Я найду словари,
      Я пойму между слов —
      Только ты говори
      И молчи про «Любовь»…
 
      Годы домашнего обучения Пифагора пролетели быстро. По воле богов знаменитый древнегреческий мудрец Гермодас однажды присутствовал на празднике Солнца в храме Аполлона и лично беседовал с Пифагором. Потрясенный до глубины души неизмеримостью познаний юноши, блестящей смелости в суждениях и его простоте и образности выражения мысли, Гермодас обратился к иерофанту храма: «Кто этот юноша?» Старый жрец воздел руки к Солнцу: «О! Слава Аполлону! Истина есть душа Аполлона, свет есть Его тело, а этот отрок — Глагол Аполлона!» И далее иерофант рассказал авторитетному философу о пророчестве Пифии. Задумавшись, великий Гермодас испросил позволения лично возглавить дальнейшее обучение Пифагора.
      В Древней Элладе было принято устраивать публичные диспуты с участием знаменитых мыслителей. Главы многочисленных философских школ и направлений считали за честь победить в таком ученом споре. Едва Пифагор поступил в школу Гермодаса, как на Самос прибыл один из самых известных мудрецов Греции — Анаксимандр из Милета. Как всегда он вызывал на диспут самосских философов. Анаксимандр был одним из лучших представителей милетской школы Фалеса. Уже в двадцать шесть лет он создал геоцентрическую модель Космоса, сказав, что вокруг Солнца вращаются следующие планеты по мере удаления: Меркурий, Венера, Земля с Луной, Марс, Фаэтон, Юпитер, Сатурн, Уран, Нептун, Плутон и двенадцатая планета — Немезида. Он был также известен в Древнем мире как создатель географических карт, на которых на два полушария Земли были нанесены все материки, включая Америку и Антарктиду. Но более всего Анаксимандр «прославился» на всю Элладу своей «скандальной» теорией «О происхождении видов», в которой утверждал, будто бы человек произошел от обезьяны, а обезьяны — от рыбы. Причем, по высказываниям Анаксимандра нельзя было сказать, что он полный материалист, скорее, он пытался логически синтезировать в своих теориях материалистическое и идеалистическое понимание мира. За столь дерзкие идеи и высказывания многие жрецы Эллады считали Анаксимандра безумцем, которого нужно изолировать от общества и принудительно лечить успокоительными отварами трав. Однако многоопытный Гермодас понимал, что идеи милетского философа имеют под собой некую твердую почву, и что никому из его школы не сравняться в мудрости логических построений с Анаксимандром. И поэтому он решил выставить на философское состязание малолетнего Пифагора. Дескать, если юноша сможет противостоять умозаключениям великого Анаксимандра, то слава его школы прогремит на всю Элладу, ну а если проиграет, то всегда можно сослаться на то, что великий мудрец состязался с малолетним отроком.
      Итак, самый необычный за всю историю Древней Эллады диспут состоялся. Однако строгие старейшины ареопага впервые не смогли выявить победителя, так как дискуссия с самого начала шла на равных. Все материалистические доводы Анаксимандра Пифагор парировал интуитивным знанием Реальности. Например, в дискуссии «О любви» самосский отрок перечеркнул все рассудочные построения философа таким заявлением: «Любовь, как вы ее понимаете, предполагает разделенность — тот, кто любит, и те, кого любят. Но в истинном свете мы не любим других — мы и есть суть эти другие… Если человек не ощущает единства с миром, если он воспринимает себя, как отдельную сущность, то его удел — всегда пребывать в состоянии страдания и озадаченности, так как его сознание постоянно создает себе новые загадки и проблемы. Все, что происходит на земле — это иллюзии рассудочного ума, это забавы Сознания. Ощущение себя живым, отдельным от мира, настолько пьянит человека, что, зачарованный, он забывает выяснить главное: существует ли это зрелище в действительности или картины внешнего мира не более чем галлюцинация, сон, мираж. Однако с реализацией Истины субъект и объект сливаются в Единое Целое; тот, кто спрашивает, сливается с Тем, у Кого спрашивают. И тот мир, который нам снится во сне, и этот мир, который нам снится наяву, сливаются и исчезают в космическом растворении, подобном состоянию глубокого сна… Из всего сказанного можно заключить, что Любовь есть Истина, а Истина есть единство познающего и познаваемого, Единство Всего Сущего. Или другими словами, Любовь — это Бог».
      При этих словах великий Анаксимандр удивленно вскинул бровь: «Кто ты, благословенный юноша? Не иначе сам Аполлон вещает через твои уста!» И два мудреца, один убеленный сединами, другой — безусый отрок, уже не прибегали к софистским уловкам и демагогии, не блистали неразрешимыми парадоксами, а вели возвышенную беседу о самом главном: о Едином Боге, о Творении Мира, об Абсолютной Реальности и великом предназначении человека. В конце разговора о божественном, Анаксимандр призвал Пифагора отправиться в Египет и познать там себя, ибо «если сыны Эллады обладают знанием богов, то знание Единого Бога сохраняется лишь в одном Египте».
      Пифагор очень внимательно отнесся к совету мудреца. Он обучался в храме Аполлона, изучал философию у Гермодаса, слушал речи лучших мудрецов Греции — Анакреона и Фалеса, но не находила его душа удовлетворения в философии Эллады. Юноша понимал, что множество гигантов философии, поэзии, науки и искусства родились на греческой земле, но все их достижения не выходят за пределы рассудочного ума и чувств, а значит, иллюзорны и преходящи. В науке и философии Эллады нет силы, достаточной для осознания душой самой себя, для соединения ее с Богом. Человеческий разум, не направляемый Духом, склонен служить заботам о внешнем, преходящем, и не постигает вечного закона. Поэтому Пифагор к ужасу родителей испросил у отца позволения оставить Самос и отбыть на обучение в Египет. Однако Мнесарх не дал своего отцовского согласия на отъезд Пифагора с острова, опасаясь за его жизнь и благополучие. Он сам нанимал знаменитых мудрецов Древней Греции и приглашал их в свое имение, дабы те посвятили в свои знания юного Пифагора. В одном случае Мнесарх нанял в учителя сыну знаменитого Креофила, в другом — известного мудреца Ферекида Сиросского. Юноша рос в окружении лучших умов и мудрецов Ионии. К восемнадцати годам Пифагор превратился в знаменитого поэта и музыканта, знатока олимпийских искусств и абстрактных наук, с фигурою атлета и ростом в сто восемьдесят четыре сантиметра. Из великих людей, о красоте которых когда-либо рассказывали современники, Пифагор имел самый прекрасный облик, и свет божества исходил от его лица. Его достоинства и благоразумие с годами только увеличивались. Будучи и совсем юным, он был всячески внимателен к людям и по-девичьи стыдлив. Наблюдаемый и прославляемый учителями, Пифагор привлекал к себе своей аурой внимание всех, как будто бы притягивая к себе людей внутренним магнитом. Кто бы ни взглянул на Пифагора, кто бы ни прошел мимо — всем он казался удивительно добрым, красивым и благословенным, так что многие современники справедливо утвердились во мнении, что он — сын бога Аполлона. Юноша же, приобретая силу и от такой репутации, и от добродетельного воспитания с детства, и от богоподобной внешности, еще более стремился быть достойным этих преимуществ и преумножить их благодаря богопочитанию, ученым занятиям и особому образу жизни. Благодаря прекрасным свойствам души, Пифагор говорил и делал все тихо, спокойно и с какой-то неподражаемой кротостью, не поддаваясь ни гневу, ни смеху, ни зависти, ни спору, ни какому-либо волнению или спешке. Будто бы какой-то благой демон явился на остров Самос, чтобы греки лицезрели его и на его примере стяжали добродетель.
      Когда Пифагор был еще пятнадцатилетним юношей, великая слава о нем докатилась до города Милета к мудрецу Фалесу и до города Приены к другому из семи мудрецов Эллады — Бианту. Слава о мудрости и кротости отрока дошла и до ближайших греческих городов: Галикарнаса, Эфеса, Пергама и Фокеи. Множество людей Ионии восхваляли повсюду самосского юношу, обожествляли и прославляли его. На восемнадцатом году жизни, проходя обряды «таинства куретов», Пифагор отказался коротко остричь свои роскошные золотые длинные волосы, как поступали другие юноши. И с тех пор он долго ходил длинноволосым. Прозвище Пифагора «длинноволосый» превратилось во всей Ионии в поговорку.
 
 
 

 
      Трубят глашатаи: «Измена!
      Десантники вмешались в бой…»
      Но к мыслям, как к военнопленным,
      Уже приставлен был конвой…
 
      Дорогие мои, здесь музы подсказывают мне, что пора обрисовать политическую обстановку на «острове Буяне». Когда богоподобному юноше исполнилось 17 лет, то на Самосе власть захватил тиран Поликрат. Произошло это во время большого праздника Геры. Жители города отправились в святилище, находившееся в полутора часах ходьбы от столицы острова, и там при входе в храм сложили оружие, как этого требовал древний обычай. И в это праздничное время всенародного веселья сердитый Поликрат со своими родными братьями Пантагностом и Силосоном подговорили жадных представителей своего сословия захватить власть, посулив бунтовщикам щедрое вознаграждение. Поликрат с группой заговорщиков напал сначала на обезоруженных прихожан в храме Геры, а затем силой захватил центральные кварталы города, в том числе и акрополь. Но жители острова не смирились с потерей свобод, они вооружились топорами, лопатами, вилами, да и просто своими большими от усталости руками и встали на защиту демократии. Им даже удалось вытеснить бунтовщиков из центра Самоса и осадить мятежников в акрополе. Однако предусмотрительный Поликрат уже запросил военной помощи у Лигдама, сурового тирана острова Наксос, с которым он был дружен. За обещанное вознаграждение Лигдам срочно выслал ему армию греческих наемников, состоящую из пяти тысяч гоплитов. Галеры с десантниками неожиданно ворвались в порт Самоса. Когорты тяжело вооруженной греческой пехоты прочесали восставший город, доказывая огнем и мечом взволнованным островитянам чувство своей правоты. С помощью наемников Поликрат навсегда усмирил недовольных и утвердил свою власть на Самосе.
 
      У власти тьмы всегда тьма власти.
      Тот прав — кто скушал больше прав…
      Вот так мышей открытой пастью
      Гипнотизирует удав…
 
      После этого обрадованный тиран разделил город Самос на три части и правил островом совместно со своими братьями Пантагностом и Силосоном. Затем Поликрат убил своего непослушного брата Пантагноста, а младшего — Силосона, изгнал с острова. Силосон, опасаясь за свою жизнь, нашел политическое убежище при дворе персидского царя Кира. Противники тоталитарного режима, — а это были богачи и аристократы, — срочно покинули разбуянившийся остров, не желая становиться мертвыми. В основном, знатные самосцы бежали в города Южной Италии и Сицилии. Хотя были некоторые олигархи, которые переехали жить в Карфаген и Мемфис. Малообеспеченное население Самоса, загипнотизированное сладкими обещаниями Поликрата, наоборот приветствовало приход к власти «сильной руки». У простолюдинов появилась возможность неплохо заработать на строительстве новых судов, на грабеже торговых караванов, на завоевании прибрежных городов и поселков Малой Азии. Флот, который достался Поликрату после переворота, насчитывал до ста 50-весельных судов и около сорока триер. Но этого было мало тирану. Заперся в своем дворце Поликрат и задумался: как ему стать властелином всего Средиземного моря? И вот по приказу сердитого тирана лучшие инженеры Эллады конструируют и изобретают новый тип быстроходного судна. Боевой корабль, который они изобрели, назвали «самена». То был стремительный морской парусник, оснащенный веслами для пиратских рейдов по рекам. За короткое время самосцы заложили и построили на своих верфях до 150 самен. Поликрат успешно использовал эти боевые корабли в морских сражениях с военными кораблями греческих полисов — триремами, а также для завоевания островов и небольших городов Эллады. В честь своих морских побед Поликрат приказал директору монетного двора Самоса чеканить монету, на которой изображалась самена, идущая под всеми парусами в атаку. Поэтому и в наши времена археологи всех стран находят множество серебряных монет на берегах Черного, Средиземного и Красного морей с изображением пиратского корабля — самены.
      Дорогие мои, вот в такое беспокойное время Пифагору исполнилось 18 лет, он достиг возмужалости и стал эфебом. После проверки происхождения, гражданства и медицинского осмотра длинноволосый юноша был записан военными чиновниками как полноправный гражданин Самоса в реестр 101 своего дема. А затем Пифагор был призван на срочную службу в армию. Он проходил военную службу в пограничных войсках Поликрата. И хотя Пифагор уже осознал свое основное жизненное предназначение и стремился посвятить себя служению Аполлону, однако он исполнял свой воинский долг с честью и достоинством. Еще на призывном пункте в «военкомате» поэт твердо заявил опешившим офицерам, что он не будет участвовать в пиратских налетах самосцев на торговые суда и на прибрежные поселения. И тогда Пифагора, из опасений дезертирства, оставили служить на родном острове…
 
      В ночном порту на острове рыбацком
      Приют нашли разбойники морей.
      Русалки пели возле шхун пиратских,
      Обвив руками цепи якорей…
 
      Поликрат Самосский происходил из сословия богатых купцов, и был натурой противоречивой, воинственной и вспыльчивой. Скаредность склонила Поликрата к пиратству и лихоимству. Он правил островом с 546 по 522 год до нашей эры. Во время его правления торговля, разбой на море и набеги на прибрежные поселения Малой Азии принесли самосцам несметные богатства. Разгромив военные флоты соседей в морских сражениях, Поликрат заставил почти все торговые суда, плавающие в Средиземном море, платить ему дань. Каждый иностранный купеческий корабль должен был раз в год прибывать на Самос и покупать лицензию на право заниматься торговыми перевозками. Суда, занимающиеся грузоперевозками без лицензии, нещадно грабились пиратами, а затем отправлялись на дно. Команду и пассажиров захваченного корабля разбойники продавали в рабство. При таком наглом грабеже кораблей всех государств Поликрат искусно поддерживал политические контакты с тиранами Эллады и фараонами Египта. Что удивительно — кровожадный тиран покровительствовал искусствам и наукам. Он пригласил в свою свиту многих поэтов, музыкантов и скульпторов из разных земель Средиземноморья. Им выделялись огромные средства из награбленного добра для строительства нового храма Геры, городского водопровода для подачи пресной воды в жилые кварталы, нового портового причала, кораблестроительных доков и морского мола, защищающего суда от бури и проклятий. В то просоленное слезами время военный флот Поликрата насчитывал около 200 быстроходных кораблей, поэтому соседи старались с ним дружить или сохранять военный нейтралитет. Опьяненный безнаказанностью, жадный Поликрат напал даже на самый большой город Ионии — Милет. И разбойники были уже близки к полному захвату города, но в самый трудный момент боя на помощь милетянам пришла армия с острова Лесбос. Тогда Поликрат отступил от Милета, но в отместку тиран напал на Лесбос, потопил его флот и многих жителей увел в плен. Рабы-лесбосцы возводили огромные каменные стены вокруг города Самос, рыли гигантский подземный туннель, ведущий из столицы в горы. Даже непобедимые генералы персидской армии Кира после оккупации территорий Малой Азии, Сирии и Египта побоялись переправлять свои войска на Самос для завоевания острова. Ибо случись им переправляться, то на море десантные корабли персов были бы атакованы пиратским флотом Поликрата, и вся непобедимая армия арийцев утонула бы в морской пучине примерно на две с половиной тысячи лет.
      Казалось, что сами боги Олимпа благоволили разбойнику. Куда бы ни направлял Поликрат свои пиратские мысли и корабли — все получалось так, как он задумал. Не менее чем морскими победами Поликрата, современники восхищались и размахом его строительства, великолепием и пышностью его двора. Например, древнегреческий историк Геродот писал: «Ни один эллинский тиран не может сравниться по размаху роскоши с Поликратом».
      В то смутное время персидских завоеваний Кира при ослепительно роскошном дворе Поликрата жили и работали поэты Анакреонт и Ибик, а прославленный врач Демокед из города Кротона был даже лейб-медиком тирана. Правитель платил ему неслыханный по тем и по нынешним временам гонорар — два таланта серебром. Напомню, что один талант в то время весил 29,68 килограмма. Благо, что чеканку монет из меди и благородных металлов самосцы освоили сами. Храм Геры, построенный на награбленные деньги знаменитым архитектором Рэком, с замечательными картинами художника Мандрокла, считался в Элладе одним из чудес света. Дворец Поликрата также отличался неслыханной роскошью и богатейшим в Греции убранством. Здесь же, на Самосе, жил и творил знаменитый древнегреческий мудрец и баснописец Эзоп. Он был захвачен в плен во время набега пиратов на побережье Малой Азии и фактически являлся рабом одного знатного вельможи. «Снова басни, как стаи борзых, травят страшную дичь без умолку. Не сдержать за зубами язык, если зубы давно уж на полке» — писал в то время о хромоногом Эзопе Пифагор. К сожалению, острого на язык баснописца сбросили со скалы, когда он осмелился высказаться в защиту свобод и демократии. Эзоп разбился насмерть. Однако Пифагор в то время не желал молчать, он не пожелал оставаться духовным «рабом» под властью Главаря разбойников. Поэт высмеивал эту так называемую «особую демократию» тирана следующими стихами: «У нас ведь царство правовое — мы все имеем право воя!»; «И пчелы все голы, как самосский люд. И люди, как пчелы — все взятки берут»; «Зачем же ты, страна морей, предпочитаешь сдуру делам своих богатырей их содранную шкуру?..» Когда «особая» демократия острова приобрела звериные черты диктатуры, то Пифагор стал высмеивать в своих стихах трусливых и жадных до награбленного чужого добра граждан Самоса: «По трудам — и зарплаты. Привели, как итог, молчаливых — в палаты, говорливых — в острог». С деятелями культуры, продавшими свой талант и душу за звонкую монету главному Разбойнику, у Пифагора отношения тоже не сложились. В своих обличительных стихах длинноволосый юноша писал об этих великих мастерах лжи и лести: «Культура — есть культ бога РА. Но в нашей жизни мглистой мне воспевают культ «ура!» отделы культуристов…»
      Четверостишия юного правдолюбца будоражили умы островитян, пробуждали совесть самосцев, поэтому власти искали повод, чтобы заточить Пифагора в тюрьму и заставить его замолчать навсегда. Да, дорогие мои читатели, что было на Земле — то и будет, что делалось в древности, то и будет делаться… Однако самосский поэт предвидел, что тучи над его головой будут сгущаться, и Пифагор подговорил своего учителя тихо подготовить ему побег с острова. Он даже склонил Гермодаса к совместному бегству. И вот осенней темной ночью, тайно от всех, Пифагор и Гермодас сели в торговую лодку, обвязали тряпками весла и «на мягких лапах» без лишнего шума переправились в славный Милет.
 
 
 

 
      Факел света в руке Аполлона,
      Воздух полон богинь и богов.
      Над Милетом кружатся фотоны,
      Защищая его от врагов…
 
      Легендарный Милет того времени — это богатейший ионический город, с населением более пятисот тысяч человек, который располагался на побережье Малой Азии недалеко от острова Самос. Город был населен эллинами с середины II тысячелетия до нашей эры, сначала критскими эолийцами (ахейцами), а позднее (с XI века до н.э.) аттическими ионийцами. В VIII веке до нашей эры Милет превратился в крупнейший ремесленный и торговый центр Эллады, богатевший на международной торговле. В этом древнем городе развивались текстильное и керамическое производства, кораблестроение, производство металлов, философов и деятелей искусств, а также монетное дело. В VII—VI веках до нашей эры милетянами было основано около 80 колоний на средиземноморских побережьях Азии, Африки и Европы. Дорогие мои, вы, наверное, еще не знаете, что многочисленные греческие колонии на берегах Черного моря были основаны милетянами. Одной из первых выходцами из Милета в Северном Причерноморье была основана Ольвия (возле современного города Николаева). Она стала крупным торговым и ремесленным центром. Здесь греки продавали скифам масло, вино, ремесленные изделия, а покупали у местного населения пшеницу, коней и рабов. Самым крупным городом-государством в Крыму был Пантикапей (современная Керчь). Он тоже был основан милетянами. В результате войн Пантикапей захватил береговые земли по обе стороны пролива Боспора Киммерийского и создал обширное Боспорское царство. В него вошли многие греческие города и местные племена. Другим сильным государством Причерноморья стал полис Херсонес (современный Севастополь), который также основали жители Милета.
      Около 600 года до нашей эры при тиране Фрасибуле Милет достиг своего экономического и культурного расцвета. Цари Лидии неоднократно пытались силой захватить богатейший город Ионии, но их многотысячные армии были разбиты в сражениях войсками Милета. В этом славном городе жили и творили такие мудрецы и физиологи как Фалес, Анаксимандр, Ферекид, Анаксимен, логограф (географ и историк) Гекатей. Да, старый добрый Милет был главным городом всей Ионии, столицей Союза Двенадцати ионических городов. В то время Иония была густо заселена выходцами из Аттики и других областей Эллады, потомками Иона, внука Эллина. Поселенцы построили в Малой Азии 12 крупных городов: Хиос, Эритры, Теос, Колофон, Эфес, Самос, Приена, Милет, Фокея, Клазомены, Лебедос, Миунт. Позднее в ионийский союз вошла еще Смирна, эолийский город. Общеэллинским религиозным центром ионийского двенадцатиградья стало святилище Панионион на мысе Микале. Мыс Микале находится на побережье Малой Азии как раз напротив острова Самос.
      Городская жизнь ионийцев, промышленное товарное хозяйство, строительство и торговля были немыслимы без системы мер и весов. Ее, как и письменность, древнегреческие жители полисов переняли с Востока, прежде всего из Вавилонии и Египта. Главной единицей веса служил фунт, состоявший в Милете, как и в Двуречье, из 60 мин. Во всем остальном жители Эллады воспользовались египетской десятичной системой.
      В двенадцатиградье Ионии было что экспортировать в соседние страны. Прежде всего, везли продавать свои ткани, одежды и обувь, изготовленную в Лидии. Качественная лидийская обувь славилась по всему Средиземноморью. Основу ткачества составляла овечья шерсть, а ее было у ионийцев в достатке. Меди в Милете не хватало, и ее приходилось привозить с Кипра. А железную руду милетяне покупали, в основном — на Эвбее, в Кикладах и в Лаконии. Железной и другой руды привозили много, о чем свидетельствовали многочисленные предприятия тяжелой промышленности. Однако лучше всего в Милете развивалось ткачество. Здесь на частных фабриках многочисленные рабы ткали одежды из овечьей шерсти, добывали улиток в море и изготовляли из улиток пурпурную краску для тканей. Пурпурные ткани Милета в шестом веке до нашей эры заполнили собой все греческие и негреческие рынки Средиземноморья, вплоть до далекой страны этрусков, господствуя там безраздельно. В это время хиосский житель Главк, по сведениям античных авторов, изобрел сварку железа, а самосские мастера Ройк и Феодор научили греков искусству бронзового литья. В конце концов, купцы из Сирии, Вавилонии и Индии были вытеснены в основном со Средиземноморских рынков, сохранив монополию лишь на торговлю пряностями, благовониями, стеклом и коврами.
      Для активной заморской торговли Милету необходимы были суда, способные перевозить большие грузы. Не удивительно, что в шестом веке до нашей эры было внесено немало усовершенствований в корабельное дело, в оснащение судов. Греки гомеровской эпохи, как и их эгейские и финикийские предшественники, пользовались беспалубными судами с высоким носом и низкой кормой, которыми управляли при помощи простейшего кормила, состоявшего из двух весел. В шестом веке корабли стали более грузоподъемными, появилась палуба. Нос и корма были сильно приподняты, а само судно оснащено парусами, дабы большое количество гребцов не отягощало транспортный корабль, предназначенный для перевозки товаров. Но и те суда, где гребцы оставались, а парус имел лишь вспомогательную функцию, также были усовершенствованы. На таких кораблях было увеличено число скамей для гребцов и скамьи помещались в два яруса. Наряду с 50-весельными финикийскими пентеконтерами в огромном порту Милета можно было увидеть корабли с двумя рядами весел — диеры. На диерах плавали герои «Одиссеи» и «Илиады». Потом появились трехрядные суда — триеры, изобретенные коринфянином Аминоклетом. Груженные товарами тяжелые корабли уже нельзя было вытащить на берег, поэтому с седьмого века до нашей эры греки стали применять якоря и все лучше оборудовать пристани и порты.
 
      Мне все здесь мило, все здесь нравится.
      Я даже думаю, что я
      Обязан был, чтобы исправиться,
      Воспеть милетские края…
 
      Утром Пифагор и Гермодас, уставшие работать веслами, на своей лодке поставили парус. Гонимые попутным ветром, они проплыли мимо каменной набережной города Приены, мимо дельты реки Меандр и, наконец, увидели на высокой горе изумительный по красоте акрополь Милета. Потом у них было время восхититься красотой уютной гавани, заполненной заморскими кораблями, каменной набережной с фонтанами и мраморными беседками вокруг морского порта.
      Из соображений безопасности беглецы не стали плыть к причалам милетского порта, а вышли на каменистый берег чуть раньше. Дорогие мои друзья, берега Милета напоминают нам изрезанные берега Крыма. Такие же огромные, как в Ялте, облизанные прибоем камни высовываются наполовину из воды. Эти большущие глыбы, снизу скользкие, черные и обросшие водорослями, были сверху горячими и шершавыми от соли. Стайка древнегреческих мальчишек шлепала по этим камням босыми загорелыми пятками. Гермодас окликнул сорванцов и спросил, кто из мальчишек сможет препроводить путешественников в дом Ферекида. Один из подростков за небольшую плату согласился провести их через город к дверям мудреца. И вот Пифагор с двумя попутчиками медленно побрел по извилистой каменистой тропе, осматривая яркие картины окраин Милета.
      Дорогие мои, и сейчас природа Ионии очень живописна. А в то благословенное время олимпийские боги написали розовыми кистями зари на гранитных холстах гор вечнозеленые кипарисы и лавры, цветущие дикие розы, которые обвивали мирт и олеандр. А чуть ниже зарослей орешника утопали в зеленой траве нарциссы и ирисы. Здесь, среди поющих птичьими голосами рощ, кустарников и ручьев, милетяне пасли свои стада белоснежных коз, серых овец и синих ветров. А внизу, в прогретой солнцем долине, коричневые крестьяне сеяли золотистую пшеницу, выращивали фиолетовый виноград и оливковые деревья. С вершины горы Пифагор увидел, как на картине Эгейского моря нескольких древнегреческих рыбаков забрасывали с лодок крупноячеистые сети в перевернутое небо. А внизу он увидел просоленный брызгами прибоя рыбацкий поселок, раскинувшийся у самой границы синего моря. Жизнь древних греков была нелегкой. Земля, на которой они сажали виноград и оливы, пасли коз и овец, не была плодородна. Как ни трудились земледельцы, но Ионии всегда не хватало своего хлеба. Хлеб приходилось покупать у других народов, у скифов и египтян, выменивать на продукты виноделия, на оливковое масло и изделия ремесленников.