Глава 40

— Слушай, — спросил Гурского Дмитрий, когда они поднимались по железным ступеням к Дому быта. — А ты где поселился?

— Да пока нигде. Здесь рядом, говорят, гостиница.

— А вот она. — Дима махнул рукой в сторону. — Прямо за танком. «Авача». Корбюзье… дорогу только перейти. Может, продолжим? Мы в семь закрываемся, и я свободен.

— Гурский взглянул на часы.

— Так тебе еще…

— Ты часы-то не перевел.

— В Хабаровске перевел.

— А тут еще на два часа нужно. Сейчас уже полшестого. Пойдем пока поболтаем, и я закроюсь. А там что-нибудь придумаем.

— Пошли.

Поднявшись по лестнице на пятый этаж, Гурский снял и оставил в комнате с ящиками куртку и заглянул в зал: посетителей нисколько не убавилось, контролер и смотрители бдели.

Время до закрытия выставки пролетело незаметно.

Без четверти семь Дмитрий принял от кассира выручку, заполнил какие-то бумажки и отпустил ее домой. Затем он ушел в зал и, проводив последнюю группу экскурсантов, погасил свет, попрощался с сотрудницами и запер железную дверь.

— Все, — сказал он вернувшись к Гурскому. — Рабочий день окончен. Сейчас я расходничек на Леву выпишу, он деньги пересчитает, и все.

— Ну вот, — Дмитрий вернулся минут через десять. — Только…

— Что?

— Да мы, понимаешь, прямо здесь и живем. Тут комнатка есть такая, маленькая.

— И что?

— Да Лев Израилич уже там спать укладывается.

— А не рановато? Может, приболел?

— Да нет. Он всегда так. Семь часов — рабочий день окончен, туда-сюда, поел и спать.

— А ты?

— Мыкаюсь. Чекушку иной раз за ужином, и ту в одиночку давить приходится.

— Это не жизнь. А он кто?

— Напарник. Мы по двое ездим.

— Ну хорошо, и что?

— Да вот я и думаю, где бы нам с тобой расположиться… — Дима задумчиво глядел на ящики.

— Слушай, — Гурский посветлел лицом. — А там нельзя?

— В зале?

— Ну…

— Вот ведь, а мне и в голову не пришло. Конечно! Короче, пошли…

Сходив в магазин, они внесли в экспозиционный зал небольшой ящик, накрыли его чистыми афишами, разложили закуску, придвинули банкетки, на которых отдыхали смотрители, и, будучи очень собой довольны, наполнили по первой.

— Только курить здесь не стоит, — рассудил Дмитрий. — Вентиляции тут никакой.

— А мы и не будем.

— Поехали?

— Ура.

Они выпивали и закусывали, болтали, Дима жаловался на тяготы и лишения кочевой жизни, но рассказывал о них со смехом, Гурский вспоминал свои экспедиции, каждый немного привирал, но не перешагивал порога достоверности.

Время шло.

Несколько раз они выходили покурить в коридор.

Открыли вторую бутылку.

И наконец, когда Дмитрий, извинившись, все-таки направился в туалет, Адашев-Гурский поднялся с банкетки и подошел к Великому Вождю.

Чтобы чувствовать себя уютнее в просторном зале, они не стали включать большой свет, ограничившись рабочей подсветкой. И поэтому, наверное, да еще от водки, почудилась Александру, протянувшему руку к трубке, мелькнувшая на миг в желтых кошачьих глазах Сталина живая искра.

— Господь с вами, Иосиф Виссарионович, — вслух сказал он. — Я же не краду. Напротив, ваше возвращаю.

Он поменял трубки и вернулся на место.

Дело было сделано.

Но уходить из полутемного зала, будто бы освещенного теплым пламенем свечей, где блестели ордена и пуговицы на старинных мундирах Петра, Суворова, Наполеона, неподвижно замерших у стен, где мерцали драгоценности на парадном платье императрицы и где так вкусно пилась водка в компании славного Димы, категорически не хотелось.

Какая-то яркая, но очень короткая мысль мелькнула вдруг на долю секунды в сознании и тут же исчезла. Гурский обвел взглядом зал, пытаясь вернуть ассоциацию, по которой она возникла, задержал внимание на фигуре Екатерины Второй, опять что-то шевельнулось, но мгновенно пропало теперь уже насовсем.

«Что-то же вроде ведь вспомнил…» — досадливо подумал он.

Вдруг через приоткрытую дверь в зал забежала маленькая собачонка и стала, отчаянно виляя хвостом, обнюхивать у Гурского ноги.

— Ластик! Ластик, иди сюда! — послышался из коридора хриплый голос. Вслед за этим дверь открылась пошире, и на пороге возник здоровый мужик.

— Добрый вечер, — привстал Гурский.

— Здрасте. А что это вы здесь… — взгляд мужика оценивающе изучал натюрморт.

— Привет, Петрович, — в дверном проеме появился Дима. — Проходи, гостем будешь.

— Да у вас уж, считай, и нет ничего.

— Да, — Гурский приподнял початую бутылку за горлышко, — действительно…

— И что вы все этим хотите сказать? — Дмитрий выпятил грудь. — Что мы смиримся под ударами судьбы, не в силах оказать сопротивленье, что ли?

— Да закуска-то у меня там есть, — задумчиво сказал Петрович.

— Я требую продолжения банкета. — Дима натягивал куртку.

— Только мне одному все не захватить, — мужик посмотрел на Александра, — поможешь?

— Пошли.

Дима запер зал и пошел к лестнице.

— Постой, — окликнул его Петрович. — Я лифт включил.

— А днем что же? — удивился Гурский.

— Днем… Днем здесь столько народу шастает, они же его укатают. А ночью я один. Что же я, пешком по этажам ходить буду? Ты сам-то рассуди…

— Логично.

Пока Дима ходил в магазин, а вахтер Петрович доставал из шкафчика и тумбочки кастрюльку, какие-то судки, тарелки и, наконец, из потаенного места — индивидуальный стакан, Гурский курил сигарету и, присев на корточки, гладил льнувшего к его ногам беспородного, неопределенной масти пса Ластика, который был размером чуть больше кошки.

— Ну вот, — укоризненно сказал Петрович псу, — опять у Велосипеда все сожрал.

— У кого? — не понял Александр.

— Кот у нас тут живет, Велосипед зовут. Его сколько ни корми, а ребра все равно, как спицы, торчат. А этот его еще и обжирает. Вон его миска, полная. А вон та — Велосипедова. Ты зачем из нее все сожрал, а?

— Так, может, это кот?

— Ну да. Я только что положил. А Велосипед с самого утра где-то шлындрает.

— А это у вас что такое? — полюбопытствовал Гурский, указывая на прозрачный полиэтиленовый мешок, наполненный какими-то разноцветными шариками размером с очень мелкий горох.

— Это? А… Это, брат ты мой, отдельная история. Это, ты понимаешь, моя-то денежек решила заработать. Нравится? Дарю.

— Спасибо, конечно, но…

— Забери с глаз моих, а? Будь другом.

— Да мне как-то…

— Объявление, вишь ты, прочитала она в газете. Работа, мол, на дому. Ладно, пришла. Сидит там хмырь какой-то и говорит: «Вот это у меня сырье, его рассортировать надо. Черные, красные, белые, зеленые — все по отдельности. Забирайте и дома сортируйте. В конце месяца принесете — расчет. Тыща рублей. Только, извините, сырье денег стоит, и поэтому оставьте пока за него залог — четыреста рублей». Моя дала. Он ей «спасибо», она — ему. Ну, а в конце месяца…

— Понятно.

— Там таких, как она, — толпа. А хмыря и след простыл. Ну, она все это обратно в мешок ссыпала, а выбросить жалко. Так дома и стояло. Только уж больно ей обидно, как на глаза попадается. Я сюда принес. И вот ведь, веришь, на самом деле никак не выбросить. Ведь толку-то ну никакого, а никак. Четыреста рублей… Давай подарю? Все не так обидно.

— Ну что, заждались? — вошел с мороза Дмитрий. — Запирай, Петрович. Поехали наверх.

Глава 41

Наутро Адашев-Гурский очнулся на широченной двуспальной кровати. Он лежал поперек, не разобрав постель, сняв только ботинки и укутавшись в плотное покрывало.

Видимо, в процессе банкета личность угасла, и далее организм, ведомый лишь подсознанием, принимал жизненно важные решения самостоятельно.

— Ну что ж, посмотрим… — сказал вслух Гурский и пошел в разведку.

«Апартмант» организм выбрал себе двухкомнатный, состоящий из спальни и гостиной, в которой стоял громадный угловой диван, обтянутый белой натуральной кожей, рядом — низкий полированный стол, пара таких же, как диван, белых кожаных кресел, громадный телевизор с черным плоским экраном и прочие бытовые мелочи, создающие атмосферу комфорта.

Гурский заглянул в санузел — унитаз, раковина, душ, ванна (джакузи не джакузи, но вполне…), зеркало во всю стену. У подсознания была явно завышенная самооценка.

Сумка и куртка валялись на диване.

Александр проверил дверь — заперто, ключ с гостиничной биркой торчит из замка.

«Уже хорошо», — решил он и вернулся в гостиную к странно раздутой сумке. Расстегнул ее и увидел внутри большой полиэтиленовый мешок с разноцветными шариками. Видимо, проявив благородство, организм все-таки пошел навстречу просьбе Петровича и принял дар.

«Ну кому нужно такое подсознание, а? — думал Адашев, взяв в руки куртку и проверяя на всякий случай содержимое карманов. Все было на месте: документы, деньги, лежащая отдельно в потайном кармане трубка. Денег изрядно убавилось, но это, видимо, была плата за номер, которую взяли вперед. — А в следующий раз оно еще и блядищу притащит какую-нибудь для организма, тайком от меня. Ампутировать на хер, однозначно». Взглянул на часы — половина девятого. «Домой, домой! Даже если и прямого рейса сегодня нет, через Москву, но сегодня же. Хватит с меня. Вот только позавтракать и в аэропорт».

Александр оделся, спустился на лифте в холл, вышел на улицу и осмотрелся. Так и есть — «Авача». Еще толком не рассвело, но наискосок слева был хорошо виден стоящий на постаменте танк, за ним громоздился бетонный куб Дома быта с растянутой на фасаде рекламой выставки, а прямо — рынок с уже известной уютной закусочной. Туда он и направился,

Прохожих в этот час на улице было немного, а на территории рынка и вовсе пусто. Закусочная еще не открылась. Гурский пошел между высоких сугробов дальше. Миновал пустые пока уличные торговые ряды, обогнул центральное здание и, увидев светящуюся на одном из павильонов вывеску «Пиво», решил заглянуть пока туда.

Несмотря на неурочное, казалось бы, время, в дальнем углу гуляла веселая компания. Александр взял кружку пива, сто грамм, набор с нарезанной толстыми ломтями сочной кетой и сел за свободный стол подальше от шумной компании. Отхлебнул пивка.

— Не потесню? — подошел к его столу громадный небритый мужик в распахнутом «анараке».

— Присаживайтесь.

— Спасибо, — он поставил на стол кружку с пивом, такой же, как и у Гурского, рыбный набор, отошел к стойке и вернулся, неся совершенно потерявшийся в его огромной ладони стакан с водкой.

Гурский выпил свои сто грамм и ел рыбу, прихлебывая из кружки.

Мужчина сидел напротив, чуть сгорбившись на маленьком для него табурете, опершись локтями на колени и расслабленно свесив кисти рук. Тяжелый, но робкий взгляд его темно-серых глаз был устремлен на водку. Затем он глубоко вздохнул, взъерошил пятерней вьющиеся льняные волосы, взял стакан и выпил его в три глотка.

— Пивком, пивком, — подсказал Гурский. Тот кивнул, отхлебнул пива и, поставив кружку на стол, достал из кармана сигареты.

— Скорей бы в море, — сказал он, сделав глубокую затяжку. — Не могу уже. Там-то я не пью. А здесь никак.

— Давно на берегу?

— Месяц.

— А кем ходишь?

— Матросом.

Они посидели молча, каждый ел свою рыбу и запивал пивом. Потом щеки у моряка наконец порозовели, взгляд утратил робость.

— И ведь, главное, — сказал он, — сначала думал: похожу, денег скоплю, квартира, там, мебель, тачка, все такое… И брошу. Ага… Там берега ждешь, а тут сам не свой, ты понимаешь? И ведь все уже есть: хата упакована, мебель там всякая, видик, телевизоров четыре штуки, даже в туалете поставил. Но я что-то последнее время их не смотрю. Раздражают. Только видик. И только фильмы про животных. Боевики, порнуху, драки всякие, стрельбу я не люблю. Не нравится. А про животных… Я в каждом порту, куда заходим, только про животных кассеты покупаю. У меня их сотни полторы уже, наверное. Но вот фильмы про охоту, сафари всякие — тоже не люблю. Не могу смотреть, как животных убивают. Очень переживаю.

— Александр, — протянул через стол руку Гурский.

— Юра, — пожал ее матрос.

— А семья есть?

— Была.

— А дети?

— Дочка с женой живет.

— Видишь ее?

— Вижу. И деньги, считай, все отдаю. Зачем они мне? Я больше месяца редко на берегу выдерживаю.

— А сколько дочке?

— Три скоро. Смешная. Я с ней прощаюсь, а она: «Ах, опять уходишь? Я тогда какать не буду!» Представляешь?

Гурский кивнул и улыбнулся.

— Слушай, — матрос Юра смущенно кивнул на пустой стакан Александра, — может, еще? Ты как?

— Да я в норме, но… — Адашев вынул деньги, — у меня сегодня еще дел невпроворот. Тебе помочь, что ли?

— Да нет, — Юра как-то странно посмотрел на Гурского, — я не в том смысле, у меня еще есть. Просто в одиночку не хочется, а с другой стороны, тебя провоцировать…

— Все нормально. Еще сотку могу себе позволить смело. — Гурский привстал из-за стола.

— Сиди-сиди, — остановил его Юра. — Может, сто пятьдесят?

— Ну давай.

Матрос сграбастал со стола стаканы, ушел к стойке и вернулся, поставив перед Гурским наполненный на три четверти, а себе — до краев.

Они чокнулись, пожелав друг другу удачи, выпили за один раз и молча доели рыбу. Закурили.

— Ну вот, — раздавив в пепельнице сигарету, сказал Юра. — Теперь пойду, поем и спать лягу. Теперь засну.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — Гурский встал из-за стола.

Они вышли из бара, попрощались и разошлись в разные стороны.

Сделав машинально несколько шагов, Гурский вдруг остановился и остолбенел. Он растерянно огляделся вокруг, задрал голову. Вокруг была непроглядная тьма, над головой — звездное небо.»Что за ерунда такая? — пронеслось в голове. — Я ж часок всего… Куда день девался?!»

Отчаянно не хотелось верить в очевидное. Но деваться было некуда. Хронический недосып, нервотрепка всех последних дней, выпитая на выставке водка и девять часов разницы между местным временем и еще неперестроившимися толком внутри организма Адашева-Гурского биологическими часами сыграли с ним шутку: вечер он принял за утро.

Мелькнула, правда, на миг сумасшедшая мысль о том, что это не закончился еще «тот» вечер, что Дима и Петрович ждут его сейчас в экспозиционном зале, а он, видимо… видимо… Но Гурский взглянул на часы и отогнал ее ввиду явной абсурдности.

Необходимо было со всем мужеством прямо взглянуть в звериный оскал действительности и признать, что проспал он почти сутки без нескольких часов. И все аэропорты, самолеты, возвращения домой — это все теперь только завтра.

Вот так.

Он плюнул, выругался и побрел в сгустившейся тьме через пустой рынок, по натоптанной между высоких сугробов дорожке, к гостинице.

Глава 42

«Что-то не срастается, — думал Адашев-Гурский утром следующего дня по пути к выставке, куда решил заглянуть на минутку перед отъездом. — Петька сказал, что они тоже знают про Камчатку. Вопрос: „Почему я их опередил?“ Браток этот, который меня из поезда выбросил, постоянно чуть впереди меня оказывался. И в Комсомольске, и в Николаевске. Куда он мог рвануть из Николаевска? В Хабаровск, куда же еще. И я в Хабаровск. Но я позже. Он выехал раньше — раз, да и не в грузовике, как я, а на легковушке — два.

Я приехал утром в среду, позвонил Ленке и туг же улетел. В среду вечером я эту трубку и взял. А он здесь всяко во вторник оказаться должен был. Не смог к фигуре подступиться? Ерунда. Я смог, а он что — глупее? Ну, допустим, задержался он в дороге, сломалось там что-нибудь, но уж в среду-то, вместе со мной, тем же рейсом… Ну не загулял же он на Хабаре. Не тот случай.

Выходит что? А выходит, что, когда Петр говорил мне, мол, «они тоже знают», он имел в виду не этого, который вместе со мной мотается, а тех, кто его послал. Так, что ли?

Ну хорошо, они, конечно, там знать не могут, где его носит, а что же он-то на связь с ними сразу из Хабаровска не вышел? Странно? Странно. Может такое быть? Вряд ли… А если он с ними связывался, но на Камчатку не улетел, то только потому, что приказа не было. Почему? А потому лишь, что не могли они ему сказать, куда дальше ехать, сами не знали. А сказали потом, когда я уже улетел. А он на тот рейс опоздал. Правдоподобно? С натяжечкой, но — да.

Он меня из поезда выкинул, больше мы не пересекались, чего ему дергаться? Выспался, позвонил утречком, узнал и на следующий день вылетел.

«Знают», — сказал Петька, когда со мной разговаривал. Я на самолет успел, а этот парень нет… Что ж они сами ему не позвонили? Да черт их знает, я в гостинице остановился, а он, может, у своих людей на квартире, а там телефона нет, — хоть и Хабаровск, но Дальний Восток все-таки. Да мало ли что… Но нарисоваться он здесь может в любой момент. А трубка у меня уже. И, значит, интерес у него уже ко мне будет, конкретно… Такой вот расклад».

Гурский вошел в Дом быта и поднялся по лестнице на пятый этаж. Лифт не работал.

— Привет! — обрадовался ему Дмитрий.

— Здорово, — Александр протянул руку. — Как дела?

— Да потихоньку. Я уж думал, ты улетел.

— Сегодня. Может, посылку передать? Или на словах?

— Да нет, чего передавать, я сам через неделю дома буду, да и звонил вчера. Пойдем позавтракаем?

Вдруг Гурскому показалось, что он теряет сознание. Голова закружилась, пол поплыл под ногами. Он оперся на стол с разложенными билетами, по которому покатился и упал на пол карандаш. Длилось это ощущение всего несколько секунд, а потом исчезло так же внезапно, как и возникло.

Александр взглянул на Диму, который растерянно смотрел на кассира:

— Марь Петровна…

— Ну да, — она сняла очки. — Тряхнуло немножко. По радио вчера еще предупреждали.

Из экспозиционного зала, раздвинув темно-зеленую ткань, выглянула контролер:

— Дмитрий Алексеич, там Петр чуть не упал, еще качается. Посмотрите, может поправить что-нибудь. И у Жириновского стакан весь расплескался.

— Это землетрясение? — вскинул брови Гурский.

— А вы оставайтесь, — улыбнулась кассир. — Может, вулкан еще проснется, Авачинский, он дымит. Увидите — красиво…

— Нет, спасибо, я уж лучше по телевизору. Дима, пошли.

— Да обождите, может, еще толчок будет, обычно их несколько, а здесь — шестой этаж все-таки.

— Пятый.

— Вместе с техническим — шестой.

— И что?

— Ну… Всякое бывает. Пролеты лестничные сразу обрушиваются. Дом стоит, а пролеты… И в лифты нельзя заходить. И от окон как можно дальше, осколками может поранить.

— А что делать?

— Ничего. Вот, видите? Это капитальная стена, вот туда, в дверной проем, встать и стоять. И ждать.

— И все?

— И все.

— Ма-ама дорогая… И вам не страшно?

— Страшно. Сорок лет уже здесь живу, а все боюсь. И все боятся. Так что вы не стесняйтесь.

Дима ушел в зал. Гурский невольно уставился на тяжелые бетонные балки потолка.

— И долго ждать? — он нервно достал сигарету.

— Кто ж знает? Может, и не будет больше. Только не курите, пожалуйста, не выношу. Дмитрий вышел из зала.

— Пошли?

— А? — Александр взглянул на Марью Петровну.

— А что я могу сказать… — она надела очки и стала листать каталог выставки.

— Пошли, — решительно сказал Гурский. — Только очень быстро.

Перепрыгивая через ступеньки, они скатились по лестнице вниз, в считанные секунды оказавшись на крыльце служебного входа.

— Сто пятьдесят, — задыхаясь произнес Дмитрий. — Изначально предполагалось сто. Но теперь — сто пятьдесят как минимум. А может, и больше. Пьяные не умирают, их Господь бережет.

— Разумно.

— Да! — Дима застегивал на ходу куртку. — Тебя тут парень один вчера искал.