Здравствуйте, мама !

      Женщины заняли две комнаты в здании бывшего нарсуда. Но помещение сильно пострадало от бомбежки и почти не годилось под жилье. Снова взялись за ремонт, позвали стекольщика. Этот дед, известный своим ремеслом всему Бахмачу, имел единственную ценную вещь - алмаз. Он дорожил им пуще глаза. Когда однажды он возился со своим инструментом у окон нарсуда, к нему подошел пожилой немец, вырвал алмаз. Старик заплакал, кинулся отбирать свою драгоценность, но фашист выстрелом в упор убил его...
      Расстрелы в городе не прекращались. Был введен комендантский час и другие строгости, хотя фашисты, очевидно, уже начали понимать, что запугать население, низвести людей до положения бессловесных рабов не удастся. Сюда, к степным местам, подходили ночами из северных лесов и болот партизаны - взрывали поезда, нападали на карателей, и даже в таком аду, как Бахмач, кто-то расклеивал сводки Совинформбюро. Но пусть лучше об этом расскажет наш свидетель...
      "11 июля 1942 года.
      Сегодня пришел в город. Вербовщик уехал. Все это время жил на хуторе. Туда немцы не ездят. Болота кругом, и они боятся. В город наехало немецких фрау со своими детьми. Видел, как маленький пацан немецкий бил нашего хлопца, а кругом стояли фрицы и хохотали. Обидно здорово".
      "24 июля 1942 года.
      Едут на фронт итальянцы. Форма у них чудная: фетровая шляпа с пером, френчик, штаны немного ниже колен, обмотки и ботинки на железном ходу. Лягушек зеленых жрут, аж глядеть противно. Мы им принесли шапку, дак они чуть не подрались за них. Загалдели чего-то по-своему и скалятся, вроде им пирожное преподнесли".
      "1 августа 1942 года.
      Сегодня немцы здорово отодрали. Думал, уши оторвут - и все из-за яблок. Зенитки увезли. Фронт к Воронежу отошел. Были днем два немца у нас и говорили, что немецкие войска дальше Волги не пойдут. Дураки! А кто их пустит на Волгу? По приказу немцев по городу ходить можно с 5 часов утра до 9 часов вечера в летнее время, а в зимнее - с 8 часов утра до 5 вечера".
      "13 августа 1942 года.
      Сегодня вели партизан. Их бьют, а они "Интернационал" поют. Геройский народ! Одежда вся немецкая. 9-го стоял эшелон в Германию. 24 человека выскочили из одного вагона и разбеглись. Немцы стрельбу открыли с автоматов. Я проснулся и сразу подумал, бой какой идет, а потом узнал, что это фрицы на людей охоту открыли. Троих убили, а остальные разбежались. Теперь каждый день облавы, а на базар ходят одни старухи".
      "29 августа 1942 года.
      Немцы дали приказ, чтоб в поле около путей на 100 м с одной и другой стороны никто не ходил. Если кого увидит патруль, то будет стрелять без предупреждения. Вчера около Данькивки корова к путям подошла, так они ее застрелили. Они уже в коровах подразумевают партизан.
      Бахмачских полицаев гоняли на ивангородских партизан, так они оттуда еле ноги унесли. Привезли с собой убитых. Там руководит председатель сельсовета".
      "10 сентября 1942 года.
      Комендант, бургомистр, полицаи и все прислужники немцев сегодня празднуют. Устроили пир в комендатуре в честь "освобождения Бахмача от большевиков". Они называют себя "освободителями", а наших - "грабителями". Матвеенко на базаре кричал: "Прыйдите наши "грабытэли", тикайте "вызволытэли"!" Его забрали в жандармерию. По городу кто-то расклеил листовки со сводкой Совинформбюро. Немцы пьяные сегодня расстреливали людей. Загнали в щель и сверху по ним с револьверов, как по мишеням. Стреляли и полицаи".
      "30 сентября 1942 года.
      Сегодня здорово отлупили фрицы за то, что не поклонился офицеру. Собаки! Картошку выкопали. Плохая картошка. Копанка почти вся высохла. Рыбу я выловил. Подросла за лето. Немцы дали новый приказ. Колоть свиней разрешается, которые весом не меньше 80 кг и половину отдавать им".
      "10 октября 1942 года.
      Пришлось поступить на работу. Работаю в райздраве рассыльным. Хорошо, хоть не у немцев. Перед окнами немецкая тюрьма. В саду стоит гестапо. Щели, которые мы рыли, чтобы прятаться от бомбежки, набиты расстрелянными. 2-го рано утром фрицы в последнюю щель загнали партизан в нижнем белье и бросили туда бомбу. Она не всех поразила, живые бросились кто куда и разбеглись по городу. Начали прятаться в сараях, погребах и вообще кто где сумел. Немцы 2 часа рыскали по городу и, кого находили, добивали на месте. Крик по городу поднялся, стрельба, аж у нас на станции было слышно. Убили, конечно, не всех, и многие, видать, спаслись живые".
      "28 октября 1942 года.
      Вчера гестаповцы расстреляли 27 человек. Все партизаны. Из них две женщины и один мальчик лет двенадцати. Я их видал, как они рыли себе могилу. Большинство молодых, но есть и старики. Есть бахмачские. Сегодня утром ходил на могилу. Земли сверху 5-10 сантиметров. Я с санинструктором насыпал холмик. За это немцы нас чуть не избили".
      Однажды Толик Листопадов увидел около станции Славу Мирошкина, одного из "ничьих" ребят, которого он помнил еще по Городищу. Малыш сбежал оттуда, собрался ночью зарыться в уголь и ехать на Брянск.
      - В Конотопе снимут тебя и застрелят, - сказал Толик.
      - А я спрячусь с головой...
      - А разгружать начнут? Не пущу. Идем!
      - Куда?
      Слава Мирошкин переночевал на одной койке с Толиком в хате Анны Константиновны, а назавтра переселился в детдом.
      Но то, что затеяла Анна Константиновна, еще нельзя было назвать детдомом. Подошла осень, в помещении было холодно, и разутые-раздетые дети все время болели. Анна Константиновна перетаскивала больных ребятишек в свою хату, и Толик снабжал этот лазарет таблетками, добывая их в райздраве. Не оставлял без внимания ребятишек и Данила Иванович Костенко. А поздней осенью пришлось обратиться к нему, чтоб отвести главную беду. Управа приказала освободить подготовленное на зиму здание нарсуда - негде было, дескать, размещать немцев. Анна Константиновна побежала разыскивать Костенко.
      - Один выход - в контору МТС, - растерянно сказал Данила Иванович. Попробую договориться с сыночком, чтоб его...
      Волкушевский, приемный сын Костенко, личность странная, разрешил занять большую комнату конторы. Через разбитые окна и пустой дверной проем в нее нанесло уже много снегу. Забили окна досками, оставили только одно, кое-как застеклив осколками раму. Дымила печь, и снова Иван Матвеевич месил глину, таскал с пепелищ кирпичи. На первый случай прибили к дверным косякам старое одеяло, а вскоре Костенко привез готовую дверь, сняв ее с петель в своем сарае...
      Толик был дома, когда однажды поздно вечером Иван Матвеевич привел незнакомого человека лет сорока. Он был наголо обрит.
      - Сынку, - шепнул Иван Матвеевич. - Это Анатолий Иванович. Никому не рассказывай...
      Парнишка кивнул, он все понимал. Через несколько дней гость посреди ночи ушел, обняв на прощанье Ивана Матвеевича, и опять потекли дни без особых событий. Потом Анатолий Иванович снова появился.
      "7 декабря 1942 года.
      Фронт движется к нам. Мы ждем не дождемся наших. Анна Константиновна начала ремонтировать здание для детдома в МТС. У нас живет врач, который убег из плена. Человек наш. Зовут Анатолий Иванович. Сегодня один фриц доказывал, что России капут. Он говорит, что они пойдут до Урала, а дальше нет заводов, и нам капут".
      "17 декабря 1942 года.
      Я работаю в зубном кабинете регистратором. Врач - хороший парень. На дворе холодно, и немцы похожи на пугал. На головах платки, поверх шинелей полушубки. На ногах, поверх ботинок, соломенные лапти. Потеха! Вчера в дезкамере сгорела одежда немцев, которые мылись в санпропускнике. Немцы, у которых была одежда, отбирали барахло у жителей для голых немцев. Потеха!"
      Незадолго до Нового года детдом погрузился на подводу и двинулся в МТС.
      Когда разместились, вошел выпивший Волкушевский и мрачно сказал:
      - Все, что в подвале, - пацанам.
      Женщины кинулись в подвал. Там была картошка, бочонок соевого масла, сахарная свекла. Почти каждый день Анна Константиновна приводила обмороженных, дрожащих от холода "ничьих" ребятишек. Раз среди ночи постучалась старушка и протянула сверток.
      - Возьмите, ради бога. С самых Песков несла. Боюсь, что кто-нибудь на меня докажет...
      Так в детдоме оказалась донельзя запуганная Поленька Иоффе. Анна Константиновна всю ночь просидела у окна.
      Сумеет ли она сохранить детей? Нужна помощь" нужен запас продуктов. Масла и овощей в подвале немного, надо снова просить Костенко, чтоб его знакомые в управе добыли овсянки и хотя бы немного мучицы. А что это за человек Волкушевский? Анна Константиновна присматривалась к нему. Непонятно. Бахмачане относились к Волкушевскому недоверчиво - он якшался с оккупантами, работал на них, однако детей принял хорошо.
      Потом пришел Новый год. О его встрече женщины и не думали. Все затеял Слава Щерба. Этот расторопный мальчишка вместе с сестренкой и братишкой появился на усадьбе МТС в один из последних дней декабря. Обогрелся, перезнакомился с остальными ребятами, и те сразу признали его за вожака. Еще бы! Славка до войны учился в школе, видел много замечательных кинокартин и знал все здешние места. Дети беспрекословно уступали ему "чоботы". В детдоме была одна обутка на всех - старые огромные сапоги, раздобытые неизвестно где. Анна Константиновна обрезала голенища и сшила из них детям несколько тапочек. Но на улицу, в снег и грязь, в тапочках не пойдешь. Поэтому "чоботы", которые обычно стояли у двери, пользовались огромным спросом.
      Накануне Нового года Славка взял в сенцах топор и пошел к лесочку, что рос в стороне от дороги. "Чоботы" соскакивали, ноги в них совсем замерзли. Но Слава все же добрался до небольшой елочки, начал рубить ее защербленным топором. Потом оглянулся - по его следу шел какой-то дядька, страшный, обросший. Он отобрал у Славки топор, проваливаясь в снег, пошел дальше в лес и вскоре появился оттуда с красивой, пушистой елкой.
      - Вот это елка! Мне бы такую! - восхищенно сказал Славка, приплясывая на дороге от холода, потом погрустнел. - Только я бы ни за что такую здоровую не дотащил.
      - Пошли, застынешь, - сказал Волкушевский, - сопли-то подотри...
      Так у ребят появилась елка. Ее украсили тряпочками, бумажками, а на самом верху укрепили серебристый дирижабль, с которым не расставался Шурик Щерба, младший братишка Славы. На дирижабле красными буквами было написано: "СССР".
      Дети забыли обо всем на свете, ходили вокруг елки и все выспрашивали Анну Константиновну, когда придет Дед Мороз. Она сидела задумчивая, тихая.
      В дверь постучали.
      - Дед Мороз! Дед Мороз! - закричали дети и столпились у двери.
      Но это был Волкушевский. Он принес несколько кусков сала. Оглядел елку, заметил наверху дирижабль, сорвал его и молча ушел. Шурик Щерба заплакал, и его долго не могли успокоить.
      А в полночь, когда дети уснули, послышалась далекая стрельба. Стреляли в городе. Анна Константиновна подумала, что это партизаны устроили налет на станцию, воспользовавшись тем, что фашисты перепились и ослабили караулы".
      "1 января 1943 года.
      Ночью в 12 часов немцы стреляли. Анатолий Иванович говорит: "Не понравился им 42-й год, так они его с оружием прогоняют. Немец без оружия - блоха". Верно он говорит. Немцы без оружия никуда не пойдут. Даже по городу боятся ходить. Партизаны здорово их колошматят. С фронта бегут мадьяры. Немцы их ловят и расстреливают. Анна Константиновна наконец открыла детдом. Продуктов немцы не дают, а что удается выпросить у наших заправил, то и детям".
      "7 января 1943 года.
      Немцы зенитки ставят. В город войск много нагнали. Наши около Харькова и, говорят, к Сумам подходят. Работаю у зубного техника учеником. Работаем по 3-4 часа в день. Техник глухонемой, и навряд ли я чему выучусь. Анна Константиновна заставляет".
      "30 января 1943 года.
      Бегут с фронта итальянцы. Эти бегут целыми отрядами, и немцы боятся их трогать. Вшей у них уйма. Зениток фрицы подвозят все больше и больше. Поставили прожектора. Ночью слышен был гул какой-то. Наверно, наши где-то бомбили. Матвеенко на базаре продавал трубы и кричал: "Немцам труба, итальянцам труба, мадьярам труба". А когда на него напустился полицай, то он говорит: "Купи, полицай, трубу, все равно тебе будет труба". Били его сильно".
      "21 февраля 1943 года.
      Сегодня поставили у нас на огородах зенитную батарею. Одну зенитку поставили под самой нашей хатой, а расчет стал в хате. Нас выгнали в одну комнату. Заняли наши кровати. В общем, поступили по-немецки. Всех их 7 человек с унтер-офицером. Есть один поляк, старик. Вроде ничего мужик. Понимает по-русски. Я ему сказал, что у нас до войны хлеб был по 75 коп. кг, не поверил".
      "24 февраля 1943 года.
      Фрицы наложили снарядов полный коридор. Кричат целый день, в карты играют. В хате немецким духом здорово воняет. Вечером наши бомбили Конотоп. Народ высыпал глядеть. Видны были "паникадила", разрывы снарядов, лучи прожекторов. Красиво глядеть было! Франц, поляк, рассказывал, что они из-под Оскола, побросав зенитки, в одном нижнем белье убегали. Здорово их гонят наши! Днем видал, как немцы гнали наших пленных. Гнали их босых по снегу, раздетых. Если кто замедлялся, его били".
      Говорят: чтобы узнать человека, надо съесть с ним пуд соли. На каких весах взвесишь тяготы, которые несли две женщины?
      Иногда заходил Данила Иванович Костенко, приносил мыло, таблетки от простуды, выпрошенную у городских властей овсянку или требуху. Надо было использовать малейшие возможности, чтобы поддержать ребят. Выстоять, спасти их надо было обязательно. Не для рабской доли, а для жизни настоящей. Но куда идти? Кто поможет?..
      Здесь, в глубоком немецком тылу, борьба с захватчиками разгоралась. Отряды, руководимые Черниговским подпольным обкомом партии, взрывали мосты и пускали под откос вражеские поезда. А слухи о положении на фронтах были противоречивыми.
      Толик Листопадов принес однажды с базара мятую листовку. В ней говорилось, что немцы под Сталинградом попали в котел. Иван Матвеевич, прежде чем сунуть бумажку в огонь, внимательно прочел ее, разгладил ладонью и произнес:
      - Анатолия Ивановича работа...
      Прибежавший из города в МТС Олежка Прусаков сообщил, что бабушка и Иван Матвеевич кланяются, что справка о болезни, которую дал Ивану Матвеевичу врач Костенко, действует хорошо - немцы больше не требуют его на работу. Олег говорил, а сам все поглядывал на дверь. Женщины вышли за ним.
      - Немцы объявили, будто взяли Сталинград, - прошептал мальчик.
      - Не верю, - сурово сказала Анна Константиновна.
      Осторожненько выспросили Волкушевского.
      - Брешут! - бросил тот, не поднимая головы. - Наоборот, не знают, как ноги унести...
      Через несколько дней он вошел в комнату приюта и кинул на пол большой кусок прочнейшей чехольной ткани. Маскировочное немецкое полотно годилось и на штанишки, и на курточки, и на тапочки. Целыми ночами Анна Константиновна просиживала над шитьем, то и дело подтачивала иголкой ножницы, щурила слабеющие глаза. Пальцы опухли от ножниц, а на среднем образовалась круговая болячка и долго не заживала. Дети, как умели, выражали свое сочувствие. Миля брала больную руку и баюкала: "Спи, мамина ручка, спи!" Они почти все ее звали мамой...
      А ребятишек прибывало. Прибежал из Городища проведать Славу Мирошкина Стасик Григорцевич, остался ночевать да так и не вернулся назад. Время от времени Анна Константиновна бывала на станции, подбирала "ничьих" детей, хотя к концу зимы добывать продукты становилось все трудней. Женщины до конца своих дней не забудут того утра, когда дети проснулись, а дать им поесть было нечего. Валентина Тихоновна молча взяла мешок и ушла в соседнее село Курень. Да, по дворам... Просить...
      Анна Константиновна оставила малышей на старших ребят и направилась к Бахмачу. Она решила любыми средствами добыть еды. В городе встретила малознакомого ей человека по фамилии Луговик. Работал он на овощной базе. Анна Константиновна пытливо взглянула на него.
      - Пропадают дети. Есть нечего.
      - А что я могу? - Он отвел глаза.
      - Детей наших жалко. Я же двадцать лет с ребятами. Вы меня знаете. Ну, хоть капусты...
      - Да, трудно будет, - протянул Луговик.
      И было неясно, что он подразумевает - трудно ли придется детям, Анне Константиновне, или ему будет трудно выполнить ее просьбу. Он огляделся по сторонам, быстро закончил:
      - Надежного человека найдите, вам самой нельзя...
      Надежного человека! А где его взять? Анна Константиновна даже испугалась, потому что Луговик затевал опасное дело. Где достать лошадей? Рядом с овощной базой военный склад с постоянными часовыми. Надо было днем, на глазах у караульных, подъехать к овощной базе, нагрузить подводу и вывезти за лесок.
      - Сама поеду, - заявила Валентина Тихоновна. - А лошадь можно достать только у Шиша.
      - Тебя не пущу, - возразила Анна Константиновна. - И не думай даже.
      Она вошла на село, к счетоводу Шишу. Что это за человек, она не знала, но недавно он давал ей лошадей, чтобы привезти дров. Снова заговорила о детях и их бедственном положении.
      - Коней надо? - спросил тот. - Берите.
      - Коней. Конечно, коней. В город. Можно одну пароконную подводу. Вся душа изболелась...
      - Я же понимаю - берите.
      - Но мы, женщины, не управимся, - тянула она, не зная, как приступить к делу. - Возчика надо, чтоб погрузил и выгрузил. Сильного человека, понимаете, надежного...
      - Надежного? - насторожился тот.
      - Да, товарищ Шиш, - осмелела Анна Константиновна, взглянув ему в глаза. - Надежного.
      - Подумаем.
      На следующий день в контору МТС прибежал парнишка лет семнадцати, веселый, белозубый.
      - Где тут Анна Константиновна?
      Она подозрительно осмотрела его.
      - Это тебя прислали?
      - Эге, - улыбнулся тот. - Меня и четверть самогону.
      - Ты кто?
      - Иван.
      Они пошли в город и договорились с Луговиком, что Иван подъедет перед сменой часовых утреннего караула. Все остальное - не их забота. После полудня Иван оставил женщин за бугром, неподалеку от овощехранилища.
      - Понимаешь, сынок, на что идешь? - спросила Анна Константиновна.
      - Я же комсомолец, - шепнул Иван.
      Прошло полчаса. Женщинам уже чудилось, что Ивана схватили. Вдруг послышалась песня. Звонкий юношеский голос выводил знакомую до боли в сердце мелодию.
      Стоiть гора высокая,
      Попiд горою гай...
      Зелений гай, густесенький,
      Неначе справдi рай.
      Он! Ваня сидел на мешках, закиданных соломой.
      - Сдайте, богатii! Дивитеся! - крикнул он.
      Женщины разворошили солому. В мешках была соль, драгоценная соль! На нее можно было выменять все - сало, муку, крахмал, керосин, иголки. Дети спасены!
      Но радость была преждевременной. Навстречу на такой же повозке ехало несколько вражеских солдат. У Анны Константиновны зашлось сердце. Иван снова запел про зеленый, густесенький гай. Проезжая мимо, немцы что-то кричали Валентине Тихоновне, а она, растянув губы в улыбке, посылала им воздушные поцелуи. Ее лицо побледнело.
      Дальше ехали молча, напряженно всматриваясь в дорогу - начинало темнеть, и вот-вот должен был начаться комендантский час и появиться патрули. Но все обошлось, только у самой конторы встретился Волкушевский. Он быстро взглянул на повозку, постоял минутку и побрел дальше.
      А когда соль перетаскали в подвал и закидали землей, Валентина Тихоновна вдруг села на пол и разрыдалась. Анна Константиновна молча стояла рядом, поглаживая огрубевшей ладонью русые шелковистые волосы подруги. Дети толпились вокруг, ползали на полу, плакали...
      Сколько же всего собралось в детдоме "ничьих" ребят, кто они были? Приведу здесь список этих детей, чтобы потом было легче проследить за их судьбами.
      Миля, 4,5 года. Первый "ничей" ребенок. В конторе МТС Анна Константиновна осторожно выспрашивала ее, откуда она, кто были родители. Миля ничего не помнила. Однажды сказала:
      - Моя фамилия Якубовская...
      Но через день поправилась:
      - Нет, Милевская.
      Как правильно, пока это не имело значения. Однако Анна Константиновна твердо запомнила эти фамилии и решила больше не беспокоить девочку. Миля быстро освоилась на новом месте, стала бойкой, жизнерадостной. "От характера", - думала Анна Константиновна, выделяя Милечку среди других.
      Слава Щерба, 11 лет. Самостоятельный и серьезный парнишка. Отец до войны был председателем Тыницкого сельсовета, ушел в партизаны. Приходили полицаи, кричали матери: "Говори, где Васька-коммунист, а не то твоим щенкам конец!" Позднее фашисты выследили его и расстреляли. Потом били мать - допытывались, где оружие. Она умерла. Анне Константиновне Слава доверительно сказал:
      - Я знаю, где закопано все - винтовки, гранаты, два ящика патронов...
      - Тсс... - Она оглянулась, не слышал ли его кто-нибудь из детей. Поклянись пионерской честью, что никому больше об этом не скажешь.
      Слава поклялся.
      Нина Щерба, 7 лет. Тихая, задумчивая девочка. Во всем слушалась Славу. Черненькая, в мать.
      Шура Щерба, 3,5 года. Забавный мальчишка со светлыми кудрями, вылитый отец. Анна Константиновна хорошо помнила Василия Щербу в молодости плясуна и заводилу. Шурик был предметом неусыпных забот Нины.
      Ваня, Федя и Коля Пористые. Бахмачане. Отец был на фронте, мать заболела и умерла. Ребята некоторое время жили одни, побирались. Анна Константиновна приютила их. Самому старшему 7 лет.
      Валерик и Лариса Суходольские. Ему 4 года, ей 5 лет. Отец работал председателем колхоза в селе Курень. Ушел на войну младшим командиром. Мать была учительницей. Немцы ее долго били, потом облили бензином и подожгли. Детей спасли добрые люди и принесли в контору МТС, к Анне Константиновне. Спали брат с сестрой рядышком, в обнимку. Лариса часто вскрикивала и плакала по ночам.
      Нина, 5-6 лет. Неизвестно чья и откуда. Пришла вместе с другими детьми с улицы. На ноги ее было страшно смотреть: ходила по снегу босая. Дети прозвали ее Бульбой за большой нос.
      Хамовы. Шуре 5-6 лет, Мише 3-3,5 года. Отец оставил семью до войны. Мать умерла от голода.
      Поля Иоффе, 3 года. Перед войной отец служил в армии на Дальнем Востоке, мать работала в Золотоноше. Девочка жила у своей бабушки в селе Плиски, под Бахмачом. Анна Константиновна знала бабушку Поли, заведующую плискинским детским садом. Когда начались зверства фашистов в Бахмачском районе и отряд гестапо приехал в Плиски, бабушка схватила Полю на руки и побежала в село Пески. Дорогой она умерла от разрыва сердца, а Полю подобрала какая-то женщина, и в течение полугода девочку, как Володю Риса в Городище, передавали из хаты в хату жители села Пески. Поля, как и Лариса Суходольская, тоже кричала ночами. Ее скрывали. Если за окном показывался зеленый мундир, Анна Константиновна тревожно шептала: "Поля!" Та бросалась в угол, и дети закидывали ее тряпьем.
      Шурик, 10 месяцев. Самый маленький и самый крикливый из всех детей. Особая любовь и боль Анны Константиновны. Был найден близ станции. Позднее ему дали фамилию Неизвестный.
      Стась Григорцевич, Слава Мирошкин, Тамара Копель, Лорик Овчинников и другие дети из разбитых эшелонов. Пятилетнюю Тамару тоже прятали.
      Лида, 7 лет. Просила подаяние на вокзале. Первые дни Анна Константиновна с тревогой наблюдала за ней. Девочка молчала, тупо смотрела прямо перед собой, не отвечала ни на какие вопросы. Вскоре выяснилось, что она абсолютно глухая - наверно, пострадала при бомбежке от взрыва.
      Тамара Черноглазая. Примерно 4 года. Мать ехала с ней откуда-то с запада. При бомбежке станции мать погибла, а девочку ранило. Данила Иванович Костенко подобрал ее, вылечил и принес Анне Константиновне. Чистюля и хохотушка.
      Сталина Прусакова, 3 года. Дочь Валентины Тихоновны. Она так и жила с матерью в детдоме. Эту девочку, одну из всех детей, ждала трагическая судьба.
      Список этот неполон. Никаких записей о детях Анна Константиновна не вела, а за прошедшие годы выветрились из памяти имена других ребят. И никто тогда не мог сказать, что с ними всеми станет. Да, причислим к списку еще одного...
      Толик Листопадов, 14 лет. Парнишка жил с Иваном Матвеевичем в Бахмаче, служил, так сказать, связным. Впрочем, рассказывать о нем не надо, он сам прекрасно рассказывает о себе. Читатель успел уже узнать этого замечательного сорванца и, надеюсь, полюбить его. Мы еще не раз встретимся с ним...
      "1 марта 1943 года.
      Сегодня зенитчики заставили обтирать масло со снарядов. Штук пять обтер, а потом убег на Грузской хутор. Ждем бомбежки со дня на день. Барахло позакапывали в ямы. Сегодня бомбили Конотоп и Плиски. Одну бомбу бросили где-то близко. У нас аж земля задрожала. Говорят, что в Курене немцы людей сжигали живьем. Не верится чего-то".
      "5 марта 1943 года.
      Пришел в город. Гансы ничего не сказали, только поляк Франц спросил вечером, почему не захотел обтирать. Я у него спросил, что б он делал на моем месте. Ничего не ответил, только засмеялся. Сегодня в Ракитках немцы Людей сжигали живьем. Шел с работы и увидал. Кричали сильно. Кто пытался выскочить с горящей хаты, того стреляли с автомата. Вот до чего додумались, черти! Мало им показалось вешать, расстреливать - так сжигать".
      ...Эти записи нельзя комментировать, любые слова покажутся лишними...
      Толик Листопадов забегал иногда в МТС с новостями. Анна Константиновна, зная натуру Толика, предупреждала его, советовала быть осторожнее. Толик убегал, а она с Валентиной Тихоновной принималась за бесконечную цепочку дел. Десять пудов соли? Нет, если б можно было взвесить на весах каждодневные труды этих двух обыкновенных женщин - украинки и русской, то, я думаю, не хватило бы никаких гирь...
      Кроме непомерных забот о хлебе насущном, была у женщин особая заботушка, которая требовала немало сил: надо было умело направлять интересы, разговоры, развитие ребятишек. Деятельный, ищущий детский ум не имеет защиты. Ребенок не может отличить правду от кривды, примет как неизбежное добро и зло, доверчиво отнесется к плохому и хорошему человеку, поверит в любую сказку, в любой сон, пока огорчения, ошибки, сопоставления, короче говоря, жизненный опыт не защитят его.
      Тяжелые, непосильные для неокрепшей психики впечатления создавали в детских душах какой-то сумбур, причудливые сочетания светлых и темных красок. Многие без видимой причины вдруг начинали плакать, капризничать. А то вдруг прибегала с улицы Тамара Черноглазая и рассказывала, что встретила свою маму, которая скоро за ней придет.
      - Вруша, - картавя, говорил Валерик Суходольский и безжалостно добавлял: - Немцы убили твою маму бомбой. А нашу сожгли...
      Тамара начинала плакать навзрыд, кричать:
      - Видела! Видела! А ты дурак! Видела!..
      Не совсем понимая окружающее, дети задавали сотни вопросов, на которые трудно было ответить:
      - Когда мы пойдем в школу?
      - Анна Константиновна, а почему вы никогда не плачете?
      - Валентина Тихоновна, - допытывался Шура Щерба, - зачем немцы убили моего папу?
      Она отвлекала его какой-нибудь сказкой. Морща лоб, Шурик внимательно слушал, потом говорил:
      - Вырасту большой, я их тоже всех убью. Я вчера жука убил.
      - А жука убивать нельзя.
      - А паука можно?
      - Паука можно.
      - А фашиста?
      Дети из "приюта обездоленных" уже видели столько страшного, что иному взрослому хватило бы с лихвой на всю жизнь. Анна Константиновна часто думала об этом. Долгими зимними вечерами она вела неторопливые беседы о пионерских лагерях, детских железных дорогах, парашютных вышках, описывала замечательные игрушки и увлекательные праздники. Хорошими помощниками были старшие. Слава Щерба, Слава Мирошкин, Стась Григорцевич и другие охотно рассказывали малышам о своей довоенной жизни. Анна Константиновна с радостью замечала, как загораются глазенки у рассказчиков и слушателей.
      Еще зимой к детям стала ходить из Бахмача Эмилия Потаповна Борисенко незаметная, скромная женщина, говорившая чуть слышным голосом. Но когда она начинала что-нибудь рассказывать, собравшиеся в кружок дети замирали, стараясь не пропустить ни одного слова. Эмилия Потаповна шестнадцать лет преподавала литературу, но сейчас ей приходилось отвечать на самые необычные вопросы: почему железо на морозе липкое, где сейчас Тимур и его команда, сколько километров от Бахмача до Волги, что страшней - бомба или снаряд.
      Однажды кто-то из ребят нарисовал череп и кости, нацепил бумажку на рукав и стал расхаживать по комнате с деревянным пистолетом Стасика. Увидала это Лариса Суходольская, задрожала как осиновый лист, закричала не своим голосом. Стась отобрал у шалуна и порвал на мелкие части бумажку.
      - Не бойся! Смотри, Лариска, как я ее, смотри! Пойдем кинем ее в печку, пойдем, Лариска...
      Усадьба МТС стояла в нескольких километрах от города, и фашисты бывали здесь редко. А с востока все чаще стали доноситься взрывы - железную дорогу начали бомбить наши. Это была большая радость. Наши!
      Перед самой весной в усадьбу МТС приехало несколько фашистов. Они кричали на дворе, о чем-то спорили отрывистыми, резкими голосами. Анна Константиновна Прислушалась, подняла тревожный взгляд на подругу. Та, зная немного немецкий, выглянула в окно.
      - Волкушевского за грудки схватили, трясут. Насчет машин что-то.
      Через несколько дней в усадьбе разместился небольшой гарнизон. Тревог прибавилось. Солдаты иногда подманивали ребятишек, дразнили бутербродами с колбасой, заставляли бегать по грязи и гоготали, если детишки не понимали, чего от них хотят. Тяжело было смотреть, как ребята, жалкие в своей пятнистой камуфляжной одежде, тянутся худыми ручонками за хлебом, а эти изверги их фотографируют. Нельзя было поручиться, что солдаты не выкинут с детьми какой-нибудь злой шутки. Один раз прибежал с улицы Слава Мирошкин.
      - Валентина Тихоновна! "Слухач" вашу Линочку в Германию зовет. Шоколаду, говорит, там много. А она плачет...
      Мать, в чем была, кинулась к двери. Жиденький белесый офицер стоял перед Линочкой, вкрадчиво и противно улыбаясь. Не взглянув на него, она подхватила дочь и унесла в дом.