сноуборд Альбиноса. Откуда он здесь? Альбинос принес его с собой? Я схватил доску и кинулся обратно, во мрак и холод. Что я делаю? Чью работу выполняю? Холодная вода, доска, похожая на лодку, и мучительный, торопливый бег от теплого солнца в холодное подземелье и обратно. Харон — вот кто я! Лодочник, перевозящий души умерших через реку Стикс.
— Альбинос, я уже здесь!
С доской пролезть через сплющенный проем было намного труднее. Я разодрал себе руки в кровь, пока добрался до Альбиноса.
— Что это? — спросил он, коснувшись пальцами сноуборда.
— Твоя доска.
Я просунул ее конец в щель и надавил на другой конец. Наивная попытка приподнять многотонную глыбу! Доска изогнулась, напряглась, как полбтно пилы. Альбинос часто и поверхностно дышал. Я слышал, как он скрипнул зубами.
— Проклятье… — произнес он. — Как мне не хочется умирать… Неужели ничего нельзя сделать?
— Молчи, Альбинос! Молчи! Сейчас Дацык скинет бревна. Они выдержат. Трех или четырех штук будет достаточно…
— Какой ты оптимист… Или только делаешь вид, что веришь?
Я молча схватился за лопату и принялся расширять этот снежный склеп, чтобы можно было затащить сюда бревна.
— Камни… — бормотал я. — Нужны камни! Когда не надо, они повсюду…
Штык лопаты, пробив снежную перегородку, царапнул крышку багажника. Вот он, апогей, смысл, вершина. Багажник… А в нем чемодан! Замечательно! Чем титановый чемодан хуже каменного булыжника? Я расчистил багажник, вонзил штык лопаты в щель под крышкой и надавил. После второй попытки древко сломалось, но крышка приоткрылась. Я потянул ее вверх, насколько позволял низкий свод, просунул руку в темное нутро и нащупал холодный гладкий металл. Поискал ручку, но пальцы наткнулись на обтягивающие ремни. Потянул на себя. Тяжелый, будто кирпичами набит! Я не удержал его. Чемодан упал на снег и заскользил по нему, как алюминиевый таз по ледяной горке. Первый раз вижу такой чемодан. Сделан из белого металла, идеально отполирован, никаких петель, ручек и замков на поверхности. Большая металлическая шайба!
Я подтащил чемодан к щели и принялся забивать его туда, будто клин. Похоже, корпус у этой штуковины особо прочный и выдержит адскую нагрузку хотя бы несколько секунд, пока я буду вытаскивать Альбиноса… Но почему до сих пор молчит Дацык? Почему он до сих пор не сбросил в шурф бревна? Я бы обязательно услышал всплеск воды… Я схватил обломок лопаты и стал разгребать им— снег вокруг руки Альбиноса. Плохо то, что снег некуда девать. Закидывать в салон машины? Но как нам потом выбраться обратно? Я складывал его под себя, утрамбовывая коленями.
— Здесь вода… — неживым голосом прошептал Альбинос. — Она прибывает…
— Это к лучшему, — пробормотал я. — Легче будет копать…
Я лгал, не понимая, зачем это делаю, зачем даю надежду Альбиносу, хотя ее уже давно нет… Альбинос застонал, шумно вдохнул и с болью выдавил из себя:
— О Господи, как больно…
Мне показалось, что глыба дрогнула и чуть наклонилась. Если под ней стала скапливаться вода, то это неминуемый и близкий конец. Снежная площадка, на которой глыба стоит, от воды просядет, и льдина пойдет вниз, чудовищным прессом сплющивая все на своем пути.
— Кирилл! — вдруг необыкновенно отчетливо и громко сказал Альбинос. — Остановись… Не надо… Дай мне твою руку!
Я уронил обломок лопаты на снег, зубами стащил мокрую перчатку и коснулся холодной ладони Альбиноса. Он, почувствовав тепло, слабо сжал мои пальцы и так держал их, будто брал у меня в долг немного жизни.
— Ты прости меня, — произнес он.
— Потом разберемся! — идиотски бодрым голосом ответил я.
— Я ведь тебя обманул… Я никогда не летал над лавиной. Это была всего лишь мечта. Я подходил к ней, я готовился… А ты сделал то, что я переживал только во сне…
— Не волнуйся… Я понимаю…
— Индусы, исповедующие Тантру в золотом веке, брали круглые бронзовые щиты и поднимались с ними на снежные вершины… Они спускались на лавинах и от этого получали такое знание, которое помогало, им победить смерть… Я многое хотел тебе рассказать, но вот как обидно получилось…
— Ты еще успеешь, Альбинос!
— Пойми, Кирилл, смысл Тантры — это ее садхана, поступки, действия… Смешно и нелепо причитать, молиться или каяться перед божеством, хотя так иногда хочется сделать это… Мы слишком привязаны к собственному телу, не можем абстрагироваться от него. Потому так трудно пройти путь чистой отрешенности… Только путь познания, пробуждения даст людям секретную энергию, скрытую в нашем теле…
Я попытался высвободить свои пальцы из ладони Альбиноса, но он сжал их еще крепче.
— Послушай… у меня мало осталось времени… Я хотел сделать это сегодня, потому взял с собой сноуборд. Я не успел, Кирилл, я просто не успел! Рядом с нами такая роскошная лавина, и она не стала моей! Не суждено…
Он громко всхлипнул и стал задыхаться.
— Кирилл! Ты здесь?! — из последних сил крикнул он. Его рука онемела, он уже не чувствовал тепла моих пальцев.
— Я здесь, Альбинос! Я рядом!
— Так странно… Если бы она не погибла, то родила бы моего ребенка… Силы бездны сейчас свободны… Вот в чем беда… Если бы войти с ними в контакт, оседлать тигра, превратить яд в лекарство… Ты еще здесь?.. Потом найди в моей аптечке шприц, пенициллин на миллион единиц и сделай Мурашу укол… Иначе он умрет… Ах, Кирилл… Я ведь хотел умереть в полете над лавиной… а приходится в грязной воде не видя солнца…
Он захрипел и тотчас смолк. Я сжал его руку и громко позвал. Альбинос не откликнулся. Ледяная глыба с ужасным скрипом вдруг стала крениться в мою сторону и тотчас оглушительно треснула, и через ее голубое прозрачное тело молнией прошла белая трещина.
Я отпустил обмякшую руку Альбиноса, схватил фонарик и стал выбираться через салон машины в тоннель. Под машиной текла уже настоящая бурная река. Свод обваливался все сильнее, куски льда падали вокруг меня как бомбы, и мне приходилось прикрывать голову руками. По тоннелю я пробирался по грудь в воде. Ее напор давил на меня с такой силой, что каждый шаг давался мне с трудом, и я упирался руками в стены, и молил Бога, чтобы не поскользнуться, ибо тогда течение неминуемо утащило бы меня в преисподнюю, где меня ждала не менее страшная, чем у Альбиноса, смерть.
Теряя силы, я выбрался в шурф. Земной свет! Какое блаженство только видеть его! Задрав голову, я стоял посреди колодца и смотрел на белый круг. Веревки не было.
— Эй! — крикнул я. — Дацык, где ты там?
Его голова появилась в круге не сразу. Упираясь руками в края колодца, он навис надо мной.
— Ты один? — спросил Дацык.
— Альбинос умер. Почему ты не скинул бревна?
— Глупый вопрос, — процедил Дацык. — А где чемодан?
Я промолчал. От ненависти мне свело челюсть.
— Короче! — жестко произнес Дацык. — Ты поднимешься наверх только с чемоданом.
Его голова исчезла. Я в ярости врезал кулаком по сырой стене, и во все стороны брызнула снежная кашица.
— Подонок! — крикнул я. — Подонок!
Я стоял в бурлящей воде, окутанный паром от своего дыхания, и уже не чувствовал своего тела ниже пояса. Он не даст мне подняться без чемодана. А я не смогу подняться без веревки. Даже если буду цепляться за стены ногтями, вырывая их с корнем, даже если буду вгрызаться в них зубами…
Я присел и посветил фонариком в тоннель. Вода заполнила его уже на две трети. Еще минута — и он будет заполнен водой под потолок. С криком отчаяния я кинулся в тоннель. Течение поволокло меня вперед, туда, где раздавались громкие чавкающие звуки, будто там сидела гигантская жаба и, широко раскрыв пасть, жадно глотала воду… Вот машина. Ее передок задрался еще выше, и теперь салон почти до потолка был заполнен водой. Страх связал меня по рукам и ногам, но медлить — значило приговорить себя. Я схватил фонарик зубами, взялся руками за края проема и ногами вперед нырнул в салон. Мрак и холод — нет ничего страшнее для человека… Я ударился головой обо что-то острое, но почти не почувствовал боли. Боковое окно… Я проплыл через него, инстинктивно подался вверх, к воздуху, но ударился темечком о ледяной потолок. Здесь все затоплено водой! Мне не хватало воздуха, грудь разрывалась от потребности вдохнуть… Я выплюнул фонарик, и тот, кувыркаясь в воде, понес угасающий огонек в черную глубину. Назад, назад! Я стал разворачиваться, отчаянно работая руками, и вдруг коснулся гладкой металлической поверхности. Чемодан плавал под потолком, как спасательный плот. Я толкнул его в оконный проем, схватился обеими руками за ремни, которыми чемодан был обвязан, и стал работать ногами, отталкиваясь как лягушка… Хочу дышать! Дышать! Чемодан поплавком устремился вверх, вытягивая меня за собой, и в то мгновение, когда моя воля уже отказывалась подчиняться, когда организм становился неподконтрольным разуму и мои губы вот-вот бы разомкнулись, чтобы в безумной агонии вдохнуть воду, в это мгновение какая-то сила вытолкнула меня на поверхность.
Я с хрипом вдохнул, запрокинул голову, едва не коснувшись ртом потолка, и стал жадно дышать. Воздух! Какая роскошь! Какое бесценное чудо эта невидимая, едва осязаемая субстанция! Чемодан, подхваченный встречным течением, давил на меня, и я начал толкать его вперед головой, как ватерполист мяч, и захлебывался, и глотал воду. Я уже в тоннеле! Шурф совсем близко! Каких-нибудь жалких пять метров! Гигантская жаба не хотела отпускать меня, я продвигался к шурфу крохотными шагами, упираясь обеими руками в стены, царапая их ногтями, и ревел, заглушая шум воды, и стонал, и кричал от боли и бессилия.
Вот и шурф… Но сил уже никаких. Проклятый чемодан вдруг выскользнул из моей руки, и течение немедленно поволокло его назад, во мрак тоннеля. Я кинулся на него грудью, прижимая его своим телом. Меня всего трясло, словно я ехал на телеге по разбитой проселочной дороге. Чемодан у меня… Я крепко сжимаю ремень… Кусаю губы, чтобы не потерять сознание…
— Эй! — крикнул я и ужаснулся, насколько слабым был мой голос.
Дацык что-то крикнул в ответ, но я не разобрал. В ушах невыносимо скрежетал металл, чавкала вода, от бомбового грохота ледяных глыб содрогались все мои внутренности… Сердце останавливалось, не выдерживая холода. Уже пар не шел изо рта, потому как дыхание остыло… По лицу хлестнул конец веревки. Я стал продевать его под ремень чемодана. Пальцы совсем не слушаются… Надо завязать узел… Дацык кричит сверху, торопит… Как только я привяжу веревку к чемодану, он сразу поднимет его и сразу же забудет обо мне. Я ведь знаю, что он подлец, что останется до конца подлецом… Зачем я ему нужен, если чемодан с деньгами уже привязан к веревке? Знаю, но делаю. Сам иду на плаху, потому что плахи повсюду. Они окружили меня…
— Крепче узел вяжи! — доносится сверху.
Куда уж крепче! Двойной морской. Чемодан уже привязан, покачивается на веревке, как маятник Фуко. Почему Дацык не поднимает его? Чего медлит? Зачем оттягивает счастливое мгновение, когда заветный чемодан окажется в его руках?
— Садись на него верхом! Держись за веревку!
Он предлагает мне жизнь? Трудно поверить… Я схватился за веревку. Дацык чуть опустил чемодан, чтобы я мог забраться на него. Все, я уже вишу, словно в спасательной люльке, и могучий вертолет, взбивая воздух лопастями, сейчас медленно поднимется вверх.
— Тяну! — крикнул Дацык.
Я крепче сжал веревку, притянул ее к груди и закрыл глаза. Казалось, что не я, а колодец медленно вращается вокруг меня и опускается вниз, а я с каждым мгновением все ближе и ближе к свету… Вода стекает с меня и падает вниз… Если веревка не выдержит и я вместе с чемоданом упаду… Но зачем думать об этом? Сейчас от меня ничего не зависит. Мозг может отдыхать, нервная система — расслабиться. Человек отдыхает, когда полностью вверяет себя судьбе. Может быть, Альбинос успел испытать истинное счастье, когда понял, что от него уже ничего не зависит, и уже ни к чему не надо стремиться, и он уже не совершит роковых ошибок…
— Давай руку! Да отпусти же ты веревку!
Дацык схватил меня за воротник и вытащил из колодца на снег. Чемодан он толкнул ногой, чтобы подальше от края… Я лежал на мокром снегу, и крупная дрожь сотрясала мое тело.
— Молоток, Вацура! Герой! Живо снимай комбез, я тебя водкой разотру!
Я не мог пошевелиться, лишь нечеловеческим усилием воли приподнял голову, а потом сел. Шел тихий снег. Кругом было серо и тоскливо. И солнца не было. Мураш, скрючившись, лежал на рваном одеяле, прикрыв голову руками. Дацык протянул мне бутылку. Я сделал глоток, и бутылка выскользнула из моих одеревеневших пальцев.
— Почему ты не скинул в шурф бревна? — едва ворочая языком, произнес я.
Дацык вздохнул, пожал плечами.
— Ты ведь знаешь, почему… Потому что это уже не имело смысла. Альбино все равно бы погиб.
— Он был твоим другом.
— Поверь, я очень сожалею о случившемся…
Он накинул мне на плечи телогрейку, поднял со снега бутылку и тоже сделал глоток.
— Мураш жив? — спросил я.
— По-моему… Надо думать, как нам выбраться отсюда. Ты идти сможешь?
Я озирался по сторонам. Альбинос говорил об аптечке. Сумочка с красным крестом должна быть где-то здесь. Шприц и пенициллин на миллион единиц… Дацык поставил чемодан на торец, смахнул с него комочки снега и стал рассматривать со всех сторон.
— Хорошо, что он герметичный, иначе бы все там намокло. Надежная вещь. Титановый корпус, все замки внутри. Открывается пультом. Почти как в автомобиле. Вот только пульт уже не найти…
