Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

— Мой любезный Камерата, — сказал Олимпио, пожав плечами, — я знаю только то, что прекрасные дамы имеют много причуд! Вы не первый и не последний из тех мужчин, которым графиня отказывает в своем расположении с тем, чтобы по прошествии нескольких месяцев полностью забыть! Стало быть, нужно привыкнуть к таким тщеславным и честолюбивым дамам!

— Я должен был уйти: у нее были гости, я видел стоящий недалеко от дома…

— Без сомнения, кабриолет принца-президента?

— Это от меня хотели скрыть, дон Олимпио, и скрыли не совсем ловко! Моему слуге было сказано, что дамы отправились на несколько месяцев в путешествие и приказали мне кланяться. По возвращении они будут рады меня видеть.

— Ну, мой любезный принц, конечно, сильно сгущает краски! Этот ответ еще не делает вашей любви безнадежной.

— Я принял уже свое решение.

— Прежде чем вы его мне расскажете, чокнемся, принц, — сказал со смехом Олимпио, подойдя к столу и взяв в руки стакан. — Я пью с вами за нашу добрую дружбу!

— На такое приглашение я готов ответить с большой радостью, — сказал Камерата, все еще находившийся в большом волнении, так что бледное, тонко очерченное лицо его пылало, — в знак доброй дружбы, мой любезный дон!

Оба собеседника осушили бокалы.

— Ну-с, перейдем к вашему решению.

— Я должен знать правду об этом анонимном письме, Олимпио, до тех пор я не могу ни принять твердого решения, ни действовать. Вы знаете, что из-за молодой графини было уже много дуэлей, быть может, будет и еще одна.

— Не торопитесь, принц.

— То же самое себе говорю и я, и поэтому буду спокойно выжидать решительной минуты.

— Вы не покинете Париж?

— Ни за какие деньги! Мне нечего бояться, Олимпио. Меня пытаются удалить этим письмом и отказом, данным мне в доме графини, но я не хочу сдаваться без борьбы! Я останусь здесь и буду зорко следить за домом № 10 на улице Сент-Антуан. О, пусть не думают, что они имеют дело с Дон-Кихотом! Клянусь всеми святыми!

— Ваше решение может быть полностью оправдано, принц.

— Когда произойдет так называемое возвращение дам, то я снова навещу салон — и…

— Вы хотите выжидать?..

— А что мне остается, Олимпио! Я люблю Евгению до безумия! Она дала мне доказательство того, что отвечает взаимностью. Если она предпочитает кого-нибудь другого, то один из нас должен умереть!

— Вы любите сильно, принц, я этому верю, но вам не следовало бы принимать так горячо к сердцу слова молодой графини.

— Требуйте от меня всего, что хотите, Олимпио, но только не того, чтобы я спокойно смотрел, как она отдает свою руку другому! Одна мысль об этом уже приводит меня в бешенство; а когда настанет решающая минута, то я начну действовать.

— Мне кажется, принц Камерата, что вы первый раз терпите неудачу в вашей жизни, в другой раз вы уже будете спокойнее смотреть на такие вещи.

— Вы ничего не измените в моем решении, Олимпио!

— Я боюсь, что вы в ближайшее время приметесь за исполнение своего плана, я предчувствую это!

— С проклятием на устах я предпочту смерть такой жизни, в которой я увидел бы рядом с другим мужчиной ту, которую люблю! Я не могу этого вынести, Олимпио!

— Пробуйте и делайте то, что вы решили, принц; но позвольте мне напомнить вам, что Луи Наполеон не примет вызова, не примет его в качестве главы государства.

— Тогда я заставлю его силой, Олимпио.

— Не торопитесь, мой друг.

— Я рассчитываю на вас и на маркиза! Пусть слово дружба не будет между нами пустым звуком, Олимпио!

— В горе и опасности мы всегда возле вас, принц! Не придавайте моим словам другого смысла! Я хочу только предостеречь вас!

— Не бойтесь ничего! Что должно случиться, то случится, хотим мы того или нет. Олимпио, я знаю, что вы тоже любите! Поставьте себя на мое место и скажите, прав я, говоря так, или нет? Я обожаю эту женщину! Я никого на земле не люблю так, как Евгению Монтихо! Не говорите мне, что она вела рассеянную жизнь, — это была вина ее матери. Я утверждаю, что и эта новая интрига — дело рук той же графини-матери! Евгения — ангел, она прекраснейшее, чудеснейшее создание, какое когда-нибудь, носила земля, и я хочу предложить ей жизнь, достойную ее. Согласитесь со мной, Олимпио, поймите меня! Я не в силах поступить иначе.

— Нужно надеяться, что дело обойдется намного лучше, чем я, быть может, предполагал в слишком большой заботе о вас, принц! Одно верно: вы можете рассчитывать на меня во всех превратностях судьбы!

— Благодарю вас за эти слова, они для меня очень важны, Олимпио, и вы, может быть, вскоре будете иметь возможность осуществить их на деле! Я предвижу неизбежность объяснения — моя пылкая любовь сделает его необходимым. Я хочу знать все — знать во что бы то ни стало…

Во время этого разговора во дворце маркиза де Монтолона Монье прибыл с тайным секретарем Мокардом к мисс Говард на улицу Ришелье. Молодая англичанка жила в большом изящном доме. Она существовала одной мыслью о принце-президенте, или нет — об его милости Луи Наполеоне! Он для нее не был главой государства, а только мужчиной, которого она страстно любила! Софи полностью доказала свою страстную любовь к Людовику, когда она, высокообразованная девушка из богатой семьи и знатной фамилии, согласилась следовать за ним в Париж и вверила ему и свою жизнь, и свое состояние.

Мысль о том, что Луи Наполеон когда-нибудь покинет и бросит ее, никогда не приходила мисс Говард в голову, она даже никогда бы и не поверила, если бы ей сказали о возможности такого поступка со стороны человека, которого так сильно любила и который неоднократно клялся ей в том же. Она требовала от него только одного — привязанности и не думала о будущем, не лелеяла пустых надежд.

Что говорили о ней грязные языки, как называли ее отношения с принцем — все это совсем не тревожило любовницу Наполеона — она любила его!

Вспоминала ли она когда-нибудь о своем отце, так рано ушедшем в могилу, чему была она причиной? Приходили ли ей на память слова, сказанные в последнюю минуту рокового свидания с отцом? Вставала ли в ее воображении добрая и любящая мать? Кто может на это ответить!

Если же в ее душу и закрадывались упреки совести, то она вспоминала о своем милом — приближался час его прихода, а рядом с ним Софи забывала про все, возле него она была счастлива! Она шла к нему навстречу, смотрела ему в глаза и укоряющие ее образы таяли.

С некоторых пор Софи тщетно ожидала принца: он приходил все реже и реже, был кроток, молчалив и мрачен. Нежным, полным любви голосом она спрашивала его о причинах, и «черный лгун» говорил о заботах правления. Это было единственное, все извиняющее оправдание! За ним он скрывал и действительные причины, и свои настоящие планы.

— О проклятые правительственные заботы, — восклицала часто с гневом Софи, — какие страдания они причиняют мне! Она верила в своего милого и прилагала все старания к тому, чтобы разгладить морщины и вызвать улыбку на мрачном лице. Она болтала, желая его развлечь, сама накрывала на стол для их обоюдного ужина, предлагая собственноручно приготовленные ею любимые блюда. Но все эти доказательства ее истинной, верной любви не в состоянии были удержать принца от охлаждения к Софи Говард. Он забыл все жертвы, принесенные ради него, и уже не интересовался ею: новый образ занял место в непостоянном сердце принца.

Когда мисс Говард доложили о приходе давно знакомого господина Мокарда, она сидела за письменным столом и писала маленькое письмо принцу. Она полагала, что доверенный Наполеона пришел от него с известием, поэтому сама пошла к двери, чтобы пригласить его войти.

Но как она была изумлена, увидев возле Мокарда незнакомого мужчину. Последний, судя по внешности, принадлежал к высшему сословию, в чем она никак не могла ошибиться, тем более увидев его вместе с Мокардом.

— Прошу меня извинить, мисс Говард, за то, что я рискую представить вам господина Монье, благородного человека из провинции, который намеревается в скором времени посетить Англию и вследствие этого просит вас сделать ему честь вашим знакомством!

— Это нескромная просьба, мисс Говард, но мой друг, Мокард, ободрил меня рискнуть на это!

— Господин де Монье надеется благодаря вашей доброте приобрести некоторые познания об Англии.

— Ваше доверие делает мне большую честь и, так как вас рекомендует господин Мокард, то, не колеблясь, я открою вам двери моего дома! Конечно, мои советы для вас будут слишком ничтожны, хотя и постараюсь быть вам, насколько будет возможно, полезной, — сказала Софи любезным тоном и пригласила обоих господ присесть к столу.

Она даже не подозревала, что открыла свой дом пройдохе, грязному сообщнику принца и что она благосклонно принимала мошенника.

Мокард вскоре под благовидным предлогом удалился, и Софи Говард осталась одна с агентом полиции Монье, называвшим себя провинциальным дворянином и корчившим из себя большого простака. Этим способом ему вскоре удалось приобрести расположение Софи, которая считала своим долгом давать добрые советы молодому, неопытному дворянину, представленному ей Мокардом, и вошла с ним в бескорыстные дружеские отношения.

Господин де Монье просил позволения посещать ее, и мисс Говард дала свое согласие, несмотря на то, что она очень редко принимала у себя мужчин. Первый шаг был сделан! Монье втерся в доверие Софи, и мы вскоре увидим, что он был больше всех прочих агентов способен употребить это доверие в интересах своего патрона, господина Карлье.

Спустя несколько недель он до того продвинулся в своем намерении, что считал это предприятие уже полностью удавшимся. Он уже считал возможным вскоре получить давно ожидаемый Карлье результат. О Луи Наполеоне между Монье и Софи не было сказано ни одного слова.

Принц-президент еще реже навещал мисс Говард — его время стало цениться еще дороже. Зато он проводил часы у прекрасной Евгении, нисколько не думая о бедной Софи. Любящие сердца, подобные Софи, не могут прожить ни одного дня без встреч с милым, и если она писала к нему несколько строк, свидетельствовавших о ее любви, то и это было достаточным для нее утешением.

Монье часто замечал на столе такие письма, но до сих пор не обращал на них никакого внимания, потому что не находил их годными для его цели. Однажды вечером он застал мисс Говард за сочинением письма принцу, которое она только что хотела вложить в красивый конверт, но положила на стол, желая поприветствовать вошедшего господина Монье.

Преданный ему агент Лютин после ряда долгих и тщетных попыток отослал в этот вечер ее служанку, Цофе, с каким-то поручением. Монье стал вновь разыгрывать откровенность, весьма понятную для провинциала, попавшего в водоворот парижской жизни; и внимательная, любезная Софи предложила гостю лимонад и вино. Она позвонила, желая позвать Цофе. Господин Монье ходил по комнате немного обеспокоенный. Служанка не отзывалась, и Софи попросила гостя извинить ее за то, что отлучится на минутку. Когда она удалилась, Монье быстро подошел к письменному столу и прочитал письмо, написанное мисс к Луи Наполеону и содержащее в себе приглашение на следующий вечер. Слово «принц» в нем не было упомянуто, так что письмо, написанное в кротких, но пылких выражениях, могло показаться адресованным хотя бы и Монье. Под письмом была поставлена подпись Софи — это было важнее всего. Агент мгновенно вложил послание в лежавший рядом конверт и спрятал его в карман. Начало плутовства удалось!

Софи Говард возвратилась в комнату — она сама принесла гостю освежительный лимонад. Монье умел ловко развлекать Софи и вышел от нее только после полуночи.

Мисс имела довольно серьезный разговор с Цофе, а затем пошла в свою спальню — из-за позднего часа она решила отправить письмо утром. Однако она не могла его найти! Софи начала тщательно его искать, хотя не могла объяснить себе причину пропажи письма. Цофе утверждала, что ничего на столе не трогала, а между тем письмо пропало. Не подозревавшая о краже, мисс Говард должна была получить объяснение всему происшедшему на следующий вечер — и сердце ее замерло!

Монье поспешил к Карлье и отдал ему письмо с замечанием, что, следуя приглашению, он на следующий вечер будет снова в салоне англичанки. Господин Карлье очень обрадовался врученному ему, несколько измятому письму, спрятал его и сердечно пожал руку ловкому агенту.

— Вы будете щедро награждены, мой любезный друг, ваша услуга незаменима, постарайтесь подумать о благополучном конце, когда задуманное дело будет выиграно, — радостно проговорил Карлье, потирая от удовольствия руки.

Он передал письмо Мокарду, а этот негодяй вручил его принцу, нимало не подозревавшему о подлой и, в сущности, гнусной интриге и о сопровождавших ее обстоятельствах. Он никогда не слышал имени Монье.

Вручив ему письмо, Мокард донес, что оно найдено у некоего господина Монье, подозреваемого в причастности к азартным играм. Неужели Луи Наполеон, прочитав письмо, не догадался о плутовстве? Может быть, он и не хотел догадываться.

— Monseigneur может убедиться в действительности дела, так как имеет возможность застать мисс Говард врасплох, — доложил Мокард. — В этот вечер тот, к кому было адресовано это письмо, без сомнения, будет у этой дамы. Если его не окажется, тогда, конечно, все дело можно будет приписать ошибке или мистификации.

Принц спрятал письмо.

— Я постараюсь убедиться, — сказал он мрачно. — Если слуга мисс Говард придет до вечера, то скажите ему, что я буду сегодня находиться в обществе!

Мокард низко поклонился в знак того, что выполнит в точности приказания принца, и тут же начал составлять донесения президенту относительно различных писем, прошений и благодарностей. Луи Наполеон казался очень рассеянным, что с ним, надо сознаться, случалось очень редко. Может, его тревожили угрызения совести относительно бедной Софи, которая всем пожертвовала ради него, а он так легко столкнул ее в пропасть, не подав даже руку помощи. Одним словом, принц был не в духе.

Когда закончился доклад, Наполеон выдержал несколько аудиенций, а затем провел вечер в обществе, о котором сказал Мокарду. Карлье знал уже, где находилось это общество, с особенной любовью посещаемое принцем уже на протяжении нескольких недель. В следующей главе мы будем вместе с принцем присутствовать в этом обществе, куда он отправился раньше, чем к своей бывшей возлюбленной мисс Говард.

XXIV. САЛОН УЛИЦЫ СЕНТ-АНТУАН, № 10

Елисейский дворец, улица Ришелье и улица Сент-Антуан лежат очень близко друг от друга. Если идти с Елисейских полей и завернуть потом на улицу Риволи, то, обойдя Пале-Рояль, выйдешь на левую сторону улицы Ришелье, между тем как улица Сент-Антуан составляет продолжение улицы Риволи. Местность, о которой мы говорим, очень знаменита и поэтому очень дорога: между улицей Риволи и Сеной находятся Тюильри и Лувр.

Дома этой части города почти сплошь состояли из дворцов, и знатный свет Парижа можно было видеть катающимся в изящных экипажах или верхом по бульварам, по Булонскому лесу, по Елисейским полям. Вечером экипажи везут гостей к освещенным домам богачей, принимающих в своих салонах высокопоставленное и блестящее общество. Это удовольствие обходится хозяевам гораздо дороже посещения театров и цирков, потому что салоны, желающие быть привлекательными и отвечающими ожиданиям светского общества, не должны скупиться на издержки и жертвы.

Во все времена в Париже были салоны, удовлетворяющие всевозможные вкусы. В одни собирались преимущественно авторитеты музыки, в другие входили знаменитые писатели, живописцы и скульпторы, в третьи сходились ученные, и, наконец, были четвертые, в которых царило веселье, вольные удовольствия и чувственность.

К салонам последнего рода принадлежал тот, который содержала графиня Монтихо в роскошном доме № 10 по улице Сент-Антуан. Подобные существовали и прежде в Мадриде и Лондоне. К этой много странствующей и с тонким вкусом даме каждый вечер собиралось многочисленное общество старых офицеров и дворян всех наций, богатых баловней счастья; короче, здесь находилась очень разношерстная и, в известной степени, интересная публика.

По поводу Лондона мы уже имели случай объяснить, каким образом госпожа Монтихо добывала средства для ведения такого образа жизни, и если наш рассказ верен, то и префект парижской полиции, господин Карлье, знал не менее верные слухи об этих путях и средствах, о собственной бедности госпожи Монтихо и о промотанных ею целых состояниях.

Высший свет Парижа считал за особенное счастье попасть в салон Монтихо, и в самом деле, только самые избранные имели в него доступ в последнее время. Если даже принца Камерата вздумали отстранить от него на несколько недель, то можно понять, что в этом салоне вращались лица, еще более высокопоставленные и богатые.

Умная мать, впрочем, думала снова открыть доступ в салон любезному принцу Камерата, рассчитывая, что в случае мимолетной привязанности Луи Наполеона, он был во всяком случае нелишним поклонником молодой графини Евгении. О таком богатом и славном кавалере любая могла только мечтать.

Что Камерата мог быть причиной тяжелой и роковой сцены, об этом госпожа Монтихо не подумала; она хотела только обеспечить себе на всякий случай тылы; и, нужно признаться, что опытная дама рассчитала наверняка!

Прелести ее дочери, бывшие, в сущности, главным магнитом салона, не могли сохранять вечно свою притягательную силу, и графиня Монтихо была совершенно вправе намечать для дочери по временам претендента на ее руку, который был бы по положению выше супруга ее первой дочери, герцога Альба. Она думала прежде всего о том, чтобы выбранный ею будущий зять был богатым и высокопоставленным; любовь не играла при этом никакой роли! Меньше всего любовь нужна в Париже, где беспрепятственно предаются склонностям тотчас же после свадьбы и где супруг и обожатель, супруга и метресса — это были обычные отношения; так что при богатом браке склонностям обеих половин супружеской четы не представлялось никаких границ!

Мы могли бы представить этому много примеров из скандальной хроники Парижа, но боимся повторить очень хорошо всем известное, так как газеты рассказывали достаточно обильно о самых высокопоставленных личностях с мельчайшими пикантными подробностями. Маркизы, герцогини, принцессы, княгини — у всех были подобные дела, и их супруги во все времена умели не скорбеть о таких пустяках. Позднее мы будем иметь случай рассказать о подобных вещах для того, чтобы бросить взгляд на эти аморальные отношения.

Однако возвратимся назад, к вечеру, о котором мы хотели рассказать. Он обещал быть интригующим, потому что, кроме сюрприза, предстоявшего мисс Говард, на нем должны были в первый раз встретиться в салоне госпожи Монтихо Луи Наполеон и принц Камерата.

Мы знаем намерения и пылкую любовь Камерата. Что касается Луи Наполеона, то мы должны сказать, что в последнее время принц-президент входил в большее и большее расположение обеих дам и питал самые смелые надежды. Камерата был совершенно прав, выражая Олимпио свое неверие в мнимый отъезд дам. Эти дамы не предпринимали никакого путешествия, а просто принцу-президенту хотелось чувствовать себя свободно и на просторе. На протяжении последнего времени он был единственным гостем обеих дам, и между ним и Евгенией завязались очень близкие отношения.

Луи Наполеон стал пользоваться таким расположением молодой графини, что не рассчитывал ни на какого серьезного соперника. Мать ее, замечая это, хотела воспользоваться встречей между Камерата и президентом, чтобы принудить Луи Наполеона к решительному шагу.

Конечно, старшая графиня не упускала из виду принца Камерата, но, само собой разумеется, Наполеон представлял собой более завидную и перспективную партию, чем испанский принц.

Евгения была уверена в любви к ней принца-президента. Уже после компьенской охоты она надеялась на его серьезную склонность, и эта надежда в результате настойчивых ухаживаний Луи Наполеона в ней усиливалась.

Она увидела в нем того принца, которого ей нагадала Родлоун, — один только он мог доставить молодой графине то блестящее будущее, которое ей прочили. Поэтому Евгения расточала в его обществе свои чары, прилагала все силы, чтобы его опутать и привязать к себе, а она была довольно опытной в подобных делах. С таким твердым расчетом стремилась она к овладению поклонником, что Луи Наполеон должен был признаться, что эта молодая графиня — прелестнейшее, восхитительнейшее создание, какое он когда-нибудь встречал! Перед Евгенией все больше и больше блекнул последний остаток чувства к Софи Говард — чувства благодарности или награды, как можно было бы, пожалуй, его назвать…

Евгения дала созреть в нем намерению отделаться во что бы то ни стало от Софии. Если принц еще не высказался откровенно и не предложил ей своей руки, то это было, может быть, потому, что он в своих дерзких планах вынашивал мысль о принцессе королевской крови. Но все равно решение жениться на Евгении назревало уже в гордом сердце принца. Только ее одну он любил и нашел в ней олицетворение своего идеала. Он к ней глубоко привязался, и образ бедной Софи полностью для него поблек на новом фоне. Хитрая графиня-мать имела теперь уже больше шансов рассчитывать, что участь ее дочери наконец определилась, и она решила принудить принца к роковому шагу, выставив ему истинного соперника.

Она сильно ошиблась в своем расчете. Луи Наполеон мог считать себя совершенно спокойным, хотя он не попросил руки Евгении, но только устранил и сделал неопасным соперника, принца Камерата.

Вечер и ночь, о которых мы теперь хотим рассказать, должны были решить вопрос о будущем двух людей. И на что только не мог осмелиться принц Наполеон, наметивший на этот год разрешение вопросов жизни и будущности множества граждан.

Темный человек преследовал свои цели. Все, противостоящее ему, должно было пасть и истребиться, и для исполнения этих замыслов он уже несколько месяцев тому назад выбрал, с помощью Морни, подходящие средства.

Как мог бы властолюбивый принц удержать себя в своих стремлениях чувством благодарности и сознанием невиновности Камерата от избавления от тех двух человек, которые ему мешали. Он имел в своих руках силу, власть и слуг. Приготовления, необходимые для устранения одной из мешавших ему особ, были им уже сделаны, а средства по отношению к другой были доставлены ему в этот вечер самим Камерата.

Олимпио Агуадо напрасно предостерегал своего друга и предсказывал ему, что должно было случиться, Камерата был руководим только своей пылкой страстью! В салоне госпожи Монтихо находилось уже много приглашенных, в том числе: герцог де Морни, князь Монтегро, дон Олимпио Агуадо, маркиз де Монтолон и принц Камерата, доверчиво разговаривавший с молодой графиней как раз в тот момент, когда вошел Луи Наполеон. Он с намерением завязал этот разговор — хотел проследить за Евгенией и не сводил с нее глаз с момента появления принца-президента.

В салоне графини Монтихо царило вполне княжеское великолепие. Многочисленные люстры и канделябры освещали обширные приемные комнаты, украшенные картинами, тропическими растениями, тяжелые дорогие портьеры висели на дверях. В этом доме все было убрано с расчетом произвести сильное впечатление. И действительно, неизгладимый след оставался в памяти каждого, посещающего этот великолепный салон. При такой обстановке, конечно же, много выигрывала обитательница этого дома, что и было задумано графиней.

Графиня Монтихо встала, чтобы поприветствовать входящего принца-президента. В то время как Олимпио и маркиз беседовали с князем Монтегро, а Морни шел навстречу брату, Камерата заметил, что Евгения, хотя и продолжала разговаривать с ним, направила, однако, взгляд на Луи Наполеона и следила за всеми его движениями. Она сделалась невнимательной и несколько раз даже оставила принца без ответа…

— А, ваш спутник на компьенской охоте, — сказал Камерата, увидев Луи Наполеона. — Я не знал, графиня, что принц — гость вашего салона!

— Вас это удивляет? Я должна вам признаться, что принц очень умный и интересный собеседник…

Луи Наполеон приблизился к молодой графине. Заметив принца Камерата, он измерил его вызывающим, неуважительным взглядом, как бы желая этим сказать: «Для какой надобности опять явился сюда этот испанский принц?» Камерата выдержал взгляд Луи Наполеона. Стоявшие недалеко Олимпио и маркиз заметили, что друг их невольно выпрямился…

Эта немая сцена создавала странное впечатление; казалось, будто два льва встретились в пещере львицы и молча поедают друг друга глазами, чтобы затем затеять бой за обладание самкой.

Принц-президент ожидал приветствия от испанца. Принц Камерата не чувствовал никакого повода поклониться первым. Между соперниками продолжалось выжидание — прелюдия к битве. Евгения прервала мрачное молчание, повернувшись к Луи Наполеону и не обращая внимания на Камерата с его гордым, надменным лицом.

— Вы меня пугаете, Monseigneur! — сказала она вполголоса с притворно боязливой улыбкой. — Не случилось ли у вас что-нибудь неприятное во время краткой дороги сюда?

— Нет, нет, моя дорогая графиня. Если бы в самом деле что-нибудь случилось, то все мрачные облака должны были бы рассеяться перед вашим прекрасным взором, — возразил Луи Наполеон, целуя руку Евгении и уводя ее от Камерата, не обращая на него никакого внимания.

В груди молодого испанца закипело. Его кровь шумно забушевала, и он судорожно сжимал свои руки — так сильно был потрясен поведением принца-президента.

— Он должен объясниться со мной, он должен оправдаться! — бормотал Камерата бледными губами. — Я тоже королевской крови и, быть может, более чистой и достойной, чем он! Принц может вызвать принца! Он должен дать ему удовлетворение, если не желает подвергнуться опасности быть названным трусом!

Олимпио заметил гнев Камерата и подошел к нему.

— Спокойствие, принц! Вы взволнованы.

— Во. имя всех святых, Олимпио, не пытайтесь говорить мне сейчас о спокойствии! Разве вы не заметили презрения и вызова? Вас ведь приветствовал этот принц Наполеон? Почему же он не хотел этого сделать по отношению ко мне, хотя я ему представлен и он долго смотрел на меня?

— Клянусь всеми стихиями, принц, мне кажется, что вы в состоянии устроить здесь сцену!

— Все кончено, Олимпио. Перед такими людьми не следует ползать ящерицей! Этот принц должен найти во мне своего учителя!

— Я прошу вас, Камерата, успокойтесь и возьмите себя в руки, не давайте воли вашему безумному гневу. Повод, мне кажется, не настолько оскорбителен, как вы это думаете!

— Не настолько оскорбителен? Действительно ли вы мой друг, Олимпио?

— Вы вспылили по поводу того, что графиня, по-видимому, предпочитает принца-президента. Однако в этот же час ее расположение может снова возвратиться к вам.

Олимпио отвел Камерата к князю и маркизу для того, чтобы его развлечь, потому что взгляды Луи Наполеона продолжали сверлить возбужденного молодого человека. Олимпио пытался предотвратить эту скандальную встречу, хотя в душе он стал на сторону своего друга и не скрывал от себя, что на его месте поступил бы подобно ему.

Морни сделал саркастическое замечание насчет довольно громких фраз Камерата и, проходя мимо него с графиней и Луи Наполеоном, демонически усмехнулся.

В салоне появилось еще несколько богатых, высокопоставленных лиц, так что общество заполнило все залы.

— Здесь становится жарко, monsegnieur, — тихо сказала Евгения Луи Наполеону. — Пойдемте в зеленый зал, в котором открыты окна; прохлада ночного воздуха и зелень растений будут для нас приятны.

— Вы знаете, графиня, что каждое ваше желание — для меня закон! — ответил принц-президент и повел прекрасную донну через голубой зал в покои, убранные пальмовыми, лавровыми и гранатовыми деревьями и листьями, где царила спасительная прохлада.

Роскошные, от пяти до шести футов вышиной деревья были так размещены в зале, что каждое окно, освещенное матовым светом, образовывало род ниши. В тени одного из окон стояли Камерата и Олимпио. Евгения и Луи Наполеон, по-видимому, их не заметили или сделали вид, что не замечают, и встали под другую нишу.

Принц Камерата жаждал этого свидания, он хотел объясниться с Наполеоном, Олимпио же, напротив, надеялся его отвлечь.

Так как разговор между графиней и принцем велся довольно тихо, можно было подумать, что собеседники обменивались очень нежными сердечными словами; доносились вздохи, и, казалось, Луи Наполеон говорил о своей любви. Камерата не мог удержаться от того, чтобы не высказать вполголоса свое замечание. Конечно, на это замечание никто не обратил внимание, но так как оно перешло в смех, то должно было сильно смутить Наполеона, потому что демонстрировало ему, что он замечен его врагом.

Принц-президент увел прекрасную Евгению обратно в красную комнату; он был сильно взволнован и взбешен преследованием Камерата. Тотчас же после этого к нише Камерата и Олимпио подошел герцог Морни. Герцог, обращавшийся довольно нагло в тех случаях, когда считал, что сила на его стороне, очень кратко и бесцеремонно произнес следующее:

— Принц Камерата, мне поручено спросить у вас, почему вы с излишней настойчивостью преследуете известную вам цель?

— Скажите вашему поручителю, мой любезный, — ответил запальчиво испанец, — что принц Камерата имеет намерение вызвать вашего господина или друга, или кем он вам там приходится на дуэль! Покорнейше прошу вас сообщить мне немедленно решение принца Наполеона насчет места и прочих условий!

— Вы забываетесь, мой дорогой друг, что тот, кого вам угодно вызывать, глава государства и, стало быть, у него нет возможности принять ваш вызов! Однако я охотно обременю себя предложением. Принц-президент не может принять вашего вызова, но я приму!

— Нет, пожалуйста, господин герцог, я едва знаю вас и вы столь же мало могли меня оскорбить, сколь мало можете дать мне удовлетворение.

— Принц Камерата…

— Без всяких угроз, господин герцог, я не боюсь их! Вам остается только передать мои требования. Если принц Наполеон не примет вызова принца Камерата, ну, тогда он может принять на свой счет последствия такого поступка, называемого в обыденной жизни трусостью!

В то время как Камерата произносил эти слова глухим голосом, с бледным и страстным лицом, Олимпио стоял в глубине ниши. Он охотно пресек бы эту стычку, но ничего бы не смог сделать сейчас, когда жребий был уже брошен! Он увидел, как Морни вскипел гневом, мускулы его лица задрожали, глаза сделались маленькими и пронзительными; он был до того потрясен, что гнев отнял у него голос, и он не произнес ни одного слова.