Джулио Литта, отдохнув по приказу Лораса, бодро вышел из кельи. Нескладно размахивая руками, пошел по страда Реале к Верхним садам Баракка на южной стене Валетты.
      Робертино нехотя плелся сзади, стреляя глазами по сторонам и поминутно разглаживая усы.
      – Они тебе к лицу как зайцу седло, – говаривал в Милане старый герцог Луиджи.
      – Настоящий неаполитанец без настоящих усов – не настоящий неаполитанец, ваша светлость! – отвечал старому хозяину Робертино.
      Джулио вышел на смотровую и остолбенел. Русский фрегат, миновав боны, входил в акваторию Большой Гавани.
      По хартии 1530 года8 военным судам запрещалось входить в нейтральные порты Мальты.
      Мало того – фрегат заходил на веслах, без лоцмана, без шлюпки с глубиномером, без буера на кабестане*.
      "Угробить такой фрегат…" – подумал Джулио не о том, о чем по уставу должен был подумать.
      Со всех ног, придерживая шпагу и отчего-то прихрамывая, Литта бросился к воротам Валетты.
      Он подоспел, когда подъемный мост над Валеттским рвом с грохотом тронулся кверху. На Сэнт-Джеймс Кавальер – угловой башне – взметнулся полосатый флаг боевой тревоги…
      В эту же минуту в кабинет Эммануэля де Рохана снова бесшумно вошел Лорас.
      – Они заходят! – сказал он.
      "Переборщил Доломье, – досадливо подумал магистр. – С чего они все так русских не любят?"
      – Парадную гондолу. Церемониальный плащ. Кавалеров в эскорт, – спокойно приказал он.
      Лорас кивнул и бесшумно вышел.
      Распорядившись, Лорас быстро спустился на страда Реале. "Да, политика – это вам не Баден-Баден", – думал он словами Доломье. Заметил в людском крошеве мощный ледокол Джулио Литты.
      – Граф! – крикнул он. – Скорее! А что это вы, кстати, хромаете?

      Волконский, бледный, стоял на капитанском мостике с огромным пистолетом в руке. Живописно расположив дуло на груди, он с восторгом наблюдал за суетой на бастионах.
      – Суши, твою мать! Правый борт! – кричал рядом в рупор капитан.
      И, откидываясь на стекло рубки, обводил глазами ощетинившиеся пушками форты.
      – Решето. Форменное будет решето, – сказал он, отводя рупор в сторону.
      – Вы на то и капитан ее величества, чтобы уметь плавать на решете, – звонко отозвался Волконский.
      Иван Андреевич весело посмотрел на Волконского.
      – Говно плавает, а мы – ходим, ваше сиятельство. Но если надо – поплывем, – сказал он. – Нам плавать не впервой. А вам-то в мундире, чай, несподручно будет, Дмитрий Михалыч?
      – А вы не волновайтесь, Иван Андреевич, – бросил посол, как ему показалось, по-малоросски.
      И вдруг почувствовал, что скрытая неприязнь меж ними улетучивается с каждым футом продвижения в Большую Гавань.
      Ежели бы орден ограничился письмом – Волконский, пожалуй, принял бы решение уходить на Босфор. В конце концов, поручение исполнено. Не может же он, в самом деле, открывать боевые действия потому, что его не пустили пред светлые очи великого магистра.
      Однако при известии о боевой тревоге на фортах он почуял игру. Что за буря в крынке простокваши? Насмешка, стало быть? А во-вторых, ощутил внезапный боевой задор. Ах, так вы драться? Что же он, русский дипломат, полковник, пусть и статский, уберется с этого забытого Богом островка, поджав хвост?
      Посол первый раз в жизни испытал тот азартный подъем в груди, какой чувствует юноша под отеческим флагом при первой опасности. Безрассудный, запретный в ведомствах иностранных дел.
      "Буря и натиск! – вспомнился Волконскому девиз Суворова. – Или это Шиллер?" – подумал граф, дерзко впериваясь в здание таможни с желтым флагом на макушке.
      Опьяненный, он простым глазом различал суету возле таможни, видел игрушечного всадника, во весь опор подскакавшего к зданию.
      – Табань! – оглушительно донеслось до него. – Правый, левый – табань!
      "Не Табань, а Тамань", – насмешливо отметил граф, но тут его по инерции вдруг качнуло вперед и бросило на перила мостика.
      Пистолет, беспомощно звякнув о леер, едва не вывалился из рук. "Слава Богу, что курок не взвел", – подумал граф, пружинисто отталкиваясь локтем и принимая снова позу воина.
      Громада фрегата, разом вперившись веслами в залив, шумно и пенисто скользила по глади Большой Гавани, все явственней замедляя ход.
      Иван Андреич, спрыгнув с мостика, понуро пошел вдоль борта, размахивая рупором и пиная сапогом измочаленные хвосты канатов.
      – Иван Андреич! – одними губами сказал ему в спину Волконский.
      – Да куда я без лоцмана? Ну куда?! – обернувшись, в сердцах крикнул капитан. – Пятнадцать футов! Усядемся тут курам на смех!
      Волконский потерялся.
      Отважный граф никак не ожидал, что героический порыв упрется в рельеф морского дна. Станут они сейчас натурально посреди гавани и будут вертеться…
      – Иван Андреич, не дури! – крикнул посол. – Давай прямо к таможне! Покажем кузькину мать!
      "Чего мы так орем-то в пяти аршинах друг от друга?" – подумал он.
      – Отдать якорь! – скомандовал в рупор капитан.
      Волконский уронил руку с пистолетом. Из него будто выпустили воздух. Схватившись за леер, он тупо смотрел на берег, где шикарная кавалькада подскакала к зданию таможни.
      Капитан между тем, не сводя глаз с берега, заспешил обратно к мостику. Зашарил по бедру в поисках подзорной трубы. Не найдя, вскинул к правому глазу рупор и вперился в берег.
      – Никак, штандарт магистера, – удивленно сказал он. – И чего-то машут. Ах, едрит твою!
      Загремела якорная цепь, масса уральского чугуна с грубым всхлипом распорола гладь залива.
      – Что? Ну что, Иван Андреич? – чуть не плача, кричал с мостика Волконский, тыча пистолетом в капитана, в берег и обратно в капитана.
      – Ай-яй-яй! – сказал капитан, задом взбираясь по ступеням мостика.
      Волконский увидел, как из длинного эллинга на берегу быстро спускают на воду красно-белую гондолу. И вдруг сообразил, что это значит.
      – Магистер, точно. Гляди, Дмитрий Михалыч. – капитан протянул послу рупор. – Будет тебе сейчас встреча по первому рангу!
      Но Волконский отвернулся. Непрошеная слеза, спутница патриотических порывов, накатила в уголок глаза.
      – Не по рангу, а по протоколу, – машинально поправил он капитана и махнул рукой. – Пойду оденусь в статское. – и, не оборачиваясь, пошел к себе.
      Через полчаса перед стоявшей во фрунт командой на палубу поднялась живописная группа рыцарей во главе с великим магистром Эммануэлем де Роханом. Последним поднялся граф Джулио Литта.
      Капитан в парадной форме и Волконский во фраке впереди группы офицеров с бледными лицами всматривались в приезжих.
      – На кра-ул! – скомандовал капитан.
      Офицеры весело взяли "на караул".
      Волконский подошел к группе рыцарей, сделал ловкий поклон и произнес по-французски:
      – Ее императорского величества Екатерины Великой, государыни Всероссийской, посол граф Волконский имеет высокую честь вверить светлейшему суверенному Святого Гроба Ордену госпиталя Иоанна Иерусалимского…
      Де Рохан внезапно поднял руку, останавливая официальное приветствие. Подошел к опешившему послу и, взяв в ладони его кисть, сказал отрывисто:
      – Граф, я сердечно рад принять вас на острове как подданного великой России и моего особенного приятеля… Милости прошу, познакомьтесь…
      И, не давая Волконскому опомниться, принялся представлять свиту по именам и титулам, но без чинов.
      Дмитрий Михалыч ошалело раскланивался с рыцарями. Наконец, когда очередь дошла до молодого Литты, он уяснил обстановку.
      Его принимали как частное лицо. Его не желали принимать в качестве посла России. Ловко выкрутились.
      Распрямившись, он поглядел де Рохану прямо в глаза:
      – Ваше преосвященство! В залог дружбы, обещанной вами, мы преподносим вам скромный подарок. – Волконский махнул рукой.
      Немного опешив от такой логики, де Рохан повернулся. Екатерина Великая кисти Левицкого, царственно покачиваясь, плыла над бортом по Средиземному морю в руках пары дюжих матросов. И катастрофически увеличивалась в размерах.
      Приученный в непредвиденных обстоятельствах улыбаться, де Рохан улыбнулся и развел руками.
      Повинуясь жесту, вперед немедленно вышел гигант Доломье – принять подарок.
      – Мы надеемся, сей скромный презент займет подобающее место среди равных в сокровищнице Ордена госпитальеров, – приятно улыбаясь, поставил точку Волконский.
      Де Рохан встряхнул париком, словно отгоняя наваждение. Принимая парадный портрет императрицы, он соглашается установить официальные отношения с православным двором. Однако портрет уже спускали на гондолу; Лорас подписывал послу пропуск, пристроившись на кнехте; Джулио с интересом осматривал такелаж, а гигант Доломье мрачно постукивал ножнами по борту судна.
      Борт "Святого Николая" отзывался дубовым, сдержанным гулом.

      Лорас попросил Джулио помочь русскому послу с обустройством.
      – Остальное до вас не касается, – сказал Лорас. – Вы помогайте от сердца и особенно ничему не удивляйтесь. До всей этой тайной дипломатии вам дела нет.
      Наутро Литта чем свет приехал в гостиницу.
      – Чего там? – недовольно продрал глаза Волконский на стук портье.
      – Граф Литта, ваше сиятельство.
      – Кто-кто? А-ах! – Волконский зевнул. – Ну давай, тащи его сюда.
      Джулио вошел в комнату и остановился. Когда женщина принимает в постели – он еще мог понять… Приученный подыматься вместе с братией к утренней мессе в половине четвертого утра, он никак не предполагал, что застанет русского в кровати.
      – Ну? – сказал Волконский, почесываясь. – Какого в такую рань?
      Джулио тяжело переступил с ноги на ногу и смерил Волконского взглядом.
      – Ну че ты пыхтишь, как опоссум? – подбодрил Волконский, приподымаясь на локте. – Говори!
      – Граф, если вам не терпится выказать независимость, то мужчины делают это другим способом, – сказал Джулио.
      Волконский сел на кровати и уставился на Литту. Он вспомнил, что он посол. Следом пришла мысль, что какого же черта являться к послу в гости без предупреждения? Без записки, без визитной карточки, как это заведено в нормальных странах? Да еще и простыни отсырели, ч-черт!
      – Да ты чего? – сказал Волконский. – Я думал, у тебя что срочное. Ну, давай я тебя выставлю за дверь, и жди там, пока оденусь. Хочешь? – он снова миролюбиво почесался.
      – Мне приказано обустроить посла. И я выполню приказ, даже если мне придется вас для этого обратно усыпить. – Джулио скучно смотрел на Волконского.
      Волконский перестал чесаться.
      – Как вы сказали? – он зашарил глазами по комнате в поисках шпаги. – Вы это мне?
      Литта продолжал спокойно глядеть на русского.
      – Нет, вы это кому сказали? – Волконский вертелся по кровати, не в силах выскочить из-под одеяла в ночном платье с голыми ногами.
      – Вы гость, – наконец сказал Джулио. – А гостям у нас на острове иногда мерещится несусветное.
      Волконский наконец окончательно проснулся и вперился в Джулио.
      Рыцарь держался неестественно прямо, сильно выпятив грудь.
      "Идеально! – говорил герцог Луиджи, ладонью подхлопывая подбородок сына кверху. – Угол наклона линии профиля к горизонту, мой мальчик, равен углу наклона вашей могучей груди. Запомните: сначала выправка, потом мужество, после – ум".
      Артиллерийское прошлое генерала австрийской армии не давало герцогу Луиджи покоя.
      Читатель легко догадается, что через полчаса оба юных графа уже с трудом сдерживали проявления взаимной симпатии – вопреки тайным проискам мировых сверхдержав.
      На следующий день молодые люди перешли на "ты".
      Дмитрий Михалыч принялся выбирать дом в Валетте, но, словно по команде, все вдруг оказались проданы.
      – Как же продано, когда вот у вас написано "Por vendere"? – удивлялся Волконский.
      Дисциплина в российских департаментах повелевала слепо верить написанному.
      – Продано, ваша светлость. Буквально сегодня и продано. – хозяева услужливо сияли, как бляхи петербургских околоточных. – Вот если бы вчера… – и жуликовато стреляли глазами в рыцаря, хмуро молчавшего сбоку от покупателя.
      А на улочке Святого Захария один лысый, в смертельном жабо, оглядел Волконского с ног до головы и жизнерадостно сказал:
      – Не продам!
      – То есть как? – удивился Волконский. – Вот же написано…
      Лысый покосился на Джулио, на орденский крестик под воротником камзола и промурлыкал:
      – А почему я должен вам его продавать? Я и сам еще поживу.
      Волконский беспомощно посмотрел на Литту, Джулио пожал плечами. "Частная собственность", – хотел было пояснить Джулио. "Диктатура", – в свою очередь хотел определить Волконский.
      – Молчи, рыцарь! – сказал Дмитрий Михайлович. – Не вздумай ничего говорить. Прежде всего – дисциплина! А ты, – он обернулся к жабо, – поживи-поживи. Недолго осталось…
      Поехали в Мдину – древнюю столицу в центре острова, оплот мальтийской знати.
      – Рабат, – коротко бросил Литта кучеру.
      Мдина сидела на сопке как беременная львица – такая же желтая, элегантная и основательная. Только голову ее – купол огромного собора – покрывала кардинальская красная шапочка.
      Кактусы в два человеческих роста взбегали под самые стены цитадели, завершая метафору неприступности.
      Выйдя из экипажа на площади у Греческих ворот Мдины, Волконский осмотрелся.
      – А где же могилки? – весело спросил он. – Замостили?
      Волконский знал по своим египетским изысканиям: "рабат" – значит кладбище, он же пригород. Арабы придумали хоронить предков перед воротами крепостей. Поверх невысоких могильных плит удобно стрелять со стен в наступающего противника.
      – Это не лучшая ваша шутка, граф, – сказал Джулио. – Могила – она везде могила.
      – Ну ладно-ладно, – смутился Волконский. – У нас тоже в Москве Арбат…
      В тот же день Волконский в Мдине сговорился купить роскошный "Каса нотабиле" у мальтийского барона Тестаферраты. Даже выпили уже по бокалу "Спуманте" с поверенным барона, маркизом Чеклюной.
      "Откуда у русского такие огромные деньги?" – подумал Джулио.
      Ударили по рукам, купчую назначили на утро.
      Наутро чек Волконского на неаполитанский филиал "Банко Венетио" принят маркизом Чеклюной не был.
      – Да что вы, в самом деле, маркиз! – горячился педантичный Волконский. – В конце концов – вы меня оскорбляете!
      – Да я-то здесь при чем, граф? Ведь вон кто чека не берет. – маркиз кивнул в глубину кабинета. – Разрешите, кстати, представить. Банкир барона Тестаферраты Абрахам Брехер.
      – А где сам барон? – Волконский свирепо оглянулся. – Где хозяин, я спрашиваю?!
      – Не могу, ну никак не могу. Не могу, не могу, не могу, – вставая из кресел, высказался застенчивый Абрахам.
      – Но почему? Но почему, почему? Тьфу ты, черт! Почему, я спрашиваю? – Волконский вскочил и двинулся на Абрахама.
      – Лопнул. Лопнул банк. Банк лопнул, – лопотал, отступая, господин Брехер.
      – Врешь! Ты мне сейчас…
      – Вы, надеюсь, не примете оскорбления от еврея? – насмешливо подал голос из кресел маркиз Чеклюна.
      Волконский обернулся. "Да ты на себя посмотри!" – хотел сказать он, но только фыркнул.
      "А барона Тестаферрату так и не показали, – думал Волконский, усаживаясь в карету. – Ну ладно же, запомним фамилию!"
      – Барон Тестаферрата здесь ни при чем, – словно прочитав его мысли, сказал в карете Джулио.
      И это был единственный комментарий рыцаря к проблеме покупки российской недвижимости на Мальтийском архипелаге.
      На следующий день Волконский купил облезлый домишко во Флориане, форте-пригороде Валетты, среди притонов самого низкого пошиба.
      – Нравится? – спросил Волконский. – Не ври.
      Джулио понимал, почему посла не хотели в Валетте. В цитадель ордена, где двенадцать улиц поперек и девять вдоль, опасно пускать соглядатая. Мдина? Все заговоры мальтийской знати против ордена рождались в подземельях родовых дворцов Мдины. Но на острове много других чудесных местечек. Хочешь, у моря, возле форта Тине. Или в Аттарде, возле дворца Сан-Антон – с садом, слизанным архитектором Ленотром для Версаля… Что подвигло русского купить это страшилище во Флориане?
      Проводив Волконского в гостиницу для сборов, Джулио на обратном пути сообразил, что мотивов посла не поймут и в капитуле. "Русскому выставили заградительные боны, – думал Джулио. – Не найдя свободной воды, фрегат заложил маневр, поставивший противника в тупик. Поставить в тупик – все-таки выход", – Литта даже остановился, удивившись собственной прозорливости. Политика – совсем не его конек.
      Что ж, простим заслуженному морскому капитану его политическую наивность.

      Через неделю Джулио вызвали на аудиенцию к великому магистру.
      Стояла чудесная январская погода. Январь на Мальте всегда напоминал Литте октябрь в Милане.
      В октябре семья герцога Луиджи возвращалась в столицу с альпийской дачи. И они носились с братом Лоренцо как ошалелые по пустеющей, гулкой даче в неразберихе сундуков и суматохе переустройства.
      Часовой в восхищении проводил аккуратную до последней ниточки, неуклюжую фигуру Литты.
      В кабинете де Рохана сидел у стола Чарльз Абель Лорас. Когда Джулио вошел, Лорас хмуро взглянул на него и отодвинул в сторону манускрипт в кожаном переплете. И ничто, буквально ничто не подсказало юному графу, что вместе с первым шагом за порог кабинета колесо его судьбы сделало роковой поворот.
      – Полно, адмирал, – говорил еще минуту назад де Рохан, прохаживаясь по кабинету. – Литта, конечно, хороший капитан и человек чести. Но для русской миссии этого мало. Он, изволите видеть, верит в идеалы…
      – Вы так думаете? – сказал Лорас. – А вы сами, кстати, разве… – начальник Тайной канцелярии насмешливо зажмурил один глаз. Всем известно: Литта – любимчик великого магистра. Герцог Луиджи – друг детства великого магистра.
      Но де Рохан отмахнулся, как от назойливой мухи.
      – Литта строго держит обеты, – сказал магистр.
      – Потому что закаляет волю, – быстро откликнулся Лорас. – А не потому, что слепо верует во Христа…
      – Интересно, – сказал де Рохан.
      – А это большая разница, – продолжал Лорас. – Напрасно вы иронизируете…
      – Послушайте, барон, – начал де Рохан. – Говорить можно все, что угодно. А вот делать… Граф Литта именно делает.
      – Только один вопрос: ради чего? – Лорас пожевал тонкими губами. -Сказать вам – как он рассуждает? Презирать смерть умеет каждый дурак. А изо дня в день держать в узде страсти…
      Лорас протер пальцами уголки глаз, поднялся и подошел к окну. На площади перед дворцом великих магистров, как и всегда, стояло несколько карроццинов* в ожидании пассажиров. Ближняя лошадь в шорах поджала одну ногу…
      – У него собственный идеал, – вздохнул наконец Лорас. – И он, возможно, ставит его выше задач церкви. А возможно, и выше целей ордена…
      – Сильно! – сказал де Рохан. – Очень глубоко! Смиренный демон. Вы не забыли, что ему едва исполнилось двадцать пять? Что он восемь месяцев из двенадцати – в морях? Во славу церкви и ордена? Кстати, если Литта такой демон – не опасно ли отправлять его в Россию?
      – В Россию – не опасно, – сказал Лорас.
      – Оставим это, – резко оборвал де Рохан. – Фон Хомпеш!
      Лорас прищурился. Великий магистр настолько же недолюбливает опытного фон Хомпеша, насколько привязан к юному Литте. И с радостью избавится от первого, оставив на острове второго.
      – Хомпеш австриец, а русские с ними дружат, – примирительно заговорил де Рохан, смягчая резкость приказа. – Он опытный дипломат…
      – И папе донесут в Ватикан, что мы придали чересчур большое значение русской миссии… – вставил Лорас.
      – Хомпеш безупречно служит, – продолжал де Рохан. – Он, наконец, кавалер Большого Креста, тогда как Литта…
      – Да они там, в России, крестов не разбирают, – с досадою отозвался Лорас. – А от непорочных никогда не знаешь, чего ждать. Поймите, ваше преосвященство… Да ты пойми: барон фон Хомпеш – обыкновенный. Он ничем не сможет поразить русский двор.
      Де Рохан смолк и с минуту смотрел на адмирала.
      – А зачем нам их поражать? – тихо спросил он.
      – Когда выйду на пенсию – не буду абсолютно ничего делать, – сказал Лорас. – Целый месяц буду сидеть в кресле-качалке.
      Он откинулся на спинку, вдруг мальчишески забросил обе руки на голову и подвигал париком.
      – А потом? – еще тише спросил де Рохан.
      – Потом начну качаться, – ответил Лорас. – Интуиция. – он криво усмехнулся. – Русский двор – это азиатский двор в европейских декорациях…
      Де Рохан вгляделся в скуластое лицо адмирала, провел пальцем по шейному мускулу. Он знает Лораса много лет. Лорас никогда не интригует на мелководье. Если барон закручивает интригу, то уже через год ее называют "эпохой в истории Ордена госпитальеров". Эпоха – интрига в кружевах летописи.
      Литта поразит русский двор – факт. Джулио – красив, смел и верит в идеалы. Попробуй тут не поразись…
      – Перед интуицией тайных канцелярий равно пасуют первосвященники и монархи, – вздохнул де Рохан.

      Корвет "Пеллегрино" вошел в гавань Неаполя без всякой помпы.
      Сойдя на берег, Джулио отправился на Вилла Реале – прямиком в русское посольство.
      Стоял безмятежно-жаркий день, каких не случается в феврале на Мальте. Сухой и злой африканский самум, растеребив Мальтийский архипелаг, долетает с разгону до Неаполя и… теряется перед нежной прелестью Неаполитанской лагуны. Сникает, как дерзкий подросток перед женщиной, красивой по-настоящему.
      Следовало выправить паспорта и взять рекомендательные письма.
      Джулио знал по опыту: при заходе в крупный порт следует сосредоточиться на деле. Не то разъедающая прелесть городской суеты начнет забираться в душу.
      Уже при виде Капри и сонных зимних вилл по склонам, при взгляде на отвесный пирог Сорренто сердце забилось сильнее. А когда открылся двузубый конус Везувия, когда теплый запах берега долетел до "Пеллегрино" – гул крови почти заглушил голос рассудка.
      Литта не взял ни экипажа, ни паланкина, ни даже шляпы. Поверх парадного орденского камзола бросил на плечи простой матросский плащ. Хотелось смешаться с толпой, пройти по улицам родины неузнанным. Длинные черные волосы забрал сзади в пиратский хвост и опустил под плащ за спину. В русское посольство направлялся простой мальтийский капитан.
      – Да где это видано: наследнику рода Литта ходить по Италии пешком? – ругался Робертино, семеня за хозяином вниз по трапу. – Притом без парика!
      – У кавалера ордена нет на земле ни наследства, ни потомства, – заученной формулой отозвался Джулио, жадно вглядываясь в припортовую суету.
      – А если толкнут в толпе? Вы что – драться полезете? – тарахтел Робертино в могучую спину патрона. – Это ж Неаполь! Отмутузят так, что наследство уйдет на лекарства, а потомству и взяться будет неоткуда…
      Джулио иногда жалел, что в детстве из лени заставлял Робертино вслух читать ему историю римских войн.
      – Как они сообразят, что вы синьор? – не отставал Робертино. – Синьоры, извините меня, пешком не ходят!
      – А п-походка? – отозвался Джулио. – Разве по походке не видно дворянина?
      Робертино скептически посмотрел на валкий, морской ход хозяина по пирсу.
      – По моей видно, – согласился он.
      Пять дней назад, после торжественного молебна на борту "Пеллегрино", Джулио неподвижно стоял на корме. Смотрел на тающие бугорки Мальтийского архипелага, на груду розовых облаков над ними. И привиделось в утренней дымке то, что хотелось увидеть: силуэт мадонны Литты, его прабабки кисти Леонардо. "Ангел-хранитель!" – подумал он, вдыхая рассветный бриз.
      Скользя теперь взглядом по городской суматохе, Джулио старался сосредоточиться на первой встрече с русскими. "Как запряжешь, так и поедешь", – вспомнилось жизненное кредо щербатого конюха Саида.
      Под коконом грубого матросского плаща душила испарина.
      Джулио ослабил жесткие тесемки на шее. Он понимал, что обязан произвести на русских впечатление. Но какое именно?
      – На этот счет инструкций не имеется. – Дублет пожал на прощанье остренькими плечами и понизил голос. – Кажется, они сами не знают. – он показал глазами в потолок и вытер тонкие мокрые губы. – Но никакого мальчишества, граф!
      На углу пьяцца Мерката – рыночной площади – прохладно сверкнула кондитерская. Джулио скользнул взглядом по дорогой витрине из цельного стекла, и в голове нарисовался мусульмански витиеватый купол мороженого.
      Джулио сглотнул, во рту словно перекатился сухой клочок сена.
      "Впереди – серьезный разговор", – сурово подумал Джулио, мысленно осеняя сатанинский купол крестным знамением. Решительно двинулся мимо кондитерской, сделал "левое плечо вперед!" – и ступил в распахнутую дверь.
      На Мальте к услугам ордена имелось все: от левантийских пряностей до ширазских портьер. На Мальте не имелось одного – вкусного мороженого. Добиться качества от тупых мальтийских кондитеров не умел сам маркиз Григориан, жуликоватый провиантмейстер Ордена госпитальеров.
      В кондитерской сразу сделалось тесно. Джулио с размаху сел за столик – так, что столик отскочил на добрый морской фут. Робертино пристроился сбоку.
      Джулио забросил ногу за ногу, нервно забарабанил пальцами по поверхности.
      Подлетел кельнер.
      – Четыре порции ванильного! – сказал Джулио.
      Старушка за соседним столиком вздрогнула и, втянув голову в плечи, испуганно посмотрела на Литту. От смущения рыцарь грохнул во всю силу легких. Господин с пробором, чавкавший поодаль, перестал жевать, подумал с минуту и бесшумно продолжил.
      Джулио каменно поглядел сквозь стекло на улицу. На вывеску с противоположной стороны, где с неаполитанским юмором значилось: "Золото, бриллианты и другие излишества".
      Старушка, поджав губы, вернулась к запотевшему вазону.
      На вывеске для убедительности была нарисована диадема, сильно смахивавшая на собачий ошейник. Желтые лучи, изображавшие сияние, наводили на мысль, что ошейник предназначен для бойцовых пород.