«Хорошо, что сегодня у меня в приемной дежурит Зоя Григорьевна», — подумал я. СП имел обыкновение, посещая кабинеты своих заместителей, придираться к непорядкам в приемной. Иногда он умышленно давал поручения секретаршам, проверяя, как быстро и точно они будут выполнены. Беда, если что-либо оказывалось ему не по нутру. Он не ругал секретаршу, а устраивал разнос хозяину кабинета и советовал перевоспитать или заменить секретаря. Но Зоя Григорьевна была принята на работу лично Королевым. Она была женой кадрового сотрудника РНИИ — специалиста по ракетным топливам Николая Чернышева. До ареста Королева в 1938 году они жили в одном доме на Конюшковской улице. Королевы, Победоносцевы и Чернышевы были дружны семьями. После скоропостижной смерти Чернышева Королев предложил Зое Григорьевне работу в ОКБ-1. Так она стала секретарем Бушуева, а когда он перебазировался на первую территорию, осталась на своем месте в приемной, которая приходилась на два кабинета — мой и Раушенбаха.

Я предупредил Зою Григорьевну, что сейчас у нас будет СП, очень сердитый, и его следует встретить с максимальной приветливостью.

Пока СП вызывал машину и добирался до нашей второй территории, кабинеты и приемная были проветрены, в прилегающем коридоре был выставлен наблюдатель, чтобы быстро выгонять праздношатающихся, а в кабинете Раушенбаха собралась небольшая группа на случай, если в разговоре с СП мне потребуется помощь.

Увидев из окна подъезжающий ЗИС, я решил было выйти в коридор встретить СП, но Зоя Григорьевна посоветовала: «Оставайтесь в кабинете». В приемной она встретила его хорошей улыбкой, ему пришлось задержаться и задать вопросы, показывающие, что старых друзей он не забывает и в беде не бросит. Меньше чем на минуту задержался Королев в приемной, но ко мне он вошел отнюдь не свирепым, как я того ожидал. На усталом лице было выражение умиротворения.

Какие-то мгновения его глаза, обычно внимательные к собеседнику, смотрели куда-то в пространство. Казалось, он вспоминал, зачем он тут. Но это были секунды. Он подошел к моему столу, увидел толстый том — отчет об американских работах по «Сатурну» и сразу изменился.

Королев медленно взад-вперед прошелся по кабинету, приглядываясь и входя в новую «систему координат». Далее был длинный разговор. Столько ерунды читаю сейчас в своих старых записных книжках, а эту встречу восстанавливаю по памяти. Таких долгих встреч один на один у меня с ним за все двадцать лет совместной работы, пожалуй, не было.

По телефону СП предупредил, что хочет со мной ругаться. Теперь он то ли забыл, то ли передумал, но разговор начался совсем без всякой ругани. Его мучило столько проблем, что необходимо было выговориться, подумать вслух, поделиться с людьми, которым доверял. На одной из вечерних прогулок по 3-й Останкинской я узнал, что до этого у него были подобные разговоры с Бушуевым, Воскресенским. Может быть, сказали они, и с Мишиным, и с Охапкиным.

Я должен прервать повествование о встрече с Королевым, чтобы разъяснить остроту вопросов, о которых в дальнейшем пойдет рассказ. По всей программе лунной экспедиции после отказа от трехпусковой схемы сложился тяжелейший «весовой кризис»[10].

Не только заместители Королева, ведущие проектанты, но и главные конструкторы — смежники жаловались на сильнейшее давление Королева. Разобравшись детально в кризисной ситуации, которая создалась в самой начальной стадии разработки лунных кораблей, Королев перешел к поиску средств спасения проекта. При этом начал с самого «низа».

Здесь обнаруживались свои, на первый взгляд непреодолимые, трудности. Но одновременно предлагались спасительные мероприятия. Наиболее радикальным из них была установка на первой ступени дополнительно еще шести двигателей.

Сами по себе двигатели со всеми системами — это тоже тонны металла, но зато они добавляют 900 тс тяги — это больше, чем тяга всей челомеевской «пятисотки» того времени. Потребовались доработки пневмогидравлической и электрической схем первой ступени, изготовление дополнительных приборов, усложнение алгоритмов управления двигателями, увеличение емкости баков, пересмотр баллистических расчетов, переделка донной защиты и масса мелочей, которые выплывают при всякой серьезной доработке такой сложной системы.

По предварительным расчетам мероприятия в сумме увеличивали массу, выводимую на орбиту ИСЗ, до 93 тонн. По сравнению с 75 тоннами 1962 года это был заметный прогресс. Королев по опыту знал, что стоит ослабить жесткую весовую дисциплину и бесконтрольные перетяжеления в десятках систем сведут на нет выигрыши от всех мероприятий. Дело осложнялось тем, что на заводе «Прогресс» — головном по изготовлению H1 — уже образовался производственный задел. Если сообщить на завод, что будут переделки и надо ждать новых чертежей, то это сорвет и так уже сорванные сроки изготовления первого же носителя. Охапкин и Козлов, опекавшие работу «Прогресса», предложили поэтапный план внедрения мероприятий, при котором только на четвертом летном образце ракеты достигалась масса полезной нагрузки на орбите ИСЗ около 93 тонн.

Несмотря на текущие события по очередным пилотируемым пускам «Восходов», разработкам «Союза» — проекта облета Луны по «схеме барона Мюнхаузена», СП непосредственно вникал в технику доработок H1. Он требовал искать резервы везде — вплоть до изменения наклонения и высоты орбиты. Описываемая встреча с Королевым происходила в период разработки многочисленных мероприятий для спасения проекта от ожесточенной критики экспертов. Несмотря на вполне доброжелательное отношение Келдыша, возглавлявшего работу экспертной комиссии, наиболее дотошные ее члены, особенно по конструкции ракеты, злословили, что «ракета везет воздух», а на полезную нагрузку ничего не остается. Шутки шутками, но нашлись рационализаторы, которые предлагали перед стартом откачивать земной воздух из всех трубчатых элементов конструкции и на этом заработать сколько-то килограммов полезного груза. В первоначальном варианте предложений по H1 предусматривалось, что лунная экспедиция осуществляется в составе трех человек. Однако уже при подготовке постановления, вышедшего в августе 1964 года, выяснилось, что схема «на троих» с нашим носителем никак не проходит. Трезво оценив ситуацию, проектанты Бушуева пришли к твердому убеждению, что мы можем осуществить экспедицию только по схеме «2+1». Имелось в виду, что «2+1» не равно трем. В ЛОКе летят к Луне всего два космонавта. После перехода на орбиту ИСЛ один из них перебирается через открытый космос в посадочный корабль ЛК, спускается на поверхность Луны, гуляет по Луне в гордом одиночестве, а через пару часов возвращается на орбиту для стыковки с ЛОКом и снова возвращается к ожидавшему его товарищу через открытый космос. После этого ЛК отстыковывается и сбрасывается на Луну, а ЛОК, пользуясь своей двигательной установкой, возвращается на Землю.

Для координации разработок системы управления кораблями Л3, ракетными блоками для посадки и взлета, системы сближения и стыковки мы вместе с организациями Пилюгина, Рязанского, Богомолова, Быкова, Хрусталева создали комплексные бригады. Этим бригадам вменялось в обязанности «искать веса», чтобы хватало на схему «2+ 1». Когда я собирал пленарные совещания специалистов, оказывалось, что от раза к разу мы все дальше уходим от лимитов, которые нам дали бушуевские проектанты. Положение казалось катастрофическим.

Возвращаюсь к разговору с Королевым в моем кабинете.

Первая тема встречи была, конечно, Л3. Хорошо запомнил просьбу-ультиматум:

— Борис, отдай мне 800 килограммов.

Взяв заранее приготовленную весовую сводку, печатный текст которой имел многочисленные рукописные поправки, я пытался доказать, что не может быть и речи об «отдать». По всем системам, за которые несут ответственность мои отделы, дефицит пока превышал 500 килограммов. А ведь еще столько невыпущенной документации, десяток не принятых рекомендаций экспертной комиссии, ни одной законченной экспериментальной работы! Совсем сырой вопрос программы — автоматическая посадка ЛК. Для надежности необходимо тройное, по крайней мере двойное, резервирование, диагностика, хорошая связь с Землей, — а это все веса и веса.

Сводку Королев смотреть не стал. Мои объяснения прервал и спокойно сказал снова, на этот раз стараясь смотреть на меня в упор (он хорошо умел это делать):

— А все-таки ты мне восемьсот отдай.

Не давая мне снова перейти к активной обороне, СП сказал, что у него было очень тяжелое объяснение с Келдышем. Тот считает, что проблема весов для высадки даже одного человека на Луну у нас не решена. По этой причине проект в целом, по мнению Келдыша, не завязан. На Келдыша давит Челомей, у которого есть свои альтернативные предложения.

Тюлин формирует новое министерство, но его самого министром, по-видимому, не назначат. У «дяди Мити» есть свои люди. В Политбюро теперь мимо Устинова не пройдешь. Единственным человеком, который там действительно разбирался в наших делах, был Хрущев. Теперь его нет, а все, захватившие власть, к самостоятельным решениям пока не привыкли. Военным вообще непонятно, зачем нужно лететь на Луну. Большая беда, что после Неделина космосом командуют «пехотные» маршалы. Пилотируемые программы должны быть у ВВС — там лучше понимают возможности человека. Впрочем, главкомы ВВС назначаются, как правило, из числа боевых летчиков. Они понимают возможности человека, но им трудно почувствовать масштабность космических систем.

— «Американе» не стесняются говорить, что хозяин космоса будет хозяином мира, — продолжал СП, — у них больше возможностей, чем у нас. Мы беднее, и поэтому надо, чтобы наши руководители, особенно военные, были умнее.

Эти мысли СП высказал, как бы проверяя свои доводы в обосновании требования «отдай 800 килограммов». Теперь, когда, по его мнению, я все узнал и понял, я должен правдами или неправдами в проектных материалах иметь весовые сводки на 800 килограммов меньше. Оказалось, он хотел получить на 800 килограммов меньше лимита, предусмотренного в проектных материалах Бушуева! Это было уже совершенно нереально. Но я не стал спорить. Понял, что СП просит «с запасом». С наигранной досадой он сказал, что из-за таких упрямых, как я и Воскресенский, в теперешней ситуации могут сократить ассигнования на H1. Тогда «американе», безусловно, нас обгонят. Им дают на «Сатурн-5» миллиарды. Президент лично контролирует программу, а у нас все делят между авиацией, ракетами и сельским хозяйством. Теперь, после Никиты, Брежнев будет поддерживать Янгеля. В этом президиуме ЦК засилие Украины.

Здесь, помнится, я высказался, что, может быть, это и хорошо — без харьковского приборного куста Пилюгин с H1 не справится, а в Киеве мы тоже имеем работающий на нас завод «Киевприбор». Без его участия нам тоже будет трудно. Что касается Янгеля, то я напомнил Королеву злую шутку военных: «Королев работает на ТАСС, Челомей в унитаз, а Янгель на нас».

СП уже слышал этот афоризм, но повтор его явно обидел. Он помрачнел. Выражение лица, блеск глаз, положение головы всегда выдавали настроение и душевное состояние Королева. Он не обладал способностью Глушко сохранять совершенно непроницаемый и невозмутимый вид при любом внутреннем состоянии.

— Глупая глупость, — сказал Королев, — и пустили ее военные из Днепропетровска. И над Челомеем они подшучивают напрасно. Ему достались великолепные авиационные конструкторы Мясищева и авиационный завод с технологической культурой, которая Днепропетровску и не снилась. Именно в этом главная сила Челомея, а не в особом отношении к нему Никиты Сергеевича.

При упоминании завода я не утерпел и похвалился:

— Завод на Филях меня в люди вывел и даже женой обеспечил.

— Так что, разве твоя Катя там тоже работала?

— Да, это во всех моих анкетах прописано.

— Я твои анкеты не изучал, а Кате не забудь передать привет. После такой минутной передышки Королев вернулся к размышлениям о работах Челомея.

— Теперь, когда убрали Никиту, чиновники, которым Челомей много крови попортил, решили показать, кто в этом доме хозяин. Устинов и Смирнов уговорили Келдыша быть председателем комиссии по проверке работ ОКБ-52. Я ему не советовал, но он согласился. Смотри, что получается. Келдыш — председатель экспертной комиссии по H1, он же был председателем по янгелевским боевым ракетам, теперь ему поручена роль ревизора по всей тематике Челомея. Очень большую ответственность он на себя принял. Интересно, как он поступит с проектом облета Луны на УР-500. Ведь там был совсем недавно записан срок — первый квартал 1967 года. Ракета, дай Бог, через год первый раз полетит, а через два года — уже пилотируемый облет Луны. Я думаю, в части корабля для облета нам бы надо объединять, а не распылять силы. Вот теперь скоро будем в одном министерстве, может быть, договоримся. Я на всякий случай дал Косте задание посмотреть, нельзя ли приспособить 7К от «Союза» к УР-500. Ведь, честно говоря, я не очень уверен, что твой любимый Мнацаканян сделает такую систему, что без осечки пройдут три стыковки подряд.

— Сергей Павлович! У Челомея с кораблем, по данным нашей «пятой колонны», еще конь не валялся, но ведь нам высадка на Луну записана через год после облета, и сделать мы должны не один, а два совсем новых корабля.

— Вот поэтому 800 килограммов ты мне и отдай. — Это было сказано очень жестко.

Неожиданно Королев посветлел.

— А все же Янгель молодец. Я, честно говоря, не ожидал, что он добровольно закроет проект по своей Р-56 и согласится делать для нас блок «Е». Ты должен с Пилюгиным быстро решить, кто даст исходные данные по управлению, чтобы ни в коем случае не задерживать работы у Янгеля.

— Вот как раз перед твоим приездом я разогнал сабантуй по поводу распределения работ между нами и Пилюгиным. По носителю все утряслось, но по кораблям, особенно по ЛК, идут горячие дебаты. Пока еще не договорились, у кого делать комплексные стенды.

При упоминании о стендах Королев снова заговорил о Воскресенском. Он возмущался поведением Леонида в вопросе о строительстве стенда для полноразмерных огневых испытаний первой ступени H1. Ориентировочные прикидки, которые Воскресенский сделал с помощью проектного института и загорского НИИ-229, показали, что создание такого стенда обойдется в сотню миллионов и потребует не менее трех-четырех лет. Не меньше года уйдет на согласование и проектирование. В итоге раньше 1968 года никаких испытаний не начать. И еще вопрос, где его строить. Если в Тюратаме, то там пока еще основное строительство большого МИКа и старта в зачаточном состоянии. Не хватает фондов на материалы, а военные строители свое отставание именно этим прикрывают.

— Я был у Дымшица, — продолжил Королев, — специально по поводу фондов. Он ведь зампред Совмина и начальник Главснаба страны. Думал, он все может, сам Устинов советовал мне с ним встретиться. «В таких случаях личные контакты вернее постановлений», — так сказал Устинов.

— И что же?

— Встретил он меня хорошо. Очень подробно расспрашивал о H1. Правда, не понял, зачем нам или американцам так срочно требуется лететь на Луну. Дымшиц — умный, но очень уставший еврей. Он чудом уцелел при Сталине, поддержал идею Хрущева о Совнархозах. Теперь их ликвидируют, восстанавливают полную централизацию управления и снабжения только из Москвы. В Главснабе и Госплане снова перестановки, пересмотры распределения ассигнований, фондов, каждый тянет одеяло на себя. Дымшицу намекнули, что он и так слишком много давал ракетчикам, пора восстанавливать судостроение и авиацию после хрущевских разгромов.

В связи с рассказом о встрече с Дымшицем, Королев испытующе посмотрел на меня и вдруг вспомнил о «деле врачей» 1953 года. Впервые СП признался, что ему в то время большого труда стоило защитить меня от распоясовшихся кадровиков. Тем более, что он сам у них был еще не очень в почете.

— Даже Устинов, который тебя хорошо знал, сказал, что поможет, но, если будут дальше нажимать, он не всесилен. Потом был звонок по «кремлевке». Ты, Борис, ни за что не догадаешься, кто звонил, а я тебе этого никогда не скажу. Среди прочих дел этот человек мне сказал, чтобы я за тебя не волновался. Никто тебя не тронет. Это я тебе говорю спустя одиннадцать лет, но кто звонил — не скажу.

До сих пор эту загадку я не разгадал и ни с кем на эту тему не откровенничал. Слишком запутанная и сложная обстановка была в высших эшелонах власти. Но это уже совершенно другая тема. Возвращаюсь к воспоминаниям о встрече с Королевым в 1964 году.

СП никогда никому не намекал и не давал понять, что он требует какой-либо взаимности за сделанное им доброе дело. Он требовал только работы. Работы с полной самоотдачей, энтузиазмом и порядочностью. СП умел распознавать и ценить людей честных и порядочных. К себе приближал по признакам деловым и ценил в ближнем окружении эту самую интеллигентную порядочность.

Мне казалось одно время, что Воскресенский ближе ему по духу, чем другие заместители.

Действительно, СП ценил Леонида не только за его исключительные качества испытателя-разведчика. Он любил его как честного человека и товарища, с которым можно «идти в разведку». И вдруг Леонид выступает открыто против утвержденной Королевым программы работ по H1.

Во время одной из вечерних прогулок по 3-й Останкинской Воскресенский присоединился ко мне и Бушуеву. Леонид был искренне удивлен позицией всех нас — заместителей главного. Он настолько близко к сердцу принимал отказ Королева и активно поддержавшего его Мишина от строительства полноразмерного огневого стенда, что во время этой вечерней прогулки ни о чем другом и речи не было.

Леонид, совсем недавно оправившийся от инфаркта, взывая к моему опыту, совести и здравому смыслу, сказал, что если решение по вопросу о стенде не будет принято, у него добрых отношений с Королевым не будет. С нами он готов ездить на рыбалку и за грибами, но участвовать в работах по H1 откажется.

Поскольку Королев первым завел разговор о Воскресенском, я, зная уже об их испорченных отношениях, перевел разговор на КОРД. Разработка этой системы вынудила меня и моих товарищей вникнуть в состояние дел с новыми двигателями Кузнецова. Я высказал Королеву свои опасения по поводу сроков отработки всей системы КОРД по той простой причине, что сам объект, который мы должны диагностировать и спасать от катастрофического взрыва, еще настолько ненадежен, что трудно выбрать устойчивые параметры для диагностики. По нашему твердому убеждению, КОРД должен быть в целом намного надежнее, чем каждый одиночный двигатель и тем более все 30 на первой ступени.

— В этом смысле, — сказал я, — огневые стендовые испытания всей первой ступени в полном сборе были бы лучшим средством проверки и подтверждения надежности.

Я пытался было начать уговоры в пользу стенда, но СП снова набычился и помрачнел.

— Вы с Леонидом думаете, что я не понимаю пользы стенда. Не защищай Леонида! Я у тебя попросил отдать 800 килограммов, и не поднимай вопрос о стенде. Мы не можем, не имеем права, если хотим создать H1, ставить сейчас этот вопрос. Вы все хотите быть чистенькими, требуете стенда, отработки, надежности, а я, Королев, вам этого не разрешаю! Вот у Табакова в Загорске будем ставить оборудование для изготовления второй и третьей ступеней. Доработав существующие стенды, их можно будет там испытать. Строить для первой ступени стенд — нереально.

Я опасался, что сейчас последует срыв спокойного разговора, СП встанет и уедет.

Несмотря на эту опасность, я все же решился и настоял на том, чтобы СП внимательно выслушал меня о состоянии разработки КОРДа. Он обещал в ближайшее время поговорить с Кузнецовым об окончательных предложениях по программе диагностики.

— Прошу только обратить внимание, Сергей Павлович, что при любом определении аварийного состояния нам для выключения двигателя вместе с пилюгинской системой управления потребуется четыре-пять сотых секунды. Если двигатель будет взрываться за тысячные, мы ничем не поможем.

Королев грустно улыбнулся. О положении дел с отработкой двигателей у Кузнецова он был хорошо информирован. До меня доходили отрывочные сведения от наших двигателистов и «кордовцев», что двигатель находится в состоянии детских болезней. Опыта у куйбышевских разработчиков по ЖРД никакого нет. Они только учатся, и до уровня химкинских специалистов им еще далеко.

Без передышки разговор перешел на текущую программу мягкой посадки на Луну — Е-6.

— Как дела у Морачевского по очередной Е-6? — спросил Королев.

Здесь я был «на коне» и хотел подробно рассказать о мероприятиях и ходе работ, но он снова остановил меня.

— Нам никак нельзя уступать «американам» мягкую посадку. Смотри, что получается: у нас было уже пять пусков и только один раз подошли к Луне. Твоя любимая астронавигация нас не выручила. Кстати, что с Лисовичем и теми симпатичными «звездными» дамами, которые у него работали?

Я рассказал все, что знал о судьбе Лисовича и «симпатичных дам», не упуская случая напомнить СП, что про этих дам он меня расспрашивал еще в 1949 году, теперь они постарели на 15 лет. А затем стал оправдываться:

— Американцы тоже на своих «Рейнджерах» пять раз терпели аварию и только на седьмом пуске получили изображение поверхности. А мягкую посадку пока планируют только на шестьдесят шестой год на «Сервейере».

— Если так будем работать, — отпарировал СП, — то и в шестьдесят шестом мягкой посадки у нас не будет. Имей в виду, я тебе дальше отказа астронавигации прощать не буду. На днях снова Келдыш собирается слушать на своем совете состояние дел по Луне, Марсу и Венере. Я договорюсь, чтобы докладывал ты или Костя.

— Доложить доложу, но есть причина, по которой у наших людей падает энтузиазм по Е-6 и MB. Если все работы в будущем году мы передаем Бабакину, то, естественно, исчезает основной стимул — перспектива быть участником свершения. На долю наших людей остаются одни только аварийные пуски.

СП возразил, что дело нашей чести мягкую посадку обеспечить самим и возможно быстрей. Бабакин пусть работает дальше над другими автоматами. Марс и Венера — программы на многие годы, люди должны это понимать. После Луны надо использовать H1 для тяжелых автоматов к Марсу и Венере и дальше. А пилотируемый ТМК — тяжелый межпланетный корабль? Разве это не перспектива? Нам всего не одолеть. Завод Лавочкина перейдет в наше новое министерство и пусть развивает эти работы в полную силу.

— Бабакин мне нравится. Ты с ним давно в дружеских отношениях, имей в виду, это я тоже знаю. Ничего от него таить не станешь. Объясни все людям. Они поймут, — сказал СП мне в утешение.

Потом был разговор снова о надежности Е-6 и сроках ближайшего пуска. СП сказал, что будет лично в Симферополе, как только появится надежда на мягкую посадку.

Совсем уже собравшись уходить, он, будто вспомнив, сказал:

— Мне звонил Келдыш. Он хочет еще раз на экспертной комиссии заслушать состояние дел по системе управления Л3. Я ответил, что быть не смогу. Поедешь ты с Костей. Пилюгина я уже предупредил. Он там жаловаться на нас не будет. Ты не затевай никакой свалки. Нам сейчас очень важно показать, что никаких разногласий нет и все должно получаться. Имей в виду, есть «друзья», которые только и ждут, чтобы закричать, что у нас все развязано. Впрочем, Келдыш сейчас перегружен выше головы. Его задача следить, чтобы при новой власти не пострадала Академия наук. С Хрущевым у него отношения были отлажены. Никита даже простил Келдышу разоблачение Лысенко и провал на последних выборах в академию его лучшего друга — Нуждина. Келдыш имел смелость послушать Сахарова, а не Хрущева, который просил не обижать Лысенко. Теперь Келдыш жалуется, что в новом Политбюро не очень понимает, с кем иметь дело. Так что не волнуйся, Келдышу пока не до нас!

Это было последнее напутствие Королева в этот очень длинный день. СП чуть заметно улыбнулся, с трудом встал из глубокого кресла и вышел в приемную. Памятуя предупреждение Зои Григорьевны, я не стал его провожать. Как только королевский ЗИС тронулся с места, кабинет заполнили все удаленные перед встречей, терпеливо ожидавшие более двух часов ее окончания. Товарищи потребовали от меня отчета.