Ларец

– Сие и есть жилище Эрлика, – кивнул отец Модест. – Подъедем ближе, увидишь.

Овражек, вернее сказать, провал вблизи оказался не в шутку странен. Каменные синеватые стены в острых продольных зазубринах, оказывается, смыкались над глубоким колодцем. Очень глубоким. А внизу бурлила черная вода, неизвестно откуда вытекающая и куда уходящая. Стены подхватывали звук ее холодного кипенья.

– Там что, подземная река?

– Никто не рисковал выяснять, – отец Модест улыбнулся, но Нелли сделалось несколько неприятно.

– А кто таков Эрлик?

– Местный демон, не обремененный чрезмерно сложным разумом, – было непонятно, шутит отец Модест или же сериозен. – Местные жители вить дикари всего-навсего.

– Папенька сказывал… – Нелли замялась. – Что человек-де сам все придумывает, и чем он развитее, тем сложней у него ми-фо-ло-гия. Но Вы-то знаете Венедиктова, и не одного его небось, отчего ж тоже говорите, что у дикарей демоны проще?

– Так связь вправду есть, только не та, что видят вольнодумцы. Нечистая сила, она, Нелли, вроде клопов. Только клопы не питаются мозгом. А нечисть питается, точнее даже, мы сами ее питаем.

Вода в колодце бурлила и кипела.

– Взгляни, какая смешная гора справа! Высокая, а формою как детский куличик.

Гора стояла на ровном безлесом месте, но на самой ее макушке, вовсе небольшой площадке, росли деревья и кусты, и даже лежал валун.

– Как это она такая вышла? – Нелли засмеялась.

– Бог ее знает, – отец Модест рассмеялся тоже. – Мы в ребячестве залезли на нее с другом, а тут как набежит грозовая туча…

– Небось вы вовсе близко под ней оказались?

– Внутри. Туча села на эту горку, как шапка. Сразу темно сделалось, а уж холодно… Ох, и неприятно, маленькая Нелли, когда молнии вокруг тебя лупят. Э, да я, пожалуй, сейчас наверх залезу! Ты погоди, я быстро обернусь.

Отец Модест кинул Нелли свой повод. Она, по правде сказать, уж и так наползалась по кручам и потому без споров осталась наблюдать, как священник бежит к горке и карабкается наверх. Да у нее это бы втрое медленней и получилось. Вот он уж до середки добрался, вот ухватился за корень, подтянулся… Что ж он там позабыл, между тем? Неужто так захотелось освежить в памяти воспоминания ребяческие? Странно, вроде бы как красное пятно на разлапистой невысокой сосне. Что ж это может быть в весенних горах? Отец Модест стоял уже в крошечном лесочке на вершине. Подошел к сосне, пятно пропало. Стоит, словно думает о чем-то. Чего он там застрял? Нелли заелозила в нетерпении. Наконец отец Модест начал спускаться.

Какая-то ноша затрудняла священнику спуск. Чего ж он там подобрал?

– Отче, что у Вас? – закричала Нелли издалека.

Отец Модест не ответил, он шел задумчив, неспешными шагами. Много раньше, чем он приблизился, Нелли услыхала стук копыт. Должно быть, тот ойрот.

– День добрый, юная мадемуазель Сабурова, – произнес незнакомый мужской голос.

Нелли обернулась. Подъехавший был, несомненно, из Крепости, но лицо его Нелли также не было знакомо. Впрочем, было оно приятно и примечательно странной усталостью, какую не приводилось еще видеть девочке на здешних энергических лицах. Положительно, этот годов тридцати человек казался старше здешних стариков.

– Вы не тут родились, – произнесла она уверенно.

– В Москве, – незнакомец, перехватив повод, галантно приподнял простую войлочную шапку. – Вас все здесь знают теперь, а мне да позволено будет представиться – Илья Сергеич фон Зайниц.

– Вы, я чаю, тож не случайно подскакали? – отец Модест, несший в руках скомканное красное полотнище, уже был в десяти шагах.

– Как и Вы, за воздушною змеей. Неужто правда?

Отец Модест принялся без слов разворачивать ткань. Зайниц торопливо спешился. Полотнище оказалось не одно, а сшито из нескольких в подобие большущего мешка, собранного тесемкою у горловины. Крепкие шелковые тесемки, некоторые из коих были коротко обрезаны ножом, а некоторые длинны, были пришиты к мешку.

– Корзинка валялась там же. Никаких сомнений.

– Я слышал, ими пытаются теперь управлять. – Тень омрачила лицо Зайница не хуже, чем давняя туча – смешную гору.

– Не слишком успешно, но для того, чтобы перебраться через Катунь, и того довольно, – сквозь зубы проговорил отец Модест.

– Быть может, какой сорви, голова, отчаянный путешественник одиночка? – негромко спросил Зайниц.

– Вы сами-то в сие верите, Илья?

– Нет, Ваше Преподобие. Не верю.

– Надобно незамедлительно поднимать народ на поиски. Придется, Нелли, прервать нашу прогулку.

– Но что это за мешок? – обиженно воскликнула Нелли: кому приятно, когда другим ясно, а тебе нет.

– Помнишь, я говорил тебе про китайские изобретения? – Отец Модест, приторочивший сложенный мешок, вскочил в седло. – Последние лета их стали перенимать и в Европе, но не для устрашенья, а ради передвижения. Какой-то человек развел на том берегу костер, наполнил сей мешок горячим дымом и воздухом над огнем, да и прицепился к нему перелететь через реку.

– Дым легче человека! – Нелли не верила своим ушам. – Он не может его поднять.

– Может, Нелли, может, если дыму много. Да ему и близко было лететь.

– А зачем он сюда прилетел?

– В том-то и вопрос, маленькая Нелли.

Глава XVII

– Досадую, что не взбрело мне в голову предпринять таковую прогулку вчера, – говорил отец Модест. – Да и на ойротов не погрешишь, откуда им знать, сколь интересны для нас воздушные змеи, подлетевшие не с обыкновенной стороны. Между тем помыслить обидно, какие свежие вчера были следы.

– Собаки возьмут, – с надеждою проговорил Зайниц. – Шар пропах дымом, но в корзинке-то должен удержаться какой нито запах.

– Вашими бы устами да мед пить.

– Однако ж какой наглец вторгся эдак, средь бела дня?

– Отче… – Нелли поежилась, словно стало холоднее.

– Нет, сие не Венедиктов, забудь о нем покуда, Нелли. – Отец Модест поворотился на скаку к Зайницу. – Много тревог, что себе лгать.

– Все не дает мне покою судьба нещасного Алексея, – печально заговорил Зайниц. – Видит Бог, отче, я не трепещу за себя, хотя ясно, что коли до него Рука дотянулась…

– Какая такая Рука? – переспросила Нелли, представляя себе огромную кисть в черной перчатке, с исполинскими пальцами, сжимающимися в угрозе: больно уж выразительно выделил Зайниц голосом прописную букву вместо строчной.

– Прошу прощения у дамы. Я болтаю глупости.

Нелли обратила уже вниманье, что Зайниц был с нею церемонней других обитателей Крепости, и догадалась отчего: он не был ей родственник.

– При сей юной особе можно говорить свободно, – к ее удовольствию, ответил отец Модест.

– Коли Алексея беда настигла, так и мне ее ждать. Но не то меня тревожит, я и без того живу, почитай, вторую жизнь, вместо той, что оборвалася бы боле десяти лет назад. Покой Крепости, вот, что меня смущает.

– Мы знали, что рано или поздно его нарушат. Знаем и то, куда отступать. Но ласкаюсь, сие время еще не настало. В отличье от естественного хода гишторического, злокозненный интерес может быть пресечен. Но замечу меж тем, мой друг, что Вы теперь мыслите сбивчиво. Не позволяйте огорченью овладеть разумом! Подумайте, покойный Рыльский жил в Омске. Пусть это лишь новорожденный городок, но всеми своими жилами связан он с огромною державой. И животворными, и смертоносными токами связан. Ежели убийство было местью, то Вы вить живете в Крепости. Вы безопасны, а сегодняшний озорник никак с Омскою трагедией не заедино. И уж никак не может быть, что, разыскивая Вас, Рука случайно нащупает Крепость!

– Понимаю, что запрягаю телегу впереди лошади. Но отчего сия змея и страшная гибель Алексея так близки по времени? Возможно ли, что связи тут вовсе нету?

– Не столь уж и близки сии события. Рыльский убит был после Рождества, сейчас Великий Пост. Друг мой, что-то еще у Вас лежит на душе.

– Не из области логической, Ваше Преподобие. Вы правы, рассудок мой в смятении. И все оттого, что было нас двое, бежавших, нашедших приют у Воинства, а ныне остался я один. И вот внутренний взор мой туманят воспоминания далеких дней. Вспоминаю я двоих переживших ужас юношей, потекших в путь незнамо куда, без надежды, единственно потому, что не бежать значило умереть. Помню, как переоделися мы в дорогу в мещанское платье и ничего глупей не смогли бы придумать, чтобы привлечь к себе вниманье. Смешно, вить оба мы плохо знали по-русски! Чудо, что удалося нам удалиться от Москвы.

– Рыльский немного рассказывал мне о тех днях. Как же любят взрослые дети страшные сказки и как страшно бывает пробуждение!

– Да, все сие казалось сказкою, игрою. И разве не все добрые знакомые наши играли в сию игру? Она вить вправду безопасна для тех, кто не ведает правды.

– Но от кого Вы бежали с Вашим другом, сударь? – спросила Нелли.

– Ведомо ли Вашим юным летам, что такое Вольные Каменщики? – вопросом ответил фон Зайниц.

– Масоны? – неуверенно предположила Нелли. Мало что было ей известно о масонах. Кирилла Иванович отзывался о масонстве как о модном чудачестве. Как помнила Нелли, тому, кто вступает в их сообщество, масоны устраивают страшилку. Завязывают глаза и вводят в особую залу, кажется, то ли босиком, то ли в одном башмаке, что еще глупее. Колют незрячего шпагами в грудь и задают всякие вопросы. Потом выстраиваются в шеренгу, да вздымают шпаги над головою, образуя вроде как бы крышу. Называется сие «стальной свод». Повязку снимают, и новик под ним проходит. А потом надо не побояться лечь в гроб и прикинуться покойником. Вот уж гадость! Нелли не уверена была, что все запомнила верно, а уж чем там они занимаются кроме страшилок, не знала вовсе.

– Благословите ли поведать девочке сию печальную историю? – спросил фон Зайниц.

– Девица из тех, кому суждено идти по жизни с открытыми глазами, – ответил отец Модест. – Но предварю немного Ваш рассказ. Видишь ли, Нелли, Вселенна двоична. Быть может, тебе покажется это скучным, но поскучай немного. Мир живет в бореньи Добра и Зла, света и тьмы, льда и огня, серебра и золота, запада и востока. Нам, детям серебра и льда, надлежит с величайшей осторожностью глядеть на все, что идет из теплых земель. Знаешь ли ты о походах за освобожденье Гроба Господня?

– Крестовых? Понятно, знаю!

– Был рыцарский орден, приобщившийся тайн восточных, что звался тамплиерами, сиречь храмовниками. Слово «тампль» и означает храм. Тамплиеры искали тайн храма Соломона. Искали они тайн ветхозаветных, но многое взяли и от первых врагов христианства – сарацин. Когда Святая Земля была утрачена, а королевство Иерусалимское пало, храмовники только возросли в могуществе. Они воздвигли по всей Европе неприступные замки, где лелеяли свои тайные знания, сделалися востоком на западе. Земным христианским государям храмовники не покорялись, единственно своим старшим. Не приносили они и присяги, что не случай. Втайне храмовники отошли от христианской веры, и посвящаемый в орден попирал ногами святое Распятие.

– Постойте! – Нелли приподнялась в стременах. – Я недавно видала… У нас в России тамплиеры вить тоже были?

– Не было, Нелли. Видала ты тогда либо стригольников, либо жидовствующих. Скорей вторых. Но не в имени дело. Там, где пали семена черной магии, прорастает восток.

– Глумленье над христианскими святынями…. о том говорилось… Помните? Тот юноша… Хотел для чего-то над мертвыми командирствовать… А учил его священник!

Нелли заметила вдруг, что Зайниц поглядывает на нее исподволь как бы даже с некоторой испугою.

– Давние дела. Русь тогда мало не погибла. Заставлять мертвых служить себе, Нелли, это черное колдовство, именуемое некромантией. Но мертвые служат некроманту ради власти над живыми. Власть же сия столь соблазнительна, что вкусившие ее легко соглашаются на поругание святынь.

– А для чего им сие, просто из злобы? – спросила Нелли.

– Нет, разумеется, нет. Вера языческая – чем сильней поруганье святыни, тем крепче волхование.

– А это взаправду так?

– Нет, это вовсе не так, маленькая Нелли. Но воротимся к храмовникам. Как говорится, не было щастья, так нещастье помогло. Случился во Франции король, не слишком храбрый, но зато такой жадный, что велел даже обрезать края золотых монет, кои обрезки сдавать в казну, чтоб лить новое золото. Имя его Филипп Капет, по прозванью Красивый. Богатство тамплиеров лишило его сна. И до того шли слухи о черном колдовстве храмовников, но никто из власть предержащих их не слушал. А король Филипп решил дать делу ход, лишь бы погубить орден и присвоить его казну. Было сие, сказать к слову, за шесть десятков лет до того, как жидовствующие объявились на Руси.

– А Вы полагаете, отче?.. – В лице фон Зайница проступило напряженное вниманье.

– Я не могу вовсе то отринуть. Но кто ведает. Таким образом храмовники были застигнуты врасплох и арестованы королевскою стражей, причем не только во Франции, но и в других королевствах, с чьими государями Филипп сговорился. Храмовников судили. Главу их ордена сожгли за колдовство, несомненно поделом. Жадный Филипп обогатился, но недолго длилось его благоденствие. Он умер в тот же год, и говорили, что сие была месть тех храмовников, что избежали ареста. Ни один из сыновей его не правил долго, и это также была месть. Быть может, она и по сю пору не завершена. Бывшие же храмовники спрятались под одеяньями ремесленников и торговцев, но сохранили свою тайную связь. Только называться они стали не храмовниками, а братством каменщиков. Давали бывшие рыцари тем понять, что тщатся отстроить заново храм былого величия своего. Ненависть к освященной Церковью власти царской столь велика у них, что они готовы сокрушить ее всеми своими силами. Первое, как внушает каменщик человеку, им уловленному, что люди должны быть-де равны во всем. Девиз их – Равенство, Братство и Свобода.

– Я помню! – Нелли рассмеялась. – Папенька мне говорил, что такое республика! Про новгородцев, как они торговали и были равными!

– Да, идеи равенства давно уж растут в сословьи торговом.

– А папенька рассердился, когда я сказала, что тогда тож все будут неравны, но по богатству!

Отец Модест и фон Зайниц расхохотались.

– Ты сама додумалась до сего, маленькая Нелли? Там, где нету царей, люди – подданные Златого Тельца. Только не думай, что сие аллегория. В Библии аллегорий нету. На том и погиб Великий Новгород, что вовремя того не понял.

– Отчего ж тогда новгородцы наши секреты хранят? – удивилась Нелли, вспоминая гостеприимный дом купца Микитина.

– Союз из ненависти к Иоанну Грозному. Сложно плетение наше по стране, маленькая Нелли. Однако ж оборотимся теперь к Вашей печальной истории, сын мой.

Отчего-то подумалось вдруг Нелли, что, верно, священникам трудно называть сыновьями даже и тех, кто их старше. А фон Зайниц казался уж никак не моложе отца Модеста.

– Мы с бедным Рыльским, другом моим, могли бы всю жизнь играть в завлекательные игры масонов, как делают многие, но нам не пощасливилось узнать больше. Или пощасливилось, как посмотреть. Вить что значит быть масоном для большинства жителей обеих столиц? Носить перстень с мертвою головою, обмениваться тайными значками и паролями, обедать в ложе, витийствовать в обществе о тиранстве тронов земных, да чувствовать себя пресмелою персоной. Но единожды нас с Алексеем потревожил запискою мастер ложи «Геката», где оба мы состояли. «Прибудет просвещенный наш брат из Санкт-Петербурга, – начал мастер, добрейший толстяк и душа бальных сборищ, когда мы явились на зов, – коему надлежит посетить Серпухов и кое-какие другие места. Добродетель осмотрительности побудила его покинуть столицу в одиночку, однако ж допустим ли мы, здешние каменщики, чтобы такой человек странствовал без охраны? Вы оба молоды, братья, и, я чаю, путешествие для вас не в тягость, а на послушие и скромность ваши можно рассчитывать». С великим жаром дали мы согласие. Вскоре гость прибыл. Оказался он невысоким толстоватым человечком с прегустою смолисто-черной растительностью на лице. Черны были разлохмаченные бакенбарды, шевелюра, еле сдерживаемая пряжкою, кустистые брови. Впрочем, первое мненье составилося мельком, нам с нещасным другом моим не довелось даже посудачить меж собою о новом знакомце. В путь мы пустились почти немедля, во всяком случае, утром того дня нас представили друг другу, а вечером мы уж выехали. Добравшись до хорошего постоялого двора, где удалося взять по комнате каждому, мы отужинали припасенной холодною бараниной. Стоял Петров пост, и разжиться в дороге чем-либо, кроме каши или пареной репы, представлялося сложно. И то хозяева недобро косились и отзывали детей, завидя, что господа кушают «скором», дабы уберечь невинные очи от нечестивого зрелища. Мы, разумеется, глядели свысока на «предрассудки» невежественного народа, со стыдом скажу, смущение простолюдинов словно бы прибавляло нам аппетиту. Вицы на сей предмет оживляли нашу трапезу, и мы с Алексеем были в том куда резвей нашего спутника, представившегося нам как господин Игнотус. Увы, души наши уж тронула та проказа, что может быть излеченной, но навсегда оставляет безобразные шрамы… Но – пустое. Поутру мы готовы были ехать, но господин Игнотус все не шел. Не единожды стукали мы в дверь, да что-то сон его был крепок. Тревога наша усилилась присутствием в общей зале незнамо чем занятого проезжего, каковой не торопился выступать в дорогу. Без дела слонялся незнакомец из угла в угол, и нам успела наскучить его заурядная наружность: лысая голова, не покрытая париком, востренькое лицо. «Не надобно было спать в разных горницах, – озабоченно шепнул мне Рыльский. – Наше будет бесчестье, коли с доверенной нам особою случиться беда. Пойти постучать еще раз?» – «Нужды нет, – влез вдруг в разговор проезжий. – Уж можем мы выступать». – «Что хотите Вы сказать, сударь? – вспыхнул от гнева Алексей. – Разве одна у нас дорога и разве прилично человеку порядочному подслушивать чужие разговоры?» – «Полно, разговор ваш мне не чужой, – незнакомый тоненько засмеялся. – Я проснулся ране вашего, и я Игнотус». Мы отпрянули в изумлении. Незнакомец положительно нес несуразицу. Ясное дело, можно сменить накладную шевелюру, однако ж у господина Игнотуса нос был толст, а у незнакомца востер, боле того, тот говорил голосом густым и звучным, а сей – пискляво. Сам он был тощ, а Игнотус плотен. Откуда ж тогда сделалось ему известным прозванье Игнотуса? Руки наши сами собою потянулись к эфесам. Посмеиваясь, незнакомец нас удержал жестом руки: назвал он наши имена и тайные масонские прозванья, напомнил в самых подробностях разговор за ужином, который никто подслушать не мог, ибо сидели мы не у стены. Приходилось верить, хотя разум отказывался. Мы выступили в путь. Три дни Игнотус был худощав, лыс и пискляв, и мы уж забыли о толстоголосом лохматом брюнете, однако на четвертые сутки, хоть и спали мы в одном помещении, пробудясь, нашли мы новую перемену. Теперь Игнотус был огненно-рыж, говорил не так пискляво, но заикался ик тому ж обзавелся вдруг изрядным брюшком, пребезобразно нависшим над тощими его ногами. Очень вскоре удостоверились мы, что ничто не остается в Игнотусе неизменно, кроме двух примет: серо-зеленых, с легкою желтинкой, глаз, удивительно теплых взглядом, да маленького росту. Но даже проведши с ним столько времени, я не смог бы признать Игнотуса никогда: тьмы людей на свете такого цвету глаз при невысоком росте!

– Нет, сын мой, что-то Вы знаете, позволившее бы Вам его признать, – возразил отец Модест. – Не во внешности, так в манере.

– Манеры его менялись, – вздохнул Зайниц.

– Менялись те, что нарочно он менял. Верней сказать, он придумывал себе каждый раз новую манеру. У каждого человека есть ухватки, коих он не примечает в себе сам. У каждого! Знаете ль Вы, например, что не можете пройти мимо елки, не общипав горстки иголок? Вы их жуете.

Брови Зайница в изумлении полезли на лоб.

– Вправду вкус хвои мне приятен с младенчества, – растерянно произнес он. – Но чтоб я при честной публике жевал иголки… Я чаял, разве наедине…

– Вы ни одной елки не пропускаете, – отец Модест расхохотался. – У каждого человека есть таковые особенные обыкновения. Если они не противуречат правилам приличия, от них не отучивают, попросту не примечают. А теперь вспомните, какова особливая манера у Игнотуса?

– …Пожалуй… нет, вовсе пустяк, но пустяк неприятный… А вить, пожалуй, я такого не встречал у иных… Дело в том, что он…

Отец Модест, приподнявшийся в стременах, жестом руки остановил его.

– Прервемся ненадолго в нашей беседе, вон уж скачет Федор, и готов биться об заклад, что он выехал из Крепости, уж зная, в чем дело!

Глава XVIII

Впереди лошади юного Федора по прозванью Лучник (Нелли уж привыкла, что фамильи были в Крепости только у нерюриковичей, и для отлички жители часто прибавляли чего-нибудь к имени…) мчалась свора собак. Здешние собаки, коих впервые Нелли заметила еще после Перми, вовсе не походили на тех борзых, что благоденствуют в России на любой псарне. Скорей были они похожи на волков, только волки обыкновенно серы. А эти, с короткою шерстью и ушами торчком, всего чаще были белы, черны или черно-белы. Необыкновенно быстр казался их бег – летящими прыжками, словно бы собака рассекает воздух могучей грудью, как нос корабля – водную гладь.

– Я гляжу, отче, змея-то у Вас! – крикнул юноша, поправляя на скаку застившую глаза прядь соломенных волос.

– Дымом пропахла, Федя! – отозвался отец Модест. – Ты вот чего, скачи на гору Куличик, она там упала! Корзинку я руками не трогал, там и валяется под сосенкой. Много уж народу в поиски выступило?

– Я – первый, а с дюжину за мною будут.

– Ладно, мы с Ильею сейчас проводим девочку и тож вдогонку!

– Встретимся! – Юноша поскакал дальше во весь опор.

Разговор уж не складывался: вслед за Федором на равнине показались еще два всадника с собаками, и вид их вверг Нелли в негодование. Это были княжна Арина и Катя, первая с ружьем, а вторая с пистолетами.

– С чего бы им в погоню, а меня домой провожать? – поинтересовалась она.

– Нелли, Арина местная жительница, – возразил отец Модест примирительно.

– А Катька?!

– Ох уж мне эта Катерина. Ладно, будь по-твоему.

– У вас змея? – как и Федор, крикнула издали Арина.

– На Куличик упала! – Ветер относил слова, и отцу Модесту пришлось кричать. – Федины собаки, может, след возьмут, а может, и нет. Уж и не знаю, как лучше: то ли к Куличику ворочаться, то ль просто лес чесать.

– Княсь Андрей Львович велел всем разбиться по округе, а кто первый наткнется, чтоб два выстрела дал. Он и сам поехал, а с ним франк, тот в вифлиофике сидел, не поспел с нами.

– Ладно, княжна, уж возьмите в свой отряд амазонок маленькую Нелли, а мы с Ильей Сергеичем поскачем вправо от Эрликова логова.

– Хорошо, а мы уж тогда слева, – Арина хлестнула лошадь.

Нелли, разворачиваясь на скаку, успела еще озадачиться вопросом, что делал Филипп в вифлиофике. Потом стало не до того.

– Ленушка, конь у тебя не устал? – Арина усмехнулась. – Вишь каков, он вить тебя с нами определил, думал, если кто и найдет лазутчика, так не мы. А еще поглядим!

– Конь не устал, мы мало галопом скакали.

– А они ж без собак, – удивилась Катя.

– Так еще неизвестно, пригодятся ль собаки-то? Некогда лясы точить, вперед!

И весенний голый отлог понесся внизу под стук копыт.

– Самоуверенной, как пень, и всегда таким был, – бормотала себе под нос Арина, и Нелли прыснула, когда наконец уразумела, что сие относится к отцу Модесту. – А поспорю, что не все ты уж помнишь под горою, ох, не все…

Всадницы миновали священный кедр, но то был не первый Неллин знакомец, а другой, выше и старше: уж мало оставалось ветвей, до коих можно было дотянуться хоть бы и с лошади. Некоторые ленты опоясывали ствол.

– Отсюда свернем за валуном к ручью, – распорядилась Арина. – Небось коли и была у него фляжка, да опустела.

Еще не спрятанный травою родничок бился о камни, разбрызгивая вокруг себя влагу сплошной сверкающей на солнце пеленою.

– След! – возбужденно крикнула Катя, указывая хлыстом.

На мокрой земле по другую сторону ручья виднелась четко выдавленная подошва мужского сапога.

– Ай, хорош след, хоть вынимай! – У Кати разгорелись щеки. – Молодец ты, княжна!

– Не здешней работы сапог, – нагнувшись с седла, заметила Арина. – Наши носят ойротские.

– След, Белоух, след!!

Собаки залились лаем. Лошади перескочили ручей.

– Взял! Ей-же-ей, Белоушка взял след! Ах ты, умница! – звонко кричала Арина. – Волчек! Лобан! Ну же, вперед, яхонтовые мои!

Лошади мчались за собаками, собаки летели вперед лошадей. Сердце в груди Нелли отчаянно колотилось. Собаки скрылись в кедровом молодняке. Исхлестываясь ветками, всадницы последовали за ними. Лай звенел все громче.

– На помощь! – отчаянно закричал мужской голос в глубине зарослей. – Помогите кто-нибудь!

– Теперь не уйдешь! – Арина засвистала, отзывая собак. – Катюха, второй пистолет Ленушке отдай!

Катя перекинула оружие на скаку, и Нелли успела его поймать.

Вскинув ружье в небо, Арина выстрелила. Переждала немного, затем выстрел повторила.

– Тихо! Тихо!

Возбужденные, дрожащие от ярости собаки никак не могли уняться, обступив кольцом молодого человека в дорожном наряде. Наряд сей между тем пострадал: кровь выступила на лохмотьях штанины, где только что прошлись собачьи зубы. Рядом валялся на земле дорожный мешок, сам же незнакомец стоял нагнувшись к ране и с усилием выпрямился, только когда всадницы подскакали.

– Для чего травите людей собаками? – укоризненным, хоть и ослабшим голосом спросил он, поднимая лицо. Нелли не без изумленья узнала московского студента Сирина. – И из чего ты, мальчик, грозишь мне пистолетом?

Катя вправду держала свой пистолет нацеленным в грудь пришельца.

– Человече, – со сдерживаемым гневом ответила с седла Арина, – разве тебя сюда кто-нибудь звал?

– Я много странствую по этим краям, – с достоинством отвечал студент, – и везде доводилось мне доселе убеждаться, что нечаянному гостю ради.

– Те пределы ты уже прошел, – сурово произнесла Арина. – Россия позади, впереди дикия орды. А между ними – мы. Здесь правит наш закон, и он карает любопытствующих.

– Неужто вправду вы не выдумка? – Сирин впился глазами в лицо княжны, затем перевел взгляд на лица Нелли и Кати. – Похоже, что так, юная дева, ты кажешься не чужеземкою, но и не русской. В России таких, как ты, нету. Ты не крестьянка и не барышня и слишком повелительна для полу твоего и для твоих лет. Ты словно явилась из прошлого, верней сказать, я ехал в другие места, а попал в другие времена. Но этих мальчиков я встречал прежде, хоть и не помню где… Нет, не помню.

Катя, как Нелли приметила, давно уж неудобно шарила левою рукою по карманам. В лице девочки проступило недоброе торжество.

– Чего б ты ни искал в этих краях, – воскликнула она, – а нас повстречал там, где потерял вот это! Признаешь свою вещицу?

В пальцах ее оказался зажат ободок, украшенный мертвою головою.

Сирин с отвращением отшатнулся.

– Ты – франкмасон! – воскликнула Нелли, обратившись мыслями к незаконченному рассказу фон Зайница. – И ты сие скрывал, иначе б носил кольцо на пальце, а не в кармане!

– Видит Бог, мне есть чего скрывать, – хрипло прошептал Сирин.

Нелли услышала между тем за спиною треск и шорох ветвей: за ними следом пробивался всадник, но лица она, обернувшись, не различила.

– Худо, что ты знаешь о нас, – морщинка меж бровями Арины углубилась. – Хуже того, что ты каменщик.

– Никак поймали змеиного наездника? – Роскоф, а это был он, расхохотался, но тут же помрачнел. – Стало быть, сударь, Вы нашли то, не знали что.

– Вон оно как, мы видались на дороге, где вас заснежило! – вспомнил Сирин. – Вы француз. И мальчики были там же, теперь я вспомнил наверное.

– Мы чуть было не повстречались в Омске, – хмуро добавил Роскоф. – Ненамного разминулись.

– В Омске? – Сирин, наклонившийся было вновь к кровоточащей ноге, поднял лицо. – Вот этого не припомню.

– Вы весьма поспешали. Даже сменялись с кем-то лошадью. Сей путник опасен, княжна. Как бы доставить его в Крепость? Вы сильно поранены, сударь?

– Идти я могу, ведите, куда почтете нужным, – с непонятным выраженьем ответил Сирин.

– Далеко, – Роскоф задумался. – Вот что, сударь, залезайте-ко позади меня. Сия тамплиеровская символика, Вам, должно быть, не вовсе незнакома. Думаю, Вы довольно благоразумны, чтобы удержаться от попыток побегу. Девицы поскачут вокруг нас с собаками.

– Девицы? – Сирин прежде, чем поднять свой мешок, кинул еще взгляд на Нелли и Катю. – Вот уж вправду я попал в страну чудес.

– Лезьте! – поторопил Роскоф, протягивая руку. Сирин, опершись на стремя, ухватился за нее.

Обратно ехали медленнее, жалея лошадь Филиппа. Других сысковых отрядов по дороге не встретилось, верно, были слишком далеко от выстрелов Арины.

Странным показалось Нелли лицо пленника, когда, миновав оградительные валуны, они въехали в Белую Крепость. В нем было изумление пробудившегося ото сна, который обнаружил вдруг, что помнившиеся ему диковины наяву не исчезли.

– Савелий! Ермил! – окликнула Арина сторожевых, и без того поспешавших вниз.

– Неужто вправду лазутчик?

– Куда ж его покуда?

– Да в поруб, куда прежде ордынцев саживали, – определился широкобородый Ермил.

– Там, я чаю, трухляво, сколько уж лет не пользовались, – усомнилась Арина. – Ну да глядите сами. Ты бы, Савельюшка, послал мальчишек пострелять в лесу, что поймали уже. А я к нему лекарку Василису тем временем отправлю.

– Спасибо за твою доброту, дева-греза, – Сирин поклонился, покорно следуя по улице меж стражами. С лица его не сходило изумление, и он все вертел головою по сторонам.

– Эк он колечка-то испугался! – самодовольно шепнула Катя на ухо Нелли. – А вить я и сама не знаю, чего в нем такого.