После заседания Госкомиссии я впервые внимательно рассмотрел подготовленную к стыковке с ДОСом «пятисотку». Несмотря на наши «вопли» по поводу ее экологической опасности, внешне ракета-носитель смотрелась. Она не была никак покрашена. На голом металле была лучше видна чистота сварки и клепки. «На краске сэкономили 300 килограммов», — сказал стоявший рядом с красавицей -»пятисоткой» представитель ЗИХа.

В чистоте заделки всех изгибов и переходов конструкции чувствовалась высокая авиационная технологическая культура. Все электрические и пневматические коммуникации для связи с наземным оборудованием были выведены на днище. Это было существенным преимуществом: не требовалось никакой кабель-мачты. Исчезало напряженное ожидание: отойдет — не отойдет?

Во время стыковки «пятисотки» с ДОСом Башкин с высоких стремянок следил, чтобы не помяли хрупкие «ионные трубки». Все обошлось.

Казалось, все неприятности закончились, путь первой орбитальной станции открыт. Но все время не проходило чувство чего-то очень важного и еще нерешенного, не доделанного. Только по дороге обратно на «двойку», увидев сияющий огнями большой МИК, понял, что это гнетущее чувство вызвано загнанными в глубину опасениями, страхом за H1.

Все, что предлагала в своих выводах экспертная комиссия, мы и сами не отвергали. Я даже думаю, что некоторые наши сотрудники кое-что подсказывали экспертам, исходя, естественно, из лучших намерений.

В гостинице мы долго дебатировали с Бушуевым по поводу возможного сценария дальнейшего развития событий по программе Н1-Л3. Я настаивал на том, чтобы он, являясь ответственным заместителем главного конструктора по ЛОКу и ЛК, выступил с инициативой принять предложения экспертной комиссии в части, касающейся кораблей.

— Согласись, Константин Давыдович, — говорил я, — не Мишин, а мы с тобой и Феоктистовым спроектировали перелезание космонавта из ЛОКа в ЛК и обратно через космос на орбите Луны. Зачем такой смертельно опасный трюк, если уже изготовлен и будет через неделю испытан в космосе стыковочный агрегат с внутренним переходом? Вы с Феоктистовым упрямо твердите, что нет весов. Лучше скажи, что мы ошиблись. Надо действительно программу менять, а корабли дорабатывать. Надо поддержать предложения по введению ОТИ двигателей или ступеней целиком. Исходя из положительного американского опыта и отрицательного нашего просто так отбросить ОТИ нельзя. На внедрение ОТИ, что означает переход к многоразовым двигателям Кузнецова, уйдет, как минимум, еще три года. За это время можно успеть переделать корабли так, чтобы утереть нос американцам. Но… но… надо убедить Мишина, а потом Келдыша, потом Афанасьева и, наконец, Устинова. Надо принимать решения немедленно. Мы теряем время, не принимая реального решения о двухпусковой схеме.

Соглашаясь со мной, Бушуев возражал против немедленных обращений по этой цепочке.

— Все будут тыкать нас носом в аварии носителя и говорить, что сейчас не время переделывать проект, пока мы не докажем, что у нас есть носитель.

— Получается заколдованный круг, — возражал я. — Надежность носителя мы будем проверять без ОТИ. А ОТИ не будем внедрять потому, что на это нужны еще три года, которых нам не дают, а эти три года заводы будут выпускать носители и корабли, которые заведомо не выполнят задачу.

Так и не договорившись, мы отправились спать.

15 апреля дежурная разбудила нас в 5 часов утра. В 6 мы уже выехали на 82-ю площадку, чтобы успеть на традиционную процедуру вывоза первого ракетно-космического комплекса УР-500К — ДОС на стартовую позицию. Состыкованные вместе ракета-носитель и первая орбитальная станция в длину вытянулись на 50 с лишним метров. Это, конечно, вдвое меньше, чем будущая МКБС на H1, но все же впечатляющее начало нового направления. Юрий Семенов, Владимир Палло и Дмитрий Бугайский о чем-то горячо спорили с военными. Вывоз был задержан на 20 минут.

Керимов начал ворчать:

— Срываете график!

— Двадцать минут — это не срыв, — довольно зло заметил незнакомый мне полковник. — Из-за неповоротливости аппарата и проектных ошибок теряем годы. А тут незачем на последнем этапе пороть горячку.

Вывоз на старт волнует меньше, чем пуск, но картина все же величественная.

По дороге обратно разглядели строительство нового здания МИКа для «Алмаза». Невольно в голове возникают вопросы, которые уже не раз вслух громко задавал начальник полигона Курушин. Зачем в степи для однотипных по технологии работ строить самостоятельные заводы только потому, что так хочется главным конструкторам и аппарату министерства? Неужели нельзя сконцентрировать подготовку ДОСов, «Алмазов», «Союзов» и других космических объектов на едином монтажно-испытательном заводе полигона? И построить его следовало бы ближе к городу, чтобы не создавать для каждого главного конструктора свой автономный жилой городок. Сколько сил мы могли бы сэкономить, если бы вместо феодальных княжеств фирм Королева, Челомея, Янгеля, Козлова, Решетнева имели на полигоне единую техническую базу-завод в непосредственной близости от города Ленинска, чтобы работники могли дойти до нее пешком, в крайнем случае — добраться на велосипеде!

Стартовые позиции разнесены друг от друга на 40-50 километров в надежде сохранить их в случае ядерного нападения. Но кому будут нужны космические старты в случае ракетно-ядерной войны? Это ведь не шахтные пусковые установки, которые действительно нужны для ответного удара возмездия.

На одних только дорогах, электрических, железнодорожных, тепловых и связных коммуникациях можно было бы сэкономить достаточное количество миллиардов рублей, чтобы выстроить единый космический технический центр. Это уже не ошибка, а мировоззрение «мой дом — моя крепость».

В противовес этому своеобразному феодализму, когда каждый главный отгораживается стеной секретности от своих коллег, мы, конечно же по указанию ЦК, начали переговоры с США о сотрудничестве в пилотируемых полетах. По ВЧ-связи Бабков рассказал о результатах переговоров, в которых он участвовал в США. По его словам, американцы восприняли идею сотрудничества с большим энтузиазмом.

После обеда мы с Шабаровым снова уехали на 81-ю площадку. В отличие от нашей стартовой позиции здесь нельзя было появляться без противогаза. Это подчеркивает разницу между нашими благородными кислородом и керосином и «челомеевскими» азотным тетроксидом и несимметричным диметилгидразином.

«Пятисотка» с ДОСом уже стоит в портале правого старта. Управление пуском идет из бункера, который именуется «83-я площадка». В этом бункере мы застали возмущенного Мишина. Он ходил из одного подземного зала в другой в сопровождении Волкова и Хомякова. Увидев меня и Шабарова, он начал, видимо уже по второму кругу, изливать свое возмущение.

— Вот, полюбуйтесь на этот подземный дворец. Еще год назад его не было. На корпус расконсервации для H1 денег не дали, а здесь за год такое сооружение отгрохали.

Двухэтажный бункер действительно был построен с размахом. Здесь было предусмотрено все необходимое для длительного автономного существования, вплоть до своей дизельной электростанции и системы жизнеобеспечения всего персонала бункера.

— Вы только посмотрите, что здесь творится. А наши проектанты-идеалисты кричат, что им для МКБС ничего не нужно. Они, видите ли, на коленке готовы все сделать и из земляного окопа управлять пуском.

Хомяков как мог успокаивал разъяренного Мишина. Когда мы дошли до «своей» комнаты в бункере, из которой надлежало управлять подготовкой ДОСа, то оказались в тесноте, к которой привыкли со времен 1947 года.

Для испытаний ДОСа сюда втиснули нашу незаменимую станцию 11Н6110 и стойки для ДРС. По дороге домой Абрамов не преминул поддеть Бушуева и Феоктистова.

— А правильно вас, идеалистов, Мишин распекал. Челомей показал, как следует делать с размахом не только ракеты и космические аппараты, но и «землю» для них. А то вы все считали нас, наземщиков, людьми второго сорта.

— Не ругайся, Анатолий, а то мы тебя не возьмем с собой на товарищеский ужин, — примирительно сказал Бушуев.

Мы действительно были приглашены Даревским на «товарищеский ужин» в его коттедж. Надо сказать, что каждая из фирм, участвующих в нашей кооперации, построила на «двойке» для своих сотрудников коттеджи, завела свое хозяйство и не нуждалась в услугах гостиниц. В этих коттеджах, как правило, были кухня и столовая, которые обслуживали свои, а не военторговские «хозяйки». Поэтому пансион был домашний. В коттедже, принадлежавшем ОКБ «Геофизика», завели даже довольно свирепую собаку.

Фирменным блюдом были жерехи горячего копчения. Местные специалисты по рыбной ловле умудрялись из мутной и обмелевшей Сырдарьи вылавливать жерехов огромных размеров. Еще со времен первопроходцев 1957 года здесь была разработана технология копчения, которая делала это рыбное блюдо особо изысканным лакомством.

«Гвоздем программы» вечера у Даревского был Сергей Анохин. Обычно молчаливый, казавшийся застенчивым, замкнутым, после первых стопок он становился интереснейшим собеседником и бесхитростным рассказчиком необычайных летных происшествий.

Рассказывал Анохин с удивительной простотой, доходчиво и без всякой рисовки. У неискушенного слушателя, не знающего Анохина, создавалось впечатление, что работа летчика-испытателя — дело простое, отнюдь не героическое и совсем непонятно, почему в мирное время погибают летчики-испытатели.

На этот раз Анохин поведал о трагической гибели знаменитого еще со времен войны летчика-испытателя дважды Героя Советского Союза Ахмет Хана Султана. Он погиб при аварии летающей лаборатории Ту-16. У самолета отказали закрылки. Посадочная скорость была катастрофической.

У самого Анохина на Ту-16 тоже было необычайное приключение. При испытаниях с имитацией невесомости требовалось проверить возможность запуска двигателя блока «Л» перед нашими очередными пусками по Венере. Блок «Л» не запустился, но загорелся. Анохин приказал экипажу покинуть самолет: авария была неизбежной. Фонари на штатных местах почему-то не открывались. Люди бросились в хвост и прыгали из хвостовой точки. Анохин пытался спасти горящий самолет, но, убедившись, что это невозможно, ухитрился его отогнать «куда подальше» и тоже покинул. Его искали несколько суток. Сочли уже погибшим если не от увечий при аварии, то от 30-градусного мороза.

Но он не замерз, а отыскал в лесу избушку, в которой зимовал лесник, имевший большие запасы крепких напитков. В этой избушке Анохин провел несколько суток. Только отдохнув и отоспавшись, он распрощался со своим гостеприимным собутыльником, добрался до большой дороги и вернулся «с того света» к постоянному месту службы.

Анохин был знаком и с польским летчиком Леваневским, братом нашего Сигизмунда Леваневского, и с Вилли Постом, который при попытке облететь земной шар погиб на Аляске. «А летел он с одним глазом, был такой же одноглазый, как и я», — рассказывал Анохин, потерявший глаз в авиационной аварии.

16 апреля утром в корабле 7К-Т № 31 (будущий «Союз-10») космонавты Владимир Шаталов, Алексей Елисеев и Николай Рукавишников проводили «отсидку». От них ждали последних замечаний после всех доработок, внесенных в штатное оборудование и компоновку.

Невозмутимый Рукавишников на мой вопрос о самочувствии ответил, что слишком уж у них щадящий режим. Никакого напряжения не чувствуется. Только много бегают по утрам.

— Даже надоело, — сказал он.

Елисеев казался более озабоченным.

— Почему на ВПК докладывают, что двигатели системы исполнительных органов имеют ресурс на 4000 срабатываний, а по моим подсчетам их потребуется более 20 000. Есть ли гарантия надежного воспламенения компонентов в космосе при низкой температуре?

Елисеев размышлял и пытался прогнозировать нештатное поведение систем корабля в полете.

Появились кино-, теле— и фотожурналисты. Под слепящим светом юпитеров космонавты забираются в корабль.

После повторного телефонного звонка Шабарова, упрашивавшего Мишина присутствовать на торжественной церемонии «отсидки», тот появился и сказал: «Действуйте без меня. Я спешу на аэродром для встречи министра».

Экипаж Владимира Шаталова просидел в корабле два часа. После продувки вентиляторами в корабль забрался второй экипаж: Алексей Леонов, Валерий Кубасов и Петр Колодин.

В 18 часов все члены партии собрались в небольшом зале экспедиции на партсобрание. Шабаров коротко и ясно доложил о проделанной работе по подготовке к пуску первой орбитальной станции и первого транспортного корабля. Он не вдавался в технические детали, а подчеркнул самоотверженную работу людей. В частности, когда был обнаружен отказ запоминающего устройства в системе ДРС космического корабля 7К-Т№31, то для замены потребовалась разборка и расстыковка отсеков. С последующим циклом повторных испытаний на эту операцию требовалось семь-десять дней! Фактически заводская бригада цеха № 444 во главе с Горбатенко справилась с этой работой за трое суток.

После собрания Мишин торжественно вручил мне, Бушуеву и Шабарову удостоверения и памятные медали в честь 10-летия полета Ю.А. Гагарина.

Вечером, когда я вошел в столовую на ужин, за столом все места уже были заняты. Свободным был только один стул рядом с прилетевшим министром. Я поздоровался и двинулся, чтобы пристроиться на другом конце общего длинного стола, за которым сидело человек двадцать.

— Что, не хочется рядом с начальством? — насмешливо спросил Афанасьев.

Я сел с ним рядом.

— Впрочем, я и сам стараюсь в подобных случаях быть подальше, — ободрил меня Афанасьев.

Пришлось отшучиваться. Вообще министр в повседневном общении был прост и доступен. Грозным, внушающим трепет, он казался только на Миусской площади, когда руководил заседаниями коллегии.

Работы не затихали ни на минуту. Полночи провел в МИКе. Когда я подошел к обтекателю, которым готовились закрыть корабль после стыковки с ракетой-носителем, увидел возмущенного Юрия Семенова. Он предварительно давал подробное задание по очистке обтекателя до стыковки от пыли и всякого мусора, для чего выписал спирт «на протирку». Использовав спирт по другому назначению, мастеровые с «Прогресса» пытались теперь стыковать обтекатель, ограничившись «сухой» протиркой. Семенов «стал насмерть», заявив, что не допустит стыковку, пока не убедится в хирургической чистоте внутренней поверхности обтекателя. Нелегкая это работа — внедрять культуру чистоты на полигоне. Во время пыльных бурь песчаная пыль находит лазейки и проникает в залы монтажного корпуса так, что воздух просто напоен взвешенными частицами. Вентиляторы, всасывая пыль, перегоняют ее на другое место, и только.

17 апреля с утра снова пошел в МИК проверять чистоту обтекателя. Очень беспокоит вероятность попадания посторонних частиц на чистые поверхности стыковочных агрегатов. Если что-либо помешает их плотному прилеганию, герметичность не будет обеспечена и переход экипажа из космического корабля в ДОС может быть сорван.

Семенов всю ночь не спал только из-за обтекателя.

— Сегодня по всей стране коммунистический субботник. Вот мы тоже сутки чистоту в обтекателе наводим. Но дальше сборку задерживать нельзя, — сказал он.

— Больше ничего сделать нельзя. Все отсосали пылесосом, потом протерли смоченными в спирте салфетками. — Я провел чистым носовым платком по поверхности шпангоута и показал мастеру завода «Прогресс».

— Платок придется стирать, — сказал он, — но больше мы сделать ничего не можем. Это уже пленка из пылевого слоя. Спирт ее только будет растворять. Надо менять технологию производства.

В 10 часов уехали с Бушуевым и Шабаровым в большой МИК. Здесь в просторном кабинете главного конструктора Мишин решил обсудить предложения по перспективам нового варианта лунной экспедиции Л3М и модернизации орбитальной станции. Специально для доклада по этим вопросам прилетели Садовский и Безвербый.

Я уже видел эти материалы и даже месяца два назад их подписывал. Теперь, просмотрев свежим глазом, убедился в их слабости и неубедительности. Многие утверждения об эффективности лучевого противокосмического оружия и сроках его создания показались наивными. А ведь мы предлагали проект нового ДОСа с такими «лучами смерти» создать чуть ли не через два года! Инфракрасные датчики обозревали всю подстилающую поверхность. С появлением в их поле зрения факела взлетевшей ракеты на нее направлялись антенны радиолокаторов, которые измеряли параметры траектории и наводили противоракеты для поражения еще на активном участке до отделения боевых частей от носителя.

Американские проекты системы ПРО, появившиеся спустя 10 лет во времена президентства Рейгана по пресловутой программе СОИ, мало чем отличались от наших тогдашних фантазий.

После обеда Мишин пригласил на обсуждение этих материалов генералов Карася, Костина и Щеулова, но уже в старый МИК.

Возражения генералов Мишина раздражали. Он «отбивал» критику доводами, что «есть организации, которые лучше нас в этом понимают».

Виктор Щеулов был первым заместителем начальника ЦУКОСа, в связи с чем ему было присвоено звание генерал-майора-инженера. Я с ним близко познакомился в Капустином Яре еще в 1949 году. Мы друг другу понравились и с тех пор перешли на «ты». Несмотря на воинскую субординацию, он иногда, не стесняясь, высказывал сугубо критические мысли в адрес воинского начальства. На этот раз он не пощадил моего начальства.

— Ну скажи на милость, Борис Евсеевич, почему твой уважаемый Василий Павлович нас считает какими-то недоумками? Карасю и мне доверили руководство Центральным управлением космических средств. Костину — руководство разведкой из космоса и даже больше. От нас во многом зависит принятие решений по перспективной военно-космической программе, а Мишин дает понять, что мы ему только мешаем.

— Не обижайся, Виктор Иванович, — успокаивал я Щеулова. — Когда Мишин увлечен, он действительно не терпит возражений, но потом быстро отойдет и все будет нормально.