Боровик Генрих Аверьянович
      Артём
      Прошло почти полгода с того трагического дня, который начался страшной вестью из Шереметьева.
      Каждое утро мы зажигаем лампадку перед фотографиями Артема, Темы. А по вечерам гасим. Можно бы и не гасить, но жена Галя почему-то побаивается - как бы что не загорелось.
      Если утром я не вижу жены, значит, она сидит в своей комнате (бывшей комнате Артема, а также Мариши, а также и её сына Вани, нашего первого внука), сидит перед Темиными фотографиями и плачет. Я пытаюсь успокоить её, хотя мне это дается с трудом. Но что делать, надо начинать новый день...
      Эта книга складывалась сама собой из тысяч газетных публикаций, писем, телеграмм, соболезнований нашему горю.
      Мы отобрали очень небольшую часть. Но даже она, мне кажется, дает представление о том, как потрясены были вестью о трагедии люди и знавшие Артема лично и только слышавшие о нем или читавшие его очерки, репортажи, книги, газеты холдинга "Совершенно секретно", смотревшие его программы по ТВ.
      И все мы - родные и близкие Артема, его друзья и коллеги - решили сделать книгу, где бы отразилось это удивительное отношение самых разных людей к Артему. Об этом нас просили и многие авторы писем и телеграмм.
      Но прежде всего от имени всей нашей семьи мы благодарим всех, кто откликнулся на наше горе, разделил его. Без этих слов поддержки нам было бы безмерно тяжелее. Нам придают силы и ваши письма, и ваши телеграммы, и ваши звонки, и грустный кивок или сочувственное рукопожатие незнакомого прохожего на улице.
      Галина и Генрих Боровики
      И ВСЕ ЗАКОНОМЕРНО?
      Когда одни случайности,
      То, как это ни скверно,
      Сошлись в единстве крайности,
      И все закономерно.
      Вопрос весьма известный Висел над головой:
      "Уж если вы столь честный,
      То почему живой?"
      Артем перекрестился,
      Сослался на охрану,
      Но не переместился.
      Все шло уже по плану.
      За этим всем случайным
      В неё жить можно веря
      Стояли все же тайны,
      Зря ль тайная вечеря?
      Александр Машинцев Москва УВАЖАЕМЫЕ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, ВЕРОНИКА ЮРЬЕВНА. ПРИМИТЕ МОИ ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ С ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА. ТРАГЕДИЯ ОБОРВАЛА ЖИЗНЬ САМОГО РОДНОГО, БЛИЗКОГО ВАМ ЧЕЛОВЕКА, ПРИНЕСЛА БЕЗМЕРНОЕ ГОРЕ УТРАТЫ. У ИЗВЕСТНОГО ВСЕЙ СТРАНЕ ЖУРНАЛИСТА АРТЕМА БОРОВИКА БЫЛО СВОЕ ПРИЗВАНИЕ, СВОИ ЗАМЫСЛЫ И МЕЧТЫ, СВОЕ ЛЮБИМОЕ ДЕЛО. ЕГО ПУБЛИКАЦИЙ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДАЛИ ЧИТАТЕЛИ, ЕГО ЦЕНИЛИ КОЛЛЕГИ, ЛЮБИЛИ ДОМА. ВСЕМ СЕРДЦЕМ РАЗДЕЛЯЮ ВАШУ БОЛЬ.
      Президент Российской Федерации В. Путин
      Тяжело родителям терять сына, в воспитание и образование которого они вложили свою душу и связывали его будущее с данными ему от Бога талантами и дарованиями. Я буду молиться о упокоении его души и о родителях и близких, которым да дарует Господь силы перенести это тяжелое испытание.
      Патриарх Московский и всея Руси Алексий
      Дорогой Генрих Аверьянович, Потрясен трагической гибелью Артема, которого я знал и высоко ценил. Примите мои самые сердечные соболезнования. Скорблю вместе с Вами. Вы вырастили и воспитали, а все мы потеряли талантливого, смелого человека, который шел в авангарде боевой российской гражданской журналистики. Эта гибель, похоже, - вызов всему обществу. Еще раз примите мое сострадание всей Вашей семье. Ваше утешение и спасение сейчас только в большой работе, в полной реализации Ваших богатых творческих возможностей, во внимании и теплоте родных и близких.
      Ваш Михаил Горбачев
      Прощай, Артем!
      Погиб Артем Боровик. Это случилось в результате авиационной катастрофы на подмосковном аэродроме "Шереметьево-1". Погиб один из самых известных российских журналистов и большой патриот Москвы. Ему было 39 лет. Артем родился в семье знаменитого публициста и драматурга Генриха Боровика, и неудивительно, что он стал журналистом. Репортерская биография Артема началась в Афганистане. Афганские репортажи сделали его имя известным всей стране. Его книги шли нарасхват.
      Артем быстро вырос как человек, журналист, общественный деятель. Приверженность военной тематике, склонность к журналистским расследованиям сблизили Артема с Юлианом Семеновым, после смерти которого Боровик возглавил основанную писателем газету, а потом и холдинг "Совершенно секретно". Сегодня, когда в прессе уже нет запретных тем, когда нас уже непросто чем-то удивить и привлечь, газета "Совершенно секретно" и одноименная телепередача пользуются неизменным успехом у читателей и зрителей. Вся его журналистская и издательская деятельность была воплощением свободы слова, которой он пользовался во имя интересов людей.
      Независимый по складу характера, Артем Боровик никогда ни под кого не подлаживался, мог сам решать, с кем ему дружить. Поэтому мы высоко ценим искренний выбор Артема, так любившего Москву и много сделавшего для москвичей. Он был нашим другом и соратником. Его отношение к Москве, руководству города никогда не зависело от политической конъюнктуры. Он всегда был с нами - даже тогда, когда дружба с Москвой считалась кое-где нежелательной.
      Артем принял самое деятельное участие в подготовке к празднованию 850-летия столицы. В своем холдинге Артем создал специальную структуру по организации празднеств - "Юбилей Москвы". Мы никогда не забудем организованное им лазерное шоу на Воробьевых горах и уникальный парад на Поклонной горе. Все, что делал Артем, отмечено печатью яркого таланта. Он не мог быть скучным и делал все, чтобы и наша жизнь была полна новых красок. Он был полон сил и новых замыслов, мы ждали от него многого. Но только не того, что произошло 9 марта 2000 года.
      Мы глубоко скорбим вместе со всеми, кому дорог Артем, - с родственниками, друзьями, знакомыми. Его гибель никого не оставит равнодушным. Прощай, Артем!
      Заявление Правительства Москвы
      Уважаемый Генрих Аверьянович,
      Потрясен известием о трагической гибели Вашего сына Артема Боровика, талантливого журналиста и публициста. Высокий профессионализм, мужественная гражданская позиция, глубокая убежденность и принципиальность - именно эти качества принесли Артему заслуженное признание в России и за её пределами. Ваш сын пользовался огромным авторитетом и у азербайджанского народа. Он был одним из немногих российских журналистов, кого уважали за правдивые, полные доброжелательности репортажи и публикации.
      Глубоко сожалею, что мы потеряли прекрасного человека, так много сделавшего для укрепления отношений между нашими странами и народами. Выражаю Вам и всей Вашей семье самые искренние соболезнования.
      Президент Азербайджанской Республики Гейдар Алиев
      Дорогие Генрих и Галя, эта страшная весть облетела весь мир. И нет таких слов, чтобы утешить вас - как быть теперь без Артема? Личность вашего сына неповторимой значимости. Он был всеобще признан и народом, и профессионалами. Единственное утешение теперь - у вас внуки, дети Артема. Будьте им опорой подольше, столько, сколько судьба позволит... А для этого требуется мужество перед лицом беспощадного рока.
      Обнимаю вас.
      Ваш Чингиз Айтматов
      Уважаемый Генрих Аверьянович,
      Потрясен вестью о гибели Вашего сына. В лице Артема Боровика российская журналистика лишилась одного из своих самых ярких и талантливых представителей. Светлая память об Артеме сохранится в сердцах всех, кому хоть раз довелось видеть его замечательные репортажи. Примите мои самые глубокие соболезнования.
      Президент Грузии Эдуард Шеварднадзе ПРИМИТЕ, УВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА И ВЕРОНИКА ЮРЬЕВНА, МОИ ГЛУБОКИЕ И ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ С ПОСТИГШЕЙ ВАШУ СЕМЬЮ НЕВОСПОЛНИМОЙ УТРАТОЙ ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА БОРОВИКа - СЫНА МУЖА И ОТЦА. СКОРБЛЮ ВМЕСТЕ С ВАМИ.
      Председатель Совета Федерации федерального собрания Российской Федерации Е.С. Строев
      УВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ПРИМИТЕ МОИ САМЫЕ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ ПО ПОВОДУ ТРАГЕДИИ, УНЕСШЕЙ ЖИЗНЬ ВАШЕГО СЫНА, ТАЛАНТЛИВОГО ЖУРНАЛИСТА ПУБЛИЦИСТА РУКОВОДИТЕЛЯ ОДНОГО ИЗ САМЫХ ЗАМЕТНЫХ В РОССИИ ИНФОРМАЦИОННЫХ КОНСОРЦИУМОВ АРТЕМА БОРОВИКА. НЕСПРАВЕДЛИВО, КОГДА УХОДЯТ ИЗ ЖИЗНИ ТАКИЕ МОЛОДЫЕ, ЭНЕРГИЧНЫЕ, ОТМЕЧЕННЫЕ ИСКРОЙ БОЖЬЕЙ ЛЮДИ, ЧУДОВИЩНО НЕСПРАВЕДЛИВО. К ВЕЛИКОМУ СОЖАЛЕНИЮ, ВАШЕМУ ГОРЮ НЕВОЗМОЖНО ПОМОЧЬ. КРЕПИТЕСЬ, ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, МУЖАЙТЕСЬ. МЫ ВСЕ, КТО ЗНАЛ АРТЕМА, РАЗДЕЛЯЕМ ВАШУ СКОРБЬ.
      Председатель Государственной Думы федерального собрания Российской Федерации Селезнев Г.
      ОГРОМНОЕ ГОРЕ ПРИШЛО В ВАШ ДОМ. УШЕЛ ИЗ ЖИЗНИ ПРЕКРАСНОЙ ДУШИ ЧЕЛОВЕК, ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ СЫН, МУЖ И ОТЕЦ. ТАЛАНТЛИВЫЙ ЖУРНАЛИСТ, АВТОРИТЕТНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ И ОРГАНИЗАТОР ОДНОГО ИЗ ВЕДУЩИХ ИЗДАТЕЛЬСКИХ ДОМОВ РОССИИ АРТЕМ ГЕНРИХОВИЧ БОРОВИК.
      ЕГО СУДЬБА - ДОСТОЙНЫЙ ПРИМЕР ПАТРИОТИЗМА И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННОСТИ. В ВООРУЖЕННЫХ СИЛАХ РОССИИ ХОРОШО ЗНАЛИ АРТЕМА ГЕНРИХОВИЧА, ГЛУБОКО УВАЖАЛИ ЕГО ЗА ЧЕСТНОСТЬ, ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ И ПОРЯДОЧНОСТЬ, ВИДЕЛИ В НЕМ ЯРКОГО И МУЖЕСТВЕННОГО ЖУРНАЛИСТА, ПОБЫВАВШЕГО И СПРАВЕДЛИВО РАССКАЗЫВАВШЕГО О СОБЫТИЯХ, ПРОИСХОДЯЩИХ ВО МНОГИХ ГОРЯЧИХ ТОЧКАХ СТРАНЫ И ПЛАНЕТЫ. АВТОР БОЛЬШОГО ЧИСЛА ПУБЛИКАЦИЙ И ТЕЛЕСЮЖЕТОВ НА ВОЕННУЮ ТЕМУ, ОН ОБЪЕКТИВНО, СО ЗНАНИЕМ ДЕЛА ОТРАЖАЛ В НИХ ПРОБЛЕМЫ АРМИИ И ФЛОТА СТРАНЫ, ЯВЛЯЛСЯ НАШИМ АКТИВНЫМ СОЮЗНИКОМ В ДЕЛЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ АРМИИ. АРТЕМ ГЕНРИХОВИЧ НИКОГДА НЕ ИЗМЕНЯЛ СВОИМ УБЕЖДЕНИЯМ, ТВЕРДО И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНО ОТСТАИВАЛ ВЫСОКИЕ ПРИНЦИПЫ ГРАЖДАНСТВЕННОСТИ И ДЕМОКРАТИИ. СЕГОДНЯ ВМЕСТЕ С ВАМИ СКОРБЯТ СОТНИ ТЫСЯЧ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ, ВСЕ ТЕ, КТО ЗНАЛ АРТЕМА ГЕНРИХОВИЧА ПО ЕГО РАБОТЕ, ПУБЛИКАЦИЯМ, ТЕЛЕСЮЖЕТАМ И ТЕЛЕПЕРЕДАЧАМ, КАК АВТОРА ПОПУЛЯРНОЙ, ЧЕСТНОЙ КНИГИ ОБ АФГАНСКОЙ ВОЙНЕ. ПАМЯТЬ О ВЕРНОМ СЫНЕ РОДИНЫ, НАПРЯЖЕННО ТРУДИВШЕМСЯ И УСПЕВШЕМ НЕМАЛО СДЕЛАТЬ ДЛЯ ЕЕ РАЗВИТИЯ ПО ПУТИ ИСТИННОЙ ДЕМОКРАТИИ, НАВСЕГДА ОСТАНЕТСЯ В НАШИХ СЕРДЦАХ. ПРИМИТЕ МОИ САМЫЕ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ С НЕВОСПОЛНИМЕЙ УТРАТОЙ.
      Министр обороны Игорь Сергеев
      УВАЖАЕМЫЕ ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА И ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ГЛУБОКО ПОТРЯСЕН ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА - ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА, ТАЛАНТЛИВОГО И БЕССТРАШНОГО ЖУРНАЛИСТА, ЧЬИ ПРИНЦИПИАЛЬНОСТЬ И УБЕЖДЕННОСТЬ, ВЫСОКАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ПОЗИЦИЯ И ПОДЛИННАЯ НАСТОЯЩАЯ ДОБРОТА ВСЕГДА ВЫЗЫВАЛИ МОЕ ИСКРЕННЕЕ УВАЖЕНИЕ. КАК ОТЕЦ ПОНИМАЮ, ЧТО С ВАШЕЙ РОДИТЕЛЬСКОЙ БОЛЬЮ НЕ СРАВНИТСЯ ГОРЕ, КОТОРОЕ ИСПЫТЫВАЮТ ЕГО ДРУЗЬЯ, КОЛЛЕГИ И ОГРОМНОЕ КОЛИЧЕСТВО ЕГО УБЕЖДЕННЫХ СТОРОННИКОВ. ПОНИМАЮ, ЧТО ВОСПОЛНИТЬ ЧУДОВИЩНУЮ ПОТЕРЮ НЕЛЬЗЯ, ОДНАКО ХОЧУ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО ПОДЛИННОЕ СОЧУВСТВИЕ, КОТОРОЕ ИСПЫТЫВАЕМ К ВАМ ВСЕ МЫ, ПОМОЖЕТ ХОТЬ НЕМНОГО СМЯГЧИТЬ ВАШЕ ОГРОМНОЕ ГОРЕ.
      С искренними соболезнованиями депутат Государственной Думы, народный артист СССР, профессор И. Д. Кобзон
      Дорогая Вероника!
      Я восхищена Вашим мужеством и оптимизмом, а, главное, меня восхищает любовь, которая живет и, верю, - будет жить всегда между Вашим удивительным мужем и Вами. К сожалению, Господь призывает лучших. А нам, грешным, оставляет время на покаяние. Искренне верую в то, что душа Вашего мужа бессмертна. Постараюсь молиться об упокоении его души. Но в Ваших молитвах, наверное, он нуждается больше. Мне думается, что лишь Христос, претерпевший страдания на кресте и воскресший ради каждого из нас, может понять всю глубину Вашего горя, и лишь Он способен озарить вас светом Воскресения, согреть вас теплом своей божественной любви. Вчера в "Ночном полете" у Андрея Максимова Вы очень трогательно рассказывали о том, как поставили свечку св. Николаю Чудотворцу, и Господь исполнил Ваше желание. Думаю, в тот момент Вы ощутили в полноте, как близок к нам Господь, как Он слышит нас и заботится о нас.
      Да поможет Вам Господь продолжить дело Артема, а также вырастить Ваших ребятишек. Мне даже кажется, что Ваши младшие детки легче поймут Вас, если Вы объясните им, что папа жив - его душа бессмертна, но его нет здесь с нами, теперь он в мире ином, его душа пребывает с Богом, и папа нас слышит, - а это действительно так - тысячелетний опыт Православия на Руси свидетельствует нам об этом. Помню, в детстве я никак не могла понять, представить. как это будет, что я умру. Дети не могут этого понять, потому что душа действительно бессмертна. И чистые детские души чувствуют это и не вмещают объяснения взрослых о смерти, о небытии.
      Вы постарайтесь все же на Пасху пойти с детьми в храм. А на кладбище лучше пойти в другой день. После Пасхи есть особый день поминовения усопших - Радоница. В этом году она приходится на 9 мая, что тоже, на мой взгляд, промыслительно. Да и сейчас, Великим Постом, каждая Суббота "родительская" - поминовение усопших. Приходите иногда в храм.
      Простите за многословие и, быть может, за некоторую навязчивость. Мне хотелось лишь выразить Вам свое участие. Храни Вас Господь!
      Ольга Новосельская (мне 26 лет).
      НАШ ДОРОГОЙ ГЕНРИХ, ОБНИМАЕМ ТЕБЯ СЕРДЕЧНО В ЭТИ СТРАШНЫЕ ГОРЕСТНЫЕ ТРАГИЧЕСКИЕ ДНИ.
      Твои Майя Плесецкая, Родион Щедрин
      ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ПОТРЯСЕНЫ ИЗВЕСТИЕМ О ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛИ АРТЕМА. В ЭТОТ СТРАШНЫЙ ДЕНЬ СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ И ИСКРЕННЕ СОЖАЛЕЕМ О ТОМ, ЧТО ЯРКАЯ ЖИЗНЬ ВАШЕГО ТАЛАНТЛИВОГО, МУЖЕСТВЕННОГО, ПРЕКРАСНОГО СЫНА ОКАЗАЛАСЬ СТОЛЬ НЕОЖИДАННО КРАТКОЙ. ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ.
      Искренне ваша, генеральный директор ГТК культура Т.О. Паухова
      ДОРОГОЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, С ЧУВСТВОМ ГЛУБОЧАЙШЕЙ СКОРБИ УЗНАЛ О ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛИ ВАШЕГО СЫНА АРТЕМА - ТАЛАНТЛИВОГО ЖУРНАЛИСТА, ЧЕСТНОГО, ПРИНЦИПИАЛЬНОГО И ДОБРОГО ЧЕЛОВЕКА, ЛЮБИМОГО СЫНА МУЖА И ОТЦА.
      ПРИМИТЕ, УВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, МОИ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ С НЕВОСПОЛНИМОЙ УТРАТОЙ САМОГО ДОРОГОГО ДЛЯ ВАС ЧЕЛОВЕКА. ПРОШУ ПЕРЕДАТЬ МОИ СЛОВА УТЕШЕНИЯ И ПОДДЕРЖКИ В ЭТИ СКОРБНЫЕ МИНУТЫ ВСЕМ ЧЛЕНАМ СЕМЬИ.
      Президент республики Молдова Петр Лучинский
      ГЛУБОКОУВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ,
      ПОЗВОЛЬТЕ ВЫРАЗИТЬ ВАМ И ВАШЕЙ СЕМЬЕ САМЫЕ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ С ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА. ВНЕЗАПНЫЙ УХОД ИЗ ЖИЗНИ АРТЕМА, ТАЛАНТЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА В РАСЦВЕТЕ ТВОРЧЕСКИХ СИЛ И ЗАМЫСЛОВ, ГЛУБОКО ПОТРЯС ВСЕХ, КТО ЗНАЛ ЕГО ЛИЧНО, КТО ВОСХИЩАЛСЯ МУЖЕСТВОМ И ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬЮ ЕГО ВЫСОКОЙ ГРАЖДАНСКОЙ ПОЗИЦИИ. ЕГО ЯРКИЕ ТЕЛЕРЕПОРТАЖИ И ПЕРЕДАЧИ ОСТАВИЛИ НЕИЗГЛАДИМЫЙ СЛЕД В УМАХ И СЕРДЦАХ РОССИЯН.
      ЭТО НЕВОСПОЛНИМАЯ УТРАТА ДЛЯ ВСЕГО ЖУРНАЛИСТСКОГО СООБЩЕСТВА. МУЖАЙТЕСЬ, ДОРОГОЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ. СКОРБЛЮ ВМЕСТЕ С ВАМИ. С ГЛУБОКИМ УВАЖЕНИЕМ
      Заместитель председателя правительства Российской Федерации В. Матвинко
      ДОРОГИЕ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ И ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, ГЛУБОКО ПОТРЯСЕНЫ ВЕСТЬЮ О ГИБЕЛИ АРТЕМА. ГОРЕ БЕЗМЕРНО. СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ
      Александр, Фариза Дзасоховы, Владикавказ
      ДОРОГИЕ ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА И ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ГОРЬКАЯ ВНЕЗАПНАЯ ВЕСТЬ СКОРБЬЮ ОТОЗВАЛАСЬ В СЕРДЦЕ. ПРИМИТЕ ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ .
      Ваша Наталья Дементьева, Москва
      ДОРОГИЕ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ И ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, ВРЯД ЛИ НАШЕ УЧАСТИЕ ОБЛЕГЧИТ НЕСЧАСТЬЕ, ПОСТИГШЕЕ ВАС. ПРОКЛЯТАЯ СУДЬБА ОТНЯЛА САМОЕ ДОРОГОЕ, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ У ОТЦА И МАТЕРИ. МЫ ЖЕ СКОРБИМ ПО УТРАТЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОГО ТАЛАНТЛИВОГО ЖУРНАЛИСТА, КОТОРЫЙ СВОИМ ДАРОВАНИЕМ И АВТОРИТЕТОМ ОКАЗЫВАЛ ОГРОМНОЕ ВЛИЯНИЕ НА УМЫ В РОССИИ.
      ЕГО МУЖЕСТВО И ПОДВИЖНИЧЕСТВО, ПОСТОЯННЫЙ ПОИСК ПРАВДЫ И СПРАВЕДЛИВОСТИ ОСТАНУТСЯ В ПАМЯТИ НЕ ТОЛЬКО ТЕХ, КТО ЗНАЛ ЕГО ЛИЧНО, НО И МИЛЛИОНОВ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ, ЧИТАЯ ЕГО И ДУМАЯ ВМЕСТЕ С НИМ. ХОТЕЛИ СДЕЛАТЬ РОССИЮ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ОНА ЕСТЬ. НАШИ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ ВСЕМ БЛИЗКИМ.
      От комитета по культуре и туризму Государственной Думы председатель Губенко Н.Н.
      ДОРОГИЕ ГАЛЯ И ГЕНРИХ, ПОТРЯСЕН ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ ТЕМЫ. ВАШ МАЛЬЧИК ТАК ЯРКО ЗАЯВИЛ О СЕБЕ В ЭТОЙ ЖИЗНИ, И ВОТ ЕГО НЕТ. НЕВЕРОЯТНО И НЕСПРАВЕДЛИВО. РАЗДЕЛЯЮ ГОРЕ ВАШЕЙ СЕМЬИ И ПРОШУ ПРИНЯТЬ МОИ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ
      Ваш Армен Медведев
      ДОРОГИЕ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ И ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, ПРИМИТЕ НАШИ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ. ПОНИМАЕМ ВАШЕ ГОРЕ ТАКОЙ СТРАШНОЙ УТРАТЫ. СКОРБИМ ВМЕСТЕ ВАМИ.
      Александр Лазарев, Светлана немоляева
      ДОРОГИЕ МИЛЫЕ ГЕНРИХ, Галина МИХАЙЛОВНА, НЕ МОЖЕМ ПРИйТИ В СЕБЯ ОТ УЖАСА БЕЗВОЗВРАТНОЙ ПОТЕРИ. ВСЕМ СЕРДЦЕМ С ВАМИ, ДОРОГИЕ. ЖЕЛАЕМ ВАМ СИЛ И МУЖЕСТВА.
      Всегда ваши Людмила Касаткина, Сергей Колосов ДОРОГОЙ ГЕНРИХ И ВСЕ ТВОИ БЛИЗКИЕ РОДНЫЕ, ВМЕСТЕ С ВАМИ БЕСКОНЕЧНО СКОРБЛЮ И ДЕЛЮ ВАШУ ВЕЛИКУЮ БОЛЬ С ПОСТИГШИМ СТРАШНЫМ ГОРЕМ. СВЕТЛЫЙ ОБРАЗ УМНОГО, БЕССТРАШНОГО, ЧЕСТНОГО АРТЕМА НАВСЕГДА ОСТАНЕТСЯ У ВСЕХ, КТО ЧИТАЛ, СЛУШАЛ ЕГО. БОЛЬШЕГО СКАЗАТЬ НЕ МОГУ, НЕТ СЛОВ, КРЕПИТЕСЬ.
      Давид Кугультинов
      Душа скорбит, сердце разрывается от боли потери друга и коллеги профессионала.
      CNN
      Горько и больно понимать, что Артема больше нет с нами. Пять лет назад мы прощались с Владом Листьевым, а сегодня Россия вновь оплакивает одного из своих талантливейших сыновей... Мы потеряли не просто хорошего журналиста, но честного, порядочного и неподкупного Человека. Человека с большой буквы, сумевшего остаться самим собой в наше смутное время. Мне очень тяжело говорить об Артеме в прошедшем времени. Я искренне переживаю его гибель и не могу себе представить нашу журналистику без него, без Человека, который говорил правду.
      Элла Памфилова
      ДОРОГОЙ ГЕНРИХ, ПРИМИ, ПОЖАЛУЙСТА, МОИ САМЫЕ ИСКРЕННИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ СВЯЗИ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА. МОИ САМЫЕ ТЕПЛЫЕ СЛОВА УТЕШЕНИЯ ВСЕЙ ТВОЕЙ СЕМЬЕ И СЕМЬЕ АРТЕМА. ЭТО НЕСПРАВЕДЛИВО, КОГДА ПРИХОДИТЬСЯ ХОРОНИТЬ СВОИХ ДЕТЕЙ. НИЗКО СКЛОНЯЮ ГОЛОВУ.
      Твой Олег Ефремов
      ГЛУБОКО СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ В СВЯЗИ С ПОСТИГШЕЙ ВАС ТЯЖЕЛОЙ УТРАТОЙ. ОБНИМАЕМ СЕРДЕЧНО
      Ваши Добрынины
      СКЛОНЯЕМ ГОЛОВЫ ПЕРЕД ВЕЛИКИМ ГОРЕМ.
      Галя Долматовская, вся семья Карагановых
      ПОТРЯСЕНА ВАШИМ ОГРОМНЫМ ГОРЕМ - ГИБЕЛЬЮ ВАМИ ЛЮБИМОГО АРТЕМА. СКОРБЛЮ И ПЛАЧУ ВМЕСТЕ С ВАМИ, ДОроГИЕ ГАЛЯ И ГЕНА
      Ваша Алла Драгунская
      ДОРОГОЙ ГЕНРИХ, ГЛУБОКО ПОТРЯСЕН ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА. ЭТА УТРАТА БЕЗМЕРНА. НЕ СТАЛО ЧЕЛОВЕКА РЕДКОГО ОБАЯНИЯ И ТАЛАНТА, НА ПОРОГЕ БЛЕСТЯЩЕГО БУДУЩЕГО. ВСЕЙ ДУШОЙ СОЧУВСТВУЮ ТЕБЕ, ГАЛИНЕ МИХАЙЛОВНЕ, РАЗДЕЛЯЮ ОБЩЕЕ ГОРЕ, ОБНИМАЮ.
      Твой Виталий Гольданский
      ДОРОГОЙ ГЕНРИХ, ЭТИ ГОРЕСТНЫЕ ДНИ ВСЕ ВРЕМЯ ДУМАЮ О ТЕБЕ. ПОТРЯСЕН ПЕЧАЛЬНОЙ ВЕСТЬЮ ГИБЕЛИ ГОРЯЧО ЛЮБИМОГО АРТЕМА. ПРИМИ МОИ ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ.
      Твой Расул Гамзатов
      ДОРОГИЕ ГЕНРИХ И ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, ПОТРЯСЕНЫ ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА. НЕВОЗМОЖНО НАЙТИ СЛОВА УТЕШЕНИЯ И ПРИМИРЕНИЯ СТРАШНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ СУДЬБЫ. ОБНИМАЕМ В ЭТУ ГОРЬКУЮ МИНУТУ.
      Гончаров, Зайцев, Дубровский (театр им. В.В. Маяковского)
      УВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ПРИМИТЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ В СВЯЗИ СО СМЕРТЬЮ АРТЕМА.
      В ЭТО НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРИТЬ. Я СЛЕДИЛ ЗА ЕГО РАБОТОЙ, НЕДАВНО СНИМАЛСЯ У НЕГО В ПРОГРАММЕ. УЖАСНОЕ ГОРЕ.
      Семья Явлинских, руководитель фракции "Яблоко" Григорий Явлинский
      Он умел жить по правде, по своей правде. Во всяком случае он ни у кого (может быть, кроме родителей и близких) не спрашивал разрешения на право так жить. Так мне кажется. Примите мои искренние соболезнования.
      В. Репников. Москва
      УЖЕ ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ РАЗУМ, СЕРДЦЕ ОТЧАЯННО СОПРОТИВЛЯЮТСЯ ЭТОЙ ЖУТКОЙ, ФАНТАСМАГОРИЧНОЙ, ЖЕСТОКОЙ ИРРЕАЛЬНОСТИ. ДО СПАЗМА ГОРЛЕ НЕ МОЖЕМ СМИРИТЬСЯ ТЕМ, ЧТО ЭТО СЛУЧИЛОСЬ. СТРАШНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, КОГДА ТАКАЯ МОЛОДАЯ, ЦВЕТУЩАЯ ЖИЗНЬ, ЯРКАЯ САМОБЫТНАЯ ЛИЧНОСТЬ, такой ХАРИЗМАТИЧЕСКИЙ ЛИДЕР, НАСТОЯЩИЙ БОЕЦ, БЕССТРАШНЫЙ ДО БЕСШАБАШНОСТИ, ТАКАЯ МОЩНАЯ ИГРА УМА, МЫСЛИ, ТАКАЯ ПОРОДА, ТАКАЯ ИЗУМИТЕЛЬНАЯ, ОБАЯТЕЛЬНЕЙШАЯ, МУЖСКАЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ УЛЫБКА, ДОБРОЕ, РОДНОЕ, МИЛОЕ ЛИЦО, ТАКОЙ ВЗЛЕТ ТВОРЧЕСТВЕ - И ВДРУГ ВСЕ ОБРЫВАЕТСЯ. СТРАШНО. МИЛАЯ ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА, АРТЕМ, ОЧЕВИДНО, ВСПЫХНУЛ КОСМОСЕ ЯРКОЙ ЗВЕЗДОЙ, ГЛЯДИТ ОТТУДА НА НАС И ПРОСИТ МАМУ, ВЕРОНИКУ, МАРИШУ, ПАПУ, ВСЮ КОМАНДУ КРЕПИТЬСЯ, ЖИТЬ ДАЛЬШЕ. МЫ ПРОСИМ ТОГО ЖЕ. СКОРБИМ ВМЕСТЕ ВАМИ, НИЗКО КЛАНЯЕМСЯ ЗА ТАКОГО СЫНА. ОН ВСЕ РАВНО ЕСТЬ.
      Новосибирчанки Любовь Макаровская,
      Людмила Федотова, Лидия Евдакимова Дорогие Галочка и Генрих!
      Мы понимаем, что произошла трагедия, которую невозможно пережить. Мы знали, любили Вашего сына и между собой называли его Боровичком. Вместе с Артемом мы готовили проект о "Недавнем прошлом балета". Мы всегда будем помнить обаятельного, умного, смелого, необыкновенно талантливого Вашего мальчика. С любовью и глубоким соболезнованием,
      Наташа Касаткина и Владимир Василев
      Для меня смерть Артема - это смерть близкого, дорогого мне человека. Наши семьи дружили. Я знал Артема с детских лет. Это был необыкновенно умный, целеустремленный человек. Артем был очень похож на маму. Говорят, когда сын похож на мать, он должен быть счастливым. Счастье Артема оказалось таким коротким...
      Зураб Церетели
      Первое ощущение - шок. Жутко, страшно, непонятно, почему смерть выбирает самых достойных, самых лучших. Бог в этот момент отвернулся от всех нас. С Артемом судьба свела меня дважды. В последний раз буквально накануне его трагической гибели: они вместе с женой Вероникой поздравляли меня с моим предстоящим днем рождения. Теперь эти кадры будут храниться в моем домашнем архиве. На память о человеке-энергии, человеке-солдате, человеке, который обладал редчайшим журналистским даром располагать к себе собеседника.
      Александр Буйнов ВЫРАЖАЮ ОТ СЕБЯ ЛИЧНО, ОТ ВСЕХ ЖИТЕЛЕЙ ЧУКОТКИ ГЛУБОКИЕ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ РОДНЫМ И БЛИЗКИМ АРТЕМА ГЕНРИХОВИЧА БОРОВИКА, ВСЕМ ЕГО КОЛЛЕГАМ, ТЕМ, КТО ЗНАЛ ЕГО, В СВЯЗИ С ЕГО ТРАГИЧЕСКОЙ, БЕЗВРЕМЕННОЙ СМЕРТЬЮ.
      ОБОРВАЛАСЬ ЖИЗНЬ МУЖА, ОТЦА, ДРУГА И ПРЕКРАСНОГО ЖУРНАЛИСТА. НО ТАКИХ ЛЮДЕЙ, КАК АРТЕМ БОРОВИК, ЗАБЫТЬ НЕВОЗМОЖНО, НАСТОЛЬКО ЯРКИМ И ЗАПОМИНАЮЩИМСЯ ЧЕЛОВЕКОМ ОН БЫЛ. СКОРБИМ ВМЕСТЕ С ВАМИ.
      Председатель комитета Совета Федерации РФ по делам севера и малочисленных народов, губернатор Чукотского автономного округа А. Назаров
      ГЛУБОКО СКОРБЛЮ В СВЯЗИ С ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛЬЮ АРТЕМА БОРОВИКА ТАЛАНТЛИВОГО МОЛОДОГО ЖУРНАЛИСТА, ОДНОГО ИЗ ОСНОВАТЕЛЕЙ И ПЕРВОПРОХОДЦЕВ РОССИЙСКОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ПРЕССЫ. ОГРОМНАЯ, НЕВОСПОЛНИМАЯ ПОТЕРЯ. СМЕРТЬ ВНОВЬ ВЫБИРАЕТ ЛУЧШИХ. НЕОБХОДИМО НЕЗАВИСИМОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ ВСЕХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ.
      ИСКРЕННЕ СОБОЛЕЗНУЮ СЕМЬЕ АРТЕМА.
      НАДЕЮСЬ, ЧТО СОРАТНИКИ ПРОДОЛЖАТ ЕГО ДЕЛО.
      Сергей Станкевич, Варшава, Польша
      УВАЖАЕМЫЙ ГЕНРИХ АВЕРЬЯНОВИЧ, ПРИМИТЕ МОИ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ ПО ПОВОДУ ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛИ ВАШЕГО СЫНА. ВСЕ ЗНАЛИ АРТЕМА КАК ТАЛАНТЛИВОГО ЖУРНАЛИСТА, КОТОРЫЙ САМООТВЕРЖЕННО ВЫПОЛНЯЛ СВОЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ. ИСКРЕННЕ СОЧУВСТВУЮ И СОПЕРЕЖИВАЮ ВАМ В ЭТУ СКОРБНУЮ МИНУТУ.
      Губернатор Саратовской области Д. Аяцков
      НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО СРЕДИ НАС БОЛЬШЕ НЕТ АРТЕМА БОРОВИКА. ЕГО СМЕРТЬ НЕЛЕПА И СТРАШНА. ЗНАЛ АРТЕМА МНОГО ЛЕТ И ВСЕГДА ПОРАЖАЛСЯ ЕГО ЭНЕРГИЧНОСТИ, НЕОРДИНАРНОСТИ, СКРОМНОСТИ. АРТЕМ БЫЛ ТАЛАНТЛИВ ВО МНОГОМ И КАК ЖУРНАЛИСТ, И КАК ПИСАТЕЛЬ, И КАК РУКОВОДИТЕЛЬ. НО САМОЕ ГЛАВНОЕ - ОН БЫЛ НЕПОДРАЖАЕМО ТАЛАНТЛИВ КАК ЧЕЛОВЕК И ДРУГ. НИКАКИХ СЛОВ СОБОЛЕЗНОВАНИЯ НЕ ХВАТИТ, ЧТОБЫ ВЫРАЗИТЬ МОЮ СКОРБЬ. ТАКИЕ РАНЫ НЕ ЗАЖИВАЮТ.
      Губернатор московской области,
      Герой Советского Союза Б. ГРОМОВ
      Дорогие Галя и Генрих!
      Ни у Эдды, ни у меня не поднялась рука, чтобы позвонить Вам. Это было выше наших сил. Да и эти строки я пишу с огромным трудом.
      Произошла чудовищная несправедливость, бессмысленная трагедия. Родители не должны хоронить своих детей!
      Трудно примириться с мыслью, что Темы уже нет с нами, что его жизнь разбилась вместе с тем проклятым самолетом.
      Жорик позвонил и поднял нас с постели этой страшной вестью, и мы с Эддой весь день вспоминаем живого Тему. Он вырос и возмужал на наших глазах. Я помню, как нес его на руках в госпиталь Рузвельта в Нью-Йорке, когда у него был приступ аппендицита, и помню совсем недавно, когда он вместе со мной освещал визит Лужкова в США. А между этими событиями метеорная карьера блестящего журналиста и издателя.
      Помню, как мы смеялись с Темой, вспоминая наш трансатлантический разговор по телефону. Он предлагал мне сотрудничать в "Совершенно секретно", а каждый раз, когда он произносил эти два слова, немедленно добавлял: "Журнал", чтобы подслушивавшие с обеих сторон океана чего-либо не заподозрили. Кто знает, каков их интеллектуальный уровень!
      Наша последняя встреча была на квартире издателя Мортимера Зуккермана в Нью-Йорке, где собрался весь цвет американской журналистики - газетной и электронной. И Тема навигировал среди них как равный. И я невольно любовался им.
      А Эдда вспомнила историю о том, как Галя согревала своими ладонями замерзшие руки Темы... Потом мы смотрели несколько раз телесюжеты о катастрофе и сюжет о Теме на Си-би-эс, где он работал. И чем больше смотрели, тем больше отказывались верить в то, что произошло.
      Сегодня мы не соболезнуем Вам, ибо слово "соболезнование" слишком расхоже для этого. Сегодня мы вас не утешаем, ибо это безутешно. Сегодня мы вместе с Вами. Издалека, но вместе, как соседи, живущие дверь в дверь, как друзья, живущие душа в душу.
      Темы нет, но память о нем останется.
      Эдда и я нежно обнимаем Вас за плечи, на которые обрушилось это немыслимое и непоправимое горе. Передайте наши мысли и чувства о Теме его супруге.
      Не крепитесь. К чему? Плачьте. И мы с Вами.
      Эдда, Мэлор Стуруа,
      Миннеаполис, США
      Потрясен гибелью Артема Боровика. Это был журналист выдающейся гражданской смелости и высочайшего профессионализма. Прошу передать мои соболезнования родным и близким Артема.
      Чрезвычайный и Полномочный посол,
      Постоянный представитель России при ЮНЕСКО
      Е. Сидоров, Париж
      КОЛЛЕКТИВУ ХОЛДИНГА "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО"
      Скорбим вместе с вами в связи с трагической гибелью замечательного журналиста и редактора, президента вашего холдинга Артема Боровика. Яркий и азартный человек, он стоял у истоков новой российской журналистики, и это с его именем неразрывно связаны её едва ли не самые впечатляющие успехи и достижения. Несмотря на молодость он очень много успел, написал книги, создал телепередачи и фильмы, нажил таких врагов, какие уже самим фактом своего существования свидетельствуют о напряженной и состоявшейся жизни.
      Мы когда-то работали вместе с Артемом в одной редакции, где он начинал свой профессиональный путь, были и остались его друзьями. Выражаем глубокое соболезнование родным и близким Артема, всем его коллегам. Убеждены, что его очень будет не хватать всем нам, всей российской журналистике, России, о которой мы мечтаем.
      По поручению союза журналистов России В. БОГДАНОВ, председатель СЖР
      П. ГУТИОНТОВ, председатель Комитета защите свободы слова и прав журналистов
      В редакцию газеты "Совершенно секретно"
      Примите искренние соболезнования в связи с постигшей Вас утратой. В такие дни трудно что-либо говорить. Трагическая гибель - невосполнимая потеря для российской журналистики и телевидения. Артем начинал свой телевизионный путь в легендарной "Молодежке" 80-х, которой я тогда руководил, откуда вышла блистательная плеяда тележурналистов. Артем был среди тех, кто делал тогда программу "Взгляд".
      Он был моим другом. Он был талантливым журналистом, честным, мужественным, бескомпромиссным. Артем пытался сделать нашу жизнь чище, светлее. Мы навсегда сохраним память о нем как о сильном, мудром и искреннем человеке.
      Эдуард Сагалаев
      И великое множество других телеграмм и писем с соболезнованиями, подчас от совершенно незнакомых людей, а иногда даже без подписи. Спасибо Вам всем.
      Семья и коллеги Артема С Ы Н И Ж И З Н Ь
      Прошло почти полгода с того трагического дня, который начался страшной вестью из Шереметьева.
      Каждое утро мы зажигаем лампадку перед фотографиями Артема, Темы. А по вечерам гасим. Можно бы и не гасить, но жена Галя почему-то побаивается - как бы что не загорелось.
      Если утром я не вижу её, это значит, что она сидит в своей комнате (бывшей комнате Артема), сидит перед Темиными фотографиями и плачет.
      Я пытаюсь успокоить её, хотя мне и самому это дается с трудом. Но что делать, надо начинать новый день...
      ...Можно сказать, что Артему было на роду написано стать журналистом. В течение 7 месяцев, ещё до своего появления на свет, он "знакомился" с работой на телевидении. "Бывал" там вместе с мамой - редактором отдела культуры программы "Последние известия". Наверное, там он "генетически заинтересовался" телевидением - мама прекратила ходить туда только за два месяца до его рождения. Может быть, поэтому здание на Шаболовке Артем, кажется, всю жизнь любил больше, чем здание в Останкино.
      Он родился 13 сентября 1960 года (после этого мы стали считать, и всегда будем считать, число "13" самым счастливым числом в нашей жизни, так же как и число "20", когда родилась наша дочь Марина).
      Я отвез Галюшу в роддом на проспекте Мира утром того дня и остался ждать "результатов". Часа через два приехали мои родители, чуть позже Галина мама с нашей четырехлетней Мариной. Сидели, ждали, улыбались и тревожились одновременно. Время от времени к нам спускалась сестра, сообщала, что "у роженицы Боровик все развивается нормально". И уходила.
      Мариша все допытывалась - кто у неё будет, сестричка или братик. Сестричку ей, кажется, хотелось больше - будет с ней играть.
      А братик... Еще неизвестно, как себя с ним вести.
      Около трех прибежала запыхавшаяся сестра, сказала радостно:
      - Поздравляю, все в порядке - девочка!
      Мы принялись обнимать и целовать друг друга.
      - Две девочки - это значит мир на земле, - сказала моя мама.
      - Конечно, - сказал я.
      - Безусловно, - подтвердил мой отец.
      - Ну вот, будет тебе сестричка, - сказала Галина мама.
      - Сестричка! Сестричка! - закричала счастливая Маришка.
      Но тут примчалась другая сестра, ещё более запыхавшаяся, чем первая, и радостно выпалила:
      - Поздравляю, мальчик!
      Мы несколько остолбенели:
      - Что, двойня?!
      - Нет, просто ошиблись. У него очень длинные черные волосы на голове. Вот мы и решили поначалу, что он девочка, а потом рассмотрели - нет, мальчик. Маме его, роженице Боровик, тоже сперва сказали, что девочка. А когда сказали, что мальчик, она даже не поверила от радости! Пришлось показать...
      - Мальчик и девочка - это вообще замечательно! - воскликнула моя мама.
      - Совсем другое дело! - сказал отец.
      - Да! Ух ты! - сказал я, обалдев от счастья.
      - Ну вот, Маришенька, теперь тебе будет братик! - сказала Галина мама.
      - Братик, братик! - закричала Маришка, правда не с прежним воодушевлением.
      В такой примерно обстановке, полной противоречий, появился на свет наш сын.
      Впрочем, об обстановке надо сказать ещё вот что.
      Так сложилось, что 15 сентября, то есть через день после рождения сына, я должен был вместе с группой журналистов лететь в качестве спецкора журнала "Огонек" в Нью-Йорк для освещения ещё только предстоящего, но уже заранее безусловно исторического, визита Генерального секретаря Н.С. Хрущева в ООН. На другой день, потрясая заграничным паспортом и авиационным билетом, я прорвался на третий этаж роддома, чтобы перед отъездом увидеть сына. К стеклянной двери медсестра подвела бледную, счастливую и необыкновенно красивую Галю со свертком в руках и развернула передо мной ту его часть, где, как я тут же сообразил, находилось личико моего собственного сына.
      Личико было красным, волосы были действительно черными и длинными, а глазки - припухшие и почему-то сердитые. У меня от волнения пропал голос и я прохрипел, что ничего красивее не видел в жизни.
      - Что? - переспросила жена за стеклянной дверью.
      Я повторил ту же фразу громче, и Галюша засмеялась, счастливая. Но на всякий случай переспросила:
      - Нет, правда ведь красивый?
      - Правда, - прошевелил я губами.
      На другой день я улетел в Нью-Йорк весь взбаламученный и счастливый: и сын родился, и командировка интересная! Досадно было только, что не смогу встретить Галю с ним при выходе из роддома...
      Так что с самого дня рождения, не считая те восемь месяцев, когда сын находился во чреве матери, жизнь его оказалась зависимой от перипетий моей журналистской жизни.
      Мне и моему сыну предстояла довольно долгая разлука - и сразу, на другой день после его рождения! За жену я особенно не волновался, потому что две бабушки и один дедушка, конечно, окружат её густым вниманием. Но как сын будет без отца в первые же месяцы своего земного существования!? Кто будет руководить его кормлением?! Кто будет давать указания Гале по всем вопросам его воспитания?!.
      Дело в том, что прямо из Нью-Йорка я должен был отправиться на Кубу и приступить вместе с Романом Карменом к съемкам документального фильма "Пылающий остров". Съемки, по нашим подсчетам, должны были занять не менее двух-трех месяцев.
      Через десять дней из Нью-Йорка, как мы и условились, я вылетел в Гавану. На аэродроме там меня встретила вся киногруппа во главе с Римой (так Романа Кармена звали его близкие друзья) и отвезла в отель. Когда я принял душ, Рима сказал безразличным тоном:
      - Да, слушай, я сейчас еду на киностудию посмотреть качество цветной кинопленки. Мы отсняли её в Москве, проявили, но отсмотреть не успели. Не хочешь поехать со мной?
      В этом вопросе было столько безразличия, что я сразу заподозрил какой-то сюрприз. И конечно, оказался прав.
      В просмотровом зале на экране я увидел... сияющую Галюшу, держащую в руках сверток! Рядом стояли мои гордо улыбающиеся родители и Мариша...
      Рима снял, проявил, смонтировал и привез в Гавану самый выдающийся на свете, высокохудожественный, документальный, цветной, только вот очень уж короткометражный (5 минут) фильм под названием "Выход Гали Боровик с сыном из роддома".
      Это был прекрасный товарищеский поступок. Перед отъездом в сложную командировку - столько дел, столько суеты, столько проблем! И подумать о том, как мне будет приятно увидеть такой фильм! Достать для этого пленку, оператора, организовать проявку, монтаж - все то, что в те времена требовало бесчисленных заявлений, подписей начальства, оформления в бухгалтерии (под видом опробования качества пленки) и т.д. и т.п., - то есть положить на это уйму времени и душевных сил! Это был великий подарок!
      Став взрослым, Тема нередко рассказывал об этом поступке Кармена своим друзьям и свои отношения с ними, как мне кажется, старался строить в таком же карменовском "регистре".
      Каждые два-три дня я звонил в Москву, узнавал, как идут дела дома. Они шли вроде бы нормально.
      Не иначе как под влиянием постоянных мыслей о сыне, я предложил Кармену сделать центральной фигурой нашего фильма кубинского мальчишку, который открывает для себя свою родину...
      - Ну, конечно, раз у тебя родился сын, значит, он должен быть героем картины! - засмеялся Кармен. - Что, лилипут, любишь снимать своих родственников в моих фильмах!
      Но идея ему понравилась. И мы нашли симпатичного мальчугана по имени Буэнавентура, что в переводе означает "Светлое будущее". И он стал героем фильма "Пылающий остров", который показывали, кажется, во всем мире.
      Однажды Галя позвонила мне из Москвы и сообщила, что получила официальную бумагу, где сказано: если родители к такому-то сроку и положенным образом не зарегистрируют имя новорожденного, то с них будет взыскан штраф в таком-то размере.
      Для сына у нас было два варианта имени - Максим и Артем. Вести обсуждение через океан - удовольствие накладное, и мы довольно быстро решили вопрос.
      А через восемь лет, придя как-то из школы, Артем сказал в сердцах:
      - Ну зачем вы назвали меня Артемом? Лучше бы - Володькой. У нас в первом "А" пять Володек, а Артем - я один!..
      Когда родился Тема, мы жили в коммуналке. 16 квадратных метров на четверых. Да ещё бабушка - Галина мама - с раннего утра до позднего вечера - с нами. Помогала.
      Писать сценарий и текст для фильма, очерки для "Огонька", думать над первой пьесой можно было разве только на абажуре.
      Но однажды позвонил Рима:
      - Генришок, на Пахре сдается маленькая дачка, не дорого. Переселяйтесь сюда.
      Не раздумывая, мы тут же переехали. Соседи по Пахре были с такими именами, будто открыл литературную энциклопедию: Константин Симонов, Алексей Каплер, Михаил Ромм, Юрий Нагибин, Цезарь Солодарь, Михаил Матусовский, Владимир Дыховичный, Юрий Трифонов, Виктор Розов, Юрий Бондарев, Григорий Бакланов, Роман Кармен...
      Совсем рядом с нами жил писатель Сергей Антонов. Однажды пятилетний Артем, придя домой с обгрызанным яблоком в руке, огорошил нас недоуменным вопросом:
      - Почему это все говорят, что антоновские яблоки - самые лучшие? У Солодаря тоже хорошие.
      Вопросы он умудрялся задавать удивительные.
      В 1966 году мы всей семьей поехали в Нью-Йорк. Я стал работать там собственным корреспондентом Агентства печати "Новости" и "Литературной газеты". В аэропорту Джона Кеннеди пятилетний Артем впервые увидел огромное количество людей, говорящих на незнакомом ему языке.
      - На каком языке они говорят? - спросил он у Галюши.
      - На английском.
      Тема немножко подумал и поинтересовался:
      - А кто их заставляет говорить по-английски? Ведь по-русски - легче!
      Тогда же, в первые месяцы нашего пребывания в разнонациональном, разнорасовом, разноязыком Нью-Йорке, Артем как-то спросил:
      - А сколько всего человек живет на земле?
      Я назвал ему число - тогда, кажется, это было три с половиной миллиарда.
      Тема покачал головой, видимо пытаясь представить себе такую невообразимую громаду людей, а потом поднял на меня глаза и спросил очень серьезно, даже я бы сказал требовательно:
      - Считая и меня?..
      Ну как тут было не поцеловать сына прямо в его круглую макушку и не заверить: "Ну конечно же, считая, ну конечно!"
      В Нью-Йорке Мариша и Тема учились в школе советской миссии при ООН. Учителя там были наши, и программа обучения - тоже.
      Однажды сын пришел после уроков в необычно грустном настроении. Сидит за обедом задумчивый, невеселый. Галюша с тревогой спрашивает его:
      - Что случилось?
      И слышит в ответ:
      - Мы сегодня дедушку Ленина проходили... Учительница говорит, что Ленин умер, но дело его живет. Мне его очень жалко, он был очень хороший. А разве нельзя было сделать наоборот: чтобы дело его умерло, а сам дедушка Ленин жил?
      Сдерживая смех, Галюша сказала, что, к сожалению, это невозможно, все люди когда-нибудь умирают.
      - А Ленина надо было назначить высокогорным пастухом, - сказал Тема уверенно. Он где-то слышал, что "высокогорные пастухи" долго живут...
      Школа в Нью-Йорке была нашей, советской. Во всех отношениях.
      Однажды вызывают туда Галюшину приятельницу. Классная руководительница заявляет претензию:
      - Ваш сын ходит в школу в шортах.
      - Но позвольте, - защищается та. - Ведь он подвижный мальчик. Сами же говорили - на месте не сидит, на переменах бегает больше всех, как угорелый.
      - Но ведь уже ноябрь! - напомнила учительница.
      - Ну и что ж, что ноябрь. Посмотрите, какая теплынь! Лето!
      Учительница поджала губы и напомнила:
      - Вы забываете, что на н а ш е й Родине уже з и м а!
      У Артема были необыкновенные ресницы - длинные, загнутые. Кто-то из ребят в классе сказал: "Как у девочки". Его начали поддразнивать. И однажды, не говоря нам ни слова, он принял радикальное решение: большими ножницами срезал ресницы под корень... Галюша была в полном расстройстве, плакала. Но ничего, слава богу, выросли ресницы снова - такие же длинные и такие же загнутые, как были.
      Об отметках в школе мы узнавали, не открывая дневника. Если у входной двери раздавалась долгая победная трель электрического звонка, это значило, что сын принес пятерку или ничего не принес, что тоже было для него радостным результатом. Если звонок был унылым, "одноразовым" - дело обстояло неважно. Сын входил в дом с невыразимой печалью в глазах. У мамы падало сердце, и она тут же принималась утешать его. Не проходило и трех минут, как от печали не оставалось и следа, глаза сына снова сияли. И мама была счастлива.
      Галюша старалась водить детей по нью-йоркским музеям.
      Мариша ходила охотно. Артем, который предпочитал в свободное время гонять мяч, соглашался на культпоходы с трудом. Каждый раз требовал компенсации за потерянное время: два хот-дога. Впрочем, делал различия. Музей Гугенхейма обходился нам всего в одну сосиску. Дело в том, что это здание построено винтообразно, и по его "склонам" очень удобно галопом нестись вниз. Тема это удовольствие учитывал.
      Впрочем, как оказалось, по музеям он носился не напрасно.
      Вернувшись в Москву, записался в лекторий по искусству при музее Пушкина и прилежно ходил туда несколько лет. Кстати, сам неплохо рисовал.
      Один известный художник, увидев его детские рисунки, сказал: "Послушайте, да у него же будущее - в руках!"
      Но Артем определил свое будущее иначе...
      МЕЖДУ ГОРОДОМ "НЕТ" И ГОРОДОМ "ДА"
      В Нью-Йорке через наш дом прошло огромное число интереснейших людей. Все наши московские знакомые, приезжавшие в Америку, конечно же, обязательно бывали у нас в гостях (а приезжало тогда, скажу я вам, совсем не малое число людей).
      Мы с Галей старались, чтобы дети по возможности были в таких случаях с нами, общались с гостями, сидели за столом, чувствовали себя равноправными членами семьи. Это были и Константин Симонов с женой Ларисой, и Виктор Розов, и Максим Шостакович, и Андрон Кончаловский, и Андрей Вознесенский, и Григорий Бакланов, и Аркадий Сахнин... Да разве всех перечислишь!
      Кажется, в 67-м году в Нью-Йорк приехал Женя Евтушенко. Он выступал тогда с чтением стихов в Медисон сквер гардене. Выступал по два раза в день - два или три дня подряд. И всегда собирал полный зал (5 тысяч мест!).
      Чтобы стихи поэта, да ещё иностранного, да ещё советского приходили послушать 5 тысяч американцев, да ещё два раза в день, и у входа толпа "нет ли лишнего билетика?" - для Америки это было неслыханно!
      До начала выступлений мы с Галей пригласили Женю, которого оба давно любили, к нам домой. Собрали пять-шесть ведущих наших журналистов, работавших в Нью-Йорке (не без умысла: хотелось, чтобы коллеги отметили в своих газетах успех советского поэта). Дети были с нами. Говорили о том о сем. Но застолье началось поздно, и около полуночи мы отправили их спать. А тут как раз Женю попросили почитать стихи, он согласился и читал, к общему удовольствию, довольно долго. Одним из последних стихотворений, помню, прочел свое знаменитое "Между городом "Нет" и городом "Да" \ Мои нервы натянуты, как провода...". Было это часа в три ночи.
      Каково же было наше удивление, когда наутро семилетний Тема, принимая душ, во всю глотку голосил: "Междум городом да и междум городом нет, мои нервы протянуты как провода..." Дальше он уже совсем ничего не помнил и повторял эти слова, вместе с изобретенным им словом "междум" без конца.
      Оказалось, что Мариша, и Тема почти всю ночь бодрствовали (когда Галюша заходила в их комнату "проверить обстановку", они удивительным образом успевали накрыться одеялами) и, приложив к стене два стакана, а к стаканам - уши (научились, глядя американские детективы по ТВ), с удовольствием слушали весь домашний вечер поэзии...
      С тех пор оба чада всю жизнь питали к Жене самую нежную симпатию. Что, впрочем, не мешало Теме замечать забавные стороны Жениного характера. Однажды, уже работая в "Огоньке", он с добрым смехом рассказывал нам, как в канун Нового года встретил в редакционном коридоре куда-то спешившего Евтушенко и, поздоровавшись, сказал:
      - Поздравляю вас, Евгений Александрович...
      - С чем, с чем, Тема?! - оживился тот и остановил свой стремительный шаг.
      - Как с чем? С Новым годом!
      - А-а, с этим... - разочарованно протянул Женя и, махнув рукой, побежал дальше.
      Тема очень любил наших друзей - шестидесятников и эту любовь сохранил на всю жизнь. И о шестидесятых годах говорил всегда с ностальгическим восхищением. Называл их всегда по-английски - "sixties". Неудивительно, "sixties" были его годами открытия жизни и Америки. Америка жила тогда проблемой войны во Вьетнаме, вся была взъерошена антивоенным движением и движением черного населения за свои права.
      Я старался сделать так, чтобы наши дети знакомились с Америкой не только по передачам ТВ, не только по прогулочным местам Нью-Йорка или по витринам Пятой авеню. Поэтому возил их в Гарлем, в Южный Бронкс, брал их смотреть не только красочные парады, но и мощные антивоенные демонстрации. Хотелось, чтобы Америку они представляли достаточно полно и объективно.
      Все это производило на Тему, как я понял позже, большое впечатление и не забылось. Хотя иногда они вместе с Маришей посмеивались надо мной: "Папа проводил среди нас политическую работу". И над Галюшей: "Когда мы проходили мимо газетного киоска с голыми тетеньками на витрине, мама всегда говорила: "Тема, нагнись, завяжи шнурки на ботинке..." "Да они же завязаны!" "Все равно, завяжи покрепче... Мариша, хочешь мороженого?" - и тащила нас куда-нибудь подальше от киоска. А по 42-й улице вообще никогда не водила"...
      Почти все наши американские знакомые и друзья, бывавшие у нас в гостях - в основном журналисты, писатели, актеры (могу назвать Гаррисона Солсбери, Сеймура Топпинга, Дика Кэветта, сына Ф.И.Шаляпина - Бориса, Нормана Мэйлера, Уолтера Кронкайта, Пола Мэна, Нормана Казенса, Артура Миллера и многих других), были ярыми противниками войны во Вьетнаме и, конечно, поддерживали борьбу против расизма (он был тогда в Америке ещё в большой силе). Дети присутствовали почти при всех наших разговорах.
      Однажды у нас в гостях были Мэри Хемингуэй - вдова "Папы Хема" (мы с ней очень близко дружили все годы нашего пребывания в Нью-Йорке) и один американский издатель, итальянец по происхождению. Заговорили о войне во Вьетнаме. Мэри была очень резко настроена против нее. Потом вспомнили Вторую мировую. Мэри что-то рассказала о том, как Папа ненавидел фашизм...
      А итальянец, чуть выпив, сказал:
      - А для меня то время - самое веселое в жизни. Италия. Мне 20 лет. Фашизм моей семьи не коснулся. Нам лично ничего плохого не сделал. Потом пришли американцы. Я торговал американскими сигаретами, заработал кучу денег. Кругом - красивые девочки... За пачку сигарет готовы на все... Солнце, море, молодость!..
      Мэри побледнела и, глядя итальянцу в лицо, сказала громко и отчетливо:
      - Только бессовестные люди могут говорить так о той страшной войне... Если бы за этим столом был Папа, он пошел бы на вас с кулаками...
      Итальянец начал бормотать что-то о том, что его не так поняли, что он, конечно, ненавидит фашизм, знает, какую трагедию он принес людям и все такое...
      Мэри сидела с каменным лицом.
      Мариша и Тема смотрели на гостей расширенными глазами.
      Через несколько минут сообразительный издатель хлопнул себя по лбу, сказал, что совсем забыл о предстоящей важной встрече, извинился, раскланялся и ушел...
      А Мэри просидела у нас ещё несколько часов, рассказывала о Папе, о себе, о войне. Уходя, извинилась, что "испортила" нам вечер... А мы самым искренним образом благодарили её за один из самых интересных вечеров, которые мы когда-либо проводили в нашем нью-йоркском доме.
      И всему этому тоже были свидетелями и Тема, и Мариша... Незабвенные шестидесятые... "sixties".
      Я всегда замечал, как плотно, как основательно и точно отложились события тех лет в памяти Артема. Убийство Роберта Кеннеди и Мартина Лютера Кинга... Скандал с пентагоновскими бумагами, когда выяснилось, что так называемый "Тонкинский инцидент" (нападение северовьетнамских канонерок на американское судно в Тонкинском заливе), который был объявлен в США причиной ввода американских войск во Вьетнам, был на самом деле полностью выдуман... или "подвиг" лейтенанта Келли, который вместе со своими солдатами расстрелял возле деревушки Майлай несколько десятков мирных вьетнамских жителей, включая стариков, женщин и детей...
      Конечно, это была скорее эмоциональная память, чем фактологическая. Но когда он стал взрослым, на пласты эмоциональной памяти наслоились и огромные знания, приобретенные им из уймы книг о вьетнамской войне и о том времени вообще, которые он прочел, особенно когда готовился к поездке в Афганистан и когда потом писал свои очерки.
      Та эмоциональная память не только определила его интерес к шестидесятым, но и спроецировала события тех лет на события нынешние.
      Без этой проекции прошлого в настоящее не было бы его очерков о войне в Афганистане, таких, какими мы их читали и знаем.
      И, может быть, не подвергал бы он себя такому риску ни во время своих афганских командировок, ни позже, когда, уже будучи главой холдинга "Совершенно секретно", без оглядки на опасность шел войной против коррупции в высших эшелонах российской власти...
      Не будь эмоциональной памяти о стране за океаном, вряд ли возникла бы у него "сумасшедшая" по тем временам (1988 год) идея - прослужить месяц солдатом в американской армии в обмен на службу в советской армии корреспондента американского журнала.
      Он написал тогда и о достоинствах заокеанской армии. Но не умолчал и о том, что его неприятно поразило. Например, в армейских столовых форта Беннинг, где Артем "служил", он видел плакаты с изображением советского солдата и с надписью, обращенной к солдатам американским: "Помни: твой враг - русский Иван"...
      Да, "холодная война", да, гонка вооружений, да обоюдный страх. Все это было. Но никогда в нашей стране - ни в 80-е, ни в какие-либо другие годы - никто не опускался до такой мерзости, никто никогда не рисовал плакатов с надписью: "Помни: твой враг - американец Джон".
      Впрочем, этот плакат не был для него сногсшибательным сюрпризом. Еще когда мы жили в Нью-Йорке, Мариша и Тема как-то задали мне вопрос, основанный на их телезрительском опыте:
      - Папа, а почему все плохие дяди в здешних мультяшках говорят с русским акцентом?
      А однажды мы всем семейством смотрели в Нью-Йорке американский мультипликационный фильм "Красная Шапочка". Его отличие от сотен таких же мультяшек, изготовленных в других странах, состояло в том, что Серый Волк тут носил на своей волчьей башке советскую офицерскую фуражку с красной звездой и с серпом и молотом на околыше. А изъяснялся с невинной Красной Шапочкой и беззащитной бабушкой не только со сверхтяжелым русским акцентом, но и с употреблением совсем уже русских слов: "давай-давай" и команды "смирно".
      Но главный смысл очерков о службе в американской армии состоял в простой, незамысловатой, хоть и часто забываемой мысли, что там, в той армии, - такие же люди, как и наши, что у молодых солдат есть мамы и папы, а у некоторых - невесты. И что воевать им ни против Ивана, ни против Ли Чженя, ни Ахмеда, ни Хуана ну совершенно не хочется.
      Сама армия была описана Артемом вполне объективно: компактная, профессиональная, хорошо обученная, прекрасно экипированная, вооруженная, дисциплинированная, но достаточно демократичная и ещё - соблюдающая твердые правила насчет того, что генеральское звание не дает его носителю право отращивать живот и задницу до умопомрачительных размеров (за нарушение отставка).
      Как мне кажется, именно это последнее обстоятельство по понятным причинам вызвало у некоторой части нашего высшего военного командования самое активное раздражение против очерков Артема.
      Леонид Исидорович Мильграм, директор 45-й московской школы, в которой учился Артем, вспоминал недавно, как в конце 80-х к ним в школу однажды пожаловала жена министра оборны США, который в это время находился в Москве с официальным визитом. Ее по протоколу сопровождала жена нашего министра обороны Язова.
      И Мильграм, обращаясь к американке, не без гордости сообщил, что тот советский журналист, который впервые в истории месяц отслужил в американской армии и написал об этом интереснейшие очерки в "Огоньке", выпускник этой самой 45-й школы.
      Американка приняла информацию к сведению и вежливо произнесла свое американское "Is'nt it wonderful?" Зато супруга маршала Язова выразила на лице полное недовольство, подскочила и воскликнула: "Борови-ик ваш учени-ик?!"
      Судя по её интонации, утверждал Мильграм, не сладко пришлось бы Артему, окажись он случайно тут рядом...
      КАК ПРОВОЖАЮТ ПОЕЗДА
      Почти во всех письмах, адресованных Галине Михайловне и мне, нас благодарят за то, что мы воспитали такого сына.
      Если бы меня с женой кто-нибудь спросил: а что мы делали для этого? думаю, мы не смогли бы ответить на этот вопрос вразумительно. Как мы воспитали его честным? Как воспитали в нем обостренное чувство долга перед людьми? Как воспитали в нем любовь к родителям, к сестре? Как удалось сделать из него просто очень доброго человека, помогавшего многим вокруг? Как воспитали его удивительную любовь к жене Веронике, сумасшедшую отцовскую любовь к детям, как получилось, что его любили почти все, с кем он общался?
      Я не знаю - как. Было бы лицемерием и надувательством, если бы мы начали выстраивать здесь какие-то схемы: "подъем в семь утра, зарядка, холодный душ, часовая прогулка после школы, уроки, вечерняя беседа родителей с детьми, "Спокойной ночи, малыши" по ТВ и - отбой".
      Какое-то минимальное стремление к распорядку дня и жизни, конечно, у нас с Галиной Михайловной было, но при нашем беспокойном, непредсказуемом журналистском существовании это стремление выполнялось лишь очень условно. Ожидать чего-то "твердо-стабильного" было бы не только фантазией, но просто полной и вредной глупостью.
      Нотации? Только не в нашем семействе! В нем царствовала атмосфера дружбы, искренности, открытости, любви, уважения и... иронии.
      Если кто-то из нас, родителей, срывался на пафос, поднимал вверх указательный палец (этим иногда грешил я) или пускал слезу (это - слабость Галюши) - оба чада тут же начинали еле заметно улыбаться и перемигиваться.
      И пафос заменялся шуткой, указательный палец засовывался под мышку, а под призыв Темы - "Мамочка, только не надо пляк-пляк!" - сами собой высыхали слезы и на лице жены появлялась счастливая улыбка.
      Подшутить друг над другом, поспорить друг с другом - это было любимым занятием всего семейства до самого последнего времени.
      Объединившиеся с нами через браки наших детей семейства наших друзей Якушкиных и Хильчевских, к счастью, выстраивали свои семейные отношения в большой степени на тех же принципах.
      Помню, пожалуй, единственный случай, когда я поговорил с Артемом, что называется, серьезно. Это было летом перед 8-м классом.
      К тому времени Артем уже несколько лет был душой чуть ли не всей школы - заводилой, всеобщим любимцем, шутником, всем, чем хотите, но только не "примерным мальчиком" и, конечно, не отличником. Я бы даже сказал, далеко не отличником. Да, он многое схватывал на лету, но и терял тоже довольно быстро.
      Надо сказать, что в школу он ходил с большим удовольствием.
      Это была прекрасная московская школа номер 45 на Профсоюзной улице, неподалеку от которой мы жили. Ее возглавлял, да и сейчас, к счастью, возглавляет строгий, требовательный, добрый, ироничный и обожаемый всеми учениками замечательный педагог и человек - Леонид Исидорович Мильграм. Теме нравилась школа, нравились преподаватели, нравился директор. Но относился Артем к школе, скорее, как к развлечению: друзья, шутки, шалости, проказы, спортивные игры и все такое прочее. Однако впереди был восьмой класс, важный рубеж.
      Нужно было что-то изменить, переломить. Вот тогда и произошла та самая, может быть единственная, беседа такого рода. Это было, как сейчас помню, на Рижском вокзале. Артем вместе с классом выезжал в летний трудовой лагерь на уборку свеклы в Латвию. Мы с ним прохаживались по перрону и ели мороженое в вафельных стаканчиках. Поезд должен был отойти минут через десять.
      И я решил, что это самое подходящее время для разговора.
      Начал с того, что, конечно, быть любимцем класса, шутником и затейником - хорошая штука. Представляю, какое раздолье будет в этом смысле в трудовом лагере. Но, может быть, перед восьмым классом ему стоит посмотреть на себя со стороны и решить, кем же он собирается стать в будущем. Только ли пареньком, от которого все с удовольствием ждут новой шутки и розыгрыша? Или к этому отношению стоит прибавить уважение перед его знаниями, перед его умением работать, перед его серьезным отношением к жизни? Пора. Ведь жизнь скоро потребует от него самостоятельных решений. И будет состоять не только из забав и шуток. Может быть, ему стоит проверить самого себя - хватит ли у него воли для такой жизни? И не откладывать это до начала нового учебного года, а попробовать себя вот уже сейчас, в трудовом лагере. Попробовать поработать там лучше всех. Интересно, как к этому отнесутся ребята?
      Что-то в этом роде я ему говорил, шагая по перрону.
      Конечно, я опасался иронической улыбки: ну вот, мол, нашел папуля время и место, чтобы воспитывать сына, - на перроне Рижского вокзала за десять минут до отхода поезда.
      Но, может быть, именно это обстоятельство - вокзальная суматоха и мороженое, которое мы с удовольствием оба уничтожали, - снизило некоторую пафосность моих слов, и при этом не уничтожило их нешуточного смысла.
      Он посмотрел на меня задумчиво. У него бывал такой взгляд. В разгар веселья или во время какого-нибудь разговора - даже шутливого - его обычно веселые глаза вдруг становились серьезными, казалось, он смотрел не на собеседника и даже не на окружающий мир, а "обращал очи внутрь". Что-то там у него в это время происходило в душе. Что-то очень серьезное, что мог чувствовать только он. К чему-то он там внутри себя прислушивался.
      Этот взгляд сохранился у него на всю жизнь. Появлялся он в самые неожиданные минуты, заставляя собеседника иногда растерянно спрашивать:
      - Ты меня слышишь, Артем?
      И тогда ушедший в себя Тема возвращался к действительности и с легкой улыбкой произносил:
      - Да ты что, старичок, конечно!
      Так вот, тогда у Темы был именно такой взгляд. Сын смотрел на меня и одновременно себе в душу. Это не мешало ему при том автоматически вылизывать мороженое из вафельного стаканчика.
      Через секунду он безо всякой улыбки, безо всякой иронии произнес:
      - Хорошо, папа, я понял, я попробую.
      Потом кто-то крикнул "сорок пятая - по вагонам!". Темка поцеловал меня в щеку и побежал выполнять команду.
      Через месяц отряд вернулся. Галине Михайловне позвонили из школы и сказали:
      - Тему просто не узнать! Что с ним произошло?
      - А что такое?! - с тревогой воскликнула жена.
      - Знаете, он работал лучше всех. Он был дисциплинированнее всех. И при этом, как всегда, веселее всех. Он занял у нас первое место. Ребята на него смотрят просто с восхищением.
      Он оставался веселым, оставался выдумщиком, оставался душой класса. Но к этому прибавились ещё и жадность к работе и упорство в ней. Ему понравилось уважение класса к нему. Ему понравилось получать хорошие отметки. Он начал глотать книги. При этом, к счастью, избежал превращения в умненького и благоразумненького отличника, каких обычно никто, кроме собственных родителей, не любит. И особенно одноклассники. А его продолжали любить. Он продолжал быть мастером на шутки и розыгрыши. Но теперь, когда его вызывали к доске, он и тут старался быть первым.
      Конечно, дело было не только в том "перронном" разговоре. Дело было прежде всего, пожалуй, в жизненных примерах, которые он видел воочию перед собой (я ещё скажу об этом).
      Мы никогда не видели Артема плачущим (я не имею в виду совсем детские слезы). Он был мальчишкой открытым нараспашку. Охотно делился любой радостью. Но если его охватывали горестные чувства, он предпочитал их скрывать. При мне Артем заплакал лишь однажды.
      В конце десятого класса, перед самыми экзаменами, он так переусердствовал с гирями и приседаниями, что повредил себе коленный сустав и оказался в больнице. Могли рухнуть все планы поступления в институт. Вот тогда он спросил нас с Галюшей: "Неужели все пропало?" - и не сдержал слез. К счастью, все обошлось. К экзаменам он уже был в полном порядке.
      Ну а потом - выпускной бал, с которым у Галюши связаны особые воспоминания. Он, понятно, проходил вечером. А на другой день Артему предстояло важное собеседование в институте.
      И мама вдруг испугалась: а что, если он "сорвется", пойдет гулять до утра и провалится на собеседовании? Словом, в половине двенадцатого ночи она, не говоря мне ни слова, вышла на улицу, взяла такси и поехала в школу.
      Бал проходил в актовом зале. Музыка, полумрак, мерцающие огоньки... Тему она увидела сразу. Он танцевал с девочкой. Та нежно склонила голову ему на плечо. И вот решительная мама в самый разгар танца подошла к сыну и сказала:
      - Солнышко, надо ехать домой! Завтра - собеседование!
      - Мам, ты подожди.
      Она вышла. Когда закончился танец, показался Тема и спросил:
      - Ты хочешь, чтоб я поехал домой?
      - Сынулечка, да.
      И они уехали.
      - Я видела, что он безумно расстроен, - рассказывала мне потом Галюша. - Но не услышала ни слова упрека.
      Маришка потом ругала нас обоих: "Как вы могли? Выпускной вечер бывает раз в жизни!"
      И мы до сих пор не знаем - права была Галюша тогда или не права...
      Его отношение к маме было всегда очень трогательным. Еще в школе он экономил на завтраках, чтобы иногда принести ей в подарок гвоздичку. В 1981 году Артем учился на последнем курсе в МГИМО и его направили на трехмесячную практику в Лиму. В первом письме он спросил маму, какой у неё размер пальца. "Солнышко, выбрось из головы эти глупости", - написала она в ответном письме.
      Но, вернувшись после практики домой, Артем вручил маме маленькое золотое колечко. Откуда он взял на это деньги, выяснилось в тот жедень. Галя купила и принесла домой бананы. Увидев роскошные гроздья, Артем побелел:
      - Нет, только не это!
      Оказалось, он целый месяц питался в Лиме одними бананами - они там дешевые, - чтобы скопить на колечко. А когда пришел покупать, выяснилось, что денег все равно не хватает, цена за месяц выросла.
      Продавец, увидев, как расстроился парень, спросил:
      - Для кого кольцо?
      - Для мамы.
      - Ну тогда уступлю.
      Надо ли говорить, что у Галюши нет украшения дороже и любимей?
      Уже будучи совсем занятым человеком, он всегда старался найти время, чтобы забежать к нам. И не появлялся без цветов для мамы. Когда слишком долго мы не виделись, Галюша прибегала к испытанному приему. У Артема был единственный заметный недостаток - он любил вкусно поесть. Вероника строго следила, чтобы он не набирал веса. Но если сын уже несколько дней не заходил к нам - что делать? А вот что. Галюша звонит Теме на работу, спрашивает - не зайдет ли он к нам сегодня или завтра.
      - Мам, ну жутко занят! Дай дня три, разгребу дела и приду.
      Тогда Галюша, как бы между прочим:
      - Жаль. А я сегодня баранину парную купила. Хотела приготовить, как ты любишь.
      Пауза на другом конце телефонной линии. Потом раздается смех и Тема говорит:
      - Это меняет дело. Завтра в девять вечера.
      Опаздывал на час. Но - приходил. Мы были счастливы.
      В МГИМО Артем учился хорошо. На студенческой практике в советском посольстве в Перу он тоже зарекомендовал себя с лучшей стороны. В результате его распределили на работу "по первому разряду" - в МИД. В МГИМО есть своя "иерархия" распределений. На первом месте, конечно, работа в Министерстве иностранных дел. Для Артема даже сделали исключение - ведь он учился на факультете журналистики.
      Но Тема это лестное исключение не принял. Пришел в деканат и отказался: "Спасибо, но я всегда мечтал быть журналистом".
      Мне звонил удивленный декан, выговривал: "Ну как же так, ведь мы его в д и п л о м а т ы направляем, а он, видите ли, "мечтает быть жкрналистом"! Да в Управлении кадров МИДа за эту его "мечту" мне так всыплют!"
      Но мы с Галюшей были абсолютно на стороне сына. Да и мечтали мы о его журналистском будущем вместе. Я всегда считал и до сих пор считаю журналистику самой интересной профессией в мире. И не представлял его чиновником - пусть даже и в очень престижном МИДе.
      Нам с женой повезло в жизни с друзьями. И Артем вместе с Маришей чуть ли не запросто общался с легендарными людьми, которые бывали у нас дома. Иногда - со своими детьми, а мы с женой бывали у них - тоже иногда со своими чадами и у которых мы бывали со своими детьми - с Маришей и Темой. Роман Кармен, Константин Симонов, Юлиан Семенов, Аркадий Сахнин... - это только самые близкие друзья. А было ещё много хороших знакомых - писателей, журналистов, пользовавшихся известностью и славой.
      И не только в Москве, но и в Нью-Йорке - Норман Мэйлер, Артур Миллер, Лилиан Хеллман, Дик Кэветт, Мэри Хемингуэй (вдова "Папы") и многие другие.
      И Артему к четырнадцати-пятнадцати годам, мне кажется, стало ясно, что вся удивительная жизнь этих людей, их известность, их слава, любовь к ним читателей, зрителей - десятков или сотен миллионов людей - основана не только на их таланте и не только на прекрасных человеческих качествах, таких, как честность, верность в дружбе, отвага (почти все они прошли войну), но ещё и на огромной, серьезнейшей работе, работе, работе...
      Я, конечно же, рассказывал Артему о том, как Хемингуэй - его кумир уже к пятнадцатилетнему возрасту - работал у своей конторки, заменявшей ему письменный стол, каждый божий день с шести утра до часу дня без перерыва...
      У нас на дачном участке, на Пахре, в самый солнечный, самый "прогулочный" или "купальный" день с раннего утра было слышно, как стучит на пишущей машинке Юлик Семенов, которого от нас отделял лишь легкий штакетный заборчик.
      В Нью-Йорке, где мы жили "дверь в дверь и душа в душу" с Мэлором Стуруа - тогда корреспондентом "Известий", - я и Галя не уставали удивляться его работоспособности.
      Да и моя собственная журналистская, писательская и общественная работа не оставляли большого времени для неги и ничегонеделания. Ни когда мы были в Америке, ни когда жили дома, в Москве.
      Иногда, поздно вечером, заходил к нам на дачу Константин Михайлович Симонов, приглашал меня погулять и при этом чуть шутливо задавал своим слегка грассирующим говорком вопрос:
      - Ну что, старик-Боровик, сколько страничек ты сделал сегодня? Нет, только сурьезно...
      И с моим ближайшим другом Юликом Семеновым мы, случалось, тоже "соревновались": "Ты сколько?" - "А ты сколько?"
      Все это происходило на глазах Темки и не могло не отложиться в его душе.
      Я думаю, это и было главным. Это было благоприятным фоном. А тот короткий "перронный" разговор оказался удачным толчком - маленьким, но ощутимым.
      А закончился тот разговор моим вопросом:
      - Обещаешь?
      И ответом сына уже с подножки вагона:
      - Обещаю.
      У нас в семье такие слова произносились не часто. Но если произносились, то обычно отношение к ним было серьезным...
      Гораздо позже, уже став взрослым человеком, Артем иногда, приходя к нам шутливо произносил, ловко подражая Симонову:
      - Ну что, старик Боровик, сколько страничек ты сделал сегодня? Только сурьезно...
      А иногда мы садились к столу, брали листок бумаги и начинали "соревновательные" подсчеты.
      - Так, сколько тебе было лет, когда вышла твоя первая книжка? А сколько, когда ты впервые опубликовался в печати? А сколько?... И т.д.
      Эти традиции соревновательности были заложены всем тем опытом наших друзенй, о котором я рассказывал.
      Иногда в шутку он жаловался мне:
      - Не повезло мне с батяней. Что бы я ни делал, все равно все кругом говорят: "Ну конечно, сын самого Боровика, ему отец помогает!"
      Мы отдавали себе отчет в том, что проблема эта непростая. Знали, как много талантливых детей известных родителей (особенно в писательских и журналистских семьях) так всю жизнь и не могли переступить границы того пространства, на котором полагается падать яблоку недалеко от яблони, и той тени, которой покрывали это пространство их родители, достигшие успеха и признания.
      Поэтому я в тон ему отвечал:
      - Не беспокойся, очень скоро настанет время, когда про меня будут говорить: "Смотрите, вон идет отец самого Боровика!"
      Он смеялся. И я смеялся. Но довольно скоро я начал понимать, что доля правды, которая имеется в каждой шутке, в этой моей шутке - стремительно крупнела, росла не по дням, а по часам.
      И мы с женой и с дочерью Мариной чувствовали себя от этого все счастливей.
      первые шаги
      Артема взял к себе в газету стажером Михаил Федорович Ненашев, главный редактор "Советской России". Тогда газета была весьма популярной и занимала достаточно "левые" (в тогдашнем, так сказать, "прогрессивном" значении этого слова) позиции. Попасть туда было непросто. И тем более непросто было попасть туда сыну известного журналиста.
      В газетах с полным основанием остерегались брать на работу сынков и дочек. Это на чиновничьей работе молодой человек мог протирать штаны, за него работает отец и выслуга лет. А в журналистике тунеядцем быть трудно. Каждый на виду. И только сам может заявить о себе - чего он стоит. Теме нужно было сделать очень много, чтобы отстало от него стереотипное представление "сынок". Там, где кому-то требовалось сделать один шаг, чтобы достичь успеха, ему приходилось делать десять шагов.
      Но эти десять шагов в "Советской России" он сделал достаточно быстро. Хоть и работал он в международном отделе, но первые командировки, в которые он попросился, были внутри страны.
      Поехал в Воркуту, привез отуда серию - не побоюсь этого слова блестящих очерков, абсолютно честных и к тому же великолепно написанных. Они сразу были замечены и коллегами по газете, и читающей публикой и вызвали много благодарственных откликов с "северов".
      И еще: в его очерках оттуда присутствовали такая глубина, такая философичность и такая п о э з и я, которые редко встречались в нашей журналистике тех времен.
      Потом - в 1985-м - была командировка вместе с Димой Лихановым по дорогам войны. Это свое путешествие они для себя окрестили "От Москвы до Бреста".
      Помню Артем позвонил по телефону из Вязьмы и сквозь телефонный треск с волнением рассказал, что им удалось там найти тот "старый дом", в котором "одну лишь ночь" жил военный корреспондент "Красной звезды" Константин Симонов со своими товарищами. Он знал, что мне это будет и интересно, и приятно. Естетственно, мы оба знали то стихотворение Симонова наизусть.
      Я помню в Вязьме старый дом,
      Одну лишь ночь мы жили в нем,
      Мы ели то, что бог послал,
      Мы пили, что шофер достал,
      Мы уезжали в бой чуть свет.
      Кто был в ту ночь, иных уж нет.
      Но знаю я, что в смертный час За тем столом он вспомнил нас.
      В ту ночь, готовясь умирать,
      Навек забыли мы, как лгать,
      Как изменять, как быть скупым,
      Как над добром дрожать своим.
      Хлеб пополам, кров пополам
      Так жизнь в ту ночь открылась нам...
      Артем любил поэзию Симонова и его военные романы. И самого Симонова любил, как человека: помнил наше общение с К.М., когда сам был ещё подростком. Фигура Симонова занимала в постижении жизни немалое место. И у меня, и у Артема.
      Вообще фронтовые корреспонденты - Симонов, Кармен, Каплер, бывшие солдаты, ставшие писателями - Юрий Бондарев, Григорий Бакланов (я называю только тех, кто жил с нами на Пахре и кого Артем знал лично), - всегда вызывали у нас особое уважение и любовь. Возможно, мы оба немного романтизировали, и даже идеализировали некоторых из них, но ничего плохого в этом я не видел.
      Командировки Артема в Воркуту, по дорогам от Москвы до Бреста были восприняты хорошо и читателями, и в редакции газеты.
      Пора было оправдывать свою профессию, полученную в МГИМО: журналист-международник. И он решил сразу брать быка за рога - начинать с "горячих" точек. Собрался в Никарагуа. Там шла гражданская война - между сандинистами и "контрас", которым помогали США.
      Вернувшись из Никарагуа, он решил попроситься в Афганистан.
      Мы оба уговорились, что маме до времени говорить об этом не будем. Поездка сына в Никарагуа ей очень дорого обошлась. Она беспрестанно волновалась, выговаривала мне:
      - Ты уже испортил мне всю жизнь тем, что носился, кажется, на все войны, на все революции, а теперь ты хочешь, чтобы по тем же дорогам ходил Тема! Зачем? Зачем мне второй раз такие испытания!
      Но я понимал: если хочешь быть настоящим журналистом в нашем тревожном мире, то начинать надо именно с "горячих" точек.
      Впрочем, если бы я придерживался другой точки зрения и начал бы отговаривать сына, боюсь, он все равно меня не послушал бы. Он рвался туда, где было опасно.
      Тут, конечно, была и доля моей "вины". Он прочел все мои очерки из Индонезии, Никарагуа, Португалии, Чили, с Кубы, из Вьетнама, Афганистана. Знал о моих поисках Вальтера Рауффа и Отто Скорцени, о попытках прорваться в фашистскую колонию "Дигнидад" в Чили, о днях и ночах, проведенных на границе между Аргентиной и Чили после пиночетовского переворота...
      Меня действительно "носило" по "горячим" точкам. Может быть, хотелось романтики, веры в чистоту помыслов... Их все меньше виделось дома. В революционных событиях, в тех экстремальных ситуациях я часто встречал людей, которые казались мне святыми. Да многие из них и были такими бесстрашными, бескорыстными, готовыми отдать все ради счастья людей, в том числе и жизнь.
      Может быть, вера эта была немного наивной. Наверное, я романтизировал и революционную борьбу и борьбу за национальную независимость. Но то было искреннее чувство, и я в нем не раскаиваюсь. В справедливость той борьбы верили и Грэм Грин, и Габриэль Гарсия Маркес, и Эрнест Хемингуэй, и Пабло Пикассо, и мои друзья Кармен и Симонов, и многие другие совсем неплохие люди.
      Нет, в той вере я не раскаиваюсь.
      Я никогда не навязывал своих взглядов Артему. Но они передавались внутренне, как жидкость в сообщающихся сосудах. А "сосудов", приобщенных к той "системе" общения душ, к счатью, было множество - я уже назвал некоторые имена. Они ведь были кумирами не только для меня, но и для сына.
      ТРУДНОЕ СЧАСТЬЕ АРТЕМА
      Однажды я рассказал сыну, как в разговоре с Константином Симоновым задал ему вопрос: когда он испытывал наиболее полное чувство счастья в жизни?
      К.М. подумал и ответил так:
      - Ты можешь удивиться, старик Боровик, но это было во время войны. Да, во время войны. Объясню почему. Тогда все было просто: вот мы, а вот враг, вот добро, а вот - зло. И мы дрались со злом. И должны были победить зло. Кровь из носу - победить. Иначе - смерть всему и всем. Это во-первых. А во-вторых, во время войны я знал: то, что я делаю, что пишу - очень нужно людям. И на фронте и в тылу. По-настоящему нужно...
      Так Симонов мне ответил тогда.
      Я рассказал Теме об этом, и мы оба вспомнили того итальянца, который был у нас в гостях в Нью-Йорке вместе с Мэри Хемингуэй. Того, который тоже был "счастлив во время войны". И оба сравнили эти "два счастья". Еще мы говорили с сыном тогда о том, можно ли испытывать счастье сегодня, когда многое вокруг размыто, что идеалы, которые существовали когда-то, дискредитированы самой жизнью... Долгий был разговор. Но не пессимистический.
      Мне кажется, Артем отнесся к рассказу о "счастье по Симонову" серьезно. Во всяком случае, он всегда в жизни проводил четкую линию между добром и злом. И не боялся сражаться со злом, даже если оно было гораздо сильнее его. И ещё очень хотел быть нужным людям. Хотел быть "включенным" в человеческие проблемы. Хотел делать добро людям и бить зло. И очень хотел победить зло.
      И когда он уже стал совсем взрослым человеком (а это произошло до удивления рано) и очень известным журналистом, когда ему уже не нужно было доказывать свою самостоятельность, не нужно было в том числе и ездить в командировки по "горячим" точкам, он нашел самую "горячую" точку (и, если хотите, романтическую) - на родине: создал независимый концерн "Совершенно секретно", который нужен людям, который вел и ведет бескомпромиссную борьбу со злом.
      Но до этого был Афганистан...
      Афганистан был тогда самой горячей точкой. Я уже писал, что от Гали мы решили наши планы скрыть и ничего не говорить ей до самого дня отлета. Но, как оказалось, и от меня Артем тоже скрыл кое-что.
      Пожалуй, это был единственный случай, когда он сознательно использовал доставшуюся ему фамилию. Добился приема у начальника Генерального штаба маршала Ахромеева и попросил у него письменное разрешение участвовать в боевых операциях. Журналистам такое обычно не разрешалось.
      - А отец знает? - спросил Ахромеев.
      - Ну конечно! - заверил Артем.
      И Ахромеев подписал бумагу. О её существовании я узнал только после возвращения Артема из той тяжелейшей командировки.
      Пользуясь этим разрешением, он ходил вместе с разведчиками к душманам. Вместе с десантниками его сбрасывали с вертолета. В том десанте, увидев сбитые сапоги у солдата, он без слов отдал ему свои. Сам шел по горам в кроссовках, не раз видел смерть в лицо.
      Вернулся домой почерневший и похудевший.
      Два дня отсыпался. А на третий принялся писать свои очерки.
      Писал по ночам. Вначале с полчаса перебирал клавиши пианино, наигрывая что-то свое, только ему ведомое. Потом ставил на магнитофоне кассеты с солдатскими песнями, услышанными и записанными в Афгане. А к полуночи - "Реквием" Моцарта. Слушал, прикрыв глаза. Вызывал в памяти картины недавно виденного. Потом садился писать. И писал почти до рассвета.
      Все, что он увидел в Афганистане: гибель многих своих новых друзей, случайность, непредсказуемость и нелогичность смерти, отвага и трусость, благородство и подлость, верность долгу и предательство, - все это могло превратить его в циника или в мистика. К счастью, он не сделался ни тем, ни другим. Но тот взгляд - очи, устремленные внутрь собственной души, которым он иногда обескураживал собеседника, стал появляться гораздо чаще.
      Галюша тревожилась, спрашивала: ну зачем слушать без конца "реквием"?
      Он успокаивал:
      - Мам, не волнуйся. Просто мне это нужно...
      Иногда качал головой:
      - Нечеловеческая музыка...
      К тому времени как очерки были готовы, в "Советской России" сменился главный редактор. Материалы Артема в том виде, в каком он их сдал в газету, новый редактор печатать отказался: требовал "смены акцентов" и существенных сокращений. Артем не согласился и понес их Коротичу, только недавно назначенному главным в "Огонек". Виталий не только выразил готовность печатать очерки немедленно, но и предложил Артему перейти работать к нему в редакцию, в международный отдел.
      Очерки из Афганистана вызвали бурю - восторгов со стороны читателей и мощного раздражения - понятно, с чьей стороны.
      Это было первое испытание гражданского мужества сына.
      Он его выдержал достойно.
      Однажды вечером он пришел домой раньше обычного (как всегда - с цветами для мамы). И в особенно хорошем настроении.
      Немного посидел у пианино, перебирая клавиши. Потом подошел ко мне и, как бы между прочим, спросил:
      - Батяня, где вышла твоя первая книжка?
      - Ты же знаешь - в "Библиотеке "Огонек".
      - Знаю. А в каком году?
      - В 1956-м. А что?
      - Сколько тебе было лет тогда?
      - Посчитай.
      - Батяня, вровень!..
      И он положил на стол свою первую книжку - "Встретимся у трех журавлей". Она была издана, как и моя первая книжка, в "Библиотеке "Огонек".
      Это был праздник для всех нас.
      Первый человек, которому я подарил книжку Артема, был Булат Окуджава (благо сосед по дому). Он прочел её, как он сказал, за один присест и на другй день поздравил нас с Галей.
      В магазинах и киосках книжку расхватали молниеносно.
      Это был успех, большой укспех. И литературный и гражданский. Несколько писателей по своей инициативе подняли вопрос о том, чтобы принять Артема в члены писательского Союза. Среди них были Юрий Нагибина и Георгий Семенов. Они же дали официальные рекомендации.
      Приведу их полностью, они короткие.
      "Признаться, не часто я рекомендую кого-либо в члены Союза писателей: и так уж напринимали сверх всякой меры! Но когда вижу, что молодой писатель может своими литературными и человеческими достоинствами благотворно повлиять на климат нашего Союза, радуюсь и рекомендую от всей души. Так и с Артемом Боровиком...
      Книга "Встретимся у трех журавлей", его сборники, очерки, опубликованные в журналах, - это повествования чаще всего трагичные, но заставляющие верить в способность сегодняшней молодости до конца исполнять свой долг. И безусловно заставляющие верить в мужество, даже, сказал бы, в благородную суровость автора. Рассказывает он о том, что сам испытал, а испытать, по всему видно, успел немало. Он исследует суть характеров, суть разного поведения разных людей в условиях экстремальных.
      Артем Боровик умеет разглядеть события в подробностях, в деталях, а потом воссоздать эти подробности - и сделать нас как бы свидетелями того, свидетелем чего он был сам. Значит, произведение создано пером п и с а т е л ь с к и м.
      И о сложностях, возникших, увы, в жизни, в быту наших малочисленных северных народов, Артем Боровик написал с поразившей меня открытостью, искренностью, побывав и в тундре, и в тайге, и вообще там, куда, как говорится, Макар телят не гонял. Прошагал по вечной мерзлоте пешком, проехал на санях, пролетел над снегами и льдами на вертолете... И только после этого написал, не изменив себе ни в одном абзаце. Ни себе, ни подчас горькой истине.
      Есть у молодого автора свой стиль и в литературе и в жизни. Несомненно: Артем Боровик должен быть членом Союза писателей.
      Ю.Нагибин, 19 октября 1988 г."
      "Артем Боровик обладает одной, очень редкой в нашей литературе, загадочно-необъяснимой способностью: умением написать образ мужественного и обаятельного человека, не изменяя при этом ни вкусу, ни такту, не нарушая чувства меры, что чрезвычайно важно в данном случае и что, собственно, отличает настоящего художника от журналиста. То есть он пишет живых людей, которым смотрит в глаза и которые тоже как бы смотрят на него, веря, что он не исказит, не подведет, но и не приукрасит, не сделает из человека икону, не заставит краснеть перед товарищами, - смотрят на него, как на своего друга, которому доверились до конца и убеждены в его кристальной честности.
      Не знаю, сумел ли я передать то ощущение, какое испытывал, читая очерки Артема Боровика, но мне нужно было сказать это, потому что для меня сам автор тоже предстает в своих работах мужественным и отважным человеком, в чем-то напоминающим мне Петю Ростова, восторженно смотрящего на Дениса Давыдова, то есть Артем Боровик сам тоже герой своих очерков. А это редкий дар: быть среди своих героев героем... Подчеркиваю это, потому что у нас нет ничего подобного в очеркистике наших дней.
      Я верю, что Артема Боровика ждет трудная и счастливая писательская судьба, что сегодняшние накопления, возвысившие его дух, подвигнут молодого писателя на свершение больших дел. У него есть все необходимые данные, чтобы стать крупным писателем.
      Я от всей души рекомендую принять Артема Боровика в Союз писателей СССР. С уважением
      Георгий Семенов".
      Я привожу эти рекомендации в Союз писателей не для того, чтобы задним числом "погордиться" ими. Хотя у отца есть все основания гордиться сыном и мнением о нем людей, чей талант и чья порядочность никогда не подвергались сомнению.
      Но я привел их с другой целью. Кроме высокой оценки литературного дарования Артема, оба рецензента - и Юрий Нагибин, и Георгий Семенов очень точно сказали о слитности таланта Артема с его личностью. Это очень важно для понимания внутренней сущности Артема. В нем самом, в любом его поступке, в его отношении к жизни, к людям, к родителям, к детям присутствовали всегда те черты, которые проявлялись и в его литературном даровании: совестливость, доброта, высокое чувство долга, абсолютная честность и искренность, нежность и бесстрашие, верность в дружбе, талант вызывать к себе добрые чувства и, если хотите, дарить окружающим чувство счастья.
      Тридцать девять с половиной лет счастья!..
      Но как только возник разговор о приеме Артема в Союз писателей, началась новая волна нападок на него.
      В нашем прелестном обществе, пропитанном завистью к любому успеху, быстро поползли сплетни о том, что "успех Артема организует отец", что в Афганистане "сыну Боровика" устраивали показательные сражения", что Артем "никуда не выходил из совпосольства в Кабуле", туда "доставляли" солдат и офицеров, которые и "рассказывали ему о войне"...
      С такими и подобными обвинениями выступила, например, газета "Литературная Россия". Статья-донос называлась простенько, но со вкусом: "Преданная армия".
      Артем тяжело переживал эти нападки, но не сдавался и шел дальше своей трудной и опасной дорогой. И с каждой новой командировкой в Афганистан (а он там был несколько раз) поднимал планку риска и требовательности к себе вс· выше. Скоро вышла новая серия его очерков - "Спрятанная война". И снова - успех. И снова всплеск клеветы.
      Ох как нелегко было ему!
      К счастью, нашлись благородные люди, которые этот донос (были и другие доносы!) опровергли.
      Вот отрывок из письма в редакцию "Литературной России" командира Джелалабадского спецназа полковника Ю. Старова. Письмо посвящено той самой статье:
      "...Все перечисленное в этой статье не соответствует действительности. Это самая откровенная ложь... К джелалабадским спецназовцам приезжало много прославленных корреспондентов и известных писателей, но ни один из них не рвался побывать в бою вместе с нашими парнями. А для того, чтобы писать даже близко к истине, надо хотя бы один раз почувствовать на своей шкуре, что это такое. Боровик это почувствовал. Я не знаю, кто этот старший офицер-спецназовец, который воскликнул: "Что Боровик?! На него же тогда напялили и каску и бронежилет..." Могу вас заверить, что Артем Боровик был экипирован и вооружен так же, как и все другие участники боя... Вы, как специалисты, имеете право критиковать литературные недостатки того или иного произведения, но нельзя искажать и подтасовывать факты... В заключение хочу вас спросить: почему все стрелы сейчас летят в тех журналистов, которые рисковали жизнью в Афганистане, а не в тех, кто так никогда и не осмелился побывать на той войне? Настоятельно прошу опубликовать мое письмо в вашей газете.
      С уважением, командир Джелалабадского спецназа полковник Ю.Старов".
      Нечего и говорить, что "Л.Р." не опубликовала этого письма Ю. Старова. Его опубликовал журнал "Огонек". На дворе стоял 1990 год и, к счастью, в печати уже можно было высказывать неодинаковые точки зрения на различные события.
      И ещё одно письмо опубликовал журнал "Огонек". Оно значительно подняло дух Артема. Вот оно:
      "За все долгие годы, что шла кровавая война в Афганистане, мы знали о ней до обидного мало, и первым, кто пытался сказать о ней честное слово правды, приходилдось непросто. Во-первых, следовало добыть эту утаенную от мира правду, что было возможно лишь через собственный опыт, осмыслить её собственным умом и осветить незаемным светом собственной совести. Иного способа не существовало, и этот единственный бывал чреват многими сложностями. Тем большая честь и хвала подлинным труженикам пера, которые решились на это. Среди них первое место по праву занимает огоньковец Артем Боровик.
      И совершенно неудивительно, что газета СП РСФСР "Литературная Россия" в одном из своих последних номеров набросилась на "Спрятанную войну" А. Боровика. Перед автором статьи в "Л.Р." была, судя по всему, поставлена задача: любыми способами дискредитировать журналистов, пытающихся разобраться в причинах афганской авантюры, и тем самым вывести из-под удара истинных виновников трагедии. Газета с присущей ей ретивостью выполнила приказ, и как всегда - неуклюже, грубо, не брезгуя ложью и клеветой.
      Что же касается А. Боровика, то его очерки в "Огоньке" о людях и военных делах в Афганистане заставили радостно вздрогнуть многие читательские сердца. Уже в первом из них поразила правда о том, как в годы всеобщего мира среди гор далекой страны проливала кровь родная Советская Армия, как принимали смерть наши девятнадцати-двадцатилетние парни - не целованные, недолюбившие, только-только вступившие в большую, взрослую жизнь. Погибая, и сами несли несправедливую гибель чужим, незнакомым людям, чинили разрушения, огнем современного "высокопроизводительного" оружия сметая с лица многострадальной земли целые поселения. Оказывается, все там было, на этой преступной войне: героизм и подлость, плен и карьеризм, алкоголь и наркотики, предательство и необузданная жестокость к чужим и своим, как и в обществе в целом. Ибо апрмия - лишь часть огромного государственного организма и не в состоянии быть свободной от того, чем чреват этот организм.
      Повесть "Спрятанная война" являет собой одну из первых, весьма впечатляющих попыток открыть народу глаза на, может быть, самую затемненную страницу нашей новейшей истории, вскрыть её сложную причинную связь, взглянуть на роль верхов, тайных и явных режиссеров и исполнителей этой беспримерной авантюры.
      А "Огоньку" спасибо. Спасибо за журналистскую честность и несомненную гражданскую храбрость".
      Подписал это письмо замечательный белорусский писатель, - Василь Быков.
      Кстати, могу сказать, что Василь Быков, в искренности и честности которого я не сомневаюсь (это не значит, что я согласен со всеми его политическими взглядами), в то время не был знаком ни со мной, ни с Артемом.
      Тем более дорога была Артему тогда эта поддержка. Дорога и потому, что он прочел почти все книги Василя Быкова и считал их, как и я, пожалуй, лучшими книгами, написанными о Великой Отечественной войне.
      Немного раньше пришла поддержка ещё одного выдающегося писателя, тоже любимого в нашей семье, автора "Тихого американца", "Нашего человека в Гаване", "Комедиантов" и многих других прекрасных произведений. Я имею в виду Грэма Грина.
      Конечно, его поддержка никак не была связана с нападками на Артема. Просто он прочел в журнале "Лайф" очерки Артема, переведенные на английский и напечатанные в этом популярнейшем журнале. Они произвели на него такое глубокое впечатление, что он написал коротенькое, но очень емкое письмо, которое передали в журнал "Огонек". Вот оно:
      "Среди всего того, что мне приходилось читать про войну в Афганистане, я не встречал ничего, что можно было бы сравнить с этим рассказом очевидца о солдатских буднях, рассказом без примеси пропаганды. Словом, это уже не журналистика, а литература".
      Грэм Грин.
      А Габриэль Гарсия Маркес на встрече с редакцией "Огонька" сказал, что "очень хотел бы познакомиться с этим отважным журналистом".
      Я так подробно останавливаюсь на этих перипетиях, чтобы ещё раз подчеркнуть, сколько мужества требовалось тогда совсем ещё молодому Артему, чтобы пройти не только бои и угрозу смерти физической, но и угрозу гибели гражданской. А ведь гражданское мужество требует иногда гораздо больше воли и отваги, чем мужество физическое.
      Мне эта победа Артема была дорога ещё и потому, что весной 80-го года, пробыв несколько месяцев в Афганистане и вернувшись оттуда, я пытался сказать все, что думал об афганской войне. Пытался, конечно, не в печати, тогда это было абсолютно невозможно, а в устном сообщении, которое пытался донести до высших лиц в государстве. Эта попытка чуть не кончилась для меня отлучением от журналистики. Только чудом и стечением счастливых случайностей я избежал достаточно жестокой кары (живы люди, которые могут подтвердить это).
      Артем знал о той памятной для всей нашей семьи "эпопее". И его победа была победой справедливости и для меня.
      Я здесь рассказал в основном о поддержке, которую в трудную минуту оказали Артему писатели. Но должен назвать и фамилии ещё нескольких человек, благодаря которым журналистская судьба Артема не оказалась прерванной.
      Это Борис Громов, который командовал тогда 40-й армией и который написал в своем отзыве на очерки Артема, что "все, написанное Артемом Боровиком в очерках об Афганистане, - абсолютная и стопроцентная правда".
      Это генерал армии Валентин Варенников, который официально дал очень высокую оценку всему, что Артем написал об Афганистане.
      Это советский посол в Афганистане Юлий Воронцов, который лично заявил в ЦК о своей поддержке работы Артема Боровика в Афганистане.
      Это удивительный человек, бесстрашный разведчик Ким Цаголов.
      Спасибо им большое!
      Ну а что касается процесса приема Артема в Союз писателей, то об этом можно было бы писать целый роман, если бы только не было омерзительно даже вспоминать об этом.
      Чего стоит один только факт, о котором я узнал от Георгия Семенова. Несколько высокопоставленных союзписательских подлецов обзванивали членов приемной комиссии Союза писателей и убеждали их - кого посулами, а кого угрозами - голосовать против приема Артема в Союз писателей. Не стеснялись ни своих званий, ни должностей. А Георгию Семенову звонил один козлобородый профессор Литинститута и требовал, чтобы тот отозвал свою рекомендацию.
      В конце концов Артема все-таки прняли в члены СП СССР. Это произошло в 1991 году. А через несколько месяцев СП развалился так же, как развалился и сам СССР.
      Должен сказать, что я читал очерки Артема из Афганистана тогда, когда они появлялись в печати. И перечитал их снова только после трагедии 9 марта 2000 года.
      И сколько удивительного, даже пугающего предвидения нашел я в его книгах об афганской войне. Он описывает гибель 20-летнего парня и говорит о том, что теперь отец его будет всю жизнь задавать себе вопрос: "Почему именно мой мальчик? Почему осколок от снаряда попал именно в него?" И никогда отец не получит ответа на этот вопрос.
      Я читал этот эпизод и думал о том, что это и про меня, и про Галю. Потому что мы теперь будем вечно задавать себе вопрос: почему именно этот самолет упал, почему сын летел именно этим самолетом? И никогда не найдем ответа на эти вопросы.
      Подумав так, я дочитал эпизод до конца, и вдруг узнал, что тот 20-летний мальчик погиб 8 марта. А Артем погиб 9 марта.
      Там много таких совпадений.
      Артем писал: "Каждый день война заставляла тебя мучиться в поисках ответа на извечный вопрос: "Господи, почему его, а не меня?! И когда же меня? Через пять минут или через пятьдесят лет?"
      Артем ошибся. Смерть настигла его не через пять минут и не через пятьдесят лет. С того момента, как он написал эти строки, до катострофы в Шереметьево прошло12 лет.
      Еще писал Артем: "Глупцы называли Афганистан "школой мужества". Но глупцы были мудрецами: своих сыновей они предпочитали в эту школу не отправлять..."
      Я не был глупцом, никогда не считал войну в Афганистане школой мужества. Но не был и мудрецом. Я не возражал, когда Артем решил туда отправиться. И не возражал, когда он принимал решения идти на особо опасные операции. Хотя мой друг Юлий Воронцов звонил мне из Кабула и спрашивал, не слишком ли рискует наш сын...
      В Афганистане Артем был награжден за мужество солдатской медалью "За боевые заслуги". И он с полным правом мог носить её всю жизнь. Но не носил, ни разу не надел и мало кому о ней рассказывал. Я спросил его однажды: почему? В ответ он сказал то, что я ожидал от него услышать.
      Артем считал, что, по его убеждению, даже самый отважный журналист, проявляя мужество или даже совершая подвиг, делает это на порыве, так сказать, "одноразово". Он знает, что, совершив этот подвиг, он, если, конечно, останется жив, вернется в тыл, в свою редакцию, где будет спокойно описывать то, что увидел.
      А солдат, даже не совершивший заметного подвига, на самом деле совершает его постоянно, с утра до ночи и с ночи до следующего утра, и снова до следующего, и снова, и снова... Изнуряющий, утомительный, ежедневный, ежечасный, ежеминутный и совершенно незаметный подвиг... Идиотский кусок металла, прицельный или шальной, может убить солдата в любую минуту, в любую секунду... И только тогда этот постоянно совершаемый изматывающий подвиг прервется. Навсегда...
      Вот почему журналист и писатель Артем не считал себя вправе носить солдатскую медаль "За боевые заслуги".
      Он отдал её нам. И Галюша хранила и хранит её у себя в столе.
      У Артема было немало наград, о которых он мало кому говорил. Он получил премию "Общественное признание", медаль Союза журналистов "Золотое перо", премию телевизионной академии ТЭФИ. Он - единственный журналист (не только в России, но и во всем мире), кто д в а ж д ы удостоен американской телевизионной премии им. Эдварда Морроу...
      Но мне кажется, больше всего Артем был бы достоин награды "За гражданское мужество". Физической храбростью обладает немало людей. Гражданским мужеством - значительно меньше.
      Физическая храбрость - это часто порыв, всплеск. И она одобрительно встречается всеми. А осознанное и ответственное гражданское мужество - это постоянное напряжение ума, души, и воли. Это напряжение сродни тому изнурительному, но необходимому круглосуточному солдатскому подвигу, о котором говорил Артем. Артем совершал этот подвиг в течение всей своей журналистской жизни, и особенно в течение тех последних десяти лет, когда он возглавлял холдинг "Совершенно секретно".
      Афганистан все-таки стал для него школой. Школой жизни во всех её противоречиях. И ещё та война стала для Артема великой школой работы души.
      Позже Артем продолжал эту войну уже в так называемое "мирное время". Продолжал мужественно и бескомпромиссно. Войну с подлостью, с коррупцией, с враньем, с воровством, с бесчеловечностью. Он понимал, что опасно воевал. Но он воевал со злом. И защищал добро.
      Раньше меня иногда мучила мысль о том, что я был не прав, не удерживая его от "горячих" точек. Но самой "горячей" точкой для него оказались не война в Никарагуа и не участие в афганских боях. Самой "горячей" точкой для него стало место руководителя холдинга "Совершенно секретно" - его газет и его телевизионных программ.
      Может быть, читатель помнит тот ответ, который я получил от К.М.Симонова на свой вопрос о счастье. В этом смысле, мне кажется, Артем был счастливым человеком. Он всегда знал, где проходит граница между добром и злом. Он всегда дрался со злом и всегда защищал добро. Не знаю, отдавал ли он себе отчет, насколько он нужен людям, всему нашему обществу. Резонанс, который вызвал у огромного числа людей его трагический уход, доказал ещё раз - как он был нужен нам всем, как благодарны ему люди за его гражданское мужество.
      Он был бы достоин награды "За гражданское мужество".
      Если бы такая награда существовала.
      Однажды, когда Артем делал ещё только первые шаги в журналистике, над его письменным столом вдруг появился приклееный к стене тетрадный лист. Большими буквами на нем были написаны два слова - "обрубай начало!".
      Артем объяснил нам, что прочел эти слова в одном из интервью с Юрием Трифоновым. Тот давал советы молодым. Он считал, что молодой писатель, начиная работать над новой вещью, обычно слишком много времени и места отдает вступлению: пейзаж, общие размышления над темой, какие-то детали, имеющие лишь косвенное отношение к делу. Он предлагал молодым литераторам сразу приступать к действию, к рассказу о событии, о поступке героя. Тогда все завертится гораздо быстрее.
      - Ты согласен? - спросил меня Артем.
      Я был безусловно согласен. И этот совет прекрасного писателя долго висел над столом сына.
      Позже я понял, что он воспринял его не только как литературное правило, но и как жизненное. Он всегда стремительно приступал к делу, которое задумывал. Энергично, в стиле стремительной "мозговой атаки" разрабатывал план действий, и если принимал решение, то сразу же шел вперед. Оттого, может быть, и сделал он в свои неполных сорок так много. Но планов на будущее у него было огромное количество! В том числе и чисто литературных.
      Я часто пенял ему, что он слишком много времени отдает работе редактора, издателя, менеджера.
      - У тебя же литературный талант! - говорил я ему. - Не загуби его!
      - Батяня! - смеялся он. - Ты же сам говорил мне, что писать - гораздо труднее, чем руководить. Вот я и готовлюсь постепенно к самому трудному - к роману. Беру разбег.
      Его очень интересовала история нашей семьи. Она действительно во многом удивительна. Достаточно сказать, что казанская бабушка моя со стороны мамы - из крепостных. Дед в молодости был портным, а к старости стал писать иконы. Привозил их из Казани в Пятигорск, где мы жили (отец был главным дирижером театра музыкальной комедии, мама - актрисой). Мы прятали иконки под матрац, чтобы никто из соседей не видел. Отец, член партии, тоже прятал и ничего зазорного в этом не видел. Партия партией, а жизньжизнью. Дед каждый день по одной носил иконки в церковь под Машуком. Другой дед был расстрелян в 32-м году в Белоруссии. Мой тесть, которого я никогда не видел, 23 июня 1941 года пошел добровольно в народное ополчение, был тяжело ранен под Смоленском и попал в плен. Трижды пытался бежать из нацистских лагерей.А вернувшись после войны на родину, попал в наш советский - на Колыме. Он так и умер вне семьи. Сват - из русских дворян.
      Такие дела...
      Артема привлекала эта удивительная мозаика судеб. Он начал собирать материал, создавал генеалогическое древо. Хотел написать - ни много ни мало - некую Сагу по нашей большой семье.
      Впереди было ещё столько замыслов!
      Но 9 марта 2000 года ему о б р у б и л и н а ч а л о. И вместе с ним - жизнь.
      Он был бесстрашным и нежным. Безумно любил жену Вероничку и детей. При всей своей нечеловеческой занятости всегда выкраивал время, чтобы пообщаться с Максиком и Кристиком. Иногда шептал, глядя на них: "Господи, счастье-то какое! Ну откуда такое чудо!" - и крестился.
      Галюшу при виде этого иногда охватывал страх: не сглазить бы. Незадолго до трагедии она купила в церкви для Темы пояс с молитвами. Но пояс остался дома. Тема не успел взять его с собой в самолет...
      8 марта он собирался заехать к нам, чтобы поздравить маму. Но закрутился, позвонил часов в десять вечера, сказал: "Переносим международный женский день на завтра. Вернусь к вечеру из Киева и отпразднуем..."
      Утром, спеша в аэропорт, оставил водителю деньги - попросил купить цветы и завезти Галине Михайловне и матери Вероники - Раде Ивановне.
      Эти розы мы получили через несколько часов после его гибели. Букет до сих пор стоит у нас. Лепестки роз не опадают...
      Столько ещё хочется сказать об Артеме. Эту книгу мы все - родные и друзья - будем писать всю оставшуюся жизнь...
      Н А Ш А Р Т Е М
      Юрий Лужков Его тянуло к опасным ситуациям
      Познакомились мы с Артемом довольно странным образом: в "Совершенно секретно" была опубликована статья о работе города, городской системы и мы были убеждены, что она не объективна.
      Я попросил пресс-секретаря написать в газету довольно злое письмо с информацией о том, что товарищи не разобрались.
      У нас есть практика взаимодействия со СМИ, и часто мы встречаемся с откровенной непорядочностью журналистов, которые априорно считают всех чиновников неправыми, отвергают абсолютно очевидные доводы, стараясь не пятнать свою газету опровержениями, извинениями.
      Я, кстати, знаю, пожалуй, ещё одного руководителя, очень серьезного, который публикует опровержения, если газета допустила ошибку. Это Павел Гусев. И делает это открыто, и, я думаю, это прибавляет авторитет и ему, и газете.
      Вот и Артем поступил так же, он извинился через газету. Я удивился и решил пригласить его побеседовать. Молодой журналист, безусловно интересный. Журналист, который, как мне казалось, с каким-то даже остервенением, что ли, рвется в самые "горячие" точки планеты, рвется в самые закрытые области жизни и работы государства. Я, читая его публикации, все время пытался понять: это авантюрный характер, это желание все время рисковать или это желание говорить правду? Должен сказать, что, встречаясь с журналистами, я никогда не преследовал цель расположить их к себе, смягчить, что ли. Я исхожу из принципа: вот я такой есть, о таком и нужно писать.
      Думаю, и со стороны Артема было определенное любопытство и к моей работе, и к моей персоне. Наша встреча состоялась, и был чрезвычайно обстоятельный разговор. Разговор о ситуации в обществе, о действиях власти. После этого разговора (он состоялся 7-8 лет назад) Артем мне стал ещё более интересен.
      Я увидел глубокого человека, я увидел человека, который хочет понять, что происходит в обществе, в его движении, которое больше напоминает броуновское, хаотичное, чем осмысленное, целевое, с хорошо выверенными, поставленными задачами, с которыми согласно все общество и над которыми общество работает.
      Наши встречи стали регулярными. Мы познакомились семьями. Он часто приезжал к нам на дачу. Я думаю, он любил это место.
      Он хорошо играл в теннис. Он был хорошим партнером и не любил проигрывать. Я всю свою жизнь занимаюсь спортом. И уже давно сделал вывод о том, что спорт проявляет характер человека. Мы играли в футбол. На футбольном поле человек проявляется радикально. Кто-то на поле работает как пчелка, все время в движении, все время ищет, кому отдать пас, как себя предложить, где нужно в этот момент быть. А есть трутни, они как по жизни, так и на футбольном поле.
      Мне было интересно наблюдать его отношение к конному спорту. Я отношу конный спорт к агрессивным видам спорта, опасным. Потому что, когда ты садишься на лошадь или встаешь на горные лыжи, ты забываешь обо всем, кроме одного: инстинкта сохранения жизни. А ещё - совершенно невероятный кайф. Когда ты несешься на двухметровой высоте над поверхностью земли со скоростью до 60 км/час, зимой по снежному полю, когда каждую секунду лошадь из-за какой-то неожиданности - вылетела птица или собака выскочила - может рвануть в бок, а ты продолжаешь двигаться в прямом направлении. Или когда, скажем, два жеребца под тобой подрались, начинают мощно вращаться и главное в этот момент - удержаться в седле. Не упасть. Не упасть под копыта лошади, которая ни о чем не думает, кроме борьбы со своим противником. Это все интересно, и его к этому тянуло.
      Так же, как его тянуло к опасным ситуациям в журналистике.
      А с другой стороны, он был очень разумен и осторожен и всегда старался найти грань между безумием, безумием отваги и осторожностью. Он был, с одной стороны, безрассудным, с другой - предельно собранным, и разумное начало никогда его не покидало.
      Он был талантливым журналистом, он был талантливым организатором. По своей натуре он был очень добрым и притягательным человеком. И вокруг него всегда формировалась аура добра. Аура, которая людей тянула. Я это видел. Я могу сказать: таких людей, как Артем, мало. Он был хорош, он был талантлив. Он был смел, он был человеком, знаете, он был настоящим. Я им восхищался, честное слово, не подберу слов, чтобы выразить это мое восхищение.
      Я наблюдал его как журналиста в тот период, когда начали накаляться страсти, когда начала проявляться коррупция власти. Эта тема была одной из основных его тем. И Артем об этом писал. Его публикации были самыми системными, самыми острыми. Они были абсолютно неприемлемы для власти, и власть, естественно, пыталась применить силу, давление, устрашение. Особенно когда появились публикации о зарубежных счетах. Что тут началось! Вакханалия прямо какая-то, пытались вбить клин между нами. Во властных кругах распространялись слухи, что якобы Артем публиковал эти материалы с моего согласия и даже поручения. Так не знать Артема! Он никогда бы не выполнил подобного указания.
      Наши отношения были очень прочными, и, с другой стороны, мы очень хорошо понимали, что они являются в высшей степени хрупкими, деликатными. И каждый из нас не мог позволить себе каких-то действий, которые ограничивали бы свободу другого. Артем мог писать все негативное о Лужкове. Мог писать все негативное о городе. Лужков не мог, не имел морального права, в первую очередь, сказать: "Артем, ты о чем-то пиши и ты о чем-то не пиши". Это был бы полный разлом, обрыв наших с ним отношений. А мы дорожили ими. Каждый из нас хорошо понимал, что при всей той доверительности, которая была между нами, между нашими семьями, есть области, в которых любое неловкое движение может сразу сломать эту дружбу. Она была крепкой. Но она была хрупкой. И вообще, я думаю, что крепкая дружба - она всегда хрупкая. Знаете, мне на память приходят слова одного поэта:
      В дружбе всякой сходство с веревкою есть:
      Если раз её порвешь,
      Как потом ни вяжешь ловко,
      Узел в ней ты все равно найдешь.
      Ну и, конечно, Артем рассказывал мне многое из того, что он узнал. Но это был не совет. Он как бы говорил сам с собой. Он говорил о "подспудных мотивах" действий власти, о всех многослойных операциях, которые были направлены на одно - скрыть преступление от проверяющих органов. Он писал об этом, и из его статей складывались точные картины преступных действий. Мы часто обсуждали с ним проблемы давления на прессу. Проблемы угроз. И я могу сказать, что Артему угрожали многократно. Давили, посылали всякие проверки, не давали возможности работать, старались его ущемить. Он к этому относился спокойно. Он был личностью. И его уважали. Хотя кое-кто и боялся.
      Я думаю, что Артему было трудно.
      Он всегда говорил: "Я не изменю себе, я не буду делать то, что они хотят от меня получить. Я их не боюсь. Они, конечно, способны любого сломать, но согнуть меня, превратить в тряпку, о которую вытирают ноги, не сможет никто".
      Он был всегда участником всех наших праздников. Вокруг него всегда складывалась доброжелательная аура. А это притягивает.
      Он был очень заводной. Все, что нестандартно, было для него его полем... Вот только сейчас, наверное, приходит ощущение того, что его нет.
      Виктор РОЗОВ:
      Я испытал личное горе, когда его не стало
      Жаль, что я очень мало могу рассказать об Артеме. Я не был близок с ним, когда он стал взрослым. Мы работали в разных сферах...
      Я запомнил его маленьким. Вот и сейчас скажу: "Артем Боровик" - а перед глазами озорной такой крепышок. Наши дачи в Пахре были рядом. Дети дружили - моя дочь, Артем и другие ребятишки. И воспоминания о том времени - о их детстве - радость. Конечно, мы, взрослые, занимались своими взрослыми делами, ребятня - своими: катались на своих маленьких велосипедах, играли в свои детские игры. И радостно было от того, что они рядом.
      Темка, Темка... Лобастенький, деловой, глазастый...
      Как он становился взрослым, я уже не наблюдал. Теперь мне жаль, что я этого не знаю... А потом его имя зазвучало. И я внимательно стал следить за его творчеством. Очень серьезным творчеством. Мне нравилась его газета, это была сильная газета. Она очень воздействовала на меня, даже заставляла строже относиться к себе, требовательнее.
      У Артема был поразительно трезвый взгляд на все происходящее в мире и, что главное, - не злобный. Деловой, конкретный и - бесспорный. Это очень дорого. Я никогда не замечал, чтобы он к кому-нибудь, к чему-нибудь пристраивался. Всегда выступал по делу.
      Его удивительная газета всегда объективно оценивала явления с одним-единственным умыслом: дать верную информацию о том, что происходило и происходит. Меня поражало, как он смело, как прямо ведет её. Это его поведение, если просто выразиться, - поведение порядочного человека. В наше время, особенно в сфере журналистики, - явление редчайшее. Вот читаешь порой критические, сердитые статьи и не видишь в них главного - зачем все это. У Артема все - целенаправленно.
      Очень он меня радовал. Однажды он даже обо мне целый разворот опубликовал. Так это меня тронуло. Значит, уважал меня. Я тот номер газеты храню... Мне это его внимание дорого. И я испытал личное горе, когда его не стало. За это время ушли из жизни многие близкие мне люди. Но эта потеря человека, с которым я не так часто и близко общался, эта потеря меня потрясла. Это национальное горе. Не стало человека, очень нужного обществу, особенно сейчас, в нашей трудной, суматошной, изуродованной стране. Нам так не хватает честных, совестливых людей. Я очень высоко ценю совестливых.
      Безмерно горе, когда из строя так нелепо вырывает крупную, сильную, необыкновенно нужную личность.
      Нет Темки, и образовалось какое-то безвоздушное пространство.
      У меня есть фотография, давняя. На ней малыши - Тема, моя дочь... Я очень любил на неё смотреть, такое возникало светлое чувство, такая радость. Тема для меня таким малышом в воспоминаниях и остался...
      Ольга Трифонова Темочка
      Как рассказать о мальчике, которого встретила двадцать пять пет назад и потом, в течение этих двадцати пяти лет, видались пунктиром, изредка?
      И отчего, когда его не стало, пришло ощущение не только огромной потери, но и почему-то - беззащитности.
      Масштаб личности и таланта Темы безусловен, и по-настоящему оценить его могут те, кто знал Тему больше и подробнее, но свет, исходящий от него, ощущали все. Вот уж действительно тот случай, когда с исчезновением человека человечество убыло на столь уникальную и неповторимую долю, что трагический звон колоколов Новодевичьего в день его погребения воспринимался как рыдание о всех нас.
      Но я говорю не только о беззащитности человека перед роком - я, взрослая и, кажется, не слабая, с уходом Темочки (а он всегда был для меня Темочкой) поняла, что одиночество усугубилось, потому что нет больше для меня заветного телефона, по которому, я знала, "можно позвонить в лихую минуту и попросить помощи и совета" - именно с этими словами дал мне когда-то номер своего телефона Темочка..
      Почему очень молодой и очень преуспевающий журналист Артем Боровик вдруг предложил как бы опеку немолодой приятельнице родителей, соседке по даче, знал он, а я могла только догадываться.
      О двух, нет, о трех причинах догадываюсь определенно. Первая - но не главная: с Галей и Генрихом меня связывают давние, очень приязненные отношения. Вторая и главная: он глубоко и искренне почитал творчество моего покойного мужа Юрия Трифонова. "Дом на набережной" знал, кажется, наизусть. И третья... Уж не знаю, как её обозначить.
      Можно только вспомнить далекое лето в Дубултах, статную темнозагорелую Галю в сопровождении хрупкой Мариши и крепыша Темы.
      Галя была замечательной матерью, - легкой, ироничной, незанудливой и очень мудрой. Их "тройственный союз" дышал атмосферой равенства, бесконечного доверия и любви. Это притягивало к ним, и всякий, попадая в их светлое поле, вдруг ощущал в душе резонанс добра.
      Тема очень напоминал тогда Петю Ростова и внешностью и повадкой. Он тоже готов был всем делиться. Доходило до курьезов.
      По возвращении из Дубултов я приехала в дачный поселок Красная Пахра прицениться к чьей-то скромной дачке. Домик оказался по соседству с Боровиками, и я зашла к ним повидаться и спросить совета. Смущал очень маленький участок.
      - А мы вам добавим от своего! - радостно воскликнул Тема. - Правда, мама, мы ведь добавим?!
      Мы с Галей рассмеялись, затушевывая неловкость, а Тема уже важно ходил вдоль забора, отмеряя шагами довольно внушительный кусок земли, на который он так легко собирался уменьшить и без того скромный надел родителей.
      Кажется, он был огорчен нашим с Галей нежеланием углубиться в детали раздела земли и в обиженном недоумении сидел в сторонке, пока мы пили чай и болтали.
      Но это было потом.
      А тогда, летом в Дубултах, мы вместе проводили и дни на пляже, и светлые прибалтийские вечера на террасе моего номера.
      Дети совсем не были приложением к нашей взрослой жизни, они были равноправными членами маленькой веселой компании.
      Кажется, Тема испытывал ко мне нечто похожее на влюбленность, и, может, поэтому он был безукоризненно подтянут и безукоризненно не по-детски остроумен. Очень внимательно относился к своей внешности, и, помнится, Галя шутила, что по утрам он слишком много времени уделяет прическе. Марина поддразнивала брата идеальным пробором, а мы с Галей понимали, что то лето - особенное для него: он исподволь начинает ощущать себя уже не мальчиком, а будущим мужчиной.
      Теме очень повезло с родителями. Рядом с Генрихом я видела его только на телеэкране, но даже оттуда, из условной реальности, приходило ощущение их близости, их мужской солидарности. Как в морской пехоте.
      Но то, что связывало его с матерью, - названия не имеет. Может, я и запомнила то давно ушедшее, растаявшее лето по оставшемуся после него отзвуку, невыражаемому словом.
      Прошло много лет. Мы изредка встречались - на бегу, на ходу... Как-то в Пахре поравнялись машинами на дороге. Вышли поздороваться, и Тема познакомил меня с прелестной молодой женщиной - своей женой. Он не скрывал ни своего восхищения ею, ни своей мужской гордости.
      В восемьдесят первом, весной умер мой муж - Юрий Валентинович Трифонов. Время было глухое, странное и, как теперь понимаю, - страшное. Но тогда я об этом не задумывалась, потому что страшное произошло со мной. Я даже не заметила, что Юрия Валентиновича перестали упоминать, что его книга в "Советском писателе" была выброшена из плана. Зимой, перед Новый годом неожиданно зашел Тема и, как-то очень обыденно, предложил снять для телевидения сюжет о Юрии Трифонове: "Ведь в марте годовщина..."
      Тема сделал хотя и небольшой, но очень емкий фильм. Впрочем, он всегда держал уровень.
      Важно другое - это был прорыв. Тема проигнорировал вакуум вокруг имени Трифонова. Проигнорировал спокойно, по-мужски, а ведь ему тогда было немного за двадцать.
      Он действительно рано повзрослел... И все же в моей памяти он навсегда - крепенький, веселый мальчик с очень аккуратным пробором в блестящих, влажных после моря волосах.
      Вот он идет по пляжу, плюхается на песок рядом с матерью.
      - А где моя подруга Оля?
      - Какая она тебе подруга, она, можно сказать, молодая дама, - смеется Галя.
      - А все равно подруга. - Тема нежно, кончиками пальцев, стряхивает песок с Галиного загорелого плеча.
      Я смотрю на них сверху, с песчаного берега, поросшего соснами. Какие же они красивые! И каким бесконечным кажется этот день, это лето, эта жизнь...
      О другом я ещё не могу догадаться. Даже о том, что этот мальчик действительно будет другом.
      Леонид Мильграм В нашей 45-й
      Давно это было - более 25 лет тому назад. В кабинет директора школы вошла милая женщина с "пустяковой" просьбой - принять в школу двух её детей.
      В ответ на стандартное "это невозможно, классы переполнены" дама очень мило улыбнулась, включила все свое мягкое очарование, и эстет директор не мог не капитулировать. Артем и позже считал, что я приглашал к себе его маму не столько из-за его проказ, сколько из желания ещё и ещё раз полюбоваться её улыбкой.
      Так началась постамериканская жизнь в 45-й Марины и Артема Боровиков.
      Вхождение в эту жизнь поначалу не всегда было гладким - был период адаптации, когда "американцы" должны были притереться к новой обстановке, новому окружению, новым требованиям, а "аборигены" - приглядеться к новичкам из заокеанья и поставить знак качества, впустить их в свой круг. Думается, что адаптация облегчилась духом доброты и взаимопонимания, иронии и юмора, которые, смею думать, господствовали в школе и которые были присущи и семье Боровиков.
      Помню, как Артем стойко отстаивал свое право на длинноволосость. В ход пошли и убеждение и власть (на моем гербе - кнут и пряник). Артем капитулировал, но заявил, что вынужден подчиниться этому покушению на демократию.
      Вспоминаю и другое: ребята ехали в трудовой лагерь в Олайне (Латвия). Артем загорелся. Полагаю, хотел утвердить свое место среди ребят, да и манила новая для него ситуация. Галина Михайловна была категорически против - жалела бедного ребенка. Артем проявил характер и в лагерь поехал. Вкалывал на прополке капусты. Вернулся довольным. Победителем. Школьник Артем не был паинькой. В разговоре смотрит на тебя распахнутыми глазами (глазами мамы. Артем вообще был похож на мать, а Марина - на отца, правда, как он сам обычно говорит, "в улучшенном издании"), и ему было трудно не верить. Когда грешен - глаза с веселой хитринкой и обязательно какой-нибудь словесный каламбур или ироничный пассаж, невольно амортизирующий суровость готового карать администратора. Юмор и смех были вообще любимым приемом Артема, особенно когда он хотел увести собеседника от затронутой темы. На уроках (особенно гуманитарных предметов) Артем внимателен и активен. Учитель истории часто устраивал словесный турнир - сталкивал носителей разных точек зрения. Артем любил эти схватки, кидался в них аки тигр и пикировался с удовольствием. И уже тогда старался докопаться до истины. Историк - видимо, в воспитательных целях - приглашал ученика, получившего "двойку", на пересдачу в 6 или 7 утра. Лекарство действовало безотказно. К чести Артема (как и Марины) они ни разу не попали в эти сети. Артем был интересным учеником, стремившимся к знаниям. По-моему, для него были важны не только знания, но и процесс их добычи, при этом не только в классе и учебнике, но и в самостоятельном поиске. Его важно было заинтересовать и подтолкнуть, а дальше - свободный полет.
      И Марину и Артема, смею думать, учили хорошие учителя. В журналистской судьбе Артема несомненен генетический приоритет Боровика-старшего, но, думаю, заметную роль сыграл и неординарный преподаватель литературы Феликс Раскольников с его умением не только дать позитивный запас знаний, но и привить способность мыслить, искать истину.
      Для Артема Раскольников был ключевой фигурой в школе, правофланговым в череде учителей, большинство из которых так или иначе влияло на формирование не только журналиста, но и - это главное - Человека, больше того - российского интеллигента, человека не только обогащенного интеллектом, но и способного жить для людей, подчас даже в ущерб себе.
      Школа вообще была в некотором смысле кузницей журналистов - из неё вышли 5 главных редакторов газет и журналов. О профессиональных качествах этих журналистов должны говорить тиражи их изданий и их позиции. А вот человеческие качества - честь, достоинство, порядочность - могу гарантировать и я, как один из производителей. Как раз о чести, достоинстве и о профессиональных качествах Артема думал я, когда слушал слово Гусева редактора "Московского комсомольца". Гусев сожалел, что у него с Боровиком не было общих проектов. Жаль и мне. Может быть, Артем мог бы индуцировать коллегам не столько искусство расследования, сколько целевую установку поиск Истины. Вспоминаю, в 1987 году в Москве был министр обороны США. Его жена, посетила школу в сопровождении супруги нашего министра Язова. В разговоре я упомянул, что наш выпускник - журналист некоторое время провел в армии США. Г-жа Язова аж подскочила - "Боровик ваш ученик?". Я подтвердил и порадовался журналистскому успеху Артема, который в своем поиске истины впервые приоткрыл занавес над истинным лицом нашего потенциального противника. Довелось мне быть в городе Риме. Остановился перед витриной книжного магазина. И вдруг - книга Артема об афганской войне. Зашел. Узнал, что книга - нарасхват. Прочитал. Порадовался за Артема - это записки участника событий, умеющего быть в самой их гуще, видеть и оценивать их изнутри. Думал об этом и позднее, когда слышал, как один из самых достойных наших генералов - Б.В.Громов - рассказывал о фронтовом журналисте Боровике, который в поисках Истины лез в самое пекло.
      Кстати, военная тема всегда интересовала Артема. В классе 7-м или 8-м он собрал материал о войне во Вьетнаме и сделал интересный доклад в классе.
      Конечно, и Артему и всем нам повезло, что он вступил на журналистскую тропу в новые времена, когда главным и реальным завоеванием общества стала свобода слова и печати, когда дозволен стал безцензурный поиск этой истины. Вместе с тем убежден, что и в иные времена Артем нашел бы свой способ незаурядного самовыражения. У него были для этого хорошие учителя Боровик-старший (чего стоит одно только интервью со Скорцени - вещь знаковая или несанкционированная властями встреча с А.Ф. Керенским!) и Юлиан Семенов. Нам всем повезло, что именно Артем принял на себя журналистское наследство Семенова и "С.С" и сейчас одно из самых читаемых изданий. Артем обладал даром подбирать и привлекать интересных, готовых к предельной самоотдаче людей и создать хорошую команду. При всех славных качествах Артема - профессиональных и человеческих - я всегда опасался, что у него может не хватить деловых качеств (газета - это и бизнес). Но либо я его недооценил, либо выручила любовь. Тонкие руки изящной Вероники обладают железной хваткой. Эта любовь - отдельная тема о которой я знаю мало. Но знаю, видел, как расцветал, таял Артем, лишь упоминая её имя. Есть такая штука - счастье. Убежден - оно было даровано Артему в полной мере в отнюдь не спокойном сегодняшнем мире. Последний раз я видел Артема 1 сентября 1999 года - он выступал перед ребятами в актовом зале школы - том самом, в котором он получал аттестат, а Генрих Аверьянович, как всегда блестяще и не без ехидной иронии, поведал, что Артему в школьные годы, видимо, не хватало школьных знаний и он компенсировал пробел, посещая во время уроков соседний кинотеатр.
      Вышло так, что это выступление Артема перед старшеклассниками 45-й стало, по существу, его завещанием нынешнему поколению вступающих в большую жизнь юношей и девушек. Артем звал ребят пронести через всю жизнь и быть проводниками уникального (цитирую дословно) духа 45-й - духа совести, духа интеллигентности, духа гражданственности и служения своей стране.
      ??????
      Тема в трудовом лагере
      В 45-ю школу Тема пришел в 5-м классе.
      На уроке географии ребята наперебой выкрикивали, кто в классе новенький. Но новенького не было. Вдруг послышался тихий стук в дверь, открываю и вижу этакого малыша-крепыша и глаза! Огромные карие глаза. Помогаю ему выйти из затруднительного положения, говорю: "Ты искал кабинет?"
      А он отвечает, что его задержал директор школы. У Темы были длинные волосы. Вот по этому поводу ему и пришлось "беседовать" с Леонидом Исидоровичем.
      В школе была традиция - летние трудовые лагеря в Латвии, под Ригой, в совхозе Олайне. Комитет комсомола и школьный ученический совет проводил собеседование и отбор желающих.
      Артем с первого раза был зачислен в отряд "Альтаир", чему был несказанно рад.
      Но на следующий день пришел грустный - мама, Галина Михайловна, была против поездки. Но все же Артем добился своего.
      В лагере у ребят была норма - прополоть рядок капусты или свеклы длиной до двух километров за четыре часа. Артем работал отлично, успевал все сделать на 1-1,5 часа раньше. И вставал на рядки малышей встречно (в лагере было 4 ученика, которые окончили 4-й класс). Переходя с одного рядка на другой в шахматном порядке, он пропалывал им по 5-10 метров. Малыши были в восторге - достались такие удачные, местами совсем чистые, рядки. Когда секрет открылся, Артем отказался от того, чтобы ему учитывали перевыполнение нормы.
      Вспоминает Наталия МАЧУЛА
      Очень живой, подвижный, импульсивный, озорной. Очень красивые глаза. Умный, внимательный взгляд, иногда чуть насмешливый, иногда ироничный, иногда по-взрослому проницательный и вдруг - совсем детский...
      Говорит легко и свободно, раскованно. Молниеносно парирует (мечта любого учителя). По Теме проверяю себя (если ему интересно, значит, все идет хорошо).
      Но надо быть настороже.
      Рассказываю о Нью-Йорке, называю улицы. Тема с лукавинкой спрашивает о 42-й... Перевожу разговор на другие достопримечательности...
      Говорим о творчестве Пикассо. Тема хорошо эрудирован, спорит о периодах, у него всегда есть своя позиция, не приемлет стандартов! Это радует и тревожит - времена были другие...
      Мелькают годы... И вот уже не Генрих Боровик - частый гость нашей школы - стоит на сцене, а Тема, - Артем Боровик в зрительном зале. Зал полон. Я горжусь - известный журналист, любуюсь им, когда вижу на экране телевизора, а вот как перед пытливой ребячьей аудиторией?
      Великолепный рассказчик! Ребята слушают затаив дыхание. Тема отлично владеет аудиторией. Говорит взволнованно, честно, искренне! Откровенно... Как нам это нужно всем... Как мало мы видим и слышим людей с честью и достоинством, людей с твердой позицией! Ай да Тема!
      Бывают в жизни счастливые дни или, лучше, - "Дни Счастья".
      Выходной день! На улице весна, солнечная, теплая, яркая.
      Я дома. Звонок в дверь. Открываю. Передо мной два мальчика (12 лет). Всклокоченные волосы странного цвета. Странная одежда в живописных заплатах, коленки белеют сквозь дыры, жилетки и рубашки - грязные. Мордашки светятся.
      Немая сцена...
      А потом - хохот. Узнала, наконец! Как они были счастливы - Тема и Леня. Как "творчески" подошли к "сверхзадаче".
      Мы ставили тогда в нашем английском театре "Принца и нищего" по М.Твену. Мальчики играли нищих со "двора объедков".
      Через всю Москву, гордые от всеобщего внимания к представителям времен Генриха VIII, ехали мальчики, играя "вживую" свои роли в реальной жизни! Как они гордились своей выдумкой! Взахлеб рассказывали, перебивая друг друга, как реагировали пассажиры в метро: кто гневно, кто с пониманием, кто весело... Мы так смеялись в этот день. День Счастья! Сколько истинного творчества, сколько восторга! Помню всю жизнь эти лица сияющие, светлые.
      Как недавно, как давно это было. Как много сделал этот мальчик для счастья других! Как хорошо он понимал счастье! Как больно, что его нет с нами!
      Странный, отчетливый, утренний сон, спустя два месяца после гибели Артема.
      Тема - мальчик, а я вижу: на темных волосах вокруг всей головы выделяется широкая полоса седых волос.
      Спрашиваю: "Как это случилось?!"
      Тема отвечает: "Жизнь тяжелая!"
      Голос звонкий, детский, а интонация взрослая.
      Долго эта фраза звучала внутри.
      Как жить в этой жизни, когда гибнет такой светлый, такой чистый, хороший человек?!
      Он оставил своим детям, родным и близким, всем нам незамутненный колодезь, из которого мы черпаем добро. Правду! Мужество!..
      Софья Лебедева "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?"
      Тему я узнала, когда он был учеником 6-го класса.
      Галина Михайловна обратилась ко мне с просьбой помочь сыну: он отставал по русскому языку.
      И вот я впервые увидела Тему. Это произошло в доме Боровиков. Ко мне навстречу из комнаты вышел живой, шустрый мальчик, с такими же, как у мамы, глазами. Взгляд любопытный, несколько настороженный, но приветливый, добрый. Рядом с ним пес - великолепный рыжий сеттер, на его холке покоится рука Темы.
      Первый вопрос, который задал мне мой будущий ученик, прозвучал так: "Вы любите собак?" Я ответила положительно. Тогда последовал второй: "Можно, мой пес будет присутствовать на наших уроках?" Я разрешила - в глазах Темы засветилась радость. Так два года мы и занимались втроем: я, Тема и Чарлик, который терпеливо лежал под столом и ждал, когда окончится урок, ведь тогда хозяин поведет его гулять.
      Мы встречались с Темой дважды в неделю. На первых уроках он очень волновался, стыдился своих ошибок, но постепенно у него появилась уверенность в том, что он преодолеет все трудности русского языка. Я занималась с ним с удовольствием, видя, как он пытливо, настойчиво - от урока к уроку - постигает "премудрости" орфографии и синтаксиса. К нашим встречам на своем небольшом письменном столе он аккуратно раскладывал тетради, учебники, словари. Он ни разу не позволил себе не выполнить домашнего задания.
      Не секрет, что в учебниках по русскому языку упражнения подобраны на определенные правила, скучны и однообразны. Мне же хотелось приобщить его к русской классике, открыть богатство родного языка. Мы начали анализировать тексты Тургенева, Чехова, Лермонтова, Льва Толстого, невольно касаясь сути их произведений.
      Всем учителям известно, как трудно заставить учеников прочитать "Записки охотника" Тургенева, а Теме понравился рассказ "Хорь и Калиныч" (что для меня было неожиданно) и один из его героев - Калиныч с его букетиком земляники, который тот принес Хорю. А вот Чехов... "Дом с мезонином"... Помните волшебное описание запущенного сада, которым автор начинает рассказ? Меня поражало в этом совсем мальчике то, как он воспринимал чеховский текст. Казалось, что он вдыхал каждую фразу, каждое слово, пробовал его на ощупь, размышлял, почему так, а не иначе построено каждое предложение. И от урока к уроку просил: "Не нужно по учебнику, давайте разберем какие-нибудь страницы из Лермонтова". Может быть, тогда он впервые нащупывал тропинки к тому, что напишет сам, когда станет автором "Спрятанной войны". Послушайте язык его повестей! Яркий, образный, емкий, точный! Язык обнаженной правды!
      Занятия наши кончились, когда Тема перешел в 8-й класс: он уже не нуждался в моей помощи.
      Прошли годы...
      Я знала, что порывистый, открытый Тема никогда не стеснялся высказывать свои чувства и порой бывал в этом непредсказуем.
      Помню, как мы встретились с ним в библиотеке им. Назыма Хикмета, где он рассказывал о поездке в Никарагуа (материалы об этом тогда были напечатаны в журнале "Юность"). Он не знал, что я нахожусь в зале среди читателей. Слушаю. Любуюсь им. Перед нами стоит молодой человек, держится уверенно, спокойно, рассказывает очень эмоционально, дает свое, личное отношение к изложенным фактам. И речь - уже "не мальчика, но мужа" - льется легко и свободно. Когда он закончил свое выступление, ответил на вопросы и уже собрался уходить, я поднялась со своего места и пошла к нему. Он увидел меня, бросился навстречу и вдруг... опустился на одно колено и стал целовать мои руки. Аудитория была ошеломлена! А Тема все повторял: "Это моя учительница! Если бы вы знали, как я ей обязан и благодарен!"
      Позже мы с Темой неоднократно виделись после того, как он прошел через Афганистан, отслужил солдатом в американской армии, стал известным журналистом, возглавлял холдинг "Совершенно секретно".
      Будучи уже мужем, отцом, он удивительно чутко и нежно относился к своим родителям, всегда радовался успехам отца, восхищался добротой и красотой мамы и по-рыцарски одаривал её цветами.
      Умница, талантливый, честный, смелый, Тема для тех, кто его любил, останется таким навсегда. Он будет жить, пока живы мы и наша память о нем.
      Я скорблю, плачу о Теме. Я простая учительница. У меня нет звания заслуженной, нет орденов. Полвека я отдала детям, школе. Среди всех моих многочисленных учеников Тема был моей гордостью, наградой за наш нелегкий педагогический труд. И если я никого ничему не научила, а выучила только одного Тему, я могу сказать, что моя жизнь прожита не зря.
      В нашей семье мы называли его всегда не Артемом, а по-домашнему Темой, так ближе, теплее. Когда его лицо появлялось на экране телевизора в передаче "Совершенно секретно", а я была чем-нибудь занята, моя дочь звала меня: "Мама, мама, иди скорей, твой Тема выступает".
      Моим Темой он останется до конца моих дней...
      А.Торкунов, ректор МГИМО
      Мы удивлялись его смелости
      Пожалуй, было бы некоторым преувеличением сказать, что я знал хорошо Артема во время его учебы в МГИМО. Такого многогранного человека, как он, вообще навряд ли можно знать по-настоящему хорошо. Однако предоставим слово тем, кто его учил в те годы.
      Декан факультета МИЖ профессор Анфилов В.А.:
      Он никогда не пользовался известностью своей фамилии; учился ровно, легко, как бы не создавая, в отличие от многих других, никаких проблем. Если ехали на картошку или овощную базу, он был вместе со всеми. Никогда не донимал деканат медицинскими справками или просьбами, как это делал, чего греха таить, не один его сокурсник. Всегда с открытой улыбкой, доброжелательный и очень скромный.
      Профессор кафедры международной информации и журналистики Чернышева Н.И.:
      В то время в институте училось много детей из известных, элитных семей. Сейчас почему-то стало "хорошим тоном" утверждать, что все они были избалованными сверх меры "маменькиными и папенькиными" сынками. Отнюдь. Разумеется, среди них были и такие. Но в основном они несли бремя двойной ответственности, двойную нагрузку известности их семей и их собственной яркости. Как правило, они не позволяли себе ни расслабиться, ни учиться не в полную силу. Таким был и Артем Боровик.
      Что касается моего общения с младшим Боровиком, то я помню многое. Помню его афганские дневники. Тогда я и мои друзья, были удивлены его смелостью, даже, если хотите, дерзостью. Служба в американской армии, его репортажи слегка растопили холод "холодной войны" и чуть раздвинули створки "железного занавеса". Как они нужны были в те годы перестройки, перестройки нашего сознания, разрушения стереотипов.
      Несмотря на то что Артем вел себя очень скромно, и когда надо было быть со всеми, он и был вместе со всеми, он никогда не был, как все. Было сразу ясно, что этот человек не будет строить свою жизнь, как все, "по камушкам". Уже тогда мне было понятно, что он сделает всю свою жизнь, саму жизнь, опровержением условностей и стереотипов этого мира и общества.
      Как-то Артем предложил мне проект телепередачи "Двойной портрет". Он задумал что-то вроде диалога и активного сравнения Оксфорда и МГИМО. Я сначала отказался, но позже, поразмыслив, согласился.
      Передача получилась яркая и сочная, захватывающая. Во многом, конечно, из-за того, что и Оксфорд, и наш институт всегда окутывала некая дымка таинственности и завораживающей недоступности. Но Артему удалось в передаче показать, что обоим учебным заведениям присуща привилегированность в некоем принципиальном, абстрактном смысле.
      И самому Артему эта привилегированность в самом лучшем её понимании была присуща в полной мере.
      *
      Уважаемый Генрих Аверьянович,
      Примите мои соболезнования в связи с трагической гибелью Артема. Услышала, что Вы собираете воспоминания о нем и хочу рассказать маленький эпизод.
      В начале 80-х годов мы с мужем работали в посольстве СССР в Перу. Как раз тогда - кажется, это был 81-й год - к нам на практику приехал студент МГИМО Артем Боровик. Ждали его, честно скажу, без особой радости. "Очередной "звездный сынок", - говорили в колонии, - опять возни не оберешься..."
      Но вот он появился, очень худенький, скромный, прекрасно воспитанный (спасибо Вам и Вашей супруге) мальчик, безо всякого "МГИМОвского гонора", прилежный и аккуратный, и ледок постепенно растаял.
      Работал Артем хорошо, дипломаты хвалили его за хватку и энтузиазм, мне же, выпускнице филфака МГУ, было интересно говорить с ним о новинках поэзии.
      Вспоминаю, как удивился мой сын (ему было тогда 10 лет), заметив однажды, что этот проведший годы с папой в Америке паренек носит на руке не швейцарские, а советские часы! Скоро, несмотря на разницу в возрасте, они подружились настолько, что когда муж собрался взять сына в дальнюю поездку (путь лежал на северо-восток от Лимы буквально "через облака": ведь главные перевалы расположены в Андах на высоте более 5000 метров) первый вопрос был: "А Артем тоже поедет?"
      С тех пор прошло много лет. Сын больше не встречался со своим давним приятелем, но он, конечно, часто видел его на телеэкране и каждый раз не упускал случая, чтобы пообещать "завтра же" позвонить Артему и узнать, купил ли он себе, наконец, швейцарские часы.
      И вот Шереметьево, 9 марта, и страшная весть, и определенность, но я все никак не могу привыкнуть к мысли, что этого худенького интеллигентного мальчика с советскими часами на руке нет больше с нами.
      Людмила Викторовна Майорова.
      26 марта 2000 года Москва
      Александр Кармен У него все было впереди
      Во время одного из моих отпусков ко мне домой приехал Генрих Боровик и рассказал, что его Темка, в то время студент МГИМО, распределен на преддипломную практику в Перу. Он просил, если меня не затруднит, оказать ему содействие в поиске материалов для диплома и заметок, которые он намеревается передать в АПН и "Советскую Россию".
      Артем приехал в Лиму, вкалывал там как вол, проводя дни над посольскими бумажками, а вечера и ночи напролет - над своими опусами. В редкие свободные часы мы выезжали с ним в город, а однажды даже проехали по стране на юг - в пустыню Наска, город Ика и в заповедник Паракас.
      Артем не терял ни минуты времени. Даже когда мы зазывали его на обед или ужин, он, отдав дань "гостеприимству", просил отвезти его в посольскую каморку, к рабочему столу, повторяя: "Практика коротка, времени мало, а сделать надо так много!" Он умел экономить драгоценное время и, как говорится, беречь честь смолоду, честь начинающего журналиста. А потом Тема улетел в Штаты, где провел остаток преддипломных каникул и тоже работал. Это было его Начало. У него все было впереди...
      Некоторое время назад недобрые языки поговаривали, что-де не будь "папаши" с его связями, не стал бы Артем тем Боровиком, которого мы все знали. А я повторю то, что сказал Генриху двадцать лет назад: не грех помочь талантливому человеку в его подъеме к высотам, которые он заслуживает. Даже если для этого нужно использовать "родительские связи". Эта "протекция" если и помогла Артему, то сыграла роль радара, корректирующего рвущуюся ввысь ракету. Ракета у него была с в о я, и с в о е г о горючего у него было с лихвой. И в этом смысле лучшей, чем "I did it my way", исполненной Фрэнком Синатрой мелодии, аккомпанирующей "артемовской" телепередаче "Совершенно секретно", трудно было бы подобрать. Разве что гамзатовские "Журавли" со словами о том, что "в их строю есть промежуток малый: наверно, это место для меня", смогли бы стать лейтмотивом его ухода. Нет, это место было не для него. Для этого он был слишком молод. Его втиснули туда вопреки здравому смыслу.
      2 марта 2000 года он с восторгом рассказывал мне о своей недавней поездке по Южной Америке.
      - Помнишь, как мы ездили в Наску? А в Ику, в Паракас? Знаешь, я ведь все время там говорил: тут мы были с Саней, сюда меня возил Саня... А остров Пасхи! Ты же мне подарил деревянного истукана и сказал, что он меня когда-нибудь обязательно туда приведет. Вот и привел!
      - Круг замкнулся, - ответил я. - Жизнь порой преподносит нам забавные сюрпризы, поразительно закольцовывает события и явления. В такие моменты начинаешь философствовать, задумываться над всем пережитым. Оставим это до другого случая.
      Артем кивнул, лукаво улыбнулся и предложил:
      - Давай встретимся, выпьем по рюмочке коньячку, поностальгируем. Позвони мне в понедельник (6 марта), а то сразу после праздника я снова буду занят.
      Договорились. Но "в понедельник" я валялся с гриппом, 7 марта мне сказали по телефону, что "он ушел, и, судя по всему, его уже не будет". Я ещё по-дурацки сострил:
      - Что - совсем не будет, никогда?
      - Да нет же, - ответили мне - сегодня не будет. А там - как уж вам повезет, он же всегда в делах...
      Мне "не повезло". Утром 9-го сообщили о трагедии в Шереметьево.
      Кто виноват?.. Мне, честно говоря, безразлично. Погиб друг, наш Артем. Важнее задаться вопросом: почему у нас гибнут такие люди? Энергичные, умные, талантливые, великие (не побоюсь этого слова), светлые...
      "Смерть каждого Человека умаляет меня, ибо я един со всем Человечеством, - говорится в эпиграфе к роману Хемингуэя, так любимого Артемом, - а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе". Сегодня колокол звонит по последнему романтику от журналистики, по его перу, по его хватке, по его улыбке. Он звонит и по всем нам, его коллегам, призывая быть чище, првдивее, честнее. Хотя бы - и в первую очередь - профессионально.
      Карэн Хачатуров Плата за постижение истины
      В год, когда Артем завершал учебу на факультете журналистики Института международных отношений, я председательствовал государственной экзаменационной комиссией. Хорошо помню, что из числа всех выпускников поздравил по-семейному, обнял только Артема.
      Для меня круглолицый симпатичный крепыш с чисто "артемовской" обаятельной улыбкой был прежде всего сыном моих друзей. Яркой, неповторимой индивидуальностью он для меня стал позднее.
      С Артемом сводила жизнь не часто. Всякий раз встреча с ним доставляла удовольствие, полагаю - взаимное. Подкупало его отношение к старшему товарищу - сердечно-уважительное. "Я очень рад вас видеть" - последний раз эту фразу из уст Артема я услышал на юбилейном вечере Генриха Боровика празднике отца и сына. А до тризны оставались считанные месяцы.
      Несмотря на наши нечастые встречи, рискну оттенить некоторые его черты. Как наверняка и другие, отмечу абсолютную индивидуальность Артема, притом что он унаследовал генетический код, натуру своих родителей интеллект, духовность, высокие нравственные принципы. На ином поколенческом витке Артем не мог не быть - не подберу слова - лучше, раскрепощеннее своих родителей. Другим его сделало время, иные политико-идеологические координаты с их новыми ценностными установками.
      И все же в главном Артем - продолжение своего отца, для которого солидарное поведение людей - не избитый пропагандистский штамп, а естественное состояние порядочного, совестливого человека. Все сверстники Артема, жившие, как и он, с родителями в США, сферой своих будущих жизненных интересов избрали американистику с перспективой комфортного бытия. Не упрек - констатация.
      Превосходно зная английский, в МГИМО Артем изучал испанский этнический язык второй по численности в США популяции, часто третируемой на бытовом уровне. Генрих рассказывал сыну о своих латиноамериканских маршрутах, начиная с журналистского "открытия" им Кубы, и необычные впечатления, нестандартные ситуации, оценки в темпераментной тональности запали в душу сперва ребенка, потом - пытливого подростка, одаренного юноши.
      Знаю, что все прожитые годы Артем разделял оценки отца в связи с военным путчем в Чили.
      Свою практику Артем проходил в советском посольстве в Перу. Перед отъездом я рассказал Артему об этой удивительной стране - музее под открытым небом, которая породила гипотезу о пришельцах внеземных цивилизаций. Помнится, Артема интересовало не столько прошлое потомков инков, сколько их будни. Добавлю - бурные, только недавно власть сдало первое в истории Латинской Америки правительство патриотов-военных.
      Артема как репортера высшей пробы, первоклассного организатора журналистских расследований, наконец, вдумчивого политолога увлекали переломные в судьбах народов события. Потому он оказался в Никарагуа.
      Репортажи Артема о его службе в американской армии были (и останутся) каноническими. В те годы почти каждый материал в "Огоньке" был сенсацией. Мысленно воскрешая череду лет, отчетливо помню только репортажи Артема о его пребывании в американской армии и Афгане. Общее - пронзительная боль автора за судьбы своих соотечественников.
      Артем был награжден особо почитаемой солдатами ещё с довоенных времен медалью "За боевые заслуги". Напомню: на лицевой стороне - изображение перекрещенных "трехлинейки" и шашки. Символика эпохи героев, литературным именем одного из которых нарекли Артема. Он, как неповторимая личность, воплощал лучшие черты прошлого и настоящего своей семьи, страны, эпохи: романтику поиска идеала и реализм постижения истины. К несчастью, платой за удел первопроходца оказалась жизнь.
      *
      Холли Питерсен Речь на вечере, устроенном в Нью-Йорке в память Артема Боровика 25 апреля 2000 года
      Мне трудно поверить, что Артема нет. Он никогда не был частью моей повседневной жизни, но мой мир невозможно представить без него. Больше всего в Артеме меня восхищало его мужество - в стране, столь изобилующей призраками зла. Сегодняшний вечер в честь Артема: его блистательного ума, его преданности и щедрости по отношению к друзьям и родным, его зажигательного чувства юмора и чудесного дара смеяться - особенно в моменты испытаний, когда кругом опасности и неизвестность. Он бы хотел, чтобы мы продолжали смеяться за него.
      И в заключение я прочту вам отрывок из Генри Скотта Холланда:
      "...Смерть - ничто. Она не в счет. Я просто ускользнул в соседнюю комнату. Ничего не случилось. Все остается в точности , как это было. Я это я, ты это ты, и наша прежняя жизнь, которой мы с таким восторгом жили, нетронута, неизменна. Мы остались друг для друга тем же, чем были всегда. Называй меня так же, как прежде. Говори со мной так же легко и свободно, как всегда. Не меняй тона. Не надо вынужденной торжественности и скорби.
      Смейся, как обычно мы смеялись нашим шуткам, доставлявшим нам столько удовольствия. Играй. улыбайся, думай обо мне, молись за меня. Пусть мое имя, как и прежде, все время звучит в доме.
      Жизнь значит все то же, что и значила раньше. Она такая же, какая была всегда. Существует абсолютная, ничем не нарушаемая непрерывность. Что такое смерть, как не случайность, которой можно пренебречь? Почему я не должен присутствовать в ваших душах, если меня нет в поле вашего зрения? Это просто перерыв, и я жду вас где-то совсем близко, вот здесь, за углом. Все хорошо. Ничто не разрушено, ничто не потеряно. Одно короткое мгновение - и все будет как прежде. Как мы будем смеяться над мучительностью расставания, когда встретимся вновь.
      Василий Харитонов Ты помнишь, старик...
      Старик, так ты часто называл меня. Старик, ты помнишь Дом творчества писателей "Коктебель" в Крыму, где мы познакомились, "Коктебель", казавшийся нам земным раем и вспоминающийся с замиранием сердца до сих пор?
      Наши родители, писатели, поэты, драматурги, привозили нас туда каждое лето на какой-то мгновенно пролетающий месяц, и мы становились свидетелями, а вернее, участниками их взрослой жизни. И в этом, наверное, особенность нашего "коктебельского" детства.
      Мы жили интересами, разговорами, проблемами наших родителей, вольно или невольно примеряя на себя их сложную жизнь, совсем не похожую на кем-то созданный образ благополучного, довольного собой, поучающего всех писателя. И что удивительно: и писатели, увенчанные звездами Героев Социалистического Труда, и поэты хрущевской "оттепели", и так называемые "диссиденты" забывали в "Коктебеле" свою идейную несовместимость и уже в Москве, в Ленинграде во время яростных споров на всесоюзных писательских совещаниях становились терпимее к праву писателя видеть мир по-своему.
      "Ты пойдешь с нами на Кара-Даг, мы шашлыки будем жарить, у нас большая компания". Это твоя фраза из детства почему-то часто мне вспоминается. И моя мама отпустила меня под покровительство твоей, Галины Михайловны. А это, я уже сейчас понимаю, было верхом доверия к твоей семье...
      В то невыносимо жаркое московское лето мы вместе поступали на факультет журналистики МГИМО. Поступили. Пять лет проучились на одном курсе, виделись каждый день. Многое сейчас уже исчезло из памяти. Только помню, что все ты делал всерьез, добросовестно, основательно. Но я чувствовал, что ты был внутренне готов к большему, к настоящей работе, к тому, чем занимался твой отец, знаменитый Генрих Боровик. И ты полностью оправдал надежды твоей семьи, заявив во весь голос, что природа не отдыхает на детях...
      Оказалось, что мы опять работаем вместе, в одном здании Агентства печати "Новости". Опять часто видимся. Кончается брежневская эпоха. Ты уходишь в газету "Советская Россия". Как журналист ты обретаешь свое лицо, свой почерк. Кажется, что тебе и целого мира мало, а ты все равно идешь дальше. Всегда живешь завтрашним днем. Летишь в Афганистан под пули душманов. И в итоге появляется книга об афганской войне. Неизвестной нам войне, которая стала откровением для нашего народа. Ты обретаешь свое имя Артем Боровик. Но какой ценой - знают не многие.
      Ты переходишь в перестроечный "Огонек". Опять удивляешь всех своим напором. Книга о твоей службе в американской армии становится сенсацией...
      После кончины Юлиана Семенова возглавляешь газету "Совершенно секретно". И она превращается в то, что принято называть медиа-империей Артема Боровика.
      Многие не выдерживают испытания славой. А ты все тридцать лет нашей дружбы оставался таким, каким я увидел тебя в "Коктебеле". С улыбкой, покоряющей раз и навсегда, глазами, излучающими доброту. Только такой талантливый, широкой души человек, как ты, мог объединять людей талантливых, и искренне радоваться их успехам, и чувствовать чужое горе, как свое, в тот август 81-го года в Пицунде, где мы жили в одной комнате, когда в Москве умер мой отец.
      Старик, я помню, о чем мы договорились в последнюю нашу встречу. Я зашел к тебе на работу без звонка.
      Старик, а те песни, которые ты просил для тебя написать, я обязательно напишу.
      Мне очень не хватает тебя!
      Дмитрий ЛИХАНОВ
      Друг мой, Темка
      В то время мы шли по жизни рядом. Сначала вместе работали в "Советской России", потом вместе в "Огоньке", а потом - опять вместе в "Совершенно секретно". Просто потому, что мы были самыми близкими друзьями, ближе Темы - ни потом, ни сейчас - у меня не было никого.
      Вместе с Темой мы почти три недели путешествовали по Смоленской дороге, вместе с Темой тряслись в набитом индейцами и курицами автобусе "Серебряная Звезда" по дорогам далекой Мексики, поднимались на пирамиду Солнца и стояли там на руках вверх тормашками; мы объездили на машине всю Испанию - от Астурии до Малаги, вместе с ним валялись на рождественском снегу в подмосковной Пахре и смотрели на далекие звезды и мечтали, мечтали, мечтали. Жизнь казалась нам бесконечной и удивительной.
      Жизнь только начиналась. Тема женился на Веронике - единственной женщине, которую любил. У меня родился сын - мы узнали об этом вместе с Артемом у роддома на Шаболовке, а несколько лет спустя мы вместе пришли в церковь Иоанна Предтечи на Пресне, и я принял православие, а мой друг Тема стал для меня больше чем другом, он стал моим крестным.
      Отлично помню тот вечер, когда он вернулся из Афгана после своей первой командировки. Мы сидели в его маленькой квартире на Угловом и выпивали какую-то дрянь из ближайшего гастронома. Я спросил его тогда насчет смерти. А он ответил, что смерть страшна только для родственников, а самому тебе на неё на самом деле глубоко наплевать. Больше мы о смерти никогда не говорили.
      Не говорили, но, конечно же, думали... Артем не верил ни в рок, ни в судьбу. Только в работу и в свои собственные силы.
      За ширмой общественного признания и успехов мало кто видел и знал об одной, самой затаенной, его мечте. Тема мечтал писать. Мечтал свалить в тихое местечко на краю света, чтобы остаться там на несколько месяцев наедине со своими мыслями и чистым листом бумаги. Однажды он даже рассказал о замысле своего романа про семью, через которую прошло несколько войн: от гражданской до афганской. В отличие от его документальных книг эта должна была быть прозой "не хуже, чем у старика Хема".
      Эта книга, как, быть может, и ещё десяток его книг, так и осталась ненаписанной. Как оказались уже в прошлом и другие его мечты. Те, которые мы загадывали много лет назад на рождественском снегу Пахры.
      *
      Дорогой Генрих!
      Мы узнали о трагической гибели Артема только несколько дней назад, и даже здесь, так далеко от вас, Норрис и я ощущаем то невыразимое горе, которое постигло вас с Галей. Мы чувствуем ваше несчастье через нашу собственную скорбь и потрясение, которые мы испытали, получив это известие. Мы мало знали Артема - не думаю, что мы встречались больше трех - четырех раз - но он был таким необыкновенным человеком: молодой, невероятно способный, честолюбивый и в то же время очень цельный и жизнелюбивый. Это был молодой человек с большим будущим и его уход - большая потеря не только для его родителей, но и для многих-многих других. Ничья боль не может приблизиться к вашему горю, но у каждого своя скорбь и мы страдаем вместе с вами. Норрис и я шлем вам с Галей нашу любовь и наши соболезнования.
      Ваш Норман
      Генрих, Галя, теперь пишу я, Норрис. Я совершенно потрясена известием. Я бы очень хотела сейчас быть с вами, не потому что это могло бы что-то изменить, но просто, чтобы обнять вас и плакать вместе с вами о несправедливости жизни, и чтобы вы почувствовали, как сильно мы вас любим.
      С любовью, Норрис
      Норман Мэйлер
      Борис Громов "В нем не было ничего наносного и неискреннего"
      Артем впервые прилетел в Афганистан в 1986 году. Он всегда выглядел моложе своих лет, а тогда, в двадцать шесть, он казался совсем мальчишкой.
      К журналистам в Афгане отношение было двойственным. С одной стороны, уважительное: многие из них рвались в Афганистан, делили с нами все трудности и радости войны. С другой стороны, большинство журналистских командировок заканчивались бодрыми публикациями о строительстве социализма в Афганистане и нашей интернациональной помощи братскому народу.
      Естественно, все понимали, что это была не вина их, а беда. Мы над ними беззлобно подтрунивали, но встречали и привечали всегда с открытой душой.
      Артем "заболел" Афганистаном после первой же командировки в ограниченный контингент советских войск. Я его хорошо понимал, потому что в этом наши чувства были схожи. Читая публикации Артема, я поражался тому, как этот молодой человек смог разобраться и понять сложную и противоречивую гамму чувств, которую испытывает человек на войне, вдали от семьи и родного дома.
      В таком понимании был не столько журналистский талант. Это был ещё и редкий дар человечности, искренности, душевности, сопереживания. И проявлялся он настолько естественно, без капли фальши и наигранности, что Артему безоговорочно доверяли и солдат, и генерал.
      Честно скажу, иногда становилось за него страшно: Артем с неизменной настойчивостью рвался туда, где было наиболее тяжело и рискованно. И мне, и другим генералам и офицерам порой приходилось даже придумывать причины, чтобы не отправлять Артема далеко от Кабула. Однако наши хитрости разбивались о его журналистскую настырность, и он в очередной раз отправлялся в глубь Афганистана с колонной, взмывал в небо на штурмовике, забирался в горы с десантниками.
      Люди на войне поневоле становятся суеверными. Так бывает всегда, когда смерть ходит рядом. После одной из своих афганских командировок Артем написал строки, удивляющие глубиной восприятия жизни и смерти: "Я не переставал поражаться той громадной внутренней работе, которую проделали душа и мозг, чтобы прийти к такому вот спокойному и даже деловому отношению к смерти. Я поражался до тех пор, пока не понял: привычка думать о смерти, как о чем-то естественном, в конечном счете том единственном, в чем человек абсолютно уверен, уничтожает страх перед нею".
      Он излучал столько искренности, житейской мудрости и здравого смысла, что невольно верилось: если есть ещё такие люди, если они способны впитать в себя правду войны и донести её до других, не может такого быть, чтобы эта война не закончилась.
      Записные книжки Артема наверняка хранят сотни, а может, и тысячи имен, адресов и номеров телефонов людей, для многих из которых он становился единственной живой ниточкой между войной и миром, Родиной и Афганистаном. Возвращаясь в Москву, он становился почтальоном и телефонистом, сообщая родным "афганцев", что их сыновья, отцы, мужья живы и здоровы, и такое же громадное количество писем и приветов привозил обратно.
      В одной из своих публикаций Артем подметил, что война давала немало поводов стать циником. Эта болезнь, к счастью, обошла его. Впрочем, зная Артема, могу утверждать, что иначе и быть не могло. В нем не было ничего наносного и неискреннего. Не потому ли и спустя годы после войны "афганцы" считают Артема своим.
      Когда было принято решение о выводе войск из Афганистана, Артем не смог оставаться в Москве. Я и не сомневался, что увижу его среди солдат и офицеров ограниченного контингента. И Артем на правах проверенного войной товарища появлялся то в штабе 40-й армии, то в подразделениях саперов, артиллеристов, мотострелков и искренне любимых им десантников. Он был воодушевлен и вдохновлен происходящим. И это были чувства человека, честно выполнившего свою нелегкую работу и заслуживающего самую главную награду уважение сотен тысяч людей, разделивших с тобой войну.
      Ким ЦАГОЛОВ
      Артем, ты жив!
      Погиб Артем Боровик... Весть, как удар молнии! Содрогнулось общество. И первое, что мелькнуло во взъерошенном мозге, - это лермонтовское: "Погиб поэт, невольник чести". Погиб, как солдат в бою. Погиб, как бесстрашный Рыцарь правды и долга. "Погиб, погиб, погиб..." - метрономом колотит мозг. От боли неотвратимой, от сознания беспомощности перед суровой реальностью надулись вены на висках... И вдруг... а погиб ли Артем? И я схватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. Нет, не погиб! Человек не может считаться умершим, пока он в памяти народной.
      Стоя у твоего гроба, я тихо шептал тебе: "Тема! Посмотри на поток людей, идущих к тебе молчаливым скорбным строем. Их тысячи! Но это лишь маленькая часть моря людского, в чьих душах пронзительной болью отозвалась трагическая весть".
      Кто они, испытавшие боль за тебя, за твою так беспощадно оборванную жизнь? Это те, для которых ты был искрой надежды на то, что ростки Правды и Чести нельзя запахать никакими богатствами, наворованными у несчастных и простодушных россиян, попавших во вселенскую катастрофу, никакими циничными ссылками на СВОБОДУ СЛОВА, доведенную в наше время до вседозволенности слова. Это миллионы пенсионеров в городах и деревнях России. Они - былинные богатыри Земли российской, в свое время пропахавшие пол-Европы, сломавшие хребет фашизму, теперь седовласые и немощные старики и старушки, обреченные на нищенское существование, они сейчас поднимают кряжистыми руками скорбную рюмку за тебя. Я вижу, как суров и молчалив безногий дед Силантий. Надев свою старенькую фронтовую гимнастерку с орденами солдатской Славы, медалями "За отвагу", "За Бухарест", "За Берлин", он тихо, но четко произносит слова, обращенные к своим сверстникам, ушедшим в огне войны и уходящим сейчас в бессмертие: "Помянем Артема. Он был из нашего теста. Он младший в нашем строю бессмертных".
      Я зримо вижу, как сотня тысяч обездоленных, но не продавших свою душу дьяволу интеллигентов, молча посмотрев друг на друга, помянули тебя. Помянули за то, что свободу слова ты тугим узлом связал святыми понятиями "Совесть" и "Долг". Ты не обижайся на них, Артем, за то, что они не обладают твоим мужеством, твоей неподкупностью честного, уважающего себя профессионала. Не дал им Бог этого мужества. Они в этом не повинны. Они до дыр вчитывались и вслушивались в твое немолчание, разрывавшее непроницаемую пелену мрачных тайн и зловещих махинаций нашего времени. Они восхищались тем, как ты мужественно бичевал могущественных и влиятельных оборотней, растаскавших российское народное добро. Ты и созданное твоими усилиями дело выхватывали из темени их аферы и показывали миллионам людей, кто есть кто.
      Артем! Посмотри в другую сторону. А это стоят ветераны афганской войны. Они помнят тебя веселого и задумчивого, бесшабашно храброго и пронзительно доброго. Я вспоминаю наши беседы, там, на древней афганской земле. Помнишь наш спор о цели жизни? Он начался с моего возмущенного вопроса:
      - Какого черта тебя в это пекло принесло? Чем думал Генрих, отпуская тебя в этот никому не понятный кромешный ад?
      Ты долго сидел, насупившись, а потом с какой-то несказанной болью произнес:
      - Вы знаете, мне недоело выглядывать из-за спины отца. Он все это сам прошел. А я хочу тоже сам все это пройти. Я хочу не его, а своими глазами увидеть все. Я хочу не его синяками видеть, а сам набить собственные синяки жизни. Сам хочу понять, где правда, а где ложь.
      Я тебе тогда резко ответил:
      - Юноша! Война - это не спектакль! На войне ещё почему-то и погибают. Ты это понимаешь?
      На другой день ты сам пришел и начал в лоб:
      - Всю ночь думал над вашими предупреждениями, но поймите: я ищу самого себя, смысл своей жизни.
      - Но не здесь же искать самого себя, - зло отрезал я.
      - Именно здесь, - напирал ты. - Там, - и ты махнул рукой на север, можно казаться кем хочешь. Здесь каждый тот, кто он есть в реальности. Поэтому именно здесь я должен найти ответ на вопрос о цели своей жизни.
      Вместо ответа я тебе на листка бумаги написал несколько строчек, передал в свернутом виде и сказал:
      - Дурень, прочитаешь, когда ляжешь спать. Не раньше.
      Ты помнишь, Артем, что там было написано? Уверен: помнишь! Там были слова: "Молодец! Я горжусь тобой. Обнимаю за то, что ты, как горский ишак, уперся, решив испытать себя и определить цель своей жизни не в обломовской постели перинной, а в крови и во лжи афганской войны. Береги себя!"
      Ты мне позвонил в три часа ночи и радостно кричал: "Старик, я был уверен. Спасибо вам за все". Спасибо и тебе! Наш разговор и мне был ещё одним уроком в жизни.
      Потом, когда мы встретились в Джелалабаде перед выходом на перехват каравана, я ехидно спросил:
      - Ну что с целью жизнь?
      Ты мне очень серьезно ответил:
      - Я определился однозначно и навсегда. Я буду писать всегда правду и только правду. Только увидев бездну лжи, я понял цену правды.
      Таким тебя, Артем, и запомнили мужественные и честные солдаты бесчестной войны. Ты с ними делил и радость побед и горечь утрат. Ты был Солдатом среди солдат. Вот теперь стоят они - твои боевые друзья, опаленные войной, и молча пьют традиционную третью чарку за тех, кто не вернулся с этой и Богом и людьми проклятой войны, за тебя, покинувшего журавлиный клин в высокой синеве бездонного неба.
      Артем! На войне люди быстро зреют. Ты ушел с этой войны возмужалым, настоящим, зрелым журналистом. Ты унес в себе мужество Рыцаря и убежденность Гражданина. И в новых условиях, в теперешний период, ты уже не смог молчать, трусливо выжидать, обходить стороной боль и страдание людей, ложь, в которой погрязло наше общество. Ты бросился в самое пекло, совершенно не думая об опасности. Жизненное кредо: "Говорить только правду" - оказалось выше инстинкта самосохранения. Ты боролся за правду с верой в торжество добра и справедливости. Ты мог каждому, спокойно и прямо глядя в глаза, сказать: "ЧЕСТЬ ИМЕЮ!"
      Тебя любили и любят не столько за то, что был великолепным журналистом, тружеником в жизни, а за то, что в тебе в единый болевой комок срослись святые понятия "СОВЕСТЬ" и "ДОЛГ". Слово стало оружием в борьбе за честь и достоинство людей, поэтому люди нуждались в тебе, в каждой твоей публикации, выступлении. Но твое время не прошло и никогда не пройдет. Не пройдет потому, что борьба добра и зла, правды и лжи - извечные спутники самой жизни. Ты будешь вечно жив, неся людям надежду, веру и любовь, которые стали смыслом твоей короткой, но яркой жизни. Уверен: начатое тобой продолжится твоими товарищами с тем же упорством и мужеством. Смысл твоей жизни станет смыслом и их жизни. И настанет день, когда мы встретимся у трех журавлей и, по-юношески радуясь, весело и дерзко произнесем: "А все же земля вертится!"
      От нашего веселого крика миллионы тех, кто шел за тобой в скорбном молчании, кто вспомнил тебя в эти трагические дни, поднимут головы и увидят в синеве неба журавлиный клин, в котором не будет пустого места. И эти миллионы с облегчением и радостью выдохнут: "АРТЕМ-ТО ЖИВ!"
      Ада ПЕТРОВА
      "Я по-прежнему жду его телефонного звонка"
      ...Он впервые приехал в Кабул в 1986 году, когда кончался месяц саратан - месяц цветения роз, и начинался месяц асад - месяц льва. Афганистан жил в 1364 году по солнечному календарю.
      - Смотри, какого красавца я тебе привез, - сказал муж, - представляя мне Артема Боровика, которого он встречал в аэропорту.
      Почти мальчик. Почти сын. Мы долго стояли, здороваясь, рука в руке, разглядывая друг друга. И сразу из его чуть насмешливых, с хитрецой глаз стала перетекать симпатия, когда легко и просто, когда не испытываешь неловкости, будто знали друг друга уже много лет, ещё в другой жизни. Едва переступив порог дома, не выпуская моей руки из своей и с любопытством оглядывая комнату, мгновенно заметил в оконном стекле круглое отверстие, опушенное ресницами трещинок:
      - А это что?
      - А это дырка от пули, пущенная неизвестно кем и неизвестно откуда. Слава богу, когда нас не было дома. Мы живем в городе, окруженные со всех четырех сторон домами, стоящими почти вплотную к нашему. И принадлежат они далеко не нашим друзьям, а тем кого сегодня принято называть душманами, то есть врагами. Они к советским не испытывают нежности. Скоро вы это сами поймете. Ну а теперь быстро в душ с дороги и за стол - будем трапезничать.
      Поднимаясь на второй этаж, Артем чуть не запнулся за черного как смоль кота, который сидел у лестницы. Он протянул руку, чтобы погладить его и самому помяукать, но тот тут же выпустил когти и угрожающе зашипел.
      Это приблудный котенок, выросший на хороших харчах в котищу жирного. Он в основном приходит к нам столоваться. Здесь животных не любят и не кормят их. Зовут его Духик. Мы приняли его за кота, а он через год родил, но все равно остался Духиком, как понимаете, от слова "душман". Беседовать с ним напрасный труд, у него неприязнь в генах, он не понимает ни по-русски, ни на фарси. Только "быш-быш" вместо нашего "кис-кис".
      Потом были долгие часы застолья по-русски - с водкой, с пирогами, с пельменями, люля-кебабами и всякими прочими вкусностями, в приготовлении которых наши женщины поднаторели, выпекая иногда даже хлеб: от греха. После обеда, перешедшего в ужин, чаепитие на чамане, среди благоухающих роз... и вопросы, вопросы... Артем, как ребенок у Тэффи: а это цто? А это цто?
      На Востоке темнеет рано. Как-то вдруг... Небо в Афганистане совсем другое. Высокое, бездонное. Почти черное и ясное. И всегда яркая луна - от крошечного серповидного месяца до огромного оранжевого апельсина. А звезды такого чистого сияния и такие зовущие. Как в "Маленьком принце" Экзюпери. Можно смотреть в него часами. И Артем долго смотрел в небо, думая о своем.
      - Ищете свою путеводную звезду? Если найдете, она всегда будет светить вам и оберегать от беды.
      Глядя на небосвод и попивая чай, мы долго говорили о разном. Даже затаенном. Кое-что я расскажу - пооткровенничаю, потом - он. Потом - снова я. И опять он... Словом, исполнили с ним изящный па-де-де.
      - А вам не бывает страшно? - спросил Артем как бы между прочим, провожая взглядом падающую звезду и вслушиваясь в крики муэдзина с купола мечети прямо напротив нашего дома, созывающего мусульман на обязательную вечернюю молитву... Аллах Акбар!
      - С тех пор как мы здесь, все говорят о смерти. Все живут, как писал Бунин, в оргии смерти. И сны про смерть. И все обещают светлое будущее, которое должно вот-вот появиться из этого кошмара. Русских здесь ненавидят всех поголовно. А встречали, осыпая цветами. Мы стали для них оккупантами. Мы воюем за них и вместо них. Сегодня для каждого афганца красная звезда все равно как паучья свастика для нас во время войны с фашистами. Она для них - символ порабощения. Сами все увидите.
      Знаете, я мечтала побывать во Франции, Англии, Америке, Японии - в Афганистане никогда... Да и много ли мы о нем знали, черт возьми. И вот мы здесь, под чужим небом, под чужими звездами, чужим солнцем и чужими горами. Гуляем, что называется, из окна, и то через стекло. "За ворота не выходить, пешком не ходить" - опасно. Только на машине, а желательно на двух. Попали на целую вечность в прошлое. Эта земля помнит Тамерлана, и Александра Македонского, и Бабура, и Тимура, и... и...
      - Я вас не раздражаю своими дурацкими вопросами? - спрашивает Артем. - Наверняка не я первый любопытствую. Я знаю, что вы поймете меня. Хочу не сразу бросаться на наши военные заставы и посты, "на боевые", если пустят, а прежде спрашивать и слушать, многое понять здесь, в Кабуле, а от кого же, как не от вас и Михаила Борисовича. Куда же без рассказов ваших?
      - Мы все, даже проработавшие здесь не один год, тоже задаем друг другу вопросы. Много вопросов. Так что не извиняйтесь. Я вас понимаю. Вам предстоят не экскурсии и не туристическая поездка по древней земле. А горе и постоянный риск. Правда, чтобы ВСЕ понять, двух недель и даже месяца не хватит. А если все поймешь, то и писать не захочешь. Потребуется немало времени, чтобы посмотреть на все, что происходит здесь, со стороны.
      Ваши потрясения ещё впереди. Трик-трак - пришел, увидел, победил. Здесь так у людей думающих не бывает. Здесь боль, кровь, слезы, израненные души... Попрыгаешь по кочкам, если выпросишься "на боевые", будешь карабкаться в 60-градусную жару по горам снизу вверх, и ждать выстрела из-за любого камня, и скатываться вниз, обдирая кожу, наглотаешься пыли, которая здесь как просеянная мука, она всосется во все твои поры, сделает твои волосы седыми, и не дай бог подорваться на мине...
      - Знаете, Ада Викторовна, я не прошу у Бога легкой жизни, не прошу и легкой смерти. Ке сера-сера - что будет, то будет.
      - Вот что, Тема, оставайтесь-ка вы сегодня у нас ночевать. Уже глубокая ночь, а в это время ездить по Кабулу очень опасно, да и в гостинице лучше появиться днем.
      - Вы как Василиса Премудрая: спи Иванушка, утро вечера мудренее.
      - Утром похлебаем квакерской овсяной кашки, вкусим хорошего кофейку с чем-нибудь этаким, да и с богом. Отправитесь с Михаилом Борисовичем в 40-ю армию (здесь говорят сорокувую), там все и решите с генералами.
      Я понимала, напрасные слова предостерегать его, и все-таки по-женски, по-матерински не могла удержаться. Перекрестила его вслед. Кажется, Конфуций говорил: благородный человек сам должен нести ответственность за свои поступки и ошибки. Похоже, у Артема, несмотря на молодость, уже был свой жизненный кодекс.
      Потом они с мужем каждый день куда-то мотались, куда-то летали, ездили, с кем-то встречались. И все-таки между его поездками по Афганистану мы ещё виделись несколько раз. И говорили, говорили... Помню его лицо, его слова - отчаянная голова...
      Как-то спросил с извинениями:
      - А в морге здешнем вы бывали? "Черные тюльпаны" видели? А где сжигают ампутированные руки, ноги? Я просил, чтобы мне разрешили все это увидеть. Ответили: нечего тебе там делать!
      - Я была в морге по необходимости. Михаил Борисович не был. Меня попросили опознать нашего погибшего журналиста. Зрелище не для слабонервных. Морг здесь в аэропорту. Гробы деревянные получают из Ташкента. В штате морга восемь человек - я спрашивала, раз уж попала туда, - солдаты-санитары, они и вынесли мне труп, положили носилки к ногам; они обмывают погибших, одевают, в божеский вид приводят, ещё офицер или старший прапорщик и патологоанатом. Деревянный гроб ставят в цинковый. Цинковый в большой деревянный ящик с ручками. На документах пишут: без права вскрытия. Если лицо не изуродовано, прорезают квадратное окошко, чтобы близкие могли увидеть. Сгоревшие в танках, подорвавшиеся на минах, разбившиеся летчики - тут уж смотреть не на что. Все это и есть "груз 200", "черный тюльпан".
      Тысячи гробов уже отправлено из Афганистана на родину. По ним ведется строгий учет. А сколько ещё будет? (14 тысяч за 10 лет.) К боевым потерям относится все: неосторожное обращение с оружием, убило током, неуставные отношения, автоавария и так далее. Вот если будете в Хайратоне, попросите особистов показать вам альбом про наших ребят, попавших в плен: фотография, все обстоятельства пленения - где, как, в какое время.
      Ну что мы все о печальном да о печальном, как писал Бабель, давайте, поговорим о веселом: что слышно за холеру в Одессе?
      - Вот, я как раз, - даже не улыбнувшись, сказал Артем, - хотел сказать вам, что я был в кабульском госпитале: в хирургическом отделении, в психиатрическом - это страшно. Вы, конечно, бывали там не раз. Видеть без слез молоденьких ребят без рук, без ног, ослепших - это выше человеческих сил. Их привязывают к кроватям. Они так кричат, рыдают: убейте меня! Я не хочу жить! Не сообщайте обо мне ни родителям, ни жене, ни невесте. Нет меня, я погиб, умер! Я пытался себя поставить на их место и не мог. Это провернуть через себя невозможно.
      - Лучше бы этого не было, Артем. Это правда. Сколько искалеченных жизней и душ. Из Афганистана не возвращаются здоровыми людьми. Живем здесь не среди людей, а среди теней.
      Потом была встреча в Москве, в предпоследний день моей командировки в доме его родителей на проспекте Мира. Я приезжала из Афганистана монтировать фильм. Времени было в обрез. На следующий день улетала в Кабул. Артем провожал меня до дома. Шли пешком. Мы жили недалеко друг от друга. Была ночь. Прощаясь - снова рука в руке, - он сказал:
      - Вы знаете, я влюбился. Ее зовут Вероника. Как жаль, что я не успею вас с ней познакомить. Я уверен, она вам понравится. В ней есть то, чего нет в других. - Помолчал, и тихо добавил:
      - Она замужем, и у неё есть ребенок. Но я не отступлю.
      - Тут сердцем надо думать. А впрочем, Тема, почему это Василиса Премудрая должна уходить к Иванушке, если ей и с Кащеем хорошо? Это ведь любимая ваша сказка?
      - Со мной ей будет лучше. Кащей не понимает, в чем её необыкновенность, неординарность и многое другое. И не знает, какие в ней звенят бубенчики. А я знаю...
      - На свадьбу пригласите? Я очень хочу видеть вас счастливым.
      - Ну, о чем вы говорите, Ада Викторовна. Как только вернетесь, будем видеться часто. Я буду звонить.
      И... после возвращения из Афганистана... годы пустоты. Не виделись, не слышались, не встречались. Почему? Ответа на этот вопрос я не знаю и сегодня. Вспоминаю его 25-летним - сопереживающим, верящим в справедливость, ту задушевность, с которой началось наше знакомство, когда мы так хорошо понимали друг друга, несмотря на разницу в возрасте. Сегодня не получается ни с кем. Потому что мало осталось людей, которым можно доверять. Все сводят счеты. Думаю о нем и вспоминаю, как мы, глядя на звезды в ночном Кабуле, читали друг другу стихи. Разные...
      Цветут тюльпаны синие в лазоревом краю,
      Там кто-нибудь на дудочке отплачет жизнь мою.
      Все эти почти 15 лет Артем был в придуманных им газетах и журналах. Его талант транслировался по телевидению. Открываешь свежий номер, и обязательно прочтешь то, чему не устаешь удивляться.
      Тогда в Кабуле, он НАШЕЛ на небосводе свою звезду. И показал её мне. Теперь, глядя в небо, я думаю, что там живет его беспокойная душа. Слышу его голос: "Мы в ответе за тех, кого приручили".
      Маленький принц умер! Да здравствует Маленький принц!
      Сегодня, вспоминая о нем, я понимаю, что он, действительно, не избегал беды, но и не заслужил её.
      И по-прежнему жду его телефонного звонка.
      Михаил ЛЕЩИНСКИЙ
      ВОЙНА ЗАКОНЧИТСЯ В СРЕДУ
      Да, да - все точно знали это, знали ещё за десять месяцев до той самой среды 15 февраля 1989 года. А все просто: эта дата была обозначено в совместных советско-афганских решениях по Афганистану. В этот день последний наш солдат должен был покинуть сопредельную страну...
      И вот был понедельник перед той самой средой. День удивительно теплый и солнечный даже для афганского февраля. В опустевшем поселке АФСОТРа почти на самом берегу пограничной Амударьи нас не было и десятка. АФСОТР - это крупнейшее в прошлом советско-афганское транспортное акционерное общество. Поселок - два десятка уютных финских домиков. Ну а мы - корреспонденты Центрального телевидения в Афганистане Борис Романенко и я, журналист из Москвы Артем Боровик и военный водитель Сережа, прикомандированный к нашей группе со своим "уазиком". Еще один коттедж занимал Равиль - начальник продслужбы 40-й армии - со своими замами и многочисленными припасами.
      В таком составе население поселка сформировалось лишь накануне вечером, когда мы четверо пришли в пограничный афганский город Хайратон с последней колонной наших войск. Она, собственно, состояла из передвижного командного пункта генерала Громова и его боевого охранения. Это подразделение и должно было в среду обозначить полный вывод советских войск из Афганистана. Командующий армией настойчиво предлагал нам заночевать с его штабом на территории стоявшей там раньше воинской части. Конечно, в этом был резон: во-первых, охрана, а потом - два шага до пограничного шлагбаума и моста через Амударью. Мы было уже стали разгружаться, как вдруг появился Артем, который, по своему обыкновению, ехал не с нами, а на броне какого-то БТРа. Как и все мы, был он серым от пыли, каким-то всклокоченным, но очень радостным и возбужденным. В отличие от нас, которые были вынуждены последний месяц беспрерывно мотаться с колоннами до границы, передавать из Термеза материалы в Москву, а потом возвращаться обратно к движущимся войскам, Артем, находившийся все это время в боевых порядках, впервые попал в Хайратон, увидел заветный берег, за которым Родина. Конечно, для него, молодого и очень эмоционального, это было сильным впечатлением. Так вот, появившись, он стал горячо убеждать меня, что надо ехать ночевать в давно уже оставленный хозяевами афсотровский поселок. Он прослышал об этом месте от того самого начальника продслужбы, который уже отправился туда, подальше от начальства.
      Конечно, я понимал всю авантюрность этого предприятия: уйти почти на километр от своих, остаться без охраны в практически уже оставленном нами городе, переполненном оружием и враждебными афганцами, которые, считая нас предателями, были готовы в эти последние дни на любые провокации, - все это противоречило моему четырехлетнему опыту жизни и работы на войне. Но разве можно было сопротивляться горячности Артема, который, кстати, уже запихивал обратно нашу аппаратуру. Только потом я понял причину его устремлений, но тогда уже было поздно...
      Итак, был теплый солнечный понедельник... На бельевых веревках, оставленных у домика его бывшей хозяйкой, сушились наши выстиранные утром шмотки: тельняшки, носки, трусы, подворотнички от военного камуфляжа, который мы не снимали последний месяц и в котором послезавтра предстояло закончить эту войну. Но впереди ещё были две ночи. И, судя по тому, что было ночью минувшей, спокойствия не предвиделось. С наступлением темноты тут начиналась вакханалия. От злобы на нас и страха перед моджахедами, которые уже подошли к городу буквально на наших плечах, афганские солдаты палили из всех видов оружия: от автоматов до гранатометов и легкой артиллерии. Плюс к этому горели и взрывались костры из пуль, которые выбрасывали из автоматных рожков наши солдаты перед самым переходом границы. Одним словом, было весело. И я уже не раз пожалел, что поддался Артему. Тем более что поздно ночью мы с ним сильно поругались...
      А дело было в том, что, только мы разместились в поселке, Артем опять исчез. Мы были заняты с начпродом разработкой меню предстоящего ужина, а потому не сразу заметили, что его нет. Меж тем уже было темно, и канонада усиливалась. Так прошло несколько часов. Сняв с предохранителей свои автоматы, мы обошли поселок и его окрестности. Ничего и никого. Лишь в сотне метров от нас, у самого въезда на мост, светилась огнями вышка, специально сооруженная для представителей ООН, которые ежедневно фиксировали наши уходящие колонны, считали количество техники, личного состава. Мы уже видели этих ребят прежде, когда пересекали границу, даже делали с ними интервью. Одетые с иголочки, в голубых беретах и таких же шелковых, почти кокетливых шарфиках, они были для нас существами из другого мира. Так вот, как выяснилось потом, их близкое соседство и привлекло Артема в этот поселок. К ним он и отправился, не думая об опасности и не предупредив нас. Конечно, молодому парню, хорошо знающему западную жизнь, язык, хотелось после всей этой военной грязи и общения с помощью ненормативной лексики, немного передохнуть, вспомнить об иной жизни. Да и журналистский интерес был несомненен: хороший мазок для будущих материалов. Короче, явился он уже за полночь.
      Представление о нашем разговоре может дать знаменитый анекдот о двух солдатах, работавших всего один день в детском саду, после чего дети говорили только матом. Когда же потребовали объяснения от солдат, то оно было таким: "Рядовой Иванов паял провода, а я держал лестницу. Когда мне на голову начало капать расплавленное олово, я сказал: "Товарищ Иванов, зачем же вы льете мне на голову расплавленное олово". И все. Никакого мата".
      Так же сказал и я: "Товарищ Артем. Зачем же вы так поздно гуляете по незнакомому городу и один? А мы вас ждем и немного волнуемся..." Короче, кое-что пришлось объяснить. Он, конечно, все понял. Извинился. На том дело и кончилось.
      Вообще, надо сказать, что это был далеко не первый наш разговор на подобные темы. Артема часто, что называется, заносило. Безоглядно он ввязывался в любое дело, в котором чувствовал настоящий материал. Конечно, без этого Богом данного чутья не может быть ни одного стоящего журналиста. Но на войне это может дорого стоить. Не мне его осуждать за это. Глупостей тоже понаделано достаточно. Однако штука в том, что на войне никто не думает о смерти, о своей смерти. Всегда кажется, что с тобой этого просто не может быть, а поэтому должен ты оберегать других, особенно тех, кто притягивает опасность, как одинокое дерево молнию. Мне всегда было страшно за Артема. С того самого первого его приезда в Афганистан, когда, ещё ничего не зная здесь, он сорвался по первому предложению чуть ли не первого встреченного им офицера, и оказался в самом пекле, в Рухе. Батальон, который сидел в этом горном кишлаке в окружении "духов", называли "бессмертный гарнизон". Обстрелы были по несколько раз в день. Сидели в основном в землянках и блиндажах. Связь с внешним миром только по воздуху, на вертолетах. А что такое полет на "вертушке", знает каждый, прошедший Афганистан. Это был наиболее рискованный способ передвижения. Артем всего этого тогда не знал и знать не мог. Зато, когда вернулся, - многое понял. Но отчаянного стремления в пекло не убавилось.
      Это не было бесстрашием ребенка, который лезет в огонь, потому что не знает, что он сжигает. Артем на удивление быстро понял, что такое война, осознал её сущность. Главное - она не прощает легкомыслия, игривого отношения к себе. Каждая пуля возвращается, каждая загубленная жизнь требует отмщения. Это дело строгое. Мне кажется, что с Артемом это произошло в первый же его приезд в Афганистан. Он многим отличался от наших собратьев по перу, почти все из которых были значительно старше и опытнее его. Сотни их повидал я за годы работы в Афганистане. Приезжают на неделю, на две. Уже в аэропорту просят оружие, а потом, дорвавшись до него где-нибудь в горах, палят во все стороны, фотографируются, напяливают каски, бронежилеты. И, конечно, сами себе кажутся эдакими бывалыми воинами, солдатами удачи. Да и пишут потом примерно в таком же духе. Не таким был Артем. Он никогда не носил оружия, хотя часто бывал на боевых действиях, где даже мы, обремененные камерами и магнитофонами, не расставались с пистолетами. Называли мы их "лекарство антиплен", потому что думать о серьезной обороне с помощью "макарова" наивно. Но Артем не хотел даже этого. Меня поразил однажды его очень серьезный и убежденный ответ на предложение пострелять: "Я журналист. Женевская конвенция запрещает мне иметь оружие". Конечно, смешно было говорить в Афганистане тех лет о каких-то конвенциях времен Первой мировой войны, но таков был Артем, таковы были его убеждения. Да и вообще, события войны его интересовали лишь постольку, поскольку в них участвуют люди, раскрываются с неожиданных сторон характеры. О них он и писал, ради них ездил на войну.
      Журналисты, работавшие в Афганистане, постоянно говорили, что тот, кто приедет туда на неделю, напишет повесть, кто на две - роман. Тот, кто находится там несколько лет, не напишет ничего. В этом был глубокий смысл: чем больше ты понимал, что там происходит, чем больше пропитывался духом этой безнадежной и бесславной войны, тем больше времени требовалось на осмысление всего этого. Может быть, годы, а может, и десятилетия. Вот и Артем. Он ведь написал об Афганистане ничтожно мало по сравнению с тем материалом, которым обладал. Наверняка ждал, когда "рука потянется к перу...". Да и я сейчас, через десять с лишним лет, пишу первые строки воспоминаний. Раньше просто не мог...
      Да и сейчас трудно, хотя, кажется, что помнишь каждый час, каждый эпизод. И ловлю себя на том, что многое в памяти связано с Артемом, хотя из моих четырех военных лет с ним мы провели вместе дай бог полгода в общей сложности. Но, видно, так уж сложилось, что именно с ним многое было связано. А может, это оттого, что он действительно как-то притягивал опасность...
      Был в годы афганской войны такой случай. Под 8 марта 87-го года "духи" обстреляли из минометов через границу таджикский поселок Первомайский. Были убитые, раненые. В ответ наши провели в том районе жесткую карательную операцию. Мы срочно вылетели на границу. Артем был с нами. На месте нам дали бронегруппу и мы двинулись тремя БТРами в мятежные кишлаки, откуда велся обстрел советской территории. По пути попадались обычные в таких случаях заградительные отряды, фильтрационные пункты для проверки уходящего от войск мирного населения. Мы шли все вперед. В результате попали в совершенно безлюдный кишлак. Ни "духов", ни наших, ни жителей. Мой оператор приуныл - снимать нечего. Только разрушенные нашей авиацией дувалы. Командир взвода сопровождения так за нас расстроился, что дал с досады очередь из автомата. Господи, что тут началось. Казалось, что из-за каждого камня бьет автомат, пулемет или ухают мины. Наши заняли круговую оборону, прикрывая отход оператора и нас. Двоих солдат ранило. Короче, еле выбрались. Солдаты, сидя на броне рядом с нами, живо обсуждали только что пережитое. Все были возбуждены после такого стресса. Артем, конечно, тоже. Но он молчал, причем как-то стыдливо. То ли поймал себя на чувстве испытанного страха, то ли неловко ему было оттого, что он, глубоко штатский человек, попал вот в такую настоящую боевую передрягу.
      Он был вообще очень стеснительным и, как говорят в России, совестливым. Стеснялся всего: и своей молодости, и румянца на щеках, и того, что отец известный журналист.
      Мы много говорили с ним об этом. Несмотря на большую разницу в возрасте, судьбы наши были во многом похожи. Дело в том, что, когда, теперь уже четыре десятилетия назад, я начинал работать на Московском радио, мой отец, Борис Лещинский, тоже был очень известным радийным журналистом. И мне довольно долго пришлось доказывать свою творческую самостоятельность, когда окружающим хотелось во всем видеть помощь отца. То же и Артем. Он откровенно говорил мне о том, как трудно ему пробивать свой путь, не обращая внимания на завистливый шепоток и угодливость болванов. Чему, кстати, я неоднократно был свидетелем. Чего стоил хотя бы такой случай. Прилетаем мы в Джелалабад. И прямо у трапа замполит местной бригады вручает Артему букет цветов. В тот момент я даже испугался за Артема: такой у него был цвет лица. Что называется, пять минут до удара. Но обошлось, а замполиту, отведя того в сторонку, высказал все я. Кстати, потом именно в районе Джелалабада Артем участвовал в рейде спецназа, достойно проявил себя, за что и был награжден боевой солдатской медалью.
      С Джелалабадским спецназом связана и ещё одна история. Как-то командование 40-й армии организовало для большой группы наших журналистов поездку от Джелалабада до границы с Пакистаном в районе КПП Торкхам. Это была главная дорога, соединяющая центр Афганистана с Пакистаном. Естественно, что вокруг неё все время шла борьба. Моджахеды устраивали там постоянные обстрелы, нападения на мирные и военные автоколонны. К моменту нашей поездки спецназ закончил в том районе очередную операцию по зачистке трассы и прилегающих районов. Журналисты были приглашены для того, чтобы засвидетельствовать безопасность на трассе. Все было хорошо. Мы двигались большой бронегруппой из шести БТРов. Была весна, и долина вдоль дороги вся была похожа на яркий многоцветный ковер. "Какие потрясающие краски у этих цветов", - сказал мне Артем. Пришлось разочаровать его. Этой красотой были поля цветущего опиумного мака. Опиум здесь был и средством к существованию, и валютой, предметом постоянных раздоров между разными вооруженными группами.
      Вот среди этих полей и накрыл нас обстрел реактивными снарядами. Ни один РС, к счастью, не попал прямо в машины, но осколками посекло здорово. Особенно серьезное ранение в бедро получил корреспондент ТАСС Юрий Тыссовский. Конечно, поездка была скомкана, но репортаж у нас получился тогда отменный. Представляете: раненые журналисты, блокноты, залитые кровью, разбитые камеры...
      Короче, рванули мы прямо с трассы на аэродром, где ждал наш самолет. Юру Тыссовского на носилках положили в проход между расположенными вдоль бортов скамьями - самолет был десантный. Как только разместились, привычно стали разбирать парашюты. Тогда без них уже летать не рисковали. Слишком много к тому времени у "духов" было "стингеров" и других средств ПВО. Я обратил внимание, что Артем с парашютом не торопится, будто раздумывая. И тут меня осенило. "Ребята, - говорю, - а как же Юра? На него же парашют не наденешь. Давайте и мы на этот раз без них. Если что, так все вместе". Так и порешили. Я поймал благодарный взгляд Артема и понял, что угадал его желание. А он ещё сказал: "И правильно. Все равно судьба..." Если бы знать тогда, какое значение будут иметь эти слова...
      Да, тогда судьба ещё берегла и нас и его. Ведь через все прошли без единой царапины. Сейчас и вспомнить-то порой бывает страшно...
      Но вернемся в тихий счастливый понедельник перед заветной средой. Мы все вместе, сидя на теплом солнышке, обсуждали две проблемы, которые повесил на нас Артем. Ночью он вернулся не один. Когда мы в темноте услышали шаги и вышли на крыльцо, то увидели вместе с ним две непонятные фигуры. Одна при ближайшем рассмотрении оказалась дамой. В черном берете и черном же комбинезоне, густо покрытыми серой пылью, она была похожа на механика-водителя боевой машины, только что вернувшегося с многочасового марша. Разрушали образ лишь фотокамеры в огромном количестве, болтавшиеся у неё на шее и плечах, да некоторые особенности женской фигуры. К тому же она совершенно не говорила по-русски. "Это - Кристина. Американская фотожурналистка, - представил свою спутницу Артем. - Непонятно как, но она добралась сюда из Пакистана. Ооновские ребята попросили помочь ей со съемками вывода войск".
      Можете себе представить мою реакцию в тот момент. Только отлегло от сердца из-за отсутствия Артема, как новая проблема. От греха подальше наш оператор Боря Романенко быстро отвел её в пустующий соседний дом, объяснив, что здесь она может привести себя в порядок и отдыхать до утра.
      Второе явление было огромной черной собакой с всклокоченной вьющейся шерстью. "А это Боцман, - продолжал представление своих спутников Артем. Он заслуженная саперная собака. Его подразделение утром уходит домой, а собак пограничники не пускают. Карантин. Ребята попросили: может быть, вы поможете? Надо подписать вот этот сертификат". - "Господи, да я что, ветеринар, что ли? Только этого мне не хватало..."
      Конечно, я очень хорошо понимал Артема, ведь саперные собаки на войне - это явление особое. Они идут перед саперами, ориентируясь только на свой нюх. Сколько жизней они спасли. Сами же нередко подрывались на минах, гибли, получали тяжелые ранения и контузии. Но их всегда старались выходить, оставить в подразделении. Шли они с солдатами и по дороге домой, делая безопасным этот путь. И вот теперь на границе их надо было бросать. Таковы были жестокие законы карантина. На оставленной же нами афганской земле их ждала верная гибель. Причем очень скорая. Дело в том, что афганцы ненавидели наших собак. Те отвечали им взаимностью, издалека чувствуя специфический запах их тела и одежды. И вот теперь у границы афганские солдаты безжалостно убивали из автоматов всех оставленных собак... Их предсмертный вой сливался с ночной канонадой...
      Вот такие вопросы мы и решали, греясь на февральском азиатском солнышке. Надо сказать, что от домика армейского начпрода уже тянулись аппетитные ароматы, а потому настроение было благостное. До праздничного обеда оставалось немного. Однако наш благостный настрой не мог рассеять озабоченности Кристины и Боцмана. Их судьбы ещё не были решены.
      Начали с Кристины. Артем взял на себя роль адвоката-переводчика. Правда, и так хотелось ей помочь, но что можно было сделать, если у неё не было даже афганской визы, не говоря уже о советской. Порешили взять её с собой и везти до самой пограничной черты, а уж потом пускай возвращается к ооновцам и едет с ними в Кабул. Артем был совершенно удовлетворен таким решением. Я знал, что он очень любил помогать людям и всегда радовался, когда это удавалось...
      С Боцманом было сложнее. Шанс был только один: использовать мой авторитет и горячность Артема, чтобы уговорить пограничников. Решили отложить это дело на завтрашнее утро, чтобы не лишать Боцмана участия в предстоящем банкете. Скажу заранее, что идея удалась. Утром Артем погрузил Боцмана в "уазик" и отправился к границе, вооруженный сертификатом, где в графе "ветеринарный врач" стояла моя разборчивая подпись: Лещинский. Чудо, но этого оказалось достаточно. Артем привез Боцмана прямо в лагерь саперов, который они разбили недалеко от границы на советском берегу. В среду мы их видели там. Останавливаться было некогда, но нам показалось, что Боцман и на ходу узнал нашу машину и благодарно залаял. Конечно, это нереально, но нам с Артемом, людям сентиментальным, очень хотелось в это поверить и мы сумели убедить друг друга...
      Меж тем банкет у начпрода Равиля, только начавшись, быстро набирал обороты. В молчании выпили третий тост - за павших. Тут каждому было что вспомнить...
      Впервые смерть прошла совсем рядом со мной на второй месяцу работы в Афганистане. Мы возвращались в Кабул из района боевых действий. Ехали боевой колонной, сидя, как и всегда в Афганистане, на броне, то есть не внутри БТРа, а снаружи - так безопаснее в случае подрыва на мине. Дорога вела в кишлак. Потянулись по сторонам нищие глинобитные дувалы, толпы грязных раздетых ребятишек, торговцы, бесконечные лавки-дуканы. Рядом со мной сидел молоденький совсем солдатик. Всю дорогу я чуть ли не упирался в его бритый затылок. И вдруг он скатился с брони и замер на дороге в какой-то неестественной прозе, подогнув под себя правую руку. Я решил, что он не удержался и упал. БТР моментально остановился. Лишь тогда я разглядел тоненькую красную струйку у его виска. Выстрел снайпера. Бойцы спешились и, на ходу выстраиваясь в цепь, пошли в кишлак, откуда раздался выстрел. Боевые машины развернули в сторону кишлака пушки и пулеметы, открыв из них беглый огонь по домам и всему, что движется. Я поймал себя на том, что машинально снял с предохранителя автомат, готовясь стрелять по первой же цели.
      Так впервые ощутил я ненависть, которую рождает война, её непреложный закон: или ты, или тебя...
      Я рассказал как-то эту историю Артему, когда он, вернувшись из очередной поездки на боевые, взахлеб говорил о замечательных парнях, с которыми познакомился на высокогорном блок-посту. "А ведь в каждом из них живет такая же ненависть и готовность к уничтожению себе подобных", сказал я ему, заранее зная, что Артем не приемлет этих чувств. "Я не могу их осуждать, ведь они каждый день рискуют жизнью. Но если бы я мог, я бы убедил их, что ненавидеть надо не афганцев, а саму войну, тех людей, что толкают в пекло целые народы". Таковы были его убеждения, которые сформировались именно в Афганистане, став затем моральной основой всего, что он написал об этой войне, да и не только о ней.
      Да, у него не было, да и не могло быть ненависти к афганцам. Несомненно, он был, как говорят, человеком вселенной, которого интересовало и привлекало каждое божье творение.
      Из Кабула мы должны были улетать вместе с оперативной группой штаба армии. Войска уже шли к границе, Кабул был оставлен несколько дней назад, а погода все не давала возможности переместиться на полевой командный пункт, что был организован в Найбабаде, на середине пути между Кабулом и советской границей. Третий день мы с Артемом и Борисом Романенко сидел в опустевшем здании нашего кабульского корпункта. Все проводы уже прошли, вся водка выпита, а погоды все не было. И вдруг Артем завел речь о том, что, мол, завтра вот улетим из Кабула и, быть может, уже никогда здесь не будем, а ночной жизни-то города так и не знаем. Все с армией, на БТРах. Махнуть бы сейчас куда-нибудь, где развлекаются богатые афганцы. Услышав об этом, наш переводчик афганец Малек даже вскочил со стула. Ужас был в его глазах. Кабул в комендантский час был всегда опасен, а сейчас, когда в городе уже нет наших войск, - тем более. А уж в злачные места и раньше-то нельзя было показываться, а сейчас это верная гибель. Мы, однако, завелись. Артем умел подбить на авантюру, тем более что мы сами были такими же. Короче, влезли в машину Малека, его посадили за руль, снабдив внушительной пачкой афгани, и погнали в район так называемого "грязного базара", куда и днем никогда не совались. Мы предчувствовали интереснейшие впечатления. Правда, кончилось все быстро. Остановившись у большого притона, Малек пошел вперед, на разведку. Назад он уже бежал, сопровождаемый гневными ругательствами хозяина и охраны. Хорошо, хоть машина сразу завелась...
      Прощальный банкет у Равиля растянулся на сутки. Все понимали, что позади остается, быть может, лучшая часть жизни. Как ни парадоксально это звучит, но так и есть. И понять не трудно. Это было время, до предела насыщенное делами, событиями, впечатлениями. Время, когда мы чувствовали свою нужность, зная, как ждут люди наших съемок и печатных строчек. И если это было важно для нас, перешагнувших уже к тому времени середину творческой жизни, то как важно было все это для Артема на пороге настоящего мастерства и всеобщей известности.
      Обо всем этом мы думали да и говорили тоже ранним утром той самой знаменитой среды - 15 февраля 89-го года у пограничного шлагбаума при въезде на мост через Амударью. Вся советская и иностранная пресса ждала последнюю колонну из Афганистана на советской стороне, на специальной площадке близ границы. И лишь наша группа да ещё Миша Кожухов из "Комсомолки" и правдист Вадим Окулов были здесь. Уже вытянулись в колонну БТРы, солдаты и офицеры стирали с начищенных сапог и ботинок въедливую афганскую пыль, ладили на полевую форму боевые ордена и медали, командиров собрал вокруг себя генерал Громов. Давал последние наставления. Дело нешуточное - история творится.
      Обычно осознание неповторимости момента приходит гораздо позже, подчас через годы, но мы понимали это прямо тогда, чувствовали каждую минуту. Артем был очень возбужден. Даже на обветренном лице видно было, как горят щеки. Он, не выпуская из рук портативную видеокамеру, бегал от машины к машине, с кем-то обнимался, кому-то писал московский адрес, сам записывал десятки имен и адресов...
      И вот команда: "Заводи!", отмашка флажками регулировщика, открытие шлагбаума, и головная машина, в люке которой под развернутым боевым знаменем стоял командующий армией, въехала на мост.
      Мы с Романенко и Артемом уже были впереди, ждали, когда БТР командующего остановится у красной пограничной черты и Борис Громов, спешившись, перешагнет эту широкую красную полосу посередине моста.
      То, что было дальше, видели все: проход Громова, мое интервью с ним, встреча с сыном. Но никто не видел, что в этот момент рядом с нами был Артем Боровик.
      А дальше день покатился стремительно. Боря, Артем и я погнали в Термез, чтобы передать в Москву тот самый исторический теперь репортаж. Сразу же после перегона помчались на самолет, улетавший в Ташкент. Там на военном аэродроме Тузель нас уже ждал санитарный почему-то автобус, который прислал наш друг командир полка связи Костя Белов. Ну а дальше - уже гражданский аэропорт Ташкента. Толчея у касс. Добывание через военного коменданта билетов на московский рейс и, наконец, взлет...
      От всей этой суматохи мы очухались уже на высоте 10 тысяч метров. Романенко достал из какого-то кофра с аппаратурой литровую бутылку "Джонни Уокера", невесть как сохраненную им для этого момента. А момент того стоил. Ведь только сейчас, не боясь сглазить, мы могли сказать друг другу, что война позади, что мы остались живы. Еще вчера вечером этого не стал бы говорить никто, но теперь было можно не только говорить, но и выпить за это. Правда, возникла проблема. В суматохе мы оставили в Сережином "уазике" весь сухой паек, которым нас снабдил Равиль. Закусывать было нечем, а кроме того, просто хотелось есть. Уже сутки во рту ничего не было. К счастью, тут же понесли "легкий ужин". Хлебосольность Аэрофлота позволила лишь закусить после первой. Что было делать дальше? И тут нашелся Артем. Видя, что заполнившие самолет "тюбетейки" совсем не опустошают поставленные перед ними подносы с едой, Артем стал собирать нетронутую еду, делая вид, что помогает стюардессам. Таким образом наш ужин стал соответствовать торжественности момента. "Джонни Уокер" и обильная еда совсем нас сморили. Мы проснулись уже на земле...
      Осталась позади война, осталась позади общая часть наших разных судеб. Взлет Артема продолжался и будет продолжаться...
      Валерий ОЧИРОВ:
      "Я благодарен судьбе за то, что мне довелось быть его современником"
      Артем Боровик ворвался в нашу жизнь, как порыв свежего ветра. Его публикации, выступления на тему армии и войны в Афганистане сразу привлекли мое внимание и побудили взглянуть на события тех лет под другим ракурсом. В сентябре 1990 года меня пригласили в Центр военно-морских исследований США для участия в Международной конференции по проблемам локальных войн. Я в тот период был членом Верховного Совета СССР. 23 сентября позвонил Артем, сообщил, что он тоже приглашен на эту конференцию, и спросил, какую тему доклада я выбрал. Я ответил, что буду докладывать по Афганистану, и конкретно о технологиях, заставивших руководство СССР принять безумное, на мой взгляд, политическое решение о вводе войск в Афганистан. Весь полет через океан мы проговорили. Передо мной был молодой парень - талантливый, энергичный, с аналитическим мышлением и энциклопедической памятью. Таких было мало тогда, и таких стало меньше сейчас... Когда я выступил с докладом на конференции, Артем посоветовал мне опубликовать его дома, на Родине. Это была первая официальная публикация материала, основанного на архивных документах, предоставленных мне Генеральным штабом Вооруженных Сил СССР. Опубликовано это было при содействии Артема в "Комсомольской правде". Позже мы встречались с ним в зонах военных конфликтов в Грузии, Абхазии, Осетии и Ингушетии, Азербайджане, Армении, и всякий раз, обнявшись, мы договаривались, где будем ужинать или обедать - это была возможность спокойно поговорить.
      К сожалению, мы встречались редко, так складывалась жизнь, но часто перезванивались. Он уговаривал меня написать сценарий к фильму о моем афганском прошлом. Почему-то не дошли руки... А сегодня поздно и нет желания этого делать.
      Я хочу сказать родителям Артема, его жене, сестре, его детям и племянникам, что Артем является для многих в нашей стране мерилом правды, доброты и честного служения Родине.
      Я благодарен судьбе за то, что мне довелось быть его современником.
      Юлий Воронцов "Можно к Вам ?"
      Передо мной стоял высокий молодой человек. Он улыбался знакомой открытой улыбкой. Хотя и видно было, что он чем-то очень озабочен. Как он вырос! И очень похож лицом на мать, а прорывающейся в жестах и поведении энергичностью и целеустремленностью - на отца. Давно я тебя не видел, Артем, ты уже не мальчишка, каким я тебя знал в семье моего старого друга со студенческих времен. Да, время летит. Кто бы мог тогда предсказать, что мы вот так встретимся в кабинете советского посла в Кабуле во время афганской войны и ты обратишься ко мне с необычной просьбой: "Военные не пускают меня в зону активных боевых действий, но как я могу писать об этой войне, о наших солдатах, не видя всего собственными глазами? Повлияйте на наших военных, ведь вы посол!"
      Вот как в жизни иногда получается: не так уж много лет тому назад видишь мальчика, везущего за собой на веревочке игрушечный грузовичок, и не знаешь - не гадаешь, что перед тобой будет стоять уже взрослый молодой мужчина и просить дать ему возможность пойти с солдатами в бой. И ведь не военный же, не призванный, как говорится, под знамена. Но журналист, и даже больше того - молодой писатель. Я его очерки и статьи с большим интересом читал. И ведь прав - как писать об этой войне, о наших людях, если её не увидеть, не пережить её вместе с этими людьми. Но, с другой стороны, он ведь не обязан влезать в это пекло, присягу ведь не давал, приказа не получал. А если он сам считает, что обязан, по долгу журналиста? По своей совести писателя?
      Артем выжидательно смотрит на меня. Глаза - точно матери, но настойчивость во взгляде - от отца. Стоп, стоп, стоп, а как я в глаза Генриху и Гале посмотрю, если с Артемом что-нибудь случится? Проще всего поддержать военных. А другие ребята пойдут в бой, потому что есть приказ, потому что мы ввязались в эту войну и теперь надо обеспечить почетный для нашей страны выход из нее? Да, Артем, задал ты мне задачку.
      - Знаешь что, Артем, я понимаю и уважаю твое желание. Но не могу я самостоятельно решить, пускать тебя на линию огня или нет. Мне необходимо переговорить с твоим отцом. Ты сын моего старого друга, и ты уж извини, мне нужно выдать ему телефонный звонок в Москву.
      По лицу Артема прошла тень явного недовольства. Ну ничего, перетерпи Артем, два старых студенческих друга смогут тебя понять и поддержать.
      Генрих не долго раздумывал, сам не раз шел на риск на своих журналистских путях-дорогах, хорошо поэтому понимал своего сына. Не мог он не оценить смелости молодого журналиста, не стал ему на пути. На том мы и порешили, и на лице Артема снова появилась его такая красивая, открытая улыбка.
      - Значит, быть по сему. Но ты там не вздумай бравировать, ведь ты же не строевой боец, а безоружный журналист - штафирка, - попытался я придать себе строгость на прощание.
      - Не беспокойтесь, все будет в лучшем виде, - заулыбался он, довольный, будто я ему подарок сделал.
      Военные потом, после боя высоко оценили смелость молодого журналиста, который оказался отнюдь не лишним среди сражавшихся солдат, а "совсем наоборот", загадочно добавили они, рассказывая мне об этом. Я не стал уточнять, догадываясь, в чем тут дело.
      А потом мы читали блестящие очерки Артема об афганской войне, написанные не понаслышке. Да, вот такие случаются дела, когда мальчишки вырастают в настойчивых, смелых и очень талантливых людей.
      Рустам Арифджанов:
      "Небо цвета линялых джинсов"
      Мы стали работать вместе, когда каждый из нас прошел уже достаточный путь в журналистике. Чуть погрузнели, меньше стали писать сами, уже даже и редактировать чужие тексты меньше. Наша работа, скорее, была стратегической, командирской. У Артема вообще генеральской, когда работаешь не только с фразой, не только с отдельной статьей, но даже и не с отдельным номером.
      Но иногда среди разговоров о хитросплетениях современной политики, о тайных интригах и секретных планах Кремля у нас прорывалось.
      - А помнишь, у тебя была классная фраза: "К августу небо вылиняло, став белесым, словно джинсы после многократной стирки"?
      - А у тебя...
      Когда-то ворвавшись в российскую журналистику свежим, отчасти хемингуэевским слогом, Артем в последние годы до обидного мало писал сам. Когда-то доказавший всем, что значит настоящий крепкий репортаж, он уже меньше сам бросался в "горячие" точки.
      Генералы не ходят в атаку. Поднимают других. И отвечают и за успех боя, и за жизнь каждого.
      Наверное, не мне вот сейчас по горячему следу формулировать принципы артемовской журналистики. Со временем это сделают другие. Я просто задам, как говорят в научных кругах, некоторые реперные точки.
      Итак, первое. Информации должно быть много. Кстати, среди артемовских современников самой информационно наполненной была проза Юлиана Семенова. Именно его формулировка "Информация к размышлению" стала частью полного названия нашей телевизионной передачи. Размышлять важно, но гораздо важнее дать информацию. Чтобы, получив её, читатель или телезритель размышлял сам.
      Второе. Вторая составная часть названия телепередачи. Точнее, первая. Конечно же, первая, ставшая и названием нашего ежемесячника, и именем всего холдинга боровиковских изданий. "Совершенно секретно". Тут понятно. В любом материале должна быть эксклюзивная информация. Пусть только один факт, пусть одна деталь, но уникальная. Совершенно до этого секретная. Сам Артем выуживал эти факты из всего - гула улиц, кулуарных разговоров, доверительных бесед, вороха иностранных изданий, которые он привозил из зарубежных поездок.
      Мы садились друг против друга или, когда он чувствовал, что информация чрезвычайно конфиденциальна, находили в здании какой-нибудь наименее приспособленный для прослушивания закуток и перебрасывались сведениями. Было даже какое-то соревнование - у кого сведения совершенно секретнее. Он всегда побеждал. Вот он только что прилетел после трудных переговоров в Америке, вот после каких-то обязательных визитов к президентам, премьерам, зарубежным боссам, и все равно он знает о тайнах российской внутренней политики больше. Доходило до смешного. Он звонил откуда-то издалека, просил перезвонить с какого-нибудь "незасвеченного" (такого, по которому мы раньше никогда не переговаривались) номера телефона и выкладывал. В конце разговора обязательно добавлял: "Ты только проверь по своим источникам". Я проверял. Не подтверждалось. Обращался к другим компетентным людям - не подтверждалось. И уже, когда понимал, что сенсация не состоялась, мне перезванивали. Сначала одни, потом другие: "Слушай, мы тут после того разговора... ну, того, помнишь? При той встрече? Ну, то, что ты просил узнать... Так вот, все подтверждается. Мои только одного не могут понять: откуда у тебя эта информация? Если не секрет..."
      Секрет. Не все, конечно, но некоторые артемовские источники информации были секретными и для меня. Таковы были наши правила. Секретными они и остались. Артем никогда не подводил людей, ему доверявших. Так что совершенно секретно - это был не только журналистский принцип, но в какой-то степени и стиль поведения. Позиция.
      В-третьих. "Проверь по своим источникам" не просто фраза. Это наш метод. Информация должна быть подтверждена как минимум из двух источников. Лучше, если эти источники будут из разных политических, экономических и прочих сфер. Это гарантия от провокаций, "слива" и прочих попыток использовать журналистов.
      Четвертое. В нашу профессию пришли математики, физики, историки, контрразведчики... Люди с замечательными способностями анализировать информацию и, может быть, даже её добывать, но иными, не журналистскими способами. Журналистика стала более виртуальной - без деталей, которые можно увидеть лежа под холмиком, скажем, Ачхой-Мартана или несколько часов наблюдая за тем, кто входит или выходит из очередной "нехорошей" квартиры. Работа с документами - огромная часть работы журналиста-расследователя, но без полевой работы, личного наблюдения, личного участия - это не совсем журналистика. Можно написать о сложнейшем экономическом конфликте, не побывав в Норильске, Липецке или в Нижневартовске. Но ехать туда надо. Потому что, если не увидишь буровую, цех, даже набор книг в кабинете директора, не сможешь передать вкус и цвет происходящего. Материал получится неживой. Мертвый. Компьютерный.
      Артем поехал в Афганистан на войну и увидел афганское "небо цвета линялых джинсов". Журналистика - работа ходячая. Как бы не помогали нам компьютеры и Интернет.
      Есть ещё и пятый, и седьмой, и десятый пункты, на которых строилось артемовское понимание журналистики, но поговорим о журналистике, как её понимали мы.
      Идеальный журналист, полагал Артем, должен быть небритым парнем в кожаной, промокшей под дождем куртке, пропахший табаком и водкой, самолетами и поездами. "Смотри, - говорил он, увлекаясь, - вот он входит в твой кабинет, смотрит на тебя усталыми глазами, у него даже взгляд пренебрежительный, потому что он знает то, чего не знаешь ты. Ты наливаешь ему и себе стакан вискаря. Хлопнешь с ними. А потом он уйдет писать материал, а потом спать. А на облохе - огромными буквами - сенсация! У тебя есть такие парни?"
      У нас есть такие парни, Артем. У нас в российской журналистике есть и будут такие парни. Мы увидим сквозь груду терминов и макроэкономических показателей подтекст политических воззваний, сквозь цифры и тексты страницы прослушек, компроматов и сливов, сквозь мусор и грязь, мелочь и ворох - какого, черт возьми, оно все-таки цвета - небо.
      Андрей Калитин Мы до сих пор рассказываем ему обо всем
      Артем позвонил поздно вечером. До этого звонка мы никогда не виделись, не разговаривали по телефону, вообще не были знакомы. Этот звонок изменил в нашей жизни если не все, то многое. Мы - это сравнительно небольшая (10 человек) телегруппа, прошедшая пятилетнюю школу "Взгляда" и к июню 94-го, после очередного закрытия на ОРТ ведущей программы телекомпании "ВИД", оказавшаяся в "свободном полете". Причем полет этот был настолько свободным, что редколлегии мы проводили в парке около станции метро "Китай-город"... Артем спросил: "Ты сможешь приехать?" Я сказал: "Да".
      Офис на Большой Полянке, окна которого располагались ровно напротив квартиры, прославленной впоследствии бывшим Генпрокурором, скорее, напоминал хрущевскую коммуналку, пережившую очередной и, по всей видимости, последний в своей жизни ремонт. Штукатурка на лестнице осыпалась, пол посапывал и свистел, двери не закрывались, а если и закрывались, то, кажется, навсегда. Соседом "офиса" был местный сторож, завхоз и слесарь в одном лице, разводящий в своей каморке кур (это в пятистах метрах от Боровицкой башни!), так что запахи фермы встречали каждого посетителя "Совершенно секретно" задолго до появления Артема Боровика.
      Артем сидел в глубоком кожаном кресле, откинувшись на нем с такой силой, что, кажется, балансировал на одних колесах. Он выглядел моложе, чем на экране, а глаза горели с такой силой, что невольно увлекали собеседника в заоблачные дали. Мы говорили о чем угодно, только не о нас, не о телевидении и не о программе. Как выяснилось чуть позже, это был мой первый рабочий день в телепрограмме "Совершенно секретно".
      Спустя несколько лет я вспомнил об этом разговоре и, вкратце пересказав его Артему, в шутку заметил: "Знаешь, чем ты нас тогда заманил? Видеодвойкой "Sony". Это была единственная видеотехника телекомпании, а у нас, кроме скамейки в парке на "Китай-городе", тогда не было ничего". Артем задумался и сказал: "А ты знаешь, телевизор-то в тот момент был сломан". Больше на эту тему я не шутил.
      Что такое "Совершенно секретно"?
      Прежде всего, умение найти то, чего никто ещё не нашел. Увидеть то, чего никто ещё не видел. Но для этого не нужна агентура в спецслужбах, конспиративные встречи в подворотнях, подслушивающие устройства и прочая атрибутика, которой столь кичатся некоторые журналисты-расследователи.
      Артем, беря интервью, умел убедить любого собеседника, что все то, что тот говорит (а иногда бывало действительно скучно), настолько важно и интересно, что собеседник "раскрывался", секретный занавес падал и сенсация рождалась сама собой. В то же время вопросы порой были намного важнее, чем получаемые ответы, а ловушки в ходе интервью были расставлены столь искренне и грамотно, что собеседники попадали в них с удовольствием. Но это уже секреты профессии. Я уверен, многие из героев наших программ до сих пор ломают голову над тем, как их угораздило рассказать Артему все то, что потом увидела вся страна.
      Недавно я прочитал разработку одной из частных спецслужб. Двенадцать страниц машинописного текста, номера машин, телефонов, расшифровки, маршруты передвижений. Отчет о проведенных "оперативных мероприятиях". Разработка называлась "Артем". Когда наш журналист Миша Маркелов, объездивший все "горячие" точки и вытащивший где-то эту оперативку, показал Артему так называемое досье. Артем сначала исправил ручкой имеющиеся там орфографические ошибки, только потом заметил: "Не стараются". Он хотел, чтобы все старались: мы, делая программу, журналисты-газетчики из "Совершенно секретно" и "Версии", редакторы, издатели, водители, повара. И чтобы старались те, кто за ним следил.
      Учитывая то огромное количество людей, с которыми ему приходилось общаться в Москве и в командировках, на работе и вне её, ничего удивительного в том, что некоторые лица стирались в памяти, нет.
      В приемную зашел парень. Лет 25. Скромно одет, в руках - большой запечатанный конверт. Артем выглядывает из кабинета и, заметив посетителя, тут же заводит его к себе. Просит принести бутерброды, чай. Долго беседует с растерявшимся пареньком, расспрашивает его о семье, работе, увлечениях. Через 20 минут гость уходит. Артем ещё раз выглядывает в приемную: "Кто это был?" - "Курьер, привез документы", - отвечают ему. "Здорово! Хороший парень!" - говорит Артем, уходя к себе. В приемной долго перешептываются: "Неужели обознался? Или забыл?"
      Думаю, ни то, ни другое. В этом был весь Артем. Ему было важно знать и интересно слушать. Порой даже то, что многим показалось бы неинтересным и ненужным. Но именно поэтому к нему шли люди и часами ждали в его приемной. Они и мы, все, кто знал его и любил, приходим сегодня на кладбище для того, чтобы он послушал. Всем нам, слава богу, есть что ему рассказать. И, дай бог, ему с нами по-прежнему интересно.
      Я не знаю, каким Артем был начальником - хорошим или не очень. Мы прожили 6 лет в режиме еженедельного эфира. Эти шесть лет были как один день. Было утро, наступил полдень, потом стемнело. Мы были на "ты". Сам дух, царивший в "Совсеке", как мы всегда ласково именовали программу, предполагал какую-то целостность, семейственность, доброту... Бывало, мы обижались на него, он - на нас, ссорились, спорили, но оставались всегда "командой". И это было важнее тех претензий, которые он нам предъявлял, и, кстати говоря, отнюдь не безосновательно.
      Весной прошлого года Артем с Вероникой улетели на переговоры за границу как раз в тот момент, когда в Москве проходила церемония вручения ТЭФИ. До этого мы дважды подряд выходили в финал, но ТЭФИ так и не получили.
      Честно говоря, не верилось и тогда. И тут - победа! Мы выходим на сцену в "России", и кто-то из нас кричит: "Артем! Ты - с нами!" Здесь, в России, спустя год мы были на сороковой день... И опять: Артем, ты с нами... Мы прожили вместе очень сложные, очень интересные, очень противоречивые и очень важные шесть лет. Прожили как один день. Было утро, был полдень, потом стемнело... А раз стемнело, значит, обязательно рассветет. До завтра, Артем...
      Михаил Маркелов:
      "Он был нужен всем..."
      Артем настоял на том, чтобы я поехал с ним в Америку. Поздняя осень 97-го. Нью-Йорк. Наверное, это был бы мой город. Наверное. Я так до сих пор и не понял этого города, этой страны. Нью-Йорк - город на один день. Не больше. Больше - устаешь. Здесь так же пусто и болезненно, как и в шумной, безумной, бурлящей Москве. Здесь, в переполненных кабаках, на улице под серым, небоскребным небом, я чувствую слишком много себя. После очередной поездки в Чечню я никак не мог расслабиться и раствориться в бесконечно снующей и гудящей как улей толпе. Ощущение такое, будто огромную гирю прикрутили к полу. Ее невозможно поднять. Все попытки тщетны. Напряжение. Долгое время напряжение. Одна моя часть болит - другая ничего не помнит. Пустота. Я пока не видел ОКЕАНА. Но не думаю, что ОКЕАН - это лекарство. Вряд ли. Надо во что-то верить. Надо? Необходимо сшить две половинки. Двух Янусов. Плохо быть одним, а чувствовать себя МНОГИМ. Как я был наивен, думая о том, что все пройдет, депрессия отступит, я проснусь трезвым, светлым и все будет позади... И Чечня тоже... Ничто, никогда просто так не проходит. И это очень плохо. Нельзя оставлять болезнь без присмотра. Нельзя заражать других людей. Нельзя врать себе и говорить каждый раз, что ты ЗДОРОВ. ЛОЖЬ - ураган. Сметает все на своем пути.
      Мороз. Я познакомился с Нью-Йорком в тот момент, когда он был замороженным. Меня одолевало предчувствие чего-то ужасного. Какое совершенное слово - ПРЕДЧУВСТВИЕ. Я сидел со своим оператором и "полоскал" почки в дешевом пивном ресторанчике. Мы говорили о войне. Надо понять тех, кто убивает, убивает в Чечне, в Югославии, в Африке, тех, кто убивает что-то внутри себя. Это был бред. День окончательно отмерцал, мертвым недогоревшим костром, замерзшим на гребне волны, звуком поющего о беде ОКЕАНА. Так быстро и одновременно долго замерзает только душа. Больная душа. Истерзанная суть и плоть. Это была очередная постчеченская депрессия. Мы ждали Артема, он должен был вернуться с какой-то важной встречи. Накануне мы с оператором похулиганили. В районе Гарлема мы чуть было не угнали автомобиль. Чудом нас не забрали в полицию.
      Боровик пришел... Нет, не так.
      Артем ворвался как буря в пустыне, улыбающийся во весь рот, раскрасневшийся от первого нью-йоркского мороза. Он всегда появлялся внезапно. Так же внезапно он мог сорваться с места промчаться дальше. Люди, люди, бесконечные встречи. Он был нужен всем. Тогда он был просто необходим мне.
      Я очень хотел, чтобы именно он выслушал мой пьяный бред о войне. Он слушал серьезно, не улыбаясь. Дослушав, сказал:
      - Старик, с сегодняшнего дня ты отдыхаешь. В ближайшее время никакой войны, хватит крови. - Я хотел возразить, но Тема сделался суровым: - У тебя есть выбор: или сделать так, как Я сказал, или сделать так, как сказал Я.
      Мы рассмеялись. Почему-то стало легко. С ним всегда было легко. Он мог говорить полуфразами, намеками, но все тут же становилось на свои места, и все было понятно. Тогда в Нью-Йорке он часто вспоминал Афганистан и рассказывал мне о том, что чувствовал он тогда, десять лет назад. Я сравнивал его ощущения со своими и понимал, что все очень похоже. У войны нет логики... Ты возвращаешься с фронта и постепенно боль от увиденного проходит. Остается чувство беспомощности от того, что вообще-то ты ничего не сможешь изменить, остается обида за тех ребят, которые, вернувшись с бойни, скорее всего никогда уже не смогут жить привычной, спокойной жизнью. Артем говорил о том, что "никто не в силах пересмотреть похороненное прошлое, но мы по крайней мере в состоянии оценить поступки политиков, решающих судьбы восемнадцатилетних мальчишек, для которых новой религией стал автомат Калашникова. В Америке Тема смог убедить меня в необходимости спокойного, не холодного, а спокойного восприятия войны. Для военного репортера такой подход - гарантия собственной жизни, жизни оператора, в общем людей, за которых ты в ответе. Артем умел убеждать. Во время бесконечных споров о программе, в изнурительном, длящемся несколько лет (после ухода Попцова) конфликте с проворовавшимся руководством Российского телевидения, Тема никогда не позволял себе хамства. Он никогда не давал повода недругам разглядеть наши слабости, которые безусловно были. Я не припомню случая, когда Артем на кого-нибудь, когда-нибудь повысил голос. Он всегда, в самых критических ситуациях оставался мужиком. За это его уважали даже те, кто желал гибели... Гибели империи "Совершенно секретно".
      Со стороны казалось, что у Боровика получается все. Или почти все легко и играючи. За этой видимой воздушной легкостью стоял титанический труд, сон по три часа в сутки, командировки, умение слушать и понимать всех. Я вспоминаю, как тяжело мне было работать до знакомства с Артемом на телевидении. Как тяжело было находить общий язык с грандами, "мастодонтами" отечественной тележурналистики. Всегда был незримый барьер, отделяющий и отдаляющий журналиста от руководителя процесса. Артем был другим, не таким, как многие суровые начальники. Он любил, а главное, доверял тем, с кем работал. И его, в свою очередь, также невозможно было не любить.
      К Теме с особой нежностью относились руководители стран СНГ. И это несмотря на то, что и программа "Совершенно секретно", и газета неоднократно "била" за различные грехи и президентов, и видных политических деятелей.
      Однажды мы с Артемом брали интервью у президента одной из республик бывшего СССР. Не буду называть его фамилию. Интервью было авральным. Через час в Москву улетал наш рейс. Артем очень любил задавать вопросы о прошлом, о брежневских временах, любил слушать воспоминания о людях эпохи так называемого "великого застоя". Тема настолько увлекся разговором о политбюро, что утратил чувство времени. Так бывает очень часто. Особенно если собеседник отличается незаурядным умом. Я решил повлиять на ситуацию. Интервью прерывать было нетактично, поэтому я написал Артему записку: "Тема! Дед заболтался! Хватит ворошить прошлое. Поговори с ним о войне в..., о современной политике и т.д. Закругляйся, через час самолет в Москву!"
      Артем прочитал записку, после чего, извинившись, попросил президента решить вопрос с нашим отлетом, сказав, что мы опаздываем на единственный рейс в Москву. Президент уверил, что нет никаких проблем, и, обращаясь к начальнику службы безопасности, небрежно проронил :
      - Решите вопрос.
      Начальник службы безопасности изменился в лице. Отведя меня в сторону, он зашептал мне на ухо:
      - Брат, мы ничего не можем сделать. Мы не можем задержать вылет этого самолета. Это рейс не нашей авиакомпании. Мы не имеем права отдавать им какие-либо распоряжения.
      К счастью, интервью завершилось за полчаса до отлета самолета. Мы на машинах с мигалками и сиренами помчались в аэропорт. В автомобиле Артем откинулся на сиденье и задремал. Тут внезапно меня как током ударило:
      - Артем, куда ты дел записку, которую я тебе написал?
      - Какую записку, старик?
      - Ну помнишь, "Дед заболтался и т.д...".
      - Господи, да она там во дворце на столе осталась.
      Мне стало плохо.
      - На столе у кого?
      Тема зевнул:
      - У президента. Мишаня, ты что?
      Мне стало очень плохо.
      - Ты текст записки помнишь?
      ПАУЗА.
      - ДА ТЫ ЧТО, СТАРИК!!!
      ЗАНАВЕС.
      В самолете мы смеялись всю дорогу до Москвы. Артем терпеть не мог самолетов. Терпеть не мог летать. Перед взлетом и посадкой мы всякий раз крестились. Проклятая весна 2000-го. Тебя нет. Каждый раз, спускаясь с четвертого этажа на первый в твой редакционный кабинет к Веронике на очередную телевизионную летучку, я по привычке на вопрос коллег - куда идешь? - отвечаю: "К Теме..."
      Галина Перлина ...Он свою маму называл Галочкой
      Я работала секретарем-референтом Артема 10 лет, начиная ещё в МШК МАДПР. Когда пришла к нему на беседу, он встал и представился - Артем Боровик, просто так, без всякого отчества. С тех пор он стал для меня Артемом.
      Трудно ли было с ним работать?
      И да, и нет.
      Он всегда врывался в приемную как вихрь. И тут же начиналась работа. Как он выдерживал свой график, уму непостижимо. Переговоры, встречи, командировки, создание новых проектов, участие нашего холдинга в различных мероприятиях города. Но иначе он не мог, порой рабочий день начинался в 7 утра, а заканчивался после полуночи.
      Артем был человеком отзывчивым на чужую боль. Скольким людям он помог, а скольким не успел.
      И еще. Я никогда не слышала такого смеха, как у Артема. Это был смех чистого и светлого человека.
      Артем очень любил свою семью - жену Веронику и детей. Дети для него были чудом. И я знала, что когда что-то не ладилось, надо спросить о Максе и Кристике (вот такая маленькая хитрость с моей стороны). У него было очень нежное отношение к родителям. У меня всегда теплело на душе, когда он свою маму называл Галочкой.
      До сих пор не могу поверить, что он никогда не "влетит" в приемную и никогда не засмеется своим "артемовским" смехом. Но он остался в своих книгах, телевизионных передачах, на фотографиях и, самое главное, в сердце.
      Для меня он просто в длительной командировке...
      Наталия Метлина Он находил такие слова, после которых хотелось жить и радоваться
      Когда я вышла из дома, прижимая к груди пятьдесят красных роз, завернутых в газету, я почувствовала, как промозглый ветер прошелся по ногам и по сухому, воспаленному лицу. Было семь утра, я с трудом завела окоченевшую машину и поехала в Новодевичий монастырь. Я знала, что смогу увидеть Тему в последний раз.
      Гроб с телом стоял в самом центре храма, и только тихий голос монахини, читавшей псалтырь, нарушал чудовищную тишину. Его руки спокойно лежали на груди. Я знала эти руки очень хорошо. За шесть лет, что мы работали вместе, мы тысячи раз обменивались рукопожатиями. Я подошла и прикоснулась к ним. Они были холодны, - первый раз в жизни они были так холодны. Первый и последний. Тогда я ещё не осознавала, какую роль сыграл этот человек в моей жизни и как тяжело и страшно будет жить без него. Кто-то подошел ко мне и сказал: он называл вас своей ученицей. Может быть, только тогда я поняла, что сегодня прощаюсь со своим Учителем, человеком, сформировавшим мои взгляды, научившим меня работать, познакомившим меня с интереснейшими людьми. Он был для меня самым первым советчиком, находившим ответ на любой вопрос. Всякий раз, когда мы приходили к нему на летучки, он вставал из-за стола, жал всем руки и как-то таинственно и обаятельно улыбался, когда входила я. Мы с ним даже шутили на этот счет. Мы часами обсуждали планы телекомпании, удачи и провалы. Он никогда не повышал голос, но одной фразой мог сказать все, что он думает о твоей работе, - и ты выходишь или окрыленный, или рыдаешь в подушку всю ночь. Так случилось, что с нашим приходом в телекомпанию Артем практически отошел от телевизионных дел, доверив нам судьбу программы. Он изредка снимал, как правило, это были портретные программы, и, если наш герой находился в Москве, то Артем привлекал меня в качестве соавтора. Для меня это была необыкновенная школа. Первый раз мы с ним снимали Виктора Суходрева - переводчика, более тридцати лет проработавшего с первыми лицами нашей страны. Артем снял очень большое интервью, а мне пришлось делать все остальное. Я как-то по-особому относилась к нашему совместному творчеству. И так случилось, что озвучка программы, после которой Артем должен был приехать на просмотр, пришлась на день моего рождения. В полевых условиях монтажной мы и решили отметить сие событие. Я принесла бутылку мартини, шоколадные конфеты и две баночки красной икры. Мы сделали бутерброды, и тут приехал Тема. Мало того, что он был голодный, - у него чудовищно болел зуб. Я поняла, что это конец: что бы мы ему сейчас ни показали - больной зуб и пустой желудок сделают свое дело. Я немедленно предложила ему вермут и поставила перед ним поднос с бутербродами. Я помню только одно: Тема смотрел программу, а мы смотрели на Тему - он съедал один бутерброд за другим, холодное спиртное, казалось, сняло зубную боль и он увлекся программой. Когда пошли титры, он захлопал в ладоши и поздравил нас с удачным эфиром. Наверное, это был лучший подарок, который мог сделать мне Тема на день рождения. А потом была семья Ельцина, в которой мы провели весь день. Я спрашивала Артема, зачем мы это делаем, ведь нас никто не просил принимать участие в предвыборной компании, он ответил совершенно искренне, что сейчас он просто думает о будущем своей семьи, он не видит альтернативы Ельцину. Последним эпизодом съемок был теннис. Артем играл с внуком Борей и буквально на первых же минутах игры сильно подвернул ногу. Съемка закончилась, и нас попросили быстро собраться и уехать. Артем даже не успел переодеть шорты - мы сели с ним в машину, закурили, и он спросил, что я думаю о семье Президента. Я ответила, что за целый день мы не узнали о семье ровно ничего. Он согласился со мной.
      Тема был строгим Учителем. И когда мы получили ТЭФИ, мне ничего не пришло в голову, как крикнуть со цены именно ему: "Артем мы сделали это!" Это было в некоторой степени доказательством того, что мы работаем не зря и нас смотрят, любят и ценят. Больше мне это крикнуть некому.
      В марте этого года мне исполнилось тридцать лет. Я много думала о том, как он придет ко мне на день рождения, как будет весел, как скажет мне что-нибудь короткое и пронзительное. Он не пришел. Его уже тогда не было с нами. Мы сидели за столом и первый бокал подняли не чокаясь. На стене висела его фотография, с которой он улыбался, глядя на нас. Я каждый день смотрю на эту фотографию, я разговариваю с ним, а он молчит. Я часто езжу на его могилу и стою подолгу. Тема очень любил нас. Он чувствовал ответственность ещё с тех пор, как подобрал нас, когда мы ушли из "Взгляда". Он поверил в нас, и всякий раз, когда надежда, казалось, навсегда покидала наши сердца, мы приходили к нему и он находил такие слова, после которых хотелось жить и работать дальше. Однажды он сказал мне, что самое интересное в жизни - это человек. Именно поэтому он не переставал удивляться и восхищаться, говоря о людях, а кто-то вызывал у него отвращение и содрогание. И в этом таился великий интерес, которым он заразил и нас.
      Мои ноги промерзли до кости. Руки, закапанные воском, теребили цветы. Хлопнула крышка гроба. Все. Я взглянула на небо - оно было в тот день голубое-голубое и быстро неслись облака. Мне показалось, что там, под крышкой, осталась частица моего сердца и он навсегда унес её с собой. И может быть, всякий раз, приходя на Темину могилу, я хочу, чтобы он вернул мне кусочек моего сердца. А он не отдает. И не отдаст его никогда.
      Василь Быков Лучший представитель новой российской журналистики
      Артема Боровика я случайно встретил единственный раз в жизни вскоре после его возвращения из длительной журналистской командировки в армии Запада. К тому времени он напечатал несколько очень интересных материалов об американцах - солдатах и офицерах, материалов, поражавших непривычной для нашей прессы объективностью взгляда, а главное - новизной в изображении потенциального противника, как принято было у нас выражаться. Важно, что написаны они были вполне бесстрастно, со знанием дела и журналистским блеском. Миллионам читателей нашей страны было внове узнать, что армии Запада (американская, да и Бундесвер тоже) - это организмы хотя и сохранившие многие родовые черты традиционной армии, но давно ставшие продуктом нового, демократического общества, сила которого не только в его экономическом потенциале, но и в потенциале свободы. Альтернативный и добровольный принцип, положенный в основу формирования таких армий - лучшее тому подтверждение.
      Журналист Артем Боровик - лучший и, несомненно, самый удачливый представитель новой российской журналистики, взрощенной на демократической волне, так бурно и высоко вознесшей лучших представителей этой профессии в постсоветское время. Созданный им ежемесячник явился едва ли не самым популярным изданием не только в России, но и во многих европейских странах. На его страницы щедро выплеснулось немало поразительных свидетельств о черных и грязных делах, восемьдесят лет творимых большевистской кликой, а затем и её наследниками. Само собой разумеется, что такого рода разоблачительные тенденции печатного органа не могли не породить врагов, по обыкновению не брезгующих средствами для устранения своих противников. Опыта такого рода им было не занимать.
      Очень жаль, конечно, Боровика-журналиста, Боровика-человека, одного из тех, кто подавал надежды на необратимость демократических преобразований России, которые совершаются с таким трудом. Совершенно определенно, что его гибель и ещё задержит это обновление. На сколько - не имеет значения. Дело, которому служил Артем Боровик, в конце концов победит, потому что это дело будущего, а не затхлого, преступного, кровавого прошлого.
      Аркадий ВАЙНЕР
      ЗВЕЗДНЫЙ МАЛЬЧИК
      Середина 60-х. Лето, Коктебель, Дом творчества писателей. Море всегда теплое, спокойное, ласковое. Знаменитая бухта, обрамленная древними скалами и невысокими лесистыми холмами; кавказское буйство красок здесь как бы неуместно - все окрест в мягких, пастельных тонах...
      Первые наши книги, первые фильмы, первое, ещё робкое, осознание своего места в литературной жизни.
      А рядом - люди, уже ставшие легендой. Булат Окуджава и Василий Аксенов, Юлиан Семенов и Григорий Поженян, Сергей Наровчатов и Давид Кугультинов, Расул Гамзатов и Женя Евтушенко... Да не перечислить всех этих знаменитых имен!
      А мы, "первопутчики", открыты знакомствам, приятельству, распахнуты навстречу дружбе. Вечерами большой компанией поднимаемся на плоскогорье в отрогах Карадага: пикники с шашлыками, шутливые конкурсы на "импровиз": лучший рассказ, песню, стихи, розыгрыш. Сидим под ослепительными звездами до рассвета, поем, читаем, танцуем под легкую ароматную "изабеллу" из соседней деревни, кое-кто "позволяет" себе кальвадос, горящий синим пламенем. Мы пьяны, - от молодости, у которой впереди целая жизнь, и обязательно счастливая, безоблачная, а главное - бесконечная!..
      Посредине срока, когда все уже перезнакомились и передружились, в столовой Дома творчества появилась новая "звездная" семья - Боровики. Генрих уже тогда был известен всему свету: драматург, публицист, крупнейший журналист-международник...
      Красивая пара - высокие, видные, улыбчивые. Под стать им и детки: Мариночка и Тема.
      И чем-то неуловимо от всех нас отличные - может быть, некоей западностью, "заграничностью" манер.
      Генрих сразу же подошел к нашему столику, поздоровался, представился и, не откладывая, поведал, что недавно в каком-то посольстве (не помню уж, в каком именно) он узнал, что все дипломаты зачитываются нашим "Визитом к Минотавру". Добыл книгу, прочитал за одну ночь - и понял, что мы, мол, "новое замечательное явление в литературе",
      Слышать такое от мэтра было несказанно приятно, и не менее приятно было познакомиться с черноокой красавицей Галей, с их прелестными ребятками.
      Наша Наташа (которая теперь - Дарьялова) была этакой кудрявой гладкой негритяночкой, хохотушкой и проказницей. К тому времени она уже полностью перемешалась с многоязычной оравой других детишек, её и отличить-то от них было затруднительно. А вот Боровичата долго выделялись: Тема, красивый мальчик с огромными мамиными глазищами, был всегда очень серьезен и задумчив и как-то существовал сам по себе. Мариночка даже в купальнике была столь изящна и изысканна, что мы про себя прозвали её "эта маленькая принцесса"...
      Все это "малое общество" купалось, плавало, барахталось в теплом море, кувыркалось в песке, орало, бросалось гладкой галькой, мазалось черным "килом" - знаменитой коктебельской мыльной глиной, - завершая особенную атмосферу неслыханного душевного комфорта.
      Таким было первое знакомство с Артемом, серьезным маленьким человечком. Тогда же Генрих рассказал мне, что Тема написал... настоящую пьесу! Больше всего поразило, что несколько прочитанных мною фрагментов её отличалось зрелостью мысли и вполне профессиональной формой.
      С Боровиками в тот период жили как-то "параллельно", тесной дружбы между нами тогда ещё не возникло, но мы часто встречались на всевозможных литературных и общественных тусовках. Всерьез объединила нас общая дружба с замечательным писателем и просто уникальным человеком - Юлианом Семеновым.
      Потом мы "съехались" с Боровиками в одном писательском доме - в Астраханском переулке, встречались, естественно, чаще, видели, как растут дети, радовались их успехам. Несколько раз мы снова одновременно отдыхали и работали - уже в пицундском Доме творчества. Мариночка постепенно превращалась в прелестную, очень женственную юную леди - мы её очень полюбили и постоянно восхищались ею. Артема тогда с ними не было...
      На краю света, в Мексике, на очередном съезде МАДПР (международный союз писателей - авторов детективного и политического романа), мы встретились с Темой снова - в свои двадцать восемь он уже был правой рукой президента, Юлиана Семенова. Писатели, работавшие в остросюжетных жанрах из США, Англии, Франции, Италии, словом, отовсюду, где люди пишут и читают книги, собрались в Мехико Сити, чтобы обсудить важные вопросы развития литературы, творческой дружбы и сотрудничества, взаимодействия и взаимопроникновения разных национальных культур - проблем, стоявших особенно остро при "железном занавесе".
      Еще в аэробусе я начал снимать видеофильм и, уставившись объективом в дружную троицу молодняка - Боровика, Лиханова и Додолева, - громко поведал своей камере: "Глянь-ка, складный парень какой! Ба, да это ж молодой Лиханов!". На что Тема, сдвинув на нос темные очки, сказал вполне серьезно:
      - Ошибаетесь, Аркадий Александрович, я - Артем Боровик!
      Дима Лиханов что-то быстро сказал Артему по-испански, тот покачал головой и сообщил мне удрученно:
      - Вы уж извините этого мучачо, он плохо говорит по-русски...
      - А по-испански?
      - О-о, почти как я...
      - И что же он сказал?
      Тема вздохнул:
      - Он сказал, что у меня мания величия...
      Потом он заметил, что будет несправедливо, если я запечатлею всех, а сам останусь за кадром, и предложил поснимать меня. Я согласился, и Тема с видом заправского оператора взял у меня камеру, включил мотор и принялся комментировать:
      - Выбираем экспозицию, панорамируем... камера - наезд... отъезд... портретная... снова панорама... Снято!
      Шутить с очень серьезным видом умеют немногие. Тема - умел. Остановив полную, очень красивую стюардессу Оксану, попавшую в мой объектив, Тема сказал ей повелительно и любезно:
      - Очаровательная мисс! Застыньте, пожалуйста, на минуту: вас снимает великий режиссер Эльдар Рязанов, и эти кадры увидит весь Аэрофлот! И не забудьте поблагодарить командира корабля за приглашение посетить пилотскую кабину...
      Уже через три минуты мы расположились в тесной рубке пилотов, которые удивились, что вместо Рязанова к ним пришли Артем Боровик и Аркадий Вайнер, все равно приняли нас "по полной программе" и даже разрешили присутствовать в кабине во время посадки в аэропорту Мехико Сити.
      Я в те поры был уже зрелый "мэн", так сказать, "писатель в законе" и мне как бы приличней было общаться со сверстниками, однако я предпочитал общество молодых - особенно Темы и Димы Лиханова. Эти ребята были новым поколением, лишенным заскорузлого совкового консерватизма - умные, раскрепощенные, блестяще образованные. Они уже тогда олицетворяли для меня будущее России. И особенно привлекал меня Артем. Наверное, мы были достаточно интересны друг другу, хотя нас разделяло добрых три десятка лет! Часами гуляли мы с ним - сперва по роскошным проспектам Мехико, а потом, переехав в Акапулько, - по зеленым горбатым улочкам окраин этого древнего города - и... разговаривали. И в этом совсем ещё мальчишке я постепенно открывал для себя интереснейшую личность. Его взгляд на жизнь был острее, свежее, прозорливее, и неизменно был устремлен вперед, в будущее.
      Сознаюсь, я давно привык к тому, что в любой компании люди внимают мне, но во время этих прогулок я сам часами слушал Тему, раздумывал над его оценками. Несмотря на молодость, он был зрелым и незаурядным человеком, оставаясь по-прежнему очень приветливым, добрым, даже нежным. Мы покупали с ним у местных торговцев серебром традиционные мексиканские украшения (и очень недорогие - командировочных-то кот наплакал!) для своих жен, и Тема так искренне, непосредственно радовался, - воистину как ребенок, предвкушая удовольствие, с каким будут встречены эти действительно очень красивые изящные вещицы...
      Прошло много лет. Я смотрю свои любительские видео: на экране милое, открытое, часто задумчивое лицо Темы - и думаю, что не смог ещё тогда в достаточной мере оценить этого "звездного" мальчика. Звездного не потому, что он был из блестящей семьи - он сам уже в то время стал настоящей звездой.
      ...Безвременно ушел из жизни Юлиан Семенов. Я знал тогда и знаю сейчас, что такого самородка - писателя и человека - больше нет и не будет. Я горевал, что обречено распаду дело всей его жизни - международное писательское сообщество, созданные им издательство и газета "Совершенно секретно".
      Но на его место явился другой, новый лидер. И этим другим талантливым, мощным, деловым, смелым, ни на кого не похожим - оказался Артем Боровик. И это стало нашей третьей встречей.
      Я входил в редакционный совет "Совершенно секретно", и это позволяло непосредственно видеть тот незаурядный - и в то же время повседневный человеческий подвиг, который Артем совершал, превращая детище Юлиана Семенова в крупнейшее явление общественной и политической жизни, без которого уже невозможно представить ни гласность и перестройку, ни реформы и демократию.
      Он поднимал эту целину как мыслящий гражданин и отважный воин, как одаренный организатор и настоящий патриот. Он делал это как Талант, как Звезда: вовремя поняв требования времени, он включил в сферу деятельности холдинга телевидение, сразу же ставшее заметным и желанным для миллионов зрителей.
      Этот мальчик оказался государственным мужем, сыгравшим в нашей жизни роль, быть может, большую, чем целые государственные институты и общественные объединения. Он противопоставил коррупции и косности, произволу и духовному рабству - мощный интеллектуальный инструмент защиты общества, свой независимый и принципиальный журналистский холдинг, само название которого стало нарицательным.
      Его уважали, а кое-кто и боялся, его любили и ненавидели, но не считаться с ним не мог никто. Он стал знаковым явлением нашей жизни.
      И сгорел, как сгорает звезда в слишком плотном пространстве. Такова увы! - участь всех Пришельцев. Он пал на взлете, и что бы ни явилось причиной катастрофы, остается главное: он взлетел, чтобы возвысить Добро!
      Взлетел упрямо и бесстрашно, несмотря на все угрозы. Он ушел, чтобы остаться. Навсегда!
      Мой дорогой звездный мальчик! Как много ты успел сделать! Такого, как ты, больше не будет. Но должен, не может не прийти другой, кто примет эстафету, не позволит пропасть делу твоей героической и прекрасной жизни. Это будет твой друг, потом, может быть, твой сын - жизнь остановиться не может!
      ...И только теперь, потеряв тебя, я почувствовал: ты был и моим сыном... Вечная тебе, Темочка, память...
      Владимир, архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский ГОРЯЩИЙ РАЗУМ
      Артем удивил меня сразу, в первые же минуты нашего знакомства в 1997 году.
      Привез Артема ко мне в Бишкекское епархиальное управление его друг и мой крестник Василий Толстунов. Приехали они среди ночи, поскольку рейс из Москвы был задержан. Признаюсь, меня не вдохновляла предстоящая встреча со знаменитым журналистом. В этой профессии немало холодных, внутренне равнодушных охотников за сенсациями. Общаться с такими очень тяжело. Внешне Артем соответствовал представлению: модно одетый, явно преуспевающий. Я поднялся ему навстречу, собираясь обменяться с ним рукопожатиями, как обычно при встречах с далекими от Церкви деятелями. Но Артем сложил свои руки для принятия благословения и тихо попросил:
      - Сначала благословите меня, владыка.
      Позже я узнал, откуда в нем это. В детстве у Артема была бабушка, верующая женщина. Она и подарила Артему то главное знание, которого не хватает многим интеллигентам: знание о Боге.
      Я очень быстро понял, что Господь послал мне встречу с редкостным человеком. Артем был настоящий интеллигент: его пытливый разум согревало живое тепло сердца. Он начал разговор с основного для верующих мирян вопроса: как среди жестокостей и бессмыслицы, которых так много в окружающем нас мире, сохранить себя, спасти свою душу. Я напомнил ему, что премудрый царь Соломон, имевший на земле власть и славу, богатство и все возможные удовольствия, назвал эти смертные блага - суетой.
      Артем был православным верующим, но он был ещё и интеллигент, "человек разума", - ему хотелось подкрепить свою веру доводами ума. Таков был святой апостол Фома - упрямец, которому Христос позволил вложить пальцы в Свои открытые раны. Это святое упрямство. И Господь всегда дарует познание истины тем, кто ищет её вот так - чистосердечно. У Артема был требовательный, требующий истины, какой-то горящий разум.
      И он спрашивал меня:
      - Почему путь к Богу - это Православие, а не другая конфессия?
      И мы говорили об этом. О римо-католиках с их "оправданием добрыми делами", доходящими до "покупки спасения" за деньги. О том, есть ли польза душе человека от добрых дел, совершенных с холодным сердцем? И о протестантизме, который проповедует "оправдание верой": мол, только верь, а делай что хочешь. И соглашались: что пользы человеку от веры, если он пачкает свою душу грехами и становится недостоин Пречистого Бога?
      В Православии и вера и добрые дела - это прежде всего средства для того, чтобы человек воспитал и украсил собственную душу, подготовив себя к жизни вечной. Православие смиренно: православные понимают, что пред лицом Бога все мы грешны и людям нечем гордиться друг перед другом. Пример смирения явил сам Христос, смирившись перед Небесным Отцом до Крестной смерти.
      Содержания той нашей беседы хватило бы на богословский трактат. Артем жадно слушал, задавал острые вопросы. А когда говорил, речь его была энергична, активна, участлива.
      В этом же 1997 году Артем побывал у меня в Бишкеке ещё раз. Этот его приезд совпал с православным торжеством: по земле Киргизии двигалась Крестным ходом чудотворная Тихвинская Иссык-Кульская икона Божией Матери. Этот образ был прислан в дар Православным туркестанцам со Святой горы Афон. Во времена "красного террора" отряд большевиков, ворвавшись в монастырь на Иссык-Куле, в упор расстреливал эту икону из револьверов. Но пули не смогли пробить лоску, запечатленную ликом Госпожи Богородицы, и кощунники в ужасе бежали. Следы от пуль и сейчас видны на святой иконе. И ныне от Тихвинского образа истекают чудеса исцелений, примирения близких людей, восстанавливаются мир и любовь в неблагополучных семьях.
      В дни приезда Артема чудесный образ находился в Бишкекском Воскресенском соборе. Узнав об этом, Артем загорелся и стал молить о возможности поклониться святыне.
      Среди ночи мы отправились в храм, разбудили сторожа, я попросил открыть собор и - как положено - первым поклонился иконе Матери Божией. Артем стоял сзади. Обернувшись, я увидел, что его лицо сияет от радости. Он опустился на колени, преклонил голову и застыл неподвижно. Прошло минут двадцать, я даже подумал: может быть, человек устал с дороги и заснул.
      Подошел к Артему, тронул его за плечо.
      Он поднял голову.
      - Владыка, можно я побуду здесь ещё немного, помолюсь?
      И ещё некоторое время он простоял на коленях.
      В последующие годы мы встречались и опять беседовали ночами в каждый его приезд в Среднюю Азию и во время моих поездок в Москву. Не так уж часты были эти встречи, но глубина их была такова, что делала нас близкими на любых расстояниях.
      Личность Артема раскрывалась передо мной во всей своей многогранности. Он был широко образован, стремился черпать знания не только из книг, но, в большей степени, из живого опыта. Он обладал ещё одним нечастым для интеллигента качеством: мужеством. Он много рассказал мне об афганской войне, - он сам побывал там и видел этот ужас.
      Мы уже стали подзабывать, что ещё в недавние времена любое слово правды, произнесенное громко, являлось неожиданной и первоочередною новостью, тем большей, чем искренней новость была произнесена. Человек же, её произносящий, становился героем тотчас же, как слово, им найденное или рожденное, доносилось до нас. Становился сразу, потому что все знали: за таким героизмом следует мученичество. Правда дозировалась, как дозируются опасные лекарства, выписанные больному. Власть всегда понимала, что общество может не выдержать и умереть, если не делать ему эти инъекции, но только по чуть-чуть. Для выживания, а не для жизни.
      Так вот Артем был первым, кто сказал правду об афганской войне. Сказал не дозированно, но - всю. Сказал так, что стало понятно: общество изовралось, что оно жило и живет в обмане, что та правда о нем самом и об окружающем мире" сообщалась - не больше, чем маковое зерно.
      Зеркало отразило общество, и общество не узнало себя.
      Или - наоборот - узнало.
      Правда Артема была правдой окопного солдата, заслужившего боевую солдатскую медаль. Заслужившего там, где от солнца трескаются сухие губы, а пот напитывает одежды одной только солью из-за того, что любая влага тотчас же испаряется.
      Я знаю эти места, Господь судил мне служить совсем рядом с ними.
      Губы Артема были по-детски припухлы и добродушно, доверчиво определенны. Таким губам непереносимо трудно в испепеляющую жару. Они особенно открыты для смертельного солнца.
      Их труднее сжимать и при виде неоправданной смерти. Но чувствовалось, - там, в Афганистане, он научился их сжимать. Когда ему надо было не только увидеть, но и пережить, не только запомнить, но и честно написать.
      Видят многие. Переживают только смелые. А честно об этом пишут и вовсе не все. Только такие, как Артем Боровик... Только знающие: утаить правду - значит согрешить и перед Богом, и перед рядом с тобою живущими людьми,
      Найденную правду он рассказывал другим. Но теперь делал это уже удивительно спокойно, отрешенно. Так говорят с теми, кто сам знает правду, но только умалчивает о ней. Из страха ли? Из корысти ли?
      Думаю, что на самом-то деле тогда он знал об этом почти один.
      И сам дознался до нее. Дознался своим горящим разумом.
      И с той самой поры, до самого своего смертного часа, уже не переставал искать её, дознаваться...
      Артем имел все настоящие живые блага, которые может иметь человек на земле. У него была любимая жена, дети. Он очень любил своих родителей восхищался ими.
      Вдобавок он преуспел в своей работе и не имел никаких материальных нужд. Однако такое благополучие не сделало его спокойным: по слову Евангельскому, он "имел как не имел". В нем жила боль чужих страданий несметного множества судеб, искалеченных нашим смутным временем всей российской разрухи.
      Мы расходились во взглядах на политику; не знаю, кто из нас ошибался, он или я. Но в любом случае его деятельность несла в этот мир свет и добро, поскольку Артем был искренен. Его очерки, наверное, были близки к его исповеди.
      Артем горел своей журналистской работой и пытался вовлечь в неё меня - уговаривал написать статью о воинах-"афганцах". С выполнением этого заказа я опоздал, статья так и не пошла в печать. Однако Артем все-таки продолжал просить меня написать что-нибудь для его газеты, даже предлагал выделить мне целую страничку. Я отшучивался: мол, газета называется "Совершенно секретно", а у Православия никаких секретов нет.
      Во время нашей встречи, оказавшейся последней, речь зашла о ваххабизме и о мусульманстве вообще. Меня всегда удивляло невежество, проявляющееся в высказываниях российских политиков и журналистов по отношению к Исламу; а ведь понимание этой религии для России насущно важно.
      Господь призвал меня на служение в мусульманском регионе, я счел своим долгом изучить историю и современность мусульманства, веры народов, на земле которых я несу служение. Полагаю, если бы я этого не сделал, я был бы плохим архиереем. Из своих научных занятий я вынес твердое убеждение хотя Православие и Ислам коренным образом расходятся во взглядах на Бога и вечность, - здесь, на земле, эти религии могут и должны быть дружественны. Это заложено в самих основах вероучений, противостояние является безумием. Обо всем этом я говорил Артему в ту ночь.
      У Артема была особая манера общения: сочетание пылкости и мягкости. Он никогда (во всяком случае, в беседах со мной) не повышал голоса. Но тут вскрикнул:
      - Этого же никто не понимает! Об этом необходимо писать!
      Сам он умел выслушивать, понимая.
      Мы назначили следующую встречу на весну 2000 года. Я приехал в Москву в начале марта и решил сначала сделать церковные дела, а встречу с другом оставить на "сладкое". Наконец у меня выдался свободный вечер, я уже собирался звонить Артему. Но включил телевизор и из программы "Время" узнал о его трагической кончине.
      Когда уходят в иную жизнь такие люди, как Артем, мир становится темнее.
      Он освещал окружающее радостью и человеколюбием, состраданием и знанием, горением ума и сердца. Надо надеяться, что соратники Артема сохранят его свет и продолжат его дело.
      Да упокоит Господь душу раба Своего Артемия в селениях праведных.
      Наташа Дарьялова ЧЕЛОВЕК БЕЗ МАСКИ
      Совсем, кажется, недавно, под Новый, 2000 год, в Центре международной торговли празднично, шумел бал-маскарад прессы. Меня кто-то дружески полуобнял за плечи. Я обернулась навстречу широкой улыбке человека в маске. Но маска не могла скрыть такую узнаваемую, по-детски открытую улыбку Артема, Темы Боровика.
      Мы редко виделись, слишком разными были маршруты наших путешествий, слишком стремительными графики жизни, но, когда встречались, Тема расспрашивал, поздравлял, сочувствовал - со своим неизменным теплым человеческим интересом, умением порадоваться чьим-то ещё успехам.
      - Наташа, давай съедемся, потолкуем - это неправильно, что мы так редко встречаемся, - предложил он.
      - Давай, конечно, на днях созвонимся. Родителям привет...
      По-другому распорядилась жестокая судьба. И когда была я на горестной встрече - похоронах, а потом на поминках, сквозь слезы смотрела на заплаканные лица Галины и Генриха, Маришки и Вероники и многих-многих близких, - мне все казалось, что вот-вот полуобнимет меня за плечи Тема, улыбнется - и закончится этот мрачный маскарад, нелепая шутка, - так невероятны, неправдоподобны были эти похороны, в таком противоречии со всем его существом - жизнелюба, победителя, творца.
      А перед глазами - стойко - его улыбка. Он ещё мальчик, ему лет десять, мы с нашими родителями - а вернее, они - с нами, детьми - в солнечном Коктебеле, в Доме творчества писателей. Я думаю, меня, Маришку и Артема роднило наше уникальное везение - счастье родиться в наших семьях. И не потому вовсе, что знаменитые родители, а потому, какие люди, какие семьи и какие в них отношения. Нас воспитывали в требовательной любви и в хорошей строгости, и помимо наших детских игр мы обожали проводить вечера с нашими родителями, участвовать и в их всегда веселых, интересных застольях с анекдотами, шутками, песнями и - с серьезными глобальными дискуссиями. Помню, весь Коктебель любовался Галей и Генрихом - этой по-королевски статной, высокой и жизнерадостной парой с приветливыми доброжелательными детьми. Приятно видеть, когда красивые люди так любят друг друга. Это нужная всем инъекция мечты в реальность, и чем больше доза, тем лучше всем окружающим - а вдруг такой и должна и может быть реальность, а все остальное - неправда, накипь?
      Тема Боровик легко узнавался даже в карнавальной маске, потому что на самом деле он был человеком без маски, рыцарем с открытым забралом. Он и к друзьям, и к врагам всегда поворачивался лицом. Он был надежным другом и надежным врагом. Ни друзья, ни враги не видели его спины.
      Для него не было границ - ни географических, ни социальных, не было грани между реальным и невозможным - все ему удавалось - во всех уголках мира, в пространстве между обычной мирной жизнью и военной опасностью, между радостями семьи и дружбы и угрозой мщения за раскрытие "совершенно секретных" преступлений. Его издательский дом набирал популярность, его мир рос, его вселенная расширялась. Помню свое приятное удивление, когда увидела его в Нью-Йорке на Си-би-эс, одном из центральных каналов огромное достижение, ведь на американское телевидение иностранцев практически не допускают. А он легко и бесстрашно вел зрителей и по подземным карцерам тюрем КГБ, и по военным полям Афганистана, и по уже новой, очнувшейся от спячки Москве, он соединял разные страны, разные миры и мировоззрения.
      Все ему удавалось. Только вот не удалось пожить подольше. Так ярко он полыхнул несправедливо короткой, но такой насыщенной, такой талантливой жизнью! Страшна боль утраты. Но я верю: наши близкие не исчезают бесследно - они просто обретают некую недоступную нашим физическим ощущениям форму - ведь не можем мы разглядеть невооруженным взглядом ультрафиолетовые лучи, например. А они есть. Они точно есть. И близкие наши не совсем покинули нас. Они тоже есть. В огромной Вселенной, которая все время расширяется, отодвигая границы, преодолевая барьеры. Они просто отлетают в Вечность, из которой пришли, и они по-прежнему с нами, ещё больше вдохновляя и нас, оставшихся, отодвигать границы, преодолевать барьеры и освобождаться от масок лжи, ненависти, гордыни, являя миру и друг другу лица, освещенные улыбкой.
      Николай Доризо "Он мог родиться только в этой семье..."
      В последнее время мы все чаще и чаще стали провожать наших друзей на кладбище, друзей, которые ещё вчера были настолько живыми, что их внезапный уход буквально ошеломил нас своей неожиданностью. Артем Боровик - такой молодой, талантливый, жизнелюбивый, казалось бы, неиссякаемо трудолюбивый, и вдруг?..
      Еще вчера никак не думалось о возможности его трагической смерти, а сегодня события его жизни внезапно выстроились в такой ряд, что начинаешь понимать, что где бы он ни был, все эти годы он мужественно ходил по краю жизни, что все время летел этот самолет, уносящий его к гибели. Летел, взорвался, и это было предназначено.
      На войне смерть солдата, какою бы порой случайной она ни была, всегда неслучайна.
      Молодой писатель - журналист, которому довелось родиться в мирные дни, в столице, родиться талантливым, родиться в благополучной, преуспевающей семье, которая со дня его рождения не только не мешала его таланту, а как бы за руку вела его талант к успехам, к совершенству. Счастливая судьба?
      Говорят, что солдатами не рождаются. Он родился солдатом-фронтовиком и погиб, как солдат-фронтовик. Но только тогда, когда разбился этот едва взлетевший самолет его судьбы, в мирное время мне стал так зрим, так ощутим солдатский подвиг всей его фронтовой жизни. Я стал лучше понимать связь всех событий этой жизни.
      Герой Советского Союза генерал армии В.И. Варенников в предисловии к книге Артема "Спрятанная война" пишет: "Мне неоднократно доводилось встречаться с ним в различной обстановке, и должен сказать, что материалы для своих репортажей и повестей он собирал не в Кабуле, а в районах боевых действий; бывал на сторожевых заставах, летал на истребителе, ходил в ночную засаду со спецназовцами под Джелалабадом и всегда стремился в самые "горячие" точки Афганистана. Потому героями его повестей являются реальные солдаты и офицеры 40-й армии с их мыслями и чаяниями, неоднозначным отношением к этой войне и своей миссии в Афганистане".
      Та же фронтовая дорога, что и в Афганистане, неожиданно для всех его друзей мобилизовала и позвала его в ряды армии США, не только, по словам Артема, "еще не остывшую от войны во Вьетнаме", но ещё не остывшую и от "холодной войны" с Советским Союзом, поступок, исполненный дружелюбия к американскому народу.
      Когда думаешь обо всем этом, начинаешь понимать, что Артем Боровик мог родиться только в той семье, в которой он родился, а ни в какой другой. Его отец - блистательный журналист, писатель, драматург Генрих Боровик в давние годы подружился с Хемингуэем, общение с которым вызвало к жизни увлекательные, с любовью написанные страницы Генриха Боровика об этом великом писателе. Не от отца ли перешло к сыну это понимание писательского долга? Я убежден, что образ Хемингуэя - мужественного солдата, писателя-интернационалиста - пришел в детские годы Артема и не покидал его всю жизнь.
      Отца Артема связывала тесная дружба с другим замечательным писателем, Константином Симоновым, который, думаю, с детских лет тоже был духовным наставником Артема. Понимание Артема, понимание его судьбы пришло ко мне вместе с дружбой с его родителями, с которыми я участвовал в автопробеге Москва-Неаполь, организованном Советским комитетом защиты мира.
      Долгая совместная дорога - строгая проверка человеческих качеств, проверка усталостью, раздражительностью, вызванной бытовыми неудобствами, порою мелочными, однако больно ранящими людское самолюбие. У нас была замечательная дорога, замечательно дружное общежитие. Мы смотрели друг на друга добрыми глазами. Драматурги Ада и Петя Туры, мой друг поэт Евгений Долматовский, кинорежиссер Станислав Ростоцкий - все мы жили одной семьей, душою которой была чета Боровиков, Галя и Генрих. Это были по-настоящему интеллигентные, доброжелательные люди, что не так часто встречается в нашей писательской среде. Галя - женщина умиротворяюще спокойной доброты. Генрих, выросший в театральной среде - отец его был главным режиссером одного из театров оперетты, - прекрасный, остроумный рассказчик...
      И когда многие годы спустя я познакомился с Артемом и сразу подружился с ним в Пицунде, в благословенном Доме творчества писателей, который, увы, исчез как прекрасный мираж из нашей нынешней жизни, мне казалось, что я подружился с Артемом ещё в той давней дороге Москва Неаполь. Он мне всем напоминал своих родителей. Та же веселость, обаяние, та же отзывчивость на дружбу. На второй день нашего знакомства он повез меня к своему абхазскому приятелю, где мы в прохладном подвале радостно вдохнули терпкий старинный запах винных бочек, и, конечно, не только вдохнули. А вкусили.
      Прекрасный был парень Артем Боровик, нежно любивший свою мать и отца, преданно любивший свою жену и детей. Жизнь его только начиналась, но то, как он в неё входил, убеждает меня в том, что мы потеряли завтрашнего большого русского писателя, очень созвучного времени, потеряли талантливого организатора литературы. Такие молодые люди, может быть, как никогда, сегодня нам очень нужны.
      Говорят, время лечит любые раны. С горечью не могу не сказать, что ныне, может быть, в силу многих потерь, последовавших друг за другом: Булат Окуджава, Владимир Солоухин, великий глазник Святослав Федоров, актеры Юрий Никулин, Олег Ефремов... Этот скорбный мортиролог можно продолжать и продолжать. Мы в минуту искреннего горя умеем говорить взволнованные, высокие слова, но не умеем вспоминать умерших. Ко всему люди привыкают, даже к потерям друзей, когда их так много, этих потерь.
      Только горе матери, потерявшей сына, приходит особенно остро не в оглушительно шумные, многолюдные минуты траурных митингов, оно приходит потом, в безлюдье одиночества.
      СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ АРТЕМА БОРОВИКА
      Собравши в кулак все душевные силы,
      Скорбим мы о нем в этот час роковой,
      Но все наши речи у свежей могилы Не стоят слезы материнской одной.
      Евгений ЕВТУШЕНКО
      ДЕЙСТВИТЕЛЬНО "НОВЫЙ РУССКИЙ"
      (Попытка портрета)
      Артем Боровик погиб при загадочных обстоятельствах, но и сам он остается для меня во многом неразгаданным человеком. Помню его мальчишкой, пытливо вслушивающимся в наш разговор с его отцом в их нью-йоркской квартире, помню его в Москве юношей-газетчиком, с влюбленным почтением наливающего молдавскую "Кодрянку" обожаемому им Габриэлю Гарсиа Маркесу, помню его на моей переделкинской даче - газетного магната, смертельно усталого и даже поначалу растерявшегося от собственного богатства и влияния. Не помню только его слов - он всегда больше слушал, чем говорил. Помню его на роскошном приеме по случаю юбилея "Совсека" в бывшей партийной гостинице на Ордынке, - политика, осторожно сортирующего свои улыбки и рукопожатия по мере надобности и привычно лавирующего с бокалом в руках среди отечественных банковских миллионеров, телевизионных дельцов, правительственных чиновников, иностранных послов и корреспондентов, эстрадных идолов, а также среди особого тусовочного ассорти из разведчиков, стукачей и телохранителей.
      Эта юбилейная тусовка никак не сочеталась с прежними никарагуанскими левацкими репортажами Артема и с ним самим в том недавнем времени, когда борьба с западным капитализмом ещё была главной задачей тех, кто затем поступил на службу капитализму отечественному в качестве начальников безопасности самых его главных акул. Но этот парадокс был только кажущимся, ибо на самом деле эти люди служили не идеям, а власти, и если бы она была с самого начала капиталистической, они бы так же яро изначально боролись бы и с проповедниками социализма.
      В отличие от них, Артем, как фигура, был гораздо сложнее приспособленчества, и более того - приспособленцы были ему отвратительны, хотя от них было некуда деться. Удивительно, что в этой среде он сохранил в глубинах души романтизм и веру в то, что печатным словом можно изменить страну, историю. Для того, чтобы понять психологическую генетику Артема, надо вернуться к истокам его превращения в действительно "нового русского" совершенно не мавродиевского или брынцаловского склада.
      Газетным крестным отцом Артема Боровика стал Юлиан Семенов - природно необычайно одаренный человек, искренне романтизировавший людей интриги и силы, в которых на самом деле очень редко уцелевал этот романтизм, съедаемый, с одной стороны, страхом оказаться жертвами чужой игры, а с другой стороны - страхом быть из этой игры выброшенным в тусклое пенсионное существование.
      Юлиан Семенов всячески преувеличивал свою близость к сомнительным рыцарям плаща и кинжала, наверняка относившимся к нему с покровительственной насмешливостью, и ребячливо любил появляться то в ЦДЛ, то в ЦК в десантной форме и грубых армейских ботинках с каким-то диверсантским медальоном на шее. На самом деле, навряд ли он когда-либо употреблял боевое оружие и, как я слышал, однажды убил человека только по нелепой ошибке, на охоте. Уверен, что он никогда не выполнял никаких тайных миссий, ибо их ему бы не доверили, и его авантюры за границей не шли дальше кустарной корридно-сафарийной-дегустационной хемингуэевщины. У него был замечательный трагический рассказ "Карнблюм" - об арестованном в ранней юности, как враг народа, сыне драматурга Киршона - Юрии, да и по многим его социально-сентиментальным детективам рассыпаны блестки мечтательного дарования литературного иллюзиониста, верящего лишь в реальность собственного воображения. Он был не карьеристом, а всего-навсего прячущим свою интеллигентность гимназически простодушным волонтером - воспевателем обманчиво таинственной профессии, казавшейся гораздо выше писательской. Это случилось с ним не сразу.
      Когда колонна Всемирного фестиваля молодежи двигалась в 1960 году по хельсинкским улицам сквозь аплодисменты и злобные выкрики атифестивальщиков, я, находясь внутри колонны, вдруг увидел несколько очень советских фигурок, бегущих параллельно с нами, оскальзывающихся на размытых глинистых склонах и с энтузиазмом размахивающих зонтами, которые они позабыли раскрыть. Среди этих фигурок я разглядел поэта Олега Дмитриева и Юлиана Семенова - оба уже несколько тучнеющие не по возрасту и раннеодышливые, они поспешали за нами со слезами гордости за нас, без какой-либо зависти к тому, что мы члены официальной делегации и внутри колонны, а они просто-напросто туристы на обочине. Тогда ещё существовала солидарность поколения, потом неумолимо распавшегося.
      Оттепель, перемежавшаяся быстро смерзающейся грязью, разбивала ледяными комками в кровь наши лица, толкала многих к одной из двух форм цинизма - к всеотрицанию либо всеприспособленчеству. Юлиан Семенов спрятался от цинической действительности в законсервированный романтизм, генетически восходящий к обаятельному образу Кадочникова в фильме "Подвиг разведчика", написанному бывшим гэбистом М. Маклярским, единственным человеком, видимо, догадавшимся или даже знавшим об истинной причине самоубийства Цветаевой - о том, что ей предложили сотрудничество с органами. От разбитых надежд оттепели остались лишь семнадцать мгновений неслучившейся весны. Это был лучший советский сериал, и он расположил к Семенову сердца людей воспетой им профессии, ибо идеализированный образ, сыгранный Тихоновым, пробуждал в них остатки самоуважения, почти уничтоженные брежневской рутинной слежкой за диссидентами и тошнотворной обязанностью охранять правящие полутрупы, от которых, несмотря на всю косметику пропаганды, несло таким тленом, что брезгливо морщились их собственные человекоовчарки. Отождествлявшие себя с героем фильма, эти охранители того, что они презирали сами, благодарно помогли Семенову создать личную экстерриториальность и укрыться, как в крепости, в издательском бизнесе, надеясь, что он и дальше будет идеализировать их, но искорки прежнего азарта что-то стали угасать в его отяжелевших глазах, как, впрочем, и в глазах его прототипов.
      Семенов успел поставить на ноги свое детище "Совершенно секретно", создать издательство, но он надорвался и здоровье уже не позволяло расслабляться слоновьими порциями водки.
      Из него получился особый тип шестидесятника, сочетавшего социалистическую романтику с авантюрным привкусом чегеваризма и самую искреннюю любовь к поэзии с бизнесной мертвой хваткой. Но чегеваризм никак не соединялся с хемингуэевщиной, и любовь к поэзии - с необходимостью добывать деньги самыми антипоэтичными способами. А на мертвую хватку уже не было сил.
      Семенов сам на себя взвалил построенный им небоскреб многоэтажных обязанностей и зашатался под его тяжестью, понимая, что вот-вот рухнет вместе с ним. Но прежде чем рухнуть, он гениально выбрал себе наследника Артема Боровика. Вернее, не выбрал - он его подготовил, воспитал, и не дидактикой, а примером собственной энергии и предприимчивости. Впрочем, ещё до Семенова Артем был достаточно подготовлен к тому, чтобы взвалить себе на плечи даже не построенный им самим небоскреб и выстоять. Его отец Генрих Боровик был одним из лучших советских журналистов. Его первый у нас в стране репортаж о молодом кубинском лидере, с горсткой товарищей свергшем полицейский режим Батисты, читали буквально все, видя в этом надежду на то, что и в нашей стране когда-нибудь произойдут долгожданные перемены.
      Не случайно именно в те годы стольких детей в СССР называли Фиделями, а я подписал вместе с Солоухиным и Ваншенкиным просьбу нашему правительству отправить меня добровольцем на Кубу, чтобы защищать её от американского империализма. "Во имя завтрашнего дня и вас, все будущие годы, Фидель, возьми к себе меня солдатом армии свободы!"
      Это было написано со всей влюбленностью в молодого, обаятельного Фиделя, который в отличие от наших "портретов" вдохновенно говорил без бумажки и ловил рыбу вместе с Хемингуэем. Сейчас многие забыли о том, что кубинская революция делалась вовсе не на "золото Москвы" и американцы сами своим вторжением в Залив Свиней в конце концов заставили аристократа и воспитанника иезуитского колледжа Фиделя Кастро назвать себя коммунистом.
      Артем ещё в детстве хлебнул глоток пьянящего воздуха молодой революции, и он из него никогда не выветрился до конца.
      Артем, выраставший за границей, увидел США ещё глазами ребенка и был лишен, как многие его ровесники, розовых иллюзий по отношению к Западу. Но он знал и преимущества западной цивилизации в сопоставлении с СССР, где невозможно было выбраться за рубеж без благословения выездной комиссии, где в печати нельзя было критиковать первых лиц государства и счастливые граждане победившего себя социализма ездили за колбасой в столицу на электричке из Ярославля или из Тулы. Знание английского и испанского помогало ему чувствовать себя естественно и в первом мире, и в третьем. Но он не был иностранцем и в собственной стране, как это происходило со многими номенклатурными детьми. Из него вырабатывался исторически ещё редкий в России тип - одновременно и западник, и славянофил, одновременно критик и капитализма, и социализма, но вместе с тем ценящий все лучшее в этих противоборствующих системах минус их преступления и ошибки. Интерес к США и Латинской Америке он унаследовал от Генриха, который не просто по предписанию, а по натуре своей был интернационалистом и своего рода либералом, хотя ему выпало жить в вовсе не либеральные времена. Никогда не забуду, как в довольно трудный для меня жизненный момент, когда за каждым моим шагом и словом шла слежка, Генрих "пробил" статью в "Правде" о моем успехе на сцене Медисон-сквер-гардена, что выбило оружие из рук тех, кто пытался отменить то одну, то другую мою заграничную поездку, обвинять меня в идеологической нестойкости. Генрих вообще старался помогать всем, кому мог. Но, попав в Москву, в союзписательский гадюшник, Генрих заметно погрустнел, ему там было не по себе.
      Артем сделал вывод из этого периода жизни отца. Он решил сам стать хозяином своей судьбы, чтобы никто не смел заставлять его делать то, чего он не хочет. Поступив на работу в "Огонек", он не хотел быть лишь исполнителем воли даже такого талантливого и знаменитого редактора, как Коротич. Артем добился поездки в Афганистан и написал сенсационные очерки об этой, до него неизвестной войне. Он осуществил казавшийся сначала несбыточным проект службы журналиста в американской армии и был принят президентом США.
      Это уже не его спрашивали: "Скажите, вы не сын Генриха Боровика?" - а спрашивали его отца: "Скажите, это правда, что вы отец Артема Боровика?" Артем не разбазарил наследства Юлиана Семенова, а превратил его в империю.
      Когда я дал ему на выбор рукопись моего романа "Не умирай прежде смерти", к моему удивлению, он выбрал не политические, а лирические куски, и был прав как редактор. Но политика все больше и больше втягивала его в свою воронку. Он не только не сопротивлялся этому, но нырял все глубже и глубже и иногда производил впечатление человека, ходящего даже на суше в скафандре, почти не слышащего то, что ему говорят иногда даже самые близкие друзья. Между ним и мной я вдруг начал ощущать прозрачную, но непроницаемую оболочку. Однажды я передал ему новую рукопись, которую он обещал немедленно прочесть, - но я вдруг убедился, как блестяще он овладел искусством исчезать. Я не мог даже понять - читал он это или не читал. Встретив меня в Бишкеке, он радостно бросился ко мне с объятиями, и я вдруг сообразил, что он просто-напросто забыл эту малоприятную историю - жизнь слишком вознесла его над любой литературой, не имеющей сиюминутной сенсационности. Когда я ему напомнил, он начал невесело, но, думаю, искренне оправдываться: "Ты не представляешь что у меня за жизнь... Прости меня, ради бога..." Какая у него была жизнь - это как раз было легко представить.
      В отличие от своего более мягкого и компромиссного отца, избегавшего конфликтов с властью, он ввязался в крупные рисковые игры. Насколько они были связаны с политическим расчетом, основанным на раскладе противоборствующих сил, а насколько на гражданской совести - судить трудно. Но одно несомненно - смелости Артему было не занимать. Ни от кого коррумпированная насквозь ельцинская администрация не получила стольких "подарков", как от "Совсека". Иногда мне даже казалось, что он допускает "перебор", прямо опасный для его жизни, и после одного такого "букета" публикаций я сказал своей жене: "Ты знаешь, я боюсь, что Артема могут убить".
      Информированность еженедельника поражала и некоторых наводила на мысли о его связи с ФСБ. Меня это мало волнует, потому что даже если это и было так, то он был, видимо, связан с далеко не худшими людьми оттуда, которым тоже, возможно, было смертельно стыдно за сползание страны в беспредел. Хотя, хотя... факты показывают, что некоторым из них даже при благих намерениях трудно было избавиться от нелучших профессиональных привычек. Артем был не похож на типового восьмидесятника, хотя принадлежал к таковым хронологически - в нем не было ядовитой иронии, переходящей в стеб, ни показного, давно ставшего безопасным антисоветизма, ни снисходительной издевки по отношению к родителям - он их не только уважал, но и любил, ни щеголяния сексуальными победами - в нем была сильна семейная традиционность и чувство жены как друга. Он, наконец, в отличие от многих восьмидесятников дружил со многими шестидесятниками, не впадая в паранойю, что они якобы что-то отобрали у его поколения, и был воспитан на их стихах. Он был полной противоположностью виктороерофеевскому нигилизму по отношению к советской истории. Но он работал не на ностальгию по прошлому, а на ностальгию по будущему. Если мы уже никогда не вернемся в уютную только для безликих зомби несвободу и превратим свободу беспредела в свободу, но в пределах совести, в этом будет большая доля Артема Боровика.
      Натан Злотников Бесстрашный разведчик
      Боже, какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда...
      М. Матусовский
      С Артемом Боровиком меня связывали близкое соседство и симпатия, как мне кажется, взаимная. Никогда не ощущал, что я едва ли не на 20 лет старше. Чаще всего, убеждаясь в проницательности, глубине и взвешенности его суждений, я начинал понимать, что он из совсем другой, более нашего испытавшей и повидавшей генерации: выходило, нет, не он, а я как раз был как бы младше.
      Артем Боровик являлся самой яркой фигурой среди своих сверстников, работающих в журналистике. Он сумел сообщить своим писаниям и поступкам столько света, жизнелюбия и надежды, что верю - его время ещё впереди! Поэтому говорить о нем надо не вослед, а навстречу, тем более что он ждет нас всех далеко впереди, как отважный солдат боевого охранения, разведчик.
      Только детям свойственно воображать себя в роли персонажей сказок. Главное качество этих персонажей - способность быть вечными. Он нередко серьезно рисковал, берясь за перо. Одним из первых писал об афганской войне - не как об отдаленном романтическом вояже, а как о близкой жестокой трагедии. Был он очень добр и простодушен. Это несомненное качество носителя истинного дара, таланта.
      Был очень красив физически, статный, с мощным разворотом плеч. Умел приваживать людей. Повинуясь укорененной с детства деликатности и предупредительности, он, оказываясь в роли слушателя, словно бы привставал навстречу говорящему.
      Понимая, что гены рано или поздно дадут себя знать, я осознавал, что он непременно идет в писательство, дорогой Хемингуэя, Экзюпери и Камю. Его писания явственно обладали поэтической природой. О них можно было сказать словами М. Цветаевой из её статьи "Поэт и время": "...Есть нечто, что важнее смысла - звучание..."
      Артем Боровик был талантлив в любом деле, на любом жизненном поприще. Его дни были заполнены интенсивной, изнурительной деятельностью, разговаривал с сотнями, а может и тысячами человек. И буквально каждый после общения с ним получал толику энергии и надежды.
      Когда в злополучный мартовский день мы оцепенели от боли - это была общая боль, справедливо сказать - всенародная. Потом все долго не хотели верить в непоправимое. Потом звучали проникновенные искренние речи. Фортуна капризна и привередлива, удача порою неверна, и только любовь остается надежной и неизменной вечно. Потом несли большие венки и скромные букетики цветов со всех концов Москвы.
      И шли, и шли люди, а он на все невеселые хлопоты смотрел с большой фотографии, подперев ладонью щеку - с доброй и грустно-понимающей, незабвенной своей улыбкой.
      Джон Кепстайн (США):
      "...ЧЕЛОВЕК НА ВСЕ ВРЕМЕНА"
      Для меня Артем был сыном. Я всегда считал, что я его крестный отец, а он мой крестник. Наше знакомство состоялось в 1967 в Америке, когда его отец, Генрих Боровик, был направлен в качестве заведующего корпунктом Агентства печати "Новости". Он приехал в Нью-Йорк вместе с своей женой Галей и двумя детьми - Маришкой и Темкой. Несмотря на то, что Генриху не было тогда и сорока лет, он уже был известным на весь мир журналистом, писателем и драматургом. Ему много помогала в работе его жена талантливая, элегантная, красивая Галина. А ещё были дети - умные и сообразительные; одним словом, это была идеальная семья.
      Я в то время работал исполнительным директором компании "Сатра", которая торговала с Советским Союзом. Мы занимались торговлей металлами и сотрудничеством в области кинематографии и культуры. По этой причине мы поддерживали тесный контакт с Генрихом, и вскоре он и его семья стали для меня близкими и дорогими друзьями. Наша дружба длится уже 33 года.
      С момента своего появления на свет Тема обладал тем, что называют харизмой. К нему тянулись люди разного возраста. Он был симпатичным, красивым ребенком, но мы все чувствовали, что он излучает ещё и внутреннюю красоту. Он много улыбался, был ярким, активным мальчишкой и уже в юном возрасте проявлял физическую смелость, ту, которую он так ярко доказал своей жизнью.
      Я вспоминаю одну историю, которая связана с Артемом и его матерью. Когда Темке было около 8 лет, ему делали операцию на аппендицит в нью-йоркском госпитале Рузвельта. Генрих в этот момент уехал в Москву на похороны своей матери. Поэтому Галя позвонила мне, и я немедленно поехал с ней в госпиталь. Ей очень нужно было твердо убедиться, что врачи все делают правильно. До сих пор Галина рассказывает эту историю так, как будто это я проводил дни и ночи у Темкиной кровати в госпитале. На самом деле дни и ночи проводила сама Галя, как настоящая русская мама.
      По моей работе мне часто нужно было бывать в СССР, в основном в Москве. Это позволяло мне поддерживать близкую дружбу с семьей Боровиков и после того, как они вернулись домой из Америки. Все это время я наблюдал, как Артем рос, как он превращался из ребенка в подростка, а затем во взрослого человека. Да, я его хорошо знал и очень его любил.
      Все знают, чего добился Артем как журналист, как смелый издатель. Я думаю, что это был "человек на все времена", как сказал Шекспир. Когда Артем входил в комнату, то своим присутствием он словно озарял её, вы чувствовали, что рядом с вами находится человек, который отмечен божьей милостью.
      Артем был самым мужественным, самым добрым человеком, которого я когда-либо знал. Его талант проявлялся и в том, как он любил свою семью. Нам будет так его не хватать.
      Виталий КОРОТИЧ:
      Он не имел права умирать!..
      Артем Боровик пришел к нам в редакцию как-то незаметно. Ведь, кроме "Огонька", в здании на Бумажном проезде тогда было множество других редакций - много больше, чем сейчас. Артем вроде бы был при газете "Советская Россия". И однажды Генрих Боровик, его отец, когда-то бывший ответственным секретарем "Огонька", попросил взять Артема. Я приготовился к худшему: сейчас придет "сыночек" и не будет работать. Страх был обоснован; во всех редакциях тогда была масса таких неработающих "деток". Но "Огонек", кажется, бог миловал. И вот появился Артем. Без имени и без репутации. Просто сын Генриха - моего хорошего приятеля. Больше я о нем не знал ничего. И поэтому спросил в лоб:
      - Что ты хочешь?
      Оказалось, он хотел работать.
      Он сразу начал генерировать совершенно небывалые идеи. У меня были очень хорошие отношения с американским послом Джэком Мэтлоком. Артем, когда узнал об этом, тут же попросил отправить его служить в американскую армию. Чтобы одновременно какой-нибудь американский журналист отслужил в нашей. "Я ведь ещё молодой человек, - сказал Артем, - как раз попаду в лагерь новобранцев". Наше Минобороны и американское посольство сначала пыхтели-пыхтели - слишком уж невероятной была идея, - а потом ударили по рукам. И Артема в американскую армию взяли. Взяли и американца к нам. Американец приехал, погулял, пообедал пару раз со штабными и уехал с бутылкой на память. Артем прошел весь американский курс молодого бойца. Ползал. Пахал. Сдал все положенные американские нормативы физической и огневой подготовки.
      Он безумно ответственно ко всему относился. Ведь как в то время многие ездили в Афганистан? Прибыл в штаб, с кем-то поговорил, получил пару местных сувениров, непременный афганский кинжал - и обратно. Артем же пристал ко мне, чтобы ему дали съездить НА ВОЙНУ. Я отмахивался как мог. Я не хотел договариваться об этом, потому что "Огонек" тогда был на ножах со многими в армии. Мы писали о генеральских дачах, а Ахромеев, начальник Генштаба, писал страшные обвинительные "телеги" на меня. Но он был честный служака и, выслушав меня, дал добро. Еще надо было звонить генералу Варенникову - тоже можете представить себе мои чувства. Но и Варенников выслушал и помог Артему выйти на передовую. И Артем вернулся из Афганистана с медалью "За боевые заслуги".
      Тогда многие видели в такой добросовестной работе ступенечку к будущей отнюдь не журналистской карьере. Вот сейчас я что-нибудь этакое сделаю и буду большим начальником. Артем не хотел идти никуда. Хотя играючи мог войти в депутатский корпус хоть в тогдашнем Верховном Совете. Но он знал, чего он хочет ИМЕННО В ЖУРНАЛИСТИКЕ. И стал разрабатывать "Совершенно секретно", сделав из него огромный концерн, включающий и собственное телевидение, и все на свете.
      Он стал великолепным менеджером, умеющим обрастать работающими интересными людьми. И поэтому он был нужен не прошлому, а будущему. Людей, символизирующих славное прошлое и переходные периоды нашей журналистики, у нас хватает. А вот хороших менеджеров и редакторов одновременно катастрофически мало. Я, например, вроде бы какой-никакой редактор, но я знаю, что я плохой менеджер. Артем был и менеджером и редактором, знаменуя появление в России нового типа редакторского корпуса. Во всем, что он делал, была совершенно очевидна его талантливость.
      У него и разоблачительность была какая-то иная, чем у всех. Резкость резкостью, но, по сути, он никого но сметал с лица земли, не растирал в порошок. Просто говорил: "Посмотрите - вот тут у нас есть ощущение, что происходит то-то и то-то. Мы считаем, что это вот так. И мы готовы отвечать перед законом за эту публикацию".
      Он сделал очень много. Он вошел в свою зрелость, превзойдя своих огоньковских учителей, которые сейчас по праву гордятся им. Я уверен, что он мог сделать нечто лучшее и большее, чем "Совершенно секретно". Что именно - сегодня можно только гадать.
      Его будет не хватать тем, кто старше его, - в нем была надежда. Его будет не хватать тем, кто младше его, - потому что он был примером того, как много можно соткать самому не из связей и блата, а только из замыслов. Он не только сделал себя сам - он дал многим урок, как это можно сделать в самые что ни на есть переходные времена, когда все кругом только и ссылаются на то, что в такие времена сделать ничего невозможно.
      Владлен Кузнецов (Украина)
      Культовая фигура конца века (или века конца)
      ...Были времена, когда в Киев, чтобы поклониться святым нетленным мощам праведников в Печорской Лавре, шли пешком через всю Россию. Последние километры на коленях. Туда и обратно. С одним посохом и котомкой. И добирались. И ничего с паломниками не случалось. Кроме как света в душе прибавлялось.
      А нынче? Из Москвы в Киев, по воздуху, - час лету. Проще простого. И не добрался. Много ли шансов по теории вероятностей, чтобы это произошло? Вопреки всякой логике. Роковая случайность? Монета встала на ребро? Или наоборот. Почти стопроцентная закономерность? Время такое. Окаянное. Чудо, когда остаешься жив. Норма, когда тебя убивают.
      Замечательный человек. Безгрешная душа. Столько успел сделать добра. И сколько бы ещё сделал. Впору после смерти быть погребенным где-то рядом с Нестором-летописцем, который покоится в пещерах Киевской Святой Лавры... "Отсюда есть пошла Русская земля..." А куда пришла?..
      Наверное, всегда родные и близкие будут размышлять, анализировать, вычислять: что это - умышленное убийство или трагическая авария? Не знаю, на чем и когда остановится поиск этой таинственной истины. Что же до меня, то, чем больше появляется "неопровержимых" доводов, что это - авария, тем меньше разум и чувства верят им. Произошла какая-то перенастройка сознания. И даже подсознания. Раньше-то, лет сто назад, почти наверняка было бы наоборот. При подавляющем количестве доводов в пользу умышленного убийства разум снова и снова возвращался бы к версии случайной катастрофы, потому что это в тысячу раз естественнее, чем "заказное убийство". Но мы, к несчастью, живем в такой исторический период, когда естественное становится противоестественным, человеческое - античеловеческим. И наоборот...
      И поневоле приходишь к страшному выводу. Нет, Артем Боровик не мог выжить. Вернее, не мог долго прожить со своим "модус вивенди" в той агрессивной среде, которую он так безоглядно и бесстрашно пытался преобразовать, изменив "совершенно секретно" в "совершенно открыто". Мы частенько эксплуатируем сентенцию, что каждый человек - это целая вселенная. Но, кажется, сюда следует присовокупить, что другой человек это целая антивселенная. И им не сойтись никогда...
      Мне довелось гораздо меньше знать Артема, чем его родителей Генриха, Галю... Маму и папу... Он был совсем подростком, когда мы с мамой очень часто и подолгу обсуждали: как вылечить Тему от бронхиальной астмы. Я сам каким-то чудом более или менее справился с этой жуткой, мучительной хворью и пытался давать множество советов. Помню, прежде всего по лечебному голоданию, которое мне помогло.
      Вообще-то бронхиальная астма - такая тяжкая хроническая болезнь (в принципе неизлечимая, её можно только более или менее обуздать), которая делает человека полуинвалидом. В том смысле, что резко ограничивает, сужает поле его жизнедеятельности. Даже чисто психологически начинаешь ограждать себя от всяких стрессов, неизвестных обстоятельств, излишних нагрузок. А вдруг они спровоцируют приступ? И опять будет нечем дышать. Мечтаешь лишь об одном: чтобы приступа не было.
      И вот когда я узнал, что Артем сделал своим журналистским делом работу в "горячих" точках и экстремальных ситуациях (еще до выхода в свет его блестящей журналистской прозы, в которой как бы стирается грань между классным репортажем и классическим романом; и тем более до всех его медиа-бизнес успехов), мне стало ясно, что Артемом управляет фантастическое мужество. И, разумеется, чувство долга, которое он сформулировал для себя в библейски простых и ясных категориях добра и правды.
      Сверх того, тут не было никакой показухи, никакого нынешнего "пиара", желания и задачи лепить свой "звездный" имидж. Хотя трудно придумать что-либо более выигрышное для раскрутки журналиста, чем брошенное вскользь замечание, что он добровольно трудится на передовой в Афганистане или на равных тянет солдатскую лямку - "ради нескольких строчек в газете" - в спецчастях армии США; и при этом страдает тяжелым хроническим недугом, который даже в СССР освобождал от воинской повинности. Это примерно то же самое, что для летчика рассказ о том, как он потерял обе ноги, а потом все-таки стал опять летать. Словом - "повесть о настоящем человеке".
      Жаль, что об этом не знали те, кто позднее писал и звонил ему с угрозами и требованиями отказаться от журналистских расследований под страхом смерти. Им не дано было понять, что (при прочих равных условиях) тот, кто добровольно подставляет в Афганистане под пули свою грудь, схваченную обручем бронхиальной астмы (а ведь при тяжелом приступе иногда хочется самому на себя руки наложить), - едва ли испугается угроз и отступится от дела, от идеалов, которым решил служить.
      С другой стороны, ведь и отец с матерью не единожды просили его не подвергать себя излишнему риску. Тут они ничем не отличались от миллионов других отцов и матерей на всем земном шаре. Зато они отличались в другом. Генрих Боровик - один из столпов отечественной журналистики, телевидения, документального кино - мог создать для сына такие условия, когда бы он вполне честно раскрыл свои таланты, не рискуя при этом жизнью. Нет. Тоже не получилось... И родительская любовь не спасла...
      Артем на любые предостережения всегда отвечал, что иначе жить не может и все будет нормально... Оно и получилось нормально... Для нашего сегодня.
      Собственно, эта опрокинутая нормальность нашего убийственного бытия в сочетании с ненормативной личностью Артема Боровика и подтолкнула меня к мысли о том, что он в определенном смысле является культовой фигурой конца XX века. К несчастью, во всей многомерной совокупности жизни и смерти. Расхожая фраза - "он родился не в свое время" - приобретает здесь парадоксальное подтверждение: он родился не в свое время, но для времени стал его спасительной частичкой. Надеждой, порог которой оно, время, ещё может переступить лишь благодаря таким "невовремяродившимся людям".
      Кто-то может спросить: а почему культовая фигура не Галина Старовойтова или Влад Листьев? Пожалуйста, коль скоро кому-то "по размышленьи здравом" покажется, что это так. Тем более что культовых фигур, в которых время и современники видят самих себя, в любые эпохи было немало.
      На самом деле, вся трагическая суть происходящего на наших глазах состоит не в том, сколько культовых фигур имеется в наличии, а в том, скольких убили. Время и современники, хотят они того или не хотят, понимают они это или не понимают, поднимая руку на культовую фигуру? А ещё страшнее то, что они не могут остановить этот кровавый конвейер.
      Не знаю, кого или что тут винить: проклятое историческое прошлое, менталитет народа, призывы к покаянию без желания и умения осуществить их, отсутствие должного опыта... Не знаю... Но факт остается фактом: на одной шестой части земного шара на протяжении ряда столетий (а в XX веке - по максимуму!) люди сперва создают мечту, а затем зверски уничтожают её, разумеется, вместе с создателями; в первую очередь - с создателями. А в результате гибнут сами, всем скопом, который одни пренебрежительно называют толпой, и другие с гордостью - обществом. По костям не разберешь - кто более прав.
      Казалось бы, есть совсем простой и легко выполнимый рецепт "сотворения рая на земле". Не идеологический, не политический и даже не социальный. Чтобы хороших людей среди живых было большинство. Увы, это действительно сценарий не идеологический, не политический и не социальный. Он - сказочный. И Артем, при всем его видимом, в делах и деловых результатах реализуемом, прагматизме, при его умении добиваться земных успехов, был человеком из сказки. По определению, по генетике. От земных родителей, но из сказки.
      Можно сказать и по-другому: что Артем Боровик был романтиком обновления страны и общества. Вообще-то романтиками в подобном смысле принято сейчас называть пожилых диссидентов, добавляя - "первого призыва". Артем, как известно, не был пожилым романтиком-демократом или романтиком свободного рынка первого призыва, обреченным отпрокламировать новое и уйти на пенсию.
      Он был романтиком-бойцом, романтиком - честным "делателем" как раз того призыва, который требовался, чтобы хватило сил качественно и достаточно быстро изменить к лучшему свою страну, общество и граждан. И доказал это на деле. Но страна, общество и граждане показали, что сами не созрели до материализации, персонификации своей собственной мечты и надежды. Пока что, увы, не созрели! И опять будут за сие жестоко расплачиваться.
      И, разумеется, будут винить впоследствии за все случившееся кого-то другого. А как иначе? Попробуйте у нас заявить, что виноват народ, весь, без исключения. Попробуйте предложить, чтобы весь народ покаялся и взял на себя вину за содеянные грехи. Так, как взял на себя вину германский народ за гитлеризм. Ведь затюкают, заклюют! Олигархи там, чиновники, интеллигенты, "новые русские" - эти, куда ни шло, могут быть виноваты. Но чтобы весь народ?! Да будь проклят тот, кто смеет даже подумать о таком...
      Чувствую, что меня тянет на притчевую тональность моих скорбных мемориальных заметок. Но ничего не могу с собой поделать. И потому прихожу к выводу, что оно - неспроста. Да и факты подталкивают к такому письму.
      Еще когда Артем был мальчиком Темой, мы вместе с его отцом, с другими коллегами-журналистами и кинематографистами работали над осуществлением двух экранных проектов: снимали двадцатисерийную киноэпопею "XX век" и чуть позднее, но гораздо раньше, чем это начали делать другие, писали сценарий многосерийного телевизионного цикла "Политическое убийство". Первый проект был реализован. Второй - нет (возможно, не хватало финального аккорда, какого-то личностного события, подпадающего под пушкинское определение драмы как судьбы не только народной, но и человеческой).
      Как по мне, то здесь прослеживается некая загадочная иррациональная предопределенность. Творческие проекты "XX век" и "Политическое убийство" как неосознанные попытки отца разглядеть будущее на примерах из прошлого, чтобы предотвратить, заворожить, "переколдовать" завтрашний день. Увы, судьба распорядилась иначе. "Переколдовать" не удалось. А дальше все роковым образом скрестилось навсегда в судьбе сына.
      И здесь ещё раз хочу со всей определенностью выразить убеждение: даже если смерть Артема Боровика не была политическим убийством "по факту", существует немало тех, кто прокручивал такое убийство "в душе своей". И рано или поздно трагедия должна была произойти.
      И последнее. Боюсь даже притрагиваться к незаживающей ране материнского и отцовского горя. Одно могу сказать. Любовь вмещает и поглощает любое зло и любое горе. Так есть по Евангелию. Так было по жизни и делам Артема. Так надлежит быть по страданиям и просветлению их - с Галиной и Генрихом. Матерью и отцом...
      Верю (а что ещё остается?), что именно любовь окажется той спасительной последней каплей надежды, которая и в этом случае, как и вообще во всех случаях на все последующие времена, - не даст концу нашего века и тысячелетия превратиться в тысячелетие и век конца.
      Михаил Любимов Блестящий генератор идей
      В тот роковой 1990 год над газетой "Совершенно секретно" и тогда популярным журналом "Детектив и политика" заклубились мрачные тучи. Сначала в парижском отеле таинственно погиб заместитель главного редактора Александр Плешков, вскоре тяжелейший инсульт приковал к больничной койке основателя газеты Юлиана Семенова. Именно тогда в редакции и стали циркулировать мистические слухи, что некие темные, возможно, неземные силы взяли в свои руки судьбу газеты и её сотрудников...
      Артема Боровика тогда я знал лишь по впечатляющим репортажам в "Огоньке" из Афганистана и американской армии; помнится, многие удивлялись, что сын пишет ничуть не хуже отца, порою даже лучше.
      Как главный редактор издания (Ю. Семенов находился в безнадежном состоянии), Артем начал свою деятельность обстоятельно и системно, без скоропалительных и радикальных решений, свойственных многим начальникам, вступающим в новые калоши.
      Прекрасно помню наше знакомство и первую встречу. Передо мною сидел обаятельный молодой человек в синем костюме (он всегда предпочитал темные тона), не по летам серьезный и чрезвычайно деловой. Говорил он быстро и быстро схватывал, не стремился очаровывать и располагать к себе, лишь иногда его лицо озаряла улыбка.
      Я сразу оценил его деловую хватку, однако он показался мне несколько мрачноватым (лишь потом я понял, что это веселый и остроумный человек). Тут же он предложил мне поучаствовать в проекте совместно с американской телекомпанией CBS, и уже на следующий день я услышал его великолепный английский язык, перед камерой он держался как заправский американский ведущий, чувствовалось его тяготение к телевидению, что вскоре и проявилось при создании телевизионной программы "Совершенно секретно".
      Наступила эпоха рынка, и на посту главного редактора газеты "Совершенно секретно" Артем Боровик столкнулся с непростыми задачами.
      В 1990-1991 годах газета стала печатать материалы, которые по тем временам считались "взрывными" и вызывали критику даже со стороны горбачевского окружения. Неожиданно грянул август 1991 года (Артем, естественно, провел эти горячие дни в Белом доме, а где ещё мог находиться любитель "горячих" точек?), оковы цензуры окончательно пали, и успех газеты продолжал нарастать.
      Но Артема это не удовлетворяло; он мечтал превратить "Совершенно секретно" в еженедельник (а ещё лучше - в ежедневную газету), эту мечту он воплотил в жизнь гораздо позже, создав газету "Версия"; вскоре на телевидении появилась его телепрограмма, образовался холдинг, появились издательство, затем журнал "Лица".
      Артем был блестящим генератором идей. Однажды после заседания редколлегии он попросил меня задержаться: "Написали бы вы статью о том, что перестройка родилась в КГБ, и на этот счет существовал "план Андропова"? Естественно, это должен быть фарс, но фарс тонкий, похожий на действительность, вызывающий доверие". Идея пришлась мне по душе, и вскоре на свет появилась "Голгофа". Боже, что началось! Статью ксерокопировали в провинции, с искренними опровержениями выступили Г. Старовойтова и Н. Андреева, читатели засыпали газету письмами, выражая свое восхищение или негодование, в Думе создали комиссию для расследования факта существования "плана Андропова" и направили по этому поводу запрос в ФСБ. Артем был прирожденным мастером "раскрутки" газеты и её материалов: вскоре "Голгофе" была посвящена телепередача "Совершенно секретно", мы с Артемом честно били себя в грудь, утверждая, что все это художественный вымысел, но все равно мало кто поверил (такая уж у нас страна!) и ссылка на "Голгофу" до сих пор появляется в трудах любителей различных политических заговоров. Артем снова попал в яблочко, и долго в телерекламе газеты Сталин читал эту статью и указывал Берия, что "эта газета знает все!".
      Всегда быть первым, всегда быть на линии огня-вот его девиз! Газета постепенно политизировалась, все больше наполнялась разоблачительными материалами и независимыми расследованиями, не вызывавшими радость у фигурантов. Они звонили, выясняли отношения, порой просили, порой угрожали, так что жизнь главного редактора и шефа холдинга усложнялась: случались наезды, появилась охрана.
      Я до сих пор не решил для себя, кем же был Артем. Талантливым журналистом? Неутомимым организатором? Политиком с дальним прицелом? Мне нравилось его перо, и я не раз говорил ему: "Артем, когда будет ваша Большая Книга?" Он снисходительно улыбался и шутил: "Еще есть время! Сейчас не до этого!" Сейчас мне кажется, что после своих успехов на ниве журналистики он к ней подостыл: писатель и журналист зависят от издателя, а он жаждал независимости и политического влияния. Как все преуспевающие молодые бизнесмены, он трудился в сумасшедшем ритме и завершал работу далеко за полночь. Тут не оставалось времени на размеренное творчество в тиши дачных лесов, за чашкой кофе, в окружении любящих жены и детей. Я только недавно понял, что в условиях рынка только писать-это роскошь, это удел счастливых, а вот держать в своих руках целый холдинг, охранять его независимость, поддерживать его конкурентоспособность - это каторжный труд. Хотя у меня нет сомнения, что Артем мечтал когда-нибудь отрешиться от дел и взяться за перо - несомненно, рано или поздно он это сделал бы!
      Он часто опаздывал на заседания редколлегии, входил стремительно с неизменным атташе-кейсом и сразу приступал к делу, поглядывая на часы. Работать мешали телефонные звонки со всех концов страны и мира, он умел отвлекаться, но не выпускать из головы своей основной мысли.
      Конечно, Артем не принадлежал к категории мягкотелых "добрых дядюшек", которые согласны со всем, иногда он бывал крут, но это не обижало, ибо он умел смягчить свою резкость природной интеллигентностью и доброй улыбкой. Большая сдержанность в оценках других людей, даже врагов, нелюбовь к непродуманным экспромтам (хотя лицо бесстрастно и взгляд внимателен), умение выслушать собеседника до конца, хотя он порой порет чушь.
      Круг его друзей и знакомых был чрезвычайно широк, он не жалел на это времени и сил, встреча за встречей, переговоры, генералы, банкиры, писатели, редакторы, бизнесмены, министры, политики всех мастей, встречи с читателями, телевыступления, командировки в ближнее и дальнее зарубежье (там он расширял возможности изданий), засасывающий и непредсказуемый бизнес.
      С годами популярность нарастала, а её переносить и сладко, и трудно: ведь на каждом углу подходят незнакомцы, кто просит автограф, кто выясняет отношения и режет правду-матку, и не помогают ни скоростные пробежки к машине, ни темные очки. Популярность порождает и откровенных врагов. Артем рассказывал мне, что не раз сталкивался со слежкой, от которой приходилось избавляться. Конкуренты? Шантажисты?
      Смерть Артема до сих пор не укладывается у меня в голове, об этом не хочется писать, так он н остался в памяти энергичным, жизнелюбивым, полным сил.
      На могиле одного ренессансного художника написано: "Смерть-это только печаль. Трагедия-это бесплодная растрата сил".
      Памяти Артема трагедия не грозит. Правда, от этого не легче.
      Феликс Медведев Подсевший к смерти
      Невозможно было смотреть по телевизору, как оттаскивали от разбившегося самолета чье-то окровавленное тело. Ведь это не Чечня, где идет бойня, а мирный шереметьевский аэродром.
      Я не расследователь, и поэтому мне наплевать, ошибусь я или нет, но я почти уверен - это могло быть умышленное убийство. И неважно уже кого, нефтяного генерала или известного журналиста. Грозили Зие, запугивали Артема. Чудовищным предзнаменованием прозвучала 6 марта телепередача "Антропология", в которой Дибров с языческим своим простодушием предположил, что если сделать "зачистку" всего лишь трех масс-медийных персон, в том числе и главы холдинга "Совершенно секретно", то вся гласность и свобода слова в России прикажет долго жить. Поразительное предощущение! А может быть, уже начали?
      Боровику угрожали, пугали выстрелами по окнам, неделями пришвартовывались хвостом к его машине. Он жаловался на слежку, на "прослушку". Однажды Якубовский - "генерал" Дима, тогда ещё пребывавший на свободе, что-то не поделив с небезызвестным Шумейко, позвонил Боровику и предложил сделать совместный разоблачительный телематериал. И уже через два часа "жигули" Боровика на Рублевском шоссе были взяты в клещи джипом и черным "БМВ". Машина пошла юзом, и, хотя все происходило на глазах гаишников, они в ответ на просьбу водителя засвидетельствовать явный наезд, нагло заявили, что ничего не видели. А потом с усмешкой добавили: "Небось насолил кому-то".
      Артем Боровик был не из трусов: несколько месяцев с авторучкой и оружием в руках он провел в Афганистане, по полной форме служил в американской армии, набирал рентгены в чернобыльской преисподней. Но тогда по молодости ему многое казалось романтикой, и, лишь пережив со всей страной и миллионами своих читателей и телезрителей криминальную революцию, путчи и президентско-кремлевские клоунады, он повзрослел и понял настоящую цену журналистской правде. Той правде, за которую убивают по-настоящему, как на войне. Ему не хотелось умирать "задарма", но вот и нанятые холдингом "Совершенно секретно" телохранители не уберегли любимца.
      Из многих слов, сказанных в эти дни в адрес покойного коллеги и друга, мне кажется наиболее точное слово нашел его отец, известный журналист и писатель Генрих Боровик: "Мой сын был нежный..." И хотя по отношению к мужчине это звучит несколько неестественно, могу подтвердить, что Артем, Тема был и впрямь нежным человеком. Между мной и им разница в возрасте составляет целое поколение, но он звал меня ласково - Феля. Он пришел к нам в журнал "Огонек" в январе 1987 года, где к тому времени я работал уже много лет, и мы сразу подружились. Мы поняли, что из одной команды, по одну сторону баррикад. Ведь гласность только начиналась, и даже внутри коротичевского коллектива были разные взгляды на происходящее под горбачевскими звездами. Именно в "Огоньке" журналистский талант Боровика развернулся в полную силу и был замечен даже знаменитым английским писателем Грэмом Грином, о чем он написал в одном из западных изданий репортажей Боровика. А слова великого Габриэля Гарсиа Маркеса, которые в эти скорбные дни постоянно слышались в телепередачах, были произнесены при мне. Артема не было в Москве, когда мне удалось затащить автора "Ста лет одиночества", приехавшего на кинофестиваль, в редакцию популярного тогда журнала. И во время беседы в кабинете редактора Маркес вдруг неожиданно произнес: "Я слышал о вашем мужественном журналисте, где он, я хотел бы с ним познакомиться".
      Когда я начал вести свою телепередачу "Зеленая лампа", на первый пилотный выпуск я позвал и Артема Боровика. Он очень волновался, рассказывая о войне в Афганистане. Но я понял, что ему понравилось выступать перед зрителями. И спустя несколько месяцев Тема, смущаясь, как-то сказал: "Хочу попробовать себя на телевидении, ты не мог бы посодействовать..." Боровик добился своего - без его облика наш телеэкран давно уже непредставим.
      В эти дни обсуждаются версии гибели пассажиров Як-40. Хочу заметить, что вокруг "Совершенно секретно" все 10 лет его существования вертелись какие-то тайны. Мало кто знает, но смерть основателя популярной газеты Юлиана Семенова до сих пор вызывает вопросы. А спустя год при невыясненных обстоятельствах погибает другой ответственный сотрудник независимого "СС".
      Семеновско-боровиковские репортеры не знают страха. Они сваливают министров, разоблачают черные проделки олигархов, нападают на кремлевскую власть. К сожалению, мы подошли к тому рубежу нашей свободы слова, за которым смелого журналиста может ждать кровавая расплата. Вот почему я почти уверен: смерть Артема Боровика могла быть не случайной, возможно, что он "подседал" на тот свет.
      Однажды Артем подарил мне первую свою книгу-репортаж "Встретимся у трех журавлей". "Моему дорогому, близкому другу..." - написал он на титульном листе. Вроде бы неловко произносить сейчас эти слова, но я думаю, как быстро мы забываем добрые признания, благие порывы. Все реже встречаясь с Артемом, за прошествием времени я забыл об этом подарке и только сейчас, раскопав его в завалах книг ужаснулся: как же несправедливы и жизнь, и смерть. Когда торопишься жить - спешишь к смерти. Но иначе, по-видимому, Артем Боровик не мог. "Успокаивает" чудовищное одно: Господь забирает к себе сначала самых лучших.
      Марина Миронова Герой нашего времени
      Мы были знакомы, как часто бывают знакомы дети родителей, которые дружат много лет. Судьба дала мне шанс ближе узнать человека талантливого, неординарного, во многих отношениях выдающегося. Увы, я им не воспользовалась: он был всегда занят, пересечься с ним во времени и пространстве было не так-то просто, хотя это всегда удавалось многочисленным друзьям, ещё более многочисленным знакомым и деловым партнерам. Но тогда казалось, что впереди ещё столько времени, целая жизнь, и уж однажды-то я, конечно, воспользуюсь многолетней дружбой родителей, чтобы узнать Тему поближе. Безусловно, я не имею права называть его Темой, наши отношения никогда не были столь близкими, но я привыкла к такому имени, потому что общение с Генрихом Аверьяновичем и Галиной Михайловной все эти годы давало мне ощущение сопричастности: я не только, как миллионы людей, знала Артема Боровика как талантливого журналиста, автора многих нашумевших публикаций, человека, отличавшегося активной жизненной позицией, что в наши дни становится все более редким качеством, - но и, с другой стороны, сопереживала (опосредованно, через его родителей), была в курсе его успехов, планов, задумок. Все знающие Боровиков согласятся, что невозможно было общаться с ними, не восхищаясь и не завидуя любви и взаимоуважению, которые всегда царили в этой семье. Вспоминаю, с каким чувством законной гордости рассказывал Генрих Аверьянович о том, что если раньше Тему называли "сыном Боровика", то теперь он иногда слышит за спиной в свой адрес: "Это - отец Артема Боровика".
      Тем чудовищнее и несправедливее распорядилась судьба: 9 марта наша семья, как, я уверена, и многие-многие другие, испытали настоящий шок и жгучее чувство несправедливости и абсурдности произошедшего. Нет, только не с ним! Банально звучит все, что хочется сказать в утешение: невозможно облечь в слова то глубочайшее сочувствие, которое мы испытываем! Невыразимое горе похоронить сына, такого сына - горе вдвойне! Как можно не сочувствовать молодой красивой женщине, только вчера такой благополучной, блестящей и обласканной любовью, а сегодня называемой таким несвоевременным, нелепым словом "вдова" и вынужденной каждый день смотреть в глаза своим детям и пытаться, в ответ на их вопросы, успокоить и найти приемлемое объяснение тому, что абсолютно неприемлемо и от чего хочется самой рыдать в голос и биться головой о стену?
      Знаете, сегодня, когда средства массовой информации выплескивают на нас столько человеческого горя, несчастий, катастроф, "свинцовых мерзостей" ежечасно, восприятие как-то притупляется. Наверное, это защитная реакция организма на животном уровне, иначе слишком страшно и невыносимо жить. Но и такой эгоизм с нашей стороны это тоже страшно: нельзя походя, мельком глянув на экран, посочувствовать матери, чей сын погиб в Чечне или у которой нет средств на то, чтобы спасти умирающего ребенка, потому что на заводе, где она с мужем проработала полжизни, вот уже 8 месяцев не платят зарплату и даже элементарные лекарства становятся предметом роскоши, а не первой необходимости...
      Как часто, чтобы не портить себе настроение, мы переключаем телевизор с новостных программ на другой канал. Подумав мельком: "не дай бог!" От трагедии близких тебе людей уйти нельзя.
      Почему-то с первой минуты, когда я узнала о гибели Артема, в памяти всплыла строка из стихотворения поэта Кострова, написанного к 200-летию Пушкина о том, что со смертью великого поэта высокие "слова "невольник чести" уже не скажут больше ни о ком"... Сразу подумалось, что это не так. В какой-то степени и Артем стал невольником чести. Правдивый журналист, принципиальный человек, профессионал своего дела, - вряд ли он был лишен все того же чувства самосохранения. Мужчина, обожавший свою жену, отец очаровательных сыновей, сам заботливый сын немолодых уже родителей, получал постоянные угрозы, он не мог не задуматься, "а что, если...". Но природное чувство долга, помноженное на семейное воспитание, мужество и порядочность, сделали его заложником обстоятельств и, не побоюсь этого слова, героем нашего, такого непростого времени.
      На панихиде и похоронах, слушая выступление коллег Темы, я думала: "Удивительно, сколько всего он успел. Такое впечатление, что говорят о заслуженном деятеле преклонных лет: основоположник нового направления в журналистике, лауреат многих профессиональных премий, удачливый бизнесмен, основатель нескольких печатных изданий, влиявших на умы и определявших жизненную позицию миллионов"... А с потрясающей фотографии улыбается мальчишка, кажется, только вчера питавшийся на студенческой практике в Перу исключительно бананами, чтобы привезти маме в подарок скромное золотое колечко, которое она, не снимая, носит с тех пор.
      На его примере ощущаешь относительность времени: наверное, он жил в другом времяисчислении, был на голову выше нас, земных. Знаете, как космонавты, которые в фантастических романах бороздят просторы Вселенной, оставаясь молодыми, а на земле проходят десятилетия, люди стареют и дряхлеют. Вот только жаль, что ему не суждено вернуться на эту Землю, где он столько успел сделать, но столько ещё и не успел.
      В такой ситуации нет слов, которые могли бы по-настоящему утешить, облегчить невыносимую боль. Но все-таки хорошо, что по жизни ему было дано почувствовать, что его любят, ценят, уважают, он вкусил и почестей, и даже славы.
      Наверное, он представлял собой особый биологический подвид, чрезвычайно редкий, практически не встречающийся в нашей среде обитания, не просто Homo Sapiens, "человек разумный", а значит, мыслящий, но и заставляющий других по-новому взглянуть на свою собственную жизнь, пробудить желание не сидеть сложа руки, а внести пусть крохотный, но вклад в улучшение мира.
      Я не призываю вас к гражданским подвигам и свершениям - это удел немногих! Но давайте постараемся сделать немного счастливее жизнь тех, кто рядом с вами. Стать выразителем идей поколения, как Артем Боровик, дано единицам, искренне любить родителей, супругов, детей, и при этом не замыкаться лишь в своем узком мирке, а быть хоть чуть-чуть более открытым, восприимчивым к чужим бедам и несчастьям, стремиться помочь ближнему, - это может каждый из нас. Давайте сделаем это в память об Артеме.
      Еремей Парнов Он был заводным, романтическим парнем...
      Наверное, должны пройти годы и года,чтобы говорить об Артеме в прошедшем времени, не ощущая при этом какого-то внутреннего сопротивления. Слишком осязаем его образ, слишком наполнен жизненной силой, волей, энергией.
      Я знал его в те далекие теперь годы, когда ничто не предвещало не только трагического конца, но и воистину блестящего восхождения. Возможно, лишь Гале и Генриху было ведомо о том огромном потенциале, заложенном в их крепком, здоровом и не по возрасту сообразительном ребенке. Впрочем, серьезность, что проявлялась в разговорах о достаточно сложных, но интересных ему вещах, в мгновение ока могла смениться озорной веселостью. Он удивительно легко и благодарно откликался на шутку.
      Где-то в середине 70-х, если память не подводит, в Пицунде, он попросил, чтобы я взял его на морскую рыбалку. Было раннее утро, когда порядочные отдыхающие ещё только просыпаются, а после неторопливо тянутся в столовую. Хотя для бодрящего купания было прохладновато, Артем уже находился на пляже, ещё сыром, и холодном, и совершенно пустынном. Мне, к стыду моему, даже в голову не пришло, что не грех бы оповестить родителей, но, собственно, я и не думал, что возможны какие бы то ни было осложнения.
      Пока лодку спускали с кран-балки, мы о чем-то говорили и разбирали снасти. Благо я всегда брал с собой два спиннинга: один на ставриду, другой - на катрана. Так что быть наблюдателем Артему, а тогда он был для меня просто Темой, не пришлось ни минуты. Не знаю, ловил ли он раньше, но увлекательное дело освоил удивительно скоро. Что примечательно, вытаскивая сверкающие ртутью гирлянды ставридок, он не выражал особых эмоций. Делал это почти профессионально деловито, не торопясь, обстоятельно. Только глаза выдавали затаенный азарт.
      Мне кажется, что он вообще был заводным, романтическим парнем, только тщательно это скрывал...
      Потом мы вновь встретились, когда он уже стал вполне оперившимся журналистом, кое-что повидавшим и нацеленным на ещё более широкие горизонты. Он работал в "Советской России". Тогда, не в пример нынешней, это была относительно, по крайней мере в сравнении с другими, прогрессивная и смелая газета. Я печатал там свои очерки о странах Востока, преимущественно буддийских, что не вызывало особых вопросов у начальства и цензуры. Поэтому все шло довольно гладко к нашему обоюдному удовлетворению. Артем (пожалуй, все ещё Тема) относился ко мне с едва обозначенным пиететом, не как к мэтру, что меня бы явно смущало, но как к другу отца.
      Позже я уже следил за ним по его публикациям. Война в Афганистане, стажировка в американской армии, блестящие очерки в "Огоньке", ставшем в памятные годы перестройки подлинным светочем общественной мысли.
      Как быстро, как уверенно набирал высоту Артем Боровик, публицист и писатель, как неколебимо придерживался выбранной по воле сердца и разума политической позиции! И с каждым разом все ярче проявлялась так присущая ему непоказная смелость...
      В незабываемые дни мятежа ГКЧП мы с Генрихом Боровиком объехали, а затем и обошли центр города от Белого дома до Тверской и Манежной площади.
      - Знаешь, - сказал Генрих, - Артем всю ночь провел у Белого дома, он и сейчас там и, видимо, опять не придет ночевать.
      Она уже надвигалась, та самая ночь, когда, согласно упорным слухам, ожидался штурм. Но куда страшнее казалась беспросветная тьма, что грозила воцариться после. Впрочем, мало кто верил, что это будет надолго.
      Помимо семейных праздников и торжественных застолий в доме Боровиков, я ещё несколько раз встречался с Артемом по писательским делам. Он уже был шефом "Совершенно секретно". Мы даже пытались разработать несколько совместных проектов, но дальше разговоров дело сдвинуться не успело. Он куда быстрее и увереннее, нежели я, человек уже уходящего поколения, вошел в наш дикий стихийный рынок и занял там прочное положение.
      Пару очерков на историческую тему я все же для него написал, а потом целиком сосредоточился на том, что всегда хотел (и, надеюсь, умею) делать на романах и повестях. С тех пор мы виделись эпизодически.
      Разумеется, я продолжал следить за милым мне человеком и всякий раз радовался, узнав об очередном успехе Артема, чья звезда все выше всходила на литературном и политическом горизонте. Он многого, очень многого достиг. Но казалось - это ещё только начало...
      О том, что случилось при взлете, говорить не хочется - слишком трудно, да и написано и сказано всего разного предостаточно, и слишком много вопросов остаются без ответа.
      Говорю лишь о том, что знаю и не забуду, потому что противоестественная гибель молодого, блистательного, полного жизнелюбия человека даже самые обыденные события освещает каким-то особым, неземным светом, и неизбывная боль и горе близких людей удваивают значимость любых кажущихся мелочей.
      В древней иллюзии по поводу жизненной силы памяти все же запрятана некая утешительная мудрость.
      Олег ПОПЦОВ
      "ДВОЙНОЙ ПОРТРЕТ"
      За два дня до катастрофы мне позвонила сотрудница "Совершенно секретно" и сказала: "Артем Боровик с вами договаривается об интервью, назначьте время". И хотя Артем со мной ни о чем не договаривался, я дал согласие, долго выискивал свободный час, а затем заметил: "Ведь не горит. Давайте созвонимся завтра".
      А на следующий день его не стало. Тема погиб. Непредсказуемо, внезапно, абсурдно. Самолет, едва оторвавшись от земли, рухнул на неё тотчас.
      Еще не расшифрован черный ящик. Еще эфир, разорванный этой внезапностью, отрывочно, клочками, наспех возвращает его образ. Много фотографий, достаточно интервью, не из далекого далека, а только вот-вот, когда возможно сказать: "Мы ещё вчера с ним договаривались, мы спорили, он предупреждал. У нас была идея".
      Я так и не наладился называть его Артемом и уж тем более Артемом Генриховичем. Тема. Ласково и просто - Тема.
      Я мог бы сказать - мы были хорошо знакомы, симпатизировали друг другу. У нас было достаточно общих замыслов, но столь же верно уточнение наше общение можно счесть отрывочным, не детальным. И я вряд ли мог ответить на вопрос: "Чем в настоящее время занимается Тема?" Они - это поколение, как бы наши дети, идущие вослед. Самые близкие нам; самые ощутимые для нас, и равно самый незнакомый нам мир.
      За свои неполные сорок лет он сумел сделать очень много. Именно сделать. Написать. снять, смонтировать, создать, организовать. Он был штучным, не коварным журналистом. Нацеленным, нетерпеливым, вмешивающимся.
      Есть такая данность - свидетели времени, присяжные эпохи. Артем из этой когорты.
      Горбачевскую перестройку он воспринял почти с юношеским восторгом. У него было обостренное чувство свободы. По этой причине неудержимая приверженность к самостоятельности. Желание оторваться от отца, отделаться от его тени уже в самом начале журналистской биографии... Отец - известный писатель, журналист-международник, телевизионный кумир 80-х Генрих Боровик. Та самая плеяда открывателей запретного закордонья: А. Бовин, Б. Зорин. А. Каверзнев, С. Кондрашов, В. Дунаев, В. Цветов. С них все началось. Они первыми обрели право рассказать стране, что там, в далеком зарубежье, живут не наши враги, а преуспевающие и сумевшие больше нас люди. И самостоятельность там ценится превыше всего. Это была первая инъекция разрешенной свободы - говорить о том мире не враждебно, но и без восхищения.
      Артем оказался в эпицентре этой сравнимости.
      С той минуты огоньковский журналист, а затем телевизионный "взглядовец" начал строить себя сам. Годы шли, а в нем нарастала эта энергетика независимости и риска. И Афганистан для него был не пространством на географической карте, а чертой характера.
      И газета "Совершенно секретно" - это тоже тропа риска. Юлиан Семенов заразил его страстью проникновения в неизвестное, запрещенное, закрытое. Артем пошел дальше, проникая не в вымышленную тайну, а в данность реальной жизни, в её самую зашторенную зону - бытие власти,
      Отец привил ему интерес к политике. И он уже не мог остановиться в своем постижении.
      А постигая, пережил шоковое потрясение от познанного и увиденного. Удивительное смешение алчности, безволия, амбиций и некомпетентности. И это все в одном слове - власть.
      Был ли он романтиком? Бесспорно, как все творческие и деятельные люди. В его поступках не было идеальности, и он никогда на этом не настаивал.
      Был ли он максималистом? Если считать максимализмом честность - то да.
      Когда ложь становится средой обитания целой страны, то любая человеческая положительность попадает в разряд радикализма. Абсурдно по существу, но логично по форме.
      Он был не бедным человеком, возглавлял вполне преуспевающий коммерческий холдинг: две газеты, производство телепрограмм, издательство. И в то же самое время в своих воззрениях остался бескомпромиссным государственником. Его заботила популярность его дела и гораздо в меньшей степени собственная популярность. Он из команды непослушной интеллигенции новой волны.
      Убеждения шестидесятников Артем считал едва ли не политической эталонностью. Однажды он сказал мне: "Их время не может уйти в никуда. Я преклоняюсь перед ними. У них есть запас политического бескорыстия".
      Его многие ценили и любили, но в то же время где-то внутренне опасались, как можно опасаться всякого раскрывателя запретности, от которой неизвестно чего следует ожидать. Внезапно вызревшие владельцы страны были с ним настороже, а те, кто признавался ему в любви, очень часто делали это вполголоса, дабы не услышала рядом стоящая власть. Его мужество, а он был мужественным человеком, выглядело не поддельным, не куражистым. И команда, которую он собрал вокруг себя, работала постоянно в режиме гражданской смелости. В какие-то мгновения он чувствовал себя Робин Гудом, справедливым разбойником, наивно полагавшим, что заставит воров вернуть награбленное. Он говорил об этом вслух.
      Его обвиняли в радикализме, в симпатиях к коммунистам. Нет-нет, он был категорически не радикален и чужд коммунистическому догматизму и популизму. Он просто считал развитие страны в экономике, общественном сознании, образовании, кстати и бизнесе тоже, невозможным вне морального и нравственного поля. В ином случае страна превращается в необъятное криминальное пространство. Что и происходит на наших глазах. Его неудобность для властей была даже не в проникании в её коридоры. Он высаживался со своей командой на плацдарм неправого дела, которое вершила власть. И там, обретая союзников из числа пострадавших, становился для власти ощутимой угрозой. Это могли быть Чечня, нефтяной бизнес, алюминиевый бизнес, операции по "отмыванию" денег. Да мало ли в чем грешна коррумпированная власть!.. Итак - его нет.
      Похороны были многолюдными. Зал плакал. Поминание - строгим и тоже многочисленным, на какой-то миг журналистское сообщество спохватилось и независимо от воззрений большинства газет, телевизионных каналов отдало должное его памяти. Но это было лишь мгновение, миг.
      Возможно, по стечению обстоятельств, но именно на следующий день гибели известного журналиста и известного бизнесмена, гибели странной, Владимир Путин провел закрытую встречу с прессой. Президентская команда собрала своих. Ни одного издания - возможно, за исключением "Общей газеты" и "Сегодня", - высказывающего даже не критику, а сомнение или беспокойство по поводу действий нынешней власти, приглашено не было. Особым клеймом помечены все московские издания. Та самая часть кремлевской команды, что сеет раздор в обществе, ещё раз напомнила нам: "Мы властвуем в этой стране. И покой вам только снится". Осталось малое - спросить страну: устраивает ли её, что они властвуют?
      Федеральная власть отмежевалась от похорон Артема Боровика. Беда, которая во все времена объединяла здравых людей, на этот раз оказалась бессмысленной. Постыдный рецидив, но он случился. А может, это сама власть боится каких-либо открытий относительно деяний, которым положено быть совершенно секретными?
      Трагедия нашей жизни в том, что никакой вывод комиссии относительно технических неисправностей либо летного головотяпства, ставшего причиной авиационной катастрофы, не разуверит сограждан в неотступной мысли, что трагические случайности в нашей стране происходят только тогда, когда того кто-то желает.
      Артем Боровик хотел переломить эту пагубность в сознании сограждан. Он желал вернуть нации её истинный дар - совестливость. Возможно, он делал это бескомпромиссно, с вызовом. Но он это делал.
      А в день похорон Темы мне позвонила все та же сотрудница "Совершенно секретно" и повторила фразу: "Артем Боровик договаривался с вами об интервью. Назначьте время".
      Иосиф РАСКИН
      Отец и сын
      Когда-то пятилетний Артем спросил своего отца:
      - Папа, а сколько людей всего живет на нашей земле?
      - Ученые люди подсчитали - три с половиной миллиарда.
      - А меня они тоже посчитали?
      Об этой беседе мне недавно рассказал человек совершенно необыкновенный, талантливый писатель, драматург, журналист, достойный Гражданин своей страны, всю свою жизнь, весь свой талант "от Бога" отдававший этой системе, а если более точно, идее, которая небезосновательно считалась им прекрасной, редкий отец, сумевший стать большим, настоящим другом для своего сына Артема, - Генрих Аверьянович Боровик. Как же много сын перенял от отца! Как же чувствуется: он с детства хотел быть похожим на него! Я даже не говорю о генах, а я имею в виду достоинство, честь, благородство, ощущение себя МУЖЧИНОЙ, отношение к жене, к женщине.
      Вспоминается, как когда-то один из весьма маститых придворных и раскрученных журналистов в своем суперхолуйском экстазе назвал пусть в то время и "врага" нашей системы, но выдающегося государственного и политического деятеля того времени Бжезинского "отставной козы барабанщиком". Генрих Аверьянович мог быть прекрасным полемистом, но он никогда не мог кого-то унизить или оскорбить. Я уверен, что если бы это было как-то иначе, если бы Генрих Боровик произнес или подумал о ком-то нечто подобное, не было бы того Артема Боровика, которого мы все знаем.
      Уже с пятилетнего возраста Артем чувствовал свою причастность ко всем окружающим его людям ("А меня они посчитали?"). Постепенно эта бессознательная, мудрая осознанность себя как частицы человечества перерастала в естественную для него, сына своего отца, такого отца, необходимость жить для людей, для своей страны, а точнее, для своего народа.
      Это мы, читатели, слушатели, зрители, воспринимали все, что делал Боровик-младший, как необыкновенную мужественность, честность. А для Артема это была единственная естественная для него потребность жить, дышать, работать. Каждый его выход на телеэкран, каждый его публичный поступок создавал ощущение, что он очередной раз идет на электрическую проволоку. А его знаменитая поездка в "логово мирового империализма" - Соединенные Штаты Америки, да не просто поездка, а служба в армии этой страны! Так ему было проще понять и показать читателям, слушателям все уродства службы в армии Российской. Он изо всех сил старался открывать людям глаза на те особенно вопиющие ужасы, творимые преступной камарильей в этой безумно им любимой, обиженной Богом, стране. Он работал многострадально много, он спешил, он хотел успеть очень много, но в этой стране творилось такое бесчисленное количество зла, что казалось: Артем хочет объять необъятное... Он даже не мог позволить себе на непродолжительное время поехать вместе со своей трогательно любимой им женой и сестрой отдохнуть... Ему нужно было спешить. Ему нужно было лететь. Он понимал, что он не просто обязан разобраться во взрывах жилых домов, а он должен это сделать как можно быстрее, как можно правдивее, а иначе теряется смысл этой крайне важной работы, да и жизни тоже.
      Но не получилось. Система, то ли своей страшной кровавой коварностью, то ли своей безграничной хозяйственной расхлябанностью, прервала этот полет. Эту жизнь.
      К смерти тысяч и тысяч российских людей, погибших в Чечне, сотен и сотен наших людей, погибших во время взрывов в своих собственных домах, прибавилась гибель экипажа и пассажиров самолета Як-40. Неплохой предвыборный подарок тем, кто...
      Выборы проведены. Президент избран. Им стал Владимир Владимирович Путин, окончивший в свое время юридический факультет Ленинградского университета. Как сообщила газета "Версия", во время преддипломной практики Путина распределили в транспортную прокуратуру, где первым его делом было расследование аварии самолета Ленинград-Москва.
      Уверен, что вовремя будет выходить программа "Совершенно секретно", будут регулярно выходить газеты... Артем не умер, а просто в очередной раз куда-то летит... И за его полетом всегда будут внимательно следить, в первую очередь, Генрих Аверьянович и Галина Михайловна, их дочь - Марина сестра Артема, Вероника со своими (Артемиными!) сыновьми. Будут строго и внимательно следить все коллеги Артема, а главное мы миллионы читателей и телезрителей.
      Михаил СЕРДЮКОВ
      Памяти друга
      Накануне 8 марта четырехлетний Максимилиан Боровик сидел на старых бухгалтерских счетах и о чем-то мучительно размышлял, беззвучно шевеля пухлыми губами. Артем заглянул в детскую, но сын не повел и бровью: до того был занят! Озабоченный отец хмыкнул и спросил прямо: "Что ты делаешь?" Макс вздохнул, поднял задумчивые глаза, помялся немного, но все же поведал: "Я, пап, решаю: жениться мне или нет? На Маке. Звонит каждый день, ну и я ей. А что? У неё игрушки красивые и... глаза!"
      С Макой - Марией Толстуновой, дочерью одного из ближайших друзей Артема, Василия, - Максимилиан познакомился ещё осенью. И хотя живут они в разных городах, но друг без друга - уже точно! - не могут. У них любовь с первого взгляда. Едва познакомились, сразу под стол поползли и долго-долго потом не вылезали.
      Отец призадумался. Иной на его месте просто бы хохотнул над словами малолетки, но не Артем... Он, мне кажется, всегда и ко всем относился с пониманием, уважая чужое мнение и уж тем более чувства человека любой возрастной категории. Артем тут же связался с отцом избранницы и поделился серьезными намерениями своего сына. Василий в принципе не возражал. Зная историю любви самого Артема, это было бы просто глупо.
      Артем родился в семье журналиста-международника и десятилетним пареньком жил не где-то в Сокольниках, а в центре Нью-Йорка. Веронике Хильчевской, дочери блестящего дипломата, было в ту пору четыре года, и росла она там же. Родители дружили, детей, естественно, воспитывали вместе. "Я увидел тебя с красным зонтиком и - полюбил", - признался он позже. Много-много позже, потому что замуж Вероника вышла сначала не за него. Ну бывает, не судьба! Но однажды, когда Вероникина мама читала первую афганскую книжку Артема "Встретимся у трех журавлей", она обнаружила любопытные строки: "Я пью из фляги, сильно запрокинув назад голову, и вижу на небе, прямо над головой, волосы Вероники, а чуть дальше семь других звезд..." Намек? А что же еще!.. Впрочем, возможно, и большее. Вдруг это мечта? Затаенная с детства, незамордованная текучкой?
      Не мальчугана с Манхеттена, но мужчины, коротающего ночи на стылой броне...
      В юности Артему все время казалось, что до настоящего мужчины он в чем-то все время недотягивает. Ореол благополучия, исходивший от их семьи, благодаря таланту страшно знаменитого по тем временам отца, с одной стороны, вызывал в парне почти идольское почитание родителя, но с другой явно портил жизнь. Даже вуз пришлось выбирать "по стопам отца" - МГИМО. Нет, он не комплексовал, просто всегда старался доказать прежде всего себе самому, что и сам чего-то стоит. Закончив факультет международной журналистики МГИМО, Артем сказал отцу: "Я должен начинать свою работу так же, как и ты. С "горячих" точек".
      "Сынки" такой выбор не делают. Но, отправляясь в пекло, Артем старался при этом поберечь сердце мамы, Галины Михайловны. Правду об опасностях военных командировок она узнавала последней, когда ничего такого уже и в помине не было. Впрочем, так в семье Боровиков было заведено ещё со времен вьетнамских и прочих "горячих" вояжей Генриха Аверьяновича.
      ...Вот что увидела Рада Ивановна Хильчевская за, казалось бы, столь безобидными строками начинающего писателя Артема Боровика, чем не замедлила поделиться со своей дочерью.
      Веронике пришлось подавать на развод. Ее сын от первого брака Степан стал и сыном Артема. А потом родились ещё двое: Максимилиан и Кристиан. Последний совсем карапуз, ему два года.
      Второго марта Вероника с Артемом отметили 11 лет супружеской жизни. Великого праздника не получилось. У всех дела: Веронике надо было в Париж, естественно, "по делу, срочно". Артему... Сегодня об этом знает весь мир. Весть о трагической гибели Боровика обошла все ведущие телекомпании планеты. До собственного сорокалетия он не дожил каких-то полгода...
      Отправляясь в свой последний полет, Артем оставил Гаяру, своему верному телохранителю, деньги. Попросил купить два букета цветов и вручить маме и теще - закрутился и не успел сделать это вовремя. В разговоре с отцом он предложил перенести женский день в их семье на выходные. Как раз прилетит Вероника и сам он вернется... Убитый горем Гаяр выполнил просьбу. Галина Михайловна и Рада Ивановна лишились чувств, когда увидели эти букеты.
      Но, право же, Артем не хотел. Он терпеть не мог огорчать своих близких и друзей. Верил в Бога. Повсюду носил с собой в кармане пиджака небольшую, но, как сам считал, очень действенную молитву, текстом которой поделился лишь с единственным другом - Василием. Там такие слова: "Господи, благодарю Тебя, что Ты благоволил меня воззвать из небытия к бытию! Благодарю Тебя, что Ты вложил в меня Твой образ - душу бессмертную, свободную и разумную! Господи, научи меня служить Тебе всем сердцем, да прославлю на Земле имя Твое Святое! Аминь".
      Единственный раз в жизни не помогла молитва.
      Версию о преднамеренном убийстве сегодня категорически отрицают двое: лидер коммунистов Зюганов и первый зам. главы администрации президента России Шабдурасулов. Один твердит об обычном разгильдяйстве, другой - о стечении обстоятельств. Что-то роднит этих бодрых любителей власти...
      И. о. президента страны Путин выразил искреннее соболезнование. Но рыдали перед гробом Артема иные политики: Лужков, Явлинский, Примаков, Говорухин...
      В холдинг "Совершенно секретно" позвонил без пяти минут генерал, но пока ещё полковник Аксенов, руководитель милицейской пресс-службы. Обрадовал: министр Рушайло желал бы направить свое соболезнование. Только, чур, одно условие: в ближайших номерах газет "Версия" и "Совершенно секретно", а тем паче в выпусках одноименной телепередачи на НТВ не должны критиковать министра и его ближайшее окружение. Баш на баш и не иначе!
      Представляю гомерический хохот Артема после такого предложения. Быть тебе генералом, Аксенов, кто б сомневался!.. Мы с Артемом дружили.
      Обожали кумыс, который довольно часто прибывал "загадочным грузом" прямо в кабинет Боровика из Бишкека. Обеспечивал эту радость фронтовик-ветеран Леонид Васильевич, воевавший когда-то в полку "Нормандия-Неман", а теперь добывающий чудо-напиток на высокогорных пастбищах Тянь-Шаня. Страстный поклонник Боровика, он, как мог, заботился о здоровье своего кумира, справедливо считая, что кумыс - эликсир жизни абсолютно необходим борцу "со всякой сволочью". Артем не пил один. Несли стаканы, разливали из трехлитровой банки, непременно чокались. Он наслаждался вкусом, а мы - забавным видом руководителя совершенно секретного холдинга.
      Знаю, иные могут мне не поверить, но Артем мечтал о восстановлении Советского Союза. Пусть название будет другое, соглашался он, но суть надо вернуть: только объединившись с оторванными друг от друга, а на самом-то деле такими близкими до сих пор народами, мы сможем преодолеть кошмарный наворот трудностей, в которых тонем, как пещерные люди со своими мамонтами в болоте. Не уверен, что эту идею Артема разделяли его друзья - президенты бывших союзных республик - Акаев, Лучинский, Шеварднадзе, Алиев, Кучма или, скажем, Туркменбаши. Но мне доводилось не раз убеждаться, как искренне уважали Артема эти люди, как мягко улыбались, когда Боровик продолжал гнуть свое про радость совместного бытия. Через пять минут после известия о трагедии в Москву позвонил Гейдар Алиев, у него дрожал голос. Оказывается, он любил Артема, как собственного сына!.. Жена президента Кыргызстана, Майрам Акаева, в глубочайшем трауре: 8 марта Артем по телефону поздравил её с женским днем...
      Еще одна странность Артема: вот, казалось бы, наш еженедельник "Собеседник" - прямой конкурент его "Версии". Хотя издания разные, греха таить нечего: редкий читатель способен сегодня приобретать обе газеты одновременно. Значит, конкуренты. И по законам "дикого Запада", известным Артему с пеленок, надо бы "Собеседник", как модно теперь выражаться, мочить! А он помогал своему конкуренту выживать в сложнейшей экономической ситуации - после кризиса. Об этом мало кто знал, но сегодня мне хочется, чтобы узнали.
      Переоценивать Артема нет смысла: за свою недолгую жизнь он принес честным людям столько добра, что иным и за сто лет не управиться. Дрожь пробивает меня, как только подумаю, сколько бы мог он ещё сделать. В его холдинге десятки разнокалиберных и разнохарактерных сотрудников. Нет среди них ни одного, кто бы не впал в эти дни в глубочайшее отчаяние: Боровик вникал во все, направлял, придумывал, пробивал, защищал, когда надо. А надо было - всегда! Как же теперь, без него?
      Плачут гордый кавказец Рустам Арифджанов, бесстрашный Миша Маркелов, отчаянная Наташа Метлина, невозмутимый Дима Новоселов. Они потеряли не просто начальника, единомышленника - друга!..
      Хватит, ребята. Сушите слезы. Ведь вы же хорошо понимаете, в какое время все мы живем - ужас на ужасе и, кажется, никогда не будет этому конца. Но самое страшное заключается в том, что с этим ничего не поделаешь! Артем, конечно, пытался. Мы не раз говорили с ним и об этом. Нет ничего хуже, чем жить в подобные времена, соглашался он, эпоха перемен - так её сяк! Но другой у нас просто не будет, факт медицинский. Значит, надо стараться жить без оглядки... В этом весь Артем Боровик. Прощай, старина!
      Виталий Третьяков АРТЕМ БОРОВИК: ПРОЩАЛЬНОЕ
      Артем Боровик сошел с дистанции. Но не по своей воле и не из-за профессиональной слабости. Тем более - не по возрасту.
      Я знал Артема неплохо, но не настолько хорошо, чтобы, как многие сейчас, называть его своим другом (или себя - его). Он, кстати, был настолько легким в жизни и общении человеком, что многие могли даже искренне принимать приятельские отношения с ним за дружбу.
      Мы работали в разных, почти не пересекающихся журналистских слоях. На мой вкус, его издания были слишком массовыми не только по тиражу, но и по стилю. К тому же Артем по каким-то, мне не известным, причинам никогда не появлялся на тусовках, где собирались главные редакторы. Никогда.
      Артем, несмотря на свой общительный характер, был, как мне кажется, одиноким волком в журналистике - качество, возможно, приобретенное в годы репортерства.
      И сам холдинг "Совершенно секретно", созданный им, стоит в общей системе российских СМИ как-то отдельно, лишь в последние месяцы сблизившись с определенной политической группой.
      Была ли это самодостаточность или, что почти одно и то же, но не совсем, независимость, не знаю. Эту тему мы с ним не обсуждали.
      То, что я знаю точно: в нем лично не было той остервенелости, которая свойственна многим апологетам так называемой расследовательской журналистики, часто оборачивающейся прямо противоположным.
      Он был добр, очень обязателен и доброжелателен. Во всяком случае, я его с другой стороны не знал. Всегда был готов помочь.
      Не знаю, как другим, но мне кажется, что Артема невозможно было не любить.
      Если у него были враги, то даже они не могли бы, по-моему, избежать его обаяния.
      Безусловно, Артем был классным главным редактором, одним из лучших в новом поколении, создававшим свои газеты и другие издания своими руками, а не получив их в наследство (с логотипами, славой и читателями) от других. И великим репортером - одна из самых трудных, хотя и очень распространенных профессий в журналистике.
      Я никогда не работал с ним вместе, чтобы говорить об этом более конкретно, а лишь читал его репортажи и очерки. Это класс, который не приобретешь без таланта, даже воспитываясь в семье выдающегося журналиста.
      Создать почти с нуля медиа-холдинг, даже при умении общаться с людьми, очень трудно, почти невозможно. Тут нужно нечто большее, чем просто блестящие организаторские способности.
      Словом, Артем Боровик тоже классический тип выдающегося главного редактора, но только не шестидесятнического, а нового, постперестроечного типа. И в этом качестве, а не только из-за своей преждевременной смерти, он тоже вошел, несмотря на свой возраст, в историю русской журналистики XX века ещё при жизни. В том числе и своими текстами, что редко бывает среди главных редакторов. Ведь в принципе это разные профессии - журналист и главный редактор. Во всяком случае, на высшем уровне.
      Такие, как Артем Боровик, ломают в общем-то верное правило, что незаменимых нет.
      Что же до его преждевременной смерти... Она, конечно же, несправедлива даже на фоне того, что смерть редко когда бывает справедлива.
      Но блестящая жизнь, если даже она коротка, не снимая трагизм и невозвратность потери, особенно для семьи и друзей, для меня в том числе, по крайней мере позволяет восхищаться тем, что такие люди, как Артем Боровик, появляются и работают в журналистике. А следовательно, все рассуждения о "второй древнейшей" справедливы лишь до определенной степени.
      Валерий ТУР
      ОН НЕ БОЯЛСЯ ШТОРМА
      Как-то недавно совсем (о боже!.. давно-то как, давно!..) я шел по улице - в гости к Генриху Боровику: взять у него интервью по случаю предстоящего его, Генриха, 70-летия. Была зима?.. Да, точно - зима; будто сейчас я вижу ярко-карамельный снег у неоновых витрин и черных эдгаровских птиц на запорошенных деревьях. Было холодно, и хотелось думать и говорить о лете. О будущем?.. Или - о прошлом?.. Тогда это казалось не важным.
      Разговором о лете и начали мы беседу с Генрихом Аверьяновичем веселым, приветливым, чуть возбужденным предстоящими торжествами. Вспоминали лето, давно прошедшее: Крым, Коктебель. "Мы пришли тогда в Лягушачью бухту, что под Карадагом, и обустроились где кому удобнее. Генрих, Юлик Семенов и я забрались на скалу, вырастающую из моря неподалеку от берега. Артем плавал вокруг этой скалы в ластах и маске, жены наши и дочери Генриха и Юлиана уселись на гальке у самого прибоя. Было тихо. Молчали... Потом Генрих сказал: "Вот это и есть настоящее счастье. И мы сидим, и дети здесь, и самые любимые женщины на свете. Если в жизни наберется таких мгновений хоть двадцать - значит, жизнь удалась..."
      Так начиналось мое интервью с Боровиком-старшим. Интервью в престижном и ярком журнале.
      Разве умеем мы смотреть вперед? Разве думали тогда, что какая-то древняя рыба уже отыскала на дне, уже проглотила, уже несет в себе проклятый перстень Поликрата?!
      Но вернемся из того прекрасного далека в недавний зимний вечер. С Генрихом мы беседовали долго, отключив, чтобы не мешал, телефон. Беседовали вдвоем. Но как бы некто третий присутствовал при нашем разговоре. Артем. Большая его фотография висела на стене. Но, право же, не в ней, не в фотографии было дело. О чем бы мы ни заговаривали, Генрих непременно мыслью своей возвращался к сыну.
      Вот рассказывает без пяти минут юбиляр о том, как с женой своей, Галей, снимал он крошечную комнатку в коммунальной квартире. Посмеивается: забавная была комнатенка - метров шесть в вышину; её бы набок положить стало бы куда просторнее!.. И добавляет, улыбнувшись вдруг: "Там родились у нас дочь Марина и Темка..."
      Я спрашиваю: "А тебе много в жизни приходилось врать? Ведь все-таки ты у нас волк-международник, а, Генрих?" - "Нет, - отвечает он твердо. Ошибаться в оценках, наверное, приходилось... выбирать слова, умалчивать о чем-то, наступать себе на язык. Но чтобы именно врать, искажать факты извини!" И снова добрасывает мысль: "Я и Артему всегда говорю: если не можешь написать правды - лучше не пиши вообще! Промолчи, но не лги!"
      "А работать с Артемом приходится много?" - спрашиваю.
      "К сожалению, нет. Он ведь у нас очень занятой человек, Темка! И знаешь, мне жаль иногда, что столько времени тратит он на дела организационные: на холдинг свой, на телевидение... Ему бы писать и писать".
      ( Тот разговор шел у нас, естественно, в настоящем времени. Сегодня, к несчастью, приходится пользоваться прошедшим. Грустная грамматика!)
      Да, действительно, жаль. Артем ведь был (был, был, был...) человеком чрезвычайно талантливым. У него был прекрасный писательский дар, чувство слова, что не так уж и часто дается современным журналистам, его сверстникам. Припомню один лишь пример. В одном из ранних его очерков тормознула меня фраза: "Вошел сержант - худой и костлявый, как велосипед". Да, такими фразами можно наслаждаться, пробовать их на зуб, на ощупь.
      Мой покойный друг Юлиан Семенов (Юлька, Юлианчик, Юльчик) говорил: "Погоди, он ещё такие книги напишет... обзавидуемся!"
      О, Лягушачья бухта!.. О, юноша в ластах и маске, будто бы летящий над каменным дном!.. Ихтиандр!
      Всегда ли жизнь дает нам возможность "погодить"?.. А потом был юбилей Генриха Аверьяновича. Короткая встреча с Артемом - в суете, в "здрассте!", "как покиваете?", "о, какие люди!":
      - Что-то редко встречаемся. Быт заел?
      - Заел, проклятый.
      - А надо бы повидаться... поговорить...
      - Надо бы! Так ты звони, звони!
      Не созвонились. И нет уже того номера, по которому можно было бы связаться - ни прямого, ни через секретаря. Оборван провод, "мобильник" ТУДА не добивает. И не придется "обзавидоваться" книгам, которые непременно должен был бы написать Артем Боровик. Но напоследок хочется добавить вот что...
      Говорят, талант - это уменье человека оказаться в нужное время на нужном месте. Артем этим даром обладал сполна. Он пришел в журналистику, когда старый журналистский стиль цепенел, издыхал. Очерки-описания, красивые статьи-эссе. И даже не стиль менялся, а само предназначение журналистики. Не словоплетия требовала от неё эпоха, а действия, поступка. Новая журналистика должна была уже не просто описывать общество, а баламутить, двигать его. Распахивать закрытые доселе двери. Называть имена, прежде не подлежащие упоминанию. И - не указывать пальчиком, а крепко бить кулаком! Оттого, наверное, и стали величать её "четвертой властью". Дело это оказалось трудное, не всем по плечу, смертельно опасное.
      Высокие волны поднимало и иногда вовремя сказанное слово. Тяжелые волны!.. Но Ихтиандр никогда не боялся шторма..
      Морт зукерман (издатель (США)
      Я верил в него
      Артем Боровик и я стали коллегами и друзьями много лет назад, когда он начал писать для американского еженедельника "U.S. News & World Report", который я издаю. Я ничего не знал о России и русской культуре, а он говорил по-английски достаточно хорошо, чтобы восполнить этот пробел в моих знаниях. Глядя, как он работает, я понял, что он необычайно умен, у него широкие взгляды и он способен объективно отобразить увиденное. В результате мы решили, что было бы неплохо организовать уникальный журналистский эксперимент: Артем и какой-нибудь американский журналист совершили бы путешествие сначала по СССР, а затем по США. И каждый написал бы о том, что он увидел. Увидел глазами человека, выросшего в совершенно ином мире, воспитанного в иных культурных традициях. Как же интересны оказались их взгляды! Как по-разному они все воспринимали и в то же время как много у них было общего!
      Объективность, целостность и широта взглядов - вот что делало его профессиональную жизнь отображением его личных качеств: блестящий ум, уравновешенность, широта души - все это вместе составляло образ профессионала и человека. И когда несколько лет назад наши пути вновь пересеклись, я был счастлив присоединиться к Артему в качестве партнера и коллеги в одном из его проектов в России. Я не говорил по-русски, и он мог бы поставить на обложку газеты что угодно, да хоть рецепт щей - все равно бы я ничего не понял. Но я доверял его решениям, верил в него, ценил его душевную теплоту, его чувство юмора, его дружбу. Мне будет не хватать моего друга и коллеги, как, несомненно, и всем вам.
      Владимир ЧЕРНОВ
      Мы так на него рассчитывали
      Смерть - чрезвычайно подлая штука. Артем не должен был умереть. Он не имел права умирать. Мы так на него рассчитывали.
      В 1987 году он пришел в "Огонек" Коротича и работал в одной комнате с двумя другими обозревателями, такими же, как он, мальчишками, которых Виталий Коротич собирался сделать журналистскими звездами. Мальчишек звали Володя Яковлев (будущий создатель империи "Коммерсантъ") и Дима Бирюков (ныне президент издательского дома "Семь дней").
      Артем Боровик первым из них стал звездой. Он был необычайно одарен, жаден до впечатлений, называл это "здоровой жаждой происшествий" и обладал колоссальной пробивной силой, благодаря которой оказывался в таких местах, какие и не снились смирной советской журналистике. Он изобрел неожиданный для того времени метод фиксировать происходящие вокруг события, он не выключал диктофон, записывая все подряд, он присылал в Москву мешки пленок, от расшифровки которых стонали редакционные стенографистки, но в результате мы получали фантастические по точности, достоверности и силе впечатлений репортажи. Написал очень рискованную по откровенности книгу афганских репортажей. Стал вести телевизионную передачу. Он был в те годы популярен настолько, что буквально каждый его шаг фиксировали телевизионщики. Огоньковцы помнят, как он обычно появлялся в редакции, все прилипали к окнам, потому что зрелище было замечательное: по улице шествовал на работу Тема Боровик, а перед ним, пятясь, снимал его продвижение очередной человек с камерой.
      Когда матерый Юлиан Семенов передал свое дело вместе с газетой "Совершенно секретно" Боровику, по сути мальчишке, это было неожиданностью только для тех, кто знал Артема мало.
      Он стал одним из столпов нашего издательского бизнеса. Кто сомневался в том, что этот человек только разгоняется, что мощь его и влияние будут расти? В этом году ему должно было исполниться лишь 40 лет. Смерть мерзкая и подлая штука.
      Телеграмма Дорогие друзья!
      Скорбим вместе с вами. Примите наши самые глубокие соболезнования в вашем общем горе.
      Искренне ваши Авигдор Либерман, депутат кнессета, Соня Василева Иерусалим, 9 марта 2000 года.
      Телеграмма Трагическая гибель Артема Боровика стала болью журналисткого сообщества. На взлете жизни от нас ушел острый публицист, известная, яркая фигура. Память об Артеме будет жить в сердцах и делах друзей и единомышленников.
      Министр Лесин
      Телеграмма Уважаемый Генрих Аверьянович.
      Пятигорчане глубоко потрясены случившейся трагедией, вместе с вами разделяют постигшее вас и вашу семью горе - гибель сына Артема и выражают искреннее соболезнование в связи с тяжелой, невосполнимой утратой. В эти трудные, скорбные часы мы с вами.
      От имени пятигорчан, админи страции города глава г. Пятигорска Ю.В. Васильев
      А Р Т Е М - к а к и м е г о з н а л и т о л ь к о б л и з к и е
      Вероника БОРОВИК-ХИЛЬЧЕВСКАЯ
      Он влюбился в меня в десять лет
      В будущем году - тридцать лет моего знакомства с Артемом. Но первую попытку ухаживать за мной он сделал, когда я оканчивала школу. Заехал как-то к нам домой и пригласил в кафе. А там в тот вечер была огромная очередь - попасть невозможно. Тогда Артем купил шампанского и стал угощать им меня в машине. Я возмутилась: как можно девушке из приличного общества пить из горла! Это же дурной тон!
      В те годы я вообще всерьез его не воспринимала, у меня был свой круг знакомых, свои интересы. У него - свои. Тем не менее он время от времени внезапно появлялся в моей жизни - на протяжении многих лет и так же внезапно исчезал. Как бы проверял: подросла я до того уровня, чтобы с ним общаться, или нет. А может быть, себя проверял. Точно не знаю. Но так или иначе, через полгода Артем опять позвонил. Я тогда поступила на тот же факультет журналистики, что оканчивал он, и нам как раз должны были вручать студенческие билеты. В пресс-центре МИДа. Артем попросил меня прийти туда пораньше. Повел в бар - отметить событие... В общем, мы с ним так наотмечались, что момент зачисления в студенты я запомнила очень плохо.
      Потом он работал в Афганистане. Мы снова потеряли друг друга из виду. Я вышла замуж... Поехали мы как-то с мужем отдыхать в Пицунду и неожиданно встретили там Артема. Помню, была большая вечеринка, он пригласил меня танцевать и вдруг говорит на английском: "Я полюбил тебя в десять лет. Выходи за меня замуж". - "Вообще-то я замужем", - отвечаю ему также по-английски. "Это совершенно неважно!" - "Для меня - очень важно. Я люблю своего мужа!" Мне показалось, он чувствовал себя тогда слишком неловко, поэтому прятался за чужой язык. И вообще это его признание выглядело каким-то несерьезным. Я не придала ему значения.
      После нашего возвращения в Москву жизнь каждого снова пошла своим чередом. Я родила Степу. Но высидела в академическом отпуске недолго. Позвонила Артему в "Советскую Россию" и попросилась на стажировку в международный отдел. Проработала два-три месяца. Сделала вместе с Артемом несколько материалов... А когда срок стажировки подошел к концу, он почему-то попросил меня съездить с ним в мастерскую к своему приятелю-художнику. И только тот на минутку вышел, Артем сделал мне второе предложение. Очень осмысленное. К тому времени я уже поняла: мой брак не сложился, но ответ Артему все же давать не спешила. У меня был маленький ребенок, я более чем серьезно относилась к браку и не могла позволить себе, едва выйдя из одного, стремительно бросаться в другой...
      Снова нам пришлось часто общаться во время моей стажировки в "Новом времени". Артем возобновил ухаживания, но все наши встречи носили исключительно деловой характер. В романтические они переросли позднее. Мы долго встречались и в какой-то момент решили попробовать жить вместе. Договорились так: если по истечении этого срока мы поймем, что сможем мириться с недостатками друг друга, то поженимся. И вот ровно через год я смотрела ему в глаза и думала: "Господи, ну подумаешь, он постоянно опаздывает! Зато он такой умница, у него столько достоинств!" А вслух сказала: "Не знаю, как ты, но я все решила. Завтра пойдем подавать заявление". - "Куда же нам теперь торопиться?" - спросил он. Но больше возможности думать я ему не дала, мы пошли в загс.
      В первые же дни нашей семейной жизни Артем сказал мне великолепную фразу: "Ни у твоих, ни у моих родителей мы не берем ни копейки. Рассчитываем только на себя". За что я его сильно зауважала. В то время я работала в "Новом времени" в должности архивариуса и моя зарплата составляла восемьдесят рублей. А Артем получал в "Огоньке" сто двадцать. Мы, конечно, тратились на хозяйство, но в основном все деньги прогуливали. Помню, проснулись однажды утром и обнаружили - наши карманы абсолютно пусты. Что делать? Хорошо, вспомнили про домработницу родителей Артема, которая давно положила глаз на наш магнитофон. Она приехала, попросила продать ей ещё и видак, но мы оставили его на черный день.
      Мы даже свадьбу устраивали за свой счет и праздновали в одном из первых кооперативных кафе на Кропоткинской. А вечером уехали в Ленинград. На три дня. Это было наше свадебное путешествие. Жили в гостинице "Пулковская". Прекрасно погуляли! Тоже на свои сбережения. Разве что на свадебное платье пришлось одалживать двести рублей у родителей. Шила его в "Весне" на Калининском. Очень современное - белое с золотым, короткая юбка...
      Вообще мне было очень легко в семейной жизни с Артемом. Я сделала много ошибок в первом браке и совершенно точно знала, чего не хочу. Артем был в этом ещё не искушен, поэтому правила семейной жизни устанавливала я. А поскольку они были очень разумными, направленными на действительно серьезные отношения, Артем не сопротивлялся. Он, например, без всяких душевных мук доверил мне все финансы, зная, что я человек практичный. Вернее, он был бульшим мотом, чем я. Любил меня баловать подарками: "Тебе это нравится? Ты это хочешь?" Но после вдруг начинал грустить. Говорил: "Вот я тебе сделал подарок, а ты от меня убежишь". Смешно...
      Первые два-три года он сильно ревновал меня. Чуть ли не до драки доходило. Стоило кому-нибудь засмотреться на меня, скажем, в ресторане, Артем шел выяснять отношения. Я была в шоке. Считала его поведение неуважением к себе. Короче, я довольно быстро и жестко положила этому конец. Мы договорились не давать друг другу повода к ревности. И очень оберегали наши отношения. Артем как-то даже сказал в одном интервью: "Я потерян для женщин". Он хотел, чтобы я оценила его преданность. Я оценила и тоже берегла то, что имела.
      У Артема было два главных недостатка - он постоянно опаздывал и стабильно засыпал в театре. Ну, настолько уставал, что когда садился в кресло, сразу расслаблялся. Однажды мы уехали в Нью-Йорк, и там шел спектакль, на который очень сложно попасть. Я за два месяца заказала билеты. За два месяца! Мы ещё пригласили нашего друга-американца. И вот пришли в театр, Артем сидит справа, Джордж - слева, и представьте себе оба спят! И, что самое страшное, похрапывают! Артем и в гостях у наших близких друзей частенько засыпал. Просто ложился на диван и отрубался. И все знали - ему здесь комфортно и безопасно.
      Его распорядок дня был безумным. Он вставал в шесть утра, чтобы часок повозиться с детьми, и сразу же уезжал по делам. Возвращался далеко за полночь. Естественно, хронически недосыпал. У него был любимый фильм "Солярис". Он очень длинный. Артем смотрел его семнадцать раз и ни разу не досмотрел до конца. Засыпал от усталости...
      Однажды у нас возникла серьезная проблема. Артем тогда пошел работать во "Взгляд" и ничего мне об этом не сказал. Боялся сглазить. И я ужасно на него обиделась. Вообще весь этот период, когда он стал много снимать, ездить по командировкам, оказался для нашей семьи очень непростым. Женщины ведь более консервативны. А жизнь изменилась...
      ...Одно из самых приятных воспоминаний - пробуждение ленивым воскресным утром от топота детских ножек над головой. Макс и Кристик играли в футбол, и я думала: "Боже, какое это счастье, когда ты просыпаешься в собственном доме и рядом с тобой твои дети! Что может быть лучше?" Долгое время у нас ведь не было ни кола ни двора. И первые семь лет квартиры мы снимали. Каждые полгода переезжали с места на место. Это так утомительно! И пока мы не построили свою дачу - а это длилось пять лет, - детей не планировали. Для нас было важно внести ребенка в его собственную комнату, а самим знать - завтра нас никто никуда не выгонит, мы можем жить спокойно.
      Вы разве не знаете? Артем ведь был мистиком. Ему часто снилась его бабушка, с которой его связывало нечто особенное. Помню, однажды она приснилась Артему играющей на полу, как ребенок. "Что бы это значило?" ломали голову мы. Потом выяснилось, что я беременна Максом. А когда мы ещё не жили вместе, бабушка явилась во сне Артему и спросила его: "На ком ты хочешь жениться?" - "На Веронике", - ответил он. "А! Ну хорошо". И ушла. А через некоторое время наши отношения переросли в роман. И так постоянно. Перед каждым важным событием в жизни Темы ему обязательно снилась бабушка. Он вообще часто общался с разными астрологами, ясновидящими. Но всегда заранее просил: если что-то плохое, лучше не говорите, знать не хочу. А хорошее его подстегивало. Я как-то с ним беседовала по поводу разных предсказаний, и он сказал: я выбираю лишь то, что мне нужно, остальное отбрасываю.
      Я помню, ещё во времена работы в "Советской России" они с другом поехали на машине по Старосмоленской дороге. И там подвезли цыганок. Одна из них ему погадала. И когда в нашей жизни что-то происходило, он говорил: "Вот это мне тоже цыганка предсказала". При этом он каждый раз хотел мне рассказать что-то еще. Но почему-то не рассказывал. "Как-нибудь потом", отмахивался. Я сейчас тоже становлюсь мистиком. Может, Тема и о смерти своей знал? Поэтому так торопился жить. Такой ритм не смог бы выдержать ни один нормальный человек...
      Марина ЯКУШКИНА
      Разбитые коленки, расквашенный нос сопровождали все его детство
      Никогда не думала, что придется так вспоминать об Артеме. Это все равно что писать на себя некролог, ведь вся моя жизнь начиная с трех с половиной лет прошла вместе с Артемом. Я прекрасно помню день, когда вместе с бабушкой и дедушкой мы поехали забирать его из роддома. На автобусе, с гладиолусами. Я ждала встречи с нетерпением, думая, что сразу можно будет с ним играть и разговаривать. Но когда его принесли, он был похож на куклу и безнадежно крепко спал. Я поняла: все складывается совсем не так, как я себе представляла... И ещё должно пройти немало времени, прежде чем мы сможем с ним по-настоящему общаться. Почему-то я это вспоминала, глядя на Артема в гробу. Вот он так лежит и спит. И уже не поговорить...
      С самого детства он был очень смешной, а когда чуть-чуть подрос, все время куда-то бежал. Разбитые коленки, локти, расквашенный нос, порезанные пальцы сопровождали все его детство. После него не осталось практически ни одной целой игрушки. Ему надо было каждую разобрать - посмотреть, как она устроена.
      Наше детство прошло в Америке, где было много всего интересного. Я помню, как здорово мы выходили из положения, если родители уж слишком усердствовали в нашем воспитании. Например, когда по телевизору показывали какой-нибудь совсем "не детский" фильм, который нам, естественно, нужно было - кровь из носа - посмотреть, а родители, конечно же, отсылали нас пораньше спать, то мы поступали так. Тема брал мощный бинокль и направлял его на экран телевизора квартиры в соседнем доме. А я с помощью стакана, приставленного к стенке, слушала текст из комнаты родителей. Потом мы совмещали информацию.
      Он был очень непосредственным ребенком. Нас в детстве, ещё до школы, учила иностранным языкам такая старушка - Елена Адольфовна. Артем был очень неусидчивый, но она терпеливо с ним занималась, хотя стоило ей это больших усилий. В какой-то момент Артем поразился: "Ой, Елена Адольфовна, вы же вся мокрая!" Она со вздохом ответила: "Да, Темочка, с тобой вспотеешь, пока научишь!"
      Потом родители часто просили меня позаниматься с братом, помочь со школьными уроками. Это было очень неблагодарное занятие. Во-первых, это совсем не улучшало наши отношения, так как я выступала в роли сестры-зануды, а во-вторых, Артем все равно все всегда хотел делать по-своему - даже палочки писать. Вообще надо сказать: если в детстве я была уверена, что знаю все и умею гораздо лучше, чем он, и поэтому имею полное право его чему-то учить, то годам к пятнадцати я стала с удивлением понимать - каким-то вещам уже я могу у него поучиться.
      У Артема рано начали появляться разные таланты. Сначала он стал рисовать, потом играть на пианино. Он садился за инструмент и совершенно свободно обеими руками музицировал. При этом понятия не имел, где находится нота "до", что такое диез и октава. Импровизировал он с легкостью, совершенно не боясь "ответственности". Был даже такой случай. Когда Артем проходил практику в советском посольстве в Перу, в свободное время что-нибудь с большим чувством наигрывал на посольском рояле. Однажды его услышала жена посла и пригласила выступить на вечере перед гостями. Представляете его состояние? И признаться неудобно, что он просто "по клавишам стучит", и отказать жене посла совершенно невозможно. К счастью, чувство юмора всегда помогало Артему выйти из трудных ситуаций.
      В школе Артем был довольно бесшабашным, нашу маму часто вызывал к себе директор - поводы были самые разные. Например, все ученики тихо сидят на уроке и вдруг видят: мимо окон медленно проплывает огромная веревка. Это Артем залез на крышу и пытался вызвать массовые обмороки среди учителей. Класса до восьмого такие розыгрыши случались постоянно, а потом он вдруг резко "остепенился", в дневнике исчезли тройки и нашу маму перестали вызывать в школу. Завуч по воспитательной работе с гордостью объявила, что это результат работы в летнем трудовом лагере, на самом же деле, я думаю, просто когда детство немного отступило (хотя ребячество в нем оставалось всегда), в Артеме начал проявляться очень серьезный и глубокий человек.
      Наступил совершенно замечательный период в нашей жизни, когда мы очень сблизились. Мы могли часами обсуждать разные "глобальные", "философские" вопросы. Он очень много над собой работал. Его душевное и духовное усилия ощущались почти физически. И в отличие от большинства людей эта работа не только не ослабла в нем годам к двадцати пяти, но и продолжалась до конца жизни. Больше такого собеседника у меня не было...
      Чаще всего казалось, что ему все нипочем, он производил впечатление абсолютно беззаботного и благополучного человека, но на самом деле был очень ранимым. Уже много лет спустя он мне рассказал, что когда узнал о том, что я собираюсь выходить замуж, - ему было пятнадцать лет, - он плакал целую ночь. А в тот момент он мне даже вида не показал, что хоть немного расстроился. Для меня его признание было совершенно неожиданным.
      После моего замужества, когда я уже ждала ребенка, мы с мужем Димой переехали жить в квартиру моих родителей, где в тот момент жили Артем с нашей бабушкой (родители были в командировке). Более веселого времени в своей жизни я не помню. Я уже чувствовала себя вполне взрослой женщиной (нам с мужем было по девятнадцать лет), а Артем с Димой дурачились постоянно: боролись, возились, загоняли друг друга под диван, делали "саечку". Когда Ваня родился, Тема стал смотреть на нас с некоторым уважением. К тому же ему приходилось с самого начала участвовать в жизни племянника: он бегал по утрам в детскую кухню. Он был абсолютно уверен, что там выдают натуральное женское молоко, очень этого боялся и каждый раз нес эти бутылочки на вытянутых руках. Но собой гордился и до последних дней говорил Ване: "Я ведь тебя практически грудью вскормил!" Сейчас я очень рада, что Артем был важным человеком в жизни нашего сына и он будет хранить память о нем. Свои книги, которые Артем нам дарил, - надписывал только Ване...
      Артем, при всем его веселье и любви к жизни, как-то рано стал думать о смерти. В семнадцать лет, конечно, все об этом размышляют так или иначе, но для него эта тема как-то особенно остро звучала - она была связана с мыслями о творчестве, о том, что он должен сделать, чтобы жизнь его имела смысл для будущего. Он как будто что-то знал или предчувствовал... Его самая первая повесть "Встретимся у трех журавлей" начинается так: "Никогда не знаешь, сколько времени проходит с момента ранения до того, когда начинаешь чувствовать боль. Иногда - секунда. Иногда - час. Иногда больше, чем вечность". Его самолет начал падать на пятой секунде полета, ударился о землю - на восьмой, достали Артема из-под обломков самолета через четыре часа. "Смерть - сука, - скажет вам майор Новиков, - она ведь берет лучших наших ребят..." "И все-таки, - почти про себя шепнет полковник Пешков, - о ней надо думать. Нельзя откладывать этот вопрос до последних дней, на крайний случай. Мысль о смерти не должна застать тебя врасплох, когда ты будешь измучен или слаб". Считается, что нельзя "просто так" слушать "Реквием" Моцарта. Что-то вроде плохой приметы. Артем это знал. Но тем не менее - ему было лет двадцать пять - купил кассету и слушал часами, как будто пытаясь что-то понять. А с недавнего времени стал очень болезненно реагировать на слово "последний". Я задаю ему какой-нибудь простой вопрос типа: "Тем, а когда ты в последний раз был на Кипре?" (он часто туда ездил по делам), а он отвечает: "Не "последний", а "крайний". Крайний раз я был на Кипре в прошлом месяце".
      При этом у Артема была фантастическая способность создавать счастье и умение ощущать его в полной мере, полностью отдавая себе отчет в том, что вот это именно оно и есть... Он смотрел на своих сыновей и говорил: "Господи, какое же это счастье!" Он очень нежно относился к нашим родителям - он просто весь светился счастьем на недавнем папином юбилее. Артем очень много сил вложил в его организацию - и праздник действительно получился замечательный. С женой Вероникой у них был довольно драматический роман, но, в конце концов, он её "отвоевал" - и считал, что Бог подарил им друг друга. Я думаю, что так оно и было. Их любовь и сейчас царит в их доме. Они никогда ничего не делали "абы как", полагаясь на "авось". У них всегда были самые разные планы, и уж если они решали что-либо сделать, то делали это обязательно - и с размахом. Они непременно хотели, чтобы дети когда они появятся - жили бы в большом доме, а не ютились на квартирах, которые Артем с Вероникой на первых порах снимали у разных людей. И ценой невероятных усилий отделка дома была окончена почти день в день с рождением старшего сына. Артем сам строил свою жизнь и делал это с большой любовью.
      Дмитрий ЯКУШКИН
      Неизвестный Артем
      Если бы Артем захотел, он мог бы написать когда-нибудь о том, как добиваться успеха и в журналистике, и в бизнесе. Из этого получилась бы любопытная и полезная в практическом плане книга. Артему было вообще что сказать. Можно представить, что там были бы главы, посвященные тому, как воспитывать детей, говорить правду о войне, что перенимать у американцев. Я наугад называю темы, которые вызывали у него интерес.
      Но я не уверен, что Артем взялся бы за эту работу. По его характеру, его занимал скорее сам процесс, а не его описание. Он не копил информацию, свой опыт для торжественного или особого случая, чтобы, наконец, заявить о чем-то миру. Артем и так говорил с ним на равных каждый день. Он испытывал азарт от возможности влиять на нашу реальность уже сейчас, не дожидаясь появления собственных мемуаров.
      Артем был человеком, который придерживался в жизни строгих правил. Это было хорошо видно, и не все это принимали. В этом было нарушение какой-то общепринятой условности, даже старомодность. Конечно, каждый из нас руководствуется какими-то принципами в жизни, но у большинства они спрятаны так глубоко, что уж со стороны, по крайней мере, распознать их трудно. О чем думает этот человек, чего он хочет от жизни, как поступит в сложных обстоятельствах - одному богу известно.
      А вот Артем был предсказуем и по отношению к стране, в которой родился, и по отношению к друзьям, и по отношению к партнерам. Его порядочность и обязательность были у всех на виду, учитывая его многочисленные контакты. Но гораздо меньше людей подозревало о том, насколько Артема занимала идея общественного благополучия, согласия, процветания. Причем чем больше росло его влияние, тем в большей степени строил Артем всю свою деятельность в соответствии с этим постулатом.
      С серьезными, философскими размышлениями о неисповедимых путях страны связано то особое внимание, которое уделял Артем прошлому. Был период, когда он зачитывался Бердяевым. Бердяева сменил Эренбург. У меня такое впечатление, что его интересовали главным образом две темы: 60-е годы и все, что так или иначе касалось скрытых пружин Великой Отечественной войны - мотивация поступков Сталина, неизвестная работа разведок, создание атомного оружия. 60-е же годы влекли Артема, потому что это было время общественного подъема ( причем не только в СССР), время романтическое и бурное. Конечно, сказывалось влияние родителей - на 60-е годы пришлась их молодость, в детстве Артема окружали яркие люди этого поколения, он жил в атмосфере рассказов о том, как они энергично и открыто жили. Он испытывал пиетет к Юрию Трифонову, но читал и Юрия Бондарева. Когда Артем вырос, он пытался кое-что из того образа жизни воспроизвести, прочувствовать самому. С подобными мыслями в голове он мог, например, отправиться на отдых в прославленный шестидесятниками Коктебель. Я даже думаю, что ему нравилась сама возможность встать вровень в профессиональном, общественном плане с такими людьми, как Евтушенко, Аксенов, Юлиан Семенов, чтобы выглядеть в их глазах не чьим-то сыном, а состоявшимся, самостоятельным человеком.
      В любом случае жадный интерес Артема к нашему недавнему прошлому, из которого мы все выросли, имел и практический выход. Сделав десятки телепередач, Артем оставил нам бесценный киноархив, где о ключевых событиях часто рассказывают уникальные люди, участники "холодной войны", ввода войск в Афганистан, противостояния двух разведок. Были темы, которые он не отпускал от себя на протяжении многих лет, и эти настойчивость и последовательность приносили свои плоды. Как можно, например, представить себе мир Сталина без рассказа Светланы Аллилуевой, с которой Артем записал несколько часов подробного разговора. Теперь это документ на века.
      Вообще одно из правил, которым Артем строго следовал, проявлялось в том, что он очень серьезно относился ко всему, за что брался.
      Я часто вспоминаю, как упрямо когда-то осваивал он горные лыжи на совсем коротком и не таком уж крутом спуске в подмосковном дачном поселке на Красной Пахре. Другой бы человек на его месте плюнул и занялся чем-то ещё или подождал до более подходящей "серьезной" горки, до лучшего снега, наконец. Но в Теме была одержимость.
      Он выкладывался на этом спуске к реке так, как будто это были настоящие Альпы. Потому что нравился сам спорт, потому что не терпелось попробовать тотчас же. Тема использовал каждую ситуацию по максимуму, чтобы уберечь себя от чувства, что что-то упущено или не доделано.
      Придя после института на работу в ежедневную политическую газету, он даже свои первые заметки писал так, как будто они были заготовками к большому роману, хотя жанр этого не требовал. Но Тема выработал для себя условие: даже начало пути должно быть достойным и полноценным.
      Кстати, о начале. К обоям на стене в Теминой комнате был пришпилен листок со словами Юрия Трифонова: "Обрубай начало!" Кажется, это был совет побыстрее переходить к главному, когда пишешь прозу. Тема воспринимал это пожелание классика шире. С институтских времен он был одержим страхом засидеться в приемных, он всегда торопился, стартовал на светофорах со второй скорости, когда ещё только начинал водить машину. Я думаю, что в последние годы он вообще достиг такого ускорения в своей повседневной деятельности, что иногда переставал принадлежать самому себе. Не знаю, переживал ли он от этого или такой выбор его наоборот устраивал?
      "Ау, Тема, ты меня слышишь?" В нашем разговоре наступал такой момент, когда Артем куда-то удалялся, как бы уходил в доступное только ему одному пространство. Он мог тут же вернуться назад, готовый говорить по сути, но чувствовалось, что за какие-то мгновения он попытался мысленно решить нечто, что занимало его гораздо сильнее.
      Когда я теперь оглядываюсь назад, мне кажется, что он почти постоянно, за исключением лишь редких моментов, пребывал в таком состоянии напряженной сосредоточенности. Касалось ли это продвижения конкретных проектов, с которыми Тема обращался очень осторожно, чтобы не сглазить, или множества проблем, неизбежно возникавших при таком широком поле деятельности. Наверное, в том числе.
      Но не покидало ощущение какого-то параллельного и высокого полета. В этом свойстве Артема находиться как бы в иной системе координат было что-то закрытое, непонятное для окружающих, и мне самому сейчас даже странно, что до сих пор выходит на первый план именно подобное впечатление о человеке, которого, казалось бы, ты должен был изучить хорошо, потому что знал много лет.
      Лет двадцать назад я иногда по вечерам заходил к Артему в его кабинет на 4-м этаже в "Советской России". Мне было любопытно, как он вживается в редакционную жизнь. Он только-только пришел работать в популярную тогда газету после окончания института. Мы часто оказывались вместе в одной типографии, только стояли у талеров разных газет. Работа во время дежурств в цеху была нервной, и после нее, как правило, хотелось только бездельничать.
      Но вот Артем каким-то образом умел разумно отвлекаться от второстепенных, обыкновенных занятий, из которых нередко состоит большая часть жизни. После этих дежурств я заставал его именно в таком созерцательном, но тем не менее активном состоянии духа. Он сидел в кабинете, с ногами на столе поверх отработанных граночных полос. Да, мы могли разговаривать о каких-то политических установках, о коллегах, о начальстве. Однако в мыслях своих он уже был тогда неуловим. Такое впечатление, что уже тогда он готовил нечто более масштабное. Он уже вставал на одну из ступенек длинной лестницы, причем, казалось, знал, куда она ведет. Он планировал свою жизнь, так же как во многом и конкретный успех.
      Он не начинал серьезных, особенно творческих, проектов без безусловной веры в успех, без убежденности в том, что "это" именно то, что сейчас требуется. Неизвестно, кого Артем больше при этом убеждал: себя или других. И дело не в романтизме, хотя романтика, как ни странно, была свойственна Артему и проявлялась в первую очередь в его политических амбициях. Просто Артем обладал талантом смотреть дальше и шире непременных мелочей, многочисленных "но", которые служат балластом для многих проектов. В этом смысле характерна предыстория подготовки концерта Жанна Мишеля Жара.
      Артем не был специалистом про проведению гигантских шоу, и когда он взялся привезти Жара в Москву на юбилей города, его не испугало ни количество музыкантов, которых потребовалось собрать вместе сюда, ни длина проводов, которые надо было протянуть. Мероприятие, пугающее своей грандиозностью и сложностью, могло отравить любое ЧП, но Артем именно своим упорством фортуну оседлал, и все прошло безукоризненно.
      Столь же безоговорочно Артем верил и в людей, с которыми сводила его работа, политика, бизнес. Каждый новый собеседник или партнер становился для него самым главным, если Артема увлекал проект. Как в кавказских тостах, Тема предпочитал завышать планку в деловом общении. Идя на этот аванс, он сразу же создавал благоприятное энергетическое поле.
      Люди были благодарны ему за это. Вообще им было легко с ним, и я подозреваю, что многие думали, что Артем самый беззаботный человек на земле. Действительно, Артем умел находить общий язык с людьми разного происхождения и разного положения - редкое качество сегодня. Простой народ видел в нем своего защитника. Я думаю, что с отношениями с людьми, кто принимал решения в российской политике и бизнесе, дело обстояло сложнее. И причина не только в журналисткой деятельности Артема, раздражавшей многих.
      Для предпринимателя такого масштаба, как Артем Боровик, это может звучать парадоксально, но большинство поступков он совершал от сердца, а это никогда не вписывается в общую схему, более того, вызывает и непонимание, и подозрение.
      И тут я возвращаюсь к ненаписанной книге Артема. По-настоящему только он сам мог её сделать такой, какой нужно. Конечно, эта книга была бы многомерна. Уж точно он бы не позволил ей получиться скучной. Артем, кстати, всегда в первую очередь боролся со скукой, когда принимал телепрограммы или газетные материалы.
      Но не это главное.
      Такой книги не хватает, потому что она показала бы движущую силу Теминой работы, его поступков, выбора позиции. Неизвестная сторона его внутреннего мира пока что значительно превосходит ту его часть, которая раскрыта, благодаря Теминой публичности и открытости.
      Неожиданно для многих это была бы философская работа, и историческая, ну и конечно, мемуарная с людскими характерами в действии, только под Теминым пристальным взглядом. Но главное, по ней был бы виден весь не сегодняшний масштаб Артема и яркость его личности, от чего наше общество, пусть и не отдавая себе в этом отчет, отвыкло.
      Иван ЯКУШКИН
      В детстве он учил меня храбрости
      У меня не было старшего брата, и Артем во многом его заменял. Традиционно с родителями какие-то вопросы обсуждать сложнее, а Тема в этом отношении был идеальным собеседником. И выслушает, и опытом своим поделится. Я помню, как в детстве он учил меня храбрости. Мы шли с ним ночью от гаража, где ставили машину, а впереди была темная арка. Бабушка всегда пугала, что там много бандитов. Артем вдруг и говорит: "Ты должен пройти через арку один. Это твое испытание". А я был маленький, мне было страшно. "Нет, - прошу. - Тем, не надо". - "Нет, ты должен. Это по-мужски. В жизни ещё много раз придется себя пересиливать". И я подчинился.
      Мы с ним бегали на роликах, занимались спортом, и он был для меня колоссальным примером, учителем. Может быть, в последнее время мы не так много общались. Но я всегда думал, как бы поступил в данной ситуации на моем месте Артем. Он обладал совершенно особой энергетикой, которая передавалась всем, с кем он общался... И я постоянно чувствовал какую-то связь с ним. У нас было много разговоров о жизни, о том, как строятся взаимоотношения между людьми в современном мире, о каких-то основных принципах человеческого поведения, о религии. И, видимо, под действием их прошлым летом я решил креститься. Крестным попросил стать Артема. Он не ожидал, но был очень тронут. И сейчас он не ушел из моей жизни, у меня с ним этот диалог продолжается, я мысленно спрашиваю его, как бы он вел себя в той или иной ситуации. Вообще, мне кажется, Артем жил как по песне Розенбаума: "Любить так любить, стрелять так стрелять". Если уж что-то выбирал, то отдавался этому полностью.
      Он обладал прекрасным чувством юмора. Всегда всех разыгрывал. Семья у нас большая, непростая. И любую маленькую конфликтную ситуацию он решал одним махом. Однажды бабушка - Галина Михайловна - что-то подарила Артему с Вероникой и, придя к ним домой, увидела свой подарок не на самом почетном месте. А она очень у нас эмоциональная. Чуть не расплакалась от обиды. Артем обнял её, поцеловал: "Ну, Галюша, только не надо пляк-пляк!" - и все сразу заулыбались. Он всегда оживлял обстановку в любой компании. Умел потрясающе менять голоса: говорил с грузинским, арабским, английским акцентами. Совсем недавно позвонил старенькому директору своей школы, отец которого был разведчиком, представился сотрудником ЦРУ и на ломаном русском языке объявил о награждении директора орденом - за важные заслуги перед американской разведкой. На том конце провода, видно, долго не могли прийти в себя. Тогда Артем - с тем же акцентом - решил сказать, кто ему дал телефон, и назвал свое имя. Реакцию директора передать не буду... Любил Тема разыгрывать и моего папу. Естественно, голосом Ельцина. Но папу этим не проведешь.
      Помню я и такую историю. Тогда я был ещё совсем маленький, а Артем молодой. После одной из гулянок он забрался в уголок Дурова, перелез в клетку со слоном и пытался покататься на его хоботе. Оттуда его и забрали в милицию. А в другой раз он с друзьями ночью перегородил Профсоюзную улицу партами. Они были свалены возле школы, ребята и пошутили... Шутка тоже закончилась приводом в милицию. Вообще, по рассказам бабушки и дедушки, Артема довольно часто приходилось вызволять из разных сложных ситуаций. Наверное, это так и должно быть: нельзя быть смелым и веселым и абсолютно правильным.
      Артем любил риск, любил веселые компании, друзей. Одна из последних фотографий Темы: он приготовился выпить (и выпил!) трехлитровую вазу красного вина. Это было на крестинах нашего давнего абхазского друга. Конечно, Тема не был пай-мальчиком, но искренним был абсолютно во всем.
      Рада Ивановна ХИЛЬЧЕВСКАЯ
      Я всегда мечтала о таком сыне!
      В семидесятом году мужа направили в командировку в США, там мы и познакомились с Боровиками. Советская колония была маленькой, и общались все мы очень тесно, дети наши тоже учились в одной школе и отлично друг друга знали. Естественно, что после возвращения из Нью-Йорка мы продолжали поддерживать дружеские отношения, ходили друг к другу в гости. А когда Вероника собралась поступать на журфак, я специально повела её к Генриху Аверьяновичу. Хотела на его примере показать, какой тяжелый труд журналистика и как к нему надо серьезно относиться.
      Артем тогда тоже пошел по стопам отца - учился в МГИМО. Выбрала этот вуз и Вероника. А вскоре она вышла замуж и родила сына Степу. И тут что-то произошло. Артем вдруг посмотрел на Веронику совсем другими глазами влюбился, и она в него тоже. Мы, узнав о происходящих событиях, заняли позицию невмешательства. Подумали: "Если это только влюбленность, скоро пройдет" - и предоставили детям самим разрешать ситуацию. Хотя понимали, насколько болезненно они её переживают.
      Потом Артем уехал в Афганистан и прислал мне несколько номеров "Огонька" со своими очерками. Я внимательно их читала и вдруг натолкнулась на такой эпизод. У бойцов тяжелейший ночной переход. Наконец, привал. Все отдыхают. А Артем смотрит в небо и видит там созвездие Волосы Вероники. Я понимала: возможно, это созвездие в другом полушарии, просто Артему очень хотелось его увидеть - оно ведь связано с именем Вероники. Но это меня так растрогало! Я подумала: Господи, какой он романтик и как, наверное, любит мою дочь!
      Позднее, когда они уже поженились, у нас с Артемом сложились очень неординарные отношения. Он стал мне не столько сыном, сколько другом, с которым всегда можно обсудить любую тему, даже какие-то философские проблемы в экологии по моей работе. Много мы разговаривали по душам. Артем понимал меня лучше девчонок - Иры и Вероники. С ним было по-настоящему интересно, разницы в возрасте совершенно не чувствовалось.
      А встречаться мы старались часто. И эти наши застолья не были отбыванием повинности. Скорее - потребностью в общении друг с другом. Мы взаимообогащались духовно. У нас в семье принято отмечать все дни рождения и все праздники. Обязательно с подарками. И даже если у кого-то на это время планируется командировка, её обязательно откладывают. Мы словно кожей чувствовали: чтобы сохранить теплоту в отношениях, нужно как можно ближе общаться, как можно больше бывать в семье. И дети приезжали к нам чуть ли не каждую неделю. Много шутили, подтрунивали друг над другом. А я часто снимала наши вечеринки на видеокамеру и брала у каждого интервью.
      Просматриваю сейчас эти кассеты и яснее прежнего вижу, насколько Вероника с Артемом любили друг друга. Они словно распространяли вокруг себя волны счастья. Я не помню ни одной серьезной размолвки между ними. Разве что мелкие. В последние годы Вероника строго следила за фигурой Артема. А он жаловался на то, что вечно ходит голодный, и иногда за спиной жены пытался стянуть что-нибудь со стола. Вероника упрекала его в беспринципности...
      Второго марта мы отметили одиннадцатую годовщину их свадьбы, не за горами было и тридцатилетие знакомства... Наверное, им выпало слишком много счастья, поэтому оно так внезапно и оборвалось... Знаете, когда у Артема с Вероникой все начиналось, меня потрясла их самостоятельность. Артем уже прошел Афганистан, и они хотели во всем быть абсолютно независимыми. Жили в какой-то мансарде, потом у сестры Артема, в гостинице "Украина". Оба безумно любили детей, но не могли себе позволить их завести до тех пор, пока не обзавелись собственным домом.
      Артем был суперпапа. Обожал своих малышей и племянников! А как дети тянулись к Артему! Стоило ему только появиться, моментально повисали на нем гроздьями. Начиналась возня, кидание подушками, игры в звездные войны. И в то же время Артем очень серьезно относился к сыновьям. Даже с Максом, которому в этом году исполнится пять, очень по-взрослому беседовал.
      Он обладал неоценимым даром - ко всем, с кем общался, относился с симпатией. Меня, например, ни разу за многие годы не назвал тещей - ни в глаза, ни за глаза. Только - Радочкой, Радулей. И проявлял необыкновенно теплые чувства. Любил повторять: "Мы с вами разминулись во времени!" У Брэдбери есть книга "Вино из одуванчиков", где описана история мужчины и женщины, которые в прошлой жизни были вместе, а потом разминулись во времени. Вот и Артем шутил: если бы не Вероника и не глупая нестыковка во времени, мы обязательно были бы вместе.
      Эта тема очень часто становилась поводом для шуток, особенно в присутствии Вероники. Она начинала в шутку ревновать. А он тут же меня обнимал, целовал, говорил, как любит. И эти свои отношения ко мне - больше чем к родственнице или к теще - постоянно подчеркивал. Он не стыдился своих чувств. Жил очень открыто. Я всегда мечтала именно о таком сыне! Вот Бог и послал мне зятя.
      В последние годы в нас постоянно нарастало какое-то чувство опасности. К нам приходили друзья Артема и удивлялись, как это он в своих изданиях и телепередаче может так откровенно высказываться. "Его же убьют!" Мы тоже чувствовали, что дело добром не кончится. Артем с Вероникой всегда очень много летали. Иногда с детьми. С этой стороны тоже могла идти угроза жизни. Поэтому мой муж всегда говорил: "Летайте разными самолетами. Макса везите одним рейсом, Кристика - другим".
      Но перед самой смертью Артема все мы почему-то вдруг расслабились. Забыли об опасности. Разве что 8 Марта был для меня странным днем. Утром мы с мужем, Юрием Михайловичем, пошли посмотреть в кинотеатре "Шестое чувство". Там речь шла об общении душ умерших с людьми. Сюжет произвел на меня такое сильное впечатление, что я весь день не могла удержать слез. Они текли непроизвольно. До самой ночи. Я слушала по телефону поздравления Артема с 8 Марта и даже представить не могла, что через несколько часов и он превратится в призрак...
      Ирина ХИЛЬЧЕВСКАЯ
      Вероника считает, что Артем первой поцеловал меня...
      У нас с Артемом разница в возрасте всего один год, и дружить мы с ним начали ещё в школе в Нью-Йорке. Все зимние, весенние и летние каникулы мы тоже проводили в одном лагере. Изображали из себя взрослых, влюблялись, целовались, играли в казаки-разбойники, в бутылочку... Вероника считает, что Артем первой поцеловал меня. Но целовался он не со мной, а с Тарасовой - она тогда была самой красивой в нашей колонии.
      А потом мы учились с ним в одном институте - МГИМО. И всегда при встрече воспринимали друг друга родными людьми. Однажды, помню, на новогоднем балу бросились друг другу в объятия, а после весь вечер протанцевали вместе. Под конец, видимо, так увлеклись беседой, что не заметили, как приблизились в танце к краю лестницы, ведущей в зимний сад, и рухнули с неё вниз. Такую - рухнувшую - Артем меня и привез домой.
      После женитьбы на Веронике Артем каждого из нашей большой семьи стараться уберечь. От чего бы то ни было. И очень ревниво относился к каким-то нашим новым знакомствам. Когда я привела в дом своего будущего мужа - Славу, Артем тоже воспринял это настороженно. Как сейчас, помню их первую встречу у нас дома. Мы с Вероникой оставили мужчин наедине, дав им возможность поближе познакомиться. И вдруг слышим: пыхтение, кряхтение, грохот и треск падающей мебели. Влетаем на кухню, а они на полу борются. Два здоровых, упитанных мужика! Мы с Вероникой вжались в стенку, наблюдая за этой потасовкой, и никак не могли понять, в шутку они или всерьез. Оказалось - и так и эдак. Артему важно было знать, какой мужик появился в семье. Так вот познакомились наши мужья. И с тех пор у них очень близкие и теплые отношения. В сложных ситуациях они всегда друг друга поддерживали, ни разу не подводили.
      Я помню один смешной случай. Как-то в мае мы отдыхали в Турции. Было холодно, шел дождь. Но мы вчетвером веселились возле бассейна. Артем пел на караоке - он очень любил петь, хотя получалось это у него не слишком хорошо, - а потом они со Славой заговорились и свалились в ледяной бассейн. Еле их отогрели...
      На следующий день после похорон, в воскресенье, мы собрались у Вероники в доме, детей своих взяли. Вероника всех строго попросила слез не лить - мы пришли провести с детьми Артема последний день масленицы. И все. Ни Максик, ни Кристик ведь о гибели папы ещё не знают, травмировать их мы не решились - ну два и четыре года всего! Сделаем это попозже, когда они постепенно свыкнутся с мыслью, что папы нет. Сводим на Новодевичье кладбище. Артем ведь был верующим человеком. Дети его тоже воспитываются в вере к Богу. Вот мы пока и сказали им, будто недавно папа летел на самолете и там к нему обратился Господь Бог: "Артем, ты очень много полезного сделал на земле. Не мог бы и мне теперь помочь на небе?" Артем, конечно, не решился отказать Богу и вот теперь разбирается с делами на небесах, которых очень и очень много...
      В то воскресенье, на масленицу, была такая хорошая обстановка в доме! Мы развлекали деток вместо Артема. Они любили, когда Темик с ними прыгал, танцевал, подбрасывал к потолку, устраивал кучу-малу. Что тогда было! Все друг на друге, младшие пищат, потому что им тяжело - на них наваливаются взрослые, взрослых мы с Вероникой разнимаем: вы детей раздавите!.. Двенадцатого детки тоже так веселились! И от этого у нас, взрослых, такое облегчение наступило! Мы поняли: есть дом, где Артем жив всегда. И пока мы уверенность в этом поддерживаем, Веронике легче будет туда возвращаться.
      На днях мы с Вероникой забрали из прокуратуры еженедельник Артема, который всегда был с ним, и пролистали последние страницы. Там нет свободного места. Причем у него так: одним столбцом - встречи, другим идеи. Он постоянно погружался в себя, записывал на клочках бумаги свои мысли. Даже в нашей компании. И чтобы привлечь внимание к разговору, его надо было несколько раз окликнуть. Он всегда мыслил глобально. А Вероника практически. Она для него была как стерженек - всегда все помнит, все знает. И Тема с удовольствием все бытовые проблемы перекладывал на жену. Они как-то органично дополняли друг друга. Вероника и сама всегда говорила: "Господи, как это так получилось? Вот мы - две половинки - нашли друг друга и так слились, что иначе и быть не может".
      Восьмого марта мы сидели в маленькой французской гостинице и отмечали с подругами праздник. Конечно, говорили о мужьях. Они нас уже поздравили, даже Артем, несмотря на безумную занятость. Весь этот день проходил на таком подъеме! Девятого мы с Вероникой вспоминали его и удивлялись: надо же, у нас не было абсолютно никаких предчувствий.
      Вероника Темика своего очень любила, ревновала ко всем. И с каждым годом их совместной жизни все больше и больше. К маме она его ревновала, ко мне ревновала. В шутку отчитывала: "Попробуй только посмотри на другую!" Они никогда не стеснялись проявлять свои отношения на людях. Мы в декабре ходили все вместе на презентацию одной фирмы. Там такие солидные мужчины собрались. Чинно сидели за столиками. А мы танцевали. И Вероника с Артемом целовались у всех на виду. Потом на следующий день представитель фирмы высказал Славе: у нас, мол, было серьезное мероприятие, а Артем с любовницей пришел. "Да это его жена!" - рассмеялся Слава. "Что ты мне сказки рассказываешь! - не поверил тот. - С женой себя так не ведут!" А Артем вот вел! Постоянно. Все одиннадцать лет.
      Мы третьего уезжали с Вероникой в Париж, а второго у них с Артемом было одиннадцатилетие свадьбы. На торжество собрались все. Артему дарили в основном подарки по хозяйству. Он у нас просто обожал готовить и обожал по выходным вкусно кормить Веронику. Просыпался пораньше, ехал на рынок, накупал там всяких вкусных вещей. И часам к одиннадцати стол был уже накрыт. Он приглашал жену завтракать.
      А когда она была беременна, он и тосты сам поджаривал, и яйца варил, и собственноручно выжимал из апельсинов сок. Все это на подносе красиво раскладывал и подавал Вероничке в постель! И так было каждый день в течение всех девяти месяцев. Он был совершенно счастлив, когда его располневшая королева получала удовольствие от приготовленных им блюд...
      Степан КОЛЕСНИЧЕНКО
      Он был для меня хорошим другом
      Когда мы отдыхали на море, то очень любили играть с Артемом на бильярде. Я в паре с Юрой, двоюродным братом, а Темик - с мамой. Если мы выигрывали, Тема давал нам покататься на водном мотоцикле. А если проигрывали, то должны были делать ему массаж минут так тридцать или сорок. Мне не нравилось делать массаж, да я и не умел. Поэтому всегда просил Юру у него очень хорошо получалось. Артем лежал довольный, улыбался... Он обожал выигрывать у нас.
      А когда мы катались на горных лыжах, ему нравилось меня подрезать или проезжать мимо на скорости и окатывать снегом. Если я падал, он хватал меня за лыжу и волочил по склону вниз. Я кричал, визжал... Очень нервно воспринимал его шутки, поэтому мы часто ссорились. Особенно меня обижало, когда он говорил, что техника у меня ужасная, меня даже Макс обгонит. Поддразнивал, конечно, но я с ним спорил серьезно. Постоянно. Даже когда дело касалось политики. На эту тему мы могли с ним разговаривать часами, и нам было очень интересно.
      На выходные я приезжал к ним с мамой на дачу, мы очень рано вставали, брали велосипеды и ездили далеко-далеко. Доезжали до речки и там купались. Брызгались, плескались. И так каждое утро. И всю дорогу что-нибудь обсуждали. Вообще он очень интересовался моей личной жизнью. Спрашивал, какие девочки мне нравятся, с кем я дружу. Давал дельные советы. Он был для меня хорошим другом. Я мог что-то утаить от мамы, а от него - никогда. Он знал всех моих друзей и часто приглашал их к себе на дачу.
      Учил меня готовить. А в последнее время сам хотел научиться у меня готовить суши. Я все обещал, но так и не успел.
      Чаще всего он называл меня Кнопик, Степашкин. Любил, когда я целовал его при встрече. Он тоже меня целовал. Постоянно дарил подарки. Однажды привез из Америки радиоуправляемый пароход. Я пошел запускать его на речку, а он утонул. Я расплакался, Артем меня утешал. А через неделю подарил радиоуправляемый самолет. Я был просто в шоке! А в последнее время он покупал игрушки, в которые могли бы играть и я, и Макс. Рации, например, купил, чтобы мы с Максом могли переговариваться, сложные конструкторы. Однажды привез нам кукольный театр, и мы с Юрой и его младшим братом Андрюшей показывали Максу, а потом и Крису спектакли.
      Мы играли с ним в пейнтбол, боулинг, стреляли по движущимся мишеням, гоняли на картах. Иногда он брал меня с собой в "Чайку" поиграть в теннис. Я уже год занимаюсь с тренером.
      А однажды - мне было тогда семь лет - Артем предложил мне такую вещь. Я до 21 года не употребляю ни капли спиртного и не выкуриваю ни одной сигареты, а он за это мне дарит ко дню рождения какой-нибудь хороший подарок. Я, конечно, согласился и с тех пор держу свое слово. Совсем недавно мы вспомнили наш уговор и начали его обсуждать. Артем признался, что хотел подослать ко мне суперагентов, которые сбили бы меня с толку, и ему не пришлось бы тратиться. Он так надо мной подшучивал. А я ему и говорю: "Давай-ка ты мне напишешь расписку, чтоб больше не отступал". Он жутко обиделся. Я начал выкручиваться. В конечном счете мы, естественно, помирились.
      Помню ещё одну смешную историю - Артем тогда сильно меня наколол. Мы отдыхали на море и решили все вместе покататься на "банане". А я жутко боялся скорости. Но, стиснув зубы, решился. Надел жилет, стою, весь дрожу. И тут ко мне подходит Артем. Говорит: "Запомни одно - водитель тебя с катера не услышит, поэтому если ты захочешь попросить его снизить скорость, объясняйся жестами - подними два больших пальца рук вверх". Я сел вперед и сразу, как катер тронулся, поднял два пальца вверх, как и учил Артем. Но скорость стала только выше. Я опять тяну вверх пальцы. Катер идет все быстрее и быстрее. Мне уже плохо, я кричу водителю: "Тише!!!" Рыдаю во весь голос, вцепился в "банан". А Артем сзади посмеивается. На берегу он мне признался, что этот знак означал "прибавить скорость", а не снизить. Вот ужас-то был!
      Юрий ЕФРЕМЕНКО, племянник Артема С ним никогда не было скучно
      Артема я любил, как родного дядю. У него была замечательная черта он придумывал затеи, которые были бы интересны всем. Благодаря Артему мы научились играть на бильярде. Нет, массажу меня никто не учил. Но он часто шутил, что, если у меня не сложится жизнь, я всегда смогу заработать массажем.
      Он научил нас издавать стенгазету. Мы назвали её "Совершенно секретно - плюс" и первые два номера выпустили на Кипре. Писали статьи о нашем отдыхе, рисовали. В газете у Степы была своя рубрика - "Критика", и он там всех критиковал. Даже самого себя. У нас с ним в доме была обязанность - наполнять Максу бассейн. А мы порой забывали - очень не любили это занятие. Должны были мы с ним и гулять. Вот это нам очень нравилось, поэтому мы часто ссорились, кому первому везти коляску. А Артема мы критиковали за то, что он жульничал во время игры на бильярде. Опять же, по нашему мнению. Он был большим ребенком. И хитрил так же непосредственно!
      С ним никогда не было скучно. Мы часто в Москве ездили в "Восьмое чудо света", он обожал впадать с нами в детство. Даже прыгал вместе с нами на надувном батуте в надувном городке. А дома надевал костюм, который привезла детям Вероника, и играл вместе с нами в звездные войны. Бегал, стрелял. В Жуковке у нас была другая забава - из диванных подушек строить дом. Мы в этом доме просиживали часами: играли, ели... Артем порой присоединялся к нам. Поэтому мы и воспринимали его как ровесника - с той же энергией, теми же интересами.
      А потом он заставлял нас много читать. Особенно детские детективы, которые выпускает его издательство.
      Его любимой песней была "My way" Фрэнка Синатры. Степе однажды подарили караоке, и Артем на нем раз десять спел эту песню. Совершенно потрясающе. С большим чувством и очень громко.
      Артем очень не хотел, чтобы в нас со Степой развивалась жадность. И учил нас всегда всем делиться с малышами. Даже через "не хочу". Ему нравилось, когда мы играли с Максом и Крисом, поскольку он считал, что для них ближе всего именно братья.
      Он и сам всегда первым делом уделял внимание самым маленьким сначала мне и Степе, потом Максу и Крису. Семья была для него всегда на первом месте. Это самое главное его качество. Он находил время и для тенниса, и для детей, и для работы. Я просто удивлялся. Такой энергичный! И нас всегда брал с собой, если намечалось что-то интересное. Мы много дрались со Степой и Андрюшей, а Артем нас стыдил: "Вы же братья!" Разнимал нас, решал все наши споры. Он всех нас очень любил, и мы старались его не огорчать.
      Артем к Степе относился так же, как и к своим сыновьям. Он даже говорил Веронике: "А что, если я его усыновлю?"
      Артем был очень верующий. Но ещё он верил в приметы. Каждый раз, когда мы куда-нибудь уезжали, заставлял всех садиться и поднимать ноги. На легкую дорожку. Не любил возвращаться. А когда происходило что-то хорошее, он всегда говорил вслух: "Слава тебе, Господи, что помог нам". Он не стеснялся проявлять свои чувства.
      После похорон мы остались у Вероники на даче. И когда легли спать, чувствовали чье-то присутствие в комнате. Я почему-то был уверен, что там находится Артем. Он наблюдает, как течет наша жизнь. И, наверное, оберегает...
      Племянник Артема Андрей, 10 лет Дядя Артем - он настоящий
      Дядя Артем был очень хорошим. Он был моим настоящим другом. Мы могли часами болтать обо всем - о девчонках, о книгах и вообще о жизни. Я ему всегда все честно рассказывал, потому что дядя Артем - он настоящий. Ему все можно доверить. Мы ещё часто боролись с ним. Я и Юра наваливались на Артема, а он нас раскидывал в разные стороны. Так весело было!
      Мне очень понравился последний Новый год. Артем и Вероника приехали к нам с целым мешком подарков. Такие классные подарки. А потом дядя Артем жарил шашлыки. Артем всегда их жарил только сам. Такие вкусные они у него получались. Потом мы пошли в баню париться. Артем мог долго-долго сидеть в парилке, а потом выбегал и прямо в снег падал. И я как он. А ещё в этот Новый год мы с ребятами кукольный спектакль поставили про Красную Шапочку. Я автора играл.
      На Кипр мы часто ездили. Артем однажды с такой высокой вышки в море прыгал. И я тоже зажмурил глаза и прыгнул, хотя мне немножко страшно было. А потом мы все сели на "банан" и катались по морю. Я хотел, чтобы мы поехали быстро-быстро. Я вообще не хочу ничего бояться. Я смелым хочу быть и сильным, как дядя Артем. Но он сказал, что нельзя, потому что Максик ещё маленький и может упасть.
      У меня такая мечта была. Я хотел очень хорошо научиться играть в теннис. Как дядя Артем. Мы собирались поехать в мае на Кипр. И там я хотел сыграть с Артемом. Я с ним ещё ни разу не играл. Но уже не получится. Потому что дяди Артема больше нет.
      Вячеслав ПАНЬКИН:
      "Ради друзей Артем мог пожертвовать многим"
      Я с восемнадцати лет увлекаюсь охотой и очень хотел привить к ней интерес у Артема. Столько разных охотничьих баек ему рассказал, стараясь заинтриговать! И в один прекрасный момент Артем созрел. Купил ружье и поехал с нами на кабана под Суздаль. Всю дорогу мы учили его разным охотничьим премудростям. И на дневном загоне он вел себя как заправский охотник. А вот на ночном с ним случился курьез. Перед тем как егерь развез нас по вышкам, мы, разумеется, приняли по рюмочке для согрева. А за день все так находились, так надышались свежим воздухом, что Артема с непривычки разморило. И он на своей вышке сладко заснул. На морозе! После этого он долго был объектом наших насмешек. Но отбивался от них мужественно.
      А как он реагировал на наши "правдивые" охотничьи истории! Мы специально выбирали самые страшные, подогревая его интерес к охоте. И с каждой новой байкой глаза его все больше и больше округлялись от ужаса - он верил каждому нашему слову, а под конец Артем был просто в шоке. Зато прочувствовал атмосферу настоящей охоты. В силу своей профессии он всегда все хотел пропустить через себя, попробовать "на зуб". И охота, я понял, его тоже интересовала чисто по-журналистски. Недаром же он ещё до своего первого опыта донимал нас расспросами: "А что вы испытываете, когда видите зверя?", "А что делаете после того, как его раните?". Ну а потом увидел все своими глазами и больше со мной охотиться не ездил.
      Но в тот, единственный раз удивил нас своей дисциплинированностью. В любых компаниях охотников есть капитан, который дирижирует всеми. Остальные обязаны ему подчиняться, независимо от заслуг и служебного положения. И вот капитан просит Артема: "Сходи за водичкой". А на улице - мороз, метель, гололед да колодец, ко всему прочему, на другом конце деревни. Но не успели мы обернуться, Артем уже возвращается с двумя ведрами. Легко так, играючи их несет. И сразу спрашивает: "Что делать дальше?" Ну, капитан попросил его нарубить дров, растопить печку. Артем все выполнил, потом ещё и ужин приготовил. У него в руках все горело...
      Он всегда был в хорошем настроении. За девять лет нашего знакомства я видел его раздраженным всего лишь раз. Мы очень любили с ним париться в бане у меня на даче, а после прыгать в снег. И вот однажды, когда мы барахтались в сугробе, совершенно голые, моя жена, Ирина Хильчевская, нас незаметно сфотографировала. А через какое-то время показала фотографию всей нашей большой семье. В то время мы ужинали у Рады Ивановны, говорили о папарацци. Ирина и вытащила из сумочки "компромат". "Как же это так? Стою без штанов, не прикрытый!" - возмутился Артем. Взял у Иры злополучное фото и порвал. Почему это ему не понравилось, мы так и не поняли.
      Он очень любил расслабляться в моей сауне. К его приезду я всегда наметал рядом с ней сугроб снега, и в этом был отдельный кайф. А другой кайф заключался в том, что у меня в бане стоял второй холодильник, и мы могли выпить и закусить без всяких ограничений. Для нас с Артемом это было очень актуально, потому что наши жены постоянно сажали нас на какие-то безумные диеты. И вот представьте себе: они наверху готовят нам диетический ужин, а мы заправляемся внизу - в бане. Потом идем на кухню, на второй ужин, и там уже соблюдаем диету. Все довольны. Позднее мы, конечно, Ире с Вероникой каялись в своих слабостях. Но для них, судя по всему, новостью это не было. Они отлично понимали: мужчин весом более ста килограммов да с кипучей энергией ограничить одним яблочком на обед просто невозможно.
      Артем осознавал, что слишком много занимается делами, поэтому обязательно выделял день или два в неделю для занятий с детьми. Он очень любил ставить и репетировать с малышней кукольные спектакли. Постоянно накупал им куклы, которые надеваются на руку. Привозил разные другие необходимые для инсценировок вещи. И дети на семейных праздниках всегда что-нибудь разыгрывали. 26 марта у Кристика был день рождения - ему исполнилось два годика. И все наши дети показали спектакль по сказке "Красная Шапочка". Макс очень здорово импровизировал. Было любопытно.
      А ещё Артем любил, когда дети издавали стенгазету. Если праздновали чей-то день рождения, то каждый из детей должен был написать хорошие слова в адрес новорожденного. Степа - бессменный главный редактор - потом все эти поздравления оформлял в единое целое. Рисовал что-то. У него есть задатки журналиста. Он даже на Кипре, где мы отдыхали, издавал стенгазету. Ему важна была оценка его труда Артемом. А оценки ставились всегда высокие.
      Я помню один забавный случай. Мы тоже отдыхали где-то на море. Артем не отходил от своих сыновей. Катал на "банане", скутере. Однажды посадил рядом с собой Максика на скутер - три годика ему тогда было, и тут вдруг их как накрыло волной! Малыш упал в воду. Артем ни жив ни мертв от страха мигом бросился к нему, спасать. Вытащил из воды, а Макс ему и говорит, как бы успокаивая: "Ничего-ничего, папочка!" Слава богу, Вероники рядом не было.
      Артем очень ценил дружбу. И ради друзей мог пожертвовать многим. Однажды у нашего общего питерского друга был день рождения. А у Артема намечалась срочная и очень важная поездка к Шеварднадзе. Но как только он узнал, что мы собираемся в Питер - поздравлять, сразу сломал весь свой график. Полетел с нами. Отпраздновал там вместе со всеми и только после этого - с опозданием на сутки - улетел в Грузию.
      Артем любил помогать друзьям. Не буду называть фамилии, но у нас есть один друг - очень заслуженный и уважаемый человек. В течение почти десяти лет он никак не мог решить свой квартирный вопрос. Из скромности чиновничьи пороги не обивал, ничего не требовал, хотя достоин большего, чем имеет. И вот когда Артем узнал о сложностях друга, сам вызвался ему помочь. Поговорил с людьми, от которых что-то зависело, и сдвинул дело с мертвой точки. Такие поступки были для него нормой.
      Но бывали ситуации, которые он переламывал исключительно благодаря своему характеру - открытому, веселому, непосредственному. Совсем недавно у нас проходили очень тяжелые переговоры с иностранным партнером. Он так нас прижал к стенке, что мы оказались в плачевной ситуации. Проект предполагал некие инвестиции, и после такого поражения ждать нам было уже нечего. Партнер торжествовал, мы исчерпали аргументы. Повисла пауза. Тогда наш друг Герман вдруг говорит иностранному коллеге: "Слушай, что ты все о бизнесе да о бизнесе? Чай вот пей! Съешь конфетку!" После этих слов Артем так громко и заразительно захохотал, что партнер поначалу опешил, а потом и сам засмеялся. Его настроение резко изменилось. Сразу же нашлись какие-то варианты, и мы все моментально уладили.
      Василий Толстунов С ним можно было идти в разведку
      Два года назад Артем просил рассказать ему о Рустаме Арифджанове, в то время заместителе главного редактора "Известий". Сегодня Рустам Арифджанов, руководитель газеты "Версия", позвонил и попросил написать об Артеме.
      Он был моим самым близким другом, партнером, родным человеком. Как говорят про таких, как он: с ним можно идти в разведку. Легкий на подъем, обаятельный, душевный, порядочный... Он был моим учителем в своем отношении к близким, родителям.
      Из всех моих друзей он единственный не боялся показать свою любовь к ним на людях, где бы он ни находился и кто бы его ни окружал. Из командировок первым делом звонил родителям сообщить, что долетел нормально. Рассказывал о тех, кто рядом. Встречающим передавал от родителей привет.
      Взяв на себя организацию юбилея Генриха Боровика, он сказал после праздника: "Знаешь, я счастлив, что счастлив мой отец, но ещё больше оттого, что мои дети увидели, какими должны быть отношения между детьми и родителями".
      При всей своей популярности Артем был очень скромным. Его очень любили люди. Я был свидетелем, как к нему в Москве подошли двое мужчин, пожали руку и сказали: "Ты молодец, продолжай в том же духе. Мы с тобой, поддерживаем тебя". И подобных случаев было много. Ему это нравилось, но он никогда не кичился этим, даже смущался.
      Своим делом, отношением к жизни, позицией он объединял людей, страну. Мне порой казалось, что ему не нужен паспорт. Он везде был своим - как в России, так и в Киргизии, Азербайджане и Грузии. Во всем СНГ имя Артема Боровика объединяло людей и расширяло границы России до границ бывшего Советского Союза. Он был свой везде, любимый всеми людьми. Артем обладал большим чувством юмора, мог позвонить и голосом Ельцина (а в период парламентских выборов он поддерживал блок "Отечество") сказать: "Если, понимаешь, жена, понимаешь, изменила мужу, то радуйся, понимаешь, что она изменила тебе, понимаешь, а не "Отечеству". А потом заразительно смеялся.
      Его жена Вероника внимательно следила за диетой Артема, а в командировках мы эту диету нарушали - ее-то рядом нет! Он говорил: "Знаешь, если Вероника узнает, что все это мы съели вдвоем, то рассердится страшно, поэтому на время обеда я назовусь Кристофом, а ты будешь Кириллом (это наши зарубежные друзья)". А потом, вернувшись домой и заразительно смеясь, он рассказывал Веронике про обжорство Кирилла с Кристофом и про то, какие мы молодцы, что не участвовали в этом обеде.
      Он безумно любил Веронику. Их "9 с половиной недель" продолжались всю совместную жизнь. Он безумно любил своих детей. Бывало, звонишь к нему с "горящим" вопросом, требующим немедленного обсуждения, а он просит подождать, так как читает Максику книжку перед сном... Сегодня я совсем по-другому понимаю эту ситуацию.
      Он умел дружить. Он умел видеть прекрасное и ценить это в людях. У него были старшие друзья, о которых он мог с восхищением подолгу рассказывать. Он дружил с архиепископом Средней Азии отцом Владимиром, они дарили друг другу свои книги, подолгу общались.
      Артем обладал поразительной работоспособностью. Он поражал меня тем, что мог со своим другом и моим братом Сергеем Толстуновым часами сидеть и разбирать детали совместных проектов. А потом после напряженной работы они вели жен слушать венскую оперу. Помню, как мы два часа ездили по старой Вене и слушали песни Иосифа Кобзона из кинофильма "Семнадцать мгновений весны". Он любил его как артиста, а потом рассказывал, какой это замечательный человек и какая у него сильная позиция в жизни. Он мог говорить о мужестве Громова и рассказывать о порядочности и честности Лужкова. Заканчивал тем, что это - настоящие мужики.
      9 марта мы созвонились в 6.50 утра по московскому времени, потом разговаривали ещё четыре раза. В последнем разговоре, где-то в 8.20, мы договорились, что я сдаю билеты и не прилетаю девятого в Москву. Он ушел садиться в самолет, сказав перед этим: "Васько, я отключаю телефон, созвонимся через пару часов..."
      Видимо, я был последним, кто с ним разговаривал.
      Он был верующим человеком. Полгода назад во время посещения храма он поделился со мной своей молитвой к Богу:
      "Господи, благодарю Тебя, что Ты благоволил меня воззвать из небытия к бытию! Благодарю Тебя, что Ты вложил в меня Твой образ - душу бессмертную, свободную и разумную! Господи, научи меня служить Тебе всем сердцем! Да прославлю на земле имя Твое святое! Аминь".
      По-моему, в этой молитве он весь.
      А Р Т Е М о т в е ч а е т н а в о п р о с ы о ж и з н и и о р а б о т е, и о с е б е
      АРТЕМ БОРОВИК: "ЧТО ЖЕ МЫ НАТВОРИЛИ?"
      - Интересовала ли тебя тема войны прежде?
      - Я взахлеб читал повести и романы Ремарка, Хемингуэя, Константина Симонова, Виктора Некрасова, Василя Быкова, Бориса Васильева, Григория Бакланова, Юрия Бондарева. Я был воспитан на этой литературе. Вообще очень интересно проследить, какое влияние оказала мировая литература о войне на человеческое сознание. Война воспевалась и Гомером, и авторами средневековых рыцарских романов. Да и у Шекспира очень часто если не на сцене, то где-то за кулисами люди воюют... Русские писатели XIX века одними из первых поставили вопрос о противоестественности и безнравственности войны вообще. Удар по героизации войны нанесли Ремарк и Хемингуэй. Великую роль, на мой взгляд, сыграли американские писатели и журналисты, работавшие в годы войны во Вьетнаме. Увы, эта литература нашему читателю почти неизвестна. Своими очерками, повестями и романами, написанными в духе "жестокого реализма", они вызвали у американской общественности отвращение к войне, а на почве этого в Соединенных Штатах возникло мощное антивоенное движение, заставившее политическое руководство страны пойти на свертывание военных действий в Юго-Восточной Азии. Ведь половина вечерних теленовостей была посвящена кровавым событиям во Вьетнаме! Эпизод, описанный прекрасным журналистом Питером Арнеттом, буквально всколыхнул всю страну. Он спросил у офицера, стоявшего на пепелище только что сожженной американцами деревни: "Что же вы натворили?!" Офицер ответил без тени смущения: "Чтобы спасти эту деревню от коммунистов, мы вынуждены были её уничтожить..." Фраза стала символом абсурдности, кошмара той войны. Но вернемся к Афганистану.
      Развязанная там кровавая драма - одно из тяжких преступлений XX века, дискредитировавших социализм; это надругательство над целями и идеями Октября. Сегодня мы много спорим о том, кто послал или пригласил ОКСВ в Афганистан. Хафизулла Амин, который был объявлен агентом ЦРУ и убит в день ввода наших частей?.. Афганистан - это цепь кровавых тайн и дезинформации. Это чудовищная авантюра. Как-то один наш начальник в области пропаганды бросил мне: "Да что вы все копаетесь в истории войны?! Подумаешь, 15 тысяч погибших! Да в СССР за один год на дорогах гибнет в несколько раз больше людей! А сколько погибло во время землетрясения в Армении?!" Кощунственное сравнение, после которого трудно было продолжать разговор...
      - Артем, ты одним из первых - на страницах "Огонька" (№ 30 за 1988 год) - поставил вопрос о том, можно ли считать апрельские события 1978 года в Афганистане революцией. Ты писал, что за революцию приняли военный переворот...
      - Мы говорили об этом с доктором философских наук начальником кафедры марксизма-ленинизма Военной академии имени М.В. Фрунзе генерал-майором Кимом Македоновичем Цаголовым, который долго работал в Афганистане в качестве нашего военного советника.
      - Тогда, в 88-м, твоя беседа с Цаголовым произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хотя, если быть точным, в мае-июне этого же года во всех партийных организациях обсуждали письмо ЦК КПСС, проливающее новый свет на положение дел в Афганистане и те девятилетней давности обстоятельства, в которых принималось решение о вводе войск...
      - В момент публикации интервью я находился на американской военной базе в форте Беннинг. Но даже там слышал о молниях, сверкавших над "Огоньком" и головой Цаголова после публикации беседы. Киму Македоновичу был объявлен выговор по партийной линии, и теперь вынуждают покинуть армию. Однако если говорить о реакции не начальства, а общественности, то были сотни и сотни писем, телефонных звонков, одобрявших выводы, содержавшиеся в интервью. Но был и такой, например, звонок. Со мной говорил один большой начальник. "Да я, - крикнул он, - мог бы похлеще обо всем рассказать! Но зачем, зачем вообще об этом говорить, мутить воду?!" Да затем, чтобы впредь не повторить трагической, преступной ошибки, чтобы те, кто развязал эту войну, знали: за все придется отвечать! Что же касается письма ЦК КПСС, то в этой связи хочу спросить его авторов: почему у нас в стране должны быть две "правды" - одна для членов партии, другая для беспартийных?!
      - Раньше, в 50-е годы, говорили: не сыпьте соль на раны, имея в виду правду о трагических обстоятельствах Великой Отечественной войны, потом те же самые слова произносили в связи с жертвами сталинщины...
      - Я заметил, что практически все люди исповедуют законы добра и справедливости. Однако весь вопрос заключается в том, что у одних хватает мужества и смелости следовать изначальным гуманным принципам, а у других нет. У Цаголова - хватило.
      - Как относились к военным репортерам, приехавшим в Афганистан, солдаты?
      - По-разному. Иной раз - с усмешкой: гастролер, мол, явился! Но потом, когда видели, что ты идешь вместе с ними, что у тебя тоже одна фляжка воды и такое же оружие, как и у них, эти люди становились более откровенными, их отношение менялось.
      - Ты ехал в Афганистан в 86-м году с одними мыслями, пересекал мост Дружбы между Хайратоном и Термезом 15 февраля 1989 года - с совершенно другими. Как менялось твое отношение к афганским событиям?
      - В их понимании я прошел несколько стадий. Первая: ещё месяца два активных боевых действий - и вся вооруженная оппозиция будет уничтожена. Вторая стадия: что-то у нас тут не получается. Видимо, надо усилить армию, увеличить наше численное присутствие здесь. Третья стадия: нет, силой тут ничего не добьешься. Четвертая стадия: надо договариваться с оппозицией. И пятая: чем быстрее мы отсюда уйдем, тем будет лучше и для нас, и для афганцев.
      - Ты сделал снимок последнего советского солдата, погибшего в Афганистане. Как это произошло?
      - Дело было так. Передав 43-ю заставу афганскому батальону, ребята оседлали свои БМП и приготовились к трудному, почти 15-часовому переходу через Саланг. Взревели движки, и потому, быть может, выстрела-то никто четко не расслышал. Просто один солдат, запрокинув голову, словно разглядывал что-то на вечернем небе, вдруг стал валиться на бок: пуля прошла через шею навылет. Минут через сорок он скончался, так и не приходя в сознание... Конечно, кто-то должен был стать последним советским солдатом, павшим в Афганистане. 7 февраля 1989 года, за несколько дней до окончания войны, младший сержант Игорь Ляхович взял это на себя. Его застывшее тело завернули в одеяло, положили на промерзшую броню БМП и так везли до самой границы... Многие, увидев этот снимок, говорили, что именно таким представляют памятник советским воинам, погибшим в Афганистане. Не мне решать. Скажу только, что памятник, на мой взгляд, должен стоять у Красной площади, а не вдали от глаз. Ведь те, кто эту войну развязал, теперь лежат у Кремлевской стены.
      - Как ты преодолевал страх перед смертью?
      - Помогала усталость: если ты устал, уже нет сил ни о чем другом думать.
      - Изменил ли тебя Афганистан?
      - Конечно. Оттуда приходишь совершенно другим человеком, приходишь с аллергией на всю эту суету, на все наши "мелкокалиберные" разговоры и интересы.
      - Ты неоднократно обращался к проблеме нынешних и бывших советских военнопленных. Многие из этих ребят находятся на Западе. Известно, что ты встречался с ними...
      - Это мучительно сложная проблема. Дело в том, что далеко не все ребята, оказавшиеся после плена на Западе, хотят возвращаться домой. По двум причинам. Они, конечно, знают про амнистию, но все равно боятся тюрьмы. Опасаются, что все может вернуться в нашей стране на прежние рельсы и тогда расплаты не миновать... Кроме того, считают, что встретят на родине злобу к себе, презрение и непонимание.
      Должен добавить, что иные из них воевали на стороне душманов. Наша пресса обожает бросаться из крайности в крайность. В 40-е годы мы всех военнопленных считали предателями, сегодня всех возводим в ранг мучеников. Моя точка зрения: в каждом случае нужно разбираться отдельно. У каждого из бывших военнопленных - своя судьба. Например, Игорь Ковальчук перебежал к афганцам, потому что не хотел возвращаться в СССР. Он сделал сознательный политический выбор. Тарас Деревлянный, на пресс-конференции которого я присутствовал в США, громогласно поливал грязью СССР, отказался от советского гражданства и с таким подобострастием говорил об Америке, что было противно.
      Встречался я в США и с нашими ребятами, которые пытаются вести себя честно, не поддаются уговорам участвовать в антисоветской пропаганде. Один из таких людей - Алексей Переслени. Когда-то, ещё до Афганистана, он хотел пойти на работу в КГБ, мечтал стать личным телохранителем Ю.В. Андропова, которого уважал и любил. А теперь Алексей работает в итальянском ресторанчике в Сан-Франциско. Я был у него. Мы пошли в магазин, купили бутылку водки и банку соленых огурцов. Алексей долго выбирал огурцы, а когда выбрал, сказал: "Эти больше всего похожи на наши. - Но тут же осекся: - На ваши, советские..." В его русской речи уже появился легкий акцент. Недавно звонил домой матери. Она его не узнала, подумала, что над ней кто-то глупо, зло пошутил.
      Алексей плакал, когда рассказывал мне о своей жизни. Дома у него коллекция кассет с песнями Пугачевой и Розенбаума. Он живет ностальгией по Родине.
      - Какое влияние, по-твоему, оказал Афганистан на дальнейший ход нашей российской истории?
      - Важнейший вопрос. На мой взгляд, все войны, которые вела Россия, неизбежно оказывали мощное влияние на внутренние процессы в стране. Война с Наполеоном стала одной из причин зарождения декабризма. Если бы не было Первой мировой войны, то, конечно же, не было бы и Октябрьской революции. По крайней мере, в том виде, в каком она произошла. Думаю, что и хрущевская демократизация конца 50-х годов была в определенной мере вызвана нежеланием страны-победительницы, испытавшей неимоверные тяготы и трагедии войны 41-45-го годов, и дальше терпеть все то гнусное и бесчеловечное, что продолжал нести в себе сталинизм. Победив Гитлера, страна должна была победить Сталина. Интересно, что перестройка в нашей стране началась в самой середине афганской войны. Быть может, это произошло потому, что Афганистан помог нам со всей силой осознать то кричащее противоречие, в котором находятся наши идеалы, и то, что мы творили в Афганистане.
      Из интервью Евгению Степанову Собеседник. 1989. № 38
      "ЦЕЛАЯ ДИВИЗИЯ ЕГО ОКРУЖИЛА,
      НО ОН ДАЛ ВЗЯТКУ И УШЕЛ"
      Из популярной брошюры "Грибы":
      "БОРОВИК, белый гриб, также "царь грибов". Широко распространен в хвойных и смешанных лесах средней полосы России и США..."
      - Артем, сегодняшний читатель запретными темами объелся. Вы тем не менее продолжаете поставлять ему нечто секретное. Что, на ваш взгляд, по-прежнему остается белым пятном?
      - Ну, во-первых, смысл нашего названия следует понимать расширительно. Наша тема - любое закулисье, будь то личная жизнь звезды или кремлевские тайны. Политика читателя действительно больше не заботит, он обкормлен ею. Но за семью печатями сегодня по-прежнему кремлевская жизнь в частности, коррупция в высших эшелонах власти. Относительно честности Ельцина - субъективной, по крайней мере, - у меня сомнений нет. Однако я знаю, что Гайдар одним росчерком пера сделал десятки людей запредельно богатыми, но сделал он это потому, что, будучи профессиональным экономистом, не является профессиональным политиком. Иногда он не знал, что подписывает. Им пытались манипулировать. У меня создается впечатление, что так же сейчас пытаются манипулировать президентом. На это намекают документы, которые мне передал руководитель одного из комитетов Верховного Совета. Документы оставляют очень тяжелое ощущение. Сейчас наши журналисты их проверяют.
      В принципе же меня мало интересуют сиюминутные сенсации. Гораздо интереснее глубинные процессы. Например, совершенная загадка, что происходит с молодежью. Тайна для меня - шестидесятые годы, внезапно захлебнувшиеся во всем мире по непонятным причинам, - тут и убийство Кеннеди, и переворот 1964 года в СССР, и Вьетнам, но больше такого счастья в истории XX века не было.
      "БОРОВИК хорош в соленом, маринованном, но прежде всего в жареном виде..."
      - Не думаю, что, появись у вас время, вы стали бы заниматься "жареной", желтой темой вроде валютной проституции...
      - Нет, конечно. На самом деле меня сейчас занимала бы только одна тема: я проехал бы по фронтам республиканских войн. Я глубоко убежден, что это продолжение Афганистана. Война в Афганистане имела какой-то мистический смысл: последний солдат, перешагнувший границу, принес её с собой на советскую территорию. Мне представляется, что СССР развалился во многом благодаря Афганистану - это была точка, где трясло, а есть такое понятие в физике - резонанс...
      - Вы действительно ходили в Афганистане под смертью?
      - Безопасных мест там не существовало. Лично мне было страшно дважды. Во-первых, я обманом слетал на МИГе. У меня было разрешение посетить авиаполк, подписанное Ахромеевым. В штабе полка к моему приезду все уже были "веселые", к тому же темно, мерцают только экраны локаторов, - я показал свое разрешение тому, от кого зависело "пускать - не пускать", он разглядел только подпись Ахромеева и после небольшого медосмотра позволил взять меня на боевой вылет. Вылет продолжался 32 минуты, чему я не верю до сих пор - мне казалось, что мы были в воздухе не меньше пяти часов. Второй раз было страшно - и, пожалуй, страшнее всего, - когда я ходил к пакистанской границе со спецназом. У меня была цель: превратиться в солдата. Временно забыть, что я журналист. Солдат открывает свою душу лишь тому, кого уважает. А уважать он начинает тебя лишь тогда, когда убедится, что ты ходишь в тех же сапогах, что и он, до крови стесываешь ноги о песок, сыплющийся в голенища, носишь рюкзак и автомат. И хотя законы международной журналистской этики предписывают военным корреспондентам не иметь штатного оружия - я сознательно брал с собой автомат.
      - И стреляли?
      - Приходилось.
      - Прицельно?
      - Какое прицельно... Уверяю вас, что ни к мужеству, ни к героизму все это не имело никакого отношения: мы шли всю ночь, к рассвету вползли на сопку, усталость пересиливала любой страх, я упал, задремал и проснулся от выстрелов. Стреляли все куда попало - кто в воздух, кто в "зеленку", ну и я... куда-то. Просто чтобы дать понять, что у нас есть оружие. С тех пор я почти не стрелял, даже во время других боев, когда мы окружали банду Гаюра, к северу от Саланга. Это была акция возмездия: Гаюр первым обстрелял советскую территорию - военный городок Пяндж. Так война впервые перешагнула советскую границу. Гаюра ловили десантники, я ходил с ними. Целая дивизия его окружила, но он дал взятку и ушел.
      - Какую взятку?
      - Там давали чаще всего деньгами, и капиталы в Афганистане делались непредставимые. Например, командир части списывал БТР как взорвавшийся, а сам продавал его "духам". С БТР было труднее - технику могли проверить, найти место боя и обнаружить, что никакого БТР там нет. А с личным оружием проще.
      Люди все это видели. Еще они видели, как стирались с лица земли деревни и кишлаки. Именно тогда страна впервые убедилась в аморальности происходящего. После Афганистана жизнь в СССР не могла оставаться прежней, как не могла бы сохраниться в прежнем виде мирная семья после того, как муж в приступе бешенства вдруг избил жену.
      "БОРОВИК обладает крепким плодовым телом, плотной ножкой..."
      - Какие физические нагрузки были для вас тяжелее: в Афганистане или в американской армии?
      - Я был тогда в хорошей форме и весил поменьше, так что в Афганистане каких-то нечеловеческих физических трудностей я не испытывал. Физподготовкой мало кто занимался всерьез - люди слишком выматывались в боях. В американской армии я едва-едва выполнял к концу командировки женский армейский норматив - 72 отжимания за минуту с чем-то. Там очень трудно в этом смысле.
      - Как к вам относились в армии США?
      - Рядовые - очень хорошо, а офицеры поначалу все были уверены, что я ГРУшник.
      - А вы не ГРУшник?
      - Нет, конечно. Будь здесь хоть какая-то попытка даже чисто "подготовительных бесед" со стороны ГРУ - я бы никуда не поехал. Пентагон детально проверил меня и мои тылы, прежде чем разрешить службу на базе Форт-Беннинг - их святая святых.
      Другое дело, что ГРУ, как это сейчас ни странно, помогло мне напечатать американские очерки. Я позвонил Ахромееву - тогда начальнику Генерального штаба - и попросил дать мне консультанта, который проверил бы мой текст с чисто технической точки зрения и убрал военные "ляпы". Через день меня представили начальнику американского отдела ГРУ Михайлову - он был до этого нашим военным атташе в Вашингтоне. Он исправил ряд технических ошибок, и я его спросил: ну что, товарищ генерал, вы, вероятно, противник публикации? Ведь тогда многие военные чины были категорически против издания моей повести. Их раздражал даже невинный рассказ об уровне комфорта в армии США. Михайлов ответил: нет, нашему генералитету будет полезно встряхнуться. Пусть наши знают, как сильны американцы.
      - И сколько, по-вашему, продержалась бы наша дивизия против американской?
      - Я полагаю, что в рукопашном бою мы бы не уступили. Но до рукопашного боя никогда бы не дошло. Если сегодняшний американский бомбардировщик может сбросить бомбу прицельно в заводскую трубу - какой там рукопашный... Сначала авиация и артиллерия утюжат территорию противника, и только потом в дело вступают сухопутные войска. Техника американцев, в том числе электронная, потрясает новичка - у большинства солдат "уоки-токи", а у наших? Правда, многое зависит от условий боя: в джунглях - например, во Вьетнаме - наш АК давал сто очков вперед американской винтовке М-16, потому что его пуля тяжелее, скорость её не столь велика, и потому она меньше рикошетит. Рэйнджеры и "зеленые береты" во Вьетнаме предпочитали АКС. Кроме того, пуля в американском стрелковом оружии очень плотно, почти без зазора, входит в ствол. Попади туда песчинка - винтовка выходит из строя, а "калашников" стреляет себе в пустыне, как и в лесу... Точная, образцовая техника вообще довольно уязвима: так, наша неуклюжая авиация гораздо надежнее, как это ни смешно. В американском самолете все может зависеть от одного электродика. И танки наши считаются лучшими в мире. Но в целом, как это ни печально, боюсь, повторился бы сорок первый год...
      - Вы были близко знакомы с Ахромеевым?
      - Нет, но относился к нему с уважением и интересом. Мы по-настоящему познакомились только после моей американской командировки. Она не нравилась ему - он уже тогда, в 1988 году, видел в "Огоньке" более опасного противника, чем американская армия. И, возможно, был по-своему прав. Тем не менее "добро" он дал...
      - И указал на вас как на возможного исполнителя?
      - Нет, он не имел никакого отношения к выбору репортеров. Я бы никому не уступил эту поездку: идея принадлежала мне. После Афганистана "Лайф" опубликовал фрагменты моей повести, и заместитель главного редактора Питер Хау предложил разработать несколько совместных проектов. Мы сидели с Питером в ресторане "Баку" и пили азербайджанское вино. Вдруг неожиданно для самого себя, испугавшись такой дерзости (на дворе стоял 1988 год), я предложил ему обмен военными корреспондентами. "Лайф" уговорил Карлуччи, чуть позже согласился и Язов. Главное условие поставил Ахромеев: не переодеваться в форму армии противника и не стрелять из американского оружия. Пентагон поставил другое: не поливать противника грязью. Второе условие я выполнил, а в форму все-таки переодевался, да и из М-16 пострелял.
      Мы говорили с Ахромеевым о многом - об Отечественной войне, об американцах, о политике, - но наши отношения как-то не сложились. Зато он был очень дружен с председателем объединенного комитета начальников штабов американской армии - адмиралом Кроу. Американским Ахромеевым, по сути. Они дружили семьями, часто встречались, недавно Кроу посетил Россию и положил цветы на могилу Ахромеева. Чего не сделал никто из сослуживцев Сергея Федоровича, в том числе и те, кто обязан ему всем: карьерой, наградами, должностями. Парадокс: его память почтил лишь адмирал Кроу. Лишь он не побоялся посетить маршальскую могилу.
      - Ахромеев повесился или его все-таки убили?
      - По всей видимости, это все же было самоубийство. Он был образцовый солдат и не мог служить другой России. Я знаю достоверно, что общение с кем-то, кто так или иначе замазан путчем, в сегодняшней армии не поощряется. С Варенниковым, например. Между тем почти весь высший генералитет обязан как Ахромееву, так и Варенникову. Перед ними стелились. Сегодня с уважением об Ахромееве говорят только его близкие. И американцы. В этом - тяжкий смысл.
      - Как вы относитесь к Громову?
      - В Афганистане он вызывал чувства симпатии и уважения. Им хотелось гордиться.
      "БОРОВИК размножается спорами..."
      - В какой степени вам помогала фамилия? И авторитет отца?
      - Во-первых, с пяти до двенадцати лет я жил в Америке, чья культура на меня сильно повлияла, как и тот мир общения, который складывался сам собой: в корпункт к отцу приезжали Симонов, Евтушенко, Нагибин, Андрон Кончаловский, Розов, Вознесенский... Позже у нас бывали Маркес, Апдайк, Артур Миллер - всех и не перечесть. Я не воспринимал Америку как враждебную страну и был потрясен, когда приехал в СССР. Я увидел государство почти незнакомое и довольно бедное, хотя в Америке полагал, что СССР - рай небесный. Без имени отца я вряд ли поступил бы на журфак - вы сами знаете, кто и как тогда поступал в МГУ или МГИМО. После окончания пробивался сам: протекция возможна в бюрократической системе, но наедине с чистым листом бумаги она бессильна. Отец - отменный профессионал, и, думаю, он мне по-хорошему завидует, что гласность пришлась на мою творческую юность, а не его.
      - Кто ваша жена?
      - Вероника Хильчевская. Она работала в "Новом времени", сейчас корреспондент Эн-би-си в Москве. Мы женаты три года. Я был с ней знаком давно, но только когда она вышла замуж, я понял, что потерял. У нас есть сын Степан - Вероникин ребенок от первого брака. Она неформальная феминистка, была со мной в Белом доме во время путча и собралась в свое время ехать даже в Афганистан, но там слишком редко видели женщин, тем более привлекательных, чтобы я мог согласиться с такой идеей.
      - Какими боевыми искусствами и каким оружием вы владеете? Если уж речь зашла о традиционной атрибутике "крутизны" - какая у вас машина и очень ли вы богаты?
      - Я в юности занимался каратэ - вся наша студенческая компания увлекалась спортом и держала форму. Телохранителей у меня нет, потому что один из водителей - бывший солдат ВДВ и в случае чего мы вдвоем отобьемся. Оружия у меня нет, кроме электрошока и двух газовых баллончиков. Машина редакционная, "Волга", с телефоном - телефон не для пижонства, просто в Москве слишком много пробок. Есть свои "жигули" шестерка, - почти не пользуюсь. Что касается богатства, то в США редактор газеты, владеющий также телепередачей, не напрягаясь, делает пять миллионов в год. По сравнению с ним я бедный. Если отказаться от таких параллелей - пока не жалуюсь.
      "БОРОВИК исключителен по своим вкусовым качествам".
      Из интервью Дмитрию Быкову.
      Собеседник. 1993. № 15
      ОТКРОВЕННОСТЬ ПОД ГРИФОМ "СЕКРЕТНО"
      Звонит коллега: "Артем, сделай передачу с Якубовским. Я-то уже "отстрелялся", а у него ещё много есть чего рассказать".
      Я засомневался: предпочитаю для "Совершенно секретно" людей, на экране появляющихся крайне редко. Ответил: "Пусть позвонит".
      Звонок из Канады. Слышен треск записывающего устройства, может, и не одного. Якубовский предлагает мощный компромат на крупную политическую фигуру, сулит сенсацию, скандал. Обещаю подумать. Это было в восемь вечера. Сажусь в машину, заезжаю за женой Вероникой, и мы отправляемся за город по Рублевскому шоссе. Слева пристраивается роскошный БМВ, справа - джип "чероки".
      Ведут. Потом БМВ отстает, слепит дальним светом в зеркало заднего вида. Ничего не вижу, и в этот момент джип бьет всем корпусом в правый бок моих "жигулей". С трудом удерживаю руль. Останавливаюсь у ближайшего гаишника, он был в нескольких сотнях метров. "Видели?" - "Нет, а что случилось?"
      Гаишник не мог не видеть. Но на прощание доверительно посоветовал: "Осторожнее, браток, тебя, наверное, предупредили. Прием обычный..."
      Только дня через три я вдруг связал в сознании этот случай и звонок из Канады: "Может быть, очень может быть..."
      Мы выходим по Российскому каналу с осени 92-го. Сделали более пятидесяти выпусков "Совершенно секретно". Передача появилась как продолжение моей работы во "Взгляде" и по приглашению Анатолия Лысенко, создававшего тогда вместе с Олегом Попцовым РТР. Я ещё работал в "Огоньке", начал делать газету "Совершенно секретно". Первые выпуски программы интриговали "формальными" секретами: комната №19 в Институте мозга, партийные деньги и т.д. Потом понял: поверхностно. Нужны тайны и загадки, сопряженные с серьезными проблемами. Нужны люди, олицетворяющие проблему. Передача изменилась. Лучше стала или хуже - вам судить.
      - Как вы отбираете материал, по каким критериям приглашаете собеседников?
      - Выбираю только тех, кто интересен лично мне. Много раз убеждался: подбирал тему "под зрителя" - путь к неудаче. Я не должен знать, как ответят на мои запросы. Я должен делать для себя открытия. Как правило, они становятся открытиями и для зрителей. Что касается героев передачи - здесь сложно. Темы, как правило, щекотливые. Никогда не знаешь, как поведет себя собеседник. Вот в недавней передаче о "комсомольской оппозиции" в ЦК брежневских времен я рассчитывал на откровения Егорычева. А он "зажался", отвечал скупо. В другой передаче тоже в прошлом крупный аппаратчик попросил не говорить о том, что было бы сенсационно для зрителей: в юности этот человек был, мягко говоря, не в ладах с законом. Пришлось выполнить просьбу, исходя из журналистской этики. Но эффект ослаб.
      Бывает смешно. Пригласили на передачу в числе других Владимира Максимова и Виталия Коротича. Мы не учли, что Коротич, возглавив "Огонек", опубликовал по указке сверху стихи Максимова про Сталина и за Сталина 1949 года. Коротич вошел в комнату, увидел, кто в компании, и поспешно ретировался.
      - Меня всегда удивляло, что ваша программа редко впрямую затрагивала КГБ. Казалось бы, само название "Совершенно секретно" обязывало?
      - На самом деле, мы не так уж редко касались тем, прямо или косвенно относящихся к комитету. Была передача с Бакатиным, сюжеты о подразделении "Альфа", много программ об истории диссидентского движения. Понимаю, к чему ваш вопрос. Нет, мы не испытывали страха. Но и не старались создать впечатление, что вхожи в тайные архивы Лубянки.
      - Боровик - ведущий программы и Боровик, какой он есть в жизни, похожи или отличия все же есть?
      - Есть, конечно. То, что воспринимается нормально в быту, на телеэкране зачастую неприемлемо. Вот вам пример, связанный с самой, пожалуй, сенсационной передачей из тех, какие довелось подготовить. В декабре 91-го Горбачев принял нашу съемочную группу в Кремле. Была суббота, 12 часов. В это же время началось совещание глав государств в Алма-Ате, где его свергали с престола. Я брал последнее интервью у последнего президента СССР. Он ещё ничего не знал. Раздался звонок. Он поднял трубку, услышал новости и вернулся к столу с посеревшим лицом. Я четыре раза спросил его о Ельцине. Он уходил от ответа. Но на пятый все-таки не выдержал, дал резкую характеристику. После беседы я как-то импульсивно, безотчетно похлопал его по плечу. И этот жест был воспринят одними, видевшими передачу, как проявление политических симпатий, а другими - как наглость. И ведь не объяснишь, что на самом деле мне его было по-человечески жаль. Экран беспощаден к журналисту. И зритель тоже: он оставляет мало шансов быть самим собой. И этот этап надо пережить, сделать много хороших, честных программ, чтобы тебе всегда верили.
      - Ваши передачи вовсе не подвергаются цензуре?
      - В последнее время был только один случай, и я могу понять тех, кто задержал выпуск в эфир. В интервью с нашими военнопленными в Афганистане ребята пересыпали речь матерными словами. Я оставил: это естественно. Солдат иначе не разговаривает, особенно в Афганистане, особенно в плену.
      Но пришлось уступить, редакторов тоже можно понять: сделали купюры в виде звуковых сигналов. А так - работаем свободно.
      - Ваш отец, известный журналист, вероятно, завидует такой свободе. Где сейчас находится Генрих Боровик, чем занимается? И как вы относитесь к его журналистскому прошлому? Советуетесь ли с ним?
      - Если вы хотите подробнее что-то узнать об отце - спросите у него. Он сейчас заканчивает книгу о знаменитом разведчике Киме Филби на основе 50 часов записей их весьма откровенных бесед.
      Я считаю отца одним из самых талантливых журналистов 60-70-х годов. Ему просто не повезло, что работал именно в ту эпоху. Есть вещи, на которые мы смотрим по-разному, и это естественно. Но Павлика Морозова из меня не сделали, хотя и пытались. Я знаю, что он искренне верил в те идеалы, которые отстаивал.
      - У вас есть дети? Чем вы заняты в свободное время?
      - У жены семилетний сын от первого брака. У нас с Вероникой общих детей пока нет. Для меня необходимо ощущение, что мой будущий сын или дочь живут хотя бы в относительно стабильном и безопасном обществе. Такого ощущения, увы, нет. Я расцениваю ситуацию в стране как крайне взрывоопасную. Одна из причин этого, на мой взгляд, - слишком неосторожные, опрометчивые шаги ельцинско-гайдаровской реформы, при том что я, разумеется, за демократическое развитие страны. И стараюсь, чтобы наша программа помогала людям понять, что может этому развитию препятствовать.
      Из интервью Григорию Симоовичу Известия. 1994. № 61
      Артем БОРОВИК:
      "Надо было слушать моего отца"
      - Когда началась перестройка, мне как раз стукнуло двадцать пять лет. Отличный возраст! Мы абсолютно не интересовались финансовой стороной работы, у нас не было семей, мы не думали, что будет завтра. Было ошеломительное сегодня, мы снимали "Взгляд" - передачу, которую смотрела вся страна, - и значит, что эффект от этого сумасшедший. Стоило Станкевичу, Собчаку и многим другим, неизвестным тогда, людям появиться во "Взгляде", как наутро они становились политиками первой десятки. А предшествующее поколение журналистов, работавших в Афганистане, и представить не могло, что во времена горбачевской гласности нам удастся начать писать правду о той войне.
      - Кто оказал на вас наиболее сильное влияние в профессиональном плане?
      - Я рос под огромным впечатлением от военной литературы. "Война и мир", и Хемингуэй, Симонов, Бакланов, Бондарев, Василь Быков: в семнадцать-восемнадцать лет благодаря маме и отцу я был знаком практически со всеми этими писателями. Именно поэтому мне так хотелось оказаться в Афганистане и американской армии, и, слава богу, мне все это удалось. Искреннюю сыновнюю любовь и благодарность я испытываю к Юлиану Семенову. Именно он поверил в меня, пригласил работать в первую в России частную газету "Совершенно секретно".
      - Сейчас очень много говорят об истерии СМИ, о возрастающем в обществе уровне тревожности...
      - У нас совершенно не работают правоохранительные органы, прокуратура, судебная система, ФСБ, милиция. Расследования, которыми должны заниматься эти структуры, к сожалению, вынуждены брать на себя СМИ. А средство борьбы у прессы одно - гласность, информированность. Да, это бьет по голове простому человеку. Но выхода нет, кто-то же должен это делать. Хотя иногда так хочется издавать журнал типа "Домашнего очага" или "Космополитена". Редактор такого журнала может позволить себе запросто разгуливать по улицам. А я без охраны не могу по лесу проехать на велосипеде.
      - И как же вы выходите из положения?
      - Существует достаточно мощная и дорогая служба безопасности, которая охраняет нас. Не всех, конечно. Ведь если автор сенсационного материала не является суперзнаменитым журналистом, вся негативная реакция обычно направляется на главного редактора или владельца издания. Основных наших расследователей мы защищаем, и не только физически, но и юридически. У наших юристов всегда пруд пруди судебных дел. Такие вещи отнимают уйму времени, и на творческие вопросы, увы, времени остается мало.
      - Насколько ориентируются на ваши разоблачительные расследования правовые институты?
      - Некоторое время назад я встречался с работниками ФБР из отдела русской преступности, и мне было очень приятно увидеть на их столах подшивки газеты "Совершенно секретно" и видеопленки с записью наших программ. К сожалению, здесь наши расследования не пользуются таким вниманием. Если бы расследование, аналогичное нашим, было опубликовано, скажем, в газете "Вашингтон Пост", вечером того же дня против героев публикации было бы возбуждено уголовное дело. А у нас... Та минимальная критика, которая дозволялась в советское время, была значительно более действенной, чем самые резкие сегодняшние разоблачения.
      - В свое время журналисты-международники ожесточенно пугали нас ужасами "загнивающего капитализма"...
      - Тяжесть экономического кризиса, запредельные прибыли одних и полная нищета других, ужас безработицы и неуверенность в завтрашнем дне... Раньше мы над этим смеялись, но теперь все это стало нашей собственной жизнью. Поэтому, когда сейчас кто-нибудь кидает камень в огород моего отца, я говорю: "Если бы пятнадцать лет назад вы его слушали, может быть, сейчас не находились бы там, где находитесь".
      - Существуют ли сейчас для вас запретные темы?
      - Успех издания или передачи важнее политических связей и даже личной дружбы. Скажем, высокопоставленный, один очень близкий к Ельцину чиновник... У нас были нормальные, дружеские отношения. Недавно он с женой открыл новый детский дом в Москве, а в семье у них живут несколько приемных детей. Но, когда появилась серия публикаций, где задевались интересы этого человека, я не счел возможным поставить свои личные интересы выше журналистской правды. Я согласился на эту публикацию, и, конечно же, он обиделся. Если идти на поводу у личных отношений, нужно завязывать с журналистикой и уходить в дипломатию.
      - Пресс-секретарь президента Дмитрий Якушкин - муж вашей родной сестры Марины. А может ли профессиональный долг заставить вас коснуться близких родственников?
      - Дмитрий очень порядочный человек. Его никто не заставит совершить противоправный акт, поэтому я даже близко не представляю подобную ситуацию. Зато мне часто приходилось затрагивать интересы Ельцина, и это, конечно, приводило к некоторым сложностям с Димой. Но наши неодинаковые политические воззрения не могут испортить семейных отношений.
      - Вы были первым российским журналистом, который получил престижную награду на Си-би-эс...
      - Да, это премия имени выдающегося политического комментатора Эдварда Морроу. Мы действительно сделали несколько материалов с программой "60 минут" Си-би-эс. И два из них, в 91-м и 93-м, завоевали премию. Первый материал назывался "Комната № 19" и был посвящен Институту мозга, где хранится содержимое черепных коробок знаменитых людей. Представляете, вы входите в комнату, где лежит мозг Сталина... Второй материал назывался "Ядерная кнопка" - о первой в истории российско-американских отношений встрече двух ядерных главкомов, Сергеева и Батлера. Может быть, это событие было даже значительнее встречи Сталина, Рузвельта и Черчилля. Встречались два человека, которые могли стереть весь мир с лица земли.
      - Каков ваш потенциальный зритель?
      - Я никогда не ориентировался на элиту, потому что она изменчива, избалованна. Цинична. И всегда во власти своих интересов, очень далеко отстоящих от земных интересов обычных людей. Мы работаем для массового зрителя, в достойном, уважительном смысле этих слов. Для меня простой человек на улице, на лестничной площадке всегда был значительно интереснее, чем тот или иной премьер-министр.
      Из интервью Наталии Поповой ТВ Парк. 1999. № 6
      ПЕРВЫЙ АКЦИОНЕР ГАЗЕТЫ - ЕЕ ЧИТАТЕЛЬ
      Артем: Ирония судьбы. Этот век начался с фамилии Распутин, а заканчивается фамилией Путин.
      Максимов: Последнее время появились две точки зрения, что назначение Путина премьером - это истерика власти, что они не знают, что делать. И вторая, что это продуманный ход. Ваше мнение.
      Артем: Вы знаете, великий пруссак Бисмарк как-то сказал, что трагедия политика начинается тогда, когда он начинает исходить в своей политике не из национальных интересов страны, а из своих эмоций, ненависти, ревности и т.д. Я боюсь, что практически на протяжении всех лет своей политики Б.Н. Ельцин исходил из своих эмоций, и в последнее время - тоже. И вот это для страны страшно и для политика тоже. Вот что происходит.
      Максимов: То есть вам кажется, что нашего президента меньше волнует судьба страны, нежели какие-то личные проблемы?
      Артем: Я приведу одно доказательство. Ради захвата власти, ради того, чтобы прийти к власти и вытеснить Горбачева из Кремля, Ельцин пошел на развал страны. Я думаю, что никакой тайны не открываю. Думаю, что это в менталитете этого человека. Думаю, что и в данной ситуации он готов пойти на развал страны ради сохранения себя у власти какой-то конструкции, будь то союз России и Белоруссии, будь то союз нескольких губерний. Бог знает, что останется от России через год.
      Телезритель: Я знаком с Артемом с Афганистана, с Джелалабада. Для меня очень важно его личное мнение об отношениях России с Афганистаном в перспективе. Что ожидает в будущем Афганистан?
      Артем: Во-первых, приятно услышать человека, с которым встречался больше десяти лет назад. Что касается Афганистана, то идет некая афганизация и нашей бывшей страны и уже мы видим это по Таджикистану, и по Чечне, и по Дагестану. Я помню, когда наша 40-я армия выходила из Афганистана, один мулла, печально глядя на завершение этой войны и на уходящие войска, сказал, что ваша армия будет отступать все дальше и дальше за пределы вашей же границы. И действительно, наша армия сначала покинула Афганистан, потом Таджикистан, Узбекистан, Казахстан, и потом Чечню. Афганизация уже происходит на территории России.
      Максимов: Верите ли вы, что в России существуют действительно независимые СМИ? Останутся ли после 19 декабря ещё СМИ, кроме ваших, абсолютно независимые от политиков?
      Артем: Я не уверен, если политический процесс пойдет в том направлении, в котором он движется, я не уверен, какие газеты останутся, какие газеты не останутся. Я думаю, что настанут тяжелые времена для газет. Посмотрите, что происходит с электронными СМИ, с некоторыми печатными. Посмотрите на увольнение главного редактора газеты "Коммерсант", на мой взгляд, наиболее талантливого из редакторов в городе Москве. Это все очень тревожные процессы. Посмотрите на закрытие телепрограммы "Совершенно секретно", снятие её с эфира. Посмотрите на войну против НТВ. Все это очень печальные симптомы, и боюсь, что на этом власть не завершит...
      - Через сколько месяцев, дней после получения программой "Совершенно секретно" ТЭФИ её сняли с эфира?
      Артем: Мы получили ТЭФИ в конце мая, и утром 22 июня нас сняли с эфира.
      Максимов: Реально ли то, что у НТВ могут отобрать лицензию?
      Артем: Я считаю, что это реально. Более того, я знаю, что разработана схема, как это можно сделать, используя целый ряд неточностей при получении лицензии, но это впервые происходило. Впервые становился частным гигантский канал, поэтому избежать всех ошибок было невозможно. Но если власть захочет, если будет политическая воля, они, конечно, это сделают. Вопрос в том, кто возьмет на себя ответственность. Степашин явно эту ответственность на себя брать не хотел, и причина, почему он поплатился постом премьер-министра, заключается, в частности, в этом. Я должен сказать, что НТВ вынуждено внимательно смотреть то, что происходит в Кремле. Они доходят до разумного предела в критике режима и дальше идут очень осторожно, потому что прекрасно понимают, чем это может грозить. Но при всем при том, первый, кто предложил выходить программе "Совершенно секретно" после её снятия на Российском канале, это был канал НТВ.
      Максимов: Дагестан - это новая Чечня? Что там творится, на ваш взгляд? Там начался пожар или это совпадение странное?
      Артем: У нас есть факты. Наш еженедельник "Версия" точно знает, что некоторое время тому назад, две недели тому назад, в резиденции одного из наших олигархов во Франции состоялась встреча Басаева с одним из высокопоставленных представителей Кремля. Встреча прошла. И там обсуждался целый ряд вопросов. Это информация из французских источников, из которых можно было сделать вывод, что что-то на юге начнется. И началось. Процессы, происходящие там, значительно более сложные, чем мы сейчас думаем, и нам все станет ясно через какое-то время.
      Максимов: Снятие главного редактора "Коммерсанта" - это естественная ситуация рынка?
      Артем: Я не думаю, что это естественно. Форма собственности и здесь, и в Западной Европе абсолютно одинаковая. Вопрос заключается в менталитете собственника. Если там вся воля издателя, владельца СМИ направлена на коммерческий успех, на популярность издания, и здесь бывают свои проблемы, когда слишком зашкаливает в этом направлении, скажем, если взять английские таблоиды, то у нас совсем другая ситуация. Менталитет и воля наших крупных олигархов направлена на политические цели, на решение политических вопросов.
      Максимов: Там олигарх может поменять главного редактора?
      Артем: Может, но все-таки там это в основном делается ради финансового успеха издания или телеканала, а здесь это делается из-за совпадения политического мировоззрения главного редактора с мировоззрением олигарха или нет. Средства одинаковы, а цели разные. Взять еженедельник "Версия". У нас есть там партнер американец. Ни разу за год существования "Версии" он мне не звонил и не говорил: "Я тебя прошу сделай так и так", но если бы партнером был один из наших олигархов, то...
      Максимов: Я имею законное право получить тот продукт, за который и заплатил деньги?
      Артем: Но ведь, по сути, подписчик газеты сделал первый шаг, чтобы стать чуть ли не акционером этой газеты, он дал вам деньги на год вперед. К этим деньгам и его точке зрения надо относиться уважительно.
      Из телеинтервью Андрею Максимову ТВЦ
      Последний секрет
      Недавно я брала у Артема интервью.
      ...Моя беседа с Артемом Боровиком длилась тогда более двух часов. Понятно, что газетная полоса вместила лишь часть этого интервью. И вот наша страшная жизнь дала повод вернуться к тому, что осталось "за кадром" и что, возможно, дополнит портрет журналиста-канатоходца, работавшего без страховки и без оглядки.
      О профессии А.Б.: Мне настолько неприятен наш истеблишмент, его чванство, его коррупция и самоупоение, что мы специально делаем газеты, которые бесят этих людей. Они не могут понять, как так: он - один из нас и против нас? А это моя жизненная позиция - держаться подальше от так называемой элиты и трясти её. Не с коммунистических, а с социал-демократических позиций.
      Т.М.: Но я слышала, что к вашему еженедельнику "Версия" имеют отношение американцы...
      А.Б.: Да, мы продали часть акций этой газеты американским партнерам. Потому что они совершенно не вмешиваются в политику издания. Оно могло быть очень левым, очень правым. Их это абсолютно не интересует. Для них главное чтобы проект, в который они вложились приносил деньги. И меня это вполне устраивает. У нас были предложения и от отечественных инвесторов. Но мы решили не связываться с ними, чтобы не зависеть от них, ибо у большинства из этих людей преобладают политические цели.
      Т.М.: А акцент в "желтизну" необходим, чтобы издание приносило прибыль?
      А.Б.: Я бы не сказал что "Версия" - "желтая". Мы выпускаем городской таблоид, издание, рассчитанное на средний класс. Мы внимательно изучили читателя, на которого собираемся работать. В нем есть все: он может послушать и классическую музыку, и "нанайцев", может и матом ругаться, но может и объясниться женщине в любви возвышенным языком, со слезами на глазах. Он может читать сегодня, условно говоря, Томаса Манна, а завтра с большим интересом смотреть "мыльную оперу". В общем, это человек, состоящий из многих граней. И я не хотел делать газету, ориентированную только на ту его часть, которая интересуется Томасом Манном.
      О политике А.Б.: Мне всегда казалось что если уж мы взяли знамя социализма и понесли его, так зачем бросать лишь потому, что попытка оказалась не вполне удачной. К сожалению, мы в значительной степени подорвали саму идею и построили не тот социализм, который собирались строить. Но это скорее строители оказались негодными, нежели сам социализм. Коммунистами были, условно говоря, не только Брежнев, но и Пабло Пикассо, вступивший в партию, кажется, лет в 60, и иные достойные люди. Правда, они понимали социализм и коммунизм несколько по-другому, нежели Леонид Ильич, который, в силу своего культурного уровня, толковал это так, как строил. А на самом деле социализм, на мой взгляд, совсем другая вещь. И советская система имела к нему значительно меньше отношения, чем, скажем, шведская. Но и идти по пути оголтелого капитализма, по которому мы пошли, думаю, для нашей страны совершенно бесперспективно. Русский капитал второй раз за столетие полностью себя дискредитировал тем, что оказался не в состояния удержать власть. Если он и удерживает её как сейчас, то абсолютно криминальными способами.
      О власти и олигархах А.Б.: Понимаете, какая штука, даже если они уедут на Запад, то через Интерпол их все равно достанут. Сегодня скрыться невозможно, мир стал очень маленьким. Есть электроника, спутники... Найдут. Даже если они пластические операции сделают и Рома Абрамович, условно говоря, превратится в Березовского. И они это прекрасно понимают.
      Но я убежден, что все будет вскрыто и рассказано на масштабном судебном процессе - типа Нюрнбергского, который обязательно состоится. После смены режима.
      Однако они будут сражаться до последнего. Потому что на кон поставлено все: не только их капиталы но и жизнь.
      И не дай бог журналистам иметь собственное мнение. Тут же последует вывод: воюете с государством. Нам, кстати, это тоже сказали. Да не с государством мы воюем, а с коррупцией. Причем в высших эшелонах власти. Меня предупреждали, что просто так это не оставят...
      Из интервью Тамаре Мартыновой Версты. 2000. 11 марта
      Артем Боровик:
      "Если реагировать на угрозы - нужно уходить из журналистики"
      "НЕЛЕПАЯ смерть" - глупое словосочетание. А когда-нибудь она бывает логичной? Он жил на лету. И погиб на лету.
      Артему в жизни не хватало только одного - времени. После его гибели нам будет не хватать гораздо большего. Его смелости. Редкой для нашего времени преданности Профессии. Журналистских расследований с риском для жизни. Сенсаций. Подписи "главный редактор - Артем Боровик", похожей на знак качества. Правды.
      Его нельзя было поймать ни по одному из многочисленных мобильных телефонов. Он появлялся неожиданно и так же неожиданно исчезал. Темно-синее стильное пальто, добротно скрипящий кожаный портфель, похожая на золотой дирижабль сигара, спортивная пружинящая походка, мгновенно оценивающий взгляд - таким он запомнился во время этого интервью, которое длилось почти год. Мы начали общаться в середине 1999 года, а на последние вопросы Артем ответил в январе 2000-го...
      Артем БОРОВИК. Специалист № 1 по профессиональным журналистским расследованиям. Самый "совершенно секретный" редактор России. Журналист, который прошел Афганистан и американскую армию. Человек, всегда работавший в три раза больше других, чтобы быть достойным прославленной фамилии. Президент холдинга "Совершенно секретно", который нашел время позвонить рядовому корреспонденту "Аиф" из Нью-Йорка и поблагодарить за интересное общение.
      "Я пуганый"
      - Артем, вам ведь наверняка после каждого острого расследования в газете или сюжета на ТВ угрожает масса "оскорбленных героев", каждый второй из которых - влиятельный политик или банкир. При этом вы выглядите на удивление спокойным и уверенным в себе человеком. Вас вообще можно испугать?
      - Если у человека нет врагов - значит, что-то в этой жизни он делает не так... Я пуганый, что называется. Было столько всего за последние 10 лет, начиная с гласности, что испугать сложно. Скажем, 10 лет назад, когда я работал в журнале "Огонек", мы публиковали материалы, которые сейчас могли бы вызвать только добрую усмешку, а в то время казались суперсенсационными. Тогда у журналиста был один страх - страх потерять работу. Сейчас другой страх - когда угрожают в основном физической расправой. Помню, когда погиб Влад Листьев, я достаточно резко выступил в программе "Час пик властей", сказав, что в конечном итоге за то, что происходит в стране, должен отвечать конкретно Ельцин, потому что по новой Конституции он взял на себя всю полноту власти. И если он не может заставить своих чиновников навести в стране порядок, то все вопросы должны быть адресованы президенту, а не его министрам, которых он меняет, как перчатки. После этого Коржаков, который был практически вторым человеком в государстве, через одного из своих подручных конкретно угрожал мне и моей семье. Правда, сейчас он говорит, что не делал этого, но вряд ли тот человек, которого они подослали, действовал бы без одобрения "верхов". Эта ситуация была интересна тем, что мне впервые поступила угроза непосредственно от кремлевских структур. Угрожал мне некий Дмитрий Соколов - коржаковский подручный.
      Если на все эти угрозы реагировать - нужно просто уходить из журналистики. Но раз ты уже ступил па этот путь - должен как-то держать удар. Это касается не только меня, но и многих главных редакторов, моих коллег, которым приходится принимать решения, связанные с определенным риском для себя, своей семьи, журналистского коллектива.
      - В последнее время модно говорить о том, что все "видные" редакторы под колпаком спецслужб - телефоны прослушиваются, кабинеты просматриваются...
      - Знаете, если бы меня не прослушивали, я бы совсем расстроился как-то даже обидно... Всех прослушивают, а меня нет... Не потому, что у меня некая мания величия, а потому, что приятно осознавать, ты кому-то нужен. Мы, конечно, регулярно проверяем наши помещения и особенно мой кабинет. Нужно сказать, что в периоды обострения отношений с теми или иными политическими или финансовыми группами после публикаций мы засекали подслушивание, для этого существует наша служба безопасности. Мы замечали это неоднократно и знали, кто это делал. Да и, собственно, те люди, которые это делали, особо не скрывались. Однажды один из них передал мне через посредника, что зря я в телефонных разговорах употребляю кодовые обозначения или кодовые слова, потому что они, дескать, все равно все расшифруют. Все это делается в открытую: они знают, что я знаю, что они меня слушают, и я знаю, что они знают, что я знаю. Так что все это театр абсурда, но, с другой стороны, и я должен сказать, что хоть мы и не прослушиваем, но у нас сеть свои информаторы и свои, скажем так, неофициальные корреспонденты, которые нам поставляют ту или иную информацию...
      - Стрингеры?
      - Фри ланс, скажем. Любопытные угрозы поступали также от окружения одного бывшего министра, который был снят после выступления "Совершенно секретно". Любопытные, потому что поражает, к каким криминальным методам может прибегать министр, - просто радуешься за страну...
      - Похвастаться, что они публикуют то, что считают нужным, могут в России всего три-четыре редактора. Вы можете это сказать?
      - Да, однозначно. Кроме меня это могут сказать тот же Гусев ("МК"), Владислав Старков ("АиФ") и, ну, может быть, один-два редактора.
      - Как вы относитесь к проискам конкурентов, сплетничающих о том, что вся ваша редакция - агенты спецслужб, благодаря чему и возможны такие "фактурные" расследования?
      - Специальные доступы, конечно же, есть - если бы их не было, мы бы не смогли публиковать то, что сейчас публикуем. Но они не сильно отличаются от тех же доступов, которые есть и у "МК", например. Я же не в инкубаторе своих журналистов высиживаю - они приходят из других изданий. Я не думаю, что, если газета занимается серьезными расследованиями, это явное подтверждение её связи с какими-либо спецорганами. Зачастую информация покупается - большие деньги тратятся на оплату наших внештатных корреспондентов. Так что не нам платят, а, к сожалению, мы.
      - Некоторые звезды эстрады любят привлекать внимание разговорами о том, как надоело им находиться под колпаком спецслужб...
      - Звезды эстрады? Да кому они нужны, кроме своих поклонников? Что касается спецслужб, они на сегодня практически разрушены и не представляют собой серьезной силы. Это, кстати, опасная ситуация. ФСБ, ГРУ - достаточно деморализованные структуры, низкооплачиваемые, зачастую не осознающие свои реальные цели и прибегающие к противоречивым методам в работе. Наиболее перспективные офицеры давно уже их покинули, а те, кто остался, зачастую пребывают в поисках более хлебного места. Спецслужбам интересны политики, промышленники, журналисты, финансисты, бизнесмены и бандиты. Известно, что, когда Коржаков был в Кремле, его служба вела досье на такого рода людей. Подробные досье составлялись и составляются сейчас. Они лежат себе спокойно в банках до того момента, пока не понадобятся "хозяевам"...
      - Насколько важны для успешной работы поддержка и одобрение любимой женщины?
      - Очень важны. Веронике (жене) я доверяю полностью: если она говорит, что это плохо, это действительно плохо, если хорошо - в итоге так оно и оказывается. В спорах между нами она чаще была права, чем я. Я имел основания убедиться в правильности критериев её оценок и внимательно к ней прислушиваюсь. Вероника долгое время работала вне рамок холдинга "Совершенно секретно", несколько лет назад она возглавила у нас одно из направлений. И, слава богу, успешно: помимо своей работы в холдинге, она ещё и коммерческий директор журнала "Лица".
      - Не влияют ли отношения "производственные" на семейные?
      - Думаю, все зависит от самих отношений. Если они достаточно близкие и искренние, тогда совместная работа ещё больше сближает. А если отношения в тягость, если люди, не успев встретиться, через 30 минут спешат разбежаться, то в этой ситуации лучше не работать вместе. Когда же людям все время друг друга не хватает, нужно находить возможность быть вместе не только дома... И на работе, и дома мы постоянно обсуждаем те или иные вопросы. Я двигаю холдинг вперед, развиваю новые проекты, а Вероника контролирует то, что уже создано. На жену можно положиться, потому что она уж даст тебе наверняка точную информацию.
      Из интервью Ольге Косгенко-Поповой,
      АиФ. 2000. № 11
      Из Последнего интервью Артема Боровика в программе Дмитрия Диброва "Антропология" на канале НТВ в ночь с 6 на 7 марта 2000 года
      - Здравствуйте, дорогие друзья! У нас в гостях Артем Боровик.
      Думаю, что ты, Артем, руководишь на сегодня, пожалуй, самыми опасными для истеблишмента изданиями - это "Совершенно секретно", признанный источник сенсаций. Если вспомнить, о чем говорилось за последние два года, то деятельность г-на Боровика уже достаточно зарекомендовала себя как, может быть, единственный такой форпост боевой неподкупной журналистики. И вот теперь ты делаешь "Версию" - новое приложение, которое напоминает "Совершенно секретно" в его самом боевитом виде.
      - В общем, да, в какой-то степени пытаемся. Хотя, если оценивать итоги нашей работы... Кстати, "Совершенно секретно" десять лет исполнилось совсем недавно. Несмотря на злые, зубодробительные материалы, результатов очень немного. В этом смысле герои, а вернее антигерои, наших публикаций остались там же, где они и были, или даже пошли на повышение.
      - Только бедный министр юстиции загремел...
      - Несчастный министр юстиции загремел, и то не за коррупцию, а за банные утехи. А все остальное - это удивительно... Долбишь, долбишь, что-то пишешь, стараешься, журналисты рискуют, причем реально рискуют. Иногда просто молчание. Иногда просто устаешь и думаешь: может, это вообще все бессмысленно, так никогда и не достучишься? Так что настроение в этом смысле не самое радостное. И когда думаешь о том, что будет дальше, возникает такое ощущение, что все, что у нас было в конце прошлого столетия, автоматически перекочует в новое и будет цвести. Вот это самое печальное на самом деле. Я не вижу никаких разоблачений, я имею в виду, что не вижу, чтобы государство воевало с коррупцией.
      - Да, конечно. А тебе не кажется, что самое страшное, что можно одним словом определить, - это вранье? Вот помнишь, когда Елкин взгромоздился на танк, какое было благостное ощущение у всех? И затем, года два по крайней мере, не врали нам. И все эти младогегельянцы чудесные, Гайдар например, все, кто тогда был у власти, они хоть во что-то верили, и уж по крайней мере чурались вранья. Было трудно, денежки пришлось реформировать, но хоть не врали. А сегодняшние начинают свой рабочий день с того же, как и большевики 20 лет назад: как мы доложим народу, как мы наврем народу.
      - И какое талантливое, циничное и красиво обернутое это вранье! Это удивительно. Я тебе скажу: большевики это не умеют, это вообще мало кто так умел. На самом деле это новое слово в искусстве пропаганды. Это фантастика, то что показала Россия: как можно за шесть месяцев человека из ничего сделать, реальным претендентом. Борис Абрамович ведь недаром говорил, что он из любой обезьяны сделает президента. Он это сказал, если мне память не изменяет, полгода назад или чуть больше. И они действительно взяли очень талантливых людей... Интересно, что произошло... В начале 90-х никто из этих же людей не пошел бы на это, не согласился бы на это. Но что-то такое произошло...
      - Ты говоришь про нашего брата журналиста?
      - Я говорю про нашего брата журналиста, пиарщика... Да, журналиста. Никто бы на это не пошел. Но что-то произошло в середине 90-х - то ли какая-то революция цинизма, то ли ещё что-то, когда все здесь сдернулось... Действительно, посмотри: они в Кремль сегодня набрали наиболее талантливых ребят и на телевидение тоже. В этом смысле, конечно, чудовищное произошло надругательство над журналистской нравственностью этих людей.
      - Я тебе сразу скажу, какое именно надругательство произошло, пожалуйста. Всем нам известно, что гонорар одного из самых известных журналистов составляет миллион двести тысяч долларов в год. Господа, за брехню сегодня платят сто тысяч долларов в месяц. Это такие внутренние размышления...
      - Я помню, когда я работал в журнале "Огонек" ещё в романтический период гласности, в "Огоньке" Коротича, и тогда Виталий Алексеевич сказал однажды одну очень мудрую вещь: "Честно жить выгоднее..." Я тоже так считаю, ведь все перевернется через какое-то время, и в каком свете будем все мы?.. Да, я вспоминаю людей, которые были заняты тем же самым в 80-е годы. Вот каково было им смотреть в глаза телезрителей, скажем, в 89-м, в 90-м году, когда начали как-то прозревать. То же самое, мне кажется, неизбежно произойдет и сейчас, через год, через два, желательно, чтобы это произошло побыстрее. Я бы не хотел оказаться в положении людей, которые будут вынуждены либо навсегда уйти с экрана, либо спокойно не смогут ездить в общественном транспорте.
      - Я-то, Тема, если ты заметил, занимаюсь чем угодно, кроме политики.
      - Да, в этом смысле ты - молодец. Когда ты задаешь вопросы, тебе как-то удается смотреть на это немножко с высоты, не ввязываясь в схватку. Это как искусство... Мне это очень нравится. Мне, к сожалению, это не удается сделать, поэтому мы вынуждены быть в самом... Но я уже не представляю себе жизнь без этого, мне уже без этого не интересно. Мне без этого вот риска, без этого хождения как бы по грани... Я думаю, и моим журналистам то же самое, им было бы неинтересно делать журнал, скажем, "Домашний очаг", при всем к нему уважении. Они бы не смогли, наверное, там работать, даже если бы им платили в несколько раз больше.
      - В принципе ведь дело-то простое, и я думаю, что нынешние это уже пронюхали. В принципе ведь - прихватить Боровика, Гусева и Гусинского, этих троих, и все. Далее можно управлять страной как угодно, никого вам нет на смену. Не дай бог, конечно, мне накаркать...
      - Я тебе скажу, что не случайно наша программа "Совершенно секретно" оказалась именно на НТВ. Когда после вручения премии ТЭФИ (все-таки нам дали ТЭФИ в прошлом году) нас закрыли на государственном телеканале, то единственный, кто после этого протянул мне руку, был Гусинский. Я, конечно, не могу это не оценить. Это был жест, который ему чего-то стоил. Я думаю, взять опальную программу к себе на канал, причем дать ей возможность говорить значительно больше, - это сильный поступок. С нашей, как сейчас принято говорить, отмороженностью программы "Совершенно секретно" - это был серьезный поступок. Я, конечно, этого никогда не забуду, и наши журналисты этого не забудут.
      - А смотри, вот пейджер говорит: "Уважаемые господа Дибров и Боровик, весь ваш гнев возник из-за того, что вы не приглашены в Кремль и не имеете этих гонораров".
      - Это неправда. Я скажу, что мы, слава тебе господи, научились зарабатывать на той журналистике, которую делаем. Более того, если мне завтра позвонят из Кремля (думаю, этого никогда не будет), я, конечно, никогда в жизни туда не пойду и плечо подставлять не буду. Я считаю, что значительно более достойно в этом смысле помогать и давать возможность высказаться оппозиции, которой это сделать все труднее и труднее. Телевидение, за исключением вас, под контролем, в прессе, ты сам назвал, не так много изданий, которые позволяют себе говорить то, что хотят. Поэтому я не думаю, что это направлено к тем, кто сейчас находится в этой студии. А потом, собственно говоря, ну закончится эта президентская кампания, и что дальше?.. У нас серьезный, на мой взгляд, информационный бизнес, основанный на огромной, многомиллионной аудитории наших читателей. Я в это верю, и здесь я вижу ресурс. Средства массовой информации зажать труднее, хотя сейчас они пытаются и это сделать: давать лицензии газетам. То есть четыре года работаешь, а потом придет какой-нибудь Березовский и скажет: все, я хочу издавать "Совершенно секретно". Придет Абрамович: все, я буду сейчас издавать "Версию". И Министерство информации, или, как его сейчас называют, "министерство правды", все это будет решать. Думаю, что нас ждут не очень добрые времена, процесс развивается.
      - Давайте поговорим по телефону... (Звонок.) Доброй ночи. Частично г-н Боровик ответил на мой вопрос, но все-таки, во-первых, что он вкладывает в такое понятие, как "независимая журналистика" в России, учитывая и политические изменения, и изменения в журналистском мире... И все-таки, возможно еще, через несколько лет, как-нибудь, возрождение журналистики с большой буквы, с какой бы то ни было?
      - С какой бы то ни было... Может, с буквы "Х"?..
      - Возможно, возможно... И все-таки, учитывая менталитет русского народа, культуру русскую, которая всегда была под гнетом власть предержащих, возможно ли действительно нести свою точку зрения, довольно субъективную, будет ли это возможно? Именно объективное или субъективное изложение фактов, противоречащих власть предержащим, "денежным мешкам" - у нас это фактически одно и то же. Благодарю вас.
      - Вообще, собственно говоря, мы говорили об этом, что островков независимости остается совсем немного и океан какого-то пропагандистского тоталитаризма наступает. И с каждым днем, оглядываясь, ты видишь все меньше и меньше изданий, которые способны сопротивляться. Вот для меня, например, и для многих моих коллег было большим разочарованием, когда мы узнали о покупке "Коммерсанта" Березовским и его командой. Это был сильный удар по нашей журналистике. И в данной ситуации, конечно, тяжело, рекламодатель начинает думать: а идти ли в эту оппозиционную прессу, размещать ли мне там свою рекламу? Уж лучше я пойду туда, где все нормально с властями. Масса, масса причин, почему выгоднее, казалось бы, работать и сотрудничать с властью. Но я повторяю: я как-то усвоил этот урок огоньковский, той самой нашей с тобой гласности, которую никогда не забудем, что все-таки жить честно - выгоднее.
      - Когда мы вешали портреты Горбачева в 86-м на стенках кабинетов журналистских, казалось, что началась, началась вот эта сладкая правда, свобода, пиши, пиши...
      - Да, такое романтическое было время, помнишь, когда ты делал передачу "Монтаж"? Мы что-то делали в программу "Взгляд" и встречались. Я до сих пор, когда попадаю в "Останкино", хотя я редко здесь бываю, но, когда попадаю, на меня до сих пор такими волнами находят именно те годы, те воспоминания...
      Вопрос на пейджер: "Г-н Дибров, с этого момента вы критически низко пали в моих глазах, зря вы ввязались в предвыборную кампанию, очень жаль, но НТВ сейчас незачем включать..."
      - Спасибо, если вы НТВ включали только из-за наших скромных посиделок.
      - Сейчас дело не в фактологии, мы обсуждаем морально-нравственные аспекты не предвыборной кампании вовсе, а морально-нравственные аспекты власти, как одной из форм жизнедеятельности людей. Повторяю, мы не кандидатов в данной ситуации обсуждаем и не Владимира Владимировича Путина, который, дай нам бог, окажется честным и хорошим президентом. Не в этом дело. Речь идет о способности прессы противостоять желанию власти её "заграбастать и съесть". Вот о чем идет речь. Даже если это хорошая власть, пресса обязана иметь свою точку зрения, она должна быть какой-то конструктивной оппозицией. А в том случае, если это ненормальная власть, пресса должна быть очень жесткой. Поэтому я считаю, что для журналистов гораздо более достойно быть на стороне... Ну, по крайней мере, не на стороне власти.
      - А в принципе ничего страшного в том нет, что олигарх Кремлю диктует, чего делать. Только вот врет Кремль безбожно. Как бы ты определил для себя морально-нравственный аспект Березовского и его ряда, что заставляет тебя быть оппонентом этой камарильи?
      - Я вспоминаю, после очередного ряда статей в "Версии" и "Совершенно секретно", критиковавших сильно Семью кремлевскую, после серии статей в "Московском комсомольце" на эту же тему Березовский сделал заявление, он сказал следующее: "На самом деле это все цинизм, что пишут журналисты в отношении Семьи, потому что в каждом нормальном государстве капиталистическом, будь то Америка, Франция или Англия, денежные мешки обсуждают с правительством, говорят с правительством, что делать..." - и так далее. Вся разница заключается в том, что денежные мешки в Соединенных Штатах, даже если они встречаются с Клинтоном, не получают возможность разворовывать Соединенные Штаты Америки. Потому что, стоит Клинтону быть заподозренным хоть немножко вот в таких отношениях с американскими олигархами, я думаю, это кончилось бы значительно более жестко, чем его роман с Моникой Левински. У нас же... Я же не возражаю против того, чтобы Березовский встречался иногда с Путиным или Абрамович... Это нормально. Но власть, Кремль не могут в результате теневых сделок давать им возможность разворовывать страну. Вот о чем речь.
      - Это же недоказуемо.
      - Ну как недоказуемо... То, что мы публиковали, то, о чем мы писали, достаточно убедительно свидетельствует о моей правоте. И меня разочаровывает то, что сегодня Кремль не ведет такую войну с коррупцией, на которую мы все рассчитывали. И я не могу понять, почему он этого не делает. Если он не делает это сейчас, то у меня все меньше веры в то, что он будет это делать после того, как президентские выборы пройдут.
      - А зачем, собственно, ему это делать, Тем? Так ведь кушать хочется, это важнее морально-нравственных проблем.
      - Исходя из того, что это дало бы дополнительный предвыборный стиль. У нас же все-таки пока ещё уважают и любят тех, кто пытается бороться с ворьем. Но даже этого я не вижу. Вот почему, условно говоря, при всех минусах примаковского правления и его личности мы, например, решили сделать его книгу, решили его поддержать. По одной простой причине, что он попер, ни на что не обращая внимания, на борьбу с Березовским и всей этой командой. За это я его только больше уважаю.
      - А Степашина за что сняли, не за это же?
      - Насколько я знаю, он не готов был идти на развязывание второй чеченской войны. Я не могу это утверждать, но, насколько я знаю, повторяю, он не готов был зарабатывать себе очки вот таким способом. Повторяю, я не присутствовал при этом кухонном разборе этого вопроса, но, насколько я понимаю, он был не готов вот такой ценой идти во власть. Меня очень волнует, кто придумал войну как гениальный имперский ход, меня это больше всего тревожит. Слишком много странных совпадений: взрывы в начале войны, фантастический взлет популярности новой команды, странные записи Березовского с Мовлади...
      - Вот написано (на пейджере - ред.): "Если вы такой честный, почему же вы до сих пор живы?"
      - Хороший вопрос! Мы вынуждены очень большие деньги тратить на охрану наших людей. Поверьте, не из пижонства, это не просто блажь, что мы тратим деньги на самозащиту.
      - Хорошо, идем дальше... Кто придумал слово "киндер-сюрприз", оно ведь из вашей газеты?
      - Киндер-сюрприз придумали у нас в газете "Совершенно секретно", это выдумали два журналиста - Сережа Плужников и Сергей Соколов. Это было как раз тогда, когда Кириенко был назначен премьером, это слово появилось через месяц. Он, по-моему, не обижается на это, насколько я знаю. Я с ним немного виделся, отношения у нас нормальные.
      (Звонок.) - Алло, здравствуйте! Вас беспокоит редактор газеты из Коломны. Вы уже про это сказали, что в Москве все меньше и меньше независимых журналистов и независимых изданий. Но по России уже достаточно много газет, которые не лежат ни под местными властями, ни тем более под Путиным и Березовским. И в этом плане я хотел бы предложить Артему, которого я уважаю как журналиста и как издателя, поддерживать тех журналистов на местах, которые ведут местные расследования на местном материале. Ваш авторитет на местах вырастет, а мы вас также поддержим.
      - Спасибо. На самом деле то, что творится в регионах, - это особый вопрос. Если удается, как Колобку, уйти от центральной власти, уйти от Березовского и иже с ним, а ещё и от губернаторов... Надо сказать, что вам удается больше, чем нам, на самом деле. Потому что у вас есть ещё вот эта третья власть - губернаторская.
      - Она ещё пострашнее, она вообще ничего не стесняется и состоит сплошь из таких...
      - Ну, они считают, что они далеко от Москвы, они сами себе цари. Я представляю, насколько сложно вам. Если вам удалось в этой ситуации выдержать - то честь вам и хвала. Что касается сотрудничества, мы будем счастливы, если ребята из региональных изданий будут нам писать, и мы с удовольствием самых бесстрашных и талантливых возьмем на работу. Это я официально заявляю. Так что, с удовольствием...
      - Смотри (на пейджере - ред.): "90 процентов, чтобы не дай бог не заподозрили в кумовстве, 90 процентов материалов газеты "Версия" напечатаны за деньги, так что нечего Боровику строить из себя честного человека".
      - Ну, я скажу, это серьезное заявление, такое надо доказать. Если бы вы ещё и назвались. Там назвался парень?
      - Нет.
      - Это естественно. Это, наверное, Пал Палыч Бородин. Надо называться. Если вы имеете смелость это говорить, то надо иметь смелость назвать и самого себя. Потому что тогда мы будем разбираться не в студии, а в суде, и я уверен, что мы его выиграем.
      - Идем дальше: "Артем, скажите, пожалуйста, какие опасности на ваш взгляд ожидают Путина?"
      - Самая большая опасность - это оказаться под властью той узкой группы политиканов и олигархов, которые нами правили в течение последних пяти лет. Вот если ему удастся от этого уйти, я думаю, что это будет его огромным достижением. Я полагаю, что у него для этого есть все, и будет величайшим разочарованием, если этого не произойдет.
      - Но ведь эти ребята предполагают, что такое может произойти. И, разумеется, застраховались.
      - Да, я тоже думаю. Понимаете, на Путина, насколько я знаю, ничего такого особенного нет. Иначе это где-то бы уже появилось. У Скуратова оказалось недостаточно материала, которого он дал, они неубедительны, на мой взгляд. Поэтому я вам скажу так. Мне кажется, если у нас на него ничего нет, то, наверное, и у них на него ничего нет. Я боюсь говорить, дай бог, чтобы он оказался независимым президентом. Ему не так много лет, у него вся жизнь впереди, может быть, его президентство и будет таким отличительным от всего того, что происходило у нас за последнее время. Вот эта главная опасность на самом деле, с моей точки зрения, оказаться во власти этих людей. Вот вырваться из нее, я думаю, очень трудно.
      - Я думаю, у нас есть шанс впервые увидеть тождество между идеалами политическими и идеалами нравственными.
      - Но вообще, я считаю, что на самом деле мораль и политика совместимы. Аморальная политика в конечном итоге ведет к краху. Как самого этого политика, так и страны, где она проводится. Поэтому я верю в возможность того и другого. Важно только, чтобы с первых дней люди, которые придут в Кремль, все-таки пытались дистанцироваться от всей той грязи, от вранья, которое творилось и творится до сих пор.
      - На этой оптимистичной ноте, дорогие друзья, мы и заканчиваем нашу встречу с грозой истеблишмента Артемом Боровиком.
      П Р О Щ А Н И Е
      СЛОВО при отпевании Артема Боровика в Успенском храме Новодевичьего монастыря 11 марта 2000 года
      Жизнь едва ли не каждый день вмешивается в наши намерения, то и дело меняя их, заставляя нас зачастую следовать не нашим, хорошо выверенным планам, а какой-то иной воле, иной, не всегда сразу понимаемой, цели. Подчас не жизнь, а смерть совершенно непредсказуемо и нежданно вторгается в наш мир, привнося в него свои перемены.
      Мы сегодня стоим у гроба Артема Боровика, с чьей трагической гибелью, внезапной и нелепой, никак не хочется примириться - настолько она несопоставима с образом этого человека, Все, кто знал Артема или встречался с ним, видели в нем человека исключительно жизнелюбивого, деятельного, всегда устремленного в новые дела, новые планы. О таких людях говорят обычно, что им не хватает одной человеческой жизни, чтобы успеть сделать все, что они мечтают сделать.
      Артем нередко бывал в этом храме. В последний раз я видел его здесь недели 2-3 назад. Где-то в середине дня, между службами, в пустом храме он ставил свечи и о чем-то горячо молился. Мне захотелось подойти к нему, задать какие-то, не помню теперь, вопросы. Но вовремя подумал: "Человек говорит с Богом, может быть о самом для себя главном; не нужно отвлекать его теперь". Я не подошел к нему тогда, мои вопросы остались без ответа. Наверное, очень многим не успел он ответить или что-то важное сказать. Теперь это, быть может, не имеет никакого значения.
      Сегодня здесь столько людей, и думается - их всех вместе собрала прежде всего любовь к этому человеку. А любовь всегда собирает, а не разлучает, даже с теми, кто навсегда покидает нас здесь, на земле, в этой временной и такой короткой жизни. Любовь - это залог встречи в вечности.
      Сегодня у всех на душе скорбь. Но будем помнить, что впереди - Пасха Господня, Светлое Христово Воскресение. И тогда скорбь обязательно осветится и радостью, потому что христианская печаль светла - она растворена верой и надеждой на то, что смерть не имеет вечной власти над человеческой душой.
      И ещё хочется сказать вот что. Сейчас идут последние дни перед началом Великого поста - это время молитвы, время покаяния и прощения. Время, когда мы призываемся особенно всерьез последовать Христу, а значит, отложить всякое зло от своих сердец. Мы верим, что когда-то узнаем всю правду о гибели Артема. Но будем помнить, что нельзя память о нем, человеке, который был христианином, сединять с желанием кому-то отомстить, со злопамятством и гневом. "Мне отмщение и Аз воздам" - так говорит Господь.
      Да упокоит Он душу новопреставленного раба Своего Артемия в Царстве Правды и Света, в вечном Царстве Своей Любви. Аминь.
      Игумен Кирилл (Семенов)
      Секретариат Союза журналистов Москвы выражает глубокое соболезнование по поводу трагической гибели члена правления СЖМ, президента холдинга "Совершенно секретно" Артема БОРОВИКА.
      С трудом верится, что произошла тривиальная авиакатастрофа.
      К сожалению, Артем давно входил в разряд людей, которым грозила повышенная опасность. Эта опасность ему исходила со стороны тех, кого он разоблачал на страницах своих изданий.
      Страшно, горько сознавать, что мы живем во времена и в стране, где с людьми могут расправиться подобным образом.
      Безумно жаль, что ушел из жизни необычно одаренный журналист, отец маленьких сыновей, прекрасный сын, любящий муж.
      Секретариат Союза журналистов Москвы.
      Московская правда. 13 марта Навсегда останется с нами
      Панихида по Артему Боровику, жизнь которого трагически оборвалась в авиакатастрофе, состоялась в субботу в Центральном Доме литераторов. Проститься с известным российским журналистом пришли его друзья и коллеги, государственные и политические деятели, сотни москвичей и гостей столицы.
      Гроб с телом Артема Боровика, прожившего неполных 40 лет, буквально утопал в венках, в том числе от исполняющего обязанности президента РФ Владимира Путина.
      На траурном митинге в ЦДЛ первым выступил мэр Москвы Юрий Лужков, который сквозь слезы с болью говорил о тяжелой потере. По его словам, "Артем навсегда останется с нами как человек, всегда говоривший правду и боровшийся за нее". Мэр Москвы выразил уверенность, что власти проведут серьезное расследование авиакатастрофы и будут даны ответы на вопросы, волнующие общество.
      С прощальным словом у гроба Артема Боровика выступили Евгений Примаков, Павел Гусев, Григорий Явлинский, Иосиф Кобзон и другие. Митинг завершился минутой молчания.
      Московская правда. 13 марта
      Черная суббота журналистики С Боровиком пришли проститься тысячи людей
      Похороны Артема Боровика стали ещё одним печальным свидетельством того, что верховная власть делит журналистов на "чистых" и "нечистых", "угодных" и "неугодных", а попросту - лояльных и нелояльных...
      Большой зал ЦДЛ в субботу с трудом вместил всех, кто прощался с президентом холдинга "Совершенно секретно". Совсем юные ребята и старики, неизвестные лица и известные - тысячи людей пришли выразить свое горе. Однако Кремль и правительство, по сути, проигнорировали траурное событие. В "частном порядке" свои соболезнования семье и коллегам Артема Боровика принесли Сергей Ястржембский, Игорь Шабдурасулов и Александр Починок, но официально высшие структуры власти хранили молчание. Что же это за власть равнодушная даже к смерти?..
      Евгений Примаков на прощальном митинге горько сказал:
      - Я не понимаю, как общество и власть могут равнодушно относиться к угрозам в адрес журналистов. Почему нет реакции? Почему мы такие беспомощные? Что, мы не можем свернуть головы этим мерзавцам?
      В унисон говорил и Григорий Явлинский, который заметил, что за последние десять лет в России случалось много трагедий, которые люди воспринимают как политические. Но ни разу общество не узнало о том, что же произошло на самом деле...
      Артем Боровик сделал очень многое для того, чтобы граждане России знали правду о происходящем в стране. Таких журналистов становится все меньше...
      Московский комсомолец. 13 марта. № 55
      Светлана Вишневская
      ПРОЩАЙ, АРТЕМ
      Среди изданий на потребу дня Одно, одно окликнуло меня.
      Портрет: на фоне черном, как земля,
      Лицо погибшего - как жаль, Артем, как зря!
      Нет, нет! Не зря ты жил: такая смерть
      Как "быть - не быть", "иметь и не иметь",
      Такая жизнь - нет, нет, не преуспеть,
      Такая жизнь - "успеть и не успеть",
      Такая смерть - всегда вопрос, и в нем Ты во весь рост судьбы своей, Артем.
      И маски... маски... И на весь их строй
      Твое лицо, портрет последний твой...
      Портрет согрет - под мартовским лучом Живой и теплый он... А ты? Где ты, Артем?!
      Где мы? Где наша бедная страна?
      Свой цвет хоронит вновь и вновь она.
      Заснеженный стол
      Мимозы запах сглаживал Вкус бархатных чернил,
      Вдоль строк слепых прохаживал С журнальных сот пьянил...
      Рубиновой помадой Слизнув погоды ртуть,
      С изысканной бравадой Весна вломилась в грудь.
      Взлетает, усмехаясь,
      Продрогший самолет,
      От горя, задыхаясь,
      Цветы вмерзают в лед.
      Встревоженные птицы В укрытие спешат,
      Зевак случайных лица И голос болью сжат...
      Рассыпались по насту Осколки твердых тел,
      Так жить не безопасно,
      Но ТЫ так жить хотел!
      Елена Громова г. Владимир
      В субботу с утра гроб с телом Артема Боровика был выставлен для прощания в большом зале Центрального Дома литераторов. Прощание пришлось продлить на несколько часов, слишком много желающих пришло проститься с погибшим: сотни журналистов, политиков, актеров, бизнесменов. Артем дружил с половиной Москвы. Версия о возможном теракте постоянно витала в разговорах и траурных выступлениях. Близким другом назвал Боровика Юрий Лужков и не смог сдержать слез. Он призвал власти "внести полную ясность" в дело о катастрофе Як-40, подчеркнув, что Боровик постоянно получал предупреждения и угрозы, но "продолжал линию искренности и правды в журналистике", "постоянно вскрывая язвы общества, чтобы оно совершенствовалось и становилось чище".
      Похожие слова говорил и Евгений Примаков, лидер думской фракции ОВР. По его мнению, Боровик "внес свою лепту в борьбу, которую ведут честные люди за освобождение общества от не свойственных историческому облику России коррупции, вседозволенности и преступности". Почти дословно повторил Примакова и лидер "ЯБЛОКА" Григорий Явлинский и добавил, что в личных беседах Боровик говорил ему, что его очень волнует тема осенних взрывов в Москве и он собирается об этом писать.
      В разговоре с журналистами лидер КПРФ Геннадий Зюганов также не исключил "любой версии его гибели", поскольку Артем "был многим неудобен".
      Известно, что в последнее время Боровик публиковал в газете "Совершенно секретно" и еженедельнике "Версия" массу материалов о коррупции среди окружения Бориса Ельцина и в семье бывшего российского президента.
      Во второй половине дня Артем Боровик был похоронен на Новодевичьем кладбище, рядом с могилой Ролана Быкова.
      В воскресенье на мусульманской территории Даниловского кладбища в Москве был похоронен и президент нефтяного холдинга "Группа "Альянс" Зия Бажаев.
      Первоначально Бажаева предполагали похоронить на родовом кладбище в Ачхой-Мартане, но родственники побоялись, что в нынешней чеченской ситуации с могилой может что-то случиться. Однако родственники не исключают, что когда-нибудь останки Бажаева могут быть перезахоронены в Чечне.
      Григорий Нехорошев Независимая газета. 14 марта
      Памяти Артема Боровика
      Задача писателя - говорить правду.
      Эрнест Хемингуэй.
      Авиакатастрофа. Нелепый случай.
      Рухнул Як-40 совершенно секретно.
      Ты не хотел никого мучить,
      Ерничал редко, говорил конкретно.
      Мог бы и не любить Хема,
      Быть побежденным, терпеть пораженья.
      Остаться в памяти с другою темой,
      Расходавать жизнь на другие сраженья.
      Отчаянный. Ты продолжал биться,
      Выходил и в море, и на арену,
      Искал доброту в поступках и лицах...
      Как же России вырастить смену?!
      Виктор Мурзин
      Тайна погибшего ЯК-40
      "Поехали к Артему", - сказала в аэропорту вдова журналиста, вернувшись из Парижа
      Аэропорт "Шереметьево-2", 9 марта, 21 час. Здесь, у выхода из VIP-зала, собралась внушительная команда журналистов - одних камер 6 штук. Ждали прибытия рейса из Парижа. По расписанию самолет приземлялся в 21.35. В Москву летела Вероника Хильчевская, жена Артема Боровика. Вернее, уже вдова.
      - Чего это они здесь собрались? - спрашивала одна из аэропортовских служащих свою напарницу.
      - Не знаешь, что ли, самолет в "Шереметьево-1" поутру разбился. И в нем был журналист Боровик, ну, помнишь. который ведет "Совершенно секретно". А с ним какой-то чеченский бизнесмен...
      - Но то ж в "Шереметьево-1 ". А почему эти папарацци у нас толкутся?
      - Так вот-вот из Парижа прилетит жена Боровика. Ее, поди, и поджидают.
      - Отчаянная... Муж сегодня на самолете разбился, а она лететь не побоялась. Я бы так не смогла.
      Борт приземлился по расписанию. И вскоре из полупрозрачных дверей VIP-зала показался важный господин с визиткой на пиджаке - один из руководителей службы охраны. Он распорядился подпустить для интервью лишь тележурналистов.
      Так что я с Вероникой встретился, когда она в сопровождении охраны и своих друзей уже выходила из аэровокзала. С непокрытой головой, в светло-коричневой накидке с меховой отделкой - обычная молодая привлекательная женщина. Единственное, что её отличало, - темные очки. Но даже они не смогли скрыть, что Вероника в последние часы немало горьких слез пролила. Хотя держалась, по крайней мере на людях, стойко.
      Не зная, что говорить, произнес банальное. А может, самое важное:
      - Вероника, примите от "Комсомолки" самые искренние соболезнования. Артем был нам больше, чем просто коллегой, собратом по цеху. Крепитесь, мы - с вами.
      Вероника протянула мне руку, поблагодарила. И пообещала, что дело её мужа - "Совершенно секретно" - обязательно будет продолжено.
      А потом села в огромный джип и смертельно уставшим, уже без каких-то ноток голосом сказала: "Поехали к Артему".
      Александр Евтушенко Комсомольская правда.11 марта. № 45
      Машина была надежной
      Начальник Научно-технического управления Федеральной службы воздушного транспорта РФ Виктор Самохин отметает версии падения самолета по техническим причинам и из-за ошибок пилотов.
      Самолет был заправлен некондиционным топливом (версия МВД).
      - У нас такой версии в принципе нет. В тот день тем же топливом заправлялись все самолеты, вылетавшие из "Шереметьево-1". И только этот потерпел аварию. Так не бывает.
      Отказали двигатели или бортовая аппаратура.
      - Даже если бы отказал один или два двигателя, самолет спокойно бы сел. Вероятность, что отказали сразу три двигателя, ничтожно мала. Что же до неисправности бортовой аппаратуры, то эта версия ещё менее вероятна. Аппаратура на Як-40 абсолютно надежна и до сих пор ни разу не была причиной аварий.
      Самолет был старый, отлетал 24 года из положенных 25 - сказался физический износ.
      - Самолет не был старым. Налетал 21 тысячу 478 часов из нормативных 32 тысяч. Ему ещё 10 лет можно летать. Никаких проблем с физическим износом у Як-40 не было.
      Сказалась ошибка экипажа, вызванная физической усталостью.
      - Какая усталость? Экипаж весьма опытный, два дня накануне вылета отдыхал.
      Накануне вылета доступ к самолету имели посторонние лица.
      - Да на воздушное поле даже я, сотрудник ФСВТ, могу попасть только в сопровождении.
      Возможно, в момент взлета птицы попали в двигатель - такое в воздушной практике уже случалось.
      - Случалось. Но ни разу птицы не попадали во все три двигателя и ни разу это не приводило к их отказу.
      Халатность проявили сотрудники диспетчерской службы.
      - Пока у нас таких данных нет. Работает комиссия по установлению причин катастрофы. Расшифровываются самописцы. Дождемся окончания расследования.
      Василий Устюжанин Комсомольская правда. 11 марта
      Ему везло в жизни
      Артему Боровику везло с рождения - что там говорить, родиться в 1960 году в семье известного всей стране политического обозревателя Генриха Боровика - это везение.
      В 1982 году окончил факультет счастливчиков - международной журналистики Московского государственного института международных отношений (МГИМО) МИД СССР. Все сокурсники Артема вспоминают о Боровике с большой теплотой.
      - Так же, как и все, писал шпаргалки, был довольно компанейским человеком: часто ходил в гости к сокурсникам, любил веселые посиделки, рассказала нам Ирина Стрижева, отучившаяся с Артемом Боровиком пять лет. Помню, я встретилась с ним в канун его тридцатилетия и мы довольно долго беседовали. Он, по-моему, даже не хотел расставаться. Артем тогда все сокрушался по поводу возраста - он жалел, что молодость уже прошла. Он считал, что успел очень мало сделать, и строил грандиозные планы.
      - В апреле прошлого года он приходил отметить тридцатилетие факультета, и по всему было видно, что он безумно рад отдохнуть от работы, - говорит декан кафедры международной информации и журналистики МГИМО Александр Борисов.
      После окончания института вплоть до 1987 года Артем работал корреспондентом газеты "Советская Россия". Главный редактор не любил "счастливчиков" и очень придирчиво относился к двум молодым сотрудникам: Артему Боровику и Володе Яковлеву.
      И Артем сделал все, чтобы никто не мог назвать его "сыночком": Чернобыль, Никарагуа. С 1987 по 1990 год работал специальным корреспондентом журнала "Огонек" в Афганистане. Его книги об афганской войне и о службе в американской армии были первыми в жанре "перестроечного репортажа". С 1988 по 1990 год Артем был одним из ведущих и корреспондентом быстро ставшей культовой программы "Взгляд".
      В январе 1990 года Артему опять повезло: он стал первым заместителем главного редактора, затем - и.о. главного редактора, главным редактором ежемесячной газеты "Совершенно секретно", перешедшей к нему "по наследству" от Юлиана Семенова. После смерти Семенова постепенно превратил ежемесячную газету в мощную информационно-издательскую группу со своей телекомпанией. В 1991 году на телеканале "Россия" вышла его расследовательская программа "Совершенно секретно".
      - Многие знали его как журналиста или как руководителя, но почти никто - как человека, - говорит Михаил Беглов, бывший генеральный директор "Совершенно секретно", а ныне - президент Агентства специальных проектов. Его душевность и доброта так не сочетались с имиджем руководителя холдинга, славящегося своими жесткими разоблачениями!
      В 1997 году Артем становится помощником Юрия Лужкова и принимает участие в организации юбилейных торжеств в честь 850-летия Москвы и шоу ЖанаМишеля Жара на Воробьевых горах. А летом 1999 года входит в совет директоров ОАО "ТВ-Центр". Помогает блоку ОВР на выборах в Думу. Он даже был включен в общефедеральный список блока под № 13 в Московской региональной группе, но не прошел в Думу по количеству голосов.
      Последнее любимое детище Артема - "Версия - Совершенно секретно" издается при участии "US News and World Report" и "New Daily News" (именно это издание стало одним из соавторов скандала по "отмыву" денег в "Бэнк оф Нью-Йорк").
      - Каким он был начальником? Знаете, а ведь у Артема это не разделялось - простой человек и начальник, - рассказывает Лариса Решетникова, заместитель главного редактора газеты "Совершенно секретно". У нас очень маленький коллектив, а начинали мы вообще в тесной квартирке на улице Герцена, ютились там как одна семья. И вот это чувство товарищества Артем всегда необычайно ценил. Он так общался, просто необыкновенно! Ты чувствовал себя значимым.
      Вдова Артема, Вероника, все утро следующего дня после гибели мужа провела в его кабинете. Плакала. Потом пришлось вызывать врача.
      Москва простилась с погибшими
      В субботу хоронили Артема Боровика, президента медиа-холдинга "Совершенно секретно", трагически погибшего утром в четверг в авиакатастрофе в аэропорту "Шереметьево-1".
      Церемония прощания проходила в Центральном Доме литераторов с 10.00 до 13.00. Почтить память Артема пришли многие известные люди - Евгений Примаков, Александр Яковлев, Егор Яковлев. Юрий Любимов, Григорий Явлинский... Мэр Москвы Юрий Лужков прервал свой кратковременный зарубежный отпуск и прибыл в столицу, чтобы попрощаться с талантливым журналистом, которого он знал лично и высоко ценил его творчество. Юрий Михайлович был в подавленном настроении, не стал ни с кем общаться. Принес соболезнования родным и близким Артема и занял место у гроба рядом с Галиной Михайловной и Генрихом Аверьяновичем Боровиками - матерью и отцом Артема.
      Состоялся траурный митинг, после чего тело Артема перевезли в Успенскую церковь Новодевичьего монастыря, где прошло отпевание.
      Артема похоронили на Новодевичьем кладбище на участке № 11 рядом с Роланом Быковым, Евгением Евстигнеевым, Георгием Свиридовым и Альфредом Шнитке. Всю организацию похорон взяло на себя правительство Москвы. Такое решение принял лично мэр столицы.
      Ритуальный обряд прощания с погибшим в этой же авиакатастрофе Зией Бажаевым, главой "Группы "Альянс", прошел в пятницу и в субботу в Центральной клинической больнице. Зию Бажаева вчера предали земле в Москве на мусульманском кладбище. Позже его прах будет перенесен в село Ачхой-Мартан в Чечне.
      Погибших стюардесс Е. Яковлеву и С. Корякину похоронили в Москве. Командира экипажа Сергея Якушина и бортмеханика Василия Новолоцкого похоронили в их родной Вологде, второго пилота Эдуарда Могуева - в Подмосковье.
      Ольга Игнатова Вечерняя Москва. 13 марта
      Материал без срока давности Последнее посвящение Артему Боровику
      Прощай, дружище! Прощай, Тема! Прощай, самый яркий и независимый из нас, последний герой нашего поколения!
      Очень хочется сказать много больших, теплых слов, но они уже не смогут вернуть тебя. Очень хочется попенять на чью-то злую волю, но, судя по всему, нам, твоим друзьям и коллегам, некому мстить, кроме судьбы, избранной всеми нами сознательно.
      Мы верующие люди. А поэтому не сочти за греховную самоуверенность, но позволь считать твое отсутствие не более чем служебной командировкой, по завершении которой ты снова войдешь в редакцию, сверкая только тебе свойственной усталой и озорной улыбкой. Какая разница, сколько пройдет времени и в какой обстановке наш с тобой Главный редактор примет наши отчеты о проделанной работе - и, быть может, пожурит за поверхностное знакомство с темой. Главное, что мы опять встретимся с тобой и сможем, наконец, неспешно обсудить все тревожащие нас темы этой жизни.
      Ведь ты сам любил говорить: "Настоящий материал не имеет срока давности".
      Пусть земля будет пухом твоему телу и любовь - небесным домом твоей душе,
      Иван ОХЛОБЫСТИН
      АПН (Интернет). 17 марта
      Анестезия чувств
      Еще неизвестна причина гибели Артема Боровика: убийство или трагическая случайность. Очень возможно, что всей правды мы снова не узнаем...
      Но один черный ящик случившейся катастрофы уже поддается расшифровке. Вот о чем он свидетельствует.
      Мы, то есть население России 2000 года, оказались вполне готовы к этой трагедии. Как к очередной. Готовы, потому что уже нечувствительны к боли. А боль, как известно, - сигнал опасности. Или мы его не слышим, или у нас уже не болит?
      Пять лет назад убийство Листьева отозвалось общенациональным трауром. Артем не был столь популярным телеведушим - он просто занимался другим делом, - но страна хорошо знала его в лицо и любила. И все-таки сейчас общенационального траура не будет - из-за той же нашей нынешней нечувствительности к боли. Да и нельзя же каждый день всей страной пребывать в трауре: то по сергиевопосадским омоновцам, то по псковским десантникам... Продолжить список чеченскими женщинами, стариками и детьми? Или это - чужие?
      Артем чужую боль чувствовал остро.
      Он многое повидал в Афганистане, но когда приехал оттуда из последней командировки по самому, казалось, легкому и даже приятному заданию: написать о выводе наших войск, на несколько дней его глаза как будто опрокинулись - смотрели только внутрь. Я тогда работал с Артемом в "Огоньке" и знаю, что он в той командировке увидел: поголовную "зачистку" (хотя и слова-то такого в ходу ещё не было) всех селений, расположенных на пути нашей армии, в том числе вполне лояльных. По оценке Артема, перед выводом наших войск в целях "профилактики" были убиты тысячи и тысячи мирных жителей.
      Он снял все увиденное на пленку. Но телевидение её не показало. Да и "Огонек" - тогдашний флагман гласности - напечатал только маленькую и основательно приглаженную заметку. А Артем стучался во все двери, предупреждая об опасности, которая нынче нависла над всей страной. Его не захотели услышать. Зато сейчас его расслышали, быть может, даже слишком хорошо.
      За три дня до смерти в программе "Антропология" Артем сказал уже о сегодняшней - чеченской - войне: что её цинично придумали как "гениальный пиаровский ход", и он бы очень хотел узнать, кто именно. И потому Путин сменил Степашина, что тот был не согласен на чеченскую авантюру как на средство решения выборных и прочих проблем власти. Ну а этот согласился...
      Такие заявления в марте 2000-го уже требуют личного мужества...
      Впрочем, с этим у Артема никогда проблем не было.
      Олег ХЛЕБНИКОВ
      "Новая газета" № 10 13-19 марта Погибли Зия Бажаев и Артем Боровик Крупный бизнесмен и известный журналист стали жертвами авиакатастрофы
      ...Боровика и Бажаева относили к представителям нового поколения российской элиты, которым предстоит определять лицо страны в XXI веке. Их смерть вызвала не только естественное потрясение, но и широкий политический резонанс. В выступлениях многих политиков и коллег звучали сомнения в том, что причиной авиакатастрофы были технические неполадки. Впрочем, ни сторонники, ни противники версий о покушении не предъявили доказательств своей правоты.
      Владислав Сахарчук Русская мысль. Париж. 2000. Март
      Артем был одним из лучших наших журналистов
      Бесспорно, Артем Боровик был одним из лучших наших журналистов одаренным, независимым, состоявшимся. В свои неполные сорок лет он написал несколько книг, несчетное количество первоклассных газетно-журнальных материалов, много лет выпускал газету и телепрограмму "Совершенно секретно", потом основал холдинг под таким же названием, издания которого никогда не оставались невостребованными. Его книгами восхищались Габриэль Гарсиа Маркес и Грэм Грин...
      В 1991 году, когда была организована ВГТРК, её отцы-основатели Олег Попцов и Анатолий Лысенко предложили Артему делать свою телепрограмму. Ни концепция, ни название передачи тогда ещё не сложились, поэтому тематика газеты "Совершенно секретно", которую Артем возглавил после смерти Юлиана Семенова, была использована и для телевидения. Но с самого начала было ясно, что невозможно ограничиться только рассекречиванием каких-то неизвестных документов, оставаться в рамках сюжетов, связанных с определенными политическими персонажами. Артем Боровик мыслил свою программу гораздо шире и неожиданнее - эмоциональнее. Программа "Совершенно секретно" должна была соответствовать своему информационно-публицистическому жанру. Она и соответствовала, став одной из лучших на нашем ТВ. Трижды её выдвигали на премию ТЭФИ, в том числе выдвигала и наша газета. В конце концов премию она получила...
      Артем Боровик всегда придерживался принципа выступать по отношению к власти с плацдарма оппозиции. "Если хотите - конструктивной оппозиции", уточнял он свою формулировку. Как тут не вспомнить недавний скандал с отлучением программы от эфира Российского канала - готовый сюжет для "Совершенно секретно". Сегодня содержание программы больше обращено к "горячим" точкам нынешней реальности.
      "Если вы такой честный, почему же вы тогда живы?" - простодушно спросил его пытливый зритель в последней "Антропологии". Артем ответил. Вопросов больше нет.
      Антонина Крюкова "Независимая газета"
      Не стало Артема Боровика. Трагически ушел из жизни блистательный журналист, талантливый организатор, обаятельный человек.
      Артем буквально ворвался в перестроечную журналистику, покорив читателей и коллег своими замечательными заметками о службе в американской армии. Перечисление всех его журналистских удач заняло бы не одну газетную полосу. Творчество А. Боровика, несомненно, войдет в историю отечественной журналистики последней четверти ХХ века.
      А.Боровика отличало очень тонкое и точное понимание того, чего ждет общество от СМИ, ощущение бьющегося нерва современной жизни. Острота и смелость выступлений возглавляемых им изданий всегда сочетались с аналитичностью, скрупулезной работой с фактами в журналистских расследованиях, почти каждое из которых становилось сенсацией, будоражащей общество и заставляющей задуматься о том, что же на самом деле происходит в нашей стране и мире.
      Мы потеряли не только блестящего журналиста, но и не реализовавшегося до конца писателя. Очевидное литературное дарование Артема позволило ожидать, что со временем он станет автором настоящей художественной прозы, которой так не хватает сегодня самому читающему народу в мире.
      Мы потеряли не только известного коллегу, но и доброго, верного товарища, готового всегда прийти на помощь, подставить свое плечо.
      Вместе с родными и близкими мы скорбим о нем и помним его.
      Журналистский коллектив газеты "Культура"
      Серго МИКОЯН
      ТРАГЕДИЯ В ШЕРЕМЕТЬЕВО-1 - НЕ СЛУЧАЙНОСТЬ
      ПОЧЕМУ ПОГИБ АРТЕМ БОРОВИК?
      Думаю, мало кто доверяет официальным сообщениям по этому вопросу, прежде всего - сообщениям двух государственных каналов телевидения. Это как раз каналы, контролируемые Березовским. Не будем сейчас отвлекаться на сей сам по себе странный феномен. Хотя, может быть, он и имеет отношение к не вызывающей никакого доверия, но все же усиленно распространяемой "технологической" версии крушения самолета с Артемом, Зией Бажаевым и их спутниками, а также экипажем Як-40. Чего только мы не наслушались за минувшие дни: перегрузка самолета (при 4 пассажирах!), человеческий фактор (т.е. ошибка пилота), непригодное горючее... Выяснилось, что пилот был первоклассный. Топливо - как и для всех других самолетов, взлетающих в Шереметьево-1. "Окончательная" официальная версия: обледенение самолета.
      Но позвольте, как он мог обледенеть за 7-10 секунд, притом поднявшись всего лишь на 150 метров. Обледенеть до такой степени, что закрылки вдруг перестали слушаться пульта управления пилота и опустились только на 10 градусов вместо требовавшихся 20?
      Может быть, самолет обледенел за ночь ещё на земле, поскольку он почему-то не был обработан "Арктикой" - специальной антиобледенительной жидкостью? Тогда летчик мог, думая, что закрылки в порядке, резко набирать высоту, что неминуемо привело бы к падению самолета: плоскость крыльев и "угол атаки" диктовали долгий разбег и постепенный набор высоты, не свойственные Як-40. Но ведь пилот проверяет, а затем выпускает закрылки, прежде чем начать взлет. И еще: почему неожиданно предложили замену самолета?
      Сам собой напрашивается вывод, что произошло нечто катастрофическое уже при наборе высоты. Что именно? Другой летчик рассказал нам по телевидению об аналогичном случае, имевшем место ранее, когда тяга одного закрылка у его самолета Як-40 была подпилена. Он услышал тогда хлопок, аналогичный тем, о которых рассказали многие свидетели трагедии в Шереметьево-1. В этот раз, видимо, подготовка была более серьезной, чтобы лишить летчика всякой возможности спасти машину. Теперь дело за "Институтом 13" - НИИЭРАТ, инженеры которого вполне способны докопаться до истины, но не имеют выхода "в публику". От их имени будут говорить другие.
      Официальная ложь нас уже давно перестала удивлять. Остается лишь вопрос: кому требуется эта ложь? Конечно, прокурорам так легче - иначе к поискам убийц и заказчиков убийства Листьева и Димы Холодова прибавилось бы ещё одно дело. По первым двум нам уже несколько лет регулярно сообщают, что виновники, мол, "фактически найдены". Только вот кто они, для общественности остается неизвестным. Первыми были тогда, после убийства Листьева, заподозрены Березовский и Лисовский. Но таких лиц даже тогда опасно было трогать. Что же говорить о сегодняшнем дне, когда Березовский приватизировал пол-России? И все же не прокуроры командуют информацией. Конечно, надо кончать с террористами в Чечне. Но, может быть, пора раскрыть хотя бы один политический террористический акт в Москве?
      Холодов был смелым, неподкупным и честным журналистом, не боявшимся доискиваться правды, а потому опасным. И потому его убили. Но для тех, кто боится правды, Артем Боровик был ещё опаснее! Артем возглавлял целый холдинг: издательство, две газеты, журнал и телевизионную передачу. Он энергично расширял свой ведущий и один из немногих в стране независимый, неподкупный, честный и правдивый конгломерат средств массовой информации. Ибо сам он был таким - честным, неподкупным, энергичным, настойчивым и талантливым журналистом. Именно такие люди сегодня нужны России, переживающей критический период своей истории. России, преданной и проданной многими правительственными "командами" и сросшимися с ними денежными тузами. Точно выразился ученый в области космонавтики Борис Раушенбах в "Трибуне": мы имеем "власть плохих людей".
      Как несправедливо складывается судьба! Сергей Доренко и Николай Сванидзе могут не бояться, им никто не будет угрожать, как угрожали Артему Боровику. Они ведь выполняют заказ, полновесно оплачиваемый подлинными хозяевами. Быть нечестным - вполне безопасно. Быть продажным - очень выгодно и престижно. Быть лживым - значит играть важную роль в политике. А вот быть честным да ещё говорить правду миллионам слушателей и читателей смертельно опасно.
      Чего стоили одни слова Артема, сказанные по телевидению за несколько дней до гибели о том, что он хочет расследовать московские взрывы, а также об откровениях Березовского, что тот может якобы "за шесть месяцев любую обезьяну сделать президентом России".
      Мало кто решился бы рассказать публично о таком бахвальстве, как сделал это Артем Боровик. Ибо известно: у его врагов нет морали, совести, они не желают знать пределов допустимого в борьбе за власть и за деньги. Власть ради денег. Деньги ради власти. Как можно больше того и другого, а всех, кто мешает, "мы сметем", как выразился в свое время Ельцин о генерале Рохлине. И "смели-таки". Гибель Рохлина стала, быть может, первым громким политическим убийством отдельно взятой личности. О нем "большая пресса" предпочла просто забыть.
      У меня нет сомнений, что трагедия в Шереметьево-1 не случайность, а преднамеренное убийство. Некоторые считают, что целились в Бажаева. В таком случае не стали бы окрашивать преступление в цвета политики. Это все-таки ближе к политическому убийству, как ни кажутся здесь замешанными и экономические мотивы. Во всяком случае, о том, что Артем летит вместе с Бажаевым, могли знать не менее чем за 10 - 12 часов до рокового взлета вполне достаточно для специалистов по части "несчастных случаев". Ясно одно: Артем Боровик кому-то очень мешал. Его нельзя было устрашить или подкупить. Его можно было только убрать с дороги. Тогда это подлинное политическое убийство.
      Гибель таких людей сравнима с героической гибелью в неравном бою и на поле боя. Правда, линия фронта невидима, и лики врага все ещё виртуальны. Однако поступки и дела, свершенные такими людьми, как Артем Боровик, не проходят бесследно, они остаются их вкладом в будущее нашей страны. Это будущее, как бы трудно оно ни пробивало себе путь, обязательно сметет тех, кто извратил понятие демократии, коррумпировал общество и тщетно надеется управлять им вечно.
      "Он пришел в этот мир побеждать"
      Он пришел в этот мир побеждать. Гордый, яркий, бесшабашный темноглазый человек. Он верил в силу слов, что передал ему по наследству отец - журналист и писатель. Он верил в порядочность и верность. Он не менял друзей. Он уважал врагов. Потому никогда не опускался до оскорблений. Предательство и лжесвидетельство претили ему, как запах тухлой рыбы. Он был брезглив - нечистоплотность его удивляла и провоцировала. Он хватал вора за руку, поднимал её над толпой и кричал - это вор! - собравшиеся отводили глаза в сторону, пожимали плечами и бесследно исчезали с площади. Он, следуя пушкинскому наказу, не продавал вдохновение, но ценил профессионализм - принципиальность и мировоззрение были ему дороже благосклонности властей. Искушений - масса, но он не стал дешевкой, как многие из тех, кто начинал свободную жизнь свободной прессы. К сорока годам он успел слишком много, такое не прощается. В атмосфере всеобщей вони такое не прощается вдвойне. Так, в коммунальной квартире человек, мывший руки после туалета, вызывал раздражение. Он понимал журналистику как контроль над властью, а не воспевание её. Этот чудной романтизм сопровождал его ещё со времен афганской войны, а после 91-го года стал его способом жизни, в этой бессмысленности он надеялся обрести смысл и пытался привлечь к этому поиску своих читателей и зрителей, обращаясь к ним не как к наблюдателям, но как к свидетелям творящейся на их глазах новейшей истории страны. Успешная его судьба - от мальчика-мажора до крупнейшего медиа магната лишь подтверждает: он просто хотел жить, заниматься любимым делом и никогда не оправдываться - ни перед родителями, ни перед сыновьями, потому что самое страшное унижение для мужчины - это чувство стыда. Он счастливо избежал этой участи благодаря воспитанию и собственному характеру. Он умел уважать, не лицемеря, отвечать на хамство без истерики, побеждать без надменности, разоблачать без злорадства, сочувствовать без снисходительности, дарить подарки без превосходства. Он умел и любил доверять людям, никогда не сдавал своих, даже если его сдавали, никогда не добивал, не достреливал того, кто падал к его ногам с чужого прицела, не вслушивался в коллективные заклинания по спущенной сверху разнарядке. История его гибели ещё не написана. Трагическая случайность или умышленное преступление - но это все равно убийство. Артема Боровика безжалостно убило время. Время цепных псов и подобострастных карликов.
      Я свеча, я сгорел на пиру Соберите мой воск поутру,
      И подскажет вам эта страница,
      Как вам плакать и чем вам гордиться,
      Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть,
      И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово.
      Ксения Ларина Эхо Москвы
      Елена Ильина "Здравствуйте, приемная Боровика"
      Утро начиналось ещё до приезда Артема. Почта, факсы, материалы в номер - все было готово и сложено в отдельную папку, которая занимала свое привычное место на рабочем столе.
      С его приходом все изменялось в одну секунду, потому что так в свой офис входил только Артем, и по шагам я знала, какое у него настроение.
      - Здравствуйте, приемная Артема Боровика... - такими словами начинался наш рабочий день.
      Он работал с утра и до позднего вечера, проводя немыслимое количество встреч, звонков, решая текущие вопросы, прочитывая материалы в номер, который после выхода всегда назывался "очередным", и никогда - "последним". В течение одного дня Артем мог провести редколлегию, деловые встречи и выехать несколько раз в город на переговоры, дать интервью журналистам, отсмотреть запись новой программы "Совершенно секретно", не говоря о бесчисленном количестве телефонных звонков. Его работоспособность, выходящая порой за рамки понимания, передавалась и нам: хотелось успеть сделать как можно больше.
      И только под конец рабочего дня, когда усталость давала о себе знать, невольно задавалась вопросом - а он устает когда-нибудь? И если в десятом часу отпускал домой, сам продолжал работать до глубокой ночи.
      Да, он уставал. Но каким напряженным и тяжелым ни был день, Артем никогда не позволял себе сорвать на нас накопившуюся годами усталость или раздражение. Он был исключительным человеком, в котором гармонично сочетались мудрость, ум, талант, воспитание, доброта и внимание. Не помню случая, чтобы Артем отказал кому-либо в помощи или не помог словом.
      Несмотря на занятость и напряжение рабочих дней, Артем не забывал друзей, родных и близких ему людей, находил время для общения с сыновьями, родителями и Вероникой, которую не только безумно любил, но и ценил как надежного и верного друга.
      Наверное, никогда жизнь не кажется такой прекрасной, как в то мгновение, когда прощаешься с ней и уже ничто не может измениться.
      - Здравствуйте, приемная Боровика.
      И теперь такими словами начинается утро, начинается наш рабочий день. Материалы так же сложены в отдельную папку, которая лежит на том же привычном месте.
      Мы ждем приезда Вероники Боровик.
      Две реплики от Андрея ЧЕРКИЗОВА
      1
      Я услышал о нем прежде, чем узнал. Ничего удивительного коротичевский "Огонек" только ленивый не зачитывал до дыр. Стало быть, это была первая причина. Вторая - всегда было интересно, как существуют в профессии дети? И причина третья - меня крайне занимало отношение молодых людей к афганской войне.
      Я её возненавидел сразу - с позднедекабрьских дней 79-го. Не уставал об этом говорить; не писать - кто б в те времена рискнул бы напечатать подобное? Но и видел: 18-20-летние, которым как раз и предстояло ввязываться в ту мясорубку, почти сладострастно потирали руки - и нашему поколению выпало воевать...
      Хотел бы я найти в истории своей страны поколение, которому бы не выпадала эта сомнительная участь - воевать...
      И вот удивление: в очерках Артема не было никакого умиления; не было и романтического посвиста насчет жажды бури. Война - как черная, изнурительная работа; как вкалывание; как умывание - и отмывание, и омывание - кровью.
      И вот ещё что: война, о которой рассказывал Артем, оказывалась пересечением места и времени, где каждый человек являл свои самые сильные свойства - и из перечня подлостей, и из реестра гуманизма.
      Так я узнал новое для себя сочетание имени и фамилии - Артем Боровик.
      Мы говорили о нем с Юлианом Семеновым, на глазах у которого Артем рос. И уже тогда Юлиан присматривался к Артему - можно ли ему поручить новое дело - газету "Совершенно секретно".
      Я очень дурно отношусь к тому, что французы называют "остроумием на лестнице" - к попыткам переиграть игру после игры.
      И - завершаю собственно предисловие к двум текстам. Они - звучали в эфире "Эхо Москвы".
      2
      09.03.00
      Погиб Артем Боровик. Тридцать девять лет - совсем не тот срок, когда уход человека из жизни воспринимался бы с пониманием. Банальные слова "погиб в расцвете сил" - ничего на самом-то деле не обозначают.
      Потому что Артем был даже и не в расцвете своих сил, он был на высшем подъеме своего творчества - и как журналист, и как организатор журналистской работы, - что, согласитесь, не одно и тоже, и что - само по себе - уже призвание.
      Артем был человеком множества призваний. Блистательный военный корреспондент, и великолепный репортер; писатель - с аккуратным и очень въедливым русским языком; президент холдинга и главный редактор издаваемые им газеты - "Совсек" и "Версия" расходились такими тиражами, что другие главные редактора могли только завидовать.
      Не забыть бы и о телевизионных амбициях Артема - телеверсия "Совсека. Информация к размышлению" - понуждала многих и многих включать телевизор именно в тот час и именно на том канале, в эфире которого шла передача Артема.
      Еще он был преданный друг. Об этом особо. Мы оба вышли из гнезда Юлиана Семенова; точнее - когда я из него вышел, Артем в него пришел - по зову и по приглашению Мастера.
      Когда Семенов заболел - тяжко и мучительно - именно на свои плечи Артем взвалил практически все заботы - и о лечении, и о реабилитации, и об избавлении от мучений. Никогда об этом не вспоминал; никогда и не говорил об этом; те, кто знают об этом, знают это вовсе не от Артема.
      У Артема, как и у Семенова, был общий Мастер - Хемингуэй; они выпиливали свою жизнь по лекалу "старика Хэма" и старались - даже в своих мелочах - искать подходящую рифму к образу Старика.
      Политические пристрастия и - соответственно - антипатии, а Артем, как и Юлиан Семенов, никогда не был свободен от них, совершенным образом не мешали ему проводить доскональные расследования, - именно этот жанр был излюбленным в творчестве Артема.
      Что произошло с самолетом "Як-40" - покажет следствие. Но, что бы ни было причиной трагедии, она, как и всякая трагедия, молнией высветила путь Артема и его достижения; молнией высветила и - впечатала - на долгие годы, в нашу память и в память российской культуры - образ Темы.
      3
      Деталь... Артем был единственным из пассажиров самолета, который дисциплированно пристягнулся ремнями... Вот он его и впечатал в землю; вокруг был разлит керосин и Артема высвобождали гидравликой - долгие часы... Самый дисциплинированный был высвобожден последним...
      Как же ему было больно, Бог ты мой...
      4
      17.04.00
      Сорок дней назад погиб Артем Боровик. Точнее - сорок дней назад погибло девять человек. Артем - был одним из них.
      И первое, что надобно сделать, - помянуть погибших, независимо от того, кто какому Богу молился и молится.
      Есть, видимо, какая-то неловкость в том, что, когда погибали, все были равны - перед смертью, а вот перед памятью...
      Однако ж, наверное, в том и заключается особенность публичной профессии...
      Ее юдоль и её воздаяние...
      Следствие, как говорят коллеги из "Совершенно секретно", ведется крайне медленно; работает один следователь, который ведет ещё и другие дела.
      Появляется куча сплетен - в том числе и вовсе уж несуразных, - будто Артем управлял самолетом. Хотя с самой катастрофы сообщалось, что Артем был единственным в самолете, кто пристягнулся ремнями...
      Те, кто тиражируют подобный вздор - на трагедии надувают тираж...
      Я вообще рискну высказать, может быть - и весьма спорную - мысль: тем, кто потерял в этой катастрофе близких, любимых, дорогих своему сердцу, - важно ли знать: отчего случилась их гибель?
      Спросил я свою коллегу, которая все суетилась вокруг версий гибели Артема - скажи, какая разница? Ответ: мне важно знать. Зачем? - спрашиваю. Что бы знать, - отвечает...
      Гибель ближнего - а високосный год только начался, но как! - и Собчак, и Артем, и Бажаев, и Батчан, и Похлебкин - терзает наши души до немого крика...
      Когда же ещё накручиваешь версии - то душа и вовсе пеплом покрывается.
      В память об ушедших - нам - живущим - ещё много сил потребуется: ибо ушедшие остаются с нами, покуда мы о них помним, покуда мы продолжаем их дела. Праведные, конечно.
      Поберечь свои души - это и значит их спасти.
      SOS!
      5
      Я совсем не был дружен с Артемом. Мы жили в различных пространствах. Пересечения - можно по пальцам пересчитать.
      Мне было очень приятно, когда Генрих Аверьянович и Галина Михайловна попросили меня написать текст для книги об Артеме. Но и неловко: две-три встречи - дают ли они право?
      Однако существует и ощущение. Мне кажется, что некие очень важные для душеустройства вещи мы с Артемом воспринимали одинаково.
      Чеченскую бойню, первую и вторую, как совершенно изощренные политические игры, от которых несло за версту - сиюминутной выгодой для кланов.
      Нас обоих угнетала торжествовавшая в стране неморальность жизни...
      Братство по угнетению...
      Прощай, брат...
      *
      Дорогие Генрих и Галя!
      Понимая полную безнадежность попытки выразить словами боль и ужас происшедшего, я все же пишу Вам.
      Никто и никогда никакими делами, а тем более словами, не сможет уменьшить скорбь, которая отныне навсегда поселилась в Ваших сердцах. Осознавая все это, я просто хочу сказать Вам, что Ваше горе - не только Ваше горе. Это горе огромного количества людей, которые всегда будут помнить Вашего сына и плакать Вашими слезами. Может быть, хотя бы от этого Вам будет немножко легче жить в этом страшном мире.
      Ваш сын был замечательным человеком: умным, красивым, обаятелдьным, чистым, порядочным, смелым и мужественным. Мысли, которые он высказывал и в своем последнем интервью, разделяют многие, но, пожалуй, только он один говорил обо всем вслух, прямо и без всякой злобы, а скорее с недоумением и отчаянием. Вы имеете полное право гордиться своим сыном, хотя боль утраты от этого не уменьшится.
      Каждая строчка этого письма дается мне с огромным трудом. Только наши с Ниной уже достаточно потрепанные сердца не позволили нам поклониться его гробу. Поверьте одному, что Ваше горе - и наше горе. Поверьте, что этот уже весьма взрослый человек, навсегда останется в наших душах как удивительный мальчишка с поразительно умными и добрыми глазами.
      Я верю, что когда-нибудь люди поймут, что и в наше время жили честные и поряджочные люди, которые думали не о себе и которые были способны "ощущать чужое страдание более остро, чем свое". Ваш сын был именно таким человеком.
      Обнимаю Вас. Найдите в себе и в окружающих Вас людях силы, чтобы жить дальше!
      Ваши Станислав Ростоцкий и Нина.
      *
      Дорогой Генрих!
      Я никак не могу приступить к тому, чтобы сказать Вам, какую скорбь я испытываю за Вас, Вашу супругу и всех Ваших родных в связи с трагической гибелью Артема. Я тоже отец, и я только могу представить себе, как страшно должно быть это для вас. Примите наше самое глубокое сочувствие. Вся моя семья и я лично - среди огромного множества друзей Вашего сына и почитателей великого дела, которым он с таким успехом занимался.
      У Вас безусловно есть одно утешение: сознание того, что Ваш сын бесстрашный патриот, который сделал для своей страны и для всего мира гораздо больше, чем большинство людей делают в течение гораздо более продолжительной жизни. Артем был признан как один из настоящих героев демократической России. Он навсегда будет символом и путеводной звездой для тех людей из будущих поколений, кто будет искать идеал настоящего гражданина - демократа и неподкупного журналиста.
      В это невероятно скорбное время мое самое глубокое сочувствие - с вами и вашей семьей. Как и тысячи других людей, я буду думать и молиться о Вас.
      С огромной скорбью и уважением,
      Искренне Ваш - Гэри Харт, сенатор (США)
      *
      ДОРОГОЙ ГЕНРИХ!
      Тебя невозможно утешить. И незачем пытаться делать это. И все же, скажу все же, что Твой Сын, горестно рано уйдя, а все же ушел в самую свою звездную пору, взойдя, а не на спуске с горы жизни. И потому, как верю, Он останется в памяти страны, великим сыном страны, которая ныне впала в безумие. Только вот это - Тебе в утешение, хотя нет, Ты безутешен. Но это так, Артем - великий сын великой страны в беде.
      Твой Лазарь Карелин
      Луи М. Дубин Мой друг
      Артем Боровик был моим другом и партнером. Он и его семья были моей русской семьей. Он был человеком, которым я бесконечно восхищался за его мужество, верность и высокую нравственность. И хотя жена и дети были главным в его жизни, своей стране, своему делу, своим друзьям и партнерам он отдавал огромную часть своей бесконечной энергии и преданности...
      Его взяли от нас совсем молодым человеком, который столького достиг в столь трудные времена. На прощальной церемонии в день его похорон старинный друг семьи сказал: "Артем был таким добрым и порядочным человеком, что Бог захотел, чтобы он был рядом с Ним в Раю".
      Каждый, кто встречался с Артемом, хотел, чтобы он оставался рядом с ним. Он был надежным, честным, справедливым, добрым и верным. Он всегда ощущал себя борцом, защитником слабых и поэтому страстно отстаивал интересы тех, кто не имел возможности постоять за себя. Артем ясно представлял себе новую Россию: полную надежд, справедливую и демократическую страну - такое наследие он строил для своих детей.
      Мы все должны работать над тем, чтобы Россия стала такой - страной, где уважают законы, право собственности и где есть свободная и независимая пресса. Пусть пребывание моего друга и партнера на этой земле не будет тщетным.
      *
      Генриху Боровику!
      Вы воспитали прекрасного сына. Скорбим вместе с Вами, он Ваш сын, но и наш тоже. Наша надежда, наша вера в него безгранична.
      Скорбим, Соболезнуем.
      Вместе с Вами нас - миллионы, кто будет его помнить.
      Светлая память об Артеме будет жива, пока будем живы мы, о его таланте, его преданности любимому делу.
      Так написать об Афганистане мог только он с его великим, утверждающим жизнелюбием.
      Это потеря для всего человечества - таких, как Артем, не густо в наше жалобное время.
      Крепитесь. Мы с Вами.
      Т.Н. Безин, Хабаровск
      *
      Дорогой Генрих!
      Пишу тебе в тяжкий день, в сороковой - по глубоко трагическом сробытии. Как и все твои товарищи, и я сегодня думаю о вас с Галей. С сердечным пониманием и сочувствием.
      Общество потеряло в лице Артема эталонного человека, настоящего рыцаря. Вы потеряли ещё больше - сына.
      Понимаю бессмысленность любых утешений. Желаю вам обоим физических и духовных сил.
      Ваш Л. Кулиджанов.
      *
      Дорогие Галя и Гена!
      Все эти дни думаю о прекрасном Вашем сыне, о трагической, несправедливой судьбе его...
      Давно восхищался им, его умом, достоинством, какой-то молодой мудростью, талантом общения с многомиллионной аудиторией. Ты. Гена, помнишь, наверное, как при встречах говорил тебе об Артеме - восторженно, радовался за него и за Вас...
      В день панихиды утром поехал в ЦДЛ, поразился количеству людей, морю цветов, сел в кресло в первом ряду, но подойти к Вам на сцену было неловко, ведь не всех родственников знаю... Вот так просидел ровно час, а панихида не начиналась. Чувствовал себя скверно и ушел потихоньку. Потом дома смотрет все ТВ-передачи...
      Там, в ЦДЛ, знакомых лиц почти не видел, но и незнакомые казались близкими людьми.
      Как утешить Вас? Разве это возможно? Но вспоминаешь ТЫСЯЧИ людей, пришедших проститься с Артемом, и ощущаешь редкостное чувство гордости, перемешанное с болью в сердце.
      Хочется, чтобы дети Артема были во всем похожи на него. Дай бог!
      А Вам - мужества и здоровья, дорогие!
      Целую, Яша Аким, Москва
      *
      Дорогие друзья!
      С огромной болью и сожалением восприняли на Черноморском флоте трагическую весть о гибели Артема Боровика.
      Никакие доводы разума не помогут до конца избавиться от ощущения нереальности случившегося. Для многих миллионов россиян Артем Боровик был и навсегда останется олицетворением высочайшего профессионализма, неуемной энергии, несгибаемой воли, человеком, для которого понятия "интересы России", "истина", "профессиональный долг" были связаны неразрывно.
      Моряки-черноморцы хорошо помнят, что Артем Боровик и его программа "Совершенно секретно" были одними из немногих, кто в наиболее сложное время 1993-94 годов, не считаясь с конъюнктурными соображениями, смело пришли на помощь флоту. Убеждены: в том, что Россия сохранила Черноморский флот, влияние в этом жизненно-важном для её судеб регионе, есть немалая заслуга Артема и его сподвижников. Злой рок прервал жизнь прекрасного человека и достойного гражданина, не дав ему воплотить в жизнь все, что было задумано.
      От имени Военного Совета Черноморского флота Российской Федерации, моряков-черноморцев, коллег-журналистов и всех, кому дорого творчество Артема Боровика, выражаем искреннее соболезнование его родным, близким, коллегам, друзьям.
      Память об Артеме Боровике навсегда останется в наших сердцах.
      С уважением,
      Командующий Черноморским флотом Российской Федерации адмирал В. Комоедов
      *
      Родителям Артема.
      Дорогая Галина Михайловна!
      Я училась вместе с Артемом в 45 школе. Артем входил в состав комитета комсомола школы и возглавлял идеологический сектор, а я была комсоргом 8 класса "А". Мы часто вместе обсуждали вопросы комсомольской жизни школы.
      У нас была разница в два класса. После школы я один раз встретила Артема в магазине "София", но подойти постеснялась, потому что в то время он уже был известным журналистом.
      Друзья по школе у меня остались на всю жизнь. Нельзя передать Вам, с какой гордостью мы следили за работой Артема! Как гордились ей! В наших глазах Артем олицетворял все лучшее нашего поколения, он говорил то, что хотели бы сказать мы!
      Артем - настоящий патриот нашей Родины. Пока я видела его на экране и читала "Совершенно секретно" и "Версия", была жива надежда на то, что наша Родина все-таки поднимется с колен. А теперь...
      Это двойной удар. Что теперь?
      Простите за почерк, я волнуюсь и у меня дрожат руки.
      Огромное Вам и Вашему мужу спасибо за такого сына! Мы его никогда не забудем.
      Но я помню его 17-летним. Огромные, огромные глаза, "Карие вишни", закрывающие половину лица. Большие, темные густые ресницы. Всегда прямой, пытливый взгляд. Аккуратная стрижка на косой пробор, галстук, стерильно белая рубашка и отглаженная синяя форма, сидевшая на нем, как влитая.
      Дорогая Галина Михайловна! Вы все, вся Ваша семья, жена Артема должны жить! Если Ваша семья не переживет этого горя, какую радость получат те, кто устроил эту катастрофу! Ни один здравомыслящий человек не поверит в случайность!
      Держитесь, мы с Вами!
      (Подпись неразборчива).
      *
      Уважаемые Галина Михайловвна и Генрих Аверьяноывич,
      Сегодня большой поминальный день у православных - Радоница. Мы, в Дрезденской православной церкви святого Симеона Дивногорца (Москоывский патриархат), поминаем и Артема, любимого не только нами, но и тысячами поклонников его таланта. Утрата невосполнима, и никогда с ней не примириться. Мы вспоминаем первые шаги Артема в журналистике, как он служил в Американской армии и какие неординарные репортажи писал. Мы очень уважаем Вас, Генрих Аверьянович, как журналиста и человека, и было радостно, что Ваше дело продолжает Ваш сын. Удивлялись его бесстрастию, когда он принял на себя ношу "Совершенно секретно". Если мы узнавали, что в теледискуссиях участвует Боровик, старались не пропустить. Наша немецко-русская семья 35 лет живет в Дрездене, где, к счастью, нам всегда удавалось принимать советское, теперь российское, телевидение. А с 80 по 87 год Вольф работал в Москве, и жизнь там мы считали подарком судьбы.
      И вот, скорбя вместе с Вами, вместе с тысячами и тысячами сторнников дела Вашего сына, я думаю: "Страшно, что его больше нет, но какое счастье, что он был". Спасибо судьбе и Вам, что был Артем Боровик. И он есть. Как свет далекой звезды, его имя, его душа будут озарять добротой, честностью, неподкупностью, неподдельным мужеством, талантом ещё много поколений людей нашей страны. Артема невозможно забыть.
      Спасибо ему и Вам.
      В мою поминальную книжечку, что хранится в нашей Дрезденской церкви, я вписала и его имя, которое сегодня во время службы поминовения назовет наш священник отец Георгий Давыдов. Светлая и вечная память Артему.
      Валерия Шелике и Вольфганг Шелике.
      К нам присоединяются члены нашего Немецко-Русского института культуры.
      Поклон жене Артема, детям и близким.
      Дрезден, ФРГ
      *
      Дорогие Генрих Аверьянович и Галина Михайловна!
      Я был потрясен вестями о трагической гибели Артема, и сразу хотел передать Вам глубокие соболезнования. Мама также передает Вам искренние соболезнования. (Прошу прощения за задержку: надо было узнать, как это послать Вам).
      Я имел очень приятные встречи с Артемом в 80-х годах: сначала у нас в редакции "Ньюсуика", а затем (в 88 г.) в редакции "Огонька". Тогда мы с ним сравнивали свои "зеркальные" судьбы: как он учился в американской школе, а я - в советской. Он даже (вполушутку) сказал, что нам с ним следовало бы написать совместную книгу об этом... По этим встречам и по тому, что о нем писали, было ясно, что это - из ряда вон выходящий человек. Я уверен, что Вы им очень гордились, и надеюсь, что Вас несколько утешают все Ваши теплые воспоминания о нем. Еще помню Ваш забавный рассказ (который я включил в свою дипломную работу о советских корреспондентах - помните?) о том, как шестилетний Темка спрашивал, почему говорят на английском (т.е. американцы), ведь, мол, по-русски легче!
      Генрих Аверьянович! За истекшие десятилетия я Вас видел не раз по телевизору (и в Америке по "60 минут" и в Союзе - я не был в Москве после 88 г.). Я также читал интересмное интервью с Вами недавно в "Известиях". И хотя, конечно, я не всегда был согласен с Вашими высказываниями, сохраняются самые теплые воспоминания о Вас и Вашей семье.
      С задушевными пожеланиями - Стив Шабад
      *
      Дорогой Генрих!
      Вот уже сколько дней прошло, а я никак не могу прийти в себя, что-то царапает душу. Не сказал я тебе тех слов, которые сидели, да и сидят во мне, слов соболезнования, утешения... Хотя слова, хоть и искренние, но это только слова. Я привык помогать, а здесь я бессилен. Я видел по телевизору как ты рассматриваешь телеграммы на следующий день после трагедии. Ты был спокоен, даже деловит. Особо отметил соболезнование Путина, хотя великолепно знаешь, что президент зачастую понятия не имеет о том кого приветствует и кому соболезнует. Тебе просто необходимо было обозначить масштаб потери. Как бы извиниться перед людьми за то, что заставляешь их переживать. И ты не был с п о к о е н. Я видел сколько тебе стоило это внешнее спокойствие. Я и сейчас, пишу это письмо и мне трудно сдержать волнение. Я никогда не видел живого Тему. Я знал о нем, ещё маленьком, от тебя, от Кати Чичковой. Я не разделал укоризны, с которой некоторые воспринимали твое непротивление его поездке в Афганистан, его службу в американской армии. Ты понимал, что он рожден познавать, переваривать, осмысливать и рассказывать людям о том, что в самом деле их окружает. Да ты и сам такой! Разве в те беспощадные годы твоя первая встреча с Керенским это на риск? А разве этот баланс между правдой и неотвратимой необходимостью - это не игра со смертью? Разве это не костер, который круглосуточно горит внутри? Да, в те годы мы сначала верили, потом потихоньку начала сомневаться. Потом сомневались уже сильнее. Но включали самогипноз. Иначе мы бы не выжили. Не воспитали бы детей, а ты ещё и внуков. Знаешь, Генрих, - это очень правильная и мудрая фраза: "без меня народ неполный".
      Порой мне было страшно за Артема. Он ведь не бросался безоглядно на пули. Он знал и слышал как они свистят в наше "мирное время". Он и не оглядывался назад. Он смотрел в о к р у г, если можно так сказать. И смотрел бесстрашно. Он знал зачем живет и, а это главное, - знал чего ждут от него честные люди. Вы хорошо его воспитали. Я буду ходить на его могилу.
      Дай Вам Бог с женой всего спокойного!
      Твой Саша Рейжевский
      *
      Уважаемый Генрих Аверьянович!
      ...Я много думал об Артеме. Не сомневаюсь, его память будет достойно увековечена. Но было бы, наверное, несправедливо, если бы все свелось только к фиксации его профессиональных и личных качеств. Как человеку, знавшему Артема лишь за глаза, наблюдавшему его только со стороны, мне, возможно, лучше, чем его близким друзьям и коллегам, видна некая историческая составляющая его журналистско-политического бытия. Речь в данном случае не идет о конкретных публикациях Артема или его телеинтервью, взятых в самых драматических обстоятельствах. Речь идет об историзме его личности и деятельности как таковых.
      На мой взгляд, он олицетворял важный этап российского развития в большей мере, чем иные политики с очень громкими фамилиями. Когда осядет пыль эпохи, в восприятии потомков эти политики измельчают. А имя Артема Боровика, наоборот, укрупнится, возможно, даже отчасти мифологизируется, это естественно для яркой личности, в смутные, лихие времена, сохранившей для будущего такие заповеданные общественные ценности, как совесть, честь и нравственность.
      Именно такой, исторически значимой представляется мне в совокупности, в целом жизнь Артема Боровика, который далеко превзошел профессиональные журналистские просторы и которому, судя по нынешнему развитию событий в России, суждено стать неким нравственным символом сопротивления натиску безнравственности.
      Искренне Анатолий Салуцкий
      *
      Дорогой Генрих Аверьянович!
      Я пишу Вам поздно, т.к. просто не догадался, по какому адресу писать, надеюсь, из "Версии" письмо Вам передадут.
      Для нас Ваш сын был как бы своим, домашним, каждый его вход в наш дом по ТВ, каждый номер "Версии" или "Совсекретно" был разговором с ним, всегда интересным и честным.
      Мне и жене его уход из жизни показался какой-то дикой нереальностью, которую трудно принять и осознать, нам страшно жалко его.
      Все эти дни мы следили за Вами по грустным передачам ТВ, запомнили и поняли страшную фразу: "Не знаю, как буду жить"... Вы выдержали эти дни достойно.
      Держитесь ради Бога и дальше - Вы и Ваша супруга! Вам есть чем гордиться - вырастили такого сына!
      Искренне Ваш Лавров Сергей Борисович, президент Русского Географического общества, доктор географических наук, профессор
      Артему Боровику
      Ты писал о страданьях в ненастье.
      Слушал сердце - как будет биться.
      Ты хотел рассказать нам о счастье,
      Раскрывая из жизни страницы.
      Все охвачены горем и болью,
      Разрывается сердце на части.
      Мы прощаемся с нашей любовью,
      Не узнав настоящего счастья.
      Ты писал о страданьях в ненастье,
      Знал свой рок, знал что можешь разбиться.
      Рассказать, что такое есть счастье,
      Не успел, и закрылась страница.
      И.В. Акимов
      *
      Друзья, мы потрясены! Не может быть здравого объяснения случившемуся! То, что настоящий журналист, такой, как Артем, всегда находится на острие событий и потому всегда рискует жизнью или репутацией, тоже теряет смысл перед лицом этой чудовищной гибели. Все вы и наш с вами Артем - блестящие представители нашей профессии! Артем ушел - и это настоящее горе для всех нас.
      Вам соболезнуют:
      Владислав Флярковский, Александр Федорченко Александр Сидоров, Андрей Егоршев и другие (ТВЦ)
      Он жил среди нас - Мессия.
      На Совести шел он зов.
      Спаси, сохрани, Россия,
      Ты верных своих сынов!!!
      Наталья Саурина
      *
      Это трагедия, нелепая случайность. Погиб Артем Боровик - знаковая фигура российской журналистики. Он издавал прекрасную газету, которую я читаю уже много лет, делал интересные телепередачи, был живым, динамичным, современным. И вдруг его не стало. Осталась жена, дети. Люди, которые его любили, люди, которых любил он. Артем умер совсем молодым, казалось у него все ещё впереди: жизнь, работа, успехи. В случившееся трудно поверить, мне бесконечно жаль.
      Александр Разенбаум
      *
      Дорогие Галина Михайловна, Генрих Аверьянович!
      Пишет Вам Мерзабекова Софья Ахмутдиновна. Я и мой муж Мирзабеков Марган Ахметович хорошо знали Артема. Артем был у нас в гостях, когда приезжал в Уфу с Михаилом Озеровым провести читательскую конференцию. Артем выступал перед студенческой аудиторией, которая была покорена его эрудицией, юмором, импозантной внешностью. Марган Ахметович работал собкором "Советской России". Он пригласил Артема и Мишу к нам в гости. Все работники "Советской России", приезжавшие в Уфу, были нашими гостями. Вечер, проведенный с Артемом, у нас остался в памяти на всю жизнь. Марган Ахметович сам выбрал меню, сказав, что москвичей я могу удивить нашими беляшами оренбургскими (мы оба родом из Оренбурга). У Артема загорелись глаза, увидев на большом блюде беляши. Когда остался на блюде один беляш, он спросил меня: "Софья Ахмутдиновна, можно я его возьму?" Я очень люблю людей, которые любят красиво и вкусно поесть, Через полгода мы поехали с мужем в Москву, зашли в редакцию. Вдруг слышу с конца коридора: "Софья Ахмутдиновна! Какие были ваши беляши! До сих пор не могу забыть!" А я говорю: "Приезжайте еще. Будут беляши". Артем подарид нам, Генрих Аверьянович, Вашу книгу "Пролог" с автографом.
      Дорогие мои! Три месяца я не могла взять в руки ручку и написать Вам. Простите меня. Вам невыносимо тяжело. Наступили темные времена. Однако крепитесь, держитесь. Фамилия Боровик нужна людям, которые не хотят жить во лжи.
      Галина Михайловна, Генрих Аверьянович! Вы, надеюсь, захотите отведать наших беляшей, которые так понравились Артему. Мы Вас приглашаем в Уфу, к нам в гости. Ждем Вас в любое время года. Приглашаем от всей души. Большой привет Веронике и всей Вашей большой семье.
      С уважением к Вам Софья Ахмутдиновна,
      Марган Ахметович Мерзабековы.
      "Он есть и продолжает быть"
      И ещё об одном.
      Всем семейством мы долго думали, как сказать Максику и Крису о том, что произошло. Ничего не придумали и вместе с Вероникой решили просто подождать, ничего не говорить им пока: четыре годика и два годика - все равно не поймут. И слава Богу. Подождем. Скажем позже. Как нибудь потом. Артем ведь часто уезжал в командировки. Бывало надолго.
      Но не прошло и дня, как Максик спросил Веронику:
      - А почему папа не звонит нам? (Артем всегда, когда бывал в командировках, обязательно каждый день разговаривал с детьми по телефону).
      - Папа очень далеко и очень занят - ему трудно позвонить домой.
      - Тогда давай мы позвоним ему!
      - Ты знаешь, Макся, папа забыл дома свой мобильный телефон.
      Сели все вместе ужинать, оставив стул, на котором обычно сидел Артем, свободным. Договорились, что ни слова о произошедшем при детях. Но двухлетний Кристик подошел к стулу, произнес одним дыханием:
      - Па-па... па-па... - и вопросительно посмотрел на всех нас.
      Прошел ещё день, и Макся спросил одного из взрослых:
      - А папа скоро вернется?
      - Ну конечно...
      Максик подумал и грустно сказал:
      - А ты знаешь, я думаю, что папа уже никогда не вернется...
      - Ну что ты, Макся! Почему ты так решил?
      - Так...
      После этого разговора мы поняли, что Максимилиану необходимо сказать, что произошло. Иначе он потом будет считать всех нас обманщиками.
      Разговор, естественно, должна была вести Вероника. Она сказала Максику, что когда папа летел на самолете, к папе явился Бог и попросил пойти к нему на небо, чтобы помочь бороться со злом. И папа, конечно, согласился.
      Такое объяснение было вполне естественным для четырехлетнего Максима. Артем был глубоко, искренне верующим человеком и старался привить веру и сыновьям. Максик не только знал от него уйму сказок, но и слушал папины пересказы сюжетов из Ветхого и Нового Завета. Артем и Вероника любили водить сыновей в Успенский собор Новодевичьего монастыря и ставить там свечи. Даже двухлетний Кристиан с интересом принимал в этом посильное участие.
      Так что Максик понял объяснение Вероники. Однако задал вполне человеческий, земной вопрос:
      - А папа не мог попросить Бога, чтобы он разрешил папе побыть с нами ещё хоть немножечко? Ведь нам папа тоже очень нужен...
      Сейчас они оба - и Максик и Кристик каждое утро подходят к папиным фотографиям, желают папе доброго утра. А по вечерам - спокойной ночи. И оба нежно гладят папины руки.
      Вероника и все мы объяснили им, что Артем никуда не исчез. Он с нами. С ним можно разговаривать. Он все видит, все слышит. К сожалению, он не может ответить нам словами. Но он всегда пришлет свой совет или помощь как-нибудь иначе...
      Ребята верят.
      И как им не верить, если и мы все, взрослые, тоже глубоко верим, что Артем - с нами... Иначе не может и быть.
      Разум и сердце отказываются принимать смерть сына, мужа, брата, отца. Еще упрямее, чем в первый день, в то утро, когда на нас обрушилась страшная весть.
      Не верьте, что время лечит. Я пишу эти строки через пять с лишним месяцев после трагедии. Но она никуда не ушла, не отодвинулась, не ослабла. Как никуда не ушел и сын.
      Мы все разговариваем с ним. Может быть, только в этом наше спасение...
      Падая, он сверкнул на небосклоне яркой звездой. Я не знаю, успели ли люди загадать желание. Но я хочу надеяться, что все желания и все мечты честные желания и светлые мечты - сбудутся.
      Может быть, своей смертью он искупил многие наши грехи...
      Генрих Боровик