– Джим, – механически повторил Спок, – я не могу понять, как вы можете утверждать такие вещи, не будучи прорицателем? Настоящие прорицатели попадаются чрезвычайно редко, и их предсказания не столь категоричны.

– Я тоже не понимаю, Спок, – вздохнул Джим. – В этом нет никакой логики, как и в нашей дружбе.

Выражение лица доктора приобрело меланхолический вид – то ли от виски, то ли от темы разговора. Он задумчиво уставился на огонь, задумчиво проговорил:

– Какая-то тайна свела нас.

Спок озадаченно спросил:

– Вы предполагаете, доктор, что мы приехали в Йосемит только потому, что капитану угрожала опасность? Вы снова намекаете на предвидение?

– Спок, я назвал бы вас бездушным, если бы не знал вас так, как вы не знаете самого себя. Подумайте хотя бы о том, что мы нашли вас, спасли, вернули к жизни почти мертвого, – и все это по интуиции, по предвидению, по прямому указанию свыше, – как вам угодно, так и называйте узы, связующие нас.

Заметив, что рискует показаться сентиментальным, Маккой отхлебнул из чашки, как будто хотел подбодрить себя перед тем, как погрузиться в потаенные глубины их дружбы.

– Мне кажется, что между нами существуют своего рода, скажем грубо, психические узы. Они намного выше нашего сознания и не поддаются исследованию. Не зная, какая субстанция лежит в их основе, мы лишь опосредованно, через наш личный опыт приобщаемся к некой тайне, связующей нас. Не подозревая о тайне, не задумываясь о ней, мы просто ощущаем потребность друг в друге, обусловленную слаженностью наших общих действий. Мы понимаем, что в космосе мы нужны друг другу – и это нас не удивляет. Но вот мы очутились на нашей родимой земле, нам выпадает нежданный отпуск, мы освобождены от каких-либо обязанностей по отношению друг к другу. И наконец, у каждого из нас есть семья, в кругу которой мы могли бы наслаждаться всеми прелестями оседлой жизни. И что же мы делаем? Мы все трое уходим от остального мира, но и тут собираемся вместе.

– Все это звучит слишком заумно, – тоскливо сказал Джим. – Семьи есть у других людей, но не у нас.

Затянувшееся рассуждение доктора напомнили ему о Дэвиде, о Кэролл Маркус. Серая пелена опустошенности опустилась на него.

– Не правда! – возразил Спок, не заметив предупреждающего взгляда доктора. – У капитана есть племянник, с которым он отлично провел бы время. У вас, доктор, есть дочь и, если не ошибаюсь, внучка, с которыми вы могли бы спокойно жить. И у меня на Вулкане есть семья, которую я оставил ради общения с вами.

Джим с кривой улыбкой на губах почтительно склонил голову:

– Спасибо, мистер Спок, за то, что вы избавили меня от мук жалости к себе и напустили еще больше тумана в логические хитросплетения доктора.

– А в наказание за ваше пренебрежительное отношение к логике, Джим, – с облегчением пригрозил доктор, – я заставлю вас по возвращению на корабль рассмотреть четыре десятка голограмм моей внучки. А вы, Спок, разочаровали меня.

Он запрокинул голову, допивая остатки «секретного ингредиента».

– Не понял, – вопросительно уставился на него Спок.

– Вы не подвергли сомнению мою идею о психических узах. А без критического анализа она останется всего лишь гипотезой.

Спок отставил от себя пустую чашку, взял в руку тоненькую ветку и ответил:

– Фактически я согласен с вашей теорией. Прежде всего потому, что у нас с вами были затруднения при расторжении нашей связи после «Фал тор пан». Тогда капитан путем телепатии сумел восстановить со мной контакт. Это подтверждает вашу теорию.

Он взмахнул веткой так, словно эта была дирижерская палочка.

Кирк улыбнулся в ожидании чего-то хорошего:

– Что вы собираетесь делать, Спок?

– Прежде чем покинуть корабль, я побывал в компьютерной библиотеке, чтобы ознакомиться с обычаями кемпинга. И полагаю, нам пора заняться ритуалом, известным под названием «коллективное пение».

Откинувшись на спину, беспомощно разведя руки в стороны, Джим воскликнул:

– Спок, вы – само совершенство! Кто, кроме вас, мог бы напомнить нам о ритуале хорового пения? Да я не пел у костра со времени своего детства в Айове. Но разрешите узнать, какое отношение к ритуалу имеет веточка в ваших руках?

– Наличие коллектива предполагает и наличие руководителя…

– И вы, стало быть, будете нашим дирижером?..

Джим катался по траве, как будто он снова превратился в ребенка, по-детски безудержно зайдясь в веселом смехе. А почувствовав себя освободившимся от всего мрачного, что угнетало его в последнее время, и утирая выступившие от смеха слезы, ударил в ладоши:

– Браво, маэстро Спок! Поздравляю вас с новым для вас амплуа дирижера тире певца. Ну, и какую же песню вы предлагаете нам исполнить под вашим руководством?

– К моему сожалению, компьютер не выдал ни одной песни.

– Еще раз браво, маэстро! – зааплодировал Джим и, обратясь к Маккою, намекая на оплошность его рассуждений, сказал:

– Видите, доктор, все гениальное – просто. Не знаешь ни слов, ни музыки песен – иди в дирижеры, и успех обеспечен.

Плечи доктора тряслись от беззвучного смеха, и на подколку Джима он лишь отмахнулся расслабленным движением руки. Но Кирк не унимался:

– Как насчет репертуара, дружище? С чего мы начнем?

Маккой сморщился, как сморчок, нахмурил брови, словно с трудом припоминая что-то забытое; и предложил:

– Да хотя бы «Рейс в Кейптаун».

– «Упакуйте свои заботы», – не задумываясь, оборвал Джим.

– Мы что, уезжаем, капитан? – обернулся к нему Спок.

Маккой был наверху блаженства и, перехватив инициативу, ответил вместо Кирка:

– Что вы, Спок? Было бы преступлением раньше времени покинуть эти места. Мы перебираем песни, ищем подходящую для нашего трио.

– «Кажется, она меня любила», – вмешался Джим.

– Нет, – забраковал песню Маккой, – слишком сентиментально. О! Я вспомнил: «Греби, греби, греби на своей лодке».

– Отлично, – поддержал его Джим. – Ты, конечно, знаешь ее, Спок?

– Никогда не слышал.

– Это не имеет значение. Ты выучишь ее за считанные секунды. Слова просты и грубы, как весло… Слушай и запоминай: «Греби, греби, греби на своей лодке вниз, вниз по реке, весело, весело, весело. Но жизнь – это грезы», – продекламировал Джим.

Спок выгнул бровь:

– Слова простые, но в них нет логики.

– Песни не всегда логичны, Спок. И какое тебе дело до логики в такой хороший вечер? Мы с доктором начнем, а когда дадим тебе знак, можешь присоединяться к нам, если захочешь.

Доктор прокашлялся, облизал губы и на всякий случай предостерег себя от критики:

– Но не говорите потом, что это – моя затея.

Он запел хриплым, не очень приятным голосом, но в нужной тональности. Когда он в третий раз повторил «греби», Джим присоединился к нему и после трижды повторенного «весело» сделал знак Споку вступать, но тот отрицательно покачал головой, хотя и продолжал слушать с видимым интересом.

Оборвав песню, Кирк с легким раздражением спросил:

– Что случилось, Спок? Почему ты не присоединяешься к нам?

– Я пытался вникнуть в смысл слов, – ответил Спок, – и должен признаться, что я…

Доктор безнадежно взмахнув руками, простонал:

– О, ты, сын зеленокровного вулканца, пойми ты, что это – песня. Ее нужно просто пе-еть. Слова неважны. Важно хорошо провести время, исполняя песню.

Спок молча выслушал упрек и спросил с глубочайшей искренностью:

– Прошу прощения, доктор Маккой, но разве мы плохо проводим время?

Маккой закатил глаза к небу:

– Сдаюсь! Я потерял последнюю надежду полюбить его живого больше, чем мертвого. Прости меня, Боже!

– Кажется, мы отпели свое у костра. Так почему бы нам не назвать это позднее время ночью и не отправиться бай-бай? – спросил Джим.

Веселое настроение не покинуло его, но «секретный ингредиент» начинал оказывать свое действие на его усталое и не совсем здоровое тело. «Отдохнуть, выспаться, – подумал Кирк, – а утром со свежими силами опять сойтись с Эль Кэпом лицом к лицу.»

– Через мой труп! Только через мой труп! – с истеричным хрипом возопил Маккой, возвращая Кирка к действительности.

Оказывается, он произнес в слух то, о чем про себя размышлял весь остаток дня. Укоряя себя за потерю контроля над собой, за излишнюю расслабленность, он ответил:

– Не надо так громко, дружище. До утра тебе, по крайней мере, не придется умирать.

И в отчужденном молчании они начали укладываться спать.

Минут двадцать Кирк маялся в своем спальном мешке, стараясь уснуть, не обращая внимания на громкий храп Маккоя. Он уже погружался в сон, когда раздался голос Спока, который несомненно знал, что он не спит:

– Капитан?

– Мы в отпуске, Спок, называйте меня Джимом.

– Джим?

– Что такое, Спок?

После драматической паузы, Спок глубокомысленно изрек:

– Жизнь – не грезы.

– Усните, Спок. Сон – лучшее доказательство того, что такое жизнь.

В задней комнате Парадиз-салона сидели все три дипломата: Дар, как застывшая восковая кукла, держалась прямо, не касаясь до омерзения грязной спинки кресла; Телбот, придвинув свое кресло вплотную к Кейтлин, утопал в нем по самую грудь, спрятав под столом свои длинные ноги; Коррд полусидел, полулежал, заняв своим обширнейшим задом кряхтящее от непомерной тяжести кресло, а перегруженной алкоголем головой и подложенными под нее и широко распластанными руками – стол. Он был невменяем от перепавшей ему перед самым пленом дармовой выпивки и, судя по бессмысленной ухмылке, с которой он изредка отрывал свою голову от стола, – как никогда счастлив. Он не видел ни своих коллег, в тягостном молчании ожидавших неизвестно чего, ни жалкого вида поселенца, топтавшегося у выхода с ружьем в руках.

Телбот завидовал Коррду острой завистью и жалел, что не составил ему компанию за стойкой бармена, а потратил все то время на дурацкий, никому не нужный коммутатор. Хорошо было бы пристроиться на столе рядом с Коррдом и с блаженной ухмылкой идиота плевать на все и вся и… не думать, не думать.

Он оторвал дрожащую руку от подлокотника кресла, провел ею по покрытому испариной лбу – ладонь стала влажной и липкой. И Телботу захотелось выпить, так захотелось, что за глоток самого низкопробного алкоголя он отдал бы все на свете и свою жизнь включительно. Недавние оглушительно-не правдоподобные события слишком быстро отрезвили его, в голове прояснилось, и он мог соображать, то есть думать.

А думать ему вовсе не хотелось. Тем более о том, что поселенцы и их лидер-маньяк могут сделать с ними. Смерти он не боялся и не мог бояться, давно утратив интерес к жизни. Он не хотел думать потому, что это для него означало вспоминать. Вот Коррд ничего не вспоминает и блаженствует, потому что он не живет, так хотя бы существует в настоящем времени. А всякое воспоминание – это жизнь в прошлом, которого Телбот стыдился, боялся и которое ненавидел – не столько само прошлое, сколько самого себя в прошлом.

Между тем, лет семь тому назад Святой Джон Телбот был одним из самых уважаемых, если не самым уважаемым дипломатом в Федеральной службе. Уважение было вполне заслуженным. Ведь не кто-то другой, а именно он, Джон Телбот, предотвратил межзвездную войну, добившись временного перемирия, а затем и вечного мира между Капеллой и Ксенаром.

Почести не заставили себя ждать. Сначала его имя официально увеличилось на эпитет «Святой», затем перед эпитетом появились желанные для всякого политика слова «Лауреат Премии Мира Сукариана», а затем последовало вожделенное назначение на Андору.

Может, кто-то и завидовал ему, не хотел признавать его заслуг, но сам Джон Телбот считал, что ничего необычного в его головокружительной карьере не было.

Сын состоятельных родителей, он учился в самых элитарных, закрытых для простых смертных колледжах. И все ему удавалось. Не было того предмета, той области знаний, которые давались бы ему с трудом. Целенаправленно готовя себя к дипломатической службе, Джон Телбот, любознательный, трудолюбивый, с одинаковым рвением погружался и в дебри законоведения, и в не менее дремучие дебри политических интриг.

Молодой, красивый, талантливый, богатый, напичканный знаниями, он даже не заметил тех церемониальных процедур, которые для непосвященных были закрытым шлагбаумом Федеральной службы. А эрудиция; личное обаяние, несомненное красноречие сделали его желанным членом любой миссии, отстаивавшей интересы Федерации в галактическом сообществе. Очень скоро из второстепенного члена миссии он стал первостепенным, затем главным и, наконец, утвердился как «Полномочный Представитель».

И он был неплохим Полномочным Представителем. Девизом его дипломатии была пущенная им же в оборот фраза: «Не пролить ни капли крови». Неуклонно и последовательно проводя свой девиз в жизнь, Джон Телбот и заслужил прозвище Святой. Сейчас, когда все триумфы остались позади, Телбот пытался понять, когда нормальный человек по имени Джон Телбот переродился в самовлюбленного болвана, скатившегося до того, что искреннюю признательность двух человеческих содружеств, избежавших благодаря ему взаимоистребительной бойни, признательность, граничившую с обожествлением слабого человеческого существа, посчитал за истинную оценку всех его достоинств, и без тени смущения представлялся всем и каждому как Святой Джон Телбот.

Все святые были безгрешными, и Джон Телбот считал себя непогрешимым. Андора подвергла сомнению его святость и развеяла миф о непогрешимости, но для этого потребовалось немало времени. Принятый Андорой как Полномочный Представитель Содружества Планет, как истинный миротворец и истинный святой, положивший конец длительной распре, Джон Телбот, не забывая интересы Федерации, самоуверенно вмешался и во внутренние дела андорианцев. И не безуспешно.

Ситуация на Андоре была типичной для всех времен и всех рас. Обогнав другие системы в развитии, Андора процветала за счет труда эмигрантов. Вся черновая работа считалась унизительной для андорианцев и была свалена на выходцев из других рас, а уделом самих андорианцев, как представителей высшей расы, оставались утонченное искусство, политика и постоянные экспансии в запредельные территории – либо путем открытия неизвестных систем, либо вооруженной агрессией.

Проходили века за веками, но бесправие эмигрантов оставалось неизменным. Сын, внук, правнук эмигранта хоть до десятого поколения, не знавший и не признаваший никакой родины, кроме Андоры, продолжал считаться эмигрантом, лишенным всех прав.

Первые выступления мнимых эмигрантов за свои права были мирными. Правительство Андоры на всякое выступление отвечало репрессиями. Тогда мнимые эмигранты прибегли к излюбленному методу борьбы слабого с сильным – террору.

Наиболее активно выступили за свои права, включая представительство в андорианском правительстве, шахтеры – выходцы из соседней системы Черул. Шахты были, в основном, сосредоточены вокруг столицы Андоры. Шахтеры обитали и в окружавших столицу поселениях, и в самой столице.

Сплоченные трудной и опасной работой, угнетенные бесправием, прекрасно знающие подземные коммуникации столицы и самые потаенные уголки своих шахт, шахтеры безнаказанно провели несколько террористических актов, предупреждая о серьезности своих требований, и перешли к тактике захвата заложников.

В полную меру используя свою популярность миротворца, Джон Телбот не раз и не два выступал в качестве посредника в переговорах между шахтерами и андорианским правительством. И всякий раз добивался успеха. А первая же попытка андорианского правительства вести переговоры без Телбота закончилась кровавой трагедией: двое влиятельных граждан столицы, взятых в качестве заложников, были найдены на улице изможденными скелетами – их заморили голодом в подземных катакомбах.

Искренне удрученный гибелью ни в чем неповинных людей, Святой Джон Телбот установил личные контакты с похитителями и добился, как всегда, успеха: семеро заложников были освобождены похитителями. Это была уступка с их стороны, но уступка не правительству, а лично Телботу.

И Джон Телбот поверил в исключительную силу своего имени до такой степени, что после похищения малолетнего сына губернатора столицы он обратился к похитителям с гневным письмом-проповедью. Как считал и до сих пор считает сам Телбот, письмо было вершиной его красноречия и самой глубокой ошибкой в его жизни.

Прекрасно разбираясь в нравах и обычаях правящей на Андоре расы, Джон Телбот не удосужился хотя бы поверхностно познать нравы и обычаи угнетаемых рас, меньшинства, и назвал черуланцев экстремистами, жаждущими чужой крови.

С незапамятных времен черуланцы не проливали чужой крови, но и не прощали оскорблений. А самым страшным оскорблением для черуланца было обвинение и даже намек на пролитие чужой крови.

Святой Джон Телбот оскорбил освященные веками традиции и веру чужой расы. И был наказан. Без промедления…

Утром у двери его офиса было обнаружено мертвое тело сына губернатора – ребенка десяти-одиннадцати лет. И в преступлении черуланцы оставались пунктуально верны своей традиции: на груди ребенка лежала записка со словами «Не пролито ни капли крови». Это был лишь чуть измененный, известный всему галактическому миру девиз Джона Телбота – увы, не святого, а грешного. А под девизом была приписка: «Он умер легкой смертью».

«Легкая смерть» означала перелом шейного позвонка. Страшная смерть, а по сути – казнь, забытая на земле с далеких времен.

Прилежный ученик, а затем такой же прилежный студент, Джон Телбот легко вспомнил, что подобная казнь применялась в древней Монголии к многочисленным ханычам, кровь которых считалась священной, а жизнь – опасной для правящего хана…

Содрогнувшись от представшей перед его глазами картины, Телбот резко встряхнул головой, словно только что проснувшись, и огляделся: все та же грязная комната, тот же часовой у двери, те же товарищи по несчастью. Впрочем, Коррд счастлив до безобразия и может быть товарищем лишь самому себе. А мисс Дар не может быть товарищем потому, что она не может быть несчастной. Молодая, поразительно красивая, к тому же умна и решительна – несчастье к таким не пристает. «Если бы я был моложе лет на двадцать, – подумал Телбот и тут же возразил сам себе. – При чем тут возраст? Если бы ты не был грязным, отупевшим от пьянки, потерянным существом, пародией на человека…»

Это самобичевание, эта наполненная презрением к себе характеристика избавляла его от воспоминаний, и он, вероятно, не скоро еще закончил бы перечислять свои «достоинства», если бы ему не помешал поселенец, вошедший в комнату. Грязный, одетый в тряпье, лишь отдаленно напоминающее униформу, он быстрым взглядом окинул дипломатов и направил дуло своего ружья на Дар.

Не дав ей возможности отреагировать на немой, но весьма выразительный приказ, Телбот рывком поднялся с кресла и спокойно сказал:

– Оставьте ее. Я пойду первым.

Кейтлин попыталась было оспорить его решение, но поселенец прервал ее, обращаясь к Телботу:

– Если вам так хочется, – и ствол его ружья, направленный на выход, закончил фразу. А часовой, вскинув ружье, приковал Кейтлин к месту.

Увидев перекошенное злобой лицо часового, его готовность стрелять по любому поводу, отметив надежность запоров на двери черного хода, Телбот подумал:

«Какая прекрасная возможность для инсценировки побега и для мгновенной смерти от пули в спину. – И с горькой насмешкой возразил сам себе:

– Это приведет не к смерти, а всего-навсего к ранению и к новым мукам.»

У двери он остановился, оглянулся и грустно улыбнулся Дар:

– Прощайте, дорогая. В случае, если… Мне очень жаль, что все так обернулось, что так быстро оборвалась ваша карьера. А мне хотелось бы поработать с вами… Если не вернусь, передайте, пожалуйста, Коррду, когда он проснется, что я попрощался с ним.

– Их лидер – вулканец, – уверенно возразила Дар, – он не убьет вас. Вы вернетесь, – но глаза ее были печальны.

«Вулканец, который улыбается тем, кого он убивает, – подумал, но не высказал свою мысль Телбот. – Пусть Кейтлин останется при своем мнении.»

Поселенец толчком ствола в спину поторопил его.

– Только без унижения! – вскинул голову Телбот и шагнул в темноту.