Двое из ларца (№1) - Двое из ларца

Вышел из номера, запер его за собой и подошел к столику дежурной по этажу.

— Доброе утро. А где у вас доллары поменять можно?

— А сколько? — заинтересовалась она.

— Сто.

— Так давайте я куплю. Чего ходить-то…

— Спасибо. А вот у вас здесь выставка восковая, — сказал Александр, засовывая рубли в карман. — Неподалеку. Во сколько она открывается, не знаете случайно?

— Так они вроде уехали.

— Как уехали? Я же на вокзале афишу видел.

— Так это старая. Недавно вроде. С неделю как закрылись.

— А куда?.. Ну да.

— Откуда ж знать.

— Можно я сумку у вас здесь пока оставлю?

— Оставляйте.

— Спасибо. — Гурский отдал ключи от номера, вышел на улицу, натянул шапку на уши и быстро зашагал по хрустящему под ногами снегу.

Улицы Комсомольска-на-Амуре в это' воскресное утро были пустынны: редкие машины, одинокие прохожие, автобус с заиндевевшими окнами.

Подойдя к стеклянным дверям Дома культуры, Александр взглянул на часы — без пяти десять. Двери были заперты. Никаких афиш, щитов с рекламой выставки не было.

В глубине вестибюля был виден стол с горящей настольной лампой и сидящая за ним вахтерша, одетая в теплую безрукавку.

Гурский достал из кармана монетку и постучал ею в толстое стекло. Женщина подняла голову, отложила книжку, встала со стула и не спеша пошла к дверям.

— Вам кого? — спросила она, впустив его в вестибюль и вновь запирая дверь.

— Здравствуйте. Тут вот какая история… Я — журналист из Хабаровска, мы большой материал готовим, я вот специально приехал, а тут — такая накладка… Куда выставка-то уехала?

— Далась вам всем эта выставка… Два месяца стояла, а тут ну как с цепи сорвались. Раньше надо было. А то ведь среди ночи будят.

— Так утро уже.

— Я не про вас. Другой тут… ночью стучит, колотит, выставку ему подавай. Будто раньше у них времени не было. А надо — езжайте в Николаевск. И нечего среди ночи барабанить.

— Так они в Николаевск уехали? Давно?

— Так с неделю уже. Туда и езжайте, если вам так уж надо. А по ночам шастать нечего.

— Спасибо, извините… — Гурский повернулся к выходу и вдруг, спохватившись, обернулся: — А, извините еще раз Бога ради, это вас сегодняшней ночью будили?

— А то когда же…

— Так это ж не ночь, это же вечер еще был.

— Кому как. Иные и до утра не угомонятся, для них все день. А мне — хоть десять вечера считается, а уже ночь.

— Ну надо же… Это я со своим фотографом потерялся, вы уж его простите, он — маленький, лысенький такой был, да? А с ним еще девушка. Они прямо с поезда.

— Какой там «маленький, лысенький»… Такой лоб здоровенный, чуть дверь мне не сломал. Выставку ему подавай, приспичило ему… И никого он не спрашивал, и девушки не было. Один он был.

— Нет, не он. Но все равно спасибо.

«Ладно; — рассуждал Гурский по дороге в гостиницу, — по крайней мере, мы теперь знаем, что он один и что „лоб здоровенный“. Уже что-то. Интересно, он сразу в Николаевск рванул или заночевать решил? Я бы сразу поехал. Но ему, с другой стороны, спешить некуда, он же меня с поезда скинул. Может, спит еще. По Москве-то три часа ночи. Хорошо бы — спал. А то ведь перехватит трубку из-под самого носа. Поспешать, однако, нужно…» Он вернулся в гостиницу и, позавтракав в ресторане, поднялся на свой этаж.

— Спасибо, что за сумкой присмотрели, — подошел он к дежурной.

— Да не за что. Уезжаете?

— А во сколько у вас поезд на Николаевск?

— Николаевск-на-Амуре? — улыбнулась она.

— А что, другой есть?

— Да нет, другого у нас тут вроде нет. Только и поездов туда тоже не бывает. Вы сами-то откуда?

— С Запада, из Европы. А как же туда люди попадают?

— Кто как. Раньше самолетом, но теперь вроде и самолеты не летают. Или летают, но изредка.

— А поезда даже изредка не ходят?

— Да как же им ходить, если туда и рельсов-то не проложено? Он же на той стороне Амура, ну, если отсюда смотреть, а там и моста нет. Летом — паром, зимой — по льду. Ну, в навигацию-то проще…

— И чего делать? — растерялся Гурский. — А он далеко?

— Ну… если на машине, смотря как ехать. Верст семьсот где-то. А вам что, очень надо?

— Очень.

— Ладно. Вот я вам сейчас адресочек напишу, здесь рядом, недалеко. Это знакомый мой, Константин, ему вроде нужно было туда по делу. Я почему помню, он как раз думал — открыли там переправу или нет. Воскресенье сегодня? Вот. Вроде сегодня он и собирался. Только вы поспешите, не уехал ли. Скажите, что от Ани.

— Послушайте, — Гурский задумчиво смотрел на бумажку с адресом, — а где это?

— Так вы совсем города не знаете?

— Вообще.

— Давайте я вам нарисую. Здесь на самом деле рядом.

Минут через пятнадцать Александр нашел указанный на клочке бумажки адрес. Во дворе стоял «зилок»-130 с кунгом, под его капотом возился молодой мужик в надетой поверх свитера безрукавке мехом вовнутрь и мохнатой шапке с завязанными на затылке ушами.

— Здравствуйте, — сказал Гурский. — Вы Константин?

— Костя… —повернулся мужик.-А что?

— Да мне вот в Николаевск надо, меня Аня к вам послала, она в гостинице работает. Сказала, вы сегодня туда собираетесь. Я заплачу.

— Поехали, — пожал плечами Константин.

— А когда?

— Да вот сейчас я тут… И поедем.

— А в магазин я успею? Надо же взять что-то с собой в дорогу. Сколько нам ехать?

— Доедем.

— Так я схожу?

— Ага.

Гурский сходил в магазин, уложил в пластиковый пакет купленное курево, нарезанную ветчину, большую бутылку минеральной воды, буханку хлеба и два небольших поллитровых пакета из прозрачного полиэтилена, в которых булькала китайская водка. Пить ее, конечно, было боязно, но он видел такую диковину впервые, и любопытство пересилило разумные опасения.

Потом он вернулся к машине, забросив в кузов сумку, забрался в кабину, и грузовик, мягко качнувшись, двинулся к выезду из города.

Глава 31

За два выходных дня Петру Волкову удалось сделать не так много.

В субботу, ближе к вечеру, Ирина все-таки собралась съездить к жене Виктора, Елене, и он, естественно, ее сопровождал.

Лифт в парадной не работал, и, поднявшись по лестнице на четвертый этаж, они увидели, что рабочие все еще возятся с контуженной взрывом входной железной дверью квартиры погибшего Гольдберга. Петр осмотрелся на площадке. Заочно решив почему-то (вероятно, из-за слов Ирины о том, что брата разорвало), что сработала граната Ф-1, он ожидал куда больших разрушений. Но это явно была «эргэдэшка». Просто закрепленная над дверью сверху. Относительно небольшой ее мощности с избытком хватило как раз на то, чтобы снести клиенту башку. Двери соседних квартир, стены и автоматические дверцы лифта были посечены осколками, местами чуть покорежены, но и только. Киллер квалифицированно использовал принцип достаточности.

Волков вошел вслед за Ириной в квартиру. Представившись и произнеся слова соболезнования, он попытался было тактично задать несколько вопросов, но подавленная случившимся и вымотанная последующим общением с представителями следственных органов, жилищных служб и соседями Елена, ухоженная молоденькая красотка, была не расположена к пространным ответам.

С ее слов выходило, что приехал Виктор утром в пятницу на такси и завалился спать. Потом проснулся, целый день сидел у телевизора и пил пиво. Сделал несколько телефонных звонков, но с кем он беседовал и о чем — Елена сказать не могла, ибо, обиженная на мужа, в непосредственное общение с ним не вступала, и разговоры его телефонные были ей до лампочки.

Дальнейшее было известно: около четырех утра раздался телефонный звонок, Виктор надел спортивный костюм и, сказав, что, мол, на минутку спустится на улицу, открыл входную дверь, за которой его и поджидало самое радикальное средство от похмелья, перхоти, зубной боли, глупых мыслей и потливости ног.

Единственная помощь, на которую оказалась способна новоявленная перспективная вдова, заключалась в том, что она выдала Волкову, по его просьбе, органайзер Гольдберга, из которого он выписал несколько телефонных номеров.

— Нет, — покачала она белокурой головкой в ответ на вопрос о том, не было ли в последние дни каких-нибудь телефонных звонков с угрозами.

О долгах мужа она тоже ничего сказать не могла.

Вообще, по всему было видно, что, привыкшая кормиться с ладошки, в дела мужа Елена никогда не вникала и ничего о них не знает. А быть может, она, чисто подсознательно стараясь отгородиться от того кошмара, который довелось пережить утром, всячески демонстрировала свою полную непричастность ко всем этим его заморочкам. Этого обстоятельства тоже не следовало сбрасывать со счета. По крайней мере, в настоящий момент никакой дополнительной информации она дать не могла. Или не хотела. Что, в общем-то, для Волкова особой разницы не представляло.

Оставив обеих женщин в комнате обсуждать скорбные детали предстоящих похорон, он вышел на кухню, где мужик в ватнике вставлял стекла.

— Во рвануло, а? — обернулся мужик.

— Да уж…

— А вы кем хозяину-то будете?

— Да уж теперь никем не буду.

— Эт-та точно, Тишкин корень… Петр вышел из кухни и, пройдя через переднюю, шагнул на площадку. Рабочие почти исправили толстую дверь. На всякий случай он осмотрел укромные углы, но все уже было тщательно выметено. Даже кровь замыта. Не найдя ничего любопытного, он вернулся в квартиру. Ирина прощалась с хозяйкой, обещая позвонить в понедельник.

Петр тоже попрощался с Еленой, поблагодарил за посильную помощь, произнес еще несколько стандартных, но нелицемерных фраз, взял Ирину под локоть и спустился вместе с ней к машине.

— Ира, значит, теперь любые перемещения по городу только вот так, — забравшись в джип, ткнул он пальцем в пассажирское сиденье. — Только со мной. А хорошо бы вообще никаких перемещений, пока я во всем не разберусь.

— А похороны?

— Решим мы этот вопрос, — он воткнул передачу.

Свой органайзер Виктор Гольдберг заполнял аккуратно: никаких сокращений, понятных одному только обладателю, никаких загадочных значков. Было очевидно, что многие записи, судя по почерку, он делал в процессе возлияний и поэтому сам себе их растолковывал на тот случай, если наутро или через несколько дней их смысл будет утрачен.

Например: «Вика — черненькая, блядища, „Аустерия“. Позвонить в субботу. Секретарша?» Далее следовал номер телефона.

Или: «Вагиф — что-то гонит насчет нефтепродуктов. Наверняка наебет. Но пообщаться надо». И опять номер.

Волков выписал себе телефон Шамиля — судя по цифрам, это была трубка — и несколько телефонов, против которых значилось Оля, Ольга или Оленька.

Доставив Ирину домой, он присел на диван в гостиной и снял трубку запараллеленного со спальней аппарата.

С четвертой попытки все-таки удалось дозвониться до той самой Оленьки.

— Добрый вечер, Оля. Извините, что дома вас беспокою. Это Волков, я к вам в офис вчера заходил, помните?

— Ничего-ничего, помню, конечно. Здравствуйте, — прощебетала Ольга, даже не поинтересовавшись, откуда у него ее домашний телефон.

— Оленька, тут вот какое дело…

— Да-а?.. — кокетливо пропела она.

— Мне что-то с начальством вашим никак не связаться. Это что, до понедельника невозможно?

— Я не знаю. На выходных они обычно сами мне звонят, ну… если что-нибудь нужно, иногда… А что?

— Да, в общем-то, ерунда, но… мне бы телефон бухгалтера вашего, домашний. Мне Виктор Аркадьевич давал, но я задевал куда-то.

— Сейчас, — разочарованно сказала Оленька. — Я посмотрю. Вот, записывайте… Только она от нас уволилась не так давно, а нового еще нет.

— Да это не важно, мне она как раз и нужна. Спасибо.

— Да не за что. Звоните… если что.

— Это обязательно, — искренне пообещал Волков и повесил трубку.

В квартире бухгалтера долго не снимали трубку, но наконец ответили: «Алло?»

— Добрый вечер. Валентина Олеговна?

— Да, я.

— Извините, это Волков вас беспокоит некий. Петр Сергеевич. Мне необходимо срочно с вами встретиться. Это возможно?

— А что случилось? Вы кто?

— Да… не хотелось бы по телефону. Ваш директор бывший погиб, ведется расследование, необходимо уточнить кое-какие детали. Не хотелось бы до понедельника тянуть. Время дорого, вы же понимаете…

— Понимаю… Но я же уволилась. Меня вообще в городе быть не должно, у меня самолет. Просто приболела вот… Но я все равно завтра улетаю. Нет. Нет у меня времени. Хотите, присылайте в понедельник повестку. Но предупреждаю, меня уже не будет. А по телефону вызывать на допрос вообще незаконно. Я расписаться должна в получении повестки, так?

— Все так.

— Трубку имею право повесить.

— Имеете. Только зря вы так. Ведь человек погиб все-таки. Давайте… давайте я в аэропорт завтра подъеду, и мы с вами без протокола побеседуем. Согласны? Я вас очень прошу. Ну не наряд же мне за вами, в самом-то деле, посылать. Ну подумайте сами: соседи, то-се… Давайте лучше по-хорошему, а? Без протокола, несколько вопросов буквально, чисто технических…

— А вы имеете право наряд выслать?

— Преступление тяжкое, дерзкое. Вы, возможно, важный свидетель…

— Хорошо. Давайте в аэропорту. В одиннадцать. Там, в зале отправления, справа — стойка бара напротив входа. Вот около нее.

— Это Пулково-два, что ли?

— Да. Как я вас узнаю? Вы что, в форме будете?

— Да нет. Зачем же. Я только буденовку на голову надену.

— Хорошо, — хмыкнула Валентина Олеговна. — У меня тогда в руках будет каравай. До завтра.

— Всего наилучшего. — Волков повесил трубку.

Достал из пачки сигарету и прикурил ее.

— Петя, — вошла в комнату Ирина. — Ты останешься?

— Конечно, — Петр поднялся с дивана. — Поедем куда-нибудь, поужинаем.

— А может, дома?

— Не трусь. Поехали. Тебе сейчас только с готовкой возиться…

— Да я вообще ничего не хочу.

— Надо поесть.

— Отец. Теперь вот — Виктор… А в меня промазали. Что им от нас надо?

— Разберемся. Поехали ужинать.

Глава 32

На следующее утро, категорически запретив Ирине выходить из дома и открывать дверь незнакомым людям, в том числе милиции, почтальонам, беженкам из горячих точек региональных конфликтов, просящим впустить их на минуточку, чтобы перепеленать смертельно простуженного младенца, голым, случайно захлопнувшим дверь соседям и разносчикам бесплатной сахарной ваты, Волков сел в машину и поехал в аэропорт.

С трудом найдя место для парковки, он наконец воткнулся на освободившийся пятачок, взглянул на часы, вышел, застегнул куртку и направился к стеклянным дверям.

У стойки бара, придерживая рукой багажную тележку со стоящей на ней большой дорожной сумкой, стояла высокая женщина. Копна ее ярко-рыжих волос спадала на воротник длинного черного кожаного плаща. Явно кого-то ожидая, она всматривалась в лица всех входящих.

Петр шагнул в ее сторону, поймав себя на том, что поступает чисто рефлекторно.

Даже если она и не бухгалтер Гольдберга, не сделать этого единственного невольного шага было бы попросту ненормально.

— Валентина Олеговна?

— Да, — улыбка чуть тронула тонкие черты ее лица. — А где буденовка?

— Я же не спрашиваю, где ваш каравай… Здравствуйте.

— Добрый день. Только учтите, у меня скоро самолет.

— Хорошо-хорошо. Я вас не задержу. Давайте присядем. Вам кофе? Еще что— нибудь?

— Нет, только кофе.

Петр расплатился, взял две чашки и поставил на белый пластиковый столик.

— Что вас интересует? — Валентина Олеговна, присев на стул, размешивала ложечкой сахар.

— А почему вы не спрашиваете, как погиб Гольдберг?

— Вы же сами сказали: «тяжкое преступление». Значит, убили. А как — для меня не принципиально, я не люблю кровавых деталей. И вообще… это ведь у вас ко мне вопросы. Давайте ближе к делу.

— Хорошо… Как вы считаете, могли быть у Виктора Аркадьевича враги?

— Судя по обстоятельствам его кончины, считаю — да.

— Ну, это разумеется. Я имею в виду…

— Послушайте, я у него проработала чуть больше полугода. Сначала, я уж и не помню, кто нас познакомил, но это не важно, короче говоря, ему нужно было сдать квартальный отчет. От него ушел очередной бухгалтер, что, в общем-то, не удивительно, и я просто свела баланс и сходила вместе с ним в налоговую инспекцию. Работа была пустяковая, деятельности за отчетный период почти не было. Он мне заплатил. Потом уговорил, чтобы я расписалась в новой банковской карточке, он, дескать, меня приказом оформит, но на работу мне ходить не обязательно. Просто поставить подпись в чистых платежках и чековой книжке. Я проконсультировалась, выяснила, что чисто юридически ответственности на мне практически никакой, за все отвечает первое лицо, то есть он, директор, и согласилась. Мы договорились: я делаю только квартальные отчеты, он мне за это платит. Всю деятельность он осуществляет сам. Почему нет? При его оборотах ему вообще никто не нужен.

— И?..

— И все. Я еще один отчет сдала, за третий квартал, налоги мы заплатили, на зарплату какие-то крохи наскребли. И все.

— И вас это устраивало?

— Что?

— Такая работа.

— А не было никакой работы. Нисколько меня это не обременяло. Так… посидеть раз в три месяца пару вечеров да получить деньги. Чисто символические, но все-таки. Он, правда, говорил постоянно о перспективах, об инвестициях каких— то фантастических в грядущем, но это все говорят. В общем, меня общение с ним не напрягало. Да мы почти и не виделись. Так что вряд ли я смогу вам чем-то помочь. О личных его связях ничего не знаю, а о деловых… — Она чуть изогнула изящную линию нижней губы и пожала плечами.

— Да… — Петр достал сигареты. — Вы разрешите?

— Конечно.

— Негусто, конечно, но… что ж поделаешь. — Волков закурил сигарету и положил пачку на стол. — А вас что же, никто не провожает разве?

— Никто. А почему вы спрашиваете?

— Да нет, просто я подумал, может, я мешаю…

— Не мешаете. Трогательная церемония произойдет при встрече.

— Да? А куда вы летите, если не секрет?

— В Мюнхен. К мужу.

— Даже так?

— А что вас удивляет?

— Да ничего, в общем-то… А надолго?

— Если без протокола, — улыбнулась Валентина Олеговна, — то, так и быть, скажу: возможно, насовсем.

— Ну во-от… — протянул расстроенно Петр. — Как красивая женщина, так сразу… И ведь у них там и так все есть: и климат, и изобилие, и душевное благополучие. А у нас? Водка, кураж да женщины красоты чудесной. Что ж они у нас последнее-то забирают?

— Так уж и последнее… На ваш век хватит. И того, и другого, и третьего.

— Нет! — Волков мотнул головой. — Ваше отсутствие будет невосполнимо.

— В плане генофонда нации? — улыбаясь, хитро прищурилась Валентина.

— Именно! — кивнул Петр. — И вообще… Как это никто вас не провожает? А я? Родина вас провожает — в моем лице!

Он поднялся, подошел к стойке и вернулся к столу, поставив на него два бокала с коньяком и тарелочку с бутербродами.

— Нет-нет, что вы, я… — покраснела вдруг Валентина.

— И никаких «нет». Я настаиваю. Родина мне не простит.

Валентина подняла на него пронзительно-зеленые глаза:

— Где ж она раньше-то была…

— Так ведь… всего же не объять. Столько дел. За удачу! — Он поднял бокал.

— Спасибо вам, — она отпила глоток и поставила бокал на стол.

— Ну вот, а то как-то не по-людски.

— Позволите? — она показала глазами на пачку сигарет. Волков привстал и щелкнул зажигалкой.

— Спасибо. Я вообще-то не курю, но…

— А родители? Они как?

— Старенькие. Но у меня сестра с ними живет, так что… И потом, я же не на луну улетаю.

— Слава Богу! Сестра… на вас похожа?

— Да-а. Она у меня очень даже… Так что давайте, налаживайте тут душевное благополучие, если о генофонде нации печетесь.

— Ну, это процесс длительный, скрупулезный. Да и потом, нация-то, она хоть и под покровом Богородицы пребывает, но уж больно лукава. Злодейства как такового на дух не приемлет, а злодей отдельный, персонифицированный, ей тем не менее импонирует. Вот, например, Разин Степан Тимофеевич: год рождения утрачен, род занятий — лихой человек. Народ воспел его поступок — предумышленное убийство беззащитной девушки. Причем с отягчающими — ведь наверняка выпимши был. И утопил барышню, что твою Муму. Просто так, из озорства и бравады ради. А она ведь не Мума была. Хоть мне и собачку, бессмысленно убитую, жалко, но ведь тут — живой человек. У нее ведь тоже небось сердчишко-то билось в тот самый смертный час, как… А он ее — с особым цинизмом. Ибо на глазах всего «народа-богоносца». И народ воспел. Знай, дескать, наших. Он, Степан-то, конечно, много чего другого делал, вполне благородного, но песня-то, а? «И за борт ея бросает…» А Д'Артаньян? Любимый герой детворы? У этого же руки вообще по локоть в кровище. Ему же человека подрезать, опять же из озорства, ничего не стоило… А он — герой. А начальник Бастилии, вот и не помню, что характерно, как звали-то его, он — сатрап. Ему пенделя под зад, в кино показывают, и всем смешно и радостно. Почему, не задумывались?

— Честно говоря, нет.

— Вот. Просто потому, что вас лично не коснулось озорство это самое. Поэтому и я для вас — сатрап. По сути своей. А какой-нибудь Шамиль — герой романтический.

— Ну уж…

— А разве нет? «Налаживайте благополучие…» Для этого же и злодеев изводить тоже нужно, по мере возможности. А как? Если… Я вот вам сейчас вопрос один очень хочу задать и не могу.

— Почему?

— А потому, что вы сразу решите — вот, мол, гад, корчит из себя Бог знает кого, коньяком угощает, а все для того, чтобы развести, как сахар в чае, и информацию выкачать. А это все не так.

— Что именно?

— Не для того я вам все это говорю, чтобы разводить. И что уезжаете вы — жалко. Красивая 'женщина, с вами просто посидеть, выпить, поболтать — одно сплошное удовольствие, честное слово.

— Так и болтайте, время у меня еще есть. А у вас?

— Хотел бы я взглянуть на мужика, у которого в вашем присутствии вдруг дела неотложные появятся.

— Были примеры.

— Так это ж… — демонстративно задохнулся от возмущения Петр. — Это ж просто… подонки какие-то, выходит! Однозначно! Называйте быстро: имена, фамилии, адреса… клички. Давить их будем.

— Не надо, — рассмеялась Валентина. — Пусть живут. И мучаются.

— Да? — недоверчиво сказал Волков. — Ну, вам решать. Он поднял бокал. Валентина подняла свой:

— За что пьем?

— Как за что? За победу. За нашу с вами…

— Идет.

Они чокнулись, выпили. Валентина поставила бокал на стол, откусила кусочек бутерброда, задумчиво прожевала и наконец, посмотрев в сторону таможенного терминала, сказала:

— Ладно. Мне теперь… Спрашивайте. Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету.

— Контракт. И сумма кредита.

— Вот что… — прищурилась она. — Ну конечно. А откуда вы знаете?

— Знаю. Но в общих чертах.

— Все очень просто. Фирма у Гольдберга существовала практически только на бумаге. Документы, счета в банке, печать и прочее. Деятельности почти никакой. Время от времени прокрутит через себя какую-нибудь чужую сделку, и все. Получит процент. Так, от раза до раза, он и существовал. Я же бухгалтер, по документам вижу. У него и офиса-то не было. Только юридический адрес липовый. А офис появился недавно совсем. Арендная плата только за третий квартал возникла. Но за ремонт он платил наличными, его очень быстро и сделали, это уже при мне. За месяц управились. И вот тогда в офисе появился этот Кадыров. Хозяином. Гольдберг у него на побегушках был. Хоть в документах его, Шамиля этого, и нет вовсе. Ни в штатном расписании, ни в ведомостях на зарплату — нигде. Но контракт этот именно он раздобыл. И кредит под него. Это все его связи. Я деталей не знаю, я вам говорила, моя же подпись только на чековой книжке нужна, чтобы наличку в банке получать, да на платежке, чтобы перечислить безналичные. Но вот когда нам кредитные деньги на счет упали, а их по контракту в качестве предоплаты за границу перекинуть надо было, мне пришлось в валютный отдел вместе с Гольдбергом идти. Я увидела сумму и обомлела просто. Честное слово. Мне убежать захотелось.

— А что так?

— Пять миллионов. — Валентина вскинула брови и взяла бокал.

— Да уж. Это ж сколько, примерно… — Петр взял свой.

— Что «сколько»?

— Ну, на баксы.

— Пять миллионов долларов, — раздельно произнесла Валентина и одним махом допила коньяк.

— Ск… — поперхнулся коньяком Волков, — …о-олько?

— Столько. — Она взяла рукой с бутерброда кусочек копченой лососины и положила его в рот.

— Но ведь так не бывает?

— Как угодно бывает. Как договоришься.

— Валентина… — Волков взглянул ей в глаза. — А вот вы как считаете, все— таки общались с ним, с Виктором Аркадьевичем, я имею в виду, почти полгода, он что — совсем дурак был?

— Ну отчего же. На проплату контракта, в общем, весь кредит ушел, но ведь не до копейки же… Какую-то мелочь обналичили. Всегда есть накладные расходы, а нет — придумать можно.

— Отсюда машина его новая, «элементы сладкой жизни» всякие, да?

— Конечно. А после Нового года, с середины первого квартала товар должен пойти. Конечно, он понимал, что фирма фактически ему уже не принадлежит, там Кадыров хозяин. Но…

— Понятно… Да! А кто кредит-то выдал, конкретно?

— А я не говорила? Мы же из одного банка в другой перешли. Как раз когда Гольдберг уговорил меня к нему оформиться. Нужно было рублевые средства перевести из старого банка в новый, поэтому и подписи бухгалтера везде были нужны. И в карточках, и чековая книжка новая, валютный счет открывать, и много всякого… Перешли мы в этот банк потому, что, как я теперь понимаю, у Кадырова там связи в валютном отделе. Так вот, собственный банк и выдал.

— Так просто?

— Ну, не так просто. Они пакет документов на экспертизу берут: контракт с поставщиком, договоры с покупателями, считают рентабельность. Все проверяют. А потом уже дают. Или не дают. Смотря на какой размер отката договоришься….

— Это в смысле взятки?

— Ну да. С той же суммы кредитных денег. Это «откат» называется. Только вот тут уже с посторонними, как правило, дел не имеют. Да и свои при таких суммах должны быть… Все должно быть накатано.

— И Кадырову дали.

— Кадырову дали… Ой! — Валентина кинула взгляд на информационное табло. — Мой рейс.

— Пошли. — Волков взял тележку с ее вещами.

Они подошли к регистрационной стойке, очереди у которой уже не было.

— Ну что? — грустно сказал Петр. — Родина имеет право на последний материнский поцелуй?

— Конечно, — Валентина подставила щечку.

— И только-то… — Волков коснулся губами шелковистой кожи.

— А здорово все-таки вы меня развели. Как это… как сахар в чае? — улыбнулась она.

— И не стыдно такое говорить? И это в момент расставания навеки, когда иные, едва сдерживая слезы…

— Шучу, шучу. Всего вам доброго, удачи. Спасибо, что проводили.

— Счастливого пути.

Петр сел в машину, завел двигатель и вырулил со стоянки.

— И все-таки развел девку, — констатировал вслух.

— А я что, для себя стараюсь? — возразил сам себе.

— Тоже верно… — согласился сам с собой, вывернул на Московское шоссе, доехал до разворота и влился в поток автомобилей.

«По логике вещей, — рассуждал он, направляясь в сторону центра города, — смерть Гольдберга Шамилю на фиг не нужна. В Ирину стрелять — это понятно. Но Виктор… Прекрасная ширма. Крути за его вывеской что угодно, он и не вякнет ни разу. Ему от этого кредита лавэ отслюнявили, и будь доволен. Потом еще получишь, возможно, если будешь хорошо себя вести. Ладно, если еще просто процент отстегнули. Но, вероятнее всего, в долг дали. Это уж как водится. Дескать, братан, сам видишь, тема еще не стрельнула, но если уж тебе так надо — бери. Но деньги кредитные, работать должны, так что без процентов никак. Держи бабки, мне не жалко, но счетчик включен. И все. И Шамиль — нормальный рабовладелец. Сколько бы там прибыли эта сделка ни принесла, Гольдбергу все равно не рассчитаться, долг его — пожизненный, это ежу понятно. Уж что-что, а на крюк эти ребята сажать умеют. Зачем его убивать? Убивают врага. Враг жить мешает. А Гольдберг Шамилю не враг. Он ему корова дойная. Кормилец.

Понимал такой расклад Виктор? Очевидно — да. Но и, скорее всего, выкрутиться тоже пытался. Когда до него дошло. Что он мог сделать? Откупиться. Вернуть все. И сразу. Сколько у него могло натикать? БМВ, то-се по мелочи, что— то просто потратил. Не больше стохи. Сто тыщ баксов. Допустим. Мог где-нибудь перехватить? Теоретически — да. Перехватить стоху баксов (ну, может, чуть больше), вернуть Шамилю, войти уже в равную долю, а с кредиторами разобраться из прибыли.

Вряд ли Кадырову нужен равный дольщик, но это уже другой разговор. Когда ты ничего не должен, уже и отношения другие. Тем более что услугу Виктор всяко оказал — кредит-то на его имя. Имеет право биться за свои права. Хоть я бы, правда, не советовал…

А долги у Виктора были. Или нет? Шамиль говорит — да. И ему верится. Почему? А не могло не быть. Казино. Постоянно торчал в казино. Ирина говорит — разбогатеть хотел. Одно из двух: или ему удалось денежек перезанять, но он их спустил и пытался отыграться, или не удалось, и он пытался таким дурацким способом выкрутиться. Очень хотелось фирму свою отбить.

Он же говорил: «Шпилил и шпилить буду, мне без этого никак». Мог его кредитор грохнуть? Да ни Боже мой. Он ведь, занимая, наверняка контракт засветил для убедительности. Кредитор его холить и лелеять должен был, как грядку, на которой его капуста растет. Коньячком поливать. Отпадает.

Все-таки Шамиль? Мотива не вижу. Должок свой Виктор так и не погасил, это очевидно, так что… Мог, конечно, гранатку эту приладить и сопляк какой-нибудь ревнивый. Какой-нибудь хахаль очередной Оленьки или Вики, которая «черненькая, блядища, „Аустерия“„. Это вообще-то у нас теперь запросто. Но тогда это уже все… «крести козыри“. Руки вверх и сливай воду. Лучше даже и не думать.