Исчезнувший капитан служил в Девятом управлении КГБ и совершал инспекционную поездку по этому району, проверяя личный состав и охрану определенных секретных объектов. У него находились в высшей степени секретные документы, но, что было еще более важно, капитан знал многих сотрудников КГБ и чем они занимались. Документы, находившиеся при нем, могли погибнуть при пожаре – удалось обнаружить остатки нескольких кейсов, сожженных до пепла, – но пока не будет подтверждена смерть самого капитана, в центре, в Москве, будет немало недовольных.
      – У него осталась семья – точнее, вдова. Сын умер месяц назад, насколько мне это известно. По-видимому, от рака, – негромко заметил майор КГБ.
      – Надеюсь, о его жене позаботятся должным образом, – произнес капитан.
      – Да, у нас существует отдел, который занимается такими делами. А они не могли унести его с собой?
      – Трудно сказать. По крайней мере мы знаем, что они были здесь. Афганцы всегда грабят сбитые самолеты, стараясь найти оружие. А вот документы? – Капитан пожал плечами. – Мы воюем с неграмотными дикарями, товарищ майор – Сомневаюсь, что они могут проявлять интерес к каким-либо документам. Они могли узнать по форме, что он офицер КГБ, и унести тело, чтобы изуродовать его. Вы даже не представляете, что они делают с пленными.
      – Варвары, – пробормотал майор КГБ. – Сбивать невооруженный авиалайнер! – Он посмотрел по сторонам, «Лояльные» афганские солдаты – вот уж излишне оптимистическое название для них, проворчал он, – укладывали тела и останки в резиновые мешки, которые будут отправлены на вертолете в Газни, а оттуда в Москву для опознания. – А если они унесли с собой тело моего офицера?
      – В этом случае мы никогда его не найдем. Вероятность остается, конечно, но самая малая. Всякий раз, когда увидим кружащих над чем-то стервятников, будем высылать к этому месту вертолет, но… – Капитан покачал головой. – Вероятнее всего, товарищ майор, что его тело уже у вас. Потребуется время, чтобы подтвердить это.
      – Бедняга. Он ведь даже не оперативник – работал в штабе. Да и район не его, просто офицер; кому принадлежала эта территория, попал в больницу с воспалением желчного пузыря, вот он и вызвался взять на себя его обязанности в дополнение к своим.
      – А где он обычно работал?
      – В Таджикистане. Думаю, он решил, что лишняя нагрузка отвлечет его от личных проблем.

***

      – Как чувствует себя, русский? – спросил пленного Лучник. Моджахеды не могли обеспечить раненого какой-нибудь медицинской помощью. Ближайшая группа медиков – французские врачи и медицинские сестры – находились в пещере недалеко от Хазан-Хель. Сейчас туда направлялись те раненые афганцы, которые могли передвигаться. Что касается тяжело раненных… им ничем помочь не могли. У партизан был достаточный запас болеутоляющих лекарств, в том числе ампулы морфия швейцарского производства, его вводили умирающим, чтобы облегчить их страдания, В некоторых случаях морфий облегчал им переход в мир иной, однако тех, кто подавал надежды на выздоровление, укладывали на носилки и несли на юго-восток, к пакистанской границе. Те, кому удавалось вынести шестидесятимильный переход, получали настоящую медицинскую помощь в чем-то похожем на больницу, рядом с заброшенным ныне аэродромом в Мирам-Шахе. Лучник вел туда свою группу. Ему удалось убедить партизан, что захваченный русский принесет им больше пользы живым, чем мертвым, и что американцы хорошо вознаградят их за офицера русской секретной полиции с его документами. Лишь один глава племени мог успешно выступить против таких аргументов, но он погиб во время боя. Моджахеды поспешно похоронили его тело в соответствии с обычаями их веры. И сейчас он был уже в раю. Теперь отряд возглавлял Лучник – как самый опытный и преданный воин.
      Кто бы мог сказать, глядя в его ледяные глаза и прислушиваясь к холодным словам, что впервые за три года в его сердце найдется место жалости? Даже он сам испытывал удивление. Почему в его голову пришли такие мысли? Или это воля Аллаха? Не иначе, решил он. Кто еще мог помещать мне убить русского?
      – Больно, – послышался наконец шепот раненого, однако милосердие Лучника не распространялось так далеко. Моджахеды несли морфий лишь для своих раненых. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Лучник передал капитану КГБ фотографии его близких. На мгновение его взгляд смягчился. Русский офицер посмотрел на афганца с удивлением, преодолевшим даже боль. Здоровой рукой он взял фотографии и прижал их к груди. На лице капитана отразилась благодарность вместе с изумлением. Он подумал о своем умершем сыне и собственной судьбе. Худшее, что может случиться с ним, пронеслось сквозь туман вновь нахлынувшей боли, – это то, что он присоединится к своему ребенку, где бы тот ни находился. Афганцы уже не смогут причинить ему больших страданий, чем те, которые он пережил как душой, так и телом. Капитан достиг того мгновения, когда боль превратилась в наркотик, агония стала знакомой, даже приятной. Он слышал, что такое возможно, но не верил рассказам.
      Он по– прежнему не мог мыслить достаточно четко. В охватившем его сумеречном состоянии капитан не мог понять, почему все еще жив. В Москве он слышал о том, как афганцы обращаются с пленными… Но ведь именно поэтому ты и вызвался на это задание в дополнение к собственным обязанностям, напомнил он себе. Сейчас капитан думал о предстоящей участи и о том, как навлек ее на себя,
      Ты не должен умирать, Валерий, ты должен жить. У тебя есть жена, и она уже достаточно страдали, подумал он. Даже сейчас ей так больно… Мысль исчезла, словно по собственной воле. Капитан сунул фотографии в грудной карман и отдался накатывающейся тьме, теряя сознание, пока его тело боролось за жизнь. Он не пришел в себя, когда его привязали к доске и положили на повозку. Лучник повел свой отряд дальше.

***

      Михаил Семенович проснулся от звуков битвы, разрывающих голову. На улице было все еще темно – до рассвета оставалось немало времени, – и первым действием старого полковника было пройти в туалет, сполоснуть лицо холодной водой и проглотить три таблетки аспирина. Его тело содрогнулось в приступе рвоты, но в желудке было пусто – показалась только горькая желчь. Михаил Семенович выпрямился и посмотрел в зеркало, чтобы убедиться в том, как отразилась измена на Герое Советского Союза. Он, разумеется, не мог – не хотел – прекращать свою деятельность, но… посмотри, Миша, что делается с тобой. Когда-то ясные голубые глаза стали красными и безжизненными, румяное лицо – серым, как у трупа, складки кожи свисают вниз, а седая щетина скрывает черты лица, которое когда-то называли красивым. Он вытянул правую руку – шрамы, как всегда, стягивали ее, походили на пластик. Ничего не поделаешь. Михаил Семенович сполоснул рот и пошел в кухню готовить кофе.
      По крайней мере у него еще остался хороший кофе, купленный в магазине, доступ в который открыт только «номенклатуре», и сделанная на Западе кофеварка, чтобы готовить его. Старик задумался: а не стоит ли что-нибудь поесть, затем решил ограничиться одним кофе. Всегда можно пожевать хлеб в кабинете. Через три минуты кофе был готов. Он выпил чашку, не обращая внимания на то, как горячая жидкость обжигает рот и горло, затем снял трубку телефона и вызвал машину. Ему нужно было выехать из дома пораньше, и, хотя он не сказал, что собирается заехать в баню, сержант, сидящий у телефона на автобазе Министерства обороны, догадался об этом.
      Двадцать минут спустя Михаил Семенович появился на улице. Его глаза слезились, и он болезненно щурился от холодного северо-западного ветра, пытавшегося загнать старого офицера обратно в подъезд. Водитель-сержант едва было не подбежал к полковнику, чтобы поддержать его, но Филитов чуть наклонился, сопротивляясь невидимой руке природы, и сел в машину, как всегда, словно залезая перед боем в свой старый Т-34.
      – В баню, товарищ полковник? – спросил водитель, садясь за руль.
      – Ты продал водку, которую я тебе дал?
      – Да, конечно, товарищ полковник, – ответил молодой сержант.
      – Молодец. Это куда полезнее, чем ее пить. Едем в баню и побыстрее – с притворной суровостью произнес полковник, – может быть, мне удастся выжить.
      – Если уж у немцев не получилось убить вас, товарищ полковник, сомневаюсь, что несколько капель хорошей русской водки могут вам повредить, – весело заметил водитель.
      Михаил Семенович засмеялся и даже острую боль в голове воспринял с юмором. Сержант и внешне походил на ефрейтора Романова.
      – А вам не хочется стать офицером?
      – Нет, спасибо, товарищ полковник, я надеюсь закончить университет. Мой отец химик, и мне хочется пойти по его стопам.
      – Вашему отцу повезло, сержант. Ну, поехали.
      Через десять минут автомобиль остановился перед Сандуновскими банями. Сержант открыл дверцу для полковника, затем поставил машину в месте, где стоянка запрещалась, но откуда был виден выход. Он закурил сигарету и открыл книгу. Такая служба ему нравилась, по крайней мере это куда лучше, чем ковылять по колено в грязи в составе мотострелковой роты. Сержант взглянул на часы. Старик выйдет из бани примерно через час. Бедняга, подумал про него сержант, он так одинок. Почему герою войны пришлось столько пережить?
      Внутри бани процедура была отработана настолько, что старый полковник мог бы проделать все и во сне. Раздевшись, он прихватил полотенце, тапочки и березовый веник и направился в парилку. Сегодня он появился здесь раньше обычного, и завсегдатаи еще не пришли. Это его устраивало. Он плеснул воду на раскаленные кирпичи, сел на полку и принялся терпеливо ждать, когда пар выгонит похмелье из его больной головы. В разных углах парилки сидели еще три клиента. Он узнал двух, но не был знаком с ними, да и разговаривать никому не хотелось. Михаил Семенович тоже предпочитал оставаться в одиночестве. Ему было больно даже открывать рот, и аспирин почему-то никак не действовал этим утром.
      Прошло еще пятнадцать минут, и пот ручьями стекал по белому телу Филитова. Он поднял голову, увидел банщика, услышал обычное объявление относительно выпивки – никто не выразил желания, – а также сообщение о пользе плавания в бассейне. Казалось, что для банщика такая фраза была самой обычной, однако ее скрытое значение звучало по-другому: «все в порядке. Я готов к приему информации». Вместо ответа Филитов подчеркнуто размашистым жестом, привычным для пожилых людей, вытер пот со лба. Это означало: «сейчас». Банщик вышел. Михаил Семенович начал медленно считать до трехсот. Когда он добрался до двухсот пятидесяти семи, один из соратников-алкоголиков, сидевших в парилке, встал и вышел. Полковник обратил на это внимание, но не проявил никакого беспокойства. У него была слишком большая практика. Досчитав до трехсот, он встал, с трудом разогнув коленные суставы, и молча вышел из парилки.
      В раздевалке воздух был намного холоднее, но Михаил Семенович тут же увидел, что второй мужчина еще не ушел. Он стоял и о чем-то разговаривал с банщиком. Филитов терпеливо ждал, когда банщик обратит на него внимание. Наконец молодой человек заметил его, направился к нему, полковник сделал несколько шагов навстречу, поскользнулся на выбитой плитке и едва не упал. Инстинктивно он вытянул вперед здоровую руку. Банщик подхватил его – или по крайней мере попытался подхватить. Березовый веник упал на пол.
      Молодой человек быстро поднял веник и помог Михаилу Семеновичу встать. Через несколько секунд он снабдил его свежим сухим полотенцем для душа и усадил на скамью.
      – Вы не ушиблись, товарищ? – послышался голос с другого конца раздевалки.
      – Нет, спасибо. Старые колени и этот неровный старый пол. Никак не могут отремонтировать…
      – А следовало бы. Пошли, я провожу вас в душ, – предложил мужчина. Лет сорока, он ничем не отличался от других посетителей бани, за исключением красных глаз. Еще один пьяница, сразу определил Филитов. – Значит, вы были на войне?
      – Да, в бронетанковых войсках. Последний снаряд из немецкого танка накрыл меня, но я успел прикончить его, в битве на Курской дуге.
      – Мой отец воевал там – он служил в Седьмой гвардейской армии под командованием Конева.
      – Я был на другом фланге – Вторая танковая армия, у Константина Рокоссовского. Это был мой последний бой.
      – Понятно, почему, товарищ…
      – Филитов, Михаил Семенович, полковник бронетанковых войск.
      – Меня зовут Климентий Владимирович Ватутин, но я не военный герой. Очень рад нашему знакомству, товарищ полковник.
      – Приятно, когда к старому солдату проявляют уважение.
      Отец Ватутина действительно принимал участие в Курской битве, но в качестве начальника политотдела. Он ушел в отставку полковником НКВД, и сын последовал по стопам отца, служил теперь в той же организации, переименованной в КГБ.
      Через двадцать минут полковник ехал на службу, а банщик выскользнул через заднюю дверь и вошел в химчистку. Пришлось вызвать приемщика из мастерской, где он занимался насосом. В качестве меры элементарной предосторожности мужчина, принявший из руки банщика кассету, не знал – по крайней мере так считалось – ни его имени, ни места работы. Он сунул кассету в карман, передал банщику три пол-литровых бутылки водки и вернулся к своим обязанностям. Его сердце колотилось, как всегда в эти дни. Приемщик с удовольствием думал о том, что его прикрытие, скрывавшее настоящую службу в качестве агента американской разведки, приносило немалую пользу в денежном отношении. Левая торговля спиртным обеспечивала ему хороший доход в «сертификатных» рублях, на которые можно было покупать западные товары и отличные продукты в валютных магазинах. С другой стороны, подумал он, насколько велико напряжение при выполнении каждого задания. Он подошел к умывальнику и начал смывать масло с рук – только что закончил ремонт насоса. Вот уже шесть месяцев приемщик химчистки обеспечивал связь, теперь его работа близилась к концу, хотя он и не знал этого. Им по-прежнему будут пользоваться для передачи информации, но уже не для «Кардинала». Найдет себе другую работу и банщик, и эта линия связи, состоящая из незаметных агентов, исчезнет, и даже всевидящее око Второго главного управления КГБ – контрразведки – не сможет обнаружить никаких следов. Таковы были планы.
      Спустя пятнадцать минут в химчистку вошла постоянная клиентка с одним из своих английских пальто. Это был «акваскутум» с отстегивающейся подкладкой. Как всегда, она попросила отнестись особенно внимательно к ее вещи, проявить максимальную осторожность при чистке, и приемщик, как обычно, кивнул и сказал, что это самая лучшая химчистка во всем Советском Союзе. Правда, у него не было печатных бланков, и ему пришлось выписать квитанцию от руки в трех экземплярах на копировальной бумаге. Один экземпляр он приколол булавкой к пальто, другой положил в ящик, а третий… Но сначала приемщик проверил, не оставила ли женщина что-то в карманах,
      – Гражданка, вы забыли мелочь. Я вам очень благодарен, но лишние деньги нам не нужны. – Он вернул ей несколько монет, квитанцию и кое-что еще. Все так просто. Ведь никто не заглядывает в карманы – как на Западе.
      – О-о, вы такой честный человек, – произнесла женщина с каким-то странным формализмом, принятым в Советском Союзе. – До свидания, товарищ.
      – До свидания, – отозвался приемщик. – Следующий, пожалуйста!
      Женщина – ее звали Светлана – направилась, как всегда, к станции метро. У нее было достаточно времени, и она шла не спеша, готовая ко всяким трудностям при передаче кассеты. Как всегда, московские улицы были полны спешащих, никогда не улыбающихся людей, многие из которых с завистью поглядывали на ее заграничное пальто. У Светланы было немало самой разной одежды, привезенной из-за рубежа, куда она часто ездила в командировки, что составляло часть ее работы в Госплане, советском департаменте, занимающемся планированием экономики. В Англии ее завербовала Британская разведывательная служба. Ее услугами пользовались при передаче информации от «Кардинала», потому что у ЦРУ в Советском Союзе было не так уж много своих агентов, и ей всегда поручалась передача сведений в средней части цепочки и никогда ни на одном из ее концов. Кроме того, она передавала Западу свою информацию, но эта информация не представляла особого интереса, и ее редкие услуги в качестве курьера были вообще-то намного полезнее, чем передаваемые ею сведения по экономике, которыми она так гордилась. Сотрудники британской разведки, под руководством которых она работала, не говорили ей об этом, разумеется; каждый шпион считает, что в его – или ее – распоряжении находится жизненно важная информация, необходимая для Запада. Это делало игру только более интересной, и, несмотря на идеологические (или иные) мотивы, шпионы рассматривали свое занятие как исключительно интересную игру, поскольку, занимаясь ею, им удается водить за нос могущественные организации в собственных странах. Светлане действительно нравилось существование на краю жизни и смерти, хотя она не понимала причины этого. Кроме того, она считала, что ее отец, занимающий очень высокое положение в партийной иерархии – он был одним из самых влиятельных членов Центрального Комитета партии, – сможет защитить ее, если возникнет такая необходимость. В конце концов, разве не благодаря его влиянию ей разрешают ездить на Запад два.или три раза в год? Ее отец, по мнению Светланы, был напыщенным и высокопарным человеком, но она – его единственный ребенок, мать единственного внука, и вся его жизнь обращалась вокруг нее.
      Светлана спустилась на станцию «Кузнецкий мост» в тот момент, когда от перрона поезд только отошел. Всегда трудно точно рассчитать время. В часы пик поезда в московском метро ходят каждые тридцать секунд. Светлана взглянула на часы и снова оказалось, что ее расчет точен. Человек, которому она должна передать кассету, прибудет следующим поездом. Она пошла по платформе к тому месту, где будет находиться передняя дверь второго вагона поезда, чтобы первой оказаться внутри. В этом ей помогла одежда. Ее часто принимали за иностранку, а москвичи относились к иностранцам с уважением, словно к благородному сословию – или к серьезно больным. Ей не пришлось долго ждать. Скоро послышался грохот приближающегося поезда. Головы людей, поящих на перроне, как всегда, повернулись в его сторону, из туннеля показались яркие огни, и сводчатый зал станции наполнился визгом тормозов. Двери открылись, и из вагона хлынул поток пассажиров. Затем Светлана вошла внутрь и сделала несколько шагов в глубь вагона. Там она подняла руку, схватилась за металлический поручень над головой – сиденья были заняты и ни один из мужчин даже не подумал уступить ей место – и повернулась лицом в сторону движения поезда. Ее левая рука со снятой перчаткой была в кармане пальто.
      Светлана еще ни разу не видела лица мужчины, с которым встречалась в вагоне метро, но знала, что мужчина видит ее. Кем бы он ни был, стройная фигура Светланы ему нравилась. Она догадалась об этом по его сигналу опознания. В битком набитом вагоне из-под газеты «Известия» появлялась мужская рука, гладила ее по левой ягодице, а на этот раз она на мгновение остановилась и чуть стиснула… Это было что-то новое, и Светлана с трудом удержалась от желания взглянуть на мужчину. А вдруг он хороший любовник? Она не возражала бы против еще одного. Ее бывший муж был таким… нет. Лучше не смотреть, так более романтично, в русском стиле думать о мужчине, лица которого она никогда не видела, но который находит ее красивой и желанной. Светлана держала кассету между большим и указательным пальцами, ожидая, когда поезд через две минуты остановится на станции «Пушкинская». Ее глаза были закрыты, а на губах играла едва заметная улыбка – она мечтала о внешности и мужских достоинствах связника, рука которого ласкала ее ягодицу. Подобная сцена привела бы в ужас руководящего ею сотрудника британской разведки, но сама Светлана не подавала признаков волнения.
      Поезд начал останавливаться. Пассажиры встали и вместе с теми, кто стоял, столпились у выхода. Светлана достала руку из кармана. Кассета была скользкой – от влаги или от какого-то вещества, используемого при химчистке, она не знала. Мужская рука покинула ее бедро, последний раз нежно скользнула по нему и поднялась, чтобы принять в ладонь крохотный металлический цилиндрик.
      Пожилая женщина, стоящая позади нее. неожиданно споткнулась и толкнула связника, рука которого выбила кассету из пальцев Светланы. На мгновение она не осознала происшедшего, но тут поезд остановился, и мужчина упал на колени, пытаясь схватить кассету. Светлана посмотрела вниз скорее с изумлением, чем с ужасом – мужчина оказался лысым, а венчик волос над ушами был седым – оказывается ее связник был стариком! В следующую секунду он схватил кассету и вскочил на ноги. Старый, подумала она, но такой живой, и тут обратила внимание на его римский профиль и очертания крепкой челюсти – да, он, по-видимому, отличный любовник и, наверно, терпеливый, что еще лучше. Связник выскочил из вагона, и Светлана выбросила его из головы. Она не заметила, что какой-то мужчина, сидевший с левой стороны вагона, успел вскочить и, растолкав входящих пассажиров, выбежать следом за мгновение до того, как закрылись двери.
      Мужчину звали Борис, и он направлялся домой отсыпаться после ночного дежурства в здании КГБ. Обычно Борис по пути домой читал газету «Советский спорт», но сегодня он забыл купить ее в киоске и сейчас случайно заметил на грязном черном полу вагона метро предмет, который мог быть только кассетой, причем слишком маленькой для обычного фотоаппарата. Он не заметил момента передачи и не видел, кто выронил ее. Борис заключил, что кассету выронил мужчина лет пятидесяти, и обратил внимание на то, с какой ловкостью тот сумел подхватить ее с пола. Успев выскочить из вагона, он понял, что стал свидетелем передачи кассеты, но был слишком удивлен, чтобы отреагировать должным об" разом, слишком удивлен и слишком устал после долгого ночного дежурства.
      Раньше Борис был оперативником и работал в Испании, но у него случился сердечный приступ, его отправили домой и сделали дежурным офицером в отделе. По своему званию он был майором. Борис считал, что за проделанную в прошлом работу заслужил звание полковника, но в этот момент его мысли касались совершенно иного. Он быстро окинул взглядом платформу, пытаясь увидеть седого мужчину в коричневом пальто. Вон он! Борис быстро пошел следом, чувствуя, как у него покалывает в левой стороне груди. Однако он не обратил на это внимания. Несколько лет назад он бросил курить, и врач в медсанчасти заметил, что изменений к худшему у него нет. Сейчас он был уже в пяти метрах от мужчины и решил не приближаться. Самое главное – терпение. Борис последовал за седым мужчиной по переходу на станцию «Горьковская» и на платформу. Теперь положение стало щекотливым. Платформа была запружена людьми, спешащими на работу, и он потерял визуальный контакт с преследуемым. Низкорослый сотрудник КГБ не мог наблюдать за седым мужчиной в толпе. Может быть, пойти на риск и сблизиться еще больше? Но это значит, что придется проталкиваться через толпу… и привлекать к себе внимание. Это опасно.
      Борис получил, разумеется, соответствующую подготовку, но с тех пор прошло больше двадцати лет, и теперь он лихорадочно пытался вспомнить, что предписывали наставления в таких случаях. Он был знаком с тем. как следует вести себя при подобных операциях, как опознать себя при встрече со связником и как избавиться от преследования, но Борис был все-таки сотрудником Первого главного управления, а слежка относилась к профессии сыщиков из Второго главного управления и не входила в число его навыков. Как же мне поступить? – билось у него в голове. Ведь ему представилась такая сказочная возможность! Сотрудники разведки, вполне естественно, ненавидели своих коллег из контрразведки, и превзойти одного из них в его собственной профессии… А вдруг это всего лишь тренировка? Может быть, он станет предметом насмешек и оскорблений со стороны сотрудника «Двойки», следящего сейчас за коллегой-связником? Что же делать? Борис оглянулся вокруг, надеясь увидеть контрразведчика, преследующего курьера. Он, разумеется, не узнает его в лицо, но может распознать сигнал «уйди, ты мешаешь». Он смутно припомнил такой сигнал – Но нет, никакого сигнала. Время уходит, нужно принимать решение. Несмотря на холод, царящий на станции, Борис чувствовал, как струйки пота стекают по телу. Боль в груди усилилась и усложнила стоящую перед ним дилемму. Он знал, что на всех станциях московского метро находились тайные телефоны, каждый офицер КГБ умел пользоваться ими, но Борис понимал, что он не имеет на то времени.
      Иного выхода нет – он должен преследовать мужчину, придется рискнуть. В конце концов он был опытным офицером-оперативником и сделал все, чтобы заметить сигнал, означающий, что он мешает работе. Сотрудники «Двойки» могут выругать его, но Борис знал, что руководство Первого главного управления придет на выручку. Все, решение принято, и даже боль в груди отступила. И все-таки нужно установить с мужчиной визуальный контакт. Майор начал проталкиваться через толпу, слыша ругань и недовольное ворчание, и натолкнулся, наконец, на группу рабочих, которые что-то обсуждали. Борис вытянул шею, пытаясь увидеть… Вот он, все еще на платформе и смотрит направо. Грохот приближающегося поезда вызвал у Бориса вздох облегчения.
      Он стоял на перроне, стараясь не смотреть на преследуемого, услышал, как с шипеньем открылись двери поезда, затем шум выходящих пассажиров и шарканье ног входящих в вагон.
      Борис повернулся, наконец, и, к своему ужасу, увидел, что вагон полон! Седой мужчина был внутри, а двери забиты людьми, пытающимися протиснуться дальше. Офицер КГБ побежал к соседней двери и успел вскочить в вагон, прежде чем двери закрылись. Несмотря на эту удачу, Борис понял, что привлек, наверно, к себе внимание, но теперь было уже поздно. Поезд начал набирать скорость, и он принялся проталкиваться вперед. Пассажиры не могли не заметить его странное поведение. Он увидел, что кто-то поправил шляпу, а несколько человек перевернули страницы газет – любой из этих жестов мог быть сигналом, предостерегающим об опасности.
      Один из жестов действительно предостерегал курьера об опасности. Эд Фоули уже отворачивался в сторону, поправив очки правой рукой в перчатке, сжимавшей перчатку с левой руки. Связник тут же взглянул вперед и начал обдумывать маневр ухода. Фоули рассчитывал собственные движения. Связник прежде всего избавится от кассеты, вытащив пленку из цилиндрика и подвергнув ее воздействию света. После этого он выбросит кассету в ближайшую урну. Насколько Эд помнил, такое случалось дважды, и в обоих случаях курьеру удавалось избежать ареста. Связники хорошо подготовлены и знают, как поступать, сказал себе он. «Кардинала» предупредят о неудаче, он заснимет еще одну кассету и… но такого еще никогда не происходило за время пребывания Фоули в Москве, и сейчас ему понадобилось напряжение всех внутренних сил, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица – Связник неподвижно застыл на месте. Он сошел на следующей станции. В конце концов он не сделал ничего необычного, ничего такого, что могло бы показаться со стороны необычным. Он скажет, что нашел этот странный предмет – вы говорите, что это кассета с пленкой, товарищ? – с высовывающейся из него пластиковой лентой на полу вагона и подобрал, чтобы выбросить в урну, разве не нужно следить за чистотой в метро? Опустив руку в карман, мужчина пытался вытащить пленку из кассеты. Тот, кто производил съемку, всегда оставлял торчащими несколько миллиметров, чтобы можно было выдернуть пленку и засветить. По крайней мере так ему говорили при инструктаже. Но кассета была скользкой, и он никак не мог схватиться за край пленки. Поезд остановился, и связник вышел на перрон. Он не знал, кто следит за ним. Ему было известно лишь одно – он получил сигнал об опасности, передача отменяется, и в соответствии с этим сигналом он обязан уничтожить пленку. Однако никогда раньше ему не приходилось делать этого – Мужчина старался не смотреть по сторонам, вместе со всей толпой, направляясь к выходу. Что касается Фоули, он даже не смотрел в окно вагона. Напряжение было почти сверхчеловеческим, но он заставил себя сохранять спокойствие, больше всего опасаясь подвергнуть опасности жизнь связного.
      Курьер стоял сейчас на ступеньке движущегося вверх эскалатора. Еще несколько секунд, и он окажется на улице. Там он найдет переулок, чтобы засветить пленку, и решетку канализации, куда бросит кассету вместе с сигаретой, которую только что сунул в рот. Всего лишь одно ловкое движение – и, даже если его арестуют после этого, не окажется никаких улик, а его объяснение, которое он повторял ежедневно и помнил наизусть, может сбить КГБ с толку. Теперь его шпионская карьера закончилась, в этом он отдавал себе отчет и даже изумился охватившей его волне облегчения, словно погрузился в теплую ванну.
      Холодный воздух послужил напоминанием о реальности, но солнце уже вставало, и небо было поразительно голубым и чистым. Он повернул направо и пошел к узкому переулку в половине квартала от метро, а также, канализационной решетке, которой он воспользуется. К этому моменту сигарета будет уже выкурена – это еще один трюк, в котором он практиковался. Теперь нужно только вытянуть пленку из кассеты и засветить ее на солнце… Черт побери. Мужчина снял вторую перчатку и потер руки, затем зацепил край пленки ногтями. Наконец-то! Он смял вытянутую пленку, сунул кассету обратно в карман и…
      – Одну минуту, товарищ. – Карие глаза окликнувшего были настороже, и крепкая рука стиснула кисть связного, все еще держащего кассету в кармане. Его другая рука была опущена в карман пальто. – Покажите, что вы держите в руке.
      – Что вам от меня нужно? – негодующе произнес курьер. – В чем дело?
      Правая рука незнакомца шевельнулась в кармане.
      – Я – человек, который застрелит вас прямо на улице, если вы откажитесь показать, что держите в руке. Меня зовут Борис Чурбанов, и я майор КГБ. – Чурбанов тут же понял, что его звание скоро изменится. Глядя на выражение лица седого мужчины, можно было предположить, что Борис вот-вот станет полковником.

***

      Через десять минут Фоули сидел у себя в кабинете. Он послал одного из своих людей – женщину – проверить сигнал, гласящий, что связной успешно отделался от кассеты. Он все еще надеялся, что его страхи оказались напрасными, что он проявил излишнюю осторожность и мужчина, поспешно вскочивший в вагон, всего лишь обычный служащий, боящийся опоздать на работу. Но… но лицо этого мужчины выглядело лицом профессионала. Фоули не мог сказать почему, но теперь он не сомневался. Он положил руки на стол и несколько минут смотрел на них, обдумывая ситуацию.