Глава 9

— Вот здесь они, значит, его и прихватили, — Петр стоял у двери в парадную. — Аккуратно. Смотри: тут — дверь, здесь стена, а вот здесь колонны все загораживают, а там они машину поставили, на которой свалили. Да, в таком месте старичка вдвоем оприходовать и оторваться в момент можно, никто и не заметит.

— Втроем, — сказал Гурский. — Они же, как только поняли, что дедок скрипнул на полувздохе, да еще и тетка эта нарисовалась под носом, да еще небось и заорала, моментально в тачку нырнули и свинтили. Она ведь даже лиц их не срисовала. Рыжий разве что. И все. А если бы один из них машину обегал, дверь открывал, заводил…

— Есть логика в логовницах. Третий за рулем ждал. Чего ждал? И не многовато ли народу, чтоб у старика авоську с кефиром отнять? Потом — рыжий… Неаккуратно. Если приметный такой, он бритый должен быть, да еще и в шапке. Место выбрали грамотно, а сами придурки? Ничего не понимаю.

— Не было у него ни кефира, ни авоськи. Но была трость. Мореного дуба с чугунным набалдашником. По башке, а?

— Да…

— Пасли они его. А он знал, похоже.

— Вон там он шел, видишь? Там казино, потом мюзик-холл, Планетарий, театр. Потом вон там, у трамвайной остановки, через дорогу и по тротуару сюда. Там везде открытое место. А здесь идеально. Но почему рыжий?

— Да ладно тебе, прицепился. И потом, идеально для чего? У дедули пенсию отнять?

— Давай пройдемся, а? — Петр посмотрел на Гурского. — Тебе звонок этот очень нужен?

— Да хоть бы и не звонили вовсе. Инопланетянам только спокойнее. Я их, бедных, и так достал небось своими бреднями, дальше некуда. Они меня скоро вот так же подкараулят, по башке, в тарелку — и кровавым маньякам на съедение.

Волков вдруг остановился и взглянул на Александра:

— А ведь верно…

— Точно, — кивнул Гурский. — Умыкнуть они хотели дедулю нашего.

— Ну-ка пошли.

— Слушай, — Гурский на ходу запахнул поплотнее куртку, — а кому вообще может быть нужен муляж трубки? Теоретически?

— Ну… в театре.

— В реквизите настоящие, как правило. Дым пустить иной раз, для правды жизни. Ну ладно, а еще?

— На витрине.

— Уж это нет. Это только кренделя какие-нибудь да колбаса телячья раньше гипсовые лежали, чтоб оголодавшее народонаселение не сперло, помнишь? А трубки самые настоящие выкладывают.

— Ну, я не знаю.

Ступая по грязной снежной слякоти и обходя лужи, они подошли к парадному входу казино «Палас», который обрамляли два широких крыла восходящих ступеней.

— Ну вот, — осмотрелся вокруг Волков. — Тут все как на ладони. И охрана — вон. Теперь дальше. Как ему идти удобнее? Вот так, — он указал в сторону Планетария, — как я и говорил. Пошли. Здесь тоже все открыто, да и машины стоят. Значит, охрана поглядывает. И видно все отовсюду. Чувствуешь? Все правильно, не просто так они на него напрыгнули. Готовились. Теперь дальше, у театра налево… А это что здесь?

На колоннах фасада театра «Балтийский дом» висела яркая растяжка: «Восковые фигуры».

— Так восковые фигуры, собственно, — сказал Гурский. — Я месяц назад заглядывал, мне Ленка Тарасова нужна была, она здесь работает.

— И кто у них тут?

— Да я особо не разглядывал. Петр Первый есть, Елизавета, Пугачев… — Гурский вдруг осекся.

— Ты чего?

— Сталин.

Волков с Александром переглянулись и через минуту уже поднимались по широкой лестнице театрального вестибюля на третий этаж, где располагалась экспозиция.

— Добрый день, Раиса Михална, — обратился Гурский к женщине, присматривающей за порядком в зале и отрывающей корешки билетов. — А Лена работает сегодня?

— Здравствуйте. Лена каждый день работает, она же у нас менеджер, — улыбнулась Раиса Михайловна. — И я каждый день работаю, но я не менеджер, — она опять улыбнулась и развела руки. — Она в магазин за печеньем вышла, это напротив, сейчас вернется. Подождите. Посмотрите пока, походите.

— Спасибо. — Адашев-Гурский и Волков вошли в полутемный зал, где каждая фигура была подсвечена особыми фонариками таким образом, что восковые лица выглядели почти как живые, а стеклянные глаза будто бы наполнялись каким-то внутренним светом.

— Ну, — спросил Петр, — где Сталин?

— Да был вроде. Я же помню. У него глаза желтые. Давай искать. Только методично: по часовой стрелке, слева направо.

— Ага… И понятых пригласим. Они пошли к началу экспозиции, где за длинным столом восседали апостолы во главе со Спасителем.

Экскурсовод, молоденькая девушка с умными глазами за толстыми стеклами больших очков, усталым голосом подробно рассказывала группе посетителей о каждом из персонажей Тайной Вечери. Она закончила и пригласила экскурсантов пройти дальше.

— Подождите, девушка! — остановила ее полная дама в длинном кожаном плаще и массивных золотых серьгах. — Я что-то не поняла, а который из них Иоанн Креститель?

— Вот этот, — экскурсовод обреченно указала на апостола Петра и взглянула на Волкова. Тот ободряюще кивнул.

— Ну вот, а вы говорите… — ни к кому не обращаясь, удовлетворенно сказала дама.

— Пойдемте дальше, — девушка повела группу к следующим экспонатам.

Петр и Гурский обошли всю экспозицию, но Сталина так и не нашли.

— Приветик! — подошла к ним их давняя, еще со студенческих лет, подружка.

Были это не такие, казалось бы, давние времена, когда все они большой разношерстной компанией учились на разных факультетах университета. Кто-то был старше, кто-то младше, кто-то нервничал по поводу сессии, а кто-то на настоящий момент «вылетел», но собирался восстанавливаться и пока, как, например, Адашев— Гурский, работал в университетском издательстве грузчиком, катал по двору громадные, чудовищной тяжести рулоны бумаги.

В обеденное время вся компания собиралась в буфете столовой Академии наук, где можно было перекусить, выпить пива и поболтать. Особо дисциплинированные, а их было немного, наскоро хлебнув принесенного кем-то вина, возвращались в аудитории и на рабочие места, а остальные оставались в «Академичке» до самого закрытия, периодически совершая, при наличии денег у кого-нибудь из вновь прибывших, экспедиции на улицу Зверинскую, где в демократичном питейном заведении по весьма доступной цене можно было подкрепиться стаканом разливного вина, закусив одной конфеткой на двоих.

Причем наполнение стакана происходило примечательнейшим образом: на широкой стойке высились стеклянные цилиндры-мензурки с нанесенными на стенки делениями, продавщица поворачивала краник того или иного цилиндра, в зависимости от сорта вина, которого желал клиент, и в мензурки, аппетитно пузырясь и пенясь, откуда-то снизу, из каких-то неведомых закромов, поступало прохладное терпкое «Вазисубани» или волшебная горьковатая «Мадера». В тот момент, когда мензурка наполнялась до определенного уровня, краник поворачивался еще раз, вино замирало на уровне, как правило, отметки в двести миллилитров и уже только потом, после еще одного поворота краника, стекало в стакан.

— Марина Васильевна! — звонил Гурский из автомата, который находился в вестибюле «Академички», в отдел сбыта издательства, жалуясь своей начальнице. — Вы знаете, я в столовой, здесь такой дождь! Просто стеной, а я зонт в кабинете забыл, он там на вешалке, видите?

— Да, Саша, вижу. Надо же, а у нас тут солнце…

Для того, чтобы читателю стад понятен неповторимый дух того времени и вся прелесть отношений между сотрудниками академических учреждений, необходимо отметить, что расстояние между Александром, звонившим практически из Кунсткамеры, и его начальством, которое находилось в этот момент на своем рабочем месте, сразу за зданием Двенадцати коллегий, составляло, если по прямой, не более восьмисот метров.

— Саша, а как вы полагаете, этот дождь у вас долго продлится?

— Даже уж и не знаю, Марина Васильевна, так все обложило…

После закрытия «Академички» наиболее стойкие выходили на набережную, садились в десятый троллейбус и ехали в «Сайгон». Близилось шесть часов вечера. Сакральный смысл слов «Симон-Симон, пошли в Сайгон?» — раскрывать на сегодняшний день бессмысленно. Кто не знает, тому не объяснить. А у того, кто знает, автор готов сентиментально всплакнуть на плече.

— Петька, я тебя тысячу лет не видела, — улыбалась Лена. — Пойдемте, я вас кофе угощу.

Она повела Гурского и Волкова в угол зала, аккуратно прошла вместе с ними между одетым в камуфляжные брюки и черный свитер Шварценеггером и обольстительно, даже в восковом исполнении, полураздетой Мерилин Монро, отодвинула на стене темно-зеленую драпировку и открыла дверь маленькой комнатки.

— Раздевайтесь, здесь тепло. Сейчас кофе будет, — она воткнула в розетку вилку электрического чайника.

— Ленка, — Гурский повесил куртку на спинку стула, — признавайся быстро— быстро, куда Сталина девала?

— А он… отправлен, в числе прочих, к новому месту пребывания,

— По этапу? — Петр сел к столу и достал сигареты. — В Магадан?

— В Магадане у меня Берия был. К нам там пришел дедуля такой, походил— походил, а потом у меня спрашивает: «Вы скоро уезжаете?» Я говорю: «Нет. Еще недели две побудем». А он: «Хорошо. Успею». Я, честное слово, не поняла, а он через несколько дней появляется, билет опять купил и говорит: «Я на минуточку». Я ему: «Зачем же вы платите, проходите так». А он: «Нет-нет, за все платить надо. Все должно быть по закону». Вошел в зал, вынул из-за пазухи молоток — и к Берии. Представляете? Еле перехватили.

— Не судьба… — вздохнул Гурский.

— Ага… — Лена наливала кофе. — Тебе жалко. А знаешь, сколько он стоит? И все они на мне числятся.

— Так надо же соображать, кого куда возить. Ты бы еще Гитлера в Биробиджан привезла. Я кофе не буду.

— Почему?

— Леопарды сена не едят.

— А мне водички поменьше, — попросил Петр.

— Ну, кого куда возить, это не мы решаем, а во-вторых, и Гитлер ездит везде. И с ним народ фотографироваться очень любит.

— Нет, правда, Лен, Сталин в Магадане? — Волков ложечкой размешивал в чашке сахар.

— Нет, в Магадане сейчас, по-моему, никого нет. Одна выставка наша в Комсомольске-на-Амуре, а другая во Владике вроде бы. Это те, которые на Дальнем Востоке. А еще в Иркутске, в Воркуте и где-то здесь, недалеко.

— А сколько их всего, выставок?

— Передвижных — шесть или семь, я точно не знаю. Но Сталина в Комсомольск отправили. Я сама их собирала: Сталина, Хрущева и Ельцина. Фигуры тусуют постоянно, освежают композиции. Кого-то туда, кого-то сюда. Нам вот Арнольдика, Монро и Чаплина привезли взамен тех.

— Лена, а Сталин с трубкой был?

— Какой же Сталин без трубки?

— Точно помнишь?

— Я же выставку принимаю по описи. И передаю. Там все атрибуты каждой фигуры указаны: Суворов — трость и шпага, Пугачев — бревно, Сталин — трубка. Я же сама все и запаковывала.

— А трубка какая?

— Обыкновенная. Трубка как трубка. А что?

— Да в том-то и дело. Не муляж?

— Да вроде… У нас же постоянно что-нибудь воруют: у Жириновского — стакан, пуговицы срезают у тех, кто в мундирах красивых. Темно ведь, а когда народу много, за всеми не уследишь. Здесь — мастерские, а на маршруте мы сами исправляем. И пальцы отломанные сами прилепляем, и носы, и уши. Это здесь у Елизаветы серьги такие красивые, висячие, а в Улан-Удэ, когда я там была, только в мочках блестяшки и остались, как клипсы, а что сделаешь? Может, с самого начала у Сталина и был муляж, точная копия, а потом стащили где-нибудь в Норильске, ну, кто-то из наших и вставил трубку старенькую, какую нашел, не стоять же ему с пустой рукой. Так и ездит…

— Ясно. Леночка, а ты могла бы узнать точно, куда Сталин уехал?

— Да в Комсомольск. Но я могу позвонить, уточнить.

— Уточни, а? Тебе не очень это сложно?

— Да нет, у нас здесь телефон недалеко. А в чем дело?

— Да тут… Вы когда фигуры отправили?

— Когда их отправили, я не знаю, а у нас забрали неделю, по-моему, назад. Ну да, сегодня первое…

— Первое декабря уже? — удивился Гур-ский.

— А что?

— Да так. Дело я одно, выходит, проворонил уже. Время летит…

— Ну правильно, неделю назад.

— А ты не помнишь, — Волков отодвинул чашку, — дедок такой…

— Да их же здесь сотни. И дедули, и бабули.

— Ну да, но он такой… с тросточкой.

— А ты знаешь… небольшой такой?

— Да, с тростью.

— Помню. Я его запомнила, потому что ему позвонить нужно было срочно, он очень просил, я его и проводила. Уже после закрытия. И он как-то так странно палку свою держал, не опирался на нее, а… держал так, ну, как закрытый зонт люди носят в помещении, не складной, а обыкновенный. Это под самое закрытие было, часов в восемь. Я зал закрыла, проводила его позвонить, но он не дозвонился, расстроился очень и так и ушел. А мы этим же вечером фигуры разобрали, упаковали, и утром их от нас увезли. Как раз неделю где-то назад. А что случилось-то на самом деле?

— Да пока толком непонятно, — Гурский надевал куртку. — В гости приглашаешь?

— А что, нужно какое-то специальное приглашение?

— Ну, тогда держись…

— Пока, Ленка. Извини, — Волков открыл дверь комнатки. — Спасибо за кофе. А когда ты уточнишь?

— Да сейчас пойду и позвоню. Вы торопитесь?

— Честно говоря, да. Ты, если не трудно, когда узнаешь, перезвони мне на трубу сразу, ладно? Вот моя визитка.

— Ох-ох, визитка… Ладно, позвоню.

— Ну, пока-пока.

Глава 10

Выйдя из зала, Волков достал телефон и набрал номер:

— Ирина Аркадьевна? Да, Волков беспокоит. Ирина Аркадьевна, вы никуда не уходите? Да… да, тут кое-что… я зайду сейчас на минуту? Хорошо, — он отключил телефон, положил его в карман куртки, потом задумчиво повернулся и пристально посмотрел на Адашева-Гурского.

— Н-нет… Петя, не-ет! Абсолютно исключено. Дальний Восток! Да я уже по свету помотался, мне — во… Хватит. Для меня в редакцию-то съездить, полчаса на метро, так я неделю собираюсь внутренне. Что я там жрать буду, ты подумал? Я общепита не переношу. Я старенький.

— Еще скажи, тебя девушки не любят…

— Не скажу. Ложь унижает.

— Икру ты там будешь есть жировую, кету, горбушу, кижуча. А селедочка тихоокеанская, а?

— Слабой соли?

— Естественно. Она же размером с поросенка, а жирок так и капает…

— Под рюмочку?

— Это уж я не знаю. Сторона чужая.

— Не поеду.

— Ну немножко, если отнестись к процессу скрупулезно.

Они спустились по лестнице и вышли на улицу.

— Я высоты боюсь. Летать могу только пьяным.

— А ты в окошко не смотри. Кресло-то в самолете на полу стоит. Какая высота?

— У меня гипертрофированное воображение.

— Ну хорошо, в аэропорту мы вместе хлопнем, только ты в самолете не догоняйся. В Хабаровске на поезд надо будет пересесть, по пьянке ты заблудишься.

— А прямого рейса нет, что ли?

— Вроде нет, да и на Хабару только раз в неделю из Питера. В среду или четверг, я забыл, а может, и поменялось все, я давно летал.

— А в поезде — Эс Ве?

— Эс Ве, Эс Ве… Чистые простыни, хорошенькая попутчица.

— А если она храпит?

— А ты ей спать не давай.

— Прямо и не знаю… Я уже расстроился. Который час? Ну вот, уже обедать пора, а мы вместо этого дурака валяем.

— Сейчас, зайдем к Ирине этой Аркадьевне… а она вроде ничего, а?

— В каком смысле?

— В том самом.

— Ну, если в этом, то я бы стал.

— А ты всех баб на «стал бы — не стал бы» делишь?

— Ну давай, маму еще вспомни, романтик ты наш.

— Да, кормить тебя пора. Сейчас поговорим, потом билет тебе купим — здесь рядом на Кировском кассы — и где-нибудь перекусим.

— Вот ты сам и перекусывай «где-нибудь». А я общепита не переношу.

— Да брось, вот, я знаю, хорошо кормят в…

— Не могут они хорошо кормить. Хоть там интерьеры, хоть лобстеры. Общепит, он и есть общепит, по определению. Повар готовит в никуда, сам не знает кому, без любви ко мне лично. Может, он в этот момент о любовнике своей жены думает с ненавистью? А я потом все это есть должен?.. И какие билеты? У меня паспорта с собой нет, забыл? Все равно домой надо.

— А у тебя еда есть?

— Конечно. Только я из дома-то еще когда ушел, мясо небось часа два размораживать надо.

— А микроволновки нет?

— Нет. И не будет. Ты эти микроволны видел? Уверен, что они не тлетворные?

— Хорошо, вон рынок рядом, купим что-нибудь.

— Я «что-нибудь» уже не хочу. Я уже рыбки хочу.

— Слушай, не капризничай, а?

— Ну правильно, как на край света ехать, да еще на аэроплане, так Гурский, а как Гурскому пожрать…

Они поднялись на третий этаж и позвонили в знакомую уже квартиру. Дверь на этот раз им открыл мужчина лет тридцати в дорогом темно-синем костюме, белой рубашке и вишневом галстуке. Белокурые волосы были аккуратно уложены, а на безымянном пальце правой руки тускло поблескивало золотое кольцо с плоским черным камнем.

— Добрый день, — поздоровался Петр. — Ирина Аркадьевна дома?

— Вы Волков? Здравствуйте, проходите. Ира!

Ирина вышла из гостиной, гася на ходу сигарету в маленькой керамической пепельнице.

— Здравствуйте еще раз, Петр Сергеич. Раздевайтесь, проходите, знакомьтесь — Виктор, мой брат.

— Очень приятно.

— Александр.

— Виктор.

— Гурский и Волков разделись в передней и прошли в комнату.

— Кофе?

— Нет, — отказался Гурский, — спасибо.

— Спасибо, — Петр поправил рукав джемпера, — мы ненадолго. Ирина Аркадьевна, а можно еще разок взглянуть на муляж этот?

— Пожалуйста, — она вышла в кабинет и принесла трубку.

Волков взял ее в руки, поднес поближе к глазам и внимательно осмотрел.

— Взгляни, — протянул Александру. Гурский взял трубку, потер пальцем какое-то пятнышко на чубуке и вернул Петру.

— Воск, — вздохнул он. — Дальняя дорога, казенная еда.

— И что сие означает? — покосившись на волковскую амуницию, скептически обронил Виктор.

— Видите ли… — Волков положил имитацию на стол. — Ваш отец в тот вечер, перед тем как вернуться домой, зашел на выставку восковых фигур и зачем-то подменил у Отца народов трубку.

Брат и сестра удивленно переглянулись. Волков отметил, что, внешне совершенно разные, они тем не менее чем-то неуловимым очень похожи. И отчего-то это обстоятельство его раздражало.

— Вы хотите сказать, — удивленно спросила Ирина, — что он стащил трубку у восковой фигуры Сталина?

— Скорее, на мой взгляд, наоборот. Он вставил Сталину в руку свою, презентовал, так сказать, а вот это, — Петр приподнял муляж, — положил себе в карман.

— Зачем? — спросил Виктор.

— Я не знаю, — Волков пожал плечами. — А вы?

— Послушайте, — Ирина нервно поправила волосы, — а если мы заберем ее обратно, а это вот вернем на место, может, мы что-нибудь… Что нам мешает?

— Теоретически ничего. Но ситуация осложняется тем, что Иосиф Виссарионович в настоящий момент пребывает в отъезде. Он на Дальнем Востоке. Где конкретно, мы скоро узнаем, но добраться до трубки так скоро, как хотелось бы, боюсь, не получится.

— Петр Сергеич… — Ирина смотрела на Волкова такими глазами, что Гурский отвел взгляд.

— Не знаю… Мне самому сейчас из города никак не отлучиться. Вот разве что Александр.

— Я дам денег. Сколько нужно? В передней затренькал оставленный Петром в кармане куртки телефон. Виктор сделал машинальное движение к карману пиджака. Волков встал и вышел из комнаты.