Остров на карте не обозначен

— Раньше было бы и страшно, пожалуй, а теперь уже нет.

— Почему?

— Слишком много страшного кругом. А здесь я все-таки с вами, хотя и на расстоянии.

— Ну, иди быстрее, но не спеши. Степанов нагнулся и скрылся в темноте.

Рынин подошел к дыре, наклонился над ней и тихо спросил:

— Ну как там, друзья, все в порядке?

— Пока порядок, Борис Андреевич, — вполголоса сообщил Муратов.

Рынин начал осмотр ближайших ходов и, чутко прислушиваясь, занимался этим, пока не услышал шаги возвращавшегося Степанова. Сергей подошел торопливо и, к изумлению Рынина, вдруг опустил к его ногам Епифана, С восторженно поднятым хвостом Епифан сразу же начал тереться о ноги Рынина, оглашая пещеру приветственным мурлыканием, напоминающим дюжий храп.

— Откуда он, Сережа?

— Встретил здесь. Наверно, его фашисты с корабля выбросили на берег, вот он и забрел сюда. Страшно похудел. Голодный. И у меня нет ничего, чтобы покормить его…

— Погоди, погоди, Сережа. Сейчас тут важнее другое: как он забрался в этот лабиринт? Значит, сюда есть ход с поверхности… Нам надо найти этот ход. Найти во что бы то ни стало.

— Давайте искать, Борис Андреевич. Я готов.

— А ты не очень устал? Может, тебя сменит Коля?

— Нет, Борис Андреевич. Очень прошу оставить меня.

— Ну тогда смотри сюда, ориентируйся, — пригласил Рынин. — Это восточное направление. Ты туда уже ходил. Это — западное. По карте — там недалеко ущелье. Вот в этом направлении, по этому ходу и надо тебе пройти сколько сможешь. Если выйдешь в ущелье — хорошенько запомни место. Камень заметный положи или еще как. Но чтобы потом мы обязательно нашли это место…

— Понял, Борис Андреевич. Замечу и запомню крепко, у меня память хорошая.

— Это очень важно, Сережа. Очень.

— Я пойду, Борис Андреевич.

— Иди… И еще раз — будь осторожен.

— А Епифан останется с вами?

— Да. Я ему дам хлеба. У меня есть с собой. Приберег было для тебя и твоих приятелей, но придется часть выделить Епифану, — он тоже нуждается в поддержании сил…

4

По новому направлению, сверяясь с компасом, Сережа шел быстрее, хотя идти было трудно. Приходилось задевать острые выступы стен, ударяться иногда головой о низкие своды. Душный воздух и одиночество начали угнетать тем сильнее, чем дальше уходил он от друзей. Все чаще стало казаться, что уже начинают валиться камни. И тогда не придется ему больше увидеть солнце и голубое небо, не вдохнуть чистого воздуха…

Сережа с трудом успокаивал разыгравшееся воображение и, преодолевая страх, продолжал идти вперед и вперед, оставляя за собой опознавательные знаки — белые стрелы. Шел долго. Неожиданно навстречу потянуло свежим воздухом и впереди возникло серое пятно. Ход стал просторнее.

Сережа прибавил шагу и последние метры почти бежал. С ходу шагнул на щебень и почувствовал, что проваливается. Инстинктивно выбросил вперед руку и весь сжался в ожидании падения и боли, но ощутил только сильный толчок в пятки. Рука уперлась в стену, фонарь сорвался с груди, ударился о камни и погас. И в то же время свет был — серый, тусклый, но достаточный, чтобы увидеть внутренность пещеры и стоявшего эсэсовца с автоматом в руках.

«Все пропало!»

И вдруг эсэсовец выкрикнул знакомым голосом Кости Таслунова:

— Сережа?!

От неожиданности Сергей отшатнулся.

— Да ты ли это?!

— Ну, я, я!

— Костя?! — вырвалось, наконец, у Сергея.

Они крепко обнялись.

— Но как же ты остался жив, Костя?! Как ты попал сюда? Почему в такой одежде и с автоматом?

— Сейчас все расскажу! — ликуя, отозвался Костя. — Все ли наши здесь? Садись!

— Нет! — Сережа, вспомнив, заволновался. — Очень важно вернуться быстрее. Меня там ждет Борис Андреевич. Ждет и беспокоится. Там и Коля, и Степа… Нужно только заметить, куда выходит эта пещера…

— Где же Борис Андреевич и ребята? Где они тебя ждут?

— В подземелье… Там… Погоди, я сейчас…

Сергей вышел из пещеры, осмотрелся и быстро вернулся.

— Все. Теперь надо идти.

— Я пойду с тобой в подземелье. Я так стосковался по своим, что готов лезть к вам хоть в пекло…

— Фонарь у тебя есть?

— Есть. Несколько даже…

Сережа вытащил из кармана свой запасной фонарь, проверил его, и друзья двинулись в путь.

— Только без шума, — предупредил Сергей. — Ставь ноги осторожнее.

— Но, Сережа! Я же хочу с тобой разговаривать!…

— Потом. Молчи. Мы среди врагов…

5

Разговаривая вполголоса с Муратовым и Парменовым, дежурившими на лесенке, Рынин настороженно прислушивался, с нетерпением ожидая возвращения Сергея. Если бы только ему удалось найти выход отсюда к ущелью или фиорду!

Наконец Рынин услышал шуршание осторожных шагов Сергея. Но что такое? Еще чьи-то шаги… Что случилось? Неужели провал? Рынин повернул голову навстречу идущим. Из прохода, вслед за лучом электрического фонаря, вышел Сергей, за ним — еще кто-то.

Рынин нажал кнопку. Яркий луч, направленный на затененного спутника Сергея, прежде всего поймал в свой круг широкий пояс с тяжелым пистолетом в кобуре. Это было так неожиданно, что обычная невозмутимость Рынина на этот раз не сработала. Фонарь из его рук выскользнул, пронесся мимо лица Муратова, ударился о лестницу, срикошетировал и, минуя мостик, с плеском упад в тихую воду грота.

— Борис Андреевич, это мы, — прошептал Сергей. — Я и Костя. Он жив…

— Я не утонул, Борис Андреевич. Я спасся, — поспешил добавить Костя. — И вот — я здесь. И вы здесь. И Епифан нашелся… Как хорошо…

— Хорошего тут мало, — начал Рынин, возвращаясь к своему обычному спокойствию. — Но как ты попал сюда?

— На нашей шлюпке, Борис Андреевич.

Внизу в это время к ферме подошел наблюдавший за русскими эсэсовец и стал делать знаки, требуя спуститься к нему.

— Что делать, Борис Андреевич? — забеспокоился Муратов. — Эсэсовец требует к себе, но мы объясниться с ним не сумеем.

— Сережа, спускайся за мной, — распорядился Рынин. — А ты, Костя, держи Епифана, слушай, что произойдет. И молчи. Ни звука.

Когда Рынин спустился на мостик, эсэсовец, не дождавшись, уже поднялся к ним сам и теперь, не решаясь перейти с фермы на подвесной мостик, стоял в ожидании.

— Что вы бросили в воду? — строго спросил он.

— А что здесь надо вам? — резко спросил Рынин. — Разве я вас сюда приглашал?

— Мне поручено наблюдать здесь за порядком, — растерялся от неожиданности эсэсовец. — Я обязан…

Рынин перебил:

— Вы обязаны немедленно отсюда убраться и не мешать мне! Иначе я прекращу работу!

Ошеломленный дерзостью русского и не зная, что делать, эсэсовец несколько секунд колебался, привычно было ухватился за автомат, потом быстро спустился. Внизу он коротко переговорил с охранником Рынина, после чего, обескураженный, отошел в сторону и там оставался все время, не спуская с русских злобных глаз.

Рынин вернулся к комсомольцам. Они столпились около лесенки, поочередно поднимались по ней в каверну, торопливо разговаривали шепотом с Костей, который радостно и сбивчиво рассказывал друзьям о событиях, какие пришлось ему пережить…

— Погодите, молодежь, — прервал Рынин возбужденных ребят. — Мне надо кое-что выяснить у Кости. — Он поднялся по лесенке в каверну.

— Костя, цела ли шлюпка?

— Да. Я ее спрятал.

— Очень хорошо. Видел ли тебя кто-нибудь на острове?

— Видели, но приняли меня за пропавшего эсэсовца.

— Постарайся никому из них не показываться в районе этого хода.

— Хорошо.

— Как тебя и твое убежище найти? Сергей знает?

— Да. Он выходил в ущелье, заметил. Найти пещеру просто: она первая от фиорда. У входа — площадка.

— Ладно. Через несколько дней мы будем у тебя. Теперь для разговоров с ребятами даю тебе пять минут. И отправляйся к себе. Будь осторожен. Береги тайну своей пещеры. Это очень важно.

— А Епифана мне брать с собой, или вы возьмете?

— К нам сейчас нельзя.

Когда в грот вернулись Штейн и Ольсен, Рынин предложил немедленно доставить в грот арматуру и бетон.

— Опасного ничего нет, — сказал он Штейну. — Но дыру надо заделать немедленно.

— Арматура и бетон уже подвезены. Сейчас все это будет здесь, — сообщил Штейн. — Ваш помощник, доктор Ольсен, подсказал это еще до вас.

— Благодарю, доктор Ольсен.

— Рад помочь вам, доктор Рынин.

К ночи каверна была заделана. Свод принял прежний вид.

6

На следующий день Рынин осмотрел два других (строящихся) грота, отобрал там образцы скальной породы и объявил Штейну, что, прежде чем заняться вплотную работами в гротах, ему необходимо обследовать еще и особенности карстовых образований в прилегающем к гротам районе.

Уже имея по этому поводу указание штандартенфюрера, Штейн препятствовать Рынину не стал, но строго ограничил район обследований двумя близлежащими ущельями и берегом фиорда — что и нужно было Рынину.

В первый же поход по ущельям до фиорда Рынин со своими молодыми помощниками разыскал пещеру Таслунова и обстоятельно переговорил там с Костей, дав ему несколько важных поручений. Наговорилась вдоволь и молодежь, не забывая при этом поласкать Епифана, который благосклонно разрешал щекотать себя за ушами и упоенно мурлыкал.

Во время этого и других походов угрюмый охранник Рынина в пещеры не заходил, прогуливаясь у входа с автоматом на груди. Иногда Рынин оставлял своих подручных выполнять порученную им работу, а сам уходил дальше. Иногда их посылал вперед, а сам задерживался в пещере. Охранник не возражал против его действий, но сам находился вблизи Рынина неотступно.

В один из следующих походов Рынин с охранником надолго задержался в расщелине, где нашлось несколько обширных сообщающихся пещер, а молодежь послал дальше с секретным поручением проверить с Костей сохранность шлюпки и запомнить место ее стоянки.

Друзья застали Костю за работой: из концов каната Костя сооружал веревочную лестницу.

— Как в романах Дюма, и нам потребуется этот атрибут приключений, — пошутил он. — Никогда не занимался таким делом — теперь научусь… Ешьте сухари и еще возьмите с собой…

Костя быстро собрался, и друзья тронулись в путь.

— Это недалеко, — сообщил Костя. — Проскочим туда быстро.

Они перебрались на другую сторону ущелья и пошли скалистым берегом фиорда. Было сумрачно и холодно. Ветер пронизывал до костей, чувствительно покусывал нос и уши.

Без всяких осложнений дошли до неширокой крутой расщелины, пересекающей берег.

— Теперь требуется осторожность, — предупредил Костя. — Следуйте за мной шаг в шаг.

Он стал привычно спускаться, перепрыгивая с выступа на выступ, как со ступеньки на ступеньку. Дно расщелины было сплошь усеяно осколками камней, и идти было неудобно. Но вот Костя нагнулся и скрылся в невысокой щели. За ним последовали и его спутники. И уже через несколько шагов они очутились в гроте. Костя объявил:

— Мы пришли. Смотрите.

Ребята осмотрелись, не сразу привыкая к сумеречному освещению.

— Спустимся теперь к шлюпке!… — предложил Костя. — Видите ее внизу?

Действительно, внизу на черной спокойной воде стояла шлюпка, привязанная к веслам, торчавшим из щели.

— Правда, хорошая стоянка? — с гордостью спросил Костя. — Я ее заметил, когда плыл по фиорду.

Помогая друг другу, комсомольцы быстро спустились с площадки на площадку, до самой нижней. А с нее все перешли в шлюпку и с наслаждением расселись на банках.

— Я сюда прихожу почти каждый день, — говорил Костя. — Все-таки наша родная площадочка, на которой посидеть — словно дома побывать.

— А у нас, Костя, сегодня умер дядя Степа, — сообщил Коля Муратов. — Если бы ты знал, какой это был человек!

— Кто он такой? — заинтересовался Костя.

— Дядей Степой прозвали его товарищи. По фамилии он Степанчук. Москвич. Высокий, тощий и веселый. Всегда рассказывал смешные истории, с которыми сам встречался в жизни. Около него легче всем было.

— А что же с ним случилось?

— На работе эсэсовец стал над ним издеваться. Сначала требовал, чтобы он пропел петухом… Дядя Степа отказался. Тогда эсэсовец приказал ему прокричать «хайль Гитлер». Дядя Степа даже не ответил и продолжал работать.

— Он знал немецкий язык? — спросил Костя.

— Он журналист, с университетским образованием и знал три языка… Так вот, эсэсовец стал требовать: «Кричи петухом, а потом кричи: хайль Гитлер!» — Костя слушал затаив дыхание. — А дядя Степа повернулся к эсэсовцу и говорит: «Твоему Гитлеру действительно скоро наш русский петух пропоет три раза. Близится его последний, двенадцатый час…» Эсэсовец взбесился. Приставил автомат к груди дяди Степы и орет: «Кричи „хайль Гитлер“ или застрелю!…»

— Что же дядя Степа?

— Дядя Степа говорит: «Никогда в жизни еще никого не убивал. Но такую кровавую собаку, как Гитлер, задушил бы голыми руками…» Эсэсовец ударил его стволом автомата в лицо и в голову. Выбил зубы, даже треснула челюсть. И сорвал с черепа кожу.

— Эсэсовец сразу ушел, — дополнил Сергей.

— Да. Но товарищи дяди Степы сказали, что они его заметили и все равно убьют. Он рыжий, и нос кривой…

— Что же было дальше с дядей Степой?

— Товарищи принесли его в ревир. Но ничего сделать там уже не смогли. Трещина в черепе и заражение крови… Сегодня умер…

— Ребята! — взволновался Костя. — Я вам дам пистолет. Передайте тем, кто хочет убить этого эсэсовца.

— Нельзя пистолет. Нас обыскивают. Но не в том дело. Нам всем строго наказано: никакого оружия с собой не иметь. Нельзя!… А эсэсовца этого из грота забрали. Повысили. Теперь он ездит на мотоцикле с пулеметом…

Под впечатлением истории с дядей Степой все задумались. Потом Сергей встал.

— Дальше задерживаться мы не можем. Подведем Бориса Андреевича.

Вышли тем же путем.

На поверхности уже мела злая поземка. Стало еще холоднее.

— Как ты, Костя, в пещере — сильно мерзнешь? — спросил Степа.

— Да, бывает, стучу зубами.

— На днях тебя проведем в наш лагерь. Обогреешься там денек-два на кухне, поешь горячего, чтоб не заболеть, И Епифана туда возьмем…

— У нас в бараке тоже дьявольский холодище, — задумчиво сказал Муратов. — Тоже дрожим ночью. Но, когда все вместе, теплее.

В ущелье ребята попрощались с Костей и заторопились к Рынину.

Глава девятая

ОШИБКА ПАРХОМОВА

1

Густые сумерки позднего вечера. По узкой каменистой дороге, скупо освещаемой фонарями охранников, медленно движется плотная, длинная колонна «славян». После изнурительных подземных работ они возвращаются в лагерь.

Высокий, длинноногий шарфюрер Рауб следит за порядком. По обочине дороги он быстро проходит вперед и останавливается, пропуская колонну мимо себя. Кобура его пистолета расстегнута, в руке у него тяжелая плеть из гибких жилок электрокабеля — время от времени он нервно щелкает ею в воздухе.

Шарфюрер злится. Вчера в игре ему не везло, и кошелек его здорово отощал. Сегодня надо отыграться. В казарме теперь наверняка уже собрались вчерашние партнеры, а он все еще валандается тут с этим стадом лагерников. Не иначе как по сговору они еле плетутся, ползут, словно в похоронной процессии. Подстегнуть бы их автоматной очередью — небось прибавили бы шагу.

— Шнель! Шнель! [6] — командует Рауб.

Но колонна не ускоряет движения. И не потому, что у людей нет желания торопиться в лагерь. Наоборот. Всем хочется поскорее пройти железные ворота, оторваться от Рауба, от охранников. Каждому хочется поскорее получить в пищеблоке порцию баланды — от голода так сосет под ложечкой! А потом, в бараке, можно будет забраться на нары, расслабить измученное тело и забыться в глухом сне до утра. Однако ускорять шаги нельзя. Надо оберегать наиболее ослабевших товарищей, у которых нет сил идти быстрее. А выбиться из строя, отстать в пути — это конец!

— Мой команда слушать! — Рауб повышает голос и угрожающе щелкает плетью. — Шнель! Скоро надо!

— Ишь как раскудахтался, стерва! — не выдержал Пархомов.

— Молчи! — вмешался Силантьев.

С обочины подбежал охранник с автоматом на взводе.

— Швайген! [7] — крикнул он, направляя луч фонаря на людей. Но лица их замкнуты, губы плотно сжаты. Как тут разобраться в темноте, кто нарушил порядок?

Рауб по-прежнему стоит у обочины и продолжает командовать:

— Мой команда! Шаг широкий надо!

Никто не делает шаги шире. Рауб ожесточенно взмахнул плетью — и жесткий удар обрушился на голову ближайшего узника. Ноги у того подломились, и он вывалился бы из колонны, но товарищи на ходу подхватили его, втиснули в середину ряда и повели дальше, поддерживая со всех сторон.

— Эх, автомат бы мне сейчас! — снова взорвался Пархомов. — Я бы сполна рассчитался с этим скорпионом!

— Замолчи! — сердито оборвал Силантьев, не поворачивая головы. — Накличешь беду на себя.

Охранник снова подбежал к колонне, рыская лучом фонаря по людям. Но опять на виду только хмурые замкнутые лица. Можно, конечно, выхватить из колонны первых попавшихся и на них показать, что безнаказанно нарушать порядок нельзя. Но и охраннику в этот холодный вечер не хотелось задерживать движения…

Колонна свернула в знакомое ущелье. Теперь до лагеря — рукой подать.

В ущелье еще темнее. Черные отвесные скалы справа и слева. Черные, беспокойные тучи над головой. Черная мрачная стена и железные ворота впереди.

Навстречу, от лагерных ворот, с вышки, вспыхнул луч прожектора, освещая серые усталые лица. Железные ворота распахнулись, и колонна начала втягиваться на территорию лагеря. Там она, устремляясь к пищеблоку, распадалась на небольшие разрозненные группы.

Эсэсовцы, стоявшие по обеим сторонам ворот, внимательно просматривали и пересчитывали ряды узников, проходивших ворота.

За воротами Пархомов снова заговорил:

— Выясняют, сколько сегодня домучили, пристрелили. Уу-у, стервятники!

— Ты что разошелся? Сдурел, что ли? Или вообразил, что теперь уже дома, раз прошел ворота?

— Какой тут дом, провались он в тартарары! И здесь в любую минуту могут пристрелить ни за что ни про что! Но я так просто им не дамся, черт возьми!

— Ну-ну, покажи, что нашелся, наконец, настоящий храбрец, Пархомов Кирилл Сафронович. Единственный на весь лагерь. Остальные все трусы. Так ведь получается?…

— Не иронизируй, Фома. Я их на самом деле не боюсь. И на самом деле скоро покажу им, что такое советский моряк!

— Интересно, как ты хочешь это показать?

— А вот улучу момент, — Пархомов ухмыльнулся, — угощу охранника камнем по черепу. Вырву автомат, и, прежде чем они меня пристрелят, несколькими гадами на свете станет меньше.

— А в ответ они перестреляют сотню других заключенных, которые выдержаннее тебя. И погибнут они без всякого прока. Вот и все, чего ты достигнешь.

— Аа-а, испугался? — Широкая улыбка растянула рот Пархомова до ушей. — Но я не такой дурак, чтобы подводить товарищей. Никогда! Я такое, Фома, сделаю, что рассчитываться придется только мне одному.

— Что же ты придумал?

— Потом узнаешь. Сейчас еще не скажу. Рано. — И Пархомов снова заулыбался.

— Так, так. Единоличником решил стать. Самостоятельно действовать. А не сорвался ли ты, Кирилл, с якорей? Не отрешился ли ты от нашего моряцкого братства?

Улыбка сползла с лица Пархомова. Он как-то вдруг погас и несколько минут шагал молча. Затем с горячностью сказал:

— Не смогу я, Фома, подчиняться им. — Нет! Лучше смерть… Сердце заходится. Стучит во все четыре клапана. Болит. Горит во мне все…

— Не у тебя только стучит. Не у тебя только болит и горит. У всех так!…

— Не похоже, Фома, что у всех. Слишком тихо ведут себя здесь. И умирают молча. А ведь тут большинство — наши военные! Им-то легче всего действовать сообща, дружно. Что же случилось? Некому их организовать, что ли? Но куда же подевались коммунисты? Неужели страх придавил всех до земли? До ямы, куда вывозят замученных и пристреленных? Я не могу так бездействовать! Нет!

— Не кричи! — обозлился Силантьев. — И тут найдутся уши врага… Ты, Кирилл, потерял голову, вот что! А ты не думал, что, может быть, в этом внешнем спокойствии и сказывается, скрытая организованность? Та трудная выдержка, которая нужна? Которой не хватает у тебя!

— О-о-о, если бы это было так! — Пархомов даже остановился. — Но почему же тогда нам никто ничего не говорит?

— У тебя память отшибло. А наказ Андрея Васильевича? — Силантьев оглянулся по сторонам. — «Будьте выдержанными. Не горячитесь. Не падайте духом. Ожидайте указаний». Сказал он это нам с тобой? Отвечай! Или ты позабыл?

— Такое не забывается!

— Так чего же ты сам на рожон лезешь?

— Видно, устал. Нервы сдали. Бездействие душит. Пошли. Поедим сейчас свою бурду и — спать. Надо действительно успокоиться.

И приятели вновь двинулись вслед за бредущими группами узников.

Молча дошли они до пищеблока. Там быстро получили и проглотили свои скудные порции баланды, бережно завернули в носовые платки тонкие ломтики эрзац-хлеба и заторопились к своему бараку.

— Поел, а по-прежнему голоден, — заметил Пархомов. — Даже еще сильнее заныло в желудке.

— Все же здесь порядок есть. Хотя и голодные пайки, а получаем быстро и аккуратно, в чистоте. Видно, староста лагеря деловой.

— Выслуживается перед фашистами.

— Он же не фашистов кормит, а нас.

— Какая же это кормежка? От нее даже и без работы долго не протянешь.

— Будем держаться, Кирилл. Надо держаться.

2

Друзья вошли в тускло освещенный барак — в длинное, мрачное подобие сарая, с тремя ярусами нар по обеим сторонам. В узком проходе, тянувшемся вдоль помещения» Пархомова остановил староста барака Матвеев:

— Погоди ложиться. Ты нужен.

— Еще что вздумал! — вспылил Пархомов. — Я свое отработал и теперь намерен воспользоваться правом, по которому могу — и даже обязан! — лечь спать.

— Не пузырься. Нашел, где право искать. Поспишь потом, а сейчас пойдешь со мной. И — без разговоров!

Другие заключенные молча прислушивались к пререканиям Пархомова с Матвеевым. Кто-то из уже залезших на нары бросил Пархомову:

— Иди, иди. Это же Матвеев. Не слушаться нельзя.

— Силантьев! — позвал Пархомов. — Я ухожу, и ты заметь, что увел меня вот этот тип!

— За «типа» тебе следовало бы намять шею, — медленно сказал Матвеев. — Но сейчас некогда. Шагай за мной и не особенно отставай.

— Не горячись, — попытался успокоить приятеля Силантьев. — Может быть, ты действительно очень нужен.

Пархомов пошел за Матвеевым, который оглянулся с порога, проверяя, идет ли Пархомов.

Они вышли из барака и в полутьме направились в глубину лагеря к глухому концу ущелья. Шли молча, Пархомов на несколько шагов позади. Он еще плохо освоился с лагерными порядками и теперь размышлял: «Что за тип этот Матвеев? Почему его ослушаться нельзя? Тоже еще начальство!»

Матвеев подошел к крайнему, восьмому бараку, но миновал вход и, обогнув угол, пошел дальше между стеной барака и скалой, до конца. Там у заднего входа остановился, поджидая отставшего спутника.

Пархомов подходил медленно, подозрительно озираясь: «Куда он меня завел? Какое тут ко мне может быть дело в ночное время?»

— Зачем ты притащил меня сюда? — Пархомов остановился в двух шагах от Матвеева. — Для чего я тут нужен в такую поздноту?

— Тише, — предупредил Матвеев. — Что относится к тебе — узнаешь не от меня.

— Да что за черт! — ощетинился Пархомов. — Что за тайны мадридского двора?

— Тихо, — снова оборвал его Матвеев. — Здесь шуметь нельзя. И предупреждаю: о том, что ты увидишь и узнаешь здесь, никто не должен от тебя услышать. Никто! Ни друг, ни недруг. Молчать придется так, как молчат мертвецы! Понял?

— Ты мне не угрожай, — раздельно заговорил Пархомов. — Я не из пугливых. И учти: Кирилла Пархомова ни на какое грязное дело завербовать не удастся. Я предателей ненавижу. Прислужников — тоже. Ясно?

Матвеев выслушал Пархомова с непроницаемым выражением на лице и холодно сказал:

— Не спеши разгораться, — это вредно. Поостынь и иди за мной.

— Опять идти? Куда?

— Что надо, я тебе сказал. Остальное узнаешь не от меня.

— А я, представь, не имею желания разговаривать с малознакомыми личностями, — продолжал Пархомов. — Особенно с такими, которые стараются услужить начальству.

Лицо Матвеева оставалось невозмутимым. Он бесстрастно дослушал Пархомова до конца; затем тихо постучал в дверь. На пороге сразу появился незнакомый Пархомову человек в ватнике, в стеганых брюках и ушанке. Он впустил Матвеева и Пархомова в помещение и закрыл дверь на засов.

Пархомов быстро осмотрелся. Крошечная керосиновая лампочка, висевшая на стене, еле освещала небольшое помещение вроде сеней, с дверью в глубине.

Матвеев подошел к ней и осторожно постучал. Дверь открылась. На пороге стоял Смуров.

— Кирилл Пархомов? С «Невы»? — спросил он, в упор рассматривая Пархомова.

Пархомов насторожился: «Имя и фамилию знает. Значит, вызывал именно меня…»

— Да, я Кирилл Пархомов, с торпедированной «Невы».

— Входи. — Смуров отодвинулся в сторону. — А ты, Матвеев, подожди здесь. Будешь нужен.

Пархомов вошел в тесную каморку, заставленную ящиками и коробками. Посередине стояла вверх дном широкая бочка, и на ней горела свеча, вставленная в горлышко приземистой бутылки. На ящике, около бочки, сидел человек без шапки, с белой седой головой и такими же седыми бровями. Он молча разглядывал Пархомова.

Смуров закрыл дверь.

— Садись.

Все более настораживаясь, Пархомов подошел ближе к бочке, но садиться не стал.

— Я хочу знать, зачем я понадобился вам, староста?

— Тебя рекомендовал Василий Иванович Шерстнев. Да ты садись.

— Василий Иванович Шерстнев умер в первую же ночь по прибытии в лагерь, — сказал Пархомов, продолжая стоять. — Вы, видимо, не знаете этого, староста.

Смуров улыбнулся.

— Это верно. Но остался жить Василий Иннокентьевич Тамарин. Он тоже говорил мне о тебе. Затем еще и Андрей Васильевич Борщенко.

Пархомов слушал внешне спокойно, не проявляя своего взволнованного отношения к исключительной осведомленности Смурова. «Как он все знает. Не попасть бы в ловушку…»

— Сядь наконец! — строго приказал Смуров. — Торчишь тут столбом.

Пархомов сел на ящик, продолжая молчать.

— Так вот слушай. Тебе как коммунисту, за которого поручились два уважаемых товарища, придется заняться весьма важным и секретным делом.

Пархомов напряженно посмотрел на Смурова, ожидая, что будет дальше.

— Тебя предупредил Борщенко, что ты скоро понадобишься, и чтобы вел себя осторожно?

— Да. — Пархомов наконец начал понимать, куда он попал и кто такой Смуров. — Андрей Васильевич действительно предупредил меня об этом.

— Вот ты и понадобился. — Смуров подал Пархомову вычерченную на ватмане схему. — Сможешь ты разобраться в этом?

Пархомов положил схему перед свечой и стал внимательно рассматривать.

— Это схема трехлампового радиоприемника.

— Так и должно быть. А ты сможешь собрать такой приемник?

— Могу я узнать, для чего он предназначается?

— Не для того, понятно, чтобы ловить лай Гитлера. Сам должен понимать, что нам надо слушать Москву. Мы должны знать, как идут дела на фронте, на родине. Достаточно тебе этого разъяснения?

Пархомов весь загорелся.

— Я готов не спать ночами и приступить к работе хоть сейчас. Но ведь понадобятся детали… И много. Разные.

— У нас кое-что есть. Посмотри, хватит ли? Если нет — скажи, чего недостает.

Смуров повернулся, и в руках у него оказалась большая коробка. Он бережно выложил на бочку перед Пархомовым все ее содержимое.

Пархомов с жадностью начал разбирать детали; заглядывая в схему, раскладывал их. Так, в глухом молчании, он проработал минут десять. Наконец поднял голову и посмотрел на Смурова.

— Здесь имеется все, что надо. Но… — голос его стал озабоченным. — Нужны батареи.

— Аккумуляторы от автомашины годятся?

— Вполне. Я только посмотрю, на какое напряжение здесь рассчитано.

Он еще раз углубился в схему, машинально ощупывая нагрудный карман, в поисках карандаша.

— Тебе надо карандаш? Бумагу? — спросил до сих пор молчавший седой человек.

Пархомов поднял голову. Акцент и тип лица показали, что перед ним немец. «Фу, черт возьми!» — выбранился Пархомов про себя, снова наполняясь тревогой.

Смуров заметил облачко, набежавшее на радостное до этого лицо Пархомова, и сказал:

— Не настораживайся. Это — товарищ из западного сектора. Тоже коммунист и такой же узник, как мы с тобой. Он и достал эти детали. С риском для жизни добыл. Ясно?

— Понимаю, товарищ Смуров, — покраснел Пархомов, принимая от немца карандаш и бумагу. — Благодарю, товарищ… Извините, не знаю вашего имени.

— Я не фриц, — улыбнулся немец. — Если ты не против имени Карл, — зови меня так.

— Благодарю, товарищ Карл, — окончательно смутился Пархомов и поспешно склонился над бумагой, занявшись расчетами, которые быстро окончил.

— Вот что потребуется для электропитания приемника. — Он передал листок Смурову.

— Это посмотрит товарищ Карл. — Смуров передал листок немцу и снова повернулся к Пархомову. — А что еще нужно тебе?

— Потом будет нужна антенна. И где-то придется выставлять ее на время приема радиопередач.

— Материал для антенны будет. Место подобрано, но ты должен посмотреть — годится ли?… Что еще?

— Где мне можно заняться этим делом?

— Работать будешь в вещевом складе. Там есть кладовка с инструментом. Воспользуешься тем, что тебе понадобится… Все?

— Да.

Немец, просмотревший записку Пархомова, сказал:

— Достать можно. Но потребуется неделя, не меньше. Придется связываться с гаражом.

— Очень хорошо, — согласился Смуров. — За эту неделю, надо думать, товарищ Пархомов тоже продвинется вперед.