2

Важные события произошли за это время и в Центре…

Штандартенфюрер Реттгер вернулся из госпиталя темнее ночи, врач сообщил, что у капитана Рейнера проломлен череп и положение его безнадежно. Теперь надо было думать не только о проклятом щите, но еще и о командире для подлодки.

Реттгер снял телефонную трубку и приказал соединить его с управлением строительства.

— Инженер Штейн? Да, это я. Как со щитом? Еще не подняли! В чем же дело, черт побери?! Да что вы все твердите о Рынине! Рынин никуда от меня не уйдет! И вы не пытайтесь за него спрятаться. Вам тоже придется отвечать, да! Сейчас мне надо от вас одно — поднимите щит! Надо вывести лодку. При чем тут осадка и перекос?! Перекос в вашей голове, черт вас возьми! Если не доложите мне через час о поднятом щите, придется вам испытать перекос собственной туши!

Реттгер бросил трубку на рычаг и, стараясь успокоиться, прошел на свою половину. Там он плотно пообедал и позволил себе короткий отдых, обдумывая, что предпринять. Неприятности следовали одна за другой…

Мысли Реттгера перепрыгнули на Рынина, и сонливость сразу прошла. Наливаясь злобой, полковник быстро встал, оделся, прошел в свой рабочий кабинет и приказал немедленно доставить к нему русского ученого.

Рынина ввели в кабинет. Он был в наручниках и с трудом сел. Кребс, еще более помрачневший, с автоматом на груди, как обычно, встал у двери.

Некоторое время Реттгер молчал, раздраженно постукивая карандашом по забралу рыцаря. Потом бросил карандаш и уставился на Рынина.

— Что надо сделать, чтобы поднять щит и освободить лодку?

— Не могу ответить, полковник. Строили щит без меня. А пока я работал у вас, наблюдение за щитом меня не касалось.

— Вас все должно было касаться.

— Нет, полковник. Вы сами когда-то указали, что это меня не касается.

— Вы, Рынин, зубы мне не заговаривайте! Эта авария, очевидно, вызвана теми работами, которые проводились в гроте по вашим указаниям?

— Дополнительные работы по моим указаниям, полковник, привели, в частности, к прекращению обвалов на новом строительстве. Значит, они были эффективны.

— Эффективность бывает разная. — Реттгер прищурился. — Это зависит от того, в какую сторону она направлена. На новом строительстве давило ваших товарищей, а в гроте стоит наша лодка. Это разница!

Рынин улыбнулся.

— Вы что смеетесь? Считаете меня дураком?

— Да нет, полковник, наоборот…

— Так вы не хотите обеспечить подъем щита?

— Нет, полковник, не хочу.

— Вполне сознательно?

— Кто же в таких случаях действует бессознательно, полковник!

— Ага, так-так… Кажется, вы начали разговаривать без обиняков, а я начал понимать вас, Рынин!

Реттгер с ненавистью посмотрел на невозмутимого Рынина и вызвал дежурного эсэсовца.

— Где оберштурмфюрер Хенке и русский Брагин?

— Брагина увез с собой майор Клюгхейтер, а оберштурмфюрер Хенке срочно выехал к мысу. Там что-то случилось, господин штандартенфюрер, пока вы отдыхали. Он не хотел вас беспокоить…

— Разыщите его или, в крайнем случае, унтерштурмфюрера Штурца!

— Унтерштурмфюрер Штурц только что явился сюда сам, господин штандартенфюрер!

— Пропусти!

Эсэсовец не уходил.

— Что еще? — недовольно спросил Реттгер.

— В гавани слышится стрельба, господин штандартенфюрер!

— Ну и что же?! Я знаю, что там должна быть стрельба. Больше ничего?

Ответить эсэсовец не успел. Страшный грохот несколько мгновений потрясал комендатуру. В окнах звенели вылетавшие стекла. Портрет Гитлера в тяжелой раме сорвался со стены и с треском рухнул на пол.

Реттгера подбросило с кресла. Озираясь, он остановился вопросительным взглядом на дежурном, стараясь понять, что произошло: «Явные взрывы огромной мощности. Где? На кораблях? Но что там может взорваться? Котлы? И как в такой обстановке поведут себя русские?»

Глядя на дежурного, все еще стоявшего у порога в ожидании приказаний, Реттгер спросил:

— Кто с тобой дежурит здесь?

— Мейер и Дюррфельд, господин штандартенфюрер!

— Немедленно все трое садитесь на мотоциклы с пулеметами и поезжайте в гавань, в распоряжение шарфюрера Крауха. Поможете отконвоировать русских в лагерь. Может, и в чем другом понадобитесь. Вернетесь — доложите мне!

— Слушаюсь, господин штандартенфюрер! Но вы останетесь без охраны.

— Со мной Кребс и Штурц. Выполняйте приказ!

Эсэсовец торопливо вышел. За ним вышел и Реттгер, приказав Кребсу не спускать глаз с Рынина.

В канцелярии у телефона стоял встревоженный Штурц.

— Телефон не работает, господин штандартенфюрер. Никуда не могу дозвониться, — доложил он. — Может, мне отлучиться и выяснить, что произошло?

— Не надо. Ты нужен здесь. Сейчас должен подъехать сюда майор, он, наверное, уже будет знать, что случилось.

В сопровождении Штурца Реттгер молча обошел помещение комендатуры, осматривая мелкие повреждения.

— Иди и жди меня в моем кабинете! — приказал он Штурцу, а сам прошел в свою половину, где задержался, чтобы успокоиться.

Вернулся он в свой кабинет еще более накаленным. Рынин по-прежнему сидел в кресле у стола.

— Ты, Штурц, сейчас возьмешь его в гестапо…

Реттгер не договорил, прислушиваясь к шуму подъехавшей машины. Хлопнула дверца. Послышались тяжелые шаги, затем нервный стук в дверь.

— Ну кто там еще? Войдите!

Дверь распахнулась. В кабинет грузно вошел инженер Штейн. Лицо его было багровым, шинель расстегнута. Он тяжело дышал.

Реттгер медленно встал и на несколько секунд замер от изумления.

— Вы?! Кто вам разрешил оставить свой пост в такое время и явиться ко мне без разрешения, без вызова?!

Квадратной фигуре Штейна, казалось, было тесно в черном мундире. Он неловко вытянулся перед Реттгером и отрапортовал:

— Несчастье, господин штандартенфюрер! В гроте произошли страшные взрывы. Своды рухнули. Все раздавлено. Даже близко не подобраться… Телефоны не работают… Мои сотрудники покинули управление. И наш сектор может рухнуть. Меня тоже могло раздавить… Я поспешил к вам… Жду ваших приказаний.

Слушая Штейна, Реттгер побледнел. Крах! Полный крах операции «Ящик Пандоры»! И его — матерого эсэсовца! — обманул, обвел вокруг пальца вот этот советский ученый Рынин! А глупая ожиревшая крыса Штейн ничего не понимает и уже бежит с тонущего корабля!

— Жаль, что не раздавило такого идиота, как ты! — крикнул Реттгер, не владея собой от ярости. — Но раз ты не раздавлен, я сумею повесить тебя, ожиревший осел! Отправляйся немедленно в гестапо и доложи, что я приказал тебя арестовать!

Красное лицо Штейна стало белым. Заикаясь, он спросил:

— Что разрешите взять с собой!

— Ничего тебе больше не понадобится, кроме веревки! И скажи, чтобы тебя посадили в одиночку! Тьфу!

Шатаясь, Штейн повернулся и вышел. Слышно было, как под его неровными шагами заскрипели на крыльце ступеньки.

Реттгер опустился в кресло и зловеще уставился на Рынина.

— Так, Рынин. Значит, ты свою задачу решил. Грот рухнул. Лодка раздавлена. И ты думаешь, что мы тебя просто расстреляем? Нет, будь ты проклят, нет!!

Стоявший у двери Кребс молча подошел ближе й, взяв автомат на изготовку, встал около Рынина.

— Теперь ты узнаешь, что такое гестапо! — Реттгер повернулся к Штурцу. — Дай ему для начала в морду! — приказал он. — Хочу посмотреть на это со стороны.

Штурц подошел к Рынину. Тот встал, бледный, гордый.

— Я тебе, советская морда, выбью сейчас только один зуб! И даже скажу, который! Чтобы ты проверил меткость моего удара.

— Унтерштурмфюрер! Отойдите в сторону! — предупредил вполголоса Кребс. — Доктор Рынин находится под моей охраной.

— Это еще что такое?! — У Реттгера выпучились глаза. — Эту охрану тебе поручал я!

— Не только вы, господин штандартенфюрер, — медленно сказал Кребс.

— Да что это за бедлам! — Реттгер подпрыгнул с кресла. — Штурц!

Штурц кинулся к Кребсу, но сильный удар автоматом между глаз свалил гестаповца с ног.

Реттгер попятился назад, шаря рукой в кармане… Кребс опередил его:

— Положите пистолет на стол, господин штандартенфюрер! Иначе — стреляю!

Реттгер медленно вытащил пистолет и положил на стол.

— Ближе, ближе ко мне! — приказал Кребс.

Реттгер осторожно подвинул пистолет на самый угол стола, ближе к Кребсу.

Тот, не снимая пальца со спуска автомата, левой рукой взял пистолет со стола и сунул его в карман Рынина.

— Повернитесь, доктор Рынин, ко мне, я сниму с вас наручники.

Реттгер настороженно следил за каждым движением Кребса. И когда тот снял руку с автомата, освобождая Рынина от наручников, он сильным прыжком бросился к выходу.

Кребс рванулся за ним, полоснул автоматной очередью, но промахнулся. Реттгер выскочил на улицу и скрылся в темноте.

— Пошли и мы, доктор Рынин, — забеспокоился Кребс. — Он сейчас же вернется сюда.

— Одну минуточку, Кребс.

Рынин подошел к столу и снял телефонную трубку.

— Алло! Это говорит Рынин. Можете соединить меня со славянским сектором? Там уже никого нет? А с западным? То же самое? Спасибо! — Рынин положил трубку. — Теперь пошли, товарищ Кребс!

3

Точно к назначенному сроку Борщенко подошел к тодтовскому управлению майора Клюгхейтера, и не один…

Машина майора еще стояла у крыльца. Очевидно, он приехал только что.

Через пять минут, которые не обошлись без некоторого шума при входе и в вестибюле, Борщенко постучал в дверь к майору и, получив разрешение, вошел.

Клюгхейтер был необычайно возбужден и нервно прохаживался по кабинету. Он посмотрел на Борщенко с неприязнью и холодно сказал:

— Я, как видно, ошибся в вас, Борщенко, и понял это слишком поздно… Скажите, Пархомов ваш протеже?

— Да, майор. Это мой земляк, сослуживец и, если хотите, друг!

— А вы знаете, где он сейчас и что с ним?

— Где он, я знаю, а что с ним, нет. И, признаюсь, это меня — и не только меня! — очень тревожит.

— Ну вот, я так и подозревал, что вы знали, куда он отправился. И, быть может, не без вашего содействия? А знаете ли вы, что он натворил?…

— Нет, майор. Но могу предполагать.

— И это, стало быть, не без вашего ведома? — Майор покраснел от гнева. — Так вот! Он совершил какой-то взрыв на радиостанции и теперь никого туда не пускает, отстреливается. Вы представляете, чем это кончится?!

— Конечно, майор.

— Что значит конечно?

— Кончится его героической гибелью, майор!

Клюгхейтер остановился против Борщенко и в упор посмотрел ему в глаза.

— И вы, Борщенко, видите героизм в том, что Пархомов своим геростратовским поступком вызовет такие карательные меры, какие будут стоить жизни сотням его невинных товарищей?! И ваших, разумеется, товарищей! Я вас не понимаю, Борщенко!

— Это героизм потому, майор, что Пархомов жертвует своей жизнью ради жизни других! Именно ради этих самых своих товарищей, ради их освобождения!

— Что это значит, Борщенко?

— Это вы скоро поймете, майор. А не можете ли вы узнать, держится ли он еще? — Голос Борщенко дрогнул.

— Этим я и сам интересуюсь, но позвонить не могу: поврежден коммутатор.

— А может быть, вы позволите посодействовать вам в этом разговоре? Обеспечить работу коммутатора?

— Вы сегодня говорите загадками, Борщенко. Но мне теперь не до загадок! Я вынужден арестовать вас. К сожалению! Думал еще раз выручить вас, но вижу, что допустил ошибку, не арестовав ранее.

Борщенко подошел к телефону и снял трубку.

— Алло! Коммутатор? Это Борщенко. Соедините меня с караульным помещением мыса. Спасибо…

Майор остановился пораженный. Затем подошел к Борщенко вплотную, ожидая, что будет дальше. А тот продолжал на чистом немецком языке:

— Это кто? Начальник караульной команды? Сейчас с вами будет говорить майор Клюгхейтер! Пожалуйста, майор!

Ошеломленный Клюгхейтер машинально взял трубку и приложил ее к уху.

— Да, это я. Что? Все еще отстреливается? Пока не надо! Нет, не надо. Оставьте его в покое! Я потом дам указание…

Майор положил трубку на место и дважды нажал кнопку звонка.

Дверь открылась. Вошли два охранника с автоматами и, пройдя к Борщенко, остановились в ожидании распоряжений.

Клюгхейтер, продолжая недоуменно разглядывать Борщенко, сказал:

— Перед тем как вас, Борщенко, уведут, объясните, что означает эта история с коммутатором?

— Господин майор, вы же умный человек! Неужели вы не понимаете, что коммутатор находится сейчас в наших руках!

Клюгхейтер вздрогнул.

— В чьих это… наших?

— В руках восставших узников вашего проклятого острова, майор!

— Так-то вы и ваши товарищи отнеслись к моему предупреждению! — с еще большим гневом воскликнул Клюгхейтер. — Представляете ли вы, к чему это приведет? Восстание будет подавлено, и гестапо зальет весь остров кровью русских и других славян!

Клюгхейтер опустился в кресло и задумался.

— Что же мне делать с вами, Борщенко? — сумрачно сказал он. — Отпустить, что ли, на волю судьбы? Теперь я уже никому помочь не смогу. Гестапо возьмется и за меня. Возможно, придется мне висеть на одной виселице с вами…

— А мы не отдадим вас, майор, в лапы гестапо. Вы честный немец. И вы еще понадобитесь Германии, мирной Германии. Объявляю вас нашим пленником, майор Клюгхейтер! Где ваше оружие?

— Вы переходите границы, Борщенко! — резко сказал Клюгхейтер. Он повернулся к охранникам, ожидавшим приказа, и отшатнулся, окончательно сраженный: на него глядели совершенно незнакомые ему люди…

4

Майора Клюгхейтера на машине отправили в гавань. А в его кабинете через несколько минут произошло новое важное событие этого вечера…

Убежав из своего управления, Реттгер бросился к майору, рассчитывая оттуда объявить остров на чрезвычайном положении и вызвать к себе эсэсовские команды.

Введенный в заблуждение эсэсовской формой находившегося у входа караула и не успев удивиться его многочисленности, штандартенфюрер, ни на кого не глядя, торопливо прошел через вестибюль и, не постучав, вломился в кабинет майора.

Там. он прежде всего наткнулся на Борщенко, который инструктировал Силантьева.

— Брагин! Как ты сюда попал и где майор? — на ходу, устремляясь к телефону, спросил Реттгер.

— Аа-а-а! — обрадовался Борщенко. — Вы-то мне и нужны, господин полковник! Вас-то мы и ищем!

Не заметив в расстройстве чувств, что Брагин, с которым всего два часа тому назад приходилось объясняться через переводчика, сейчас свободно разговаривает на немецком языке, Реттгер торопливо сорвал с рычага телефонную трубку.

— Алло! Алло! Коммутатор? Говорит Реттгер! Что?! Дайте мне караульное помещение казарм! Что?! Я приказываю! Да ты что там, не понимаешь, с кем разговариваешь!! Что?! Ах, мерзавец!! Я сейчас же прикажу тебя арестовать!!!

Борщенко быстро шепнул несколько слов Силантьеву, и тот с автоматом на изготовку ближе подошел к полковнику.

Реттгер, все более распаляясь, изрыгал в телефон угрозы расстрелять всех работников коммутатора и, слушая в ответ издевательские подковырки и откровенный смех, в ярости с лязгом бросил трубку обратно на рычаг и ухватился за другой, красный аппарат тревоги.

Но в трубке этого телефона он опять услышал тот же насмешливый голос…

Борщенко холодно сказал:

— Хватит, полковник. Сядьте!

Пораженный дерзостью Брагина, Реттгер озадаченно вытаращил глаза и, остывая и настораживаясь, оглянулся по сторонам. В двух шагах от него с автоматом на изготовку стоял рослый Силантьев.

При виде незнакомого автоматчика в глазах у полковника забегали тревожные огоньки. Он перевел глаза на Борщенко.

— Что это значит, Брагин? И где майор?

— Майор Клюгхейтер взят в плен и сейчас находится под стражей! — спокойно сказал Борщенко.

— В какой плен? Кем? Что за бред?!

— И вы, полковник, теперь тоже пленник! Вы находитесь сейчас в руках восставших узников вашего лагеря смерти!

— Что за возмутительная мистификация, Брагин?! — все еще не веря своим ушам, резко спросил ошеломленный Реттгер. — И каким образом ты так сразу заговорил по-немецки?

— Я не Брагин, полковник! Я советский моряк Борщенко, если это вас интересует, — невозмутимо продолжал Борщенко. — Кроме того, еще и член комитета, руководящего восстанием.

Реттгер сжался, точно от удара, и, озираясь по сторонам, вскочил с кресла, готовый к борьбе.

— Сидеть! — грозно крикнул Борщенко.

Реттгер молча сел, продолжая исподлобья осматриваться.

— Во избежание неожиданностей поднимите руки, полковник! Придется вас обыскать.

Реттгер поднял руки. Силантьев содрал с круглого столика салфетку и быстро сложил на нее все содержимое карманов полковника.

— Где же ваше оружие, полковник?

— Как видишь, я безоружный.

— Да, это странно, — удивился Борщенко. Он извлек из вещей, найденных у Реттгера, ключи от сейфа и стола.

— Тебе важное поручение, Силантьев! Покончим с полковником — отправишься с автоматчиками в его управление и все содержимое сейфа и письменного стола выгрузи и увяжи. Все до единой бумажки! И вместе с картотекой на машине доставь немедленно в штаб.

— Есть, товарищ Борщенко!

Думая о своем. Реттгер вдруг ударил кулаком по столу:

— Это все Шакун! Продажная собака! Расстреляю!

— Этого предателя расстреляем мы, полковник, как только поймаем. К сожалению, он убежал. А вас мы прикончим раньше.

— Вы что, мне угрожаете? — Реттгер грозно посмотрел на Борщенко. — Вся ваша затея с восстанием через несколько часов обернется по-иному. И моя расправа с вами будет беспощадной! Предупреждаю! Будете валяться у моих ног и просить милости!

Наглость Реттгера удивила Борщенко.

— Не знал я, что вы такой твердолобый, полковник! Учтите: нами захвачены арсенал и гавань. И здесь мы находимся не случайно. Комендатура и казарма — в наших руках. А сейчас уже заняты и ваше управление, и каземат. Все коммуникации острова перерезаны. Центр и гавань для эсэсовских команд уже недоступны! Вообще спасение для ваших отрядов теперь только в том, чтобы прятаться от нас в ущельях. Ясно вам теперь положение?

Реттгер побледнел, однако продолжал так же угрожающе:

— Даже это не спасет вас от нашей расправы, от нашей руки! И единственная возможность для тебя, Брагин, избежать страшной смерти — это слушаться сейчас моих приказов.

Борщенко медленно сказал:

— Чтобы вам было ясно все до конца, сообщу вам, полковник, что радиостанция нами выведена из строя! Так что не рассчитывайте на помощь извне!

Глаза Реттгера засверкали. Все более меняясь в лице, он оглянулся и неожиданно прыгнул на Силантьева, ухватившись за его автомат. Силантьев резко отбросил Реттгера, и тот кинулся к двери. Здесь эсэсовца перехватил Борщенко, сдерживая кипевшую ярость, тряхнул его за шиворот и сунул в кресло, придавив к сиденью.

Реттгер не издал ни звука и тяжело дышал. Он был красный. Глаза сверкали не только злобой, но и страхом, который начал, наконец, наполнять все его существо.

— Вот что, полковник, предупреждаю! — резко сказал Борщенко. — Если с вашей стороны будет еще хоть малейшая попытка сопротивляться, мы вас скрутим веревками!

Реттгер продолжал молчать, в бессилии озираясь, как хищник, попавший в ловушку.

— У вас есть единственная возможность отсрочить конец своей поганой жизни, — жестко сказал Борщенко, — но вы должны принять одно условие — условие нашего комитета.

— Говорите ваше условие, — хрипло выдавил Реттгер. — Я, возможно, приму его.

— В помещении радиостанции находится наш товарищ. Прикажите, чтобы эсэсовцы его не трогали. Пока он будет жить, ваша жизнь в безопасности. Если его там убьют, вы будете немедленно казнены!

— Соедините меня с мысом. Я прикажу, чтобы его не трогали, — глухо сказал Реттгер.

5

В конторе гавани, где расположился штаб восставших, было оживленно и многолюдно, но во всем чувствовалась умелая организованность. Начальник штаба полковник Цабеленко сидел за большим столом у телефона. За его спиной, на стене, висела подробная карта острова, с красными и синими стрелками и другими знаками, отражавшими ход операции «Свобода».

Сейчас перед Цабеленко виновато стоял командир специального отряда Ачкасов. Вчера его отряд без потерь перерезал дорогу через ущелье, ведущую от эсэсовских казарм в северной части острова к Центру. А сегодня, по собственной инициативе, Ачкасов продолжил эту операцию. И теперь, докладывая, волновался:

— Эту группу эсэсовцев, товарищ полковник, мы загнали в пещеру, затем с боем ворвались туда и уничтожили их всех до единого…

— Сколько их было?

— Двенадцать.

— Наши потери?

— Восемь убитых и двое раненых.

— Необдуманные действия и неоправданные потери, товарищ Ачкасов! — Цабеленко нахмурился. — Докладывайте дальше.

— Вторая наша группа из восьми человек, с автоматами и двумя ручными пулеметами, проникла за казармы и перерезала дорогу, ведущую к мысу. Эсэсовцы, попав в клещи, в панике рванулись по этой дороге как сумасшедшие. Оставили убитыми четырнадцать человек. Около двадцати, вместе с ранеными, все же прорвались. В результате мы заняли казармы и удерживаем под контролем северную дорогу к мысу.

— Какие потери понесла вторая группа?

— Она вела огонь из-за укрытий и потерь не имела, если не считать одного легкораненого, который остался в строю.

— Всё?

— Всё, товарищ полковник.

— Окончилась ваша операция хорошо, но ее можно было провести лучше. Как вы, кадровый командир, позволили штурм пещеры, когда враг находился в лучшем положении? Разве была необходимость в таком штурме?

— Бойцов нельзя было удержать, товарищ полковник.

— То есть вы не сумели их удержать. Не оправдали себя как командир.

— Виноват, товарищ начальник штаба. Вы правы. Я действительно сам первый ворвался в эту пещеру. Не было сил удержаться… Накипело, товарищ начальник штаба. У всех накипело…

Цабеленко пристально посмотрел на Ачкасова и несколько минут молчал. Потом добавил уже без обычной для него краткости и строгости:

— Вы, товарищ Ачкасов, знали, что поставленные штабом задачи были уже решены. Все стратегические пункты нами заняты. Подступы к ним надежно прикрыты. После этого вступать в бой с врагом надо, только пресекая его передвижения или прямые вылазки против нас. Штурмовать пещеры нам не нужно. Наша задача теперь, как решил комитет, — сохранить более исстрадавшихся людей…

— Я спохватился и вспомнил об этом, когда было уже поздно, товарищ полковник.

— О вашем проступке, товарищ Ачкасов, я доложу на комитете. А вам приказываю больше таких срывов не допускать.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Можете идти.

Ачкасов вышел, а в штаб, в сопровождении Борщенко, энергично вошел Смуров. Он уселся за свой стол и сразу же погрузился в дела. Борщенко молча устроился у окна в ожидании привода пленного Реттгера.

Реттгера ввели в штаб. С опущенной головой, вздрагивая от каждого лязга оружия, он уже не напоминал того всесильного лагерфюрера, который еще вчера угрожал восставшим кровавой расправой.

Реттгера усадили в деревянное кресло у стола. Конвоиры стали по сторонам. Они внимательно следили за каждым его движением.

Эсэсовец поднял голову и отшатнулся, узнав Смурова.

— Что, полковник, не ожидали встретить меня на этом месте? — негромко спросил Смуров. — Придется теперь мне задавать вам вопросы. Будете отвечать?

— Спрашивайте. — Реттгер снова опустил голову.

— Для каких целей создавался здесь тайник? Подземное жилье? Скрытые стоянки для подлодок? Запасы оружия и взрывчатки?

— Мне это неизвестно. Нам положено знать только то, что необходимо.

— А как вы сами думаете? Я хочу знать ваше мнение!

Реттгер молчал, уставившись на свои потускневшие за сутки сапоги.

— Вероятно, подобные тайники — на костях невольных узников! — создаются вашими «коллегами» и на континенте. И вы, несомненно, понимаете, что строительство таких тайников вызвано разгромом ваших армий под Сталинградом, на Курской дуге, переломом на всех фронтах не в вашу пользу… Предчувствием поражения и расплаты за преступления… Это вам ясно, надеюсь?

Стиснув челюсти, Реттгер продолжал молчать. Крупные капли пота выступили на его багровом лице.

— Что же вы молчите, полковник? Боитесь признать, что уже готовите укрытия для награбленных ценностей и секретных архивов, чтобы потом снова приняться за старое? Не выйдет, полковник! Наш народ покончит с вашим «дранг нах Остен» навсегда!

Реттгер вытащил из кармана платок и вытер лицо.

— Задам вам последний вопрос — он вполне в вашей компетенции… Когда вы собирались умертвить всех заключенных? И как? Пулеметами? Ядом?…

Эсэсовец, словно от удара, весь сжался, втянул шею в плечи, лицо его из багрового стало серым.

Несколько минут в комнате стояла грозная тишина. Затем Смуров заговорил снова:

— Было решено вас повесить, полковник. Повесить так, чтобы видели вас на веревке все, кого вы обрекали на мучительную смерть. Но, к сожалению, мы этого не сделаем. Под угрозой жизнь нашего товарища. Мы отправим вас к мысу, для обмена…

— Разрешите закурить, — глухо попросил Реттгер.

— Черт с вами, курите!

Вздрагивающей рукой Реттгер вытащил портсигар.

— Полковник может покурить и в машине! — вмешался Борщенко. — Нам надо торопиться.

— Вы правы, — согласился Смуров. — Надо успеть с этой операцией, пока еще светло. Поезжайте.

Реттгер с трудом встал с нераскрытым портсигаром в руке и, сопровождаемый конвоирами, вышел из штаба.

Усаживаясь в машину, Борщенко предупредил:

— Учтите, полковник, что, если с вашей стороны при обмене вас на нашего товарища последует какое-либо коварство, мы задержимся на острове для того, чтобы полностью очистить его от всей, подобной вам, нечисти!

Машина Реттгера была просторной. Его посадили рядом с шофером. Позади уселись Борщенко и Силантьев, с автоматами, ручным пулеметом и гранатами.

— Саулич, трогай! — приказал Борщенко и обратился к Реттгеру: — Под каким названием значится остров на ваших эсэсовских картах?

— Он на картах не обозначен…

— Ну, мы его теперь обозначим! — медленно сказал Борщенко. — Больше островом истребления и вашим тайным гнездом он не будет!

Реттгер не отозвался и зябко поежился.

Дальше ехали молча. Слышался лишь свист пронзительного ветра да попискивание амортизаторов тяжелой машины. Мела легкая поземка.

Когда добрались до главной дороги, поехали быстрее. И вскоре машина, обогнув скалу, остановилась у начала мыса.

— Подъезжайте ближе, — предложил Реттгер. — Отсюда идти не меньше трехсот метров.

— Ничего, полковник. Так надежней…

Реттгер вынул платок и помахал им над головой.

От караульного помещения какой-то эсэсовец неуверенно, с оглядкой направился к машине. Когда он подошел близко, Реттгер обрадовался:

— Это ты, Хенке? Хорошо, что ты жив. Теперь слушай… Бери с собой вот этого, — полковник кивнул на вышедшего из машины Силантьева, — и проведи его к русскому, который засел на радиостанции. Потом доставь обоих сюда, ко мне…

— Но, господин полковник, тот русский уже убил шестерых наших. Как же можно его выпустить после этого? Да и этот — с автоматом…