Балтийский эскорт

      Без имени полковника корпуса гидрографов Владимира Павлинова не обходится ни одно серьезное исследование в области компасного дела. На заре подводного плавания подводники столкнулись с острейшей проблемой - магнитный компас в стальном корпусе лодки показывал все что угодно, кроме направления на север. Владимир Павлинов взялся за решение этой сложнейшей научно-практической задачи. И справился с ней успешно, о чем свидетельствует приказ морского министра генерал-адъютанта Дикова от 4 мая 1908 года:
      "Ввиду отличного действия компаса на подводной лодке "Лосось", полученного после работ, выполненных исправляющим должность помощника заведующего компасным делом на флоте подполковником по адмиралтейству Оглоблинским 2-м и старшим лейтенантом Павлиновым 1-м. Названные работы решают один из существенных вопросов подводного плавания по компасному делу.
      Относя преуспеяние знаний на флоте по девиации компасов и самой науки к неустанной деятельности поименованных лиц, поставивших это дело на желаемую высоту, мне особенно приятно выразить им мою искреннюю признательность".
      В советское время Владимир Яковлевич преподавал в Морской академии - аттестация была менее витиеватой, но весьма впечатляющей: "Тов. В.Я.Павлинов ценный знаток своего дела, преданный ему с любовью. Необходимый сотрудник Академии…
      …Единственный высокой квалификации специалист по магнитным компасам в Республике. Огромный стаж в своей специальности. В высшей степени энергичен, известный своими трудами не только в нашей Республике, но и за границей. Отлично ведет свое дело, двигая его путем все новых и новых изобретений и усовершенствований - вперед".
      В конце двадцатых годов Владимир Павлинов потерпит сокрушительное фиаско в научной дискуссии о развитии компасного дела. Верный своему давнему и доброму коньку - магнитным компасам, он не сможет или не захочет оценить те преимущества, которые дает гироскопический принцип (особенно в подводном плавании). Его оппонент, бывший штурман эскадренного броненосца "Орел", сопоходник младшего брата Сергея в Цусиму Николай Сакеллари разнесет в пух и прах его возражения, и посрамленный Павлинов с репутацией ретрограда надолго уйдет в тень. Потом будет арест. Освобождение. И прозябание в безвестности.
      Тяжким горем падет на него смерть первой жены - Ольги Гавриловны Ланской, женщины из пушкинского рода. Она умерла от гриппа-испанки, свирепствовавшего в годы Гражданской войны. Второй его женой стала некто Гвоздева. Детей от нее тоже не было. Владимир Яковлевич страшно переживал: «Нет детей, нет стрелы, пущенной в будущее!»
      После блокады Гвоздева переехала в Москву и работала в академии наук СССР. А самому Владимиру Яковлевичу пережить войну не довелось: умер от голода в самую жестокую пору блокады - зимой 1942 года. Где погребен, неизвестно, скорее всего - на Пискаревском кладбище…
      Жизнь старшего лейтенанта Александра Павлинова сложилась и вовсе трагически.
      - По материнской линии у нас есть толика турецкой крови. - Рассказывал Павел Петрович. - Отсюда и мечтательность, и пылкость, и тяготение к тонким материям вроде магнетизма и электричества. Александра воспитывала больше бабушка, чем мать. Ну и шведская кровь - это частично по отцовской линии - тоже давала свой эффект, особенно в сочетании с «турецким геном». Только этим я могу объяснить то, что Александр Яковлевич в 29 лет покончил с собой из-за неразделенной любви к одной даме. В 1908 году застрелился.
      Он был очень неплохим офицером. Морской корпус закончил четвертым в выпуске. Старший брат Владимир (учился курсом старше) был у Александра в роте фельдфебелем и поблажек младшенькому не давал. Потом была Николаевская морская академия - Гидрографическое отделение. В 1903 году был произведен в штурманские офицеры 1-го разряда и назначен на эскадренный броненосец «Ретвизан», который очень скоро отличился в Порт-Артуре. Поврежденный с первых дней войны «Ретвизан» поставили поперек прохода с моря в Порт-Артурскую гавань и он, как плавучая батарея, отгонял японские корабли. В ночь 11 февраля 1904 года японские брандеры ринулись к входу, чтобы, затонуть на фарватере и закупорить русскую эскадру во внутренней гавани. Но меткий огонь «Ретвизана» сорвал коварную операцию. За тот бой лейтенант Александр Павлинов был награжден орденом Св. Анны с мечами и бантом. А в 1905 году за участие в знаменитом бое в Желтом море, когда «Ретвизан» вместе с другими кораблями эскадры попытался прорвать японскую блокаду, штурман броненосца лейтенант Павлинов был отмечен орденом Св. Станислава II степени. Геройский был моряк.
      После капитуляции крепости вместе со всем ее гарнизоном отправился в японский плен и старший лейтенант Александр Павлинов, так как не дал подписку микадо, что больше не будет воевать против Японии.
      Третий брат - Андрей, не вышел, как говорили тогда, здоровьем. Болезнь «Серебряного века» - чахотка, подцепила его с малых лет. Отец возил его на лечение в Италию и Крым, но целебный воздух средиземноморья помог только на время, до той поры, пока мальчик поступал, а затем учился в Морском училище. А потом болезнь коварно затаилась.
      В 1903 году Андрей Павлинов вслед за старшими братьями был произведен в мичманы. Служил он на Балтике (1-й флотский экипаж). Его тоже тянуло к магнитам и электричеству. После окончания Минных классов стал профессиональным минером.
      В первую мировую войну капитан 2 ранга Андрей Павлинов командовал посыльным судном «Воевода». После октябрьского переворота с флота не ушел, и принял в 1918 году эсминец «Лейтенант Ильин». В сентябре 1918 года был взят в заложники петроградскими чекистами, но повезло - выпустили, Вернули на флот. А в 19-ом и вовсе стал старшим миноносным начальником (была такая должность) в Кронштадте. Одновременно командовал эсминцем «Федор Стратилат». Ему подчинялся и младший брат Николай со своим эсминцем «Спартак».
      В 1921 году военмор Андрей Павлинов был назначен флагманским минером дивизии подводных лодок. Вроде бы служба складывалась удачно, но не везло братьям Павлиновым в любви. Жена флагмина Павлинова Маргарита Владимировна оказалась женщиной ветреной и доводила своим поведением мужа порой до отчаяния. Он выбрал довольно странную, почти детскую форму ухода из жизни: в январе 1925 года простыл, заболел и не стал обращаться к врачам. А поскольку легкие были подточены чахоткой, началось воспаление. «Военмор Андрей Яковлевич Павлинов исключен из списков флота в связи со смертью 31 января 1925 года» - записал дивизионный писарь в послужной список казенную эпитафию.
      Проживи он чуть больше, запись могла быть и такой: «расстрелян, как враг народа». Как ни крути - сын царского генерала да и сам штаб-офицер ненавистного императорского флота. На «вышку» этого было больше, чем достаточно. Любой донос был опасен для Павлинова, но бациллы туберкулеза успели сделать свое дело раньше.
      Сергей Яковлевич Павлинов - четвертый по старшинству «морской» брат. Стезя по жизни была предначертана отцовской судьбой и судьбой братьев: Морское Училище, флот, корабль, морские бои. Так оно и вышло: мичман Сергей Павлинов командовал в цусимском сражении кормовой артиллерийской башне на эскадренном броненосце «Орел». Вольно или невольно, но он стал одним из героев романа Алексея Новикова-Прибоя «Цусима»:
      «Носовой двенадцатидюймовой башней командовал лейтенант Павлинов. Возвышаясь над орудиями, он сидел на посту управления, просунув голову в круглое отверстие, сделанное в башенной крыше. Это отверстие было защищено стальным колпаком, похожим на шляпу. Три прорези в колпаке - одна спереди, а две по сторонам - давали возможность командиру видеть поле сражения… Неожиданно перед амбразурами ярко вспыхнуло пламя и раздался страшный грохот. Несколько человек в башне упали. Лейтенант Павлинов согнулся и долго поддерживал руками контуженую голову, словно боялся, что она у него отвалится. А когда осторожно повернулся назад, чтобы взглянуть на людей…, то на его чернобровом лице изобразилось радостное удивление - он был жив».
      Судьба Сергея тоже сложилась печально. После возвращения из японского плена, плавал на различных торговых судах. Сильно кутил. Женился на красавице, но вскоре развелся. Вернулся на военный флот, командовал небольшим миноносцем, а в 1913 году в номере выборгской гостиницы пустил себе пулю в висок.
      Николай, Павел, Георгий…
      О Георгии, самом младшем из братьев, известно менее всего. Он единственный, кто изменил семейной профессией. После Октября стал партработником, а потом бесследно сгинул где-то на Урале.
      Более чем о ком-либо из братьев Павлиновых старый художник мог поведать, разумеется, о своем отце - Павле Яковлевиче. В каждой нотке его голоса звучало горделивое придыхание - «О, папа!». Он начал о нем свой рассказ с ошеломительного, как ему казалось, факта:
      - Папа был первым офицером на флоте, который сбрил бороду и усы. Вторым был Колчак. Тогда это воспринималось как вольнодумство, как фронда…
      К рисованию он приохотился при очень необычных обычных обстоятельствах. Папа хорошо знал языки и поэтому до войны очень часто ходил на кораблях в Средиземное море. Как офицер связи. Я полагаю, что и тогда, и сейчас офицеры связи - это легальные разведчики, то есть работают на морскую разведку.
      Чтобы скрасить скуку официальных приемов, отец делал портретные наброски сначала просто так, увлекаясь типажом, а потом - осмысленно, выбирая тех, кто представлял для него особый интерес. Впрочем, это только предположение. Но, поскольку официальные визиты сопровождались наградами, у отца было много иностранных орденов. Где они сейчас? Украли!
      Влезли в квартиру… Кстати, отец жил на Мало-Ржевской в том доме, где сейчас грузинское постпредство. Знаете? Там еще каменные совы на углах… Да, да. Украли. Кроме одного - орден Иерусалимского креста. В тот день он надел этот крест. Вот он и остался. Да и тот потом куда-то исчез.
      Отец редко надевал свои награды.
      А Иерусалимский крест ему вручила Ольга, королева эллинов. Она была дочерью великого князя Константина и очень любила флот, покровительствовала русским морякам…
      Еще раз прошу простить мою сбивчивость. Я перескакиваю с одного на другое. Считайте, что это мозаика. Вы сами потом отделите зерна от плевел…
      До 1925 года мы жили в Сергиевом Посаде. Уехали из Москвы… Тогда многие там спасались. Цвет русского дворянства, мужи русской науки и культуры бежали под стены Лавры, ища в слободских избах последний приют: Трубецкие, Истомины, Нарышкины, Олсуфьевы, Лопухины, Розанов… Кстати, мы снимали квартиру у Симанских, у отца будущего Патриарха Всея Руси Алексия I… Очень хорошо о том времени сказал в своих "Записках уцелевшего" Сергей Голицын. Сейчас я вам найду. Вот: "…Тогда в Сергиевом Посаде жило много бывших людей. Еще в 1917 году купили дом Олсуфьевы, купил дом выдающийся философ священник Павел Флоренский и поселился в нем с семьей, переехала необыкновенно важная старая дева, племянница жены Пушкина Наталья Ивановна Гончарова. Об Истоминых и Трубецких я уже упоминал.
      Жили в Сергиевом Посаде семьи, по происхождению не являвшиеся «бывшими», но близкие им по духу… Это семья профессора гистологии, ученого с мировым именем, отказавшегося служить большевикам - Ивана Фроловича Огнева, семья художника Владимира Андреевича Фаворского, семья профессора горного института Давыда Ивановича Иловайского, лесничего Обрехта и многих других. В 1925 году переехал из Переславля-Залесского и купил в слободе Красюковке дом писатель Пришвин Михаил Михайлович со своей женой Ефросинией Павловной и двумя сыновьями…"
      - Конечно, все они искали тихой, незаметной жизни, - закрыл книгу Петр Павлович. - Каждый день проживали как последний, но не могли они не общаться, не встречаться. И каждая встреча - как праздник души. Читали вслух книги, устраивали домашние спектакли, музыкальные вечера. Папа играл на скрипке дуэтом с Фаворским. Жена Фаворского аккомпанировала им на рояле. Вообразите себе глушь российской провинции, поросята по улицам немощеным шастают, а из раскрытого в палисад окна - старинная итальянская музыка. Ею и спасались - музыкой, умной книгой, искренней молитвой… Очаг русской мысли, русского духа и слова - разнюхали чекисты, и пошли аресты. Кого в Соловки, кого в Свияжск. Вот тогда отец поспешил вернуться в Москву… Однажды нагрянул и к нам какой-то большой чин из НКВД. Папа в лице изменился - конец. А чин смеется: "Что, не узнали?!" Узнали…
      В 1912 году отец купил легковую машину - "форд". Нанял мальчика, который машину чистил и обихаживал. Научил его рулить. Потом этот мальчик стал начальником главного гаража на Лубянке. Пришел отца благодарить за науку, за то, что любовь к технике привил. Так что, слава Богу, обошлось. А "форд" наш, представьте, еще цел. На нем иногда парады автомотостарины в Москве открывают…
      Отец преподавал во ВХУТЕМАСе. Встречался там с Маяковским. У него и сын Шаляпина учился. Федор Иванович подарил отцу складной метр. Мы его так и звали - "шаляпинский метр".
      А еще отец занимался тем, что сейчас называется научно-техническим прогнозированием. Он предсказал, что по радио начнут передавать сигналы точного времени, предвидел бум в женской моде на брюки…
      Петр Павлович тяжело дышал от напряжения вынужденной скороговорки. Он торопился, видя, что гость уже поглядывает на часы. Он забрасывал меня фактами из жизни отца. Он боялся что-то упустить, забыть, не сказать самого важного…
      -Вы, знаете, он научился есть китайскими палочками и всю жизнь ел палочками. От них он пришел к тростевым марионеткам. Вместе Константином Истоминым и Фаворским они создали марионеточный театр. Кукол увез потом в Америку один актер, который фигурирует в "Сестрах" Толстого… Потом все это вернулось к нам через Чехословакию. Помните папашу Шпейбла с Гурвинеком? Так вот этот забавный Гурвинек…
      Старый художник мучительно боролся с горловыми спазмами… Он не хвалился своим отцом. Он пытался спасти отца, образ и облик которого угасали вместе с его меркнущей памятью. Ведь мы и в самом деле живем после смерти в этом мире только тогда, когда нас помнят…
      -Папа первым придумал добавлять в тушь куриную желчь. От этого она приобретала особый блеск на бумаге и прочность… Он открыл и описал эффект обратной перспективы в старинных русских иконах. Он много иллюстрировал Пушкина. Вот смотрите - это его наброски к «Русалке», это портреты Пушкина. Как писали искусствоведы того времени, «свободный штрих-росчерк вносит динамику в строгую композицию»…
      Папа принимал участие в уникальном градостроительном эксперименте. В 20-е годы, когда проблема урбанизации, жизни в городах-гигантах встала достаточно остро, группа архитекторов (Веснин, Марковников) и художников, в которую входил и папа, предложила гуманизировать безликие многоэтажные кварталы - вкраплениями в жилые массивы зеленых островов с деревянными домами, палисадниками, амбарами, курятниками. Нет, нет, это не копирование деревенского уклада. Тут была весьма продуманная система планировки улиц, рассчитанная на восприятие человеческого глаза. Улицы не должны были быть прямыми, они придуманы волнообразно, так чтобы на каждом выступе был приметный архитектурный знак, на котором мог бы отдохнуть глаз. Тогда бы улица не казалось длинной. То есть учитывалась психология восприятия пространства. Такой чудо-поселок был построен. Его назвали «Сокол». Это был первый в СССР кооперативный жилой поселок. Пока что он еще чудом сохранился…
      …Я вышел на деревянную улочку в заснеженных садах и очень скоро покинув заповедный островок канувшей в лету русской Атлантиды, окунулся в вечный бег машин и людей вечерней Москвы. И вдруг сквозь ревущий гуд тысяч моторов прорвался крик петуха из поселка Сокол. Он обнадеживал и поднимал дух, подобно корабельному горну на подъеме флага.
      …Удивительная семья, удивительные судьбы… Братья Павлиновы. Как глубоко они чувствовали сей мир, его таинственные силы, его тончайшие структуры за вещной оболочкой. Их тянуло к шифрам, ходу светил, математическим расчетам и художественному творчеству. Непереносимо остро ощущали они женский характер, измены убивали их, мудрецов, провидцев, художников. Как не боялись они подставлять свои головы под град осколков и снарядов, летевших с вражеских кораблей, как стойко переносили они аресты ни за что, как многое успели сделать в свои не Бог весть какие долгие жизни…
      После теплых бревенчатых стен павлиновского дома не хотелось сразу нырять в подземную толчею метрополитена, и я заглянул в окрестный храм Всех святых. В начале двадцатого века его поставили на воинском Братском кладбище, где хоронили умерших от ран солдат и офицеров первой мировой войны. В тридцатые годы кладбище закатали под асфальт Ленинградского шоссе, а церковь чудом уцелела. Сюда частенько захаживал на склоне лет моряк-художник Павел Павлинов, скорее всего именно здесь его и отпевали. Потом и в самом деле мне пришлось держать свечу в этом храме, когда отпевали другого моряка-художника капитана 2 ранга Владимира Мухачева, моего друга. Судеб морских таинственная вязь прялась не только на кораблях, но и в храмах. И лики святых на потемневших досках, встречали и провожали, порой навсегда всех героев этой хроники.
 

Глава четвертая
 
КОМАНДИР «СПАРТАКА» И ПЕРВЫЙ МОРСКОЙ ЛОРД СТРАНЫ СОВЕТОВ

      В разгар бархатного сезона 1939 года в Ницце случилось странное происшествие: из высокого окна местной больницы выбросился русский пациент. Одни говорили, что его вышвырнули те, от кого он скрывался под сенью красного креста, другие полагали, что больной пошел на это от полной безысходности, ибо официальный диагноз - воспаление легких плюс менингит - не оставлял надежды на выздоровление. Так или иначе, но все знали, что этим несчастным был опальный советский дипломат, объявленный у себя на родине вне закона - Федор Раскольников.
      В 1939 году он бежал из Болгарии во Францию, чтобы не стать жертвой того режима, который сам создавал с рокового Семнадцатого года и которому преданно - до самозабвения - служил.
      Чем не угодил Сталину "предводитель осатаневших от вседозволенности революционных матросов - и безукоризненный исполнитель тайных ленинских поручений" теперь ни для кого не тайна: именно тем, что был еще более безукоризненным исполнителем тайных и явных поручений злейшего врага вождя народов Льва Троцкого. Судьбе было угодно дать ему в кумиры, наставники и начальники Льва Троцкого, которому, как военному вождю большевиков, Раскольников подчинялся в качестве флагмана Балтийского флота. Вихри Гражданской войны не раз сводили их то на Балтике, то на Волге, то в столице. Преданность Раскольникова витии русской усобицы не ведала границ. Он даже женился на пассии своего шефа - Ларисе Рейснер, к которой Лев Давыдович после совместного плавания на кораблях Волжской флотилии несколько охладел.
      «Черный гардемарин» (так называли разночинцев, обучавшихся не в привилегированном Морском корпусе, а в Отдельных гардемаринских классах) Федор Ильин охотно переступил через запретную грань добра и зла, за которую шагнул и герой криминально-нравственного романа Достоевского - студент Раскольников. В честь него, доморощенного ницшеанца, взял себе революционный псевдоним «первый морской лорд» страны советов. Впрочем, он мог бы сразу назваться "Бесом", тоже по Достоевскому.
      Головокружительный взлет на вершину власти затмил в сознании двадцатишестилетнего мичмана Федора Ильина даже намеки на проблески христианских заповедей, которые он учил с детства в семье сельского священника.
      При всем при том Раскольникову не откажешь в личной храбрости. Его жизнь достойна авантюрного романа. В ней было все - и мятежи, и погони, и тюрьмы, и взлеты на высочайшие военные посты, любовные и политические авантюры. Все в ней было, кроме добра и милосердия.
      Именно ему, своему клеврету, предводитель Красной армии Лев Троцкий и поручил возглавить военно-морские силы советской республики, будто нарочно, освободив ему эту высокую должность от моряка-профессионала, порт-артурца капитана 1 ранга Алексея Щастного. Щастный был расстрелян по настоянию Троцкого 22 июня 1918 года.
      Как-то, перелистывая томик воспоминаний Раскольникова «На боевых постах», я выхватил из текста знакомую фамилию - Павлинов. Речь шла о Николае Павлинове, командире эсминца, носившего до 17-го года имя «Капитан 1 ранга Миклухо-Маклай» и переименованном в «Спартака».
      В конце 1918-го года недавние союзники России - англичане, не простив России сепаратного договора с Германией и капитулянтского выхода из войны, заняли одну из главных баз бывшего Российского флота - Ревель. Троцкий, весьма обеспокоенный близостью английской эскадры у морских ворот Питера, поручил Раскольникову провести дальнюю морскую разведку. Это был тот поход, из которого Николай Павлинов домой не вернулся…
      РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Альтфатер и Зарубаев проводили меня на миноносец "Спартак", где я поднял свой вымпел, - вспоминал Федор Раскольников. Последние рукопожатия, советы, пожелания удачи… Кронштадт весь во льду. Командир миноносца Павлинов умело руководит съемкой с якоря…
      … В уютной залитой электрическим светом кают-компании с большим столом посередине и черным лакированным пианино в углу долго сидели за чаем и разговаривали - скромный и сдержанный командир Павлинов, неутомимый рассказчик анекдотов, веселый штурман Зыбин, несколько замкнутый артиллерист Ведерников, всегда чем-то неудовлетворенный инженер-механик Нейман".
      Увы, это было последнее чаепитие в уютной кают-компании. Разведывательный рейд, задуманный Троцкий как большая морская операция с привлечением линкора, крейсеров и еще одного эсминца "Автроила", окончился бесславно и трагически. Обстреляв остров Вульф из носовой 100-миллиметровки в надежде, что береговые батареи обнаружат себя, "Спартак" лег на обратный курс, и тут же сигнальщик доложил Павлинову о дымах за кормой. В погоню за красным разведчиком ринулись из Ревеля пять английских эсминцев.
      Павлинов перевел ручки машинного телеграфа на "самый полный". Но англичане догоняли.
      "Спартак" не мог развить полную скорость, - свидетельствует документ Морской исторической комиссии, - ибо вследствие непривычки личного состава к полным ходам, механизмы действовали неисправно и приходилось по очереди стопорить то одну, то другую турбину, причем средняя скорость не превышала 23-25 узлов". (При конструктивной в 32 узла. - Н.Ч.)
      Одна беда не приходит… "Спартак" отстреливался на ходу. Баковое орудие развернули в кормовой сектор, но слишком круто…
      «В 13.30 газами выстрела носового орудия, направленного под слишком острым углом на корму, сбило ящик с картами, разорвало, разбросало последние, произвело разрушения на мостике и контузило штурмана, вследствие чего точность места миноносца не могла быть определена.
      Минут через десять, когда было замечено по крупной волне, что миноносец идет по мелкому месту, был изменен курс, но слишком поздно, и "Спартак" сел на банку Девельсей, потеряв винты, а значит, и ход.
      Неприятельские суда в это время были в расстоянии около 30 кабельтовых от "Спартака". На последнем был прекращен огонь и спущен флаг. Подойдя до 15 кабельтовых, английские суда застопорили машины, спустили шлюпки и на них перевезли на "Спартак" свою команду. Около 19 часов "Спартак" на буксире был приведен в Ревель и на другой день вместе с личным составом передан эстонцам".
      Таков документ… Как ни прискорбно, но "Спартак" со своим флагманом Раскольниковым вошел в историю как первый советский корабль, спустивший флаг перед неприятелем.
      Перед тем как англичане поднялись на палубу эсминца, начальник морских сил Республики спустился в кубрик и переоделся в матросский бушлат, в котором остались документы военмора-эстонца, не пошедшего в поход по болезни. Никто из команды "Спартака", - ни бывшие офицеры, ни тем более матросы, не выдал англичанам члена Реввоенсовета.
      "Меня поставили во фронт - на левом фланге спартаковской команды, - вспоминал в своей книге Раскольников, - и отобрали паспорт. Ввиду того что по паспорту я значился эстонцем Феллинского уезда, ко мне подошел какой-то матрос боцманского вида и стал разговаривать по-эстонски. Ему не стоило большого труда уличить меня в незнании языка.
      В свое оправдание я солгал, что давно обрусел и уже забыл родной язык. Но в этот момент на шканцах появилась группа белогвардейских офицеров, и среди них я тотчас узнал высокую долговязую фигуру моего бывшего товарища по выпуску из гардемаринских классов - бывшего мичмана Феста. Оскар Фест принадлежал к прибалтийским немецким дворянам… Остановившись против нас у правого борта корабля, Фест медленно провел взглядом вдоль всего фронта, и его широко раскрытые голубые глаза буквально застыли на мне… Он сказал что-то своим белогвардейским спутникам, и меня тотчас изолировали от всей команды, раздели донага, подвергли детальному обыску".
      Раскольникова отправили в Англию, в лондонскую тюрьму "Брикстонпризн" (спустя полгода его обменяли на пленных английских офицеров, и он вернулся на родину), а Павлинов остался в Ревеле, так как обмену он не подлежал; о визе же на въезд в Советскую Россию и речи не могло быть. Бывшего командира «Спартака» предали суду офицерской чести при Морском управлении Северо-Западной белой армии. Командовал морскими силами контр-адмирал Пилкин, хорошо знавший отца Николая Павлинова.
      Обвинение было серьезное: лейтенанту Павлинову 4-му ставилась в вину его служба у большевиков на командной должности и участие в боевых действиях против белых сил. Однако защитник сумел убедить членов суда в том, что командир "Спартака" искупил свое прегрешение тем, что намеренно посадил эсминец на банку и сдал его союзникам России - англичанам. И хотя это было не так, Павлинов не стал возражать. Суд офицерской чести снял все свои обвинения.
      Участь команды "Спартака" была куда суровей.
      РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: "Нас свезли всех на остров Нарген, - вспоминал в 1963 году бывший машинист эсминца Иван Михальков, - и бросили в холодные землянки, мрачные, темные помещения без света. Нары без матрасов, сырость. Особенно ужасно был устроен карцер - железный погреб, заваленный сверху каменьями. Ледник-душегубка.
      В конце января 19-го года нас, моряков эсминца "Спартак", вывели из бараков и построили в один ряд. Комендант лагеря Магер объявил, чтобы все коммунисты вышли на два шага вперед, иначе расстреляют всех.
      Комиссар В.Павлов вышел первым. За ним - еще пятнадцать человек команды.
      Третьего февраля из Таллинна прибыл на остров карательный отряд с пулеметами. Комендант объявил, что коммунистов "Спартака" отправляют на суд в город. Но все поняли, что это значит на самом деле. Твердым шагом, с гордо поднятой головой шестнадцать моряков направились в свой последний путь. Они шли к выходу за проволочное заграждение. Первым шагал комиссар Павлов.
      Лежал чистый нетронутый снег. Казалось невероятным, что вот сейчас, через минуту, он побагровеет от крови, которая еще пока течет в жилах товарищей.
      Шли спокойно, держась за руки.
      Комиссар Павлов запел во весь голос:
      "Мы жертвою пали в борьбе роковой…"
      Все моряки, шедшие на смерть, подхватили песню прощания. Она звучала недолго. Затрещали пулеметы…
      На другой день расстреляли коммунистов с «Автроила».
      Все эти жертвы, так же как и переломанная судьба Павлинова, остались на совести начморси Раскольникова и Предреввоенсовета Троцкого, пославших эсминцы в рисковую авантюру без должного охранения.
      22 декабря 1940 года под звуки траурного салюта кораблей Краснознаменного Балтфлота кумачовые гробы с прахом спартаковцев были доставлены на военном корабле в Таллинн. Траурная процессия под протяжные гудки фабрик и паровозов, сирены судов проследовала на Военное кладбище…
      СУДЬБА КОРАБЛЯ. В Красном флоте имя вождя римских рабов Спартака носило десять кораблей и судов. Эскадренный миноносец, которым командовал лейтенант Павлинов, менял свое название пять раз. Заложен и спущен он был как "Капитан 1 ранга Миклухо-Маклай". В июне 1915 года его перекрестили в "Капитан Кингсберген". За несколько дней до своего рокового похода он стал "Спартаком". Эстонцы переименовали его в " Вамбола". Летом 19-го года на корабле была предпринята неудачная попытка поднять красный флаг и уйти в Кронштадт.
      В составе эстонского флота "Вамбола" принимал участие в Гражданской войне 1920 года. А в 1933 году правительство Эстонии продало его перуанскому флоту, где бывший "каперанг" был произведен в "адмиралы": эсминец, построенный в Петрограде, назвали "Альмиранте Виллар". Он нес бремя воинской службы на Тихом океане до 1955 года.
 

* * *

 
      Вечером заглянул ко мне Снежков и вернул книгу об орденах.
      - Задание выполнено, гражданин начальник, - дурашливо отрапортовал он. Кривым карандашным крестиком был отмечен персидский орден "Льва и Солнца"…
      Итак, в одном воровском кармане сошлись орден тестя Булгакова и знак командира "Миклухо-Маклая" ("Спартака"), как сошлись имена римского вождя, немецкого педагога, русского этнографа, перуанского адмирала, офицера Российского императорского флота и родовитого дипломата в крайних точках некой замысловатой гексаграммы. Было над чем поломать голову…
 

Глава пятая
 
ЧЕРЕП ТАМЕРЛАНА, ИЛИ "ПОДСАДНЫЕ УТКИ" В ФИНСКОМ ЗАЛИВЕ

      Москва. Зима 1991 года
      Звоню Семену Михайловичу Павликову. Может, старому капитану полегчало и с ним удастся нормально поговорить? В трубке голос деревенской родственницы, о которой говорила медсестра.
      - Семена Михалыча? А его нету. В больнице он. На Потешной… На месяц взяли… Пускают, пускают… Я ему передачу кажну неделю ношу.
      Старинная психиатрическая больница на Потешной улице (названной в честь Потешного полка юного Петра, игравшего здесь, в Заяузье, в военные игры) стоит неподалеку от моего дома, и, выкроив время, я отправился к ее желтым корпусам на берегу Яузы.
      Пакет с яблоками у меня приняли, а за ворота не пустили:
      - Пускаем только близких родственников… И то с разрешения лечащего врача.
      С большим трудом добываю телефон лечащего врача - Мирона Ароновича, созваниваюсь, объясняюсь, получаю пропуск в его кабинет. Тучный брюнет с глазами усталого гипнотизера молча слушал историю моего поиска, поглядывая на меня, должно быть, так же, как на своих пациентов, подбирая формулировки диагноза.