— Скорость уменьшается. В ВСК видим светящуюся яркую точку. Дальность 1400, скорость 4…

— 7 часов 37 минут, дальность 700, скорость 2,5. Отвернулись — видим только Землю. Снова есть захват!…

— По данным телеметрии НИП-13, — объявляет другой голос, — прошел режим причаливания — зафиксирована дальность 300, скорость 2.

В зале не просто тишина, а нарастающее напряжение. Пауза, наступившая по громкой связи, пугает. Может быть, все в порядке, но ведь информацию из космоса сейчас принимает только Уссурийск и наземными каналами, известными только связистам КИКа, ретранслирует нам. Что стоит какому-нибудь не ведающему, что творит, экскаватору оборвать тонкую нить длиной в 8000 километров?!

— «Янтарь», я — «Заря», не слышу вас.

Секунды тишины обрывает задорный голос Волкова:

— Дальность 300, скорость 2. Отлично наблюдаю станцию в ВСК. Идет выравнивание по крену. Очень хорошо виден конус и ловушка. Выравнивание по крену закончилось — дальность 105, скорость 0,7. Включаем ручное причаливание.

— «Янтари», на малом расстоянии внимательно осмотрите стыковочный узел, — дает указание Елисеев.

— Вас поняли. Дальность 50. Скорость 0,28. Работают сопла ДПО. Визуально приемный конус чистый. Очень хорошо видно… Дальность 20, скорость 0,2. Корабль ведет себя устойчиво. Идем на стыковку!

И в это время заканчивается зона связи. Как в известном анекдоте, «опять эта проклятая неопределенность!»

— Связь на следующем витке в 8 часов 56 минут.

Ох, как тянется время! Между сеансами связи даже некурящие выходят из здания на воздух, на перекур, снимающий нервное напряжение. Стянутся космический корабль с орбитальной станцией или опять останутся какие-нибудь миллиметры зазора? В зал уже набилось до сотни остро переживающих участников.

Каждый является не зрителем и болельщиком, а участником события, несущим частицу ответственности. Эта частица в общей цепи может оказаться роковой. Каждый из сотни ожидающих сейчас беспомощен. Никто не может ничем помочь. Только ожидание.

Тишину нарушает характерный фон «Зари». Не дожидаясь выхода на связь из космоса, Елисеев вызывает:

— «Янтари», я — «Заря», на связь!

Нет ответа. Вызов повторяется несколько раз.

— Есть телевидение! — раздается возглас Брацлавца. — Стыковка прошла! Картинка отличная.

— «Янтари», пятый раз вызываю. Почему молчите?

— «Заря», докладываем: стыковка прошла без колебаний, стягивание закончилось. Режим выполнен! Проверяем герметичность стыка. Выравниваем давление. Дальше работаем по программе. Открываем люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек. Переходим в бытовой отсек. У нас все нормально.

Зал зашумел. Кто-то вздумал хлопнуть в ладоши, но его чуть не придушили.

— Не спеши, пока не перейдут в ДОС, а то сглазим.

— Докладывает группа анализа по стыковке. Все прошло по программе. Стягивание закрепили крюки корабля. Ответные крюки ДОСа не работали. Режим полностью закончен. Сейчас начался 796-й виток ДОСа, или 19-й виток корабля, третий суточный. По программе должно быть закончено выравнивание давлений, позволяющее открыть переходной люк. Переход в ДОС только с разрешения Земли.

— Внимание! Тише! Начинаем сеанс связи! — кричит Агаджанов. И тут же, не дожидаясь вызова Елисеева, раздается веселый голос Волкова:

— «Заря»! У нас все нормально. Мы сидим пока еще в спускаемом аппарате. Все давления в норме. Сравниваем по таблице. Замечаний у нас нет. Разрешите открыть переходной люк из спускаемого аппарата в бытовой отсек.

Елисеев оборачивается к нам. Трегуб ищет кого-то в толпе. Потом принимает решение сам и кивает головой.

— Открытие люка разрешаем!

— «Заря»! В 10.32.30 выдали команду открыть переходной люк. Погас транспарант «Закрыт». Если не откроется, ломиком поможем.

— «Янтари», все идет отлично. Вы молодцы. Не волнуйтесь. Работайте спокойно.

— «Заря»! Режим открытия выполнен. Но транспарант не горит. Видимо, не дотянули до концевика. Ждать не будем. «Янтарь-3» помахал рукой и «пошел» туда!

Опять пауза. Тишина. Мы чувствуем, что там, в космосе, сейчас первый человек вплывет в первый ДОС. Он в «Салюте»!

Волков не упустил случая поострить:

— Пролетаем 5-й этаж, все в порядке!

— «Янтари», внимание! У вас сейчас будет разговор с «первым», — это уже вмешалась Москва. Там тоже напряженно ждали и решили, не считаясь со сложностью обстановки, в самый напряженный момент перехода врубиться для связи экипажа с Брежневым.

— «Заря», подождите. «Третий» — в «Салюте». Не мешайте пока… «Заря», «третий» вернулся. В «Салюте» сильный запах. Надевает маску, пойдет опять.

Афанасьев ведет разговор с Москвой. Пытается отложить связь с «первым» на следующий виток.

Вмешивается Мишин:

— Хватит самодеятельности! Все разговоры и указания на «борт» — только через меня.

Теперь уже в состыкованном виде «Салют» — «Союз» уходят из зоны связи.

В 12 часов 2 минуты пошел четвертый суточный виток. За это время доложили в ЦК, что стыковка прошла нормально. Москве даже показали без передачи в эфир телевизионную картинку: у входа в ДОС экипаж читает доклад Центральному Комитету КПСС. Наконец космонавты оторвались от заранее заготовленной бумаги и доложили:

— На секунды в «Салют» заскочить можно. Как открыли люк, глянули, показалось, что конца этой станции нет. После нашей тесноты такие просторы!

— «Янтари», включите в «Салюте» регенераторы. Связь кончается. Ждем вас на следующем витке в «Салюте». Здесь сейчас все радуемся так же, как и вы. Поздравляем!

Тишина в зале сменяется невообразимым шумом. Мишин требует от медиков заключения о запахах. Какая опасность для космонавтов? Но что они могут сказать, не понюхав?

Правецкий рекомендует:

— Включите регенераторы! Принюхаются — и все будет нормально.

Нервничает Илья Лавров. Он ведет системы жизнедеятельности в ЦКБЭМ. Запах — это по его части. Он успокаивает.

— Василий Павлович! Не надо сейчас никаких указаний. Когда вы в новую квартиру входите, всегда незнакомый запах! А еще раскажу анекдот времен гражданской войны. Зимой с мороза в набитый до отказа мешочниками вагон втискивается интеллигент. Потянул воздух, качнулся и, зажав нос, выскочил обратно — дышать нечем! Следом входит рабочий: «Ну, мужики, каких газов напустили. Пойду искать другой вагон». Влез с мешком крестьянин, вдохнул: «Тяпло!» — и полез на верхнюю полку.

— Внимание, 13 часов 35 минут. Начинаем сеанс связи пятого суточного витка.

Раньше чем установилась связь по «Заре», мы впервые увидели четко на экране телевизора Волкова и Пацаева. Впервые космонавты в ДОСе. Они оживленно о чем-то переговаривались. Тут уж сдержаться невозможно. Грохнул гром аплодисментов.

— Они услышали нашу овацию!

В самом деле, оба посмотрели в камеру, на нас, и помахали руками.

— Подышали и принюхались, — прокомментировал Лавров. Свершилось! Есть настоящая пилотируемая орбитальная станция!

— «Янтари», я — «Заря»! Госкомиссия и ГОГУ вас от всей души поздравляют. Вы — первые земляне на долговременной орбитальной станции. Разрешаем пообедать, отдохнуть и завтра с утра пораньше начнем работу по программе.

Через час Госкомиссия не очень внимательно заслушала доклады медиков и службы анализа систем обеспечения жизнедеятельности. Никаких замечаний, требующих вмешательства «земли», не отмечалось.

После 3 часов дня зал управления опустел. Начали «гудеть» столовые, а затем и гостиницы. Ведомственные, корпоративные, служебные, фирменные барьеры были сметены праздничным настроением. Люди разбились на группы «по интересам». Наиболее активные отправились на пляж с масками и сетками для ловли крабов. Другие, добыв транспорт, отправились в Евпаторию. Но большинство к вечеру «полегло» — уснуло в своих номерах.

Я собрал компанию, чтобы удалиться в сторону моря на прогулку. Уговорил Рязанского, Богомолова, Мнацаканяна и Правецкого.

— Только условие, — потребовал я, — сегодня об «Игле» и «Контакте» никаких споров.

На выходе с территории городка встретили Бабакина. Он возглавлял команду «марсиан».

— У нас через час сеанс связи с «Марсом-3». Рязанский заколебался:

— Я, пожалуй, останусь. Хочу посмотреть, как пройдет связь с «Марсом».

— Что нового открыли по дороге к Марсу?

— Одно открытие уже можем зарегистрировать, — ответил Бабакин. — Еще во времена Королева было доказано, что для любого космического аппарата масса научной аппаратуры не должна превышать пяти килограммов. Это была «мировая» константа. Вроде скорости в 300 000 километров в секунду, которую не способно превысить ни одно материальное тело. И вот мы превысили массу науки почти вдвое. Поэтому баллистики уверяют, что в Марс не попадем.

— Приоритет по величине отступления от мировой константы массы за нами. Мы на ДОСе установили тяжелый инфракрасный телескоп почти в 100 килограммов, — ответил я.

— Так Бог вас наказал. Крышка телескопа не открылась. Не нарушайте заветы.

Красный диск солнца опустился в море. У горизонта слепящую бликами дорожку пересекал теплоход. Прозрачный воздух был напоен неповторимыми ароматами крымского побережья.

— Никакие регенераторы с ароматическими присадками не способны воспроизвести свежесть воздуха, который господь Бог сотворил для Крыма, — произнес я чью-то давно услышанную банальность.

— Да, пожалуй, и в будущих космических поселениях человечество не создаст модели Черноморского побережья, — согласился Правецкий.

— А знаете, — сказал Богомолов, — вот в такие редкие для нашего бытия часы мне очень жаль, что с нами нет Сергея Павловича. Представьте себе, что бы он чувствовал сейчас, находясь здесь, любуясь восхитительным закатом и сознавая, что орбитальная станция, о которой он мечтал, делает очередной виток, к Марсу летит автоматическая межпланетная станция, а новости обо всем этом передаются из Москвы на Дальний Восток через спутник связи «Молния». И все это было задумано и начиналось им. Никто, кроме него, не смел на меня кричать: «Наглый мальчишка!» Может быть, поэтому мне его так не хватает.

Следующий день был деловым и хлопотливым. На Госкомиссии Мишин предложил оставить в Евпатории на НИП-16 небольшую группу специалистов во главе с Трегубом и Елисеевым для управления полетом и контроля за выполнением программы. Остальным — уточнить документацию и утром вылететь «к постоянному месту работы». Кто потребуется по ходу дела, будет при необходимости вызван, благо обмен оперативной информацией налажен. Государственная комиссия вернется сюда за день до посадки.

Мы улетели из Крыма, договорившись, что экипаж Добровольского должен установить новый рекорд продолжительности пребывания в космосе. Предварительно была установлена и дата посадки — 30 июня. В этом случае предыдущий рекорд, установленный Николаевым и Севастьяновым, перекрывался на пять суток.

— До посадки «Союза» нам необходимо провести пуск Н1№6Л, — напомнил Мишин на неформальном сборе Госкомиссии.

— Да, эта задача, должен тебе сказать, пожалуй, не проще, — как-то грустно сказал министр. — Только вернемся — и надо снова собираться не в Евпаторию, а в Тюратам.

Повернувшись к своему референту Владимиру Ходакову, министр продолжал:

— Сразу, как прилетим, подготовь список, кого и когда собрать на Госкомиссию. Наверное, вначале соберемся у меня, а потом уже созовем предпусковую комиссию на полигоне. Я советовался с Дорофеевым и Моисеевым. Они построили график с расчетом пуска Н1№6 27 июня.

В течение первой недели пилотируемого полета первого ДОСа в космосе экипаж был занят знакомством со станцией.

— Судя по переговорам с «землей», ребята пока разбираются с проблемой «куда мы попали?», — докладывали из Евпатории.

Для наземных служб и ГОГУ освоение техники управления и оперативной обработки информации, поступающей с ДОСа, также было новым делом. Недоразумения, замечания по инструкциям, ошибки в обработке телеметрии появлялись каждый день.

Воспользовавшись тем, что в перерыве между пусками и посадками большинство руководящих деятелей оказались в Москве, Келдыш собрал 15 июня президиум Академии наук для обсуждения проблем фундаментальных научных исследований в космическом пространстве.

— Вот уже девять дней в космосе находится первая полноценная орбитальная станция. На ней работает экипаж из трех человек. Это, безусловно, большое достижение нашей космонавтики. Однако, если рассмотреть, какими фундаментальными исследованиями этот полет обогатит науку, то, откровенно говоря, похвастаться нам нечем. Я попросил некоторых наших ведущих ученых дать свои предложения по основным направлениям исследований в связи с возможностями, которые появляются благодаря орбитальным станциям. Эти материалы были собраны в ИКИ. Я прошу директора ИКИ Георгия Ивановича Петрова доложить нам основные результаты.

Петров доложил, что ученые-астрофизики хотят иметь на орбитальных станциях комплекс научной аппаратуры на первом этапе массой 2,6 тонны, а на втором этапе — еще и параболическую антенну диаметром 20 метров.

— Для исследования природных рессурсов Земли просят зарезервировать 5,6 тонны, в том числе 0,4 тонны для спектрозонального фотографирования. Итого, по нашим расчетам, общий вес научного оборудования составит около 10 тонн, — закончил Петров.

— А позвольте узнать, в каком году эти тонны будут овеществлены в виде аппаратуры и приборов, пригодных для безотказной работы в космосе? — спросил Келдыш.

— Тут у нас разногласия, но пока раньше 1973 года никто ничего не обещает.

Главный инженер Института космических исследований (ИКИ) Ходарев и академик Вернов постарались детализировать многотонную концепцию Петрова.

Я спросил, когда мы можем получить не «живые» приборы для установки на «борт», а хотя бы габаритно-установочные чертежи и основные требования к системам ориентации и стабилизации.

— Сначала вы нам скажите, какие возмущения будут возникать от «бегающих» внутри станции космонавтов?

— Если космонавты будут вам мешать, мы можем их убрать в корабль и на время научных сеансов отстыковать его от станции.

— А кто же будет налаживать аппаратуру и наблюдать?

— Для этого включите в состав экипажа одного ученого-исследователя с риском, что он там может остаться в одиночестве надолго.

Дискуссия приобретала отнюдь не академический характер.

Келдыш принял доложенные программы за основу и поручил Петрову в месячный срок конкретные предложения согласовать с ЦКБЭМ.

16 июня в космосе произошло серьезное ЧП. Утром меня неожиданно вызвал Мишин. У него уже находились Бушуев, Феоктистов, Семенов и прилетевший из Евпатории Трегуб.

— Елисеев только что сообщил по ВЧ-связи, что на ДОСе пожар. Экипаж готовится к аварийной посадке. Надо сообщить Каманину, чтобы срочно привели в готовность службы поиска и спасения. Трегубу с баллистиками необходимо разобраться, на каком витке кораблю отделиться от ДОСа, чтобы посадка была гарантирована на нашей территории.

— Я как чувствовал, — обратился Мишин к Трегубу, — нельзя тебе было улетать из Евпатории. Там Елисеев один, может запаниковать. Сейчас дам команду Хвастунову срочно готовить самолет для вылета в Саки.

— Со всеми переездами перелет займет пять часов. За это время, может, и посадка пройдет. Лучше быть здесь — на связи, — сказал я.

Трегуб занялся переговорами по ВЧ-связи, и постепенно обстановка стала проясняться.

16 июня на станции появился запах горелой изоляции и дымок, выходивший из пульта управления научной аппаратурой (ПУНА).

— У нас на борту «завеса», — передал на Землю Волков.

По коду «завеса» обозначала не то дым, не то пожар. На Земле забыли о коде и начали переспрашивать, какая такая «завеса». Переговоры с Землей вел не командир экипажа, а Волков. Он не выдержал и, выругавшись, открытым текстом сказал:

— Пожар у нас! Сейчас уходим в корабль.

Далее он сказал, что они не могут найти инструкцию для срочной эвакуации и спуска и попросил, чтобы Земля им продиктовала, что и в какой последовательности надо делать.

В Подлипках удалось наладить дублирование переговоров между экипажем ДОСа и НИП-16.

— Сообщите данные для срочной расстыковки, — очень взволнованно требовал Волков.

Ответ Земли был после долгих поисков таким:

— Порядок действий на случай срочного ухода читайте на страницах 110-120, там описаны действия по переходу в спускаемый аппарат. После перехода расконсервировать корабль по инструкции на 7К-Т, страницы 98,а и 98,б. Расстыковка штатная. Подготовьте страницы 133-136. Посадка только по указанию Земли. Не торопитесь. Пульт выключен — и дым должен прекратиться. Если будете покидать станцию, то поглотитель вредных примесей оставьте включенным. Примите таблетки от головной боли. По данным телеметрии, СО2 и О2 в норме. Решение о переходе и расстыковке принимает командир.

Добровольский понял, что пора брать на себя связь с Землей:

— «Заря», я — «Янтарь». Приняли решение не торопиться. ПУНА выключен. Пока будем дежурить по двое, один будет отдыхать. Не волнуйтесь, у нас настроение работать дальше.

— «Янтарь-1», я — «Заря». Мы проанализировали состояние бортовых систем и считаем, что принятые меры гарантируют нормальную работу. Надеемся, что вы продолжите работу по штатной программе. Запахи пройдут. На 17 июня рекомендуем вам день отдыха, потом входите в режим. Учтите, что после ухода из зоны НИПов вас хорошо слышит корабль «Академик Сергей Королев».

Из дальнейших переговоров мы поняли, что Добровольский и Пацаев «приглушили» эмоции Волкова и отправили его отдыхать. Через пару витков «Академик Сергей Королев» передал, что на «борту» все в порядке. «Янтари-1 и -3» поужинали, а «Янтарь-2» отдыхает. Когда все немного успокоились, Мишин собрал всех переживавших неожиданное ЧП и дал указание Трегубу вернуться в Евпаторию на НИП-16 для наведения порядка. Мне и Раушенбаху — вылететь туда же с необходимыми специалистами через пять дней. Сам Мишин планировал вылететь с министром на полигон 20 июня для подготовки и пуска Н1№ 6Л.

— Пуск назначен на 27 июня. Сутки затратим на анализ замечаний. Значит, к вам в Евпаторию мы с министром прилетим 29 июня. Если там у них больше пожаров не будет, готовьте все материалы для штатной посадки на 30 июня.

Переполох под кодом «завеса» прошел по всем «этажам» нашей иерархии, вплоть до председателя ВПК.

Последующие успокоительные доклады из Евпаторийского центра управления и из космоса облегчили положение Мозжорина. Ему было дано поручение подготовить текст сообщения ТАСС о происшествии на орбитальной станции и в связи с этим о благополучном, но преждевременном возвращении экипажа. Теперь надобность в таком сообщении ТАСС отпала и можно было спокойно визировать стандартные сообщения о полете станции, работе космонавтов и их хорошем самочувствии.

20 июня Мишин, захватив с собой Охапкина, Симакина, полный «комплект» представителей служб и предприятий, участников подготовки и пуска Н1, улетел на полигон.

После отлета экспедиции во главе с Мишиным наступило короткое затишье. Я решил им воспользоваться, чтобы сократить «долги», накопившиеся в переписке по перспективным работам.

Вечером из первого отдела дежурная принесла груду почты. Я начал с разбора директивных документов и писем смежников. Изучение документов и переадресовка поручений продвигались быстро, пока я не обнаружил запись выступления Устинова по поводу создания орбитальных станций.

Четыре листочка я так и не засекретил в установленном порядке, а переложил в папку с несекретными документами. Поэтому эта записка у меня сохранилась. Она датирована 4 сентября 1970 года. Устинов ведет разговор с руководителями ЦКБЭМ в Подлипках после посещения ЗИХа на Филях.

Перечитывая эти записи спустя 28 лет, я пришел к мысли, что современные достижения в программах орбитальных станций, в том числе «Мира», а в будущем и международной станции, во многом являются следствием твердой позиции, занятой Устиновым в 1970-м и последующих годах. Между тем Устинов имел основание не только не поддержать, а даже прикрыть нашу инициативу.

В самом деле, люди, ответственные за провал программы H1-Л3, вместо того, чтобы сосредоточить все силы на спасении этой программы, выступили с предложением создать ДОСы.

Считаю, что лучше поздно, чем никогда, для объективной оценки роли Устинова в истории появления орбитальных станций привести с сокращениями его высказывания.

«Путь, на который мы ступили по созданию ДОСов, абсолютно правильный. В ваших предложениях заключено многое для того, что необходимо, чтобы поднять космическую программу в целом. Я с самого начала смотрел на это предложение не как на временное спасение, а как на самостоятельное важнейшее направление. Долговременные орбитальные станции я оцениваю теперь еще выше, чем я о них думал раньше.

Все ваши высказывания, заботы, тревоги, предложения убедили меня, что мы ступили на правильный путь. В этом я глубочайшим образом убежден. Однако хотел бы предостеречь от слишком быстрых и экстравагантных выводов. Может быть, в смысле тактики и политики вы иногда допускаете неправильные действия и ломитесь в открытую дверь. Сейчас важны не словопрения, а выполнение той грандиозной задачи, которую вы взяли на себя.

Первый и второй ДОСы — это не совсем то, что хотелось бы. Я понимаю, что за такое время сделать большее просто невозможно. Но я в уныние не прихожу. Обратите внимание на третий, четвертый и готовьтесь очень серьезно к пятому и шестому ДОСам. Это должны быть до блеска отработанные системы. Ни в коем случае не следует сейчас заниматься противопоставлением систем. На данном этапе это ни к чему хорошему не приведет. Надо наметить последовательность реализации технических решений и жестко ее придерживаться, вводя поправки по мере набора опыта. В творческом отношении вам трудно помочь. Если вы сами видите в ДОСах работу на многие годы, а не очередную «времянку», то покажите это. Если подавляющее большинство задач решают ДОСы, то можно отодвинуть «Алмаз» и провести ревизию наших программ. Это естественный ход событий. Однако надо выслушать и другую сторону и определиться без излишних эмоций.

В ЦК есть большая неудовлетворенность общим ходом работ по космическим программам. Есть упреки в многотемности. Надо рассмотреть все темы и, может быть, подвергнуть ревизии прежние мысли и решения.

Мы все бодро, весело, с энтузиазмом в 1969 году взялись за работу с обещаниями запустить первую станцию в 1970 году. До партийного съезда. Съезд на квартал или более отодвинулся, и настало некоторое охлаждение и в вашей работе. Это не совсем красиво выглядит.

Надо, чтобы орбитальная станция начала летать как можно скорее! Полеты нам покажут слабые места, помогут внести необходимые поправки. У вас колоссальный объем работы поистине творческой — по существу вы решаете задачу всей перспективы развития орбитальных станций. Предстоит борьба направлений — по роли человека на орбитальной станции. Человеку надо дать возможность использовать свой разум. Он должен уметь выходить из любого тяжелого положения. Вы должны показать, что все задачи «Алмаза» берете на себя и решаете их на более высоком уровне.

Получив нашу поддержку, вы сделали поистине революционный шаг в создании орбитальных станций. В то же время вы теряете перспективу по программе Н1-Л3. Неудачи по Н1досадны, но они не должны вас угнетать. Подумайте, как ускорить работы по Н1-Л3, используя опыт работы по ДОСу.

Нет ли возможности послать на Луну экспедицию из двух человек? Опыт работ по ДОСу показывает, что у наших коллективов огромные резервы. Готовить экипажи для орбитальных станций надо с таким расчетом, чтобы иметь грамотных космических штурманов, разведчиков, исследователей. Вы должны не противопоставлять возможности человека автомату, а максимально использовать преимущества того и другого. Действующие ныне программы околоземного космоса: «Алмаз», ДОС, «Союз 7К-Т», «Союз 7К-С», «Янтарь» и другие — должны быть пересмотрены для экономии сил и средств путем их сближения, взаимного дополнения, исключения дублирования.

В перспективе вашей целью должно быть создание унифицированного многоцелевого орбитального комплекса для военных, народнохозяйственных, научных и политических задач в околоземном космосе. Уже сейчас вы должны думать о том, что ДОСы будут модулями будущего МОКа. Для МОКа нужна Н1. До сих пор в ЦК нет никаких ваших предложений по перспективе Н1, кроме старого проекта с высадкой одного человека на поверхность Луны. Это вызывает в ЦК глубочайшее беспокойство. Нет у вас такого творческого кулака по Н1, какой вы собрали по ДОСам. Может быть, подумать и создать какой-нибудь филиал, который будет заниматься только перспективой использования Н1? Нет у вас и настоящей борьбы за РТ-2, за место этой системы в общей концепции стратегических ракетных сил. Вы по-настоящему за это не деретесь. До сих пор эти ракеты на боевое дежурство не поставлены. Это вина вашей организации. Мы в ЦК не чувствуем воли главного конструктора Мишина в решении таких важнейших вопросов.

Посмотрите, с какой страстью Челомей и Янгель отстаивают свои концепции по боевым ракетам и доводят их до реализации. По поводу РТ-2 нам предстоит особый разговор».

В тот вечер, отложив так и не засекреченные листы с записью выступления Устинова, я начал редактировать основные положения по программе создания унифицированного многоцелевого орбитального комплекса. В этот материал были включены интересные идеи, разрабатывавшиеся и в моих отделах.

Многие из них расходились с директивными предложениями проектных отделов. Надо было проводить жесткую линию на унификацию служебных систем транспортных кораблей и различных модулей. Я подготовил записку с перечнем предложений по унификации следующего:

системы управления движением и навигации особенно чувствительных элементов, солнечных и звездных датчиков;

системы силовой гироскопической стабилизации;

агрегатов систем обеспечения жизнедеятельности;

аппаратуры систем терморегулирования;

аппаратуры систем единого энергопитания;

агрегатов и автоматики причаливания, стыковки и шлюзования;

радиосистем управления сближением;

радиотелеметрических систем для контроля всех служебных систем;

комплексированной радиосистемы передачи, приема и обработки информации, в том числе командной, речевой, телевизионной и контроля орбит;

бортовых цифровых вычислительных машин, устройств связи и преобразования аналоговой информации в цифровую;

корректирующих тормозных двигательных установок с их арматурой.

Можно ли в принципе унифицировать КТДУ для объектов самых различных масс и времени существования? По этому поводу у меня был разговор с Исаевым в неслужебное время.

Приняв приглашение Исаева, в один из выходных дней вместо похода на байдарках мы с Катей поехали в Пирогово посмотреть, как живут наши многочисленные знакомые садоводы. Может быть, и мы перейдем на оседлый вид отдыха. Исаев, не скрывая авторской гордости, показывал нам свой садовый домик. Площадь домика по тогдашним законам была ограничена 25 квадратными метрами. Чтобы обойти это ограничение, он сам спроектировал домик, стены которого были наклонены наружу так, что внутренний объем был намного больше директивного. Но площадь фундамента не превышала разрешенной.

Жена Исаева Алевтина Дмитриевна, активная участница байдарочных походов, доказывала, что владение садиком на берегу замечательного водохранилища вполне можно совместить с прогулками на байдарке. «Мы с Алевтиной, — рассказывал Исаев, — поженились после байдарочных походов, которые устраивали наши туристы. Но когда появилась на свет дочь Катя, поняли, что солнце, воздух и вода нужны не только по праздникам. И вот обзавелись этим „бунгало“. Если вам удастся выхлопотать здесь шесть соток, этого с лихвой хватит, чтобы по нагрузке заменить многодневные водные походы».

В тот день мы посетили «садоводов» Чижикова, Райкова, Мельникова, Степана — все в один голос уговаривали бросить «рай в шалаше» на Пяловском водохранилище и стать «землевладельцем». Все они с гордостью демонстрировали на своих участках молодые яблони, кусты смородины, всходы редиски.

«А насчет унификации КТДУ, — сказал Исаев, когда мы уже собрались прощаться, — так я здесь не вижу проблем. Надо только, чтобы ваши проектанты не зазнавались, и мы всегда договоримся».

Мои поздние занятия в тот вечер прервали Раушенбах и Чижиков.

— Пора домой собираться, — сказал Чижиков. — Мы к тебе явились напрашиваться в пассажиры. Сегодня мы оба без машин.

Я взглянул на часы. Действительно, пора. Сгреб в папку все секретные материалы и позвонил в первый отдел.

— А у нас в Пирогове вчера ЧП произошло. Я с утра хотел к тебе зайти, но вместо этого попал в цех и закрутился, — сказал Чижиков.

— Что случилось?

— Алексея Исаева прямо с садового участка скорая помощь увезла в больницу.

— Он совсем недавно приобрел чешский мотоцикл «Ява». Неужели разбился?

— Нет, совсем не то. Вроде бы сильные боли в сердце.

— Это хуже. Ждите. Сейчас выясним.

По «кремлевке» я набрал номер Исаева. Ответил его первый заместитель — Владислав Николаевич Богомолов. Он тоже был владельцем садового участка в Пирогове. Богомолов подтвердил, что у Исаева начались сильные боли в области сердца. Вызвали скорую из Мытищ. В мытищинской больнице поставили диагноз — инфаркт. Соответственно строгий постельный режим на спине, капельница, уколы. Он, Богомолов, немедленно сообщил об этой беде в министерство. Там возмутились: «Какие еще Мытищи? Немедленно в „кремлевку“!» Из «кремлевки» примчалась в Мытищи карета скорой помощи с требованием выдать больного. Мытищинские врачи возражали. Перевозить в таком состоянии, по их мнению, было рискованно.

Кремлевские медики, осмотрев Исаева, якобы сказали, что никакой опасности нет и это вовсе не инфаркт, а боли от межреберной невралгии. Исаева забрали в «кремлевку». Что у него: инфаркт или невралгия — пока сказать он, Богомолов, не может.

А я-то собирался пригласить Алексея Исаева составить компанию — полететь в Евпаторию на посадку экипажа Добровольского.

Мечтал уговорить его после посадки перебраться в Коктебель и провести там денек, вспомнив предвоенные соревнования по крокету и прогулки на Карадаг.