Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

— Я это слышал, Жуан! Принц похвалил тебя!

— Это не понравилось вам, дядя Монтолон. Я это хорошо заметил и почти уверен в том, что вы фехтуете лучше принца, потому что всегда, когда вы со мной занимаетесь, из каждых трех или четырех ударов — один ваш!

— Тебе необходимо еще многому поучиться, ведь ты еще очень молод, мой милый! Для твоих лет ты уже достаточно ловок. Если ты будешь так продолжать заниматься, то спустя десять лет из тебя выйдет добрый солдат.

— Только через десять лет, дядя Монтолон?

— Ну, может быть, и раньше.

— Я уже теперь чувствую большую силу в своих руках, но знаю, что вы все еще недовольны мною, и поэтому стараюсь, желая заслужить вашу похвалу, которая для меня дороже всего, — сказал маленький всадник, смело и уверенно сидящий на лошади. — Часто, когда я слышу рассказы о ваших походах, мной овладевает страстное желание самому в них участвовать, и я стараюсь учиться, чтобы достичь совершенства в фехтовании. А что, дядя Монтолон, должно быть, весело сражаться самому?

Маркиз с удовольствием посмотрел на Жуана, красивое лицо которого выражало детскую непосредственность. Слова мальчика понравились ему, и он охотно продолжал с ним разговор, проезжая дальше по все еще людным аллеям леса.

Вечер становился холодным, так как уже началась осень. Последние лучи заходящего солнца освещали уже начинавшие краснеть листья.

Валентино между тем уже давно скрылся из глаз Жуана и маркиза. Предположение последних о том, что дон Олимпио Агуадо был уже дома, оказалось ошибочным. Валентино оставил экипаж в то время, когда тот находился возле Елисейского дворца, и оставил его, конечно, по очень важным причинам, потому что иначе он не решился бы с такой поспешностью спрыгнуть со своего места, занимаемого им возле кучера.

По словам Валентино, Олимпио исчез во дворце около пяти часов назад, после того как он попросил аудиенции у адъютанта принца-президента и Луи Наполеон уже готов был дать согласие на нее. Едва Валентино снова занял свое место возле кучера, как мимо него проехала открытая карета, в которой он увидел мнимого герцога и позади него слугу Джона. Он не мог ошибиться в этом, потому что лицо слуги так резко бросалось в глаза, что Валентино вскрикнул от радости.

— Я должен видеть, куда они отправятся и где находится их мошеннический притон, — вскрикнул он внезапно, соскакивая на землю, к великому удивлению кучера. — Скажи только благородному дону, что я отправился за герцогом Медина!

С этими словами Валентино бросился в Елисейские поля, в то время как кучер с удивлением смотрел ему вслед. Он никак не мог себе объяснить такого поведения и склонен был предположить, что в голову столь благоразумного до сих пор Валентино внезапно пришла какая-то дикая мысль. Ему не оставалось ничего иного, как передать дону Олимпио Агуадо слова убежавшего слуги.

Валентино бросился за каретой Эндемо, которую он старался не выпускать из вида. Случай ему благоприятствовал, потому что прекрасный светлый день собрал большое количество экипажей и всадников, так что мнимый герцог мог ехать только шагом. Валентино должен был остерегаться быть замеченным и узнанным Джоном, но он был достаточно ловок, для того чтобы избежать опасности.

Для Эндемо такое препятствие во время прогулки казалось не совсем приятным; он отдал приказание вознице направиться в близлежащую Дофинскую аллею, с тем чтобы потом проехать Булонским лесом. Следуя за экипажем, Валентино не спускал с него глаз и таким образом быстро достиг Дофинских ворот и Булонского леса, несколько похожего на Берлинский зоологический сад.

Будучи прежде диким местом, очень любимым дуэлянтами и самоубийцами, он в настоящее время представлял собой прекрасный парк, обязанный Людовику XVIII своим очарованием. Июльская революция сорок восьмого года не обратила на него внимания, а в правление Луи Наполеона он сделался любимым местом для прогулок парижан, и в нем, в особенности по берегам Сены, постоянно совершало моцион избранное общество в экипажах и на, лошадях. В послеполуденные часы на главных аллеях Булонского леса движется необозримый ряд экипажей. В настоящую минуту это обстоятельство позволило Валентино не терять из виду кареты мнимого герцога; когда же она свернула с боковой аллеи, слуга Олимпио должен был бежать, для того чтобы не упустить ее. Тут-то его и заметили маркиз и Жуан. Валентино же был так занят преследованием своей цели, что не заметил маркиза, он видел перед собой только карету мнимого герцога. Он еще не чувствовал усталости, хотя продолжительный бег стеснял его дыхание; конечно, он неоднократно при этом подвергался опасности свалить с ног кого-нибудь из гуляющих или быть замеченным Джоном; однако же он ловко сумел избежать этих неприятностей, держась преимущественно в тени деревьев. Через несколько минут карета Эндемо повернула назад в город. Валентино все еще следовал за ней на небольшом расстоянии. Было уже темно, когда экипаж и его преследователь достигли городских улиц.

«Если я не упаду, как мертвая пчела, то на этот раз открою-таки след обоих негодяев, — пробормотал Валентино тихо. — Я должен знать, где этот герцог устроил свою берлогу. Без сомнения, он держит у себя бедную сеньориту и теперь ему не удастся спрятать ее от нас. Такая плутня не всегда сходит с рук. Валентино не побоится вас! Скачите хоть так, чтобы сыпались миллионы искр, я еще не дошел до совершенного истощения сил! Скачите, скачите, конечно, не так быстро, как перед этим, но уйти от меня вы не должны, если только я не упаду в обморок; дон Олимпио должен найти сеньориту, клянусь вам в этом».

В это время карета Эндемо завернула в широкую аллею Жозефины и остановилась перед прекрасным домом, находившимся почти в середине длинной улицы Бассано. Перед порталом дома стояла карета: без сомнения, у мнимого герцога был кто-то с визитом.

Когда Валентино подошел к дому и Джон спрыгнул на землю, чтобы помочь своему господину выйти из кареты, к дому снова подъехала карета, по-видимому с другим посетителем герцога Медина.

Джон доложил герцогу о прибытии этой новой кареты, после чего тот обратился с приглашением к приехавшему к нему гостю, что показывало, что этот последний был для него особенно дорог.

— Позвольте вас приветствовать, мой любезный доктор, — сказал Эндемо по-испански, в то время как подавал руку старому, бледному и постоянно улыбающемуся господину, приглашая его в покои.

— Мой любезный доктор, — повторил Валентино, незаметно подошедший поближе, — что это все значит? Я должен во что бы то ни стало разведать обо всем. Во всяком случае, я достиг уже небольшого успеха, разведал, где проживает герцог, и если бы проклятый Джон не был здесь, то я смог бы очень быстро и незаметно подняться наверх, разыгрывая роль слуги доктора или какого-нибудь другого гостя. Может быть, есть еще и другой вход в дом, которым я мог бы воспользоваться. Нужно всегда хорошенько разведать позицию, прежде чем идти в атаку!

Великолепное здание, купленное мнимым герцогом, выходило порталом и высокими окнами на аллею Жозефины, между тем как задний фасад его прилегал к улице Кеплера. Из этого Валентино заключил, что здание огибалось двумя улицами и что, следовательно, с заднего фасада непременно должен быть запасной вход. Он решил, что этот ход предназначался для слуг и их семей.

Убедившись во всем этом, он подошел к той из карет, у которой его не могли бы заметить; это была та самая карета, которая еще до приезда герцога стояла возле дома. Валентино поздоровался с кучером и слугой, которые сидели в ожидании господина на передке.

— Вы здесь уже очень долго, — начал он. — Кто такой ваш господин, и что он так долго находится у господина герцога?

Слуга посмотрел на спрашивающего Валентино очень высокомерно; известно, что слуги и второстепенные чиновники гораздо образованнее своих господ и министров; но когда он увидел, что спрашивающий тоже носил ливрею, то снизошел до ответа:

— Генерал Персиньи, любезнейший, отдает визит герцогу де Медина.

— А-а, — произнес Валентино, — генерал Персиньи. Вы его не провожаете в отель герцога?

— Он этого не любит и скоро сам выйдет к экипажу.

— Долго же еще вам его ждать, нечего сказать, тяжела наша жизнь, — иронически посетовал Валентино, чего, однако, не заметил слуга Персиньи.

— Так угодно небу! Нужно по целым дням сидеть и ожидать, зачастую на холодном вечернем воздухе.

— Это скандал! Но поверьте мне, настанет время, и произойдет переворот, — вновь пошутил Валентино, поклонился слуге и кучеру и заторопился к заднему фасаду дома.

Валентино достиг улицы Кеплера и вскоре отыскал задний ход; зеркало, висевшее там, отражало освещенный коридор. Он смело отпер дверь. Швейцар вышел к нему навстречу.

— Мой господин, генерал Персиньи, находится в покоях господина герцога, — сказал несколько кичливо Валентино, заносчивый тон доставляет ему удовольствие и придает смелости. — Мне нужно его увидеть. Я подожду в передней.

— По этой лестнице, первый ход направо, последняя дверь, — ответил швейцар, показывая на слабо освещенный ход.

— Передняя прилегает к покоям самого герцога? — спросил холодно Валентино.

— Из нее ведут две двери в покои его светлости: правая — в ту комнату, в которой находится теперь герцог с генералом, левая, — в кабинет его светлости.

— Будет ли там камердинер Джон, чтобы доложить обо мне генералу?

— Джона там нет, но вы позвоните, и он выйдет и доложит о вас вашему господину.

— Превосходно, я остерегусь касаться этого звонка, — хотел сказать Валентино, но преодолел свою радость и — проговорил тихо: — Благодарю, милостивый государь.

Он стал тихо подниматься по указанной ему лестнице. Никто не встретил его в ярко освещенном коридоре, покрытом мягкими коврами, которые заглушали шаги. Валентино повернул в указанный ему коридор и пошел по нему вплоть до последней двери. Хоть швейцар и сказал Валентино, что в передней не будет слуг, однако же на него напало невольное чувство страха. Что, если бы Джон случайно вышел к нему навстречу, идя в зал на зов своего господина?

Во всяком случае, предприятие, задуманное Валентино, было довольно опасным и при нынешних обстоятельствах даже безрассудным, но Валентино решился наконец добиться положительных результатов в поисках сеньориты Долорес. Может случиться, что он опять попадет в руки мнимого герцога. Поэтому-то невольный страх и охватил Валентино, но он поборол его в себе и смело пошел вперед. Ему хотелось услужить своему господину и отомстить герцогу и Джону за свое заключение. Он преднамеренно не стал расспрашивать ничего у швейцара внизу, потому что такое любопытство могло бы возбудить подозрение.

Валентино пришла мысль спастись в случае нужды бегством: задний ход, по которому он вошел сюда, был для этого как нельзя более удобным. Он открыл дверь передней. Она была совершенно пуста. Валентино ясно услышал разговор, происходивший в одной из соседних комнат, в которую вела правая дверь передней; он даже ясно различил три голоса: мнимого герцога, генерала Персиньи и доктора. Зачем с ними был доктор? Долорес больна? Необходимо все узнать.

Он начал прислушиваться; что, если бы в эту минуту в комнате появился Джон? Это было очень опасным положением для Валентино, но он зашел уже так далеко, что не мог уйти, не доведя дело до конца.

В салоне говорили о самых обыденных вещах: о театрах, о прелестных танцовщицах и о принце-президенте. Вдруг слуга Олимпио услышал, что Персиньи стал прощаться; герцог вызвался проводить его в переднюю, очевидно, намеревался сказать ему что-то такое, что не следовало бы слышать доктору.

Валентино должен был где-нибудь спрятаться. С быстротой молнии окинул он взглядом переднюю, но в ней не было ни занавески, ни портьеры, где бы можно было укрыться. Шаги уже приближались к двери, ведущей из салона в переднюю, а Валентино все еще стоял в нерешительности. В эту минуту взгляд Валентино упал на дверь, ведущую в кабинет герцога, который прилегал к залу, где ожидал доктор и где должен был происходить разговор после ухода Персиньи.

Валентино в несколько прыжков достиг этой двери, быстро ее открыл, а затем захлопнул за собой в то самое мгновение, как отворилась другая дверь. Минута решила все: он избежал опасности быть увиденным. В освещенной лампой матовой комнате, в которую он вошел, к счастью, не было никого.

Валентино самодовольно улыбнулся — лучшей засады невозможно было найти. Стоявшие на камине золотые часы только что пробили восемь. В этой комнате было одно окно, закрытое двойной тяжелой занавеской. Направо от него стояли дорогой резной письменный стол, диван, несколько мягких кресел и маленький стол. Зеркало в золотой раме и довольно большое количество картин, написанных маслом, украшали эту комнату, похожую на будуар.

Еще роскошнее была спальня мнимого герцога, в которую Валентино бросил беглый взгляд. Около одной из ее стен стояла небесного цвета кровать с шелковыми подушками, задрапированная полуотдернутыми занавесками. Возле нее находилась золоченая колонна, у подножья которой примостился мраморный столик, а наверху помещалась лампа, излучавшая нежный красноватый свет. Множество оттоманок, маленьких столов, заставленных вазами с фруктами и бутылками вина, превосходное зеркало и прекрасные мраморные статуи — все демонстрировало комфорт и княжескую роскошь.

Валентино слышал, как герцог обменялся в передней с Персиньи несколькими фразами; с лихорадочным нетерпением он ожидал возвращения герцога в зал, отделявшийся от кабинета портьерой, закрывавшей дверь.

Слуга Олимпио занял место между дверью и портьерой — таким образом он мог хорошо слышать все, о чем будут говорить в зале, и, кроме того, был в очень выгодном положении: его не могли заметить в том случае, если бы кто-нибудь вошел в кабинет — он был закрыт занавеской. При всем этом Валентино очень сильно рисковал, ибо за такой сумасбродный поступок Олимпио его бы не одобрил. Да и другой слуга, менее привязанный к своему господину, никогда бы не решился.

Герцог возвратился в салон, послышался его голос.

— Теперь мы одни, доктор, — сказал он, протягивая посетителю руки. — Вы ко мне с хорошими вестями?..

— Насчет больной сеньориты, господин герцог. Я вторично посетил бедняжку и постарался тщательнее исследовать состояние ее здоровья для того, чтобы, подражая вам, ее благородному рыцарю, ее врагу, вылечить ее от сумасшествия.

— Благодарю вас за усердие, какие результаты можете вы мне сообщить?

— Неблагоприятные, ваша светлость. С сеньоритой происходит то же, что случается с большей частью лиц, одержимых помешательством, — она не расстается со своими мыслями! Но не бойтесь ничего, болезнь еще не укоренилась и может быть вылечена!

— Но я прошу вас устроить так, чтобы при моем следующем посещении она была бы полностью покорной. Вы меня понимаете?

— К этому я прилагаю все мои старания, господин герцог! Будьте уверены, я не упущу ни малейшего средства для того, чтобы усмирить и вылечить от бредовых идей больную, видимо, начавшую поправляться. Следует также признаться, что с каждым днем она становится все красивее и красивее. Я пригрозил ей принудительными средствами в случае, если она снова будет упрямиться при вашем ближайшем визите; но не мог же я сделать этого сам, не спросив предварительно вашего разрешения на этот счет. Вы видите, что я действую с величайшей осторожностью, желая доставить вам удовольствие. Однако, судя по высказываниям и ее поведению (все это я занес на бумагу, для того чтобы вы могли ознакомиться с ходом болезни), я считаю невозможным успокоить сеньориту без применения принудительных средств.

— В чем они состоят, доктор?

— О, вы можете не бояться, они не причинят ей особенных страданий, я за это вам ручаюсь как врач, который лечит вашу бедную больную. Эти средства вовсе не вредны и могут быть употреблены только в том случае, если вы намерены добиться от моей пациентки желаемого… При своих визитах я обхожусь без них. Я не забыл отдать приказание сиделкам, чтобы они держали сеньориту в покое. При вашем появлении она будет находиться в постели и ей не будет позволено покидать своего места.

— Проклятые мошенники, — пробормотал Валентино. — Пресвятая Дева, окажи сострадание! Бедная сеньорита скована по рукам и ногам и без этих принудительных средств. Мои руки дрожат от ярости! Они сделали бедняжку сумасшедшей!

— Если больная принуждает нас к этому и если вы мне скажете, что эти меры предосторожности не будут вредны, вы имеете право, доктор…

— Без всякого сомнения, господин герцог, я даю вам свое докторское слово! Все произойдет с самой нежнейшей заботливостью, и вы будете иметь возможность достигнуть столь же заслуженного, сколь и понятного желания говорить с сеньоритой.

— Хвала святым! Она, стало быть, все еще в состоянии защищаться от него, — пробормотал добрый Валентино.

— В таком случае, доктор, делайте, что вы найдете нужным, — сказал Эндемо, — так что в случае, если вас не будет на месте, прикажите, чтобы все было сделано по вашей воле. Кстати, вы говорили о бумагах?..

— Точно так, я пришел сюда, чтобы передать для просмотра вашей светлости эти отчеты о состоянии здоровья больной, подписанные мною. Из этих бумаг вам сразу станет очевидным как сумасшествие сеньориты, так и возможность его исцеления.

До сих пор Валентино тщетно надеялся услышать имя доктора, мнимый герцог, казалось, старался не произносить его. Валентино ничего не оставалось делать, как следовать за доктором, после того как тот покинет дом. Ему было очень досадно, почему он не спросил об этом кучера доктора, теперь уже было поздно, так как гость попрощался с герцогом.

Когда Валентино уже собрался выскользнуть из своей засады, ему показалось вполне реальным взглянуть на лицо доктора, поэтому он посмотрел сквозь замочную скважину и увидел этого негодяя, продавшегося герцогу за деньги. Мнимый герцог только что взял бумаги из рук доктора, почтительно ему поклонившегося.

Валентино очень внимательно рассмотрел эту смеющуюся обезьяну и уже хотел оставить кабинет с намерением последовать за доктором и таким образом узнать местопребывание разыскиваемой сеньориты Долорес, как вдруг он услышал, что герцог уже положил руку на ручку двери, ведущей в кабинет, и в то же самое время до него донесся голос Джона, который в передней подавал господину доктору плащ и шляпу.

Бегство и преследование Луазона оказалось под угрозой. Валентино пробормотал сквозь зубы проклятие, вообразив себя уже в руках врагов, имевших в эту минуту такое преимущество над ним, что ему не представлялось никакого спасения. Однако у него оставался еще один выход из создавшейся ситуации: он мог не следовать за доктором, а спрятаться здесь, и Валентино так и сделал, вернувшись в свою засаду между дверью и тяжелой, широкой портьерой, которую обложил вокруг себя, так что был полностью ею укутан, как кокон.

Едва он успел это сделать, как герцог уже открыл одну половину двери и поспешными шагами вошел в свой кабинет. Положение Валентино было очень затруднительным. Если он не совсем тщательно закрыл себя портьерой, если оставил открытым хотя бы один мизинец, то мог бы считать себя пропавшим, так как по призыву герцога сбежались бы все слуги, от которых Валентино не смог бы отделаться без последствий. Сердце Валентино учащенно билось при виде неминуемой опасности, он затаил дыхание, чтобы остаться незамеченным.

Действительно, как мог Эндемо заподозрить, что слуга Олимпио был от него так близко, что стоило ему только протянуть руку к портьере, чтобы схватить его. Валентино не двигался ни единым мускулом, а Эндемо запер двери и пошел по кабинету. В руке у него были бумаги, переданные доктором и, как слышал Валентино, подписанные рукой доктора. Вдруг в голове резвого малого промелькнула мысль, хотя он находился в самой опасной ситуации, какую себе только можно представить: если бы ему удалось овладеть этими бумагами, то он узнал бы имя доктора и местопребывание сеньориты. Но он не мог пошевельнуться в своей засаде. Комната была так мала, что в ней было все видно как на ладони.

Эндемо подошел к своему письменному столу; Валентино слышал, как он открыл его и спрятал бумаги доктора. В эту минуту в кабинет вошел Джон; что, если бы он, заметив откинутые портьеры, вздумал бы подойти ближе, чтобы их поправить? Он, казалось, был удержан от этого только обращенным к нему вопросом Эндемо, стоят ли еще у подъезда экипажи?

— Все готово, ваша светлость, — ответил Джон.

— Я хочу в оперу, — сказал мнимый герцог, — поторопись! Возьми мой плащ в экипаж, так как теперь холодно.

— Извините, ваша светлость, был ли при генерале Персиньи слуга? — спросил Джон.

При этом вопросе по спине Валентино забегали мурашки, его как бы окатили холодной водой, ибо он очень хорошо знал, к чему должен был привести этот вопрос.

— Я не видел никакого слуги в передней. Почему ты это спрашиваешь?

— Швейцар заднего фасада утверждает, что он пропустил какого-то человека, назвавшего себя слугой генерала Персиньи.

— И этот слуга не вышел к тебе с генералом?

— Я не заметил никого.

— Старик, очевидно, мечтал; я не хочу держать дольше этого человека, он совсем не способен служить!

— Ваша светлость, хотите сказать, что он пьет?

— Больше, чем приличествует ему как швейцару. Утром я поговорю с ним. Поторопись вынести мои вещи в экипаж!

Джон оставил кабинет, и Валентино смог слегка передохнуть. Эндемо, казалось, хотел что-то сделать в зале, он прошел мимо засады Валентино и захлопнул за собой дверь.

Этим моментом слуга Олимпио должен был воспользоваться во что бы то ни стало, Эндемо оставил ключ в письменном столе, очевидно, в виду скорого своего возвращения в кабинет, а Валентино хотел завладеть бумагами доктора. Решившись, он вышел из своей засады. Мнимый герцог что-то делал в зале; минута была благоприятной. Джон пошел к экипажу и не мог быстро возвратиться оттуда.

Красивый и маленький ключ герцога действительно был в письменном столе. Валентине быстро открыл корзинку стола — бумаги лежали наверху; не теряя времени для осмотра, он схватил их и поспешил к двери, ведущей в переднюю, — там было пусто. Валентино быстро пошел по коридору, ведущему к запасному выходу.

Только он спустился на несколько ступенек, как в конце лестницы заметил старого швейцара, без сомнения, поджидавшего Джона; мнимый герцог на этот раз был несправедлив к нему: старик был совершенно трезвый и в полном рассудке. Пути назад для Валентино были отрезаны. В случае необходимости он должен был пробиться силой.

— О-о! — вскрикнул швейцар. — Ну, теперь я вижу, что был прав, так как вы здесь! Каким образом это могло случиться, любезный друг, ведь ваш генерал уже давно уехал!

— Я попал не в ту комнату и там заснул. Камердинер Джон только что меня разбудил…

— Так-так, ну так спешите же быстрей домой. Ваш генерал уже с час как отбыл… Да, заснул. Это может случиться с кем угодно, — бормотал старый, выпуская Валентино из дома.

Когда тот достиг улицы Каплера, то, все еще придерживая рукой свой карман, громко рассмеялся.

— Вы — трусливые звери! Вы — ослы! — воскликнул он, весьма довольный. — Я сыграл с вами такую штучку, которая разъярит вас, когда вы узнаете о ней. Если в среду дураков закрадывается один умный, то он сделает болванами всех остальных! Здесь, здесь у меня в руках тайна! Ну-ка, становитесь-ка теперь на костыли и попробуйте от меня удрать. Валентино окончательно перехитрил вас, и мой господин, благородный дон Агуадо, не замедлит начать против вас процесс, найдет свою сеньориту и спасет ее!

С этими словами Валентино поспешил к аллее Жозефины, не выпуская из рук бумаги. Он не терял времени на их осмотр; не хотел тратить ни одной секунды, чтобы только как можно скорее сообщить дону Олимпио о своих успехах.

Бывший управляющий Эндемо не подозревал о постигшей его потере. Возвратившись из зала в свой кабинет, он вынул ключ из письменного стола и пошел в оперу.

XXVIII. НАКАНУНЕ СТРАШНОГО ДНЯ

Странное исчезновение принца Камерата дало Олимпио основание подозревать в этом Морни и даже самого президента. Мы видели, что опытный и рассудительный дон Агуадо неоднократно давал принцу советы действовать осторожнее и не прибегать к силе. Но по-юношески пылкий и нетерпеливый Камерата не обращал должного внимания на эти советы.

Олимпио уже боялся худых последствий во время жаркого спора между принцем и Морни, но никак не мог предположить, что уже через несколько часов после этого полисмены арестуют принца да еще столь грубым образом. Если бы он предчувствовал возможность такого события, то, конечно, остался бы вместе с маркизом в доме графини до тех пор, пока принц доехал бы до своего отеля, хотя из этого не было бы большого прока, ведь если особой принца хотели завладеть во что бы то ни стало, то, наверное, клевреты Морни окружили бы его дом и схватили бы испанца при выходе из экипажа.

Олимпио справлялся в отеле Камерата и узнал там недобрую весть, что ни принц, ни его слуга и кучер еще не возвращались домой. Эта весть привела дона Агуадо в некоторое изумление. Для того чтобы до приверженцев принца не могла дойти о нем никакая весть, нашли удобным обезвредить сопровождавшую его свиту. Это бросало на все происшедшее совершенно особенный свет, так что Олимпио напал на его нить. Конец его зрелых размышлений был таков, что он решился ехать к Наполеону просить у него аудиенции и требовать объяснения, решив для себя бесповоротно, что готов разделить судьбу своего друга.

Наполеон не знал, что принц Камерата и Олимпио связаны тесной дружбой, потому что принял доклад о нем и отдал приказание просить дона Олимпио в приемный зал дворца. Он надеялся в этом геркулесовского сложения испанце и его друге маркизе де Монтолоне найти людей, способных помочь ему в осуществлении его планов. Уже при первой встрече с ними в Лондоне он задумал воспользоваться когда-нибудь этими храбрыми и много испытавшими друзьями. Теперь приближалось роковое время, и принцу были нужны соратники, которым он мог бы доверять, поэтому он с радостью принял Олимпио.

Олимпио твердой и уверенной походкой прошел в роскошную приемную президента. Старый вояка принадлежал к тем натурам, которые, будучи раздраженными, не доводят себя до запальчивости, как это — было, например, с Камерата. Они сохраняют полное спокойствие и решительность в самые тяжелые и трудные минуты жизни, и только тогда, когда дело доходило до открытого боя, Олимпио давал волю своему чувству и наносил удары, которые его враги никогда не забывали.

Необыкновенно мощная фигура испанца придавала вес его словам. Известно, что в отношении низкорослых и тщедушных на вид людей, как бы они ни были нравственно сильны, люди позволяют себе больше насмешек и издевательств, чем в отношении лиц, импонирующих самой своей фигурой!

Вскоре после приезда Олимпио в приемный зал вошел принц-президент, сопровождаемый несколькими адъютантами. Он приветствовал дона Агуадо с особенной любезностью. Маленький принц и огромный дон представляли между собой поразительный внешний контраст.

Луи Наполеон не мог не заметить дона Олимпио в салоне госпожи Монтихо накануне, потому что для этого тот был слишком видным человеком и вел себя достаточно непринужденно. Тем не менее, однако, принц-президент, кажется, имел причины приветствовать Олимпио в приемном зале так, как будто он видел его в Париже в первый раз.

— Когда мне доложили о вас, дон Олимпио, я вспомнил, что видел вас в Лондоне и говорил в вами.

— Действительно, monseigneur, а именно в доме почтенного господина Говарда!

— Совершенно справедливо, я только забыл об этом.

— Я имел честь также быть с вами рядом и здесь, во Франции.

— А, я вспоминаю теперь, что видел вас на последней компьенской охоте, — сказал Луи Наполеон, обходя воспоминания о господине Говарде, — вас и господина маркиза де, де…

— Де Монтолон, monseigneur! — помог Олимпио.

— Как мог я позабыть это столь известное в истории Франции имя! Действительно, в настоящую минуту на мне лежит много тяжелых обязанностей! Я бы охотно хотел обменяться с вами, дон Агуадо, несколькими откровениями, касающимися только вас, господина маркиза и меня…

— Такая беседа была бы и для меня очень желательной, monseigneur! — ответил Олимпио.

Этот ответ испанца дал Луи Наполеону надежду на благоприятный исход переговоров, вследствие чего он приобрел бы для своих смелых предприятий таких решительных и смелых людей, как Олимпио и маркиз, поэтому он дал своей свите приказание оставить его одного с доном Олимпио.

— Я хотел бы с вами побеседовать, дон Агуадо, присаживайтесь и выслушайте меня. Я надеюсь, что вы полностью меня поймете, если даже я и не выскажусь так откровенно, как бы вам и мне было желательно. Я имею надобность заручиться еще несколькими такими испытанными и храбрыми, такими благородными и превосходными людьми, как вы и маркиз де Монтолон. Прошу, не отказывайтесь, не выслушав, дон Агуадо! Я далеко не сторонник красивых фраз. Все, что я говорю, есть мое внутреннее искреннее убеждение!

— Свойство, без сомнения, незаменимое для главы государства. Я позволю себе поступать так же всегда, — сказал Олимпио с почтительным поклоном.

— Вы также имеете ко мне дело и хотите что-то сообщить? Очень хорошо! Позвольте же мне, дон Агуадо, говорить первому. Быть может, моя откровенность послужит вам на пользу при вашем сообщении. Вы служили под предводительством генерала Кабрера?

— Маркиз и я сражались за инфанта дона Карлоса, за слабого, monseigneur!

— Превосходно! Никто более не мог быть достойным этого места. Слушайте. В войсках республики освободились две генеральские шпаги — я спрашиваю вас, согласитесь ли вы и маркиз де Монтолон принять их?.. О, будьте вполне откровенны, мой дорогой дон!

— Премного благодарен за честь, monseigneur! Однако необходимо прежде всего обговорить с вами условия вашего предложения.

— Совершенно справедливо, дон Агуадо. Мои условия очень простые. Безусловное следование моим приказаниям, строгое выполнение любого предписания, исходящего из моего кабинета.

— И также предписаний господина герцога де Морни?