Пролог

Эрин, 889 г.

— Не нужно так расстраиваться, Коннор. К счастью, ни одна из других твоих способностей нисколько не ослаблена. Я бы даже сказала — просто чудо, что у тебя вообще есть хоть какие-то способности. — И Эйслинг, изогнув золотистую бровь, перевела взгляд с племянника на сестру. — С твоей-то наследственностью!

Щеки Сиары вспыхнули под взглядом младшей сестры.

— В его наследственности нет ничего плохого!

Коннор скрестил длинные ноги и откинулся на высокую спинку древнего дубового трона, пристально глядя на мать и тетку сквозь пальцы. Они стояли лицом к лицу в потоке золотистого света, льющегося из очага, высокие и стройные, негодующе расправив плечи.

— Твой брак дал нам до появления Коннора одного посредственного ребенка и пятерых мертворожденных. — И Эйслинг недовольно покачала головой. — Похоже, наша кровь плохо перемешивается с кровью твоего великого викинга. Помнится, еще до вашей свадьбы я говорила, что безрассудно следовать прихотям сердца.

— Нам в известном смысле повезло, что другие дети не оказались столь же одаренными, как Коннор. Воспитать мальчика с такими способностями так, чтобы его отец ничего не узнал о них, было непростой задачей.

— Если бы ты вышла замуж за представителя своего рода, тебе бы не пришлось скрывать от смертного свою истинную сущность.

— Я влюбилась, тут уж ничего не поделаешь.

— Сколько времени мы еще будем расточать свое наследие, пока могущество нашего рода не исчезнет, как дым?

— Любовь сильнее, чем все наше могущество!

— Чепуха!

В каменном очаге за спинами женщин плясали языки пламени, пылавшие тем ярче, чем сильнее разгорался спор. Казалось, огни свечей танцевали в ритмах их гнева.

— Мы — народ Туата-Де-Дананн! Когда-то мы были великими чародеями и правили в Атлантиде, а потом здесь, в Эрин! — Эйслинг сжала в руке медальон, который носила на золотой цепочке вокруг шеи. — А теперь мы вынуждены прятаться, дрожа от страха! Мы вынуждены скрывать свое могущество, опасаясь, что нас уничтожат!

— Видимо, ты считаешь меня повинной в упадке нашего народа?

— Если мы и дальше будем идти этим путем, немногих представителей рода Туата-Де-Дананн будет носить земля, — произнесла Эйслинг, глядя на огонь, будто за языками пламени видела трагические картины грядущего поколения. — Через тысячу лет останется только горстка людей, не забывших древние знания, и их дети не будут даже подозревать, что они обладают «силой Матери-Земли».

Зимний холодный ветер просачивался сквозь каменную кладку башни и проникал в кровь Коннора, заставляя подрагивать красочные гобелены на стенах. Эйслинг обладала могучим даром предсказания. То, что она предвидела, непременно должно было произойти. И все же он не мог отказаться от женщины своих снов, чтобы жениться на одной из дочерей племени Сидхе; поступить так означало бы принести в жертву свою душу.

— Эйслинг, если ты так озабочена судьбами нашего потомства, то почему сама не нашла себе мужа? Не потому ли, что никому из народа Сидхе не нужны ни ты, ни твой острый язычок?

Эйслинг нервно вертела в пальцах кулон — древний золотой медальон, в который был вставлен изумрудный птичий глаз, подмигивающий в мерцающем пламени.

— Поосторожнее, Сиара!

— Чем ты можешь навредить — заполнить мою постель лягушками, как сделала в мою брачную ночь?

Эйслинг улыбнулась:

— Например.

— Зачем ты…

Коннор, утомленный спором, зевнул. Один взмах руки — и обе женщины поплыли вверх, к толстым балкам потолка, и их одежды колыхались, подобно алым и эбеновым, изумрудным и золотистым крыльям бабочек, взмывающих от земли.

— Коннор! — воскликнули они хором. Коннор поднял глаза на женщин, паривших в трех футах над полом. Черные волосы его матери и светлые Эйслинг различались как полночь и ясный день, но все же у обеих женщин было много общего — изящество фигуры, кожа, нежная и гладкая, как кожа ребенка; время почти не имело власти над его народом. Обе женщины парили в центре зала, как два ангела, и их серебристо-голубые глаза блестели гневом.

— Спусти нас на пол, мальчишка! — кричала Сиара.

— Кажется, мне снова удалось привлечь ваше внимание, — Коннор прижал друг к другу кончики пальцев, улыбаясь женщинам. — Я понимаю, что моя судьба далеко не так важна, как спор тридцатилетней давности. Но я надеялся, что вы могли бы помочь мне понять то, что меня волнует.

Женщины переглянулись; чувство вины остудило их гнев. Они собрались сегодня, чтобы разгадать смысл сновидений, преследующих Коннора с самого детства.

— Он прав! — Сиара процедила эти слова, Как скряга, отсчитывающий монеты.

— Я никогда не отворачивалась от племянника, когда Коннору была нужна моя помощь, — заявила Эйслинг, перебрасывая через плечо целую прядь своих длинных золотистых волос, и они зашуршали по алому шелку платья. — Я передавала ему древние знания, пока ты развлекалась тем, что играла в жену смертного.

Сиара скрестила руки на груди. На золотом шитье ее широких изумрудно-зеленых рукавов мерцали отблески огня.

— Я благодарна за то, что ты тратила время на моего сына, но если ты думаешь, что я стану…

Коннор взмахнул рукой. Женщины еще выше поднялись над полом.

— Хорошо, хорошо! — крикнула Сиара.

— Коннор, хватит!

— Обещаете примерно себя вести? — спросил Коннор, остановив их в футе от потолочных балок.

— Да! — воскликнули женщины хором. Коннор щелкнул пальцами, и обе женщины опустились в вихре изумрудного и алого шелка на тростник, покрывающий пол.

— Этот викинг просто невозможен, — пробормотала Эйслинг, но улыбка, приподнявшая уголки ее рта, не вязалась с суровым тоном голоса. Она оправила широкие алые рукава платья, как будто восстанавливая свое достоинство, после чего достала кусочек янтаря из золотистого шелкового мешочка, который висел на толстой золотой цепочке у ее пояса.

— Истолкование должна дать я, — заявила Сиара, протянув руку к янтарю. — И я не очень понимаю, зачем он позвал тебя.

Эйслинг сжала талисман в кулаке.

— Потому что ты никогда не могла сравниться со мной в искусстве предсказания. Ты подавила в себе свои способности и ослепла.

Сиара вздернула подбородок.

— Но я наверняка…

Коннор взмахнул рукой, и Сиара снова начала подниматься в воздух.

— Ну хорошо! — Сиара бросила на сына гневный взгляд. — Пусть она попробует первой.

— Спасибо, — Коннор осторожно опустил мать на пол. Сиара направилась к дальнему концу длинного дубового стола, размахивая подолом изумрудной юбки, и в золотых нитях, вплетенных в переливчатый шелк, сверкало пламя очага. Она села на резной дубовый трон и недовольно нахмурилась.

С матерью он помирится потом, а сейчас ему нужно получить ответы, скрывающиеся во мраке вне пределов его досягаемости. Коннор наблюдал, как Эйслинг поднесла янтарь к огню, с тревогой ожидая, когда она разгадает его судьбу. Его собственный дар предвидения никогда не был особенно сильным. К тому же, когда речь шла о будущем Кон-нора, он становился таким недальновидным, что разгадку можно было найти лишь в дурной наследственности.

— Ну как, видишь что-нибудь? — спросил он.

— Терпение, сын Сетрика, — произнесла Эйслинг, напоминая Коннору о текущей в нем крови викингов. Она всматривалась в глубины драгоценного янтаря, который держала перед огнем, древнего талисмана размером в половину ее ладони,

Коннор прижал друг к другу кончики пальцев, вызывая в памяти изображение женщины, преследовавшее его столько лет. Почему ему не удается найти ее? В прошлом году он обыскал святилища и поселения по всему миру, но не нашел даже ее следа. Ему начинало казаться, что эта женщина живет только в его воображении.

— В беде она призовет тебя, — прошептала Эйслинг.

Дыхание замерло у Коннора в груди — Эйслинг говорила о его судьбе.

— Значит, женщина, которую я вижу во снах, существует на самом деле!

— Коннор, ты всегда знал, что эта женщина, — взгляд голубых глаз Эйслинг пронзал его, как будто она смотрела прямо ему в душу. В золотистом янтарном амулете в руке Эйслинг плясал, подобно пламени, свет, выхватывая из полутьмы ее улыбку, такую же таинственную, как подвластные ей силы. — С того дня, когда тебе исполнилось семь лет и она впервые посетила тебя во сне, ты знал, что рано или поздно найдешь ее.

Это видение не оставляло его уже двадцать лет, с той самой ночи, когда девочка с зелеными глазами и золотистыми, как мед, волосами, явилась перед ним во сне. С тех пор она неизменно приходила к нему раз в месяц, в полнолуние, когда чары светила особенно сильны.

Детьми они играли вдвоем в какой-то долине, которую Коннор не сумел найти в своем мире. Шли годы, его подруга расцвела и превратилась в женщину, он вырос из мальчика в мужчину, узы между ними все крепли и крепли, пока необходимость найти эту женщину не стала для Коннора столь же естественной, как дыхание. Он должен был найти ее во что бы то ни стало! Она будет принадлежать ему, так, как никогда не принадлежала во снах — полностью и навеки.

— Она как будто высечена из прекраснейшего мрамора, сияет и блестит, как лед под солнцем, — шептала Эйслинг, и ее глухой голос проникал во все уголки большого зала. — Но глубоко внутри нее тлеют угли, ожидая, когда их раздует поцелуй возлюбленного.

Коннор с облегчением вздохнул. Они связаны — он и эта женщина, которую он видел только во сне, — связаны, как звенья золотой цепи. Она принадлежит ему. Он принадлежит ей. И он найдет ее, рано или поздно! Ничто не помешает ему найти ее!

— Предостерегаю тебя, принц Уэксфордский, эта девушка узнает тебя и закроет тебе путь к своему сердцу, — Эйслинг улыбнулась, как будто перед ее глазами был не кусок янтаря, а шаловливый ребенок. — Сейчас ее господин — холодная рука логики. И все же, когда река времени потечет вспять, логика откажется от своих прав, и ты познаешь либо триумф, либо поражение.

— Скажи мне, великая волшебница, когда я увижу ее?

Эйслинг подняла глаза от янтаря, и на ее губах появилась улыбка.

— Подойди сюда, сумрачный воитель. Взгляни на свою судьбу.

Коннор большими шагами пересек разделявшее их пространство. Под его ногами шуршал тростник, благоухающий запахами сосен и трав, и эти ароматы смешивались с едким запахом, который источали оплавляющиеся свечи.

— Смотри в янтарь, — прошептала Эйслинг.

Коннор не притрагивался к камню, чтобы не разрушать связи Эйслинг с видением. Он вглядывался в золотые глубины талисмана, видя в них дрожащие языки пламени, и пытался разглядеть лицо женщины, вплетенной в ткань его судьбы, как золотая нить в роскошный гобелен. Это была его Эдайна, подруга его души; в этом он был уверен.

В янтаре плясало пламя, мерцающие языки огня, раскрывающиеся, как золотые лепестки, и превращающиеся в живой образ. Дыхание замерло в груди юноши, когда он увидел прелестное лицо, преследующее его во снах. Белоснежный овал лица обрамляли золотые волны волос. В ее глазах блестели слезы, как роса, выступившая на первых нежных весенних листьях. Коннор чувствовал, что ее боль вгрызается в него острыми когтями хищной птицы.

— О чем ты плачешь, моя Эдайна? — прошептал он.

— Чтобы узнать ответ, ты должен покинуть все, что тебе дорого, и совершить путешествие, более далекое, чем ты можешь представить. — Эйслинг повернула янтарь, и изображение женщины, которую душа Коннора жаждала видеть больше всего на свете, исчезло. — Если ты отправишься к ней, лица твоих родных останутся только в твоей памяти.

— Что за глупость, Эйслинг?! — раздался голос Сиары. Она незаметно подошла сзади. Сиара скрестила руки на груди.

— Что это за игру ты затеяла?

— Я всего лишь говорю правду.

— Правду? Мой сын никогда меня не покинет.

Коннор взглянул на мать и улыбнулся.

— Я должен найти ее, — произнес он решительно.

Сиара вздернула подбородок.

— И ради этого ты покинешь нас?!

— А что сказали твои родители, когда ты объявила им, что выходишь замуж за викинга? — осведомился Коннор.

— Но это совсем другое дело. Я была… — Сиара замолчала, глядя на сына. Грудь Коннора теснили чувства, когда он встретил взгляд матери и увидел в нем понимание, наполнившее ее глаза слезами. — Я думаю, сын, что ты должен не торопиться и все обдумать.

Мысленно Коннор представил себе лицо отца, своих братьев и сестер, и его сердце сжалось, когда он подумал, что никогда больше их не увидит. Но тем не менее он знал, каким будет его выбор.

— Эйслинг, скажи мне, как ее найти? Эйслинг улыбнулась.

— Она призовет тебя к себе, когда придет срок.

Взгляд Эйслинг сказал Коннору, что она знает больше, чем говорит. У него появилось

ощущение, что он оказался пешкой в какой-то неведомой игре. Однако это не имело значения. Сейчас ничего не имело значения, кроме необходимости найти свою Эдайну.

— Когда я буду с ней?

Эйслинг провела по янтарю кончиком пальца.

— Скоро.

Глава 1

Бостон, 1889 г.

— Иди ко мне!

Лаура Салливен застыла на пороге библиотеки. Она позабыла о суматохе, заставившей ее броситься на поиски тети Софи, едва увидела хрупкую темноволосую женщину, стоявшую в середине комнаты. Интересно, чем это тетя занимается?

Софи Чандлер неподвижно стояла, закрыв глаза и протянув руки к стене.

— Иди ко мне! — повторила она неестественно глухим голосом, доносившимся как будто из погреба.

Лаура взглянула на стену, недоумевая, кого призывает тетя. Хотя стеклянные дверцы одного из книжных шкафов, встроенных в стены, были распахнуты, она не видела за ними никого и ничего, кроме полок с книгами в кожаных переплетах. Софи раскрыла глаза. Странное выражение лица сменила хмурая гримаса.

— Увы!

— Я вам помешала? Тетя, что с вами? Софи взглянула на Лауру и улыбнулась.

— Ничего, дорогая. Я в полном порядке. Софи направилась к креслу-качалке около камина, бормоча что-то насчет книг, которые не желают идти ей навстречу. Ее сапфирово-синяя юбка покачивалась, как колокол в воскресное утро. Она нагнулась к раскрытой книге, лежавшей в кресле, обитом вишневым бархатом, и принялась сосредоточенно изучать ее.

— Это книга, которую Ридли нашел на прошлой неделе?

— Да. Книга Рейчел Пакстон, — Софи провела пальцами по верхнему краю алого кожаного переплета. — Замечательная вещь, правда?

Книгу нашли в винном погребе, под половицей, провалившейся под ногой дворецкого.

— Я думаю, что бедный Ридли не считает ее такой уж замечательной, — заметила Лаура. — Сколько дней он потом хромал!

— Бедняга. Но только подумай, что он нашел! Этой книге больше двухсот лет, а выглядит она почти как новенькая.

Оконные ставни были задернуты вишневыми шторами. Лаура подошла к окну полюбоваться красотой заснеженного пейзажа, и увидела то, что и ожидала увидеть, — полную луну, круглую и сверкающую серебром на фоне черного неба.

Придет ли он сегодня?

Разумом, призвавшим на помощь все возможные логические доводы, она понимала, что лучше держаться от него подальше. Но сердце говорило об обратном. Оно желало, чтобы он пришел и унес ее из реальной жизни. И все же Лаура знала, что проблемы этого мира не оставят ее, даже если она постарается не замечать их. Она должна принять решение — причем в очень скором времени.

— Глядя на эту книгу, я поражаюсь, каким образом она так хорошо сохранилась, пролежав столько лет в погребе.

— Наверно, все дело в том, что она лежала в железном ящике.

— Может быть. А может быть, дело в волшебстве.

Лаура недоуменно взглянула на тетю.

— Я предпочитаю считать, что дело в железном ящике.

— «Сила Матери-Земли» будет жить во всех моих потомках, — прочитала Софи. — Я завещаю своим потомкам эту книгу, книгу заклинаний, ибо только с ее помощью они смогут обрести могущество».

— Тетя Софи, но вы же не верите в это шарлатанство!

— Лаура, ты только подумай! Мы происходим по прямой линии от Рейчел Пакстон. Твоя прабабка была урожденной Пакстон. — Софи смотрела на Лауру широко раскрытыми удивленными глазами. — Я припоминаю, что бабушка видела во снах странные вещи и умела предсказывать будущее. Теперь мне все понятно!

— Вы в самом деле верите, что она умела предсказывать будущее?

— Она слишком часто оказывалась права, чтобы считать это простым совпадением, — произнесла Софи, глядя в книгу. — Возможно, мы, как и Рейчел, несем в себе «силу Матери-Земли».

— Осторожнее, тетя Софи! Рейчел сожгли на костре, потому что она называла себя колдуньей.

— Белой колдуньей. В книге говорится, что те, кто владеет «силой Матери-Земли», не могут никому повредить своим волшебством. Рейчел всего лишь пыталась вылечить соседа, сломавшего ногу, — Софи покачала головой, поглаживая старую книгу. — Бедняжка! Ей едва исполнилось двадцать лет, когда ее жизнь так жестоко оборвалась. У нее осталось трое маленьких детей.

— Да, это было настоящее горе, — отозвалась Лаура, глядя сквозь квадратное стекло в сад за домом, где под толстым белоснежным покровом спали цветы, как будто ответы на ее вопросы можно было найти в лунном сиянии, разлитом по белизне сугробов. — Какая жалость, что Рейчел верила в заклинания и подобную чушь!

— Чушь? — В голосе Софи можно было расслышать ужас перед здравомыслием Лауры. — Лаура, неужели ты никогда не верила в волшебство?

Зимний холод просачивался сквозь окна и проникал через изумрудный кашемир платья в самую душу Лауры.

— Я верю только в то, что могу увидеть и потрогать.

— Но в мире есть многое, к чему нельзя прикоснуться рукой, много тайн, необъяснимых, как само время. В каждом из нас есть чуть-чуть волшебства.

— Неужели? — возразила Лаура, подумав, что если в мире действительно есть волшебство, ей не пришлось бы мучиться, думая о решении, которое она должна принять.

— Вспомни то время, когда ты была ребенком, Лаура; вспомни, как ты играла в «верушки» со своими друзьями, когда ты смотрела на дерево и представляла, что это рыцарь в сверкающих доспехах. Это волшебство по-прежнему живет в тебе.

Лаура прижала ладонь к оконному стеклу, наблюдая, как тепло, исходящее от кожи, растапливает ледяные узоры.

— Я никогда не играла в «верушки».

— Никогда?

— Никогда. — Это была полуправда, но как ей объяснить Софи, что она играла в такие игры в своих снах, с мальчиком, который существовал только в ее воображении? — Маме всегда был нужен покой, а не шумный ребенок, бегающий по всему дому.

— Но ты же наверняка ходила играть с другими маленькими девочками? Лаура покачала головой.

— Вы же знаете, какой болезненной была матушка.

«Веди себя тихо, твоя мать отдыхает», — она слышала эти слова едва ли не каждый день.

— Да. Я-то знаю, какой она была болезненной.

В голосе Софи проскользнула странная нотка, легкий намек на неприязнь, который потряс Лауру. Она обернулась к тете, но увидела на лице Софи одну лишь нежность и сочувствие.

— Мама боялась, что я подхвачу какую-нибудь заразу и принесу ее домой.

— Конечно. Значит, большую часть времени ты была совсем одна.

Лаура поморщилась, услышав в голосе Софи жалость. Ей не нужна ничья жалость!

— Мне нужно было почаще навещать тебя, мое милое дитя.

— Я читала и занималась. Уверяю вас, у меня было замечательное детство.

— Однако никогда не поздно научиться верить в волшебство.

Лаура провела пальцем по стеклу, стирая след своей ладони. Капли влаги стекали вниз, как слезы.

— Тетя Софи, вы неисправимо романтичны.

— Да, наверное. — Софи разразилась смехом, заглушившим потрескивание огня в камине. — Например, я верю, что каждому из нас может составить пару только один-единственный человек, вторая половина целого, разделенного судьбой еще до нашего рождения. И мы должны найти свою вторую половину и воссоединиться с ней.

Лаура обернулась и взглянула на тетю. Софи смотрела на племянницу с пониманием. Софи знала Лауру лучше, чем ее мать, но, правда, Элинор никогда и не пыталась понять до конца свою дочь.

— А что случится, если это не удастся? Софи улыбнулась, но за ее улыбкой скрывалась печаль. Ей исполнилось тридцать девять лет, и замужем она никогда не была.

— В таком случае, как говорила мне моя тетя Миллисент, мы должны идти дальше и не думать о том, что могло бы произойти, но не произошло.

— Вы когда-нибудь встречали его, этого единственного человека?

— О да! — Взгляд Софи на мгновение устремился к портрету над камином, затем снова застыл на раскрытой книге, которую она держала в руках. Это произошло за долю секунды, но перед Лаурой как будто раскрылась целая жизнь. — Но, увы, я была слишком молода, чтобы привлечь его внимание. А к тому времени, как я подросла, он женился.

Лаура посмотрела на портрет, висящий над камином. Картина была написана пятнадцать лет назад, когда ее отцу был тридцать один год. Он смотрел на нее прекрасными темно-карими глазами, и его густые каштановые волосы обрамляли красивое лицо, которое могло покорить сердца многих романтических девушек. Неужели ему удалось покорить сердце Софи?

Софи оставила семью, когда ей было восемнадцать лет, и поселилась в Нью-Йорке у своей овдовевшей тетки Миллисент. Лаура всегда считала, что Софи переехала, чтобы составить компанию двоюродной бабушке Миллисент. Но сейчас ей неожиданно пришло в голову — может быть, существовала совсем другая причина, по которой Софи покинула Бостон?

— Вы по-прежнему любите его? — дыхание замерло в груди Лауры, пока она со страхом, но без любопытства, ждала ответа.

— Неважно.

— Вы уверены? Может быть, еще не все потеряно.

Софи изящным движением руки пресекла дальнейшие расспросы Лауры.

— Хватит обо мне. Меня гораздо больше беспокоит твое будущее.

— Зачем обо мне беспокоиться? — Лаура снова повернулась к окну, глядя, как порывы ветра гонят по снегу поземку.

— Твой отец из тех людей, которые с ног до головы облачены чувством ответственности, как раньше облачались в доспехи. Он до сих пор считает себя обязанным моему отцу, упокой Господи его душу, за то, что тот взял его к себе, когда он осиротел. Твой дед воспитал его, как родного сына, выдал за него замуж свою дочь и вручил бразды правления большой судоходной компанией. И теперь Дэниэл чувствует себя ответственным за все это, хотя я подозреваю, что отец имел собственные причины для такой доброты.

Софи на секунду замолчала. Лаура видела в стекле, что тетя смотрит на портрет над камином.

— Я знаю, как сильно Дэниэл хочет иметь наследника, который продолжил бы род Чандлеров, и надеюсь, тебя не заставляют выйти замуж за неподходящего человека.

— Отец не раз говорил, как ему хочется, чтобы я вышла замуж. Но я уверена, он не собирается заставлять меня делать что-либо против моей воли.

— Судя по моим наблюдениям, он проводит так мало времени в своем доме, что едва ли у него нашлась возможность разговаривать с тобой.

Это было правдой, отец был для Лауры почти что незнакомцем.

— Он слишком занят делами фирмы. Фирма эта принадлежала Лауре и, как надеялся отец, в один прекрасный день перейдет в руки ее мужа и детей.

— Боюсь, что бизнес заменил ему семейную жизнь.

В иные мгновения Лауре казалось, не стал ли кабинет для отца святилищем, где можно чувствовать свободу от жены, постепенно превращающейся в призрак, и от дочери, требовавшей внимания. А еще были мгновения, когда она думала, не надеется ли он спастись от тяжкого груза ответственности за фирму. Лаура знала, что спасение от «Чандлер Шиппинг» настанет для отца только тогда, когда она выйдет замуж и делами фирмы займется ее муж.

— Филипп Гарднер долго сидел с тобой в гостиной после обеда.

Лаура кивнула, понимая, что рано или поздно ей придется принять решение.

— Он просил выйти за него замуж.

— Ничего удивительного.

— Когда отец завтра вернется из Нью-Йорка, Филипп хочет попросить у него моей руки.

— Что ты ему ответила?

— Я сказала, что должна подумать.

— Хорошо. Это дает мне по крайней мере немного времени, чтобы попытаться отговорить тебя.

Лаура обернулась к тете.

— Вам не нравится Филипп?

— Я считаю, что он не тот, кто тебе нужен.

— Но он происходит из одного из лучших семейств в Бостоне.

— Порода в нем чувствуется. Лаура наморщила лоб, пытаясь припомнить отличительные черты Филиппа.

— Он очень красив.

— Да, если тебе нравится такая слащавая красота.

— Он… он очень ответственный человек. Софи наморщила свой тонкий носик.

— Зануда!

— Тетя Софи, он — достойный джентльмен, один из самых видных женихов в городе. Любая женщина сочла бы за честь стать его женой. — Лаура обхватила себя руками, внезапно ощутив озноб. — Даже странно, что он заинтересовался мной. В конце концов я, вероятно, самая старая дебютантка за всю историю Бостона.

— Ты одна из самых красивых дебютанток, которых когда-либо видел Бостон. И не надо качать головой. Тебе достаточно посмотреться в зеркало, чтобы понять, что я говорю правду.

Лаура бросила взгляд на портрет отца, вспомнив, как беспокоился он, когда она появилась в обществе после того, как закончился траур по матери.

— Отец боялся, что меня сочтут парией, благодаря его происхождению. Вспомните, как он обрадовался, когда Филипп заинтересовался мной.

— Лаура, в глазах Бостона ты принадлежишь к роду Чандлеров. Наша семья — одна из самых старинных и самых влиятельных в городе. Никогда не позволяй другим внушать тебе мысль, что стоишь меньше, чем на самом деле.

Лаура почувствовала, что ей на плечи взваливают ответственность за право носить такую фамилию.

— Тетя, вы должны знать, что очень сильно облегчили тревоги отца, когда согласились вернуться домой и опекать меня.

— Боюсь, твой отец слишком хорошо знает, каково жить в Бостоне и не принадлежать к знатному роду, хотя он-то стоит дюжины бостонцев с голубой кровью, — Софи взглянула на портрет Дэниэла, и ее взгляд выразил чаяния, так и не воплотившиеся в жизнь. — Бостонское общество гораздо сильнее интересует, кем был твой прадед, чем твоя собственная персона.

— Знаю.

Кроме того, Лаура знала, что значит для отца видеть ее устроившей должным образом свою жизнь, выйдя замуж за бостонца настоящих голубых кровей. И вряд ли у кого-либо из них кровь была более голубая, чем у Филиппа Гарднера.

— Я уверена, что Филипп вам понравится, когда вы познакомитесь с ним поближе.

— Я достаточно хорошо знаю его мать, а он точь-в-точь такой же надменный, как она, — ответила Софи.

Лаура содрогнулась, подумав о матери Филиппа. Тепла в ней было не больше, чем в каменной статуе. Но она была одной из самых влиятельных женщин в бостонском обществе.

— Прошло всего два месяца с тех пор, как ты появилась в свете. Зачем так торопиться, Лаура?

— Мне уже двадцать пять лет. Я не могу дожидаться мужчину, которого видела только во снах.

— Ты видишь во снах какого-то мужчину? — спросила Софи подозрительно вкрадчивым голосом; уж она-то понимает, какое волшебство можно найти во снах!

Лауре не хотелось говорить о своих снах. Она была уверена, что люди расстаются с воображаемыми друзьями, переступая порог юности. Но мальчик, который в ее снах превратился в великолепного мужчину, по-прежнему приходил к ней. Уже двадцать лет подряд он навещал ее ночью раз в месяц, в полнолуние. И Лаура всегда верила, что они найдут друг друга в мире, лежащем за пределами таинственной долины, в которой проходили их встречи. Но этого так и не произошло.

Сны… Фантазии… Как глупо!

Бессмысленно мечтать о человеке, которого не существует. И все же ей знакомо его лицо, его голос, прикосновение его рук. Она знала его так, как никогда не знала никакого другого человека. Неужели он живет только в ее воображении?

— Я давным-давно поняла, что сны не сбываются.

— Брак — это до конца жизни. Обдумай все очень тщательно. Тебе придется каждый день видеть своего мужа. Делить с ним постель, растить его детей.

С каждым словом Лаура ощущала, что узел предчувствий все туже затягивается у нее в груди, стискивая сердце. Все, что говорит ее тетя, — правда, она знала это. Но кроме того, она чувствовала и тяжелый груз ответственности, давящий на ее плечи.

— Не все браки совершаются по любви.

— И очень жаль. Любая женщина должна ждать до тех пор, пока не встретит того единственного мужчину, который заполнит все пустоты в ее душе.

Лаура глубоко вздохнула.

— Боюсь, что я не верю в сказки.

— А я верю. И если я что-нибудь в этом понимаю, — произнося эти слова, Софи листала страницы старой книги, — тебя ожидает счастье. Где же я это видела?..

Лаура нахмурилась, наблюдая, как тетя что-то ищет в книге.

— Тетя Софи, что вы ищете?

— Заклинание.

— Заклинание?!

Софи кивнула: — Заклинание, которое исполнит твое самое заветное желание.

Лаура не без испуга взглянула на тетю.

— Вы шутите!

— Ничуть. — Софи водила пальцем по строчкам на странице в середине книги и только потом подняла глаза на Лауру. — Я вызову его.

— Кого?

— Мужчину, которого ты видишь во сне.

Лаура выдохнула из груди воздух. — Неужели вы всерьез?

Софи только махнула рукой.

— Помолчи, дорогая. — Она смотрела в открытую книгу, ее губы шевелились, как будто ей нужно было не только увидеть слова, написанные на странице, но и почувствовать их произношение.

Лаура вздрогнула, когда в окно ударил порыв ветра. Она следила за тетей, восхищаясь ее решительностью, хотя и не понимая, как можно прожить до тридцати девяти лет, сохранив невинную веру в сказки.

Мать Лауры приходилась Софи старшей сестрой. Однако сестры едва походили внешностью, а в отношении темперамента представляли полную противоположность.

Здоровье Элинор никогда не было крепким, а после рождения Лауры и вовсе расстроилось. Она проводила все дни в своей гостиной, читая, вышивая, глядя в окно, не желая общества и не нуждаясь в нем. И наконец, пятнадцать месяцев назад, она скончалась во сне. Застой крови в легких высосал из нее последние жизненные силы.