Уик-энд на Вайнярде в обществе Салли пролетел незаметно.
      Мы торчали на пляже, ели начос, пили пиво и издевались над отдыхающими, которые выглядели в шортах еще хуже, чем мы сами.
      В один из вечеров я подцепила в баре какого-то типа, состроила ему глазки, а потом – он как раз вообразил, что дело в шляпе, – со сладенькой улыбкой пояснила, что живу со здоровяком-вышибалой. Бедняга вылетел из бара как ошпаренный.
      Развлечение показалось мне забавным, хотя немного инфантильным. В отличие от меня Салли не слишком увлекалась игрой. Я посоветовала ей тоже пофлиртовать с кем-нибудь, но она напомнила о фазе концентрации и очищения.
      К тому времени, когда мы вновь оказались на пароме, потяжелев на несколько фунтов, но расслабившись, я даже пожалела, что приходится возвращаться домой.
      – Нужно как-нибудь еще собраться, – заметила я Салли, когда берега Вайнярда пропали из вида.
      – Ты серьезно?
      – Конечно. Я прекрасно провела время! А тебе не понравилось?
      – Да нет, все было о’кей. Только предупреди заранее. Чтобы я смогла определиться.
      – Ну, при твоей-то занятости, – хмыкнула я.
      Салли только улыбнулась.
      Наутро, когда я проверяла свою электронную почту, заглянул Келл.
      – Что случилось? – спросила я, не отрывая глаз от монитора.
      – Рик привел в офис своего малыша. Умненький парнишка! Если у тебя есть время, может, позанимаешься с ним немного? Мы все собираемся присматривать за ним по очереди, чтобы Рик смог сделать хоть часть работы.
      – Конечно, конечно, – вяло пробурчала я, бешено стуча пальцами по клавиатуре. Келл ушел, а я осталась, позволив панике захлестнуть себя.
      Иисусе, это невозможно. Куда бы спрятаться…
      – Джинси!
      В дверях стоял Рик с ребенком.
      Его ребенком.
      Он выглядел как точная, хотя и уменьшенная копия отца. Маленькое существо, выпрыгнувшее из Рика, без необходимости в еще одном наборе ДНК.
      – Э… – замялся Рик, – вот, познакомься с Джастином. Его няня заболела, так что он проведет день со мной. Здесь. В офисе.
      Я обошла стол. Каждый шаг давался с трудом.
      Малыш смотрел на меня с таким напряженным вниманием, что я испугалась: а вдруг на подбородке вскочил прыщ размером с Сиэтл?
      – Что? – вырвалось у меня.
      – Ты похожа на моего учителя.
      – Неужели?
      – Правда. Его зовут мистер Рэндалл. Он старый.
      Знаете, что сказал о детях У.К. Филдс? Много всего. И ничего хорошего. Вот мое любимое изречение: «Обожаю детишек… в жареном виде».
      Рик открыл рот, но не издал ни звука.
      – Гм… – выдала я, – думаю, это не так уж плохо.
      Джастин кивнул:
      – Ага. Он классный. У него есть ручная крыса.
      – Белая или серая?
      – Белая! Видела бы ты, что было, когда ее чуть не слопала змея!
      – Да, это здорово, Джастин. Просто здорово. Э… как насчет…
      Ну, что теперь, Джинси? Что предложишь? Пойти, отксерокопировать наши задницы? И вообще, чем можно заняться с пятилетним ребенком?
      Я бросила панический взгляд на Рика. Тот бесстрастно уставился на меня. Ожидает, что я весь день стану нянчить малыша? В конце концов, у меня своя работа…
      Но тут он, похоже, очнулся. Или мозги снова заработали?
      – Джастин, почему бы нам не вернуться в мой офис? У Джинси полно своих дел.
      – Па, – торжественно объявил Джастин, – твой офис, в общем, он ужасно скучный.
      – Потому что это офис. Он и должен быть скучным.
      – Почему?
      – Понятия не имею. Так уж положено.
      Взгляд Джастина явно говорил: «Брось, па. Все ты прекрасно знаешь».
      По крайней мере так я его поняла. Мальчик упорно молчал.
      Но вид у Рика был самый что ни на есть озадаченный.
      – А у Джинси на столе есть шарик из резиновых колечек, – объяснил Джастин.
      Наблюдательный малыш. Маленький шарик почти спрятался за беспорядочной грудой бумаг и журналов по специальности.
      Рик пожал плечами.
      – Что особенно веселого в шарике из резиновых колечек? – удивился он.
      Господи, неужели он никогда не был ребенком? Его несчастный сын обречен!
      – Шутишь? – вмешалась я. – Знаешь, что можно проделывать с такими шариками? Идем, Джастин. Можешь побыть со мной, пока Рик… твой па торчит в своем скучном офисе.
      Судя по выражению лица Рика, я совершила удивительно благородный поступок.
      – Он тебе не помешает? То есть я…
      – Да, да, все в порядке. Иди. Без тебя обойдемся. Верно, Джастин?
      – Угу. Па. Ты иди, иди.
      Рик все еще колебался. Я замахала руками, выгоняя его за дверь, и он покорно побрел к выходу, по пути успев споткнуться о порог. Улыбка Джастина говорила об искренней любви к недотепе-отцу.
      – Итак, – начала я, подходя к нему.
      – Итак, – повторил Джастин.
      – Понимаешь, мне правда нужно работать. А ты пока поиграй с шариком. У меня и маркеры есть. И бумага. Делай что пожелаешь.
      Джастин взял со стола шарик и устроился на полу.
      – Можешь возвращаться к работе, – спокойно разрешил он.
      Я послушалась. И много чего успела. Время от времени я вспоминала о малыше и проверяла, как обстоят дела.
      Джастин был целиком поглощен своими занятиями, сосредоточенно тыча пальцем в шарик, словно решая сложную задачу.
      По мне, так пусть хоть целый день играет с этой дурацкой штукой. Лишь бы не рвал и не пачкал важные документы.
      В какой-то момент я ощутила, что в комнате есть еще кто-то. Подняв глаза от компьютера, увидела стоявшую в дверях Салли. Та мрачно хмурилась. Впрочем, это не редкость.
      – Привет! – кивнула я. – Заходи и…
      Салли метнула на Джастина полный неподдельной ненависти взгляд и удалилась.
      Ого! Значит, она что-то имеет против Рика, а теперь не только против Рика, но и его сына.
      Неужели только потому, что они мужчины? Кто знает…
      По мне, так мужчины совсем не хуже женщин, кроме нескольких печальных исключений, таких, как мой братец.
      Мужчины. Секс.
      В голове крутились мысли о нас с Риком. В постели. Я смотрела на Джастина, который безуспешно пытался сосчитать количество резинок в верхнем слое шарика. И как ни пыталась выбросить из головы непристойные картинки, ничего не получалось. Они становились только ярче.
      Что же я за дрянь, если думаю о сексе в присутствии маленького ребенка?
      А больше всего меня занимало вот что: каким образом неуклюжесть Рика полностью исчезает в постели? Там он уверенный, сильный и нежный, во всех смыслах этих слов. Поразительно! Сексуальная доблесть Рика – хорошо охраняемый секрет.
      Я вдруг поняла, что Джастин пристально на меня смотрит.
      – Что? – виновато спросила я.
      – У тебя лицо какое-то странное. Ты заболела?
      – Э… нет. Я в порядке. А ты?
      – Я тоже. Только со счета сбился.
      – У меня идея. Почему бы тебе не скатать шарик самому? У меня полно резиновых колечек, причем разноцветных.
      – Я не знаю, как начать, – пожаловался он, беря у меня коробку.
      – Сейчас покажу. Это легко. Просто внимательно смотри и слушай.
      – Ладно. Только я не слишком хорошо умею слушать. Нет, я способный, но не люблю слушать.
      Я укоризненно покачала головой:
      – Кто сказал, что ты не слушаешь? Кто посмел такое наплести?
      – Мистер Рэндалл. И еще мой па. Но я не обижаюсь. Подумаешь, большое дело! Па говорит, что в моем возрасте он был такой же.
      Я представила Рика так ясно, словно это он сидел со скрещенными ногами на моем ковре. Картинка показалась ужасно смешной.
      – Па очень неуклюжий. Правда? – неожиданно спросил Джастин, не сводя с меня глаз. Неужели проверяет?
      Или читает мои мысли?
      – Э… полагаю! – мудро ответила я.
      – Вчера он сломал мой самосвал. Не нарочно. Просто наступил на него.
      – Неужели?
      Я начала потеть. Кажется, под мышками расплылись мокрые пятна.
      Джастин пожал плечами:
      – Я не обиделся. В общем, я его люблю, так что ничего страшного.
      – Вот и хорошо, – выдохнула я, – что ты любишь своего па.
      Джастин высыпал на ковер кучу резиновых колечек.
      – Угу, – пробормотал он, уже занятый делом.
      «Знаешь, – сказала я себе, отметив, что волосы мальчика точно такого же оттенка, как у Рика, – если Джастин сумеет сохранить свою трогательную честность, по нему когда-нибудь будут сохнуть все девчонки».
      Точь-в-точь как по отцу.

      Я выбросила свой дневник.
      Но сначала выдрала все страницы, даже чистые, и порвала в мелкие клочки. Клочки сложила в бумажный пакет, бумажный пакет – в пластиковый, все это сунула в мусорное ведро, а поверх высыпала апельсиновую кожуру и кофейную гущу.
      Не могу видеть собственную боль и унижение на бумаге. Достаточно плохо уже то, что меня замучили сомнения, тревоги и непонятные вспышки гнева, ни на кого конкретно не направленные.
      На всех сразу.
      А если бы Уин нашел дневник? Прочитал все эти проклятые, обличающие слова?
      Слова, которые я хотела, но не могла ему сказать.
      Например: «Мне так грустно. Ты меня не понимаешь».
      Семь слов, семь простых слов, за которыми стоит история одиннадцати лет.
      Семь неопровержимых слов.
      Всего лишь слов, констатирующих печальный факт.
      Мне так грустно. Ты меня не понимаешь.
      Мне так грустно, потому что ты меня не понимаешь.
      Мне так грустно, потому что я наконец поняла: ты меня не понимаешь.
      Мне было так грустно. И обидно. И горько, но в основном грустно.
      Можно перенести горечь. И даже гнев. Пережить, а потом изжить. Выбросить из сердца. И это может оказаться чем-то вроде катарсиса.
      Обида может забыться. Боль – ослабеть. А время, как говорят, – лучший целитель.
      Но печаль – это совсем другое. Она никогда не уходит просто так. Потому что пустила в душе слишком глубокие корни.
      Печаль – это огромное разочарование. И когда вы разочарованы, скажем, в том, кто клялся любить и понимать вас, – надежда вдруг умирает, а мир становится абсолютно новым и загадочным.
      С тех пор, куда бы я ни шла, эти слова мантрой звучали в моем мозгу. Я шагала им в такт, дышала с ними в одном ритме, позволяла их смыслу отбрасывать тень на каждого человека, с которым встречалась. Их сила звучала в воплях клаксонов, а приговор эхом отражался от стен домов. Летал вместе с мусором, порхавшим по тротуару и оседавшим в сточных канавах.
      Мне было так грустно.
      Как-то днем, посреди недели, я вернулась домой и сложила вещи. Потом позвонила Уину и оставила в голосовой почте сообщение, что сегодня же уезжаю на Вайнярд.

      Как хорошо было оказаться в доме одной!
      Как спокойно!
      Никто не таскал у меня йогурты. Не включал телевизор на полную громкость. Не занимал ванную.
      Целых полтора дня я делала что хотела.
      Обе спальни были к моим услугам – роскошь, о которой я почти забыла со времен средней школы. В колледже у меня была соседка по комнате, а когда я не делила спальню с ней, делила постель с Уином.
      Я подолгу гуляла по берегу, собирала красивые раковины и выбрасывала в океан перед тем, как вернуться домой.
      Я читала биографию Элеоноры Аквитанской и тихо радовалась, что родилась в двадцатом веке.
      Я смотрела на звезды. Я думала. Я молчала.
      За эти полтора дня не заговорила ни с кем. Даже с продавщицей в магазине.
      Одиночество было прекрасным лекарством.
      Но долго это не продлилось.
      Когда в половине девятого утра зазвонил телефон, последним человеком, кого я ожидала услышать, была мать Уина.
      Устрашающая миссис Матильда Каррингтон.
      – Здравствуй, Клер, – прочирикала она. – Я тебя разбудила?
      – О, что вы, нет, – заверила я.
      Я была на ногах с шести утра. После помолвки у меня началась бессонница.
      – Как поживаете, миссис Каррингтон?
      – Прекрасно, дорогая. А как ты? Уин сказал, что ты живешь одна, и попросил позвонить, чтобы ты не чувствовала себя брошенной.
      Почувствуй я себя брошенной, и что тогда?
      Вернулась бы домой к Уину? Вряд ли это решило бы проблему.
      – О, со мной все в порядке! – жизнерадостно сообщила я. – Здесь просто чудесно.
      – Кстати, у меня есть несколько вопросов, которые я хотела бы обсудить с тобой. Речь идет о свадьбе.
      Я хотела было сказать, что сейчас не время, что у меня назначена встреча за ленчем, но, зная, что она все равно меня проигнорирует, промолчала.
      Уин недалеко упал от яблоньки.
      – Конечно, миссис Каррингтон, – пробормотала я, тяжело усаживаясь в кресло. – О чем вы хотели поговорить?
      – Клер, дорогая, надеюсь, ты возьмешь фамилию моего сына? Иначе я просто не представляю тебя частью нашей семьи! Ты должна стать миссис Каррингтон!
      Я крепче сжала трубку. Что, спрашивается, я могла на это ответить?
      Я уже обсуждала эту проблему с Джинси и Даниэллой.
      – Разумеется, я беру фамилию Уина, – сообщила я тогда.
      Джинси только глаза закатила, словно я оказалась безнадежным случаем.
      Даниэлла предложила свой вариант:
      – Почему бы не взять двойную фамилию? Уэллман-Каррингтон. Немного длинновато, но неплохой выход из положения. Так сказать, компромисс.
      – Не желаю я компромиссов, – настаивала я. – С меня вполне достаточно фамилии Уина. Правда. Я знаю, кто я есть. Не обязательно оставаться Уэллман, чтобы сохранить свою индивидуальность.
      Но Джинси, разумеется, не могла не выступить:
      – Неужели, солнышко? Кстати, Уэллман – фамилия твоего отца. Ты в самом деле знаешь, кто ты есть? Помимо мужчин в твоей жизни?
      – Разве она одна такая? – вмешалась Даниэлла, прежде чем я успела открыть рот от изумления. – Разве кто-то способен существовать отдельно от других? Человек – не остров, Джинси. Мы все зависим от других. Связаны с ними. Друзьями. Знакомыми. А особенно – с родственниками.
      – Посмотрите на эту мисс Философ! – рявкнула Джинси.
      – Мисс Феминистское дерьмо! – не осталась в долгу Даниэлла. – Ну конечно, во всем виновен патриархат!
      А сейчас, беседуя с будущей свекровью, я внезапно осознала, что не хочу быть ни Каррингтон, ни Уэллман.
      Хочу быть просто Клер.
      Хочу быть собой!
      – Конечно, я беру фамилию Уина, – заверила я вслух.
      Миссис Каррингтон громко вздохнула.
      – Вот и хорошо. Значит, это уладили. Теперь насчет твоего платья.
      – А что с платьем? – удивилась я.
      Неужели она предложит заплатить за платье? Разумеется, я вежливо отклоню предложение.
      – Я буду счастлива, если ты наденешь мое подвенечное платье. Как ты знаешь, у меня нет дочерей, и… теперь, когда вы с Уином женитесь, у меня как будто появится дочь. Кто-то, кому я могу советовать. Кому могу…
      Миссис Каррингтон продолжала распространяться на любимую тему, но я уже не слушала.
      Я видела снимки платья… и миссис Каррингтон в этом платье – в доме Уина в Энн-Арбор. Фасон был классически прост и, возможно, идеально подошел бы мне.
      Но…
      Меня обуревали противоречивые чувства неприязни и благодарности.
      Как посмела миссис Каррингтон предлагать мне нечто подобное?! Платье, которое уже носили!
      И в то же время, как мило с ее стороны считать меня своей собственной плотью и кровью.
      «Согласись, Клер, это жест любви. Семейного единства. Одно поколение передает высокоценимую собственность следующему», – твердил один решительный голос. Другой упрямо возражал: «Вернись на землю, Клер! Это всего лишь первый шаг с целью приковать тебя к этой семье благодарностью и сознанием собственной вины. Первое из множества подобных проделок властной и властолюбивой свекрови. Она стремится давать тебе советы? Какие советы? Как лучше угодить ее сыночку?»
      Я поняла, насколько права Даниэлла. Я выходила не только за Уина, но и за его мать.
      А как насчет моей собственной? Что почувствует мама, если увидит меня в подвенечном платье миссис Каррингтон?
      Почувствует себя брошенной. Отвергнутой. Не то чтобы альтернативой могло послужить ее платье. Мама на четыре дюйма ниже меня и очень миниатюрна. Но все же…
      Второй голос победил.
      Я возьму фамилию Уина. Но платье его матери не надену.
      Просто пока не стоит говорить ей об этом.
      – Спасибо, миссис Каррингтон, – ответила я как могла твердо. – Я… я обязательно обдумаю ваше любезное предложение. Видите ли, я уже обратилась в небольшой свадебный салон на Ньюберри-стрит. У них есть кое-какие соображения, кстати, совсем неплохие. Но я обязательно…
      – Превосходно, дорогая, – перебила она. – Я отдам переснять мои лучшие свадебные фото и пришлю их, чтобы освежить твою память, договорились?
      Мы поболтали ни о чем еще несколько минут и распрощались.
      Я отправилась на Вайнярд, чтобы немного побыть одной. Поразмыслить. Спрятаться.
      Отдохнуть.
      Но они не давали мне покоя.
      Преследовали.
      Они всегда преследовали меня.

      Вернувшись из своего одинокого путешествия на Вайнярд, Клер позвонила мне в офис и пригласила вместе с Даниэллой на коктейль в отель «Ритц» на Тремонт-стрит.
      Вечеринку устраивала фирма Уина.
      – Понимаешь, Даниэлла мечтает познакомиться с Уином, – пояснила она со странным смешком. – Ну вот, это ее счастливый шанс.
      – А я? Разве я хотела познакомиться с ним? – ляпнула я, удивив даже саму себя идиотской постановкой вопроса.
      Клер немного помолчала, прежде чем ответить.
      – Может, и нет. Но ты приглашена.
      Ничего себе. Это была новая Клер. Клер, которая не стеснялась говорить то, что думает.
      Может, сказалось мое благотворное влияние на чересчур сдержанную подругу.
      В таком случае я впервые оказала на кого-то благотворное влияние.
      – Там будет Трей. Старший брат Уина, – продолжала Клер. – Приедет из Сан-Франциско. Вообще он учитель истории, но собирается менять профессию. Днем он работает в конторе государственного защитника, а по вечерам учится на юридическом факультете. Он очень одаренный человек. Только что получил какую-то большую премию, не знаю только, какую именно. Уин не объяснил подробно. Все еще не оправился от шока, узнав, что один из выдающихся и прославленных Каррингтонов собирается стать государственным защитником.
      – Намереваешься свести меня с этим образцом добродетели? – спросила я полушутя.
      – О нет! Трей голубой. Я рассказала о нем потому… ну, подумала, он тебе понравится.
      – И думаешь, что Уин мне не понравится.
      Долгое молчание.
      – Да, – выговорила она наконец. – Думаю, Уин тебе не понравится. Но ты, возможно, не понравишься ему, так что это не важно.
      – Вот как? Ладно, приду.
      Интересно, станет ли эта обновленная Клер такой же раздражающе прямолинейной, как я сама? Неужели я породила монстра?
      Так или иначе, мы с Даниэллой шикарно разоделись. Ее вариант шика – платье с поясом, по ее словам, последний крик моды и современный вариант старой модели Дианы фон Фюрстенберг. Понятия не имею, кто это такая.
      Для меня же это означало блузку цвета парижской лазури – Даниэлла долго не верила, что мне известен такой оттенок, – и черные брюки из «Гэп». Я купила их на распродаже, а всем известно, что лучшие брюки – те, что куплены на распродаже.
      И кому интересно, существовал ли месье или леди фон Гэп?
      – Я так рада, что мы наконец-то познакомимся с Уином, – заявила Даниэлла, сунув в рот крохотный пирожок.
      – По-моему, тебя больше интересует бесплатное угощение.
      – Бесплатное угощение тоже неплохо, особенно когда вкусное. Шампанское пробовала? «Вдова Клико». Одно из лучших.
      – Не пью шампанского.
      – О, ради Бога, Джинси! Почему тебе нравится разыгрывать из себя грубое ничтожество, когда в тебе столько же утонченности, сколько в любой из нас? Не могу понять, почему ты стараешься это скрыть.
      Спорить с Даниэллой не было смысла. Если ей хотелось воображать меня мисс Эмили Пост, ради Бога, кто против?
      Подошедшая Клер представила нас Уину, выглядевшему как тысячи других американских парней. Средний рост, аккуратно подстриженные каштановые волосы, карие глаза, синий костюм, остроносые туфли.
      По-моему, ничего выдающегося. Даже его обаяние было каким-то усредненным.
      Может, именно это и привлекло Клер к Уину.
      Все лучше она, чем я, особенно если вспомнить Рика, его жестокую прямоту, помятую одежду и пристрастие к музыке в стиле блюграсс.
      Несколько минут мы болтали о том о сем, но тут с другого конца зала Клер помахал высокий красивый парень, и она, извинившись, отошла.
      – Мой брат. Он и Клер, можно сказать, родственные души, – сообщил Уин, вяло согнув руку в запястье в старом как мир жесте.
      И неожиданно этот парень, лишенный индивидуальности, показался мне назойливо громогласным и невыносимо предсказуемым.
      – Что? – резко спросила я. – Что это значит?
      – Разве не поняли? Трей. Он гей. Гомик. Не знаю, откуда он взялся такой. В нашей семье никогда не было голубых.
      Насколько это тебе известно, дурья башка.
      – Правда? – допытывалась я, стараясь не плюнуть ему в физиономию.
      – Да. Не то, чем можно гордиться. Я имею в виду Трея.
      – Насколько я знаю, Трей был учителем? – сдержанно осведомилась Даниэлла.
      Мне следовало бы знать, что она дипломат. Мастер вести беседу даже с кретинами.
      – И что сейчас он хочет стать юристом, – продолжала она. – Клер, кажется, упоминала, что Трей недавно получил престижную премию.
      – О да, – выдавил Уин, словно признание заслуг брата требовало огромных усилий. – Среди Каррингтонов тупиц нет.
      Даниэлла поспешно ущипнула меня за руку. Я прикусила язык. На несколько минут. Но Уин не унимался.
      – Когда Трей признался во всем, – доверительно продолжал он, – мне пришлось серьезно подумать, следует ли поддерживать с ним отношения. У матери едва не случился инфаркт. Пришлось срочно везти ее в больницу. Правда, она склонна все драматизировать, но представляете, какое потрясение? Отец собирался вычеркнуть его из завещания. Мы долго совещались, стоит ли оставлять его в семье. Ну, знаете, как это бывает.
      – Не совсем, – отрезала я с широкой невинной улыбкой. – Видите ли, я не… Ой!
      Даниэлла вонзила мне в ногу каблук-шпильку.
      – Ради Клер, – прошептала она с застывшей улыбкой.
      Уин был так поглощен собственными идиотскими разглагольствованиями и дурацкими рассуждениями, что не обратил внимания на нашу перепалку.
      – Откровенно говоря, – продолжал он, вертя бокал с мартини, – не понимаю я этих голубых. Откуда их столько взялось? Куда катится общество? И чего они добиваются?
      – А чего добиваетесь вы? – с видом жизнерадостной идиотки осведомилась я, игнорируя отчаянные знаки Даниэллы. – Своим покровительственным…
      Но прежде чем я успела договорить, Даниэлла схватила меня за руку и, с ослепительной улыбкой махнув куда-то в пространство, потащила прочь от мистера Уинчестера Каррингтона III.
      Мы нашли пресловутого Трея в одиночестве, он стоял у стойки бара с бокалом дорогого шампанского в руке.
      – Ваш брат – жопа, – без обиняков заявила я, протягивая ему наполненную с верхом тарелку. – Креветок?
      – Спасибо, – кивнул Трей, сунув в рот целую гигантскую креветку. – Знаю.
      – Кстати, я Джинси. Подруга Клер. А это Даниэлла.
      Трей представился и схватил с моей тарелки еще одну креветку.
      – Не знаю, как Клер может с ним даже говорить, – продолжала я, все еще кипя гневом, – не говоря уж о том, чтобы выйти замуж. Иисусе! Так и тянет плюнуть ему в морду!
      Трей проглотил креветку и ухмыльнулся:
      – Я рад, что у Клер наконец объявилась такая подруга, как вы. Ей нужен защитник. Она должна научиться посылать его куда подальше. Она неплохая девочка. Просто ею слишком долго помыкали.
      – Да-да. Клер классная, и все такое. Но я хочу знать, как вы-то выносите здешнее общество. Вы что, святой? Как вы вообще можете находиться в одной комнате с Уином? Он омерзителен!
      – Да, он кретин, жалкий и пошлый тип, – сухо согласился Трей, – но, кроме всего этого, он еще и мой младший брат. Родные всегда чем-то обязаны друг другу. Даже если приходится притворяться, что все друг с другом ладят.
      – Значит, как человек вы куда лучше меня, – вздохнула я.
      – А вот в этом стоит усомниться.
      – Просто вы плохо меня знаете.
      – Вы не выглядите сволочью. Поверьте, я их немало повидал в жизни.
      – Внешность может быть обманчива.
      – У меня суперлазерное зрение.
      – Ладно, выиграли, – засмеялась я. – Я действительно не так уж плоха.
      – Представить не могу, чтобы Дэвид мог от меня отвернуться, – пробормотала Даниэлла скорее себе, чем нам. – И что бы он ни сделал, я в жизни не отвернусь от него.
      – Дэвид – ее старший брат, – пояснила я, и Трей понимающе кивнул.
      Про собственного братца я упомянуть не потрудилась. Тот наверняка сдал бы меня врагу за кварту светлого.
      Что же до моей преданности к нему, она тоже оставалась под большим вопросом.
      Несколько часов спустя мы с Даниэллой сгорбились у стойки бара в Силверстоуне. То есть сгорбилась я: подруга, как всегда, сидела прямо, за исключением тех случаев, когда возлегала на диване. Она вечно напоминала мне о преимуществах хорошей осанки.
      – Вряд ли я смогу и дальше помогать Клер со свадьбой.
      Похоже, Даниэлла искренне расстроилась. Представляю, что ей стоило отказаться от такого грандиозного проекта!
      – Разве я могу поощрять такую милую девчонку в намерении выйти за такого кошмарного жлоба?!
      – Не можешь, – коротко подтвердила я.
      – Но и бросить все тоже нельзя. Клер положилась на меня. Столько всего еще нужно сделать… И под каким предлогом отказаться? Не могу же я так прямо выложить, что презираю ее жениха!
      Мы немного помолчали, потом Даниэлла тихо сказала:
      – Знаешь, нельзя не сравнивать Уина с Крисом. Можешь себе представить, чтобы Крис вел себя как последний идиот?
      – Нет, – охотно согласилась я. – Он не из таких. То есть я едва его знаю, но по человеку сразу видно. Наверное, в этом я похожа на Трея. Способна за милю различить подонка.
      – И Рик тоже не из таких, – вспомнила Даниэлла. – Если все, что ты рассказывала о нем, – правда. Да и зачем тебе лгать?
      – Вот именно, зачем! Рик – прекрасный человек. Настоящий мужчина. О таких романы сочиняют. Вроде Гэри Купера или кого там еще. Героя, который сначала думает о других, а потом – о себе. Не мачо, а мужественный и сильный. Для него на первом месте женщины и дети, но без всякого покровительственного вздора, который обычно этому сопутствует в романах…
      – Похож на моего отца, – объявила Даниэлла. – Настоящий защитник. Мой отец очень добрый.
      И мой тоже, подумала я, вдруг вспомнив, как он ходил за продуктами для престарелой миссис Кеннеди, нашей соседки, как чистил дорожки перед церковью каждое воскресное утро, как приносил матери цветы, просто так. Без всякого повода.
      Не то чтобы она это ценила. В начале семидесятых, примерно в то время, когда родилась я, Эллен Ганнон проглотила слишком горькое лекарство, возымевшее быстрый и перманентный эффект.