Двое из ларца (№1) - Двое из ларца

— А вот это спорно. Ладно, зачем на Камчатку-то?

— Девчонок набирать в кордебалет.

— Почему туда?

— Там коллектив есть один, национальный. Девки, говорят, обалденные. Колоритные, и вообще… очень пластичные. А у нас новая программа. А ты зачем?

— Да я так… В Хабаровске, говорят, девки обалденные, очень пластичные и вообще… Убедюсь и обратно. А то ведь на слово никому верить нельзя, правда?

— Ты чем теперь занимаешься-то?

— Взгляни мне в глаза. Чем я, по-твоему, могу заниматься?

— Ну… всем, чем угодно.

— Правильно. Ничем.

— Так не бывает.

— Еще как бывает, у Берзина спроси. Он в этом деле вообще профессионал.

— Жив еще, курилка?

— А что ему сделается. Он архетип, и как архетип бессмертен. За встречу? — Гурский встряхнул фляжку.

— Подожди, вроде взлетаем. Двигатели взвыли, самолет, набирая скорость, побежал вперед, оторвался от земли и, сделав левый разворот, задрал нос свечкой, набирая высоту. Потом, когда он вновь принял горизонтальное положение, его тряхнуло, будто бы он, ложась на курс, ткнулся в некие невидимые рельсы, по которым и предстояло перемещаться далее. Светящиеся над дверью салона табло погасли, и Гурский облегченно вздохнул.

— Ну что? — Он отвинтил у фляги крышку.

— Может, подождем? Кормить должны.

— Это еще когда. У меня здесь с соком, можно и без закуски. Ну?

— Давай, — Ольга протянула руку. Александр передал ей флягу.

Дальнейший полет проходил без каких-либо особенных событий. Стюардесса разнесла еду и напитки. Гурский купил у нее два шкалика водки, ибо глупо было пить коктейль с горячей закуской, спросил:

— А что это гудит так громко у меня слева за окном?

— Двигатель.

— А нельзя его на время обеда выключить? Мы вот с моей спутницей беседуем и почти не слышим друг друга.

— Можно. Только мы с вами тогда свалимся, — очаровательно улыбнулась стюардесса.

— Ну, вам видней… — снисходительно согласился Александр. — Ольга, извини, я здесь не командую.

— Ничего-ничего, — кивнула она. — Я не в претензии, пусть гудит.

— Но я не собираюсь орать во время еды. А наклоняться к тебе столики мешают. Ты читаешь по губам? Я нет.

— Я тоже. Не страшно. Закусывай.

— Как скажешь.

Они пообедали, выпили кофе, Гурский тайком выкурил в туалете сигарету и, вернувшись на место, застал Ольгу спящей. Он аккуратно забрался в свое кресло, хлебнул еще из фляжки и тоже заснул.

Глава 25

Проснулся Адашев оттого, что кто-то тихонько толкал его в плечо:

— Просыпайтесь, пожалуйста. Красноярск.

— Мне же в Хабаровск… — растерянно пробормотал он, решив спросонья, что его завезли куда-то не туда.

— Хабаровск дальше, здесь дозаправка. Выходите, пожалуйста, — терпеливо настаивала стюардесса.

— А где все? — насторожился Александр, оглядев пустой салон.

— Да вышли уже. Это вас никак не разбудить.

— Так мы с вами наконец-то наедине?

— Ну выходите, выходите, пожалуйста. Автобус ждет.

— Протестовать не вправе… — Он выбрался из кресла и, натягивая пуховик, побрел по проходу к выходу из самолета.

— Позвольте хоть под локоток поддержать, — обернулся к стюардессе, шагнув на трап.

— Это пожалуйста.

В небольшом зале аэропорта Гурский скользнул вокруг взглядом и, не найдя Ольги, отправился на второй этаж разыскивать буфет. Купил бутылку пива, выпил ее, спустился вниз и выяснил, что по местному времени, оказывается, в Красноярске уже глубокая ночь, а их рейс задерживается, ввиду отсутствия керосина, до десяти утра.

«Ну вот, приплыли… — подумал Гурский. — И что теперь делать?»

Он еще раз окинул взглядом зал и отметил, что не то что прилечь — присесть было негде. Очевидно, отсутствие керосина тормознуло здесь не только их рейс. Иные пассажиры, подстелив кое-что из вещей, оставшихся в ручной клади, спали прямо на полу. Многие смиренно сидели на корточках и, судя по всему, чувствовали себя при этом относительно комфортно или, по крайней мере, вполне привычно, что позволяло допустить наличие у всех этих людей опыта путешествия по этапу.

«Как на „пересылке“, — отметил Александр. — Вот уж воистину, Аэрофлот — летающий Гулаг».

Он направился к информационному окошку, возле которого сгрудилось несколько человек.

— Ваш рейс задерживается, — видимо, в который уже раз безразличным тоном повторяла сотрудница аэропорта. — Керосина нет.

— А утром точно будет? — склонился к окошечку офицер с погонами полковника.

— Должен быть.

— А может и не быть… — сказала, ни к ко-му не обращаясь, женщина с усталым лицом.

— Послушайте, — в свою очередь склонился к окошку Александр, — вы ведь обязаны нас где-то разместить на это время, в гостинице какой-нибудь.

— Я ничего не обязана.

— А вы вообще кто? Представьтесь, пожалуйста.

— Зинина моя фамилия, Светлана Викторовна. Вы еще запишите, запишите, все записывают, очень страшно…

— Пригласите начальника аэропорта.

— Его нет.

— Умер?

— Вы тут не умничайте, а то я сменного позову, он вам все растолкует. А вы еще и пьяный, нечего на меня дышать.

— Вот и позовите, — присоединился к Гурскому полковник.

— Не буду я никого звать.

— Еще как будете, — зло сказал Александр.

— И нечего на меня так зыркать, много вас тут… — она потянулась к телефонной трубке.

Через некоторое время к ним подошел хмурый мужчина в синей летной форме.

— Сменный заместитель начальника аэропорта, — представился он полковнику. — Сугак Алексей Алексеич. Что случилось?

— Ну как что… рейс задерживается, а это вот… — полковник повел рукой в сторону переполненного зала. — Даже присесть негде. До утра… — И почему-то посмотрел на Гурского.

— Керосина нет, — привычно бросил замначальника и тоже посмотрел на Александра.

— Ну хорошо, — пожал плечами Гурский, осознав, что неожиданно для самого себя стал делегатом от многочисленных угнетенных пассажиров в их борьбе с администрацией аэропорта за свои права. — Нам понятно, что нет керосина. Это мы понять можем. Но именно на этот случай у вас и должна быть гостиница. Мы же не в гости к вам домой напрашиваемся, мы все туг деньги заплатили.

— Была гостиница. Теперь нет, закрыли.

— И ничего нельзя сделать? — робко спросила женщина с усталым лицом.

— А что я могу?

— Вы можете открыть нам депутатский зал, — терпеливо подсказал Гурский. — Или как он теперь у вас называется — Ви Ай Пи? Вот мы и есть те самые персоны, мы, еще раз повторяю, честно заплатили за свои билеты, вступив тем самым с вами в договорные отношения. Мы свои обязательства выполнили, а вы нет. Вы создали нам проблемы и отказываетесь их решать.

— Ничего не могу сделать.

— Пустите в свой кабинет женщин с детьми, там хоть тепло наверняка.

— Не могу.

— Откройте депутатский зал.

— Не имею права.

Послушайте, ну что вы глупости говорите? Вы здесь самый главный на этот момент, вы и должны принимать решения в нештатных ситуациях. Посмотрите, — Гурский повернулся к залу, — это что, нормально? Женщин-то с детьми вы можете в этом зале устроить? Здесь же холодно.

— Еще и хуже бывало. И ничего.

— Да что тут… — обреченно обронила женщина и побрела в сторонку. Полковника нигде не было видно.

Толпа вокруг стала редеть, и скоро Гурский с представителем администрации аэропорта остался наедине.

— А тебя я вообще сейчас в милицию сдам, — спокойно сказал замначальника. — Ты пьяный. Хочешь?

Гурский молча засунул руки в карманы куртки, повернулся и пошел к буфету, раздвигая плечом толпу предавших его пассажиров.

«Ладно, — решил он, купив еще одну бутылочку пивка и какую-то котлету, гордо именовавшую себя бифштексом рубленым, — живите вы все как хотите. В рай, в конце концов, строем не ходят».

Неподалеку от него пили кофе две девушки в форме сотрудниц каких-то служб аэропорта.

— А ты начальнику смены звонила?

— Нет его…

— На Пе-Де-Эс-Пе позвони.

— Да не дозвониться туда.

— А ты еще звони. Давай-давай, дозванивайся.

— Подожди тогда, я сейчас.

Одна из девушек отошла от столика, прошла к какой-то служебной двери без таблички и скрылась за ней.

Александр съел котлету и допил пиво. Через несколько минут девушка вернулась.

— Ну? — спросила ее подружка. — Нормально?

— Ага, — кивнула та, и они обе пошли по своим делам.

«Строем в рай не ходят», — повторил про себя Александр и направился к той самой двери без таблички.

За дверью оказался коридор, в котором Гурскому встретилась женщина, строго спросившая его:

— Вам кого?

— Да начальника-то нет, я хоть на Пе-Де-Эс-Пе позвоню, а то ведь…

— А… — сказала женщина и прошла мимо.

Гурский повернул за угол. Одна из дверей была приоткрыта, он заглянул. Небольшая комната, мало похожая на кабинет, была погружена в полумрак. За письменным столом, на котором стоял телефон, сидела молоденькая девушка и читала при свете настольной лампы книжку.

— Добрый день, — поздоровался Гурский.

— Здравствуйте, — вопросительно взглянула на него девушка. — Вообще-то ночь уже.

— Ну да, конечно… Извините, можно я звоночек сделаю, короткий совсем? Это у вас городской?

— Через девятку.

— Спасибо. — Александр вошел и плотно закрыл за собой дверь. Затем сел по— хозяйски к столу, распахнул пуховик, демонстрируя новенький офицерский камуфляж без знаков различия, развернул и придвинул к себе телефон. Снял трубку и набрал через девятку первый попавшийся шестизначный номер, очень плотно прижав наушник к уху. Подождал, с облегчением услышал длинные гудки и, отстранив трубку от уха, чтобы читающая книжку девушка тоже могла их услышать, сказал:

— Странно…

Положил трубку на рычаг, отодвинул телефон и задумчиво воззрился в пространство.

— Не дозвонились? — Девушка отложила книжку.

— Что? А… Да нет. Но… странно.

— А что случилось?

— Да… Меня встречать должны были. И не встретили.

— Может, разминулись?

— Да нет. Невозможно. — Он нервно побарабанил пальцами по столу. — Серьезные люди встречают.

— А вы к нам откуда?

— Я? Да из центра я, скажем так. В командировку, — и Гурский со значением взглянул девушке в глаза.

— Так вы подождите, может…

— Может, может… а может, уже и нет. А? Вы как думаете? Извините, это я о своем, — улыбнулся он. — А как у вас тут… что, говорят, позиции Александр Иваныча Лебедя относительно… ну, братвы всякой — крепкие?

— Да как сказать. Говорят всякое.

— Вот то-то и оно… Ну хорошо, — он крепко положил ладонь на стол. — Вас как зовут?

— Меня? Нина.

— Вот что, Ниночка, у вас здесь в аэропорту ничего такого где-то с час назад не происходило? Ни шума, ни беготни не было?

— Да вроде нет.

— Странно… оч-чень странно. Хотя, с другой стороны… Ладно, Ниночка, мне там, внизу, светиться сейчас ну никак не желательно. Это ничего, если я у вас здесь в уголочке посижу? А утром я дозвонюсь, за мной машину пришлют, и я исчезну, а?

— А родина меня не забудет? — улыбнулась Нина.

— А родина вас не забудет, — шутливо мотнул в ответ головой Гурский. — А то я, знаете, если с поездом еще считать да на машине — уж четвертые сутки как в дороге. На одной водке только и держусь, — он обезоруживающе улыбнулся. — Хотите?

Александр вынул из кармана флягу.

— Нет, что вы, я же дежурю. Я лучше чайку. — Она поставила на стол термос. — У меня и бутерброды есть, берите.

— Маленький кусочек, если можно.

— Да вы не стесняйтесь.

— Нет-нет, в самом деле спасибо.

— Вот, возьмите стакан.

— Ну спасибо, — Гурский плеснул в стакан из фляги, выпил и взял половинку бутерброда.

— Вы вот что. — Нина вышла из-за стола. — Идите-ка сюда. У нас тут — вот…

Гурский, убрав фляжку в карман, прошел в отгороженную шкафом часть комнаты и увидел небольшую кушетку.

— Вы прилягте, а я разбужу. Во сколько?

— В девять ноль-ноль, однако.

— Одеяло дать?

— Нет-нет, спасибо, я курткой.

— Ну хорошо, вот вам подушка, ложитесь.

— Нина, родина вас не забудет.

— Если вспомнит… Отдыхайте.

«Вот ведь, — думал Гурский, пытаясь устроиться поудобнее на узкой кушетке и укрываясь пуховиком. — Интересно, ну почему у нас в России для того, чтобы к тебе отнеслись по-людски, обязательно нужно баки законопатить по самое некуда? Корчить из себя кого-то… И чего она там, любопытно, про меня себе напридумывала?»

Кушетка была коротковата. Он встал, придвинул стул, лег и, пристроив на стуле ноги, наконец-то блаженно вытянулся.

«А вы полюбите нас черненькими. Беленькими-то нас всякий полюбит…» Александр провалился в сон.

Предутренние сны Адашева были тягостны, тревожны и бессмысленны. Подсознание генерировало череду каких-то нелепых ситуаций, в которых он был вынужден, скрываясь от кого-то, брести бесконечными коридорами и разыскивать ПДСП, абсолютно не представляя, что это такое. По пути он открывал какие-то двери, умолял дать ему стакан воды, пил, пил и никак не мог напиться. Наконец, очевидно, даже подсознанию надоела эта лабуда, и Александр проснулся.

Он встал, повесил на плечо куртку и вышел из-за шкафа.

За столом сидела совершенно другая девушка.

— Доброе утро. А где Нина?

— Сменилась пораньше, вас просила в девять разбудить, а еще без пятнадцати.

— Ага, спасибо, — Александр, надевая куртку, кивнул девушке на прощание и пошел в зал ожидания. На ходу он машинально переставил свои часы на местное время.

Прежде всего необходимо было утолить жажду. Он пошел к буфету, с жадностью выпил бутылку пива и с отвращением посмотрел на еду. Сказывалась разница часовых поясов. Организм упрямо твердил, что на его лично взгляд еще ночь, ну, может быть, самое раннее утро. Какая, к черту, еда?!

Спустившись на первый этаж и подойдя к информационному табло, Гурский с ужасом увидел, что его рейс переносится на четырнадцать ноль-ноль.

«Ну уж это я не знаю, — подумал он. — Я здесь что, навсегда?»

Но с кем спорить-то? Необходимо было мобилизовать навыки выживания в экстремальной ситуации. Гибель от голода и переохлаждения вроде не грозила. Грозил нервный срыв. А значит, в первую очередь необходимо было снять стресс. Он вынул из кармана и зачем-то встряхнул пустую прозрачную фляжку.

«Ладно, идем в разведку, берем языка, а там — по обстоятельствам».

Александр вышел из здания аэропорта, с удовольствием вдохнул сухой морозный воздух и осмотрелся. Того самого магазина вроде не наблюдалось.

— Извините, — обратился он к мужчине, который явно шел в аэропорт на работу. — А здесь магазина где-нибудь поблизости нет?

— Тебе водки, что ли?

— Водки.

— Вон там, видишь, автостоянка? Мимо нее налево, и там увидишь. — Мужчина скрылся за дверью.

«А как он догадался? Ну да, — Гурский провел ладонью по подбородку и щеке, — видок у меня небось… да и амбрэ. Не в кондитерский же, на самом-то деле».

Найдя в указанном «языком» направлении искомую торговую точку, он купил там пол-литровую бутылку «Смирновской», картонный пакет апельсинового сока и две пачки сигарет. Отошел к высокому подоконнику, наполнил на две трети флягу, долил соком и задумчиво посмотрел на оставшуюся в бутылке водку.

— Вам стаканчик? — понимающе предложила скучавшая в пустом на этот час магазине продавщица.

— Вы полагаете?

— А чего тянуть-то? Вон и пирожки у меня возьмите, с капустой, свежие. Или колбаски.

— Ну-у… окажите любезность. Продавщица достала из-под прилавка и протянула чистый стакан.

— Так что — колбаски?

— Нет-нет, пирожок, пожалуйста, с капустой.

— Берите два, они вкусные, я вам сейчас разогрею, — она положила два пирожка на тарелку и засунула в микроволновку.

«А вот еще, — думал Гурский. — Ведь все беды русского человека от водки. И в то же самое время сколько сочувствия к выпивохе, сколько участия. Главное, чтобы не матерился и в рыло не норовил закатать. И ему все двери откроют, последним поделятся. Бывает, конечно, нарвешься иной раз на исключения, вроде той стервы в справочном окошке или ее начальника, но на то они и исключения, И тем более — при исполнении. Нет никого душевнее русского человека, когда он под мухой, и бездушнее, когда — при исполнении. Парадокс. Загадка русской души».

Печка звякнула, продавщица вынула из нее пирожки, переложила их на прохладную тарелку и протянула Александру вместе со вторым чистым стаканом.

— Вот, возьмите, вам же запить, наверное, надо.

— Дай Бог здоровья.

Жизнь аэропорта тем не менее осуществлялась обычным размеренным образом.

В зале ожидания все так же изнывали от неприкаянности пойманные в ловушку самого ненавязчивого сервиса в мире пассажиры.

К старожилам присоединялись партии новых несчастных, которых угораздило лететь теми рейсами, что садятся на дозаправку в обескеросиненном порту, но время от времени кого-то все-таки приглашали на посадку, и остающиеся провожали их нехорошими взглядами.

Александр поднялся на второй этаж и, стоя у стеклянной стены, смотрел на самолеты и метущую по бетонному полю поземку.

— А вы так и не дозвонились? — тронул его кто-то за рукав.

— Ниночка… — улыбнулся было обернувшись Гурский, но тут же нахмурился и взглянул на часы. — Теперь уже бессмысленно. Теперь мне разве что в Хабаровск. Там у нас еще одна база. Только вот… задержка рейса.

— А вы же говорили, — понизив голос и придвинувшись к Гурскому, тихонько сказала она, — что вам здесь… светиться нежелательно.

— Ну, в общем…

— Пойдемте. Пойдемте-пойдемте. — Она решительно взяла его за руку и шагнула в сторону очередной служебной двери, что была неподалеку. — Там у нас Светка сейчас дежурит.

— Где? — машинально спросил Александр.

— Ну, для отдыхающих экипажей, там сейчас никого нет. И посторонних туда не пускают.

Сдав Гурского с рук на руки рыжей веснушчатой Светке и попросив проследить за тем, чтобы он не прозевал хабаровский рейс, Нина улыбнулась на прощание и ушла.

«Надо же, — посмотрел ей вслед Гурский, — даже имени не спросила. А потом небось вспоминать будет, как однажды офицеру одному „такому, специальному“ помогла, а может, даже и жизнь спасла. Рассказывать будет. И хорошо…»

Глава 26

Рейс откладывали еще несколько раз, и по приземлении в Хабаровске Адашев— Гурский вышел из самолета настолько остекленевшим от всех прелестей путешествия по воздушному пространству родины, что прямиком направился к выходу из здания аэропорта, подошел к первой же машине, которая стояла напротив дверей, упал на переднее сиденье и буркнул: «На вокзал».

И только отъехав на приличное расстояние, с ужасом сообразил, что сидит на водительском месте движущегося автомобиля, а руля перед ним и педалей под ногами нет. Его пробил пот, он закрутил головой, окончательно проснулся и увидел, что водитель сидит справа и удивленно на него поглядывает.

— Господи, — выдохнул Гурский, — вот кошмар-то…

— А что такое?

— Да я подумал, у меня крыша съехала. Что это я сам машиной управляю, мысленно.

— Бывает. А что ж вы без багажа-то?

— Ой, слушай! Я ж забыл совсем… давай назад.

— Здесь, правда, разворота нет… — водитель посмотрел в зеркало заднего вида, — да вроде и ментов тоже.

Он заложил руль влево, ударил по тормозам, почти одновременно в газ и, идеально исполнив «полицейский разворот», спокойно поехал назад.

Они вернулись в аэропорт, Александр успел вместе с самыми последними пассажирами своего рейса получить сумку, сел в машину и спросил у водителя:

— Слушай, а у вас-то сейчас сколько?

— Да ладно, за полтинник довезу.

— В смысле?

— Да рублей, не баксов. Я просто друга встречал, а он, видно, завис где— то. Керосина, наверное, нет. Мне домой в ту сторону.

— Ага. Только я время спрашивал.

— Да уж первый час ночи.

У железнодорожного вокзала Гурский расплатился с водителем, вышел из машины, повесил сумку на плечо и пошел к билетным кассам, где выяснилось, что на вечерний поезд до Комсомольска-на-Амуре он, конечно же, опоздал и опять придется ждать утра.

— Ну а билет-то я могу взять? — спросил он у кассирши, наклонившись к окошку.

— Можете, — ответила она, отвернувшись в сторонку. — Только не дышите на меня.

— Да что ж мне тут у вас, совсем не дышать, что ли? — прорвало Александра. — Заладили, понимаешь, что одна, что другая… Дайте билет!

— Вот, возьмите.

Гурский расплатился, сунул билет в один из карманов и отошел от кассы, бурча под нос:

— Нет, я здесь точно сдохну. Или зашибу кого-нибудь.

Он вышел из здания вокзала на площадь, посреди которой возвышался в темноте какой-то памятник.

«Хабаров небось», — подумал Александр. Слева от памятника сияли ярким светом окна торгового павильона, украшенного поверху остроконечными треугольниками небанального архитектурного решения крыши.

«А ведь нам туда, — сказал сам себе Гурский. — Жопой чувствую».

Он пересек площадь, вошел в магазин и, подойдя к прилавку, вынул, расстегнув зиппер, из нагрудного кармана куртки бумажник.

— Дя-яинька, дай на хлебушек! — плаксивыми голосами заканючили возле него трое пацанов лет девяти-десяти.

— А что это вы здесь делаете в такое время? — не находя сил даже на назидательные интонации, спросил он.

— Мамка домой без хлебушка не пуска-ает…

— Фигу вам, а не на хлебушек. Мамке вашей на пузырь небось не хватает. Так? Или вообще на «чек». Ну-ка, пошли. — Он взял одного за руку и, спустившись на две ступеньки, прошел в соседний отдел.

— Три банки тушенки, три банки сгущенки, — начал он перечислять продавцу. — Теперь… вон там, это у вас гречка по килограмму расфасована? Три пакета дайте. Масла растительного бутылку, сливочного килограмм. У вас какой хлеб свежий? Дайте три. Да! Это же новое поколение… Дайте им «пепси». Тоже три. Вон — самые большие.По пакетам разложите, пожалуйста. И вот что… У вас ножик есть? Если не затруднит…

Продавец вынул из кармана и подал Адашеву толстый многофункциональный перочинный ножик китайского производства. Александр раскрыл шило и пробил в банках тушенки и сгущенки по нескольку дырочек.

— Вот, — сказал он мальчишкам, кладя на прилавок нож, — это чтобы мамка ваша не продала. Жуйте.

Расплатившись, он бросил бумажник в большой широкий наружный карман куртки и стал помогать укладывать продукты в пакеты.

— Держите, Гавроши, и марш а ля мэ-зон, мерд алер!..

— Спасибо, дяинька! — Пацаны испарились.

— Спасибо — это много, — сказал вслед Гурский, — достаточно, чтобы вы людьми выросли. Или людями. Как правильно, вы не в курсе?

— Да мне без разницы, — продавец взял с прилавка ножик и, защелкнув шило, убрал его в карман. — Только они у вас лопатник помыли.

— Иди ты? — Адашев сунул руку в карман. — И правда. Вот ведь…

— Держи, — продавец откупорил и протянул ему бутылку пива. — Альберт Швейцер… Ты откуда такой?

— Из Питера.

— А, ну понятно. Вы все тут вразнос идете. У тебя вроде там немного и было. Еще-то есть?

— Давай посмотрим.

Александр расстегнул пуховик, запустил руку глубоко за спину и достал из потайного кармана пакет, в который еще в самолете отложил доллары и крупные рублевые купюры. В бумажнике он оставил тогда немного средств на текущие расходы и после всех трат, включая и вот эту последнюю, на гаврошей, оставалась там сущая ерунда. Жаль было самого бумажника, который подарила на день рождения некая Татьяна.

— А ты видел? — спросил Гурский продавца.

— Чо ж не видеть-то… Дураком надо быть.

— Угу… — кивнул Гурский. — А что, на самом деле, как кто из Питера сюда попадает — тут же вразнос?

— Да повидал я вашего брата, — продавец окинул взглядом камуфляж Гурского. — Сидите, сидите там у себя, а как вырвались — ты на себя посмотри. Что, я не прав? Тебе чего надо? Водки и бабу. Так, командир?

— Ну, в принципе…

— Слушай меня: бери сразу коробку; вот здесь, рядом, гостиница, там девки свои, нормальные, не обнесут. Погуляй пару дней. Только на улицу не выходи. Там, по Амурскому бульвару, чуть дальше Дом быта — банька, джакузи, то-се, в двух шагах всего. Девкам скажешь, они тебя доставят. Деньги на обратную дорогу только сразу отложи. И гуляй…

— Вопрос можно?

— А то…

— Ты почему меня Альбертом Швейцером назвал?

— Так… Вон, смотри, — продавец бросил на прилавок книжку в черной глянцевой обложке. — Оставил кто-то. А мне по ночам делать нечего, я и прочел. Похож ты на него. Добрый, как дурак. Хочешь — бери.

— Не хочу. Читал.

— Значит, водки?

— Водки.

— Подожди, я тебе коробку запечатанную принесу.

— Не надо коробку. Бутылку.

— Зря. Дороже выйдет.

— А мы не ищем легких путей.

— Смотри, тебе жить. Только если бутылку, то вон там, в том отделе, у Верки.

— Слушай, что-то устаю я. Взбодриться бы. Тебя как зовут?

— Петр.

— Вот. Друг у меня есть, тоже Петром зовут. Давай-ка, Петя, выпьем да закусим. Ты как, а?

— Ну что… ладно, давай, Альберт, вон там проходи — и сюда. Сюда вот давай, — он открыл дверь в служебку. — Заходи.

Гурский прошел за прилавок и вошел в крохотную комнатку, где у стены помещался маленький диван, а напротив стояли два стула и стол, под которым дышала жаром «трамвайка».

— Держи, — Петр поставил на стол бутылку коньяку и миску с нарезанной толстыми ломтями красной рыбой. — Тебе пожрать надо, ты плывешь. Сколько квасишь-то?

— Дак…

— Вот я и говорю, — он разрезал пополам лимон и, расковыряв серединку ножом, выжал сок на рыбу. Достал из шкафчика два стакана.

— Ну что, открыть не в силах даже? — откупорил бутылку, плеснул в стаканы и взял один в руку. — Ну, давай.

— Давай, однако…

Они выпили, взяли по ломтю рыбы и стали закусывать сочной красной мякотью.

— Легчает?

— Скоро узнаем, — Гурский взял еще один кусок.

— Сейчас приживется, — Петр плеснул в стаканы еще коньяку. — А ко мне тут китаец один ходит, старый уже, хоть их и не поймешь с виду. Там рынок, дальше по бульвару, он там торгует чем-то, а здесь, на вокзале, товар получает. Ему шлют откуда-то, он здесь получает. Живет, что ли, где-то рядом, я не знаю. Я вообще— то про него ничего толком не знаю. У меня сеструха болела, ну, мы с ним и разговорились однажды на эту тему, они же, китайцы, в этом деле… у них свои прибамбасы, народные. Ну вот, он мне мазь принес, корешки какие-то, объяснил чего-куда-как, короче — сеструха моя выздоровела, ну как новенькая. С тех пор он как за товаром на вокзал приходит, встретит, на машине отправит — и ко мне. Сидим мы с ним, вот как с тобой, у него закуска своя, ну там, всякие китайские дела, выпьет он пять капель, а потом глаза закроет и сидит. Ни разговору с ним, ну ничего. Я говорю: «Эй! Ты чего, заснул?» А он: «Ничего-ничего, говори, я слысу…» Мне надоело однажды, я ему: «Ты чего, — говорю, — устаешь, что ли, сильно?» А он мне: «Нет, — говорит, — мне с тобой хоросо. Проста я думаю». — «О чем, — говорю, — думаешь-то? Может, мне тоже интересно, давай вместе». А он глаза открывает и говорит: «Давай». — «Давай», — я ему. Он говорит: «Возьми два свой ладоска, слепни, сто полусяй?» Я хлопнул в ладоши. «Ну, хлоп! — говорю. — Хлопок получается… И что?» А он смеется и говорит: «Ага! У меня тозе из двух ладоска хлопок полусяй. А как хлопок из одной ладоска полусяй? А?» — «Никак», — говорю. А он опять смеется и говорит: «Не-ет. Мозна. Пака не паймес — ты дурак». — «А ты, — говорю, — понимаешь?» — «Нет, — смеется, — думаю пака». — «Так чго же, — говорю, — мы с тобой оба дураки?» А он опять смеется: «Канесна! Пака про ладоска не паймес, дураки…» И ты знаешь, так это меня заело… Выпьем?

— Выпьем.

— Подожди-ка, — продавец Петр вышел на минуту, а потом вернулся с большой луковицей. Счистив с нее шелестящую кожицу, разрезал пополам и одну половинку протянул Гурскому. — Грызи как яблоко, он сладкий, полезно. Давай, — он приподнял стакан.

— Давай, — чокнулся с ним Александр. — За Хакуина.

— Чего?

— Да ладно, не обращай внимания. Они выпили коньяку, Гурский откусил большой кусок от сладкой, истекающей ароматным молочным соком луковицы и с хрустом стал жевать.

— — И рыбки, рыбки сразу, это мне китаец принес, они ее там как-то маринуют по-своему.

— Угу… — ответил Александр, не открывая набитого рта, пережевывая лук вместе с рыбой, из которой обильно, как из губки, выделялась и вовсе уж какого— то невообразимо восхитительного вкуса жидкость.

— Ну вот… и ты понимаешь, с этой ладошкой — такая херня… Ведь вроде на самом деле что-то… ну, короче, даже если одна, то все равно… хлопок… Нет, ну не могу сказать. Так вроде чего-то в мозгах крутится постоянно… а вот, чтобы сказать — полная жопа. Может, он меня сглазил? Или еще как попортил, по— своему? Ведь не поверишь, ночами просыпаюсь. И все — про ладошку. А? Чего делать-то? Я вот тебя первый раз вижу, а смотри… опять про нее.

— Нормально.

— Думаешь?

— Точно. Не переживай.

— Нет, ну а как? Я же про нее постоянно думаю.

— Ну и думай.

— Да пошла бы она!..

— Не думай.

— Не могу. А?

— Наливай.

— Это запросто.

— А как же торговля твоя?

— Да там Верка.

— Наливай.

— Это запросто. Но ты мне скажи — он меня не попортил? Это у меня не болезнь какая-нибудь психическая начинается?

— Нет, — мотнул головой Гурский.

— Точно?

— Отвечаю.

— Ну, давай выпьем.

— Давай. Не робей, Петя, это только начало.

— Чего начало?

— Чего… — Гурский пожал плечами. — Срединного пути.

— Да в гробу я его видел.

— О!.. — Гурский поднял палец. — Что и ценно. Далеко пойдешь.

— Я на бабе лежу, а сам про ладошку эту самую и про хлопок думаю. Мне это надо?

— Мы пьем или как?

— Или где?

— Или что?

— Давай?

— Давай.

Они выпили и закусили.

— Хороший ты мужик, Альберт. Живи у меня, а?