Они излагают подлежащее обсуждению дело на бумаге, и не успевает еще несчастный председатель раскрыть рот, как вот оно, черным по белому, уже лежит перед ним. (Смех.) Два длинных ряда почтенных граждан, сидящих по правую и по левую руку от председателя, надежно его охраняют, следя за тем, чтобы он вел себя как должно, и вынуждают-таки его говорить на нужную тему, хотя ни для кого не секрет, что втайне он мечтает от нее увильнуть, а в ушах у него звучит голос, проникновенный голос, который, подобно вещему голосу древнеримского раба, напоминает ему на всем пути триумфального шествия, что он - всего лишь смертный председатель и что общая участь его и всей его братии - "сказать свое слово и умереть".
      Сегодня, леди и джентльмены, мы празднуем сто двадцать вторую годовщину Королевского общества музыкантов. (Громкие приветственные возгласы.) Учреждено оно было благодаря тому, что сто двадцать лет назад два джентльмена, стоя в дверях кофейни в полумиле от того места, где мы сейчас находимся, случайно загляделись на двух бедных мальчиков, гнавших по лондонским улицам пару ослиц. Эти два мальчика были сыновьями скончавшегося музыканта; два щедрых сердца, сжалившихся над ними, были сердцами двух скончавшихся музыкантов; а благородный человек, поспешивший им на помощь, был тоже ныне скончавшийся музыкант Гендель *, известный среди истинной аристократии духа - среди людей искусства - не громкими титулами, а лишь своим даром, полученным, как я разумею, из рук самого господа бога. (Крики "браво".) Так вот, леди и джентльмены, этот "Гармонический кузнец" * принялся так ретиво ковать железо своего братства, пока оно было горячо, что выбил из него искры самоуважения, независимости и процветания - качеств, которые отличают это учреждение и поныне. Все девятнадцать лет, что ему еще оставалось прожить, он трудился ради Общества музыкантов у наковальни своего искусства, трудился не жалея сил и с искренней верой, а перед смертью завещал ему царское наследство - тысячу фунтов стерлингов. (Громкие возгласы одобрения.) Теперь мы видим, что такое доброе семя и что такое хорошая музыка. Миновало сто двадцать два года; ушли в прошлое кружевные жабо и пудреные парики, ушли в прошлое белые плащи, шинели с пелеринами, огромные шейные платки и ботфорты, но из доброго семени выросло пышное, цветущее дерево, под сенью которого мы нынче сидим; и хорошая музыка по-прежнему молодо звучит в молодых ушах, в молодых голосах и пальцах каждого нового поколения. (Одобрительные возгласы.)
      Леди и джентльмены, когда мне выпадает честь председательствовать на подобных обедах, я обычно стараюсь объяснить тем из собравшихся, кто, возможно, незнаком с деятельностью данного общества, из каких соображений сам я это общество поддерживаю. Так позвольте мне вкратце рассказать вам, почему я с особенным сочувствием и уважением отношусь к Королевскому обществу музыкантов.
      Во-первых, потому что оно - подлинное (браво!) - не только по названию, но и на самом деле это общество музыкантов: не разношерстное сборище лиц неопределенных занятий, в которое затесались несколько музыкантов, чтобы как-то оправдать злоупотребление высоким этим словом, но общество профессионалов, связанных любовью к своему искусству и ставящих себе цели, важные для этого искусства. (Возгласы) Потому что эти люди объединились - а они только так и могли объединиться независимо и с пользой - на основе взаимной помощи (крики "браво") и заранее обеспечивают на время старости, болезни или несчастья если не самих себя, то своих собратьев, их вдов и сирот. Потому что общество это не только дает средства на образование этих бедных детей и на обучение их профессии, но и после того по-отечески о них печется: тех из них, кто успешно прошел ученичество, поощряют возвращаться в лоно общества, награждают за успехи и прилежание, а также наставляют и в дальнейшем следовать стезей правды и приверженности долгу. (Аплодисменты.) Потому что общество это не замкнутое, оно предоставляет самым новым своим членам те же преимущества, что и самым старым, и охотно принимает в свои ряды музыкантов-иностранцев, постоянно проживающих в Англии. Потому что оно действует по особым, им самим созданным правилам (одобрительные возгласы) и притом ведет дела по системе чрезвычайно неразумной и не пользующейся признанием, а именно - платит небольшое жалованье всего лишь двум лицам, действительно работающим, в то время как директоры даже расходы, связанные с собраниями, покрывают из своего кармана. (Громкие аплодисменты.) Леди и джентльмены, вы и представить себе не можете, какой переполох поднялся бы в некоем литературном обществе, если бы кровожадный субъект, ныне обращающийся к вам с этой немудрой речью, попросил бы там слова и предложил взять Общество музыкантов как пример для подражания. (Смех и одобрительные возгласы.) И наконец, леди и джентльмены, я рекомендую это общество тем из вас, кто с ним незнаком, потому что это общество артистов, основанное на правиле: все за одного и каждый за всех. Каждый из его членов с самого начала считает своей обязанностью перед всеми остальными бесплатно участвовать в любом концерте, который устраивается в пользу Общества. Каждому при вступлении в члены Общества официально и недвусмысленно напоминают, что он берет на себя обязательство по мере своих сил и способностей участвовать в большой работе, и с этой минуты его считают связанным этим обязательством. Таковы, леди и джентльмены, главные отличительные черты общества профессионалов, которое сегодня миновало сто двадцать вторую веху на своем жизненном пути, - главные его черты, но к ним можно прибавить еще одну, а именно, что ежегодный доход, получаемый им из одного только источника - от ежегодных членских взносов, - составляет немногим больше одной десятой доли той суммы, какую оно ежегодно тратит на осуществление своих превосходных целей. На обложке лежащей передо мною книги я читаю "Вечер сто двадцать второй", и я погружаюсь в сладкие грезы, вспоминая те чудеса, которые с раннего детства рождала для меня музыка. Мне грезится, что я воротился к ночи сто двадцать второй замечательных сказок "Тысячи и одной ночи" и слышу, как Динарзада, за полчаса до рассвета, говорит сестре: "Сестра Шахразада, если ты еще не спишь и если будет на то милость нашего повелителя-султана, прошу тебя, доскажи мне сказку про... английских музыкантов!" (Смех и одобрительные возгласы.) На что Шахразада отвечает, что охотно исполнила бы ее просьбу, но сдается ей, что у этой сказки нет конца (одобрительные возгласы), ибо, по ее мнению, до тех пор пока люди будут жить на земле, любить и надеяться, до тех пор не может исчезнуть музыка, поднимающая их над превратностями судьбы и над собственными заблуждениями. (Крики, возгласы.) И вот султан, который для этого случая на время изменил свое имя, опоясался не ятаганом, а косой и удалился, милостиво порешив - пусть сказка длится и сто двадцать вторую ночь и пусть братство музыкантов живет вечно. (Громкие аплодисменты.)
      Леди и джентльмены, вы можете счесть это праздной игрой воображения, но ведь каких только фантазий не рождает музыка! Вы знаете, что ей дано воскрешать мертвых; ей дано привести к вашему камельку родное существо, которое если и жило когда, так только в вашем сердце. Вы знаете, что музыка дает слепому зрение, а тяжелобольному - надежду; что мертвые слышат ее. Мы все слышим ее и в смене времен года, и в шуме вод, по которым ходил наш Спаситель. А в заключение я прошу вас, прислушайтесь и еще к одному напеву вы наверняка расслышите его среди звуков сегодняшней музыки. Не может рука навсегда сохранить свою власть над смычком, струнами, клавишами; и дыхание рано или поздно слабеет. Искусное сочетание многих инструментов всегда требует и таких музыкантов, которые не могут надеяться ни на большой успех, ни на большую плату, а между тем без их участия наслаждение, которое вы испытываете, не было бы полным. Так прислушайтесь и к этому напеву: "Я - из их числа; я был молод, теперь я стар; пальцы мои утратили гибкость; дыхание ослабело. Ради того многого, что дала вам музыка, дайте мне хоть немного!"
      Я предлагаю тост за Королевское общество музыкантов. (Громкие аплодисменты.)
      [Позднее, предлагая тост "за дам", Диккенс, как всегда, возмущался тем, что они сидят отдельно, на галерее.]
      Почему мужчины располагаются со всеми удобствами, почему перед ними дымятся яства и сверкают графины, а дамы должны сидеть наверху и оттуда с довольным видом взирать на это зрелище? Даже на Сандвичевых островах и на Таити дикари допускают представительниц прекрасного пола на свои банкеты. Не стоит ли нам изменить нынешнее положение вещей? Я со своей стороны могу сказать, что если устроители пообещают в будущем году, или еще через год, по случаю очередного торжественного обеда пригласить к столу дам и посадить по даме справа и слева от председателя, то я охотно соглашусь занять председательское кресло. (Возгласы одобрения.)
      РЕЧЬ В ПЕНСИОННОМ ОБЩЕСТВЕ ПЕЧАТНИКОВ
      6 апреля 1864 года
      Не знаю, составляю ли я в этом смысле исключение, но я отчетливо помню, что с первых моих школьных дней (когда я находился под властью некоей старой леди, которая, как мне представлялось, правила миром с помощью розги), я от души ненавидел печатников и печатное слово. Мне казалось, что буквы печатают и присылают в школу нарочно для того, чтобы мучить меня, и печатника я считал своим личным врагом. Меня учили молиться за моих врагов, и я отлично помню, что как за злейшего своего врага молился за печатника. Воспоминание это по сей день возникает у меня всякий раз, как я вижу выстроенные в ряд крупные, жирные, черные прописные буквы. Однако со временем, когда меня увлек "Джек - Победитель великанов" и другие сказочные герои, ненависть моя пошла па убыль; еще больше она ослабела, когда я дорос до "Сказок 1001 ночи" и до Робинзона Крузо с его Пятницей; кстати сказать, дикари, пирующие на берегу, - это, вероятно, мое первое представление о торжественном банкете!
      Но окончательно моя неприязнь к печатникам исчезла после того, как я увидев в печати свое собственное имя. Теперь мне доставляет удовольствие смотреть на веселую букву O, на S с его добрыми круглыми завитушками, на причудливое G и на Q с его уморительным хвостиком - он первый научил меня усматривать в жизни смешное. И теперь уже в течение многих лет мы с печатниками - неразлучные друзья.
      С тех пор как я последний раз председательствовал на торжественном собрании этого общества, я отслужил три срока ученичества у жизни. В последний раз я занимал это кресло двадцать один год тому назад. А сколько таких кресел я занимал с тех пор? Можно сказать - целый мебельный склад из одних кресел; и сейчас у меня такое чувство, будто я, после долгих странствий, возвратился домой. Мой интерес к судьбам Общества сохранился в полной мере. Оно существует неполных сорок лет *, а уже собрало капитал в 11000 фунтов стерлингов и имеет сейчас на своем попечении 76 пенсионеров обоего пола, при ежегодных расходах в 850 фунтов. Оно сделало и делает много добра, и можно пожалеть лишь о том, что оно не может заботиться обо всех, кто притязает на его помощь.
      Печатник служит верой и правдой не только тем, кто непосредственно связан с печатным делом, но и широкой публике, а следовательно, он в старости и болезни больше, чем кто-либо, имеет право на общественную помощь. Разумеется, то, что выходит в свет благодаря его умению, его труду, выносливости и знаниям, - это не только его заслуга; но без него что бы представлял собою наш мир? Да во всех странах верховодили бы одни тираны и обманщики! Я убежден, что ни в одной отрасли ручного труда не найти столько замечательных людей, как среди печатников. Наборщик из всех рабочих выделяется своей сообразительностью, выносливостью и готовностью все сделать как можно лучше. Труд его по самой природе своей вызывает всеобщее сочувствие. Он часто бывает перегружен работой, так что трудится половину ночи, а нередко и всю ночь, - в нездоровом воздухе, при искусственном освещении, с быстрыми сменами жары и холода, поэтому он особенно подвержен легочным болезням, слепоте и другим опасным недугам. Когда несчастный наборщик теряет на работе зрение и вынужден долгие дни сидеть в своей единственной комнате, лишенный возможности читать - а это было его любимым времяпрепровождением, - ему может читать вслух его жена или дочь; но причина его несчастья омрачает даже этот слабый луч утешения в окружающей его тьме: ведь, возможно, что он сам набирал книгу, которую ему читают. Что же, это только воображаемый случай? Нет, почти каждая крупная типография в Лондоне увольняет много таких рабочих. Поэтому-то публика, в чьих интересах и для чьего развлечения и просвещения они работали, обязана поддержать Общество печатников! В связи с этой стороной вопроса я могу сообщить две приятные новости. Мистер Бантинг, навлекший на себя немало насмешек своей брошюрой о лечении тучности *, пожертвовал Обществу 52 фунта и 10 шиллингов - всю прибыль, которую он пока что получил от продажи этой брошюры. Могу сказать одно: будь у Общества много таких друзей, оно быстро прибавило бы в весе. А некий мистер Винсент, который сам опубликовал несколько книг и заинтересовался судьбою печатников исключительно потому, что за время своих деловых сношений с типографией, где они печатались, неизменно встречал самое учтивое обращение и готовность помочь, выразил намерение передать Обществу доход с недвижимой собственности в Ливерпуле, приносящей ежегодно 150 фунтов. Будут основаны пять пенсий по 20 фунтов, остальная же сумма пополнит капитал Общества.
      [Далее Диккенс красноречиво говорил о правах Общества и закончил так:]
      Тираны и обманщики, о которых уже шла речь, - а в Европе немало и тиранов и обманщиков, - с радостью уволили бы на пенсию всех печатников во всем мире и покончили бы с ними; но пусть друзья прогресса и просвещения уволят на пенсию тех печатников, которые уже не могут работать по старости или по болезни, а остальные в конечном счете сотрут тиранов и обманщиков с лица земли. Ибо если есть на свете машина, которая может с ними расправиться, так это печатная машина. Печатник - служитель разума и мысли; он друг свободы и законности; он друг всякого, кто сам - друг порядка; друг всякого, кто умеет читать. Из всех изобретений и открытий в науке и искусствах, из всех великих последствий удивительного развития техники на первом месте стоит книгопечатание, а печатник - единственный плод цивилизации, без которого не может существовать свободный человек.
      РЕЧЬ В ГАЗЕТНОМ ФОНДЕ
      20 мая 1865 года *
      Леди и джентльмены! Когда после званого обеда в столовую приносят младенца, дабы показать его восхищенным друзьям и родне, обычно бывает так, что гости - быть может, бессознательно руководствуясь мыслью о непрочности младенческой жизни, - направляют разговор на прошедшие события. Говорят о том, как ребенок вырос с последнего званого обеда; какой это замечательный ребенок, а ведь и родился-то всего два или три года назад; какой у него здоровый вид, - это, наверно, корь пошла ему на пользу, и тому подобное. Когда после торжественного обеда на обсуждение выносят не младенца, а учреждение в младенческом возрасте, тут уж нет места колебаниям и деликатным недомолвкам, и можно с уверенностью предсказать, что если оно достойно жить, то и будет жить, если же оно достойно умереть, то и умрет. А решать, чего оно достойно, следует, мне кажется, судя, во-первых, по тому, как это учреждение предполагает распоряжаться своими средствами; во-вторых, насколько его поддерживают те круги общества, которые создали его и для чьей пользы оно предназначено: и наконец - сколь сильно его влияние на публику. (Правильно!) Это последнее соображение я добавил потому, что ни одно общество такого рода никогда и не мечтало о том, чтобы существовать независимо от публики, и никогда не считало поддержку публики чем-то для себя зазорным. (Возгласы одобрения.)
      Так вот, свои средства Газетный фонд намерен употреблять для помощи своим членам в бедности или в несчастье, а также вдовам, детям, родителям и прочим близким родственникам скончавшихся членов, при условии уплаты умеренных ежегодных взносов - их, как я вижу, можно заменить умеренным единовременным взносом вперед на всю жизнь, - а членами Фонда могут быть все платные литературные сотрудники прессы Соединенного Королевства и все без исключения репортеры. Год назад число его членов было немногим меньше ста. В настоящее время оно немногим больше ста семидесяти, не считая еще тридцати человек, которые уже платят взносы, но еще не стали действительными членами. Число это неуклонно пополняется, причем не только работниками столичной прессы, но и провинциальных газет по всей стране. На днях я узнал, что недавно многие газетные работники в Манчестере на своем собрании выразили горячий братский интерес к этому учреждению и серьезное желание расширить его функции и укрепить его положение, при условии, что в устав его можно будет внести статьи о страховании жизни и о выкупе просроченных полисов, а также при условии, что в его рамках столица и провинция будут пользоваться совершенно равными правами. (Крики "браво".) Это требование представляется мне столь умеренным, что я не сомневаюсь ни в благоприятном отклике на него со стороны правления, ни в благотворных последствиях такого отклика. (Крики "браво".) Остается лишь с удовлетворением добавить по этому пункту, что больше трети всех денег, собранных в помощь обществу за последний год, поступило от самих работников прессы. (Крики "браво", возгласы.)
      Что же касается последнего пункта, леди и джентльмены, последнего мерила, а именно - влияния на публику, то я позволю себе сказать так: среди членов этого многолюдного собрания нет, вероятно, никого, кто, читая сегодня газету или слушая рассказ, почерпнутый из газеты, не узнал бы чего-нибудь такого, о чем еще ничего не знал вчера. (Правильно!) То же, за самыми незначительными исключениями, можно сказать и о любом из тех, кто шумной толпой наводняет сегодня улицы этого огромного города. (Правильно!) То же относится почти в равной мере к самым оживленным и самым глухим, самым большим и самым маленьким городам империи, и притом не только к деятельной, прилежной и здоровой части их населения, но также к праздным, больным, слепым и глухонемым. (Крики "браво".) И если люди, которые для этого всепроникающего явления, этой поразительной вездесущей газеты, собирают всевозможные сведения о всевозможных предметах, интересующих публику, собирают пеною неимоверного труда и упорства, нередко сочетая природные способности с усердно приобретаемым умением, причем большая часть работы делается по ночам, за счет отдыха и сна, и связана с напряжением двух самых тонких наших чувств - зрения и слуха (не говоря уже об умственном напряжении), - повторяю, если даже эти люди, которые через посредство газет изо дня в день, из ночи в ночь, из недели в неделю так щедро снабжают публику духовной пищей, не имеют права на то, чтобы публика в свою очередь проявила к ним щедрость, - тогда, как перед богом говорю, я уж не знаю, какие труженики в нашем обществе имеют на это право. (Громкие крики одобрения.)
      С моей стороны было бы неуместно, более того - было бы невежливо распространяться перед вами о том, сколько разнообразнейших качеств необходимо, чтобы делать любую газету. Но, поскольку большую часть этого сложного организма составляют репортеры, потому что именно репортеры составляют большинство в штате почти каждой газеты (если она не состоит из одних перепечаток), я осмелюсь напомнить вам - да не сочтут это нескромным в августейшем присутствии нескольких членов парламента, - сколь многим мы, публика, обязаны репортерам хотя бы за их успехи в двух великих искусствах сжимать и сокращать. (Смех и громкие реплики.) Вообразите, какие муки выпали бы нам на долю из-за парламента - пусть даже самого представительного состава, избранного по самому прекрасному закону, - если бы репортеры не умели делать купюры. (Громкий смех.) Доктор Джонсон заявил однажды со свойственной ему резкостью, что "человек, который чего-либо боится, это наверняка негодяй, сэр". Никоим образом не присоединяясь к этому взгляду хотя и признавая, что человек, боящийся газеты, как правило, более или менее подходит под это определение, - я все же должен сказать, что, если бы мне подавали к завтраку парламентские прения в столь неискусно приготовленном виде, я приступал бы к поглощению их с великим страхом и трепетом. (Смех.) Еще с тех пор, как отец с сыном вели осла домой, то есть, сколько помнится, с времен древнегреческих, а может, и с тех пор, как осел не желал входить в ковчег (вероятно, помещение показалось ему недостаточно удобным), ослы отказываются идти в ту сторону, куда их гонят (смех), - и с тех же незапамятных времен стало невозможным угодить всем без изъятья. (Крики "браво".)
      Против Газетного фонда тоже выдвигают возражения, и я не намерен скрывать, что знаю об этом. Мне кажется, что, поскольку общество это существует открыто, не уклоняется от широкого обсуждения и не ищет зашиты и поддержки, кроме той, какая будет оказана ему добровольно, единственным доводом против таких возражений является самое его существование. Ни одно учреждение, основанное на честных и добровольных началах, не вправе уклоняться от любых вопросов и споров, и всякое такое учреждение в конечном счете только выигрывает от этого. (Крики "браво".) А то, что в данном случае сомнения и вопросы исходят из кругов, заслуживающих почтительного внимания, это, я полагаю, бесспорно. Я, например, отнесся к ним с самым почтительным вниманием, и это привело к тому, что я нахожусь здесь, где вы меня видите. (Приветственные крики.) Все искусства располагают у нас учреждениями, которые, на мой взгляд, ничем не отличаются от этого. У живописи таких учреждений четыре или пять. У музыки, которая так щедро и так прелестно здесь представлена, их тоже несколько. У искусства, которому служу я, такое учреждение одно, то самое, где мы с моим благородным другом, его председателем, вырвали друг у друга не один клок волос и которое я хотел бы видеть более похожим на это. (Смех.) У театрального искусства их четыре, и я не припомню случая, чтобы они вызвали возражения по существу, - разве что какой-нибудь знаменитый и процветающий актер, в долгую пору своих успехов решительно отказывавшийся поддержать свое общество, на старости лет, обедневший и всеми забытый, покаянно взывал к нему о помощи. (Правильно!)
      Может быть, наш Фонд вызывает некоторые опасения - к примеру, а ну как парламентский репортер станет уделять члену парламента, который платит нам взносы, много строк, а такому, который не платит, - поменьше? (Смех.) Не говоря уже о том, что такое обвинение огульно и, позволю себе заметить, бросает тень не только на злосчастного репортера, но и на злосчастного члена парламента, - не говоря уже об этом, я могу ответить так: во всех газетных редакциях знают, что каждому парламентскому оратору отводится на страницах газеты место в соответствии с его весом в глазах публики и с тем, насколько интересно и убедительно то, что он сказал. (Возгласы одобрения.) А уж если бы среди членов этого общества сыскался человек, достаточно неразумный по отношению к своим собратьям и бесчестный по отношению к самому себе, чтобы обмануть оказанное ему доверие в корыстных целях, то скажите, вы, здесь собравшиеся, уж вам ли не знать этого, - неужели газета, в которой дело поставлено настолько плохо, что там не распознают такого человека с первого взгляда, может надеяться благополучно просуществовать хотя бы год? (Громкие возгласы.) Нет, леди и джентльмены, такой глупый и неуклюжий проступок не укроется от проницательности газетных редакторов. Но я пойду дальше и скажу, что если такого проступка и можно опасаться, то скорее со стороны мелкого ренегата, прихвостня какой-нибудь разрозненной, разъединенной и полупризнанной профессии, нежели в среде, где, путем объединения всех ее членов от мала до велика для общего блага, создано общественное мнение; а целью такого объединения должно быть - поднимать мелких работников прессы до уровня крупных, а отнюдь не низводить крупных на уровень мелких. (Возгласы одобрения.)
      В заключение мне хотелось бы сказать несколько слов в память не совсем обычных обстоятельств, позволивших мне сегодня занять здесь председательское кресло, и вы, надеюсь, не посетуете, если слова эти будут носить в некотором роде личный оттенок. Я здесь держу речь не в защиту обычного клиента, которого, в сущности, почти не знаю. Сегодня я ратую за своих собратьев. (Громкие, долго не смолкающие приветственные крики.) Я пришел на галерею палаты общин в качестве парламентского репортера, когда мне не было еще и восемнадцати лет, а ушел оттуда - трудно поверить в эту печальную истину, около тридцати лет тому назад. Я выполнял репортерскую работу в таких условиях, какие многие из моих собратьев здесь в Англии, многие из моих нынешних преемников, не могут себе и представить. Мне часто приходилось переписывать для типографии, по своим стенографическим записям, важные речи государственных деятелей, - а это требовало строжайшей точности, одна-единственная ошибка могла серьезно скомпрометировать столь юного репортера, - держа бумагу на ладони, при свете тусклого фонаря, в почтовой карете четверкой, которая неслась по диким, пустынным местам с поразительной по тому времени скоростью - пятнадцать миль в час. Последний раз, что я был в Эксетере, я забрел во двор замка, чтобы позабавить моего спутника, показать ему место, где я некогда записывал предвыборную речь моего благородного друга лорда Рассела - посреди отчаянной драки, в которой участвовал сброд со всего графства, и под таким проливным дождем, что двое моих добросердечных коллег, случайно оказавшихся без дела, держали над моим блокнотом носовой платок, наподобие того как держат балдахин во время церковного шествия. (Смех.) Я протер себе колени, столько я писал, держа на них бумагу, сидя в заднем ряду старой галереи старой палаты общин; я протер себе подошвы, столько я писал, стоя в каком-то нелепом закуте в старой палате лордов, куда нас загоняли, как овец (смех), и заставляли ждать... наверно, того времени, когда нужно будет заново набить мешок с шерстью. (Смех.) Случалось мне и застревать в грязи на проселочных дорогах, посреди ночи, в карете без колес, с измученными лошадьми и пьяными форейторами, и все же я успевал вовремя сдать свои записи в машину, да еще удостаивался памятных похвал покойного мистера Блека * с его незабываемым шотландским акцентом и столь же незабываемым золотым сердцем. (Крики "браво".)
      Леди и джентльмены, я для того упоминаю об этих пустяках, чтобы вы видели: я не забыл, как увлекательна была эта моя старая работа. (Крики одобрения.) Быстрота и проворство, которых она требовала, доставляли мне удовольствие, до сих пор не иссякшее в моей груди. Всю сноровку и сметливость, с какой я пришел на эту работу и какую приобрел, выполняя ее, я сохранил до сих пор. Мне кажется, что я хоть завтра мог бы приступить к ней снова и дело пошло бы у меня, в общем, не хуже, несмотря на долгую отвычку. (Крики одобрения.) Еще и теперь, когда я сижу в этой зале или еще где-нибудь и слушаю скучную речь, - такие бывают, - я иногда, чтобы скоротать время, мысленно следую за оратором так, как делал это в те далекие дни; а порой хотите верьте, хотите нет - даже ловлю себя на том, что вожу рукой по скатерти, точно в воображении делаю стенографическую запись. (Смех.) Примите эти пустячные факты в подтверждение того, что я говорю по собственному опыту и что интерес мой к этой давнишней моей работе не угас. Примите их как доказательство того, что моя симпатия к профессии моей юности - это не настроение, которое овладело мною сегодня, а завтра будет забыто (крики "браво"), но непреходящая любовь, часть меня самого. (Возгласы одобрения.) Я думаю - я убежден, - что, если бы я не сменил мою старую профессию, я первый горячо отстаивал бы сейчас интересы этого учреждения, полагая, что оно зиждется на здоровой и прочной основе. Леди и джентльмены, я предлагаю выпить за процветание Газетного фонда, включив в этот тост, в связи с официальным признанием Фонда, имя, которое придало новый блеск даже самым выдающимся газетам мира, - славное имя мистера Рассела. (Громкие возгласы одобрения.)
      РЕЧЬ В АССОЦИАЦИИ КОРРЕКТОРОВ
      17 сентября 1867 года *
      Джентльмены, так как это общество собралось сегодня не для того, чтобы послушать мою речь, а чтобы познакомиться с фактами и цифрами, весьма близко касающимися почти всех, кто здесь присутствует, - я чувствую, что с моей стороны достаточно будет самого короткого вступления. О подробностях интересующего нас вопроса мне неизвестно ровным счетом ничего. Однако я согласился, по просьбе Лондонской ассоциации корректоров, занять председательское место и сделал это по двум причинам. Во-первых, я полагаю, что вести такие дела открыто и гласно - значит, подавать полезный пример, необходимый в наше время и как нельзя более приличествующий людям одной профессии, связанной с великим оплотом гласности - с прессой. (Возгласы одобрения.) Во-вторых, по личному опыту я знаю, что такое обязанности корректора и как они обычно выполняются, и я могу засвидетельствовать, что работа эта не механическая, что здесь мало сноровки и навыка, но требуется еще и природный ум, и приобретенное образование, и изрядная осведомленность, и находчивость, и отличная память, и сметливость. (Громкие возгласы одобрения.) Я с благодарностью заявляю, что ни разу я не прочитывал корректуру какой-либо из написанных мною книг без того, чтобы корректор не указал мне на какое-нибудь не замеченное мною несоответствие или допущенную мною оплошность; словом - ни разу не бывало, чтобы я не встретил написанное черным по белому указание на то, что мою работу внимательно проследил не только зоркий, наметанный глаз, но и терпеливый, изощренный упражнением ум. (Правильно!) Я не сомневаюсь, что к этому моему заявлению могут, положа руку на сердце, присоединиться все мои многочисленные собратья по перу. (Правильно!)
      По этим простым причинам, кратко мною изложенным, я и нахожусь здесь, на председательском месте; и как председатель, я вас заверяю, что ежели среди вас есть человек, так или иначе связанный с книгопечатанием, и ежели этот человек пожелает к вам обратиться, то, каковы бы ни были его взгляды, он может рассчитывать на мое самое пристальное внимание и ему будет предоставлена полная возможность высказаться. (Громкие возгласы одобрения.)
      [После выступлений других ораторов были приняты две резолюции о повышении заработной платы корректоров. Некий мистер Чаллонер разъяснил, что "эта ассоциация - отнюдь не профессиональный союз" и что единственное их желание - беспристрастно изложить дело предпринимателям, без малейшего намерения навязывать им свою волю путем сговора. В ответ на предложение выразить благодарность председателю Диккенс сказал:]