Глава 3

3.37 утра

Рука Тоцци лежала на столе, как дохлая рыба. Долька выжатого лимона в стакане темного рома тоже была похожа на дохлую рыбу. Маленькую, зеленую рыбку. Он взглянул на часы. Понадобилось несколько секунд, чтобы время запечатлелось в его мозгу. Без двадцати четыре. Утра. Он закрыл усталые глаза. Бред какой-то.

Место называлось «Звездный свет в гостиной у Джои», но свет падал только из-за бара, и поэтому все, кто подходил к нему, становились похожи на призраков. «Звездный свет» – это бар, где обнаженные по пояс танцовщицы в набедренных повязках трясут своими прелестями, прикрыв соски руками. Если клиент платит девушке доллар, она отнимает руки и он может посмотреть на нее. За пять долларов можно рассмотреть ее получше. За десять – подойти к ней поближе. За двадцать можно ее потрогать. Но сейчас тут почти никого не было, поэтому Аннет, единственная девушка на посту, сидела на складном стуле позади стойки, накинув на плечи спортивную куртку из «Сетон-Холла» и прикрыв свое богатство, и читала дешевое издание «Короля Лира» в мягкой обложке. Ее черные как смоль волосы доходили до плеч. Она говорила, что учится на актрису у Джуллиарда. Здесь она работала, по ее словам, потому, что не захотела быть официанткой, и чаевых здесь давали намного больше.

Тоцци допил то, что оставалось у него в стакане. Лед растаял, и ром стал совсем водянистым. Это ничего. Он просто хотел пить.

Он посмотрел на дно пустого стакана и увидел свое отражение под долькой мертвого лимона. Темные волосы редели с каждым днем, но все еще прикрывали то, что следовало прикрыть. От усталости темные, глубоко посаженные глаза казались еще глубже и от этого еще более подозрительными. Густые брови, римский нос, полноватые губы – типичный головорез. Но довольно привлекательный головорез. Конечно, он не Де Ниро, но и не урод. Особенно если выспится.

Тоцци высунулся из своей кабинки и бросил взгляд в заднюю комнату. Там было еще темнее, но в слабом свете настенного бра ему удалось разглядеть за столом две фигуры со стаканами в руках, склонившиеся друг к другу. Телохранителей видно не было, но он знал, что они тоже там, все четверо, бывшие боксеры-профессионалы. Худой парень – Тони Беллз, ростовщик. Низенький – его босс, Будда Станционе. Тоцци знал, о ком они говорят. О нем.

Тоцци обежал взглядом бар в поисках своего «партнера», но кроме него самого в зале сидел только Стенли Суковски, шофер Тони Беллза. Стенли не был полноправным членом организации и никогда им не станет, потому что он наполовину поляк. Он, что называется, «подручный». Стенли – правая рука ростовщика и держится довольно дружелюбно, принимая во внимание, что основная его обязанность – собирать, то есть выколачивать деньги. Тоцци познакомился с ним прошлым летом на пикнике, который Беллз устроил для нескольких своих подручных. На Стенли была майка, подаренная ему на день рождения дочерью, с огромным изображением Тасманского Дьявола, волосатого злобного персонажа комиксов, зубастого, с огромными челюстями, который все время норовит съесть Багс Банни. Тоцци подумал тогда, что приземистый Стенли, с его выступающим вперед подбородком и несуществующей шеей, и сам похож на Тасманского Дьявола. Теперь, встречая Стенли, он всегда вспоминал эту майку.

Тоцци кивнул Стенли, тот кивнул ему в ответ. Куда, к черту, подевался его «партнер», этот недоносок Дефреско? – подумал Тоцци. По легенде Бобби Живчик Дефреско и Тоцци вместе занимались распространением порнофильмов. Живчик знал Беллза с тех времен, когда они были соседями в Байонне, и через него они надеялись получить у Тони ссуду «для своего дела». Считай, она уже у нас в кармане, повторял Живчик. «В... кар-ма-не».

Держи карман шире, подумал Тоцци. Беллз никогда не слышал о Майке Санторо – под этим именем работал Тоцци, – и у ростовщика, должно быть, возникли сомнения на его счет, иначе он не встречался бы сейчас с Буддой. Они просили ссуду в сто пятьдесят долларов под полтора пункта в неделю, что было выше обычного процента, принятого у плохих ребят. Тоцци не мог понять, почему Беллзу потребовалось одобрение Будды Станционе. Насколько знал Тоцци, Беллз мог распоряжаться деньгами по своему усмотрению. Почему вдруг на сей раз дело обстоит по-другому?

Либо Беллз боится одалживать деньги партнерам, одного из которых он не знает, либо чувствует, что другой партнер. Живчик, такой остолоп, что ему нельзя доверить большие деньги. Вот почему Тоцци и сидит здесь, потягивая ром, хотя ему вовсе этого не хочется, в ожидании рассвета. Он ждал, какое решение примет Станционе. Если он согласится, операция «Укус акулы» еще на шажок приблизится к цели – выловить большую шишку, капо из семьи Луккарелли. Если нет, значит, Тоцци зря потерял уйму времени.

Тоцци устало вздохнул, подперев лицо ладонью и уставившись в полумрак комнаты. Если вдуматься, это действительно какой-то бред. Бред работать под таким прикрытием. Кто в здравом уме доверит хоть что-нибудь такому недоумку, как Живчик Дефреско? Кто в здравом уме будет играть в игры с таким жестоким и горячим человеком, как Будда Станционе? Кто в здравом уме станет связываться с этим чокнутым Беллзом? Кто в здравом уме захочет проникнуть в мафию, собираясь занять денег и не отдавать их в надежде,что мафиози пригрозят прострелить ему коленные чашечки? Он, наверное, совсем спятил. Тут и говорить нечего. Он просто спятил.

Глаза его закрылись, и он почти задремал. Это сумасшествие. Он должен поспать. Может, порнобизнесмен Майк Санторо и может бодрствовать всю ночь, дожидаясь, пока пара этих гребаных мафиози соблаговолит что-нибудь решить, но у Майка Тоцци другая жизнь, настоящая, и ему надо поспать. Вечером, через шестнадцать часов, он должен сдавать экзамен на черный пояс в айкидо, и черта с два он упустит свой шанс на этот раз. В прошлый раз, когда сэнсэй приехал из Японии принимать экзамен, Тоцци хромал, опираясь на палку, потому что во время одной из операций ему прострелили ногу. Это было восемь месяцев назад. Прозанимавшись боевыми искусствами пять с половиной лет, поднимаясь постепенно со ступени на ступень, Тоцци был вынужден ждать еще восемь месяцев приезда сэнсэя и нового экзамена на черный пояс. Целых восемь месяцев. С ним случались вещи и похуже, и, когда он подходил к вопросу философски, ему казалось, что, может, это и к лучшему. Ожидание закаляет характер, учит смирению, дает возможность еще больше отшлифовать технику. Но в глубине души он знал, что все это чушь. Он страстно хотел сдать экзамен. И, если уж быть абсолютно честным, в последние восемь месяцев он чувствовал себя школьником, которого оставили на второй год. Это несправедливо. И очень неприятно.

Засыпая, он представил себе предстоящий экзамен. В зале будет полно народу, человек сто пятьдесят в белых куртках ги усядутся по краям матов. После окончания испытаний, в результате которых присуждаются более низкие пояса, начнется экзамен на черный пояс. Вызовут Тоцци, и он выбежит на середину мата. Сначала сэнсэй проверит его состояние, а потом Тоцци продемонстрирует обязательные упражнения, работая с партнером, отражая все виды атак, в том числе танто-тори, нападение с ножом. После этого он покажет боккэн ката, обязательное упражнение с деревянным мечом. А потом наступит главное – то, чего больше всего боятся и в то же время ждут с нетерпением: рандори, бой с несколькими противниками.

Чтобы получить сёдан, первую степень черного пояса, нужно провести бой одновременно с пятью противниками. Но в отличие от других школ айкидо, где по правилам испытуемый должен посмотреть в глаза нападающему, прежде чем тот начнет атаку, и это гарантирует, что противники будут нападать по очереди, в Школе айкидо кокикай, где занимался Тоцци, можно нападать когда угодно, используя все полученные навыки.

Тоцци представил своих противников, сидящих на мате в позе сэйдза, на коленях. Большинство – закаленные обладатели черного пояса. Тоцци тоже в позе сэйдза, в двадцати пяти футах перед ними. Все они мрачно уставились на него, стараясь вывести его из равновесия, но его такими штучками не запугаешь. Он сосредоточен. Уверен. Ум его чист и ясен. У него нет определенной стратегии, он не знает, какие приемы будет использовать. Его цель – не позволить окружить себя и заниматься каждым противником по отдельности, умело и автоматически отбивая атаки, сохраняя ритм и не возясь подолгу с кем-то одним. Он будет постоянно двигаться, заставит их преследовать себя, нападать на него, нарушая тем самым их равновесие. Он не попадет в типичную ловушку, когда нападающие скопом набрасываются на застигнутого врасплох ученика, хватают его за куртку и валят с ног. Нет, он будет все время в движении и не даст им поймать себя. Он будет отражать атаку и переходить к следующему противнику, отражать атаку и двигаться. Вот и вся его стратегия.

Сидя в позе сэйдза перед своими противниками, он сделает глубокий вдох, наполнив воздухом диафрагму, и медленно выдохнет через рот, пока не почувствует, что готов к бою. Он будет настроен на бой, но одновременно и расслаблен. Он готов завоевать черный пояс. Пять противников тоже будут в готовности, ожидая, когда он поклонится. Это послужит сигналом к началу рандори. Тоцци снова глубоко вздохнет и медленно выдохнет, еще глубже сосредоточившись. Теперь останется только поклониться.

Он в последний раз посмотрит на своих противников, задерживая взгляд на каждом мрачном лице. Он готов. Спокойно поклонится, и все вскочат на ноги и ринутся к нему. Он поднимется и будет ждать, ждать, пока они приблизятся. Он спокоен, собран. Первый из обладателей черного пояса подскочит к нему со сжатым кулаком. Тоцци заставит себя подождать. Удар будет нанесен в полную силу, нацелен прямо в его...

– Эй, Майк!

Тоцци стремительно открыл глаза и огляделся. Ни ярко освещенного гимнастического зала, ни синих матов. Угрюмый мрак «Звездного света» в Хобокене. Дерьмо.

– Эй, Майк, ты что, спишь?

Тоцци снова открыл глаза и тупо уставился на круглое, как луна, идиотское лицо по другую сторону стола. Он снова закрыл глаза и вздохнул. Проклятый Живчик.

– Просыпайся, парень. Господи Боже мой! Нельзя сейчас спать. Вдруг Будда захочет поговорить с тобой?

– Будда не станет говорить с мелкой сошкой. – Тоцци откашлялся. – Ты это знаешь.

– Да, это так, это так. Но вдруг он сделает исключение? С ним никогда не угадаешь, Майк, никогда не угадаешь.

Живчик Дефреско побренчал кусочками льда в стакане со своим любимым коктейлем «Ржавый гвоздь», состоявшим из шотландского виски, смешанного с «галлиано». Он был тощий, со впалой грудью, и даже свитер и спортивная куртка не могли этого скрыть. Его круглое лицо было всегда покрыто трехдневной щетиной, а водянистые глаза напоминали глаза бассет-хаунда. Занимался он мелкими аферами. Ему едва исполнилось тридцать, а у него уже были огромные залысины со лба, но на затылке длинные волосы мышиного цвета были собраны в дурацкий маленький хвостик. И хотя в ухе он носил бриллиантовую сережку, он был самым тупым в мире остолопом. Дерганый и суетливый, он вечно вертел что-то в руках, или дрыгал ногой, или делал еще что-нибудь, приводившее Тоцци в дикое раздражение. Рассматривая все «аспекты», он тратил столько времени, что на дело уже не оставалось сил.

Живчик сделал быстрый глоток и снова побренчал льдинками.

– Что-нибудь не так, Майк? Чего ты на меня так уставился? А?

Тоцци смотрел на него сквозь полуприкрытые веки. Он не доверял Живчику ни на грош. Несмотря на все уверения Живчика, что он переменился и отныне готов работать на хороших ребят, Тоцци не верил ни единому его слову. Он слышал эту песню сотни раз от других попавших в руки закона парней. После суда, когда становится ясно, что впервые в жизни им предстоят тяжелые времена, на них вдруг снисходит озарение. Они начинают умолять всех знакомых им полицейских и федеральных агентов заключить с ними сделку, обещая делать все что угодно – доносить на своих друзей, выступать в суде свидетелем против крупных шишек, помогать полицейским внедряться в их среду, – лишь бы им сократили срок. Такие, как Живчик, думают, что за это они попадут в рай. Конечно, когда за укрывательство краденого светит от трех до семи лет, зачет уже отбытого срока плюс условное освобождение и обещание переселить в другое место в соответствии с законом об охране свидетелей после того, как все завершится, может, и покажется раем.

Тем не менее, случалось, что такие придурки, как Живчик, накалывали Тоцци. Проходимцы не меняются; им просто становится страшно. А когда им страшно, они сделают что угодно и наговорят с три короба, лишь бы спасти свою поганую шкуру. Стоит их выпустить, и в девяти случаях из десяти они будут служить и нашим и вашим, сообщая полицейским то, что те хотят услышать, а плохим ребятам, соответственно, то, что хотят услышать они. Хочешь жить – умей вертеться. В глубине души осведомители не верят, что хорошие ребята смогут их защитить. Возможно, не верил и Живчик. Тоцци готов был спорить, что своим жалким умишком Живчик полагал, что таким образом заботится о своих насущных интересах: обеспечивает себе тылы на случай, если Бюро прекратит с ним отношения. Что было даже естественно, конечно, до определенного предела. До тех пор пока он не попытается заслужить расположение Будды Станционе и Тони Беллза, рассказав им, кто такой на самом деле Майк Санторо.

– Майки, чего ты на меня так уставился? Я ничего такого не сделал.

– Где ты был?

Живчик ткнул большим пальцем в сторону входной двери.

– Мне надо было кое-что привезти. Для Беллза.

– Что?

– Что «что»?

– Что привезти для Беллза?

– Индейку.

– Что-что?

– Индейку, индейку. День благодарения на носу. Все будут есть индейку. А в чем дело? Ты не ешь индейку? Я купил по дешевке несколько свежих птичек. Подумал, может, дать одну Беллзу. Знаешь, как знак доброй воли, и всякая такая чушь. Ну, подмазать его немножко.

– Ты мешок с дерьмом.

– Клянусь матерью, Майк. Я просто съездил домой за индейкой. Я тебе покажу ее. У меня в багажнике их несколько штук.

– Ты мешок с дерьмом. Нет у тебя никаких поганых индеек. Они бы протухли в багажнике.

Живчик потряс стакан.

– Здрасьте! Ты что, смеешься? Там дико холодно. Им там прекрасно, в багажнике. Пошли. Я их тебе покажу.

Однако с места Живчик не двинулся.

– Иди к черту, врун паршивый.

Живчик вскинул руки и закатил глаза.

– Почему, черт подери, ты мне никогда не веришь, Майк? Почему?

– Потому что ты паршивый врун.

– Я не вру.

– Нет, врешь.

– Когда я тебе врал? Когда?

– Если ты привез индейку для Беллза, почему бы тебе не дать одну и Будде? Подмазать и его?

Живчик покачал головой:

– Нет, это я не могу.

– Потому что нет у тебя никаких индеек. Вот почему.

– Слушай, ты ни черта не понимаешь.

Внезапно смутившись, Живчик опустил взгляд и потер бровь, потом еще один быстрый глоток.

– Послушай, Майк. С Буддой Станционе даже заговорить страшно. А тут, если я дам ему индейку, а она окажется тухлой, тогда что? С запашком или еще чего. Мне конец. Он меня самого сожрет в День благодарения.

– Ты только что сказал, что они прекрасно себя чувствуют в твоем багажнике.

– Да, но ведь тут никогда не угадаешь, Майк. Едешь, едешь, машина нагревается, в багажнике становится жарко, и конец индейкам. Это очень даже возможно. Тут не угадаешь. Я не хочу, чтоб меня прикончили только потому, что он из-за меня заболеет сальмонеллезом или чем-нибудь в этом роде. Нет уж.

Тоцци навалился на стол и придвинулся к Живчику.

– Давай ври дальше, Живчик. Давай, давай.

– Я не вру, клянусь. Если хочешь, я дам тебе эту проклятую индейку. Пошли.

– Кончай трепаться и слушай меня. – Тоцци понизил голос. – Если я узнаю, что ты меня водишь за нос, Живчик, я от тебя откажусь и постараюсь, чтобы Будда и Беллз узнали о твоей работе на нас. Слышишь?

Сбитый с толку Живчик моргнул.

– Я просто поражен, Майк. Это не ты говоришь. Разве до сих пор я играл с тобой нечестно? Разве не я познакомил тебя с Беллзом? Не я убедил его, что мы с тобой партнеры по порнобизнесу? Ведь в эту самую минуту он сидит здесь, в задней комнате, и пытается вытянуть из Будды деньги для нас. Ты ведь этого хотел, правильно? Так какого же черта тебе еще от меня надо? Хочешь, чтоб я еще для тебя что-то сделал, – скажи. Я не факир, мысли читать не умею.

Тоцци потер усталые глаза.

– Ты прав, Живчик. Ты все это сделал. Но мне хотелось бы знать, что ты делал кроме этого. Что ты рассказываешь Будде за моей спиной?

– Ничего!

– Вот так и продолжай. Понял?

– Не могу поверить, что ты говоришь это мне.

– Не старайся угодить и нашим и вашим, Живчик. Этот номер не пройдет. Я брошу тебя и скормлю акулам. Клянусь Богом, я это сделаю.

Живчик побренчал льдинками и на секунду задумался. Потом на его лице с длинным острым, как у дятла, носом расплылась широкая улыбка. Между передними зубами у него были большие щели.

– Ты не бросишь меня, Майк. Ты думаешь, что сможешь сделать это, но я тебя знаю. Ты этого не сделаешь.

– Нет? Почему же?

– Потому что.

– "Потому что" что?

– Потому что ты положил глаз на мою сестру, вот почему.

Тоцци откинулся назад и нахмурился.

– Пошел к черту.

– Ладно, ладно. Меня не проведешь, Майк. Я видел, как ты смотришь на нее, парень. Это и слепому видно.

– Пошел к черту.

– Ладно, Майк. Скажи честно. Ты ведь уже пытался подкатиться к ней? Я знаю, она один раз пригласила тебя к себе. Ну, скажешь, нет? Попробуй возрази.

Тоцци ничего не ответил, взял свой стакан и опрокинул его в рот. Кусочки льда скользнули на язык. Его подмывало выбить Живчику несколько кривых желтых зубов, чтобы заставить его заткнуться, но он не мог себе этого позволить – за стеной сидели Будда и Тони Беллз. Для них Тоцци и Живчик – партнеры, кореша. Паршивый ублюдок.

Он разгрыз льдинки и уставился на дольку лимона в стакане. Конечно, Живчик – ублюдок, но в данном случае он прав. Тоцци действительно положил глаз на Джину Дефреско. В последнее время он часто ловил себя на том, что постоянно думает о ней. Плохо, что он ей до лампочки.

– Эй, Майк?

Тоцци взглянул на Живчика.

– Заткнись. – Слава Богу, сестра не похожа на своего брата.

– Нет, правда, я не хотел ничего говорить о Джине. Забудь. Прости, что я заговорил об этом.

– Все равно заткнись.

– Ладно, но я хочу тебя спросить.

Тоцци вздохнул, стараясь держать глаза открытыми.

– Что еще?

– Серьезно. Хочешь индейку или нет?

– Нет.

– Даром.

– Нет!

– Ладно, ладно. Я только спросил. Не надо сердиться.

Живчик пожал плечами и заерзал, бренча льдинками. Он выглядел обиженным.

Не обращая на него внимания, Тоцци выглянул из кабинки, пытаясь рассмотреть, что делается в задней комнате. Будда Станционе и Тони Беллз все еще сидели, склонившись друг к другу, и разговаривали. Почему же, черт подери, они никак не могут ничего решить? Тоцци взглянул на часы, висящие над баром. Пятый час. Боже правый, если он хоть немного не поспит, можно забыть о черном поясе. Он прищурился, пытаясь в сумраке разглядеть лица тех двоих, но не мог рассмотреть, что они выражали. Чем же они, черт бы их побрал, там заняты?

Глава 4

4.04 утра

Тоцци взял свой пустой стакан с долькой лимона, похожей на дохлую рыбку, и вышел из кабинки.

Живчик удивленно посмотрел на него:

– Куда это ты?

– Мне надо в туалет.

Он подошел к Тасманскому Дьяволу Стенли, сидящему у стойки бара.

– Чего тебе? – рявкнул тот, впрочем, вполне дружелюбно.

Тоцци кивнул в сторону задней комнаты, где совещались Будда и Беллз. Мужской туалет находился за ней.

– Мне надо в туалет.

Взгляд Стенли скользнул к ширинке Тоцци. Сегодня он выполнял функции сторожевого пса, и ему было приказано не подпускать никого к задней комнате. Он кивнул на входную дверь:

– Выйди на улицу.

Тоцци поморщился и сказал несчастным голосом:

– Мне надо по-большому.

Тасманский Дьявол в задумчивости поскреб подбородок. Затем покачал головой:

– Иди на улицу.

– Ладно тебе, Стенли. Мне правда нужно.

Стенли снова уставился на его ширинку, будто искал там подтверждения.

– Ну же, Стенли. Я не могу больше.

Стенли нахмурился и еще какое-то время думал. Потом встал со стула:

– Подожди.

Он направился в заднюю комнату и остановился в дверях, дожидаясь, пока на него обратят внимание.

Будда заметил его, но ничего не сказал.

Беллз вслед за Буддой перевел взгляд на стоящего в дверях громилу.

– Что случилось? – Он был раздражен тем, что их прервали.

– Прости, что влезаю, Беллз, но Санторо говорит, ему надо в сортир. – Стенли пожал плечами. Это не входило в его обязанности.

– Пусть идет на улицу.

– Он говорит, что ему надо... ну ты знаешь, другое.

Беллз нахмурился и взглянул на Будду. Капо безразлично пожал плечами:

– Пусть идет.

Стенли посторонился и пропустил Тоцци.

– Давай побыстрей, – процедил он сквозь зубы.

Тоцци боком протиснулся в заднюю комнату и, проходя к мужскому туалету, повернулся лицом к Беллзу и Будде.

– Спасибо, мистер Станционе. Вы очень любезны.

Беллз и Станционе молча смотрели на него, дожидаясь, пока он пройдет, чтобы возобновить свою беседу. С противоположной стороны комнаты с него не спускали глаз четыре гориллы Будды.

Тоцци вошел в маленькую комнатку мужского туалета, закрыл за собой дверь и накинул покрытый засохшей краской крючок. Туалет был еще более обветшалым, чем сам «Звездный свет». Там было ужасно холодно. Писсуар, заполненный соломинками для размешивания льда, был весь в паутине трещин, пол покрыт чем-то липким, дверь, закрывающая кабинку, давно сорвана, а пластиковое ведро под раковиной набито использованными бумажными полотенцами. Несмотря на холод, в туалете воняло мочой и дезинфицирующими средствами.

Тоцци выбросил в туалет дольку лимона и вытряхнул остатки растаявшего льда. Потом взобрался на унитаз и выглянул из маленького, покрытого грязью окошка. Снаружи, на боковой стоянке, скрытой от улицы разросшейся живой изгородью, стояли две одинаковые машины «линкольн-континентал-таункар», черного и серого цвета. Кортеж Будды.

Тоцци слез с унитаза и подошел к криво висящей деревянной двери. Через щель в том месте, где дверь неплотно примыкала к дверной раме, ему были видны сидящие за столом Будда и Беллз. Стараясь не шуметь, он прислонил край пустого стакана к двери и приложил ухо к донышку. Не самая современная техника подслушивания, но ничего другого под рукой нет.

Тоцци слушал целую минуту, но до него доносилась только тихая музыка из бара, где стоял музыкальный автомат. Он отнял ухо от стакана и посмотрел в щель. Будда и Беллз сидели, не произнося ни слова. Казалось, они соревнуются, кто кого перемолчит.

Беллз смотрел на что-то, лежащее внизу, на полу между ним и Буддой. Тоцци привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что же там такое интересное. Он наморщил лоб, когда разглядел наконец сине-желтый детский ранец с какой-то дурацкой картинкой: кто-то растрепанный, синий, с вытаращенными глазами и зажатым в лапе печеньем. Такие же сумасшедшие глаза бывали у Живчика Дефреско, когда тот чего-то хотел.

Будда передвигал по столу, как шахматные фигуры, солонку и перечницу. Казалось, он глубоко задумался, сосредоточившись на этом действии. Двигались только его пальцы. Для человека невысокого роста у Будды было широкое лицо, которое почти всегда оставалось неподвижным. Живыми были только глаза. Даже его крашеные черные волосы, которые он зачесывал в стиле «помпадур», редко были растрепаны. Судя по телосложению, Будда должен быть крепким и выносливым. Но говорил он и двигался мало, поэтому его и прозвали Буддой. Настоящая статуя Будды. Однако прозвище было обманчивым. Змеи тоже мало двигаются – до тех пор, пока не нападут.

Похоже, Беллз ждал, чтобы Будда заговорил первым. Он просто сидел, положив руки на стол, наблюдая с еле заметной ухмылкой, как капо передвигает солонку и перечницу. Каждый ждал, когда заговорит другой.

Тоцци то смотрел сквозь щель, то прислонял ухо к дну стакана в ожидании, что кто-нибудь из них заговорит.

Через какое-то время взгляд Будды скользнул вниз, к ранцу на полу, на минуту задержался на нем, затем снова поднялся. Он взглянул в глаза Беллзу:

– Твоя жена уже вернулась?

От нечастого употребления голос его напоминал карканье.

Беллз покачал головой.

– Сколько времени ее уже нет? Месяц, полтора?

Беллз поднял бровь и пожал плечами:

– Она не вернется. Оставила все: обручальное кольцо, кольцо, подаренное на помолвку, – все.

– Это плохо. Ушла к другому?

– Марджи? Может, и так, не знаю. Кто знает? Она ведь чокнутая. Надеюсь, она нашла свое счастье.

Будда взял в руку солонку и уставился на нее.

– Она симпатичная. Казалась такой милой.

Беллз не ответил, и снова воцарилось молчание.

Теперь понятно, почему они так долго не могут ни до чего договориться, подумал Тоцци.

Будда снова взглянул на ранец и какое-то время постукивал стеклянной солонкой о перечницу. Наконец он подбородком указал на ранец:

– Не думаю. Не сейчас.

Беллз уставился на Будду, как будто тот сошел с ума.

– Почему нет?

Будда нахмурился и покачал головой. Нет – значит, нет.

– Глупо, – сказал Беллз.

Будда не ответил. Тоцци ждал реакции капо, но лицо того оставалось невозмутимым. Это удивило Тоцци. Обычно капо не нравится, когда им говорят, что они поступают глупо, особенно если это говорят их подчиненные.

– Глупо, – повторил Беллз, повысив голос, будто давая понять, что Будда упускает уникальную возможность. – Это глупо.

Тоцци нахмурил брови, прижав ухо к стакану. Может, Беллз занимает более высокое положение в мафии, чем думают в ФБР? Парень определенно не пресмыкается и не заискивает перед капо.

Будда откашлялся:

– Он ненадежен. Он никогда не вернет бабки.

Беллз кивнул в сторону мужского туалета и перегнулся через стол.

– Его дружок Санторо присмотрит за ним. Похоже, у него котелок варит.

Тоцци ухмыльнулся. Но Будда стоял на своем:

– А что ты знаешь о Санторо? Ничего.

– А что тут знать? Я видел их заведение в Юнион-Сити. Они выпускают пятьсот видеокопий в день. Делают хорошие бабки. Я узнавал в Канога-Парк. Там Санторо знают.

Тоцци наблюдал за реакцией Будды. Это должно произвести на него впечатление. Ведь Канога-Парк в Калифорнии – порностолица Соединенных Штатов. ФБР прижало там крупного прокатчика, и теперь тот работал на правительство. Он и поручился за Майка Санторо перед нью-йоркской мафией. Если у Санторо есть друзья в Канога-Парк, он в порядке. Тоцци снова прижал ухо к стакану.

Будда принялся опять постукивать солонкой по перечнице. Еще одна длинная пауза.

– Нет, – наконец прокаркал он. – Он ненадежен. Все это плохо кончится. Нам это не нужно.

Беллз стал постукивать ногой по ранцу:

– Он же принес это. Значит, не такой уж он никчемушник. Ты сказал, что не дашь ему денег, пока он не вернет те, что брал раньше. Пожалуйста, он принес. Тридцать две пятьсот. Не такой уж он никчемушник.

Беллз поставил ногу на ранец и немного примял его. Губы Будды сложились в еле заметную улыбку.

– Кого ты хочешь провести, Беллз? Это не он принес деньги. Ты принес.

Беллз засмеялся:

– Я? Ты спятил, что ли? Я что, похож на Санта-Клауса?

Губы капо снова превратились в короткую прямую линию, глаза потускнели. И без слов было ясно, что он думает о Беллзе в эту минуту.

Беллз развел руками:

– Давай поговорим спокойно, ладно? Какого черта стал бы я отдавать такие деньги за кого-то?