Кстати, она сообщила мне, что состоит в дальнем родстве с Пони, который несколько недель тому назад летал на воздушном шаре, и добавила, что не слышала ничего более удивительного, чем рассказ Пони о том, как вы рвались в сады Воксхолла поглазеть на него. Пони говорил, что от толпы, любопытствовавшей увидеть, как произойдет то, что обещала гравюра на афише, у него прямо в глазах рябило: столько одинаковых физиономий - вроде бы и разные люди, а на деле все бездельники!
      Так уж у вас повелось. И вы это сами знаете. Не спорьте, пожалуйста. Вы обязательно отправитесь поглазеть на то, на что ходят смотреть все. И не пытайтесь утешиться мыслью, что я имею в виду "вульгарное любопытство", как вам угодно называть любопытство, которого вы сами не разделяете. Светское любопытство нашего общества так же вульгарно, как и любое другое.
      О конечно, вы станете твердить: "Нет, что вы!" - но я отвечу: "Да, вот именно!" Непальские принцы, например. Что вы на это скажете, хотел бы я знать! Весь прошлый сезон в самых приличных домах из-за этих непальских принцев куда больше толпились, толкались, оттирали, давили, нажимали и продирались вперед, чем в вульгарных Креморнских садах и Гринвичском парке на пасху или на троицу. И ради чего? Что вы о них знаете? Известно ли вам, зачем они сюда приехали? Найдете ли вы их страну на карте? Вы хоть поинтересовались ее климатом, флорой и фауной, государственным устройством, ремеслами, обычаями, религией или нравами? Где уж вам! Но раз парочка смуглых принцев, чувствуя себя весьма не в своей тарелке, разгуливает по городу в широченных муслиновых штанах, с ног до головы сверкая драгоценностями (словно подросшие фигурки на башенных часах), то как не поглазеть на этих заморских чудищ, как не устроить шум из-за такой новинки? А если уж удалось пригласить их к обеду и посмотреть, как они сидят за столом и не желают есть в вашем обществе (с такими-то нечистыми тварями!), так и совсем с ума можно сойти от восторга. Ах, прелесть, прелесть, не правда ли? Тьфу, ну и болваны же!
      Нет, найдется ли такая диковина, которая не покажется вам "львом" *, как вы выражаетесь? Ну, вот сами подумайте. Это, во всяком случае, не бегемот. Мой шурин, проживающий в Зоологическом саду, говорил мне, что вы тысячами бегаете в Риджент-парк поглазеть на бегемота. До чего же вам нравятся эти бегемоты! Уж если вы увидите этого зверя, то тут же начинаете во всех подробностях изучать его, не правда ли? Вы уходите, став куда мудрее, чем прежде, и предаваясь глубоким размышлениям о чудесах творения, а?
      Чушь! Вы ходите друг за дружкой, точно дикие гуси, только гуси куда вкуснее вас.
      Это, впрочем, не относится к наблюдениям моего друга Лошади. Она смотрит на вас с совсем другой точки зрения. Хотите прочесть ее заметки, предназначенные для нашей Естественной истории, над которой я сейчас тружусь? Ах, не хотите! Ну, так сейчас вы их почитаете.
      Теперь она превратилась в извозчичью лошадь. Когда-то она видела лучшие дни, но теперь возит кэб, и ее стоянка находится рядом с любимым местом нашего Хозяина. Вот как нам удается завязывать беседу - нам, "Бессловесным тварям". Ха-ха! Бессловесным, как бы не так! Ну, до чего же вы, люди, любите чваниться только потому, что доводите всех до исступления, произнося всякие речи!
      Ну, да дело не в том. Я попросил Лошадь сообщить мне ее мнение о вас и все сведения о ее знакомстве с вами. Вот они:
      "По просьбе моего высокоуважаемого друга Ворона я хотела бы высказать кое-какие замечания касательно животного, именуемого Человеком. В течение пятнадцати лет я близко и в разных качествах наблюдала это странное существо, а сейчас мною управляет кучер извозчичьей коляски номер двенадцать тысяч четыреста пятьдесят два.
      Наибольшее впечатление на протяжении всей моей карьеры на меня производило то сознание собственной ничтожности, которое испытывает Человек по отношению к более благородным животным - я имею в виду главным образом лошадей. Если Человеку удается узнать Лошадь немного получше, он гордится этим куда больше, чем если бы ему удалось познать самого себя - в пределах его ограниченных способностей, разумеется. Он считает это вершиной всех человеческих знаний. Если он научился разбираться в лошадях, то ему уже нечему больше учиться. С некоторой оговоркой то же самое можно сказать и об отношении Человека к Собаке. Мне в свое время часто приходилось встречаться с людьми, но, кажется, я ни разу не видела Человека, который не считал бы нужным для поддержания своей репутации делать вид, что он что-то понимает в лошадях и собаках, хотя бы на самом деле он в них ничего не понимал. И мы излюбленная тема его разговоров. Я убеждена, что о нас говорят куда больше, чем об истории, философии, литературе, искусстве и науке вместе взятых. В деревне мне приходилось видеть бесчисленное множество господ, которые не были способны интересоваться чем-либо другим, кроме лошадей и собак, исключая коров, конечно. И если не ошибаюсь, именно эти господа считаются цветом цивилизации. Мне кажется, больше всего на свете Человек жаждет подражать конюху, жокею, кучеру дилижанса, барышнику или, на худой конец, завзятому собачнику. Возможно, я запамятовала еще какой-нибудь из его идеалов, но если так, я не сомневаюсь, что он тоже связан с лошадьми и собаками, а может быть, с теми и другими вместе. Это - бессознательная дань уважения, которую тиран приносит более благородным животным, и я считаю ее весьма замечательной. Мне приходилось знавать лордов, и баронетов, и членов парламента без числа, которые отказывались от любых других призваний, лишь бы стать посредственными содержателями конюшен или псарни и оказаться покорными игрушками в руках подлинных аристократов этого дела, имеющих к нему врожденный талант.
      Все это, повторяю, дань восхищения нашему превосходству, и я считаю ее весьма замечательной. И все же, признаюсь, я до сих пор не могу этого как следует понять. Совершенно очевидно, что Человек посвящает себя нам не из уважения к нашим достоинствам, ибо он им никогда не подражает. Мы, лошади, честнейшие животные, хоть я сама это говорю. Если обстоятельства, например, вынуждают нас выступать в цирке, мы ясно показываем, что все это лишь представление. Мы никогда никого не обманываем. Это ниже нашего достоинства. Если нам дают важную работу, мы выполняем ее со всем усердием. Если от нас хотят, чтобы на скачках мы схитрили и проиграли, имея возможность выиграть, этого добиться не так-то просто: тут уж приходится вмешиваться Человеку и принуждать нас к этому силой. И я не перестаю дивиться тому, как Человек (насколько я понимаю, он принадлежит к какому-то весьма ловкому виду обезьян) вечно превращает нас, более благородных животных, в орудие своей подлости и алчности. Мы так же ни в чем не повинны, как фишки в игре, но эта тварь и тут фальшивит и обманывает.
      Всякой разумной Лошади известно, что мнение Человека, будь оно хорошим или дурным, немногого стоит. Но справедливость остается справедливостью, и меня возмущает, что люди имеют обыкновение говорить о нас так, словно мы имеем ко всему этому хоть какое-то отношение. Они утверждают, что такого-то "погубили лошади". Погубили лошади! Даже тут у них не хватает прямоты сказать, что его погубили люди, и вот они честят нас в хвост и в гриву. А ведь мы никогда никого не губили и только постоянно гибнем сами, благородно стараясь исполнить свое полезное назначение в жизни.
      Точно так же нас ни за что ни про что считают дурным обществом. "Такой-то связался с лошадьми и погиб". А ведь мы могли бы исправить его сделать из него трезвого, трудолюбивого, аккуратного, порядочного и разумного человека. Ну, скажите, какой вред могли бы мы ему причинить?
      Короче говоря, Человек, каким мне довелось его наблюдать, представляет собой бестолковую и самодовольную тварь, которой нельзя доверять и которая вряд ли когда-нибудь станет такой же честной, как более благородные животные. Я сказала бы, что уменье Человека совращать более благородных животных на дурную стезю и компрометировать их своим обществом уступает лишь его искусству выращивать овес, сено, морковь и клевер, которое составляет лучшее из его достоинств. Прихоти его трудно понять, ибо он редко объясняет, чего хочет, и чаще полагается на нашу догадливость. Он жесток и любит кровь - особенно в скачках с препятствиями, и не знает, что такое благодарность.
      Но при этом, насколько я могу судить, он нам поклоняется. Он воздвигает на улицах наши подобия (не слишком похожие, хотя и не от недостатка старания) и требует, чтобы его соплеменники восхищались ими и молились им. Как мне кажется, человеческие подобия, помещаемые на спинах этих лошадиных подобий, не имеют никакой важности, ибо среди них я не обнаружила великих людей - если не считать одного, но зато его подобие заказывалось, очевидно, оптом. На мой взгляд, Жокеи, взгромоздившиеся на наши статуи, весьма и весьма неуклюжи, но все же приятно, что Человек хотя бы после нашей смерти признает, чем он был нам обязан. Я полагаю, что, причинив зло какой-нибудь выдающейся Лошади, он после ее кончины устраивает подписку и заказывает на собранные средства скверное ее изображение, каковое и воздвигает на площади для всеобщего поклонения. Я не могу объяснить такое обилие наших изображений в городах ничем иным.
      С обычной для Человека непоследовательностью он не воздвигает статуй ослам, которые, хотя они далеко уступают нам в благородстве, все же имеют неоспоримое право на его благодарность. Несомненно, статуя Осла напротив Лошади в Гайд-парке, еще один Осел на Трафальгарской площади и группа меднолобых ослов напротив ратуши в лондонском Сити (если не ошибаюсь, в этом здании помещается муниципальный совет) были бы весьма уместными и приятными памятниками.
      Пожалуй, я не могу предложить моему высокоуважаемому другу Ворону никаких иных подробностей, которые не были бы уже подмечены его собственным острым умом. Как и я, он стал жертвой грубой силы и должен терпеливо ждать, чтобы изменился нынешний порядок вещей; возможно, он изменится в блаженные времена, которые уже грядут, - и надо только чуточку подождать".
      Ну-с! Как вам это понравилось? Таково мнение Лошади. Скоро вы узнаете также, что думают другие животные. Я снесся со многими из них, и все они точат на вас зубы. Ведь не один я сумел вас разгадать. Рад заметить, что вам никто уже не верит и вас ждет полное посрамление.
      Да, кстати, о Лошади: вы не собираетесь воздвигать новые лошадиные подобия? А? Поразмыслите немножко. Ну же! Неужто вам хватает ваших нынешних лошадей? Нельзя ли, потратив тысчонок десять, еще кого-нибудь усадить на лошадиную спину? В наших крупнейших городах уже стоят статуи большинства "благодетелей человечества" (см. объявление). Вы прогуливаетесь по целым рощам великих изобретателей, учителей, исследователей, целителей, укротителей болезней, создателей высоких идей, свершителей славных дел. Так докончите список. Ну же!
      Кого вы взгромоздите на седло? Давайте возьмем какую-нибудь из основных добродетелей! Скажем, Веру? Пли Надежду? Или Милосердие? Вот-вот, Милосердию больше всего пристало разъезжать верхом. Возьмем же Милосердие.
      А как его изобразить? А? Что вы на это скажете? В виде особы королевской крови? Разумеется. В виде герцога? Еще лучше. Милосердие всегда воплощалось в подобном облике еще со времен некоей вдовы. А ничего другого воздвигать не осталось, ведь все простолюдины, "облагодетельствовавшие человечество", давно уже обзавелись статуями на городских площадях.
      Во что же его одеть? В лохмотья? Фи! В мантию? Избито. В фельдмаршальский мундир? Прекрасно! Милосердие в фельдмаршальском мундире (ничуть не пострадавшем от носки) с тридцатью тысячами фунтов общественных фондов в кармане и еще пятнадцатью тысячами фунтов общественных фондов позади него будет представлять на проезжих дорогах простую и ясную правду, делая честь своей стране и эпохе.
      Ха-ха-ха! Вы никак не можете удержаться, чтобы не запачкать память скромного, честного, любезного добряка-герцога своим лакейством, а? Ну конечно, - это совсем в вашем духе! У меня в зобу есть три медные пуговицы вношу их все три. Одну - на статую Милосердия, одну - на статую Надежды и одну - на статую Веры. В качестве Веры мы воздвигнем конную статую непальского посланника - он ведь принц. А в качестве Надежды усадим на лошадь бегемота - и получим целую группу.
      Давайте устроим по этому поводу собрание.
      24 августа 1850 г.
      СТАРЫЕ ЛАМПЫ ВЗАМЕН НОВЫХ
      Перевод Е. Коротковой
      Нет ничего удивительного в том, что волшебник из сказки об Аладдине, увлекшись изучением алхимии, пренебрегал изучением рода человеческого; мы можем лишь с уверенностью сказать, что, невзирая на свою профессию, он был изрядным простофилей, ибо не имел ни малейшего представления ни о человеческой натуре, ни о бесконечном потоке событий человеческой жизни. Если бы в те времена, когда он обманным путем пытался завладеть волшебной лампой и бродил, переодевшись, вокруг летающего дворца, ему пришло в голову выкрикивать не "Новые лампы взамен старых", а "Старые лампы взамен новых", ему удалось бы так сильно опередить свою эпоху, что он сразу поравнялся бы с девятнадцатым веком христианской эры. Однако в наш развращенный и безбожный век (многие полагают, что виной тому крах банка, в котором вкладами являются несбывшиеся чаяния наших отцов и дедов) прекрасная идея, весьма сходная с той, что была только что высказана нами, обычно известная профанам в качестве "младоанглийской галлюцинации" *, погибла на самой заре своего существования к великой горести небольшого, но избранного кружка приверженцев. В пренебрежении к тому, что на протяжении трех-четырех веков ценою кропотливых и мучительных усилий было создано для возвышения и счастья человечества, заключается нечто столь притягательное для глубокого ума, что мы всегда почитали своим долгом перед обществом привлекать его внимание к любому знамению, ко всему, что является осязаемым и зримым выражением этой восхитительной концепции. Мы счастливы, что нашли наконец нечто могущее послужить ее эмблемой, вывеской, если вам угодно употребить это слово, и хотя вывеска сия (с точки зрения какого-нибудь имеющего разрешение на продажу спиртных напитков трактирщика) весьма невыразительна и хотя, быть может, любой исповедующий христианскую веру трактирщик отвернется от нее с отвращением и ужасом, мы - философы - готовы превозносить ее до небес.
      В пятнадцатом веке в итальянском городе Урбино тускло забрезжил некий светильник искусства. Эта жалкая лампа, называемая Рафаэлем Санти и впоследствии среди некоторых, пребывающих в прискорбном заблуждении невежд получившая известность как Рафаэль (в ту пору горела и другая, именуемая Тицианом), была заправлена нелепой идеей служения красоте; поистине смехотворным даром придавать божественную чистоту и благородство всему возвышенному и прекрасному, что только есть в выражении человеческого лица; и низменным стремлением уловить какое-то давно утраченное сходство между презренным человеком и ангелами господними и вновь возвысить его до их непорочной одухотворенности. Эта сумасбродная прихоть послужила причиной гнусного переворота в живописи, вследствие которого красота стала считаться одною из ее основ. В сем прискорбном заблуждении художники пребывали вплоть до нынешнего, девятнадцатого века, когда несколько отважных ревнителей истины взяли на себя миссию его опровергнуть.
      Братство прерафаэлитов *, леди и джентльмены, это грозное судилище, призванное навести порядок. Так подходите же, подходите смелее; здесь, в стенах Королевской академии искусств Англии, на выставке в честь ее 82-й годовщины, вы сразу же увидите, что сделано этим новейшим святым братством, этой безжалостной полицией, предназначенной разогнать нечестивых последователей Рафаэля, и поймете, что оно собою представляет.
      На выставке Королевской академии, на выставке, где побывали работы Уилки, Этти, Коллинза, Истлейка, Малреди, Лесли, Маклиза, Тернера, Стенфилда, Лэндсира, Робертса, Дэнби, Кресвика, Ли, Вебстера, Герберта, Дайса, Коупа и других *, достойных быть признанными великими мастерами в любой стране и в любую эпоху, вам попадется на глаза "Святое семейство" *. Будьте любезны выбросить из головы все эти ваши идеи послерафаэлевского периода, всякие там религиозные помыслы и возвышенные рассуждения; забудьте о нежности, благоговении, печали, благородстве, святости, грации и красоте; и, как приличествует этому случаю, - с точки зрения прерафаэлита, приготовьте себя к тому, чтоб погрузиться в самую пучину низкого, гнусного, омерзительного и отталкивающего.
      Перед вами внутренняя часть плотницкой мастерской. На переднем плане одетый в ночную сорочку отвратительный рыжий мальчишка, с искривленной шеей и распухшей, словно от слез, физиономией; вам кажется, что, играя с приятелем в какой-то сточной канаве неподалеку от дома, он получил от него палкой по руке, каковую и выставляет сейчас напоказ перед коленопреклоненной женщиной, чья внешность столь вопиюще безобразна, что даже в самом вульгарном французском кабаре и в самом дрянном английском трактире она привлекла бы к себе внимание своей чудовищной уродливостью (разумеется, если допустить, что создание с такой перекошенной шеей способно просуществовать хоть минуту). Два почти совершенно голых плотника, хозяин и поденщик, достойные товарищи этой приятной особы, заняты своим делом; мальчик, в чьем облике можно с трудом уловить какие-то человеческие черты, вносит сосуд с водой; никто из них не обращает ни малейшего внимания на выпачканную табаком старуху, которая, казалось бы, по ошибке забрела сюда вместо расположенной по соседству табачной лавочки и уныло стоит у прилавка, ожидая, чтоб ей подали пол-унции ее излюбленной смеси. Здесь собрано все уродство, какое только можно уловить в человеческом лице, фигуре, позе. Разденьте любого грязного пьяницу, попавшего в больницу с варикозным расширением вен, и вы увидите одного из плотников. Даже их ноги с распухшими пальцами явились сюда прямехонько из Сент-Джайлса *.
      Таково, леди и джентльмены, толкование самого величественного из всех доступных человеческому разуму текстов, которое прерафаэлиты предлагают нашему вниманию в девятнадцатом веке и на выставке в честь восемьдесят второй годовщины Национальной академии искусств. Вот к каким средствам прибегают они - в девятнадцатом веке и на восемьдесят второй выставке нашей Национальном академии, - дабы выразить свое уважение и преклонение перед верой, в которой мы живем и умираем. Подумайте над этой картиной. Вообразите себе, как бы приятно вам было увидеть вашу любимую лошадь, собаку, кошку, написанную в сходной с этой прерафаэлитской манере; и давайте же, как только уляжется наше волнение, вызванное "кощунствами" почтового ведомства, превознесем до небес сие новое достижение и воздадим хвалу Национальной академии искусств.
      Продолжая изучать эту эмблему великого ретроградного направления, мы с удовольствием обнаруживаем, что такие детали, как, скажем, рассыпанные на полу стружки, написаны восхитительно и что брат-прерафаэлит, вне всякого сомнения, превосходно владеет кистью. Это наблюдение радует нас, ибо свидетельствует об отсутствии у живописца таких низменных побуждений, как желание прославиться; ведь всякому известно, что привлечь внимание к весьма небрежно написанной пятиногой свинье ничуть не легче, чем к симметричной четвероногой. Оно радует нас и потому, что нам приятно узнать, что наша Национальная академия отлично понимает и чувствует всю важность искусства, всю возвышенность стоящих перед ним целей; она глубоко сознает, что живопись есть нечто большее, чем уменье правдоподобно выписать стружки или искусно раскрасить занавеси, - иными словами, она настоятельно требует, чтобы произведение живописи было одухотворено умом и чувством; и ни в коем случае не допустит, чтобы задачи живописи были низведены до столь ограниченной проблемы, как манипуляции с палитрой, шпателем и красками: не менее отрадно сознавать, что это великое просветительное учреждение, предвидя те распри, в которые оно неминуемо будет втянуто, все свое внимание уделяет вопросам чистой живописи, пренебрегая при этом всеми иными соображениями, в том числе и такими, как уважение к тому, что уважаемо всеми, и соблюдение самой заурядной благопристойности; каковой нелепый принцип в одно из посещений выставки се величеством может поставить нашу всемилостивейшую государыню в весьма неприятное положение в случае, если какой-нибудь искусный художник обнаружит вкус хоть на йоту более причудливый, чем тот, которым обладают иные из нынешних живописцев.
      О, если бы мы могли принести нашим читателям поздравления по поводу блистательных перспектив великой ретроградной идеи, эмблемой и символом которой является Эта глубокомысленная картина! О, если бы могли мы вселить в наших читателей радостную уверенность в том, что старые лампы в обмен на новые пользуются здоровым спросом и процветание Рынка Старых Ламп незыблемо. Но извращенность рода человеческого и строптивость провидения лишают нас возможности приложить к их душам сей целительный бальзам. Мы можем лишь представить отчет о тех братствах, которые были вызваны к жизни упомянутой эмблемой, и поведать человечеству о благах, которыми оно будет осыпано, если только пожелает ими воспользоваться.
      Это прежде всего братство преперспективистов, которое будет вскорости учреждено, дабы ниспровергнуть все известные нам законы и принципы перспективы. Предполагается, что все члены БПП дадут торжественную присягу отречься от закона перспективы даже в тех пределах, в каких он соблюдается на суповых тарелках, расписанных по китайскому трафарету, и мы можем надеяться, что на выставке в честь восемьдесят третьей годовщины Английской королевской академии нам доведется увидеть картины, принадлежащие кисти кого-нибудь из благочестивых братьев, где будет осуществлена хогартовская идея относительно человека, который раскуривает трубку от верхнего окна дома, расположенного на переднем плане, стоя на горе за несколько миль оттуда; сообщают, однако, что каждый кирпич будет выписан самым тщательным образом, что башмаки на человеке явятся точнейшей копией пары блюхеровских башмаков *, которые пришлют из Нортхемптоншира специально для этой цели; а самые руки - включая четыре отмороженных пятна, ногтоеду и десять грязных ногтей - представят собой шедевр живописи.
      Не так давно один молодой джентльмен прислал в журнал "Инженер-строитель" несколько статей, в коих заявил, что он не считает себя обязанным подчиняться законам всемирного тяготения, и предложил проект общества, которое (по его мнению) следовало бы назвать преньютонианским братством. Однако после того, как некоторые честолюбивые единомышленники этого юного джентльмена упрекнули его за недостаточною смелость его идеи, он отказался от нее и предложил взамен проект ныне процветающего братства прегалилеитов, каковые категорически отказываются совершать годичный оборот вокруг Солнца и порешили добиться того же самого и от нашей планеты. Еще не решено, какую линию поведения по отношению к этому братству изберет Королевская академия искусств; но ходят слухи, что некоторые солидные научные заведения, расположенные неподалеку от Оксфорда, почти готовы взять ею под свою защиту.
      Несколько подающих надежды студентов из королевского медицинского колледжа устроили сходку, на которой заявили свой протест против циркуляции крови и дали торжественное обещание пользовать своих будущих пациентов, полностью пренебрегая этим новшеством. Результатом явилось братство прегарвеиянцев, которое многое сулит... гробовщикам.
      Весьма смелое предприятие осуществлено было нашими литераторами: не Более, не менее как создание БПГПЧ, или же братства прегоуэритов и пречосеритов, в программу которого входит восстановление древнеанглийского способа письма и беспощадное изъятие из всех библиотек, как общественных, так и частных, дерзновенных писаний, принадлежащих перу Гоуэра * и Чосерах, всех их последователей, и в первую очередь сомнительной личности, именуемой Шекспиром *. Но поскольку был сделан намек, что сия счастливая идея едва ли может считаться законченной до тех пор, пока не наложены запреты на искусство книгопечатания, было учреждено еще одно общество, которое именуется братством прелаурентитов и ставит своей целью уничтожение всех книг, кроме написанных от руки. Мистер Паджин обязался снабдить его таким шрифтом, что ни одна душа на свете не сможет в нем разобраться. Те, кто побывал в палате лордов, нисколько не сомневаются, что он с честью выполнит свое обещание.
      Ретрограды в музыке сделали шаг, на который возлагаются большие надежды. Возникло БПА - братство преазенкурейцев *, которое ставит перед собой возвышенную задачу предать забвению Моцарта, Бетховена, Генделя и всех остальных, снискавших себе столь же смехотворною известность: согласно своему названию, БПА провозглашает концом золотого века в музыке дату создания нашего первого подлинно серьезного музыкального произведения. Поскольку сие учреждение не приступило еще к активным действиям, остается невыясненным, окажется ли Королевская академия музыки достойной сестрою Королевской академии искусств и допустит ли она к управлению своим оркестром предприимчивых азенкурейпев. Согласно самым авторитетным свидетельствам, их творения будут ничуть не менее грубы и неблагозвучны, чем староанглийский оригинал, иными словами, они будут превосходно гармонировать с теми образчиками живописи, описать которые мы сделали здесь попытку. Мы твердо 5поваем на то, что, так как у Королевской академии музыки нет нужды в примере, она не испытает и нужды в решимости.
      Братство прегенрихседьмистов *, возникшее в одно время с братством прерафаэлитов, взялось навести порядок в общественных делах, коль скоро не только искусство движет мир. Общество сие заслуживает всяческой похвалы, ведь оно отменяет все успехи, которые были достигнуты нами в течение четырех без малого столетни, и возвращает нас к одному из наиболее неприятных периодов английской истории, когда нация едва лишь начала с превеликой медлительностью выходить из состояния варварства и благородные чужестранки, коих шотландские короли брали себе в жены, горькими слезами оплакивали свое одиночество (в чем мы им от души сочувствуем) среди враждебного и дикого двора. Возрождая времена уродливых религиозных карикатур (именуемых мистериями), общество это демонстрирует подлинно прерафаэлитский дух; мы могли бы сказать, что оно является близнецом великого братства прерафаэлитов. Можно не сомневаться, что, если это братство встретит должную поддержку, нас ждут неисчислимые блага, к числу которых принадлежит и чума.
      Все эти братства, равно как и все прочие общества того же толка, как существующие ныне, так и могущие возникнуть впоследствии, сразу же получат и путеводную звезду, и осязаемое и ощутимое воплощение своих великих идей в виде эмблемы, которую мы позволили себе представить их вниманию. Мы предлагаем, чтобы они, со всей возможной поспешностью, обзавелись коллекцией таких картин и чтобы единожды в год, а именно, в первый день апреля, - все эти общества соединились в великом апофеозе, имя которому будет Конклав Нетленных Простофиль.
      15 июня 1850 г.
      ВОСКРЕСНЫЕ ТИСКИ
      Перевод Я. Рецкера
      Этот нехитрый инструмент, широко известный своей способностью искривлять, снова приведен в действие. Частицей коллективной мудрости английской нации утвержден высокий принцип, в силу которого по воскресным дням разбирать и доставлять адресатам почту не разрешается. Это мудрое решение, обсуждавшееся примерно одной четвертью палаты общин, было принято менее чем одной седьмой ее состава.
      Нисколько не сомневаясь, что эта блестящая победа ревнителей строжайшего соблюдения дня седьмого является торжеством принципа: "В воскресенье - только церковь иль молельня", и что этим решением положено начало великому крестовому походу, противному духу христианства, несовместимому с правилами гигиены, с потребностями в здоровых развлечениях и с подлинным благочестием наших соотечественников, и что успешное завершение этого похода неминуемо вызовет бурную реакцию протеста, в результате чего день воскресный, почитание коего важно сохранить в народе в интересах церкви, общества и государства, может превратиться в объект ненависти и презрения, мы полагаем, что нарушили бы свой долг, если бы обошли молчанием этот вопрос из опасения, что наши слова будут превратно поняты или что наши намерения будут извращены.
      Уповая на здравый смысл наших соотечественников и опираясь на некоторое знакомство с нуждами и обычаями нашего народа, мы приступаем к вопросу о воскресном отдыхе, нисколько не поколебленные недавней свистопляской недобросовестной информации и недоброжелательства, подготовившей почву для выступления лорда Эшли *. Эти прелиминарии напоминают сказку о египетском чародее и мальчугане, которому льют на ладонь какую-то темную жидкость, превращающуюся в волшебное зеркало. "Что ты видишь в нем? Поищи-ка лорда Эшли". - "О! Я вижу человека с метлой в руках". - "Отлично! А что он делает?" - "Ах! Он выметает мистера Роуланда Хилла! А теперь я: вижу огромную толпу, и все они выметают мистера Роуланда Хилла. Они водрузили красный флаг с надписью "Нетерпимость". Они разбивают лагерь, и на каждой палатке написано "Митинг". Вдруг все палатки опрокидываются, и теперь мистер Роуланд Хилл выметает всех прочь. Но что я вижу! Сам лорд Эшли выходит вперед с резолюцией в руке".
      Что касается богословской стороны вопроса, то да позволено нам- будет удовольствоваться одной христианской истиной: "Не человек для субботы, а суббота для человека". Никаким множествам подписей под петициями нельзя перечеркнуть этих слов. Никаким количеством томов парламентских отчетов, издаваемых Хансардом, нельзя ни в малейшей степени подорвать их значения. Вносите и выносите резолюции, предлагайте законопроекты, созывайте комиссии - в нижних и верхних палатах, в аппартаментах миледи, проводите первое, второе, третье, тридцать третье чтение, никакими петициями, резолюциями, законопроектами и комиссиями нельзя уничтожить действенность провозглашенного христианской религией освобождения от мертвой буквы ветхозаветного закона. Особенно же в данном конкретном случае.
      Когда некое положение возводится в принцип, важно установить, в какой мере этот акт оправдывается здравым смыслом и логикой. Давайте разберемся в этом деле.
      Лорд Эшли (чье имя мы упоминаем с искренним уважением за все то добро, которое он сделал, хотя в данном вопросе он, как мы полагаем, был введен в заблуждение самым злонамеренным образом) говорит о провинциальных почтовых чиновниках, работающих по воскресеньям так, как если бы они день-деньской маялись не покладая рук.