Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Здравствуйте, мама !

ModernLib.Net / Отечественная проза / Чивилихин Владимир Алексеевич / Здравствуйте, мама ! - Чтение (стр. 1)
Автор: Чивилихин Владимир Алексеевич
Жанр: Отечественная проза

 

 


Чивилихин Владимир
Здравствуйте, мама !

      Владимир Чивилихин
      Здравствуйте, мама!
      Обыкновенная хатка - белая, под старой соломой, с подоконным садочком. Тысячу лет живет на этой земле большой и добрый народ, тысячу лет лепит он из глины такие вот естественно простые и по-своему красивые жилища...
      Тепло в хате, хотя на дворе мечется осенний ветер. Вокруг городка ровная степь во все концы, и ветры врываются в улицы, лохматят на хатах солому, гнут голые яблоневые ветки, завывают в трубах. Под окнами в наступающих сумерках ветер гоняет, будто стаю летучих мышей, жухлые листья, а тут хорошо, покойно.
      Хозяйка сидит напротив меня, отрешенно смотрит в окно, односложно, словно бы нехотя, отвечает на вопросы. В суровых чертах ее лица сквозит какая-то особая, несегодняшняя усталость. Непослушными, в черных трещинах пальцами она поправляет седые пряди на висках, гладит ладонью по столу, будто обирает крошки, трогает бахрому скатерти, а то сложит на коленях эти тяжелые, изработанные руки и замрет.
      Спрашиваю:
      - Вы знаете, как я услышал о вас?
      - Нет.
      - Я тут в командировке от газеты. Посылал телеграмму, а девушка на почте говорит, что надо бы написать об Анне Константиновне.
      - А зачем?
      - Говорит, что письма вам долго шли по адресу: "Город Бахмач. Анне Константиновне".
      - И сейчас идут.
      - Нельзя ли взглянуть?
      - Их много.
      - Можно мне... все?
      Она с усилием вытащила из-под кровати старый чемодан.
      - Тут они.
      - Отчего у вас здесь рубец? - спрашиваю я.
      На среднем пальце ее правой руки ниже второго сустава - темная круговая мета, будто след от спиленного кольца. Анна Константиновна прячет руку за спину.
      - От ножниц.
      - Каких ножниц?
      - Обыкновенных. Немецкий брезент тогда резала целый месяц. Маскировочный. А он как железо.
      - Зачем?
      - Тапочки шила, штанишки... Вот и выболело тогда.
      Когда - "тогда"? Хозяйка ушла за перегородку, я раскрыл чемодан. Не одна сотня разноцветных конвертов лежала в нем. Тут были и треугольные, памятные нам с военных лет, и склеенные хлебом квадратные - из листочков, разлинованных в косую линейку, и покупные, с марками. Я взял первое письмо; оно, видимо, было получено последним - лежало сверху.
      "Дорогая моя подруга и сестра! Нас породнило то время, о котором в теперешней счастливой жизни я так неохотно вспоминаю. Но меня сейчас все чаще расспрашивают обо всем, что тогда было. Я ведь молчала все эти годы, боялась, что не поверят или не поймут. Ваша Валя Прусаков а".
      Что же было "тогда"? Тепло в хате и тихо, только царапают окно сухие прутья. Потом я перестал и это слышать. Письма, письма, в которых кричало прошлое...
      А как мне рассказать о том, что было? Как заставить читателя поверить в то, во что трудно поверить? Как познакомить его с человеком, жизнь которого потрясла меня своей простотой и святостью? Как поведать о том, что было "тогда", чтобы все поняли, нет, не меня, а ее, Анну Константиновну?
      Был уже поздний час, когда я вышел из хаты. Долго бродил по темному городку. Дуло низом и верхом, звезды то разгорались, то притухали. Ветер шипел в плетнях, доносил временами гудки со станции. Было зябко от ветра, остывшей уже земли и холодной полной луны.
      Прошел на станцию. Вокзал, пакгаузы, депо, водокачка, забитые вагонами товарные парки. Железная дорога светила огнями, жила - свистели маневровые паровозы, лязгали автосцепкой вагоны, в репродуктор что-то кричал по-украински диспетчер. Прошлое стиралось этим живым движением.
      Я снова пересек весь город, вышел на окраину. Степь уходила чернотой из-под ног, лишь кое-где - наверно, на колхозных токах - мерцали далекие огоньки. "Люди, вы помните?.."
      Опять город. Длинные улицы с темными окнами были безжизненны. В лунном свете неподвижно торчали по дворам колодезные журавли, над хатами крестили звездное небо телевизионные антенны. Все программы давно кончились, бахмачане уснули...
      Улица Войкова. Мимо хаты Анны Константиновны Жованик я прошел к плохонькой гостинице. Лег, но сон не шел. Я понимал ребятишек и взрослых, которые со всех концов страны слали сюда письма с необычным адресом: "Город Бахмач. Анне Константиновне".
      Утром я опять был на улице Войкова. Анна Константиновна разлила чай, подвинула варенье.
      - Все выросли мои дети. Расцвели, как цветочки... Письма пишут умные, трудные. Другой раз долго думаешь, пока ответишь...
      - А Валя Прусакова, от которой это письмо, была одной из воспитательниц? - спросил я.
      - Нет. Я была ее, можно сказать, воспитательницей.
      - Она пишет - "сестра и подруга"...
      - Мы с ней потом уже поравнялись. А после гражданской войны она была в моей пионерской дружине.
      - Еще после той?
      - Да. Мы, бахмачские комсомольцы, создали тогда первую в городе дружину.
      - А что делала ваша дружина?
      - Беспризорников ловили в поездах, пристраивали. "Живые газеты" выпускали. По селам ездили с концертами. Опасно было.
      - Почему опасно?
      - Бандиты овражничали. Но мы с оружием ездили. Один раз обморозились все и, как сейчас помню, стали выступать, а у нас руки перебинтованы и лица в гусином сале. Смех, да и только! Тогда меня просто Гайкой звали...
      Она смотрела мимо меня, в окошко. На улице собирались дети, одни крохотные девчоночки, пищали тонкими голосишками, смотрели на наши окна. Анна Константиновна снова заговорила, медленно, с паузами:
      - Потом выросли мы из комсомола... Пионеры наши тоже как-то незаметно поднялись. Смотрю - Катю Родченко, особую мою гордость, вожатую отряда, надо собирать на учебу. А Валя Прусакова уже замуж выходит и тоже уезжает из Бахмача...
      - Но потом вы, значит, с ней снова встретились?
      - Так. Только до новой встречи ой как много всего было!.. Я ведь с бахмачскими детьми так и работала до самой этой войны... Много судеб сложилось на глазах. Что-то очень хорошее было в той довоенной жизни, беспорочное, чистое...
      - Всякое было, - сказал я. - Никуда не денешься.
      - Я понимаю вас... Помню семьи, что трудно жили, а несчастные дети ходили и по той, довоенной земле. Катя Родченко, Наташа Кучма, Ваня Лысенко, Петя Харченко... Я в них много вложила своего. Или вот Листопадов Толик. Какой был парнишка!
      - Анна Константиновна, - сказал я, - можно еще раз к вам приехать? Нам надо подробно поговорить о главном.
      - Будь ласка, сынок.
      В дверях я столкнулся с галдящей толпой детишек.
      - Это мой кружок рукоделия, - пояснила Анна Константиновна. - Сейчас уже ничего не могу, кроме этого...
      Встреченный на перекрестках жизненных дорог, западает в память тот человек, что посеял в твоей душе доброе семя - бескорыстно помог тебе в трудную минуту, неподкупно и прямо сказал нелегкую правду, облагородил тебя высокой мыслью, искренним чувством, честным поступком...
      Из Москвы я отправил по разным адресам толстую пачку писем и скоро стал получать ответы. Все еще не решаясь приступить к главному, приведу здесь некоторые выдержки...
      Директор Киевского горпромторга Екатерина Тимофеевна Родченко:
      "Мне уже за пятьдесят, но яркими, отчетливыми картинами вспоминаются мои детские и юношеские годы. Сразу после гражданской войны мою мать зарезало поездом, и я осталась круглой сиротой, без крова и пищи. Меня приютила одна замечательная женщина, имеющая более чем скромные достатки. Я стала учиться. Моя новая мать очень любила детей, она создала в городе первый пионерский отряд, и я была вожатой этого отряда. Потом я поступила в вуз, а в 1931 году стала членом партии. Какими словами выразить мне благодарность моей воспитательнице? Это при ее помощи, неоценимой моральной поддержке я из неграмотной сельской девчонки превратилась в человека, которому доверяют большую работу...
      Остается добавить только, что детство и юность я провела в Бахмаче, а женщина, память о которой для меня дороже всего, - Анна Константиновна Жованик".
      Заведующая сектором партстатистики Коломыйского горкома партии Наталья Кучма:
      "Когда умер мой отец, нас осталось пятеро маленьких ребятишек. Жили мы в Бахмаче, по соседству с известной вам А.К.Жованик. Первой протянула нам руку помощи Анна Константиновна. Устроила маму работать на вокзал, в течение нескольких лет материально и морально поддерживала нас. Вместе с нами - школьниками, пионерами, комсомольцами - она готовила пьесы, организовала хоровой кружок, "Синюю блузу". В агитпункте станции мы показывали свои концерты проезжавшим красноармейцам, много раз бывали с пьесами в Тынице, Курене и других ближних селах и хуторах.
      Однажды зимой 1929 года нас застал в поле небывалый по лютости мороз. Мы все пострадали. Анна Константиновна оттерла снегом, спасла мне ноги. На субботниках, когда бахмачская комсомолия разгружала дрова, Анна Константиновна тоже была с нами..."
      Слесарь-автоматчик со станции Арзамас Анатолий Ефимович Листопадов:
      "Отца я своего не помню, он умер от порока сердца вскоре после моего рождения. Мы с мамой и сестрой Люсей жили недалеко от Анны Константиновны и Ивана Матвеевича Жованик. Иван Матвеевич работал на станции багажным кассиром, а моя мама - билетным. Маму осудили, и она отбывала наказание в Архангельской области. Мне было тогда девять лет, и я остался один, потому что сестра училась в Новозыбковском учительском институте. Меня решили отправить в детдом; но когда пришли за мной, то я убежал и спрятался. Меня нашла Анна Константиновна и уговорила идти в детсад, где она была заведующей. Так я начал жить в детсаде и у Анны Константиновны на правах воспитанника.
      В детсаде мы, сироты, образовали колонию, своего рода братство. Наш старший "брат" Ваня Лысенко, которого Анна Константиновна подобрала в 1933 году, перед войной с отличием окончил десятилетку и поступил учиться в военную академию. Петя Харченко, тоже круглый сирота, - еще один довоенный воспитанник Анны Константиновны. В 1938 году у нас появилась "сестра" Наташа Гатич. Ваня и Петя погибли в войну на фронте, а с Наташей мы расстались в августе 1941 года...
      В другом письме я подробно опишу, что было в Бахмаче со мной и такими детьми, как я, когда пришла война. И еще я вам вышлю свой дневник".
      Заведующая детским садом Валентина Тихоновна Прусакова из Новгород-Северского:
      "Вы просите меня рассказать о том, о чем я никогда и никому не говорила и даже старалась пореже вспоминать. Это правда, что мне всегда думалось, будто меня не поймут или не поверят, потому что мне самой иногда кажется маловероятным все пережитое вместе с Анной Константиновной. Голова моя тогда стала белой, и сейчас мне очень трудно писать - обливаюсь слезами".
      Еще не раз я обращусь к письмам, к свидетельствам очевидцев, познакомлю читателей с одним уникальным документом тех лет. Я убежден, что этот документ в силу своей неповторимости, абсолютной достоверности и других качеств, которые откроет в нем сам читатель, являет собой немалую историческую ценность...
      С тех пор как я впервые встретился с Анной Константиновной Жованик, прошло десять лет. Все эти годы длилась моя переписка со множеством людей, около тысячи писем и сейчас хранится у меня в папках. Были за это время интересные знакомства и повторные встречи, далекие поездки и бесконечные разговоры по междугородному телефону. Постепенно накапливались материалы о событиях, происшедших _тогда_ в районе Бахмача. Я писал о них однажды, еще не зная всех подробностей, потом вкратце рассказывал по телевидению, но вот подошло время приступить к главному.
      Славно цвели в том году сады! Степные села и маленькие одноэтажные городишки совсем утонули в буйной яблоневой кипени. Давно не было такого цветения, такой дружной и теплой весны на этой щедрой земле! А может, это только так казалось, потому что последняя мирная весна потом вспоминалась лучшим, что в ней было.
      Когда на яблонях образовались крепкие завязи, пронеслись над садами черные тени. Взрывами осыпало недозревший "белый налив" - самые нежные плоды украинских садов. Собирать их было некому...
      Можно и так начать рассказ, но я хочу перебить его свидетельством Толика Листопадова, обыкновенного бахмачского мальчишки. У него была нелегкая судьба, в которой приняла большое участие Анна Константиновна. И я счастлив, что помогу читателю увидеть многие события глазами одного из воспитанников этой женщины, знакомство с которой еще впереди. Считаю своим долгом оставить в записках Толика Листопадова и мальчишеский жаргон, и украинизмы, и способ выражения мыслей - нам ближе сделаются эти полудетские непосредственные впечатления о лихой године, достовернее станут неповторимые подробности того времени.
      Был он заводилой на улице, из ровесников-бахмачан создал тимуровскую команду, сохранив ее костяк до конца войны. Толик Листопадов не был связан с партизанами или, скажем, с подпольной молодежной группой, но читатель почувствует несгибаемую веру маленького гражданина в свой народ, отметит поразительное для человека такого возраста понимание историчности событий, узнает, какое большое сердце билось в груди этого сорванца! Впрочем, каждый, кто прочтет его записки, покоряющие своей простотой и искренностью, поймет и почувствует больше, чем об этом можно сказать...
      Вот они передо мной, ученические тетради в линеечку с таблицей умножения и метрической системой мер на выцветших обложках. Некоторые страницы размыты, слова стерлись от времени, их трудно читать, но оторваться от этих каракулей еще трудней...
      "22 июня 1941 года.
      Война. В 12 часов дня - правительственное сообщение. В середине речи дали тревогу. Милиционеры разогнали базар. Я с ребятами носился как угорелый. Вечером начали рыть щели. Ходят инструктора и всех заставляют рыть. Бабы злятся, говорят: "Могилы себе роем. Лучше в хате сидеть, когда бомбить будут". Анна Константиновна плакала. Ночью были две тревоги. Петро Самостиянович говорит, что много народу погибнет в этой войне. Мне что-то не верится".
      "23 июня 1941 года.
      Целую ночь на лошадях развозили повестки в Красную Армию посыльные из военкомата. Ночью была тревога. По радио сообщали: "Граждане, в сторону Бахмача движутся соединения немецких бомбардировщиков". И это три раза повторили. Аж страшновато стало. Днем было несколько тревог. И каждый раз сандружинницы в штанах несутся как угорелые на свои сборные пункты. Чудно как-то! Петро Самостиянович говорит: "Чого вы носытесь як угорелые? Тильки упаде хоть одна бомба, вы штаны свои поспускаете". Злятся бабы и спорят с ним. Яблок в этом году уродилось много. Мы купаемся, загораем и вообще полностью наслаждаемся каникулами. Стало много летать самолетов. Наша команда действует вовсю".
      Команда собиралась в хате и на огороде Анны Константиновны. У Толика Листопадова был большой фанерный ящик с самодельными игрушками деревянными танками, пушками и самолетами. Кусочки угля изображали вражеских солдат, обломки кирпичей и каштаны - красноармейцев и партизан. Ребятишки разыгрывали целые сражения, усвоив первые уроки военной тактики из кинофильма "Чапаев", которым все наше поколение бредило до войны.
      Мальчишки помогали копать щели, бегали на пруд, "шкодили" в садах, сходились послушать детсадовского сторожа Петра Севостьяновича Шиша старика, который увлекательно рассказывал про петлюровцев и "как проходил Щорс". Время от времени Толик Листопадов делал записи в тетрадку, пряча ее на дно своего ящика, под игрушки. Но не за горами было время, когда бахмачские тимуровцы увидели настоящее оружие...
      "3 июля 1941 года.
      Сегодня слушали речь т.Сталина. Работники детсада плакали. Много едет беженцев. Тревоги у нас часто. Потешно, как беженцы носятся во время тревоги. Мы смеемся, а они говорят, что мы еще не были под бомбежкой, того и смеемся".
      Перед нашествием врага Анна Константиновна, как мы знаем, заведовала детским садом. Хозяйке шумного ребячьего гнезда никто не давал ее лет, следы пережитого проявились на ее лице позднее.
      Услышав о нападении Гитлера, она, как многие тогда, не могла полностью осознать этого факта и его последствий. Но когда объявили первую воздушную тревогу и ребятня дружно заревела, она поняла, что война тут уже, пришла. Надо было рыть щели, заклеивать окна, налаживать светомаскировку. Иван Матвеевич, глава семьи, пропадал на станции до ночи. Она тоже проводила почти все время в детсаде и очень редко видела сына Виталия - совсем еще зеленого хлопчика, только что окончившего десятилетку, заядлого радиста и фотолюбителя. Однажды Виталий прибежал в детсад.
      - Мам! - сказал он, нахмурив брови, и она вдруг увидела, что сын словно вырос за эту неделю. - Мамо! Я иду на фронт. Разрешили...
      Она собрала и проводила сына, а вскоре на улицах Бахмача начали голосить женщины, получая из частей, где служили их мужья и сыновья, страшные продолговатые листочки - похоронные.
      Виталий, однако, писал. Он срочно проходил какие-то военные курсы. Последнее письмо от него пришло с большой задержкой: "Мамо, до побачення! Едем на фронт. Вернусь, отблагодарю тебя за все. Раньше я этому не придавал значения почему-то. Жди, мамо, с победой меня..."
      Фашисты рвались к Бахмачу. От этой станции по всем направлениям расходились лучами железнодорожные линии - на Гомель, Киев, Брянск, Одессу, Кременчуг. Стальные пути вели от Бахмача к Харькову, Курску и Москве. С первого дня войны пошли через станцию к фронту поезда с военной техникой и войсками. Ежедневно десятки эшелонов, с трудом выбираясь из невообразимого сплетения Бахмачского узла, провозили на восток раненых, оборудование, эвакуированных. Фашисты яростно били по этому солнечному сплетению нашего ближайшего тыла.
      "14 июля 1941 года.
      Этот день останется памятным для меня. В 4 часа дня был налет на Бахмач, продолжавшийся 2 часа 40 минут. Вот где страх был! Я шел с библиотеки. Был на полдороге до дому, когда над городом появились самолеты. Потом как грохнет! Меня как бросит воздухом к забору, и я там свалился прямо в грязь. Недавно шел дождик. Лежу, а у самого сердце со страху готово выскочить. А они уж над головой гудут и с пулеметов строчат, только пули свистят. Пролетели над городом и полетели на разворот. Я поднявсь - и дай бог ноги! Влетел в детсад, а там приготовили есть детям. Тарелки на столах под яблонями стоят. Вдруг опять как грохнет! Тарелки со столов так и послетали. И хоть бы одна разбилась, плавно спустились. Я прыгнул в до половины вырытую щель и лег на дно. Гляжу, а там санитарок и сандружинниц полно. Правду говорил Петро Самостиянович: позабыли надеть свои комбинезоны. Одна лежит, уши пальцами заткнула, а рот до ушей открыла. Это чтоб не оглушило. А глаза как у загнанной овцы. Если б не страшно было, смеяться б можно до упаду. Тут начали бомбы близко рваться. Воздухом горячим обжигает. Я ползком по картошке - в крытое убежище и там уже ждал до конца бомбежки. Стены дрожали. Песок сыпался с потолка. А мы задыхались от напора воздуха. Когда мы вылезли, то было, как вечером, темно. Дымом солнце закрыло. Горел сенопункт. На Киевском вокзале рвались в эшелонах снаряды, бомбы, патроны... К небу подымались огненные столбы от цистерн с бензином. В сад поликлиники начали свозить убитых. Привезут машину и за новыми уезжают. Раненых тоже собирают. Народу много побило. Никто не знал, как прятаться. Все бросили работу и побежали по домам к детям.
      А фашисты, гады, спустились низко и давай поливать с пулеметов...
      Народу в убежище было очень много, и я сидел, как дуга: спина под одну стенку, а ноги на другую. Вчера был сбор нашей команды. Дело наметили, но чертова бомбежка разогнала нас всех".
      Заслышав рев самолетов, маленькие бахмачане в сто голосов начинали плакать и проситься к маме. А мамам было некогда - стрелочницы, дежурные по станции, телеграфистки, постепенно привыкавшие к бомбежкам, не могли оставить своих постов...
      Анна Константиновна никогда не забудет тот первый большой налет на город: взрывы, вой сирен, выстрелы зениток, стрекотанье пулеметов на станции. Вражеские самолеты улетели, немного развеяло дымы, хотя станция еще горела. Анна Константиновна беспокоилась, не зная, что с Иваном Матвеевичем, с хатой, но прежде всего надо было накормить детей, которые уже плакали не от страха, а от голода. Вдруг она увидела, что в калитку детсада вошел красноармеец с каким-то большим свертком.
      - Вы Анна Константиновна?
      Она кивнула.
      - Вот. Девочка. Эвакуированные говорят, что от самой польской границы едет, из Перемышля. Какой-то мужчина со станции послал к вам. Возьмите.
      Красноармеец убежал, девочка осталась. Личико в угольной пыли, платьице перепачкано мазутом, волосы слиплись. Ботиночки на босу ногу. Смотрела испуганно, недоверчиво.
      - Как тебя зовут?
      Потупившись, новенькая молчала. После обеда, который собрали уже затемно, девочку отмыли. Она оказалась прехорошенькой: живые темные глаза, матовая кожа, чуть зарумянившиеся щеки.
      - Как тебя зовут, доченька? - переспросила Анна Константиновна.
      - Ми-и-иля, - чуть слышно ответила та.
      - А фамилия?
      Молчание.
      - Ты чья, Милечка? - допытывалась Анна Константиновна. - Ну скажи, чья?
      Девчушка заплакала...
      В полночь на горящую станцию налетела новая армада стервятников. Никто не спал той ночью в Бахмаче. А утром Анна Константиновна пошла на станцию узнать, что с мужем, и договориться с военным комендантом о машинах, на которых она предполагала увезти детей в какое-нибудь село, подальше от бомб. В станционном парке творилось что-то невообразимое. Горели вагоны, кричали люди, оглушительно свистели маневровые паровозы. Рабочие и красноармейцы-саперы наскоро чинили разрушенные пути. Анна Константиновна с трудом разыскала Ивана Матвеевича, потом в военной комендатуре условилась насчет транспорта, побежала назад вдоль железнодорожных путей, забитых остовами обгоревших вагонов. В один из тупиков был задвинут эшелон, сильно пострадавший от бомбежки. Вперемежку стояли платформы, пассажирские и товарные вагоны. Их металлические каркасы еще излучали тепло, залитые водой доски дымились и шипели.
      Вдруг она вздрогнула и остановилась - почудился детский плач. Прислушалась. Да, в одном из вагонов, затушенных, наверное, в самом начале пожара, плакал ребенок. Ее будто толкнуло туда. В сумраке она увидела детские фигурки.
      - Да вас тут целый детсад!
      - Нет, только я и Лорик, - поправил ее парнишка с игрушечным пистолетом на ремне. - Я Стась Григорцевич. А этот плачет все время, ревушка-коровушка...
      В куче тряпья она увидела третьего - худенького заплаканного малыша с черной кудрявой головой.
      - Что же мне с вами делать? Где ваши мамы?
      - Мы одни, - сказал мальчик с пистолетом. - Мы боимся и кушать хотим.
      Так в детском саду Анны Константиновны оказались Стасик Григорцевич, Лорик Овчинников и Арон Рис. Не успели они познакомиться со своими бахмачскими ровесниками, как пришли военные машины. В кабине одной из машин сидели еще двое "ничьих" детей.
      "15 июля 1941 года.
      Рано утром выехали в Городище. Люди уходят из города на села. Идут перепуганные, в пыли все. В саду много мертвяков в кучах. Родные ищут своих. На Киевском все еще рвется. В Городище остановились в школе. Ничего есть не хочется с перепугу. Только б спрятаться куда б нибудь. Пролетали немецкие самолеты, но не бомбили. Разведчики, наверно".
      "19 июля 1941 года.
      Утром немец сбросил штук шесть бомб. Разбил нарсуд и убил одного человека. В городе за все четыре дня был раз. Разрушенного малозаметно. Все убрали. На Киевском восстановили линию. Там сгорели все станционные постройки и почти весь поселок. Вот чего наделали, гады! Железо со станции и колесные пары поразбрасывало чуть ли не на км. Вот сила какая!"
      После этой отлучки Анна Константиновна категорически запретила Толику Листопадову уходить из Городища. Парнишка терпел несколько дней, вечерами поглядывал в сторону Бахмача, потом не выдержал и сбежал в "самоволку". Анна Константиновна не знала, что он делает в городе, зачем лезет под бомбы и пули, но всякий мальчишка поймет Толика - в городе было интересно, там остались друзья: Борька Кирей и его брат Толька, Колька Руденко, Мишка Замерлов, остальная команда, и стояли беспризорные сады...
      "29 июля 1941 года.
      Был в городе. Сидели втроем на вишнях, когда начали свистеть бомбы. Когда немец прилетел, мы и не слыхали. Попадали с вишен и лежим. Как грохнет в буфетском дворе! Хозяйка выскочила с хаты, увидала нас - и за нами! Я с Женей перескочил через плетень, а Тарас повис на штанине. Она его, конечно, дрючком по спине. Он сорвался да штанину до самого пояса разорвал. Убегли к болоту, а там уж давай хохотать. Бросил немец четыре бомбы. Две разорвались, а две нет. Убило только 2 кабанов. Люди понемногу возвращаются в город. Команда наша распадается - уезжать начинают. Осталось 19 человек, но мы действуем вовсю. И страшновато в городе и весело. Ночуем в городе, в детсаду, вдвоем с Петром Самостияновичем, да иногда ребята зайдут. Яблок уйма, а собирать некому. Все в Городище".
      Детсад разместился в сельской школе. Спали на полу, ели на партах. Накормить эту ораву три раза в день было не просто - ни титана, ни кухни. Целыми днями Анна Константиновна металась по селу, находила колхозниц, которые могли бы покашеварить на ребятишек, искупать их. Ночами со станции доносился гул моторов, гремели взрывы, мелькали в темном небе спицы прожекторов. Было страшно за Ивана Матвеевича, за сестру Юлию Константиновну - они продолжали работать на станции. Одна бомба - мимо, другая, а сотая может найти...
      В школу привезли еще троих детей, подобранных в разбитых эшелонах. "Ничьи" сдружились с местными, только иногда все же возникали конфликты. Однажды мальчишки затеяли игру в пограничников и не приняли в нее девочек. Какая-то маленькая бахмачанка язвительно сказала Стасику Григорцевичу:
      - У меня есть мама, а у тебя нет. - Она высунула язык. - Вот! У меня есть мама, а у тебя-то нет. Ты ничей!
      Стасик больно дернул ее за косички. Девочка заревела и побежала жаловаться Анне Константиновне. Та пришла и долго разбирала эту ссору.
      До Городища война пока не дошла, хотя Горе ходило вокруг. Со станции Плиски привезли двух пятилетних мальчиков-двойняшек. Они с матерью ехали откуда-то с запада. При бомбежке и всеобщей панике мать попала под поезд, и ей отрезало по локти обе руки. Мать спасли, она осталась пока в Плисках, а детей передали Анне Константиновне. Ребятишек поручили Наташе Гатич, "сестре" Толика Листопадова, и двенадцатилетняя девочка трогательно ухаживала за братишками...
      "10 августа 1941 года.
      В городе спокойно. Вот уже несколько дней не ходил в город. Ходили работать на сенокосе. Хорошо в поле! В лес по грибы ходили. Много в этом году грибов. В селе стоит батальон. Часто в нем бываем. Весело с красноармейцами!"
      "20 августа 1941 года.
      Был в городе. Много зениток наставили. Движение какое-то. Часто тревоги. Часов в двенадцать пролетел самолет немецкий и сбросил листовки. Агитируют, гады! Мы с ребятами собирали, а то есть такие дураки, что поверят листовкам немецким. Уехал Стася Бузун. Осталось нас 18 человек".
      "21 августа 1941 года.
      Сегодня остался в Городище. Наши уехали за продуктами. Анна Константиновна пришла и говорит, что вроде ожидают бомбежки. И точно, вечером начался налет. Ух и захлопали ж зенитки! Дети перепугались. Мы их с Борькой Киреем через окно в погреб повытаскивали. Бомбили целую ночь. Виден был пожар в стороне Бахмача-пасс. Анна Константиновна плакала. Боится за своих родных. Во время бомбежки повесили фрицы огонь какой-то в трех местах, и видно было как днем. Интересно, что это было?"
      "22 августа 1941 года.
      Народу валит с города много. С барахлом, с коровами. В селе стало, как в городе. Все перепуганы. Пришла сестра Анны Константиновны, рассказывала про бомбежку. На пассажирском немец поджег цистерны с бензином. Этот пожар мы и видали. Опять пострадал Киевский Бахмач. Рассказывают, что огонь тот - это осветительные ракеты, а люди их окрестили "паникадило", потому что сильно перепугались все, когда увидали их. Юлия Константиновна говорит, что еще два дня подряд бомбить будут. Убитых мало. Научились прятаться. Пришел Толя Кирей. Его ранило в пятку осколком от зенитного снаряда. Вот хохотали над ним! Он бег в поле, его и стукнуло. Красноармейцы помогли нам вырыть щель. Вечером опять налет. Детей уложили спать в погребе. Накидали туда им одеял. Мы втроем долго смотрели, как стреляют зенитки, а потом я забрался в щель спать. Разбудили ночью посмотреть на зарево. Шел дождик. Небо было все красное. Аж страшно стало! В стороне Пыльчиков каждую ночь вроде как молнии вспыхивают. Бойцы говорят, что это фронт. Страшновато, если фрицы придут".
      "23 августа 1941 года.
      Люди из города идут. Говорят, что все разбито, одни камни остались. Ничего не работает. Горели ночью семенной завод, фабрика им. Петровского, птицекомбинат, и домов сгорело немного. Раз за разом слышны взрывы. Это бомбят город. Целый день бомбили. Вечером тихо. Сегодня ясная погода, и молнии видно хорошо. Также слышно грохот далекий, словно гром гремит далеко где-то. Ночь тихая".
      Фашисты подступали к Бахмачу. Одного за другим детей забирали родители, устраивались с ними в селе, у колхозников, или увозили в город под уцелевшие крыши. Воспитательницы тоже стали на квартиры по селу. Анна Константиновна вдруг обнаружила, что осталась одна с двенадцатью детьми, за которыми некому было приходить.
      Но вот к двум из них пришла мать. Это было страшное зрелище. И хотя Анне Константиновне довелось увидеть потом немало леденящих душу сцен, эта встреча навек врезалась в память, стала как бы символом великого горя, которое обрушилось на наш народ. Мать, добравшаяся до Городища из Плисок, пыталась обнять забинтованными култышками своих перепуганных близнецов я кричала в голос. Наташа Гатич взялась ухаживать за всей семьей. С матерью было не меньше хлопот, чем с мальчиками. А через несколько дней каким-то чудом эту несчастную семью разыскал отец, командир танкового полка. Он упросил Анну Константиновну отпустить Наташу. Девочка дала согласие, все они уехали на военной машине, и с тех пор Анна Константиновна ничего не слышала о судьбе Наташи Гатич...
      Осталось восемь "ничьих" детей. Что с ними делать, руда деваться? Из школы пришлось переселиться. Теми днями вокруг села расположилась большая воинская часть. Красноармейцы накатили на школьный погреб толстых бревен, засыпали землей, приспособили подземелье для жилья и перенесли туда ребятишек. Все парты они свалили во дворе, а в школе обосновались врачи. Всю ночь туда свозили раненых. Утром Анна Константиновна искала среди них своего Виталия, но не нашла...

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8