Глава 4. Профессор Кузя
      БД прилетел в Ригу вместе с Даррел и двумя сыновьями в начале 90-х. До Москвы они летели транспортным самолетом, который никак не мог взлететь из-за того, что демонстранты, прибывшие на нескольких автобусах из Тбилиси, заблокировали взлетную полосу военного аэродрома.
      - Грузин губит отсутствие нравственности и ответственности в чисто литературном значении этих терминов, - размышлял БД, сидя с семьей на взлетной полосе возле самолета, охраняемого автоматчиками из аэродромной прислуги, которые ожидали атак демонстрантов.
      Был конец августа, и ночью температура упала с тридцати градусов до пяти. БД маленькими глотками пил лабораторный спирт, который заботливый Горелик налил в пластмассовый флакон из-под "Лактасола". К БД подходили солдаты, и он угощал их, наливая пахнувший лекарством алкоголь в подставляемые кружки.
      - Их губит элементарное невежество, делающее любые политические заявления или движения стилистически неверными, - продолжал привычно считать варианты БД. - Чтобы иметь право громко заявлять: "Русские вон из Грузии!", надо отучиться ссать в лифте и телефонных будках.
      В Москве его встречал старинный приятель, профессор Кузя, в окружение стада аспирантов. Кузьма Крутов, большой и толстый, с незаметными губами, маленьким курносым носом и светлыми глазами, постоянно спрятанными в складках веках, был доктором биологических наук и руководил большим медико-техническим отделом, занятым производством оборудования для искусственного сердца, при сильно засекреченном военно-промышленном институте на окраине Москвы. Это было классное учреждение, потому как по тем временам проблемы искусственного сердца являлись таким же престижным делом, как полеты в космос.
      Кроме искусственного сердца Кузин отдел занимался еще кое-чем: делая аппараты для ионофореза, которые космонавты брали с собой на небо, чтобы очищать в невесомости урокиназу, предотвращающую образование тромбов в мозговых и коронарных сосудах Генерального Секретаря... Обычная советская жизнь... Благополучная и комфортная, если входишь в узкий круг и знаешь правила игры.
      Кузя притащился на военный аэродром в Чкаловске, что под Москвой, на "Волге" с прицепом, в ожидании большого багажа книг и картин из тбилисской квартиры БД. Ему тоже пришлось провести всю ночь в аэропорту: справок о прибытии самолетов в Чкаловске не дают. Когда БД с сыновьями и женой вышли из самолета, пьяный Кузя, поддерживаемый аспирантами и с трудом выговаривая слова, первым делом спросил его про багаж и, узнав, что багаж не пропустила тбилисская таможня, затребовав немыслимую взятку, принялся объяснять, громко матерясь, что он думает про дружбу народов, погранцов и воинственные грузинские племена, которые вдруг переменили взгляды и чуть не убили его лучшего другана.
      - Я знаю, - кричал он, поплевывая на БД слюной, - что ты, Рыжая Сука, интеллигентно помалкивал, экспериментируя с очередной моделью консервации сердца, когда черножопые заваривали всю эту кашу в Тбилиси и в вашемебаноминституте. С твоими благородством и гордыней надо идти служить послом где-нибудь в Шри-Ланке... И ту предзакатную любимую картину свою, с белой церковью и музыкой внутри, тоже оставил?
      - Здравствуй, Кузя! Поцелуй Даррел и мальчиков. Спасибо, что встретил... Я привез тебе немного ч-чачи. Картину с ч-часовней тоже не п-пропустили...
      Кузя начал тискать Даррел, шепча ей в ухо нежные слова вперемежку с матершиной, как всегда предлагая заняться любовью прямо сейчас, на что по-латышски обстоятельная и пунктуальная Даррел, без тени улыбки отвечала:
      - Еслы Вы, Кузма Константыыновыч, кладет вопроос так сылно и настааиваэт, я нэ стану сопротывлять вам, но нам слээдует решыт, сколко бэзнравствэнно будэт этот шаг с ваашей стороной и как отнэсетса Рыженкый оказанью подобных услуги моэй стороноой?
      Но Кузя давно не слушал ее затянувшийся монолог: он должен был всем показать, кто здесь главный, чтобы это поняли его сотрудники, привычно подыгрывающие, и аэропортовская публика, удивленно глазеющая на них.
      - Ты, старик, - обратился Кузьма к старшему сыну БД, красивому высокому мальчику, - останешься жить у меня, потому что Даррел захочет сделать из тебя очередного латышского стрелка, чтоб стоял с ружьем на часах у кабинета очередного вашего или нашего вождя... За младшего я спокоен: этот пойдет в хирургию и, если я к тому времени еще не умру, получит позолоченные хирургические инструменты с собственной монограммой, как у отца.
      Они подошли к Кузиной машине с вызывающе торчащим прицепом.
      - Ты, Рыжий, контрабандистхуев, собравшийся лишить Грузию ее культурных раритетов, сядешь в прицеп, вместо своих картин и книг, а не-то вообще не повезу никого! - Кузя нагло обратился к БД, который разглядывал заднее сиденье машины, доверху заваленное свертками с едой и бутылками.
      - Я подумал, проголодавшись в самолете, вы сразу сможете перекусить, пока доберемся до дома, - пробормотал поддатый Кузя, отталкивая аспирантов и пробуя устоять на ногах. - Мы этой ночью усугубили больше обычного, Борян, потому что волновались за вас, - смущенно закончил он, - но еды тут и выпивки дохуяеще...
      БД шлепнул приятеля по спине и проговорил ему прямо в ухо: "Препоясав чресла ума вашего, трезвясь, возложите совершенную надежду на благодать, подаваемую вам...".
      Их знакомство состоялось двадцать лет назад в одном из коридоров Московского института искусственных органов. Толстый молодой человек, похожий на босяка с Рогожской заставы, что по пьяному делу заглянул в Третьяковскую Галлерею, с коротким шелковым галстуком в желто-розовых разводах, в туго натянутом на животе кургузом пиджаке и стоптанных сандалях, стоял в кругу сотрудников института и, громко матерясь, рассказывал на плохом русском языке старый анекдот про пациента, у которого член не стоял... Воспитанная институтская публика вежливо смеялась. А тридцатилетний БД, похожий на худого высокого подростка, ошивался возле директорского кабинета, поджидая Учителя. Учитель опаздывал, и БД изнывал.
      - А кто этот рыжий пижонебенамать?! - Услышал БД громкий голос рогожского босяка.
      - Его зовут Борис... Он приехал из Тбилиси показать технику трансплантации сердечно-легочного комплекса... Директор цацкается с ним пока, - ловил БД обрывки разговора.
      - Ты чего это, рыжийхуйвыдрыгиваешься и не подходишь? - Направился к нему босяк. - Брезгуешь, что ли? Счас схлопочешь у меня поебальнику!
      БД ошалел от невиданного хамства и понимая, что единственно правильной была бы еще большая ответная грубость, выдавил из себя, стараясь не заикаться и говорить с американским акцентом:
      - Let me say without hesitation that I accept this great honour. I accept it with pride and gratitude and a full heart. Most of all I think for the confidence you express in me. Today, I think you in words. After today, I hope translate my appreciation into deeds and conduct.
      Кузьма поначалу тоже опешил. Однако, в отличие от БД, быстро пришел в себя и, обняв его за плечи, мирно заявил:
      - Поехали ко мне, Рыжий, выпьем! Отвезу потом в аэропорт.
      По реакции институтской публики БД понял, что это высшее проявление Кузиного расположения и не стал кочевряжиться.
      - Ты чего пьешь? - спросил босяк, заранее зная ответ и, подходя к своей довольно прилично выглядевшей "Победе", добавил:
      - Главное - отъехать от тротуара, чтобы влиться в поток машин. Потом я могу ехать с закрытыми глазами: Москва для меня, что для тебя собственный сральник, даже если ты поставил туда умывальник и бидэ.
      - Ты, Рыжий, будешь пить и есть в прицепе, - напомнил Кузьма. Он неуверенно уселся на водительское место и принялся искать ключом замок зажигания, матерясь и отталкивая услужливые руки аспирантов.
      - Я с мальчыкам еду тааксы, - обращаясь в никуда сказала Даррел, заедая водку куском Кузиного пирога. - Боюс, Кузма Константыновыч очэн усугубыл ночью, прэдвкушая встрэчу с тобой, дорогуша, - продолжала она, ударяя по первым слогам. Даррел прекрасно усвоила терминологию БД и при случае любила попользоваться ей, украшая монологи приятным латышским акцентом.
      - Не ссы в бредень, подруга! - Рубил правду-матку обидчивый Кузьма. Ты что? В первый раз сваливаешь в мою пьяную тачку. Тут тебе не Латвия и не Грузия. Это Москва. Тут все умеют давать наркоз не хуже тебя... Даже лошадям, - вещал Кузьма, стараясь ущипнуть ее за попку.
      - Хочешь, садись сама и рули, хоть до Риги. Мы с Рыжим поедем поездом, через неделю. Ему надо постоять под душем несколько дней, чтобы смыть позор грузинской независимости... Этери умерла и унесла часть его с собой. То, чем ты теперь владеешь, лишь малая толика БД, - бубнил пьяный Кузя, неизвестно за что сводя счеты с Даррел.
      БД уселся на переднее сиденье рядом с Кузей и сделал большой глоток прямо из бутылки. Впервые за много месяцев он, наконец, расслабился, предоставив себя и семью заботам друга, всегда пьяного и доброго. БД знал, что профессор Кузя будет делать все, что надо, и больше, чем надо, чтобы он, Даррел и мальчики за несколько дней, проведенных в Москве, пришли в себя после ужасов тбилисской жизни.
      Кузьма несколько раз за последнее время прилетал в Тбилиси, уговаривая БД плюнуть и пожить в его московской квартире или на даче. Он был в то утро в хашной, когда парни из охраны Гамсахурдии стреляли в БД, а попали в Пола. Он видел стрельбу среди белого дня, танки на улицах, разрушенный проспект Руставели, жуткий бандитизм, атаку на Телецентр с вертолетов возле дома БД, сгоревший институт хирургии с бесцельно бродящими по пепелищу сотрудниками Лаборатории.
      Самым худшим для меня во всей этой истории с трагически нарождавшейся независимостью Грузии, стало демонстративно оскорбительное поведение Лабораторной публики, которая еще недавно с восторгом глядела мне в рот и для которой я сделал так много не только в качестве научного руководителя, но как один из них, может быть, самый лучший, в чем я никогда не сомневался, как образец для подражания. Я все позволял им: отстаивать собственные взгляды, спорить, самостоятельно оперировать даже тогда, когда этого не следовало делать, отвергая чинопочитание и не делая разницы между собой, лаборантом и доктором наук. Только так, считал я, можно получить творчески мыслящие личности, свободные и независимые, слегка анархичные, как музыканты, играющие jam session. А теперь они стремились выдавить меня из Лаборатории, а если не получится - изгнать с позором, придумав для этого подходящий повод.
      - Неужели все повторяется, - сокрушался я, - и мне опять предстоит скитаться, точно Вечному Жиду? То, что должно произойти здесь со мной парафраз свердловской истории, когда под давлением двух пожилых доцентш, правящих кафедрой, я оставил хирургическую клинику, потому что молодой и очень зеленый врач не должен оперировать лучше и быстрее "старших товарищей", принимать решения, которые принимает заведующий кафедрой, и вести себя независимо...
      Как всякий интеллигент-космополит я не понимал мучительных и совершенно бессмысленных телодвижений, совершаемых властями, моими сотрудниками, толпами молодых людей, и пожилыми женщинами в черном, намертво блокировавшими проспект Руставели в Тбилиси.
      Неврастеник Гамсахурдия, еще недавно публично каявшийся в "ящике" в своих диссидентских грехах, стал президентом, превратив Грузию в течение нескольких недель в лемовский "Солярис". Он часами выкрикивал на многотысячных митингах всякий вздор про чистоту грузинской расы, про необходимость блокады автомобильных и железных дорог, про революционную нетерпимость, про новое светлое будущее и про смертельного врага по имени Старший Брат.
      Я пытался делать вид, что все это меня не касается.
      - Л-лаборатория должна продолжать заниматься искусственным сердцем и консервацией органов, а лабораторная публика исполнять свои обязанности, мрачно излагал я, давно перестав улыбаться. Но лаборатория не слышала и таскалась на митинги. Работа теряла смысл. Я пытался шутить, но это раздражало их еще больше. Они страстно желали моего отъезда. Им нужен был другой герой... Я знал автора этой идеи, но не хотел верить...
      Однажды институт заговорил по-грузински. Директор, интеллигентный человек, которого я называл Царем, продолжатель старинного рода хирургов и священников - в его доме в толстом стеклянном окладе хранилась национальная святыня грузин: знамя времен царицы Тамары, - стал никому не нужен. Нового директора выбирали шумно, долго и, как всем казалось, очень демократично, потому что выбирали в первый раз. Лозунгом предвыборной компании главного претендента было сомнительное заявление: "Не буду никому мешать". Однако главным фактором будущей победы считались циркулировавшие по институту слухи о его возможном родстве с Гамсахурдией.
      Я несколько раз выступал на институтских предвыборных собраниях, пытаясь помешать выборам, прекрасно понимая, что рою себе могилу, и разъяренно спрашивал:
      - А если н-не родственник?!
      - Мы не должны делать из этого парня директора только из-за его сомнительного родства с президентом Грузии, - вещал я. - Он должен еще уметь оперировать и управлять институтом,потому что само собой ничего не делается, даже в Тбилиси.
      - Иди учи грузинский, генацвале! - крикнул кто-то, и зал дружно поддержал кричавшего.
      - Г-господи! - негромко сказал я. - Вы заставляете меня верить, что у человека и вправду 50% общих генов с бананами... Разве все вы, сидящие в зале, так невежественны? Четверть - кандидаты и доктора наук... Многие получили образование в России...
      Зал начал гудеть.
      - Он считает нас идиотами, этот умник БД! - Громко выкрикнул, апеллируя к залу, претендент на директорское кресло.
      - Нет, коллеги. Н-нет! - Среагировал я. - Но я м-могу ошибаться...
      Зал засмеялся, перестав на мгновение топать ногами.
      - Год назад мне принесли на отзыв докторскую диссертацию, представленную на Государственную премию, - продолжал я, пользуясь затишьем. - Я п-прочитал и дал отрицательный отзыв. Царь попросил закрыть глаза и подписать положительное заключение, потому что автор - хороший человек. Я отказался. То, что отказался, понятно, - я притормозил, а зал продолжал демонстративно гудеть.
      - Прежде чем вы начнете свистеть мне в след и бросать яйца... Нет! Не к-куринные! Свои! - начал разъяряться я опять. - Я никогда не считал себя провидцем, хотя те, кто служит под моим началом, могут с этим поспорить. Но тогда я заявил Царю: - Есть п-предел терпимости. Ваша всеядность п-приведет к тому, что именно этот парень, получивший с вашей помощью звание лауреата, придет в наш институт, займет ваше место и института не станет... Я ошибся в одном: я не предполагал, что это произойдет так быстро... Осталось дождаться, когда не станет института...
      Зал замолчал. Он молчал, пока я спускался с трибуны, проходя к привычному месту в последнем ряду, пока демонстративно шумно усаживался, чтобы не слышать этой звенящей тишины. Тем же вечером я узнал, что выборы состоялись, и победил лауреат, собравший максимальное число голосов.
      Сидя рядом с пьяным Кузьмой и периодически прикладываясь к бутылке, БД вновь и вновь возвращался к нестерпимо свербящей теме рушащихся жизненных устоев.
      - Кто эти сукины дети, которые в одночасье, никого не спросив, отняли у меня и таких как я, как когда-то у моих родителей, а до этого у деда с бабкой, все: любимую работу, умных и преданных сотрудников, друзей, жилье, комфорт, любимые книги, картины...
      - Не бзди, Борюша! - Услышал БД сквозь шум мотора голос Кузи и понял, что без еды и после бессонной ночи быстро пьянеет, и говорит вслух то, о чем в последнее время старался вообще не думать.
      Жизнь его родителей, его собственная жизнь, жизнь бабки и деда, как, впрочем, и жизнь большинства людей в бывшей лучшей, изнуренной стране, представляла собой неизбежную череду привычных лишений и несчастий, перемежающихся короткими почти счастливыми интервалами затишья, когда власти, катаклизмы и войны отдыхали, давая возможность снова встать на ноги и вернуться на короткий срок к относительно благополучной и безопасной жизни... до следующей атаки.
      Они сидели в новой Кузиной квартире, в гостиной за круглым столом, полным дорогой и вкусной еды, от которой давно отвыкли. Растерянный БД стоял, держа в руках бутылку виски "Turkey", и, отпивая из горлышка, негромко говорил, обращаясь к Кузьме.
      - Почему это чеховское ружье, что висит в первом акте на стене, в п-последнем стреляет? И почему стреляет всегда не туда? Кто снимает ружье со стены, заряжает, направляет на меня или моих близких и спускает курок? Кто выдает лицензию и каковы квоты отстрела?
      - Рыжий! Не горячись! - Успокаивал его Кузьма. - Все уладится. Посмотри на Даррел... Элегантная латышка возвращается домой. Мальчики выучат родной язык... Ты получишь лабораторию не хуже, чем в Тбилиси. Продолжишь занятия консервацией. Может, в Риге станешь еще удачливее.
      БД отпил виски и продолжал, но уже спокойнее:
      - Первый раз это чертово ружье выстрелило в семнадцатом, п-попав в деда с б-бабкой. Революция поотнимала у них дом в центре Киева, деньги, драгоценности, разделила семью на два враждующих лагеря. Им всем, к счастью, хватило ума не в-воевать друг с другом, однако жить вместе они уже не могли. Бабушка с дедом не приняли новую власть, но диссиденствовать и якшаться с белыми не стали. Однако перед Второй мировой войной, благодаря коммерческому таланту деда, жили опять благополучно в большой хорошо обставленной квартире, с дорогой посудой, столовым серебром и всеми вещественными аттрибутами прошлой и так хорошо им знакомой жизни.
      - Бабушкина сестра, красавица Сара с ярко-синими глазами и черными еврейскими волосами, - продолжал БД, видя как внимательно его слушает московская публика, Даррел и даже сыновья, прекратившие молчаливую драку ногами под столом, - наоборот, заделалась яростной к-коммунисткой. Она осталась старой девой, носила сапоги, маузер, грубой выделки юбку и солдатскую гимнастерку. Ее старания были замечены и перед войной она стала секретарем Подольского райкома партии в Киеве.
      - Даваайтэ выпэм, геенацвалэ! - Заявила Даррел и потянулась к бутылке.
      - Ну что за народ, эти латыши! - Вспылил Кузя. - Мало что ли людей в России погубили, теперь им еще свободу подавай.
      - К-когда началась война, отца отправили в Архангельск принимать военные самолеты, поступавшие по лендлизу из Америки, - продолжал БД. Он отпил из бутылки, поглядел на Кузьму. - Когда после войны мы вернулись в Киев, наша квартира была занята беженцами и дед с трудом получил в ней маленькую комнатку, в которой все мы стали жить. Однако самое ужасное мы узнали позже: бабушкину сестру, красавицу Сару, которая осталась в киевском подполье, немцы неприлюдно расстреляли в Б-бабьем Яру...
      - Рыыженкый, может, хватыт, - вновь встряла Даррел, держа за руку младшего сына, у которого под глазом наливался красным будущий синяк. Публычно сыплэш сол в раны.
      - Ты хотела позвонить в Ригу, подружка. Второй телефон на кухне, напомнил Кузя.
      - П-после войны отец быстро делал карьеру военного инженера-к-конструктора и занимался модными тогда реактивными двигателями, сказал БД и поискал глазами Даррел. - Однако безработный дед тоже не сидел без дела, и мы опять стали жить благополучно, в большой хорошо меблированной квартире в Ленинграде. Но т-тут кто-то опять снял ружье со стены и спустил курок. Отцу вспомнили, что во время войны он работал с американцами и посадили, обвинив в шпионаже. Мы опыть потеряли все... К счастью, отец просидел недолго, но вышел из т-тюрьмы больным человеком, с кучей неврозов, которые с переменным успехом потом всю жизнь лечила моя мама.
      - Еслы чэловэк нечэм хвастать, он хвастаыт своим несчастыем, - заметила Даррел.
      Глава 5. Латыши
      Поселившись в Риге, БД пробыл год безработным. Сначала он пробовал деликатно атаковать руководителя местного Центра грудной хирургии, с которым давно и хорошо был знаком, почти уверенный, что тот не откажет, но завяз в грамотно расставленной паутине проволочек и невыполнимых условий. Потом принялся готовить бумаги на получение гранта в медицинском институте, что позволяло создать новую лабораторию и продолжить работы.
      Его заявка на получение гранта прошла жесткую местную экспертизу и была передана независимым международным экспертам.
      - Позвольте на этом закончить свое выступление, джентльмены! - сказал он, обращаясь по-английски к экспертам и членам комиссии. - Если я не очень утомил вас, с удовольствием отвечу на вопросы...
      - Почему бы вам не поехать в Америку, - встал руководитель датчан.
      - Есть сотни причин, по которым я этого не делаю. Многие из них вы знаете не хуже меня. Я много раз бывал в Штатах, и мои коллеги-американцы всегда твердили, что лаборатории там мне век не видать. Только мальчик на побегушках: "вставь катетер", "сделай разрез", "выведи мочу", "отнеси анализы", "сгоняй за пиццей". В моем возрасте это слабое утешение - the cold comfort. По крайней мере, в Латвии у меня есть крыша над головой, за которую пока платит моя жена, не помышляющая об Америке.
      - What about Russia? - Кардиохирург из датского королевства был настырным мужиком..
      - А Россию, которая не пустила к себе на порог, огородившись барьерами, почище железного занавеса так... люблю и ненавижу, как когда-то Грузию... И сразу вспомнил, как Кузьма настойчиво притащил его на переговоры с Учителем, а сам остался в машине...
      - Похоже, - сказал тогда БД обреченно, сидя в неудобной позе, будто родственник тяжелобольного, на краешке низкого кресла в кабинете любимого Учителя, - я не очень преуспел и влип в ситуацию, в которой нельзя выиграть. Благоразумные и унылые латыши видят во мне то завоевателя, то м-мигранта и охотно сражаются, стараясь не вспоминать, что я хирург, который может научить их... - БД, похоже, забыл, что явился к Учителю просителем. - They fuck tell me: "You will have before to learn Latvian!", и я чувствую себя уличной девкой, которая говорит епископу: "Если вы не хотите этого, Ваше преосвещенство, мне вас не научить...".
      Учитель улыбнулся, но по-прежнему не смотрел в его сторону и увлеченно перебирал бумаги на столе, брезгливо касаясь длинными пальцами с аккуратными ногтями хаотично разбросанных листов.
      - Хочешь виски? - спросил он так, как спрашивают: "Посошок на дорожку?"
      - З-заряжайте! - сказал БД и опять неудобно замер с прямой спиной. Глядя в Учителев затылок у алкогольного шкафа в дальнем углу кабинета, попросил неуверенно и жалко, презирая себя:
      - М-м-может, в-в-возьмите в институт...
      Учитель дернулся и пролил виски. Он нагнулся и стал разглядывать пятно, негромко матерясь. Потом разогнулся и двинулся к БД:
      - Кудаблядья могу тебя взять, Рыжий! Уволена половина сотрудников... В Академии денег нетнихуя... И где ты станешь жить?
      - П-пожил бы у Кузьмы, - оживился БД и взял стакан. - Я мог бы продолжить занятия к-консерваций... После визита в лабораторию бандитской публики из Ростова, что корешила меня впрячься в их убойный бизнес по извлечению органов из живых людей и организовать подпольную лабораторию, идея поиска новых решений в создании "банков органов" странным образом завладела мной и я помимо воли втянулся в это, постоянно перебирая теперь уже в уме возможные варианты продления сроков хранения...
      Учитель напрягся, внимательно посмотрел на него, но промолчал.
      - К-какого черта, Учитель?! Я рассказывал вам эту историю несколько раз... и п-про мужика рассказывал, что привел их и сел на корточки посреди кабинета, стрессанув меня этим сильнее всего... Т-теперича вот во мне дозревает идея, которая может иметь хорошую перспективу... Я вернулся к теме комбинированной консервации, чтоб использовать в качестве перфузатов газовые смеси и фторуглеродные эмульсии... Подумайте! Ваш институт вошел в объединение "Евротрансплант" и межгосударственный обмен органами становится почти рутиной... и Америка не за горами. Если удасться удлинить п-продолжительность безопасной консервации будущих трансплантантов до трех-четырех суток, станет возможной не только гарантированная их сохранность при длительной транспортировке... Можно будет п-проводить предварительное типирование тканей... Эту идею стоило бы запатентовать... Ваш могучий п-патентный отдел л-легко спра...
      - What is the use of running when you are not on the right road... Нетблядьуже патентного отдела давно и проблема эта твоя сегодня никому не нужна... как и ты самблядь со своими мозгами, хирургическим мастерством, иронией и проницательностью. Понял? - Учитель знал, что не прав, и злился, и жалел БД и себя, но брать на службу не хотел... или не мог... - У меня дохуяпроблем с институтом... До самой жопы! Я долженблядьсохранить его.
      - It makes me sick to hear, Teacher! Не казните себя так, - сказал БД. - Тот, кто п-первым бросил вместо камня матерное слово - подлинный творец цивилизации... Последователи могут только гордиться этим... Фрейд.
      - Насколько мне известно, ты не умираешь с голода в Латвии, пробубунил Учитель и посмотрел на телефоны на столе, и БД понял, что пора уходить, но не смог удержаться и сказал:
      - Не умираю... Однако прогресс основан на врожденной потребности всякого организма жить не по средствам.
      - Ты у себя в лаборатории, в Тбилиси, не удержался, сидя в... комфортабельной повозке, запряженной смирными лошадьми, - Учитель старательно подбирал слова, избегая привычной матершины. - Здесь тебя посадят на необъезженного жеребца... Попробуй удержатьсяблядь!
      - Я ходил там всегда по канату, который старательно раскачивала темпераментная грузинская публика. Это отсюда он вам казался столбовой дорогой с частыми кабаками на поворотах... Если в Грузии я смог на голом месте выстроить лабораторию, здесь служить мне будет легче в семь раз. Соглашайтесь, Учитель, - БД встал и привычно подошел к окну и посмотрел вниз, на скучную неприметную площадку перед входом в институт с неработающим фонтаном, редкими "Жигулями" вокруг, несколькими машинами "скорой помощи" и пыльными кустами сирени с пожухлыми осенними листьями.
      - Возможно, я придурок, но был почти уверен, что вы сами предложите работу, - сказал БД, продолжая глядеть в окно.
      - Приезжай через пару месяцев, - гнул усердно свое Учитель. Поговорим.
      - О чем? Вы посоветуете п-приготовиться к тому, чтобы жить п-позднее или предложите поучаствовать в фестивале народных танцев трансплантированных больных? - посетовал БД, отходя от окна. Он поставил на пол возле кресла нетронутый стакан виски и, не попрощавшись, вышел, забыв закрыть дверь.
      - Поезжай тогда в Америку, умник! - донесся до него Учителев призыв.
      - В Москве дохуяинститутов, - сказал Кузьма, открывая дверцу подошедшему БД.
      И начались мучительные походы по институтам и клиникам, благо, Кузя таскал его с места на место в своей машине. С небольшими вариациями, то смешными, то грустными, мизансцена в кабинете Учителя повторялась с пугающим постоянством.
      - Можете быть уверены: наше заключение даст вам наибольший бал в конкурсе заявок, - сказал руководитель датских экспертов.
      Из двенадцати программ, представленных на экспертизу, заявка БД получила самую высокую оценку. Перед отъездом наивные датчане поздравляли с успехом, обещали финансовую поддержку, оборудование... БД сдержанно благодарил и чувствовал, как в душе зреет надежда. Однако его ироничный ум тут же в пух и прах разгромил розовую мечту, но он все-таки попытался надуть щеки в разговоре с членами местной комиссии:
      - Раз Латвия стала демократическим государством, испытывающим оргазм от сделанного выбора, следует придерживаться международных норм и правил. Вы сами п-приглашали экспертов и оплачивали их визит!
      - Поймите, коллега! - раздраженно объясняли ему. - Эксперты могут только рекомендовать... Комиссия сама решает, кому раздавать гранты.
      - Больше года н-назад, когда меня изгоняли из института хирургии в Тбилиси, я вспомнил и сказал своим коллегам слова, услышанные позже, в моей будущей, далекой отсюда жизни: "Грузинская интеллигенция - самое худшее, что можно п-пожелать нации".
      Комиссия напряженно заулыбалась и насторожилась...
      - Сегодня эти слова можно с полным правом отнести и к вам, товарищи ученые...
      - А вы не любите нашу страну и не владеете латышским, - сказали ему.
      "Ибо сказываю вам, многие поищут войти и не возмогут", - вспомнил он Евангелие от Луки и успокоился.
      Наступала зима. БД был готов к свершению подвигов, но заявок не поступало. Той мелочи на карманные расходы, которую выдавала через день Даррел, едва хватало, чтоб добраться до центра города и обратно, в типовой дом на окраине Риги, где теперь они жили с сыновьями. Он понимал, что нищенской зарплаты Даррел, устроившейся анестезиологом в одну из больниц, не хватает ни на еду, ни на квартиру, но поделать ничего не мог. Он мог только страдать и делал это истово, с удовольствием, сознавая, что ничто так не разделяет, как общее жилье.
      За обедом они ели отвратительную на вкус колбасу: зерна риса, как объясняла обстоятельная Даррел, пропитанные кровью. Колбасу следовало жарить, и этот процесс был не менее омерзителен, чем последующая еда. Вторым деликатесом считалась салака, которую Даррел приносила с базара и тоже жарила с остервенением. Первую неделю рыба казалась вкусной. Но позже, поднимаясь вечерами по лестнице после бесцельных шатаний по городу, БД с трудом сдерживал тошноту.
      - Твои гастрономические приверженности, Даррел, делают тебе честь! - Не выдержал он за одним из обедов.
      - Рыыжэнкый! - привычно затянула Даррел. - Развэ ты нэ знааэш... скоро эта еда нэ будэт, еслы ты нэ поискааеш сылнэе рабооту!
      А мальчики обожали ее и никогда не называли мамой, предпочитая вечную и прекрасную кличку "Даррел", придуманную БД задолго до их рождения. Они, может быть, понимали ущербность своего бытия, но не протестовали, хотя старший помнил прежнюю жизнь: большую профессорскую квартиру, картины на стенах, которые, как и книги, БД фанатично коллекционировал всю жизнь. Он обожал словари и покупал их всегда без разбору, несмотря на протесты Даррел, укорявшей его в эгоизме, прекрасно помня, как Мендельштам написал однажды, что у интеллигента нет биографии, есть список прочитанных книг... С младшим было проще: он ничего не помнил. Ему казалось, что все жили и живут так, как они сейчас: с кровяной колбасой и жареной салакой.