— Хватит врать, нет у тебя никакой жены, — сказала она, внимательно рассматривая книжные полки, безделушки и бутылки в стеклянном шкафу.
      Я стоял посреди комнаты в халате, не успев как следует вытереться. Под ногами на ламинированном паркете растекалась лужица. Лучи заходящего солнца, нанизавшие на себя окно, отражались в ней. Она меня раскусила. Обычно бывает наоборот. Мужики, желая пофлиртовать, снимают обручальные кольца и божатся, что холостые. Глупость несусветная! Зачем давать женщине пустую надежду? Я, чтобы не брать грех на душу, всегда вру, что женат, что у меня куча детей и брак мой незыблем, как пирамида Хеопса.
      — Зачем обманывал? — она повернулась ко мне, подбоченилась и чуть склонила голову набок. Пучок желтых волос прикрыл оголенное, с веснушками, плечо.
      — Слушай, что ты от меня хочешь? — спросил я, плюхнулся на диван и положил ноги — крепкие волосатые ноги — на журнальный столик, на котором стояли бутылка коньяка, два бокала и тарелка с виноградом.
      — Замуж, — ответила она и поджала и без того узкие губы. — А ты думал, что мне переспать не с кем? Что ты вот такой единственный и незаменимый плейбой?
      Я с пониманием кивнул и потянулся за бутылкой. — Тогда ты не по адресу.
      И где были мои глаза, когда я от скуки решил немного поболтать с ней? Ведь страшненькая, никакого эстетического удовольствия смотреть на нее! Мы летели из Владикавказа, и наши кресла были рядом. Когда приземлились и получили в багажном отделении сумки, я пригласил ее к себе поужинать. «Сегодня не могу, завтра», — с многообещающим кокетством ответила она. «Нет, завтра не получится, — ответил я. — Завтра жена из отпуска возвращается».
      Мы приехали ко мне, но интерес к попутчице почему-то стал стремительно угасать. Она была напряжена, скована, а ее быстрые мышиные глазки с завидной скоростью осматривали аскетическое убранство моей холостяцкой берлоги. Я попросил ее постелить на диване и пошел в душ. И вот чем она занималась, пока я блаженствовал под холодными струями воды, — вынюхивала, женат я или нет!
      — Ты наглый, хорошо откормленный кот, — охарактеризовала она меня и с гордым видом устремилась в прихожую. И надо же было именно в этот момент позвонить телефону! Я не успел встать, как моя гостья схватила с подоконника трубку и тоном хозяйки, которую отвлекли от важных домашних дел, произнесла:
      — Аллеу! Вам кого?
      — Дай сюда! — потребовал я и протянул руку, но конопатая стервоза, не выпуская трубку, попятилась в прихожую.
      — Кирилла? — с деланным возмущением вопросила она, словно хотела выяснить, что за наглец смеет водить конфиденциальные дела с ее законной собственностью. — А он в ванной. Ненадолго — мыть-то особенно нечего. Перезвоните через две минуты.
      Она опустилась на корточки, затолкала трубку в мой ботинок, подхватила свою дорожную сумку и вышла из квартиры. От грохота захлопнувшейся двери задрожали стекла в окнах.
      Я с облегчением вздохнул, вытянулся на диване во весь рост и подложил под голову кожаную подушечку. Какое блаженство быть одному! Какое счастье таит в себе одиночество! Если бы не тягостные воспоминания о поездке на Кавказ, то я чувствовал бы себя на вершине блаженства, когда и тело, и дух расслаблены, спокойны и умиротворены.
      Я человек впечатлительный, несмотря на то что жизнь меня изрядно потрепала и я не раз испытывал леденящее дыхание смерти. И во всем виновато мое излишне богатое воображение. В любой драме мне всегда видятся нечеловеческие муки и страдания. Потому, наверное, я возвращался с Кавказа совершенно разбитым, выжатым, опустошенным и бездумно приклеился к первой попавшейся дамочке. В другом случае на подобную глупость меня бы не потянуло. Целый месяц с группой добровольцев я вел поисковые работы на леднике Джанлак, который нежданно-негаданно сорвался со своего вечного пристанища. Никто до сих пор не знал точно, сколько людей было погребено заживо, сколько автомобилей смял, покорежил и расплющил чудовищный ледяной каток, но мое богатое воображение нарисовало леденящую душу картину и старательно отобразило детали трагедии. Я словно наяву видел, как с невыносимым грохотом ледяные глыбы падают на дорогу, с легкостью корежа легковушки и автобусы, и заглушают вопли и визг людей, и летят в пропасть тяжелые машины, словно игрушки, и кто-то погибает сразу, под многотонным прессом, превратившись в кровоточащую лепешку, а кто-то, заваленный многометровой толщей битого льда, продолжает жить. Погруженные в полный мрак и звенящую тишину, они истошно кричат из глубоких холодных недр и постепенно сходят с ума…
      Но надо возвращаться к реальной жизни, надо входить в курс дел, погружаться в старые проблемы и снова осознать себя директором частного детективного агентства. Я вышел в прихожую и вытряхнул из ботинка телефонную трубку. Хорошо, не отправила ее в унитаз.
      Я проверил последний входящий номер. Звонок, на который ответила конопатая, был от Ирины. Она звонила с работы. Как не вовремя! Интересно, что Ириша подумала? Надо немедленно ей позвонить, что-то сказать… Сделать это сию же минуту мне помешало какое-то странное чувство. Детское, неразвитое чувство, словно я в чужом доме нечаянно разбил вазу, но признаться в этом не спешил. Набрал номер Никулина, который оставался за меня, пока я долбил лед на Кавказе.
      — Болею, — ответил Никулин гнусавым голосом и громко закашлялся. — Температура, сопли.
      — Я пришлю тебе дагестанского коньяка, — пообещал я. — Будешь натирать им пятки.
      — Шутишь? — прохрипел Никулин. — Это тебе пора уже и пятки, и еще кое-что натереть. Ирина целый месяц с ума сходила, ждала от тебя звонка. Металась по конторе как полоумная, слез не скрывала: «Где он? Почему не звонит? А вдруг его завалило?» Трудно было позвонить, чудовище?
      Я неудачно сострил в ответ, что, мол, каждый день отправлял ей письма, но почта, наверное, запаздывает
      — В агентстве как? — сменил я тему, но Никулин по крутой дуге снова перешел на прежний курс:
      — В агентстве как обычно. Преступники падают в обморок при виде нашей таблички. Мыши со всех сторон обгрызли мышеловку. Мухи сошли с ума, массово кидаются на окно и кончают жизнь самоубийством. Дело о вымогателе буксует… А вот нервы у Ирины ни к черту. Ты хоть бы пожалел девчонку. Никто ж не просит тебя в любви ей изъясняться, мог бы хотя бы парочку эсэмэсок отправить: жив, здоров, дою коров…
      — Пожалуй, я пришлю тебе не коньяк, а «Момент», — не вытерпел я. — Заклеишь себе рот и сразу перестанешь кашлять.
      Мы с Никулиным привыкли к подобной манере общения, но еще ни разу я не кидал трубку, не попрощавшись. Достала меня эта Ирина! Ну в чем, в чем я виноват перед ней? Обещал позвонить? Да, обещал, но на леднике я работал, как раб, и мне было не до звонков. У меня из головы не выходили несчастные люди, чья жизнь оборвалась так страшно и трагически. А Ирина, подумаешь, волновалась за меня! Это ее проблемы. Я же не виноват, что у нее нервы ни к черту.
      Я ходил вокруг телефонной трубки, как сапер вокруг мины неизвестного производства. Браться за нее или не стоит? Или все-таки рискнуть?
      — Я сегодня не приеду, — сказал я Ирине, как только услышал ее тихий, бессильный, не отражающий никаких чувств голос.
      — Правильно! — вдруг с неожиданной твердостью ответила Ирина. — И не надо! Отдыхай. Что тебе здесь делать?
      — Понимаешь, я неважно себя чувствую.
      — Я так и поняла!
      Я знал, что если в нашем разговоре возникнет хотя бы короткая пауза, Ирина немедленно положит трубку.
      — Работа была адская, — сказал я, надеясь пробудить в Ирине сострадание, заложенное в каждой женщине генетически. Прижав трубку к уху плечом, я потянулся к бутылке, плеснул себе в бокал. — Но откопали только два обломка машины да несколько стволов деревьев… Алло, ты слушаешь меня?
      — Слушаю.
      — Пробурили три шахты, но резко потеплело, и в двух обрушились стены. Потом приехали спецы из эмчеэс и запретили продолжать поиски до следующей осени. Я чувствую себя выжатым как лимон. Сил никаких.
      — Естественно. Тебе надо обязательно сходить в поликлинику.
      Раньше она бы сказала: «Хочешь, я приеду к тебе и побуду с тобой?» Сейчас же старательно показывала, как холод безразличия сковывает ее душу. Голос выдержанный, ровный, в нем сквозит насмешка. Нет, не насмешка, скорее, презрение. Но ведь я не слепой, я вижу ее насквозь, я знаю, что она очень соскучилась по мне.
      Я положил трубку и выпил коньяк. Может, в самом деле, сходить к психиатру? Трубка вдруг пронзительно запищала в моих руках. Глянул на дисплей, где высветился номер. Опять Ирина! Не дай Бог скажет: «Хочешь, я приеду к тебе и побуду с тобой? »
      — Я совсем забыла, — произнесла она тем же подчеркнуто холодным тоном — значит, можно вздохнуть с облегчением, она вовсе не собирается приехать, — звонил какой-то мужчина, спрашивал тебя..
      Мурашки по коже от такого голоса! Словно электронная подсказка в боевых самолетах: «Убери шасси!», «Аварийный остаток топлива!» Раньше Ирина говорила со мной другим голосом. Ей запросто можно было работать на киностудии и озвучивать красавиц в постельных сценах. Мне все время казалось, что Ирина нарочно разговаривает со мной неким особым, волнующим тоном, разбавляя слова томным дыханием, делая головокружительные паузы между фразами. О, именно эти паузы впечатляли меня больше всего! Это ж надо уметь так молчать!
      — И что этому мужчине надо было? — спросил я, пытаясь догадаться, зачем она мне позвонила.
      — Он не сказал, но очень настойчиво просил твой домашний адрес и номер мобильного телефона. Если он еще раз позвонит, дать?
      — Не надо! Предложи ему свою помощь. Скажи, что ты такой же частный детектив, как и я…
      — Нет, ему нужен только ты. К тому же я больше не частный детектив.
      — То есть? Как это понимать? А кто же ты?
      — Я ухожу.
      — Куда, Ириша?
      Она ответила не без удовольствия:
      — На руководящую и более высокооплачиваемую должность.
      Вот это номер! Такого поворота событий я не ожидал. Видимо, Ирина крепко обиделась на меня.
      — Что ж, это твое право, — ответил я. — Хотя такие решения нельзя принимать сгоряча…
      — Только, пожалуйста, не надо давать мне советы, — оборвала меня Ирина. — Мое дело предупредить тебя.
      — О чем предупредить, Ириша?
      — Второй день под окнами офиса стоит машина.
      Черная «девятка» с тонированными стеклами. Скорее всего, из нее следят за твоим агентством.
      «Твоим агентством»… Детский сад какой-то! Отдавай мои игрушки и не писай в мой горшок. Наш разговор закончился. Ирина предоставила мне возможность послушать короткие гудки. Буженина из свиного окорока, который я, следуя старинному рецепту, натер солью, перцем и базиликом, подгорела в духовом шкафу. Я выставил дымящийся противень на подоконник и распахнул окно. Все будет хорошо. Все вернется в прежнее русло. Никуда Ирина не уйдет. Потому что не может жить без меня, этакого единственного и незаменимого плейбоя.

      Я завернул буженину в пергаментную бумагу. Отнесу Бесте, сторожевой овчарке на автостоянке. Такой лакомый кусочек она проглотит не жуя. А сейчас приму душ, выпью чаю с медом и поеду в офис.
      В агентстве царил привычный порядок. Из кабинета Ирины еще не успел выветриться запах духов. Я для проформы заглянул в ящик своего стола, а затем в холодильник. Вынул ополовиненную бутылку водки и наполнил пластиковый стаканчик. Водка простояла в холодильнике целый месяц, но, похоже, не выдохлась. За окнами стемнело. Багряный отблеск заката налип на стену. Я сидел за столом Ирины. Сквозняк играл листочками перекидного календаря. Она забрала все свои вещи, которые прежде были здесь всегда, :— маленькое зеркальце, малахитового кота, шариковую ручку, похожую на гусиное перо. Как тяжело на душе! Будто Ирина умерла. Мне ее было жалко, ее осиротевший стол источал добрую, теплую память.
      Я придвинул к себе телефон и набрал номер ее мобильника. Я помнил его наизусть.
      — Послушай, не звони мне больше, — ответила Ирина. Я слышал приглушенную музыку и гул автомобильного мотора.
      — Ты забыла закрыть окно в своем кабинете, —сказал я с легким укором. Я пытался вести себя так, будто ничего не случилось: я начальник, она моя подчиненная, лучшая подчиненная, самая лучшая, на которую я никогда не повышал голос, а за мелкие огрехи лишь ласково журил.
      — Я все закрыла! И мне по барабану твои проблемы! Она отключила связь,
      В одной руке я продолжал держать трубку, другой стал массировать грудь. Я не ожидал, что наш разговор будет таким коротким. Встал из-за стола, взялся за него и развернул. Новый сотрудник будет сидеть лицом к двери, а не спиной, как это делала Ирина. И это будет мужчина. Никаких женщин в моем агентстве! И надо будет в ближайшие дни сделать в офисе ремонт. Причем начать с кабинета Ирины. Сорвать старые обои, выкинуть столы, стулья, цветы с горшками, дурацкие календари с котятами. Все на мусорную свалку! Ирина гордая, и я тоже гордый. Рубить так рубить…
      На пульт охраны я позвонил уже с улицы. Какой теплый и душный вечер! Быть грозе. Да вот и всполохи на темном небе видны. Пока беззвучные, немые, словно отблески сварочного аппарата… Двор у нас тихий, темный. Оставь канализационный люк открытым — ни за что не заметишь. Нормальные люди стараются в сумерках обходить это место стороной. Даже вездесущие бомжи не обжили плотные кусты. И уж, конечно, никакой водитель не оставит здесь на ночь свою тачку, а если сделает это, то имеет много шансов утром найти ее «раздетой». Потому-то я с удивлением заметил в плотном мраке прижавшуюся к кустам «девятку». Она была черной как смола, плюс к этому тонированные стекла. Словом, черная кошка в темной комнате. Мне показалось, что боковое стекло с водительской стороны слегка опущено и где-то в непроглядной утробе машины, словно Марс на ночном небе, мерцает кровавый огонек сигареты.
      Впрочем, я сразу забыл об этой машине. Забрался в свой «Опель», запустил мотор и медленно тронулся с места. На площади автовокзала развернулся и покатился в сторону набережной. У закрытых ворот центрального рынка, словно тени, бродили не то уборщики, не то бомжи. Они собирали картонные коробки, сплющивали их и складывали в стопку. Неопрятный сутулый мужчина кинул картонку под куст, опустился на нее на колени, затем повалился на бок, скрутился калачиком, как озябшая собака, и стал неподвижен. Две девушки голосовали проходящим мимо машинам, выйдя едва ли не на середину дороги. Легковушки притормаживали, аккуратно объезжали их. Девушки прыгали от нетерпения, курили, отхлебывали из жестяных баночек.
      — Эй, мужчина! — громко крикнула одна из них и пригнулась, чтобы лучше рассмотреть меня через ветровое стекло. — Жизнь слишком коротка, чтобы отказывать себе в маленьких радостях…
      Я часто подвозил Ирину домой после работы. Ослепленные фарами проститутки не сразу замечали рядом со мной девушку и кидались к машине, предлагая мне свои услуги. Ирина реагировала на это со святостью и чистотой взращенного в монастыре ребенка. Она дико смущалась, и выступивший на ее щеках румянец был заметен даже в сумерках. В ее молчании угадывалось необъяснимое чувство вины передо мной, будто она хотела сказать: наверное, я помешала тебе? наверное, ты хотел бы пригласить их в машину?
      Я чуть не отдавил колесом смело выставленную ножку и, проехав мимо жриц любви, невольно посмотрел в зеркало заднего вида. Девушки кинулись на идущую следом машину, и только сейчас я увидел, что это была та же черная «девятка» с тонированными стёклами, во всяком случае, как две капли воды похожая на ту машину, что стояла в нашем дворе. В ответ на предложение девушек из окна «девятки» вылетел окурок и, прочертив малиновую дугу, разбился в искры об асфальт.
      Может, это та самая машина, о которой говорила Ирина? Я не слишком вник в ее слова, когда она упомянула о какой-то «девятке»; я больше прислушивался к интонации, а само предупреждение о слежке воспринял лишь как желание Ирины испортить мне настроение. Меня покоробили слова «твое агентство», и ни о чем другом я уже думать не мог.
      Я прижал машину к обочине и остановился. «Девятка» проехала мимо, свернула в какой-то проулок и исчезла за углом дома. Нет, никто за мной не следит. Никому я не нужен. Что я собой представляю, чтобы за мной следить? Я не политик, не банкир, у меня нет с собой чемоданчика, набитого баксами. Я руководитель частного детективного агентства, которое, по своей сути, является нелегальным филиалом следственного отдела местной милиции. В год у нас бывает не больше тридцати заказов, что приносит нам весьма скромную прибыль, но зато большие неприятности, где конфликты с милицией и криминальным миром — самые маленькие.
      За строем пальм светилась витрина продуктового магазина. Надо что-то взять к ужину. Когда на душе тяжко, надо отягощать желудок. Бледная продавщица, одуревшая от духоты, посмотрела на меня с плохо скрытой ненавистью.
      — Мужчина, — растягивая гласные, звонко сказала она. — Мы водку в морозильнике не держим. Вся винно-водочная продукция на прилавке.
      Бог с ней, пусть будет теплая. Пока накрою стол, бутылка успеет покрыться инеем в морозильнике. Только сейчас я почувствовал, что голоден. Завтракал я в аэропорту Беслана перед посадкой в самолет — чашечка кофе и тонкий хлебец с сыром. И больше ничего за весь день. Увесистый пакет пришлось нести двумя руками. Я уже приготовился толкнуть ногой стеклянную дверь, чтобы выйти из магазина, как высокая тоненькая девушка в кроваво-красной юбке услужливо распахнула ее передо мной. Оказывается, есть еще добрые люди на свете! Я поблагодарил девушку за порыв альтруизма и вышел из магазина. Девушка, словно голодная кошка, которая угадала в пакете сосиски, снова оказалась рядом со мной. С мольбой заглядывая мне в глаза, она пролепетала:
      — Простите, пожалуйста! Мне надо срочно позвонить подруге и сказать, что я не смогу к ней приехать. Вы не могли бы дать мне на секундочку свой мобильник? Я скажу всего лишь два слова.

      Я остановился. Хорошее у нее личико, безвинное, смуглое, мелкое. Носик и верхняя губа чуть вытянуты вперед, отчего девушка чуть-чуть напоминала пуделя. Черные волосики растрепались, влажные от купания пряди налипли на лобик. Ну как можно отказать такому милому созданию?
      Я сначала хотел передать девушке пакет, чтобы освободить руки, но решил, что она его не удержит и выронит, а бутылка водки обязательно разобьется об асфальт. Прижав покрепче набор деликатесов к груди, я встал так, чтобы ей было удобнее.
      — Вытаскивайте его из чехла… Хватайте за антенну и тащите! Да что вы на меня смотрите, будто я что-то не то сказал…
      Она потянулась к моему ремню неловко, ужасно стыдясь, словно ей предстояло расстегнуть пряжку и совершить какие-то манипуляции с моими джинсами, раскрыла чехол и вынула трубку. Мы стояли перед входом и мешали людям. Почему-то в этот поздний час не только у меня проснулся зверский аппетит. Я стал смотреть на звезды, чтобы не смущать молодую особу. Поглядывая на обрывок бумажки, она набрала номер. Прижала трубку к уху, ненадолго замерла, потом покачала головой.
      — Не подходит. Наверное, уже ушла…
      Она отключила трубку. Упрощая девушке задачу, я подставил пакет.
      —Кидайте его сюда!
      Мобильник цокнул о бутылку. Девушка немедленно повернулась и быстро зашагала по улице вдоль строя пальм, весело размахивая белой сумочкой. Я вернулся к машине, опустил пакет на переднее сиденье, достал оттуда трубку и мельком осмотрел ее. Девушка вела так, словно совершала какой-то нехороший поступок. Ей было стыдно, что пришлось просить незнакомого мужчину о таком пустяке? Только я взялся за ключ зажигания, как мобильник завибрировал и запищал. Я глянул на дисплей. Номер звонившего не определился. Я даже застонал, словно от боли. Как мне надоел этот овечий колокольчик! Надо отключить его. А еще лучше сломать. Шваркнуть разок о пол, и сразу отпадут многие проблемы.
      — Ну? — произнес я в трубку таким тоном, чтобы сразу дать понять: я оказал величайшую милость позвонившему мне человеку уже только тем, что соизволил ответить на звонок.
      — Отныне ты должен делать то, что я буду тебе приказывать, — услышал я низкий мужской голос, причем он показался мне неестественным, умышленно искаженным.
      — Кто ты? — — перебил я мужчину. Терпеть не могу разговаривать с бесплотными тенями, которые не называют себя.
      — Тебя это не касается. Слушай меня и не перебивай!
      — По-моему, у тебя непомерно раздутые запросы, — усмехнулся я. Конечно, получилось не очень вежливо, но как еще ответить на столь бесцеремонное заявление?
      — Не в твоих интересах спорить со мной. Придержи свой язык, пока я не начну задавать вопросы.
      Кажется, незнакомец начал мне угрожать. Нередко мои клиенты, став жертвой преступления, теряли от страха головы, кричали в трубку, плакали, рта не давали мне раскрыть, путано излагая события. Но этот тип вовсе не казался испуганным. Напротив, он был вызывающе наглым. Может, он был пьян?
      — У меня закончился рабочий день, — сказал я. —Позвони мне завтра в частное детективное агентство, телефон которого найдешь в любом информационном справочнике.
      Я едва не отключил трубку. Незнакомец вдруг воскликнул неожиданно высоким, почти писклявым голосом:
      — Подожди, торопыга! Ты даже не представляешь, чем рискуешь, разговаривая со мной таким тоном! У тебя нет выбора! Или ты безоговорочно принимаешь все мои условия, или же…
      — Ну? Что? — насмешливо спросил я.
      — …или же готовься в ближайшие дни похоронить свою любимую Ирину.
      Вот как! Он знает Ирину и грозит расправой с ней. Как бы выяснить, кто этот человек? Глупец или идиот? Я был уверен, что разговариваю либо с глупцом, либо с идиотом. Убийца с серьезными намерениями редко когда обмолвится о них в первую же минуту разговора. Это козырная карта, которой настоящий хищник не станет бравировать.
      Я вырубил телефон. Теперь на счету была каждая секунда. Я осмотрелся по сторонам. Очень часто злодеи, ведущие переговоры по телефону со своими потенциальными жертвами, находятся рядом. Они любят наблюдать, как их жертва суетится, волнуется, спотыкается… Горячие следы еще не остыли. Если найти хотя бы один, хотя бы малейшую зацепку, да вцепиться в нее мертвой хваткой… А впрочем, зацепка уже есть…
      Я запустил мотор, объехал стоящий впереди меня «жигуль» и до пола придавил педаль акселератора. Сколько я говорил по телефону с незнакомцем? Минуты три? Мелькнул продуктовый магазин. Свет фар начал перебирать стоящие в длинном ряду стволы пальм. Я сбросил скорость и покатился посреди улицы, глядя по сторонам. Людей много, целые потоки людей, как если бы где-то рядом был стадион и там только что закончился футбольный матч. Группа парней в светлых майках. Рыщут хищными взглядами по сторонам, ищут девчонок. А вот и моя милая обманщица в кроваво-красной юбке и белой майке, похожей на бюстгальтер. Идет неторопливо, размахивая сумочкой, как батюшка кадилом. Явно старается произвести впечатление на мужчин. Я обогнал ее, прижался к бордюру и остановился. Коротко посигналил. Девушка, не замедлив шага, искоса посмотрела на мою машину. Я гостеприимно приоткрыл дверцу. Девушка остановилась, нерешительно подошла, оперлась о дверь локтем и заглянула в салон.
      — Ну? Я вам что-то должна?
      Ее губы надломились в презрительной усмешке. Под глазами проступили тени хронической усталости — наверное, девушка забыла, когда вволю высыпалась. Она попыталась отойти на шаг, но я крепко схватил ее за запястье.
      — Руку поломаешь, бизон! — звонко крикнула она. — Мне что, милицию позвать?
      — Сядь, поговорим, — спокойно сказал я.
      — Я не в разговорном жанре работаю. Отпусти, пока по глобусу не врезала!
      Где же та прежняя наивность и чистота в глазах? Где робкий, заискивающий голосок? Она была уверена, что я испугаюсь ее искрометной агрессии, испугаюсь внимания, которое мы начали привлекать, и уже навострили уши молодые жеребцы в белых майках, уже напрягли свои юношеские бицепсы, уже сжали кулачки, готовые всей стаей сорваться на помощь несчастной девушке. Я резко потянул ее за руку. Если бы она вовремя не уперлась коленом в сиденье, то наверняка упала бы у порожка, и мне пришлось бы втащить ее в салон волоком. Я сбросил сцепление и поддал газку. Дверь захлопнулась, как форточка от сквозняка. Девчонка стояла передо мной на четвереньках, как собака, привыкшая к машине. От резкого старта ее откинуло на спинку, сумочка просвистела у моего уха и шлепнула меня по затылку.
      — Ты что делаешь?.. Останови… Останови быстро…
      Вот теперь она уже боится меня. Испугалась, что события разворачиваются стремительно и без каких-либо слов. Уперлась двумя руками в панель, попыталась одну ногу опустить на коврик, чтобы потом сесть на сиденье, да поправить юбку, которая уже никаких функций не выполняла, а лишь мешала, как детский надувной круг, но я, не снижая скорости, резко свернул на Войкова. Девушка спикировала на меня, вымазала мне колено губной помадой. Одной рукой вцепилась мне в волосы, второй схватилась за руль — машинально, лишь бы за что-то схватиться. Красная юбка теперь семафорила где-то на уровне моей головы, тонкий каблук уткнулся в потолок кабины. Презабавное зрелище! Я для верности сделал еще один вираж и остановился под сенью влажных деревьев Городского сада.
      — А здорово мы с тобой прокатились, да? — поделился я впечатлениями, бережно убирая со своего плеча загорелую ножку.
      — Урод! — пискнула моя пассажирка, выкарабкавшись из-под панели, и попыталась влепить мне пощечину, но я пригнулся, и она попала в подголовник.
      Двери были заблокированы, она не могла выскочить из машины, знала об этом, но, как мне показалось, вовсе не стремилась на волю. Я сломал ее имидж — куколки Барби с высоко поднятой головой, безупречной осанкой и надменным взглядом, заставив ползать где-то между педалями управления, и за это унижение ей хотелось мести.
      — Кому звонила? — спросил я и, протянув руку, осторожно потрепал девушку по щеке, словно погладил загнанную в угол, готовую царапаться и кусаться кошку.
      — А почему я должна перед тобой отчитываться?
      — Вот же какая глупая! — вздохнул я и качнул головой, как бы желая стряхнуть с себя мысли о тяжких последствиях звонка. — Ты в самом деле ничего не знаешь или только прикидываешься?
      — Это ты прикидываешься! — фыркнула девушка и, пытаясь вернуть себе утраченное самообладание, открыла сумочку и достала оттуда зеркальце. — Заплатить тебе за пользование телефоном? Стольника хватит?
      Она помахала перед моим лицом купюрой. Я выхватил ее, смял в кулаке и кинул ей в лицо.
      — Дура! Думаешь, я с тобой в игрушки играю? Весь уголовный розыск города поднят на уши, и отрабатывается каждый звонок на этот проклятый номер! Не надо таращить на меня глазенки и делать вид, что ты звонила подруге! Думала, что я, как лопух, тебе поверю! Не ожидала ведь, что на мента нарвешься, да?!
      Наверное, я складно врал, и недоумение на лице девушки быстро сменилось тревогой. Она поправила упавшую на глаза челку и, часто моргая, залепетала:
      — Чего вы на меня кричите? Это разве такой большой грех — попросить позвонить?
      Я схватил ее за плечо.
      — Грех не в том, чтобы позвонить, — зашептал я, едва не касаясь губами ее глаз. — А в том, куда позвонить. Что ты овечкой притворяешься? Разве не знаешь, что на этом номере висит подпольная секта сатанистов, на счету которых уже тридцать четыре ритуальных трупа! Зачем ты им звонила? Хотела предупредить об опасности? Или дать координаты очередной жертвы?
      — Вы что?! — ахнула девушка и скороговоркой: — Да я понятия не имела, что это за номер! Я совершенно случайно его набрала! Да если бы я знала, кому звоню, сразу бы от страха умерла! У меня и в мыслях не было…
      — Не врать! — — рявкнул я. — — Или колись, или сейчас же едем в отделение, и о своих связях с сатаистами будешь рассказывать под протокол!
      Еще раз убеждаюсь, какие у нас люди легковерные и какой магической силой обладают слова «отделение» и «протокол». Она даже не подумала о том, что для начала надо спросить у меня удостоверение сотрудника милиции. В глазах — отчаяние и слезы.
      — Пожалуйста, не надо в отделение, — сказала она, прижимая руки к груди. — Нет у меня с ними никакой связи! У меня и в мыслях ничего дурного не было. Подозвал меня какой-то мужик…
      — Какой мужик? — прервал я. — Подробно о нем!
      — В темных очках. Худощавый такой, лет тридцати пяти. Лицо узкое.
      А рост?
      — Рост я не могла определить, он из машины меня позвал. Машина посигналила, я подошла…
      — Модель?
      — «Жигули», —: глотая растерянность и страх, отвечала девушка. — Кажется, девятая модель.
      — Цвет?
      — Темный. То ли темно-синий, то ли черный…
      — Дальше!
      — Я подошла, а он сразу протянул мне деньги из окна. — Сколько?
      — Сто баксов.
      — И ты уже была готова сесть в машину, — подсказывал я.
      — Он протянул мне бумажку с номером телефона и показал на вас. Он говорит: попроси у этого человека мобильник и набери номер, который я тебе дал.
      — И все?
      — Да, все. Я сама удивилась. Машина сразу отъехала, а я пошла в магазин.
      — Куда машина поехала?
      — Я не обратила внимания, потому что все время смотрела на вас, чтобы не потерять из виду. Но вы такой рослый, заметный, красивый…
      Девушка немного успокоилась и начала осторожно вставлять комплименты, намереваясь вызвать во мне чувство симпатии к ней. Я порылся в пакете со снедью, вынул запаянные в вакуумную упаковку кружочки копченой колбасы и протянул ей.
      — Зачем? — растерянно произнесла она и через силу улыбнулась: фиг его знает, как воспринять этот ментовский юмор? Может, я собираюсь отправить ее в следственный изолятор, где ужин уже закончился.
      — Она с чесноком, — пояснил я, снимая блокировку дверей. — Сатанисты и прочая нечисть этот запах на дух не переносят.
      Девушка вышла из машины на ватных ногах, пытаясь затолкать упаковку с колбасой в сумочку. Я смотрел на нее с той жалостью, с какой мы смотрим на беспомощных и жалких животных, приютить которых не позволяет разве что брезгливость. Девчонку я раскусил в два счета. Незнакомец, угрожавший. мне, узнал номер моего мобильника с оскорбляющей мое самолюбие легкостью. Девушка, подосланная им, позвонила с моего телефона ему, и мой номер тотчас высветился на дисплее наглеца. Теперь мне известно, что сидит он в черной «девятке», которая вот уже второй день пасется около агентства и о которой предупреждала меня Ирина.
      Я глянул на часы. Всего-то без четверти десять. «Девятка», по-видимому, потеряла меня в те минуты, когда я учил девушку вежливости, как сумасшедший гоняя по ночным улицам. Теперь придется поменяться ролями, найти черную машину с тонированными стеклами, а потом, как выразилась моя недавняя пассажирка, надавать водителю по глобусу да выяснить, что ему от меня надо.
      Проехал продуктовый магазин, затем мост, оттуда свернул на узкую улочку, граничащую с вещевым рынком. У ресторана «Хуторок» я свернул на набережную реки. Машин повсюду полно, сверкают стеклами и лакированными бортами, но черная «девятка» как в воду канула.
      Я взялся за мобильник, нашел сохранившийся в памяти номер, который набирала девушка, и надавил кнопку вызова. Мой клиент, если наглого незнакомца можно было так назвать, долго не отвечал.
      — Я не просил тебя звонить мне! — сказал он сердито. — Когда будет надо, я сам позвоню.
      — А у меня сегодня свободный вечер, — сказал я. — Если у тебя срочное дело, то зачем тянуть?
      — Не твое собачье дело! — выругался незнакомец. Продолжая разговаривать, я свернул на Киевскую и покатил в сторону набережной. И тут я увидел черную «девятку». Машина стояла на светофоре, в правом ряду, дожидаясь зеленой стрелки.
      — Я же ради тебя стараюсь, — сказал я, затягивая разговор.
      — Твои услуги понадобятся мне завтра утром! — проворчал незнакомец. — А сейчас ты мне мешаешь!
      Я тотчас обогнал идущую впереди меня маршрутку и встал впереди «девятки». Загорелась стрелка. Я продолжал стоять и нести в трубку какую-то ахинею про гражданский долг и богатый опыт, которые толкают меня на ненормированный рабочий день, и не сразу заметил, что мой собеседник отключил связь и я разговариваю с пустотой. «Девятка» едва ли не вплотную подъехала к моей машине и нервно посигналила, требуя, чтобы я начал движение или же уступил ей дорогу. Я ткнул пальцем в кнопку аварийной сигнализации и помахал из окна рукой, мол, извини, приятель, заглох. Пусть теперь матерится, плюется и дает задний ход, чтобы выбраться из пробки. Но сдать назад ему тоже будет не так-то просто, придется пятиться очень медленно и осторожно, сантиметр за сантиметром, чтобы не задеть идущие навстречу машины. И все это время водитель вынужден будет смотреть только назад. Это хорошо. Значит, он не увидит, как я выйду из машины.
      Я наклонился и вынул из-под сиденья гаечный ключ для ремонта разводных мостов. Полезная штуковина. Мне прислали ее наладчики из Питера, которые летом отдыхали на Побережье и их немного пошерстили местные воришки. Воришек мы с Ириной вычислили за день, и уже через два дня питерцы получили назад свои деньги, плюс ящик голицынского шампанского в качестве вознаграждения. Этот ключ я иногда использую как дополнительный аргумент, если приходится кого-нибудь убеждать в своей правоте.
      А теперь делаем все быстро. Я вышел из машины. «Девятка», как ни странно, вовсе не пятилась назад, а стояла на прежнем месте, уткнувшись своим передком в задок моей машины, — ни дать ни взять, две собачки знакомятся! И у нее тоже включена аварийная сигнализация. Водители других авто, полагая, что здесь произошла авария, аккуратно маневрировали, объезжали нас на малом ходу. Кидая сочувствующие взгляды, они сокрушенно качали головами, хотя не было ни битого стекла, ни покореженных бортов, ни, тем более, крови и распростертых на асфальте тел. Но посочувствовать — для автомобилистов святое дело. Странно, что он не делал попыток улизнуть отсюда и спасти свое инкогнито, да еще аварийку включил… А вдруг там кодла с пистолетами затаилась? И сейчас они поубавят во мне оптимизма, невзирая на мой «аргумент».
      Но отступать было поздно. Я подошел к «девятке» со стороны пассажирского сиденья и увидел, что задняя дверца приоткрыта. Разумеется, приоткрыта она была для меня: незнакомец пожелал увидеть меня в своей машине. С чего это он вдруг изменил свои планы? Ведь он хотел позвонить мне завтра утром. Что ж, это к лучшему. Сейчас все выясним, во всем разберемся. Может статься, его проблема яйца выеденного не стоит и он приплел Ирину просто сгоряча.
      Я решительно распахнул дверцу и сел на заднее сиденье, которое было свободным. Гаечный ключ положил на колени. В машине, кроме водителя, никого не было. Он сидел пригнувшись, Опираясь лбом о рулевое колесо. Мне показалось, что он плачет, склонив голову от неутешного горя.
      Я не сразу понял, что за рулем — мертвец.

      Я не стал зажигать плафон на потолке кабины. Света фар проезжающих мимо машин было достаточно, чтобы увидеть, что моему «клиенту» выстрелили в затылок. Я отчетливо видел входное отверстие под редкими, слипшимися волосами. Пуля прошла навылет, кровяные сгустки, смешанные с костной крошкой, заляпали стекло и панель. В окно постучали.
      — Мужики! — громко говорил кто-то, склонившись перед тонированным стеклом. — Съехали бы на обочину! Пробку устроили…
      Скверная ситуация, очень скверная! Я сижу в салоне чужой машины рядом с трупом; убийство произошло только что, буквально за две или три минуты до того, как я здесь оказался. Как загнанный в западню зверь… Нужно немедленно выйти отсюда, вернуться в свою машину и как можно быстрее свалить отсюда. Домой, домой! Закрыться на все замки, выпить и постараться забыть всю эту странную цепочку событий, как дурной сон. А как теперь уехать незамеченным, когда вокруг такое столпотворение и все водилы и прохожие уверены, что случилось дорожно-транспортное происшествие? На наши машины смотрят десятки глаз. Стоит мне только пересесть на свой «Опель» да тронуться с места, как толпа свидетелей начнет старательно записывать мой номер. Может быть, лучше остаться? Дождаться ГАИ… Но стоило мне представить себя, растерянного, бледного, сидящего в салоне вместе с трупом, как холодный пот выступил у меня на лбу. Что я скажу милиции? Как они воспримут мой лепет о девушке в красной юбке, об анонимном звонке, угрозе и о моих благих намерениях, когда я с гаечным ключом шестьдесят восьмого калибра забрался в чужую машину!
      Что же прикажете делать? Сбежать нельзя. Оставаться здесь — тем более. Надо попытаться облегчить свою участь. Например, уничтожить улики, которые могут сыграть против меня… Где же его мобильник, по которому он разговаривал со мной? Осторожно, чтобы не выпачкаться в крови, я ощупал накладные карманы на его рубашке. В них только мятые мелкие купюры и водительские права. Вергелис Леонид Анатольевич, год рождения — тысяча девятьсот шестьдесят восьмой… Теперь карманы брюк. И здесь нет телефона… Я перегнулся через спинку переднего сиденья и открыл бардачок. Нет мобильника, никаких следов его существования!
      Да что ж я, в самом деле! Частный детектив или лох, окруженный на рынке милыми мошенниками? Конечно же, мобильник умыкнул убийца. Он тоже смекнул, что это — серьезная улика против меня, и теперь постарается подкинуть трубку следователю, который будет заниматься убийством… Проклятье! Как душно и жарко! Вот-вот начнется гроза… Серебристый джип «Мицубиси», объезжая «девятку» по обочине, пронзительно посигналил. Из окна высунулось злобное лицо молодого человека.
      — Убирайте на хрен свой металлолом! — крикнул он. — Из-за какой-то дерьмовой царапины перегородили весь проезд!
      Водители, следующие за ним, начали кто как умеет срывать злость: протяжно сигналили, выкрикивали ругательства. Чего я только не наслышался в свой адрес! Я сидел как на бочке с порохом, к которой по фитилю бежал огонь, но я не знал, что мне делать. Жуткое оцепенение охватило меня. Никогда раньше я не чувствовал себя столь беспомощным и растерянным.
      — Мужики! — на удивление ласково сказал водитель «Газели» с голым потным торсом. — Да отъедьте вы немного вперед и там разбирайтесь!
      Я понял, что надо делать. Выдернув из-под руки мертвеца ключи зажигания, повернул руль, выравнивая колеса, и вышел из машины. Расслабленной походкой, подошел к своей машине и достал из багажника буксировочный трос. Один его конец прицепил к своей машине, другой — к «девятке» мертвеца. «Девятка», к счастью, стояла почти параллельно линиям дорожной разметки. За перекрестком, если ехать прямо, тянулась пустынная и темная улица, и я мог буксировать по ней неуправляемую, способную двигаться только вперед «девятку».
      Конечно, колодки будут нагреваться, скрежетать, зато, если не разгонять машину сильно, она при необходимости остановится сразу.
      Наконец я в своей машине. Захлопнул дверцу, поднял все стекла. Как здесь хорошо! Все привычно, знакомо, как в доме. Но чувство безопасности обманчиво. За мной, в одной связке, такая телеиска, какую врагу не пожелаешь. Я надавил на педаль газа. Мотор завыл, дым выхлопа заклубился вокруг туманом. «Давай, давай!» — подзадоривали проезжающие мимо водители… Машина тронулась с места. Поехали. Черный катафалк, эта моргающая аварийными огнями труповозка следовала за мной. На черепашьей скорости мы пересекли перекресток. Я ехал по темной улице, стараясь придерживаться ее середины. Здесь мало фонарей. Темнота стала моим союзником. Мы двигались с черепашьей скоростью. Редкие прохожие не обращали на нас внимания. Никому не было никакого дела до двух машин с включенными аварийными огнями. Еще метров пятьсот, и я ее брошу. Быстрее бы освободиться от этого ужасного груза!
      И тут откуда-то из темноты прямо под колеса моей машины быстрым шагом вышел милиционер. Он взмахнул разукрашенной под зебру палочкой, приказывая мне остановиться. Я обмер. Вот и все, приехали… Что же мне ему сказать? Сейчас он проверит у меня документы, затем неторопливо, вразвалочку направится к «девятке».
      Я с трудом нащупал кнопку, опускающую стекло. Надо взять себя в руки. Ведь я не виновен, не виновен! Поигрывая палочкой, милиционер приблизился. Я не разглядел выражения его лица. Нет, не станет он спрашивать у меня документы. Он уже все знает. Прикажет протянуть руки и защелкнет на запястьях наручники.
      — Фары, — сказал милиционер.
      — Что? — Я не понял, о чем он, и подумал, что ослышался.
      — Фары включать надо, когда буксируешь автомобиль! — громче сказал он. — Подзабыл ведь правила, дружочек, а обязан знать их назубок. Ибо кровью они писаны, понял? Человеческой кровью!
      И тут же забыл обо мне. Повернулся спиной, снял фуражку, промокнул платком лоб и, не торопясь, пошел в темноту.
      Я не мог поверить, что мое стремительное падение в бездну прекратилось… Что он сказал про кровь? Заметил на «девятке»?
      Я сильно ткнул пальцем в клавишу света фар. Для надежности выключил и тотчас включил снова. Горит, светит… Фу ты, ну ты! Нельзя лее прокалываться на таких мелочах! Взялся за рычаг и заметил, что рука дрожит.
      Через метров двести дорога закончилась тупиком. Темный, мрачный туник, заставленный мусорными баками. Лучшего места не придумаешь! Ах, думал я, выходя из машины и торопливо сматывая буксировочный трос, что со мной сотворила судьба-злодейка!

      Скованными движениями открыл заднюю дверцу «девятки». Мертвый водитель пребывал в той же позе, только голова завалилась и уткнулась в вентиляционную решетку панели. Я принялся протирать платком все, к чему мог прикоснуться — ручки дверей, бардачок, руль и далее стекла. Невольно я помогал убийце замести следы. Уму непостижимо — я делал благое дело какому-то негодяю, мокрушнику! Под ногой я почувствовал какой-то маленький, перекатывающийся предмет. Наклонился, поднял гильзу от пистолета. Такой раньше я никогда не видел. Совсем крохотная, по высоте не больше сантиметра. Неосознанно положил ее в карман.
      Я оставил «девятку» в том же состоянии, в каком она была, когда я первый раз забрался в ее салон. Не забыл оставить в гнезде ключи зажигания и чуть приоткрыть заднюю дверцу. Теперь уголовному розыску придется поломать голову… Хотя, еще неизвестно, кому больше придется ломать голову — милиции или мне.
      Возвращался домой я по самым узким и темным улочкам, по нескольку раз проверяя, нет ли за мной «хвоста». С каждой минутой я все дальше и дальше удалялся от черной машины, катафалка. Но даже тогда, когда я оказался дома, запер дверь на все замки и накатил стакан теплой водки, облегчения не наступило.
      Сомнамбулистическое состояние, в котором я проел остаток ночи, трудно было назвать сном. Нетрудно представить мое состояние. Я даже опустил глаза, войдя в ванную, чтобы не увидеть отражения своей физиономии в зеркале и тем самым окончательно не испортить себе настроения. Голова гудела, в глазах — песок, в горле — комок. Стоя под душем и изо всех сил массируя темечко и затылок, я думал о том, как теперь распорядиться внезапно свалившейся мне на голову проблемой.
      Щетина на щеках от горячей воды стала мягкой и податливой. Я с удовольствием намылил ее пенкой и провел новеньким станком с двойным лезвием. Бритье — удовольствие для тех, кто любит чистоту, а чистота человека начинается с лица… Где ж мне взять алиби? На этот момент я располагал гильзой от небольшого, наверняка карманного пистолета, фамилией убитого да номером его мобильного телефона, наверняка похищенного убийцей. Немного.
      Минут десять я гонял под струей горячего воздуха короткие волосы, зачесывая их то на левую сторону, то на правую, в результате чего они встали дыбом. Полюбовавшись собой, я решил ничего не менять. Каково самочувствие, такова и прическа. В человеке все должно быть гармонично… «Врешь ты, нет у тебя жены!» — вспомнил я обличительную реплику фифочки, с которой познакомился в самолете. Интересно, а как она догадалась? Ведь в ванную, где отсутствие женщины особенно заметно, она не заходила.
      На завтрак — два ломтика поджаренного на тостере белого хлеба, стакан зеленого чая без сахара и сваренное вкрутую яйцо. Чай я допивал уже сидя перед экраном ноутбука. Загнал диск с базой данных, открыл папку с жителями республики. Пальцы забегали по клавиатуре. М-да, чувствуется нервное перенапряжение, в фамилию «Вергелис» влепил ненужную «о», а в имя «Леонид» — лишнюю «н»… Мгновение — и машина выдала мне адрес: улица Свердлова, дом двадцать четыре, квартира два. Записывать адрес я не стал, несколько раз прочитал вслух и запомнил. Никаких лишних бумажек с названиями улиц и номерами домов в карманах носить не люблю. Случись что, потом долго придется объяснять милиционеру, для какой цели у меня с собой адрес убитого водителя.
      — Как здоровье? — спросил я Никулина, когда тот поднял трубку на другом конце провода и громко высморкался вместо приветствия.
      — Превосходно, — мрачным голосом прогундосил он. — Стиральная машина сломалась от избытка носовых платков. Вызвал сантехника, так этот подонок забыл закрыть клапан и затопил моих соседей. Вот сейчас сижу и пью с ними водку.
      — Ты у нас специалист по оружию, так ведь?
      Жаль, что сантехник об этом не знал, когда ко мне шел.
      — Мне тут один знакомый коллекционер принес гильзу, — с ходу придумал я. — Малюсенькая, я таких раньше не видел. Можешь определить, к какому оружию она подходит?
      — Что, совсем малюсенькая? Как вошь? Размеры скажи.
      Пока я бродил по комнате в поисках линейки, прижав трубку к уху, слышал, как Никулин скомандовал кому-то: «Хватит рыдать! Ни хрена с твоими говенными обоями не сделается! Наливай!» Я тщательно измерил гильзу. Высотой она была двенадцать миллиметров, а калибр такой же, как у старого «Калашникова» — семь-шестьдесят пять.
      — Возможно, эта гильза от патрона для карманного «Рот-Зауэра», — пояснил Никулин, сочно и громко жуя. — Это довольно старенькая немецкая модель, но иногда встречается у наших бизнесменов, которые любят антиквариат… Только ты не свисти мне про коллекционера. Ведь нашел где-то и уже сломя голову мчишься по следу преступника? Так ведь?
      Я ушел от ответа и послал вдогон еще один вопрос:
      — А глушитель на него можно пристроить?
      — При желании глушитель можно пристроитьдаже на анус, — дал исчерпывающий ответ Никулин. — Как дела в конторе? Смачный поцелуй от меня Ирине!
      Я лишь мгновение колебался и решил сказать все начистоту:
      — Ирина уволилась. Она нашла себе другую работу.
      — Что?! — взревел Никулин и закашлялся. — Ты, чудовище, все-таки извел ее? Вот именно это настоящее преступление, а не та хренотень, которой ты занимаешься!
      Он кинул трубку. Я понял, что если дело пойдет так дальше, я потеряю и Никулина. Тяжелые напольные часы пробили девять раз. Одеться надо непривлекательно. Сойдут свободного покроя джинсы и кроссовки, в которых я был вчера. А вот футболку… Я перебирал свой гардероб. Красная не пойдет, в ней меня за три версты будет видно. А вот темно-синяя в самый раз! Правда, палящее солнце нагреет ее как просмоленную бочку для дачного душа… Да, яйцо забыл съесть! Оно уже остыло, скорлупа отрывалась вместе с белком. Ненавижу яйца, которые плохо очищаются! С полным ртом снова взялся за трубку телефона. Для очистки совести надо дослушать милый голосок Ирины. Утро вечера мудренее, может, моя красавица сменила гнев на милость?
      — Вот что, Вацура! — — тщательно, выговаривая каждый звук, как логопед на занятии, произнесла Ирина. Дальним фоном отзывался звук падающей воды. Наверное, Ирина находилась в ванной. — Последний раз предупреждаю тебя, что на твои звонки я больше отвечать не буду!
      — Я всего лишь хочу тебя предупредить… — начало было я, но вместо Ирины со мной уже общались торжествующие гудки, словно улюлюкающие лягушки.
      Я носился по квартире, словно начался пожар. Когда спешишь, торопишься, цель кажется более значимой, и начисто улетучивается нерешительность. Ключи от машины. Документы. Деньги. Много денег, и желательно в твердой валюте. Алиби, будь оно проклято! Дорогой товар.
      Уже у дверей я вспомнил про мобильный телефон, смахнул его с полочки, глянул на дисплей. Телефон был отключен — с того момента, как я перегородил «девятке» дорогу у светофора. Включить его или пока не стоит? Я не мог объяснить самому себе, что меня удерживает. С мобильником теперь были связаны не лучшие ассоциации, по нему я разговаривал с человеком, которому оставалось жить считанные минуты. Может, потому маленькая серебристая трубочка, без которой в своей работе я был как без рук, теперь казалась мне предателем?
      Этажом ниже F кабину лифта затолкался сосед с двумя бульдогами. От собак тянуло псиной. Один из псов наступил мне лапой на ногу.
      — Не бойся, не бойся, — приговаривал сосед и ласково трепал зверя за ухом. Я все прокручивал в уме последнюю фразу Ирины. Слава Богу, она жива, невредима и, кажется, озабочена только моим ненавистным звонком.
      Двери лифта распахнулись, первый пес рванул к выходу, к своей любимой ступеньке у подъезда, на которой даже в самые жаркие летние месяцы не просыхала желтая лужица. А второй бульдог вдруг повел себя странно. Он повернулся ко мне, опустил свою сочную морду, напоминающую раскисший от дождей перезрелый гриб, ткнулся в мои кроссовки и утробно зарычал.
      — Фу, Грэй! Фу! — забеспокоился хозяин, вывалился из кабины и с силой потянул поводок.
      Пес сопротивлялся, но соседу все-таки удалось отволочь его на улицу. Интересно, чем бульдогу не понравились мои кроссовки? Я вырулил на улицу Кирова, встал за троллейбусом и неторопливо покатил за ним в центр. Салон моей машины сейчас почему-то напоминал место проведения какой-то гнусной акции — то ли камеру пыток, то ли газовую камеру. События вчерашней ночи, тем не менее, казались необыкновенно далекими и даже нереальными, словно я в изрядном подпитии смотрел жестокий фильм, а сейчас многие эпизоды почти стерлись из памяти… Проехал под канатной дорогой. Из подвесной люльки кто-то кинул вниз пустую пивную бутылку. Хорошо, над дорогой натянули сетку и бутылка не разбила мне ветровое стекло.
      На пересечении с Киевской я мельком глянул на злополучный светофор. Почему всегда кажется, что место преступления, даже если там не было никаких следов, отмечено черной печатью? Перекресток как перекресток, в городе таких десятки, но мне увиделись на нем машина-призрак с покойником за рулем и следы крови на разогретом асфальте, и вот уже прохожие искоса, чтобы не выдать злорадства, поглядывают на меня, лица их злобные и мстительные: «А, убийца едет! Не выдержал, вернулся на место преступления? Все так делают, и Родион Раскольников так делал…»
      Перед поворотом на Тувинскую я сбавил скорость настолько, что идущие в том же направлении пешеходы стали меня обгонять. Свернуть или нет? Руки сами стали крутить руль влево. Чем ближе я подкатывал к тупику с мусорными баками, тем сильнее холодело внутри. А что, собственно, я хочу увидеть? Толпу милиционеров, окруживших «девятку», экспертов, машину «Скорой», носилки с телом Вергелиса, накрытым простыней? Когда впереди показались мусорные баки, я даже дышать перестал. Остановился, испугав добрый десяток разношерстных котов, которые копались в мусоре наравне с двумя бомжами. Развернулся в два приема, чтобы не задеть строй пустых бутылок, бережно выставленных у бордюра, и покатил в обратную сторону. «Девятки» не было. И вообще ничего не было, что бы напоминало вчерашние события. Не перепутал ли я улицу? Нет, не перепутал — Гувин-ская. Хотя ночью все здесь казалось иным, более масштабным и мрачным. Быстро, однако, сработала милиция!
      Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий — совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний, в свою очередь, пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал:
      — Да ты че? С дуба рухнул? У него на затылке была рана! Его монтировкой долбанули!
      — Вот козел! — пытался перекричать оппонента высокий мальчик. — Если не видел, так молчи! У него все лицо было в крови, он в лобовое стекло впечатался!
      — В него из пистолета пальнули! — яростно перекрикивал обоих сразу средний мальчик. — Мне Сашка из восьмого дома сказал! У него в милиции братан работает, он все знает!
      — Да молчите, бараны! — с высоты своего роста вещал самый длинный и в качестве дополнительных аргументов принялся раздавать оплеухи.
      Я прибавил скорости. Наверняка нашлись свидетели, которые видели, что «девятку» приволокла сюда на буксире легковая машина. Номер в темноте вряд ли кто разглядел, но вот модель и цвет могли запомнить. Не исключено, что мой зеленый «Опель» уже в розыске.
      На улицу Руданского въезд был закрыт «кирпичом», и я свернул к морвокзалу, чтобы оттуда попасть в начало Свердлова. Теперь я снова не мог думать ни о чем другом, как об убийстве водителя. Что делал и как себя вел Вергелис до того, как я перегородил ему дорогу на светофоре, я мог представить более или менее ясно. Но что произошло потом? К нему в салон ворвался злоумышленник и выстрелил в затылок? Интересно, откуда убийца мог знать, что именно в эту минуту, именно на этом светофоре я перекрою «девятке» дорогу? Нет, это шито белыми нитками. Преступник находился в машине еще задолго до того, как «девятка» встала на светофоре. Улица Свердлова. Я сбросил скорость, глядя на нумерацию домов… Значит, преступник подсел в машину к Вергелису вовсе не на светофоре. Вергелис громко разговаривал со мной, требовал, угрожал убийством, а человек, сидящий на заднем сиденье, разумеется, все слышал. И Вергелис не мог не знать, что пассажир все слышит. Значит ли это, что водитель не просто доверял пассажиру, а эти два человека — убийца и его жертва — были единомышленниками? Кстати, а почему я не нашел в салоне «девятки» черных очков, о которых упоминала девушка в красной юбке? Может, они упали водителю под ноги?

      Я припарковался у дома номер восемнадцать и оставшуюся часть пути прошел пешком. Вот дом двадцать четыре. Кованая чугунная ограда под каменной аркой. Кладка старая, потемневшая от времени и влаги. Ступенька отполирована до блеска. Я зашел в узкий дворик, погруженный в тень. Над головой сплелись виноградные лозы. Гроздья еще зеленого, дымчатого винограда свисали сверху, будто замысловатые светильники. Тяжелая, обитая снизу латунной пластиной дверь скрипнула, ржавые пружины загудели, как струны музыкального инструмента. Широкие ступени по спирали поднимались вверх. Вот вторая квартира. Дверь уже потеряла былой рельеф из-за немыслимого количества слоев краски.
      Я постучал: несильно, с большими паузами. В семье несчастье, громкие и требовательные звуки будут восприняты как оскорбление чувств. Никто не открыл, и я постучал еще раз. Тут снизу долетел скрип двери, и по лестнице стала медленно подниматься мелкая невзрачная женщина. Лицо ее было узким, бледным, нос тонкий и длинный, как у мыши.
      —Здесь я, здесь, — произнесла она с одышкой. — Сил никаких… Вы ведь из милиции, я не ошиблась? Голова кругом идет. — — Она достала из тряпичной сумки ключ — большой «лепесток», похожий на те, какие в старину носили тюремщики. — Этот эксперт, он совсем ненормальный. «По каким признакам вы его опознали?» — спрашивает. А у меня на глазах слезы, я хватаю ртом воздух. «Вы, — говорю я, — женаты?» «Нет», — отвечает… Все ясно. У меня больше вопросов не было.
      Она открыла дверь, зашла первой в темную прихожую, где рассохшиеся паркетины ходили ходуном независимо друг от друга, как кости домино, рассыпанные по полу. Кинула в угол сумку, побрела куда-то в мрачную утробу квартиры.
      — Не разувайтесь, вы не первый и не последний. Соберу всю вашу грязь, а уж потом приберусь.
      Я, стараясь производить как меньше шума, на цыпочках пошел за хозяйкой квартиры. Комната, куда мы зашли, была темной, плотные шторы, закрывающие окна, не пропускали и без того скудный дворовый свет. Женщина раздвинула шторы, села на потертый диван рядом с круглым одноногим столом и застыла в скорбящей позе. Я только раскрыл рот, чтобы осторожно спросить о муже, как она опередила меня.
      — Две недели назад я похоронила брата, — произнесла она сильным голосом, в котором угадывалось сдержанное возмущение. — Ездили мы на похороны в Симферополь. А теперь вот я и мужа лишилась…Что происходит, вы можете мне сказать?.. Ой, только не надо меня успокаивать! Я и так веду себя как сытый ламантин. Хотите кофе? Только сами приготовьте, а то у меня никаких сил нет… И спрашивайте, спрашивайте, не молчите. Я ж теперь как «черный ящик» от разбившегося самолета — все последние дни Лени по часам пересказала: что он ел, что пил, кому звонил, куда ходил.
      — К сожалению, мне придется задать похожие вопросы, — наконец произнес я.
      — Ну что? Пересказать нашу жизнь? Меня уже и на магнитофон записали ваши коллеги… Никаких врагов у него не было, и никому его смерть была не нужна. Я думаю, его просто хотели ограбить. Я ж ему сто раз повторяла: смотри на людей, прежде чем впускать их в машину, не гонись за большими деньгами… Эх, что теперь изменишь?
      — Он занимался частным извозом?
      — Частный извоз! — усмехнулась женщина. — Как красиво звучит… Ну да, работал извозчиком. Днем около рынка находил клиентов, вечером — у набережной. И пьяных возил, и трезвых. Полгорода уже, наверное, перевез.
      — Вы не замечали, в последние дни ваш муле не был чем-то озабочен? Его ничто не угнетало?
      — В последние дни как раз он был в очень хорошем настроении.
      — Он звонил вам вчера вечером?
      — Как он мог позвонить, голубчик? Он из машины часами не выходит. Даже чай перед выходом из дома не пьет, чтобы лишний раз не останавливаться.
      — Но ведь он мог позвонить вам из машины, с мобильного.
      — С мобильного? — удивилась женщина и развела руками. — А мобильного у него отродясь не было. Эта штучка дорогая и нам не по карману. Да и о чем нам с ним говорить после двадцати лет совместной жизни?
      — Странно, — произнес я.
      — Ас чего вы взяли, что у него должен быть мобильный? — в свою очередь удивилась женщина и, как мне показалось, насторожилась.
      На некоторое время в комнате повисла гнетущая тишина.
      — Вы сказали, что в последние дни у вашего мужа было хорошее настроение, — продолжал я. — Были приятные новости?
      — Он нашел богатого клиента, — ответила женщина, цепким и внимательным взглядом рассматривая мои руки. — Муж возил его с утра до вечера два дня подряд.
      — И вчера?
      — И вчера, по-моему, тоже, — кивнула женщина. —Ваши коллеги меня замучили, расспрашивая об этом человеке. И потому я вас сразу предупреждаю: я ничего о нем не знаю. Ни-че-го. Единственное, это то, что клиент очень хорошо платил. Дважды муле приносил домой по сто долларов.
      — И вы даже не знаете, по какому маршруту ваш муж возил клиента?
      — Я же вам сказала: я ничего о нем не знаю.
      — Он расплачивался с вашим мужем после рабочего дня?
      — Да. Муж два дня подряд уезжал куда-то к семи утра, а возвращался около десяти вечера. Я еще предупреждала, смотри, мол, не опоздай к своему благодетелю, а то он найдет себе другого водителя. Сегодня он тоже поехал к семи.
      — Много бензина потратил за эти три дня?
      — Муж обычно собирает и хранит в бардачке квитанции с бензоколонок. Следователь просмотрел их и сказал, что последний раз муж заправлялся четыре дня назад.
      — Выходит, в эти дни он на большие расстояния не ездил?
      — Выходит, что так…
      — Никаких подозрительных предметов в карманах вашего мужа не нашли? — потеряв бдительность, спросил я, и с опозданием прикусил себе язык.
      Женщина сразу обратила внимание на то, что вопрос нелепый. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку дивана и, не сводя с меня глаз, произнесла:
      — Странно, что вы, работник милиции, меня об этом спрашиваете. Это я вас об этом должна была спросить. Это ведь вы вместе со своими коллегами обыскивали карманы Лени! Или я ошибаюсь?
      — Видите ли, — начал я выкручиваться, — меня только что подключили к оперативной группе.
      — Нет, ничего не нашли, — ответила женщина, кидая на меня пытливые взгляды, и я заметил в них хорошо спрятанное недоверие. — А его права, и записная книжка, и паспорт были так залиты кровью, что уже не все там разберешь… Господи, сколько крови! Я чуть в обморок не упала, когда мне машину показали. Это не машина, а какой-то цех по свежеванию…
      И тут я заметил, что женщина смотрит вниз, на мои ноги, и лицо ее быстро меняется, глаза расширяются, губы размыкаются, словно ей хотелось крикнуть. Я невольно кинул взгляд на свои кроссовки.
      — А в чем это они у вас выпачканы? — тихо произнесла она.
      И тут к своему ужасу я увидел отчетливые бурые пятна крови на кайме подошв.
      — Сам не знаю, — пробормотал я и убрал ноги под стул. — Может, кирпичная пыль? Я вчера на стройке рабочих опрашивал.
      — Ну да, — произнесла женщина. Губы ее были напряжены. — Очень похоже на кирпичную пыль. Просто поразительное сходство…
      Я встал, чувствуя, как начинает полыхать мое лицо.
      — Больше не буду вас мучить своими вопросами, —пробормотал я, пятясь к выходу. Мною овладело жуткое желание снять с себя кроссовки и вышвырнуть их из квартиры.
      — Я вас не провожаю, — произнесла женщина и прикрыла глаза.
      Я быстро вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился вниз и там, у окна, внимательно осмотрел подошвы кроссовок. Проклятье! Это, конечно, кровь. И вдова это поняла сразу. Теперь мне остается только гадать, что она обо мне подумала и как скоро позвонит в милицию. Выходит, это я вчера выпачкался и до сих пор не обратил внимания. Позор мне! Такое головотяпство!
      Я вышел на улицу, пересек проезжую часть и по ступенькам спустился в сквер Руданского. Газоны были влажными, всю ночь работали поливальные системы. Я пошел по траве, подошвы кроссовок со свистом скользили по ней. У неработающего фонтана, бордюр которого служил бомжам и нарами, и столом, я остановился и еще раз осмотрел подошвы. Вроде чисто. Но дотошная экспертиза может найти мельчайшие частички засохшей крови.
      — Какой размер нужен? — спросил меня торговец обуви. — Сорок второй? Но носим сорок третий? Тогда возьми этот сорок первый, как раз будет.
      Как ни странно, торговец совершенно точно определил размер моей ноги. Я примерил предложенные им кроссовки — почти такие же, как и мои, только с серыми вставками — и ноги почувствовали комфорт. Старые я положил в пакет и по пути на пункт приема платежей отправил их в мусорный бак.
      Я зашел в офис, где принимали оплату за мобильные телефоны. На двери воззвание: «Закрывайте дверь, в зале работает кондиционер!» Судя по невыносимой духоте и жаре, в зале работал не кондиционер, а нагреватель для финской сауны. Я встал у бронированного стекла, за которым сидела оператор. Выдвинулся лоток для денег, словно загребущая ладонь попрошайки.
      — Говорите номер, — сказала женщина через динамик.
      Я по памяти назвал номер, который набрала на моем мобильнике девушка в красной юбке и который, по моему недавнему заблуждению, принадлежал убитому водителю «девятки» Вергелису. Оператор защелкала по клавиатуре компьютера, глянула на экран и уточнила:
      — Зинчук Олег Иванович?
      — Ага, — кивнул я.
      Оператору что-то не понравилось, она нахмурила выщипанные донельзя ниточные брови, еще несколько раз щелкнула по клавиатуре и сказала:
      — Ваш телефон временно заблокирован. Обратитесь в отдел финансового контроля.
      Я сразу забыл про оператора, про финансовый контроль и вышел на улицу. Наконец-то туман немного развеялся и прояснились робкие контуры Истины. Я заполучил ФИО преступника, щедрого клиента Вергелиса, который два дня катался в его машине по городу, а на третий день влепил бедному водителю пулю в затылок. Этот человек, Зинчук, следил за агентством, требовал от Ирины номер моего телефона, подослал ко мне пуделя, а позже звонил мне, выдвигая свои требования. В тот момент, когда я перегородил «девятке» путь, Зинчук, испугавшись, что сейчас будет разоблачен, убил водителя и незаметно выбрался из машины. По злому умыслу или случайно, но тем самым он решил две задачи: убрал свидетеля и кинул на меня тень.
      Вынув из чехла мобильник, я сжал его в ладони, словно гранату, которую собирался метнуть. История с наглецом, который пытался меня запугать, не закончилась. Она продолжается и уже оставила первые кровавые следы. Я включил телефон. Он быстро загрузился и пискнул, известив о приходе электронного письма. Латинскими буквами, но по-русски на дисплее было написано: «Ту zrja pytaeshsja sprjatat'sja ot menja. Ne delai sebe huzhe!» и второе сообщение: «Posmotri pochtu па Internete!» Вот же подонок! Он продолжает запугивать меня! Я остановился и прикусил кончик антенны. Оба сообщения были отправлены сегодня утром. Наверняка убийца пытался позвонить мне, но мой телефон был отключен.
      Что самое скверное в этой истории — — негодяй Зинчук может расправиться с Ириной, как с легкостью поступил с водителем. Я немедленно позвонил ей домой и прослушал ровно десять длинных гудков. Ее нет дома или же не поднимает трубку. Вот же упрямая у меня сотрудница! Я позвонил Никулину.
      — Опять с соседями пьянствуешь? — строго спросил я. — Да брось ты! — охрипшим голосом ответил Никулин. — Все расползлись. Боятся заразиться вирусом. Моя квартира напоминает им секретную биологическую лабораторию по созданию смертельных штаммов.
      — Ты где слов таких нахватался? — усмехнулся я. Каждое мгновение бездействия угнетало меня, как и пустой разговор с больным сотрудником, но я не хотел демонстрировать Никулину своей озабоченности. Нечего пока поднимать панику, вызывать на себя шквал упреков и незаслуженных обвинений: «Ты чудовище! Ты же угробил девчонку!»
      — Просьба к тебе, — нейтральным голосом произнес я. — Позвони Ирине, попроси ее срочно связаться со мной.
      — А почему ты сам ей не позвонишь?
      — Она определяет мой номер и не снимает трубку.
      — А я, значит, должен исполнить роль троянского коня?
      — Не самая ведь тяжелая роль, верно? И не часто я обращаюсь к тебе с просьбами.
      — Никак не пойму, что между вами происходит? — проворчал Никулин, но я понял: он сделает, что я попросил.

      Я должен был убедиться, что Ирина в безопасности. Надо попытаться вразумить ее, объяснить, что к угрозам человека, застрелившего водителя, надо относиться серьезно.
      Я пил кофе в прибрежном кафе и не замечал его ужасного вкуса.
      — Не отвечает Ирина, — сказал Никулин, когда я допил кофе. — Не отвечает ни по домашнему телефону, ни по мобильному. Это плохо. Очень плохо.
      — Мобильный отключен или не отвечает? — уточнил я.
      — Не отвечает.
      Я кинул на стойку какую-то купюру и выбежал на улицу. Попытался призвать себя к спокойствию, но ничего не получилось. Какое, к черту, спокойствие! Быстрым шагом, чтобы не слишком привлекать к себе внимание, дошел до машины. К Ирине домой, как можно быстрее! Ее дом на улице Халтурина, рядом со сквером. С ее балкона, если чуть сдвинуть в сторону, как жалюзи, разросшийся виноград, видна полоска моря и корабли, похожие на расставленные по игровому полю фишки. В прошлом году, Восьмого Марта, мы с Никулиным приволокли к ней мангал, поставили его на балконе и стали жарить шашлыки. Пили «Киндзмараули», танцевали с Ириной по очереди…
      Я звонил и стучался в дверь ее квартиры. Потом стал звать ее, прикоснувшись губами к замочной скважине. Эхо металось по этажам. Открылась дверь напротив. На пороге появился худой парень в кухонном фартуке, одетом на голый торс. Руки у него крупные, угловатые, красные. Вместе с ним на лестничную площадку выплыл тяжелый запах жилья, насыщенный букет стирки, детских несвежих ползунков, подгоревшей молочной каши и еще какого-то варева — порошкового супа, что ли?
      — Иришка, что ли, нужна? — спросил он, вытирая руки липкой от жира тряпкой.
      Никогда не привыкну, что у Ирины есть своя личная жизнь, свои соседи, друзья, которых я никогда не видел и возможности существования которых даже не предполагал. Мне не только странно было слышать слово «Иришка» из уст незнакомого мне человека. Мне показалось кощунственным, до наглости фамильярным, что этот пропахший вареными помоями и пеленками типчик смеет называть так девушку, которая стоит на недосягаемой для него высоте. Какая она ему Иришка? Ирина Юрьевна в лучшем случае! А еще лучше — госпожа Гусарова.
      — Где она может быть? — спросил я.
      Соседу было приятно оттого, что сейчас его слова будут внимательно выслушаны, что они имеют большое значение для меня. Счастье для дурака —обладать информацией, которой ни у кого нет. Смакуя мгновение, он начал тянуть время, нарочито почесываться, морщить узкий лоб.
      — Так, — сказал он и посмотрел на потолок. — Где может быть Иришка? Будем рассуждать логически…
      Пока он загибал пальцы и мычал, строя догадки про магазин или работу, работу или магазин, я еще несколько раз ударил по двери кулаком — уже в полную силу, вкладывая в удары раздражение.
      — Вашей балконы рядом? — оборвал я его глубокомысленный вывод о том, что, скорее всего, Иришка на работе.
      — Чьи балконы?
      Он был не в состоянии так быстро менять темы, и я, оттолкнув его в сторону, зашел в дурно пахнущую квартиру. Заглянул на кухню, где на веревках сохли какие-то тряпки, а на залитой бурой жижей плите испускал зловонный пар облупленный бак; забрел в комнату, не менее омерзительную, прошелся по разбросанным по полу трусам, носкам, лифчикам, газетам, соскам и погремушкам к балконной двери и распахнул ее.
      — Помочь чем-нибудь? — участливо спросил меня хозяин.
      Я встал ногами на перила, перебрался через перемычку и оказался на балконе Ирины. Чтобы сойти на него, пришлось оторвать несколько лоз. И вот я в совершенно другом мире! Чисто. Под ногами коврик из вьетнамской соломки. У перегородки — кресло. Рядом с ним столик из дубовой столешницы с кручеными можжевеловыми ножками. Ирина любит красивое. У нее замечательный вкус. В мебели, еде, литературе, машинах, одежде, макияже она знает толк, знает меру, и этой изысканной избирательностью выделяется среди толпы… Вот только одна штучка портила вид балкона — местами поржавевший мангал. Тот самый, который приволокли на Восьмое Марта мы с Никулиным. Могла бы выбросить или подарить соседу. Нет, оставила, хотя прошло уже больше года. Тихая память о шумном празднике.
      Через форточку я открыл запор балконной двери и зашел в комнату. Гнездышко одинокой, романтической женщины. Вещей мало, но каждая из них — красива. И ворсистый овальный ковер с греческим рисунком, и деревянные резные стулья из темно-красного дерева, и африканские маски на стенах, и керамические сосуды-портреты моче, и картины: море, скалы, сосны и чайки. Я зашел в спальню. И здесь безупречный порядок. Если бы я не знал Ирину, то можно было подумать, что хозяйка нарочно навела марафет, будучи уверенной, что к ней сегодня припрется мужчина с обыском. Холл, кухня, ванная — все в идеальном сочетании, без громоздких излишеств, поистине аскетический интерьер, в котором улавливается спокойное, терпеливое ожидание счастья. Нечто подобное я видел в дорогих журналах о дизайне и искусстве оформления жилища.
      Я снова пошел по квартире, на этот раз пытаясь найти хоть какую-нибудь деталь, по которой можно было бы судить о том, каким было для Ирины утро, с каким душевным настроением она вышла из дома. Ванная. Щетинка зубной щетки влажная. Дно раковины покрыто капельками воды. Мыло еще не высохло… Теперь снова на кухню. Раскрыл холодильник. На верхней полке размораживается кусочек ровной телятины. В прозрачном пакете прохлаждается кудрявый зеленый салат. В масленке — масло и сыр. В пластиковых коробочках всего понемножку: ломтик ветчины, несколько долек апельсина, морковь по-корейски, соленые каперсы… Чем-то это похоже на тот набор, который я купил в ночном магазине. Я потрогал чайник — теплый.
      Я вернулся в комнату и сел в кресло рядом с телефонным аппаратом. Придвинул к себе коробочку с листочками для записей. Листочки чистые, но на верхнем отчетливо видны вмятины от шариковой ручки. Ирина что-то торопливо писала, по своему обыкновению сильно нажимая на ручку. Возможно, взяла листочек с текстом с собой, возможно — выбросила. Но если очень постараться, то по вмятому следу можно прочесть… Я поднял коробочку с листочками и, покачивая ее на ладони, стал выбирать ракурс, чтобы тень была наиболее выражена… Так, вижу: «Гор. болн. № 1». На следующей строке: «4 отд. 12 палата». Что это может значить? Координаты больничной палаты. Кто-то передал их по телефону?
      Телефонный аппарат поближе. Давай, родной, выдавай информацию! Определитель номера и память входящих звонков — гениальное изобретение. Я стал нажимать на клавиши, выясняя, от кого поступали сюда звонки. Самый последний — в десять часов тридцать минут. Номер неизвестный, но, скорее всего, это я звонил из кафе. Минутой раньше я звонил с мобильного… А вот еще один входящий — в десять часов десять минут, но определитель его не распознал, на дисплее значатся одни прочерки. Может, это звонил Зинчук? Вот же негодяй! Похоже, мокрушник добрался до нее! Что он ей говорил? Угрожал? Или же пытался хитростью выманить из квартиры?
      Я снова взглянул на листочек бумаги с вмятиной от шариковой ручки. Кажется, все складывается. Зинчук позвонил Ирине и что-то сказал ей про Первую горбольницу. Может, солгал, что со мной стряслась какая-то беда. Ирина быстро собралась и поехала.
      Я вскочил на ноги. Необыкновенно сильное вол-. нение охватило меня. О-е-ей, не опоздал ли я? Не слишком ли я долго испытывал терпение Зинчука? Ирина, где ты? Что с тобой? Уже без всякой надежды услышать ее голос, я позвонил ей на мобильный. На этот раз оператор ответила, что «абонент недоступен». Это может означать, что телефон отключен, или у него разряжена батарея, или он испорчен, разбит вдребезги, расплющен под колесами…
      Прочь, прочь дурные мысли! Я глянул на часы. Одиннадцать десять. Прошел уже час, как Ирине позвонил Зинчук. Прошел уже целый час, как Ирина перешагнула грань, за которой властвовала беда. — Справочная? — громко говорил я, нервно расхаживая с трубкой по комнате. — Дайте мне телефон Первой горбольницы! Четвертое отделение долго не отвечало. Ну, давай же, давай! — мысленно подгонял я то ли дежурную медсестру, которая отлучилась со своего поста, то ли врача из ординаторской. Наконец, кто-то ответил: старческий, немощный голос.
      — Пожалуйста! — взмолился я. — Позовите кого-нибудь из двенадцатой палаты.
      — Из какой?
      — Из двенадцатой! — рявкнул я с такой силой, что тонким мелодичным пением отозвались из бара хрустальные бокалы.
      •— Из двенадцатой! — протянул старичок. — Да нет у нас такой. У нас всего десять палат в отделении, молодой человек…
      Я кинул трубку в гнездо и схватился за голову. Худшие опасения сбылись. Гнус Зинчук выманил Ирину из дома. Наверняка он перехватил ее где-то на полпути к больнице… Я принялся набирать номер его мобильника. Пусть ставит мне любые условия, но оставит Ирину в покое. Но — проклятье! «Абонент заблокирован». Исчез Зинчук!
      Кто-то позвонил в дверь. Мое сердце встрепенулось с робкой надеждой, и я кинулся в прихожую. Может, это она. Из магазина. С увесистыми пакетами. Нахмурится, увидев меня, скажет, что в гости меня не ждала и что негоже без спросу шарить по ее квартире. Я возьму из ее рук пакеты. Она скинет туфли, босиком пройдет на кухню, устало опустится на плетеный стульчик…
      Я распахнул дверь. На пороге стоял сосед.

      — Вы так кричите, что я не слышу телевизора! Я захлопнул дверь перед его носом. Чуда не произошло. Я торопливо я набрал номер справочной. — …Мне ну ясен домашний адрес Зинчука Олега Ивановича!
      Монотонный голос продиктовал мне адрес: Зинчук Олег Иванович живет на улице Гоголя. Это в двух шагах от стадиона «Авангард». И в трех шагах от дома, где я живу!
      Я вышел из квартиры Ирины через дверь. Сосед подглядывал за мной через узкую щель. Я толкнул его дверь ногой и захлопнул ее, чтобы он не отравлял вонючими миазмами лестничную площадку, по которой всего час назад ходила Ирина. Понесся вниз, перепрыгивая через ступени. Где сейчас негодяй Зинчук? Вряд ли он дома. Как гад ползучий, затаился где-нибудь… Сев в авто, я помчался по улицам, не обращая внимания на красные сигналы светофоров.
      Вот и улица Гоголя. Я наехал на клумбу, заглушил мотор и выскочил из машины. Пробежался вдоль ряда двухэтажных особняков, где же этот дом? Нумерации не было никакой. Я спрашивал адрес у старушек, сидящих на лавочке в тени деревьев. Все показывали в разные стороны. Тогда я назвал фамилию.
      — С этого бы и начали. — Маленькая, исхудавшая женщина с блеклыми водянистыми глазами стала охотно и подробно разъяснять: — Нумерация домов у нас ни о чем не говорит. Каждый расширяется и пристраивается как хочет. Зинчук живет наверху, в чердачной надстройке.
      Я поднялся по красной от ржавчины лестнице к самой верхней надстройке. Перед тем как постучаться в дверь, я подумал, что же я скажу ему? Драться? О какой драке речь? Нет, я иду сдаваться. «Я готов принять все твои условия, но если с головы Ирины хоть волосок упадет…» Я произнесу эти слова с порога, сразу же…Постучал. Затаив дыхание, прислушался. Шаги, явно мужские шаги, широкая, твердая поступь. Распахнулась дверь. Я увидел парня в широких шортах и майке. Слова, которые я приготовил, застряли у меня в горле. Без удивления и даже приветливо он смотрел на меня.
      — Ты Зинчук? — спросил я.
      — Я.
      — Э-э-э… Олег Иванович?
      Парень кивнул, подцепил ногами шлепанцы, надел их и вышел ко мне, на хлипкую площадку из листового железа.
      — Это мой батя. Он внизу, в гараже, ждет вас.
      — Ждет?
      — Ну да, он предупредил, что вы придете, и чтобы я вас проводил к нему. Идемте! — Парень стал спускаться. — Тут осторожней, пожалуйста, можно здорово навернуться. Нога попадет между прутьями арматуры, и готово. Я уже как-то раз спикировал…
      Я не был уверен, что Зинчук ждал именно меня — это было уже слишком, почти что мистика, — и все же покорно пошел за мальчиком. Вот еще одно доказательство того, что образы преступников далеко не всегда вписываются в наше представление о них. У Зинчука есть сын, его знают соседи, внизу у него гараж. А знает ли сын, что сотворил вчера вечером его папаша?
      Мы спустились вниз. Старушки с нездоровым любопытством уставились на нас. Теперь весь двор будет знать, что в полдень к Зинчуку приходил гражданин в джинсах и темно-синей футболке. Может, таким простым способом Зинчук на всякий случай обезопасил себя? Вдруг я иду к нему с одной конкретной целью — прибить ударом молотка по голове? Парень обошел кучу угля и приоткрыл створку гаражных ворот.
      — Па! — сказал он в сумеречную утробу гаража. — Тут к тебе! — И жестом пригласил меня зайти.
      Проем оказался слишком узким для моих плеч, и я сдвинул створку сильнее. В нос шибанул запах бензина, смазки, резины. Посреди гаража темнела груда железа, отдаленно напоминающая автомобиль. На многочисленных полках и крючках лежали и висели инструменты, шланги, измерительные приборы, бутылки с темной маслянистой жидкостью, зубчатые ремни, старые, почерневшие от пыли фильтры, камеры, колпаки от колес. Среди всего этого хлама я не сразу заметил рослого мужчину с темной жесткой бородкой. Увидев меня, как давнему приятелю, кинул: — А, здорово! Проходи!
      Переступив через лоток, доверху наполненный отработанным маслом, он протянул мне черный от грязи кулак, подставляя для пожатия относительно чистое запястье. Слесари на автосервисе здороваются только так.
      — Видел мою коллекцию? — спросил он, не дав мне раскрыть рта, и кивнул на стену, где висели колпаки для колес. — Сорок две модели из двадцати стран мира! И что самое интересное — все это я собрал на обочинах и мусорках нашего города. А теперь люди ко мне приходят и просят: Иваныч, продай колпак, я свой где-то потерял… Впечатляет, да?.. А как тебе вот это? — Он обошел раскуроченный автомобильный агрегат, сорвал промасленную тряпку и, с гордостью подбоченившись, кивнул на огромный зеленый мотоцикл без заднего колеса. — Ты на фирму, на фирму смотри! Настоящий «Хам— мер», между прочим! Хочешь посидеть? — Нет, не хочу, — признался я, не в силах привести в порядок мысли.
      — Напрасно, — без особого сожаления ответил хозяин гаража. — Такой шанс я бы не упустил. Ну а твоя тачка где?
      — Там, у клумбы, — ответил я.
      — А чего не подгоняешь? Я что, у клумбы ее делать буду?
      И тут я понял, что ошибся. Либо это был не Зинчук, либо Зинчук, да не тот, который мне нужен. Я сник. Бородатый заметил это и уточнил:
      — Какой-то ты вареный… Или это не ты? — Он отступил на шаг и склонил голову, глядя на меня под другим ракурсом. — Это с тобой мы договаривались насчет промывки инжектора у «десятки»?
      Я отрицательно покачал головой.
      — Так чего молчишь? — с недоумением произнес он. — Машина у тебя какая? Что с ней?
      — С машиной у меня все в порядке, — ответил я, вынимая из чехла мобильник и выводя на дисплей номер убийцы. — Як вам по другому поводу. Посмотрите, этот номер вам знаком?
      Бородатый пригнул голову, глядя на дисплей, и обрадовано протянул:
      — У-у-у! Да это ж мой номер! Точнее, бывший мой номер. Посеял я свою мобилу на пляже. Или сперли у меня ее, не знаю. Да я уже себе новую купил! А ты ее нашел, что ли?
      — Нет, не нашел, — упавшим голосом ответил я. Зинчук меня уже не интересовал. Я слишком много поставил на него, и проигрыш оказался катастрофическим. Опять я никак не мог повлиять на судьбу Ирины, а время шло, и я ничего не знал о ней, и не располагал ни единой, даже самой пустячной зацепкой. Убийца по-прежнему был недосягаем.
      — А откуда эк у тебя этот номер? — спросил Зинчук, но, как мне показалось, без всякого интереса. Он посмотрел на полку, где стоял ряд бутылок с маслами, тормозной жидкостью, тосолом, омывателем, выдернул из строя одну из них, ополовиненную, с прозрачной бесцветной жидкостью, и поставил на столярный стол.
      — Вчера вечером мне позвонили с этого телефона, —рассеянно ответил я, раздумывая, куда мне теперь мчаться, кому звонить, кому бить морду.
      — Вот же подлюка где-то ходит! — покачал головой Зинчук и налил из бутылки в пластиковые стаканчики.
      — Украл, так еще и названивает всем подряд… Ну, давай, бери! Спасибо, что побеспокоился. А я уже себе новый телефон купил. Классная модель, в ладонь умещается. А тот заблокировал. Хрен воришка теперь моей карточкой воспользуется!
      Я держал в руке пластиковый стаканчик. Мне еще ни разу не доводилось пить техническую жидкость, но я уже был морально готов сделать это. От тоски еще не то выпьешь.
      — И давно украли?
      — Да дня три уже прошло, — ответил Зинчук, ловко вытряхнул из залапанной пачки сигарету, поймал ее губами и прикурил от зажигалки. — Да, точно, три дня назад. Во вторник. И чего меня на пляж понесло? Я на море как-то не очень люблю ходить. Там же раздеваться надо. А я, когда был молодой да глупый, сделал себе такую татуировку на груди, что сейчас даже сам без стыда смотреть на нее не могу. Поверишь — увижу себя в зеркале и краснею. А тут думаю: дай схожу, искупнусь, приезжие за это удовольствие бешеные деньги тратят, а мне как бы на халяву достается. Телефон, дурила, в штанах оставил и пошел в воду. И только дома заметил, что мобильник — ку-ку… Да ты пей, не горюй!
      — Это что, тормозная жидкость?
      — Вряд ли, — ответил Зинчук с самым серьезным видом, но при этом все же пожал плечами.
      Вряд ли, так вряд ли. Я выпил залпом, даже не почувствовав вкуса жидкости, и молча вышел из гаража.

      Время шло. О судьбе Ирины мне по-прежнему ничего не было известно. И об убийце я не знал ровным счетом ничего. К центру я катился в полной прострации, с упертой настойчивостью названивая Ирине то домой, то на мобильный. Результат был все тот же: она не отвечала.
      Я притормозил рядом с женщиной средних лет, которая стояла на обочине и кидала вопросительные взгляды на машины. Она немедленно подошла к машине, поставила локти на опущенное стекло и очень мило улыбнулась.
      — Хотите отдохнуть? У меня все девочки как кошечки: и симпатичные, и ласковые, и нежные…
      — И приучены к лотку, — добавил я.
      — Что? —не расслышала сутенерша. — Как вы хотите?
      Я кивнул, приглашая женщину в машину. Торопясь, чтобы я не передумал, она села рядом.
      — Для такого видного мужчины я подберу самую-самую, — пообещала она, глядя на меня, как голодный на бифштекс. — Вы предпочитаете блондинок или брюнеток?
      — Подождите, — остановил я ее красноречие взмахом руки. — Спокойно… Мне очень понравилась одна ваша девочка…
      — Так, — кивнула женщина, уже мысленно прикидывая, сколько с меня можно будет содрать, ежели девочка «очень понравилась».
      — Как зовут — не знаю. Высокая, метр семьдесят пять как минимум, — стал обрисовывать я портрет путаны. — Тоненькая, как карандаш. Волосы прямые, черные, до плеч. В ушах серьги в виде тонких золотых колец. Была в красной юбке и маечке «боди». У нее белая сумочка с золотым замочком…
      Я шпарил как по написанному. Сутенерша слушала меня очень внимательно, от старания даже наморщила лоб. Ей очень хотелось помочь мне разыскать эту девушку, и все же она отрицательно покачала головой.
      — Что-то я не припомню тонкой, как карандаш, девушки в красной юбке, — пробормотала она. — У меня девчата все как на подбор, что спереди, что сзади — весь рельеф в наличии. Сейчас мужчинам нравятся рельефные девушки, а не тонкие. Может, вы ошиблись?
      Нет, я не ошибся. Я закрывал глаза и видел ее вытянутое личико как наяву. Сутенерша потеряла ко мне интерес. Она вышла, заняла прежнюю позицию на обочине и стала провожать долгим взглядом каждую проезжающую мимо машину.
      Опять облом. Облом по всем фронтам! Мне никак не удавалось выяснить личность убийцы, незаметно приблизиться к нему и навязать ему свои правила игры. Слишком рискованно было испытывать его терпение, и мне ничего не оставалось, как смириться и делать то, что он мне приказывал. Текстовые сообщения, которые он прислал мне утром, остались в памяти мобильника, и я снова прочитал их. «Ты зря пытаешься спрятаться от меня. Не делай себе хуже!» И второе: «Посмотри почту в Интернете!» Коль краденый телефон Зинчука был уже заблокирован, то, по-видимому, убийца решил присылать мне инструкции по электронной почте.
      Мне не терпелось узнать, какое послание отправил мне убийца по «мылу». Я спустил с поводка воображение, но даже приблизительно не мог представить, что от меня потребует незнакомец. Не доехав до своего подъезда, я притормозил. Милицейская машина сдавала назад по узкой пешеходной дорожке, и люди вынуждены были сходить на газон. Дебелая мамаша, сделав безуспешную попытку выкатить коляску с дорожки, стала почем свет ругать милиционеров. К ней присоединился пенсионер в белой кепке. Машина остановилась. Из нее вышел милиционер. Не обращая внимания на шумных граждан, он поправил головной убор, дернул плечом, на котором висел автомат, и пошел прямиком к моему подъезду. Нет, это не совпадение. Блюститель порядка идет по мою душу. Или вдова Вергелиса пустила милицию по моим следам, или тот гаишник, который напомнил мне про фары, с опозданием поднял тревогу.
      Пришлось уносить ноги через чужие дворы. Машиной пользоваться слишком рискованно. Это клейменый объект, в ней я как ряженый, которого увидишь за версту и в любой толпе найдешь.
      Выйдя на дорогу, я остановил такси. Сел на переднее сиденье. Машина качнулась на рессорах.
      — Прямо езжай!
      Адрес агентства не стал называть. Таксисты слабо запоминают внешность клиента. Зато адрес, куда его надо везти, остается у них в голове надолго. Адрес — это трансформированные деньги, коммерческий интерес. Такие вещи не забываются. Потому лучше гонять его по городу «вслепую».
      — Теперь правее… За светофором налево…
      Водитель уже думает не о конечной цели, где произойдет расчет, а о том, чтобы не нарушить правила, выполняя прихоти клиента. По себе знаю, как это раздражает.
      Мы проехали мимо агентства. Окна закрыты, шторы задернуты, у подъезда не видно ни машин, ни людей. Проехали еще квартал. Я попросил остановиться и рассчитался. Водитель остался доволен, и я тоже: если вдруг его станут допрашивать, он не сможет внятно объяснить, какая улица мне была нужна. К агентству я шел не самым коротким путем, словно Сталкер из фильма Тарковского: кратчайший путь, движение напрямик смертельно опасны.
      Я присел у бордюра, делая вид, что перешнуровываю кроссовки. Дверь в агентство закрыта, на наличнике, словно капелька крови, алеет лампочка сигнализации. Но, может, это приманка? Не ждут ли меня внутри агентства бравые парни, лениво развалившись в креслах и без интереса перебирая бумаги?
      А вот и надежный информатор! У входа в агентство, вытянув пыльные лапы, развалился пес Байкал. Млеет на солнце, греет тощие ребра. Я прикормил его, и с тех пор барбос с усердием изображает службу: когда в агентстве никого нет, он его «сторожит». Стоит только зайти в офис, как пес «сдает дежурство» и уходит по своим делам. Если бы внутри сидели гости, Байкал не лежал бы сейчас у порога.
      Я доверился мохнатому бродяге и направился к двери. Услышав шаги, Байкал открыл глаза, пошевелил бровями, будто настраивал резкость и, не вставая, стал шлепать хвостом по асфальту. Я открыл ключом дверь, отключил сигнализацию. Байкал лениво поднялся на лапы и тотчас принялся неистово чесать за ухом. Я позвонил на пульт и сказал пароль. Байкал глянул на меня, мол, ты ничего не забыл мне дать? — и побрел в сторону мусорных баков… Я зашел к себе, сел перед компьютером и придвинул клавиатуру. Чудак я, однако. Моя непредсказуемость и парадоксальная непоследовательность иногда меня же и пугает. Насколько я был осторожен в такси, насколько осмотрительно приближался к двери агентства, настолько сейчас был шалопутным. Самолично доложил оператору вневедомственной охраны, что, мол, я, Кирилл Вацура, только что открыл дверь своего агентства и зашел внутрь. Приезжайте, берите меня, тепленького. Почему же я спокоен? Полагаюсь на интуицию?
      Компьютер загружался, урчал электронными мозгами, булькал, словно закипающий чайник. Как долго! Быстрее же, быстрее! Сейчас многое прояснится. Сейчас я получу хоть какую-то информацию! Даже самая скверная новость станет для меня, что глоток свежего воздуха для задыхающегося под водой аквалангиста.
      Компьютер издал звук, похожий на тот, с каким пачка газет падает на пол. Пришло электронное письмо. В графе «От кого» значилось «ComClub4». Тема — «Привет, дружище!» Отправлено сегодня утром в десять часов три минуты. Я открыл послание. «Кирилл! Я не намерен доставлять Ирине излишние страдания. Я буду вести себя с ней обходительно, гарантируя ей комфорт, тепло и сытость, насколько это возможно в моих условиях. Я заинтересован в том, чтобы поскорее закончить все свои дела, отпустить Ирину и оставить в покое тебя. Все, абсолютно все зависит от тебя. Твое упрямство, или малейшее проявление гордыни, или нерасторопность, или промедление немедленно скажутся на состоянии Ирины. Наверное, излишне напоминать тебе, что ты ни под каким предлогом, ни в какой бы то ни было форме не должен обращаться в милицию — это немедленно и неотвратимо приведет к тяжелым для Ирины последствиям… А теперь перейдем к делу. Сегодня ночью ты должен быть в Минеральных Водах. Вылетай вечерним рейсом. Дальнейшие указания получишь по электронной почте. Человек».
      Впервые тип, шантажировавший меня, представился. Пусть имя было вымышленным, неудачным, но все-таки это было лучше, чем пустота в конце текста. Значит, это ЧЕЛОВЕК.
      Ну вот, свершилось. Я чувствовал едва ли не облегчение, будто самое страшное уже пережил. Ирина жива, и ее состояние, если верить автору письма, пока не должно вызывать серьезных опасений. Итак, сегодня ночью, двадцать четвертого мая, я должен быть в Минеральных Водах. Поближе ничего не было?
      Я откинулся на спинку кресла и стал вспоминать, что меня связывало с Минеральными Водами? В прошлом году мы с Ириной отдыхали недалеко от этого города — на склонах Эльбруса. Там же я познакомился с Кротом Лобским, продюсером Игры на выживание. Неужели я имею дело с отголосками той мрачной истории?
      Но для чего я должен куда-то ехать? Если Человеку нужна некая информация, которой обладаю только я, то проще было бы припереть меня к какой-нибудь близстоящей стене, допустим, к стене моего кабинета. Или к стене уборной. И все дела! А тут — Минводы!
      Там я должен быть сегодня ночью. Я уже хотел было взяться за трубку телефона, чтобы узнать в справочной расписание самолетов, как на входе замурлыкал звонок. А вот и гости! Эх, интуиция, что ж ты так меня подводишь?

      На некоторое мгновение я оцепенел. Потом машинально кинул взгляд на окно — успею ли незаметно выбраться? В дверь снова позвонили. Бели не открою, начнут ломиться. На экране монитора висело письмо от Человека. Не буду выключать компьютер, пусть милиция посмотрит на творчество преступника. Пусть прочитает это ультимативное письмо… Но что же я?! О чем думаю?! О своем алиби? Но что будет с Ириной? Меня же предупредили, чтобы я не обращался в милицию!
      Я немедленно запустил программу форматирования диска. Один щелчок по клавише — и все данные, записанные на компьютер, начали стираться. Металлический ящик системного блока дрожал, избавляясь от миллионов байт информации. Хорошая процедура! Жаль, что я тоже не могу ее пройти. А то бы — раззз! — — и вся информационная грязь, накопленная за жизнь, потекла бы из моих мозгов черным ручьем, и стад бы мой разум чистым и прозрачным, как промытое дождями весеннее небо.
      Я подошел к двери, пытаясь убедить себя, что еще рано сдаваться. Оттянул задвижку замка. На пороге стоял молодой человек в темном костюме, галстуке, идеально причесанный. В общем, почти что жених. На оперативную работу уже пацанов берут, подумал я. Двадцать два ему хоть стукнуло?
      — Здравствуйте! — поздоровался молодой человек, кивая.
      Я переступил через порог и заглянул за дверь, где, по моему представлению, должна была спрятаться оперативная группа. Никого. Это уже лучше. Может быть, молодой опер ограничится коротким допросом?
      — Я не ошибаюсь, вы Кирилл Вацура?
      — Заходите, — ответил я и вернулся в кабинет.
      Компьютер уже облегчился, и на его темном экране мерцала космическая пустота. Я выключил его и сел за стол. Молодой человек мялся в дверях, не решаясь зайти в кабинет без специального на то приглашения. Зеленый еще, совестливый, робкий. Пройдут два-три года, и начнет всех подряд без разбору мордой на асфальт класть. Хватка будет как у бульдога. А пока он — ласковый щенок. Впрочем, такой щенок, из головы которого еще не выветрились аксиомы криминальной науки, может быть настолько дотошным и педантичным, что взвоешь.
      — Приступайте, — поторопил я его.
      — Можно сесть?
      Я пожал плечами. Перебор, молодой человек, перебор! Или это такая тактика? Он сел напротив меня, не сводя с меня глаз.
      — Я вас немножко другим представлял, — произнес он.
      Я насторожился. Что-то на мента он не очень похож.
      — А где вы раньше обо мне слышали?
      — Я вас видел по телевизору. Но вы стояли на заднем плане, и создавалось впечатление, что вы низке ростом, чем есть на самом деле.
      Вот оно в чем дело! Он видел меня по телевизору. Да, могло быть такое. Как-то к нам на ледник прилетела съемочная бригада. Нахальная девчонка с микрофоном принялась командовать измученными работой спасателями и выстраивать, их словно детей на школьной линейке. Потом крикнула: «В кадре!» — и принялась врать перед камерой, что мы прокопали штольню длиной в три километра, откуда по ночам доносятся звуки, очень похожие на стоны. Ничего подобного не было. Но не успели мы возразить, как репортерша запрыгнула в вертолет, а следом за ней и оператор. Они даже водкой и сигаретами нас не угостили.
      — Да, — кивнул я. — В сравнении с глыбами льда люди кажутся маленькими, как насекомые.
      Неужели этот молодой человек пришел только для того, чтобы сказать, что видел меня по телевизору?
      — А что, вы действительно слышали стоны?
      — Вранье, — ответил я.
      — Я так и подумал. Ведь прошло уже столько времени, как сошел ледник. И вообще — такая масса! Людей, наверное, размазало, как масло по хлебу.
      Это сравнение мне не очень понравилось. Я нахмурился и стал барабанить пальцами по столу. Молодой человек откашлялся, скрипнул стулом и неуверенным движением запустил руку в нагрудный карман пиджака.
      — Я потом просмотрел этот же репортаж по Интернету, — сказал он, теребя пальцами белый почтовый конверт, будто намеревался дать мне взятку. — Для верности, чтобы исключить ошибку. И распечатал этот кадр. Посмотрите, пожалуйста.
      Он протянул мне конверт. Заинтриговал! Никак не пойму, чего он от меня хочет. В конверте оказался мутный снимок: на ледяной глыбе стою я и держу в руке погнутый автомобильный номерной знак; за моей спиной возвышается исполинская гора Крумкол с белоснежной вершиной; слева от меня — локоть кого-то из спасателей.
      — Пришлось его немного увеличить и усилить контраст, — пояснил молодой человек. — Зато теперь номер можно разобрать.
      Я включил настольную лампу и поднес снимок к свету. Цифры «007» на автомобильном номере можно прочесть без труда. А вот буквы сильно смазаны.
      — Первая, вроде, «Д», — сказал я, склонившись над снимком.
      — Правильно, — подтвердил молодой человек. — А дальше?
      — Потом, кажется, «А»…
      — Нет, это тоже «Д». «ДДТ».
      — Название музыкальной группы получается.
      — Согласитесь, что такой номер забыть невозможно, — оживился молодой человек. — «Два ноля семь» — это Джеймс Бонд. И «ДДТ» — группа Шевчука.
      Я вздохнул, сунул снимок в конверт и выразительно посмотрел молодому человеку в глаза.
      — Ну, и что дальше? Что вы от меня хотите? Молодой человек слегка смутился и порозовел. Он спрятал конверт со снимком в карман и стал машинально проверять пуговицы на пиджаке — все ли застегнуты?
      — Видите ли, — произнес он, мучительно подбирая слова. — На этой машине… это «десятая» модель ВАЗ, с инжектором — знаете такую?.. В общем, это машина моего отца, и в тот день, когда сошел Джанлак, он проезжал по той роковой дороге.
      Мне стало совестно оттого, что я проявлял нетерпение и скрытое раздражение. Парень потерял отца. Теперь он по крупицам собирает любую информацию о нем. Спасатели, которые работали на леднике, стали для него почти что родными. И он пришел ко мне, чтобы через общение со мной прикоснуться к памяти самого близкого ему человека.
      — Понимаю, — произнес я. — Кофе хотите?
      — Нет, спасибо. Я уже с самого утра кручусь около вашего агентства. От волнения раз пять заходил в кафе и каждый раз заказывал кофе. Теперь сердце выпрыгивает из груди… А этот номерной знак лично вы нашли?
      — Да. Мы пробурили несколько вертикальных шурфов, где электроакустики показали наличие крупных предметов, но обнаружили только сломанные стволы деревьев. А этот знак я нашел чудом: в подводном снаряжении забрался в горизонтальную штольню и ударился об него головой. Чуть стекло в маске не разбил… Напомните-ка мне вашу фамилию?
      — Мураш, — ответил молодой человек, производя при этом странное движение головой, словно он горько сожалел, что у него такая фамилия. — Антон Мураш.
      Полагая, что пришло время ближе познакомиться, он вскочил со стула и через стол протянул мне руку. Стол оказался слишком длинным, и мне не удалось дотянуться до руки Мураша несмотря на то, что тоже встал. Мураш густо покраснел, сдавлено хихикнул, но с упрямой настойчивостью продолжал тянуться ко мне, и даже язык от усердия высунул. Я понял, что это бесполезно — чтобы пожать друг другу руки, нам, как минимум, надо взобраться на стол с ногами. Я обошел стол, приблизился к Мурашу, и мы, наконец, по-человечески обменялись рукопожатиями .
      — Что-то я не припомню этой фамилии, — сказал я. В службу спасения обратилось всего человек семь, родственники которых продали без вести в районе схода ледника. Фамилии Мураш среди них не было точно.
      — Дело в том, — стал объяснять Мураш, не смея сесть, пока я стоял, — что отец много лет назад ушел из нашей семьи, и я взял себе фамилию матери. Несмотря на это, у нас с ним сохранились очень теплые отношения. Все каникулы я проводил у него. Мы рыбачили, ходили по горам. Он у меня был поэтом и романтиком…
      — Да, это замечательно, — согласился я, вежливо перебив Мураша. — А фамилия вашего отца?
      — Семен Боциев.
      — Семен Боциев, — повторил я, копаясь в памяти. — Но и этой фамилии среди пропавших без вести не было.
      — Разумеется, и в этом нет ничего удивительного, — стал объяснять Мураш. — Последние годы отец жил в одиночестве. Новой семьей он не обзавелся, детей у него больше не было. Кто мог забить тревогу, когда он пропал? Я бы и сам никогда не узнал о его трагической гибели под ледником, если бы случайно не увидел репортаж по телевизору.
      — А вы уверены, что за рулем этой машины был именно ваш отец?
      — Конечно! Конечно! — с волнением произнес Мураш. — Он никому не доверял свою машину. К тому же он часто ездил по этой горной дороге. И меня по ней катал. «Смотри, Антон, — говорил он, — какие величественные ледники нависают над нами! Они похожи на небо, которое превратилось в лед!» Знаете, у него была такая поэтическая душа! Он очень часто стихи писал. Например: «Ледники вы мои, ледники, Я теперь не познаю покоя, И считаю, считаю деньки, Глядя в небо, как лед, голубое…» Сильно сказано, правда?
      Я с умным видом кивнул, хотя в поэзии мало что понимал.
      — Печально, когда погибают.такие одаренные люди, — сказал я, и в этот момент был искренним. Мне жаль было этого робкого парня, который ежеминутно краснел, по поводу и без. — Но что мы теперь можем поделать? Надо смириться и пережить эту боль.
      — Да, конечно, конечно, — кивнул Мураш. — Но вы знаете, как это трудно — все время быть в напряжении, все время сдерживаться, чтобы не расплакаться! Ведь у меня не осталось никакой памяти об отце! Даже фотографии нет. Только, несколько стихотворений. «Ледники» и еще про скалы. «Скалы, скалы, вы вокруг, Кто мне враг, а кто мне друг?..» Ну, и так далее… Кстати, а этот номер, который вы нашли, он где?
      — Все, что мы нашли, передали в местный спасательный отряд.
      — Да, понимаю. Для отчета… Как бы мне хотелось побывать на том месте, где покоится тело моего отца!
      Кажется, я начал догадываться, в какую сторону он клонит.
      — Думаю, что это пока невозможно, — сказал я, стараясь вложить в интонацию как можно больше убежденности. — Ледник тает, он все время движется, и там не то что проводить спасательные работы — просто находиться на нем смертельно опасно.
      Лицо Мураша приобрело одухотворенное выражение. Глядя сквозь меня просветленными глазами, он дрогнувшим голосом произнес:
      — Я не боюсь смерти. Она единственная, кому по силам соединить нас с отцом, — прошептал он и тотчас поднял лицо к потолку и часто заморгал. — Бедный папа! Я не могу даже положить на твою могилу букетик цветов. Какая душевная пытка! Какой нравственный астенизм!
      Наверное, он тоже поэт, подумал я. Это наследственное. Но, увы, я ничем ему помочь не могу. Надо как-то выпроводить его из агентства. Я уже слишком долго торчу здесь. Печенкой чую, скоро сюда нагрянет милиция. Но как указать Мурашу на дверь, чтобы он не обиделся?
      Пользуясь тем, что молодой человек все еще смотрит в потолок и страдает от нравственного астениз-ма, я незаметно набрал на мобильнике номер телефона, который стоял на моем рабочем столе, иначе говоря, позвонил самому себе. Телефон зазвонил. Я поднял трубку.
      — Слушаю!.. Что, прямо сейчас? Так срочно? — бесстыдно говорил я несуществующему абоненту. — Понял, шеф! Выезжаю.
      Я положил трубку, встал из-за стола и с сожалением взглянул на Мураша, мол, извини, друг, но мне пора.
      — Вы хотите уйти? — встрепенулся Мураш, и его лицо приняло такое выражение, будто я намеревался совершить нечто из ряда выходящее, какой-то бесчеловечный поступок.
      — Срочный вызов, — ответил я и развел руками.
      — Это просто катастрофа! — пробормотал Мураш. — У меня безвыходная ситуация!
      Он расстегнул пиджак, извлек из внутреннего кармана дорогой миниатюрный мобильник и стал тыкать в клавиши.
      — Сейчас я все устрою! — пробормотал он.
      Тут на моем столе зазвонил телефон. Кто? Никулин? Или Человек с новым ультиматумом? А вдруг каким-то чудом смогла позвонить Ирина? Я схватил трубку, но не успел донести ее до уха, как понял, что попался на крючок. Аи, простофиля! Останавливаться было поздно. Зная, что сейчас услышу, я все же прижал трубку к уху.
      — Срочный вызов отменяется, — сказал Мурашв свой мобильник, и его голос прозвучал в моей трубке.
      Мне ничего не оставалось, как рассмеяться. Этот простоватый с виду парень разыграл меня тем же способом, что и я его.
      — Ладно, мы квиты, — примирительно сказал я, опуская трубку в гнездо аппарата. — Так что ты от меня хочешь, Антон Мураш?
      — Я прошу вас показать мне то место, где покоится тело моего отца.
      Ну как, как я покажу тебе это место?
      — Ну как, как я покажу тебе это место?
      — Я принесу подробную карту.
      — Даже самая подробная карта тех мест уже безнадежно устарела, — ответил я, но садиться за стол не стал, а принялся ходить по кабинету, тем самым давая Мурашу понять, что наш разговор будет коротким. — Дорога, по которой ехал твой отец, уже не существует. До неузнаваемости изменился ландшафт. Где было ущелье, теперь талый и беспрерывно движущийся ледник. Где был ручей, теперь полноводная река. Я не смогу сориентировать тебя по карте, понимаешь?
      — Тогда отведите меня на то место! —Крепко же этот Мураш вцепился в меня!
      — Отведите! — хмыкнул я. — Да, сейчас возьму тебя за ручку и отведу. По-твоему, это увлекательная прогулочка по экзотическим местам? Да пока я в здравом уме, я и сам не пойду, и другим не посоветую соваться на ледник. Это самоубийство.
      — Не сгущайте краски! Меня все равно ничто не остановит! И трудностей я не боюсь!
      — Я не сгущаю краски, дружище! Тебе когда-нибудь приходилось переходить озеро или реку по талому льду? А ледник Джанлак сейчас представляет собой тонны рыхлого льда! Гигантские обломки все время обрушиваются, появляются трещины, провалы. Это чудовищные жернова, где человеку не выжить.
      — Я вам хорошо заплачу.
      — Антон, все! Разговор закончен. Я тебе русским языком сказал — не могу! К тому же меня ждет срочная работа. Я завтра должен быть в Минеральных Водах.
      Мураш вдруг насторожился.
      — В Минеральных Водах? — переспросил он. — А что вы там будете делать?
      Я сложил руки на груди и в упор посмотрел на Мураша.
      — У тебя еще много вопросов? Возьми лист бумаги и запиши их. Когда вернусь — постараюсь ответить.
      Я погасил настольную лампу и повернулся к двери. Мураш вдруг схватил меня за руку.
      — Постойте! Дайте сказать! — с волнением произнес он. — Я вам заплачу… Я продам квартиру и заплачу. Хотите тридцать тысяч долларов?
      У парня точно поехала крыша от горя. Мне снова стало его жалко. Когда человек впадает в крайность, значит, у него закончились здравые аргументы, и теперь он готов ломать дрова. Я повернулся к нему, посмотрел в его молящие глаза.
      — Если бы оставался хотя бы один шанс, что твой отец жив, то ради его спасения был бы смысл рисковать. Но сейчас ему ничем не поможешь. Его уже нет. Зачем усугублять несчастье и приносить леднику новые жертвы?
      Мураш скривился, как от боли, стиснул кулаки и выкрикнул:
      — Какой же вы… какой же вы непрошибаемый! А за пятьдесят тысяч пойдете? Разве за такие деньги не стоит рискнуть? Да за такие деньги люди на все готовы — и друзей продадут, и невиновного убьют, и позволят о себя ноги вытереть! Что? Разве не так?
      Мураш уже был достаточно взрослым, чтобы страдать юношеским максимализмом, и еще слишком молодым, чтобы скрипеть от застарелого цинизма. Потому я почувствовал себя обиженным и скомкал в кулаке его галстук.
      — Запомни, Антон! Я рискую и убиваю вовсе не за деньги. А продажей друзей вообще не занимаюсь.
      Мураш охолонул, но его щеки все еще полыхали , румянцем, и я даже почувствовал тепло, идущее от них.
      — Когда так уверенно, без тени сомнения говорят об этом, — произнес он, скривив рот и покусывая уголок губ, — мне сразу приходит на ум мысль…что этому человеку еще никогда… еще никогда не предлагали больших денег… Очень больших денег… Вы говорите искренне, но все равно заблуждаетесь… Отпустите меня!
      Я разжал руку. Мураш поправил галстук и, ни слова не говоря, устремился к двери.

      Не успел я подойти к двери, чтобы запереть ее на замок, как услышал окрик: «Стоять!» Припал к глазку. Мураш, оцепеневший от испуга, стоял посреди двора, а к нему с двух сторон приближались милиционеры. Лица у защитников правопорядка были мужественными и грозными. Тот, который надвигался на Мураша справа, как бы ненароком поправил лямку автомата, и ствол «калаша» как бы сам собой нацелился точно в живот моему нервному посетителю. Второй милиционер не спешил, предоставляя возможность своему коллеге первому приблизиться к объекту. Мураш растерялся, не зная, какую позу ему лучше принять, чтобы не дать повода думать о себе, как о человеке, оказывающем сопротивление, и тем самым не спровоцировать применение оружия. Благоразумие подсказало ему, что лучше замереть в той позе, в какой его застала команда «Стоять», и теперь Мураш напоминал большую фотографию молодого человека, снятого в тот момент, когда он собирался высоко подпрыгнуть: колени его были слегка согнуты, а руки расставлены в стороны, подобно крыльям.
      Я, конечно, зря лелеял надежду, что милиционерам нужен именно Мураш, а не я. Теряя драгоценное время, я продолжал наблюдать за развитием событий вместо того, чтобы незаметно выбраться наружу через окно. Милиционеры подошли к Мурашу и, ни слова не говоря, стали бесцеремонно копаться в его карманах. Со стороны можно было подумать, что два дотошных покупателя заинтересовались костюмом, в который был одет манекен, и вот они щупают ткань, пересчитывают пуговицы, проверяют наличие карманов и все никак не могут найти ценник. Наконец они выудили паспорт, полистали его, воткнули на место и сразу потеряли интерес к Мурашу, как если бы покупатели охладели к костюму из-за его непомерно высокой цены.
      Лишь после того, как милиционеры повернулись в сторону агентства и в предстартовой паузе подали плечи вперед, я начал действовать. Быстро вернулся в кабинет, влез на подоконник и приоткрыл окно. Прыгать с первого этажа на пружинистые кусты самшита — одно удовольствие. Но удовольствие быстро закончилось, когда рядом со мной выросла фигура милиционера. Ума не приложу, как я его не заметил. Не успел я отряхнуться от листьев, как он подскочил ко мне и нацелил мне в голову ствол автомата, словно кий в бильярдный шар.
      — Не ушибся, пупок с ушами? — спросил он, глядя на меня одним глазом через прорезь прицельной планки.
      Мне часто приходилось иметь дела с милицией, я привык работать с операми и следователями в той же степени, как и убегать от них. Но сейчас общение с ними было слишком дорогим удовольствием. Если бы мне не лететь срочно в Минводы, я бы, пожалуй, с удовольствием посидел бы в следственном изоляторе. Нигде и никогда я не спал по восемнадцать часов в сутки, кроме как в поездах дальнего следования и на нарах следственного изолятора. Это роскошь, это удел счастливых людей — располагать временем, которое некуда деть. И еще сизо привлекал меня тем, что, пока я там отдыхал, мою работу кто-то делал за меня. В какой профессии еще можно найти такую халяву?
      — Не дергаться! — предупредил милиционер. Мне казалось, что он хочет засунуть ствол автомата мне в рот. — Смотреть на дуло! Осознавать всю безнадежность своего состояния! Мысленно раскаиваться!
      — Урою! — прорычал другой милиционер, увидев меня. Он перестал кидаться на железную дверь, но служебное рвение все еще клокотало в нем, и он лягнул Байкала, не вовремя оказавшегося рядом. Пес, отличавшийся необыкновенно добрым нравом, мужественно выдержал пинок и непременно простил бы милиционеру эту грубость, если бы меня не было рядом. Желая доказать мне, что не зря ест свой хлеб, Байкал молча вцепился зубами в резиновый каблук милицейского ботинка.
      — Ах ты собака! — взвыл милиционер, прыгая на одной ноге и пытаясь дотянуться до нагрудного кармана, в котором у него лежал свисток. — Урою!
      — Что люди недисциплинированные, что собаки, — сделал умозаключение второй милиционер. — Обширный упадок массовой нравственности… Надо плюнуть ему в глаз — сразу отцепится!
      Убегать я не собирался, но выпал настолько удачный момент, что не воспользоваться им было грешно: оба милиционера, позабыв про меня, стали плеваться в Байкала: один стрелял слюной редко и обильно, а второй часто и мелко. И я уже был готов сорваться с места и исчезнуть в ближайших кустах, как на дворовый пятачок, где разыгралась никем доселе не виданная тут драма, беззвучно выкатилась старенькая, но ухоженная и до блеска вымытая «Ауди». Передняя дверца раскрылась на ходу, и я увидел сидящего за рулем Мураша. Он смотрел на меня, скалил зубы, дергал головой и махал рукой, бессловесно приглашая меня в машину, что я тотчас и сделал. Уже потом, когда я оказался в салоне и Мураш на приличной скорости принялся кружить по дворам, с визгом закладывая виражи, я понял, что все же не следовало становиться должником этого человека, заведомо зная, что не смогу рассчитаться с ним.
      — Не боишься, что они запомнили номер твоей машины и легко тебя найдут? — спросил я, когда Мураш заехал на территорию оптового строительного склада и задним ходом загнал машину под навес.
      — А она не моя, — ответил он, выходя из машины. Ключи зажигания остались торчать в замке.
      — Угнал?
      — Нет, друг дал покататься.
      Мы стояли между штабелей блоков, напиленных из ракушечника, и отряхивались.
      — За что это они к вам прицепились? — спросил Мураш.
      — Подозревают в убийстве, совершенном с особой жестокостью, — ответил я, заправляя майку в джинсы.
      — Это серьезно, — покачал головой Мураш. — Надолго бы упекли за решетку, если бы не я. И не видать вам Минеральных Вод во всем обозримом будущем.
      Окольными путями Мураш опять начал выкатывать прежнюю тему.
      — Все равно не могу, — отрезал я. — Разве что попозже. Вот слетаю в Минводы, решу там все свои проблемы, вернусь, и тогда поговорим про Джанлак.
      — Не пойдет, — возразил Мураш. — Потом поздно будет.
      — Почему поздно? Несколько дней ничего не решают.
      — Они решают все, — упрямо стоял на своем Мураш. Подумав, он уточнил: — У меня отпуск закончится. И вообще…
      Я молча протянул ему руку. Мураш выждал паузу, глядя на мою ладонь так, как смотрит покупатель на некачественный товар. Наконец он ответил на рукопожатие — с неохотой, как бы делая одолжение, потому как этот жест означал примирение, отказ от дальнейших попыток уговорить меня.
      — Будьте осторожны, — сквозь зубы процедил он. — У вас запоминающаяся внешность, и милиция может сцапать вас в аэропорту.
      — Спасибо. Но я никогда не думал, что у меня запоминающаяся внешность. И чем же она, интересно, запомнилась тебе?
      — Вы ведете себя… — начал объяснять Мураш и замолк, подыскивая точные слова. — В толпе или там, где многолюдно, вы ходите, как манекенщик на подиуме. Будто вокруг никого нет.
      — Что ж, теперь буду ходить, как лазутчик в тылу врага.
      По блокам, как по ступеням, я поднялся на штабель; выпрямившись во весь рост, подпрыгнул, ухватился за край навеса, сделал переворот и оказался на крыше. Мурашу понравилось, ему захотелось повторить этот трюк, и он решительно ступил на блок. Однако, почувствовав, как тот шатается под его ногой, поспешил сойти на землю.
      — Я вас найду! — пообещал он мне и, поправив галстук, пошел к выходу, как делали все нормальные люди.

      В летнем кафе у вялотекущего фонтанчика я заказал тарелку пельменей и несколько раз уточнил у официанта, не подмешана ли в фарш соя. Ненавижу суррогаты, добавки, эмульгаторы, загустители и прочую дрянь. Торговая ложь и хитрость всегда отзывается у меня болями в желудке. В кулинарии я консерватор и привереда одновременно. Признаю только натуральные продукты и приставку «как бы» на дух не переношу. Собственно, и в жизни я придерживаюсь тех же принципов. Если драться, то драться, если любить, то любить. Почти как в песне у Розенбаума.
      — Ты что жуешь? — спросил Никулин, ответивший на мой звонок.
      — Пельмени.
      — «Сибирские»?
      — Нет, «Молодежные».
      — Чудовище! — остался верен своей манере общения Никулин. — Ты должен есть пельмени «Сибирские», пить водку «Колымскую» и курить папиросы «Лесоповал». Ты что с Ириной сделал?
      Я чуть не подавился, усилием воли сохранил самообладание и переспросил с деланным равнодушием:
      — А что я с ней сделал?
      — Куда она запропастилась? Я не могу ей дозвониться!
      Это был шанс во всем признаться Никулину, но я им не воспользовался.
      — Хватит болтать, — мягко приструнил я коллегу. — Бери ручку, бумажку и записывай!
      Да где я тебе бумажку возьму? У меня тут вокруг одни рецепты и клизмы. Говори, запомню.
      — Я получил электронное письмо с обратным адресом «ComClub4». Диктую по буквам — «си», «оу», «эм»…
      — Не надо, — прервал меня Никулин. — Я знаю, как это пишется. И что тебя интересует?
      — Как узнать, с какого компьютера было отправлено письмо?
      — Скажу сразу, — перешел на менторский тон Никулин. — Задача почти неразрешимая. Но если мне не изменяет память, я тоже как-то получал письмо от этого адресанта.
      — Да ты что! — воскликнул я от столь неожиданного заявления. Неужели Никулина тоже пытались шантажировать, но он, по своему обыкновению, всех послал и даже мне ничего об этом не сказал? — Что было в этом письме? Вспомни, это очень важно!
      Никулину понравилось, что информация, которой он обладал, оказалась очень важной для меня. Я хорошо представлял, как его сейчас распирает от гордости.
      — Погоди, дай в мозгах поковыряться, — произнес он, растягивая удовольствие. — А чего ты так всполошился? Твое-то письмо о чем? Ты скажи, может, я быстрее вспомню.
      Нет, письмо с угрозами он вряд ли бы забыл. Никулину просто интересно, чем я сейчас занимаюсь, и вот он пытается обменяться информацией.
      — Ты меня за горло не бери, — сказал я жестко, интонацией напоминая Никулину, что я его начальник. — Что могу сказать по телефону, я уже сказал.
      — Все, все, все! — сразу пошел на попятную Никулин. — Я мальчик понятливый… Сейчас, ноутбук загружу и пороюсь в пришедшей почте… Айн момент… Ага, вот оно! Пришло четырнадцатого февраля. Только у него обратный адрес не «ComClub4», a «ComClub2»…
      — Открывай! — поторопил я.
      Официант принес счет и, чтобы его не сдуло ветром, поставил на него мою рюмку. Я кивнул и знаком показал, чтобы он заодно наполнил ее.
      — Читаю, — торжественно начал Никулин и тут издал звук, похожий на тот, с которым сдувается автомобильная шина. — У-у-у, а это всего лишь реклама. «Компьютерный клуб „Интеллект“ поздравляет всех пользователей Интернета с Днем влюбленных и приглашает приятно и с пользой провести вечер…»
      — Все? — с недоумением спросил я. Официант подумал, что я спрашиваю у него, взглянул на пустой графинчик и с сожалением кивнул.
      — Могу принести еще, — тотчас предложил он.
      — А чего ты ждал? — спросил Никулин, недовольный тем, что я не оценил его сыщицких способностей. — Ты получил письмо, отправленное из компьютерного клуба «Интеллект». По-моему, на твой вопрос я дал исчерпывающий ответ.
      — Где этот клуб находится? В рекламе есть адрес?
      — Южнобережное шоссе, дом двести тридцать.
      — Хорошо. И еще одно задание. Мне надо как можно больше узнать о человеке, которого зовут Антон Мураш.
      — Это сразу не получится.
      — А я и не прошу, чтобы сразу, — ответил я. — Но не затягивай.
      — Придется обращаться к моим бывшим коллегам, к паспортистам, — вкратце обрисовал проблему Никулин. — А на это нужны деньги. Ты же знаешь — менты бесплатно не работают.
      — Я оплачу все твои расходы, когда вернусь, — ответил я, с опозданием заметив, что проболтался.
      — А куда это ты намылился? — не преминул полюбопытствовать Никулин.
      — На кудыкину гору! — ответил я и тотчас отключил телефон. М-да, Никулин, конечно, не подарок. Впрочем, идеальных подчиненных, как и начальников, не бывает.
      Официант, евин, внес коррективы в счет, вписав туда бутылку водки, которую я не заказывал. Пришлось прихватить ее с собой, завернув в газету. Не пойму, кто это первый придумал — плотно оборачивать бутылку газетой? Ведь все равно все знают, что это бутылка, она угадывается с той же легкостью, что и человек, загипсованный и забинтованный с ног до головы.
      Дом двухсоттридцатый на Южнобережном шоссе находился слишком далеко, чтобы идти до него пешком, и мне пришлось взять такси.
      — Здра-а-авствуйте! — протяжно приветствовала меня сотрудница клуба — полненькая девушка с мясистым, усыпанным угрями носом и короткой, под мальчика, прической. Она смотрела на меня со статичным выражением некоторого веселого изумления, словно я был в клоунском колпаке или с накрашенными губами.
      Я оглядел небольшой зал, вдоль стен которого стояли выгнутые, как бумеранги, столы с компьютерами. Почти все станции были заняты подростками; скучковавшись по три-четыре человека у монитора, они смотрели на мерцающие экраны столь жадно и алчно, будто бы это были кассовые окошки, из которых всем подряд раздавали деньги. Из многочисленных динамиков раздавалась стрельба, выли мощные двигатели гоночных машин, что-то булькало, клацало, шлепало, словом, виртуальная жизнь бурлила, как пена в бокале с шампанским.
      — А какая из этих станций имеет имя «ComClub4»? — спросил я у девушки.
      — Вот та, в углу. Кстати, она сейчас свободна. Идите и играйте!
      Я сел за монитор и открыл программу почтовых сообщений. Сразу проверил папку «Отправленные»… Увы, никаких писем на мой адрес здесь не значилось. Не будь дураком, убийца удалил копию. Ради очистки совести я открыл папку «Удаленные» и сразу увидел свой адрес и тему письма: «Привет, дружище!» Ага, все-таки лоханулся мой неприятель! Забыл выцарапать копию своего письма из «мусорной корзины». Я открыл письмо. Все сходилось — и текст, и дата отправления. Теперь уже можно было с полным основанием утверждать, что убийца отправил мне письмо именно с этого компьютера. Время отправления — десять часов три минуты. Компьютерный клуб открывается в девять. Даже если здесь было уже много посетителей, сотрудники клуба вряд ли бы не запомнили в толпе подростков зреловозрастного мужчину лет тридцати пяти.
      Я обвел взглядом зал. Пацаны, прилипшие к экранам мониторов, громко и одновременно кричали:
      — Да куда ты лупишь, козел!
      — Наводи курсор на голову, а не на яйца, чудило!
      — Да подвинься, тритон гребаный! Моя очередь!
      — У-у-у, мазила!
      Видимо, наступила кульминация виртуальной войны. В этот ответственный и напряженный момент бессмысленно пытаться поговорить с парнями. Даже если рядом с ними взорвется бомба, они вряд ли обратят на это внимание.

      Я подошел к самой шумной команде и встал за спинами ребят. На мониторе был изображен двор, окруженный руинами. Посреди двора в лужах крови лежало несколько трупов. Три бойца (судя по амуниции и вооружению — российский спецназ) залегли под прикрытием разрушенной стены. В верхней части экрана в обратном отсчете бежали секунды. До конца игры оставалось меньше пяти минут.
      — Дай я, лопух вяленый!! — звонко закричал белесый пацан, при помощи локтей проталкиваясь ближе к экрану. — Я знаю как надо!
      Он завоевал место у клавиатуры, торопливо, чтобы никто не отобрал, накрыл мышку ладонью и затаил дыхание, подводя мигающий курсор к одному из бойцов. Все члены команды замерли. Белесый, почувствовав груз ответственности, заерзал на стуле, шмыгнул носом и, вдохновляя себя на удачу, пробормотал:
      — Пересечь двор надо очень быстро, не отстреливаясь и не останавливаясь… А еще лучше бежать зигзагами… Сейчас… Дайте сосредоточиться!
      — Четыре минуты осталось! — предупредил его товарищ справа.
      — Закрой бачок! — сквозь зубы процедил белесый. — Сам знаю.
      Он начал работать мышкой, часто щелкая пальцем по кнопке. Виртуальный спецназовец резко вскочил на ноги, перепрыгнул через разрушенный забор и, громыхая ботинками, побежал по двору. Из динамиков неслось его хриплое дыхание. Пацаны, следящие за игрой, от страха и волнения скривили рты. Один из них даже прикусил кулак — наверное, чтобы не закричать от избытка эмоций.
      — Давай, Санек, давай! — сдавленно прошептал долговязый мальчик в очках, приплясывая, словно хотел в туалет.
      Спецназовец уже пересек половину двора, до укрытия ему осталось всего ничего, и вдруг прозвучал сухой щелчок, боец вскрикнул и упал рядом с трупами.
      На какое-то мгновение у монитора повисла гробовая тишина. Пацаны как по команде схватились за головы и застыли.
      Бли-и-ин! — наконец, вырвалось у белесого, и он в сердцах отшвырнул от себя мышку. — Эта долбаная игра… Да это невыполнимая миссия! Дайте мне молоток, я сейчас расшибу здесь все вокруг!
      Я сейчас расшибу кому-то! — грозным голосом отозвалась хозяйка клуба.
      Все, — гробовым голосом констатировал долговязый, снимая запотевшие очки. — — Мы продули. Осталось три минуты.
      — Ребята, ну что делать? Надо что-то делать! Может, попытаться как-то в обход? — едва не плача, заговорил мелкий мальчик с веснушчатым носом.
      Я решил сыграть ва-банк. Если сумею помочь ребятам, они потом мне на любые вопросы ответят.
      — А в чем суть игры? — спросил я.
      Никто не обернулся. Парни продолжали пялиться на экран, словно пытались гипнозом оживить погибших бойцов и остановить время.
      — Где-то в руинах снайпер террористов засел, — скучным голосом отозвался белесый. — А нам надо перебежать через двор и зайти в ту дверь. Там чемоданчик с ядерным зарядом. Если не успеем, то террористы взорвут его.
      — И всей стране — кранты, — резюмировал долговязый.
      Какая винтовка у снайпера — известно? — спросил я, вежливо протискиваясь к экрану.
      «СВД», — прочитал с экрана белесый. — А что это такое — фиг его знает.
      — Это снайперская винтовка Драгунова, — пояснил я. — Калибр — семь шестьдесят два, магазин на десять патронов. Сколько раз он уже выстрелил? Пацаны подозрительно покосились на меня.
      Восемь раз. Восемь трупов. А какая разница? — Еще два выстрела, и ему придется менять магазин, — пояснил я. — А на это нужно дополнительное время… Дайте-ка я сяду!
      Парни расступились, освобождая место у монитора. Им нечего было терять, до конца игры оставалось всего полторы минуты. А я вроде как давал им шанс. Я поднял спецназовца, заставил его перепрыгнуть через забор, но тотчас повернул его в обратную сторону и снова упрятал за забором. С опозданием щелкнул выстрел снайпера.
      — Ух ты! — Парни обалдели от такой военной хитрости. — А как это вы так?
      — У снайпера запрограммировано одно и то же время для прицеливания и выстрела, — ответил я.
      Я еще раз проделал тот же фокус, и снайпер снова выстрелил с опозданием.
      — А вот теперь бежим без оглядки! — с азартом выкрикнул я, невольно увлекшись игрой. Мой боец выскочил из-за своего укрытия и побежал через двор к заветной двери. У парней началась тихая паника. Тот, что был с веснушками, отвернулся от экрана и даже молиться начал.
      — Ну! Ну! Ну! — во весь голос орали его товарищи.
      Я благополучно довел бойца до противоположной стороны двора и затолкал его в дверной проем. На экран под звуки торжественного марша выплыла надпись: «Миссия выполнена! Вы победили!»
      Парни хором взревели, как на футбольном матче, стали прыгать и размахивать руками. Я вскочил со стула и тоже подпрыгнул от избытка эмоций. Вот бы в реальной жизни так! Но в игре все просто и ясно — это враг, а это друг, и вот такая у нас цель. А кто в жизни мой враг? Где он? Почему он мой враг? Чего он от меня добивается?
      Я подождал юных борцов с терроризмом на улице. Они вывалились из дверей гурьбой — красные, вспотевшие, все еще возбужденные, все еще переживающие самые драматические эпизоды боя.
      — А где вы научились так классно играть? — спросил меня долговязый.
      В Афганистане, — ответил я.
      — А там у вас был компьютер или Плэй Стэйшн?
      — Можно теперь я вас кое о чем спрошу? — ушел я от ответа.
      Парни были обязаны мне победой, в их глазах я стал настоящим героем, и они тотчас обступили меня, вопросительно заглядывая мне в глаза.
      — Вы давно сюда пришли?
      А как клуб открылся, так и пришли, — ответил белесый. — — Мы по субботам всегда в сетевой игре мочимся.
      — В углу, рядом с вами, стоит компьютер. Я хотел бы узнать, кто за ним сидел в десять часов?
      — В десять?
      Парни задумались, стали переглядываться.
      — Мы, когда играем, на часы как-то не очень смотрим, — ответил долговязый.
      — Там сначала два парня в футбол резались, —уверенно сказал мелкий, с веснушками. — А потом девушка ненадолго засела. И все. Кроме вас там больше никого не было.
      Девушка? — переспросил я с сомнением. — Может, там еще был худощавый мужчина лет тридцати пяти?
      — Нет, — покрутил головой мелкий. — Мужчины точно не было. Два парня, а потом девушка. Я на нее еще внимание обратил. Фигурка — высший класс!
      Приятели моего собеседника тотчас дружно заржали и принялись со всех сторон отвешивать своему малорослому другу тычки.
      — Фигурка! Какая тебе фигурка, глист ты голодающий! Тебе только на обертку от шоколада «Аленка» смотреть можно! Да и то в присутствии родителей!
      — Точно, точно, — заверил меня парень, не обращая внимания на издевки друзей. — Брюнеточка. Вся такая изящная. Как Барби.
      — Изящная, как Шварценеггер в юбке! — пуще прежнего заржали парни.
      — Да не слушайте вы их! — улыбнулся мой собеседник, вовсе не обижаясь на друзей.
      Лучше бы он вспомнил только ребят, играющих в футбол! И что мне теперь делать с этой изящной девушкой? Как теперь отвязаться от нелепой, но навязчивой мысли, что это была та самая куколка в красной юбке с физиономией пуделя, которая вежливо и робко попросила у меня мобильник, за сто баксов выполняя поручение убийцы?
      — Она была в красной юбке?
      — Нет. В джинсах. И в голубой футболке.
      — В одних трусах и противогазе! — дружно скандировали развеселившиеся пацаны.
      Не помню, как я с ними расстался. Погруженный в раздумья, я долго брел по обочине шоссе, пытаясь выстроить в логический ряд ту скудную и противоречивую информацию, которой владел. Но ничего путного у меня не выходило. Личность убийцы оставалась для меня темным пятном. Я даже приблизительно не мог определить, зачем я понадобился Человеку и к чему мне надо готовиться в самое ближайшее время.
      В реальность меня вернул звонок. Я с некоторым опасением вынул из чехла мобильник и с облегчением увидел на дисплее имя Никулина.
      — Докладываю, дорогой мой Шерлок! — сказал он. — — Твой Антон Мураш вообще не здешний. Он прописан в городе Нальчике, неженатый, двадцать пять лет. Работает сотрудником банка «Капитал Кавказа», а в настоящее время находится в отпуске по семейным обстоятельствам.
      Все? — спросил я, когда Никулин замолчал.
      — А что ты хотел узнать еще? Размер его ноги? Или любимое блюдо?
      Я сам не знал, что хотел бы еще узнать про Мураша. А на кой ляд он мне вообще сдался? Эпизодическая фигура, о которой надо немедленно забыть, чтобы высвободить свободное место в памяти для полезной информации. Например, о том, что мне надо срочно лететь в Минеральные Воды, а я пылю по обочине и сосредоточенно смотрю себе под ноги, словно баран, выискивающий клочок свежей травы.

      В здание аэропорта я зашел как на территорию кенийского заповедника с голодными львами. Сначала я дважды обошел зал, приглядываясь к пассажирам и пытаясь определить, не следит ли кто за мной. Потом подошел к билетной кассе и спросил, есть ли свободные места на рейс до Минеральных Вод. Свободные места были, но я решил не торопиться и проторчал у газетного киоска до тех пор, пока не объявили о том, что регистрация пассажиров на рейс до Минеральных Вод заканчивается. Тогда-то я купил билет и через стойку контроля сразу пошел на посадку. Ничего непредвиденного не произошло. Никто меня не задержал, даже не кинул косого взгляда. Лишь женщина в голубой униформе, стоящая на выходе из «отстойника», поторопила:
      — Быстрее, гражданин! Что ж вы так плететесь, будто с жизнью прощаетесь?
      Наверное, это было проявлением своеобразного авиационного юмора. Я улыбнулся женщине и пошел к самолету, который уже свистел двигателями, распространяя вокруг себя волнующий запах горелого авиационного топлива.
      В салоне, тем не менее, еще не воцарилась атмосфера смиренного ожидания, какая охватывает кинозал в момент медленного угасания света. Пассажиры еще суетились и теснились в проходе, заталкивали сумки в багажные ящики, устраивались в креслах, опускали и поднимали спинки. Где-то громко разревелся малыш, требуя, чтобы ему позволили «сесть на окошко». Мамаша, густо краснея, стала шипеть на него, выдавая отрывистые фразы, в которых ключевыми словами были «прибью», «дрянь такая» и «все нервы мне измотал». На малыша угрозы не подействовали, он стал кричать еще пронзительнее, изображать удушье и захлебывающийся кашель и, наконец, повалился на пол посреди прохода, симулируя приближение смерти. В воспитательный процесс вмешались другие пассажиры.
      Я не без труда протиснулся к своему месту, сел в кресло и сразу пристегнулся ремнем. Как раз в этот момент поединок мамаши и ее отпрыска достиг апогея. Я не видел, что именно происходило в проходе, но зато отчетливо услышал серию громких хлопков, какие происходят при взбивании подушек, а вслед за этим салон пронзил вопль малыша — нота, которую он тянул, была столь высока и проникновенна, что я сначала подумал, что пилоты запустили двигатели в форсажном режиме. Кажется, многим пассажирам стало дурно, и я увидел, как десятки рук потянулись к кнопкам вентиляторов.
      Неожиданно вопль малыша резко оборвался, как будто его маленький ротик заткнули глыбой кускового шоколада или нее пилоты, спасая нервы пассажиров, позволили малышу сесть за штурвал управления. Как бы то ни было, салон с облегчением вздохнул. Я выудил из кармана сиденья рекламный буклет, повествующий о незабываемом удовольствии, которое доставляет полет на самолетах авиакомпании, но не успел раскрыть его, как до моего плеча кто-то дотронулся. Эта была та самая женщина, чей ребенок только что поставил под сомнение силу голоса непревзойденного Робертино Лоретти.
      — Будьте добры, поменяйтесь со мной местом, — жалостливо попросила она, сдувая влажную спиральку волос, упавшую ей на глаза.
      Во мне изначально заложена готовность отозваться на любую просьбу; я сначала помогаю людям, а только потом задумываюсь, чем обернется мне моя доброта. Я кивнул, тотчас отстегнул ремень, встал и с опозданием подумал, что мамаша, по-видимому, предлагает мне сесть рядом с ее деточкой, чтобы я своим внушительным видом сдерживал устремления малыша пробиться к иллюминатору. Но я не подал виду, что опечалился, и выбрался в проход.
      — Вот там, крайнее, в четырнадцатом ряду, — сказала мамаша, показывая на свободное сиденье.
      Зря я плохо подумал о женщине, она вовсе не собиралась подложить мне свинью в виде своего шаловливого сыночка. Моим соседом оказался грузный мужчина, который не знаю как впихнул свое обширное тело в кресло и сейчас помахивал буклетом перед влажным и раскрасневшимся лицом. Я сел рядом и пристегнулся. Теперь можно закрыть глаза, расслабиться и погрузиться в размышления. Моей голове есть над чем поработать.
      Только я начал выстраивать в хронологической последовательности цепочку событий, которые привели меня в самолет и посадили в это кресло, как мамаша снова появилась рядом со мной. Глаза мои были закрыты, но я угадал ее присутствие по приторно-сладкому запаху духов.
      — Вы не могли бы поменяться со мной местом? — с мольбой в голосе обратилась она теперь уже к моему соседу.
      Мужчина скривился от перспективы вытаскивать свое тяжелое и неповоротливое естество и переносить его в другую часть самолета. Чувствуя, что сейчас получит мотивированный отказ, женщина принялась уговаривать:
      — Вам там будет удобнее! Там вентиляция лучше, и спинку можно откинуть!
      — Скорее я ноги откину, — пробормотал мужчина и, хотя он был наполнен ненавистью к женщине и злился на себя, все же принялся выбираться из кресла. Я встал, пропуская его. И чего мамаше все неймется? К чему эти рокировки?
      Женщина села на освободившееся рядом со мной место, перекрестилась и полезла в сумочку за пудреницей. Грузный мужчина не без труда протискивался по узкому проходу, наступал кому-то на ноги, задевал руками головы, причиняя беспокойство всем, кто оказывался на его пути. Но он не извинялся, не пытался передвигаться аккуратнее, и его нездоровое лицо вовсе не выражало чувства неловкости; скорее, он испытывал некоторое мстительное удовольствие, будто пассажиры были виноваты в том, что их среда выдавила из себя столь бесцеремонную и наглую гражданку. Наконец он занял место, которое по билету принадлежало мне, и еще долго устраивался в кресле, подпорчивая настроение своим соседям с четырех сторон.
      Я снова закрыл глаза. Мамаша не проявляла ко мне интереса и читала помятую книжку, страницы которой лежали в мягкой обложке как денежные купюры в портмоне. Через час стали разносить еду. Пассажиры поедали холодный рис с куриными косточками с таким аппетитом, будто голодали несколько дней кряду. Моя соседка, поднявшись на ноги, высмотрела своего сыночка и громко спросила у него:
      — Ты все скушенькал, зайчишка? Все?.. Ешь все, я тебе сказала! И кашу тоже! Хватит в окошко смотреть, уже нос себе отморозил! Если не съешь кашу, я тебе, паразит, устрою, когда прилетим! Про качели можешь забыть сразу, дрянь такая!
      Кто-то подавился. В иллюминаторах, покрывшихся узором из кристалликов льда, темнело. Стюардессы повезли по проходу тележку, собирая использованные пластиковые тарелки и вилки. Многим пассажирам приперло в туалет, и в проходе выстроилась длинная колонна, разделенная пополам тележкой. С одной стороны стояли те, кто уже посетил туалет и хотел вернуться на свое место, а с другой — те, кто еще не облегчился. Кое у кого терпение подходило к концу. Об этом можно было догадаться по своеобразной позе, выражающей скрытое страдание и напряжение.
      Самолет пошел на снижение и вскоре коснулся колесами посадочной полосы, задрожал, завыл тормозным реверсом. Пассажиры поблагодарили экипаж жиденькими аплодисментами и начали вставать со своих мест. Стюардесса, вооружившись микрофоном громкоговорящей связи, стала убеждать всех оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Пассажиры чихали с высокой башни на нее, потому как здесь, на земле, после удачной посадки, власть экипажа заканчивалась. Летчикам уже не дано было повлиять на судьбу людей, и люди опять единолично распоряжались своими жизнями. Я думал, что толпа пассажиров ринется в проем и .сметет хрупкую стюардессу, но тут вдруг в салон ворвался один из пилотов. Что это пилот, я понял по его синему кителю с погонами и золотистыми шевронами. Он выхватил из руки стюардессы микрофон и с неожиданной злостью рявкнул:
      — А ну, сели все на свои места! Я кому сказал?! Подчиняться мне, командиру самолета! Пока не дам команды идти на выход, с кресел не вставать! Вещи не брать! Сидеть молча на своих местах! Кто не подчинится, будет иметь бледный вид!
      Я часто летал, но мне еще ни разу не приходилось быть свидетелем такого милого общения командира самолета с пассажирами. Вот ведь как допекли экипаж, что даже пилот на крик сорвался! Противиться авторитету самого главного человека на борту никто не стал. Люди вернулись на свои места. Проход освободился. В салоне стихло.
      — Вот так, — добавил пилот, убедившись, что его приказ выполнен. Он вышел, плотно задернув за собой шторки. Стюардесса, словно надсмотрщица в женской колонии, встала в проходе, широко расставив ноги и заведя руки за спину. По рядам прошелся шепоток недоумения. Люди крутили головами, пытаясь понять, что происходит. Самолет давно остановился, двигатели стихли, в темных стеклах иллюминаторов мерцали блики неоновой вывески, которая возвышалась над зданием аэропорта как корона: «Минеральные воды». Подали трап. Было отчетливо слышно, как передвижная лестница мягко стукнулась о борт самолета. Мне почему-то стало не по себе. Я посмотрел на иллюминатор, но сквозь мутное стекло не было видно ничего, кроме нескольких оранжевых и синих огней. Происходило какое-то странное действо, не совпадающее с рабочим сценарием авиакомпании. Не думаю, что командир самолета просто навел порядок в пассажирском салоне. Он явно выполнил приказ, спущенный сверху, откуда-то из властных структур, и для какой-то цели задержал выход пассажиров.
      Мне не хотелось думать о том, что уже навязчиво кружилось в мыслях. Я отгонял от себя дурную догадку. Я изо всех сил разводил себя и застывший в лучах аэродромных прожекторов самолет, не желая видеть в себе причину происходящего. И напрасно ждал, когда шторки раскроются и стюардесса пригласит всех на выход. Шторки распахнулись, но вместо стюардессы в салон вошли трое молодых людей. Я только глянул на них, на их цепкий взгляд, подвижные глаза, на аккуратные прически и сразу понял, что они пришли за мной… От напряжения у меня онемели кончики пальцев. Сбылись мои худшие опасения. Меня все-таки разыскивали, за мной гнались. Кто поднял тревогу — вдова или гаишник, который был свидетелем, как я буксирую автомобиль с трупом? Да какая разница! Это уже не имеет значения… Ох, как все плохо! Жизнь Ирины висит на волоске, помочь ей могу только я. Я! Бесценный и уникальный человек! Я обязан донести себя в целости и сохранности до того места, которое определит убийца. Обязан! И не попасть под машину, и не утонуть в озере, и не отравиться грибами, и не впутаться в случайную пьяную драку. Я слишком дорого стою…
      Может, вскочить с кресла и кинуться к выходу, сбивая молодых людей, как кегли в кегельбане? Стрелять они не станут — в салоне слишком много людей. Но где гарантия, что у подножья трапа нет никого?
      Готовность сопротивляться, драться, взбивать, как в миксере, всех подряд, кто встанет на моем пути, была столь высока, что я даже глаза закрыл, чтобы оперативники не догадались о моих намерениях по моему искрометному взгляду. Я слышал их шаги. Оперативники гнали по коридору воздух, легкий сквознячок с запахом дешевого одеколона с китайского рынка, несвежей рубашки и новых кожаных туфель. Я знал, что буду делать, когда они попросят меня встать и пойти на выход. Мы еще поборемся…
      Оперативники поравнялись со мной. Я не открывал глаза, но почувствовал, как кто-то из них задел мое плечо. Запахи, слабое движение воздуха и теней, которые можно различить даже сквозь веки… Но шаги стали удаляться. Оперативники прошли мимо меня, не остановившись. Я открыл глаза и обернулся. Они продолжали идти по проходу — целеустремленно, наступательно, в ногу. Красавцы! Но почему они обделили меня своим вниманием? Я даже почувствовал что-то вроде досады: такой масштаб событий — и не ради меня? Хоть вскакивай с кресла и кричи вдогон: «Эй, ребята! Я здесь!»

      Я ошибся! Никому я не нужен, облегченно вздохнул я. Однако не рано ли радоваться? Оперативники остановились у кресла, в котором должен был сидеть я. Не было слышно, что говорили пассажиру молодые люди, — толстяк сразу нервно заерзал, что-то заговорил. Молодые люди взяли его под руки. Толстяк не сопротивлялся, видимо, рассчитывал выйти на воздух и там разобраться. Пассажиры провожали толстяка и оперативников при гробовой тишине. Мне было жаль его, ему предстоит пережить не самые приятные минуты. И все из-за меня.
      Меня грызла совесть, я пытался оправдать себя, ведь все, что произошло, было помимо моего желания, моей воли. Салон начал медленно оживать, переговариваться Пассажирам стало интересно, за какие — такие заслуги так встретили толстяка. Я покосился на свою соседку. Она не обращала на меня внимания. Ее встревоженное лицо было обращено в конец салона, где рядом с иллюминатором сидел ее сын.
      — Зайчишка! Котенька! Не вставай пока… Не вставай, я тебе сказала! Сядь, поганка! Вот только выйдем, я тебе все уши, как ботву, оборву! Всю душу мне вымотал, засранец!
      А что, если оперативники проверят документы сразу же при выходе из самолета? Но мои опасения оказались напрасными: внизу нас встречала только сотрудница аэропорта. Вид у неё был растерянный, она жалобно упрашивала пассажиров соблюдать порядок и организованность. Все же несколько нетерпеливых пассажиров, не обращая внимания на ее просьбы, ринулись через парковку к зданию аэропорта. Мне тоже хотелось поступить так же, но я нашел в себе силы сдержаться. Лучше зайти в аэропорт с толпой, отягощенной сумками и раздражением. Некоторое время я плыл в этом течении, но посреди зала остановился и свернул к кафетерию, где заказал бокал разливного пива.
      Я принялся рассматривать второй этаж, большей чартью состоящий из кафе да игровых комнат, и сразу обратил внимание на вывеску с изображением Земного шара, вокруг которого, словно искусственный спутник, летал почтовый конверт. Электронная почта. Проверить, не пришло ли мне очередное письмо от Человека?
      Я поднялся на второй этаж, постоял у перил, полюбовался на людской муравейник, и вошел в кафе. Необычность его состояла в том, что на каждом столике стоял компьютер. Меня позабавило предостережение: «Уважаемые пользователи Глобальной Сети! Убедительная просьба пиво и другие напитки на клавиатуру не лить и окурки не гасить мышкой!» Ну что ж, не буду мышкой гасить окурки. Я огляделся. Из-за тяжеловесных, мерно гудящих мониторов торчали макушки голов. Было крепко накурено, и в помещении стоял плотный тяжелый запах. Выбора у меня не было, и я подошел к барной стойке. Тщедушный очкарик уставился на меня.
      Я сказал ему, что хочу проверить электронную почту. Очкарик кивнул и повел меня к свободному столику.
      Расположившись перед монитором, я набрал на клавиатуре необходимые данные, и с тревогой стал ожидать результатов. На мое имя пришло два письма. Тема у обоих та же: «Привет, дружище!» Я открыл первое, отправленное два часа назад. Письмо было до обидного коротким: «С прилетом! Ночуешь в гостинице „Баксан“, номер забронирован. Утром посмотришь почту. Человек». Второе письмо оказалось совсем «свежим»: было отправлено каких-нибудь десять минут назад. «Вацура! Тебе не кажется, что за тобой плетется „хвост“? Не делай необдуманных шагов, помни про Ирину».
      Я еще раз перечитал оба сообщения. Если в первом письме, несмотря на лаконичность, мне было все понятно, то второе сразу вызвало кучу вопросов. Что значит «за мной плетется „хвост“? Как я должен реагировать на этот вопрос? Если Человеку стало известно, что за мной следит милиция, то что я должен предпринять? И что значит „не делай необдуманных шагов“?
      Я выругался вполголоса и чуть не опрокинул на клавиатуру кружку с пивом, которую очкарик любезно подставил под мой правый локоть. И вместо того, чтобы выйти из почтовой программы да поехать в гостиницу «Баксан», я ткнул курсором в кнопку «Ответить адресанту» и быстро набрал текст: «Дорогой Человечище! Если ты хочешь, чтобы я был тебе полезен и смог помочь тебе, то впредь выражайся яснее. В нынешней ситуации краткость не всегда определяет талант. Потрудись дать мне исчерпывающий ответ, что ты имел в виду под словом „хвост“? Какой он длины и пушистости, какого окраса? И будь добр расшифровать твое глубокомысленное предупреждение про необдуманные шаги. К.В.»
      По сути дела, это письмо ничего не решало. Человек его не прочитает, потому что, судя по обратным адресам, он не возвращался туда, откуда отправлял мне послания.
      Я отпил глоток пива, которое оказалось на редкость гадким, и уже хотел встать из-за стола, как компьютер запищал, извещая меня о приходе нового почтового сообщения.
      «Разъясняю для особо сообразительных, — писал Человек. — С того момента, как ты зашел в здание аэропорта, тебя стал пасти некий тип в черной бан-дане и солнцезащитных очках. Пока ты хлебал пиво в кафетерии, он торчал у газетного киоска и не сводил с тебя глаз. Сейчас его можно заметить у камеры хранения. Я далек от мысли, что ты прихватил с собой своего дружка, но ежели это так, то тебя ждут неприятности».
      За мной следит какой-то тип в бандане? Я пялился в экран, стараясь осмыслить сообщение. Откуда Человеку стало известно, что за мной кто-то следит? А может, он сам следит за мной? Выходит, он где-то здесь. Может быть, совсем рядом, в этом Интернет-кафе…
      Меня охватило волнение: финиш, разгадка показались мне настолько близкими и ощутимыми, что я оторвал взгляд от экрана и огляделся в полной уверенности, что сейчас увижу некую злобную личность с узким, как у рыбы, лицом, который сидит за компьютером и шлепает по клавиатуре, сочиняя свои гнусные письма. Но вокруг меня лишь покачивались клубы табачного дыма да торчали зеленые макушки поверх мониторов.
      Торопясь и шлепая мимо клавиш, я отбил ответ: «Никаких дружков я с собой не брал. Благодарю за предостережение. Может быть, ты проводишь меня до гостиницы? К.В.» Дал команду отправить. Сейчас он получит это письмо, станет читать, потом напишет сердитый ответ. На это уйдет минуты две или три. Если он здесь, я его вычислю.
      Я встал, выплеснул содержимое пивной кружки под стул и медленно пошел к барной стойке — как бы за добавкой. Я уже дошел до середины зала, внимательно разглядывая сидящих за ними любителей электронной почты. Мне осталось проверить не больше дюжины компьютеров. «Человек» где-то здесь. Я вычислю его…
      Вдруг громко хлопнула входная дверь. Я обернулся и успел заметить, как кто-то рослый, в длинном темном плаще с поднятым воротником вышел из кафе. Назад! Я поставил кружку на барную стойку, не глядя кинул несколько смятых купюр, и ринулся в зал кафетерия. Успел заметить, как темный плащ мелькнул на лестнице, ведущей из зала вниз. Да это же женщина! Рослая, средних лет женщина с короткой спортивной стрижкой.
      Мне пришлось поспешить, чтобы не потерять ее из виду. Она сошла с лестницы и смешалась с толпой. Только бы не потерять! Она торопится, идет все быстрее. Я срываюсь на бег, приближаюсь к ней и готов уже схватить ее за руку, как вдруг женщина, широко раскинув руки, ринулась к девочке в длинном розовом платье. Девочка с воплем «Мамочка, мамочка» падает в ее объятия… Не успев остановиться, я неловко толкаю женщину. Она наверняка бы упала, если бы ее не подхватил высокий сухощавый мужчина с аккуратной бородкой.
      — В чем дело? — насупив брови, спрашивает меня мужчина.
      Я извиняюсь и делаю шаг назад. Женщина кидает на меня сердитый взгляд.
      — Пьяный, наверное, — говорит она и мгновенно забывает обо мне. — Ну, как долетели? Намаялись, родные мои? Этот рейс всегда опаздывает… Ой, а загорели-то как!
      Какая досада! Если убийца и был там, то сейчас его и след простыл. Я был так близко от него! Если бы эта женщина не сбила меня с толку!
      Еще минут пятнадцать я бесцельно крутился по залу, разглядывая пассажиров. Я почувствовал себя уставшим. Всему есть предел. И моим силам тоже. Особенно если уже более суток меня преследуют неудачи. Я до сих пор не знаю, кто он, этот «Человек», и кто убийца. Со мной играют втемную, стараясь удержать повязку на моих глазах как можно дольше. Слепой, я оставался послушным и безропотным: когда ничего не видишь и ничего не знаешь, остается только делать то, что тебе говорят.

      Убийца, коль я ему был так нужен, мог бы позаботиться о моей безопасности. Но он либо не знал, что меня разыскивает милиция, либо был недальновиден и беспечен, считая, что спасение утопающего — дело рук самого утопающего. Я сел в такси, назвал гостиницу «Баксан» и только тогда пришел к окончательному выводу, что милиция, не поленившаяся подъехать к трапу моего самолета, не поленится проверить фамилии проживающих в гостиницах. Разумнее переночевать там, где не спрашивают паспорт и не предлагают заполнить анкету гостя.
      — Я передумал, — сказал я водителю. — В «Баксан» не поедем.
      Водитель немедленно надавил на тормоз и, повернув ко мне хмурое, наполовину прикрытое кепкой лицо, проворчал:
      — А куда поедем?
      Я как мог объяснил водителю, что мне было нужно:
      — Мне нужна частная маленькая неприметная гостиница. Понимаешь? Чтобы на дверях не стоял метрдотель, чтобы никто не требовал паспорта и чтобы утром я не сдавал простыни дежурной по этажу.
      Лицо водителя сразу приобрело жизнерадостное и вместе с тем лукавое выражение.
      — Так бы и сказали! — вальяжно протянул он. —Конечно, в «Баксане» скучно. Большой, неуютный… Есть одно хорошее место. Всю жизнь потом меня благодарить будешь!
      Он круто развернулся и поехал в другую сторону. Вскоре мы свернули с шоссе на узкую, неосвещенную дорогу. Проехав несколько кварталов, такси остановилось у какого-то многоэтажного учреждения, огромные окна которого чернели в темноте, как очки слепца. С торца первый этаж представлял собой глухую монолитную стену без каких-либо элементов, если не принимать во внимание малоприметную металлическую дверь. Ни табличек, ни рекламных щитов я найти не смог.
      — Приехали, — сказал водитель. — Над дверью найдешь звоночек. Нажми три раза: дзинь-дзинь— дзинь, и останешься доволен.
      Я слишком устал, чтобы размышлять о нестандартном оформлении фасада гостиницы, подошел к двери и, как велел водитель, позвонил. Прошло немного времени, и где-то сверху вспыхнула замаскированная лампочка, освещая меня с головы до ног, а затем раздался щелчок электрического замка. Я зашел внутрь и оказался в узком коридоре с арочным потолком. Под ногами пружинил ворсистый ковер. На стенах висели макраме с искусственными цветами и овальные картины с изображениями обнаженных натур, выполненные в стиле раннего кубизма. Навстречу мне из ярко освещенного холла вышла увядающая женщина, на лице которой при богатом воображении можно было угадать былую красоту.
      — Добрый вечер, — очень приятным голосом произнесла она, остановившись передо мной слишком близко, чем следовало бы сделать трезвой женщине перед незнакомым мужчиной. — Я очень рада, что ты выбрал для отдыха наше уютное гнездышко. Проходи, чувствуй себя как дома.
      Женщина отошла к стене, освобождая проход, и я прошествовал в холл. Он был обставлен со вкусом и дорого. Глаз радовали кожаный диван, фонтанчик с вращающейся мельницей, аквариум с золотыми рыбками и четыре девушки в предельно коротких юбках — они улыбались мне как старому знакомому. Их тонкие ножки в туфельках каким-то образом занимали все свободное пространство холла, и от такого количества оголенных конечностей у меня даже зарябило в глазах, будто бы я оказался на складе галантерейного магазина, заваленного гипсовыми ногами в чулках. Все красотки поздоровались со мной мяукающими, как у вьетнамцев, голосами; одна из них, с широким, как у лягушонка, ротиком, тотчас сняла с моей головы бейсболку, а другая, едва не наступив мне каблуком на ногу, предложила немедленно выпить с ней на брудершафт шампанского.
      Я с опозданием понял, что я и девушки по-разному понимаем слова «спать» и «отдыхать» и что в эту гостиницу мужчины приезжают вовсе не для того, чтобы как следует выспаться. Но отступать было поздно и, главное, некуда.
      — У нас все номера по сто долларов, — сказала хозяйка гостиницы. — Остальные услуги оплачиваются дополнительно.
      Последнюю фразу она произнесла тихим и томным шепотом, и при этом сладко зажмурилась, как сытая кошка, которую погладили по голове. Я кивнул и полез в карман за бумажником. Сейчас зайду в номер, мечтал я, закроюсь на замок, приму душ и лягу спать. И попрошу не беспокоить. В конце концов, никто меня здесь насиловать не станет.
      — Ты в сауну сразу пойдешь или после шампанского? — спросила хозяйка, приняв деньги. Она как-то странно взяла стодолларовую купюру: за оба уголка, приподняв до уровня своего подбородка. Получалось, что на меня смотрит и американский президент, будто хочет приободрить: мол, дуй в сауну, чувак, не робей, там тебе на сто пудов понравится!
      — А разве в номере нет душа? — удивился я.
      — Душ, конечно, есть, — в свою очередь удивилась хозяйка. — Но-о-о-о…
      Она не успела ничего добавить, так как я решительно повернулся и пошел по коридору к номеру, громко объявляя:
      — Мне ничего не надо. Я хочу спать. До утра меня не беспокоить! — И повторил сакраментальную фразу на трех языках, чтобы девочкам было понятнее: — Ноу диетарб! Нихт цу бойнрухиген! Не па деранже!
      Мысли об Ирине не выходили из моей головы, и осознание страданий близкого мне человека начисто вышибало из моего тела тягу к плотским удовольствиям. Даже самые милые и красивые девушки способны были вызвать во мне разве что раздражение и обиду не несправедливость: Ирина тоже красивая и милая, но страдает неизвестно за что, а они щеголяют передо мной, демонстрируя свои длинные ноги, и думают о деньгах.
      Номер был средней паршивости с узкой эксплуатационной направленностью. Душ, туалет и крохотная комнатушка, от стены до стены занятая двуспальной кроватью. Ни тумбочек, ни шкафов, ни телевизора. Впрочем, меня все устраивало, и, стоя под тугими струями душа, я чувствовал себя едва ли не на вершине счастья. Засыпать я начал, когда вытирался, и плохо помню, как добрался до кровати..
      …Выползание из глубокого сна было мучительным, чем-то сродни тому дискомфорту, как если бы нас из теплого дома нагишом выгоняли на мороз. Я еще кувыркался в синем небе на головокружительной высоте среди облаков, похожих на воздушные шары, но уже слышал доносящийся откуда-то извне стук, и он отвлекал меня от воздушных пируэтов, заставлял прислушиваться, думать о нем. В конце концов, я ощутил себя лежащим на кровати под одеялом и в полной темноте.
      Ага, я в гостинице. Ночь. Утром я должен проверить почту… В дверь кто-то негромко скребся.
      — Миленький, открой одинокой кошечке, пожалуйста, — донесся до меня тоненький голосок, настолько тоненький, что он без труда пролетел сквозь замочную скважину.
      Я рывком сел на кровати, пытаясь привести в порядок мысли. Ну разве можно так быстро выходить из глубокого сна? Мысли растрепаны, сон и явь перемешаны. До дверного замка можно было дотянуться, не вставая с кровати. Из слабо освещенного коридора мне в номер хлынул приглушенный розовый свет. Треугольный луч тотчас разлегся на полу, словно малиновая собака, которую впустили в дом. На пороге стояла девица с ротиком, как у лягушонка. Она прижимала к груди крохотный, расшитый золотыми нитками ридикюльчик и часто моргала глазками.
      — Ну? — спросил я не очень вежливо, зевая и почесывая растительность на груди.
      — Мне очень холодно, — промяукал лягушонок, впиваясь безгрешным взглядом мне в глаза.
      — И мне тоже, — добавила еще одна девица, выглядывая из-за дверного косяка, и качнула головой, показывая, какие у нее красивые кудри.
      — Что, сразу обоим? — уточнил я. — Ага, — хором кивнули девицы.
      — Попросите у хозяйки теплые одеяла, — посоветовал я и бережно, чтобы не сломать ножки девицам, закрыл дверь.
      Не успел я прилечь, как в дверь снова постучали.
      — Эй, подруги! — прикрикнул я, подтягивая край одеяла к подбородку. — Кончай стучать! Вы все мне очень нравитесь, но завтра у меня тяжелый день.
      Зря я вступил с ними в переговоры!
      — А мы недолго, — пообещали девушки какими-то сдавленными голосами. Наверное, они прижимались губами к щели между дверью и косяком. — Мы немножечко с тобой погреемся и уйдем. Неужели у тебя сердечко не дрогнет и ты не впустишь нас к себе?
      Я лег на бок и положил на голову вторую подушку. Сон одолевал меня. Глаза закрывались сами со-, бой. Мое дыхание становилось ровным и спокойным. Вокруг меня уже начали прорисовываться облака, плывущие по лазурному небу, как все вдруг в одночасье куда-то рухнуло и нервы завибрировали от громкого и требовательного стука. Я метнулся к двери и распахнул ее. На пороге стояли уже три девицы. Третья, только что пришедшая на помощь, со свежим напором шагнула ко мне.
      — Какой мужчинка! — певучим голосом произнесла она и протянула к моей щеке свою узкую ладошку с необыкновенно длинными, разрисованными цветочками ногтями. Я схватил ее за запястье.
      — Вот что, девчонки, — сказал я сердито. — Оставьте меня в покое. Я ничего не хочу, понимаете?
      — Это тебе только так кажется, — уверенно возразил лягушонок. — Очень даже захочешь. Давай поспорим?
      — Вам дать денег, чтобы вы оставили меня в покое?
      Свежая девица ахнула, прищурила глазки и покачала головой:
      — Ты просто лапочка! Но покой стоит в три раза дороже.
      — Я умру, если не поглажу его грудь! — страдальчески произнесла кудрявая.
      — Умрешь, — подтвердил я. — Потому что женщина должна приносить мужчине радость. А вы меня сейчас только раздражаете! — Я подумал и добавил фразу, которая, по моему мнению, должна была их здорово напугать: — Если вы не отвяжетесь, то потеряете меня навсегда как стабильного клиента.
      Я сам не знал, что имел в виду под термином «стабильный клиент». Наверное, со стороны эти ночные разборки выглядели комично. Голый детина держал оборону, подпирая плечом дверь, а к нему в номер ломились три путаны. Можно было бы, конечно, отдать себя им на растерзание, чтобы отработали и быстрее отвалили, но я был по натуре человеком упрямым, к тому же привык слов на ветер не бросать. Если отказал — то баста! Умру, но буду до конца стоять на своем. К тому же я считал полезным время от времени проверять свою стойкость перед сильнейшим человеческим искушением. В этом плане мы с Ириной были очень похожи.
      Воспоминание об Ирине придало мне решительности, и я закрыл дверь. Природа не схалтурила, постаралась, вылепливая их, думал я, снова погружаясь в сон. С таким качественным генофондом надо безостановочно плодить красивых и здоровых детей. А они уже посинели от противозачаточных таблеток. Это все равно что плодородный чернозем закатывать асфальтом. А во всем мы, мужики, виноваты. Делаем спрос, а предложение за ним — как эхо, не заставляет себя долго ждать.
      Не успел я мысленно раскаяться за вину мужской половины человечества, как этажом выше, прямо надо мной, начало что-то ритмично скрипеть. Минутой позже в резонанс вошел мой потолок с люстрой, и вся комната стала содрогаться и гулко стонать. Не помогла подушка, которой я накрыл голову. Минуты три или пять, думал я, набираясь терпения. Если, конечно, он трезвый.
      Оказалось, ни три, ни пять, ни двадцать пять. Все содрогалось и ходило ходуном уже полчаса. Сон у меня как рукой сняло. Я поднял с пола свои кроссовки и запустил их в потолок. Жаль, не оказалось под рукой гранатомета «Муха». Завернувшись в простыню, я стоял посреди кровати, отягощенный мрачными мыслями, словно Юлий Цезарь в белой тоге. Тут жрицы любви опять стали скрестись и стучаться в дверь. Я обратил внимание на узкую щель между ее нижним краем и полом: из нее, как из принтера, выползали цветные фотографии с изображением моих милых дев, раздетых до упора: лягушонок сидел на кресле, закинув ногу за ногу, и ее тело по цвету и фактуре напоминало эдамский сыр; кудрявенькая повернулась к объективу задней филейной частью и опустилась на четвереньки, словно хотела поиграть в лошадку; третья девица лежала на смятой постели, воссоздавая образ рембрандтовской Данаи, правда, зачем-то держала в руке сигарету.
      — Котик, пусти своих кошечек к себе под одеяло, — доносились сдавленные голоса из всех дверных щелей, — — и мы подарим тебе незабываемые минуты блаженства…
      Я представил, как ко мне под одеяло заползают три уличные кошки, как обнюхивают мои ноги, руки, живот, как щекочут жесткими усиками, касаются меня хвостами со свалявшейся шерстью, и с отвращением спрыгнул с кровати. Потолок продолжал содрогаться. Из-под двери в номер заползали все новые и новые фотографии. Из замочной скважины доносилось нежное воркованье. Дурдом какой-то! Моему терпению пришел конец! Сейчас кошки будут летать по коридору!
      Я резко распахнул дверь, схватил за руку лягушонка, который оказался ко мне ближе всего, втянул в комнату и захлопнул дверь.
      — Сейчас тебе не поздоровится, — пообещал я, подталкивая девицу к стене. — Долго ты еще собираешься втираться в дверь, как мастика?
      — До победного конца, — со стоическим упрямством промяукала она и погладила меня по щеке. Я прихлопнул ее ладонь, как комара.
      — Перебор, — огрызнулся я. — Теперь мне хочется только выкинуть вас всех в окно.
      — Ну и напрасно, — ответил лягушонок и так светло улыбнулся, что по содрогающемуся потолку заскользили блики. — Мы ведь не будем тебе ничего стоить. Зачем упрямиться? Лучшее смирись… Вот потрогай, какая у меня кожа на руке… Правда, гладкая? Везде такая.
      — А почему это вы не будете мне ничего стоить? — удивился я. — У вас сегодня что, рекламная акция с бесплатной раздачей продукции?
      — Можно сказать, что так… Ну что? Созрел?
      —Созрел, — сказал я и стал одеваться. Нырнул в рубашку, натянул слаксы, сунул ноги в кроссовки. Поясной ремень затянул уже стоя на пороге.
      — Что-то я юмора не поняла, — растерянно произнесла кудрявенькая и недоуменно взглянула на лягушонка. Лягушонок пожал плечами. Третья девица недовольно фыркнула, села на диван, закинула ногу на ногу и сказала подругам:
      — Деньги я фиг отдам! За так, что ли, я полночи язык в замочную скважину совала? Ага!
      Девчонки прыснули от смеха. Я пожелал им неувядающей молодости и направился к выходу.
      — Вы уж на нас не сердитесь, — сказали они мне вслед.
      Щелкнул замок. Я вышел в прохладную, тихую, безгрешную ночь.

      Зимой мне пришлось бы коротать остаток ночи в аэропорту или на вокзале. Сейчас же было достаточно зарослей кустов с чистой травкой или скамейки в лесопарке. Когда умираешь от желания спать, проблемы людей, страдающих бессонницей, кажутся надуманными. Только я зашел в кусты, ломая ветви, как услышал звук автомобильного мотора. Любопытство заставило меня остановиться и обернуться. У железной двери стояла машина. Свет ее фар слепил мне глаза и не позволял рассмотреть, что за экипаж причалил к борделю. Но как только фары погасли, я с чувством рискованно испытанной судьбы увидел милицейский «уазик», ставший для меня в последнее время неким пугалом. Из машины вышел человек в форме, приблизился к двери и трижды надавил на кнопку звонка. Вспыхнула скрытая лампа, щелкнул электрозамок. Но милиционер не спешил зайти внутрь. Дверь открылась, на порог вышла хозяйка. Зябко поеживаясь, она поправила на плечах спортивную курточку. Я услышал тихую речь:
      — Привет, Юрок. Заходи! Давно тебя не видела.
      — Клиенты есть?
      — Всего один. Нет работы сегодня.
      Что за рожа?
      — Да вроде нормальный мальчик.
      — Нормальные мальчики спят в своих кроватках, а не в чужих. Веди, проверим…
      Они скрылись за дверью. Я стоял как столб с табличкой «Кабель высокого напряжения». Хотелось встать на четвереньки перед вырытой ямкой и долго трясти над ней головой, чтобы очистить мозги от наваждения. Я мог найти в себе силы поверить в то, что опять по счастливой случайности избежал встречи с милицией. Но вот только никому, ни одному человеку на земле не расскажу об этом, иначе непременно стану в его глазах отъявленным лжецом. Судьба оберегает меня? Или…
      Опять это «или»! Я боялся задумываться о том, что у заботливой судьбы могла быть альтернатива. Кто он, мой ангел-хранитель? Я даже повеселел и с удвоенной энергией стал ломать кусты, проделывая ' себе путь в какие-то глухие парковые дебри. Так жить можно, когда чувствуешь на правом плече легкую тяжесть всемогущего защитника и прикосновение нежного крыла к своей щеке.
      …Мне казалось, что я закрыл и тотчас открыл глаза. Сияло солнце. На ветках деревьев дрались воробьи. Я покрутил головой по сторонам. М-да, такое впечатление, что я лежу посреди центральной площади. Со всех сторон лучами пересекаются пешеходные дорожки, по ним туда-сюда ходят люди. На меня внимания никто не обращает. А ночью мне казалось, что я забрался в самые дебри.
      Встал, стряхнул с головы можжевеловые иголки, взглянул на свои помятые слаксы, пощупал бумажник в кармане. Порядок! Готов к труду и обороне.
      Сполоснуть бы лицо в фонтане да выпить чашечку кофе с бутербродом, тогда я буду совсем как огурчик. Я вышел на тротуар и свернул туда, куда направлялась основная масса людей. Утром люди всегда идут туда, где бурлит жизнь, а вечером — где не бурлит. Через несколько минут я оказался на остановке автобуса. Под пластиковым навесом смуглолицый юноша точил друг о дружку огромные ножи. Рядом раскалилась до малинового цвета спираль гриля. На шампуре пузырились и обливались жиром бронзовые кусочки мяса.
      Очень скоро я хватал эти кусочки зубами вприкуску с пружинистой ноздреватой лепешкой. Подошел автобус, издававший звонкие булькающие звуки, будто это была подводная лодка, только что вынырнувшая из морских глубин. Народ ринулся штурмовать двери, которые открылись лишь после нескольких ударов ногами. К остановке подбежала девушка в бежевом костюме, наивно полагая, что сможет уехать этим автобусом. Да это же лягушонок! Бедолага с опаской приблизилась к двери, из проема которой торчали спины и оценила свои силы и отступила.
      Я не мог отказать себе в удовольствии поболтать с ней.
      — Привет, — сказал я, отправляя в задницы людей, нерешительно поставила изящную туфельку на нижнюю ступеньку, но правильно рот самый жирный кусочек свинины. — Не влезла? Может, дать денег на такси?
      Лягушонок убедительно сделала вид, что не узнала меня, — округлила глазки, отступила на шаг и с гордым видом отвернулась. Я обошел девушку и снова очутился в поле ее зрения.
      — Слушай, умираю от любопытства! А почему без денег-то? Это только сегодня ночью или всегда?
      — Что вам надо? — строго спросила девушка, стараясь выдавить из своих глаз молнии. — Я вас не знаю!
      — Первый раз встречаюсь с проявлением такого выразительного бескорыстия, — признался я.
      Разговора у нас не получилось. Полный диссонанс! Ночью лягушонок атаковал меня своим вниманием, а я держал глухую оборону, сейчас все наоборот. Остановив проходящую легковушку взмахом руки, девушка села в машину и отчалила. Я помахал ей рукой. Бывают же чудеса на свете!
      По мере того как я приближался к аэропорту, мысли о судьбе моей непутевой Ирины вытесняли все остальные. Какие я получу распоряжения? Куда мне будет приказано приехать? На второй этаж аэропорта я поднялся, уже пропитанный тревогой и волнением, как грозовая туча электричеством.
      Кафе пустовало, и воздух в нем был настолько прозрачным, что от дверей я без труда видел дальнюю торцевую стену. Бармен с внешностью водопроводчика провел меня к компьютеру. Я волновался и два раза подряд ввел неправильный пароль. Наконец на экран выгрузилось новое сообщение от Человека: «Через Пятигорск поедешь до Нальчика, оттуда на Беслан. Как только проедешь реку Черек, сворачивай в сторону заповедника и гони до поселка Эден. В почтовом отделении попросишь соединить с телефоном 8-10-380-48-97-44-52 и скажешь: „Я на месте“. Свой телефон не отключай, будь все время на связи. Большой тебе привет от Ирины! Человек».
      Я долго буравил экран глазами. Вот тебе и гаражный кооператив на краю Минвод! Надо ехать в Нальчик, а оттуда в сторону Беслана, а потом еще до поселка Эден. Похоже, что и это еще не конечный пункт. Ни хрена себе ближний свет!.. Беслан, Беслан… Что-то очень знакомое… Ах да! Там же находится аэропорт Владикавказа, из которого я вылетал каких-то три дня назад! Вот же какое совпадение — убийца заманивает меня в те же места где я совсем недавно был. И опять я начинаю задумываться о том, случайное ли это совпадение?
      — Распечатайте, пожалуйста, письмо, — попросил я «водопроводчика».
      На память лучше не полагаться. Если маршрут запомнить легко, то номер телефона лучше записать. И еще: надо срочно купить подробную карту региона. Река Черек. Поселок Эден… Нет, не слышал я о такой реке и таком поселке. Водопроводчик принес мне лист с напечатанным на нем текстом и счет. Я еще раз пробежался глазами по посланию убийцы. На экране монитора слова всегда выглядят не так, как на бумаге. Кажется, что экран выхолащивает из слов их глубинную сущность, и они не передают настроения автора. А вот на бумаге письмо убийцы кажется более жестким; его стиль лаконичен, в нем мне привиделись скрытая агрессия и раздражение. Может быть, у него что-то не получается? Может, Ирина сбежала?.. Я замер на лестнице, вглядываясь в мелкие черные буковки, будто вытягивал из них некую закодированную, скрытую информацию. А почему бы и нет? Почему я до сих пор уверен, что Ирина по-прежнему в заложницах у негодяя? Когда я позвоню по номеру, который он мне указал, я не только скажу, что прибыл на место, я потребую убедительных доказательств, что Ирина по-прежнему с ним, что она жива и невредима.
      Продавщица газетного киоска кинула мне колоду игральных карт.
      — Вы меня не поняли, — сказал я. — Мне нужна географическая карта.
      — Так выражайтесь яснее!
      Я был рассеян. Забыл взять сдачу несмотря на то, что мне вслед кричали и продавщица, и покупатели. Вышел из аэропорта, перепрыгнул через барьер кустов, огораживающих сквер, сел на свободную скамейку и развернул карту Центрального Кавказа. Вот река Черек, вот дорога в заповедник. А вот и поселок Эден… А это что?
      Мой палец замер на витиеватых контурах ледников и горных хребтов. Мать честная! Хребет Крум-кол! А на его южном склоне голубой каплей обозначен ледник Джанлак, на котором я совсем недавно работал. Если бы не хребет, то от поселка Эден до места трагедии — рукой подать. Уж не к Джанлаку ли притягивает меня убийца?
      Это открытие заставило меня крепко задуматься. Кажется, впереди забрезжил свет. Во мне укреплялась уверенность в том, что взятие Ирины в заложницы — это отголосок джанлакского эха, моей работы на леднике. Но чем я могу быть полезен убийце в месте, похожем на ад? В том месте, где с чудовищным треском трутся друг о друга гигантские ледяные глыбы, где в одночасье образуются бездонные трещины и вырастают сахарные скалы, где беспрерывное движение многотонных масс мокрого снега и колотого льда не оставляет никаких шансов на жизнь тому безумцу, который попытается оседлать это мерзлое чудовище!
      Я совершал поистине титанические усилия, выдавливая из своего мозга крупицы воспоминаний о спасательных работах на леднике. Не совершил ли я там какого-нибудь грешка, за который теперь буду расплачиваться? Не произошло ли там некоего странного и двусмысленного случая, последствием которого и стали последние события?
      Нет, ничего подобного память моя не выдала. Я и мои товарищи, работавшие на леднике, подчинялись только совести. Она была нашим начальником. Мы спали в продуваемых всеми ветрами палатках и ветхих приютах, скрючившись в сырых спальниках. Еду готовили на костре. Работали от рассвета до заката, до изнеможения махали лопатами, ломами и кирками, дробя и перетаскивая тонны льда и снега. Лелеяли робкую надежду на то, что кто-то еще остался жив, кто-то сумел спастись в скальной нише или пещере. Так что хочет от меня убийца, присылающий мне электронные письма?
      А чего тянуть осла за уши? — подумал я и снова направился в здание аэропорта. Сейчас я выясню, в каком населенном пункте дожидается моего звонка убийца, а потом останется приехать туда, узнать адрес дома и номер квартиры.
      Неужели он все-таки прокололся? Неужели потерял осторожность и допустил ошибку, которая позволит мне застать его врасплох? Я переписал номер телефона на бумажку и протянул ее телефонистке. — Соедините, пожалуйста!
      Телефонистка приняла заказ и через минуту пригласила зайти в кабинку. Я мысленно перекрестился, прежде чем поднять трубку. Что сказать? Попросить позвать… ну, скажем, Петра Петровича. Сделать вид, что ошибся номером. Я хочу услышать голос убийцы.
      Длинные гудки. Один, второй, третий… Щелчок, шорох и — монотонный неживой женский голос:
      — Выбачаюсь, але я зараз не можу розмовляты з вами…
      Это автоответчик! Я опустил трубку и вышел из кабины. Почему на украинском языке? Здесь, на Кавказе, логичнее было бы оставить сообщение на осетинском, кабардинском или балкарском языках.
      — Скажите, а в какой город я позвонил? — спросил я, склонившись перед окошком телефонистки.
      Женщина оторвала взгляд от дисплея и посмотрела на меня так, будто я выразился нецензурными словами.
      — Вы куда-то звоните и не знаете, в какой именно город! В Одессу вы звонили, молодой человек! — мягче добавила она, испугавшись выражения моего лица. — Знаете хоть такой город?
      Такой город я знаю. И еще, к сожалению, я знаю о том, что убийца вовсе не прокололся. Он все-таки калач тертый, и на мякине его не проведешь. Придумал ловко. Многие современные телефоны оборудованы функцией дистанционного опроса. Включаешь автоответчик на своем телефоне и уезжаешь хоть на край света. Оттуда звонишь себе домой и прослушиваешь все записанные на автоответчик сообщения. И совсем не обязательно, что этот автоответчик должен принадлежать убийце. Дальнему родственнику, знакомому, другу детства — да мало ли!
      Недосягаем пока убийца! Никак мне не схватить его за ухо!

      Последнее письмо отличалось от прежнего одной немаловажной деталью: в нем не было указано срока, к которому я должен был приехать в Эден. Но я собирался примчаться туда как можно быстрее и сразу же доложить одесскому автоответчику, что прибыл на место.
      После недолгого торга один из таксистов согласился отвезти меня в Эден. Мы помчались по трассе, пронизывая знаменитые курорты, в лучших красках когда-то описанные Лермонтовым, и я, прислонившись к окну лбом, смотрел на сменяющие друг друга живописные долины и горы.
      — А почему ты только до Эдена? — спросил водитель, кончиком пальца утапливая мундштук прикуривателя в гнездо.
      Я не пошевелился. Мерный гул мотора и мягкое покачивание убаюкивали меня, и мне было лень отвечать на дежурный вопрос водителя. Я лишь скосил глаза в его сторону, тем самым давая понять, что жив, и услышал его вопрос.
      — Обычно все едут дальше, до Адиша, — продолжал водитель. Он прикурил от раскаленной спиральки, делая сильные и глубокие затяжки — наверное, его тоже стал одолевать сон и он решил покурить и поболтать со мной. — Никогда не был в Адише?.. (Я в ответ шевельнул краем губ). Напрасно. Для тех, кто увлекается горными лыжами, там настоящий рай. Очень хорошие трассы!
      Голос водителя сломил меня окончательно, на некоторое время я отключился, и дорога до Эдена не показалась мне долгой и утомительной. Зато вид поселка произвел на меня удручающее впечатление. Маленький, неряшливый, с ветхими, почерневшими от сырости домишками, притулившимися к пологой горе, словно клещи к брюху спящей собаки. Машина остановилась у почтового отделения. Я расплатился и вышел. Если бы не мутная табличка при входе, я бы принял этот заплесневелый домик за дровяной склад. Разумеется, на двери висел большой амбарный замок, по которому я не преминул врезать ногой. К почерневшему от сырости дверному наличнику был приколочен лючок от бензобака. Блеклой краской на нем было выведено: «Отделение связи работает ежедневно, кроме ср., пт, сб., вскр. С 8.00 до 12.00 без обеда и выходных». Очень остроумно. Работает всего три дня в неделю, зато без выходных! Сегодня понедельник, почта свое уже отработала. Значит, позвонить я смогу только утром в среду. Зря торопился! Придется еще один полный день и две полные ночи умирать от тоски. Бедная, бедная Ирина! Тот момент, когда ты снова обретешь свободу, отдаляется.
      Такси задним ходом развернулось, примяв серые кусты. Я махнул водителю рукой.
      — Чего тебе? — спросил он, высунувшись из окна.
      — Где тут у них гостиница? Или ночлежка какая-нибудь?
      — Гостиницы у них тут отродясь не было, — ответил водитель, осторожно въезжая передними колесами в огромную, похожую на воронку от авиационной бомбы лужу посреди дороги. — Как пошла мода на горные лыжи и Адиш стал популярным курортом, так Эден начал хиреть. Кто теперь будет строить здесь гостиницы или дороги? Вот Адиш — другое дело. Туда едут люди с толстыми кошельками. А в Эдене скоро вымрут последние старухи, и поселка не станет.
      — И далеко этот Адиш?
      — Километров пятнадцать. Или двадцать… — Он понял, о чем я хочу его попросить, и сразу дал мне от луп: — Я бы тебя подкинул, братан, но мне до темноты надо в Минводы успеть. Кровь из носу надо успеть!
      — Я хорошо заплачу, — пообещал я.
      — Не могу, братан! — покачал головой водитель и тронул рычаг передач. — Не сердись. Гадом буду, не могу! Ты вот через этот бурелом выйди на трассу. По ней часто ходят автобусы до самого Адиша. Тут близко. А мне надо торопиться обратно…
      Последние слова он произнес уже на ходу, поднимая стекло. Преодолев лужу, такси зарычало и быстро скрылось из виду.
      Я остался один. Где-то недалеко шумела горная река. Почти отвесные скалы и осыпи были утыканы стволами деревьев. Лес восходил к небу; там, вверху, у самой макушки, подобно старинному одежному воротнику «мельничные жернова», застыло кольцо из облака. Через бурелом я вышел на шоссе. Наверное, эта узкая асфальтовая полоска была самым шумным и оживленным местом в поселке. Не прошло и получаса, как я услышал гул мотора и увидел, как поселковые колдобины и ямы аккуратно объезжает яркий туристический автобус с большими тонированными окнами, с размалеванными пестрыми бортами, похожий на толстую детскую книжку, поставленную на корешок. Я взмахнул рукой, и пышущая жаром махина остановилась рядом. Зашипел пневматический механизм, открывающий дверь, и передо мной приветливо разверзся проем.
      — В Адиш? — громко спросил похожий на диск-жокея водитель, перекрикивая музыку. Утопая в уютном кресле, он ритмично жевал жвачку и постукивал пальцами в такт музыке по обтянутому кожей рулевому колесу. Огромная приборная панель мерцала и светилась разноцветными огнями. Над головой водителя покачивались треугольные вымпелы и цветные тряпочки с приколотыми к ним значками.
      Я зашел и поднялся по ступенькам в салон. Автобус тронулся с места плавно и беззвучно. Пассажиров было немного, но все равно рябило в глазах от ярких, как светофоры, комбинезонов, шапочек, оправ, поясных сумочек и чехлов для мобильников. Мне не часто приходилось видеть насколько пожилых, настолько холеных и дорого упакованных людей. Над спинками кресел покачивались розовые черепа, покрытые редкими седыми волосиками, похожими на комочки пены для бритья. Несколько пар выцветших серо-голубых глаз устремили на меня свое вялое внимание. Я уловил несколько фраз на немецком.
      В дальнем конце салона было полно свободных мест. Я занял кресло у окна и расслабился. Автобус по серпантину поднимался в горы. Можно было заметить, как постепенно меняется характер растительности. Лес редел, его сменяли кустарники и обширные альпийские луга. Из пожухлой прошлогодней травы торчали серые спины валунов, напоминающие позвонки древних ящеров. Прошло еще немного времени, и на обочине дороги стали появляться пятна грязного снега, которые постепенно разрастались, распухали, покрывая белым ковром все видимое вокруг пространство. Оживленная немецкая речь стала затихать. Очарованные открывшейся панорамой заснеженных гор и ледников, туристы прильнули к окнам. В салоне стало необыкновенно светло, как в операционной. Немцы ожили после гнетущего мрака скального ущелья, загалдели все одновременно, восторгаясь величественной красотой природы.
      Немцы дисциплинированно взялись за ужин. Они вынули из сумок одинаковые пластиковые коробочки и стали пристраивать их у себя на коленях. Внутри, по ячейкам, были разложены тонкий ломтик хлеба, вареное яйцо, несколько колечек копченой колбаски, крохотные, как наперстки, упаковки с красной икрой и маслом и прочие походные кушанья. Белый-белый старичок с сухой, как пергамент кожей, крупным орлиным носом и мясистыми губами протянул мне коробку. Я начал вспоминать, как будет по-немецки: «Спасибо, я не голоден», но так и не вспомнил, и пришлось приобщиться к коллективному ужину.
      Автобус скользил вдоль подножья горы, скалисто-ледовой, мощной и крепкой, как памятник какому-нибудь монарху или диктатору. Я съел несколько кружочков колбасы. На большее аппетита не хватило. Старушка, сидящая впереди меня, пластмассовым ножиком крошила салат: мелко порубила яйцо, добавила туда икру, масло, выдавила из крохотного тюбика майонез, из другого — горчицу, затем поддела вилкой пищевую субстанцию подозрительного цвета, поднесла ее к рыхлому напудренному носу, понюхала и восторженно произнесла: «Дас ист шен! Дас ист шен!» Она уже открыла рот, чтобы попробовать свой «шен», как вдруг снаружи раздался какой-то неприятный гул, и автобус сильно тряхнуло, словно он на скорости ударился колесом о снежный заструг. Пассажиры, проявив непростительное доверие к нашим дорогам, оказались не готовыми к такому форс-мажору. Посыпались вилки, колбаски, тюбики с приправами и все остальные компоненты коллективного ужина.
      Автобус резко остановился. Окна в одно мгновение залепило снегом, и в салоне сразу стало темно. Грохот напоминал грозовые раскаты, многотонный автобус содрогался, как картонный домик. Пассажиры завыли от страха. Кто-то вскочил с кресла и кинулся в проход, кто-то накрыл голову сумкой, кто-то полез подбирать раскиданные по полу продукты. Я еще не понял, что произошло, и продолжал сидеть на своем месте, на всякий случай пригнувшись.
      В салон выглянул испуганный водитель.
      — Вы видели?! Прямо перед нами лавина сошла!
      — Тихо, тихо! — Гидесса толкнула водителя в грудь. — Людей напугаешь. Иди за руль, делай что-нибудь…
      С лавинами мне приходилось иметь дело, и я посчитал своим долгом предложить водителю свою помощь. Щетки, поелозив по ветровому стеклу, сняли с него мелкий, как мука, снег, и через образовавшийся прозрачный конус можно было увидеть прямо перед автобусом снежную гору. Проезжая часть была перекрыта полностью.
      — Задний ход можешь дать? — спросил я у водителя.
      Водитель, от испуга потерявший способность самостоятельно принимать решения, покорно последовал моему совету. Боковые стекла, как и наружные зеркала, были залеплены снегом, и ему пришлось открыть форточку и очистить снег рукой. Автобус тихо выл, с трудом пятясь назад,
      — Лучше вернуться, — вслух подумал я, поглядывая наверх. — Это может быть не последняя…
      Не успел я произнести эти слова, как снова раздался протяжный грохот. Водитель ударил по тормозам. Немцы дружно загалдели. Несколько мгновений, пока все вокруг гремело и дрожало, мы с водителем пребывали в состоянии оцепенения, ожидая чудовищного удара. Но судьба снова сжалилась, и не произошло ничего страшного, крыша не продавилась, даже стекла не вылетели.
      Когда все затихло, водитель, не рискуя прикасаться к рулю, рычагу передач или еще к чему-либо, медленно повернул голову в мою сторону и процедил:
      — Накаркал, блин…
      — Открой дверь! — прикрикнул я.
      Я опустился на нижнюю ступеньку, высунулся наружу и посмотрел по сторонам. Мы действительно родились в рубашке. Только что сошла вторая лавина — чуть меньше по размеру, чем первая, но такая же коварная. Она перегородила дорогу позади нас. Автобус был заперт двумя кучами снега. Снег сыграл с нами, как кошка с мышкой, и загнал в западню.
      — Можешь убрать ноги с педалей, — сказал я водителю, стряхивая со своей головы комок снега. — Ехать некуда. Но мотор не глуши. Неизвестно, сколько нам тут торчать придется, а материал у тебя хрупкий.
      Тут вмешалась гидесса.
      — Что?! Что такое?! — закудахтала она. — Почему стоим?! Мы же опоздаем на ужин!
      — Некуда ехать, — мрачным голосом ответил водитель. — Дорога снегом завалена.
      — Что значит завалена? — начала не на шутку заводиться гидесса. — Ищи объездные пути! Ты понимаешь, что у нас будут большие неприятности, если мы опоздаем на ужин!
      — Далеко осталось до Адиша? — спросил я у водителя.
      — Не очень. Километров семь.
      Лично я на ужин не опаздывал, и меня не слишком беспокоил снежный плен. При большом желании я мог перебраться через лавинный язык и дойти до Адиша пешком, но совестно было оставлять испуганного и беспомощного водителя на растерзание дуре-гидессе.
      — Не сиди! Делай что-нибудь! — нервно визжала она и далее толкнула водителя, дабы вывести из оцепенения. — Возьми лопату, раскидай снег! Ну же! Давай!
      Мне стало жалко парня, и я хотел объяснить ги-дессе, что для расчистки дороги потребуется не Коля с лопатой, а как минимум пять бульдозеров, и тут вдруг отчетливо услышал, как скрипит снег под чьими-то ногами. Гидесса замолчала, и мы все уставились в дверной проем. Пролетела секунда и… И мне показалось, что я потихоньку схожу с ума. Проваливаясь по колени в рыхлый снег, к нам приближались два Деда Мороза с красными мешками за плечами.

      Все происходило так быстро, что я не успел дать ладного объяснения по поводу появления здесь двух ряженых. Дед Мороз, идущий первым, коротким движением сунул руку за пазуху, вынул пистолет и нацелил его на нас.
      — По местам! Всем сидеть! По местам! — ненастоящим, кукольным голосом проговорил он и тотчас выстрелил. Со звоном разбилось наружное зеркало. Гидесса взвизгнула и, расставив руки, кинулась по лестнице в салон.
      — По местам! Всем сидеть! По местам! — без умолку повторял Дед Мороз, размахивая пистолетом и глядя на нас через узкие прорези в маске. Я попятился следом за гидессой. Водитель, не отошедший еще от первого шока после схода лавин, новый шок переносил крайне плохо. Он прижался спиной к боковой двери и закрыл руками лицо. Гидесса безвольно опустилась на свое сиденье. Пассажиры испуганно притихли. Второй Дед Мороз, ростом чуть пониже первого, встав ногами на свободное рядом с гидессой место, начал размахивать пистолетом, целясь то в одного, то в другого пассажира.
      Я не пытался что-либо предпринять. Размышлять о сложившейся ситуации и, тем более, пытаться найти из нее выход под дулом взбесившихся налетчиков было нелепо. Стоит только пошевелиться… Надо выждать, выяснить, чего хотят эти «Деды Морозы». Я сидел на самом последнем месте и мог их хорошенько рассмотреть. Матерчатые хирургические бахилы, красные халаты с ватными воротниками из дешевой ткани, белые строительные перчатки, кудрявые синтетические бороды, наклеенные на румяные маски. И красные платки.
      — По местам! Всем сидеть! По местам! — не замолкая ни на мгновение, разносилось по салону, и до меня дошло, что это закольцованная магнитофонная запись. Под этот вопль один из налетчиков с пистолетом в руке медленно шел по проходу и выгребал из карманов и сумочек кошельки, бумажники, мобильные телефоны. «Трофеи» опускал в мешок для подарков. Немцы окаменели от страха и не делали никаких попыток сопротивляться. Пожилая дама, голова которой была украшена бриллиантами, едва Дед Мороз приблизился к ней, торопливо сняла их и отдала грабителю. Затем раскрыла свою сумочку с купюрами, бормоча: «Йа, Йа… Ге-висс… Битте…»
      Я мысленно прощался с тем, что подлежало конфискации. Бумажник лежал в левом нагрудном кармане. Не заметить его было невозможно, он выпирал так, будто в кармане я носил яблоко. Значит, я останусь без денег. Да Бог с ними, Никулин выручит меня и переведет любую сумму на отделение Сбербанка Адиша. Но вот мобильник отдавать никак нельзя. Убийца может связаться со мной только по этому номеру, в противном случае мы с ним потеряем связь, и я не смогу помочь Ирине. Телефон в чехле, на поясном ремне. Попытаться незаметно вытащить из него кодовую карту?
      Но едва я шевельнул рукой, пытаясь дотянуться до ремня, как Дед Мороз, который стоял на сиденье и контролировал салон, моментально взял меня на прицел. Мне пришлось замереть. Ничего не получается… Мобильника я лишусь. Придется купить новый, и оставить на одесском автоответчике сообщение о том, что у меня изменился номер телефона.
      Это усложняло и без того непростую ситуацию. Два грабителя никак не вписывались в мои планы. Как они оказались здесь? Случайно или по их воле сошли лавины, перекрывшие автобусу все пути? И, черт подери, для чего этот нелепый маскарад? Я пытался отыскать в своей душе хоть крупицу страха, который иной раз просто необходим для спасения жизни, но два переодетых грабителя с детскими голосами вызывали у меня едва ли не смех. Как только Дед Мороз поравнялся со мной, давая понять, что пришла моя очередь быть ограбленным, я возьми да и ляпни:
      — Привет!
      Да еще руку вскинул, показывая раскрытую ладонь. Мол, признаю наличие чувства юмора! Но Деду Морозу моя фамильярность пришлась не по душе, и он тут же направил на меня пистолет.
      Видать, я зря расслабился, этот Дед Мороз на юмор скуп. Рука в белой перчатке влезла в мой карман, словно удав в птичье гнездо. Унизительная процедура, когда у тебя изымают деньги без твоего на то согласия! Я пытался рассмотреть глаза человека, глубоко спрятанные в прорезях маски. Вели бы не кустистые пеньковые брови, наполовину закрывающие прорези, я бы смог определить, какого цвета у него глаза. Грабитель выудил мой тощий бумажник, раскрыл его, глянул на наличность и неожиданно побрезговал ею. Кинув бумажник мне на колени, он обыскал мой второй карман, в котором, к счастью, ничего не было, потом провел рукой по моей груди, животу, заставил нагнуться и похлопал меня по пояснице. По-моему, таким способом ищут не деньги, а пистолет. Снова прижав меня к спинке кресла, Дед Мороз еще раз посмотрел на меня, как скульптор смотрит на только что завершенный шедевр, поправил на плече мешок и пошел на выход. Он не заметил мобильника! Это было просто невероятно, потому как черный чехол выделялся на фоне моей светлой рубашки, как бельмо на глазу. Кого, как не Бога благодарить за такое везение! Широкая спина Деда Мороза закрывала проход и стоящего на сиденье сообщника, и я немедленно вытащил телефон из чехла и сунул его в карман — на тот случай, если грабитель вдруг вернется ко мне, чтобы проверить чехол.
      Но он прошел к началу салона, выхватил из-под полы балахона маленький, с пачку масла, магнитофон, продолжавший стращать нас голоском пьяного и злого телепузика, бережно поставил его на пол и вышел из автобуса. Его сообщник, не выпуская их рук пистолета, попятился за ним следом и тоже покинул автобус.
      Никто в салоне не пошевелился. Ограбленные пассажиры все еще пребывали в глубоком оцепенении. Взгляды несчастных немцев были прикованы к магнитофону, стоящему посреди прохода. Черная коробочка с клавишами представлялась третьим, самым мерзким сообщником грабителей, каким-то гадким карликом и уродом, который все никак не уходил и продолжал наслаждаться своей властью над людьми:
      — По местам! Всем сидеть! По местам! Всем сидеть!
      Видимо, кроме меня, никто не в силах был справиться с ним. Я вскочил, подошел к магнитофону и выключил его. Теперь надо срочно связаться со службой спасения! Я вытащил из кармана мобильник, набрал номер, но тотчас прервал вызов… Что ж я делаю, осел в слаксах?! Какая может быть служба спасения? Вместе со спасателями сюда примчится целая бригада милиционеров. Вот они рады будут увидеть меня здесь!.. Мне надо уйти отсюда как можно скорее.
      Мобильник — снова в карман. В салоне повисло немое недоумение. Немцы не понимают, почему я так поступаю. Немцы ничего не понимают. Они в трансе, их окружает враждебный мир. Они не верят никому, кроме как самим себе, и потому не кидаются ко мне с просьбами о помощи.
      — Что же вы? — наконец опомнилась гидесса. — Звоните в милицию! Какой ужас! Нас ограбили! Я этого не переживу… Кто теперь сюда приедет? Это же катастрофа, понимаете! Что ж вы не звоните?
      — Занято пока, — ответил я и выпрыгнул из автобуса.
      Сколько белизны, сколько света! Вверху, внизу, вокруг меня — только снег. Автобус напоминал вырезанную из журнала и наклеенную на белый потолок цветную картинку. Где же они? Красные балахоны должны быть видны за километр! Они не могли уйти далеко — повсюду сугробы… Зарываясь по колено в снег, я обошел автобус. Пусто! Словно испарились.
      Рядом со мной, дыша, как собака, появился водитель.
      — А почему у тебя мобилу не отобрали?
      Я посмотрел на трусливые Колины глазки, в которых светилось паскудное любопытство.
      — Ты зачем мотор заглушил? — спросил я. — Бензин экономишь? Прогревай салон. Может быть, нам здесь ночевать придется.
      Вот и гидесса вылезла. Кутается в шаль, лицо скривилось, готовое вот-вот выплеснуть слезы.
      — Дозвонились до милиции? — произнесла гидесса и как-то нехорошо покосилась на меня. — А вы куда звонили — в милицию или службу спасения? Может, вы вовсе никуда не звонили? Дайте мне ваш —телефон! Немедленно дайте мне телефон!
      У нее начиналась истерика. Я набрал номер службы спасения и рассказал дежурному обо всем, что случилось. Он спросил, есть ли пострадавшие. Нет, все живы и здоровы. Дежурный пообещал выслать за нами вертолет, если керосин будет.
      — Ага, значит, вы только сейчас позвонили! — выпучив глаза, выкрикнула гидесса и двинулась на меня с таким видом, словно намеревалась сбросить с обрыва. — Вы обязаны были сделать это сразу, как бандиты ушли! И кто дал вам право говорить, что все живы и здоровы?! Да вы знаете, что пассажиры горстями едят валидол и нитроглицерин! А вы даже пальцем не пошевелили, чтобы им помочь! Да вы же… вы же такой же преступник!
      — Замолчи! — рявкнул я, когда моя нервная система достигла критического напряжения.
      Вскоре мы услышали гул вертолета. Немцы оживились, загалдели, потянулись к выходу из автобума. Оранжевый вертолет барражировал над нами. Замедлив ход, он завис над засыпанной снегом дорогой, начал осторожно снижаться, но, решив не рисковать, снова взмыл ввысь.
      — Эй! Куда? Куда? — — закричала гидесса, глядя на вертолет и потрясая кулаком.
      Она досадовала и сердилась, потому что еще не видела бегущих к нам милиционеров и спасателей в оранжевых жилетках. Я сел на снег, попросил у кого-то сигарету и стал ждать, чем вся эта фигня закончится.

      Я нервничал, не находил себе места. Сколько времени прошло впустую. Жалобно пискнул мобильник, словно я нечаянно сел на мышь. Я глянул на дисплей. В уголке мерцало изображение почтового конвертика. Пройдет еще лет двадцать, и люди окончательно перестанут отправлять друг другу письма в почтовых конвертах. И наши потомки будут недоумевать: почему электронное сообщение обозначается таким странным символом в виде прямоугольника с двумя линиями, пересекающимися в его середине?
      Русские слова, набранные латинскими буквами, выглядят по-идиотски. Никогда прежде я об этом не задумывался, а вот сейчас это стало меня раздражать. Когда читаешь такую эсэмэску, то невольно хочется произносить слова с сильным американским акцентом. «Ты должен из Эдена доехать до поселка Мижарги и оттуда пойти пешком по ущелью в сторону ледника Джанлак. Пройдешь 5-6 км, и тебя встретят. Человек».
      Вот и все. Наконец ситуация прояснилась. Интуиция меня не подвела, и убийца действительно заманивает меня туда, откуда я недавно вернулся. Значит, все-таки ледник Джанлак.
      Спасатели меле тем выводили под руки немцев, которые явно симулировали. Причем на полную катушку. Кто-то едва передвигал ноги, кто-то делал вид, что ему сломали позвоночник. Одну даму вообще вынесли на носилках. Рядом с гидессой и Колей стояли два милиционера. Они о чем-то говорили, и гидесса несколько раз показала на меня рукой.
      Милиционеры зашли в салон автобуса. К ним присоединились еще два человека в спортивных брюках и ветровках. Эксперты? Или сотрудники прокуратуры? Спасатели перетаскивали немцев через лавинный конус в сторону Адиша. Я думал, что туристы потребуют, чтобы их немедленно отправили назад, на родину, но им, должно быть, понравились приключения, и они захотели продолжения. Один из них, осознав уникальность момента, оттолкнул от себя спасателей, резво взбежал на спину снежной горы и стал снимать на видеокамеру соплеменников. Экзотика дикой России… Так о чем я думал? О тайне, которая ждет меня на леднике Джанлак? Или же о том позоре, который я все никак не хочу признавать? Стыдно, стыдно! Ведь опытный человек, ведь так горжусь своей интуицией! Что же случилось тогда, в тот проклятый день, когда в мой кабинет зашел Мураш? Почему никакое чувство не шевельнулось у меня в груди? Почему интуиция не шепнула: «А ведь это он — тот самый человек, который убил Вергелиса и похитил Ирину!» Мураш ведь предлагал мне… Нет, он просил, умолял, требовал, чтобы я повел, его на ледник Джанлак, а я, дурила с Нижнего Тагила, отказался. И чего я добился? Все равно я выполняю волю Мураша. И незачем было совершать столько ненужных телодвижений! Эх, как горько осознавать, что я мудр лишь задним умом. Отец там у него погиб… Ха-ха!
      Подошел Коля. Взгляд — в снег. Он напоминал мне овечку, бегущую за стадом.
      — Вас следователь просит.
      Плохи твои дела, Кирилл Вацура. Потому что интуицию надо гнать в шею, потому что она, дрянь такая, совсем работать перестала. Уволить без выходного пособия!
      Я медленно брел к автобусу и думал, что ограбление туристов — событие случайное, лишнее, и для меня оно — все равно что капкан волку, который гонится за добычей. Хорошо, если отделаюсь только свидетельским показанием, поставлю подпись под протоколом и — гуд бай!
      Я поднялся в салон. Милиционеры и люди в штатском при моем появлении замолчали. Коренастый мужчина лет шестидесяти с седым «ежиком» и такими же усами предложил мне сесть на свободное сиденье. Некоторое время вся команда пристально разглядывала мою физиономию. Хороший, обязательный прием перед допросом. Я тоже так часто делаю. Гнетущее молчание подавляет волю человека, совесть которого не чиста.
      Первый вопрос оказался неожиданным. На месте следователя я бы задал его в конце допроса. Но у каждого сыщика своя тактика.
      — Все ли вещи, которые находятся при вас, принадлежат вам?
      Я ответил утвердительно.
      — Будьте добры, выложите их рядом с собой. Вещей осталось немного: мобильник, паспорт, голодный бумажник и смятая топографическая карта региона. Следователь раскрыл паспорт, глянул на фамилию, на фото, потом на меня и передал документ одному из милиционеров.
      — Вы подсели в этот автобус в поселке Эден?
      — Да, в Эдене.
      — А как вы оказались в Эдене?
      Лгать надо быстро, легко и убедительно, гармонично перемежевывая вымысел с правдой.
      — Я приехал туда на такси. Вообще-то мне нужно было в Адиш, но таксист отказался везти меня дальше, сославшись на то, что ему надо до темноты вернуться в Минеральные Воды.
      — Номер такси запомнили?
      Номер такси я запомнил, как привык запоминать любые числа, с которыми мне приходилось сталкиваться во время расследований. Я выдал следователю номер, но предупредил, что наверняка ошибаюсь, хотя назвал совершенно точно. Пусть найдут таксиста и спросят, так ли все было, как я рассказал.
      — А для чего вам нужно в Адиш?
      — Покататься на лыжах.
      Следователь замолчал. Мое поведение во время ограбления было безупречным. Ну, скажем, почти безупречным.
      — Скажите, Кирилл Андреевич, а как так получилось, что вы оказались единственным пассажиром, у которого бандиты не забрали мобильный телефон?
      — А это надо у бандитов спросить. Они вам точно скажут.
      — После того как бандиты ушли, вы позвонили в службу спасения, так?
      Я кивнул. Знаю, о чем он сейчас спросит.
      — Сразу позвонили?
      — Сразу. Но было занято.
      — Так не бывает, — на удивление приятно улыбнулся следователь.
      — А у меня было, — гнул я свое.
      Кто-то из милиционеров взял мой мобильник, покрутил его в руках и стал нажимать на кнопки. Наверняка решил проверить исходящие вызовы.
      — А в памяти остался только один вызов на службу спасения, — сказал он голосом полным надежды на повышение по службе.
      — Остальные вызовы я стер.
      — Зачем? — спросил следователь. Меня атаковали уже с двух сторон.
      — Нечаянно, — ответил я. — А это разве запрещено?
      Человек в штатском передал следователю карту Кавказа, молча ткнув в нее пальцем. Следователь глянул, вскинул вверх седые брови.
      — Зачем вы обвели поселок Эден кружочком? Вы же не собирались там останавливаться. Чем вас этот поселок заинтересовал?
      Вот же невезуха! Я и забыл о том, что пометил Эден. Вопрос удачный. С ходу и не соврешь.
      — Ну, так что? — спросил следователь, вынул из кармана пачку сигарет, закурил.
      — Это не кружочек, — ответил я, почесывая щетину на щеке. — Это буква «О». Я с одной девчонкой на автобусной остановке в Минводах познакомился, ее Оксаной звали; хотел у нее номер телефона выпытать, и на карте его записать, так как другой бумажки под рукой не оказалось, а она в такси — прыг! — и укатила. А я так с карандашом в руке и застыл… Я там еще шашлык покупал, можете спросить шашлычника, он подтвердит. Следователь чувствовал, что я вру, но доказать это не мог.
      — А ведь и спросим, — со скрытой угрозой пообещал он.
      — Спросите, спросите! Смуглый такой парнишка с огромными ножами. У него свинина была очень жирная. Я все руки в жире испачкал.
      — Да? — оживился следователь, поднял карту и посмотрел на свет. — А жирных пятен-то не видно.
      — Так я руки вытер перед тем, как с девушкой знакомиться, — не моргнув глазом, выдал я. — Разве это не естественно? Вы бы стали знакомиться с девушкой с грязными руками?
      Разговор перестал нравиться следователю. Его раздражала моя самоуверенность.
      —"— Ладно, — прервал он, нахмурившись. — Подождите пока у автобуса, мы вас еще пригласим.
      — А вещи свои можно забрать?
      — Потом заберете… И позовите, пожалуйста, Изабеллу Федоровну.
      Я пошел по ступенькам вниз. Не отпустят они меня, это ясно как Божий день. Они намерены пришить мне соучастие в ограблении — а ведь, в самом деле, похоже, что я выступал в роли наводчика и постоянно держал Дедов Морозов в курсе того, что происходит в салоне. Промурыжат меня дня два в «обезьяннике» и за это время узнают, что меня уже несколько дней кряду разыскивает милиция. И^-мне предстоит пережить нечто похожее на сход лавины: долго и мучительно придется выкапываться из завалов обвинений и улик.
      Я остановился у водительского сиденья и обернулся. Сыщиков отсюда не видно, только слышны их приглушенные голоса: бу-бу-бу. Через дверной проем можно было полюбоваться на гидессу, завернутую в розовую шаль. Она стояла ко мне спиной, нервно топтала снег и курила.
      Я кинул взгляд на сиденье. На спинке висит Ко-лина куртка — поношенная, с лоснящимися рукавами «аляска». Сойдет! А если вывернуть наизнанку, то вообще станет примером непостижимой западной моды. Что еще пригодится? Вымпелы городов! Роскошная коллекция! Есть и Лейпциг, есть и Франкфурт… Извини, Коля! Если выкарабкаюсь, в долгу не останусь… Я замотал вымпелы в куртку, сунул ее под мышку и незаметно вышел из автобуса. Хорошо, что стекла по-прежнему запорошены снегом. Никто не видел, как я вывернул «аляску» наизнанку, напялил ее на себя и навесил на шею вымпелы. Идиот идиотом! Теперь как можно быстрее уйти отсюда! Прочь! Но бегом нельзя, сразу привлеку к себе внимание… Снег скрипит, хрустит под ногами. Я уже почти дошел до лавинного конуса. Немцы все еще штурмуют его. Тяжелее всего двум спасателям с носилками. На меня оглядываются. Я оступаюсь и падаю в снег. Парень в оранжевом жилете, почти мальчишка, большими прыжками спускается ко мне. Вот он рядом. Какие участливые глаза! Как он тяжело дышит! Я делаю вид, что едва ворочаю языком и выдаю нечто, отдаленно похожее на немецкую речь:
      — Гутен таг, дер ханд нах ахтунг, ди шлахт аусвайс, бир гессен нихт шиссен…У меня получается здорово. Спасатель верит, что я забытый всеми немецкий турист.
      — Ни хрена не понимаю, что ты там лопочешь, — бормочет он, хватая меня под руку и помогая подняться на ноги. — Давай, передвигай костылями!
      — Йа, йа, гут, гут, — тяжким голосом говорю я.
      — Ага, тебе гут, а мне до ночи с тобой трахаться, — тихо ворчит парень, но при этом с состраданием и любовью смотрит на меня.
      Вот это по-нашему, по-русски — всегда поможем, но матом обложим… Мы стали подниматься на снежную гору, догоняя группу. Я обернулся. Никто на нас не смотрел, никто за нами не гнался. Спасибо тебе, мой ангел-хранитель, за твое долготерпение!

      Я обогнал группу и первым взобрался на гребень снежной горы. Там остановился, крепко пожал руку спасателю и направился вниз, к шоссе. Вымпелы — долой! «Аляску» — — долой! Я скинул ее с себя и втоптал в снег… Какая легкость в теле и душе! Какое облачное чувство свободы! Завтра утром, когда расчистят шоссе, я поеду через Эден в Мижарги. Оттуда пойду пешком в сторону ледника. И до встречи с Ириной останется совсем немного…
      Но о чем я думаю? Эден, Мижарги… Я машинально хлопнул ладонью по пустому чехлу от мобильника. Какая скверная штука! Телефон-то остался у милиции. А они обязательно просмотрят список телефонных номеров. И, самое главное, прочитают последнее сообщение, которое я не успел стереть. Там все расписано, куда и каким маршрутом я пойду. Надо быть ослом, чтобы не выставить на пути к леднику милицейский наряд. Значит, надо искать другой путь к леднику. Надо пойти в обход…
      Я начал замерзать. Не мудрено — рубашка-то с короткими рукавами, да и слаксы не предназначены для прогулок в заснеженных горах. Сделал глубокий вздох и побежал. Восемь километров до Ади-ша — какая, право, чепуха.
      Я преодолевал подъемы, спуски, повороты, на бегу хватал пригоршни снега с обочины и прижимал его к разгоряченному лбу, взмахом руки отвечал на приветствие водителей авто, которые Протяжно сигналили и что-то кричали мне, должно быть, принимая меня за спортсмена-экстремала. Наконец, когда я согрелся настолько, что от меня уже начал валить пар, я увидел впереди огоньки поселка и застывшие над верхушками сосен и крышами домов тросы канатной дороги, и пустые кресла со страховочными цепочками, и уловил запах жилья, овечьего помета и печного дыма.
      Рубашка промокла насквозь и не только не согревала меня, но даже доставляла мне больше страданий, чем если бы я был вообще голым по пояс… От дороги вправо поднимались ступени. Из-за стволов сосен доносилась музыка. Бар или ночной клуб… У меня дрожал подбородок, а влажную прядь волос уже прихватило морозом. Я шел на звуки музыки, как голодный пес на запах колбасного магазина.
      Я стащил с себя рубашку и развесил ее на ветке сосны. Вперед, туда, где тепло! Потом я буду думать, как бы раздобыть денег и где переночевать. А сейчас надо только согреться. Я распахнул дверь. В тамбуре стояли два привратника в пятнистых ком-безах. Интересно, зачем охранникам ночного клуба маскировочный камуфляж? Они что, под столами засады устраивают? Преградили мне дорогу. По тупым лицам скользят отблески красной лампы.
      — Привет! — сказал я, отталкивая руку охранника, как турникет. — Мой номер еще не объявили?
      Пока они переваривали этот вопрос и тужились над ответом, я смешался с толпой танцующих. Вокруг лица — красивые и не очень, смуглые и обгорелые до цвета спелой малины; уши с серьгами и без; губы накрашенные и обветренные; носы, носики и шнобели, шелушащиеся, напудренные; и улыбки — ослепительные, ироничные, удивленные: парень по пояс голый! Я оказался в кругу восторженных девушек. Они кричали, пищали и в такт музыке топали. Грохот стоял такой, что на моей голове шевелились волосы. Я тоже начал танцевать — нечто дикарское, шаманское, жуткое, извиваясь, как пламя, приседая и вытягиваясь к черному потолку, по которому в бешеном круговороте вращались звезды. Круг расширялся, вовлекая в себя все больше и больше девушек. Я сделал сальто назад, потом сел в шпагат, но толпе этого было мало, меня подзадоривали все дружней, аплодируя и вопя. Парни, стоящие позади своих девчонок, смотрели на меня недружелюбно, я запросто притянул к себе внимание их подруг, которых они, должно быть, обрабатывали уже не один час… Я кружился как белка в колесе. Встал на руки, прошелся по кругу, словно циркач, под аплодисменты, сделал еще одно сальто, прыгнул вверх. Моему примеру последовал долговязый парень с оранжевыми волосами, он стащил с себя пуловер, обнажив покрытую веснушками грудь, но украденное у меня ноу-хау в его исполнении осталось невостребованным. Девчонки заводились все сильнее, и круг, который они отвоевали для меня, занимал уже едва ли не четверть зала. Я начал выдыхаться и на остатках сил сел в шпагат, уперся ладонями в пол, локти — в живот и медленно оторвал ноги от пола. Свист, аплодисменты! Я прыжком вернулся в нормальное положение, поклонился публике и пошел по кругу с протянутой рукой. Посыпалась мелочь, кто-то сунул мне бутылку пива, кто-то угостил шоколадкой, потом легла пятидесятирублевая бумажка (ого! Это уже что-то), потом… Шутка, что ли? Сто баксов!
      Я поднял глаза, чтобы лицезреть столь щедрое создание и остолбенел. Она… То есть, конечно, она, но не помню, кто она есть, где и когда мы встречались. Очень знакомое, до боли знакомое лицо! Где же, где же?? Актриса? Продавщица? Стоматолог? Стоит передо мной, улыбается краешком губ. Платье до колен, плотно облегающее фигуру. Покрыто блестками, словно чешуйками. Личико хитрое, чуть вытянутое вперед, что отдаленно напоминает милую собачью мордочку…
      Я врезал себя по лбу свободной рукой, и мысли тотчас пришли в порядок. Ага! Девушка в красной юбке! Та самая! Конечно, конечно. И она меня узнала.
      — Ты? — задал я идиотский вопрос.
      Круг смыкался. Начался новый танец, и пары затоптали мою арену. Какой-то парень сильно толкнул меня плечом, взял щедрую поклонницу моего таланта за руку и потянул к себе.
      — Потанцуем?
      — Я не танцую! — ответила она.
      Мы всем мешали. Я соображал намного медленнее, чем мне бы хотелось. Откуда она здесь? Я взял ее под локоть и стал вместе с ней протискиваться сквозь танцующую толпу к столикам, где было немного свободного места. Парень, которого моя знакомая только что отшила, оказался перед моими глазами, словно осенний лист, налипший на ветровое стекло машины. У него было такое лицо, словно ему сильно наступили на ногу, но он сдержался и не закричал.
      — Эй, чувак, — сказал он мне и сложил на груди руки, чтобы испугать меня своими бицепсами. — Это моя девушка. Внял?
      В этом принципиальном вопросе следовало разобраться, и я спросил:
      — Ты его девушка?
      Моя знакомая отрицательно покачала головой.
      — Тогда иди и закажи себе стакан кефира, — посоветовал я парню. — Я потом оплачу.
      — Понял, —криво ухмыльнулся парень и плюнул мне под ноги. — Так и сделаю.
      Он испарился. Мы подошли к стойке бара.
      — Послушай, — сказал я. — Совсем из головы вылетело, как тебя зовут?
      — Лера… Ты так здорово танцевал! А я смотрю — ты или не ты?
      — Это я, Лера. Я… Очень хорошо…
      Я пожирал ее глазами, пытаясь постичь тайну, которую эта девушка носила в себе. Или, может быть, не было никакой тайны, я сам придумал ее?
      — Ты здесь какими судьбами, Лера?
      — Да вот со своим парнем на райдерский тус прикатила… Слушай, а тебе не холодно? У тебя что-нибудь есть надеть?
      — А что такое райдерский тус? — спросил я и заказал джин и шампанское.
      — Ну, это компашка бордеров и прочих безбашенных элементов… На досках катаемся, ты что, не врубаешься?
      Ее веселила моя непросвещенность.
      — На каких досках, Лера? На гладильных? Или на стиральных?
      Она заливисто рассмеялась, высоко подняв подбородок.
      — На сноубордах!
      — Теперь понял. Это такая одиночная широкая лыжа. У моего прадеда была такая. Ему в уссурийской тайге тигр ногу откусил, и с тех пор старикан на охоту на одной лыже ездил… А где твой парень?
      — А он продрог сегодня на вышке, как цуцик, и в номере отогревается. А мне стало скучно, и я сюда пришла.
      Мы выпили. Джин продрал мне горло так, будто я выпил сок жгучего перца. Лера долго не отрывала бокала от губ и смотрела на меня так же, как и я на нее, — вроде бы весело, и в то же время напряженно, будто мы поспорили, кто кого быстрее рассмешит, причем поспорили на очень большие деньги.
      — Сто долларов я тебе обязательно верну, — пообещал я.
      — А как же голый пойдешь на улицу?
      — А я не пойду. Я тут останусь. Предложу себя бармену в качестве уборщика.
      Лера поставила бокал на стойку, спустила бретельку платья с плеча и ближе подошла ко мне.
      — Вот посмотри, — сказала она, глазами показывая на плечо. — Как тебе это нравится?
      — Хорошее плечо, — оценил я. — Плавно переходит на предплечье, а спереди перетекает в грудь и выгодно подчеркивает ее округлость, объем и упругость…
      — Какая упругость! — воскликнула Лера, немедленно возвращая бретельку на место. — Я тебе синяк показываю! Это я у тебя в машине его заработала, когда под сиденье свалилась. Здорово ты меня тогда покатал!
      — Я сразу понял, что ты любишь экстрим.
      — Экстрим люблю, а когда меня дурят — нет. Я уже потом поняла, что никакой ты не милиционер, а всего лишь на пушку меня брал. «Сатанисты…Тридцать четыре ритуальных трупа… Уголовный розыск на ушах…» Ты здорово врать умеешь.
      — Спасибо, — ответил я, прикладывая ладонь к груди. — Спасибо за скромную оценку моих выдающихся достоинств.
      Нет, она здесь неспроста. Второй раз оказаться в самом эпицентре событий — это уже не случайность. Закономерность! Но Л ера вовсе не кажется испуганной. Несколько напряжена — это да. И улыбка! Какая милая, какая насыщенная улыбка, будто девушка с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться.
      — А хочешь я дам тебе мой свитер? — обрадован-но воскликнула она и легонько шлепнула меня по груди. — Я его в гардеробе оставила. А мне и пуховика будет достаточно.
      А разве ты уже уходишь?
      Я не могу надолго оставлять своего замерзшего друга, — ответила Лера и, словно прося у меня прощения, вздохнула. — Вот смотрю, как ты мурашками покрылся, и так жалко его становится, что скулить хочется… Пошли в гардероб!
      Я позволил ей делать со мной то, что она хотела делать. Чем больше она проявит инициативы, тем быстрее раскроется. Лера стала решительно пробиваться к гардеробу. Я смотрел на ее плечи, пытаясь найти синяк. Вся эта гнусная история началась с нее. Она попросила у меня мобильник. Она выполнила волю человека, которого я до сих пор не могу ни увидеть, ни понять. Мужчина в темных очках, с узким лицом, заплативший ей сто баксов за пустяковую, в сущности, услугу. Там, у дверей ночного магазина, я позволил ей прикоснуться к моему мобильнику, и — понеслась катавасия! Словно она защелкнула на моем запястье наручники.

      Мы пробились к гардеробу, словно сквозь могучий морской прибой к спасительному берегу. С голой грудью мне было легче, чем Лере, проталкивать себя сквозь потно-пьяную толпу танцующих. Обе лямки от платья висели у нее на локтях, а черные бархатные туфли были покрыты пыльными отпечатками протекторов спортивной обуви. Она кинула на прилавок номерок и протянула мне свой свитер — цвета морковки, с большим воротником. От свитера пахло духами и еще чем-то приятным и волнующим.
      — Ты уверена, что он подойдет мне по размеру?
      — Он растягивается.
      Она накинула поверх платья ярко-красный пуховик. Я вспомнил ее юбочку, в которой она щеголяла по набережной. Точно такой же цвет. Нравится девушке красное… Если свитер и растягивался, то до разумных пределов. Мне удалось с превеликим трудом просунуть сквозь воротник голову и руки в рукава, которые едва достали мне до локтей. Дальше дело пошло хуже. На мою грудь (в обхвате метр двадцать пять) свитер решительно не хотел наползать и собрался складками под подбородком. Лера пришла мне на помощь.
      — Ты его не тяни! Раскатывай!
      Свитер трещал, но не рвался. Я выдохнул из груди воздух и поднял руки вверх.
      — Самое интересное, как я буду его снимать.
      — А ты не снимай. Спи в нем. А завтра мы встретимся, и я тебе помогу… Ой, кажется, немножко по шву разошлось…
      — Я тебя провожу, — решил я.
      Лера начала было возражать, но я устремился к двери. Помахивая рукой над головой, как звезда эстрады, покидающая сцену после десятого выхода на бис, я вышел под звезды на мороз.
      — Тебе надо устроиться в гостиницу, — сказала она. — Хочешь, покажу одну? Там недорого и уютно.
      — Гостиница отпадает, — ответил я. — У меня нет паспорта.
      Лера молчала, раздумывая о чем-то. Я рассматривал ее профиль, освещенный луной и отраженным светом ледников. Что она здесь делает? Много бы я отдал за то, чтобы проникнуть в ее мысли!
      — Я придумала, — сказала она. — Мы пристроим тебя на частном секторе. Здесь почти в каждом дворе принимают постояльцев.
      — За твое великодушие мне вовек не расплатиться, — сказал я.
      — Расплатишься! — уверенно ответила Лера, не слишком, по-моему, вдумываясь в смысл слова. — Пошли, а то околеешь… Везет же мне сегодня на замерзших парней!
      Мы вышли на улицу, скудно освещенную редкими фонарями. Если бы не было луны, нам пришлось бы держаться за руки, чтобы не потерять друг друга.
      — А ты искал того человека? — тихо спросила Лера, глядя на светящиеся окна домов.
      — Какого человека?
      Ну да, я с опозданием понял, о ком она. И Лера не стала уточнять, потому как знала, что ее вопрос исчерпывающий. Нас ничто с ней не связывало, кроме того неуловимого человека, пассажира темной «девятки», убийцы и негодяя, который вот уже несколько дней распоряжался мною, как генерал солдатом. Она остановилась, повернулась ко мне. В лунном свете ее глаза казались наполненными ртутью.
      — А зачем он вообще тебе сдался? — спросила она. — Разве у тебя были неприятности из-за одного звонка? Из-за маленького, совсем малюсенького звоночка? Я тебя подвела, да? — А почему ты спрашиваешь? — Я чувствую себя виноватой. — Она повернулась и пошла дальше. — Я часто чувствую себя виноватой. Это с детства началось. Родители отругают старшую сестру, а я плачу. Мне казалось, что все семейные ссоры происходят из-за меня… Теперь настала моя очередь остановиться и повернуть девушку к себе. Не знаю, с чего это вдруг на меня нашло? Экспромт получился аляповатым и нелепым:
      — А ведь тому мужчине, который сидел в темной «девятке», совсем не тридцать пять, а двадцать пять. И лицо у него вовсе не узкое, а круглое, румяное, как спелое яблочко. И зовут его Антон Мураш. Так ведь?
      — Какой Мураш? — с внезапным раздражением произнесла Лера, выдергивая локоть. — Что ты мелешь? Не знаю я никакого Мураша. И того, кто сидел в «девятке», тоже не знаю. Надоело!
      Некоторое время мы шли молча. Наконец Лера остановилась у калитки, на которой висела жестяная табличка с неумело нарисованными на ней заснеженными горами и надписью: «Есть комната со всеми удобствами». Мы зашли во двор под хриплый лай цепного пса и остановились у порога веранды с тусклой лампочкой. Лера глянула на меня. Наверное, ей не понравилось, как выглядит мое лицо при свете лампы, и она примирительно поскребла ногтями мою ладонь.
      — Не сердись, — шепнула она и постучалась в дверь. — Я в самом деле не знаю никакого Мураша. И в «девятке» сидел именно тот мужчина, которого я тебе обрисовала. Этот Мураш, может быть, совершенно недостойный тип, но не надо вешать на него то, чего не было.
      Она меня почти убедила, но это не принесло облегчения. Напротив, как бы все удачно сложилось, если бы она подтвердила мои подозрения! Мураш, в отличие от почти эфемерного человека с узким лицом, был для меня необыкновенно реальным и близким. Я знал его в лицо, я знал место его работы. Он был доступен, а потому почти предсказуем и малоопасен, потому как мы более всего боимся неизвестности. Но Лера легко лишила мои мысли комфорта и уюта, снова заставила их корчиться и метаться в клетке дискомфорта, именуемой неведением…
      Дверь веранды распахнулась, и в сопровождении нескольких рыжих и серых кошек к нам вышла сухонькая и очень подвижная старушка в платке и овчинной безрукавке. Я доверил организацию своего ночлега Лере, и в разговоре с хозяйкой участия не принимал.
      Мы поднялись на второй этаж и оказались в небольшой комнатушке с выбеленными стенами и потолком, круглым столом у окна и двумя железными койками. Идеальный порядок в сочетании со старыми, почти ветхими предметами обихода создавал впечатление, что мы находимся в доме-музее какого-то местного писателя или политического деятеля. Лера поинтересовалась у хозяйки ужином и душем и ненадолго исчезла. Некоторое время я сидел за столом, уставившись в черное окно, в котором тускло отражался человек с темным усталым лицом, в рваном малоразмерном свитере. Из-за двери до меня доносился приглушенный голос Леры. Она с кем-то говорила по мобильному телефону, и я подумал, что с ребенком, ибо ее фразы изобиловали уменьшительно-ласкательными формами, и весь разговор состоял преимущественно из вопросов: покушал ли, согрелся ли, не болит ли головушка, положил ли носки на батарею, чтобы просушить…
      Старушка принесла нам холодную баранину с хреном, лепешку, соленые огурцы и литровую банку домашнего сухого вина. Я ел без аппетита. Меня знобило, и комната-музей угнетала казенщиной. Лера без умолку болтала про склоны, про четвертую очередь, где столичная оторва с помощью ратрака наскребла совершенно чумной биг-эйр, и завтра она попытается отжечь на нем какой-нибудь головокружительный пируэт… Я смотрел на тонкие пальцы Леры, которые разламывали волокнистую баранину, и ловил себя на том, что несколько раз терял чувство реальности, принимая девушку за Ирину. Когда-то мы с Ириной отдыхали в похожих горах и жили теми же заботами, которые сейчас с головой поглотили Л еру. Как судьба может быть жестока! Где сейчас Ирина? Почему ее место заняла эта самоуверенная, упивающаяся жизнью девица, сотканная, как мне угадывалось, из лжи, недомолвок и тайн?
      Я находился в тюрьме, в маленькой холодной камере, и надсмотрщиком у меня была милая девушка с плоским ротиком, чуть закругленным на кончике носом, чуть выпуклым лбом, с плавным овалом подбородка — ни одной заостренной детали на лице! Милая комнатная собачка! Но в характере угадываются острые лезвия и тонкие спицы… Она мне не нравилась. Мне вообще никто не мог понравиться, пока Ирине было плохо.
      — Ты не засиделась? — спросил я. — Твой парень, наверное, уже волнуется.
      — А я ему только что звонила, — тотчас ответила девушка, запивая баранину вином. Мы пили его из кофейных чашек. — Он сказал, чтобы я оставалась здесь, а не блуждала в потемках.
      — Лучше я тебя провожу.
      Лера отставила чашку, промокнула губы салфеткой и с едва заметной иронией спросила:
      — А я тебе так сильно мешаю? Или ты, может быть, боишься ревности моего парня?
      Я встал из-за стола. Пусть думает что хочет. А я устал. Я смертельно устал. Я хочу выспаться, чтобы завтра с новыми силами двигать себя к своей высокой цели.
      Я снял с себя свитер, окончательно разорвав его по шву, и рухнул на кровать поверх одеяла. Ничего не понимать, пытаясь понять все, — каторжная работа. Своему врагу не пожелаю.

      Я открыл глаза, увидел ослепительный солнечный свет и вскочил с кровати. Сколько лее я проспал? Бежали бесценные минуты нового дня, а я неподвижно лежал, блаженно сопя в подушку.
      Леры не было. Ее кровать аккуратно застелена, настолько аккуратно, что появляется сомнение, а ночевала ли она здесь? На столе, как фигуры на шахматном поле перед началом игры, выставлены чашка, сахарница, турка с теплым молоком и несколько бутербродов, завернутых в пищевую пленку. Красиво подано! И комментарий на цветном плотном листочке, украшенном вензелями (наверняка из органайзера выдернула): «Кофе на плите. Извини, если костюм окажется чуть великоват. Я пыталась измерить твой рост и талию, но ты спал в такой позе, что возможны огрехи. Я на вышке. Свидимся! Лера».
      Я спустился во двор, там же растер тело снегом, затем умылся из ведра ледяной водой, остатки которой вылил себе на голову. Вот теперь я окончательно проснулся, и мозги работают на полных оборотах!
      Вернувшись в комнату, я развернул бутерброд и вцепился в него зубами, попутно соображая, о каком костюме упомянула в своей записке Лера. На стуле обнаружил пестрый пакет. Взял его и вытряхнул на кровать новенький горнолыжный костюм пламенно-красного цвета. Пощупал плотную ткань, поиграл многочисленными молниями и липучками, посмотрел на ценник. Однако девочка явно завышает мои возможности. Понятно, что это не подарок. Она купила его мне в долг, уверенная, что я скоро рассчитаюсь с ней. Спасибо, милая, конечно… Такую красивую одежку я давно мечтал купить, но смущала цена. Горнолыжный комбинезон этой фирмы стоит никак не меныЦе семисот — восьмисот долларов.
      Я с удовольствием засунул себя в комбинезон. До чего же удобный! И ничуть не велик, точь-в-точь копирует мою фигуру. Вот только с цветом девочка не угадала. Красному я бы предпочел белый, как снег, с серыми камуфляжными пятнами. Мне не светиться на склонах надо. Мне полезнее быть малозаметным, неприметным, желательно вообще невидимым.
      Но делать нечего. Я сходил на кухню, где гремела кастрюлями хозяйка, принес оттуда кофе и завершил завтрак. Теперь можно определиться с тем, что я должен сделать и чего не должен делать. Ехать в поселок Мижарги, как требовал убийца, для меня все равно что трогать пальцем зубья капкана. Я должен подойти к леднику другим путем — через перевалы, седловины и хребты. И не должен ни при каких обстоятельствах попадаться милиции.
      В дверь постучали. Вошла хозяйка, стала собирать со стола посуду.
      — Ваш друг вами интересовался, — сказала она, смахивая крошки в ладонь.
      — Друг? — насторожился я. — Какой друг?
      — Он говорит, вы его знаете… Я снег во дворе подчищала, а вы еще, наверное, спали. Он подходит и спрашивает, не остановился ли у меня молодой человек, роста высокого, широкоплечий, Кириллом зовут. А я ж слышала, как девушка вас называла. И парню тому говорю, что да, поселился вчера вечером… А вы что ж, не знаете, кто это?
      Она смутилась, почувствовав, что оказала мне услугу, которой я не слишком обрадовался.
      — Вспомню! — улыбнулся я и махнул рукой, дескать, не стоит думать о такой чепухе. — У меня друзей много. А как выглядел этот человек?
      — Молодой! — всплеснула руками старушка. —Совсем еще молодой. Лицо такое ладное, светлое. Очень хорошее лицо. И вежливый: здравствуйте, бабушка, до свидания, бабушка…
      — Как был одет?
      — Да просто, как все. Курточка блестящая такая, на молнии. И штаны теплые, чтоб на снег не холодно падать. А на голове черный платок… Ох, я на эти платки смотреть не могу! Ну, где это видано, чтобы парни платки носили! И ведь еще и серьги в ухо цепляют!
      Субъект в бандане, о котором меня предупреждал убийца! Опять за мной «хвост»! Следит, но на контакт не идет. Что ему надо? Кто он? Вот уже выяснил, где я поселился. Контролирует все мои передвижения? Зачем? «Молодой, лицо ладное…» Симпатичный то есть. Чует мое сердце, что это Мураш. Неужели, он настолько крепко вцепился в меня, что до сих пор находится где-то рядом?
      Надо его выловить, думал я, спускаясь в терраску. Чудесный день! Небо чистое, синее, солнце ослепительно сияет над сверкающими снежными пиками. По тротуару текут ручьи, нагретый солнцем асфальт источает густой пар. Я нарочно долго ковырялся с крючком калитки, делая вид, что не могу его открыть. Потом столь же долго закрывал его. И тем временем незаметно посмотрел по сторонам. Никого… Хотя из-за ближайшего поворота выглядывает передок «жигуля». Машина скрыта за кустами. Я встал на обочине и протянул руку, голосуя. Тотчас рядом остановилась дряхлая легковушка. Водитель даже не спросил, куда мне надо. Здесь все дороги ведут к «вышке», то есть к канатной дороге, и уже по ней, в раскачивающемся деревянном кресле — выше, выше, до самого неба, до ослепительных вершин, покрытых спрессованным голубым снегом.
      Мы поехали. Я обернулся и с удовлетворением отметил, что «жигуль», стоявший за кустами, включил поворотник, вырулил на дорогу и устремился вслед за нами.
      Дождавшись своей очереди на подъемник, я сел на кресло и воспарил вверх. Сначала канатная дорога проходила над широкой лесной вырубкой, где снежный покров был уже влажным и серым. После второй очереди лес закончился, и началось истинное царство лыжников. Я летел над застывшим снежным морем с исполинскими волнами. Крутые спуски, пологие выкаты, обрывы — все было покрыто чистейшим утрамбованным снегом. Еще крепкий, схваченный за морозную ночь ноздреватый наст резали стремительные лыжи и сноуборды, издавая при этом звуки, похожие то ли на шум волн, набегающих на галечный пляж, то ли на скрежет ножа о точильный брусок. Оставляя за собой клубы снежной пыли, подо мной проносились яркие фигурки людей, кажущиеся с высоты слишком маленькими при такой неправдоподобно большой скорости. Я пытался найти на этих головокружительных просторах Леру, но вскоре понял, что это невозможно.
      Чувство полета, которое давала канатная дорога, усиливала эйфория, охватившая меня. Ясно и чисто было не только на небе, но и у меня в душе. Теперь я четко видел цель и прекрасно знал, как ее достичь. Хребет Крумкол через несколько минут плавно подплывет к моим ногам. И оттуда, сверху, я увижу голубое, испещренное ломаным и колотым льдом тело ледника Джанлак. Я спущусь к нему и пойду вдоль его русла к его окончанию, к оскаленной пасти, которая месяц назад обвалилась и поглотила людей вместе с частью шоссе. Теперь никто и ничто мне не помешает. Я почти дошел к тебе, Ирина, как ни трудно мне это было сделать. Я уже рядом. Потерпи немного!
      Вот и последняя, четвертая очередь. Здесь кажется, что канатная дорога поднимает кресло почти • вертикально вверх, словно строительную люльку для малярных работ. Открылся такой вид, что у меня перехватило дух. Повсюду, насколько хватает глаз — горы и снега. Лес, кажущийся высохшим клочком мха, остался далеко внизу. Вверху — только вершина, обрамленная воротничком снежного карниза, похожего на застывшую волну, вопросительным знаком нависшую над берегом. Как медленно я поднимался! Сколько времени займет дорога вниз, к леднику? Хребет Крумкол находится на высоте чуть более трех тысяч шестисот метров. А основание ледника Джанлак, дай Бог памяти, на двух тысячах пятистах. Значит, мне предстоит преодолеть перепад высот чуть более километра. Все, конечно, зависит от крутизны спуска. Но часов пять уйдет только так…
      Вот и конечная станция. Двухэтажный домик под острой треугольной крышей. На втором этаже кафе, прокат снаряжения и даже гостиничные номера для любителей экзотики, а на первом — машинное отделение и платформы.
      Я соскочил на платформу и прошел по узкому коридору на выход. Опять мою душу заполнил восторг, какой всегда испытываешь, когда находишься на вершине. Иллюзия покорения. Неважно, что сюда меня привезла канатная дорога. Ощущения почти те же самые, какие мы испытали с Ириной, стоя на вершине Эльбруса, покорив ее на соревнованиях по скоростному восхождению. Усталости нет, это да. Но кружится голова, дышится часто и кажется, что каждый вздох не полный, и потому все никак не можешь надышаться. Это проявляет себя «горняшка» — горная гипоксия… Снег скрипит под ногами, как в ядрено-морозный день где-нибудь в Питере на набережной. А небо! Господи, какое синющее небо!
      Я пошел по тропе к противоположному склону, над которым была оборудована площадка, огороженная красной лентой. Может, мне повезет, и я увижу идущую вниз, к леднику, тропу, пробитую в толще снега. По тропе спускаться намного легче и, главное, быстрее… А что это за табличка, воткнутая в снег в середине площадки? «К КРАЮ НЕ ПОДХОДИТЬ!» Все правильно. Дело спасателей — предупредить. А дело отдыхающих — плевать на эти таблички с высокой башни в меру своей безбашенности. И все же мне не стоит привлекать внимание. Не хочется, чтобы на площадке собралась толпа, которая будет следить за мной… Я зашел на площадку, вытоптанную кругом, в центре которого торчало предостережение. Сделал еще шаг ближе к краю — уже по целинному снегу. Потом еще шаг… Внутри меня что-то оборвалось. Я смотрел вниз, и мне казалось, что от ужаса у меня шевелятся волосы… Нет, Кирилл Андреевич, по такому склону ты не спустишься. Ни бегом, ни ползком, ни на заднице. Потому что это не склон. Это почти отвесная снежно-ледовая стена. С нее можно только прыгнуть, чтобы разбиться.
      Я отступил назад, сел на снег и закрыл ладонями лицо. Только что цель была так близка, и вдруг — снова до нее целая Вселенная. Очередной удар судьбы. Его даже насмешкой не назовешь, ибо с такой периодичностью и жестокостью не шутят и не надсмехаются. Я не помню, когда еще переживал такую длинную череду неудач… Что же мне делать?
      — Эй, дружбан, щелкни нас напоследок!
      Я поднял голову. Загораживая собой солнце, рядом стояли два экстремала, похожие на черных манекенов из магазина спортивной одежды. Оба в широченных штанах, футболках с короткими рукавами, нелепых шапочках с рожками, в солнцезащитных очках с перламутровыми стеклами, в высоких, с раструбами, келавровых перчатках, достающих почти до локтя. За спинами парни держали малиновые сноуборды. Мне протянули фотоаппарат.
      Счастлив тот, кто распоряжается только своей жизнью. От парней веяло какой-то недосягаемой для меня жизнью, легкой, пустой, похожей на разноцветное конфетти в момент их феерического вылета из хлопушки. Я сфотографировал парней на площадке. Им показалось этого мало, и они попросили меня перейти на противоположный склон. Там они стали позировать у большого щита с надписью: «ЛАВИНООПАСНЫЙ УЧАСТОК! СПУСК НА ЛЫЖАХ ИЛИ СНОУБОРДАХ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН! ЭТО КРАЙНЕ ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!» Показывали объективу язык, вскидывали вверх средний палец, поднимали свои малиновые доски, как штанги, над головой и при этом пронзительно кричали «Bay!», «У-у-йу!», «Йе-ессс!», словно фотопленка была способна запечатлеть и звуки тоже.
      — Спасибочки! — сказал один из парней, в то время как его друг принялся пристегивать ботинки к креплениям.
      Они собирались спуститься отсюда на сноубордах, в этом самом месте, где «крайне опасно для жизни». Интересная идея. Я посмотрел вниз, где под волнообразным карнизом начинался крутой обрыв, а за ним трещины, ямы, взлеты и обширная, сверкающая нетронутым снегом долина с крохотными шпильками опор канатной дороги.
      — Это трудно? — спросил я.
      — Что трудно? — спросили парни, обернувшись.
      — Спуститься на сноуборде.
      Парни переглянулись, словно мысленно спрашивали друг у друга: тебе трудно? а тебе?
      — Ерунда, — сказал тот, у которого в кармане лежал фотоаппарат. — Лично меня эта гора уже не продирает. Вот если на Ушбу с вертолета высадиться…
      — Да, Ушба это другое дело, — согласился его друг. — Там адреналин может по ногам потечь.
      — А почему никто не катается на противоположном склоне? — не отставал я, кивая на площадку, где только что познал глубину своего отчаянья. — Слишком круто?
      — Склон как склон, — пожал плечами первый экстремал. — И не очень-то он и крутой. На Ушбе круче.
      — Крутизна здесь ни при чем, — добавил второй экстремал и сплюнул под ноги. Ему уже надоело болтать, он хотел быстрее сигануть с карниза, чтобы затем подняться сюда на подъемнике и сигануть еще раз, а потом еще и еще. — Спуститься по тому склону нетрудно. Вопрос в том, как потом подняться? Канатки ведь там нет. А давать пешкодрала с доской на горбу замучаешься.
      Последние слова он произнес, уже повернувшись ко мне спиной. Я провожал их глазами. Дойдя до карниза, парни встали на его край, пристегнули к ботинкам доски, одновременно завопили, привлекая к себе внимание всех, кто находился на вершине, и прыгнули вниз. Увидел я их снова только спустя минуту: две маленькие точки, удаленные от меня на несколько километров, стремительно неслись по снежной лощине, оставляя за собой туманно-белые шлейфы, словно кометы, и восторженных воплей уже не было слышно.
      — Кирилл, я хотел бы с вами поговорить…
      Я обернулся на голос, почти не сомневаясь в том, кого сейчас увижу. Темная невзрачная куртка, большие непроницаемые очки, черная банда-на, туго стягивающая голову чуть выше бровей. Мураш.
      Он протянул мне руку.

      — Антон, тебе еще не надоело шпионить за мной?
      Я не стал больше любоваться фигурками двух отчаянных парней, похожих на капли томатного сока, скользящие по белой стене, и отошел от края обрыва. Не хотелось при Мураше проявлять любопытство к райдерам и выказывать восторг от возможностей сноуборда.
      — У меня нет выхода, — ответил Мураш, не давая мне пройти к станции. — Только вы можете показать мне место, где погиб мой отец… Но сейчас…сейчас я хочу поговорить с вами о другом… Вы очень рискуете. Вы даже не представляете себе, какой опасности подвергаете свою жизнь.
      Я глянул на Мураша с искренним любопытством и даже весело.
      — Ты о чем, дружище? О какой опасности ты говоришь?
      — Вы знаете, о какой, —уклончиво ответил Мураш. — Вы идете на поводу у очень опасных людей. Вы сильно рискуете, выполняя их волю.
      Так, он осведомлен. Интересно, много ли он знает? И откуда, черт возьми, он это знает? Взломал мой пароль к электронной почте и прочитал письма от убийцы?
      Я остановился в тени остроносой крыши. Здесь сразу чувствовался пронизывающий высотный холод.
      — Ив чем же заключается риск? — вкрадчиво спросил я, повернувшись лицом к Мурашу.
      — В том, что ваша жизнь для них не представляет никакой, даже самой маленькой, грошовой ценности.
      Резко вскинув руку, я схватил Мураша за воротник и толкнул его на жестяную обшивку дома. Дом загудел, как барабан. Шея у Мураша была горячая и немного липкая от пота. Мои пальцы слегка сдавили ее.
      — Не тебе, сопляку, делать выводы о моей ценности, — сказал я, сняв с него солнцезащитные очки и заглянув в испуганные глаза. — Ты наглее, чем те, у кого я иду на поводу.
      Я вернул очки на место, правда, перевернув их дужками кверху, и отпустил оторопевшего банковского служащего… Холодно, очень холодно в тени. Я снова вышел на солнце и подставил ему лицо. Золотые лучи заструились по лбу, щекам, подбородку, чуть пощипывая кожу. Что еще может быть нежнее этого прикосновения?
      — Вы меня неправильно поняли, — тихо произнес Мураш за моей спиной.
      — Если тебе что-то известно, то говори прямо, — ответил я, не открывая глаз и наслаждаясь теплом.
      — Мне известно немногое. Например, то, что вам плохо, вы одиноки, и у вас есть враги.
      — Не густо. Что еще?
      — Мне кажется, вас заманивают на Джанлак. Я это заподозрил еще тогда, когда мы сидели в вашем офисе и вы сказали, что срочно вылетаете в Минводы. Мне кажется, эти люди… эти люди… они…
      — Ну! Рожай быстрее!
      — Вы слышали когда-нибудь про черных антикваров? Про нелегальные археологические раскопки? Так вот, мне кажется, что эти люди хотят заняться чем-то подобным. Они хотят раскопать тела погибших и поковыряться в их карманах…
      Эти слова дались ему с трудом. Я опустил лицо и взглянул на Мураша. Мои глаза, ослепленные солнцем, выдавали странные, сюрреалистические картины, и по нечеткой фигуре Мураша заскользили зеленые и красные пятна.
      — Это ужасно, Кирилл! — вдруг сорвавшимся голосом вскрикнул Мураш. — Я представляю, как они станут шарить в карманах моего отца… Как мне больно, как больно…
      — А почему ты решил, что эти люди хотят раскопать тела погибших? — спросил я. — Не думаю, что под ледником погибло много людей. Нам было известно всего о троих пропавших без вести. Даже самый отъявленный мерзавец и вор не стал бы заниматься поисками погребенных под ледником. Ну, посуди сам, неужели такие уж большие деньги можно найти в карманах несчастных водителей и пешеходов, которые случайно оказались под ледником? Неужели ради сомнительного шанса найти мокрый, раскисший бумажник какой-то идиот намерен рис ковать своей жизнью?.. Ну? Антон? Ты же умный человек, в банке работаешь!
      — Извините меня, — шмыгая носом, произнес он. — И спасибо вам. Вы даете надежду. Вы умеете убедить… Мне уже намного легче. И все же я не могу избавиться от той мысли, что вас хотят использовать на леднике для какой-то гадкой, бесчеловечной работы.
      — Мне тоже не дает покоя эта мысль, — признался я. — Но к чему гадать? Очень скоро все выяснится.
      — Значит, вы все-таки пойдете к ним?
      Он заглядывал мне в глаза. Я подумал, что Мураш прямолинеен, как мальчик, родители которого переусердствовали в воспитании у сына безусловной честности.
      Что ж мне теперь с тобой делать? Время идет. Я вспомнил милые глаза Ирэн, и у меня тотчас нестерпимо заныло где-то в груди. Ей, должно быть, больно, она наверняка испытывает физические страдания. А мне больно только от той мысли, что она мучается из-за моей медлительности и нерасторопности. И еще Мураш этот под ногами путается. Жалко парня, но, видит Бог, сейчас не до него. Потом, когда я вызволю Ирину, я отведу его на место гибели его отца.
      — Постойте! — воскликнул Мураш и схватил меня за рукав. — Я же не сказал вам самого главного. Вы один. Рядом с вами нет надежного друга. И мне кажется, что сама судьба свела нас. Я для вас самый верный и надежный друг. «Друг — это мост. Друг — это связка. И это — мой тост, похожий на сказку!» Так когда-то сказал мой отец…
      Я поморщился как от горькой пилюли.
      — Давай-ка, Антон, без поэзии. Чему-чему, а ей я верю меньше всего. Я благодарю тебя за этот порыв…
      — Порыв?! Какой порыв?! Я ведь уже не раз доказывал вам свою верность! Как вы думаете, кто устроил в самолете рокировку? Считаете, что вам просто повезло? И что милиция увела не вас, а толстяка только по счастливой случайности?
      — Постой, постой! — теперь я схватил Мураша за руку. — Так это твои проделки, что ли?
      — А чьи ж еще?! Помните мамашу с мальчиком, который хотел «на окошко»? Так это я уступил мальчику место рядом с иллюминатором, а за это попросил мамашу, чтобы она поменялась сначала с вами местами, а потом с толстяком.
      — Ну, ты молоток! — признал я, похлопывая Мураша по плечу. — Теперь я тебе обязан. Ловко ты все это придумал… А как ты догадался, что милиция будет встречать меня в Минводах?
      — Я всего лишь предположил, и не ошибся.
      — Значит, ты увязался за мной, купил билет на тот же рейс… Молоток!
      — И это еще не все, — чуть порозовев от похвалы, сказал Мураш. — Я следил за вами от аэропорта Минеральных Вод. Вы правильно сделали, что не остановились в городской гостинице. Но когда вы поехали в притон «Привал Одиссея», я чуть дар речи не потерял! Я прекрасно знаю эту ночлежку, на нее все таксисты города работают. Туда по три раза на неделе наведываются менты. Проституток не трогают, а вот клиентов шерстят по полной программе. Залетные урки и «гастролеры» только там и попадаются.
      — Что ты говоришь! — покачал я головой и почувствовал себя неловко оттого, что Мураш был посвящен в некоторые детали моей личной жизни. — А я и не знал.
      — Вы не знали, — с укором произнес Мураш, — а мне пришлось заплатить девочкам двойную норму, чтобы создать для вас невыносимые условия. Пока они ломились к вам в номер, я этажом выше скакал на кровати.
      — А я думал, что такие самородки, как ты, уже на свете не встречаются, — уважительно сказал я. — Ты же палочка-выручалочка! Бэтмэн! Человек, который всегда приходит на помощь… Коньяку хочешь?
      — Я хочу вместе с вами пойти на ледник. Безвыходная ситуация? Я рассматривал круглое лицо Мураша. Розовые щеки с редкой и тонкой щетинкой — один волосок здесь, другой чуть поодаль. Между ними прыщики. Лучше не бриться, чтобы не травмировать нежную кожу, а провести сеанс безболезненной эпиляции. Глаза тоже круглые, между ними, на переносице, прочно обустроилась тревожно-мнительная складка. Темные тонкие брови посажены низко, как грозовые тучи, и придают лицу мягко-сердитый вид. И все же в ладном, как сказала хозяйка дома, лице Мураша по неким невидимым признакам угадывался капризный и эгоистичный характер барчонка.
      — Допустим, — сказал я и посмотрел в сторону противоположного склона. — И как ты собираешься туда спуститься?
      — На веревках, — тотчас ответил Мураш, будто уже много думал над этой проблемой и решил все нюансы.
      — Веревок понадобится несколько сотен метров, — стал объяснять я, стараясь говорить доброжелательно и убедительно, но при этом не скатиться на менторский тон. — Кроме того, нужны будут альпинистские кошки, ледорубы, ледовые молотки, айсбайли, ледовые крючья, ледовые якоря, карабины, «восьмерки» — в общем, килограммов двести дорогого и дефицитного «железа». Недели две уйдет у нас только на закупку снаряжения.
      — Две недели? — фыркнул Мураш. — Ну и что? Разве вы торопитесь к своим мучителям?
      — Ну и что! — вспылил я, забыв о том, что Мураш ничего не знает об Ирине. — Это только тебе все равно! Неделей раньше, неделей позже — хуже уже не будет, и не случится непоправимое…
      Я вовремя прикусил язык, иначе бы обидел парня. Мураш приуныл. Он смотрел на кромку снежной площадки, на которой мы стояли, и покусывал губы.
      — А как вы собираетесь спуститься? — спросил он.
      — На сноуборде.
      — Я с вами!
      — Антон, ты хороший парень, и мне будет искренне жаль, если ты переломаешь себе все кости, какие у тебя есть. Тебя надо беречь. На свете не так ведь много Бэтмэнов, правда?
      Я шлепнул его ладонью по плечу и быстро, чтобы не оставить Мурашу надежды, зашел на станцию. По деревянной лестнице, покрытой тонкими пластинами отполированного льда, поднялся на второй этаж. Хозяину прокатного пункта достаточно было одного взгляда на мой комбинезон, чтобы ошибочно принять меня за богатого и опытного клиента. А мне достаточно было одного взгляда на ценники, чтобы сразу приуныть.
      — Что желаете? — спросил белесый, совершенно безбровый крепыш, немедленно вскакивая со стула и откидывая в сторону книгу, которую читал.
      — Сноуборд, — ответил я.
      Я смотрел на доску, лежащую на прилавке, как больной смотрит на машину «Скорой помощи», как горящий смотрит на пожарную машину, как голодный — на колбасную витрину… Я смогу. Я должен суметь. Не боги горшки обжигают. Горные лыжи я обуздал давно и могу показать класс скоростного спуска с головокружительных вершин. У этой модной штуковины должен быть тот же принцип. Смелее, Кирилл, смелее!
      — На какой срок возьмете? — торопился выудить у меня деньги крепыш. — На недельку? Или до конца сезона?
      — Как получится, — ответил я, снимая сноуборд с прилавка и разглядывая его, как былинный воин свой булатный меч.
      — Нет проблем! Заплатите аванс, равный его стоимости, и катайтесь сколько хотите… А ваши кроссовочки можете пока оставить у меня.
      Денег, которые я нашел в кармане, с лихвой хватало и на доску, и на очки, и на перчатки, и еще не знаю сколько осталось. Продавец хотел всучить мне бипер и лавинный зонд, но я отказался и поскорее вышел на воздух. Теперь внешне я ничем не отличался от экстремалов, которые с воплями кидались с карниза вниз. Было только одно существенное отличие… М-да… Да помогут мне освоить этот самоубийственный снаряд вера в себя, чувство долга да ненависть к мучителям Ирины.
      На выходе из станции я краем глаза заметил Мураша. Тот подпирал плечом нагретую солнцем стену и косился на меня. Я решил не вступать с ним больше в разговор, тем более что все уже было сказано. Я имел право рисковать только собой. Предлагать Мурашу спуститься на Джанлак на сноуборде было бесчеловечно и жестоко.
      Я с трудом подавил в себе безрассудное желание немедленно нацепить доску и кинуться по убийственному спуску к Ирине. Конечно, надо сначала потренироваться, прочувствовать снаряд, подчинить его норовистый характер своей воле. А уж потом… Я посмотрел наверх. Солнце стояло почти в зените. Не гони, ярило, не гони. Замедли свой бег по небосводу. Полюбуйся, как красива Земля, насколько восхитительны горы! Приглядись к вершине Крум-кол. Видишь меня, красную точку, которая машет тебе рукой? Мне так нужен твой свет! Помоги мне спасти несчастную девушку, ибо никто, кроме нас с тобой, не может это сделать.
      Я сел на снег рядом с предупреждающей табличкой, как раз под словами «СПУСК НА ЛЫЖАХ ИЛИ СНОУБОРДАХ КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЕН!», и принялся пристегивать к ботинкам доску. Два щелчка — и готово. Я почувствовал мертвую хватку креплений. Наверное, нечто похожее испытывали узники, закованные в колодки. Парень с девушкой, похожие на космонавтов, только без головных шлемов, пристегнули сноуборды, взялись за руки и одновременно ухнули вниз. Я встал. Настала моя очередь. Загнутый кончик доски стоял почти на самом краю карниза. Две старушки остановились поодаль, с восхищением глядя на меня. Я их узнал, это были немки из злополучного автобуса. Как нехорошо я себя почувствовал! Незнакомые люди думали обо мне лучше, чем я был на самом деле… Земля-матушка, поддержи меня, своего сына. Не убей…
      Я опустил на глаза очки, сделал глубокий вдох и с криком прыгнул вниз. Свист в ушах, пустота в. груди… Ослепительно-белая лощина надвигалась на меня, как посадочная полоса на самолет. Есть касание! Я не удержался — доска оказалась непривычно скользящей — и спикировал носом на склон. Снежные брызги вокруг, смешанные с радужным сиянием. Я кувыркался вместе с доской, и перед глазами мельтешили то солнце в небе, то моя рука, то солнце, то снег… Склон был слишком крутым, и я никак не мог остановиться. Напряг ноги, поймал кантом сноуборда снежный наст, и, словно бульдозер ковшом, — хрррру! Опять я на ногах. Сердце колотится от восторга, что все еще жив, и качусь, качусь вниз! Расставил руки в стороны, чтобы было легче балансировать. Доска с шипением полировала жесткий снег. Я мягко перенес тяжесть тела на заднюю ногу и почувствовал, как сноуборд начал послушно сворачивать. А теперь в другую сторону. Я еду, я лечу! Доска начала потихоньку слушаться меня. Я пришпорил ее, и она стала покоряться моей власти. Еще поворот. Еще! Я расслаблялся, напряжение отпускало. В ушах ревел ветер. Я не чувствовал крутизны склона, так как белое поле было лишено теней, а значит, и объема, и мне оно представлялось облаком, по которому я скользил в сапогах-скороходах… Ах, пропустил обрыв и не заметил, как опора под доской оборвалась, и я полетел вниз, как парашютист в затяжном прыжке… Подо мной склон еще круче… Нет времени сообразить, как подготовиться к встрече с землей. И уже через мгновение — вот она! Я ухнул в рыхлый целинный снег. Удержался, но через мгновение меня вынесло на гладкий натечный лед. Изо всех сил вдавил пятки, заставляя стальной кант тормозить о поверхность льда. Скорость не снижается, скорость просто бешеная, и я уже теряю контроль над доской… Как болят ноги от страшного напряжения! Содранный в крошку лед летит прямо мне в лицо и обжигает. Невероятно, но я сумел удержаться почти на отвесной ледяной стене! Если выживу и доберусь до какой-нибудь станции канатки, то немедленно вернусь на хребет и начну спускаться по его другой стороне. Только сейчас, немедленно, пока адреналин не отравил мой организм, пока не пришел запоздалый страх…
      Меня резко подкинуло в воздух, как на трамплине. Опять полет! Я больше лечу, чем качусь. Еще одна огромная лощина, вогнутая к середине, отчего напоминает чашу космического локатора. Можно расслабиться и набрать скорость. Управлять доской я научился. Тормозить на крутых склонах тоже… Вера в себя крепла с каждым мгновением. Этот склон был обитаем. Здесь уже полно бордеров и лыжников. Не стать бы для кого-нибудь реактивным снарядом. Я крутил головой по сторонам, выбирая безопасный путь. Пришлось двигаться по большой дуге, огибая лощину сначала по одному краю, затем по другому… Слева от меня, раскорячившись, медленно катилась на лыжах женщина. Я увеличил скорость, чтобы проскочить перед ней, но тотчас с другой стороны меня подрезал болид на сноуборде в серебристом, с голубой полосой, костюме. Заложив крутой вираж, он обдал меня снежной пылью, которая тотчас залепила стекла моих очков…
      Надо было, конечно, резко остановиться и сесть на снег, но я, не снижая скорости, машинально схватился за очки, пытаясь протереть их перчатками, и успел услышать совсем рядом хруст снежного наста и окрик: «Осторожнее!»
      Что произошло потом, я помню очень смутно. Работа сознания оборвалась на короткой вспышке и оглушительном треске, и я — без страха и боли — успел осознать, что подчистую снес какую-то постройку.
      После чего погрузился во мрак небытия.

      Постепенно я начал приходить в себя из этого небытия. Голова разламывалась от боли. Ныло все тело. Преодолевая боль, приподнялся, осмотрелся.
      Я лежал в сумрачной комнате, неуютно просторной, со стенами из мореного бруса. Темным был и высокий деревянный потолок, покрытый глубокими трещинами. Узкое окно, разделенное рейками на множество квадратов, едва пропускало свет. Снаружи, за ним, словно подглядывая за мной, склонилась покрытая снежными комками сосновая ветка. Она закрывала собой солнечный свет. Хотя, может быть, был уже поздний вечер.
      Обо что же это я так звезданулся? В памяти в мельчайших подробностях сохранился мой безумный спуск с горы. Помню, как падал, вставал, снова падал, как лицо обжигали ледяные крошки, как свистел ветер в ушах, а потом… Я снес трансформаторную будку или туалет?.. Как жарко! Кто накрыл меня одеялом? Какое чучело накрыло меня теплым верблюжьим одеялом, не вытряхнув меня из комбинезона? И вообще, где я?
      Тут я уловил легкий запах стеариновой свечи и даже услышал потрескивание фитиля. Обернувшись на мерцающий свет, я увидел, что нахожусь в комнате не один. У противоположной стены стоял крепкий, грубо сколоченный стол, в середине которого торчала горящая свеча. В ее непостоянном свете увидел, что за столом, лицо к лицу, сидят молодой мужчина и девушка. И не просто девушка, а Лера! Ее темные волосы, тщательно расчесанные, рассыпались по обнаженным плечам. Подбородок приподнят, но без видимого напряжения, взгляд устремлен в глаза мужчине. Тот держал ее ладони и очень медленно, почти неуловимо, сводил и разводил их.^
      Его я видел впервые, и меня сразу впечатлило, насколько его лицо необычно и красиво. Возможно, он был чуть постарше меня. Светло-золотистые волосы, открывая высокий прямой лоб, были зачесаны назад и волнами опускались на затылок и шею. Аккуратная бородка и усы придавали образу породистость, благородство.
      Я опустил ноги с койки. Скрипнули пружины, но этот звук не отвлек пару, занимающуюся взаимным созерцанием. Лера была божественна. Казалось, тускло-оранжевый свет свечи проходит через нее насквозь и она сама светится изнутри, словно японская ароматическая лампа из тонкого фарфора. Я нащупал пяткой ботинки для сноуборда, надел их и встал. Чуть кружилась голова, а во всем остальном был порядок — если иметь в виду только мое тело… Слышат ли они меня? Помнят ли о моем существовании?
      Я подумал о том, что надо бы кашлянуть или издать еще какой-либо звук, дабы напомнить о себе, но деревянные полы дружно заскрипели, едва я сделал первый шаг. Однако никакой реакции со стороны стола не последовало. По мере того как я приближался к свече, все больше замечал интересного. Посреди стола, под свечой, лежал лист желтой, как пергамент, бумаги, на котором было нарисовано нечто отдаленно похожее на шахматную доску с замысловатыми фигурками. «Доска» внутри была заполнена окружностями различной окраски, а в самом центре, на зеленом фоне, уходили в бесконечность красные ромбики и треугольники. Но мое внимание больше привлекали руки. Мужчина, бережно сжимая пальцы Леры, словно держал в каждой ладони по одной грозди спелого винограда, медленно подводил их к пламени свечи, затем переворачивал свои ладони, и в итоге жар огня приходился на нежные ладони девушки. Лере эта пытка не доставляла никакого дискомфорта; ее лицо по-прежнему выражало восторг от переполняющих ее нежных чувств, и она не сводила влюбленного взгляда с лица мужчины. И тут я, сам того не ожидая, произнес фразу, хорошо знакомую любителям советской кинокомедии:
      — Вы не подскажете, как пройти в туалет? Лера вздрогнула, будто проснулась.
      — Ой, привет, — произнесла она. — Проснулся уже? А туалет там, в коридоре. Найдешь…
      Я вышел в коридор, который был не намного светлее, чем комната. По обе стороны находились массивные двери с медными чеканными фигурками зайцев, медведей и волков — немного, по три двери с каждой стороны. Похоже на гостиницу… В торце я нашел то, что искал… Откуда здесь Лера? Точнее, как я сюда подал? Меня принесли сюда, пока я находился в отключке? Склонившись над рукомойником, я пустил на голову струю холодной воды… Вот так, теперь лучше. И в зеркале я не увидел ничего страшного и непривычного. Правда, чуть подпухли глаза и чернеет между ухом и скулой запекшаяся царапина. В рубашке родился! И как это меня угораздило врезаться в будку? Почувствовал, что все могу, что сноубордом управляю так же легко, как машиной?
      Когда вернулся, комната преобразилась. На трех стенах горели бра в виде медных факелов. Стол стоял посредине комнаты, и Лера расставляла на нем бутылки и вакуумные упаковки с чем-то съестным. Мужчина сидел на подоконнике и с любопытством рассматривал меня. После некоторой паузы, он энергично соскочил с подоконника, приблизился ко мне и протянул руку.
      — Альбинос, — назвался он, сделав ударение на букве «и».
      На его предплечье, туго стягивая бицепс, матово сверкнул спиральный браслет в виде змеи, сделанной то ли из золота, то ли из меди. На шее у незнакомца висели разнообразные цепочки с медальонами в форме многогранных звездочек. Но не это привлекло мое внимание, а его глаза — необыкновенно светлые, почти прозрачные, необыкновенно приветливые. Я тоже представился, с убеждением, что это лишнее, ибо здесь, наверное, обо мне известно все.
      — Ну, как ты? — поинтересовался Альбинос, продолжая держать мою руку.
      — Голова выдержала, — поделился я радостью. — Это ерунда. А вообще как?
      Я не совсем понял вопрос.
      — Что со мной было? — спросил я.
      — Ты улетел с трассы, — ответил Альбинос и, легонько шлепнув ладонью меня между лопаток, подвел к столу. — И разнес в щепки торговую палатку.
      — Хорошо, что там никого не было, — добавила Лера, облизнув пальчик, выпачканный в майонезе. — У тебя была очень большая скорость. Надо было резко присесть и как бы выбросить заднюю ногу вперед, чтобы закантоваться.
      — Чтобы что? — уточнил я.
      Альбинос кинул на меня короткий взгляд.
      — Давно доску объезжаешь?
      — С сегодняшнего… то есть со вчерашнего… Послушай, а сколько времени я тут провалялся?
      — С обеда. Я ввел тебе небольшую дозу феназепама.
      — Все произошло у нас на глазах, — пояснила Лера, присыпая порезанные пополам вареные яйца красным и черным перцем. — Мы не стали ждать спасателей. Альбинос — врач и может оказать медицинскую помощь.
      — А где моя доска?
      — Цела, цела твоя доска! — успокоила Лера. — Под койкой лежит.
      Альбинос сел за стол, взял с тарелки пучок зелени и откинулся на грубую резную спинку стула. Отрывая листик за листиком, он отправлял их в рот и не сводил с меня своего проницательного взгляда.
      — Надо было найти более пологий склон, — сказал он. — Ты рисковал свернуть себе шею.
      — Я очень нетерпеливый человек, — оправдался я.
      — По губам Альбиноса скользнула усмешка. — Торопливость — это самое бесполезное занятие, какому может посвятить себя человек… Ты будешь пить водку или вино?.. Наша торопливость столь же нелепа, как если бегать из конца в конец железнодорожного состава, надеясь, что таким образом прибудешь на вокзал скорее…
      Я не поспевал за его мыслью. Наверное, действие феназепама еще не закончилось, а может быть, еще напоминала о себе безвременно разнесенная в щепки торговая палатка.
      — А зачем тебе сноуборд?
      Я не был готов к этому вопросу и собирался ответить расплывчато и банально, дескать, для удовольствия, но тут между нами, обрывая зрительный контакт, встала тонкая фигура Леры. Она наполнила бокал Альбиноса, подала ему, чокнулась с ним и сказала:
      — За тебя, мой милый… За нас…

      Она вела себя так, будто меня здесь не было. Мне трудно было вплести себя в их упоительный мир, хотя я точно еще не знал, нужно ли это делать, если от меня этого не требуют. Наверное, надо поблагодарить врача за его великодушие и откланяться? Я налил себе водки и выпил. Л ера поставила бокал с отпечатком губной помады на стол, по-кошачьи плавно обошла Альбиноса, встала за его спиной и стала перебирать пальчиками его волосы — ну точно как делают обезьянки в зоопарке, отыскивая в шерсти друг друга блошек.
      — Научиться кататься на сноуборде несложно, — сказал Альбинос, тихонько отстраняя Леру. — Но стоит ли тебе тратить на это время? Ты на пианино играешь?
      Я поикал плечами, какое отношение имеет пианино к езде на сноуборде.
      — Сочинять свою музыку и играть по чужим нотам — это ведь разные вещи, так ведь? А сноуборд инструмент особенный. Он не терпит чужих нот. В противном случае он превращается в обычное корыто, на каких деревенские мальчишки съезжают с ледяных горок.
      Я подумал, что этот Альбинос приличный зануда, и попытался перевести разговор в другое русло:
      — А в этой гостинице много постояльцев?
      — Только мы, — ответила Л ера.
      — Это не гостиница, — медленно произнес Альбинос. — Когда-то это был интернат для умственно отсталых детей.
      — Мы взяли его в аренду, — сказала Лера, через плечо протягивая Альбиносу свою ладошку. Тот взял ее и поднес к губам. — Хотим открыть здесь райдер-клуб.
      — До клуба еще далеко, — возразил Альбинос. — Нужно искать и готовить людей. А это время и деньги.
      — А-а… а как же дети? — спросил я.
      — Два года назад дети вместе с педагогами погибли в автокатастрофе, — ответил Альбинос и, высунув кончик языка, наклеил на него зеленый листик. — Автобус, в котором они ехали, сорвался в пропасть. С тех пор здесь никого. Только мы с Лерой.
      — Мрачное место!
      — Ты так думаешь? — усмехнулся Альбинос. — Здесь, как нигде, емко стимулируется энергия тела.
      — Может быть, — — осторожно согласился я. — Знать бы только, на что потом эту энергию использовать.
      — На концентрацию колоссальной силы, которая приводит к реализации духовных возможностей человека, — ответил мне Альбинос.
      — А сноуборд здесь при чем? Разве можно этой колоссальной энергией подчинить его? — с иронией спросил я.
      — Поставь чай, — — попросил Альбинос Леру. — Наш друг задает слишком много вопросов, и у меня пересохло в горле.
      Девушка послушно встала и вышла из комнаты. Едва за Лерой закрылась дверь, он сказал:
      — Хватит, отдыхай. Тебе это совсем не нужно.
      — Почему же. Очень даже нужно. Я хочу обуздать своей колоссальной энергией сноуборд, — сказал я, скрывая под иронией свой истинный замысел.
      — Зачем?
      — Чтобы спускаться с очень крутых склонов. Можно сказать, с отвесных склонов.
      — Ты имеешь в виду какой-то конкретный склон? — спросил Альбинос, взял стакан из темного стекла и сделал глоток чая.
      — М-м-м… Да.
      — Южный склон Крумкола? — не глядя на меня, уточнил Альбинос и сделал еще глоток.
      — Ты отгадал.
      — Не ты один хочешь оттуда спуститься. Такое желание возникает почти у всех новичков. Не боишься сломать себе шею?
      Альбинос пристально смотрел на меня. Я подумал, что эта его привычка оставляет впечатление, с одной стороны, прямолинейности и открытости характера, а с другой — вызывающей агрессивности.
      — Хорошо, я тебя научу, — произнес он.
      За окном окончательно стемнело. Начал завывать ветер.
      — Метель, — произнес Альбинос. — Это хорошо. На склоны нанесет много снега. И тебе будет легче.
      — Легче учиться? — уточнил я, подливая себе чая.
      — Многим не хватает на это целой жизни. Одним — ума. Другим — смелости… Я еще не знаю твоих способностей.
      Лера принесла плед и накрыла им плечи Альбиноса.
      — Если идет снег, значит, опустится температура? — спросила она его.
      — Не обязательно. Иногда снег является предвестником теплой погоды.
      Он встал из-за стола, недвусмысленно давая понять, что пора и честь знать. Мне пришлось тоже подняться.
      — Лера проводит тебя в твою комнату, — сказал он и подошел к окну, деланно всматриваясь в ночную мглу.
      Мы с Лерой вышли в коридор. Я почувствовал легкое движение холодного воздуха — наверное, где-то была открыта форточка. Света от двух медных «факелов» для всего коридора явно не хватало. С трудом можно было разглядеть темные двери с медными фигурками. Теперь я понял, почему комнаты были обозначены не цифрами.
      — А тебе здесь не страшно одной? — спросил я.
      — Одной? — удивилась Лера и пошла впереди меня в самую мрачную часть коридора. — А с чего ты взял, что я здесь бываю одна?
      — Так, подумалось, что вдруг ему надо будет куда-то уйти… Значит, вы живете здесь вдвоем?
      Лера не ответила. Она остановилась напротив двери, на которой с превеликим трудом можно было разглядеть фигурку птички.
      — Вот твоя комната, — сказала она, но не открыла дверь и не показала мне кровать, как следовало бы поступить хозяйке дома. Мне показалось, что Лера боится остаться там со мной наедине. Она уже повернулась, чтобы уйти, как я взял ее за руку.
      — Спасибо за комбинезон. Мне он очень понравился. Я полдня сегодня переживал, что не увижу тебя больше и не смогу вернуть тебе долг. Значит, я должен тебе за комбинезон, плюс сто долларов, которые ты дала мне в баре, и еще плюс тысячу евро…
      — Какую тысячу евро? — — удивилась Лера, как мне показалось, не слишком убедительно.
      — Что значит «какую», — пожал я плечами. — Которую ты положила в карман комбинезона.
      — Я ничего тебе не клала… — Она опустила глаза.
      — Странно, — ответил я, уверенный в том, что девушка лжет. — Когда я расплачивался за доску, нашел в нарукавном кармане тысячу евро.
      — Откуда у меня евро? — пожала плечами Лера. — Действительно, откуда у тебя может быть европейская валюта? — пробормотал я и взялся за тяжелую и холодную дверную ручку. — Это она французам нужна. Или, скажем, немцам…
      Мы оба рассмеялись. Лера повернулась и пошла по коридору.
      Моя комната была узкой, без окна. Лампочка, висящая у самого потолка на голом проводе, давала оскорбительно мало света. Большую часть комнаты занимали поставленные друг на друга столы, табуретки; в углах пылились какие-то скрученные в рулоны плакаты и наглядные пособия, похожие на трофейные знамена. На полу стояли кривые стопки потрепанных книжек и тетрадей. У самой двери меня ждала заправленная казенным одеялом койка. Я сел на нее, покачался под скрип пружин… Очень любопытная парочка. Очень любопытная…
      Спать не хотелось. Я встал и принялся бродить по комнате. Нечаянно задел ногой стопку мятых тетрадок. Поднял несколько штук. В уголке каждой был наклеен бумажный квадратик с отпечатанными на нем фамилией и именем. «Лышенко Лена», «Шемеров Вова», «Дацык Алена»… Я открыл одну из них. Сначала мне показалось, что тетрадные листы исчерканы и изодраны бессмысленными каракулями. Но нет, это такой почерк. Очень плохой почерк, едва можно разобрать буквы. Слова идут вкось и вкривь, проваливаясь под строчку, взлетая над ней, наезжая на край листа и сваливаясь куда-то вниз… «Я человек. Я человек. Я человек. Я человек. Я человек…» Я перевернул измочаленную шариковой ручкой страницу. На второй то же самое, тот же бесконечный ряд самоубеждения: «Я человек». И на третьей странице, и на четвертой… Я только на мгновение представил себе обиженного Богом ребенка, склонившегося над тетрадкой и выводящего своими неповоротливыми пальцами малопонятные ему слова, наполненные самым смелым и сильным утверждением. Сколько в каждом движении руки было невысказанной, неосмысленной жажды быть таким же, как все на земле!
      Я присел и стал подбирать с пола раскиданные тетрадки. Тут обратил внимание на какой-то слабый посторонний звук. Я замер и прислушался. Кто-то поет… Нет, не поет, это больше похоже на плач. Да, кто-то плачет, всхлипывает, причитает… Я подошел к двери, мягко нажал на ручку и приоткрыл ее… Э-э, да это же голос Леры!
      Я вышел в коридор, приблизился к двери комнаты, в которой ужинал. Голос Леры то становился громким и отчетливым, то притухал, и уже нельзя было разобрать ни слова… На некоторое мгновение воцарилась тишина. И вдруг снова, на высокой нервной ноте:
      — Уже все, Альбинос! Уже все! Позвони Дацыку! Пожалуйста, позвони ему!.. Я же вижу, ты сам этого не хочешь! Не хочешь!
      И снова донеслись до меня приглушенные рыдания. Вдруг дверь резко распахнулась, и проем заслонила фигура Альбиноса.
      — Мне показалось, — сказал я, — что кто-то звал на помощь.
      — Тебе показалось, — грубо ответил он. — Иди спать!
      И с силой захлопнул дверь.
      Из комнаты больше не доносилось ни звука. В коридоре стояла тишина.

      Мы завтракали, купаясь в солнечных лучах. Сердце мое наполнялось светлой радостью, когда я кидал взгляд на окно, похожее на яркую рождественскую открытку: на фоне синего неба красуется ветка сосны с сочными зелеными иголками, покрытая искрящимися комочками снега. Никаких следов ночной метели!
      И Лера тоже сияла и цвела, как природа, будто не было вчерашних слез и упреков. Она порхала вокруг стола, обслуживая Альбиноса, как солнечный зайчик. Ему первому поднесла чуть подгоревшую пиццу, явно фабричного производства: с кружочками помидоров, ломтиком поджаренной ветчины, присыпанную сырными стружками вперемешку с мелко порезанным базиликом.
      — Днем ваш дом не кажется таким уж мрачным, — сказал я, наливая себе кофе сам, потому как от Леры трудно было дождаться внимания.
      Альбинос закурил трубку. Аромат португальского табака наполнил комнату.
      — Я не вижу в нем ничего мрачного, — возразил он. — И вообще, разве внешние предметы могут влиять на настроение человека?
      — Нежилые помещения, в которых когда-то бурлила жизнь, способны нагнать на меня тоску, — признался я. — — Особенно если внимательно присмотреться к предметам. Пыль, запах плесени, запах отсыревших книг… А когда-то эти коридоры были наполнены детскими голосами, и шли занятия, и учителя делали свою незаметную и неблагодарную работу. Тут шла борьба за право называться человеком.
      Лера улыбнулась краешком губ, пожала плечами и вопросительно взглянула на Альбиноса, мол, о чем это он? Альбинос положил трубку на край блюдца, растопыренной пятерней зачесал волосы.
      — Здесь, где мы сейчас сидим, — сказал он, — была спальня. Два ряда по десять коек. Ночью в этих стенах витали сны, какие никогда не увидит здоровый ребенок. Дети во сне плакали, смеялись и разговаривали, переживая совершенно взрослые, развитые чувства. Было все: измена, любовь, предательство, лицемерие, лесть. А по утрам дети путались, не в силах вспомнить, что означает свет в окне — день или ночь, надо закрывать глаза или же вставать и идти на занятия. Больше половины детей не могли самостоятельно одеваться, и за ними ухаживали нянечки… Мне об этом рассказывал врач-психиатр, который часто здесь бывал. Представляешь, сколько тут всего…
      Он поднял лицо и обвел взглядом потолок и стены.
      — Судя по количеству дверей, на этом же этаже были и классы, — сказал я. — А был ли актовый зал?
      Альбинос отрицательно покачал головой.
      — Нет. Только спортивный на первом этаже, застланный поролоновыми матрацами, чтобы не ушиблись.
      — А где ставили новогоднюю елку? Куда приходил Дед Мороз с подарками?
      Альбинос взял трубку, поднес ее кончик к губам и, щурясь, посмотрел на меня. Лера стала собирать тарелки, сделала неловкое движение, и на пол упала вилка.
      — О чем ты, Вацура? — — произнес Альбинос. — Какой Дед Мороз? Эти несчастные не воспринимали самого элементарного, у них были примитивные животные чувства: еда, естественные отправления… Потом мы дули коньяк. Альбинос рассказывал, как много лет тренировался на крутых склонах, стараясь достичь запредельной скорости и маневренности. Но все усилия долгое время были тщетными.
      — Не хватало скорости? — спросил я.
      Нет, скорость — всего лишь одно из условий. — Нужно еще особым образом настроить дух и тело… Потом Альбинос скупо, без эпитетов и превосходных степеней поведал о том, как однажды его сноуборд оторвался от снега и в течение нескольких минут парил в облаках снежной пыли подобно параплану, и управлять им было удивительно легко и приятно, как во сне…
      — Он не понимает, о чем ты говоришь, — сказал Лера Альбиносу.
      — Но он хочет понять. Это видно по его глазам. Он будет вынужден меня понять… На склоне я расскажу ему самое главное…
      Они оба стали рассматривать меня, как подопытного кролика, и вслух прикидывать, на что я способен. Я поглядывал на часы, с нетерпением дожидаясь, когда заработает канатная дорога. Лера долго мыла посуду, разбив при этом тарелку и чашку, потом принялась подметать пол, поливать цветы, стоящие на подоконнике. Я ненавязчиво наблюдал за тем, как она это делает. В горшок, в котором рос малиновый куст кротона, она влила двухлитровую бутылку, пока на поддоне не проступила вода. Затем обмотала каждый горшок полиэтиленовым пакетом — наверное, для того, чтобы вода поменьше испарялась. Я тоже так де— лал у себя дома, если мне предстояло уехать на несколько дней в командировку.
      Когда мы подошли к подъемнику, там уже была приличная очередь. Я сразу заметил торчащую впереди бандану Мураша. Мой ангел-хранитель копировал меня если не с зеркальной точностью, то с упорством обезьянки. На лбу у Антона сверкали золотистые горнолыжные очки, а в руках он держал сноуборд. Рядом с ним стояла очень прилично упакованная девушка, загорелая настолько, что впору было засомневаться, а не индианка ли она? И тоже со сноубордом. Она о чем-то с жаром говорила Мурашу, энергично жестикулировала руками и пикировала ладошкой перед его лицом — точь-в-точь как делают военные летчики, отрабатывая боевое задание перед вылетом. Вот еще новость! Мураш нашел себе подружку?
      Сославшись на необходимость взглянуть на расценки, я доверил свою доску Лере и стал протискиваться к кассе. Поравнявшись с Мурашом, я шепнул ему, не поворачивая головы:
      — Я здесь. Постарайся не терять меня из виду. Добравшись до кассы, я глянул на вывешенные расценки и пошел обратно. Мураш, встретившись со мной взглядом, едва заметно кивнул. Его глаза сверкали преданностью и готовностью к подвигу.
      Наконец подошла наша очередь. Я напросился ехать с Лерой в парном кресле, и Альбинос не стал возражать. Кресло подхватило нас, и мы воспарили. Теперь минут двадцать мы будем сидеть с Лерой плечо к плечу, и никто не вмешается в наше милое общение. Альбинос, выворачивая шею, поглядывал на нас с впередиидущего кресла. Я помахал ему рукой. — А странно, что судьба так часто сводит нас с тобой, — сказал я. — Сначала мы встретились на Побережье у продуктового магазина. Потом — в поселке на дискотеке. И, наконец, на склоне, когда я торпедировал палатку.
      Лера молча смотрела вниз, на проплывающие под нами деревья и болтала ногами.
      — А ты смогла бы спуститься по южному склону Крумкола? — спросил я.
      — Мне и на этом склоне неплохо, — неопределенно ответила она.
      — Вы с Альбиносом давно знакомы? Тут Лера вспылила:
      — Это допрос?
      — Просто я хочу узнать, куда и надолго ли вы с ним намылились?
      Лера смотрела на меня широко раскрытыми глазами и мелко трясла головой, будто это была погремушка. Я ожидал, что она возмутится: «Ну, ты и наглец!» Но вместо этого девушка принялась опровергать мое последнее предположение.
      — Ас чего ты взял, что мы куда-то намылились? Никуда мы не намылились. У нас отпуск. Нам еще отдыхать и отдыхать. Райдерский туе в самом разгаре. Склоны что надо…
      Она явно перестаралась, привлекая такое количество доводов.
      — Понятно, — прервал я ее. — А я все никак дотумкать не мог, куда грабители так быстро сгинули.
      — Какие грабители? — испуганно спросила Лера и часто-часто заморгала.
      — Те самые, которые автобус с немцами почистили. Они мешочек за плечо закинули, на сноуборды —скок, и вниз по склону с ветерком. Ищи-свищи!
      — У тебя, наверное, бред, — предположила Лера, но вряд ли она сама была в этом убеждена. С тоской поглядев на далекую и недоступную спину Альбиноса, она заерзала в кресле. Я же сел поудобнее, как привык сидеть у себя дома в глубоком мягком кресле перед телевизором, да еще раскинул руки в стороны и даже попытался обнять Леру за плечико, но она задергалась, будто сквозь нее пропустили ток.
      — А что, твой друг погуливает, да? — продолжал я издеваться над девушкой, пользуясь тем, что ей некуда деться.
      — С чего ты взял? Никуда он не погуливает.
      — Надо говорить не «никуда», а «ни с кем», — поправил я. — А почему тогда ты ему сцену ревности закатила вчера вечером? Интересно бы посмотреть на его зазнобу…
      — Какая сцена?! Какая еще зазноба?! — громко произнесла Лера и далее замахнулась на меня. Альбинос, обернувшись как раз в этот момент, решил, что Лера приветственно помахала ему, и тоже помахал.
      Первая очередь закончилась, Альбинос спрыгнул на платформу и стал дожидаться нас. Я придержал кресло, чтобы Лере было легче сойти с него. Какая же она сердитая! А злое выражение ей совсем не идет. На меня принципиально не смотрит, губы поджаты. Я принял свой сноуборд и воткнулся между Альбиносом и Лерой. Теперь, если она надумает жаловаться на меня, ей будет очень трудно сделать это незаметно.
      — Потренируемся на этом склоне, — сказал Альбинос.
      Я оглядел широкую лощину, усеянную разноцветным людом, который медленно и быстро, изящно и коряво скользил по ней, ползал, сваливался, взрыхляя снег, бежал вслед за убегающими лыжами или несся на широко расставленных ногах и с дико вытаращенными глазами. Зрелище было богатым, многообразным и увлекательным, как в цирке, где есть и захватывающие дух трюки, и потешная клоунада. В этом разношерстном многолюдье, получающем удовольствие от закона всемирного тяготения, я без труда нашел Мураша. Антошка, облюбовав небольшой обрывчик рядом с будкой биотуалета, постигал азы катания на сноуборде. А девушка, которую я принял за его подругу, оказалась инструктором. Она принимала красивые позы на сноуборде, отчего напоминала статуэтку на подставке, а Мураш старательно копировал ее движения.
      — Волнуюсь, — сказал я Альбиносу. — В туалет хочу.
      Оставив парочку сторожить сноуборд, я пошел к голубой будке. Мураш, увидев меня, подъехал к туалету и сел на снег, вроде как передохнуть.
      — Это те самые люди? — тихо спросил меня Мураш.
      — Нет, — ответил я. — Будь здесь и жди меня.
      — Я же чувствую, что это они, — продолжал Мураш, словно не услышал меня. — Может, мы как-нибудь расправимся с ними?
      — Будь здесь и жди меня! — повторил я сердито. Когда я вернулся к своим учителям, Альбинос посмотрел на меня настороженно.
      — Мне здесь не нравится, — сказал я. — Поедем выше!
      Мы забрались выше облаков, выше кромки леса. Здесь народа было еще больше. Я вспомнил эту огромную снежную поляну, похожую на гигантскую тарелку, полную разноцветного драже типа «морские камешки». По ней вчера я летел к своей конечной цели… А где же обломки торговой палатки?
      Лера прицепила к ботинкам доску и, рисуя на снегу змейку, красиво покатилась к краю поляны. Мы с Альбиносом, увертываясь от «чайников», которые с воплями проносились мимо, пошли пешком. Я чуть отстал и рассматривал своего учителя со спины. Воображением надел на него красный халат с ватным воротником, а вместо сноуборда, который Альбинос нес на плече, представил мешок. Похоже или нет? Ростом выходит. Только ростом… А движения, жесты?
      Мы пристегнулись к доскам. Я ловил каждое движение Альбиноса, копировал его позы.
      — Следуешь все время за мной, — предупредил Альбинос, натягивая перчатки. — Делаешь все то же, что делаю я. Никакой инициативы! Смотреть в оба, но не думать о доске и снеге, а прислушиваться к своим ощущениям. Понятно?
      Мы покатились вниз. Альбинос впереди, я за ним, а Лера чуть сзади и в стороне от меня. Эскорт! Чрез минуту я безоговорочно признал, что Альбинос — мастер высшего класса. Его движения были необыкновенно гармоничны и красивы. Ноги существовали как бы отдельно от головы и груди и двигались подобно стеклоочистительным щеткам то в одну, то в другую сторону. Все тело Альбиноса изгибалось, танцевало, как пламя. Снег пищал, хрустел и шипел под ним. Не знаю, как выглядел я со стороны, но подражал я своему ментору изо всех сил.
      — Отпусти пятки, дай доске свободу! — кричал он мне, каким-то неуловимым движением сбавляя скорость и сравниваясь со мной. — Только не до конца, иначе поймаешь кант!.. Погнали! Расслабься!
      Мы втроем синхронно резали снег на самом краю «тарелки», рисуя на снегу бесконечные «доллары». У самой кромки леса Альбинос остановился. Я тоже пустил в ход кант, изображая бульдозер, быстро погасил скорость и при этом удержался на ногах. Неистребим во мне ученик — как вдруг захотелось похвалы!
      — Неплохо, — сдержанно оценил мои скромные заслуги Альбинос.
      Подлетела Лера, сделала эффектную петлю, веером поднимая в воздух снежную пыль.
      — Слушай дальше и запоминай, — начал следующий урок Альбинос. — Сейчас будем работать на целинном снегу…
      — На целинном? — уточнил я и сделал неловкое движение, отчего моя доска скользнула в сторону, а я, дабы не упасть, схватился обеими руками за куртку Альбиноса.
      — Осторожнее! — с опозданием предупредил Альбинос, но я уже перенес весь свой центнер на его плечи, и мы оба упали в снег. Пока барахтались, мешая друг другу, пока закантовывали свои доски, чтобы снова обрести опору на снежном склоне, я успел ощупать его поясницу.
      — Ты меня, как девку, лапал, — со странной интонацией произнес Альбинос, поднявшись на ноги и отряхиваясь. — Все узнал, что хотел узнать?
      — Прости, — ответил я, тоже отряхиваясь. — Не ожидал, что доска такая скользкая.
      Да, я узнал все, что хотел узнать. Пистолет он держит ниже спины за поясом. Но плохо, что Альбинос раскусил мою хитрость.
      — Тот, кто недооценивает коварство снежного склона, очень дорого платит, — сказал Альбинос, оглядывая затуманенный лес и уходящий вниз язык трассы. — В этих местах только в этом сезоне два человека поломали себе позвоночники. Еще двое — основание черепа… Ты никогда не слышал, с каким хрустом ломаются шейные позвонки?
      Он повернул голову и уставился мне в глаза.
      — Это ужасный звук, — двусмысленно подтвердила Лера. — Меня от него тошнит.
      Он понесся вниз с нарастающей скоростью почти по прямой. Я попытался его догнать, и тотчас почувствовал, что моя скорость становится слишком высокой, и страх, заполняющий пустоту в груди, быстро каменеет, будто сырой гипс. Из-под сноуборда Альбиноса, как из снежной пушки, вылетали тонкие и широкие струи снега, похожие на две фаты, привязанные к ногам. Стволы деревьев мелькали столь быстро, что выглядели как сплошной высокий забор. Мне не хватало воздуха, я задыхался, как если бы высунул голову из окна бешено мчащегося автомобиля… Альбинос чуть замедлил скорость и поравнялся со мной. Лицо его было злым, перекошенным от ветра и напряжения.
      — Ноги! — кричал он мне как жестокий сержант новобранцу. — Согни ноги в коленях!
      Альбинос сделал крутой вираж и снова остановился, затем я и Лера, каждый по-своему, со своими выкрутасами. Наверное, если смотреть на нас сверху, можно подумать, что некий придворный писец закончил фразу и, придавая шрифту каллиграфическое изящество, накручивает вензеля и завитушки.
      — Вот что я тебе скажу, — произнес Альбинос, поднимая очки на лоб. — Тебе уже вполне по силам спуститься по южному склону. Осталось понять и усвоить главное… Как самочувствие?
      — Ноги дрожат, — признался я.
      Розовая, как снегурка, Лера соскребла со сноубор-да снег и приложила его к пылающим щекам.
      — На твоем месте, — сказала она мне, — я бы спустилась прямо сейчас, чтобы закрепить все рефлексы. Откладывать не стоит. Ты уже почти все умеешь, но твое умение жиденькое, еще пока не застыло и может расплескаться, если не закрепишь достигнутое.
      — А самое главное? — напомнил я.
      Альбинос взглянул на лес. Он еще часто и глубоко дышал, из его рта струился пар.
      — Сейчас мы поедем не по трассе, а по тропе через лес. Будь внимателен! Через километр будет развилка, и надо будет взять правее, на просеку под канаткой. Там много ухабов и трамплинов, попрыгаем вволю. А что касается главного…
      Он сделал паузу и вперил в меня свой колючий взгляд.
      — То, что я тебе сейчас скажу, опробовать на этом склоне нельзя. Эту ситуацию вообще нельзя смоделировать. Потренироваться можно только тут, — и Альбинос постучал пальцем себя по голове.
      — Тебе может показаться, что это очень страшно… — вставила Лера, но Альбинос прервал ее движением руки.
      — Если запомнишь все, что я тебе скажу, и не растеряешься, когда надо будет воспользоваться этими знаниями, то выживешь. И не только выживешь. Лавина — вот что может быть либо источником счастья, либо твоим могильщиком.
      — Какой воздух! Какая тишина! — блаженно бормотала Лера и, воздев руки к небу, зажмурила глаза.
      — Да, лавина, — повторил Альбинос. — Во время спуска ты можешь запросто сорвать лавину. Я бы сказал, что ты обязательно ее сорвешь, потому что ночная метель нанесла на склоны много снега. Любая попытка затормозить на склоне, остановиться или свернуть в сторону означает для тебя немедленную смерть.
      — Спасибо, Альбинос, — прервал я своего учителя, потому как ничего нового он мне пока не сказал. — Я хорошо знаю, что такое лавина.
      — Как бы страшно тебе ни было, ты должен продолжать двигаться вместе с лавиной, опережая ее по скорости, — продолжал Альбинос. Голос его стал тихим, чуть хриплым. — Вниз, в едином порыве, как наездник в табуне диких лошадей: вывалишься из седла — все, каюк, растопчут, размолотят голову копытами, как перезрелую тыкву. Но тут главное не увлечься. У каждой лавины свой срок жизни. Есть такие, которые живут лишь несколько мгновений, — они самые опасные. Есть лавины, которые движутся две и даже три минуты. Именно они дают самое сильное и яркое чувство. Чем большую скорость набирает лавина, тем сильнее сопротивление воздуха, тем выше давление в ее ядре. Ты должен добраться до ее ядра к тому моменту, когда критическое давление начнет с легкостью поднимать в воздух тоник снега. И тогда… тогда ты сам почувствуешь, что наступил этот момент. Твоя доска оторвется от снега и взлетит в воздух. Ты станешь парить на снежных облаках, как ангел. У тебя возникнет такое чувство, будто ты сидишь на шее обезумевшего буйвола и держишь его за рога… Словами это чувство не передать. Это божественное наслаждение. Скорость и власть пьянят…
      Я почувствовал волнение от рассказа Альбиноса, и необыкновенно ярко и живо представил себя парящим, как ангел, в снежных облаках.
      — Заманчиво, — произнес я, потрясенный открывшейся мне перспективой.
      — Главное, не испугаться в самом начале, когда произойдет отрыв лавины. Это будет сопровождаться грохотом и сильным ветром. Тебе покажется, что наступил конец света. От тебя потребуется нечеловеческое напряжение воли, чтобы не впасть в панику. Потом ветер утихнет, и ты будешь мчаться как бы в вакууме.
      И как ты к этому пришел? — уважительно спросил я.
      — А мы уже несколько лет на лавинах катаемся, — похвасталась Лера.
      — Катаемся? — с недоумением пожал я плечами. — Но лавина — это ж не осел в загоне, когда захотел, тогда и сел. Как подгадать, где и когда она сойдет?
      — А зачем подгадывать? — произнес Альбинос и стал заботливо поправлять мне воротник и стряхивать с плеч снег. — Лавину можно запустить с той же легкостью, что шар в боулинге. А можно подтолкнуть и небольшим зарядом тротила…
      — Гениально! — признал я и стал развивать тему: — — А ведь можно спустить не одну, а сразу пару лавин. Одна тебе, а другая для Леры. И мчаться наперегонки до самого шоссе!
      — А мы так и делаем, — сообщила Лера и чмокнула Альбиноса в щеку.
      Альбинос усмехнулся, потрепал Леру по щечке:
      — Какая же ты у меня все-таки дура!
      Теперь у меня уже точно нет шансов остаться живым! Альбинос понял, что я догадался про их опасные игры с лавинами. Он в прыжке развернул сноуборд и с воплем понесся вниз. Я устремился за ним.
      Мы неслись по лесу по узкой просеке. Скорость нарастала. Я уже хорошо знал, что буду делать. И Мураш будет очень кстати.
      — Вправо! — крикнул Альбинос, не оборачиваясь, и наклонился вбок так, что едва не коснулся локтем снега.
      Я лишь в последнее мгновение увидел, как тропа делится на два змеиных языка, но круто взял влево. Деревья, деревья перед глазами! Они несутся на меня, десятки, сотни, тысячи, и каждое норовит наехать на меня своим крепким сырым стволом. Нельзя снижать скорость! Он может выстрелить мне вдогон!.. Кочки! Меня подкинуло… Тропа снова повернула влево. Я едва успел увернуться от замшелого букового ствола, даже передний кант чуть надрезал кору. Снова прыжок, и я вылетел на трассу. Кругом народ, массовое гуляние… Я лавировал между лыжниками, наклоняясь то вперед, то назад, и стальные канты запускали в воздух снежный фейерверк… Синяя будка биотуалета надвигалась на меня, как инвалидная машина, в которую установили движок «Формулы-1». Я начал притормаживать, выбрав в качестве цели Мураша. Мой ангел-хранитель в поте лица отрабатывал стойку фронтсайд, совершая промежуточное соскальзывание и прыгая с канта на кант. Молодец, парень! Настоящий молоток! Когда-нибудь эти навыки пригодятся, чтобы девчонок наповал охмурять.
      Я спутником облетел вокруг Мураша, обволакивая его снежной пылью, и остановился. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы немного отдышаться.
      — Поехали за мной!
      Мураш, умница, не стал спрашивать, куда и зачем, молча кивнул и начал применять на практике все то, чему его научили за прошедшие часы.
      — Эй, Антон! Вы куда? — кричала ему вслед инструкторша. — А деньги?
      Мы пронеслись мимо станции второй очереди и помчались дальше по трассе. На широком выкате я ушел в сторону, ближе к лесу, затормозил у кустов и сел на снег. Мураш повалился рядом со мной. Некоторое время мы лишь тяжело дышали. Мураш хватал пригоршнями снег и запихивал его в рот, будто пирожное. Я поглядывал через кусты на трассу. Они будут пытаться найти меня. Я слишком опасен для них, чтобы позволить мне сбежать от них. Они будут шлифовать трассы до тех пор, пока не поймут, что потеряли меня. И тогда кинутся заметать следы и уничтожать улики. Но до этого я должен эти улики найти и сохранить до прибытия милиции.
      — Антон, сейчас мы с тобой влезем в один нехороший особнячок.
      — В особнячок? — переспросил он. — А когда пойдем на ледник?
      — Да подожди ты со своим ледником! — рявкнул я с раздражением.
      Мураш покорно заткнулся, втянул голову в плечи, будто ожидая оплеухи. Я давно не видел перед собой человека, который бы в такой степени находился в моей власти, причем я для этого ничего особенного не предпринимал. И эта готовность безусловно согласиться со мной, послушаться меня, смириться со мной настолько убедительно показывала глубину отчаяния, в которое впал Мураш, что мне снова, как уже было не раз, стало его жалко.
      — Ладно, я расскажу тебе все, — проговорил я, продолжая следить за выкатом. — Позавчера на шоссе ограбили автобус с иностранцами, и милиция заподозрила меня в соучастии.
      — Что-то милиция невзлюбила вас в последнее время, — заметил Мураш.
      — Вот такое хреновое время, — вздохнул я. — Короче, у меня забрали паспорт, мобилу и наверняка перекрыли все выходы из этого района. Можно, конечно, плюнуть на все и добраться до ледника какими-то козлиными тропами. Но это не решит мою проблему, все равно рано или поздно мне придется сесть на нары следственного изолятора. А тут совершенно случайно я вычислил этих грабителей. Знаю, кто они. Знаю, где живут. Грех не воспользоваться случаем, правда?
      — Грех, — согласился Мураш.
      — Вот сейчас мы заберемся к ним в берлогу, соберем улики и обменяем их у следователя на мой паспорт и мое честное имя. Поможешь?
      — Конечно, какой разговор! Я теперь без вас ни шагу. Вы — моя жизнь, моя судьба.
      Я растроганно хлопнул Мураша по плечу.
      — Эх, хороший ты парень, Антоха!

      Опасаясь, что Альбинос со своей подругой караулят меня где-нибудь в самом конце спуска, мы нестали возвращаться на трассу, а спустились к подножью по лесу. Сноуборды закопали в снегу, пометив это место сломанной палкой. А дальше бегом, через дворы, узкие улочки и пустыри, к бывшему интернату для умственно отсталых детей.
      На территорию интерната мы проникли через забор и перебежками, от дерева к дереву, добрались до угла дома. Мурашу нравилась игра, в которую я его втянул, он играл с упоением и чувствовал себя, должно быть, настоящим героем. Под непрерывными струями, которые лились с крыши, мы добежали до входной двери. Я дернул ручку. Дверь была заперта. На снегу, который чуть подтаял под горячими лучами солнца, оплывали три пары следов, которые мы оставили утром. Это хорошо, что Альбинос и Лера пока не вернулись.
      Я поставил Мураша под козырьком крыльца, встал ему на плечи и ухватился за подоконник второго этажа. Подтянулся, закинул на подоконник ногу, руками взялся за проем форточки. Мураш следил за мной снизу.
      — Я лезу за вами!.. Э-э-эх… «Отвесные стены, и лед, как бетон, горящие вены в сердце моем!» Кстати, это тоже стихи моего отца.
      И где он видел вены в сердце? Через форточку я открыл шпингалет, распахнул окно и спрыгнул на пол. Это был коридор, по которому я ходил вчера в сумерках, обдуваемый сырым сквозняком. Снаружи донесся грохот кровельного железа — Мураш взобрался на козырек крыльца и шумно ввалился в коридор. Я заметил, что он дрожит то ли от страха, то ли от азарта. Я пошел вперед, раскрывая двери.
      — Надо найти новогодние костюмы! Ищи коробки с украшениями, игрушками!.. Да не иди же ты за мной!
      — Хорошо, хорошо!
      Он кинулся открывать двери на противоположной стороне. Мы заглядывали в классы, специализированные кабинеты и кладовки.
      — Дурно пахнет, — произнес Мураш двусмысленно и покосился на меня.
      — Не трави душу! — взмолился я. — И без твоих запахов на душе грязно.
      На втором этаже мы ничего не нашли. Спустились на первый. Я заглянул в спортивный зал. На полу плотно, впритык друг к дружке, были уложены маты. Большинство из них было покрыто подозрительными пятнами, отчего создавалось впечатление, что это цех по выделке гиеновых шкур. Я встал посреди зала, приподнял один мат и увидел на дощатом полу несколько крошечных разноцветных кружочков конфетти. Ага, значит, все-таки Новогодний праздник был! Следовательно, и елка была, и Дед Мороз с мешком.
      — Здесь есть подсобка! — крикнул Мураш, все сильнее погружаясь в сыщицкий азарт, и двинул ногой по узкой деревянной двери. Дверь заскрипела, но не открылась. Мураш отошел на несколько шагов назад, чтобы разбежаться как следует, но я его опередил и потянул за ручку.
      — Она открывается на себя, Антошка!
      В подсобке было темно, пахло сыростью и мышами.
      — Поищи выключатель! Мураш шарил по стене.
      Под потолком вспыхнула тусклая лампочка, осветив треугольную комнатушку с голыми оштукатуренными стенами. Мы с Мурашом почти одновременно вскрикнули. Мураш выдал «О, бля!», а я «Е-мое!» В том месте, где стены соединялись под острым углом, стоял Дед Мороз — в балахоне, с бородой, с красным целлулоидным носом и в очках без стекол. Только вместо глаз у него были шарики для настольного тенниса, и оттого казалось, что старикан крепко страдает от приступа базедовой болезни. Бутафория держалась на вешалке с широкими плечиками, а под основу для головы была приспособлена пустая пластиковая бутылка из-под кока-колы. Костюм второго Деда Мороза скомканной тряпкой висел на спинке стула. Наверное, на создание второй фигуры не нашлось подходящих материалов. Или времени.
      Я подошел к белобородому муляжу преступника, пощупал его одежду, снял с него очки вместе с лоснящимся носом и нацепил себе на лицо.
      — Юмористы хреновы, — пробормотал я и только сейчас заметил маленький диктофон, стоящий перед Дедом на детском столике. Рука сама потянулась к кнопке «Play».
      — «Дорогой наш Кирюшенька-душенька! — раздался из динамика звонкий и торжественный голос Леры. — Ты нас глубоко разочаровал. Мы думали, что ты отзывчивый и чуткий человек, а оказалось, что жестокий и завистливый. Иришка твоя, поди, уже совсем зачахла от тоски, а ты все с нами в казаки-разбойники играешь. Совсем как дитя неразумное! Денег захотел? Чего тебе еще дать, просто даже не знаю. И неужели твое сердечко не дрогнуло при мысли о том, что твоя любимая страдает, что ждет тебя, что с надеждой глядит в окошко грязненькое? А ты здесь удаль свою показываешь, как ишак, перекусивший уздечку. Поторопись, дурила. А то растает снег, и потекут реки, аки кровушка…»
      — Что это? — спросил Мураш. Я перемотал кассету назад, включил воспроизведение, попал на фразу «ты отзывчивый и чуткий человек, а оказалось, что жестокий…» и тотчас выключил. Снова включил и снова выключил.
      — Какой нее я идиот! — пробормотал я и схватился за голову. — Господи, за что?
      — Я не понял одного, — произнес Мураш, поднимая с пола красный колпак с ватной оторочкой. — Почему здесь два костюма для Деда Мороза, но ни одного — для Снегурочки? Может, детишки предпочли второго Деда, потому что подарков получается вдвое больше?
      Я со звериным ревом врезал кулаком по чучелу. Развалившись на лету, оно свалилось в углу смятым комком.
      — Мураш, — произнес я. — Это были они.
      — Конечно. А чему вы удивляетесь? Вы ведь давно подозревали, что это они ограбили автобус.
      — Я не о том. Грабители интересовали меня меньше всего. Так, для удовлетворения тщеславия. Но мне даже в голову не могло прийти, что это те самые люди, которые шантажируют меня уже почти неделю и заставляют идти на Джанлак. И они держат в заложницах женщину… В общем, очень близкого мне человека…
      — Понятно, — вздохнув, сказал Мураш.
      — Ничего тебе не понятно! Я столько времени гонялся за ними, столько раз пытался выйти на их след, добыть их приметы, описание внешности! Но как об стенку лбом! И вдруг сейчас узнаю, что милая парочка, с которой я провел вчерашний вечер, сидел за одним столом, катался по склонам — это и есть мои заклятые враги… Нет, об этом невыносимо думать! Это просто нечеловеческая пытка!.. Ведь я же мог схватить их как базарных гусей за шеи, намотать их себе на руки и заставить немедленно отпустить Ирину. Мог! Мог! Тысячу раз мог!
      — Не расстраивайтесь вы так, — принялся успокаивать меня Мураш. — Давайте позвоним в милицию.
      — Ты с ума сошел! — крикнул я. — Да теперь ни один волосок не должен упасть с их головы! Потому что в их руках жизнь Ирины! Пока милиция будет с ними разбираться, мне преподнесут ее холодный труп! Пойдем отсюда! Пойдем быстрее! Бегом!
      — Куда?
      — На ледник Джанлак! — рявкнул я. — Неужели ты еще не понял, что наши с тобой цели как никогда совпадают! Ты вообще за моей мыслью поспеваешь?
      — Только не надо стихов, Антон. Не надо стихов…

      Мы поднялись на верхотуру. Погода быстро портилась. Хребет затянуло серым маревом, снег перестал искриться, и поблекли цвета. В довершение стал усиливаться ветер. Он срывал с карнизов снежную пыль, отчего казалось, что хребет по краям дымится, как тлеющая вата, и вот-вот вспыхнет алым пламенем.
      Мураш выглядел упрямым, решительным и отважным.
      — А ты уверен, что сможешь спуститься? — спросил я. — Посмотри, склон почти отвесный.
      — Уверен! Не принимайте меня за мальчишку! — обиженно воскликнул Мураш.
      Я не удержался и обнял Мураша. Блаженны одержимые, ибо страха не ведают.
      — Что ж, тогда внимательно выслушай меня, — сказал я и слово в слово повторил все то, что рассказал мне о покорении лавины Альбинос. Лицо Мураша побелело от волнения. Он нервно покусывал губы, и его взгляд, полный тревожного предчувствия, скользил по «дымящимся» снежным карнизам.
      — Испугался? — спросил я.
      — Нет, — не очень уверенно ответил он. — Но все это похоже на фантастику. Зона повышенного давления, полет, скорость самолета…
      — Вот сейчас мы и проверим, фантастика это или нет, — ответил я и пристегнулся к сноуборду. Мураш проделал то же самое. Я заметил, что губы его побелели и дрожат. Бедный малый! Его стоицизм вызывает уважение. Духовный мир этого парня сейчас как никогда близок мне, потому что я очень, очень хорошо понимаю его. Мураш идет на смертельный риск не ради личной выгоды, блажи или райдерского самоутверждения. Его мотивы, как и у меня, за пределами собственного живота. Я рискую ради Ирины, а он — ради памяти отца.
      На нас никто не смотрел. Спина хребта опустела, лишь какой-то экстремал-одиночка готовился съехать по давно обкатанному северному склону, который теперь далее мне казался совсем простым и даже детским.
      Мы опустили очки на глаза и встали на самом краю обрыва.
      — Идешь только за мной и след в след! — громко сказал я, перекрикивая завывания ветра.
      — Иду за вами след в след! — повторил Мураш так же громко, чтобы вычистить грудь от въевшейся дрожи.
      «Помоги нам, Господи!» — мысленно взмолился я и прыгнул вниз. Доска понесла меня по заснеженному склону, и на мгновение вспыхнул испуг, что скорость нарастает слишком быстро, но я подавил его, сосредоточившись на поворотах. Все нормально. Сноуборд слушается, как хороший умный конь. Идут секунды, я живу, я дышу, я управляю… Карниз, прыжок, и опора ушла из-под ног. Метров десять я падал подобно перевернутому табурету. Приземляться пришлось на очень крутой склон, покрытый, как периной, толстым слоем рыхлого снега. Я погрузился в него почти по колени, но сила инерции продолжала толкать меня вперед, и сноуборд вырвался на поверхность. Мчусь по пушку! Это уже не наказание, не испытание, это даже удовольствие! Я что-то крикнул от избытка чувств. Не Боги горшки обжигают! Гора покоряется мне!
      Туман сгущается. Плохо видно. Доска бежит вперед, словно у нее есть мощный, хорошо отлаженный мотор. Он работает бесшумно, бесперебойно, и мой снаряд, плавно наклоняясь то к одному, то к другому канту, надрезает спекшийся под утренним солнцем наст… Опять карнизы и обрывы… Склон ухудшается с каждым мгновением. Повсюду камни, осыпи, острые скальные пики. Я чувствую, как наполняются тяжестью ноги, и мышцы будто горят, и ноющая боль поднимается от колен к бедрам… Он бесконечный, этот склон! И мы с Мурашом будем соскальзывать по нему целую вечность, все глубже погружаясь в бездну…
      — Кирилл!!!
      Я едва услышал крик Мураша. Попытался остановиться и вдруг почувствовал нечто странное, необычное. Цельный, нетронутый наст вдруг покрылся трещинами, и снежные плиты пришли в движение, зашевелились, как живые, стали наползать друг на друга. Оглянувшись, я увидел, как мимо проносятся камни и скалы — слишком быстро! На сердце словно кусок льда положили. Ну что нее это я растерялся? Даже руки онемели, покрылись мурашками. Альбинос ведь предупреждал.
      — Антон! — крикнул я что было сил — Скорость! Скорость!
      Я сжался в комок и направил доску вперед, туда, где начинало клубиться ядро лавины. Я мчался по прямой, без зигзагов, лишь приподнимая нос доски, чтобы ей легче было взлетать на завалы ломаного наста и заструги. Я уже не думал о том, что происходит и каков будет конец, и ужас легко вытеснили упрямство и злость. Скорость становилась просто безумной, но при этом сопротивление ветра становилось все более слабым. Я несся прямиком на клубящееся ядро. Снежное чудовище стремительно оживало, приподнималось, набирало силы. Под его мощью лопались и взрывались целые пласты натечного льда, казалось, что начала вспучиваться сама гора.
      Меня кидало в стороны, подбрасывало, будто я оседлал дикого бизона и зверь норовил сбросить меня со своей спины. От меня требовались предельное внимание и напряжение, чтобы удержаться на ногах. Мощь лавины была уже столь велика, что всякая моя попытка немного притормозить немедленно обернулась бы для меня неминуемой гибелью. Я не мог не только обернуться, но даже посмотреть в сторону, и все ближе приближался к ревущему эпицентру, к белым клубящимся облакам. Могучая сила швырнула меня вверх, сноуборд поплыл в снежных облаках, и мне для этого не требовалось никаких усилий. Я даже расслабился, выпрямил ноги. Ощущение было фантастическим. Скалы, снежные поля, расщелины проносились где-то внизу, горы стали маленькими, словно игрушечными, и я парил над ними. Я перестал слышать рев лавины. Чувство необыкновенной легкости и безумной радости охватило меня. Далее время будто замедлило свой бег.
      Полет хотелось продолжать бесконечно, и так не хотелось верить в то, что это чудо дарит мне лавина. Какая лавина? Не может этого быть! Я сам лечу. Сам! Подо мной мой мир, моя земля, мои горы, и все это принадлежит мне, потому что создано моей волей и смелостью… Не могу сказать, сколько продолжалась эта эйфория. Солнце вдруг исчезло за горами, я почувствовал холод и сырость, и горы снова стали колоссальными исполинами, и дно ущелья оказалось совсем близко от меня. Я заставил себя развернуть тело и направить сноуборд влево. Я почувствовал, что быстро падаю. Снег залепил очки, набивался в рот и нос. Меня кидало, трясло, переворачивало, и я уже не видел, куда лечу. Снежное чудовище избавлялось от меня. Не хватало воздуха, не хватало сил, но я продолжал бороться за жизнь с отчаянной яростью. Вернулся леденящий страх, и я снова осознал себя смертным и хрупким. Несколько раз я налетел на камни, скатывающиеся вместе со снегом по склону, один удар в голову был настолько сильным, что я на мгновение потерял сознание. Когда очнулся, почувствовал, что уже никуда не лечу, не качусь кубарем вниз, а лежу на склоне головой вниз. Я не мог отдышаться, кашлял, плевался снегом.
      Потом поднял голову, скрипя зубами от боли в шее. Стояла могильная тишина.
      — Мураш, с прибытием! — крикнул я.
      Мне никто не ответил.

      Я с трудом отстегнул сноуборд и поднялся на ноги. Болели спина, ноги, затылок. Я приложил комок грязного снега к затылку и еще раз позвал Мураша. Лавина — выдохшаяся, умершая — растеклась темной кучей по дну ущелья, накрыв собой голубое тело ледника Джанлак. Все, что она прихватила с собой по пути, торчало из-под снега — перемолотые стволы деревьев и раскрошенные камни, белоснежное чудовище, могучее и стремительное, теперь напоминало мусорную свалку. Божественный экстаз закончился.
      — Я уже совсем рядом, — пробормотал я, как только в моем сознании всплыл образ Ирины, и тотчас почувствовал, что это действительно так. До недавнего времени Ирина была где-то далеко, в какой-то абстрактной темнице, и я, ощущая пространственные масштабы, мчался к ней, выбирая по возможности самые быстрые способы передвижения. А теперь вдруг, когда осталось сделать последний шаг, стал невольно придерживать порыв и уже не считал разумным мчаться к месту обрушения ледника сломя голову.
      Я еще раз позвал Мураша и сделал несколько шагов по снежной мешанине. Скалы, снег, ледяные глыбы плыли перед глазами. Я никак не мог отдышаться. А хватит ли у меня сил помочь Ирине? Лавина, позволив воспользоваться своей энергией, вытянула из меня мою энергию. Я ухватился рукой за сосновую ветку с куцей челкой из длинных иголок, торчащую из снега как флагшток, и тотчас услышал слабый стон. Я выпрямился и заметил лунку, из которой вился едва заметный пар. Побежал к ней и едва не наступил на розовую, будто освежеванную руку. Опустился на колени, разрыл лунку и увидел Мураша.
      — «Снег бывает теплым… только в жизни раз, — прошептал он, — когда смерть-старуха прибирает нас…»
      Я разгребал снег двумя руками.
      — Снег бывает теплым и тогда, мой друг, — продекламировал я, — если ты со страху обмочился вдруг.
      Так, замечательно. Откопал руки, ноги, прикованные к сноуборду, голову. Не считая потерянной бан-даны, все на месте, вот только лицо… Левая половина окрасилась в лиловый цвет, глаз заплыл. Просунув руки ему под мышки, я потянул вверх тяжелое тело. Мураш сел, из его носа хлынула кровь, растекаясь по подбородку и по куртке. Я слепил снежок и приложил его к переносице Мураша. Тот тяжело дышал, хлюпал носом, пытаясь втянуть кровь обратно. Кряхтя и скрипя зубами, он все же поднялся на ноги, оперся о мое плечо и огляделся.
      — Странно, — пробормотал он, каким-то нехорошим взглядом рассматривая меня. — Я ничуть не сомневался… Я был совершенно уверен, что вы погибли. Повезло.
      — Мне?
      Он оперся о доску, как о костыль и сделал шаг. Скривился от боли, застонал и осторожно сделал шаг, второй и сел на снег. Я стащил с него ботинок и оголил ногу. Признаков перелома я не нашел, но ступня, как и лицо, распухла и посинела.
      — И надо было тебе со мной спускаться? — произнес я.
      — Чего теперь говорить… Далеко нам еще?
      — До того места, где мы проводили спасательные работы, километра три, — ответил я, отрывая от подкладки своего комбинезона полиэтиленовый мешочек с запасной фурнитурой. — Хорошо, если меня ждут именно там, а не дальше.
      Я вытряхнул из пакетика металлические детальки и наполнил его снегом. Плотно завязал горловину и приложил к гематоме.
      — Дойду, — бормотал Мураш, натягивая на распухшую ногу носок. Он не без усилий обулся и снова встал. Сначала переставил доску, как костыль, затем оперся на нее и сделал шаг. Отдышался, пощупал заплывший глаз и снова: доска — нога — отдых, доска — нога — отдых…
      — Вот что, дружок, — сказал я. — Такими темпами мы за неделю не дойдем… Давай-ка цепляйся за меня.
      Ни слова не говоря, Мураш схватил меня за плечи и без церемоний навалил на меня все свои килограммы. И сразу тупой болью напомнили о себе и нога, и спина, и плечо. Пришлось стиснуть зубы, чтобы сдержать крепкий мат. Не переоценил ли я свои силы? Сколько смогу протащить Мураша по бездорожью?
      Я пошел по самой кромке травяного склона, за которой начинался ледник. В этом месте он был широким и напоминал гигантскую стиральную доску. Трудно было поверить, что эти ледяные глыбы находились в беспрерывном движении, сползая сантиметр за сантиметром вниз, где таяли, превращаясь в десятки быстрых и шумных ручьев.
      Моих сил хватило ненадолго, я остановился и повел плечами, давая Мурашу понять, что на этой остановке ему сходить. Мураш сполз с меня и сел на траву. Я смотрел на его распухшее лицо, запекшуюся кровь и чувствовал себя виноватым. Выглядел он плохо. И снег снова пошел некстати. Меня начло знобить, холод проникал под комбинезон, студил спину, добирался до груди.
      Не знаю, каким было в этот момент мое лицо, но Мураш даже вздрогнул, приподнял голову и спросил:
      — Вы меня не бросите?
      — А ты не умрешь?
      — Теперь нет, — ответил Мураш, снова опуская голову на траву. — Так уже близко… Отец не позволит. Я сперва должен найти его.
      — Тебе в больницу надо, Антон.
      — Ага, — пробормотал он. — Вон она, совсем рядом, за тем черным валуном. Красивая, высокая, с большими окнами… Тепло, уютно, и медсестры, как богини…
      — Медпункт должен быть в поселке Мижарги. Это недалеко.
      — А вы думаете, я дойду туда сам?
      — Я тебя туда отведу, — сказал я, впрочем, не слишком уверенно. — А если я не смогу — отведет Альбинос. Или кто-то еще…
      Мураш усмехнулся, и усмешка была похожа на гримасу.
      — Они меня убьют, порубят на мелкие кусочки и скинут в шурф.
      — В какой еще шурф?
      — Который заставят вас вырыть.
      Я опустился перед Мурашом на корточки.
      — Антон, ты что-то предполагаешь или что-то точно знаешь?
      Мураш ничего не ответил и стал медленно, мучительно подниматься на ноги. Он хватался за мой комбинезон, судорожно мял его и напоминал альпиниста, висящего над пропастью на кончиках пальцев. Я поддержал его под локти. Его лицо оказалось так близко от моего, что я увидел, во что оно превратилось. Это была жуткая маска. Мороз прошел у меня по коже.
      — Что вы на меня так смотрите? — подозрительно спросил Мураш, глядя на меня уцелевшим глазом. …Через полчаса я опустил Мураша на траву и повалился рядом с ним. Я дышал как загнанная лошадь. Удары сердца отдавались в висках. Комбинезон промок изнутри от пота. Надо сделать передышку, иначе свалюсь вместе со своей ношей… Я приподнял голову. Слишком быстро темнеет. Надо идти.
      — Вацуру зовут! — вдруг через силу выкрикнул Мураш. — Вы что, оглохли?
      Я с усилием приподнялся, прислушался. Мураш был прав. Меня действительно кто-то звал. Я затаил дыхание и отчетливо услышал, как кто-то выкрикнул мою фамилию. Я крутил головой во все стороны, стараясь различить в полумраке хоть какое-либо движение. Может, Ирина уже где-то рядом? Может, ее привели и отпустят, когда увидят меня? Неужели мы сейчас увидимся? Да, уже вижу! Идут! Машут руками… Я тряхнул головой, протер выступившие на глазах слезы. Два силуэта — один крепкий, упакованный в серебристый комбинезон, стянутый ремешками и «липучками», второй тонкий, как стебель бамбука… Знакомые рожи. И это все? Только двое? Значит, Ирину я не увижу?

      Альбинос шел чуть впереди Леры. Шаги широкие, энергичные. Лера едва поспевала, иногда переходила на бег, чтобы не отстать. За спинами у обоих доски. Выходит, тоже спустились по этому же склону. В отличие от нас с Мурашом, выглядели они как манекены из магазина спорттоваров: чистые, холеные, стильные. Только ценников не хватало…
      — Вот что значит захотеть! — громко сказал Альбинос, приближаясь ко мне и разводя руки в стороны. — Я сначала глазам своим не поверил! Думаю, неужели это наш дорогой Кирилл учудил? Жив? Цел?
      Он чуть не наехал на меня — большой, теплый, сильный, как локомотив, пригнав с собой пахнущий мужским парфюмом ветерок, хотел заключить меня в объятия, но в последний момент что-то его сдержало, может быть, выражение на моем лице. Причала-ла на своих ходулях Лера.
      — Это вы еще хорошо отделались. Ты хоть знаешь, какую лавину сорвал? — продолжал восторгаться Альбинос. — По классификации — «Третья Южная», а альпинисты называют ее «Понос динозавра». Мне даже в голову не пришло, что ты сунешься к ней! Надо было взять левее метров на двести! Там если и есть лавины, то мелкие и покладистые. .. Как учитель, я в полном восторге, а как твой верный друг — в легком шоке.
      — Хоть бы спасибо сказал за то, что он тебя такому делу научил, — снова вставила Лера, округляя свои тонкие губки, как надувная кукла.
      — Да, ты права, надо поблагодарить своего учителя, — согласился я и с короткого замаха врезал Альбиносу по губам.
      Тот отшатнулся, но устоял на ногах, тряхнул головой, отчего белые космы всколыхнулись, как пушинки у одуванчика, сплюнул кровью и горько усмехнулся. Лера запричитала, стала размахивать руками, сучить ножками, будто ей поставили слишком мощную батарейку.
      — Альбинос, дай ему сдачи! Урой его, Альбинос! Как он посмел поднять на тебя руку? Врежь ему своим фирменным ударом! Сделай так, чтобы ему мало не показалось! Ну, давай же! Ну!
      Как она ни подзадоривала друга, Альбинос на фирменный удар поскупился. Хмыкнул с сожалением, покачал головой и потрогал подпухшую губу.
      — Значит, я заслужил именно такую благодарность от своего ученика. А ты как думала? Так часто бывает… Платок есть?..
      — Ирина где? — спросил я Альбиноса.
      — Недалеко, — коротко ответил Альбинос и опустился перед Мурашом на одно колено, осторожно тронул его за подбородок и повернул голову. Нахмурился, что-то едва слышно произнес и попытался приоткрыть опухший глаз. Мураш шевельнул губами и простонал.
      — Эх, парень, — вздохнув, произнес Альбинос и поднялся на ноги. Он кинул на траву сноуборды и связал оба с двух сторон восьмеркой. На эти импровизированные носилки мы с Альбиносом переложили Мураша. Его трясло, он скрючился, прижимая колени к животу. Поза «младенец в утробе» придала ему совершенно беззащитный и несчастный вид.
      — Ты не беспокойся, — сказал Альбинос, кивком головы показывая, чтобы я взялся за передний край носилок. — С твоей девушкой все в порядке. Она жива и здорова. Потерпи, не делай глупостей, и мы отпустим ее сразу, как придем на место.
      — Не делай глупостей! — передразнила Лера, которой не по душе пришлось, что рекомендация была произнесена в слишком мягкой форме. — Только попробуй! Сразу дырку в голове сделаю!
      И, подтверждая серьезность своих намерений, Лера вынула из-под комбинезона пистолет и покачала его на ладони. Мы с Альбиносом взялись за носилки — я спереди, он сзади. Нести Мураша на связанных сноубордах мне было все же легче, чем на своем горбу. Но скоро силы меня покинули, и я вынужден был часто останавливаться и опускать носилки.
      Ледник погрузился во мрак, и если бы не скудный свет горных вершин, похожих на угасающие факелы, идти пришлось бы впотьмах и на ощупь.
      Давно я не был в таком положении. Вместо того чтобы быть моим помощником, Мураш связал мне руки, вытягивал из меня последние силы. Только надежда, что все это кончится и я увижу Ирину, заставляла двигаться, что-то делать. Надо смириться и не усугублять ситуацию. Даже если дурочка станет стучать пистолетом по моему затылку.
      Душу мою заполнили уныние и ожидание встречи с Ириной. Стыдно будет, если она увидит меня в таком виде. Ждет, наверное, рыцаря, героя! А припрется изможденное существо с тоскливыми глазами, да еще с носилками, на которых скрючился фиолетовый кассир. Альбинос своим пышущим здоровьем еще больше оттенит мою никчемность… Терзаемый тревожными мыслями, я не заметил, как пришли на знакомую до боли местность. Вот этот травяной склон с ухабом посредине, похожим на трамплин… Вот эта черно-серая, как невспаханная пашня, широкая полоса ледника… Эта гора напротив с прилепившимся к ней скальным обломком… В этих местах я провел целый месяц. Здесь я с бригадой спасателей пытался найти жизнь, даже в самых ее слабых проявлениях — как космонавты, прилетевшие на Марс. Тут я увидел силуэт человека, стоящего прямо на моем пути. Вспыхнул фонарик, и мне в глаза ударил луч света.
      Почему так долго? — донесся из темноты незнакомый голос — по-женски высокий, чуть гнусавый, с нервным надрывом, словно человек только что вы шел из компании, где шли бурные и неприятные дебаты. — Я устал вас ждать!
      — Убери свет, Дацык, — попросил Альбинос.
      Луч фонаря осветил лицо Альбиноса, оттуда перескочил на Леру и задержался на носилках.
      — А это еще что за урод? — удивилась темнота. — Я думал, барана к ужину несете.
      — Парень неудачно съехал с горы, — ответил Альбинос. — Подержи его, а то у меня уже руки онемели!
      — Выкиньте его в канаву, и дело с концом!
      Теперь я вспомнил этот визгливый голос. Так это же тот самый злодей, который ставил мне условия по телефону, а потом отправлял мне письма по «мылу» и подписывался «Человеком». За ним я охотился целую неделю. Его фамилия Дацык. Теперь он стоит передо мной, спрятавшись в темноте.
      Дацык сменил Альбиноса. Толкнув меня носилками, он зло крикнул:
      — Уснул, что ли, скотина? Но-о! Пошел!
      Свет фонарика ослепил, и я перестал что-либо видеть. Удивляюсь, как я не споткнулся и не грохнулся на землю.
      — Ирина здесь? — спросил я Альбиноса.
      — Здесь, здесь.
      Постепенно глаза мои привыкали к темноте, и я увидел звездное небо, освещенную луной снежную вершину и яркое пламя костра.
      Мы подошли к нему и опустили носилки на траву. Круг замкнулся! Я увидел грубо сколоченный стол и скамейки — сам их сколачивал из досок и бревен. За этим столом обедала и ужинала моя бригада. Здесь же мы составляли план работ на следующий день и принимали решения. В душе у меня сразу заныло от нахлынувших воспоминаний, большей частью неприятных, вызывающих тоску и боль. Никогда бы не подумал, что мне когда-либо придется вернуться в это место и дополнить столь странную компанию. Чуть выше — в темноте их не было видно — вросли в склон несколько туристских приютов, сложенных из булыжников, с глинобитными и рубероидными крышами и низкими дверными проемами, через которые, не согнувшись в три погибели, не пройдешь. Наверняка Ирина там. Знает ли она о том, что я уже здесь? Может, смотрит в маленькое подслеповатое окошко на костер и среди пляшущих теней уже различает меня? Меня начало трясти от волнения. Никогда еще наше с Ириной свидание не вызывало у меня такого нервного напряжения, такой оголенной чувственности, нежности и жалости к ней.
      Тепло костра просачивалось через комбинезон и грело мне спину. Я рассматривал Дацыка. с тем сдержанным любопытством, с каким иногда смотрю передачи по телевизору о жизни змей, пауков и прочей гадости. Как ни странно, но Лера необыкновенно точно описала его внешность. Дацык в самом деле выглядел лет на тридцать пять, тело его было неразвитым, даже каким-то рахитичным, а лицо — по-рыбьи узким, будто на его голову нечаянно наступил слон и слегка сплющил ее с боков. Нам нем была давно вышедшая из моды кожаная куртка с капюшоном и веревочкой на поясе, раздутые на коленях потертые джинсы и высокие армейские ботинки. В сравнении с Альбиносом он выглядел как поваренок рядом с матерым поваром, но был намного шумнее, подвижнее и фонтанил командами и жестами во все стороны. Я легко поверил, что этот малоприятный тип, дабы чем-то нагнать на меня страху, мог убить водителя черной «девятки» Вергелиса.
      — Так вот это кто! — вдруг со злой радостью протянул Дацык, приглядевшись к лицу Мураша, освещенному костром. — Очень любопытно… Хотелось бы узнать, зачем вы, сударь, к нам пожаловали? Ась?
      — Ты его знаешь? — спросил Альбинос. Он сел на скамейку, ногой выдвинул из-под стола картонную коробку, достал оттуда бутылку и стал рассматривать этикетку.
      — Он еще в аэропорту Минвод хвостиком волочился за Вацурой. Смею предположить, молодой человек имеет здесь свой интерес. — Дацык поднял взгляд на меня. — Я же тебя предупреждал, скотина, что за тобой плетется «хвост». А ты уши развесил и притащил его сюда. Что ему надо? Не догадываешься?
      Альбинос поставил бутылку на стол и настороженно взглянул на меня. В хитрых глазах Дацыка отражались языки пламени. Лучше бы о своей проблеме Мураш рассказал сам, но он по-прежнему лежал, скрючившись как креветка, тяжело дышал, и вряд ли был способен произнести что-либо осмысленное.
      — Под ледником погиб его отец, — сказал я. — Он хочет, чтобы я показал ему то место.
      — А откуда ты знаешь, где погиб его отец? — тотчас задал он второй вопрос, кидая быстрые взгляды то на меня, то на Мураша.
      — Вот что, — теряя терпение, произнес я. — Я выполнил все ваши условия. Теперь хочу увидеть Ирину. Сейчас. Немедленно!
      — Привести? — спросила у Дацыка Лера, и уже шагнула в темноту, но Дацык резко выкрикнул:
      — Стоять! С ума сошли? Вы только посмотрите — Вацура уже ставит нам условия! Он привел сюда этого одноглазого шпиона, а вы спокойны, будто ничего особенного не случилось!
      Замолчав, Дацык поднял с земли палку, собираясь кинуть ее в костер, и вдруг с разворота врезал мне ею по лицу. Я не ожидал такой подлости и не успел подставить руку. Мне показалось, что перед глазами вспыхнула молния. Удар пришелся по лбу и брови, и, будь палка покрепче, у меня неминуемо бы треснул череп. Схватившись за лицо, я попятился назад и сел на траву. Теплая и маслянистая кровь хлынула из разбитой брови, как тосол из пробитого патрубка. Ну, сволочь, подумал я, прикидывая, чем мне лучше ответить — ногой или кулаком? Но Дацык, предвидя мою реакцию, тотчас подскочил ко мне и ткнул меня в лоб стволом пистолета.
      — Я пристрелю тебя, скотина! — завизжал он, отчего у меня заболели уши. — Ты что думаешь о себе? Ты ноль, пустой звук, слизняк! Я раздавлю тебя и закопаю в леднике! Ты не будешь ставить мне условия, потому что ты уже наполовину труп, и тебе придется валяться у меня в ногах, чтобы я пощадил тебя!
      — Прекрати! — крикнул на него Альбинос, и я впервые увидел его таким обозленным. — Оставь его в покое!
      — Что я слышу, Альбино! Ты его защищаешь! Ты его балуешь! Но это обернется для нас большой бедой! Посмотри в его глаза! Он же готов кинуться на нас и перегрызть каждому горло!
      — По-моему, после гибели дочери ты совсем отупел, — произнес Альбинос.
      — А про дочь мне не надо напоминать! — сквозь зубы процедил Дацык.
      Спор затих. Я продолжал сидеть, низко опустив голову, чтобы кровь с рассеченной брови капала на траву, а не на комбинезон. Чем дальше развиваются события, тем хуже. Ирина увидит меня с расквашенной рожей и поймет, что наше дело аховое. Вряд ли мой вид вселит в нее надежду и уверенность в благополучном исходе. Разумнее, конечно, дождаться утра, когда рана засохнет, можно будет умыться и кое-как привести себя в порядок. Даже если я уговорю Дацыка отпустить ее, все равно она уйдет с первыми лучами солнца, а не сейчас… Но все это лишь голос разума. Душа же вопит обратное: как хочется увидеть Ирину сейчас! И нет сил ждать утра.
      Альбинос встал из-за стола, подошел ко мне и, взявшись за подбородок, приподнял лицо. Я почувствовал, как струйка крови защекотала мне щеку.
      — Принеси аптечку, — сказал он Лере. — Надо навести небольшой макияж перед встречей с любимой. Так ведь?
      Дацыка аж передернуло от такой манеры общения, и он со злостью переломил о колено ту палку, которой разбил мне бровь.
      — Не дергайся, — сказал мне Альбинос, прижимая ватный тампон, смоченный чем-то пахучим, к моей брови.
      Я не чувствовал ни боли, ни прикосновений. Мои мысли, мои чувства были с Ириной. Мне хотелось представить ее в эти минуты, когда она узнала, что я недалеко, совсем рядом с ней. Она плачет от счастья, покусывая губы? Или схватилась за ржавую решетку, прижалась к ней лбом и вглядывается в темноту? А в чем она была одета, когда ее похитили? Здесь холодно. Догадался ли кто-нибудь дать ей теплую одежду? Или кутается в какое-нибудь рваное одеяло, оставленное туристами?
      — Сойдет! — удовлетворенно произнес Альбинос, отойдя от меня на шаг и любуясь моим лицом. — Тем более что там темно. Можно вести.
      И он занялся Мурашом. Дацык поиграл пистолетом перед моими глазами.
      — Имей в виду, скотина, — предупредил он. — У меня нервы фиговые. Сделаешь резкое движение — стреляю без предупреждения.
      Я пошел в горку, с каждым шагом быстрее и быстрее.
      — Медленнее, скотина! — завизжал Дацык.
      Это хорошо, что он крикнул. Может, Ирина услышала и поняла, что я уже рядом. Желтое пятно света скользило по траве и камням на полшага впереди меня. Но вот впереди замерцал тусклый свет. Маленький светящийся прямоугольник. Окно? Теперь я смотрел только на этот маячок. Хижина, залитая лунным светом, все ближе. Там ночевали спасатели. Есть нары, стол и табуретки. «Буржуйка», на которой мы сушили сапоги…
      От волнения у меня пересохло в горле. Все, пришел. Вот он, конец долгого и жестокого пути. Сдерживая отчаянно бьющееся сердце, оперся о шершавую каменную кладку хижины.
      — Ирина, я здесь! — крикнул я, но голос предательски дрогнул.
      Никто не отозвался. Или стены не пропускали звука, или Ирина просто не в силах была ответить. Вот дверь. К ней прибиты «ушки» для замка, новенькие, еще в смазке. Но замка нет, в «ушки» продет изогнутый кусок арматуры.
      — Не торопись, успеешь, — проворчал Дацык и ткнул мне в спину стволом пистолета. — Отойди на три шага!
      Я подчинился. Теперь я был готов на все, лишь бы не отдалять свидание с Ириной. Больше нет сил ждать. Слова покаяния, которые я собирался произнести, уже обжигали мне губы.
      Дацык вынул скобу из «ушек», попятился от двери:
      — Заползай, скотина!
      Я рванул на себя разбухшую дверь, пригнулся и переступил порог. Дверь тотчас захлопнулась. Я задыхался, будто меня долго держали под водой, и вот наконец позволили вынырнуть. Пламя свечи в лампадке под закопченным потолком заволновалось, и по стенам поползли тени. Сумрачная, мрачная комнатка. Фигура женщины на нарах. И взгляд — испуганный, тревожный. Я сделал шаг вперед. В первое мгновение мне показалось, что Ирина необыкновенно и страшно изменилась. Я схватил ее за плечи и потянул к себе. От ужаса зашевелились волосы, сжалось сердце.
      Передо мной была другая женщина.

      Сам не знаю, зачем я схватил ее за горло.
      — Ирина где? — закричал я в отчаянии — Где?! Ирина?!
      Оттолкнул ее, кинулся к нарам, сорвал постель, заглянул под стол, в бессилии сметая на пол чашки и банки с кофе и чаем. Мне хотелось крушить все подряд. За кретина меня держат? Шутить надо мной вздумали?
      Что-то еще с грохотом полетело на пол. Женщина завизжала и забилась в угол.
      — Я тебя сейчас придушу, если не замолкнешь!
      — Ненормальный! — завопила она, прикрываясь какой-то тряпкой — то ли полотенцем, то ли майкой. — Я и есть Ирина! Не узнаешь, что ли?
      Что, она лепечет! Тусклые глаза, веснушки на щеках, как рыжие лесные муравьи. Волосы рыжие от перекиси водорода. Похожа на куклу Барби, которую забросили на чердак. Пролежала там пару лет… Вот теперь я вспомнил ее. Конечно, это она, конопатая! Та самая амбициозная мадам, зацикленная на Замужестве, которую я имел несчастье пригласить к себе домой после прилета из Беслана.
      — А-а-а! — протянул я. — Значит, и ты с ними? И когда только успела снюхаться? Ирина где? Моя Ирина где?
      — Да что ты на меня орешь? Не знаю я никакой твоей Ирины! И тебя знать не хочу! И откуда ты тут взялся?
      Я вскинул руку и помахал пальцем перед самым носом женщины.
      — Вот что! Ты мне не ври! Ты глаза не прячь! Я из тебя все равно всю правду вытряхну. Что вы с ней сделали? Куда упрятали?
      — О, боже мой! — завыла женщина. — Что ты от меня хочешь? Меня саму сюда упрятали! Я не знаю, какая тебе еще Ирина нужна!
      — Врешь ведь? — с надеждой спросил я и снова схватил конопатую за плечи. — Ну, пожалуйста, скажи, что врешь. Умоляю тебя.
      — Не вру я. Не вру…
      — Значит, ты тоже Ирина?
      — Я не «тоже Ирина». Я просто Ирина. Ирина Тучкина.
      — Ладно. Дальше! Как ты здесь оказалась?
      — Помнишь, как мы после аэропорта приехали к тебе? Пили коньяк и закусывали виноградом. Наверное, мы друг друга не поняли, я обиделась и ушла. Помнишь? И только вышла на улицу, как ко мне подъехал Альбинос.
      — А-а-а, все-таки Альбинос! — крикнул я.
      — Но тогда я еще не знала, как его зовут! — тоже повысила голос женщина. — Тогда он был для меня просто высоким и красивым молодым человеком, который как-то сразу вызвал доверие. Спросил, куда мне надо. Я села в машину, а он вместо того, чтобы отвезти домой, привез в аэропорт… Взял два билета до Минвод, и мы полетели…
      — А где в это время была моя Ирина?
      — К-к-какая Ирина? — заикаясь, спросила женщина, вытирая ладонями слезы.
      — Ирина Гусарова, сотрудница частного детективного агентства, моя подчиненная….
      — Никого с нами больше не было, — проговорила она, — только я и Альбинос. В Минводах он взял машину и привез меня сюда. Посадил под замок и сказал, что если я буду хорошо себя вести, то он скоро меня отпустит, да еще денег даст…
      — В этом сарае кроме тебя больше никого не было? — продолжал я допрос.
      — Никого. Ей-богу! — побожилась она и перекрестилась. — Видела только Леру… А больше никого из женщин…
      — Только Леру… — эхом отозвался я. В изнеможении сел на нары, потому как ноги вдруг перестали меня держать. С души сразу схлынула ярость. Минуту назад еще теплилась надежда, что я хотя бы кое-что узнаю о ее судьбе… И вот все рухнуло, ниточка, которая бы привела к ней, оборвалась.. Катастрофа.
      Тучкина на цыпочках отошла от стены, подняла с пола табурет, кружку, собрала разбросанные по полу вещи. Я налил из чайника воды в кружку и жадно выпил. Слишком я сильно разгонялся, и слишком резко приходится тормозить.
      — Значит, в этом сарае… Значит, в этом грязном хлеву, в этом мусорном ящике, кроме тебя, нет ни кого?
      Я опустился на корточки и заглянул под нары. Тучкина напряженно следила за мной.
      — Что ты там застрял? — тревожно спросила она. — Что ты там нашел?
      — Так что же это получается? — с ненавистью произнес я. — Это ради тебя я целую неделю мчался сюда со всех ног? Ради вот такой драной кошки?
      Оскорбившись, Тучкина, с презрением глядя на меня, отпарировала:
      — А я тебя об этом не просила! То, что ты оказался здесь, для меня неприятная неожиданность!
      — Проклятье! — взвыл я от беспомощности. — Где же в таком случае она?
      Ну вот, я снова разозлился, и злость придала не только сил, но и побудила к действию, к неожиданным поступкам. Я кинулся к двери и принялся колотить в нее ногами. Наслушался глупых речей обиженной Богом женщины и голову потерял. Я не верю в случайности. Наверняка Альбинос, похитив Тучки-ну, с опозданием понял, что ошибся. Позвонил Дацыку и сказал, что, мол, баба не та. И Дацык вместе с Лерой сделали «дубль-два». Дацык знает, где Ирина! Ее держат в другом месте. Я продолжал сокрушать дверь. Она распахнулась неожиданно, и я едва не вывалился наружу.
      — Чего гремишь? — рявкнул из темноты Дацык. Я почти не видел его и, уж конечно, не различил в его руке пистолета. Не думая о последствиях, как зверь, который кидается на охотника с ружьем, я прыгнул на Дацыка, повалил его на землю и принялся душить.
      — Убью, скотина! — хрипло орал Дацык, извиваясь подо мной.
      — Где Ирина?! — орал я, все сильнее сжимая его шею. — Куда ты ее спрятал, урод?! Считаю до трех!
      — Она в доме… В доме… Идиот… — захлебывался Дацык.
      — Я не про эту конопатую спрашиваю!
      — А тебе мало одной?!
      И тут грянул выстрел. Наверное, даже если бы меня прошило насквозь, я бы ничего не почувствовал, и еще долго бы душил Дацыка слабеющими руками. Но пуля не задела, рванув под мышкой куртку, пролетела мимо.
      — Отпусти, не то пристрелю! — хрипел он.
      Он выстрелил снова. Пуля обожгла щеку и порвала мочку уха. Я торопился, в третий раз Дацык прострелит мне голову. Но тут сильные руки схватили меня за плечи и отшвырнули от извивающегося подо мной Дацыка. Я упал на спину, перевернулся на бок. Дацык с воплями кинулся на меня, с яростью стал бить ногами, нацеливая свои тяжелые ботинки мне в лицо.
      — Хватит! — раздался голос Альбиноса.
      — Я убью его! — все еще хрипел Дацык, не в силах успокоиться. — Ты видел, как он меня… Позволь мне его пристрелить! Дай я всажу ему пулю в затылок!
      — Конечно! Ты привык стрелять только в затылок! Иначе не можешь, потому что страшно! — крикнул я, поднимаясь на ноги. — Водителю такси тоже в затылок выстрелил!
      — Что?! Что?! — задохнулся Дацык. — Слишком много знаешь!
      — Молчать всем! — крикнул Альбинос, да так властно, что Дацык тотчас заткнулся.
      Я вытирал разбитые губы рукавом. Молодец, Лера, что купила мне красный комбез. Кровь не так заметна на нем. А если судить по ситуации, кровушки прольется еще немало.
      — Чем ты недоволен? — спросил Альбинос, приблизившись ко мне. В отличие от Дацыка, он не тыкал мне пистолетным стволом в лоб или под ребра. У него вообще руки были свободны.
      — Ошибочка вышла, — сказал я. — Эту женщину я не знаю.
      — Да врет он, скотина такая, нарочно нам мозги конопатит… — скороговоркой произнес Дацык, но Альбинос замахнулся на него, и тот заглох.
      — Как же не знаешь? — мягко возразил мне Альбинос. — Ты вместе с ней ехал из аэропорта в одном такси, потом привел ее к себе.
      — Это еще не значит, что это Ирина Гусарова.
      — Что ж, — пробормотал Альбинос, почесывая затылок. — Прости. Но другой женщины у нас нет.
      — Я ему так и сказал, Альбине, но эта скотина, как тупой ишак, все об одном талдычит…
      — Да замолчи ты! — рыкнул на него Альбинос и снова повернулся ко мне. — Что ж, тем лучше, правда? Ты должен радоваться, что твоя женщина не только жива и здорова, но ее вообще никто не похищал.
      — Я уже не знаю, радоваться этому или нет, — пробормотал я и посмотрел на освещенные луной вершины гор.
      Альбинос рывком развернул меня лицом к стене и завел мне руки за спину. Дацык, громко сопя над моим ухом, принялся туго связывать руки веревкой. Я не сопротивлялся, потому что знал: чем сильнее сопротивляешься, тем туже затягивают веревку.
      — Здесь его оставим, — предложил Альбинос. — Тут ему будет хорошо — и тепло, и мягко.
      — А эту куда?
      — С нами пусть ночует.
      Тучкина подслушивала под дверью. Приоткрыв ее, с трудом сдерживая радость, проговорила:
      — Вот и правильно! А то я испугалась, что вы меня с этим сумасшедшим на ночь оставите. А я вам совсем мешать не буду. А вещи с собой сразу забирать или утром?
      — Какие вещи?! — сдавленным голосом крикнул Дацык. — Ты не на зоне. Стой тихо, тебе все скажут!
      Альбинос толкнул меня в дверной проем. Я сел на нары и кинул взгляд на стол, где лежал маленький кухонный нож. Не успел подумать, что им запросто можно будет перепилить веревку, как Альбинос подошел к столу, взял ноне, вилку и даже кусочек битого зеркала.
      — Не надо, Вацура, — посоветовал он. — Не делай себе хуже.
      — Ты, наконец, скажешь мне, что вам от меня надо?
      — Завтра узнаешь, — ответил Альбинос, задул свечу и уже в полной темноте вышел наружу. — Спокойной ночи!
      Хлопнула дверь, лязгнула арматура, и все стихло.

      При дневном свете, который едва проникал через маленькое узкое окошко, комната выглядела еще более убогой, холодной и грязной. Я лежал на боку, медленно приходя в себя.
      Рывком распахнулась дверь. Я понял, что приперся Дацык.
      — Вставай, скотина! Сейчас будет развод на каторжные работы.
      Я рассмотрел в его руке пистолет. «Пушка» была небольшого размера, с большой мушкой, похожей на лепесток. Карманный «Рот-Зауэр», тот самый, из которого был застрелен таксист Вергелис.
      Мы подошли к обеденному столу. За ним уже сидели Альбинос и Лера, пили маленькими глотками кофе. Лера заливисто смеялась.
      — У меня такое настроение, что хочется танцевать!
      Напротив Альбиноса, на самом краю скамейки, примостился Мураш. Голова его свесилась на грудь, плечи обвисли. Я сел рядом. Он приподнял голову, кивком поздоровался. Выглядел он получше, чем вчера: одутловатость заметно уменьшилась, отекший глаз приоткрылся.
      — Я останусь с Кириллом, — тихо говорил Мураш. — Я должен увидеть место, где погиб мой отец…
      Альбинос разрезал веревку охотничьим ножом, затем вынул из коробки бутылку водки, поставил ее на стол. Дацык хлопнул Мураша по спине, сгоняя его со скамейки, и сел на его место.
      — На тебя продовольственный аттестат не выписан, — сказал он ему. — Дуй отсюда, пока я добрый!
      Мураш покорно, как собачонка, отошел на несколько шагов и сел на траву. Альбинос расставил стаканчики и наполнил их водкой. Мы выпили. Дацык сиплым голосом крикнул Лере, чтобы подали сало. Альбинос вытер губы ладонью и сказал:
      — Вот мы уже почти подружились.
      За моей спиной что-то негромко напевала Лера, потом вдруг ка-а-ак крикнет Тучкиной:
      — Ты что там, жиром заплыла и шевелиться не можешь, мясорубка ржавая?! А ну, бегом!
      Альбинос барабанил пальцами по столу и пристально смотрел на меня. Дацык пробормотал, что чем больше в хозяйстве баб, тем голоднее мужик. Я ждал, что сейчас наконец узнаю, ради чего была затеяна вся эта свистопляска с заложницей и шантажом. Но Альбинос почему-то тянул время. Подошла Тучкина с большим обломком фанеры. На нем, как на подносе, стояли пластиковые тарелочки с какой-то желто-серой едой.
      — Доброе утро, приятного аппетита! — голосом профессиональной официантки объявила она и стала расставлять тарелочки. Первому подала Альбиносу.
      Рядом с тарелочкой положила сложенную треугольником салфетку, на нее — пластиковую вилочку. Я взглянул на лицо женщины. Солнце светило слабее, нежели ее счастливая физиономия. Ничего себе заложница! А какими глазами она смотрела на Альбиноса! Спину разогнуть не могла, настолько приварилась взглядом к его лицу! Моя тарелка шлепнулась на стол, как НЛО, совершившее аварийную посадку. Немного еды выплеснулось мне на колени.
      — Спасибо, — сказал я.
      Для Тучкиной меня не существовало. Поворачиваясь ко мне лицом, она опускала глаза, и весь вид ее говорил: «Не учи меня жить, я все без тебя знаю и тебя презираю!»
      — Тебе белого хлеба или черного? — мурлыкающим голосом спросила она у Альбиноса.
      — Белого.
      — Я нашла перец. Может, принести перца?
      Долго обхаживать его своим вниманием Тучкиной помешала Лера. Она неожиданно встала за ее спиной, широко, как надзирательница, расставив ноги.
      — Все! Иди! — громко сказала она. — Не порти мужчинам аппетит своим присутствием.
      Когда Тучкина удалилась, Лера села за стол.
      — По-моему, она здесь больше не нужна, — произнесла она, брезгливо копаясь вилкой в картофельном пюре. — Ее надо отпустить. Как ты считаешь, милый?
      — Может быть, — уклончиво ответил Альбинос.
      — А я против, — буркнул Дацык, подливая себе водки. — Не верю я ни ей, ни ему. — Он взглянул на меня одним глазом, а второй прищурил. — Может, они прикидываются, что не знают друг друга… И теперь Вацура ждет, когда мы отпустим бабу.
      — Ну что ты мелешь! Что ты мелешь! — излишне шумно отреагировала Лера. — Разве такой мужик, как Вацура, мог завести себе такую клушу? Уж мне, как фотомодели, сразу стало понятно, что эта баба нулевая! Готовит плохо. Ест много… И задом во все стороны крутит,
      — Подождем, — сквозь зубы процедил Дацык. Коль речь зашла о том, что кого-то можно отпустить, он вспомнил про Мураша, повернулся к нему и крикнул: — Эй, чувак! А чего ты здесь сидишь? Ты чего ждешь? Что нальем? Так у нас запасы скудные, задарма никого не поим. Дуй отсюда, пока я тебе второй глаз не подбил!
      Мураш не отреагировал, даже не шелохнулся. Дацык с недоумением посмотрел на Альбиноса.
      — Не пойму, чего этот надутый презерватив из себя изображает? У него что, трава сквозь задницу проросла и он встать не может? Так я сейчас помогу…
      Продолжая жевать, Дацык поднялся из-за стола, подошел к Мурашу и ударил его коленом в больной глаз. Мураш беззвучно повалился на землю и стал корчиться от боли, судорожно комкая руками траву. Ухмыляясь, Дацык вернулся на свое место. У меня кусок картошки застрял в горле. Схватив тарелку с остатками еды, я с силой залепил ее в самодовольную рожу Дацыка, а затем еще добавил кулаком в челюсть. Дацык сыграл под скамейку, но тотчас вскочил на ноги и, размазывая липкое пюре по искаженному от злости лицу, кинулся на меня. Я уже приготовился схватить бутылку водки за горлышко и разбить ее о голову Дацыка, как Альбинос с силой врезал кулаком по столу, а затем схватил Дацыка за грудки.
      — Отпусти меня! Отпусти! — визжал Дацык. — Дай, я его урою!
      — Сидеть! — рявкнул Альбинос, толкая Дацыка на скамейку.
      Но тот, повернув злобу на Альбиноса, тоже схватил его за воротник куртки.
      — Ребята! Мальчики! — голосом воспитательницы детского сада произнесла Лера, продолжая ковыряться вилкой в тарелке. — Ну перестаньте! Ну нельзя же так! Во время еды вредно волноваться! Потом животы будут урчать, и метеоризм откроется…
      — Ты мне надоел, — утробно рычал Альбинос, комкая куртку Дацыка.
      — Ты мне тоже, — хрипел в ответ Дацык.
      — Тебя еще не тошнит от крови? Ты мстишь за дочь невиновным людям!
      — Еще одно слово про дочь, Альбине…
      — Тогда отцепись от этого калеки!
      — Смотри, как бы этот калека не сделал из тебя бефстроганов!
      Они нависали над столом, и края куртки елозили по тарелкам, опрокидывали стаканчики и сметали на землю вилки.
      — Ну, ребята! Альбинос, миленький! — монотонно, как по написанному, бубнила Лера. — Давайте лучше выпьем! Мы же все друзья! Сегодня такой хороший день!
      Наконец клинч разорвался, и борцы, тяжело дыша, опустились на свои места. Дацык машинально придвинул к себе тарелку, которую я приклеил к его физиономии, но еды там уже не было, и он, выругавшись, смахнул ее на траву.
      — Ты пальцем его больше не тронешь! — жестко поставил условие Альбинос.
      Дацык не ответил. Он вытирал салфеткой лицо, изредка тараща налитые кровью глаза в мою сторону. Я уже решил, что это был последний конфликт за этим завтраком, но ошибся. Со своим обгрызенным подносом некстати подвалила Тучкина и со словами: «Альбинос, я сварила тебе твой любимый кофе!» — склонилась над его плечом. Лера, которая минуту назад демонстрировала эталон олимпийского спокойствия и навязчивого пацифизма, вдруг почти в точности повторила мой невежливый поступок. Размашистым движением она послала свой кулак апперкотом под днище подноса, и стаканчик с горячим кофе выплеснулся в лицо Тучки-ной. Лера вскочила на ноги — глаза черные, волосы черные, точно как нефтяная струя из новой скважины.
      — Ты, хвостик свинячий! — закричала она, чуть ссутулившись, чтобы сравняться в росте с Тучкиной. — Еще раз только попробуй обратиться к Альбиносу на «ты»! Пошла вон со своим смердящим кофеем! Наступив на поднос, который немедленно треснул, Тучкина торопливо ретировалась.
      — Мне кажется, — произнес Альбинос, — мы все тут потихоньку сходим с ума.
      — Ты о чем, милый? — хлопая светло-водянистыми глазками, спросила Лера.
      — А все потому, что мы забыли о своей главной цели, — сказал Дацык, глядя на трещину на столе. — Ты губишь все дело, Альбино. Если не хочешь беды, посади бабу под замок, а калеку прогони. Врет он про отца. Это надуманный повод, чтобы остаться здесь. И еще… Почему именно Вацура знает, где погиб его отец?
      Альбинос, согласившись с тем, что вопрос Дацыка обоснован, выжидающе посмотрел на меня. Дацык тоже покосился в мою сторону.
      — Потому что я нашел номерной знак от машины, в которой в тот день ехал его отец, — ответил я.
      Реакция на эту с виду малозначащую фразу оказалась неадекватно бурной.
      — Что? — одновременно вскрикнули Альбинос и Дацык, и привстали со своих мест. — Какой еще номер?
      — «Два ноля семь ДДТ», — ответил я, не понимая, что так взвинтило моих злодеев.
      — Оба-на! — пробормотала Лера и прикрыла ротик ладошкой.
      Альбинос и Дацык переглянулись и еще ближе придвинулись ко мне. Они жаждали разъяснений.
      — Я нашел этот номер на леднике, и журналисты показали его по телевидению, — сказал я, на всякий случай придвигая к себе поближе бутылку с водкой, которую можно было использовать как оружие. — Мураш узнал этот номер и обратился ко мне за помощью.
      Дацык как-то сдавленно хихикнул и медленно повернул голову в сторону лежащего на траве Мураша.
      — Альбино, — тихо, медленно произнес Дацык. — Я же тебе говорил… Я же чувствовал…
      — Ну-ка, приведи его сюда! — сказал Альбинос Л ере. — Сейчас мы разберемся, что за отец у него был и в какой машине он ехал.
      Я понял, что с Мурашом очень скоро может случиться нечто страшное.

      Мураш стоял перед Дацыком и Альбиносом, как двоечник перед экзаменаторами. На разбитых губах запеклась кровь. Слипшиеся волосы торчали во все стороны. Руки опущены, глаза — в землю. Точнее, говорить можно было только об одном глазе, второй заплыл. Вид был настолько жалкий, на лице застыло столько страданий и лишений, что даже бесчувственный Дацык смилостивился и великодушно предложил Мурашу сесть на лавочку.
      — Расскажи-ка нам, юноша, — мягким вкрадчивым голосом спросил Альбинос, — кто у тебя под ледником погиб?
      — Отец, — гнусаво ответил Мураш, вытирая нос рукавом.
      — А почему ты обратился за помощью к Вацуре?
      — Вацура знает, где покоится тело моего отца.
      — А позвольте полюбопытствовать, — ехидным голосом произнес Дацык, посмотрев исподлобья, — почему свое внимание ты остановил на Вацуре? Ведь были и другие спасатели!
      Мураш промолчал, на его лбу выступили капельки пота.
      — Твой отец был на машине? — задал вопрос Альбинос.
      — Может, и номер назовешь? — спросил Дацык, на шаг приблизившись к Мурашу.
      — «Два ноля семь»… — невнятно произнес Мураш. — «ДДТ».
      — Постой, — вмешался Альбинос, — а какая модель была у твоего отца?
      Мураш долго не отвечал, весь как-то сжался, тупо уставясь в землю.
      — «Десятая».
      — Что — «десятая»?! — завизжал Дацык. — Десятая модель «Запорожца»? Или десятая порода ишака?
      — Десятая модель ВАЗ…
      — А цвет?
      — Серебристый.
      Замершие в ожидании ответа Альбинос и Лера переглянулись. А Дацык, неожиданно подпрыгнув к Мурашу, схватил его за грудки и стал трясти.
      — Врешь! Врешь! Это не твоего отца машина! Это нашего покойного дружка машина. Десятый ВАЗ серебристого цвета, номер «два ноля семь ДДТ».
      — Ты ничего не путаешь, парень? — спросил Альбинос.
      — Ничего я не путаю, — пробормотал Мураш. — Когда на этой машине ехал мой отец, на трассу обрушился ледник…
      — Врешь! — завопил Дацык. — Врешь, клещ собачий! Ты не отца ищешь! Ты чемодан хочешь найти! Платиновый чемодан…
      — Замолчи! — прикрикнул на него Альбинос и взглянул на меня. — Твой приятель, Вацура, в самом деле лжет. Или заблуждается о марке и номере машины…
      — Я не вру и не заблуждаюсь, — упрямо бормотал Мураш. — Мой отец часто ездил по этой дороге… Он любил эти горы и ледники. У него даже про это ущелье стих был…
      — Если он не заткнется… — предупредил Дацык.
      — Иди-ка ты, парень, от греха подальше, — посоветовал Альбинос.
      — Я без Кирилла не уйду, — заупрямился Мураш и сел на траву.
      — А вот и уйдешь! Уйдешь! — завопил Дацык. Он подскочил к Мурашу и приставил к его лбу пистолет. — Считаю до трех и стреляю! До трех! Ты понял меня, паршивая гиена?
      Мы все замерли, глядя на Мураша. Мураш не пошевелился.
      — Успокойся, Дацык, — не выдержал Альбинос, — спрячь пистолет… Разберемся.
      — Он будет на твоей совести, Альбино, — со злостью произнес Дацык и ткнул мне в спину пистолетом: — Встать, скотина! Перейдем от слов к делу!
      Затем он заставил подняться на ноги Мураша, и повел нас к леднику. Мураш плелся рядом, сопел, кряхтел. Я поглядывал на него. Парень, к которому я не так давно проникся чувством сострадания, теперь вызывал у меня двойственное впечатление. Тот ли он человек, за которого выдавал себя? Подбитый глаз, спрятавшийся под отекшим веком, казалось, прятал и некую тайну, которую теперь уже почти невозможно было разгадать. К чему я пришел? К тому, что злополучный репортаж по ТВ, где я попал в кадр с номерным знаком «два ноля семь ДДТ», зацепил внимание не только молодого сотрудника банка, но и банду грабителей, практикующую чистку карманов состоятельных горнолыжников. Обе стороны были единые своем желании найти под обломками льда десятую модель ВАЗа. На этом их единение заканчивалось. Мураш продолжал настаивать на том, что в серебристом седане погиб его отец, поэт и романтик, а бандиты утверждали, что в этой машине ехал их дружбан с платиновым чемоданом. Я был склонен больше верить Дацыку, нежели Мурашу, и по той простой причине, что сильная сторона всегда представляется мне более честной, в отличие от слабой, для которой ложь в какой-то степени компенсирует недостаток силы.
      Когда под нашими ногами захрустел ноздреватый, похожий на белую пемзу талый лед, Дацык приказал нам остановиться. Некоторое время он задумчиво ходил по самому краю берега, если, конечно, можно было так назвать ту грань, где прижались друг к другу два исполина — земляной склон горы и движущийся по ущелью ледник.
      — Предлагаю больше не спорить и не ломать копья, — сказал Дацык, усевшись на сухой, подогретый солнцем валун. — Установим истину эмпирическим путем. Что се значит? Вы находите погребенный подо льдом десятый ВАЗ и откапываете его. Если в машине окажется тело батюшки нашего юного друга, то я лично принесу ему свои извинения и возьмусь организовать пышные похороны. Ну как, согласен, отпрыск музы?
      Мураш, не колеблясь, согласился. Моего согласия Дацык не стал спрашивать, как бы определив мне статус бесправного невольника, который будет делать то, что ему прикажут. Мураш тоже это почувствовал и, не исключая бунта с моей стороны, горячо зашептал:
      — Я очень вас прошу, покажите то место, где вы нашли номерной знак! Я к этому так долго шел…Столько боли, столько мучений…
      Я посмотрел в его заплывший глаз.
      — Антон, неужели ты говорил правду насчет отца?
      — Правду, правду…
      — Значит, они лгут?
      — Наверное. Не знаю. Может быть…
      — Я бы очень хотел, чтобы так и было, — искренне сказал я. — Потому что если ты лжешь, то это чудовищно, Антон.
      Тот номерной знак, с которого начались мои несчастья, я нашел на глубине двух метров, в затопленном вертикальном шурфе. Я сказал Дацыку, что нам нужно взять с собой доски, чтобы передвигаться по талому льду, а также веревки, ведра и лопаты, чтобы углубить шурф. Все это когда-то было в распоряжении нашей бригады, и после спасательных работ мы спрятали инструмент в одном из приютов. Дацыку сначала показалось, что я нашел предлог, чтобы не работать, и посоветовал нам «ползти по леднику раком», а шурф углублять руками, но, поразмыслив, все-таки отвел нас к приюту, который служил нашей бригаде складом. Лопаты и веревки оказались на месте, а вот доски Дацык порубил на дрова, да еще одно ведро Л ера приспособила для мытья головы.
      Пришлось разбирать крышу и снимать стропила. В то время как мы с Мурашом занимались этим делом, под нами разыгралась настоящая драма, где главные роли исполняли представительницы прекрасной половины нашей милой компании. Л ера с воплями носилась за Тучкиной, грозя повыдергивать ей все волосы и связать уши на затылке бантиком. Тучкина, не выпуская из рук черную от копоти кастрюлю, молча убегала, неожиданно меняя направление и ловко уклоняясь от преследовательницы. Выдохшись, Лера подобрала с земли камни и принялась швырять ими в женщину, но та, как бывалый солдат, переживший не один бой, прикрыла голову кастрюлей и спряталась за пустой бочкой из-под соляры.
      Самое любопытное, что происходящее спокойно созерцал Альбинос, удобно устроившийся на трехногом стуле. Казалось, бабские разборки интересовали его не больше, чем вьющиеся у самого лица дрозо-филки. На глаза Альбиноса были опущены зеркальные лыжные очки, глаза его потому были недоступны сторонним наблюдателям, но мне почему-то показалось, что взгляд обаятельного грабителя устремлен на ослепительную вершину Крумкола.
      — Альбинос, милый! — со слезами на глазах воскликнула Лера, когда силы ее исчерпались и она прекратила погоню. — Почему ты молчишь? Почему ты не возмутишься, не прогонишь ее?
      — А готовить кто будет? — с железным спокойствием спросил Альбинос.
      — Я! — с готовностью ответила Лера.
      — От твоей еды собаки дохнут.
      Лера даже поморщилась, как от боли, и тотчас слезы хлынули из ее глаз. Она прижала ладони к лицу, запрокинула голову и стала медленно оседать на землю, как кожаный бурдюк, который прохудился и из него стала выливаться вода. Я заметил, как досадливо дрогнули губы Альбиноса. Он встал — с какой-то усталой злостью — и схватил Леру под мышки. В сравнении с его плечистой фигурой девушка казалась тонкой, как черенок лопаты. Ее смоляные волосы рассыпались по его груди. Почувствовав могучую опору, она стала складываться во всех суставах сразу, как марионетка, которую после представления кинули в ящик для кукол. Из-под ее ладоней, прижатых к лицу, просачивались почерневшие от туши слезы. Лера умирала, захлебывалась, и уже не могла противиться земному притяжению, и сжималась, как шагреневая кожа; наконец повисла на руках Альбиноса, выгнула спину, откинула назад голову — какие страсти!
      — Альбинос… Альбинос… — икая и давясь слезами бормотала она. — Ты меня еще любишь? Любишь? Скажи! Почему ты все время молчишь? Может, ты спал с ней? Может, спал? — И вдруг в одно мгновение напряглась, выпрямилась, превратившись из квелого червячка в крепкий гвоздик. — Спал ведь, спал! — уже не вопрошающе, а утверждающе возопила она и принялась хлестать Альбиноса по лицу. — Спал, подонок! Негодяй! Мерзавец!
      — Да успокойся же ты! — вышел из себя Альбинос, пытаясь обхватить Леру так, чтобы она не могла пошевелить руками. — Дура, опилками набитая!
      — Да, я дура! Я дура! Но я люблю тебя! В какой-то момент показалось, что Лера стала выдыхаться и слабеть, но едва Альбинос прислонил ее к стене сарая и ослабил хватку, как девушка закричала пуще прежнего и опять забилась в истерике. Бац! — от удара ее локтя со звоном разлетелось маленькое стекло в двери сарая. Теперь Альбинос стал лупить Леру по щекам, старясь привести ее в чувство. Они оба порезались осколками, и руки их окрасились кровью. На шум прибежал Дацык, несколько секунд смотрел на происходящее ошалелыми глазами, потом все понял, раздосадовано сплюнул и принялся кричать на нас с Мурашом, чтобы мы поторопились, иначе он прострелит нам уши и вставит туда унитазные доски. Я кинул стропильную доску вниз, и она едва не огрела Дацыка по голове. Он отскочил в сторону, погрозил кулаком, но больше не пугал.
      Семейная драма потихоньку обмелела и ушла в песок. Л ера еще долго пребывала в объятиях Альбиноса, всхлипывала, вытирала нос кончиком платка и им же размазывала по щекам тушь.
      — Милый, пообещай мне, что она завтра уйдет. Хорошо? Пообещай, пожалуйста! Я чувствую, что может случиться что-то страшное…
      С этим прогнозом я мысленно согласился. Интуиция подсказывала мне, что где-то рядом, может быть даже в нас самих, заготовлены бочки с порохом, и по фитилю уже бежит огонь.

      Я стукнул ломиком по глыбе льда и едва удержал его в руке. Не среагировал бы вовремя, и лом буром пробил бы мягкий лед и ушел бы на глубину. Две недели назад, когда спасательные работы были в самом разгаре, лед был куда тверже, и нам приходилось на пределе сил разбивать его на мелкие кусочки.
      — Ну что там? — крикнул сверху Дацык.
      Я стоял на дне узкого, как колодезная шахта, шурфа и наполнял снежной кашей ведро. По рыхлым стенам ручьями стекала грязная вода. Ноги мои увязали в мешанине из битого льда. Процесс таяния льда шел полным ходом. Мне на голову упал комок грязного снега. Не хотелось бы, чтобы обрушились стены.
      Старый шурф, в котором я нашел номерной знак, был полностью затоплен водой, и я решил рыть новый, в нескольких метрах от старого. Сначала я мельчил лед ломиком, а потом загружал им ведро, которое Мураш вытаскивал наверх. Мы работали без перекуров уже несколько часов подряд, и я уже прошел ту глубину, на которой нашел знак, но ничего, кроме обломков веток, не находил. Дацык скучал на скамеечке, под которую приспособил одну из стропильных досок, и время от времени подходил к шурфу и задавал мне глупые вопросы.
      Совковая лопата с коротким черенком раз за разом врезалась в разлагающееся тело ледника, не встречая никаких препятствий. Сколько мне еще рыть вглубь? Сколько шансов на то, что я приближаюсь к цели? Нисколько. Номерной знак мог отвалиться от машины от первого удара ледовой массы, которая затем уволокла машину на многие десятки, а то и сотни метров. Значит, я буду копать день, два, буду менять угол направления шурфа, и лед постепенно будет становиться все более рыхлым и наконец завалит меня.
      — Давай! — зло крикнул я и пнул ногой ведро.
      Мураш взялся за веревку и начал ее тянуть. Прикрыв глаза ладонью, я смотрел, как мятое, дырявое ведро, раскачиваясь, медленно поднимается вверх.
      — Есть что-нибудь? — снова проявил нетерпение Дацык.
      Он стояла на самом краю колодца, и комки грязного снега из-под его ног падали мне на голову.
      — Есть, — ответил я, с ненавистью вонзая лопату в снежную кашу.
      — Что есть?! — закричал Дацык и мигом опустился на колени, сунул голову в шурф и заслонил собой и без того скудный свет.
      — Бревна кусок! — ответил я. — Такое же тупое, как ты!
      — Доиграешься у меня! — пригрозил Дацык, и снова стало светло.
      Куда уж дальше играть! Эта игра явно затянулась и уже давно мне не по душе. Самое скверное в ней то, что я до сих пор ничего не знал о судьбе моей Ирины. Ничегошеньки! Надо бежать отсюда! Бежать, какую бы цену ни пришлось за это заплатить. И делать это надо днем, когда у меня свободны руки. Дацык с каждым часом все более расслабляется и доверяет мне. Пройдет время, и он допустит какую-нибудь незначительную ошибку: встанет ко мне спиной, или наклонится, или выронит пистолет, и тогда у меня появится реальный шанс обрести свободу. И Мураша надо обязательно взять с собой. Дацык рано или поздно убьет его. В этом можно не сомневаться. Но Мураш слишком упрям, он слишком зациклен на идее найти тело отца. Во что бы то ни стало я должен убедить его в полной бессмысленности этой затеи. Можно даже солгать ему, что я умышленно копаю шурф в другом месте.
      Я не заметил, что давно наполнил ведро и замер над ним, погруженный в свои мысли. Теперь идея побега всецело овладела мной… Нет, я не стану тянуть, ждать, когда наступит завтра, а потом послезавтра. Мы с Мурашом убежим сегодня же, когда вернемся с ледника в лагерь. Я скажу Дацыку, что хочу до ужина просушить на печке ботинки. Он поведет меня к моему сараю. Чтобы открыть дверь, Дацыку понадобиться вытащить скобу из «ушек». Он прикажет мне отойти на пару шагов и, высвобождая руки, сунет пистолет за пояс. У меня будет секунда или две на то, чтобы кинуться на него и свалить с ног. А дальше — дело техники. Я оглушу, свяжу его и запру в сарае. Как бы только предупредить Мураша, чтобы ждал меня не за общим столом, где обязательно будут Лера и Альбинос, а где-нибудь в стороне, скажем, у туалета?
      — С вами все в порядке? — отвлек меня от мыслей голос Мураша.
      — Тяни! — скомандовал я.
      Идея зрела во мне и стремительно обрастала деталями предстоящего побега. Побежим сегодня вечером. Если понадобится, я понесу Мураша на себе. Я выдержу. Когда я злой, мои силы почти беспредельны… Я почувствовал прилив энергии и принялся работать лопатой словно золотоискатель, наткнувшийся на золотую жилу. О побеге я скажу Мурашу, когда мы будем возвращаться с ледника в лагерь. Я постараюсь, чтобы Дацык отстал…
      Возбужденный предстоящим мероприятием, я излишне сильно вонзил лопату в снежную кашу, и вдруг раздался непривычный глухой удар. Я замер, не зная, как отреагировать. Затем медленно присел и стал разгребать руками ледяную жижу. Нащупал пальцами рифленую резиновую поверхность. Без сомнений, это автомобильное колесо, вырванное с шаровой опоры «с мясом». Очень может быть, что от десятой модели ВАЗ…
      — Нашли что-то? — с волнением спросил Мураш
      — Показалось, — не очень убедительно ответил я, наступая ногой на край колеса так, чтобы его нельзя было увидеть сверху.
      — Да Нет же! Вы задели лопатой какой-то твердый предмет! Я хорошо слышал!
      — Это была моя бедренная кость, Антон.
      — Нет же! — громко возразил Мураш. — Вот там, под вашей ногой, что-то темнеет!
      Не вовремя нашел я это колесо! Теперь Мураш черта с два согласится со мной бежать… Рядом с Мурашом появилась голова Дацыка.
      — Нашел что-нибудь, скотина?! — крикнул он и с волнением добавил: — Что это? Колесо?
      Отрицать очевидное было бессмысленно. Я еще два раза махнул лопатой и вырвал из ледяных тисков колесо.
      — Ура!! — завопил Дацык и от радости двинул Мураша кулаком в плечо. — Не стой, копай дальше! Машина там?!
      — Машина, два самолета и один пароход — все тут! — буркнул я и швырнул лопату в снежную кашу. — Но выкапывать их будет уже Мураш.
      Злость на Мураша захлестнула меня. Надо было этому придурку увидеть колесо! Теперь придется менять планы и бежать без него. Может, это и к лучшему. Быстрее доберусь до цивилизации и позвоню в милицию. Хотя, конечно, шансы дожить до ее прибытия у Мураша невелики. Зачем бандитам свидетель? Кинут они его головой вниз в этот шурф, и поминай как звали.
      Мураш вытянул колесо наверх. Схватившись за веревку и упираясь ногами в стену шурфа, я тоже полез на свет. Это несложное упражнение показало, как сильно я устал. На середине пути мне едва удавалось держаться за веревку, а когда выбрался на поверхность, несколько минут лежал на мокром льду, как вытащенная из лунки рыбина. В шурф спустился Мураш. Близость к желанной цели подействовала на него лучше лекарств. Он работал в таком бешеном темпе, что я едва успевал вытаскивать ведро. Дацык все это время стоял на колесе, покачиваясь на нем, как на батуте, и с напряжением следил за работой Мураша. Если бы не пистолет в его руке, я смог бы свалить его с ног и до отвала накормить снегом.
      — Неужели больше ничего нет? — досадовал Дацык. — А если взять чуть в сторону?.. Тоже ничего? Давай еще на два штыка вглубь!
      Мураш безостановочно проработал не меньше часа и наконец обессиленно сел на дно шурфа.
      — Эта штуковина, — сказал Дацык, постучав ботинком по колесу, — красноречиво говорит о том, что мы на правильном пути.

      Пока шли по леднику, меня снова начали донимать мысли о Мураше. Не могу я его бросить, хоть режьте меня! Да я себя потом до конца жизни простить не смогу, и моя ненормальная, вечно ворчливая совесть сожрет меня заживо!
      До самого лагеря я так и не придумал, как же мне избавиться от этого якоря. Альбинос сидел за столом и курил трубку. Лера чистила картошку. Выпуская прозрачный дымок, Альбинос смотрел на нас и подпирал кулаком свой массивный подбородок. Перед ним лежала трубка мобильного телефона. Мне показалось, что Альбинос прячет под усами усмешку. Во всяком случае, взгляд его был весело-озорным, какой и должен быть у настоящего Деда Мороза за минуту до того, как он начнет раздавать подарки. Я был готов биться об заклад, что за время нашего отсутствия произошло некое из ряда вон выходящее событие. Может, Альбинос наконец прогнал Тучкину? Мы с Мурашом кинули доски на землю.
      — Какой-то ты странный, — произнес Дацык, почувствовав, что Альбинос приготовил сюрприз.
      — Сейчас! — Альбинос вскинул руку, посмотрел на часы и обратился к Мурашу: — Антошка! Сядь, пожалуйста, с нами. Я хочу сообщить тебе очень радостную новость.
      Я видел, как Мураш заволновался, и это еще больше раздразнило во мне любопытство. Сейчас произойдет какой-то фокус, и мы узнаем нечто необыкновенное. Мураш словно одеревенел. Он сделал шаг к столу так, будто все под его ногами было заминировано.
      — Не робей, малыш! — подбодрил его Альбинос. — И ты тоже, Кирилл, присаживайся.
      Дацык подвинулся, освобождая нам место. Я поглядывал на Мураша, стараясь понять, догадывается он о том, что ему уготовано, или нет. Но опухшее лицо уже второй день ничего не выражало, кроме страдания. Тягостное ожидание невесть чего стало угнетать даже Дацыка. Он сейчас не был настроен агрессивно; напротив, выкопанное в шурфе колесо улучшило ему настроение — настолько, что он даже снизошел до похвалы:
      — Эти два червя неплохо поработали сегодня, — сказал он Альбиносу. — Нашли «вазовское» колесо. Альбинос довольно спокойно воспринял эту новость и лишь слегка кивнул, зато Лера щедро выплеснула свои чувства. Она закричала «ура!», кинулась Альбиносу на шею и стала громко чмокать его в ухо, но тут вдруг запиликал мобильник, лежащий на столе, и Альбинос немедленно зажал Лере рот рукой.
      Мураш окаменел, глядя одним глазом на телефон. Я почувствовал, как он напрягся, будто был на грани того, чтобы вскочить и дать деру.
      Альбинос, уже не скрывая усмешки, посмотрел на Мураша.
      — Это тебя, — сказал он.
      Мураш хмыкнул, повел плечом, попытался усмехнуться, словно хотел сказать: «Что за бред? Кто это может мне звонить?» Телефон продолжал душераздирающе пищать. Альбинос, похоже, издевался над всеми. Он взял трубку, посмотрел на дисплей.
      — Какой пунктуальный старик!
      Наконец он нажал клавишу и прижал трубку к уху. Мы все дышать перестали.
      — Да, Юрий Николаевич! Он уже здесь. Сидит напротив меня… Секундочку!
      Кажется, я начал догадываться, кто это позвонил. У Мураша мелко дрожали руки. Он хотел убрать их со стола, показывая этим, что не будет брать трубку, и скинул пустую миску с ложкой. От этого звука Дацык едва не взлетел в воздух.
      — Черт! — крикнул он. — Хватить душу травить! Альбинос положил трубку на середину стола и включил режим громкоговорящей связи. Теперь все могли слышать, как из трубки доносится частое хриплое дыхание.
      — Сынок! Сынок, алле! Это я, твой папа! Почему ты молчишь, сынок?
      — Ах ты гнида, — прошептал Дацык, повернувшись к Мурашу, который сидел сам не свой. — Надуть меня хотел? Облапошить хотел?.. Да скажи что-нибудь своему бате, вошь ты постельная!
      Мураш судорожно сглатывал и отрицательно качал головой.
      — Сынок! Сынок! — скрипела трубка, словно старик настолько высох, настолько уменьшился в размерах, что стал похож на телефонную трубку, да Мураш никак не хотел признавать в ней своего отца.
      — Говори, блудный отрок! — сдавленным голосом произнес Дацык и хлопнул Мураша по спине.
      — Вы ошиблись… — едва смог вымолвить Мураш.
      — Как же я ошибся, Антошка! Я ж твой голос узнаю… Ты что там, совсем спятил? Мне передали, что ты меня умершим считаешь, могилу мою где-то ищешь… Что с тобой, сынок? Ты никак головой повредился? Мы ж перед твоим отпуском встречались.Я тебе еще в дорогу баночку с медом дал…
      — Вы ошиблись, — тверже повторил Мураш и закашлялся.
      — Вот же ж ты хлопец какой неразумный! — жалким голосом произнес старик. — Ты только не пугай меня. Разве ж можно батьку родного не признать? У меня сердечко снова прихватило, и я из больницы тебе звоню… Приехал бы, сынок, покуда я еще живой. А то, гляди, и в самом деле помру. Тут мне плохо, одиноко. Все вокруг люди чужие. Лежу на койке, как старая вешалка на мусорке…
      — Я вас не знаю, дедушка, — ледяным тоном, от которого у меня потемнело в глазах, произнес Мураш. — Мой отец погиб, его завалило ледником, когда он ехал в машине…
      — Что ты, сынок? — испуганно произнес старик. — Какая машина? Что ты городишь? У меня отродясь машины не было. Ты ж знаешь, только мотоцикл. Сам же на нем катался, когда малой был… В своем ли ты уме, Антошка? Или я ошибаюсь и не с тобой говорю? Мой сын, Антон Юрьевич Мураш, родился второго мая тысяча девятьсот семьдесят девятого года. Мамку твою покойную звали Екатерина. Ты сначала учился в школе Нальчика, потом поступил в институт. А сейчас работаешь в банке — название, правда, запамятовал. С девушкой дружишь, ее Настя зовут. Приходила сегодня утром ко мне, апельсинов принесла, про тебя спрашивала… Ну так как? Все сходится, сынок?
      Мураш молчал, глядя перед собой, и медленно крутил головой. Альбинос придвинул трубку к себе.
      — Все сходится, Юрий Николаевич, — сказал он. — Вы за Антошку не беспокойтесь. Просто он на работе немного переутомился. Сейчас мы отправим его к вам, и вы скоро встретитесь. Поправляйтесь!
      Альбинос отключил телефон. За столом воцарилась гнетущая тишина. Даже Тучкина, которая принесла поднос с кастрюлей, не посмела нарушить тишину и застыла в нескольких шагах от стола. У меня не хватило сил сдержаться. Да и зачем надо было сдерживаться?
      — А ты приличная сволочь, Мураш, — произнес я с чувством.
      — Это еще мягко сказано, — поддержал меня Альбинос.
      — Этого алкаша я не знаю, — забормотал Мураш и вытер нос рукавом. — Вы же слышали, он был пьян! А мой отец — поэт и романтик, он погиб под ледником. Он еще писал: «Что будет завтра — никогда не знаешь и, как в туман, в него въезжаешь…»
      — Нет! Нет! Нет! — завизжал Дацык, будто его начали кастрировать, и трижды ударил по столу обоими кулаками. — Не верю я тебе, подошва ты рифленая! Не верю, ерш унитазный! Батяню своего не признал, до больницы довел, угробить старика хочешь! Убью, падла! Из последнего глаза яичницу сделаю! Ты думаешь, что сможешь заполучить наш чемодан?! Ты думаешь, я возьму и вот так отдам его тебе?!
      — А может, правда? — тихо засомневалась Лера. — Стихи все-таки неплохие. За душу берут…
      Мураш: вскинул голову, глянув на Леру, как на милиционера, который очень вовремя появился за спинами хулиганов.
      — Я правду вам говорю… — хлюпая носом, проговорил он. — Мой отец ехал на десятой модели с номерным знаком «два ноля…»…
      Дацык вдруг вскочил, вцепился обеими руками в Мураша и повалил его спиной на стол. С рычаньем, которого испугался бы самый кровожадный хищник, он принялся расстегивать молнию на его груди; бегунок тотчас заело, и Дацык рванул края куртки, вырывая молнию «с мясом». Его волосатые руки с длинными костистыми пальцами бегали по груди Мураша, словно два испуганных паука. Затрещали пуговицы на рубашке. Едва не оторвав нагрудный карман, один из «пауков» впился своими членистыми мохнатыми ножками в изрядно помятый, обернутый в мутную пленку паспорт. Дацык раскрыл цаспорт на первой странице, перевернул вторую, третью…
      — А-а-а! — завопил Дацык и принялся хлестать паспортом по лицу Мураша. — Все сходится, оглобля неструганая! Ты врешь, но сопротивляешься! Убью! Убью!
      При каждом слове Дацык наносил по сизому носу Мураша удар паспортом, у которого уже порвался листок с отметкой о регистрации.
      — Это совпадение, — всхлипывал Мураш, не пытаясь хоть как-то защититься. — На свете бывают всякие, даже самые удивительные совпадения…
      Мне было противно смотреть на Мураша и озверевшего от ненависти Дацыка, и я встал из-за стола.
      — Любуйся, любуйся! — остановил меня Альбинос. — Твой приятель. Ты его сюда привел.
      — Мне надо просушить ботинки, — ответил я.
      — Дацык тебя проводит!
      Экзекуция наконец закончилась. Дацык свернул паспорт трубочкой, вставил его в рот Мурашу и только после этого оставил его в покое. Он вытер со лба пот, поправил воротник своей куртки и выудил из заветной коробки початую бутылку. Наполнил рот водкой, прополоскал горло и проглотил.
      — Чтобы через пять минут духу здесь твоего не было! — сказал он Мурашу.
      — Я должен… я должен, — зашлепал губами Мураш, словно еще смаковал вкус обложки паспорта. — Я должен найти место гибели своего отца…
      — Кто-нибудь! — взмолился Дацык. — Закройте ему рот! — И, с укором взглянув на Альбиноса, который снова занялся своей трубкой, добавил: — А ты говоришь, меня должно тошнить от крови. Да умертвить этого бешеного скунса — это подвиг, который станет достоянием нации!
      Бежать отсюда! Бежать прочь от этих психов, которые представляются людьми! Бежать немедленно, без колебаний и страха! Чавкая мокрыми ботинками, я пошел к своей хибаре, Дацык понял меня почти что правильно.
      — Эй, не гони! — хмыкнул он за моей спиной. — Мне тоже противно на этого Антошку смотреть. Вот же паскудный тип, да? Батя в больнице загибается, а он здесь нам песенки чирикает…
      Вот и мой сарай. Больше ты не будешь для меня приютом, старина! Сгущаются сумерки. Ночь станет моим верным союзником. Сейчас как никогда я чувствовал себя сильным и свободным. Ай да молодец Альбинос! Какой умный ход сделал, чтобы уличить Мураша во лжи. Как ему удалось разыскать его отца? Наверное, отправил запрос в справочную Нальчика… Но об этом потом. А сейчас все внимание на дверь, на почерневшую от солнца и снега дверь в хибару… Я остановился перед ней. Дацык, нахмурив брови, смотрел на меня. Он что-то заподозрил?
      — А ты что ж, даже ужинать не будешь? Тебя мы с довольствия не сняли. Напротив, водочкой сегодня побалуем.
      — Сначала просушу ботинки.
      Сейчас он должен приказать мне отойти на несколько шагов, после чего сунет пистолет за пояс и возьмется за скобу. Но чего он медлит? Почему смотрит себе под ноги?
      — Чьи это следы? — пробормотал Дацык и поставил ногу рядом с четким отпечатком рифленой подошвы. — Не мои… А ну-ка, задери ногу! У тебя какая подошва?
      — Не надо ничего задирать, — вдруг прозвучал незнакомый мужской голос. — Это мои следы.

      Дацык не успел обернуться, как ему в затылок уперся автоматный ствол. За его спиной стоял невысокий коренастый милиционер в серой форме с лейтенантскими погонами. На поясном ремне висела портативная радиостанция, которая безостановочно шипела, будто внутри нее жарилась яичница. У лейтенанта было широкое доброе лицо, на котором чеканно вырисовались хроническая усталость и лень. Дацык оторопел и стал медленно-медленно разгибаться и поднимать руки, словно он был водолазом и работал сейчас на глубине. Я обратил внимание, что пистолета в его руке уже не было, он успел незаметно сунуть оружие в карман куртки. Наивно полагать, что внезапное появление в бандитском логове гаранта справедливости и законности привело меня в чувство восторга. Наверное, я испытывал те же чувства, что и Дацык. С моим заклятым врагом мы вдруг стали союзниками.
      Лейтенант убедился, что Дацык правильно отреагировал на его появление, опустил автомат и перевел взгляд на меня.
      — Вацура Кирилл Андреевич?
      Я пожал плечами, будто надеялся, что эту непреложную истину еще можно будет поставить под сомнение. Лейтенант сдвинул кепи на затылок, промокнул платком вспотевший лоб и как-то нерешительно, словно был согласен рассмотреть альтернативные предложения, произнес:
      — Ну что? Пойдем к столу?
      На Дацыка страшно было смотреть. У бедолаги было такое лицо, будто он всю жизнь верой и правдой вкалывал на заводе и вдруг ему объявили, что пенсии у него никогда не будет, да еще в грубой форме выставили за ворота. Я чувствовал себя не менее скверно. Милиция нашла меня там, где я меньше всего ждал ее.
      Компания, сгруппировавшаяся у стола, пережила появление милиционера еще тяжелее, чем мы с Да-цыком. Надо сказать, что Альбинос и Лера, которые сидели лицом к склону, не сразу разглядели за моей спиной низкорослого лейтенанта. Получилось, что мы подсунули им милиционера неожиданным сюрпризом, буквально вручили его, как хлеб-соль. При виде человека в форме и с «Калашниковым» наперевес Лера потеряла дар речи. Раскрыв рот, она с откровенным ужасом уставилась на погоны со звездочками. Альбинос остался внешне спокойным, даже трубка не дрожала в его пальцах, но держал он ее криво, отчего тлеющие угольки сыпались ему на грудь. Альбинос не замечал этого, как и едкого запаха горящей синтетики. Шоковая пауза затянулась. Дацык, не желая, чтобы ответственность за появление милиционера Альбинос возложил на него, развел руки в стороны, пожал плечами и пробормотал:
      — Вот гость к нам пожаловал… Вот только откуда — ума не приложу!
      — Лейтенант Рукомойский, — представился милиционер, снова вздохнул и добавил: — Уголовный розыск. Прошу документики на стол.
      — А мы ничего плохого не сделали! — не вовремя обрела дар речи Лера.
      — Охотно верю, — ответил лейтенант, сел за стол, снял кепи и тщательно протер влажную лысину платком.
      Альбинос протянул ему два паспорта — свой и Леры. Лейтенант покосился на меня и Дацыка:
      — Присаживайтесь пока… А то торчите, как вышки за колючей проволокой.
      Мы сели рядом с Альбиносом и Лерой. Лавка под нами угрожающе заскрипела.
      — Чем занимаемся? — спросил лейтенант, листая паспорт Дацыка.
      — Спасательными работами, — тотчас ответил Альбинос. Я чувствовал, как он ерзает и сучит ногами. Наверное, давил на ноги Лере, чтобы та прикусила язык.
      — Спасательными, — повторил лейтенант, открывая чистую страницу «Семейное положение» в паспорте Леры.
      Моего паспорта он не спросил. Значит, знал, что тот уже в милиции… Напрасно я надеялся, что милиционер появился здесь для заурядной проверки документов. Он пришел за мной.
      — Интересное имя, — произнес лейтенант, возвращая паспорт Альбиносу. Затем вернул документы Лере и Дацыку. — И как? Многих откопали?
      Он поднял голову и уставился на меня. Я предпочел промолчать, чтобы ненароком не усугубить свое положение.
      — Во всяком случае, трупы нам пока не попадались, — ответила Лера несмотря на то, что Альбинос отдавил ей все ноги.
      — Это хорошо, — произнес лейтенант и только сейчас заметил сидящего поодаль Мураша. — А это кто?
      — Это не наш, — ответил Альбинос, энергично раскуривая трубку. — Горнолыжник. Неудачно съехал со склона. Мы его тут малость подлечили. Он скоро уйдет.
      — Эй, горнолыжник! — позвал лейтенант. — А документы у тебя есть?
      Дацык начал нервно барабанить по столу. Лера терзала кончики волос, наматывая их на палец. Альбинос активно раскуривал трубку, окутывая себя дымом, словно почуявший опасность кальмар чернилами. Прихрамывая, к столу подошел Мураш. Он жутко улыбался одной половиной рта. Уцелевший глаз сверкал подобострастно. Мураш едва слышно поздоровался и протянул милиционеру паспорт.
      — Ты что, жевал его? — удивительно точно подметил лейтенант. — Мятый, рваный, в слюнях… Разве можно так обращаться с документами?
      Он посмотрел на фотографию, затем поднял взгляд на Мураша.
      — Не похож. Что с лицом?
      — Ударился, — ответил Мураш.
      — Об угол стола, — добавил лейтенант. — И так десять раз подряд. Да?
      Мураш, Дацык и Лера напряженно засмеялись. Тут на горизонте замаячила Тучкина с подносом, заставленным алюминиевыми тарелками.
      — А это еще кто?
      — Это тоже лишняя, — встряла Лера.
      — Это наша кухарка, — пояснил Альбинос и выразительно посмотрел на Леру.
      Пожалуй, только Тучкина обрадовалась появлению в лагере милиционера.
      — Ой, у нас гости? — воскликнула она без тени напряжения и стала расставлять посуду. — Вы с нами ужинать будете?
      Кажется, лейтенант ей понравился. Освободив руки, она тотчас принялась поправлять прическу, потом одернула телогрейку и пошарила руками по своей груди.
      — Хорошо устроились, — оценил лейтенант. — Кухарка, горнолыжники…
      — Стараемся, — поддержал разговор Дацык, полагая, что лейтенант не представляет никакой опасности. — Правда, работа изнурительная. Ледник тает на глазах. На нем не то что копать, даже ходить по нему опасно.
      — Что ж, — произнес лейтенант. Он обвел всех взглядом и покачал руками, как крыльями, мол, пора и честь знать. — Не прощаюсь. Потому как мы еще наверняка увидимся.
      Он встал из-за стола и опустил руку мне на плечо.
      — Пойдем, Вацура Кирилл Андреевич! Нам пора. Альбинос кашлянул и нахмурился. У Л еры в изумлении вытянулось личико. Тучкина откровенно расстроилась:— Вы что ж, даже не поужинаете с нами? Дацык, пристально рассматривая тарелку, в которой дымилась гречка с тушенкой, произнес:
      — Так не пойдет, товарищ лейтенант. Вацуру мы не отпустим.
      Лейтенант усмехнулся и поправил на плече лямку автомата.
      — Это почему ж вы его не отпустите?
      — А потому что он главный руководитель спасательных работ. Мы без него как без рук.
      — Слабый аргумент, — ответил лейтенант и хлопнул меня по плечу.
      Я продолжал сидеть, словно был прибит к скамейке. Сейчас при помощи вульгарных рыночных отношений выяснится моя истинная цена.
      — Хотите водки? — предложил Альбинос. Лейтенант презрительно хмыкнул.
      — Залей водку себе в уши и услышишь пятую симфонию Чайковского. Не то вы говорите. Не то.
      — А у нас женщина имеется симпатичная, — сказала Лера, кивая на Тучкину. — Фигурка — высший класс. Четвертый размер груди. А бедра! А талия! И незамужняя к тому же.
      Не ожидавшая от Леры столь высокой оценки своих внешних данных, Тучкина зарделась и скромно поправила:
      — Размер, конечно, не четвертый, а всего лишь третий…
      Лейтенант брезгливо скривился и почесал щетину на щеке.
      — Нам в отделение такие размеры целыми батальонами каждый вечер поставляют. Пошли, Вацура, пошли. Здесь несерьезные люди собрались.
      — Хотите пять тысяч долларов? — выпалил, словно выплюнул жвачку, Дацык.
      Лейтенант хлопнул ладонью по столу, отчего тарелки подпрыгнули, как клапаны в двигателе.
      — Все! — решительно произнес он. — Базар закончен! Гражданин Вацура! Немедленно следуйте за мной!
      — А пятьдесят тысяч долларов? — тихо, а потому до озноба убедительно произнес Альбинос, выпуская струйку дыма вверх.
      Глаза лейтенанта азартно засверкали.
      — Давай! — немедленно ответил он и протянул руку.
      — Не сейчас, — ответил Альбинос.
      — Их еще откопать надо, — радостно сообщила Лера.
      Дацык простонал, как от боли, а Альбинос поднял лицо к небу и что-то неслышно прошептал, может, попросил прощения у Бога за столь неумную девушку. Лейтенант снова сел, придвинул к себе стаканчик и выразительно посмотрел в него. Дацык тотчас налил туда водки. Лейтенант выпил и закусил бутербродом со шпротами и луком, который поднесла ему Тучкина.
      — Выходит, инкассаторскую машину выкапываете? — поинтересовался он, поддерживая пальцами хвостик рыбки, который норовил вывалиться из его рта.
      Альбинос, Дацык и Лера стали дружно отрицать:
      — Вообще-то это наши деньги…
      — Наш друг перевозил все наши общие накопления и угодил под ледопад…
      — Это уставный капитал нашей фирмы, которую мы собирались открыть…
      Лейтенант живо крутил головой, слушая всех сразу.
      — Значит, вашего друга вместе с деньгами завалило льдом? — спросил он.
      — Вместе с машиной и деньгами, — уточнил Дацык. — Как откопаем машину, так сразу и рассчитаемся с вами.
      Лейтенант поставил автомат торчком между ног и оперся подбородком о дульную насадку. Снова заглянул в пустой стаканчик, затем оценивающе посмотрел на Тучкину и шлепнул ее ладонью по попке.
      — Значит, машину завалило льдом, — подытожил он, глядя на струйку водки, льющуюся в его стаканчик. — Теперь она как бы покоится в недрах земли.
      — Вроде как, — кивнула Лера.
      Лейтенант снова выпил, негромко отрыгнул воздух, обвел всех строгим взглядом и произнес:
      — А знаете ли вы, дорогие мои, что недра, а также все, что находится в них, является государственной собственностью?
      — Но-о… — протянул Дацык, намереваясь возразить.
      — Никаких «но»! — жестко перебил его лейтенант. — Неважно, друг это ваш или недруг. Машина вместе с деньгами принадлежит государству. А вам, как кладоискателям, полагается двадцать пять процентов.
      — Вы ошибаетесь, — сказал Альбинос, постукивая трубкой по краю скамейки, чтобы вытряхнуть угольки. — Мы ищем вовсе не клад. Мы ищем собственные деньги.
      — Я сказал — двадцать пять процентов! — повысил голос лейтенант. Он отстегнул от пояса наручники и покрутил их на пальце: — Или я сейчас надену эту штуковину на руки Вацуры!
      — Мы согласны, — гробовым голосом произнес Дацык.
      — И еще вы будете обязаны заплатить налог с этих двадцати пяти процентов, — напомнил лейтенант. — Можете лично мне. Так вам будет удобнее… Ну и дерьмовая же у вас водка! Если все остальное такое же…
      Он вынул из коробка спичку и, ковыряясь в зубах, покосился на Тучкину. Я услышал, как рядом со мной скрипнул зубами Дацык. Я посмотрел на него. Он сидел неподвижно, склонив голову, и прямо на моих глазах покрывался крупными каплями пота, будто находился в жарко натопленной парной. Дрожащая капелька повисла на кончике его носа, сорвалась и упала на край тарелки.
      — А теперь покажите мне то место, где вы копаете, — сказал лейтенант, поднимаясь из-за стола и опираясь на мое плечо.
      — Уже темно, — осторожно возразил Альбинос. — На леднике много трещин. Может, подождем до утра?
      — Я сказал — сейчас! — огрызнулся лейтенант.
      — Я вас провожу! — неожиданно вызвался Дацык. — Собственно, здесь недалеко.
      — Давай! — позволил лейтенант. — И бутылочку прихвати с собой.
      — Конечно! — нервно рассмеялся Дацык. — Как же без бутылочки-то?
      Мы смотрели, как они не спеша спускаются к леднику. Лейтенанта немного развезло, и Дацык услужливо поддерживал его под локоть. Когда их фигуры растаяли в сумерках, Альбинос негромко выругался:
      — Черт! Только мента здесь не хватало! — Он перевел на меня тяжелый взгляд. — Что ж ты так наследил, Вацура, что мента за собой привел?
      — Чья бы корова мычала! — ответил я. — Я, как дворник, подгребал все ваши следы! То Дацык мне труп подкинул, то вы с Лерой на глазах у немцев чуть в задницу меня не поцеловали! Надо было заранее мозгами пошевелить, как обеспечить мне безопасность! Наворотили грязи, да еще удивляетесь, что сюда мент приперся!
      — Закрой хайло! — беззлобно буркнул Альбинос, почувствовав, что я прав. — И что нам теперь с ним делать?
      — Это ваши проблемы, — открестился я и повернулся к Альбиносу боком.
      — Это и твои тоже проблемы, Вацура. Запомни, ты здесь уже не как жертва, а как сообщник. Ты ничем не докажешь, что мы тебя шантажировали.
      К столу в очередной раз приблизилась Тучкина, и тут Лера неожиданно взвилась. Она вскочила, перекрыла Тучкиной путь и с недобрыми намерениями подбоченилась.
      — А ты что ж перед милиционером кухаркой прикидывалась? — процедила она. — Тебя ведь никто не просил выгораживать нас! Почему ты не сказала, что Альбинос тебя похитил?
      — Потому что не захотела! — вызывающе ответила Тучкина. — Потому что мне с ним нравится!
      — Нравится? Так сейчас разонравится!
      — Лера! — прикрикнул Альбинос. — Отстань от нее. Она все сделала правильно!
      Лера круто повернулась к Альбиносу.
      — Я хочу, чтобы она ушла отсюда! Чтобы ушла отсюда!
      — А я хочу, чтобы ты ушла! — голосом, полным ненависти, ответила Тучкина.

      Не знаю, чем бы закончилась эта очередная разборка. Но в эту минуту к столу беззвучно подошел Дацык, и обе девушки сразу замолчали. Альбинос с тревогой огляделся по сторонам и как-то странно взглянул на Дацыка. От этого взгляда у меня вдруг заныло где-то под ложечкой.
      — А где этот… лейтенант где? — спросил он.
      — Упал в трещину, — не поднимая глаз, ответил Дацык и налил себе стакан водки.
      Я почувствовал, что меня мутит, что я не могу больше находиться рядом с Дацыком. Я не могу больше находиться в этой ублюдочной компании, которая помешалась на деньгах! Здесь смердит теплым ливером и кровью, как в разделочном цехе скотобойни.
      — В трещину? — заинтересованно протянула Лера. — А разве так легко упасть в трещину?
      — Проще простого, — подтвердил Дацык. — Их там тьма-тьмущая.
      Тут Альбинос вскочил из-за стола, обошел его и схватил Дацыка за волосы.
      — Ты! — страшным голосом заорал он. — Мокрушник! Погань! Зачем ты это сделал?! Зачем, подонок?!
      Дацык попытался оттолкнуть Альбиноса от себя, но тот разжал пальцы лишь на мгновение, чтобы затем схватить Дацыка за воротник куртки.
      — А тебе, наверное, захотелось на нары?! — рычал в ответ Дацык, пытаясь достать кулаком тяжелый подбородок Альбиноса. — Этот мусор обобрал бы нас до последнего цента, а потом бы сдал в ментовку!
      Лера и Тучкина, как по команде, принялись разнимать дерущихся, причем Тучкина первой схватилась за Альбиноса, а Лере достался Дацык.
      — Мы же договаривались, — кричал Альбинос, тряся Дацыка как яблоню, — что никогда не пойдем на убийство! Мы же клялись друг другу не связываться с кровью! А ты уже второго замочил! Ты же всех нас кровью перемазал, подонок!
      — Я спас тебя, идиот! — вопил Дацык. — Я всех вас спас от нар! А ты просто трус! Ты слизняк! Ты боишься ответственности! Но успокойся! Где мент? Нет мента! И никогда не было! Он к нам не приходил! Никто из нас его не видел! И труп его никто и никогда не найдет! Ледник перетрет его за год, одна грязная водичка останется!
      Альбинос оттолкнул Дацыка от себя и отошел. Мне показалось, что Альбинос сразу постарел лет на двадцать, и даже походка его стала какой-то старческой.
      — Успокойся, милый, — шептала Лера и, как санитарка на фронте, пыталась закинуть пудовую руку Альбиноса на свое хрупкое плечо. — Может, все обойдется.
      — Я ненавижу жлобов, — уже тише добавил Дацык, поправляя воротник куртки. — Ты же знаешь, что я на дух их не переношу. Когда этот мент начал говорить про проценты, а потом еще и про налоги, у меня в глазах потемнело от ненависти.
      — А ты лучше? — устало спросил Альбинос. — Ты ведь из-за этих проклятых денег в животное превратился! Тебе с каждым разом становится легче убивать. Ты уже по трупам идешь к своей цели. Только оглядываться не хочешь, чтобы не видеть следов…
      Альбинос растерянно оглядел стол, взял трубку, кисет с табаком и сунул их в карман. Дацык смотрел на него, как пациент смотрит на хирурга, подбирающего инструменты.
      — Ты куда собрался? — настороженно спросил он.
      — Я ухожу, — ответил Альбинос. — Мне все надоело. Мою долю возьмите себе.
      — И я с тобой уйду! — воскликнула Тучкина. Дацык как будто высох в одно мгновение. Плечи его опустились, он ссутулился и на полусогнутых догнал Альбиноса.
      — Альбине, дружище! — торопливо заговорил он. — Я тебя умоляю, не надо! Давай успокоимся, соберем волю в кулак и доведем начатое до конца. Там же полмиллиона долларов, Альбино! Мы добудем эти деньги и начнем жить заново. Альбино, не делай глупостей! Мы же с тобой всегда были неразлучными друзьями…
      — Нет, мы уходим, нам ничего не надо! — звонко ответила Тучкина, будто она что-то здесь решала, и крепко обхватила руку Альбиноса.
      — Да замолчи ты, куропатка! — прикрикнул на нее Дацык. — Отцепись от моего друга!
      — Альбинос, не слушай его! — тараторила Тучкина. — Эти деньги принесут тебе только несчастье! Давай уйдем отсюда и начнем новую жизнь! Что нам еще надо? У нас с тобой все есть!
      Я поразился мертвенному спокойствию Леры, которая сидела рядом со мной — спинка ровная, руки сложены одна на другой, неподвижная, строгая, точно картинка из школьного учебника с надписью «Как правильно сидеть во время урока». Я слышал ее тихое и ровное дыхание, словно она спала с открытыми глазами.
      — Кирилл, — прошептала она, когда Альбинос вместе с безудержно говорящими прилипалами удалился в темноту. — Тебе надо бежать.
      Не веря своим ушам, я посмотрел на Леру. Она вдруг схватила мою руку, прижала ее к своей груди и горячо заговорила:
      — Тебе надо бежать. Немедленно. Сегодня же ночью. Иначе у тебя не останется шансов выжить. Я тебе помогу. Никто не узнает. До рассвета никто не хватится, а потом тебя уже не догонят…
      — Лера, — произнес я, стараясь разглядеть в сумерках глаза девушки. — А как же… Разве тебе не хочется денег?
      — Мне не хочется денег! — шептала она надрывно и заламывала мои пальцы. — Мне уже не хочется денег. Мне уже ничего не хочется… Только ты должен взять с собой эту конопатую тварь. Ты должен увести ее с собой!
      — А если она не захочет бежать со мной? — спросил я, прекрасно понимая, о какой «твари» говорит Лера. — Мне что, силой ее тащить?
      — Скажешь ей, что я собираюсь ее убить, — ответила Лера и тотчас поправила себя: — Ну, как будто! Скажешь, что тебе якобы стало известно о моих кровавых планах! Хорошо?
      — Хорошо, Лера.
      — Значит, сегодня ночью не спи, — заговорщицки прошептала она и так близко поднесла к своим губам мою руку, что я почувствовал тепло ее дыхания. — Я отопру тебя и развяжу руки… Тсс! Они возвращаются!
      Она отпустила мою руку и отпрянула от меня. К столу подошли Альбинос и Дацык. В их движениях угадывались сдержанное раздражение и ультимативность.
      — Спать всем! — приказал Альбинос. — Работу начнем с самого рассвета!
      Дацык накинулся на меня:
      — Тебе что непонятно, скотина? Марш в свою конуру!
      Все вернулось на круги своя.

      Дацык, словно догадываясь о моих намерениях, связал мне руки особенно крепко, и веревка впилась в кожу так, что почти час я лежал на нарах неподвижно, дожидаясь, когда утихнет острая боль.
      Странное чувство овладело мной. Никакого нетерпеливого ожидания свободы! Желание убежать умерло.
      Тихий шорох у двери! Я сел, опустил ноги на пол. Слышно было, как медленно, по сантиметру, выходит из «ушек» скоба. Потом пауза, и полная тишина. Лера была очень осторожна, она понимала, что другого шанса у нее может не быть. Я на цыпочках приблизился к двери. Тучкина уже ждет меня или нет? Надеюсь, она в хорошей спортивной форме, и до рассвета мы сможем добраться до Эдена. А там — на попутку и в Нальчик. А деньги на авиабилеты? Хватит ли у меня денег?
      Со связанными руками я не мог проверить карманы. За то время, пока я был здесь, у ледника, ни разу не вспоминал о деньгах и, тем более, не пересчитывал их… Почему ж ожидание свободы не пьянит меня, не кружит мне голову, и я спокойно думаю о таких прозаических вещах, как билеты, деньги? Почему с грустью смотрю на лунный луч, разлившийся холодной лужицей по столу? Дверь тихо приоткрылась, и внутрь шмыгнула Лера. От нее веяло свежим холодком, как от нагулявшейся вдоволь собаки.
      — Все в порядке! — шепнула она и взяла меня за руку. — Ты готов?
      — Руки, — напомнил я.
      Она неумело перерезала кухонным ножом веревку. Мы вышли в ночь. Луна пошла на убыль, но светила еще достаточно ярко, и с приютов на землю стекали геометрические тени. Словно сахарные пирамиды над ущельем нависали вершины гор. Казалось, мертвенно-голубое свечение исходит из самых недр, и оно таит в себе скрытую, невидимую опасность подобно радиации. Лера приложила палец к губам. Она дрожала от волнения, глаза ее были широко раскрыты, и двигалась она короткими толчками, замирая через равные промежутки времени. Она взяла меня за руку и повела вниз, к леднику.
      — Стой здесь! — шепнула она и сунула мне в ладонь скомканные купюры. — Это вам на дорогу… Сейчас я ее приведу…
      Я смотрел, как она исчезает в темноте, тонкая, гибкая, тихая заговорщица, превыше всего поставившая свое чувство к Альбиносу. Вернулась вместе с Тучкиной очень быстро, я даже не успел замерзнуть, хотя ночь была необыкновенно стылой.
      — Иди с ним, — шепнула Лера Тучкиной. — Он тебе все скажет.
      Она стояла, дрожала и ждала, когда мы уйдем. Я взял Тучкину под руку и повел вниз. Тучкина еще не очухалась от сна, вяло сопротивлялась и пугливо озиралась по сторонам.
      — Что случилось? Куда ты меня ведешь?
      — Тише говори, — попросил я.
      Но Тучкина стремительно входила в реальность и начинала упрямиться. Она высвободила руку и остановилась.
      — Говори! — потребовала она. — Что ты хотел сказать мне про Альбиноса?
      Я понял, что под этим надуманным предлогом Лера выманила ее из приюта.
      — Ирина, — сказал я, впервые обратившись к ней по имени. — Альбинос — бандит, преступник. Рано или поздно он сядет в тюрьму. Ты подумала о своей судьбе? Ты понимаешь, что стремительно падаешь в пропасть?
      — А-а-а! — протянула Тучкина и отступила от меня на шаг. — Все понятно! Сговорились!
      — Ирина! — жестче произнес я. — Нам надо бежать отсюда! Немедленно бежать, или случится большая беда! Вспомни о своем доме, о своей работе…
      — О каком доме? О какой работе? — горько усмехнулась Тучкина и сделала еще один шаг назад. — Да на фиг мне все это надо, если мужика нет! Что ты привязался ко мне? Что ты лезешь в мою личную жизнь со своими глупыми советами, будто я Лера!
      — Пойми же, ты никогда не будешь с ним счастлива! У вас с ним нет будущего!
      — Я не хочу тебя слышать! Я люблю его, и меня больше ничто не интересует!
      — Ты дура, Ирина! — вспылил я. — Неужели там, в нормальной жизни, для тебя, красивой и интересной женщины, не найдется одного достойного мужчины?
      — Представь себе, что в твоей нормальной жизни, — с издевкой произнесла она, — достойных мужиков я до сих пор не встречала. Попадаются только самовлюбленные павлины вроде тебя, у которых в мыслях лишь удовлетворение своей похоти.
      Я разозлился не на шутку.
      — У тебя вывих мозга на почве замужества! — сказал я, крепко сжимая ее руку. — Опустись на землю. Ты ему не нужна!
      — Отстань от меня! — с угрозой произнесла Тучкина и замахнулась.
      Мы разговаривали уже слишком громко, но мне было наплевать на конспирацию, на побег. Тучкина задела меня за живое. Я почувствовал в ней своего врага. Я не мог поверить в то, что она ради любви была готова отказаться от нормальной жизни, что убогий приют в глухом ущелье стал для нее раем.
      Но Тучкина отвергла напрочь все мои доводы и принялась нещадно лупить меня свободной рукой по лицу. И вдруг истерически закричала! Я оттолкнул ее от себя, закрыл уши и обессилено опустился на землю. У приютов вспыхнул фонарик, раздался выстрел. Я услышал топот ног. Первой к нам подбежала Лера и тотчас накинулась на Тучкину.
      — Дрянь! Дрянь! — кричала Лера. — Убирайся отсюда! Чтобы я тебя не видела!
      — Сама дрянь! Глиста! — не оставалась в долгу Тучкина. — Первой уйдешь отсюда ты!
      Тяжело дыша, ко мне подбежал Дацык, посветил фонариком мне в лицо и едва не задохнулся в гневе:
      — Почему ты здесь, скотина?!
      Удар ногой! Я вскочил, чтобы ответить, но тотчас сзади на меня навалился Альбинос. Я наудачу махнул локтем и попал Альбиносу по зубам. Дацык влепил мне кулаком в челюсть. Я озверел и потерял контроль над собой. Бить, бить, бить всех без разбору! Стряхивать с себя этих бешеных псов! Альбинос нагнулся, схватил меня за ноги и повалил на землю.
      — За горло его хватай! — вопил у меня над ухом Дацык. — Дай мне связать его!
      Рядом с нами визжали девушки, вцепившись в волосы, дрались. Не знаю, какой поединок был более жестоким — у них или у нас.
      — Получай! Получай! — кричала Лера, и я слышал глухие удары, как если бы палкой выбивали ковер.
      — Не бей меня по животу! — умоляла Тучкина. — Я беременная!
      Альбинос схватил меня за горло и придавил затылком к земле. Дацык попытался связать мне ноги, но прежде чем ему это удалось, я дважды заехал ему пяткой по носу.
      — Ты труп! Ты труп! — орал Дацык.
      Я укусил Альбиноса за палец. Он взвыл и на мгновение отпустил мою шею, но тотчас Дацык схватил меня за волосы и надавил пальцами на глазные яблоки. Я держался изо всех сил, чтобы не потерять сознание, рычал и скалил зубы, как пойманный на охоте волк. Наконец, я обессилел и позволил связать мне руки за спиной. Поднявшись на ноги, Дацык еще раз ударил меня ногой по лицу. Альбинос клацал зубами и бормотал, что у него, наверное, свернута челюсть. Девушки затихли на своем бойцовском пятачке, а потом разбрелись кто куда: Лера, беззвучно плача, пошла к приюту, а Тучкина спустилась к умывальнику, чтобы смыть кровь с лица.
      Не досталось только Мурашу, который, должно быть, крепко спал в своем сарае.

      — Вставай, скотина! Пора на каторжные работы!
      Наверное, я ошибаюсь, если считаю, что когда-то жил другой жизнью, что у меня был офис, подчиненные, машина, квартира, я ходил в гастрономы и бани. Ничего никогда не было, кроме этого сарая и окрика: «Вставай, скотина!»
      Сколько солнца! Сколько света! Ночная драка представляется не более чем дурным сном. Вот только пластырь на переносице Дацыка не дает окончательно утратить чувство реальности. Это я поставил свою отметину. Тело ноет и болит, но я уже привык к этому. Не болит только мертвое тело.
      Дацык подвел меня к столу и кивнул на лавку. Напротив меня, приподняв голову, сидел Мураш — безучастный, обмякший, как мешок с соломой. Глаз моего юного друга из фиолетового стал асфальтово-синим. Альбинос, склонившись над его лицом, тихо насвистывал себе под нос, осторожно ощупывал опухоль, надавливал на то место, где когда-то была бровь, и из тонкой щели, поглотившей глаз, выползла ядовито-желтая капелька гноя.
      — Хреново, Антошка, — произнес Альбинос, выпрямившись и скрестив на груди руки. — У тебя может начаться сепсис мозга. Тебе надо срочно в больницу.
      — Я должен найти место гибели моего отца, — упрямо повторил Мураш.
      — Про отца мы слышали, и в эту сказку уже никто не верит. Ты о своей жизни подумай.
      — Жизнь — это самое дорогое, что у нас есть, — поучая, добавила Лера.
      Она сидела напротив Тучкиной и — я не мог поверить своим глазам! — старательно наносила ей на лоб и щеки тональный крем, закрашивая ссадины и синяки.
      — Замри! — сказала она и, высунув кончик языка от усердия, стала аккуратно размазывать крем под глазом у Тучкиной. Соперница послушно замерла, даже дышать перестала. Лера отступила на шаг, склонила голову, любуясь своей работой.
      — Почти ничего не видно… А знаешь, что я подумала? Тебе пойдет хвостик. Никогда не носила? Погоди, сейчас я из тебя красавицу сделаю…
      Что происходит? Все заняты зализыванием ран и ссадин. Началось дружное примирение и братание? Я жевал безвкусный старый хлеб и поддевал вилкой макароны с тушенкой. Альбинос налил мне водки. Ничего с его челюстью не случилось. Выглядит неплохо, только подпух малость да в уголке губ запеклась кровь. Бесконечно ненавидеть невозможно. Ненависть — это титаническая работа, потому что она всегда противоестественна, она не свойственна природе человека. Наше нормальное состояние — это любовь. Ненависть же вытягивает из нас все соки, и рано или поздно приходится приглушать воинственный пыл и становиться человеком, чтобы не мумифицироваться раньше времени.
      — Я думаю, что сегодня мы найдем машину, — сказал Альбинос. Он раскрыл аптечку, достал пипетку и ампулу с прозрачной жидкостью. Надломил у нее кончик, набрал в пипетку лекарства и стал закапывать Мурашу в его безобразный гниющий глаз. — И ты наконец образумишься, и мы все дружненько отведем тебя в больницу. Да, Антошка?
      Лера расчесывала волосы Тучкиной большим деревянным гребешком, приглаживала их ладонью, любовалась, как они радужно переливаются в солнечных лучах. Затем туго стянула хвостик и скрепила его резинкой. Отошла, полюбовалась.
      — Вот так тебе в сто раз больше идет! Альбинос, правда так ей лучше?
      — Спасибо тебе, — от души произнесла Тучкина. — Ты извини меня…
      — Это ты меня извини. Я же не знала… Теперь будем дружить, правда?
      Девушки обнялись и поцеловались. Дацык недоверчиво косился на них и кривил губы. Альбинос присыпал ватный тампон сухим стрептоцидом, приложил его к глазу Мураша и закрепил крест-накрест лейкопластырем.
      — Постарайся, чтобы туда не попала грязь, — сказал он, убирая упаковки и ампулы в сумочку. Тучкина собрала посуду, сложила ее на краю стола и взялась за ведро.
      — Пойду за водой…
      — Тебе нельзя носить тяжести! — тотчас возразила Лера. — Я сама схожу! Сиди, отдыхай!
      Лера взяла ведро и пошла к леднику. Тучкина некоторое время смотрела на ее тоненькую спину, затем вдруг окликнула девушку и догнала ее.
      — Я с тобой!
      Когда девушки исчезли из виду, Дацык, стругая кухонным ножом палочку, как бы мимоходом спросил Альбиноса:
      — И не тяжело тебе это двойное ярмо на своей шее таскать?
      — Это не ярмо, — ответил Альбинос, поднимая с земли свой сноуборд и внимательно осматривая кант. — Это мантия. Или рыцарский плащ. Или плащаница… В общем, то, что еще худо-бедно поддерживает во мне человека. Не было бы их — давно бы в животное превратился.
      — Надолго ли? — мрачным голосом спросил Дацык.
      — Что «надолго»? — не понял Альбинос, бережно кладя доску на стол.
      Дацык опустил глаза и с удвоенной силой стал стругать палочку.
      — Я думаю о том, кто из них вернется. А кто нет…Альбинос дернулся, будто сноуборд был горячим, как утюг, вскинул голову и посмотрел в ту сторону, куда ушли девушки.
      — За плащаницей следить надо, Альбино, — назидательно произнес Дацык. — А то по швам разойдется.
      — Да вся беда в том, — произнес Альбинос, с тревогой глядя в сторону ледника, — что швов-то нет…
      Я смотрел на Мураша с тихим содроганием. Правда, пластырь, закрывающий часть его истерзанного лица, создавал иллюзию медицинского оптимизма, как будто теперь дело пошло на лад и скоро под ватным тампоном вылупится новенький голубенький глазик, который будет смотреть на мир весело и дерзко.
      — Не ходи сегодня на ледник, — сказал я ему. — Вез тебя справлюсь.
      Мураш отрицательно покачал головой. Упрямый балбес! У меня в голове не укладывалось, как из-за денег можно так убежденно губить собственную жизнь! Хотя и денег ему никто не обещал. Неужели Мураш надеется на то, что с ним щедро поделятся? Вдруг к нам подбежала Лера — запыхавшаяся, со спутавшимися волосами, с мокрыми до локтей рукавами. Я сразу вскочил на ноги. Альбинос кинулся к девушке и схватил ее за плечи.
      — Что?! — испуганно произнес он. — Что еще?!
      — Она… — произнесла Лера, но продолжить фразу не хватило дыхания. Девушка опустила плечи, оперлась руками в колени. Казалось, что ее стало тошнить.
      — Что «она»?! — крикнул Альбинос.
      — Она упала в прорубь, — воткнув взгляд в землю, ответила Лера. — Я не смогла ее вытащить…
      Я сорвался с места и во весь дух побежал к леднику. Упала в прорубь! Откуда упала? Как она могла туда упасть? За мной хрипло дышал и гремел ботинками Альбинос. Мы неслись, как легкоатлеты на финальном забеге. Вот и ледник. Береговая линия в этом месте словно трещину дала, и образовалась узкая затока. Спасатели перегородили ее плотиной из булыжников. Талая вода, проникая в затоку, фильтровалась через песок и становилась относительно чистой. Во время спасательных работ мы использовали эту воду для умывания и мойки посуды. «Моржи» окунались в эту «ванну» с головой… Альбинос налетел на пустое ведро, и оно с гулким звоном покатилось по склону. Я подбежал к «ванне» и сразу увидел торчащие из черной воды кирзовые сапоги — кто-то из спасателей оставил на приюте в надежде, что кому-то пригодятся. Пригодились…
      — Да не путайся ты под ногами! — крикнул Альбинос.
      Он был очень взволнован. Он совершал массу ненужных, даже нелепых движений, но все его естество молило о спасении женщины. Толкая друг друга, мы грохнулись на колени у каменного бруствера и схватились за ноги Тучкиной. Она висела в воде головой вниз, а наполненные воздухом сапоги всплыли на поверхность. Никогда еще мне не приходилось видеть утопленниц, и потому я только теперь узнал, насколько это ужасное зрелище… Альбинос откинулся назад и упал на спину с сапогом в руке… Так мы ее не вытащим. Я взялся руками за кладку и стал опускаться в воду. Здесь сразу начиналась глубина, до дна не достать, но можно найти опору между камней.
      Быстрее! — кричал Альбинос. — Она уже слишком долго в воде!
      — Заткнись, — сквозь зубы процедил я, погрузившись почти по пояс в обжигающе холодную воду, подвел руки под тело, кажущееся невесомым, и поднял его на поверхность. Дацык, оказавшийся рядом со мной, схватил Тучкину за руку, а Альбинос — за воротник. Они вдвоем выволокли женщину на берег.
      — Только бы не опоздать… Только бы не опоздать… — бормотал Альбинос, дрожа всем телом, будто не я, а он лазил в «ванну». Мы с ним в четыре руки принялись стаскивать мокрую телогрейку с Тучкиной. Затем свитер… Все насквозь мокрое и настолько холодное, что нестерпимо болят пальцы. Альбинос поднес свои малиновые руки ко рту и подышал на них, пока я расстегивал на груди Тучкиной блузку, ставшую от воды настолько прозрачной, что напоминала отслаивающуюся кожу… Дацык, чтобы не мешать, отошел в сторону, сел на траву и стал курить, глядя куда-то в сторону. Альбинос встал на одно колено, приподнял и положил женщину себе на ногу, лицом вниз. Невыносимо было смотреть на нее. Совершенно покорное и неподвижное тело, обмякшее на колене Альбиноса, как стопка мокрого неотжатого белья. Снежно-белая грудь обнажена. Голова покачивается, спутавшиеся мокрые волосы елозят по траве. Ладони перекатываются по земле. Правая кисть подломилась и перевернулась ладонью вверх.
      — Не стой! — крикнул мне Альбинос. — Приподними ей ноги!
      Изо рта и носа толчками пошла вода, потекла по глазам, лбу и впиталась в волосы. Альбинос давил ей на спину, сплющивая наполненные водой легкие.
      — Нет, я не могу на это смотреть, — пробормотал Дацык, подошел к леднику и встал к нам спиной.
      Альбинос опустил Тучкину на траву. Ее голова гулко ударилась о землю, склонилась набок. Пучок волос попал в рот. На ресницах дрожали капельки воды. Мне казалось, Альбинос делает все непозволительно медленно. Я склонился над телом, положил ладони чуть ниже груди и стал ритмично давить на грудную клетку.
      — Побыстрее! — выдавил из себя Альбинос и прильнул губами к полураскрытому рту Тучкиной. Хоть раз он целовал ее так? — вдруг влезла мне в голову нелепая мысль. Альбинос оторвался, сделал глубокий вдох и снова к ее холодным губам… Мне показалось, что под моими ладонями тихо и робко отозвалось сердце…
      — Замри! — крикнул я и приложился ухом к белой коже. Нет, показалось. Тишина. Подлая, скотская тишина!
      — Уйди! — процедил Альбинос, оттолкнув меня. — Ни хрена не умеешь!
      Теперь он стал делать массаж сердца, посылая короткие и сильные толчки внутрь умершего организма. Шесть толчков — один вдох в губы. Шесть толчков — вдох в губы. Он работал не разгибаясь, не останавливаясь, как заведенный, и под его коленями уже чавкала раскисшая глина, и по его лицу уже лился струями пот… Альбинос сбросил с себя куртку. Потом стянул через голову свитер, оставшись в одной тельняшке. Я положил руку на сонную артерию…
      — Ну! Давай же! Давай! — бормотал Альбинос.
      Поздно. Она уже ушла и никогда не вернется.
      Приплелся Мураш, спросил, может ли чем-то помочь. Дацык кивнул и сказал, что да, может, если избавит нас от необходимости делать нечто-то подобное с ним.
      — Все, Альбинос, — сказал я, убирая руку с холодной шеи Тучкиной. — Не надо больше терзать ее.
      Он послушался, поправил на ее груди блузку и накрыл лицо телогрейкой. Потом медленно поднялся на ноги. Дацык шумно вздохнул, пульнул окурком в ледник и стал прохаживаться рядом с телом. Альбинос не сводил с него глаз.
      — А ты говоришь, — произнес Дацык, и губы его надломились в уродливой усмешке, — что я вас всех кровью перемазал…
      Альбинос кинулся к Дацыку, споткнулся о кочку и едва не упал на землю.
      — Лера не могла этого сделать! — закричал он, схватив Дацыка за воротник. — Это несчастный случай! Ирина сама оступилась и упала!
      — Пусть будет так, если тебе от этого легче, — равнодушно ответил Дацык и сделал такое движение, будто стряхивал руки Альбиноса со своего воротника.
      Альбинос резко повернулся в мою сторону.
      — И ты так же думаешь? Отвечай, Вацура! Лера неспособна убить человека! Не способна!
      — Ты предлагаешь мне провести расследование? — спросил я.
      — Ах, дьявол! — взревел Альбинос и взмахнул кулаками. — Вы оба полоумные недоделки! Я сейчас вам все докажу! Лера! Лера, иди сюда!
      И, не дождавшись, сам пошел наверх.
      — Какая тоска! — протянул Дацык. — Никогда бы не подумал, что Альбинос когда-нибудь будет оправдываться передо мной. Увы, это уже не тот человек…
      Мы поднялись в лагерь. Альбинос носился между столом и приютами и кричал:
      — Лера! Лера, не выводи меня из себя!
      Пробормотав еще какие-то угрозы, он решительно направился к приюту, в котором вся милая компания, за исключением меня, коротала ночи. Ударом ноги он распахнул дверь и ввалился внутрь. Я уже приготовился к тому, что сейчас вылетят окна, покроются трещинами стены и обрушится кровля, но Альбинос вдруг застыл на пороге, медленно поднял руки и вцепился себе в волосы, словно это был парик, и Альбинос испугался сквозняка. Мы с Дацыком переглянулись и, не сговариваясь, побежали к приюту.
      — Что происходит? — тихо произнес Альбинос, когда мы, еще не отдышавшись, встали за его спиной, пытаясь заглянуть внутрь. — Почему…
      Он осекся и беззвучно двинулся вперед. Я увидел отблески огня на серых стенах и услышал, как тихо потрескивает свеча. Дацык, который был на полкорпуса впереди меня, вдруг круто повернулся и с искаженным лицом вышел наружу. Прижав кулаки к груди, Альбинос остановился у топчана, на котором лежала необыкновенно бледная Лера. Руки ее свешивались и почти касались пола. Мне сначала показалось, что на левую кисть девушки надета тонкая бордовая перчатка. Я опустил взгляд. Под топчаном застывала огромная лужа крови. Перерезанное запястье еще влажно блестело, кровь еще слабо шевелилась на краях жуткой раны, но тяжелые вишневые капли, повисшие на кончиках пальцев, уже утратили прозрачность, уже присохли к ногтям и не срывались вниз. Альбинос наступил в кровавую лужу, и под его подошвой треснул осколок стекла. Он сел на край топчана, осторожно прикоснулся к волосам девушки, затем его пальцы скользнули ей на лоб, щеки и замерли на слабо разомкнутых губах. Я услышал, как Альбинос заплакал.
      Горячие капли парафина стекали со свечи на лист бумаги. На нем была размазана кровь, как если бы Лера вытерла об него пальцы, но мазки, скручиваясь в спирали, выгибаясь в петли и волны, образовывали слова. Я вытянул лист из-под свечи, приблизил его к глазам, но не смог сразу разобрать торопливые строки: «Что будет завтра— никогда не знаешь и, как в туман, в него въезжаешь…»
      — Уйди, — едва слышно произнес Альбинос.

      Я пробивал от дна шурфа боковые тоннели. Подземная конструкция приобретала черты осьминога, который раскидывал в сторону свои щупальца, чтобы в черной мутной воде найти добычу. Я работал без отдыха уже несколько часов, и спина уже нестерпимо ныла, и мышцы горели, и лопата казалась свинцовой, но только это самоистязание помогало не думать о нелепой, трагической смерти двух молодых женщин. У меня слезы стояли на глазах. Кто-то истязает себя за деньги. Кто-то убивает за деньги. А они жизнь поставили на кон ради любви. Что есть деньги для истинно любящей женщины? Милые, глупые, отчаявшиеся, наивные — они были обнажены настолько, что всего лишь одно слово, один намек причинял невыносимую боль; такую боль, что смерть представлялась облегчением. Мне хотелось кого-то придушить. Но разве Альбинос виноват, что охладел к Лере, что переспал с Тучкиной? Он жил между ними, греясь в лучах любви, чтобы душа не замерзла, не окаменела. Но вот источник тепла иссяк, плащаница упала с плеч. Я не знаю, что теперь будет с Альбиносом.
      В тоннеле стало настолько темно, что на ледяном своде пришлось пристроить фонарик. Мураш рыл свой тоннель в противоположную сторону от меня. Снег мы сначала кидали в шурф, и потом Дацык вытаскивал его наверх ведрами. Не знаю, откуда у Мураша брались силы. Весь побитый, с заклеенным глазом, он вгрызался в мокрый лед, как землеройная машина. Коль фонарик был у меня, Мурашу пришлось довольствоваться свечами. Он расставил их по пустым консервным банкам из-под тушенки, которые закрепил на сводах. Вода, беспрерывно льющаяся сверху, постоянно заливала пламя, тогда Мураш снова поджигал их.
      Дацык, отупев от однообразной и тяжелой работы, приумолк и долгое время не произносил ни слова. Я видел его унылое, безжизненное лицо, время от времени появляющееся в светлом круге шурфа, словно это был портрет в рамке. Если бы я не знал Дацыка и мне предложили бы придумать подпись к портрету, я бы написал: «Портрет больного, изможденного старика». Иногда Дацык, вытягивая ведро, замирал, чтобы передохнуть, и напряженно смотрел в сторону склона. Он беспокоился об Альбиносе. Наверное, без него он чувствовал себя одиноким и слабым, каким, собственно, и был.
      Я замахнулся лопатой, чтобы в очередной раз вонзить штык в желтый, податливый лед, похожий на старое сало, как вдруг услышал металлический скрежет. Замер, перестал дышать. И опять удар металла о металл! Мураш что-то нашел! Я с трудом развернулся в узком тоннеле, снял фонарик и, низко согнувшись, пошел к шурфу. Воды уже было прилично, в некоторых местах она доходила мне до колен. Луч фонаря отражался и дробился на множество желтых огоньков, которые плавали на ее черной поверхности.
      — Мураш! — донесся до меня голос Дацыка. — Что там у тебя?
      Мураш не отвечал, продолжая скрежетать лопатой. Представляю, как любопытство и нетерпение пожирали нервы Дацыка! Я дошел до шурфа и свернул в тоннель Мураша. Здесь воды было еще больше, и ледяной свод с каждым шагом опускался все ниже, заставляя сгибаться в три погибели. Наверное, Мураш экономил силы на потолке… Я посветил фонариком на его мокрую черную спину. В этой жуткой норе Мураш был похож на огромную крысу-мутанта, которая забралась в канализацию, чтобы полакомиться там гнилостными отходами. Услышав всплеск воды, он на мгновение обернулся. Его лицо, освещенное пламенем свечи, испугало бы самого храброго человека. На меня уставился алчный, широко раскрытый глаз. Хищное животное с таким взглядом непременно кинулось бы на меня и вцепилось бы мне в горло. Я был готов поклясться, что Мураш тоже неосознанно дернулся в мою сторону, но сдержался и быстро отвернулся, словно хотел скрыть от меня нечто страшное и постыдное.
      — Нашел что-нибудь? — спросил я.
      — Ага, — изо всех сил стараясь скрыть волнение ответил Мураш. — Кажется, это капот машины…
      Неужели пришел конец моим мучениям? Неужели сейчас мы достанем чемодан, из-за которого окружающие меня люди оставили на земле столько грязи? Сатана, приняв жертву, сытно рыгнул и, подобрев, подкинул Мурашу ящик Пандоры…
      Дацык так торопился спуститься к нам, что не смог удержаться за веревку и упал с трехметровой высоты на дно шурфа. На его счастье, там была горка рыхлого фирна.
      — Ну-ка, шахтеры! — с волнением произнес он, приближаясь к нам. — Расступитесь! Дайте посмотреть!
      — Это машина, — стал торопливо объяснять Мураш. Мне показалось, он был обеспокоен тем, чтобы я не присвоил себе лавры первооткрывателя.
      Дацык даже в эту минуту не расстался с пистолетом. Впрочем, правильно сделал. Спустись он к нам без оружия, я бы немедленно использовал Дацыка в качестве настила для пола, и пил бы он талую воду до прибытия милиции. Мы с Мурашом посторонились. Дацык выхватил у меня из рук фонарик и посветил на торец тоннеля.
      — Ну вот, — пробормотал он, часто дыша. — Нет ничего невозможного. Если очень захотеть, то всего можно добиться… Да, парни?
      — Я как услышал металлический звук, так сразу понял, что это машина, — комментировал Мураш. — Я чувствовал, что копать надо именно в этом направлении. Чутье подсказало…
      Луч света скользил по пластиковому бамперу машины. Мураш снова взялся за лопату и расчистил передок. Теперь можно было не сомневаться, что это десятая модель ВАЗ серебристого цвета. Из-под снега обнажились помятый капот и часть сплющенной крыши. Ветровое стекло, разумеется, отсутствовало, внутренность салона была плотно набита снегом. Машина крепко сидела в ледяных тисках, причем задняя ее часть сидела глубже, чем передняя. Казалось, что несчастный седан за мгновение до своей гибели приподнял нос, пытаясь взлететь подобно самолету.
      — Я всегда говорил, что ты хороший парень, Мураш, — не скрывая радости, произнес Дацык. — Вот только… Да ладно, не будем о грустном. Ты помоги до чемодана добраться, а потом можешь папу откапывать, сколько твоей душе угодно. Надо к багажнику пробиться. Придется углубляться…
      Ну уж нет! Сначала надо разобраться с совестью. Чем черт не шутит? А вдруг Мураш говорил правду? Если удастся откопать тело водителя, то совсем нетрудно будет проверить его водительские права. Я оттолкнул Дацыка и протиснулся к капоту. Встал на него одним коленом и стал выковыривать снег из салона через окно.
      — Не надо этого делать! — вдруг истерично воскликнул Мураш.
      Дацык неожиданно стал моим союзником.
      — Спокойно, сын романтика и поэта! Он ради тебя старается!
      — Это должен сделать я, а не он! — крикнул Мураш.
      Я не оборачивался, но хорошо слышал звуки борьбы за спиной. Собственно, борьба исчерпалась после того, как Дацык двинул Мураша в челюсть. Мураш сразу притих. Работа продвигалась тяжело. В салоне снег был крепко спрессован, и мне стоило больших усилий пробиваться вглубь на каждый сантиметр. К тому же я не мог наносить слишком сильные удары, опасаясь повредить штыком лицо покойника… Вот я освободил рулевое колесо, помятое, как крендель из теста. Вот проступили детали покореженной панели. Я чувствовал, как с каждым мгновением растет напряжение за моей спиной. Зрелище, которое нам предстоит увидеть, будет не из приятных… Я уже не бил лопатой, а аккуратно скреб ею, снимая слой за слоем. Дацык помогал мне, сгребая снег с капота под ноги. Осталось немного. Черенок лопаты уходил в нутро мертвой машины уже почти наполовину… Штык коснулся чего-то мягкого, пружинистого…
      — Он? — негромко спросил Дацык.
      Я положил лопату на капот и просунул внутрь руки.
      — Дайте света! — крикнул я.
      Что-то темное, мягкое… Я стал крошить снег пальцами. Нет, это не тело. Это заледеневшая ткань чехла для сидения… Я снова взялся за лопату. Через несколько минут я просунул голову и плечи в середину салона. В луче фонарика клубился пар от моего дыхания.
      — Ты не молчи! Ты говори что-нибудь! — забеспокоился Дацык.
      Я выбрался обратно.
      — В салоне никого, — сказал я. — Видимо, водитель при ударе вылетел через ветровое стекло.
      Мураш с облегчением вздохнул. Кусок тяжелого льда сорвался со свода и ударил Дацыка по плечу. Дацык чертыхнулся и недоверчиво посмотрел на холодные тонны, нависающие над нашими головами.
      — Нас тут слишком много, — пояснил я. — От нашего дыхания становится тепло, и лед начинает усиленно таять. И вода прибывает. В любую минуту все может обрушиться.
      — Не пугай, — проворчал Дацык, но все же заметно заволновался.
      — Надо вычерпать воду, чтобы она не подмывала стены, — предложил Мураш. — И немного углубить дно шурфа, чтобы оно находилось ниже уровня машины.
      Вычерпать, углубить… Я со злостью вогнал лопату в стену тоннеля. Мне это все надоело. Моя функция закончилась. Пусть в этом дерьме копаются те, кому это нужно. Дацык почувствовал, что назревает бунт, и попытался старыми приемами нагнать на меня нового страху.
      — Ты что? — взвизгнул он, размахивая перед моим лицом пистолетом. — Наглеть начинаешь?
      — Я свое отработал, — сказал я. — А твоя пукалка меня уже не пугает.
      Тут на капот с грохотом упал увесистый, размером с подушку, кусок льда. Дацык спиной попятился к шурфу.
      — Имейте в виду, — орал он, — вы выйдете наверх только с чемоданом! Или эта нора станет вашей могилой!
      Вот же подонок! Злость вспенилась во мне, подобно взрыву. Я понял, что если сейчас не придушу Дацыка, то умру от осознания бессмысленности своей жизни. Я двинулся на него, приподняв руки как клешни. Брызги веером хлестнули по тающим стенам.
      — Стоять! — пронзительно закричал Дацык. — Я буду стрелять! Я буду стрелять, скотина!
      Мне было наплевать на то, что он собирается сделать. Для меня куда важнее было осознавать то, что обязан был сделать я. Я шел по колени в воде, отталкиваясь локтями о стены. Я наезжал на Дацыка, как поезд метро, как поршень внутри шприца, как снаряд внутри ствола.
      — Стоять! Стоять!
      Он выстрелил. Яркая вспышка ослепила меня. Грохот ударил по ушам. Я почувствовал, как где-то сзади снова обрушился свод и ледяная глыба заставила содрогнуться тоннель. Громко застонал Мураш. Я остановился и обернулся. Мураш полулежал у капота и выбирался из кучи битого льда.
      — Мне отдавило руку! — со слезами воскликнул он. — Пожалуйста, не надо стрелять! Сейчас все обрушится на нас!
      Злость медленно отпускала. Я вдруг необычайно остро почувствовал близость смерти, и она охладила меня своим дыханием. Нелепо быть заживо погребенным. Вообще, нелепо умирать по прихоти негодяя. Конечно, приговоренным не дают права выбирать себе палача, но мне по-человечески стыдно было отдавать жизнь Дацыку и быть похороненным в одной могиле с таким слизняком, как Мураш… Я вернулся к машине, присел на капот. С потолка лилась вода, как из испорченного душа. Тусклый свет фонарика, за которым темнел силуэт Дацыка, напоминал фару мотоцикла, который медленно ехал сквозь дождь мне навстречу. Брызгаясь, с рыхлого свода в воду падали кусочки льда. Было похоже, что у нас под ногами веселятся лягушки.
      — Что у вас там случилось? — донесся до нас из другого мира голос Альбиноса.
      — Ничего, Альбино, ничего! —• крикнул Дацык, отступая к шурфу. — Все в порядке. Здесь у нас царят мир и согласие…
      — Мураш там?
      — А где не ему, родному, быть? Здесь он, сердешный, все батькиной машиной налюбоваться не может… Сейчас я к тебе поднимусь!
      — Передай ему, что звонили из больницы, — сказал Альбинос, И после небольшой паузы: — Умер его отец. Час назад.
      Мураш с шумом вдохнул воздух, будто долгое время сидел под водой, вскочил на ноги и ударился головой о свод.
      — Нет, это ошибка, — пробормотал он, рванул вперед, за угасающим лучом фонаря, но споткнулся и плашмя упал в воду. Тотчас поднялся на ноги. Вода стекала с его куртки ручьями. Шатаясь, как пьяный, Мураш выбрался в шурф и поднял лицо к свету. Он мог видеть только грязные ботинки Дацыка, который выбирался по веревке наверх. Комочки грязного снега падали ему на лоб и щеки, но Мураш не прикрывался руками, лишь часто моргал уцелевшим глазом, как если бы священник, отпустив ему грехи, окроплял его святой водой.
      — Это ошибка! — надрывно крикнул он и, чтобы не упасть, широко расставил руки и оперся о стены шурфа. — Мой отец поэт! Он заслуженный и уважаемый человек…
      — Твой отец умер от цирроза печени, — спокойным голосом ответил ему Альбинос. — Он был алкоголиком и бомжем.
      — Это неправда, неправда, — тихо заскулил Мураш и, опустив голову, закрыл лицо ладонями. — Вы лжете! Мой отец погиб здесь, в этой машине. Эта была почти новая машина. Отец часто ездил по этой дороге… Он любил .горы и сочинял стихи…
      Ноги Мураша подкосились, и он медленно опустился на мокрую кашицу из фирна. Прислонился спиной к стене, уронил голову на колени и замер. Я увидел, как на его скрюченную фигуру нашла тень, как если бы это была завершающая сцена из спектакля, и Мураш отыграл свое, и светотехник постепенно уменьшал напряжение в прожекторе… По веревке спускался Альбинос. Его крупная фигура занимала почти весь диаметр шурфа. Он опустился рядом с Мурашом, тронул его за плечо и сказал:
      — Прими мои соболезнования. Понимаю, с таким грузом жить очень тяжело. Разве это жизнь, да, Антон? Ползи наверх! Толку QT тебя уже никакого.
      Он присел перед входом в тоннель и посветил на меня. Мне хотелось увидеть лицо этого человека, его глаза. Но я видел только тяжелый силуэт, бесплотную тень, похожую на обвалившуюся глыбу льда. Зашумела вода. Альбинос пошел ко мне. Ему было бы удобнее, если бы он светил себе под ноги. Я понял, что он нарочно слепит меня, чтобы оставаться для меня невидимым.
      — Продолжим рыть, Кирилл, — произнес он, вытаскивая из воды лопату Мураша. — Дабы придать всей нашей гнусности видимость смысла.
      — Всей вашей гнусности, — поправил я.
      — Нашей гнусности, — повторил он и добавил: — И твоему показному геройству.
      Он принялся копать вдоль левого борта машины. Я сидел с правой стороны.
      — Согласись, Кирилл, что бессмысленность даже самых смелых, самых красивых поступков страшнее всего… Разве тебя не пугает бессмысленность твоей жизни?
      — Пугает, — ответил я и тоже принялся за работу. Мы обкапывали машину с двух сторон, прорываясь к багажнику.
      — А меня уже нет. Опоздать на поезд, который давно ушел, совсем не страшно. Ты просто стоишь на перроне и не знаешь, что делать дальше. Особенно, если в этом поезде уехала твоя жизнь.
      Мы по очереди кидали снег в залитый водой проход. Ритмичные шлепки — чуф-чуф, чуф-чуф — чем-то напоминали звук мчащегося поезда. Вода, льющаяся сверху, падала на помятый капот и гулко гремела. Я закрепил банку со свечой в оконном проеме первой двери. Альбиноса я не видел, но слышал его частое хриплое дыхание и сильные удары лопатой. Мы продвигались каждый своим путем, но к одной цели. Очистим багажник с двух сторон, откроем его, вытащим из него чемодан. Видимость смысла… Не надо думать, для чего мы это делаем. Не надо думать, чем вымощена дорога к этой цели. Если об этом думать, то можно сойти с ума. Лучшего места, чтобы двинуться мозгами, на земле не существует. Только здесь, в толще талого грязного льда, в гниющем теле ледника-убийцы, в кромешной тьме, наполненной лишь звуками льющейся воды, очень удобно сходить с ума. Стоит лишь загасить свечу, лечь на лед лицом вниз и вспомнить все то, что со мной случилось. Вспомнить, как я поругался с Ириной. Вспомнить ее уютную пустую квартиру. Ее лицо, милые родные черты… И понять, что все это ушло. Как поезд, на который я давно опоздал…
      Грохот. Крик… Машина дрогнула, словно вдруг удар лопатой причинил ей боль, и она очнулась от спячки. На меня посыпались осколки льда, словно штукатурка с потолка в ветхом доме. Увесистый ледяной кирпич сбил консервную банку со свечой, и все вокруг меня погрузилось во мрак. Что происходит? Может, я уже начал сходить с ума и умирающее сознание выплескивает гротескные картины, напоминающие конец света? Где же спички? Я лихорадочно шарил по карманам.
      — Альбинос! — позвал я. — Что случилось? Он не ответил. Я выставил вперед лопату, как слепой свою трость, и полез назад. Главное, касаться рукой машины, ее помятых бортов. Продукт цивилизации успокаивает своим присутствием. Эту машину делали люди, собирали по частям в огромном светлом цехе, потом она носилась по земле, наматывая асфальтовые километры на свои колеса. В ней столько собрано земной энергии!.. Вот подо мной заплескалась вода. Я уже у капота. Попытался нащупать тоннель, вырытый Альбиносом. Рука заскользила по угловатым бокам ледяной стены.
      — Альбинос! — снова позвал я.
      Мне показалось, что откуда-то из толщи льда донесся слабый стон. Я вслепую ударил лопатой по преграде. Штык отскочил ото льда, как от гранита. Что это? Обрушился свод? Альбиноса завалило льдом? Лопатой тут ничего не сделаешь, ледяная глыба слишком твердая. Можно попытаться пролезть к Альбиносу через салон машины. Я ощупал края проема, где когда-то было ветровое стекло. Нет ничего ужаснее полной темноты. Когда очень хочется что-то разглядеть, то отсутствие видимости начинает компенсировать фантазия, и мне уже казалось, что я прикасаюсь не к останкам машины, а к холодному цинковому гробу. К черту фантазию! Надо представить себе ту же картину, какую я видел при свете свечей… Где же лопата? Вот же она, на капоте. Не потерять бы ее в кромешной тьме, не уронить в воду. Воды уже слишком много, я чувствую, что она дошла уже до пояса… Рубить снег! Кромсать! Выгребать эту белую смерть! Я взобрался на капот. Стоять в ледяной воде уже невыносимо. Лопата, словно бур, с каждым ударом уходила все дальше в салон. Я забрался внутрь и стал расковыривать снежную пробку в боковом окне… Свет! Черт возьми, я вижу свет!
      Лопата чуть не ухнула в пустоту. Я вычистил боковое окно и сразу увидел свет фонарика, лежащего внизу, на уровне колеса. Освещено было крохотное, тесное пространство размером с собачью будку. С одной стороны его ограничивал борт машины. С другой — ледяная глыба, отливающая глубинной синевой лазурита. Я еще раз позвал Альбиноса. Он откликнулся. Я полез через окно на голос, дотянулся до фонарика и посветил по сторонам…

      Из-под ледяной глыбы торчала рука. Я чуть не наступил на нее. Я опустился на колени рядом, поскреб снег вокруг нее и раскопал черную нишу. Я просунул в нишу фонарик и увидел глаза. Сколько боли и невыразимой тоски было в них!
      — Альбинос, ты цел? — спросил я.
      Он пошевелил рукой, затем сжал кулак, оттопырив большой палец, мол, все отлично.
      — Нормально, — услышал я его сдавленный голос. — Дышать тяжело… А так терпимо… Только не копай больше, а то… а то расплющит, как червя под самосвалом… Нет-нет, фонарик не убирай. Без света страшно…
      Я прижался спиной к борту машины и стукнулся об него затылком. Альбиноса придавило ледяной глыбой. Я понятия не имею, как ему помочь. Я в шоке…
      — Ты только не шевелись, — сказал я ему. — Сейчас что-нибудь придумаем.
      — Да какое тут шевеление… — прохрипел Альбинос. — Дай Бог языком пошевелить… Ноги немеют… Кажется, мне все кости раздробило…
      Я до крови прикусил губу.
      — Сейчас, сейчас, — пробормотал я, озираясь посторонам, хотя прекрасно знал, что вокруг меня нет ничего, кроме льда и снега. — Нужны бревна. Я подсуну их под глыбу, а потом выкопаю тебя…
      — Кирилл, — прошептал Альбинос. — Не надо ничего… Ушел поезд, ушел…
      — Молчи! Береги силы! Я сбегаю к Дацыку!
      — Кирилл! — заволновался Альбинос. — А ты вернешься?
      — Конечно! Конечно! Я вернусь через минуту.
      — Не обмани меня, ладно? Ты лучше скажи мне, что я подонок… что я тварь… ударь меня лопатой по руке… но только не оставляй одного…
      — Альбинос, я вернусь!
      Я полез назад, сначала в одно окно, затем в другое. Вот и шахта. Мне это кажется, или в самом деле вода уже доходит до груди? В душе полное смятение. Бедный, бедный Альбинос… Нужны бревна. Позарез нужны бревна!
      Я выбрался в шурф. Где-то высоко, в середине круглого пятна, уже торчала голова Дацыка. Как он похож на «яблочко» в центре мишени!
      — Дацык! Альбиноса придавило льдом! Бегите с Мурашом к лесу, тащите бревна, крепкие ветки!
      — Хорошо, — удивительно спокойно ответил Дацык. — А чемодан нашли?
      — Дацык, Альбинос умирает! — несколько иначе обрисовал я ситуацию, полагая, что Дацык плохо меня понял.
      — Понятно, понятно, — забормотал Дацык. — Не паникуй. Все сделаем… Вот, лови!
      Он скинул мне сноуборд Альбиноса. Откуда он здесь? Альбинос принес его с собой? Я схватил доску и кинулся обратно, во мрак и холод. Что я делаю? Чью работу выполняю? Холодная вода, доска, похожая на лодку, и мучительный, торопливый бег от теплого солнца в холодное подземелье и обратно. Харон — вот кто я! Лодочник, перевозящий души умерших через реку Стикс.
      — Альбинос, я уже здесь!
      С доской пролезть через сплющенный проем было намного труднее. Я разодрал себе руки в кровь, пока добрался до Альбиноса.
      — Что это? — спросил он, коснувшись пальцами сноуборда.
      — Твоя доска.
      Я просунул ее конец в щель и надавил на другой конец. Наивная попытка приподнять многотонную глыбу! Доска изогнулась, напряглась, как полбтно пилы. Альбинос часто и поверхностно дышал. Я слышал, как он скрипнул зубами.
      — Проклятье… — произнес он. — Как мне не хочется умирать… Неужели ничего нельзя сделать?
      — Молчи, Альбинос! Молчи! Сейчас Дацык скинет бревна. Они выдержат. Трех или четырех штук будет достаточно…
      — Какой ты оптимист… Или только делаешь вид, что веришь?
      Я молча схватился за лопату и принялся расширять этот снежный склеп, чтобы можно было затащить сюда бревна.
      — Камни… — бормотал я. — Нужны камни! Когда не надо, они повсюду…
      Штык лопаты, пробив снежную перегородку, царапнул крышку багажника. Вот он, апогей, смысл, вершина. Багажник… А в нем чемодан! Замечательно! Чем титановый чемодан хуже каменного булыжника? Я расчистил багажник, вонзил штык лопаты в щель под крышкой и надавил. После второй попытки древко сломалось, но крышка приоткрылась. Я потянул ее вверх, насколько позволял низкий свод, просунул руку в темное нутро и нащупал холодный гладкий металл. Поискал ручку, но пальцы наткнулись на обтягивающие ремни. Потянул на себя. Тяжелый, будто кирпичами набит! Я не удержал его. Чемодан упал на снег и заскользил по нему, как алюминиевый таз по ледяной горке. Первый раз вижу такой чемодан. Сделан из белого металла, идеально отполирован, никаких петель, ручек и замков на поверхности. Большая металлическая шайба!
      Я подтащил чемодан к щели и принялся забивать его туда, будто клин. Похоже, корпус у этой штуковины особо прочный и выдержит адскую нагрузку хотя бы несколько секунд, пока я буду вытаскивать Альбиноса… Но почему до сих пор молчит Дацык? Почему он до сих пор не сбросил в шурф бревна? Я бы обязательно услышал всплеск воды… Я схватил обломок лопаты и стал разгребать им— снег вокруг руки Альбиноса. Плохо то, что снег некуда девать. Закидывать в салон машины? Но как нам потом выбраться обратно? Я складывал его под себя, утрамбовывая коленями.
      — Здесь вода… — неживым голосом прошептал Альбинос. — Она прибывает…
      — Это к лучшему, — пробормотал я. — Легче будет копать…
      Я лгал, не понимая, зачем это делаю, зачем даю надежду Альбиносу, хотя ее уже давно нет… Альбинос застонал, шумно вдохнул и с болью выдавил из себя:
      — О Господи, как больно…
      Мне показалось, что глыба дрогнула и чуть наклонилась. Если под ней стала скапливаться вода, то это неминуемый и близкий конец. Снежная площадка, на которой глыба стоит, от воды просядет, и льдина пойдет вниз, чудовищным прессом сплющивая все на своем пути.
      — Кирилл! — вдруг необыкновенно отчетливо и громко сказал Альбинос. — Остановись… Не надо… Дай мне твою руку!
      Я уронил обломок лопаты на снег, зубами стащил мокрую перчатку и коснулся холодной ладони Альбиноса. Он, почувствовав тепло, слабо сжал мои пальцы и так держал их, будто брал у меня в долг немного жизни.
      — Ты прости меня, — произнес он.
      — Потом разберемся! — идиотски бодрым голосом ответил я.
      — Я ведь тебя обманул… Я никогда не летал над лавиной. Это была всего лишь мечта. Я подходил к ней, я готовился… А ты сделал то, что я переживал только во сне…
      — Не волнуйся… Я понимаю…
      — Индусы, исповедующие Тантру в золотом веке, брали круглые бронзовые щиты и поднимались с ними на снежные вершины… Они спускались на лавинах и от этого получали такое знание, которое помогало, им победить смерть… Я многое хотел тебе рассказать, но вот как обидно получилось…
      — Ты еще успеешь, Альбинос!
      — Пойми, Кирилл, смысл Тантры — это ее садхана, поступки, действия… Смешно и нелепо причитать, молиться или каяться перед божеством, хотя так иногда хочется сделать это… Мы слишком привязаны к собственному телу, не можем абстрагироваться от него. Потому так трудно пройти путь чистой отрешенности… Только путь познания, пробуждения даст людям секретную энергию, скрытую в нашем теле…
      Я попытался высвободить свои пальцы из ладони Альбиноса, но он сжал их еще крепче.
      — Послушай… у меня мало осталось времени… Я хотел сделать это сегодня, потому взял с собой сноуборд. Я не успел, Кирилл, я просто не успел! Рядом с нами такая роскошная лавина, и она не стала моей! Не суждено…
      Он громко всхлипнул и стал задыхаться.
      — Кирилл! Ты здесь?! — из последних сил крикнул он. Его рука онемела, он уже не чувствовал тепла моих пальцев.
      — Я здесь, Альбинос! Я рядом!
      — Так странно… Если бы она не погибла, то родила бы моего ребенка… Силы бездны сейчас свободны… Вот в чем беда… Если бы войти с ними в контакт, оседлать тигра, превратить яд в лекарство… Ты еще здесь?.. Потом найди в моей аптечке шприц, пенициллин на миллион единиц и сделай Мурашу укол… Иначе он умрет… Ах, Кирилл… Я ведь хотел умереть в полете над лавиной… а приходится в грязной воде не видя солнца…
      Он захрипел и тотчас смолк. Я сжал его руку и громко позвал. Альбинос не откликнулся. Ледяная глыба с ужасным скрипом вдруг стала крениться в мою сторону и тотчас оглушительно треснула, и через ее голубое прозрачное тело молнией прошла белая трещина.
      Я отпустил обмякшую руку Альбиноса, схватил фонарик и стал выбираться через салон машины в тоннель. Под машиной текла уже настоящая бурная река. Свод обваливался все сильнее, куски льда падали вокруг меня как бомбы, и мне приходилось прикрывать голову руками. По тоннелю я пробирался по грудь в воде. Ее напор давил на меня с такой силой, что каждый шаг давался мне с трудом, и я упирался руками в стены, и молил Бога, чтобы не поскользнуться, ибо тогда течение неминуемо утащило бы меня в преисподнюю, где меня ждала не менее страшная, чем у Альбиноса, смерть.
      Теряя силы, я выбрался в шурф. Земной свет! Какое блаженство только видеть его! Задрав голову, я стоял посреди колодца и смотрел на белый круг. Веревки не было.
      — Эй! — крикнул я. — Дацык, где ты там?
      Его голова появилась в круге не сразу. Упираясь руками в края колодца, он навис надо мной.
      — Ты один? — спросил Дацык.
      — Альбинос умер. Почему ты не скинул бревна?
      — Глупый вопрос, — процедил Дацык. — А где чемодан?
      Я промолчал. От ненависти мне свело челюсть.
      — Короче! — жестко произнес Дацык. — Ты поднимешься наверх только с чемоданом.
      Его голова исчезла. Я в ярости врезал кулаком по сырой стене, и во все стороны брызнула снежная кашица.
      — Подонок! — крикнул я. — Подонок!
      Я стоял в бурлящей воде, окутанный паром от своего дыхания, и уже не чувствовал своего тела ниже пояса. Он не даст мне подняться без чемодана. А я не смогу подняться без веревки. Даже если буду цепляться за стены ногтями, вырывая их с корнем, даже если буду вгрызаться в них зубами…
      Я присел и посветил фонариком в тоннель. Вода заполнила его уже на две трети. Еще минута — и он будет заполнен водой под потолок. С криком отчаяния я кинулся в тоннель. Течение поволокло меня вперед, туда, где раздавались громкие чавкающие звуки, будто там сидела гигантская жаба и, широко раскрыв пасть, жадно глотала воду… Вот машина. Ее передок задрался еще выше, и теперь салон почти до потолка был заполнен водой. Страх связал меня по рукам и ногам, но медлить — значило приговорить себя. Я схватил фонарик зубами, взялся руками за края проема и ногами вперед нырнул в салон. Мрак и холод — нет ничего страшнее для человека… Я ударился головой обо что-то острое, но почти не почувствовал боли. Боковое окно… Я проплыл через него, инстинктивно подался вверх, к воздуху, но ударился темечком о ледяной потолок. Здесь все затоплено водой! Мне не хватало воздуха, грудь разрывалась от потребности вдохнуть… Я выплюнул фонарик, и тот, кувыркаясь в воде, понес угасающий огонек в черную глубину. Назад, назад! Я стал разворачиваться, отчаянно работая руками, и вдруг коснулся гладкой металлической поверхности. Чемодан плавал под потолком, как спасательный плот. Я толкнул его в оконный проем, схватился обеими руками за ремни, которыми чемодан был обвязан, и стал работать ногами, отталкиваясь как лягушка… Хочу дышать! Дышать! Чемодан поплавком устремился вверх, вытягивая меня за собой, и в то мгновение, когда моя воля уже отказывалась подчиняться, когда организм становился неподконтрольным разуму и мои губы вот-вот бы разомкнулись, чтобы в безумной агонии вдохнуть воду, в это мгновение какая-то сила вытолкнула меня на поверхность.
      Я с хрипом вдохнул, запрокинул голову, едва не коснувшись ртом потолка, и стал жадно дышать. Воздух! Какая роскошь! Какое бесценное чудо эта невидимая, едва осязаемая субстанция! Чемодан, подхваченный встречным течением, давил на меня, и я начал толкать его вперед головой, как ватерполист мяч, и захлебывался, и глотал воду. Я уже в тоннеле! Шурф совсем близко! Каких-нибудь жалких пять метров! Гигантская жаба не хотела отпускать меня, я продвигался к шурфу крохотными шагами, упираясь обеими руками в стены, царапая их ногтями, и ревел, заглушая шум воды, и стонал, и кричал от боли и бессилия.
      Вот и шурф… Но сил уже никаких. Проклятый чемодан вдруг выскользнул из моей руки, и течение немедленно поволокло его назад, во мрак тоннеля. Я кинулся на него грудью, прижимая его своим телом. Меня всего трясло, словно я ехал на телеге по разбитой проселочной дороге. Чемодан у меня… Я крепко сжимаю ремень… Кусаю губы, чтобы не потерять сознание…
      — Эй! — крикнул я и ужаснулся, насколько слабым был мой голос.
      Дацык что-то крикнул в ответ, но я не разобрал. В ушах невыносимо скрежетал металл, чавкала вода, от бомбового грохота ледяных глыб содрогались все мои внутренности… Сердце останавливалось, не выдерживая холода. Уже пар не шел изо рта, потому как дыхание остыло… По лицу хлестнул конец веревки. Я стал продевать его под ремень чемодана. Пальцы совсем не слушаются… Надо завязать узел… Дацык кричит сверху, торопит… Как только я привяжу веревку к чемодану, он сразу поднимет его и сразу же забудет обо мне. Я ведь знаю, что он подлец, что останется до конца подлецом… Зачем я ему нужен, если чемодан с деньгами уже привязан к веревке? Знаю, но делаю. Сам иду на плаху, потому что плахи повсюду. Они окружили меня…
      — Крепче узел вяжи! — доносится сверху.
      Куда уж крепче! Двойной морской. Чемодан уже привязан, покачивается на веревке, как маятник Фуко. Почему Дацык не поднимает его? Чего медлит? Зачем оттягивает счастливое мгновение, когда заветный чемодан окажется в его руках?
      — Садись на него верхом! Держись за веревку!
      Он предлагает мне жизнь? Трудно поверить… Я схватился за веревку. Дацык чуть опустил чемодан, чтобы я мог забраться на него. Все, я уже вишу, словно в спасательной люльке, и могучий вертолет, взбивая воздух лопастями, сейчас медленно поднимется вверх.
      — Тяну! — крикнул Дацык.
      Я крепче сжал веревку, притянул ее к груди и закрыл глаза. Казалось, что не я, а колодец медленно вращается вокруг меня и опускается вниз, а я с каждым мгновением все ближе и ближе к свету… Вода стекает с меня и падает вниз… Если веревка не выдержит и я вместе с чемоданом упаду… Но зачем думать об этом? Сейчас от меня ничего не зависит. Мозг может отдыхать, нервная система — расслабиться. Человек отдыхает, когда полностью вверяет себя судьбе. Может быть, Альбинос успел испытать истинное счастье, когда понял, что от него уже ничего не зависит, и уже ни к чему не надо стремиться, и он уже не совершит роковых ошибок…
      — Давай руку! Да отпусти же ты веревку!
      Дацык схватил меня за воротник и вытащил из колодца на снег. Чемодан он толкнул ногой, чтобы подальше от края… Я лежал на мокром снегу, и крупная дрожь сотрясала мое тело.
      — Молоток, Вацура! Герой! Живо снимай комбез, я тебя водкой разотру!
      Я не мог пошевелиться, лишь нечеловеческим усилием воли приподнял голову, а потом сел. Шел тихий снег. Кругом было серо и тоскливо. И солнца не было. Мураш, скрючившись, лежал на рваном одеяле, прикрыв голову руками. Дацык протянул мне бутылку. Я сделал глоток, и бутылка выскользнула из моих одеревеневших пальцев.
      — Почему ты не скинул в шурф бревна? — едва ворочая языком, произнес я.
      Дацык вздохнул, пожал плечами.
      — Ты ведь знаешь, почему… Потому что это уже не имело смысла. Альбино все равно бы погиб.
      — Он был твоим другом.
      — Поверь, я очень сожалею о случившемся…
      Он накинул мне на плечи телогрейку, поднял со снега бутылку и тоже сделал глоток.
      — Мураш жив? — спросил я.
      — По-моему… Надо думать, как нам выбраться отсюда. Ты идти сможешь?
      Я озирался по сторонам. Альбинос говорил об аптечке. Сумочка с красным крестом должна быть где-то здесь. Шприц и пенициллин на миллион единиц… Дацык поставил чемодан на торец, смахнул с него комочки снега и стал рассматривать со всех сторон.
      — Хорошо, что он герметичный, иначе бы все там намокло. Надежная вещь. Титановый корпус, все замки внутри. Открывается пультом. Почти как в автомобиле. Вот только пульт уже не найти…
      Не сдерживая восторга, Дацык вскочил и поднял чемодан над головой.
      — Все-таки он в моих руках! Я добыл его! Я сделал это!
      Он замолчал, и в короткую тишину немедленно прорвались три сухих щелчка — какие-то безобидные, робкие и совсем не страшные. Дацык дернулся, выгнул спину, повалился лицом в снег, и чемодан, выпавший из его рук, упал ему на затылок, затем перевернулся и, кружась, заскользил по снегу.
      Я обернулся. Мураш медленно опускал руку с пистолетом и весело улыбался, глядя на неподвижное тело Дацыка.
      — Ну вот, Кирилл Андреевич, — произнес он, поворачивая голову в мою сторону и глядя на меня одним глазом. — Остались мы с вами вдвоем.

      — Мураш, — произнес я, терзаясь навязчивым желанием проснуться, избавиться от жуткого наваждения. — Ты ли это?
      — Не знаю… Вряд ли.
      Он подошел к Дацыку, склонился над ним и вытащил из-под его куртки карманный «Рот-Зауэр». Взвесил на ладони, прицелился в меня и сунул его себе за пояс.
      — Не знаю, Кирилл Андреевич, не знаю, — задумчиво повторил он, прохаживаясь рядом с чемоданом. — Скорее всего, того, прежнего Антошку, убили. Того несчастного, закомплексованного юношу, который всю жизнь стыдился своего пьющего отца, своей бедности, своей зависти… Да и вы теперь другой, Кирилл Андреевич. Когда-то вы были сильным, смелым человеком. А теперь вы дерьмо со сломанной волей… Сидеть!
      Он отреагировал намного быстрее, чем можно было предположить, и только я вскочил на ноги, как Мураш направил в меня ствол пистолета и выстрелил. Острая боль обожгла мне ногу чуть выше колена. Я снова сел на снег, провел по штанине рукой. Кровь. Мураш меня ранил…
      — Сидеть! — повторил он, злобно глядя на меня своим одиноким бессмертным глазом. — Ничего не делать без моей команды! Вы должны понимать, что мне очень, очень хочется вас убить, и я с трудом сдерживаюсь…
      — Ты что ж, — произнес я, расстегивая комбинезон, чтобы добраться до раны, — все это время шел к одной цели? К этому чемодану?
      — А вы считаете, что эта цель не стоит того, чтобы к ней даже ползком ползти?
      Он пнул ногой лежащую на снегу аптечку Альбиноса, и она упала рядом со мной. Я дотянулся до сумочки, раскрыл ее. Вот бинт, упаковка одноразовых шприцев, ампулы с пенициллином… Я оголил бедро. Пуля задела ногу лишь касательно, оставив на коже кровоточащую борозду. Это он так хорошо стреляет? Или, наоборот, слишком плохо, и мне повезло? Безумие какое-то! Стоило так бороться за жизнь, чтобы потом схлопотать пулю от Мураша!
      — А ты не боишься, Антон? — спросил я, наматывая бинт на ногу. — Не боишься, что не оставляешь себе шанса выжить, случись что…
      — Что? — усмехнулся Мураш. — Что случись? Какую опасность вы можете для меня представлять? Вами крутили и вертели по своему усмотрению и Альбинос, и Дацык. Вам сотни раз выпадала возможность прикончить их, но вы ни разу ею не воспользовались!
      — Значит, не было необходимости.
      — Ха-ха-ха! — неестественно рассмеялся Муращ. — Ну да, конечно! Это я уже от вас слышал! Вы не рискуете и не убиваете за деньги. Интересно бы узнать, а за что тогда вы способны убить человека, если не за деньги?
      — Ты хочешь узнать, чего можно от меня ждать? Лицо Мураша исказилось.
      — Вы меня интересуете только как носильщик! По-моему, это вам следует задуматься о том, чего ждать от меня, и жить надеждой, что я не прострелю вам сердце.
      — Ты прав, Мураш. Я действительно надеюсь на это. Мне ничего другого не остается, даже взывать к твоему разуму. Потому что ты уже нормально не соображаешь. Наверное, у тебя начинается сепсис мозга. Тебе нужно срочно сделать инъекцию пенициллина.
      — Замолчите! Я как никогда хорошо себя чувствую. У меня энергия брызжет через край.
      — Так бывает, когда держишь в руках большую сумму денег, — согласился я. — Но это ненадолго. Ты должен беспокоиться о своей жизни сильнее, чем я о своей.
      — Вы смеетесь надо мной! Да ваша жизнь — это весьма условное понятие! Ее может не быть через секунду! И в моей власти отобрать ее у вас. А вы? Что можете вы?
      — Ты прав, — кивнул я, вскрывая упаковку со шприцем. — Я не могу отобрать у тебя жизнь. Но я могу продлить то, что отпущено тебе Богом.
      Мураш с интересом смотрел, как я вскрываю ампулу и набираю в шприц мутную жидкость.
      — Вы собираетесь сделать мне укол? — с насмешкой спросил он.
      — Я думаю, ты сам справишься, — ответил я, протягивая шприц. — Уколоть можно в мышцу ноги через штанину.
      Держа пистолет наготове, Мураш приблизился ко мне, взял шприц и покрутил его в пальцах.
      — Вы думаете, что я полный идиот? Что сам себе введу яд? Конечно, вам это было бы очень удобно. Не надо пачкать руки в крови. Пять минут, и Антон Мураш корчится в агонии. И вам одному достается чемоданчик… Ох, и хитрый же вы жук, Кирилл Андреевич!
      Он кинул шприц под ноги и раздавил его ногой.
      — Мураш, — с трудом вымолвил я, потрясенный происходящим. — Что ты делаешь? Это антибиотик!
      — Что я делаю? Выплываю на поверхность дерьма, в котором плещется весь мир! — склонившись надо мной, зашипел Мураш. — Становлюсь личностью. Пробиваю стены и перегрызаю решетки. Это очень трудно, но какое удовольствие только от самого процесса!
      Он выпрямился, попятился, не опуская пистолета, направленного в меня. Я уже не мог смотреть на его лицо, на котором спрессовалось слишком много грязи и боли, и не осталось ничего человеческого.
      — Встать, Вацура! — приказал Мураш. — Вы понесете чемодан. Будем подниматься на перевал Крумкол.
      Я подивился его агрессивной тупости.
      — Антон, это более трех тысяч метров над уровнем моря. Ты уверен, что сможешь…
      — Молчать! — крикнул Мураш и выстрелил в воздух.
      Я подошел к чемодану и взвалил его себе на плечо. Он безумец. Умирающий безумец. И я уже не могу ему помочь вернуть разум. Выбора нет. Я буду идти в гору и нести на себе чемодан до тех пор, пока сознание Мураша не затмится до такой степени, что он выстрелит мне в затылок. Пока кто-нибудь из нас не провалится в трещину. Пока на нас не сойдет лавина… Я не знаю, что будет. Я не хочу думать об этом. Душа моя пуста и мертва, и в ней гуляют холодные пронзительные ветры…
      Мы поднимались на Крумкол в лоб, по крепкому, отполированному насту. Мураш шел по моим следам. Он тяжело, со свистом, дышал, часто останавливался и требовал, чтобы я садился на чемодан верхом. Он опасался, что я могу отпустить его, и тот понесется по снегу вниз, как скоростные сани. Я отламывал куски смерзшегося фирна, похожие на плитки белого шоколада, и посасывал их. Мураш отдыхал на коленях и покачивался, как в молитве, взад-вперед. Снег усилился. Комковатый, он обжигал лицо, лез в глаза, попадал за воротник. На ледяном ветру мой комбинезон покрылся коркой льда, которая крошилась от всякого движения и все же помогала сберечь скудное тепло, которое еще вырабатывало мое тело… Я знал, что не способен подняться на перевал в таком плачевном состоянии, и все же продолжал идти, шаг за шагом поднимая и свое неподъемное тело, и неподъемный чемодан к сырому, грязно-белому небу. В голове пульсировала кровь. Казалось, я надел наушники и включил музыку на полную мощь, но вместо нее в сознание пробивался слабеющий голос Альбиноса: «Силы бездны сейчас свободны… Если бы войти с ними в контакт, оседлать тигра, превратить яд в лекарство…» Я смог это сделать, я оседлал тигра, но яд не стал лекарством, и не открылась мне секретная энергия тела, и не пришлось мне пройти путь чистой отрешенности… Но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, все сбылось, только я об этом еще не догадываюсь?
      Я оборачивался, кидая взгляды на Мураша. Мне хотелось, чтобы и он думал о том же и копался в себе, отыскивая какое-то особое, ни на что не похожее движение… Но Мураш все больше напоминал подстреленное животное. Его водило из стороны в сторону, и он все чаще промахивался, ступал мимо моего следа, увязал в снегу и всякий раз собирался с силами, чтобы вызволить ногу.
      — Вацура… — выкрикнул он, согнувшись, отплевываясь кровавой слюной. — Не торопитесь… Мне не хватает воздуха…
      Я сел на чемодан. Мураш опустился на колени и уперся руками в наст.
      — Тяжело… Очень тяжело… — бормотал он. — Если счастья слишком много, его нелегко переварить… без подготовки… У вас когда-нибудь было столько денег?
      — Сколько? — спросил я.
      Мураш покрутил головой, расстегнул воротник куртки и стал массировать шею.
      — Знаете, какое это наказание — работать в банке? Изо дня в день, из месяца в месяц считать, щупать, рассматривать, стягивать резинкой пачки купюр… Через мои руки проходили сотни тысяч, миллионы… Я взвешивал на ладонях пухлые пачки. Я был окружен капиталом. Вокруг меня кружилось и танцевало богатство. Я мог прикоснуться к нему, мог даже положить его себе в карман, чтобы ощутить это неповторимое чувство, когда под тяжестью денег обвисает пиджак… Но я не мог воспользоваться этим богатством, потому что оно мне не принадлежало…
      Он вдруг закашлялся и долго сотрясался от мучительного спазма в горле, разбрызгивая вокруг себя алые капли. Зачерпнув снега, он прижал его ко лбу, и по его лицу тотчас потекла талая вода.
      — Первый раз вижу, — пробормотал Мураш, рассматривая мокрую ладонь, — чтобы снег так быстро таял.
      — У тебя жар, — произнес я.
      — Возможно… Но это не так страшно, как зависть. Вот что меня медленно убивало… Я не мог понять, почему эти деньги принадлежат кому-то, но не мне… Почему кому-то все, а кому-то ничего… И вот как-то пришел клиент. Страшненький, маленький, узкоплечий, с большой, как у карлика, головой. На его имя было арендовано пять ячеек в банковском хранилище. И вот он пришел, чтобы вскрыть все сразу. В руке он держал вот этот самый чемодан… Я смотрел на него и думал: что этот урод может хранить? Мы спустились вниз. Он попросил меня отвернуться и стал открывать ячейки. И вот я стою к нему спиной и слышу, как на дно чемодана падают пачки купюр. Знаете, у них такой особенный глухой стук. Я стоял так минут пять или десять, а пачки все падали и падали в чемодан. Тогда я не выдержал и на мгновение обернулся… Весь чемодан до краев был заполнен пачками долларов…
      Очередной приступ кашля не дал Мурашу договорить. Его скрутило и вырвало кровью.
      — Хорошо, что я ничего не ел, — произнес Мураш. — Наверное, у меня отбиты легкие… И глаз полыхает… Проводил я этого клиента к выходу. А потом посмотрел в окно. Интересно было, на какой машине ездят миллионеры… — Мураш усмехнулся, покрутил головой. — Оказалось, на обыкновенной «десятке». Вот только номер был необычный, я его сразу вспомнил, когда увидел вас по телевизору… И тогда я понял: вот он, мой звездный час…
      Мы пошли дальше. Быстро темнело. Ветер усиливался, и по склону потекла колючая мелкая поземка. Я чувствовал, что у меня заледенели волосы и от холода невыносимо болят мозги. Я поднял воротник и втянул голову в плечи. Ночью будет мороз, и до утра никто из нас не доживет… Мураш отставал, и мне приходилось останавливаться и поджидать его. Его движение трудно было назвать ходьбой. Откуда у него еще были силы? Неужели он верил в то, что будет жить и тратить деньги? Не знаю. Никакой опыт, никакой даже самый прозорливый ум не смог бы проникнуть в воспаленное сознание Мураша, чтобы понять, какая сила им движет… Мне всегда казалось, что у всякой алчности есть предел, что существует крохотная, едва ощутимая гирька, которая в один момент перетягивает чашу жизни, обесценивая чашу с деньгами. Значит, Мураш еще не владеет этой почти невесомой гирькой? Или жизнь свою он изначально низвел до уровня чего-то презренного, легкого, невесомого? Не знаю, не знаю…
      Звук выстрела заставил меня остановиться и обернуться. Мураш стоял в снегу на коленях. Мокрый снег залепил его лицо, превратившись в еще более отталкивающую трупную маску, и я даже вздрогнул от неожиданности. Он сжимал пистолет и беззвучно раскрывал рот. Я не слышал, что он мне говорил, и говорил ли вообще. Я опустил чемодан на снег и стал медленно спускаться. Мураш с усилием приподнял руку и нацелился в меня. Я остановился. Он тяжело дышал, рука его ходила вверх-вниз. Казалось, ему не хватает сил надавить на спусковой крючок.
      — Вот что… вы… — прошептал он, но завывания ветра заглушили несколько слов, и я не понял, что он хотел мне сказать. Мураш опустил пистолет, его ствол ткнулся в снег. Ноги меня уже не держали, и я сел. Так мы сидели довольно долго, тяжело дышали и смотрели друг на друга, и метель потихоньку заметала наши следы.
      — Вы понесете меня, — наконец, вымолвил Мураш, схватил себя за волосы, потряс головой. — Черт, в мозгах будто паяльник… Понесете меня, Вацура… До вершины немного осталось… Не может быть, чтобы много… Давайте, подставляйте спину…как в тот раз…
      Вот она, почти невесомая гирька! Мураш решил бросить чемодан, чтобы спасти себе жизнь. Но не слишком ли поздно чаша жизни пошла вниз?
      — Убью, если что… — предупредил Мураш заплетающимся языком.
      — Хорошо, — кивнул я и, не вставая на ноги, стал соскальзывать к нему.
      — Но сначала возьмите чемодан!
      Я затормозил ногами. Как? Еще и чемодан? То есть он хочет, чтобы я нес и его, и чемодан?
      — Вот что, Антон, — произнес я. — На двоих у меня сил не хватит.
      — Хватит! — зло крикнул Мураш и тотчас закашлялся. — Хватит…
      Он вырвал из снега руку с пистолетом и нацелился мне в голову. Я уже ничего не мог сделать, чтобы воспротивиться. Убежать не мог, зарыться в снег тоже не мог, броситься на Мураша не мог.
      — Давай я понесу тебя, — прошептал я. — Зачем тебе столько денег?
      — Я вас сейчас убью…
      — Но это же не решит твоей проблемы, Антон. Плюнь ты на этот чемодан. У тебя есть то, что не купит ни один миллионер в мире — это молодость… Поверь, она самодостаточна и бесценна, а потому тратить и губить ее ради бумажек — шизофрения…
      — Замолчите… Мне дурно от ваших слов… У меня плавятся мозги…
      Я взял его за руку, как умирающего Альбиноса. Ствол пистолета, покачиваясь, смотрел мне в висок.
      — Антон, а с чего ты взял, что в этом чемодане есть деньги?
      — Я сейчас выстрелю…
      — Умные люди, как выходят из банка, немедленно подменяют чемодан с деньгами на такой же, только набитый макулатурой. Для безопасности. А деньги прячут в надежном месте.
      — Молчите! — страшным голосом крикнул Мураш. — Я не хочу вас слушать…
      — Посуди сам! Разве на какой-то вшивой «десятке» и без охраны разумно перевозить полмиллиона баксов?
      Он выстрелил. Не знаю, попал в меня или нет, но я ничего не почувствовал, хуже мне не стало. Может быть, потому, что хуже — это уже только смерть. Мураш схватил меня за воротник, хотел тряхнуть или придушить, но от бессилья уронил на меня свою голову и затрясся.
      — Вы… вы… — всхлипывая, бормотал он. — Вы очень жестоки… У вас нет сердца… Вы палач…
      Пистолет упал в снег. Я поднялся на ноги.
      — Крепись, Антошка… Половину склона мы одолели… Главное, держись крепче за мои плечи.
      Я тронул его за руку. Мураш дернулся и покрутил головой.
      — Принесите его сюда… — прошептал он. — И оставьте меня здесь…
      — Не дури, Антон! — произнес я и схватил его за — волосы, заставляя смотреть мне в глаза. — Даже тюрьма лучше смерти. Еще все можно исправить и начать жить заново. Тебе всего двадцать пять…
      — Принесите его сюда, — повторил он. — А двадцать пять здесь ни при чем. Мне уже не жить…
      — Антон, ты лопух!
      — Нет, нет… Альбинос понял это раньше вас. Потому что у него очень было похоже… Если бы тюрьма могла оживлять людей, то еще был бы смысл. А так… Без денег я ничтожество, понимаете? Что вы мне советуете? Начать убеждаться в своей ничтожности заново?
      Он склонился, обнял мою ногу и коснулся ее своим обезображенным лицом.
      — Мне уже не доползти… Принесите, умоляю. Я ради него жил… Пусть он останется со мной… Так будет справедливо…
      Как страшно выл ветер! Мы встречали ночь на огромном леденеющем склоне, посреди темных и мрачных гор. Мураш умирал намного быстрее, чем темнело. Я смотрел на то, как он обнимал закоченевшими руками чемодан, напоминая темный холмик, и его стремительно засыпало снегом, словно художник торопливо замазывал белой краской неудавшуюся фигуру… Я копался в своей душе, пытаясь найти хоть какие-нибудь чувства. Увы, не было ничего. Лишь страшная, бездонная пустота, вроде той, из которой сложилась жизнь жалкого, обнявшего чемодан человека. Смерть его была краше. Правда, я не знаю, кем, какой субстанцией стану, когда отправлюсь в мир иной. Может, какой-нибудь сытой бесплотной свиньей, заполучившей своим глубоким раскаяньем вход в Царство Божие, и буду там в вечном блаженстве. Но если в моей усмиренной и обласканной душе останутся крохи человеческих чувств, то носить мне глубокий незаживающий шрам, и боль воспоминаний не отпустит никогда, превратив блаженство в непреходящую скорбь, и никогда, никогда не избавиться мне от нее…

      Если кому-то захочется пощекотать себе нервы, я могу рассказать о том, как возвращался домой. Как без документов, обросший недельной щетиной, в рваном и окровавленном комбинезоне я прятался от милиции, запрыгивал в товарные вагоны, идущие на северо-запад, как ночевал с бомжами, как мылся в ночном фонтане и как все это время думал о моей Ирине. Я жил надеждой на возвращение к прежней жизни, думал о будущем и с содроганием изгонял из памяти все то, что пришлось мне пережить. Лежа на куче угля в товарном вагоне я строил планы своей реабилитации и реанимации, просчитывал ходы, как с наименьшими потерями и безболезненно вернуть паспорт и получить крепкое алиби. Все мои надежды легли на Никулина с его огромными связями и моих знакомых адвокатов.
      Я выпрыгнул из вагона на ближайшей к моему городу товарной станции и в лесу дождался наступления сумерек. Идти домой я не мог, ибо не был уверен в том, что за моей квартирой не следит милиция. Я стал необыкновенно недоверчивым и осторожным и предпочитал десятки раз перестраховаться, чем пойти на минимальный риск.
      Укрываясь в тени домов и деревьев, я шел к Никулину, к единственному человеку, которому был готов поведать обо всех своих злоключениях и который мог располагать хоть какой-нибудь информацией об Ирине. Около его подъезда толпились и шумели подростки, и мне пришлось почти час выжидать на детской площадке, спрятавшись в деревянном домике.
      Я поднялся на третий этаж, задыхаясь от нехватки воздуха и мучительно подавляя кашель. Ледник подорвал мои силы и всякий раз напоминал о себе. Я надавил на кнопку звонка, с тревогой ожидая от Никулина чрезмерно шумной реакции и шквала вопросов, что могло привлечь внимание соседей. Из-за двери донесся негромкий голос Никулина: то ли он говорил по телефону, одновременно направляясь в прихожую, то ли у него были гости, и он извинился. Дверь распахнулась во всю ширь — Никулин открывал ее только так, неосознанно копируя широту своей души. Наверное, я отвык от здоровых лиц здоровых людей, и потому лицо Никулина показалось мне неестественно-лубочным, похожим на муляжные овощи, которыми украшают кухни.
      — Наконец-то! — воскликнул он. — Наконец-то, чудовище, твой изыскательский гений привел тебя ко мне!
      Он схватил меня за руку и втянул в прихожую. Я толкнул дверь ногой, захлопывая ее за собой. У Никулина головокружительно пахло домашней едой и жильем — отголосками спокойной и счастливой жизни.
      — Почему так долго? — громко и радостно говорил Никулин. — Скидывай ботинки! А где ты так извалялся? О, ты решил отпустить бороду? А знаешь, неплохо, тебе идет! Ирина будет приятно удивлена… Проходи! Что будешь жрать? Есть пельмени, есть отбивная, есть жареная форель… И, разумеется, море водки!
      Он завалил меня вопросами и эмоциями, и я едва не почувствовал себя так, как в тоннеле, когда начал обваливаться свод.
      Он тут же убежал на кухню, и я не успел спросить его об Ирине. Но он упомянул ее в хорошем контексте, значит, ничего тревожного о ней он не слышал.
      Я застрял посреди холла, не будучи способным решить, последовать ли мне за Никулиным на кухню или пройти в гостиную, где, судя по ошеломляющим запахам еды, питья и женских духов были гости. Никулин, подлетев ко мне с подносом, хлопнул меня по спине.
      — Да что ты застрял на распутье? Прямо как неродной…
      Он втолкнул меня в гостиную. Я невольно зажмурился от ослепительного света. Потом увидел накрытый стол, где неприятно бросались в глаза кроваво-красные салфетки. Потом обратил внимание на двух девушек. Одна была мне незнакома. Другой была Ирина.
      Она всплеснула руками и поднялась из-за стола.
      — Ой, как ты похудел! А черный какой! Ты где так долго был?
      Я стоял посреди гостиной, как деревянный языческий божок. Никулин, раздвинув тарелки, пристроил поднос посреди стола.
      — Знакомься, чудовище! — сказал он мне, трепля мочку уха у незнакомой девушки. — Это Юля, моя подружка… Ты чего, Кирюша? Ирину не узнаешь?
      Она была не такой, как прежде. Я представлял ее иначе. То ли она поправилась, то ли в глазах что-то изменилось. Она смотрела на меня, и улыбка медленно сходила с ее губ.
      — По-моему, он плохо себя чувствует, — произнесла она, вышла из-за стола и приблизилась ко мне. Взяла за руку, заглянула в глаза.
      — Надо ему налить! — решил Никулин.
      — Штрафную! — весело поддержала Юля.
      Я рассматривал Ирину, ее нос, губы, щеки, брови…
      — Ты где была? — спросил я.
      — Здесь, — пожала плечами она. — У Никулина. Он предложил мне политическое убежище, и я согласилась.
      — Мне стало ясно, что вам просто необходимо расстаться на несколько дней, чтобы загасить опасные эмоции, — сказал Никулин, поднося мне фужер с водкой. — Мы с Иришей поспорили, через сколько дней ты догадаешься, что она прячется у меня. Ириша сказала, что через четыре. Я сказал… Ириш, я что сказал?
      — Ты сказал, что через шесть.
      — В итоге мы оба продули, — подытожил Никулин. — Мы завысили твои способности. Ты раскусил нас на десятый день.
      — Извините, — произнес я и взял фужер.
      — До дна! До дна! — начала скандировать Юля. Никулин сделал погромче музыку и погасил верхний свет, оставив только бра.
      — Ты на меня сердишься? — тихо спросила Ирина. — Я ведь тоже на тебя очень сильно обиделась! Звоню тебе, а поднимает трубку какая-то барышня, да еще так нагло заявляет, что ты в ванной…
      — Она умерла, — произнес я, но Ирина, кажется, меня не расслышала. Юля повисла на шее у Никулина, он подхватил ее за талию и стал кружить по комнате. Юля завизжала, с ее ножки свалилась туфелька.
      — Представляешь, — продолжала оправдываться Ирина, — — Никулин звонит мне и говорит: «Меня положили в первую городскую больницу с воспалением легких». Я спускаюсь вниз, а он стоит у подъезда. В общем, он меня уболтал, чтобы я немного пожила у него. Так, говорит, будет лучше для вас с Кириллом. Мы с Юлей устраивали дни национальной кухни: то итальянские блюда готовили, то французские… А ты как?
      — Ничего, — ответил я. — Катался на сноуборде.
      — Везет! А я тут скучала по тебе. Несколько раз порывалась позвонить тебе на мобильник, но Никулин удерживал. Говорит, сеанс терапии надо пройти до конца… А ты что ж плачешь?
      — Тебе показалось. Наверное, глаза отвыкли от света…
      Я закрылся от Ирины фужером и стал медленно-медленно пить холодную, как талый лед, водку. Ирина смотрела на меня, ее глаза наполнялись немым ужасом. Я видел их через стекло фужера, и они казались искаженными, разбитыми на кусочки.
      — Что-то здесь очень жарко, — произнесла она и устремилась к окну. Отдернула штору, потянулась к форточке, распахнутой настежь, но тотчас опустила руки и закрыла ими лицо. У Юли слетела вторая туфелька. Никулин громко смеялся. Оба повалились на диван… Ирина подошла ко мне. Она часто и глубоко дышала, и ее беспокойство стремительно росло, как у кошки, чувствующей приближение природного катаклизма. Она уловила, какая чудовищная тяжесть стояла за моей спиной, она начала различать шрамы на моем лице, и седину на висках, и кровавые пятна на кровавом комбинезоне, и неумолимое сближение с некой неизвестной ей истиной уже представлялось трагедией, которую ей надлежало пережить.
      — Я люблю тебя, Кирилл, — произнесла она, чтобы хоть как-то защититься, как-то сохранить себя, и прижалась ко мне, чтобы не видеть моих глаз.
      А я стоял посреди комнаты, глядя, как кружится Юля, как ее тонкая фигура отражается на стекле многочисленных бокалов и бутылок, и мне казалось, что откуда-то снаружи, из-за темного окна, на бесплотных танцовщиц с болью и тоской смотрит Альбинос в белой плащанице.