Рабочие, которые не имеют земли, чтобы жить ею, но только руки,
Не соглашались есть днем за обедом овощи, простоявшие ночь;
Не правился им ни эль в пенни, ни кусок ветчины,
А хотелось только свежеизготовленного мяса или рыбы, изжаренных или испеченных».
 
      Он описал работоспособного виллана, требующего даже более высокой платы, который, когда ему отказали,
 
«Оплакивал то время, когда он сделался рабочим,
А затем проклинал короля, также весь его совет
За то, что они принуждают исполнять законы, которые угнетают рабочих».
 
      Парламенту не подчинялись, а «Статут о рабочих и слугах» стал мертвой бумагой благодаря угрюмым вилланам, бездельничавшим в поле или отправлявшимся обозленными бандами в ближайший город, чтобы продать свой труд тем, кто больше за него заплатит. Фразы подобно «держитесь вместе!» или «закончите с пользой то, что уже началось!» переходили из графства в графство, а странствующие агитаторы подстрекали население своими проповедями. «В Англии до тех пор не настанет благоденствие, – провозгласил лишенный духовного сана захудалый священник Джон Болл, – пока все имущество не попадет в общее пользование и пока существуют вилланы и джентльмены. По какому праву те, кого мы называем лордами, стоят выше нас?» «Мы созданы по образу и подобию Божьему, – провозгласил он, – а они обращаются с нами, как со скотами».
      Это было время войны и насилия; война всегда порождает насилие. Недовольство рабочих слоев своими угнетателями не ограничивалось пределами Англии. В середине века римская толпа восстала против демагога Риенцо; через десять лет в северной Франции случилась ужасная Жакерия. Где бы люди ни сгонялись вместе в большом количестве, чтобы служить своим господам, которые обеспечивали роскошь богатых, здесь всегда присутствовал дух восстания. В 1378 году угнетенные чесальщики шерсти из Флоренции восстали против купеческих олигархов города, захватили дворец Синьории и посадили там одного из своих членов в качестве гонфалоньера справедливости. Год спустя ткачи Гента и Брюгге и других фламандских текстильных городов восстали и, под руководством ван Артевельде второго, сына старого союзника Эдуарда III, все еще сопротивлялись своему графу и французскому королю.
      В Англии беспорядки в основном приняли форму массовых отказов от исполнения своей услуг, особенно в местах, где лордом являлась обезличенная церковная корпорация. В 1378 году, после того как присяжные Хармсуорта в графстве Мидлсекс – собственности Норманского аббатства – проигнорировали управляющего лорда и вынесли ложный вердикт в пользу своих собратьев вилланов, которые лично отсутствовали с прошлого сенокоса, жители деревни сознательно открыли речные шлюзы, чтобы затопить все сено. Образовывались банды освободителей из бежавших крепостных, которые были пойманы и приведены обратно в свои «вилланские насесты», проводились и вооруженные собрания по ночам с целью поджечь лес лорда или поубивать его дичь. Рабочие законы также помогают объяснить страсть и горячность некоторых из этих внезапных взрывов жестокого гнева, часто по исключительно банальному поводу. Англичане не были готовы к тому, чтобы страдать от бесчестия выжиганием клейма на лбу – большой буквы «Л», что означает «Лжец», только потому, что они получали дневной заработок или требовали денег больше, чем это было указано в не отвечающем требованиям времени статуте парламента. Если вернуться к событиям, произошедшим за год до битвы при Пуатье, когда настроения против этой формы классового законодательства были особенно сильными, то тогда крестьяне из деревень вокруг Оксфорда объединились с горожанами в убийственной атаке на университет – затем это стало известным под названием День Св. Схоластика – отличившись жестокостью и злобными криками: «Рушьте, крушите, рвите быстрее, дайте им хорошего пинка!»
      В начале царствования Ричарда количество таких бунтов сильно увеличилось. Их возбуждали проповеди равенства, исходящие от странствующих монахов и священников подобно Джону Боллу, которые последние двадцать лет бродяжничали по стране, проповедуя, сопротивляясь церковным властям, против богатых «собственников» церкви и государства. По словам хрониста Уолсингема, он проповедовал «то, что, как он знал, хотят услышать простые люди, ругая духовных и светских лордов, и возбуждая добрую волю простолюдинов больше, чем добродетель перед лицом Господа. Ибо он учил, что десятину не надо платить пока тот, кто отдает ее, не станет богаче, чем священник, который ее получает. Он также учил, что десятина и пожертвования не должны подноситься, если известно, что прихожанин является более достойным человеком, чем священник». Поскольку ему было запрещено проповедовать в церкви, он делал это на улицах, в деревнях и даже в поле, пока его не отлучили от церкви. Ничто, однако, не могло его остановить и, хотя он несколько раз попадал в тюрьму, как только он выбирался на свободу, он начинал снова. Он также пристрастился к написанию постоянно ходящих по стране подстрекательских писем, полных темных загадок и стихов, призывавших добродетельных бедняков готовиться к тому дню, когда они низвергнут своих угнетателей. «Джон Болл, пастор церкви Св. Марии, – начиналось одно из них, – приветствует всех людей и просит их именем святой Троицы, Отца, Сына и Святого Духа, мужественно держаться правды, и помогать правде и правда поможет вам».
 
«Теперь в мире господствует гордость,
Жадность считается мудростью,
Разврат не знает стыда,
Чревоугодие не вызывает никакого осуждения,
Зависть царствует, как будто так и надо,
Леность в полном почете.
Боже, накажи нас: теперь время».
 
      Последней каплей в этой постепенно накалявшейся ситуации стал подушный налог, затребованный зимой 1380-1381 года. В результате все деревни юга Англии сфабриковали налоговые списки до такой степени, что, когда они достигли комиссионеров по сбору налога, получалось, что население страны сократилось на треть со времен последнего подушного налога. Собранная сумма находилась гораздо ниже ожидаемого уровня, и правительство впало в ярость. 16 марта 1381 года Совет обнаружил, что местные сборщики виновны в вопиющей халатности по отношению к своим обязанностям и сговоре с крестьянами, и назначил новую комиссию для тщательного изучения списков и выбивания платежей от уклонившихся.
      Это решение вызвало всеобщее порицание и проклятие. Говорили о том, что это было сделано специально к личной выгоде главы ревизионной комиссии Джона Легге, барристера, и казначея сэра Роберта Хелса, которого называли «разбойник Хоб». Когда новости о дальнейшем нашествии сборщиков налогов достигли деревень, темные крестьяне предположили, что это новый налог и он будет собираться сверх того, который они уже платили. Повсюду в густонаселенных графствах юго-востока ненависть крестьян против сборщиков налогов, исчиторов, присяжных, юристов и королевских чиновников в целом, но против архиепископа и казначея в особенности, достигла своей высшей точки, и, что было достаточно непоследовательным, в эту категорию попал и Джон Гонтский, который больше не играл никакой активной роли в управлении государством и в тот момент находился в Шотландии.
      Власти серьезно даже не воспринимали недовольство крестьян. Но когда в конце мая новый комиссар по сбору налога в графстве Эссекс Томас Бамптон с двумя парламентскими приставами появился в Брентфорде, чтобы начать расследование по спискам в сотне Барстепл, его встретили представители приходов, которые не платили налог, с угрюмым отказом заплатить и на этот раз. Они заявили, что у них есть расписка о получении сборщиками налога и они не заплатят больше ни пенни. Но именно рыбаки и охотники из устья Темзы – морские волки – высекли ту искру, которая зажгла костер революции рабочего класса Англии. Взывая к их помощи, их соседи из Коррингема и Стенфорда-ле-Хоупа, жители Фоббинга-у-Тилбери встретили угрозу ареста со стороны Бамптона открытым сопротивлением, и палками и камнями прогнали его и его людей из города.
      Этого, однако, правительство не могло проигнорировать. В воскресенье, 2 июня главный судья Суда Общих Тяжб сэр Роберт Белкнап прибыл в Брентфорд с комиссией плети и отрядом копейщиков. Его делом было наказать бунтовщиков и повесить главарей. По прибытии он обнаружил, что вся округа была охвачена кипением. Ибо к настоящему времени восставшие рыбаки подняли всю округу против властей. Вооруженная кольями, вилами и луками толпа окружила судью, взяла его в плен и сожгла все его бумаги, а также заставила поклясться, стоя на коленях, что он больше никогда не вернется с другой комиссией. Затем они убили трех его клерков и трех местных сборщиков налогов или присяжных, чьи имена они у него выпытали. Насадив их головы на колья, они с триумфом пронесли их по всем деревням южно-восточного Эссекса, пока испуганный Белкнап бежал обратно в Лондон.
      В тот же день волнения начались и по другую сторону Темзы. В Эрите, расположенном в графстве Кент, отряд восставших ворвался в Леснский монастырь и заставил аббата поклясться оказывать им всяческую поддержку. Затем вожаки перебрались на другой берег Темзы, чтобы держать совет с людьми из Эссекса. В течение следующих нескольких дней восстание распространилось на север через все графство, так как восставшие передавали свои воззвания от прихода к приходу. Повсюду начались нападения на чиновников правительства, их дома разорялись, а их протоколы и бумаги вытаскивались на дворы или улицы и публично сжигались. Адмирал Эссекского побережья Эдмунд де ла Map Пелдонский и шериф Джон Сьюэл Когшелский подверглись нападениям и грабежу, их дома были сожжены, а бумаги пронесены впереди ликующей толпы на вилах. В каждом маноре заполыхали костры из материальных грамот и свитков.
      Складывалось впечатление, как будто простой народ в одночасье отверг всю законодательную и правительственную систему, создававшуюся веками. При этом хотя и нанесение ущерба собственности было широко распространено, людские потери были сравнительно малы, так как большинство лордов смогли бежать. Был убит главный исчитор графства, большое количество фламандских купцов подверглось растерзанию в Колчестере, где толпа восстала при приближении крестьянских отрядов. Если бы казначей находился у себя дома в Темпл Крессинг, а не в Лондоне, его бы тоже разорвали на куски; но «его очень красивый и очаровательный дом» был сожжен дотла после того, как чернь наелась великолепной дичи из его угодий и выпила «три огромных бочки хорошего вина» из его погребов, которые он приготовил для предстоящей встречи с главой капитула Ордена Св. Иоанна Иерусалимского, магистром которого он являлся.
      В то же время в Кенте становилось все более неспокойно. Через день после нападения на главного судью в Брентвуде двое парламентских приставов, действующие от имени сэра Саймона Берли, наставника короля, арестовали уважаемого гражданина Грейвсенда на том основании, что тот являлся беглым крепостным. Когда же горожане отказались заплатить 300 фунтов за его освобождение – в современных деньгах около 15 тыс. фунтов – несчастный человек был брошен в подвалы Рочестерского замка. Спустя два дня, 5 июня, ободренные прибытием сотни восставших их Эссекса, население всех городов и деревень южного берега реки от Эрита до Грейвсенда восстали. Они были, однако, достаточно осторожны в своих выражениях при выпуске прокламации, где перечислили преступления министров своего молодого короля, написав, что хотя «в королевстве развелось больше королей, чем один», но они не желают никого кроме Ричарда. В самых патриотичных выражениях они добавили, что «те, кто проживают в районе двенадцати миль от моря, не должны идти с ними, но должны охранять побережье от врагов».
      На следующий день 6 июня судьба Кента была решена. С одной стороны, жители графств Грейвсенда и Дартфорда маршировали к Рочестеру. С другой стороны, комиссия плети, направленная против уклоняющихся от уплаты налога и сопровождаемая ненавистным Джоном Легге, не смогла войти в Кентербери. Рочестерский замок, хотя и достаточно хорошо укрепленный, чтобы выдержать долгую осаду, был сдан своим констеблем пополудни после нескольких неудачных попыток взять его штурмом. Возможно, гарнизон был слишком мал, но по всеобщему убеждению, защитники замка были потрясены яростью и буйством толпы. Сельским жителям Англии казалось, что вести себя таким образом было неестественным, вне законов природы: как будто взбунтовались животные.
      Было совершенно очевидно, что правительство не могло контролировать ситуацию. Подобно местным властям, оно оставалось инертным на протяжении практически всей первой критической недели июня, беспомощно наблюдая за развитием событий. Канцлер, глава правительства, являлся добрым человеком, и к тому же примасом. Его звали Симон Тебо Седберийский, он был сыном саффолкского торговца, чья семья разбогатела, обеспечивая местных джентри предметами роскоши и развивая новую сельскую текстильную промышленность. У него полностью отсутствовала жажда наживы и опыт в этом вопросе. Дядья короля были далеко; Джон Гонтский – в Эдинбурге занимался переговорами о заключении перемирия с шотландцами; Томас Вудстокский – на границе с Уэльсом, а Эдмунд Кембриджский только что отплыл в Португалию. По получении известий о мятеже в Плимут послали гонца, чтобы задержать экспедицию, но он прибыл слишком поздно. Из-за необходимости держать английские гарнизоны во Франции в стране практически не было армии за исключением пограничных отрядов на далеких шотландских и уэльских границах. В столице и в ключевом южно-восточном районе находилось только несколько сотен тяжеловооруженных воинов и лучников, охранявших короля, и небольшой отряд старого кондотьера сэра Роберта Ноллиса, который он стал собирать в своем лондонском доме, чтобы вернуть Бретань. Не было сделано ничего для созыва сельских джентри, а их слуги, которые находились в восставших графствах к востоку и северу от Лондона, были парализованы страхом.
      Но если у правительства не было действующего руководителя, то у восставших он имелся. В пятницу 7 мая люди из Кента прибыли в Медуэйскую долину, из Рочестера в Мейдстон, где их приветствовала толпа восставших, которые уже разграбили дома более богатых жителей и убили одного из них. Здесь они избрали своим капитаном некоего Уота Тайлера. О его прошлом известно довольно мало, но, если верить Фруассару, он служил во время французских войн и, как обнаружилось впоследствии, подобно многим солдатам с тех пор зарабатывал себе на жизнь придорожным разбоем. Совершенно очевидно, что он был прирожденным лидером и гениальным оратором, ибо он немедленно установил дисциплину посреди пестрой толпы возбужденных крестьян и ремесленников. И он очень быстро показал себя как человек дела и как исключительно талантливый полководец.
      В тот день, когда Тайлер принял на себя командование, он выпустил прокламацию, в которой были выражены намерения восставших. Он принесут клятву верности, заявил он, никому кроме как «королю Ричарду и истинным общинам» – другими словами, им самим – и не примут короля по имени Джон, намекая на герцога Ланкастера. Никакие налоги не должны взиматься, «за исключением пятнадцатой части от имущества, который их отцы и деды признавали и принимали», и все должны быть готовы выступить по первому зову, чтобы изгнать предателей, собравшихся вокруг короля и выискать и уничтожить юристов и чиновников, которые обобрали королевство.
      У восставших появился не только военный лидер. Был и духовный наставник. Среди пленников, освобожденных из Мейдстонского замка, был Джон Болл. Только несколько недель назад многострадальный архиепископ посадил его снова, описывая, как он «просочился обратно в наш диоцез подобно лисе, которая бежала от охотника, и не устрашился опять проповедовать и ругаться, как в церквах, так и перед ними, на рынках и в других мирских местах, привлекая слушателей мирян своей матерщиной и распространяя такие сплетни, касающиеся нашей персоны и других из наших прелатов и духовенства, и – что самое худшее – используя в своих разговорах о святом отце язык, который позорит любого доброго христианина». Неугомонный проповедник теперь обнаружил себя на свободе и с готовой конгрегации из двадцати тысяч оборванных энтузиастов, в чьих сердцах он нашел живой отклик. Как пишет Фруассар, который, хотя и не являлся достаточно надежным свидетелем, но посетил Англию вскоре после восстания и был исключительно восхищен всем этим делом, он обратился к ним следующим образом:
      «Мои добрые друзья, дела не поправятся в Англии до тех пор, пока все добро не станет общим достоянием; когда не будет больше ни вассалов, ни лордов; когда лорды больше не будут нашими господами. Как дурно они обращаются с нами! По какой причине они держат нас в таком состоянии? Неужели мы не все произошли от одних и тех же родителей, Адама и Евы? И что они могут предъявить, какую причину они могут привести, почему они должны быть нашими хозяевами? Они одеты в бархат и богатые одеяния, украшены горностаем и другими мехами, пока мы вынуждены носить бедную робу. Они пьют вино, едят пряности и отличный хлеб, а мы жуем только рожь и отказываем себе в соломе; а когда мы пьем, то это всегда вода. У них красивые замки и дома, мы же должны бороться с ветром и дождем, трудясь в поле; а именно нашим трудом они имеют все это. Что поддерживает их роскошь? Нас называют рабами, а если мы не исполняем нашу работу, то нас бьют, и у нас нет господина, которому мы можем пожаловаться или который захочет выслушать нас. Так пойдемте же к королю и убедим его. Он молод, и от него мы можем получить благоприятный ответ, а если нет, то мы должны сами найти способ исправить свое положение».
      В то же время проповедник рассылал по деревням Кента и Эссекса еще больше своих подметных писем:
 
«Джон Болл приветствует всех вас.
И уведомляет, что он уже позвонил в свой колокол,
И теперь Бог торопит каждого действовать,
Применяя право и силу, волю и ум!»
 
      Другое послание, написанное под псевдонимом и адресованное населению Эссекса, было затем найдено в кармане одного из восставших, приговоренного к повешенью:
      «Джон Пастух, некогда священник церкви Св. Марии в Йорке, а ныне в Колчестере, приветствует Джона Безымянного и Джона Мельника, и Джона Возчика и просит их, чтобы они помнили о коварстве, господствующем в городе, и стойко держались во имя Божие, и просит Петра Пахаря приняться за дело и наказать разбойника Хоба и взять с собой Джона Правдивого и всех его товарищей и больше никого – и зорко смотреть только вперед и больше никуда.
 
Джон Мельник просит помочь ему как следует поставить мельницу.
Он смолол зерно мелко-мелко,
Сын царя небесного за все заплатит.
Остерегайтесь попасть в беду,
Отличайте ваших друзей от ваших врагов,
Скажите: „Довольно” и кричите: „Эй, сюда!”
И делайте хорошо и еще лучше, и бегите греха,
И ищите мира и держитесь в нем.
Об этом просит вас Джон Правдивый и все его товарищи» .
 
      Тайлер и Болл – бриганд и священник-расстрига – были именно теми лидерами, в которых нуждались «истинные общины». Пока Болл обращался к своим сторонникам, Тайлер действовал. Послав эмиссаров с заданием поднять близлежащие деревни и соединиться с ним в Мейдстоне, он отправился во главе нескольких тысяч восставших в Кентербери. К середине дня 10 числа он достиг города, жители которого приветствовали его с энтузиазмом, в основном, конечно же, те, кому было нечего терять. Выяснив, есть ли в городе предатели, его направили к домам местной знати, троих из которых он казнил прямо на месте. Затем, запалив костер из юридических и финансовых документов графства, он избил шерифа, разграбил его замок, выпустил пленников из темниц, он со своими сторонниками ворвался во главе бушующей толпы в кафедральный собор во время мессы. Здесь они в один голос приказали монахам избрать нового архиепископа Кентерберийского вместо Садбери, которого они провозгласили изменником и «приговоренным к отрубанию головы за свои беззакония». Они также заставили мэра и корпорацию принести клятву королю и истинным общинам и – поскольку был самый разгар летнего паломничества – рекрутировали в свои ряды большое количество пилигримов. Одновременно они послали агитаторов в города и деревни восточного Кента.
      Рано утром во вторник 11 июня, проведя в Кентербери меньше суток и запалив все восточные леса и побережье от Сандвича до Аплдора, Тайлер отправился далее. Его армия пополнялась в пути. Вечером он вернулся в Мейдстон, пройдя восемьдесят миль за два дня. Затем, передохнув одну ночь, он выступил 12-го на рассвете со всем своим войском к столице, отправив посланцев в Суссекс и западные графства с призывом к общинам объединяться и «обложить Лондон со всех сторон». Одновременно на другом берегу Темзы эссекские восставшие, которые к настоящему моменту полностью контролировали графство, начали параллельное наступление под руководством Томаса Фаррингтона, обиженного лондонца.
      Пока оба войска двигались к столице, по обе стороны их продвижения царствовал террор, толпы крестьян выкуривали королевских и манориальных чиновников, юристов и непопулярных лендлордов из их домов, вламывались туда, грабили их и сжигали любой документ, который могли найти. Они хотели, чтобы, как они провозгласили, «в Англии не было крепостных». Многие джентри бежали в леса, среди них и поэт Джон Гауэр, который затем вспоминал в своей длинной латинской эпической поэме Vox Clamantisострые приступы боли от голода, которые он переносил, когда жил, питаясь желудями и постоянно дрожа от страха за свою жизнь в сырых рощах. Другие, менее боязливые или более популярные, внесли свой своевременный вклад в дело и принесли присягу на верность «королю и истинным общинам». Немногие, очень немногие, были убиты, в то время как другие, достаточно знатные люди, не совершившие ничего, в чем их можно было бы упрекнуть, были взяты в плен, чтобы умилостивить окружение Уота Тайлера, среди них были и сэр Томас Кобем и сэр Томас Тривет, герои французских войн.
      В то время власти наконец-то решились действовать. Или во вторник, или в среду люди Тайлера, подступившие к столице, были встречены в Виндзоре посланцами короля, который спрашивал их, почему они подняли восстание и чего они ищут. Ответом было, что они пришли спасти короля от изменников и предателей. Они также представили петицию, прося выдать им головы герцога Ланкастера и 14 других представителей знати, включая канцлера, казначея и всех членов правительства. Получив это, король и его советники в спешке отправились в Лондон и Тауэр, чтобы сформировать очаг сопротивления, вокруг которого могли бы собраться силы порядка. Мать короля и ее дамы, которые находились в летнем паломничестве у кентских мощей, также отправились в это убежище. По дороге они столкнулись с авангардом восставших. При этом, хотя они и были сильно напуганы, они подверглись только оскорбительным шуткам, но им было разрешено продолжить свое путешествие в столицу. Здесь мэр Уильям Уолворт, проводив суверена в Тауэр, занялся приведением города в состояние обороны.
      В тот вечер кентское войско разбило лагерь на Блэкхитских высотах, рассматривая в долине Темзы далекий город. На другом берегу на Майл-Эндских полях расположилось эссекское войско прямо рядом с предместьем Уайтчепл и около мили к востоку от городских стен и Олдгейта. Некоторые менее выдохшиеся кентские повстанцы продолжили свой путь и дошли до Саусверка, где, радостно приветствуемые местной толпой, сожгли публичный дом, который арендовали несколько фламандских женщин у мэра Уолтона, и выпустили пленников из тюрьмы Маршалси и Суда Королевской Скамьи. Обнаружив, что лондонский мост поднят, они отправились в Ламбет, где разграбили дворец архиепископа и дом Джона Имуорта, смотрителя тюрьмы Маршалси.
      Не только пролетариат Саусверка симпатизировал восставшим. Внутри лондонских стен были сотни подмастерьев, ремесленников и рабочих, которые также поддерживали их. По приказу мэра ворота были заперты и доверены олдерменам и пристальному надзору соседних тюрем. Но среди городской верхушки существовали серьезные разногласия. По вопросу снабжения продовольствием старые купцы находились на ножах с торговцами мануфактурными товарами и тканями, которые, нанимая рабочих в больших количествах, поддерживали политику свободной торговли и дешевой еды, чтобы снизить цены и накормить своих подмастерьев и ремесленников как можно дешевле – для них это являлось жизненно важным делом со времен Черной Смерти, когда образовался недостаток рабочей силы. Оба они являлись монополистами, но, чтобы одолеть соперников, поставщики продовольствия заключили союз с недовольным городским пролетариатом – наемными работниками и мелкими ремесленниками – которые смотрели на своих работодателей и капиталистов, контролировавших рынок их рабочей силы, точно так же, как вилланы на своих лордов. Среди троих олдерменов, которых мэр направил к восставшим с заданием уговорить тех соблюдать мир, совершенно точно находился Джон Хорн, торговец рыбой, который, отделившись от свои компаньонов, искал частной беседы с Тайлером и обещал ему поддержку. Когда он вернулся в Лондон, он не только убедил мэра в том, что пришедшие сюда являются честными патриотами, которые не нанесут городу никакого урона, но, под покровом темноты, он еще и переправил тайно трех агитаторов через реку, чтобы взбудоражить лондонскую толпу.
      В тот же вечер из Гринвича в Лондон по воде отправился эмиссар из лагеря восставших с целью встретиться с королем и его советом. Это был констебль Рочестерского замка, сэр Джон Ньютон, который всю последнюю неделю находился у восставших в плену. Допущенный к королю и получивший разрешение говорить, он объяснил, что, хотя восставшие и не принесут вреда королю, они намерены встретиться с ним лицом к лицу, чтобы обсудить определенные вопросы, о которых он не уполномочен говорить. Поскольку его дети находятся у них в заложниках и они их убьют, если он не вернется, он молит короля об ответе, который умилостивит их и докажет, что он выполнил свою миссию.
      После некоторого колебания Совет согласился на эту встречу. Следующим утром сначала король, а затем его лорды отправились на пяти баржах в Гринвич. Здесь, на берегу ниже Блэкхита, кентские восставшие, после голодной и бессонной ночи, были выстроены в боевой порядок под двумя великими знаменами Св. Георга. Пока они ожидали, состоялась месса, поскольку это был день тела Господня, и затем Джон Болл начал свою проповедь, взяв за основу ее старую народную поговорку:
 
«Когда Адам пахал, а Ева пряла,
Кто же тогда был джентльменом?»
 
      По словам Сент-Олбанского хрониста: «Он старался доказать, что при сотворении мира все люди были созданы равными и что рабство было введено неправым угнетением злых людей против воли Господа, ибо если Ему было бы угодно создать рабов, безусловно, при сотворении мира Он определил бы, кто является рабом, а кто господином... По сей причине им следует быть благоразумными. И с любовью, какой пахарь обрабатывает свою землю и выкорчевывает и уничтожает плевелы, которые разрушают посевы, они должны торопиться совершить следующее. Во-первых, они должны убить всех крупных лордов королевства; во-вторых, они должны перерезать юристов, судей и присяжных; и, наконец, они должны уничтожить всех тех, кто, как им кажется, будет наносить вред государству в будущем. Так они получат мир и спокойствие, ибо, когда уничтожат богатых, наступит равенство, а благородство, достоинство и власть будут принадлежать всем». «Когда он проповедовал эти и еще многие другие безумные вещи, – написал с отвращением хронист, – общины настолько благоволили к нему, что они провозгласили его будущим архиепископом и канцлером королевства» .
      Эта ли проповедь или присутствие архиепископа в королевской барже или то, что восставшие не завтракали, явилось причиной того, что они приветствовали короля такими буйными и оглушительными криками, что он не мог ничего услышать. «Сэры, – продолжал он взывать со своей баржи, когда гребцы налегали на весла, чтобы вывести его из яростной толпы, – чего вы хотите? Скажите мне это сейчас, я пришел говорить с вами». Но когда толпа постепенно сделалась все более угрожающей, боясь, что некоторые лучники могут начать стрелять, граф Солсбери – самый опытный солдат из присутствующих – приказал баржам выйти на середину реки и вернуться в Тауэр.
      На это и кентское войско, и восставшие, прибывшие из Эссекса, которые наблюдали с другого берега, подняли крик «Измена!» и, под своими знаменами и вымпелами, двинулись на Лондон. К настоящему моменту очень существенным стал доступ к городским рынкам и лавкам, если они не хотели проиграть из-за голода – на что власти сильно рассчитывали. Внутри же городских стен духовенство устроило крестный ход, молясь за мир, в то время как толпы тех, кто симпатизировал восставшим, собирались в самых бедных улочках и проулках. Ибо, хотя городские ворота и были еще закрыты, агитаторы, которых Хорн провел в город, не дремали. Когда люди Уота Тайлера заняли южные подходы к мосту, их вновь встретил либерально настроенный торговец рыбой, размахивая королевским штандартом, который он обманом добыл у городского клерка. И когда, руководимые этой эмблемой лояльности и почтенности, они хлынули на мост, подъемный мост был опущен олдерменом Биллинсгейтской тюрьмы. Практически в то же время другой оппозиционно настроенный олдермен впустил эссекцев через Олдгейт в город.
      Внезапно завладев южным и восточным входами, толпа хлынула в город, пока подмастерья и ремесленники, а также и рабочая беднота трущоб стекалась со всех концов поприветствовать их. Некоторое время вновь прибывшие были слишком поглощены едой, питьем и разглядыванием города, выискивая, где бы поживиться. Но некоторое время спустя, освежившись несколькими огромными баррелями эля, которые неизвестные энергичные человеколюбы выкатили на улицы и подстрекаемые ремесленниками, которые имели старые счеты к Джону Гонтскому, они двинулись с криками «В Савой! В Савой!» к герцогскому дворцу. Герцог, вероятнее всего, находился в Эдинбурге, но великолепный дворец, который он отделал на доходы от грабежа Франции, – и, как многие предполагали, и Англии, – находился в миле от западных стен города, где поля и сады окаймляли берега Темзы там, где Стренд соединяет Лондон с Вестминстером. В ту сторону и направились кентцы с тысячами возбужденных ремесленников – огромной толпой при свете факелов – по пути в яростном буйстве они ворвались во Флитскую тюрьму и освободили всех преступников, пока слуги герцога бежали, услышав приближающийся шум толпы.