Валетта встретила наших героев оглушительной пушечной пальбой.
      Стража, удрученная грохотом, едва поглядела на пропуск.
      – По какиму поводу палим? – спросил Волконский, морщась.
      Как всякий дипломат, граф не любил проявлений грубой силы.
      – Великая мученица Барбара, – ответила Лаура.
      "Великомученица Варвара", – педантично поправил про себя граф.
      – А почему стрельба? – сказал он. – Она ведь, собственно, давно уже отмучилась?
      – Соcтязание! – пояснила Лаура.
      Валетта поразила Волконского готической строгостью и особенным военным духом, независимо витавшим над торгово-ремесленным телом: над цехами ружейных мастеров; над аптеками с мешками корпии в витринах; над ювелирными лавками, где выделывали филигрань; над ломбардами, ломящимися от этой самой филиграни.
      По улочке Святого Захария с гроздьями деревянных балконов вышли к собору Святого Иоанна, главному храму Ордена госпитальеров. Волконский в недоумении уставился на скупой фасад, напоминавший скорее уездную больницу, выстроенную на пожертвования загрустившей вдовы.
      – Здесь похоронен Ла Валетта, – сказала Лаура. – Он был ранен во время великой осады Мальты. Зайдете? Там красиво.
      – Красиво? – Волконский решительно повернулся к ней. – Лаура…
      – Граф! – Лаура, отстранившись, показала глазами по сторонам.
      И этот заговорщический жест разом сломал формальную преграду. Он был как обещание: в другом месте и в другое время…
      Настоящая женщина умеет отказать так, что отказ приносит больше удовольствия, чем попустительство. Такие отказы светят яркими маячками на мужском пути, исполненном безрадостных уступок и топорных снисхождений.
      "И рухнула в постель с призывным криком "Нет!", – горестно писал полузабытый ныне поэт Анджей Добрынин после свадьбы Александры Васильевны Браницкой.
      – Лаура… – задохнулся Волконский.
      Чужие – они словно попали в тон, причем с благословения великого Ла Валетты. После косноязычных приступов заговорили на верном языке, и Волконского обдало теплой волной первого доверия.
      Но тут над головой снова раздалась пушечная пальба, толпа на улицах одобрительно загудела.
      – Состязание? – посол счастливо вздохнул.
      – Кто громче, которая из деревень, – пояснила Лаура. – Теперь каждую неделю будут стрелять. Вы заметили – праздники святых покровителей наших деревень почему-то приходятся все на весну?
      – Еще бы я не заметил! – сказал граф, любуясь спутницей.
      "Довольно громогласные тут у них проявления патриотизма", – подумал он.
      По страда Реале спустились к Дворцу великих магистров. Тут Волконский неожиданно спохватился и впился в цитадель ордена, а заодно и в стражников с алебардами у ворот.
      "Так недолго и голову потерять, – думал он, принимаясь пересчитывать окна во дворце. – Семнадцать с севера, восемнадцать с юга… Хорошо… Хорошо, что с юга больше… Сколько, интересно, весит алебарда?"
      – Вам нравится? – спросила Лаура.
      – Очень. – Волконский прикидывал, сколько примерно шагов по периметру. "Раз, два, три… Интересно, где у них арсенал?… Нет, но как красиво ходит! – Он скосил взгляд на Лауру. – Боттичелли. "Рождение Венеры". Хотя у Боттичелли она стоит… Или идет? Впрочем, кажется, плывет…"
      – Это построили рабы ордена, – презрительно сказала спутница.
      – Лаура! – Волконский остановился и снова вперился взглядом в девушку. – Мне не просто нравится. Я обожаю…
      – Не нужно, – сказала Лаура.
      – Нет, но я именно хотел подчеркнуть…
      – Зачем же подчеркивать? Достаточно просто любить. – Лаура посмотрела графу прямо в глаза. – Пойдемте в сады Баракка, – сказала она, мило улыбнувшись.
      Когда Лаура улыбалась, внутри словно зажигался маячок, бросавший наружу серебристые отсветы. Серьезные выпуклые губы – самая знаменательная часть лица – уступали первенство ямочкам на щеках, похожим на две лунки неистребимого счастья. Впрочем, улыбалась Лаура редко.
      Валетта выстроилась на мысу: девять улочек вдоль и четырнадцать поперек. Мыс завершался мощным кулаком форта Святого Эльма.
      Высоты столичного мыса господствовали над гладью Большой Гавани. Проход на кронверки всюду был для публики перекрыт, и только в одном месте Верхние сады Баракка выходили прямо на бастион.
      Отсюда, с головокружительной высоты, весь театр возможных боевых действий в Большой Гавани расстилался как на ладони. И полководец мог смело чертить пальцем по морской глади, словно по живой карте.
      У графа захватило дух.
      Лаура покосилась на Волконского и пожала плечами.
      – Это построили рабы ордена, – презрительно повторила она.
      "Маленький, но гордый народ!" – промелькнули в голове графа чьи-то чужие слова. Кажется, князя Гвенцадзе из Второго Европейского отдела.
      Лаура стояла с наветренной стороны, и до графа долетал пряный запах всего ее существа…
      Спохватившись, граф принялся было пересчитывать на кронверке пушки. Но тут же вновь соскользнул, как подвыпивший скалолаз, в полную прострацию любования.
      Эта чехарда надоела ему до такой степени, что он наконец плюнул. "Надо будет сделать пропуск Фоме на рынок, вот пусть и подсчитывает", – с облегчением подумал он.
      Дмитрий Михайлович поежился на свежем февральском морском ветру с привкусом Сахары.
      – Вам не холодно, Лаура? – спросил он.
      – Во время великой осады здесь погибли почти все мужчины Мальты, – тихо сказала Лаура, устремив взгляд налево, к зеву Большой Гавани, к открытому морю. – Последними защитниками были наши женщины. Все говорят о подвигах рыцарей. А мальтийцы? Вот так-то, граф! – она резко отвернулась от Большой Гавани и прислонилась спиной к поручню. – Когда же они наконец уйдут с острова? – сказала она без всякого перехода.
      – Как уйдут? – ошарашенно спросил Волконский. – Куда уйдут?
      – Как пришли, так и уйдут, – спокойно ответила Лаура. – А мы останемся.
      Волконский с досадой уставился направо, в грязно-желтую панораму пригорода. Из всех разновидностей женщин хлопотливей всего любить патриотку.
      С суши, со стороны Флорианы, перешеек столичного мыса был перерезан рвом такой ширины и глубины, что Волконского без всякого перехода посетила мысль: недурно бы предложить Лауре прогуляться в этот инфернальный редут, раз уж лесов на острове нету. И тут его неприятно удивил флорианский акведук. Акведук ясно указывал: в Валетте воды вдоволь. "А вот ежели перекрыть акведук с суши? – служебно подумал посол. – Или можно еще туда яду насыпать…"
      Волконский снова покосился на Лауру. И вдруг с ужасом представил, что в городе с перерезанной аортой может оказаться его ночная русалка – Лаура из семьи Тестаферрата…
      "Вас сменят максимум через два года, – сказал ему на прощание Шешковский. – А то дипломаты, знаете ли, привыкают к стране. И начинают глядеть на русскую политику глазами местных политиканов. А это разве хорошо?"
      "Слава Богу, хоть из пушек палить перестали", – подумал граф.
      В этот момент над самой головой раздался оглушительный колокольный звон.
      – Два часа, – сказала Лаура. – Мне пора…
      "Час от часу не легче", – подумал граф.
      – То есть как?… – Волконский развернулся всем корпусом… – А обед? А…
      – Какой же обед в такую жару? – пожала плечами Лаура и двинулась к выходу из сада.
      – Но барон ведь мне сказал… – с отчаяньем воззвал граф, поспешая за девушкой.
      – Да? – Лаура остановилась.
      – Ну, он ведь сказал, что если мне захочется… – граф тоже остановился.
      – А вы что – всегда теперь будете делать то, что скажет барон? – Лаура вопросительно подала вперед губы.
      Прохожие с удивлением смотрели на странный диалог синьора с пажом. Синьор, кажется, оправдывался, а паж, кажется, настаивал…
      – Да, но барон сказал… – граф прерывисто задышал и не заметил иронии. – Он сказал, что если я захочу, то… так сказать…
      – А вы хотите? – буднично спросила Лаура.
      – А то! – выпалил Волконский и вдруг не к месту задумался. – Я не просто хочу, – сказал наконец посол, приближаясь. – Я жажду, Лаура!
      "Какая наглость!" – изумился он.
      Лаура снова предупреждающе подняла детскую ладонь. И посмотрела на графа так, что граф поневоле усомнился, точный ли свалился глагол.
      – Завтра у маркиза Кассара на вилле, – ровным голосом сказала девушка.
      – Да, но сегодня, Лаура? Сегодня? – Волконскому живо представилась лысая голова маркиза Кассара в арбузных полосках. – И потом, как же это мы на вилле, при гостях?…
      – Тростник у источника – не помеха для подлинной жажды, – сказала Лаура. – А сегодня мне еще нельзя.
      – "Нельзя, нельзя"… – проворчал граф. "Настоящего грузина это, между прочим, никогда не останавливало", – подумал он словами князя Гвенцадзе.
      Придя домой, граф первым делом справился с Конфуцием. "Тростник у источника – помеха для щенка и подспорье для волка", – прочел граф правильную цитату и ненадолго задумался.

      Джулио вернулся в столицу форменным героем.
      Слух о подвиге рыцаря донесся до Санкт-Петербурга гораздо раньше, чем обгоревший "Святой Иоанн" пришвартовался у кронштадтского причала.
      Мужчины нехотя склонялись к тому, что рыцарь, возможно, молодец, однако без Круза всей флотилии вышла бы крышка. Дамы, напротив, горячо настаивали, что иностранцы Нассау-Зиген и Круз никогда не сумели бы выиграть неравной баталии. А вот рыцарь Мальтийского ордена – тот да. Отчего рыцарь Мальтийского ордена представлялся дамам лицом национально близким – секрет не только петербургских, но и дам в целом. А еще большую загадку составляет вопрос: откуда проистек и чем питался романтический слух?
      – Неужели правда? – спросила Екатерина, срочно вызвав Орлова в Зимний.
      Орлов пожал плечами:
      – Я получил с канонеркой коротенькую реляцию. Круз пишет, что "Святой Иоанн" сильно обгорел – но и только.
      – А чего же шведы побежали?
      – А хрен его знает, ваше величество. Ей-богу!
      – И Круз что – о рыцаре ни слова?
      – Ни намека, матушка, ни шиша.
      – А откуда ж слухи?
      Орлов, проницательно сощурившись, обвел глазами кабинет императрицы, скользнул по ее лицу.
      – О, это загадка, ваше величество, – сказал адмирал. – Такая загадка… Дамы, изволите видеть…
      – М-да, – смутилась Екатерина, в свою очередь отводя глаза. – Вечно у вас бардак, Алексей Григорьевич!
      – Зато шведы бегут, матушка. А где дамы – там, известно, бардак… – Орлов невинно уставился в потолок.
      Екатерина любила Алексея Орлова так, как всю жизнь любят участника детских шалостей и забавных отроческих приключений. С той разницей, что итогом одного из самых забавных явилась корона Романовых.
      Григорий Орлов, былая опора трона, не оставил по себе ничего, кроме жалости, смешанной с неприязнью. Даже его умопомрачение последних лет казалось расплатой за иезуитскую гордость, коварство и скверный шантаж. У Григория не хватило духа… Или, лучше, сперло дыхание на феерической высоте. А Алексей вот – посапывает себе тихонько да работает. Хоть и старик уж совсем…
      – И потом – вы же знаете Круза, ваше величество, – продолжал Орлов. – Как англичане переводят с кельтского слово "британец"? "Победитель". Это у них такая филология. А остальные нации – так, не пришей кобыле хвост. Впрочем, Круз, я чай, завтра зайдет уже в Котлин.
      – Хвосты вы кобылам пришивать навострились, – раздраженно сказала царица. – Ладно, ты давай-ка Круза сразу ко мне. А сам переговори с Нассау-Зигеном. Принц веселый, а значит – независтливый. Ты понял?
      – А надо нам ихний орден отличать, ваше величество? – спросил Орлов, поскребывая маковку. – Синьор Литта, конечно, человек приятный во всех отношениях. Когда бы я не знал, что он масон…
      – Ты адмирал? Ну и командуй. Надо… не надо, масон, розенкрейцер… По мне – хоть иудей, лишь бы России служил. А англичанам нос утереть? Да заодно и нашим, кстати. Воюем на море, почитай, сто лет, а только Чичагова с Ушаковым и родили.
      Орлов обиделся. Он, природный русак, измордовавший турок при Чесме…
      – Чичагова, – пробурчал он, поглаживая лысину. – Да кто его, мальчишку, на баке порол, едрит твою жизнь? И кой хрен нам в этой Мальте?
      – Да вы что с Потемкиным – сговорились? – в сердцах сказала Екатерина.
      – Рыцари против турок – союзники те еще! – не унимался Орлов. – Им только палец дай – они обе руки враз отхватят. А если не отхватят – то это для того, чтобы чужими руками жар загрести…
      – А вот мы поглядим, – сказала Екатерина. – Кто у кого чего отхватит и кто чего загребет. Но ты все молодец. Так их, едрит твою жизнь! – весело закончила аудиенцию Екатерина.
      Через неделю кавалер креста и благочестия Ордена Святого Иоанна граф Джулио Литта был представлен к Святому Георгию 1-й степени, награжден золотой шпагой "За храбрость" и званием контр-адмирала российского императорского флота.
      Джулио получил по контузии отпуск и вселился в ту же квартиру в Аптекарском переулке, заботливо протопленную Жюльеном.
      Робертино, охая, принялся разбирать сундуки. В военном госпитале в Кронштадте иностранца перебинтовали с такой силой, словно хотели выдавить последние капли сомнения в успехах русской медицины.
      Джулио подошел к окну, увидел знакомую глыбу, оперся руками о подоконник. На душе было смутно.
      Он вспомнил последние события на берегу, перед отъездом в Кронштадт, и поразился – как далеко все это откатилось, словно было в другой жизни и в другом масштабе.
      Едва рыцарь вернулся тогда от Орлова, Робертино подал скомканную записку, умолчав о способе передачи.
      Павел Петрович размашисто приглашал рыцаря посетить его другое имение – Павловск, как и было уговорено. В программе – моцион по парку и ужин в храме какой-то "Розы без шипов". "На гауптвахте я уже ужинал. В храме еще нет", – подумал Джулио и велел подать умыться.
      Робертино притащил любимый бронзовый тазик с гербом дома Литты, ковш с водой, забросил полотенце на плечо.
      Джулио подставил ладони. Внимание будущего императора Павла Петровича льстило. Успех шел в руки без специальных усилий и быстрее, чем ожидали на Мальте. Нужно развивать успех, но только будет ли там Александра?… Джулио замер, и вода толстой струей потекла мимо, гулко ударяясь о дно таза. Поворот мысли был удивителен.
      – Горячо? – спохватился Робертино.
      – Да, добавь холодной, – сказал Джулио.
      Письмо Кати уже должно было дойти к Александре в руки…
      В десять утра на Апраксин двор приехал Фроберг.
      Когда Робертино доложил о госте, Джулио смутился.
      – Граф Фроберг? – переспросил он. – Н-ну проси.
      Фроберг, войдя, молча поклонился.
      – Присаживайтесь. – Джулио широким жестом указал на диван. – Я не ждал вас.
      Фроберг кивнул. "Меня обычно не ждут", – кажется, хотел сказать он.
      Помолчали.
      – Хм… – Джулио полагал, что гость первым изъяснит цель приезда.
      Рыцарь не мог объяснить, отчего его смутил приезд Фроберга. Должен бы обрадоваться спасителю…
      В угрюмом лице немца ясно читалось одно: он жил интересами, мало совпадавшими с интересами большинства. А методы в достижении туманных целей выбирал, сообразуясь с собственными представлениями о добре и зле.
      Фроберг спокойно разглядывал помещение, словно бы не замечая неловкости.
      – Я, собственно… – начал все же Джулио на правах хозяина. – Я хотел поблагодарить вас за оказанную услугу.
      Фроберг кивнул. Создавалось впечатление, что это Джулио попросил его заехать. И именно для изъявления благодарности.
      Джулио подошел к бюро, извлек из шкатулки небольшой мальтийский крестик на подвеске.
      – Этот знак вручается лицам, оказавшим ордену крупную услугу. Ночью на канале имел место как раз такой случай.
      Он подошел к Фробергу, но тот отвел руку.
      – Я не люблю золота, – сказал Фроберг.
      – Отвергающий знак отличия ордена – отвергает орден, – спокойно ответил Джулио. – Это не золото, это медь.
      Джулио успел заметить, что тень удовольствия мелькнула все же в хищном лице гостя, пока рыцарь прикреплял подвеску к камзолу. Во всяком случае, Фроберг поднялся, чтобы хозяину было сподручнее.
      – Похоже на медь, – ухмыльнулся гость. – С небольшой примесью.
      – Примесь невелика. Итак, чем обязан?
      – Ехать в Павловск, – сказал Фроберг.
      Джулио прошел к дивану и спокойно уселся на него. "С принцами как с женщинами, – учил де Рохан. – Ласка и настойчивость. Не путать с нежностью и частотой".
      – Ну что ж, – сказал Джулио. – Подобная предупредительность со стороны великого князя обязывает нас, со своей стороны…
      Фроберг кивнул с гримасой, показавшей, что формальные выражения досаждают ему еще больше, чем неформальные.
      – Скажите, а откуда вы взяли лошадь? – Джулио внимательно рассматривал черную шелковую повязку, поддерживавшую раненую руку.
      – На конюшне, – бросил Фроберг. – Вам нужна лошадь?
      – Я не заметил, когда вы ее успели в конюшню поставить.
      Фроберг усмехнулся:
      – Когда меня просят, я успеваю.
      Фроберг вызывал двойственное чувство: смесь настороженности с острым любопытством. Разговор явно не клеился.
      – Вы давно в России? – снова начал Джулио.
      – Жена наследника – моя кузина, – буркнул Фроберг.
      Он отвечал на вопрос не в том виде, в каком был поставлен, а в каком сам находил нужным.
      – Вы, стало быть, дядя маленького Александра Павловича? – дипломатично сказал Джулио.
      – Дядя? – удивился Фроберг и наконец обернулся. – Ах, ну да, дядя. Если так можно выразиться.
      Джулио почувствовал, что забрался в какие-то дебри и лучше поскорее выбраться. Но любопытно.
      – У меня приказ – выехать сегодня в Кронштадт, – сказал он. – Поблагодарите великого князя и извинитесь за меня. – он холодно посмотрел Фробергу прямо в желтые глаза.
      Фроберг улыбнулся. Он обладал той редкой улыбкой, за которой может равно последовать прощальное дружеское объятие или бешеный удар тростью…
      Джулио оторвался от окна, прошел в кабинет и наткнулся на груду визитных карточек и поздравительных листов. Внимание привлек один, с гексаграммой Ордена иезуитов. Джулио перевернул и увидел подпись патера Грубера.
      Патер Грубер поздравлял Джулио с наградами, благословлял за проявленный героизм и по-отечески советовал причаститься после кровопролития.
      Имелась новая записка от Павла Петровича.
      Когда Павел Петрович написал Джулио поздравительное письмо с повторным робким приглашением в конце посетить все-таки Павловск и отдохнуть после ратных трудов, Аракчеев усмехнулся.
      – Бесполезно, – сказал он. – И не такие ломались.
      – Знаю, – грустно отозвался наследник. – Но он послужил во славу России, и я его поздравил. Дальше – его дело. Но я бы на его месте не поехал, – честно сказал великий князь.
      Джулио поворошил горку визитных карточек. И вдруг – он одновременно увидел дамскую розовую карту и на него пахнул запах духов… За пороховым дымом и корабельными ароматами Джулио почти забыл, как пахнут духи… С внезапно забившимся сердцем Джулио медленно вытянул карту из-под груды и поднес к глазам… Александра Васильевна после короткого поздравления коротко же приглашала к себе в приемный день – четверг.
      Джулио снова вернулся в гостиную. Вновь подошел к окну. Глыба внушительным видом повествовала о крайней, каменной степени надежности…
      Он выполняет задачу, поставленную де Роханом. Он ее даже перевыполняет. Он получил вторичное приглашение от наследника Павла – посетить его высочество в Павловске. Стало быть, выполняет поручение Лораса. Наконец, ранен в сражении и получил русский знак воинской доблести… Джулио прислонился лбом к стеклу. "Хорошо бы и вправду исповедаться, – подумал он. – Патер постеснялся предложить свои услуги. Боится получить отказ. Папа иезуитов распустил. Но благодати рукоположения священников Ордена Иисуса папа не отменял".
      Рыцарь ответил патеру благодарственным письмом, в котором просил допустить к исповеди, и начал трехдневный пост. Но прежде крикнул Робертино.
      – К-какой сегодня день? – спросил рыцарь.
      – Четверг, эчеленца, какой же еще! – ответил Робертино.

      Джулио вошел в гостиную Александры Васильевны в сопровождении камеристки и – растерялся: Александра Васильевна была одна.
      – Но мне казалось, что у вас в четверг… – неучтиво начал монах и даже попятился.
      – Я не вполне здорова, – перебила Александра, резво подымаясь навстречу. – А кстати, здравствуйте, – сказала она, лукаво и влажно поблескивая черными глазами. – Но я не могла не принять героя, о котором говорит весь Петербург… – она подошла и взяла вдруг Джулио за руку. – Садитесь, вот здесь вам будет удобно. Чаю? А у меня простуда. Так что вы держитесь от меня подальше. – она бросила его руку и вдруг рассмеялась.
      Что- то не вполне естественное, едва уловимое, почудилось Джулио в смехе Александры.
      – Извините, – сказала она. – Потом, у меня финансовые неприятности, так что я, верно, и выгляжу не лучшим образом? – она кокетливо взялась за концы шали и на минуту приоткрыла шею.
      – Помилуйте! – пробормотал Джулио, отводя глаза в пол и грузно усаживаясь. – вы выглядите прекрасно…
      Александра была одета по-домашнему, как и следует заправской больной: в облегающем шерстяном платье с огромной черной шалью вокруг шеи и на плечах.
      – Ах, неужели же устав ордена велит оставаться монахом даже и в гостях у светских дам? – графиня, присев напротив, наклонилась к рыцарю, словно помогая оторвать его взгляд от зеркально начищенного паркета.
      Джулио смутила прямолинейность графини. В отличие от Екатерины Васильевны, в глазах Александры сверкала деятельная энергия, какой боятся иные мужчины. С такой женщиной трудно говорить условным языком: она требует ясных высказываний.
      Большинство мужчин полагает, что без словесных кружев пропадает очарование. Как без кружев нитяных женские плечи превратятся в обыкновенный пьедестал для головы. "Женское тело, лишенное тайны, из соблазна превращается в обязанность", – говорил герцог Луиджи. Зато для иных – тайна только и начинается тогда, когда женщина вдруг отбросит увертливые прикрасы…
      Женщина любит – и все, и все сказано.
      Женщины нет – приходите жалеть, – написал поэт Анджей Добрынин в аналогичной ситуации.
      – О чем же мы будем с вами говорить? – сказала Александра. – Илона, ну так – чаю? – она обратилась одновременно к камеристке и к рыцарю. – Павел Петрович остался о вас самого высокого мнения. Извините, что я передаю чужие слова…
      Джулио показалось, что Александра Васильевна делает ему авансы, и рыцарю внезапно польстила собственная догадка… Джулио ненавидел чай, но послушно кивнул.
      – Я передам, что вы также вполне очарованы, – сказала Александра. – Итак? – она смотрела на рыцаря в упор. – О чем? Об вашей славе?
      Джулио по дороге к Александре мысленно перебрал все возможные сценарии. Он почти даже убедил себя, что едет завести полезные знакомства, что наверняка там собирается по четвергам цвет петербургского общества, что можно будет передать и благодарность Павлу Петровичу за поздравления и…
      – Я могу… Вы упомянули… – сказал Джулио. – Если вам нужны деньги, то я, с своей стороны…
      Александра с секунду продолжала глядеть на рыцаря и вдруг снова рассмеялась, на этот раз совершенно естественно. И долго не могла остановиться, все отирая глаза и глядя на рыцаря…
      – Неужели вы думаете, – наконец сквозь последние приступы сказала она, – неужели вы думаете, что для графини Браницкой единственный кредитный банк Петербурга находится в Аптекарском переулке? Неужели вы думаете, что я для этого… Нет, невозможно поверить…
      Джулио не понял пафоса. Как всякий западный человек, он привык относиться к деньгам просто как к деньгам. Почему бы графине и не "для этого"? Рыцарь не видел здесь никаких дополнительных нюансов, тех общечеловеческих факторов, какими русский человек с отрадой нагружает простые, как чувство голода, денежные знаки.
      – Просто мой Острог меня сильно тревожит… – отсмеявшись, сказала Александра. – Вы, конечно, извините, что я со своими…
      Джулио замер.
      – Но после смерти мужа они там все как сговорились: второй год не могу добиться денег! – продолжала графиня. – А впрочем, что об этом! Расскажите лучше, как вы победили герцога Зюдерманландского. Вы ведь, говорят, были с ним прежде знакомы? Извините, если я…
      Извиняясь, она всякий раз поправляла шаль, переиначивая складки, и яркие полоски нежной кожи мелькали в таком изумительном подборе, что визуальный коктейль ощутимо источал жаркий, призывный дух. Чертик подлинного женского существа порывисто высвобождался из стеснительных и досадных пут.
      – Острог? Вас тревожит Острог? – изумленно повторил рыцарь. – Но каким образом?…
      И вдруг в его мозгу совпали две картинки.
      Джулио знал, что Острогом без всякого права распоряжается какой-то польский гетман, фамилию которого он позабыл в силу невозможности произнести по-итальянски… Ему и в голову не могло прийти, что вдова этого самого гетмана… что Катина сестра…
      – Ну да! – графиня встряхнула копной черных, едва убранных волос. – А вас бы разве не тревожил?
      В голове Джулио на минуту сделалась натуральная сибирская пурга. "Без корсета!" – с ужасом и без всякой связи подумал рыцарь, захватив глазами мягкие складки на талии, проступившие сквозь облегающую шерстяную ткань.
      Джулио не мог объяснить, отчего из всех приглашений, свалившихся на него в первый же день отпуска, он выбрал именно Александру… Судьба снова сама шла к нему в руки… Впрочем, возможно, боялся признаться: Александра Васильевна была в Петербурге единственной нитью к его короткому неаполитанскому затмению…
      – Ах, я так рада, что вы меня посетили, – тоже без всякой связи сказала Александра.
      …Потемкин перед отъездом к армии заехал к племяннице.
      – Сашка! – сказал он. – Пригласишь рыцаря. Они хотят твой Острог. А мы хотим, чтобы они у нас его попросили. А тебя соблазнили. Так ты уж, пожалуйста, соблазнись. Но только нам нужны факты. Встречи там, письма… Тебе не жалко? Ты денег-то все одно от Острога не видишь? Да и ихний он по праву, Острог-то. Но мы это выдадим за громадную жертву с нашей стороны. Рыцари у племянницы Потемкина ухитрились выдурить… – он налегал на "рыцари" и на "Потемкина". – А потом, Литта, говорят, хорош собою…
      – Мне жалко? – сказала Александра. – Хорош собою? Ты о чем говоришь, Гриша?
      Потемкин пнул ногой в косяк двери.
      – Да знаю, знаю, – сказал он. – Извини.
      "Хорош собою"… – горько думала Александра, глядя вслед князю. – Пустяковая просьба. Александра Васильевна Браницкая – красивая игрушка, мелкий инструмент в руках больших политиков… Дрянь!"
      Но Александра Васильевна по природе не умела долго оставаться в раздражении. Счастливое свойство находить приятную сторону в дурном обороте событий безыскусно вело Александру по житейским безднам и хлябям. Так устойчивый атлантический пассат, превозмогая противные штормы, гонит в декабре судно к мысу Доброй Надежды. Припомнив гатчинский обед, она снова, уже веселее, подумала: "Хорош, что правда, то правда… Да и Катьке нос утереть! Ее наглый, сонный скавронский нос!"…
      – Так вы говорите… – начал Джулио.
      Неожиданный поворот судьбы то ли придал рыцарю новые разумные силы, то ли отнял последние неразумные.
      – Я говорю, что только о вас все и говорят, – сказала Александра. – Даже Скавронский вчера мне в записке… А казалось бы, ведь только приехал…
      У Джулио снова одновременно оборвалось в груди и закружилось в голове. "Приехала! Она приехала! Она…"
      Он невольно посмотрел в окно.
      – Да, здесь недалеко, – сказала Александра, поджав немного губы. – А вот и чай.
      Положительно разговор выходил странным… Мало того, весть о приезде Кати из уст Александры немного покоробила рыцаря… Словно он уже вероломно переложил старые тайные и беспочвенные надежды на новый, явный и доступный объект…
      Илона поставила поднос, стрельнула взглядом в рыцаря и принялась разливать по чашкам.
      Александра, как пантера в джунглях, ждала реакции жертвы. Жертва реагировала медленно.
      – Да? – вяло сказал Джулио, принимая чашку. "Неужели она в Петербурге? Неужели она в Петербурге?" – тупо вертелся в голове один и тот же вопрос и никак не хотел перейти к выводам.
      – А разве он к вам не написал? – Александра не сводила с рыцаря глаз и все разматывала и заматывала шаль на шее своими полными, прекрасными, белыми руками.
      – Кто "он"? – Джулио оторопело смотрел на Александру.
      – У него во вторник большой прием… – как ни в чем не бывало продолжала графиня. – Бал почти что…
      – Почти что… У кого? – рыцаря было буквально не узнать.
      Так громадное, сильное дерево, враз подкошенное бурей, лежа на земле, шевелит еще по инерции листьями и вздрагивает в недоумении…
      – Что "у кого"? – сказала в свою очередь Александра. "М-да, – думала она. – Ларчик открывался несложно…"
      – Бал, – нелепо отозвался Джулио.
      – Ну какой у Скавронского бал! Объедятся и ну в карты играть! – Александра весело потирала теперь вперекрест свои плечи. – Так не написал? Хотите, я напомню? Там будет весь Петербург. Это странно, что про вас забыли. Это прямо удивительно. Впрочем, этого не может быть. Вы, верно, еще не разбирали почты…