Карлистские войны (№1) - Евгения, или Тайны французского двора. Том 1

— Я думаю, если мы оставим немого здесь и положим оружие возле себя, то мы поступим достаточно осторожно, — ответил маркиз.

— Мы, во всяком случае, осмотрим келью при свете и тогда только окончательно решим, как поступить, — предложил Филиппо, между тем как в проходе появился брат-привратник с монастырской лампой и огромной каменной кружкой в руках.

— Клянусь именем всех святых, этот монах мне нравится! — закричал Олимпио, подходя к привратнику. — Какой сорт ты нам принес, благочестивый брат?

— Мальвазию, благородный дон, — ответил старый монах своим низким голосом и поставил маленькую лампу на коричневый стол, на котором возле распятия стояло несколько стаканов.

Клод и Филиппо стали оглядываться кругом. В комнате находились, кроме двух поставленных рядом постелей, еще два коричневых жестких стула и маленькое решетчатое окно. Келья была высокой и со сводом; коричневая дверь с задвижкой, по-видимому, не имела замка.

Олимпио, казалось, принял на себя роль хозяина. Он подал привратнику несколько червонцев, схватил каменную кружку, наполненную до самого края, и при неровном свете маленькой лампы налил вино в стаканы.

— Вино имеет превосходный вкус и аромат, — сказал он, после чего привратник, пожелав господам спокойной ночи, вышел из кельи и запер за собой дверь.

Немой стоял в стороне, около стены, со скрещенными на груди руками, с поникшей головой.

— Тебе надоест стоять, монах, — сказал Олимпио, — возьми стул, я сяду на другой, а мои товарищи лягут сейчас спать. Пейте, мальвазия, кажется, очень хороша!

Он подал маркизу и итальянцу полные стаканы, один — немому, и потом сам попробовал вино.

— Черт возьми, вино лучше на вид, чем на вкус! — сказал он, смеясь. — Как, ты не хочешь пить, монах?

Немой, севший на пододвинутый ему стул, сделал отрицательное движение.

— Не прикидывайся, мы это знаем лучше, — продолжал Олимпио, между тем как Клод и Филиппо осушили стаканы. — Ты должен пить, когда находишься в нашем обществе. Или у вас есть еще лучшее вино?

Монах объяснил знаком, что это лучший сорт, какой только есть в монастыре.

— Так и следовало ожидать, потому что в хорошем доме гостям подают всегда что только есть наилучшее. Пей, монах, подойди сюда, я чокнусь с тобой.

Олимпио схватил стакан — монах увидел, что должен уступить просьбе карлистского офицера. Он чокнулся с ним, и в то время, как Олимпио, который любил хорошее вино, осушал стакан, монах осторожно и незаметно вылил вино на свою темную рясу.

Маркиз, казалось, был очень утомлен. Он лег на подушки, накрылся своей шинелью; и Филиппо, выпив второй стакан вина, вдруг почувствовал такую усталость, что охотно принял предложение Олимпио предоставить ему сторожить первую половину ночи.

Вскоре тяжелое дыхание Монтолона и итальянца обнаружило, что они крепко спят. Олимпио, тоже выпивший второй стакан вина, заметил, что и монах заснул, сидя на стуле.

Кругом царила мертвая тишина. Лампа горела тускло и неровно. Какая-то непреодолимая усталость все больше и больше овладевала Олимпио, а вскоре и он погрузился в глубокий сон, как после снотворного напитка.

XV. ПОМОЩЬ В НУЖДЕ

В эту же самую ночь старый смотритель замка и его дочь покинули свое жилище. Они рука об руку брели по темным улицам Мадрида по направлению к Толедским воротам, чтобы бежать из этих мест, где они так долго мирно и счастливо жили.

Мануил Кортино не говорил ни одного слова, он не хотел причинить еще больше горя своей дочери. Долорес же чувствовала, что была виновата в несчастье, постигшем ее отца, и сердце ее разрывалось от боли. Но она легко перенесла бы тяжелые испытания, она была бы крепкой опорой для своего убитого горем отца, если бы ее не терзали мучительные слова, сказанные графиней Евгенией. Не слыша тех слов, Долорес гордо вышла бы из замка с отцом, так как она чувствовала, что сделала только то, что повелевало ей сердце. Она бы утешала Мануила Кортино, она бы стала умолять его о прощении, и он ради своей любви все бы забыл и простил ей. Но теперь все было иначе. В душу закрались сомнения, лишившие ее покоя и сделавшие ее жертвой отчаяния.

Отец и дочь с глубокой грустью покидали город. Уже Толедские ворота остались далеко позади, но бедные путники шли, подавленные своим тяжелым горем, по пустынной дороге, по обеим сторонам которой тянулись необозримые леса и луга.

Куда же они шли? Они сами не знали этого, и только желали всей своей душой, как можно скорее уйти из тех мест, откуда были позорно изгнаны. В воображении Долорес рисовался образ Олимпио. Она вспомнила, как он прощался с ней, отправляясь в войска дона Карлоса, как снова поклялся ей в вечной любви, прижал возлюбленную к своей груди, поцеловал в губы, дрожавшие от горести разлуки. Возможно ли, что Олимпио забыл ее? Не подобает сомневаться в Боге и человечестве. Нет, та прекрасная, знатная графиня сказала неправду, можно ли доверять ей больше, чем возлюбленному. Но ведь он, покидая замок, не простился с ней и не послал ей даже поклона!

«Не сомневайся в нем, — шепнул ей внутренний голос, — верь его любви. Ведь Олимпио тайно бежал из замка, мог ли он прийти к тебе? Ты выполнила свою обязанность, ты спасла приговоренного и поэтому терпеливо переноси тяжелое бремя испытаний. Он вернется, чтобы сделать тебя счастливой, не нарушит своей клятвы, свидетельницей которой была Божья Матерь, и наконец он — о несказанное блаженство! — назовется твоим».

— Да, отец, — вскрикнула Долорес, останавливаясь и целуя руку старика, — он вернется, чтобы осчастливить нас.

Отец с тоской посмотрел на свою любимую дочь и, покачав головой, сказал:

— Не слишком надейся, не обманывай себя блестящими ожиданиями, дочь моя: он воин! Ведь ты знаешь, что и я люблю его, но будем надеяться только на свои силы. Не печалься! Я чувствую, чту не ослаб еще полностью, что могу прокормить себя и тебя трудом своих рук, мы найдем место, которое даст нам честный кусок хлеба. Забудь свое горе! Испытание это нам послано небом, но оно справедливо, и Господь поддержит нас в беде.

— Твои слова утешают меня, отец, — прошептала Долорес и бросилась в объятия старика, а тот с любовью прижал ее к груди, — ты меня прощаешь за то, что я тебе принесла столько горя?

— Да, да! Я даже говорю, что ты, любя, не могла поступить иначе!

Долорес нежно прижалась к отцу, и горячие слезы оросили ее прекрасное лицо.

— Мужайся, дорогая, не падай духом, и будем надеяться на лучшее и продолжать свой путь, — проговорил Кортино. — Я уверен, что мы найдем убежище, где будем в состоянии преклонить голову Вот уже ночь сменяется днем, видишь на востоке алеет заря.

Долорес улыбнулась сквозь слезы и, схватив руку отца, покрыла ее горячими поцелуями. Идя дальше рука об руку с горячо любимым ею отцом, Долорес обратила его внимание на видневшийся вдали дом, окруженный густыми деревьями. Подойдя ближе, они увидели, что это была одна из уединенных гостиниц, тех, что встречаются на проселочных дорогах Испании.

— Отдохнем тут на скамейке, в тени цветущих гранатовых деревьев, — проговорил старый Мануил Кортино, показывая рукой на скамейку перед дверью, над которой виднелась старая вывеска с оставшимися на ней едва заметными очертаниями фигуры льва.

— Я вижу, — проговорил старик, — что эта гостиница находится в богатых владениях молодого герцога Медина, герб которого изображает льва.

— Это не тот ли веселый герцог, появлявшийся иногда при дворе?

— У него еще на левой щеке остался шрам от дуэли, на которой он дрался из-за девушки еще в то время, когда воспитывался в Мадриде.

— Так я видела его, — прибавила Долорес. — Неужели он так богат?

— Все деревни и села на пять миль окрест принадлежат ему, — объяснил старый Кортино, опускаясь на скамейку в тени цветущих гранатовых деревьев, — замок Медина находится в центре его владений. В Мадриде же у герцога есть младший брат, который так же беден, как и мы.

— Как же это так, отец? — спросила Долорес, а в это время из гостиницы вышло несколько пьяных погонщиков мулов, громко разговаривавших между собой.

— Так случилось, что старший унаследовал все владения, младший же получил после смерти отца только законную часть, которую и не замедлил растратить за короткое время! Теперь же он вынужден жить за счет своего брата, ведущего крайне неумеренный образ жизни.

Погонщики, проходя к своим навьюченным мулам мимо скамейки и заметив на ней старика и красивую молодую девушку, сказали вслух в их адрес несколько весьма оскорбительных замечаний. Долорес заметила, что отец побледнел от гнева.

— Оставь их, прошу тебя, не обращай внимания на их слова, — успокоила его девушка.

Погонщики, видя, что совершенно безнаказанно могут дать волю своим языкам, продолжали издеваться над стариком и подошли к Долорес.

Мануил Кортино, выведенный из терпения дерзкой выходкой погонщиков, быстро вскочил с места.

— Ступайте своей дорогой, picari. note 5 — грозно произнес он, — и оставьте в покое эту девушку, не то вы узнаете меня!

— Ого, ты, старый нищий! — вскричали в один голос в свою очередь задетые за живое погонщики мулов. — Мы свернем тебе шею, если ты посмеешь сказать еще хоть одно слово! Чего ты привязался к девушке, старый дурак.

— Не трогайте ее, или вы узнаете, с кем имеете дело!

Дикий хохот встретил угрозу старого Кортино.

— Столкни его со скамейки, Лоренцо, — закричали они, обращаясь к своему сильному, плечистому молодому товарищу, черная густая борода которого придавала ему вид разбойника. — Вот еще дерзкий человек! Отдай нам эту девушку, старый негодяй!

Долорес пришла в отчаяние, видя, что пьяные погонщики бросаются на ее отца; неоткуда было ожидать помощи, так как кругом ни души, а хозяин гостиницы, видевший эту сцену из своего сада, только улыбался, потирая от удовольствия руки.

Плечистый погонщик, которого товарищи называли Лоренцо, был, как ей показалось, их главарем. Он уже собирался, по-видимому, кинуться с кулаками на Мануила Кортино.

— Будьте милостивы, сеньор, — вскрикнула девушка, вдруг вся задрожав от страха, — сжальтесь над моим бедным отцом!

— Так ты должна поплатиться за него, красавица, — возразил Лоренцо, — наказания вы не минуете!

— Будьте милостивы, сеньор, отец мой стар и слаб!

— Но он дерзок! Нет, милая, не защищайся, ты должна идти с нами!

— Пресвятая Дева, спаси нас! — воскликнула Долорес в отчаянии, так как погонщик уже схватил ее сильной рукой, что привело в дикий восторг остальных его товарищей.

— Прочь, негодяи! — изо всех сил крикнул Мануил Кортино, бросаясь на Лоренцо, который, отпустив девушку, с яростью накинулся на седого старика.

Еще минута — и сильный кулак погонщика опустился на голову старого смотрителя замка. Долорес испустила крик отчаяния, бросилась между Лоренцо и отцом, но она была не в силах защитить его.

Вдруг в это время послышались громкие удары кнута, и на проселочной дороге показался изящный, легкий экипаж, запряженный прекрасными лошадьми. Хозяин, увидев его, принялся кричать испуганным голосом на погонщиков мулов, которые все еще с громкими ругательствами набрасывались на старика и его дочь.

— Не слышите разве, назад! — повторил он громче, с заметным страхом. — Сам герцог едет, эти негодяи не видят ничего. Ну, вот он и остановился.

Молодой герцог Медина, с изящно закрученными усами, со шрамом на левой щеке, с немного бледным лицом, увидев на обратном пути из Мадрида в свой замок, неравный бой перед дверью гостиницы, послал своего ливрейного лакея разузнать, в чем дело.

Хозяин с обнаженной головой почтительно подошел к экипажу молодого герцога, который желал узнать, что случилось перед гостиницей.

Пьяные погонщики не слышали и не видели ничего, что происходило вокруг. Они со страшной яростью нападали на беззащитных, которые были не в состоянии ответить на их удары. Положение хозяина гостиницы становилось незавидным, так как это приключение могло лишить его столь доходного места.

— Что там случилось? — гневно спросил он, обращаясь к хозяину гостиницы. — Что требуют эти люди от старика и девушки?

— Это всего лишь шутка, ваше сиятельство, — объяснил хозяин с улыбкой, желая придать разыгравшейся сцене, по возможности, меньшее значение, — они поспорили о чем-то друг с другом…

— Вы называете это шуткой? Разве вы не слышите крика о помощи? — возразил герцог, обнажая свою шпагу и намереваясь оставить экипаж, так как он ясно видел, что погонщики не слушаются его лакея.

— Как, ваше сиятельство, вы хотите сами… — спросил удивленный хозяин.

— Разумеется, я должен своей шпагой отогнать дерзких людей, так как вы о том не позаботились раньше! Ведь девушка и старик беззащитны! Клянусь именем всех святых, не будет от меня пощады этим злодеям.

Хозяин, в отчаянии ломая руки, поспешил вслед за разгневанным герцогом к тому месту, где не умолкал дикий крик, так как никто не заметил приближения герцога Медина.

Долорес, первая увидевшая внезапную помощь, посланную в минуту отчаяния самим небом, вырвалась из рук Лоренцо и протянула дрожащие руки навстречу герцогу, который с обнаженной шпагой подходил к погонщикам мулов.

— Назад, негодяи! — грозно крикнул он. — Или, клянусь именем Пресвятой Девы, вы дорого поплатитесь! Старик, иди сюда, под мою защиту! Пять таких сильных злодеев напали на двух беззащитных!

При этих словах хозяин с силой оттащил Лоренцо в сторону от слабого Кортино и во всеуслышание объявил, что это приехал сам герцог. Это известие как громом поразило обезумевших от ярости погонщиков: за минуту до этого они свирепо кричали на дона, у которого находились в услужении, как вдруг упали перед ним на колени, словно кающиеся грешники.

Эта быстрая перемена была до того смешна, что герцог, наверное, презрительно улыбнулся бы, если бы вид растерявшегося старика и дрожавшей девушки не возбудил в нем глубокого сострадания.

— Не показывайтесь мне на глаза, негодяи! — гневно произнес он. — Теперь-то, разумеется, лица их так покорны и смиренны, как будто они никому на свете не в состоянии причинить вреда! Диего, запиши имена этих погонщиков и прикажи еще сегодня смотрителю вычесть половину из их жалованья в пользу пострадавшего старика! Это наказание будет для вас ощутимо больше всего и горе вам, если до моих ушей еще раз дойдет жалоба на вас, вы меня знаете.

Погонщики стали просить пощады.

— Мое слово неизменно! Благодарите небо за то, что вы сегодня так легко отделались, — произнес герцог и затем обратился к Долорес и ее отцу, который узнал его с первого взгляда и горячо благодарил за избавление от злодеев.

— Как, неужели это только поразительное сходство или вы в самом деле смотритель мадридского замка, — проговорил молодой Медина. — Да, это вы, так как я узнаю вашу прекрасную дочь. Каким образом вы попали сюда?

— Примите нашу сердечную благодарность за помощь, ваше сиятельство, — проговорил старый Кортино, почтительно кланяясь герцогу, с улыбкой глядевшему на Долорес, — вас удивляет наше присутствие здесь? Я лишился места, господин герцог, и потому отправился искать, где мог бы с моей дочерью преклонить голову.

— Как же это случилось, почтенный старец? Вы, кажется, всегда добросовестно исполняли свой долг и были верным слугой королевства? — спросил герцог.

— Это удар судьбы, ваше сиятельство, я не ропщу. Дочь моя, Долорес, полюбила дона Олимпио Агуадо…

— Предводители карлистов, который, говорят, ускользнул?

— Она любила его с детства и содействовала его бегству. Теперь мы бездомные, ваше сиятельство, и, как обычно бывает с бедными и беззащитными людьми, подвержены всевозможным оскорблениям, как вы сейчас имели случай убедиться. Поэтому я обязан вам спасением моей жизни.

— Вы были нашим избавителем, ваше сиятельство, — не замедлила прибавить Долорес, — позвольте же выразить вам нашу душевную благодарность.

— Не стоит, прекрасная Долорес, я охотно помогаю всем, если только позволяют средства. Но подойди ко мне и дай мне руку. Я и не знал, что твое юное сердце уже знает о любви. Глаза не предают тебя, они выражают чистоту и непорочность! Я часто видел твою прекрасную головку за розами, которыми было украшено твое окно, и вот я тебя встречаю тут, — проговорил герцог, ласково протягивая девушке руку в изящной белой перчатке. Вдруг герцог о чем-то задумался, а затем обратился к Мануилу Кортино.

— Послушайте, что я хочу предложить вам, — продолжал он. — Я, разумеется, не могу сделать вас смотрителем моего замка, так как нельзя же мне лишить места старика, который служил еще при моем покойном отце. Но у меня свободно место сельского старосты Медина. Согласны ли вы занять это место, почтенный?

— Я не ожидал такой милости, ваше сиятельство.

— Вы можете быть уверены в том, что обязанность ваша будет не очень трудной.

— Не знаю, чем я заслужил такую милость, — произнес Мануил Кортино, тронутый великодушием герцога, — вот мы опять устроены, Долорес!

— Так вы согласны?

— Я от души рад, ваше сиятельство, и благодарю Пресвятую Деву за то, что она привела нас сюда.

— В таком случае, поезжайте со мной, так как до Медина еще далеко, а вы утомлены.

— Как, ваше сиятельство, вы хотите поехать в одном экипаже вместе с бедным смотрителем замка и его дочерью? — с удивлением спросил Мануил Кортино.

— А почему же нет, старик? Я тут везде в окрестностях, как дома, и поэтому могу делать все, что захочу! Почему же бы мне не поселить вас и вашу прекрасную дочь в моем замке? Вы можете гордиться своей Долорес, почтенный старик, такой девушки вы нигде не найдете! Да, да, не опускай своих глаз, Долорес, ты поистине можешь гордиться своей красотой.

Хозяин гостиницы, стоявший на почтительном расстоянии, с возрастающим удивлением наблюдал, как гордый, богатый герцог, потомок старинного знатного рода Испании, садился в один экипаж со стариком и девушкой. «Ага, — пробормотал он про себя, как бы разъяснив себе все дело, — красота сеньориты прельстила его».

Герцог разместился внутри кареты, между тем как Мануил Кортино с дочерью заняли места на заднем сиденье изящного экипажа. Лакей сел к кучеру на козлы, и в следующую минуту четверка андалузских лошадей с легкостью понесла экипаж по проселочной дороге.

Поселяне и работники, мимо которых мчался экипаж, кланялись герцогу чуть не до земли, как владетельному князю. Экипаж несся по цветущим полям и лугам, где всюду кипела жаркая работа. Он миновал несколько деревень, чистенькие хижины которых производили довольно приятное впечатление, и вот, наконец, вдали стал виден замок герцога, громадное серое здание, немного похожее на крепость, так как оно стояло на горе и имело несколько башен со множеством амбразур на крышах. У подножья горы помещались конюшни и хозяйственные постройки, а немного поодаль находились жилища работников, старостой которых был назначен Мануил Кортино.

Великолепная аллея из пышных каштановых деревьев вела с проселочной дороги прямо к замку герцога. Между деревьями были расставлены старинные статуи из камня, а в конце аллеи помещалось изображение Богоматери под крышей, с которой спускались гирлянды из великолепных душистых роз. Долорес и ее отец были поражены окружавшей их роскошью.

При въезде в тенистый парк стоял смотритель замка Медина, отставной воин, и, как потом оказалось, старый товарищ Кортино. Лицо последнего светилось улыбкой удовольствия; он стал тщательно приглаживать свои седые усы, чтобы не представлять собой очевидного контраста в сравнении со смотрителем замка, тщательно выбритым и одетым в богатую ливрею. У широких ворот, украшенных сверху вазами с плющом, были поставлены две громадные бронзовые фигуры, изображавшие рыцарей в полном вооружении.

Экипаж, ехавший по шуршащему песку мимо пышных кустов и пруда с роскошным фонтаном посередине, стал приближаться к старинному серому замку. На портале стояли лакеи, к которым присоединился и старый смотритель замка, имевший честь первым поклониться своему повелителю при въезде его в парк. Взгляды всех с удивлением были устремлены на странных гостей его сиятельства.

— Я привез с собой сельского старосту для имения Медина, — произнес герцог, обращаясь к своему смотрителю, который, узнав Кортино, довольно улыбнулся, — пусть управляющий позже отведет его в предназначенное для него жилье и представит его работникам, а сейчас нужно принять старика и его дочь в замке! Но ты, как я вижу, уже знаком с новым старостой, — спросил герцог, — это меня радует. Герцогство в таком случае будет наслаждаться миром и спокойствием.

Дело в том, что между смотрителем и старостой происходили постоянные ссоры, последствия которых часто отражались даже на герцоге, и поэтому-то он с истинным удовольствием видел, как братски обнялись оба старика при неожиданном свидании.

В то время как герцог отправился в свои покои, Оливенко, смотритель замка Медина, повел отца и дочь в свои комнаты, чтобы накормить их после дальней дороги. Свидание старых товарищей было поистине трогательным, и прекрасная Долорес безмерно радовалась счастью своего отца.

Старый Кортино рассказал своему другу Оливенко, каким образом он лишился места, и заверил его тем, что он будет вполне доволен своим новым положением.

— Мы будем жить в ладу, — сказал смотритель замка Медина, протягивая руку своему старому сослуживцу, — и если у тебя появятся какие-либо затруднения, скажи мне, и мы постараемся вместе устроить все к лучшему! Но какая же у тебя красивая сеньорита! Признаюсь, и во мне, уже доживающем свой век старике, такая красота возбуждает охоту к жизни!

— Ты, как я вижу, остался холостым?

— Пора любви для меня миновала, а теперь, когда поседели волосы, мне кажется, что уже поздно и думать о женитьбе, — сказал Оливенко, — ты поступил умнее меня! Иногда мне делается ужасно скучно в своей квартире, но ничего не поделаешь! Приходится поневоле сидеть одному, как его сиятельству, господину герцогу. Но я надеюсь, что ты станешь все-таки изредка навещать меня, так как работы у тебя немного и она не особенно будет затруднять тебя.

В это время лакей внес на серебряном подносе вино и богатую закуску для Кортино и его прекрасной дочери, и смотритель усердно угощал их, расхваливая гостеприимство герцога.

— Его сиятельство прекрасный, благородный человек, — продолжал Оливенко, между тем как отец и дочь утоляли голод, — покойный герцог постоянно был угрюм и ничем не доволен, этот же щедрый и добрый! Только одно мне не нравится в нем, — тихо прибавил доверчивый старик, — но какой же человек без недостатков — герцог очень любит молодых красивых девушек! Поэтому береги свою Долорес! Ты удивляешься, Мануил, но я желаю вам обоим добра. Обещай же мне никогда, даже в крайнем случае, не выдавать твоего друга и старого сослуживца. Герцог такой добрый человек, каких мало, но в своей страсти он неузнаваем! Именно поэтому я иногда благодарю небо за то, что не имею жены и дочерей! Но вот и управляющий, — вдруг прибавил Оливенко, заметив за окном приближавшегося человека лет тридцати пяти, державшего в руках длинный хлыст. — Смотри же, Мануил, старайся угождать этому Эндемо, так как он правая рука герцога.

— Как он дурен собой! — невольно проговорила Долорес, выглядывая из окна.

Эндемо, управляющий, показался в дверях и несколько минут пристально смотрел на старого Кортино и его дочь. У него были рыжие жесткие волосы, неприятно проницательные глаза и густая рыжеватая борода. При входе в комнату он не снял даже своей остроконечной шляпы, между тем как Оливенко почтительно поклонился ему.

Долорес почувствовала какое-то необъяснимое отвращение к вошедшему человеку, который стал внимательно рассматривать ее; ей почему-то показалось, хотя она видела его только в первый раз, что он в дальнейшем будет ее злым демоном.

— Вы староста Кортино? — спросил вошедший немного хриплым голосом.

— Да, сеньор, его сиятельство назначил меня на это место! Вот моя дочь, Долорес. Жены у меня больше нет, — представился Кортино.

— Это тем выгоднее для вас! Чем больше родственников, тем больше дармоедов, — заметил Эндемо, — следуйте за мной, я отведу вас в предназначенную для вас хижину и представлю работникам. Но предупреждаю вас, старик, много вы сами не распоряжайтесь, а к самому герцогу — ни ногой! Если вам что-нибудь нужно будет спросить, обращайтесь ко мне, и я распоряжусь по своему усмотрению!

— Мануил Кортино все будет выполнять в точности, — заверил Оливенко, добродушный смотритель замка, — он мой старый товарищ по службе!

— Да? Ну, увидим, — проговорил управляющий и сделал знак Кортино и его дочери, чтобы они последовали за ним.

Оливенко, пожав руку Мануилу, проводил его до портала, тут он простился с ним и долго глядел вслед старику и его дочери, спешившим за Эндемо по парку, пока они не скрылись за деревьями.

— Матерь Божия, да сохрани ты эту девушку, — пробормотал он про себя. — Если бы только она не была так дивно хороша!

Мануил и Долорес следовали за управляющим. Они миновали ворота, конюшни и дома и достигли наконец образа Богоматери. Долорес, исполненная благодарности за чудесное спасение от нужды, опустилась на колени перед образом Пресвятой Девы.

— Это что такое? Не воображаете ли вы, что я стану ждать вас, — проговорил Эндемо, увидев, что и старик опускается на колени. — Вы, вероятно, тоже принадлежите к тем лентяям, которые отдыхают перед каждым образом? Вот глупость-то! Это не более, как удобный случай полениться!

Долорес не слушала причитания управляющего и продолжала свою тихую молитву. Это вывело из терпения рыжего Эндемо — он побледнел и с явным нетерпением взмахнул хлыстом.

— Не подойти ли мне поднять вас? — громко произнес он. — Вы уже с первого дня начинаете лениться! От этого мы отучим вас в герцогстве Медина! Вперед!

Старый Кортино не осмелился перечить и встал. Долорес же бросила на управляющего взгляд, полный горького упрека, но он, помахивая хлыстом, спокойно пошел по направлению к хижинам работников.

Была обеденная пора, и все работники собрались в деревне. Эндемо подвел к ним нового их старосту и сообщил его имя. Те робко посмотрели на старика и его дочь, как бы желая просить его ревностно и смело ходатайствовать за них. На управляющего, как заметила Долорес, они смотрели с явным недоброжелательством, иные даже с ненавистью.

— Вот ваша хижина, Кортино, — сказал управляющий, остановившись перед маленьким домиком, покрытым соломой и стоявшим в центре деревни. — Ваша обязанность состоит в том, чтобы содержать все селение в порядке и спокойствии! Это не так легко, как вы думаете! Между работниками есть много злых людей, на вас ложится вся ответственность за их действия, и поэтому смотрите в оба! Жалованье вы будете получать, как и работники, от меня в замке каждую неделю.

Эндемо удалился, и старый Кортино вошел с Долорес в низенькую, маленькую хижину, которая должна была стать их новым пристанищем.

XVI. МАТАДОР МИГУЭЛЬ И ГРАФИНЯ

Прежде чем вернуться к трем офицерам дона Карлоса в уединенный монастырь, мы еще должны бросить взгляд на Мадрид, где в это время должно было происходить одно из любимейших народных празднеств — бой быков. Для бедных и богатых, молодых и старых это кровавое представление составляло наивысшее наслаждение. Не было ничего, что бы так сильно занимало и привлекало испанцев, как эти бои, на которых присутствовали даже сами королевы.

Скажем еще более! Безнравственность в высших кругах общества достигла таких громадных размеров, что одержавшим победу над быком матадорам не только кидали на арену лавровые венки, но знатные дамы не гнушались затевать любовные интриги с этими, по большей части грубыми, необразованными, но сильными и прекрасно сложенными людьми. Многие из дам вышивали золотом и украшали красные шелковые платки, которыми матадоры дразнили быков.

Так, рассказывали, что герцогиня Альба, невестка молодого гранда, обручившегося с Марией Монтихо, своими прекрасными, белыми руками вышила для матадора Петилло красный плащ, украшенный золотом, и передала ему при тайном свидании.

Евгения, как и молодая королева, находила большое удовольствие в воловьих травлях, а мать ее, графиня Теба де Монтихо, была явной обожательницей матадора Мигуэля, необыкновенно отважного героя арены, который, как рассказывали, победил больше двух тысяч быков и поэтому был любимцем народа.

Скажем еще, что Мария-Христина пожаловала матадору Мигуэлю те же самые высокие ордена, которые украшали ее генералов и которые тот гордо носил напоказ.

Этот герой коррид был исполинского роста; необычайно сильные мускулы и резкие черты лица для юного вкуса представляли немало привлекательного. У него была длинная, окладистая черная борода, вызывающая осанка, и он, как говорили, имел большой успех у красивых маньол улицы Толедо.

Благодаря своему положению, тореро совершал такие поступки, за которые всякий другой поплатился бы головой. Рассказывали, что однажды Мигуэль поспорил на площади Педро из-за красивой девушки со злодеями, которые были известны своей силой всему Мадриду. И прежде чем те успели напасть на него, он с такой силой схватил их своими мускулистыми руками и столкнул головами, что у одного из них полилась кровь из носа и рта, а другой по истечении нескольких дней умер от сотрясения мозга.

Судьи хотели привлечь матадора Мигуэля к ответственности, но его покровительница, графиня Теба де Монтихо, выпросила у королевы-матери для него прощение, и тот отделался легким денежным штрафом, оплаченным, разумеется, из кармана богатого лорда Кларендона.

Народ молчал, зная, как необходим был Мигуэль в колизее Де-лос-Торос, который находился поблизости от Прадо. Колизей вмещал в себе больше десяти тысяч человек, но несмотря на это перед каждым представлением еще тысячи любителей подобных кровавых сцен не могли получить мест.

За несколько часов до начала боя народ и экипажи длинными рядами теснились около подъездов колизея и нередко случалось, что дети и женщины были задавлены в толпе. Но это не останавливало других от попыток пробиться вперед, чтобы занять внизу обитые красным бархатом дорогие места, а наверху — простые жесткие скамейки.