Глава XXVIII

Три дня миновало прежде, чем к вечеру четвертого нанятый лодочник доставил Нелли с Катей к двухэтажному длинному дому на Аглицкой набережной. Не сразу удалось лодочнику протолкнуться к берегу, так тесно было в воде из-за лодок – простых наемных и нарядных. Но еще тесней оказалось у подъезда. Чего только не было – лошадей под седлом, карет, носилок, да обо всем этом радела толпа ливрейных и простых слуг, кое-где, ради развлечения молодых своих господ, затевавших драки за удобное место. Впрочем, шума хватило бы даже и без драк.

За всем этим Нелли не сразу разглядела само здание, освещенное на ступенях яркими смоляными факелами и сверкающее всеми окнами – хотя сумерки еще только начинали сгущаться. Самый заурядный снаружи, дом являл изнутри, начиная с передней, безобразное строение первых лет жизни города. Пузатых несуразных колонн было слишком много, и шли они к расписному под мрамор потолку прямо от мраморного полу, безо всяких постаментов. Лестница же наверх была, напротив, не довольно широка. Смуглые слуги в светло-зеленых ливреях распахивали двери и принимали одежду. Катя осталась в лодке, хотя могла бы проникнуть в переднюю и взять у Нелли треуголку и плащ. Но со шляпою и плащом не пройдешь в комнаты, между тем налегке, но с письмом в руках (пустой лист был заране свернут и адресован г-ну Роману Сабурову) было это проделать нетрудно.

Да, это была дельная мысль, самодовольно усмехнулась Нелли, раздеваясь с помощью слуги. Якобы разыскивая ее, Нелли, с письмом, Катька сможет проникнуть в самые дальние комнаты. Коли она попадется, присутствие Нелли среди гостей будет ей оправданием. Да, мол, письма я ждал, а слугу моего в жилые покои занесло, так это по темноте деревенской! Хорошо также и то, что едва ли кто будет в этих жилых покоях. При таком съезде гостей небось все слуги затребованы для приема. Катька вызнает расположение дома, а потом уже, ночью, можно будет пробраться в него вдвоем.

Нелли не хотелось думать о слабых сторонах своего плана, другого-то все одно не было.

– Семпелем играть вернее, право слово, вернее! – рядом с Нелли небрежно нащипывал свои смявшиеся под верхним платьем кружева молодой человек не старше девятнадцати годов. Вид его был забавен: ярко-рыжие волоса запудрены до какого-то малинового оттенка, а курносый нос осыпан веснушками, верно причинявшими щеголю немало огорчений.

– Вернее, кто спорит, да уж больно лихо, Индриков! – отвечал тому военный постарше. – А твои, юноша, родители знают, где ты? Больно раненько начинаешь!

– Я только в гости, играть не стану, – отвечала Нелли, не вдруг сообразив, что последние слова относятся к ней.

Впрочем, военный уже утратил к ней интерес, возвращаясь к прежнему разговору.

– Мирандолем, конечно, семикратного руте не сделаешь, – веско заметил он, – но вить и вчистую не продуешься. Гляди, Индриков, как пойдешь пароли загибать, ох, гляди…

– Не каркай, Черкасов, прошлый раз мне повезло, ох, как повезло! – пылко возразил рыжий Индриков. – Неужто ты забыл?

– Карта лукава, как женщина, – серьезно отвечал Черкасов. – Коли вчера она расточала тебе ласки, сегодня насмеется над тобою.

– Ты мрачен нынче! Выпьем шампанского в буфетной! – рассмеялся Индриков, подцепляя приятеля под руку.

– Кто говорит о шампанском?

– Оно нынче льется рекою в доме любезного Венедиктова!

– Идемте, господа, идемте, Аделина готовится петь!

В веселых этих возгласах утонула беседа, впрочем, и без того мало Нелли понятная. Что такое семпель? Или сепмель? Что за мирандоль? Как это загибают какие-то пароли? Одна глупость!

Дом был устроен по старинке, и комнаты шли анфиладою, так, что просматривались все разом через распахнутые двери. Судя по всему, и более низкие жилые покои второго этажа повторяли их расположение.

Блеск сотен свечей, дробящихся в хрустале и бронзе, ослепил Нелли великолепием. Никогда еще не доводилось ей видеть вечера, уподобленного сверкающему полудню. Сиял и паркет, словно роскошный узорчатый барабан, по которому били десятки каблуков. Шум голосов плыл над толпою, словно невидимое облако, – ни слова нельзя было разобрать. Издалека звучала и музыка. Всеми цветами радуги двигались по залам нарядные люди.

Минуло несколько минут прежде, чем Нелли, оглушенная и растерянная, начала различать, что дам среди гостей не было, что музыка идет от оркестра, расположенного на увитой цветами эстраде, что с огромных эперней свисают черные грозды винограда, разложенные между пушистыми нежными персиками, что слуги в салатовых ливреях обносят гостей сластями и вином, что то там, то здесь приглашенные толпятся живописными группками вокруг небольших столиков, крытых зеленым сукном.

Боле вроде бы никто не обращал внимания на мальчика-недоросля, затесавшегося среди гостей. Нелли радовалась только тому, что лучшее детское платье Ореста – лиловый атласный камзол с красными лентами – был нов, с иголочки, верно, брат в детские годы не больно-то любил наряжаться. Очень уж роскошно глядели молодые люди вокруг.

– Пряжкой Вы изволите парик застегивать или повязкой? – доносилось до нее.

– В Париже нынче мужчины убираются в две пукли в ряд над ухом, и третью, как женщины носят, висячую за ухом!

– А кошелек сплощен с обеих сторон да близко подвязан.

Да, оставалось лишь надеяться, что немодные изъяны ее наряда объяснят малолетством. Впрочем, других реплик, связанных с бессмысленными перипетиями игры, неслось отовсюду куда больше.

– Банкомет будет Головчин!

– Головчин банкует!

Нелли протиснулась поближе к зеленому столику. Высокий морской офицер, ставши по одну сторону, взял с подноса колоду карт.

– Ставка обыкновенная!

– Понтер! Кто понтирует?

– Я! – выкрикнул румяный юноша в коротком колете кирасира.

– Понтирует Меринг!

Отчего-то слуга с подносом, заваленным плашечками карточных колод, подошел и к нему. Кирасир, ставший напротив морского офицера, также взял колоду. Нелли, которой доводилось изредка наблюдать, как Кирилла Иванович перекидывался с соседями в дурачки или Акулину, вовсе смешалась. Как же это они станут играть вместе, но притом каждый – своею колодою?

Перетасовав свои карты, названный Мерингом, прищуря глаз, быстро вытащил одну и бросил на сукно кверху рубашкою.

Головчин, в свою очередь, перетасовал свою колоду и принялся с какой-то стати ловко раскладывать ее на две кучки – справа и слева от одинокой карты противника.

Чем меньше карт оставалось в руках у Головчина, тем плотнее сдвигались вокруг столика головы следивших за игрою. Вот ерунда-то! И с чего только старая Зила взяла, что Нелли может захотеть заняться такой гилью?

– Щаслив видеть Вас в моем дому, юный друг, – чья-то рука бережно взяла Нелли под локоть.

Вздрогнув, она обернулась, чтобы встретиться взглядом со светлыми глазами цвета лимонного леденца, в прозрачной желтизне которых плавали яркие зрачки, такие огромные, что в них хотелось шагнуть, как в дверь, приветливо распахнутую в черную теплую ночь. Впервые видела она это лицо не во сне и не вдали, а на расстоянии двух ладоней от своего собственного: видела черную бархатную мушку чуть ниже высокой скулы, узкие губы, изогнутые в улыбке, открывающие жемчужную россыпь мелких зубов. Венедиктов стоял так близко, что ноздри Нелли защекотал аромат рисовой муки, осыпавшей белокурые его букли.

– Вы столь же смелы в картах, как среди бурных вод? – Венедиктов рассмеялся.

– Покуда сие мне не ведомо.

– Четверка кёр! – выкрикнул кто-то у стола.

– Экой щасливой малый Меринг!

– Меринг, мои поздравления!

– Отойдем от шума! – произнес Венедиктов, по-прежнему мягко удерживая локоть Нелли, направляя шаги к оконной нише, где стояли меж оливковыми бархатными оттоманками фрукты и вино.

– Не угодно ли отведать замечательной этой малаги? – Венедиктов приглашающе коснулся пальцами темного бокала.

– До первой бороды обещался маменьке не пить вина, – торопливо ответила Нелли. Собственный испуг, заставивший сердце заколотиться, был ей непонятен. Едва ли у Венедиктова есть причина ее отравить среди бела дня, он вить не знает ни кто Нелли, ни чего ей надобно.

– Да Вы молодец, – Венедиктов сделал мелкий глоток из второго бокала. – Куда как много глупостей делают молодые люди того только ради, чтоб показать, что уж не так они молоды. Беднягам вовсе невдомек, сколь недолговечен сей изъян! Я знал одного Сабурова, именем Ореста. Не братом ли он Вам доводился?

– Я один сын у родителей, – спокойно сказала Нелли: как странно легко лгать этому Венедиктову, легко и вроде бы даже приятно. – Родня же наша большая. Вы, верно, говорите о том Оресте Сабурове, что умер минувшим летом?

– Он умер, да.

– Отец его троюродный моему. Мне же с ним встречаться не доводилось.

– Жаль, право. Во всех отношениях превосходный молодой человек. Эти персики растут у меня в особых оранжереях. Отчего Вы их не пробуете?

– Они достойны кисти художника, – Нелли вновь ощутила, как сердце убыстряет ход. – Я еще воздам им должное, ночь вить длинна.

– Длинной этой ночью Вы станете понтировать?

– Еще не знаю.

Вот уж удивился бы, узнай, что Нелли даже и безопасна от игры, до тех пор, по крайней мере, покуда не поймет, отчего у каждого игрока своя колода! Впрочем, как ни странно, Нелли вполне могла бы сказать об этом Венедиктову прямо. Кроме той испуги, что вызывало в ней его потчеванье, Нелли ощущала себя с Венедиктовым необыкновенно вольно. Страннее того, он вызывал в ней нечто сродни доверию, в отличие, например, от отца Модеста. Мысль, что перед нею сидит, небрежно откинувши руку с темным бокалом, нарядный и веселый губитель любимого брата, вроде бы и не забывалась, но как-то ускользала от Нелли.

– Ваше отчество такое же, меж тем, что и у покойника Ореста Сабурова.

– Отцов называли в честь общего прадеда, странного мало, – Нелли вспомнился вдруг Роскоф, обучавший ее находчиво отражать нечаянные выпады. – Но извините мне, что до сих пор я не справился о Вашем отчестве, равно как и об имени.

– Пустое, юный друг, – Венедиктов превесело расхохотался. – Всяк зовет меня здесь просто Венедиктовым! К чему имена?

– Вы нездешний, сударь?

– Не вполне нездешний. Дом этот я держу давно и привык временами проживать в сем дивном граде.

– Но откуда Вы родом?

– О, небо моей отчизны каменное, – Венедиктов закусил блестящими зубами роскошный багряный персик. – Вы не зубрили городов этой страны по Вашей географической книжке, мой юный друг.

– Любезной Венедиктов! Вы мечете сегодня? – юноша, которого Нелли запомнила как Индрикова, сияя веселием, стоял перед ними с шампанским в руке.

– Хотя бы ради того, чтоб показать молодому моему гостю правила фараона, – ответил Индрикову Венедиктов, дружески кладя руку на плечо Нелли. – Это юный Сабуров.

– Щаслив сделать знакомство. Индриков!

– Вы хотите играть со мною?

– Непременно с Вами!

– Так направимся на поиски свободного стола, господа! – Венедиктов легко поднялся.

– Господа, хозяин банкует!

– Венедиктов банкует!

– А понтирует кто?

– Индриков!

Не без любопытства наблюдала Нелли за тем, как Венедиктов и Индриков, вставши насупротив, словно дуэлянты, взяли каждый по колоде. Индриков использовал свою колоду только ради того, чтобы выдернуть одну карту.

«Понтирует тот, кто берет только одну карту», – подумала Нелли.

Взявши палочку мела, Индриков нацарапал что-то над своей картою, прямо на сукне стола.

– Вдвое противу обычной ставки!

– Молодцом!

Венедиктов принялся раскладывать свои карты на две кучки. Персты его, казалось, танцовали вместе с темно-зелеными, в золотых медальонах, упругими кусочками картона.

«А банкомет – это тот, кто использует всю колоду. Но кто же из них выигрывает и почему?»

На сей раз Нелли заметила, что в отличие от Индрикова, кинувшего закрытую карту, Венедиктов раскладывает свою колоду лицом вверх.

– Плюмаж! – выкрикнул вдруг Индриков. Голос его прозвучал хрипло. Венедиктов остановился, хотя в руках его было еще довольно карт.

Слева от Индрикова лежал наверху валет желдей, справа – бубновая шестерка. Отхлебнув из протянутого кем-то бокала, Индриков перевернул свою

карту лицом. Это также оказался валет желдей.

«Игра останавливается, когда карты совпали, вот зачем две колоды», – смекнула Нелли.

– Фортуна улыбается нынче, Индриков!

– Она и вчера мне улыбалась! – Кровь так прилила к лицу Индрикова, что оно сделалося алым, как кумач.

Венедиктов, приняв из рук слуги маленький ларец черного дерева, отсчитал дюжину золотых червонцев и с любезною миной пододвинул по столу к Индрикову.

– Пасуй, Индриков, уж довольно!

Венедиктов, сгребши в одну кучу разложенные и неразложенные карты, принялся их тасовать заново.

– Понтирую вдругорядь!

«Партия завершилась, когда карта из одной колоды совпала с картой из другой. Но она неизбежно должна была совпасть. Откуда ж тогда ясно, кто выиграл?» – размышляла Нелли.

Индриков меж тем вновь бросил карту рубашкою кверху.

Нелли второй раз за этот вечер вспомнился Роскоф. Вить и он хаживал вечерами метать фараон. А ей даже в голову не приходило спросить, какие правила у этой игры. Догадайся она вовремя, не глядела бы сейчас деревенщиной!

На сей раз Индриков остановил игру, когда выпал туз кёр.

– А вить на сей раз повезло мне.

Золотые монеты, недолго прогостившие в кошельке Индрикова, воротились в черную шкатулку.

– Понтирую!

Нелли терялась в догадках. Карта опять совпала, но выиграл на сей раз Венедиктов! Может, дело в том, какая карта лежит рядом? Нет! Нелли подпрыгнула от возбуждения. Прошлый раз совпавшая карта лежала слева, а на сей раз – справа! Да это же проще простого! Неужели вправду так?

Карта, изображающая старого гнома, легла слева от Индрикова. Две стопки червонцев покинули черную шкатулку и исчезли в кошельке. Верно, все верно! Нелли подалась вперед. Вот что интересно, можно ли таким манером только вытягивать чужие драгоценности или случается и возвращать свои? Может, и не надобно ничего красть? Золота у ней довольно, чтобы начать игру, если, конечно, повезет сразу. В отличие от Ореста она не может проиграть больше, чем свою наличность. Не такой уж и великий риск.

– Ой!

Что-то ледяное окатило ее шею и часть щеки и защипало, щекоча. Пытаясь разглядеть цифру, которую вписывал Индриков, молодой человек сзади нее, поскользнувшись на паркете, накренил свой бокал шампанского.

– Тысяча извинений, сударь, я по нечаянности испортил Вам ленты!

– Ничего страшного, – пролепетала Нелли, содрогаясь теперь не столько от щекотки холодных пузырьков, сколько от гневного взора, который метнул на невежу Венедиктов. Как же она глупа! Разве за этим она сюда пожаловала? И отчего до сих пор нету Кати?

Глава XXIX

Как долго пробыла она в нарядных этих комнатах? Как увлечены все игрою, даже итальянская сладкая песенка, льющаяся с эстрады, интересна собравшимся не больше, чем было бы интересно пастуху журчанье ручья. Ничто не мешает Нелли потихоньку выскользнуть в переднюю.

Никак нельзя! Именно сюда должна прийти Катя, и именно здесь присутствие Нелли послужит Кате оправданием, коли та попадется. Но Катька не попадется! Она ловкая и смелая. Зато у самое Нелли, попадись она, оправдания не будет никакого. По всему выходит, что надобно оставаться в веселой толпе.

Отчего же ноги сами вышагивают к выходу?

Давно, лет семь тому, Елизавета Федоровна читала Нелли толстую аглицкую книгу сказку о девочке-принцессе. Той тоже довелось странствовать по свету. Однажды принцесса чуть не погибла, прилегши отдохнуть на поле красивых алых маков. Цветы одурманили девочку своим запахом, среди маков нельзя спать. Принцессу вынес на руках проходивший полем крестьянин, а Нелли спасли веселые винные пузырьки, от которых теперь мокро за воротником. Цыганка была права – карты имеют что-то вроде запаха, и их запах дурманит на свой лад. Нелли просто должна выйти хоть на несколько минут, вдохнуть воздуха, который не пахнет кёрами и пиками.

Передняя, освещенная по обыкновенным понятиям довольно ярко, после анфилады показалась полутемной. Как тихо! Слуг не было видно, верно, одни караулили снаружи, ожидая, не понадобятся ли запоздавшемуся гостю, а другие покуда отдыхали. Наблюдая, как между тенями пузатых колонн по мраморному полу скользит ее собственная тень на слишком длинных ногах, Нелли прошла несколько шагов. Отчего она решила, что надобно искать непременно наверху? По другую сторону передней тянется вторая анфилада, темная. Жилые покои могут быть и там.

Нелли миновала лестницу. Распахнутая дверь за лестницей, зияющая на пути к темной анфиладе, привлекла ее внимание невнятным шумом. Стараясь не стучать каблуками, Нелли подошла по стене и, прижимаясь к косяку, заглянула внутрь. В камине плясал щедрый огонь, и его отблески, вкупе с полудюжиною свечей, здесь грубых сальных, освещали узкую длинную кордегардию. Здесь тоже были странные слуги в светло-зеленом, смуглолицые, похожие на ящериц, но вид у них был несколько иной, чем у тех, что прислуживал гостям. Прежде всего плечи их были много шире, что вместе с невысоким ростом и короткими ногами придавало охранникам Венедиктова уж вовсе устрашающее обличье. Пренеприятного вида кривые сабли толпились в подставке для шпаг, но огнестрельного оружия Нелли не заметила. Подумать только, здесь тоже шла игра! Люди-ящерицы толпились вокруг голого стола, что-то обсуждая на непонятном языке, который, казалось, весь состоял из клекота, шипенья и свиста. Сперва Нелли показалось, что они играют в кости, но вместо кубиков с точками те катали по столу какие-то тяжелые маленькие шарики. Кое-где посверкивали столбики монет, и это опять же были червонцы! Слуги Венедиктова сидят при сальных свечах, но играют на золото! Впрочем, Нелли решительно безразлично, на что и во что они играют, с нее довольно на сегодня игр!

Чтобы пройти ко второй анфиладе, Нелли надобно пройти мимо распахнутых дверей. Хорошо, что стражи так увлечены игрою, но, к сожалению, не все. Прямо напротив дверного проема, на лавке, сидел один с куском точильного камня в руках и с препротивными звуками полировал короткий загнутый нож. Ох и страшило! Безлобое узкоглазое лицо зачем-то размалевано… нет, это не краска… Только разве китайскою тушью можно начертать эти тонкие рисунки: две квадратных зубастых головы на щеках, с воздетыми кверху волосами, идущими по виску и сплетенными вместе над носом.

Нож скрипел и скрипел о точило, а Нелли, затаив дыхание, ждала. Наконец кто-то из играющих обратился к размалеванному длинной шипящей тирадою. Тот неторопливо поднялся на короткие ноги, отложил точило, сунул за пояс нож и подковылял к столу.

Нелли мгновенно проскользнула мимо. Да что же она делает, в конце концов?!

Вырвав оплывшую свечу из огромного канделябра, Нелли скользнула на темную половину.

Двери словно сами распахивались перед нею. Да, это были жилые покои, но еще более старомодные, чем приемные. Стены, вместо привычных обоев или деревянных панелей, были, словно печка, выложены от полу до потолка изразцами – бело-синими, насколько можно было поверить пляшущему свечному огню, что, по правде, освещал лишь кулак Нелли и край манжеты. Какие занятные картинки – целая страна маленьких человечков с их домами, мельницами, полями и мостами глядела с блестящих плиток. Жаль, нету времени их рассмотреть. Но как все же неуютно, должно быть, живется среди этого холодного голубого блеска!

Богатые стулья и кресла были никак не одной масти, а вместо диванов кое-где преспокойно стояли застеленные коврами сундуки. Картины не крепились на своих крюках, а свисали с них на широких шелковых лентах. А что это висит промеж картин, затворенное деревянными ставнями! Да это же зеркала! Вовсе небольшие, и некоторые даже закрываются на защелку! Зачем?

– Экой странный дом, – шепнула Нелли и сама испугалась своего шепота. Вот кабинет, но вместо письменного стола стоит квадратный стол с ящиками по обе стороны. А что за следующими дверями? Спальня, хотя и дико глядит самая обыкновенная кровать под балдахином на фоне все тех же сверкающих фаянсом стен. Впрочем, кровать не очень обыкновенная. Неужели это спальня ребенка? Для взрослого человека такая кровать слишком коротка! Нет, это не детская кровать, у детских кроватей не бывает таких столбиков с затейливо-мрачной резьбою, такого темного бархатного полога! И Нелли когда-то видела такую, и не у дитяти.

«Право, маменька, прикажите сменить этот одр, – вспомнился ей мелодический голос Елизаветы Федоровны. – Телу надлежит отдыхать в покойном положении».

«И, полно, дружок, – отвечал ей фарфоровый голосок бабушки Агриппины Ниловны. – Помнишь про новое вино и старые мехи? Пусть для вас, молодых, и хороши новые свычаи, а нам надобно держаться своего века. Живому человеку вытягиваться в полный рост не пристало. Уж я ноги распрямлю, как на стол лягу почивать, а в домовине-то належусь, вытянувшись, до самого скончания дней! А в кровати мне это вовсе ни к чему».

Верно, и прочие вещи показались бы привычны бабушке, когда она была молодою. Но разве Венедиктов старик? Пустое, Нелли ищет свой ларец, она пришла сюда только за ним.

Сундуки заперты, заперты темные резные шкафы. Ничего, в другой раз, когда они залезут сюда вдвоем с Катькой, та разберется с замками. Но куда делась Катька, пустое, верно она осматривает комнаты наверху. Не бояться, только не бояться, хотя зубы так глупо постукивают, а рука со свечою дрожит. Высоко ли окна от земли? Нет, вовсе не высоко. Шкафов и сундуков числом десять. Довольно ли на это будет одной ночи?

Вот и последняя, угловая, комната: какое облегчение увидеть окно на месте очередной двери! Нелли казалось, что она прошла уже многие версты. Можно ворочаться назад, и даже, пожалуй, нужно уже это делать. Чего она ожидала, в конце-то концов? Того, что ларец ее будет стоять себе на видном месте у кровати? Ничего не дается так легко. Только бы благополучно пробраться назад!

Обратно Нелли скорей бежала, чем кралась. Ей мерещилось, что стражи в зеленых ливреях не катают свои шарики по столу в ярко освещенной кордегардии, а таятся по самым темным углам, намереваясь наброситься на нее. У-фф! Вот она, передняя, теперь уже никто не докажет, что юный Роман Сабуров бродил по чужому жилью.

Нелли задула ненужную уже свечу. Пора возвращаться к игорным зеленым столам, но уж больше ни одна из четырех мастей ее не одурманит.

Кажется, никто не заметил отсутствия Нелли, даже и сам Венедиктов, который все еще играл с Индриковым. Что-то, впрочем, изменилось в комнатах. Ах, вот что: почти все столы, кроме того, где стояли друг противу друга Венедиктов и Индриков, были брошены. Всеобщее внимание было приковано к одной-единственной партии.