По пути на ранчо Гарри Крендла Кэт любовалась пейзажем, а Коннор называл горные пики, окружавшие Диллон – Рэд, Буффало, Тендерфут; показывал реки – Блу, Тен-Майл и Снейк, сливавшиеся в одну в долине. Кэт так живо интересовалась историей края, что Коннор сам увлекся рассказом.
      – Охотники и индейцы встречались в этой долине, чтобы выпить и поторговать. Одноглазый до сих пор помнит эти времена, хотя прошло уже лет сорок. – Он повернул коляску на главную улицу Диллона к гостинице «Уоррен-Отель», которую Кэт рекомендовал отец Дайер. – В 82-м сюда перевезли много домов из Фриско, – продолжил Коннор. – Потом, в 83-м, привезли целый город, так как в Диллон провели железную дорогу, а два года спустя заселили и этот участок между реками.
      – Надеюсь, гостиница осталась на месте, – сказала Кэт. – Я так устала.
      Она получила второе послание от Гарри Крендла, извещавшее, что он решил оставить молочный бизнес и хотел, чтобы Кэт купила его половину ранчо. Коннор вызвался сопровождать ее в поездке;
      Кэт подозревала, что он сделал это с целью держать ее подальше от отца Дайера с его идеями. Они выехали в субботу и собирались остаться в Диллоне до понедельника. Коннор уже нашел семью, которая будет работать па ранчо за проценты от прибыли. Оставалось лишь заключить сделку в присутствии юриста.
      – Гостиница все еще на месте, – заметил Коннор, когда они остановились перед высоким крыльцом «Уоррен-Отель». За ужином Коннор рассказывал Кэт о диллонской поляне для пикников с танцевальной площадкой, дорожкой для скачек, а также о празднике четвертого июля. Кэт как раз расправлялась с яблочным пирогом и обсуждала вопрос о том, как бы привезти детей на один из таких праздников, когда у их столика появился Гарри Крендл, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руках шляпу. Он сказал, что раз уж ранчо продано, то он прямо сейчас, не мешкая, хочет отправиться разведывать золото и руду.
      – Но ведь Лендизы отправились в Робинсон укладывать свои пожитки, – заметила Кэт. – Вы не могли бы подождать, пока…
      – Ранчо теперь принадлежит вам, миссис Фицджеральд. Так зачем же мне оставаться здесь? – пожал плечами Гарри.
      – Но ведь коров нужно доить каждый день…
      – Два раза в день, – уточнил Гарри. – До чего ж я рад, что разделался со всем этим. Никогда не считал это занятием, достойным настоящего мужчины.
      – Я никогда не доила коров, – растерялась Кэт. У нее возникло подозрение, что Гарри нарочно решил отомстить ей за отказ выйти за него замуж.
      – Я рассчитываю, что вы и ваш друг что-нибудь придумаете к завтрашней дойке. Если, конечно, не передумаете насчет моего предложения.
      – Вы пытаетесь меня шантажировать, – вздохнула Кэт. – И это после того, как я одолжила вам деньги.
      – Ладно, я ухожу. И все-таки если вы передумаете…
      – Это исключено.
      Крендл пожал плечами и удалился. Кэт беспомощно повернулась к Коннору.
      – Вы умеете доить коров?
      – Приходилось заниматься и этим.
      – У него их там двадцать. Коннор кивнул.
      – Скорее бы Лендизы вернулись из Робинсона. Я отправлю им письмо и попрошу поторопиться. А нам лучше прямо сейчас отправиться на ранчо. Коровы просыпаются рано.

* * *

      Кэт обнаружила, что ненавидит коров. Они ведут себя, будто хотят, чтобы их подоили, и жалобно мычат, если вы замешкаетесь; но потом оказывается, что они не желают сотрудничать: топчутся на месте, шлепают вас хвостом по лицу, опрокидывают подойник и, наконец, сбрасывают вас со скамеечки, на которой вы примостились.
      В первое утро Коннор выдоил семнадцать коров, пока она управлялась с тремя, и шестнадцать против четырех коров Кэтлин вечером, посмеиваясь над ее яростными попытками овладеть новым делом.
      После первой дойки руки у нее болели так сильно, что Кэт попыталась уговорить возчика, перевозившего молоко в город, подрядиться на эту работу. Тот отказался. В первый вечер пребывания на ранчо Кэт устала так, что глаза стали слипаться уже за ужином. А после ужина она столкнулась с необходимостью спать на серых простынях, потому что у Гарри Крендл а не было чистого постельного белья. Серые простыни! Кэт чувствовала себя сироткой из работного дома в романе Чарльза Диккенса. Даже изнуренные бедностью девушки-работницы в любовных романах, которые она читала до замужества, не спали на серых простынях, ожидая, когда их полюбит богатый и красивый герой.
      Но Коннор оказался вовсе не романтическим героем. На следующее утро он вытащил Кэт из постели еще до рассвета. Она выдоила четырех коров и побежала готовить завтрак. Теперь ей стало ясно, почему девушки так стремились убежать с ферм, поехать в большой город и жить в пансионе ее матери, где им не приходилось самим готовить завтрак в то время как руки ныли после дойки проклятущих коров. И у мамы простыни никогда не бывали серыми. Кэт собиралась постирать белье, но у нее не осталось сил. Она немного поспала, чтобы не опростоволоситься на вечерней дойке, и выдоила шесть коров.
      – Кажется, вы начинаете приноравливаться, – заметил Коннор.
      Кэт оценила комплимент. Коннор все еще выдаивал две трети от числа всех коров, а кроме того подкидывал им сено огромными вилами. Кэт решила, что завтра же выстирает простыни. Наверное, Коннор тоже терпеть не мог грязное белье, и она хотела внести свою лепту в их труд. Боже, ведь это даже не его ранчо!
      – Вы написали Шону об Ингрид? – спросил Коннор, прерывая ход ее мыслей.
      Кэт вздохнула.
      – Я надеюсь, что она вернется.
      – И все же, Шон имеет право знать. Кэт кивнула.
      – Я чувствую себя такой виноватой. Шон болен, я доставила ему еще большие страдания, заставив его жену сбежать, – обескураженно призналась Кэт. – Как раз перед тем как она уехала, в реке утонул маленький мальчик. Помните?
      – Да, – кивнул озадаченный Коннор.
      – В магазине мужской одежды я услышала, что утонули двое детей, а я оставила Ингрид присматривать за Фибой и Шоном-Майклом. И я подумала… я подумала, что они погибли. Побежала домой, вся в ужасе, а Ингрид спит. – Кэт прижала руку ко рту, лицо ее исказилось при воспоминании о тягостных минутах. – Коннор, я накричала на нее. Даже не помню, что я говорила, но это было ужасно. Потом оказалось, что все это время дети находились в обители Святой Гертруды с Мэри Бет и Фредди. А я так и не извинилась перед Ингрид.
      – И вы думаете, она уехала из-за этого? – Коннор положил ладонь на ее руку. – Кэт, я могу поклясться вам, что побег Ингрид никоим образом не связан с тем выговором, который вы ей сделали.
      – Тогда почему же она сбежала?
      – Она увидела то, что показалось ей заманчивый, и уехала.
      – Но ведь она жена Шона… и мать.
      – Не такая уж хорошая жена и мать, чтобы кто-то это заметил, – проговорил Коннор. – Вы самое похожее на мать существо, которое эти дети когда-либо видели. И никто не осудит вас за то, что вы так переживали. Если бы ваш брат вдруг умер, вы бы оказались с двумя чужими детьми на руках.
      – Боже мой, я ничего не имею против. Они милые дети. И, наверное, единственные, которые у меня когда-либо будут, потому что… у нас с Мики не было детей.
      – А вы хотели бы детей? – удивленно спросил Коннор. – Учитывая то, что вы мне рассказали о вашем замужестве…
      – Ну, это не значит, что я не хотела бы их иметь. Какая же женщина не хочет быть матерью?
      – Роза Лорел, кажется, не хотела, – сказал Коннор.
      – Неужели? – Кэт задумалась, была ли жена Коннора такая же безответственная, как Ингрид. – Я не боюсь, что мне придется растить Фибу и Шона-Майкла. Мне повезло, что они у меня есть. Только очень жаль, что Шон потерял жену.
      – Кэт, – серьезным тоном заговорил Коннор, – вы ведь понимаете, что вашему брату осталось жить не так уж долго. Может быть, речь идет о нескольких месяцах.
      – Мне ничего не известно.
      Коннор вздохнул и сжал ее руку. Кэт подумала, как приятно сидеть вот так и разговаривать с ним в конце дня, как успокаивает тяжесть и тепло его ладони, лежащей поверх ее руки. А что если бы они встретились раньше – до Розы Лорел и Мики? Кэт решила, что это просто глупо. Когда Коннор встретил Розу Лорел, ему едва исполнилось семнадцать, значит ей, Кэт, было всего восемь и вряд ли она могла стать предметом романтических воздыханий юноши.
      А ведь именно романтические представления принесли ей столько горя. Кэт вздохнула. Если бы Гарри Крендл не влюбился в нее, она бы не сидела сейчас здесь, чувствуя боль в пальцах и зная, что рано утром двадцать коров начнут мычать, когда нет сил выбраться из постели и хочется остаться в ней навсегда.

* * *

      Разъяренная, Кэт осматривала оружие. Она не знала, заряжено ли оно. Не знала, как из него стрелять. Разве настоящий джентльмен оставил бы леди одну с огнестрельным оружием, которым она не умеет пользоваться? Вряд ли кто-то здесь появится. За три дня Кэт не видела ни души, кроме Коннора и человека, доставляющего молоко в город. Она подняла тяжелое ружье, потрогала спусковой крючок, нажала совсем легонько… Внезапно раздался страшный грохот, и один из четырех разномастных стульев вокруг неказистого стола разлетелся в щепки. Изумленная, Кэт подскочила на месте. Теперь она знала, что ружье заряжено, и если понадобится, она сможет убить злоумышленника.
      Кэт осторожно положила ружье на стол, подхватила с плиты кастрюлю с кипящей водой и вылила в деревянную бадью. Неужто она упрямая как мул? Коннор не имел права так говорить. Вылила вторую кастрюлю. Никогда не думает о последствиях своих поступков? Какая чушь! Она надеялась, последствия будут заключаться в том, что люди перестанут убивать себя алкоголем. Кэт лихорадочно работала ручкой насоса. Перестанут отбирать хлеб у своих беспомощных жен и детей. Она вылила в бадью ведро холодной воды. Перестанут подвергать опасности безвинных прохожих, направляющихся в бакалейную лавку. Кэт начала сбрасывать с себя одежду.
      Они с Коннором снова спорили о трезвости, и он заявил, будто все закончится тем, что Кэт закроет все рудники. Она сбросила последнюю деталь своего туалета – симпатичную нижнюю юбку, отделанную кружевом по краю оборки, и вошла в воду, откуда моментально выскочила с покрасневшими ногами. Из-за нее еще не закрылся ни один рудник. Кэт подлила холодной воды. А ее вложения в ранчо вовсе не глупые. Как он смеет называть ее глупой? Кэт осторожно попробовала воду кончиками пальцев.
      Конечно, ей не следовало говорить, что раз Коннор считает сделку такой глупой, то может ехать домой, а она сама присмотрит за своим ранчо. Вот это действительно было глупо. При мысли о двадцати коровах, которых ей завтра придется доить в одиночку, гнев Кэт несколько поуменьшился. Она вздохнула и принялась поливать себя водой из ковша. Не будь Кэт такой грязной и уставшей, она не стала бы кричать на Коннора. Кожа ее порозовела от горячей воды. Кэт взяла единственный кусок мыла, который нашла – серый, с жутким запахом, и быстро намылилась с ног до головы, затем снова взяла ковш, чтобы ополоснуться. Если бы Кэт выгнала Коннора из комнаты и устроила бы себе ванну вместо того, чтобы ругаться с ним, то наверняка не оказалась бы один на один с двадцатью коровами. Кэт плеснула воды на грудь, напомнив себе, что надо поторопиться. К вечеру в горах становится прохладно, а она не могла позволить себе простудиться.
      Что случается с недоенной коровой? Ее разрывает на части? Кэт наклонилась и ополоснула лицо, решив заодно вымыть голову. Вздохнув, она вытащила шпильки из прически, бросила их на стол, и волосы густой шелковистой волной упали на спину. Надо поторопиться. Вода еще теплая, но к тому времени, как нужно будет споласкивать волосы, она успеет остыть…
      Вдруг дверь широко распахнулась, и Кэт в ужасе схватила одной рукой полотенце, а другой – ружье.
      – Убирайтесь! – крикнула она. – Буду стрелять!
      – Это я, – неуверенно произнес от порога Коннор, который застыл на месте при виде Кэт с ружьем, неловко зажатым в одной руке, и с полотенцем, едва прикрывающим грудь, в другой. Он стоял словно вкопанный.
      Не проехал Коннор и пяти сотен ярдов, удаляясь от ранчо, как начал жалеть, что утратил выдержку и оставил Кэт одну. Он придержал лошадь и перешел с быстрого галопа на рысь. Представляя себе, как страшно ей будет ночью одной, он почувствовал укол совести. Рука, державшая поводья, невольно сжалась, и лошадь пошла шагом, в то время как Коннор продолжал рисовать в воображении, как бедняжка пытается управиться с двадцатью обезумевшими коровами после бессонной ночи.
      «Это пойдет ей на пользу», – подумал Коннор, но тут же одернул себя. Как ни бесили его ее бредовые идеи насчет трезвости, он вовсе не хотел зла этой взбалмошной женщине. А что если она покалечится? Эти бестии лягаются, и болезненный синяк напоминал ему об этом. Коннор представлял себе, как Кэт лежит без сознания, затоптанная какой-нибудь строптивой коровой, когда услышал выстрел. Все воображаемые опасения нахлынули на него с новой силой, и, развернув коня, Коннор быстрым галопом поскакал обратно к ранчо. Вдруг Кэт случайно выстрелила в себя? Или в того, кто пытался напасть на нее? Какой-нибудь бродяга, который забрел на ранчо в поисках еды и обнаружил женщину, одну, без защитника? Кэт ничего не знает об оружии. Мало ли что могло случиться?
      Коннор остановил лошадь у крыльца, спешился и пулей устремился в дом. Кэт была там. Живая и невредимая. Испуганная… и обнаженная.
      – Это я, Кэт, – снова повторил он.
      – Коннор? – отозвалась Кэт дрожащим голосом.
      – Положи ружье, милая, – нежно попросил он. Коннор никогда не видел более милого существа. Она была милее, чем Роза Лорел в шестнадцать лет, когда Коннор впервые увидел ее и безумно влюбился. Милее, чем его новорожденная дочь, при виде которой сердце Коннора растаяло от любви. Милее, чем солнечный свет на ветвях покрытых снегом деревьев, или чем горный луг, усеянный весенними цветами, или чем первый снегопад в сосновом лесу.
      Коннор вдруг понял, что идет к ней, повинуясь неумолимому притяжению, как золотая пыль ко ртути. Кэт пристально смотрела на него, ее губы слегка раздвинулись, капельки воды стекали по груди, собираясь у розовых сосков. Коннор заметил, как она широко раскрыла глаза, светло-зеленые в свете лампы, со слипшимися от воды черными ресницами. Ее волосы свободно упали ниже талии. Одна прядь зацепилась за мокрое плечо, другая извилисто прильнула к бедру, словно указывая на то место между ногами, которое было прикрыто полотенцем.
      Коннор почувствовал, как твердеет его плоть при воспоминании об обнаженной Кэт в его объятиях.
      – Вода остывает, – сказал он, кладя ладонь на ее судорожно сжатые пальцы. Другой рукой Коннор взял у нее ружье и положил на стол.
      – Я собиралась вымыть голову, – прошептала Кэт.
      – В другой раз.
      – Но…
      Коннор поднял ее над водой и взял на руки.
      – Я вся мокрая, – прошептала Кэт.
      – Ты такая красивая. – Он понес ее на постель, которую постелил себе у очага, чтобы у Кэт была отдельная спальня.
      – Я так и не постирала простыни, – тихо проговорила Кэт, расправляя серую мятую простыню и грубое одеяло, в то время как Коннор принялся снимать сапоги.
      – Не думаю, что мы станем обращать на это внимание, – ответил он, и глаза его потеплели, когда Коннор наклонился, чтобы поцеловать ее.
      – Я так гордилась нами, – задумчиво проговорила Кэт. – В Монтесуме, когда мы не…
      Коннор освободился от остатков одежды, скользнул под одеяло и обнял ее.
      – Но ты ведь не хочешь, чтобы я остановился, правда, любимая?
      – Правда, – прошептала Кэт. Услышав, как Коннор называет ее любимой, она задрожала от счастья и обвила его руками, подставляя губы для поцелуя. Но Коннор не стал целовать ее, а лишь провел кончиком языка по нижней губе, доставив ей огромное удовольствие. Приподнявшись на локтях, он погрузил обе руки в ее волосы и, придерживая голову Кэт, стал целовать ее шею. Женщина задрожала, попыталась приподняться, чтобы трепещущей от возбуждения грудью коснуться его торса. Коннор раздвинул ее колени, и Кэт ждала, что он овладеет ею без дальнейших ласк, однако Коннор начал неторопливо покрывать поцелуями ее шею, плечи и грудь. Он обхватил ладонями упругие груди, приближая их к своему лицу, и жадные губы его искали затвердевшие от желания соски. Огонь страсти охватил Коннора, когда его язык коснулся их кончиков. Кэт изнывала от страсти. Тело ее было полно безумного желания, всепоглощающего томления истосковавшейся по любовным ласкам плоти. Однажды Кэт уже испытала трепетное наслаждение, а он даже не…
      – Коннор… – простонала Кэт, вонзая ногти в его плечи. – Коннор! – Ее руки скользнули к его бедрам, чтобы притянуть их к себе, ближе к своему истосковавшемуся сердцу. Кэт почувствовала, что его губы уже не осыпают поцелуями ее грудь, а прильнули к ее губам, и в тот же миг Коннор со стоном овладел ею.
      Это было неистовое соитие; тела, слившиеся в тесном объятии, двигались все быстрее, пока не наступил миг наивысшего наслаждения. Из груди Кэт вырвался пронзительный крик, а Коннор содрогнулся в последнем испепеляющем мгновении блаженства.
      – О Боже, Кэт, – выдохнул он, придя в себя и обнаружив, что Кэт лежит под ним, содрогаясь от сладких воспоминаний, влажная от пота, а ее крик все еще звенит в его ушах. Какая она хрупкая и маленькая, а он налетел на нее, как олень во время гона. – Любимая, прости. Я сделал тебе больно?
      – О, нет, – прошептала Кэт. Она, наконец, разомкнула объятия, отпуская Коннора и все, что минуту назад произошло между ними. – Это было чудесно.
      В ее голосе Коннор услышал такое благоговение, что почувствовал смирение, заставившее осознать сильнее, чем когда-либо, свою мужскую силу. Он сжал Кэт в объятиях и попытался найти подходящие слова, чтобы выразить свое сожаление по поводу того, что они не смогли справиться с охватившими их чувствами. Теперь, когда схлынул порыв страсти, Коннор осознал, что они не должны были делать этого.
      Он посмотрел на Кэт. Ее голова покоилась на его плече, глаза были закрыты, и душу Коннора охватила нежность к ней, сестре своего друга. Он не оправдал доверия Шона, потому что никто из них не хотел вступать в новый брак. Кэт повернулась и уткнулась лицом ему в грудь, поцеловала и вздохнула во сне со счастливой улыбкой на губах.
      Но завтра! Господи! Можно себе представить, в каком настроении она будет завтра. Начнет размышлять о «плотских грехах», отправится на исповедь; станет негодовать, как это он посмел войти в ее комнату во время купания, даже не постучав и не спросив, не желает ли она снова лечь с ним в постель.
      Конечно, Кэт желала этого не меньше, чем он. Может быть, в первые несколько минут она растерялась – ведь Коннор застал ее в голом виде! – но потом, черт побери, еще как желала. И здесь не было его вины.

* * *

      У них не было времени обсуждать случившееся, потому что они проспали и проснулись в объятиях друг друга, разбуженные мычанием несчастных коров. Не позавтракав, оба смущенные и растерянные, они поплелись в амбар. Кэт была так расстроена, что ударила кулаком корову, попытавшуюся опрокинуть подойник. В это утро она выдоила семь из двадцати коров, рекордное число для нее. Коннор и Кэт как раз заканчивали дойку, когда прибыли Лендизы с тремя детьми. Оказалось, что они заночевали в Диллоне.
      – Если вы были так близко, то могли бы приехать прямо сюда, – раздраженно заметила Кэт. Вчера вечером ничего не произошло бы, если бы ее новые арендаторы не оказались такими медлительными, если бы Коннор не был таким хамом и не сбил ее с толку, не дав опомниться, если бы… Кэт сжала губы и принялась швырять платья в чемодан, намереваясь немедленно вернуться в Брекенридж.
      – Тебе не следовало нападать на них, – сказал Коннор, когда они ехали в коляске обратно в Диллон. – Они же не виноваты, что мы…
      – ЧТО мы? – взорвалась Кэт. – Снова впали в плотский грех? Теперь мне придется идти на исповедь. Отец Эузебиус никогда не поверит, что в прошлый раз я искренне раскаялась. А что если мне в исповедники достанется отец Рабанус? Ведь он говорил мне не соединять наши дома.
      – Тогда не ходи на исповедь.
      – Что? Подвергать опасности свою бессмертную душу?
      – Кэт, я сомневаюсь, что Бог каким-то образом беспокоится о том, чем мы занимаемся. У него есть дела поважнее.
      – Ты безбожник? – спросила потрясенная Кэт. – Боже милостливый, а если я беременна?
      – Беременна? – в ужасе переспросил Коннор.
      – Да, Коннор, беременна. – Она испытала злорадное удовольствие, упоминая о такой возможности. – Посмотри, что случилось с твоим отцом и моей матерью. Тебе придется на мне жениться. Тогда с тебя мигом слетит все самодовольство. – Однако Коннор вовсе не выглядел самодовольным. У него был такой вид, словно женитьба на Кэт хуже смерти. Кэт отвернулась, смахивая навернувшиеся на глаза слезы.
      «Несомненно, из-за дорожной пыли», – подумала она.
      – Не могу представить себе худшей участи, – добавила Кэт, – чем быть вынужденной выйти замуж за человека, впавшего в безбожие, за отступника. Я скорее выйду за протестанта. – Кэт вызывающе вздернула подбородок, не в силах смириться с мыслью, что Коннор Маклод может подумать, будто она хочет стать его женой.
      – Ты религиозная фанатичка, тебе это известно?
      – Неправда. У меня много друзей, которые придерживаются другой веры.
      – Влюбленные не рассуждают о безбожниках да отступниках.
      – А кто говорил о любви? – откликнулась Кэт, и сердце у нее дрогнуло.
      – Никто, – отрезал Коннор. В глубине души он понимал: чувствуя то, что чувствовали они вчера, они должны хоть немного любить друг друга. Вероятно, Кэт думала иначе..

* * *

      – Мэри Бет, что ты делаешь? – спросила Кэт. Девушка залилась румянцем. Она целовалась с молодым человеком в тот момент, когда в гостиную вошли Коннор и Кэт.
      – У него самые честные намерения, мисс Кэт. Кэт расплакалась и выбежала из комнаты.
      – Мисс Кэт больна? – испуганно поинтересовалась Мэри Бет.
      – Она… просто устала, – сказал Коннор. – Три-четыре дня на ранчо доведут до слез любую городскую девушку.
      – Боже мой, истинная правда, – согласилась Мэри Бет. – Жизнь на ферме очень трудна. Особенно когда земля истощилась и не можешь вырастить хороший урожай, чтобы прокормить семью. Не знаю, что было бы со мной, если бы миссис Фицпатрик не взяла меня к себе. Она и мисс Кэт замечательные женщины.
      Коннор чувствовал себя подлецом. Он только что соблазнил замечательную женщину, а на обратном пути в поезде разжигал в себе неприязнь к ней из-за ее борьбы с пьянством и всех неприятностей, в которые его втянула Кэт. Как бы ни раздражали Коннора ее крестовые походы против пьянства, он понимал, что делалось это из самых добрых побуждений, а в случае с Мэри Бет Кэт была гораздо лучшим ангелом-хранителем, чем приют для работниц в Чикаго.
      Коннор вздохнул. Если бы у Кэт был свой собственный ангел-хранитель, то в эту самую минуту она не плакала бы у себя в комнате, страшась предстоящей исповеди. Коннор тоже надеялся, что ей не придется предстать перед отцом Рабанусом. Кэт никогда не рассказывала, какое наказание наложил на нее молодой священник. А что если она забеременеет? Коннор снова окажется женатым на еще одной обиженной женщине. Хотя и красивой. И такой страстной. Никогда еще не спал он с такой волнующей женщиной.
      «Ладно, Коннор Маклод, – сказал он сам себе, – лучше гнать прочь такие мысли. Она ясно дала понять, что не хочет выходить за тебя».

      К концу июня Брекенридж и окрестности украсились свежей зеленью осин и тополей. Желтые и пурпурные полевые цветы пестрели на лугах. Реки, совсем недавно скованные снегом и льдом, величественно несли свои голубые воды, вздымая белые гребешки пены. А озера в тех местах, где рудничные выработки не мутили воду, смотрели в ясное небо; в их спокойных водах отражались белые облака и сверкали солнечные лучи. Даже двое священников воодушевились, глядя на великолепие лета в высокогорном краю, хотя их постоянные разъезды плохо сказывались на здоровье отца Рабануса.
      По причине частого отсутствия священников Кэт так и не исповедалась, однако совесть ее не мучила. Пока она не видела своего соучастника по греховным деяниям, ей удавалось забыть, что это грехопадение свершилось. Кэт оставила хозяйство на Мэри Бет и Нолин, а дела – на Коннора, удостоверилась, что у Дженни в монастырской школе и у Джимми на руднике все в порядке, и целыми днями гуляла по округе с детьми Шона.
      Написав матери об исчезновении Ингрид, она выбросила из головы мысли о том, как Шон воспримет измену жену, так же как изгнала из памяти воспоминания о той ночи, проведенной в объятиях Коннора. Ничего плохого не случилось. Ребенка не предвиделось, а Коннор, очевидно, не питал к ней никаких чувств, кроме похоти, иначе он бы предложил Кэт выйти за него замуж.
      Она убеждала себя, что рано или поздно Шон вернется домой, и они вместе будут растить его детей. Коннор не раз жаловался на то, какую причудливую форму приобретает его дом благодаря усилиям Дидерика, поэтому было бы неплохо, если бы Шон купил у Коннора его половину. Тогда Коннор Маклод убрался бы из ее жизни к огромному облегчению их обоих. Так размышляла Кэт, в то время как Фиба и Шон-Майкл резвились на летнем солнышке.
      Вскоре приехали отец Коннора и Мейв, беременность которой уже стала заметной. Она разрушила планы Кэт на будущее, заявив, что намерена забрать детей Шона в Денвер.
      – Раз, судя по всему, мать бросила их, – сказала Мейв, – лучше им быть поближе к отцу.
      – Но я могу о них позаботиться, – попыталась возражать Кэт.
      – Таскать их в салуны, полные пьяниц, ты считаешь проявлением заботы и ответственности?
      Кэт покраснела. Кто рассказал Мейв об этой драке в салуне, которая случилась в тот единственный раз, когда Кэт взяла Фибу и Шона-Майкла на воскресную демонстрацию «Брекенриджской Лиги борьбы за трезвость»? Коннор, разумеется, не мог выдать ее во время одной из своих поездок в Денвер. Он пообещал ей, что ничего не скажет Мейв, и Кэт верила его обещанию.
      – Им хорошо со мной, мама. А Шон болен, он не может присматривать за двумя детьми.
      – Они будут жить со мной и Джеймсом, – сказала Мейв.
      – Но, мама, ты же сама ждешь ребенка.
      – Ну и что?
      – Тебе будет слишком трудно управляться.
      – Глупости! Никогда в жизни я не чувствовала себя лучше.
      – И не выглядела красивее, – добавил Джеймс.
      Кэт была вынуждена признать, что мать пребывала в отличном здравии и настроении, и все же ей не хотелось расставаться с детьми.
      – Мама, теперь, когда Ингрид уехала, я думала, что мы с Шоном будем вместе растить детей… как только он поправится.
      – Если тебе так хочется детей, Кэтлин, – сказала мать, – лучше бы ты вышла замуж и завела своих. Не надо так сильно привязываться к детям Шона. Он женится снова и…
      – Но ведь Ингрид не умерла. Она может…
      – Они не венчались в церкви, – возразила Мейв. – На этот раз я позабочусь, чтобы Шон женился на хорошей девушке-католичке. Кстати, почему ты до сих пор не нашла мужа для Мэри Бет и Нолин?
      – Только не из-за нехватки поклонников, – пробормотала Кэт. В ее гостиной по выходным всегда было полно влюбленных горняков.
      – Если ты все же надумаешь выйти замуж, Кэтлин, советую тебе присмотреться к Коннору. Он будет тебе отличным мужем.
      Кэт побледнела и перевела разговор на другую тему.
      Первого июля ее мать и Джеймс уехали вместе с Фибой и Шоном-Майклом. Их отъезд разбил ей сердце. Что касается детей, то их настолько взбудоражило предстоящее путешествие на поезде в Денвер, что они казались вполне довольными жизнью. Коннора, как обычно, не было в городе. Кэт решила, что он избегает ее. Ужасно скучая по племянникам, она ринулась осуществлять другие замыслы.
      Первым делом Кэт решила навестить сестру Фредди, которая посочувствовала по поводу отъезда детей.
      – Тебе нужно снова выйти замуж, Кэт, – сказала она. – Тогда у тебя будут свои собственные дети.
      – Ты говоришь в точности, как мама, – прошептала Кэт.
      – Как насчет Коннора? Вы с ним живете в одном доме, а судя по тому, что ты мне рассказывала, тебя страшно влечет к нему.
      Кэт залилась слезами.
      – Господи, – сказала сестра Фредди, – я не хотела довести тебя до слез. Я просто подумала, раз уж вы…
      – Я не хочу говорить об этом, – всхлипнула Кэт. – Коннор не намерен на мне жениться. Полагаю, нам с тобой нужно снова взяться за борьбу против пьянства.
      – Но я обещала преподобной матери больше не ходить по салунам, а Коннор обещал шерифу, что…
      – …что мы не будем входить внутрь салунов. Но кто сказал, что мы не можем что-то делать снаружи?
      – Матери Хильде это не понравится, – упорствовала Фредди.
      – Почему? Мы просто будем останавливать людей у входа и убеждать их идти не в салун, а в церковь, пожертвовать свое время обители Святой Гертруды или Святого Иосифа. Подумай, как будет рада преподобная мать Хильда, получив помощь мужчин в ремонте. Они ведь могут пристроить еще одну комнату к больнице Святого Иосифа. Бог знает, как больница мала. Доктора производят ампутации в той же комнате, где лежат выздоравливающие. Понравилось бы тебе лежать с пневмонией, в то время как кому-то отрезают ногу?