Стуки-ДАО

      Мороз прошел у меня по коже от этого предположения, а наш зверинец уже оживился, загалдел, начал порыкивать и повизгивать, плотоядно косясь в сторону возможных жертв, в первую очередь естественно - меня. Моржой уже что-то оживленно втолковывал Корню и периодически эта сладкая парочка разражалась грубым раскатистым хохотом. Появившаяся следом завуч уже не могла сообщить ничего нового. Страшное все же случилось - физрук был болен, а значит для меня начинается Веселый Академический Час, в течение которого мне придется приложить все усилия, чтобы пережить его в целости.
      Я скорчился на своей скамейке, стараясь стать совсем незаметным слиться с толпой. Как всегда в такие моменты я страстно желал как можно скорее исчезнуть отсюда и очутиться в любом другом месте, все равно каком. Хоть в Антарктиде, хоть в жерле вулкана Этна - поверьте, это было бы куда милосерднее!
      Я старательно смотрел в пол - почему-то казалось, что если я буду коситься на Моржоя, он непременно займется мной вплотную.
      Увы, слиться с толпой не удалось и громко прозвучавший во вдруг наступившей тишине голос буйной грозы нашего класса не оставлял никаких иллюзий - час будет горячим.
      - Слышь, чмо! - крикнул он.
      Я промолчал - отзываться на чмо было нельзя, это гарантировало окончательную потерю статуса. Класс замер, наблюдая за сценкой - хорошисты поспешно отодвигались от меня.
      - Ты че, не слышишь, чмо? - вопросил Моржой еще раз, потом добавил, как бы смягчаясь, - Поди сюда, Коль, мы те ниче не сделаем. Правда!
      Я не верил. Правильно делал, но ослушаться означало вызвать гнев Моржоя.
      Оставалось надеяться, что все закончится быстро - моя извечная палочка - выручалочка. Мои приятели смотрели на меня с сочувствием.
      Я поднялся и пошел, чувствуя, что сейчас случится что-то непоправимое. Моржой и Корень - два исполина на другом конце раздевалки - ухмылялись и поблескивали прыщами. Меня от них тошнило, мне хотелось упасть на пол и закрыть глаза, зажать уши ладонями, чтобы не видеть и не слышать ничего вокруг.
      - Мы те правда ниче не сделаем, - сладким голосом пропел Моржой, - Ты нас не бойся... Ты же нас не боишься, так, Коль?
      - Нет... - сказал я и они заржали, а их грубый ржач тут же подхватила стая бабуинов-прихлебателей. Лица - смеющиеся лица вокруг - словно одно лицо.
      - Ну, ты храбрый, мля! - с восторгом воскликнул Корень.
      -Храбрый... - сказал Моржоя, внезапно становясь серьезным, - Но, грят, что ты чмо... Ты чмо, Коля?
      Меня пробрало до костей - я все понял, осознал их замысел, и все-таки с моих губ слетело слово "нет".
      - А мне кажется, что ты чмо, - произнес Моржой и ударил меня в живот, пока не сильно, только чтобы предупредить, - скажи, что ты чмо!
      - Нет...
      Моржоев кулак - здоровый и грубый, как пятерня соцреалистичной статуи обрушился мне на бицепс и я сжал зубы, чтобы не закричать. Он знал куда бить - боль была оглушающей. Завтра будет синяк во все плечо.
      - Лучше скажи, - миролюбиво посоветовал Корень, - скажи, что ты чмо и мы тебя отпустим.
      - Нет! - крикнул я и тут же получил по зубам. Вот тут то все уже начиналось всерьез.
      - Скажи, "Я - чмо"! - медленно и с угрозой произнес Моржой, все веселье с него слетело - он был серьезен и собран, словно выполнял работу требующую высокой концентрации внимания.
      Я качнул головой - удар в солнечное сплетение выбил дыхание. Совсем не к месту вспомнилось, что такие удары в школьной среде назывались "удар в душу". Я вновь согнулся, чувствуя, что умираю. Мир потемнел, звуки поплыли - розовый моллюск во мне взывал истерично к спасению. И я знал, к несчастью я знал, что надо сделать, чтобы кошмар прекратился.
      Всего-навсего растоптать свою гордость. Ту, что все еще оставалась.
      - Скажи! - повторил Моржой, тупо и медленно, как заведенная на пружину средневековая машина для пыток.
      Я разогнулся. Я открыл рот, чувствуя себя кидающимся в бездонную пропасть.
      Слезы закапали из глаз, но было уже все равно - падение все равно будет долгим.
      - Я - чмо! - выдавил я через перехваченное горло.
      - Повтори... - потребовал Моржой.
      - Я - чмо! - крикнул я, заливаясь слезами, - я - чмо! Я - чмо! Я - чмо!
      Вокруг заржали в десять или двенадцать глоток. Больше всех надрывался Корень.
      - Вы слышали! - заорал он в паузе между ржаньями, - он сказал, что он чмо! КоляЧмо!
      - Коля-Чмо! - заорали справа и слева! И все смеялись, смеялись, смеялись.
      - Чмо поганое!
      - Иди отсюда, Чмо! - крикнул Моржой отваливая мне пинок, - не воняй тут, Чмо!
      Не помню, как вернулся на свое место. Слезы все еще капали и кто-то крикнул:
      "смотрите, чмо ревет!" Но мне было плевать - было очень погано, но я чувствовал некоторое облегчение. У пропасти все же оказалось дно, и я сейчас был на нем, но особая подлость сегодняшней издевки гарантировала то, что остаток урока пройдет более или менее спокойно, так как лимит остракизма на сегодня исчерпан.
      Хорошисты поспешно отсаживались от меня подальше, словно я плохо пах боялись, что и их назовут чмом. Смотрели на меня с презрением. Как обычно.
      Толпа посмеялась и затихла - может быть прямоходящие обезьяны и просто неуспевающие чувствовали некоторое смущение оттого, что совершилось на их глазах? Что-то доброе и вечное проснулось в их душах? Вряд ли... но мне хватало того, что оставшиеся тридцать минут урока физкультуры меня так никто и не тронул.
      Вечером я уже и не вспоминал обо всем этом - как обычно. Но этот зимний понурый день был знаменателен тем, что именно тогда я и достиг дна и оказался на у подножия социальной пирамиды. Прозвище Коля-Чмо оставалось со мной до самого окончания средней школы.
      Вывод второй: живая собачонка лучше мертвого льва. И добавление: мораль для себя определяешь ты сам. И низко пасть можно только в своих глазах.
      Шакалы и гиены одни из самых живучих тварей. Вы не знали?
      Естественно, к пятому классу я уже ненавидел Моржоя лютой ненавистью. Тогда я еще не знал, что ненавидеть кого-то столь же глупо, как и чрезмерно привязываться. Наши чувства - наше слабое место. Опомнитесь - мы же люди, а не обезьяны. У нас есть рассудок, и мы можем позволить себе не действовать сразу, а думать перед этим.
      А иногда просто надо уметь ждать. Десять ли минут. Десять ли лет. Рано или поздно и эта страница твоей жизни перевернется.
      Впрочем, тогда мне казалось, что школа будет вечной. Потеря статуса дорого обошлась мне - мои одноклассники, даже те, что не ходили в Моржоевой свите, отныне считали меня ниже их - и даже самый прилежный хорошист мог вполне сорвать на мне злость - скажем, выкрикнув "Коля чмо!" в лицо. Пятый класс - шестой класс и вот дети уже достаточно взрослые, чтобы по настоящему унизить изгоя.
      Морально его уничтожить.
      Сцена два. В кабинете труда - еще одно нехорошем местечке моего учебного заведения - прямоугольном обширном помещении, полном произведенных в каменную эру станков, и рожденных двенадцать лет назад шалопаев, одетых в форменные халаты и бесформенные береты на головах. У меня удача - Моржоя сегодня нет - он решил прогулять. Корень на месте, но без Моржоя он не слишком опасен. Я за своим верстаком вытачивал уродливую деталь грубым напильником. В комнате царило радостное возбуждение, чем-то схожее с обстановкой в раздевалке, но несколько более слабое из-за рассредоточенности главных действующих лиц. Радостно ухмыляющийся Корень повернулся ко мне, глядя через два верстака. Я сделал вид, что не вижу его, хотя напильник уже начал подрагивать в руках. Чуть дальше веселящие одноклассники перекидывались мелкими обрезками деревянных заготовок.
      Корень взял большую и сделал вид, что целится в меня. Я видел, какая большая эта заготовка, удар ее должен был быть поистине страшен. Я не верил, что он кинет - побоится, но все же... Корень видел, что мне страшно и довольно скалился.
      Я смотрел на него, и потому пропустил его же главного заместителя по грязным делам - низкорослого ублюдочного паренька по кличке Горгон. И заметил только тогда, когда Горгонова пятерня резким движением сорвала с меня берет.
      - Отдай! - крикнул я, но Горгон уже бежал прочь, потрясая беретом как свежесодранным скальпом.
      - Коля-чмо! - крикнул он, оборачиваясь и с почтением отдал трофей Корню. Чуть ли не кланяясь.
      По классу пролетел легкий говорок: "У чма берет отобрали!" Корень обернулся, взмахнул головным убором в воздухе:
      - Че, нужна шапка? Так пойди возьми!
      Я закусил губу. Глаза сами собой набухли слезами. Кто-то в комнате уже смеялся.
      Я вышел из-за верстака и направился к Корню, который уже занял позицию в проходе между рядами, окруженный скалящейся свитой. Веселье было в разгаре.
      - Отдай, - сказал я без особого энтузиазма и протянул руку. Было и так понятно, что не отдаст. В голове моей крутились сцены одна другой страшнее - например, что будет, если берет ко мне так и не вернется? Что рассказывать дома?
      Корень оскалился и кинул берет Горгону. Я повернулся и тут берет вновь пролетел мимо к Горгонову другу Сипану. Старая как мир игра - я один в кольце развлекающейся своры, и стоит мне рвануться к берету, как он тут же перелетает к следующему охальнику. Слезы прорвали запруду и потекли. Опять! Очередной временный владелец берета, ласково улыбаясь, вытер им машинное масло на ближайшем станке. Я кинулся на эту улыбающуюся сволочь, но меня оттолкнули.
      Берет был вновь у Корня. Я лихорадочно соображал - берет можно было вернуть лишь одним способом, успеть выхватить, пока он у самого малахольного бойца охальной команды. Увы! Тут я сделал одну из своих немногочисленных ошибок - под вой и улюлюканье выскочил в слезах из класса.
      Наш трудовик - Геннадий Андреевич попался мне на выходе, так что я почти уткнулся в него, рыдая, на чем свет стоит. В тот момент я не контролировал себя, а то ни за что на свете не рассказал, захлебываясь плачем, о проделках Корня.
      Геннадий Андреевич - человек весьма своеобразного жизненного уклада (он обожал как бы между прочим кидать на первую парту под нос ученикам пятикилограммовую титановую чушку) молча выслушал меня, вошел в класс, и, отобрав у понурого Корня берет, отхлестал его пропитанным маслом убором по морде. Брызги осели на неандертальском лице моего недруга наподобие очень густых черных веснушек.
      Корень не сказал не слова - крутой нрав трудовика был известен всей школе. Но взгляд, который он метнул на меня - был красноречивее любых, самых крепких выражений.
      Мне пришлось вновь пережить тяжелые тридцать минут, в течение которых я в очередной раз мысленно сроднился со всеми приговоренными к смертной казни в этом лучшем из миров. Тяга к свободе была еще сильна и я сделал слабую попытку ускользнуть вместе с выходящим трудовиком. Корень засек меня и ненавязчиво оттеснил от учителя.
      Что ж, в тот день меня впервые сильно избили, ибо я, являясь жертвой, нарушил неписаный закон свято соблюдавшийся даже полноправными членами школьного сообщества - настучал на своего мучителя. Мне расквасили нос и скололи зуб, причем Корень впал в полное неистовство и хотел даже повалить меня на землю и бить ногами, но его оттащили.
      Иногда мы учимся и на своих ошибках. Так тоже бывает.
      Вывод три: Молчи. Надейся на себя. Подожди и все закончится.
      В моей средней школе я - хилый и болезненный мальчик двенадцати лет успешно постигал жестокие законы зоны строго режима.
      Больше меня, кстати, не били ни разу - и этим я обязан себе и только себе.
      День, когда все окончательно изменилось... он тоже задержался в памяти. Вернее его короткий эпизод.
      Столовая тоже была опасным местом. Причина была банальна - толкотня, множественное смешение классов - реальная опасность исходящая от шайки мучителей, плюс вероятная - от залетных старшеклассников. Те меня не знали, я был широко известен лишь в пределах параллельных классов, но они интуитивно чувствовали мою слабость, подобно акулам, и если было настроение, могли сорвать на мне злость. Или просто развлечься. Как-то раз я попался такой компании из восьмого класса, был схвачен и на мне опробовали самодельный конденсатор из кабинета физики. Было не очень больно, зато очень страшно, но я перенес экзекуцию молча, лишь слезы не переставая катились из глаз (ох уж эта слезная функция - строптивый рефлекс я научился контролировать самым последним и в поздних классах, наверное, было забавно наблюдать за мной во время публичных экзекуций каменная физиономия и ручьи слез из отрешенных глаз).
      Кормили в столовой отвратно, а я всегда был разборчив. Кроме того, именно там кто ни будь вполне мог отправить жесткую как резина котлету мне за шиворот.
      Мы ходили туда всем классом на предпоследней перемене, и каждый раз я внутренне собирался, сжимался, готовясь перенести очередную атаку. Почему же я ходил туда?
      Все ходили. Тогда я еще думал, что проще слиться со стадом, нежели оставить его и отойти в сторону.
      На то золотое время друзей у меня оставалось человека два - и эти, видимо, были из настоящих, те, что готовы защитить грудью от летящей пули. Они водились со мной, несмотря ни на что. Несмотря даже на факт, что вполне из-за меня могли перейти в касту отверженных. Воспоминания о них заставляют меня думать, что мир все же не без добрых людей - как ни старался, я не смог найти никакого корыстного объяснения для нашей дружбы.
      Так или иначе, все решило желудочное отравление. Я пошел в школу с больным животом и все уроки мучился тошнотой. Мне было плохо. Особенно тяжело давалось получение утренней порции оскорблений - пару раз мне показалось, что меня сейчас вывернет, но вот это то делать было нельзя ни в коем случае.
      Один из моих друзей, его, кстати, тоже звали Лешкой, спросил меня иду ли я в столовую?
      - Нет, - сказал я.
      - Ты че не идешь?! - тут же откликнулся из дальнего угла класса Моржой, - жратва не нравится? Слышьте, чмо в столовую седня не идет...
      - Боишься, достанем? - вопросил Корень из-за своей парты, - думаешь, тут не достанем?
      Я пожал плечами и сделал усилие, чтобы они не вздрогнули. Так было правильнее - вербальный ответ мог привести к расспросам, отсутствие же его - рассматривалось как оскорбление. Впрочем, мучители сегодня были настроены миролюбиво - за окном стоял март месяц и светило яркое солнце, пробуждая целый ворох смутных неоформившихся надежд.
      Шум и толкучка - класс вываливается в коридор незадолго до окончания пятого урока. Прощальный удар по плечам от Моржоя и он тоже скрывается в дверном проеме. Учительница литературы, Галина Евгеньевна, выходившая последней, чуть приостановилась и спросила:
      - Николай, ты что, не идешь?
      - Извините, Галина Евгеньевна, я не могу...
      - Ну, тогда я тебя запираю? - сказала она несколько неуверенно, обычно в столовую шли все вместе.
      Я кивнул и она вышла, закрыв за собой дверь. Четко клацнул замок и я остался один.
      Сцена третья.
      Класс опустел. Я сидел на своей парте (самой первой, чтобы быть поближе к учителям и подальше о недругов) и смотрел, как солнечный свет падает через высокие пыльные окна. До сего момента я ни разу не видел этот класс опустевшим.
      Мне было странно. Эта классная комната всегда была для меня символом опасности, эдаким темным лесом, в который лучше не ходить, дабы не быть схваченным тамошней нечистью. Простейший символ опасности - как внутренности аквариума с ядовитой змеей. Сунь руку и тебя укусят, но только если будешь неаккуратен.
      Теперь же, в ярком свете пробуждающейся весны, комната выглядела совсем безобидной - мирной, спокойной. И хотя спокойствие это было временное, эдакое затишье в самом центре неистового циклона, глаз бури, сейчас мне, наверное, впервые за все время пребывания в гостеприимных стенах этого учебного заведения, класс перестал казаться враждебным.
      Я сидел, смотрел на солнечный квадрат на полу, успокоенный и умиротворенный, надежно закрытый в кабинете, так что ни один хищник не мог пробраться ко мне. А где-то внизу, в тягостной сутолоке столовой, Корень с Моржоем уже обрабатывают какую ни будь жертву, на месте которой обязательно должен был быть я. Чувство тревоги исчезло.
      И тут я неожиданно понял, что только что успешно избежал очередные тягостные полчаса, полные напряженного ожидания гадостей. Ни пинков, ни подколок не будет.
      Почему же мне это не пришло в голову раньше? Ведь так просто - не пойти в столовую. Пройти не пойти и все. В классе так тихо - в нем пусто. Никого нет, кроме меня. Никто не может потревожить, потому что все внизу. Так просто!
      Можно закрыть глаза, заткнуть уши и свернуться клубком. Можно проделать все-то же самое, но уже на другом уровне. Можно просто не присутствовать. Не быть рядом. Почему я все время лез на рожон? Кому что доказывал?
      Я хорошо помню то мартовское солнце и совсем не помню, что было уже на следующем уроке. То был момент озарения, когда люди впервые осознают, как они живут. Я, если хотите, прозрел. Широко закрыл глаза и увидел. Момент спокойствия, момент динамического равновесия... момент мира с самим собой.
      Я понял, как избежать неприятностей.
      Вывод четыре: зачем следовать толпе? Есть я и есть толпа. Зачем же тогда уподобляться леммингу?
      Больше в столовую я не ходил. Постепенно все к этому привыкли. Моржой первое время был несколько дезориентирован, но через некоторое время неразвитые его мозги приняли ситуацию и он стал считать, что так и должно быть. Время летело - быстротечное время детства, потом ранней юности, то время, которое многие вспоминают с теплотой, и в котором нет на самом деле ни грана тепла. Время взросления, время правды жизни. Тяжкое и хреновое на самом деле время.
      Помните тот старый анекдот про страусов? Который: не пугайте птиц, пол в вольере бетонный? Страусы - гении-основатели солипсизма. Очень просто сунуть голову в песок и не видеть и не слышать ничего вокруг. Если ты не видишь опасности, значит, опасности нет. С бетонным полом еще проще - один удар и ты не видишь уже ничего... И не чувствуешь ничего. Кома - высшая форма аутизма.
      Стадо баранов побрело себе дальше, а я остался на пыльной обочине, недоуменно глядя на одинаковые кудлатые спины. Что заставляло меня идти с ними? Какой смысл этого похода? Можно, конечно бороться, доказывая свою правоту, но гораздо проще самоустранится, выключиться из общественной жизни и сделать вид, что проблемы не существует. В конце концов, все проблемы существуют, в основном, только в наших головах.
      Итак, отныне каждый поход класса в столовую дарил мне тридцать минуть блаженного спокойствия. На физкультуре я приноровился симулировать болезни и раз за разом получал освобождение, проводя время на скамейке у стены зала, а к шестому классу я был полностью освобожден от занятий по причине вегетососудистой дистонии. Теперь, пока класс мелко грызся в замкнутом пространстве, я гулял по пустым школьным коридорам и наслаждался свободой. Тут было тихо, можно было смотреть в окна и никто, совсем никто не мог меня потревожить. Я по настоящему научился ценить эти короткие часы время, когда я принадлежал лишь себе.
      Конечно, остальные проблемы от этого не исчезли. Мне по прежнему подкладывали кнопки и жвачки на стул, писали гадости в моих тетрадках и крупными буквами на доске - на всеобщее обозрение. Если я попадался в коридоре, то недруги вполне могли затолкнуть вашего покорного слугу в женский туалет и посмотреть за реакцией (ее не было, я просто стоял, глядел в пол и ждал когда меня выпустят).
      В начале седьмого класса один ярый приверженец Моржоевых жизненных принципов повадился красть у меня сумку из дешевого серого кожзаменителя. Он называл ее "чемоданом из крокодильей кожи" и пользовался любым случаем, чтобы вырвать ее из рук и бежать прочь. Мне приходилось гнаться за ним под улюлюканье окружающих и, как правило, я нагонял эту сволочь на первом этаже. Он отпускал сумку и убегал, скалясь как идиот. Я очень боялся, что однажды он додумается выкинуть сумку в окно.
      Однако при внешней стабильности, ситуация уже изменилась в мою пользу. Я научился думать. Мозг мой теперь был занят целым рядом стратегических решений, он обдумывал ситуацию, искал выходы и пути к отступлению.
      Как избежать неприятностей? Обратим свой взгляд на животный мир естественный отбор, сильные пожирают слабых, слабые убегают - все как нельзя больше приближено к реалиям нашей средней школы.
      Вопрос - Как спасаются слабые, помимо бега? Ответ - делаются незаметными.
      Мимикрия, замечательное изобретение матушки природы. А я и так уже сделал многое, чтобы стать как можно более незначительным.
      Проблема с "сумкой из крокодильей кожи" решилась просто - в один прекрасный день я оставил ее дома и пришел со стандартным полиэтиленовым пакетом. Будь как все внешне и ты потеряешься на их фоне. Пакет был не столь удобен, но тогда я уже понял очередной принцип - жертвуя малым, можно сохранить большее. Любитель крокодильей кожи от меня отстал и через две недели уже и не вспоминал про исчезнувшую сумку.
      Когда началось послабление и все поменяли полувоенную форму на домашнюю одежду, я тоже появился в сером скучном свитере и джинсах. Я сливался с толпой, но не принимал ее законов.
      Оказалось, что если тетради убрать с парты в пакет, а потом спрятать его под стул, это сводит вероятность обнаружить гадкую надпись практически к нулю. Глаз хищника скользит по гладкой парте и не может ни за что зацепиться.
      Оказалось, что если после этого покинуть класс и во время перемены спуститься вниз на первый или второй этаж, то Моржой и Корень не найдут тебя. Если же они появляются внизу, то можно повернуться спиной и есть шанс, что они пройдут мимо и не заметят.
      Толпа - надежное прикрытие. Я держался людных мест. Туалеты я вовсе не посещал во избежание нежелательных контактов и предпочитал терпеть до дома.
      Тотальный контроль за своей партой поможет избежать подлянки со жвачкой.
      Сегрегируя одноклассников по степени опасности надо садиться впереди тех, кто не представляет явной угрозы. Из класса надо уходить сразу после звонка, и приходить незадолго до конца перемены, чтобы оставшиеся внутри хищники не могли наблюдать тебя слишком долгое время. Надо уметь ждать - и покидать школу до того, как выйдут основная масса недоброжелателей, дабы они не успели устроить засаду на школьном крыльце. Надо уметь предугадывать ситуацию.
      Я выучил наизусть расписание школьных звонков и ориентировался по наручным часам. Как правило, между моим входом в класс и появлением учителя проходило от полутора до трех минут. Ни одна полномасштабная Моржоева акция не могла развиться за это короткое время.
      Эффект страуса прост как все гениальное - враги ничего не могут сделать тебе, если они тебя не видят. А главное чему необходимо научиться - это обходится без всего, что может принести тебе вред. Ну, это как отрастить бороду, если судьба заставляет вас бриться опасной бритвой.
      А то, что вместе с этим мы теряем что-то положительное... ну что ж, отбрасывает же ящерица хвост.
      Но однажды я все же попался.
      К тому времени я уже не очень любил гулять - мой инстинкт самосохранения требовал замкнутого пространства. Но мой к тому времени единственный оставшийся друг Леша настойчиво вытаскивал меня на прогулки. Не гулять ему казалось странным, он упрекал меня в этом, но объяснить в чем странность не мог, так как еще был слишком мал. Он интуитивно чувствовал, что я веду все более неправильную для большинства жизнь и по доброте душевной пытался вернуть меня на путь истинный. Бедняга, он не знал, что из всех путей я иду по настоящему правильным.
      Не все пути правильны - лемминги бросаются в море, киты выбрасываются на сушу, но кто говорит, что они при этом поступают разумно?
      Глупое геройство! Я то ведь действительно думал над своими поступками.
      Размышлял, анализировал, не действовал сгоряча, так как уже успешно развил в себе интуицию сапера на минном поле (или навозном, если вспомнить более раннюю аналогию).
      Так или иначе, но на улице я чувствовал себя уязвимым - слишком много людей вокруг, все слишком быстро движется. В жестких школьных условиях мне удавалось оставаться целым и невредимым благодаря контролю за ситуацией.
      Вам кажется странным, что я - жертва в самом низу общественной пирамиды по настоящему контролировал ситуацию? Способ избавления от неприятностей контроль и еще раз контроль. Моржой был силен, но не он рулил происходящим. Мы с ним, пожалуй, были как тореадор и бык. Бык видел меня, мчался вперед, а я отскакивал в сторону раз за разом. И если строптивая тварь все же поднимала меня на рога, то это была вина скорее всего не моя, а шакальей своры, кружившей вокруг и хватавшей за ноги.
      Сцена четвертая.
      В тот зимний вечер нас с Лешкой занесло в центр города - обычно шумное, полное людей место. Сам не знаю, зачем я вышел тогда гулять - было уже темно. Сыпал снег, колючий и мелкий, лез в глаза. Может быть, из-за него мы вовремя не увидели опасность. Мы были в тяжелых зимних пальто до колен, под подбородками у нас завязаны меховые уши шапки. Щеки мерзли. Мы во что-то играли - не помню во что, но здорово увлеклись и этот кружащий снегом вечер казался нам замечательным. Фантазия здорово оживляет мир друзья и окрестные помойки, драные кошки, переполненные урны и потрескавшиеся от старости дома кажутся полными потаенных тайн. Увы, одна из тех черт, что мы теряем покидая детство. И тогда уже урны кажется тем, что они есть - урнами полными смерзшейся дряни. Впрочем, таким кажется и весь остальной мир.
      Это если вовремя не закрыть глаза.
      Пятеро высоких фигур, возникших из темноты слишком поздно задействовали мои сигнальные рецепторы - я все же был не в школе и потому смотрел вокруг вполглаза. Но группы больше двух человек одного возраста всегда вызывали у меня подозрения. Громкий взрыв смеха расставил все по своим местам - я поспешно схватил Лешку за рукав его пальто, но было уже поздно - на нас обратили внимание.
      - Э! - крикнул кто-то, - Ну-ка стойте!
      - Чего вам?! - выкрикнул Лешка, потихоньку пятясь назад. Бежать сразу было нельзя - у тех, других, мог сработать инстинкт охотника. Можно было лишь надеяться, что нас отпустят. И такое бывало. Брать с нас было нечего.
      - Вы чего тут делаете, а? - вопросил кто-то из пятерых, довольно миролюбиво, надежда вновь вернулась ко мне, но... раздавшийся гнусный, до боли знакомый голос, прочно и надежно похоронил эту нечастую для меня гостью.
      - Ба! - заорал Моржой, перебивая сотоварища, - Гля, да это ж, чмо! Коля-чмо, помните, я говорил, это он!! Давайте его!
      Четверо спутников Моржоя - великовозрастные ублюдки примерно одного уровня дебилизма шагнули вперед - высокие и несокрушимые, слишком могучие, чтобы их можно было остановить. Лица - одинаковые бессмысленные ухмылки.
      - Не троньте! - закричал Лешка и вдруг резко толкнул подошедшего налетчика в черном долгополом пальто. Тот покачнулся и возмущенно заорал:
      - Ты че, мля, совсем оборзел?!
      - Колька, бежим!! - заорал мне Лешка и мы, развернувшись, бросились прочь.
      Мы понимали, шансов мало - они были старше и быстрее. Бежать, почти всегда проиграть.
      - Чмо держите!! - заорал, откуда-то сзади Моржой, и я почувствовал, как ужас пробирает меня до костей. Сегодня игра велась по крупному. Их будет некому остановить.
      Мы бежали изо всех сил, но тяжелые пальто не давали набрать скорость, шапки сползали на глаза, ноги скользили и на очередном повороте заледенелого тротуара Лешка споткнулся и тяжело упал, прокатившись немного по инерции. Шапка слетела с него и вся голова была запорошена снегом. Сзади уже топали.
      Я остановился, тяжело дыша, сердце бешено колотилось. Лешка скользил, пытаясь подняться, его рука была вытянута в мою сторону. Мир как будто замер - я лихорадочно соображал. Взяться сейчас за руку - значит потерять те несколько секунд, необходимые Моржоевой команде, чтобы достигнуть место падения. Мой приятель поднял взгляд - глаза у него были широко раскрыты, в них бился ужас.
      "Руку!" - умоляли они, - "Ну же!"
      Нога одного их хулиганов гулко топнула по поле Лешкиного пальто. Я повернулся и побежал.
      Было хорошо слышно, как они от души бьют упавшего. Моржой орал, чтобы бежали ловили чмо, но впавшие в неистовство соратники подобно классическим хищникам удовлетворились более доступной жертвой, позволив другой беспрепятственно сбежать.
      Я летел со всех и на бегу изо всех сил зажимал уши, чтобы не слышать звуков ударов. В какой-то момент мне это удалось и к дому я добрался уже почти довольный. Судьба вновь подарила мне спасение. Мысль о том, что случилось с моим единственным другом, я поспешно выкинул из головы, так словно ничего и не было.
      Да, вот так. Можно сказать я его бросил. Или, скажем, откупился. Да не важно!
      Жертвуя малым - спасешь целое. А когда жертвуешь не собой - то это еще проще. Не припомню, чтобы хоть чуть-чуть мучился совестью. Нет, только радовался очередному успешному избавлению.
      Лешке наставили синяков под глазами, выбили зуб и сломали средний палец на руке. Но мой приятель меня простил - он ничего другого и не ждал. В чем-то, он по всей вероятности, был очень хорошим человеком. Жизнь то жестока и полна коровьих лепешек с битым стеклом. Я думаю, он меня понимал.
      В конечном итоге я перестал гулять. Это оказалось неожиданно просто и впервые отказавшись на предложение о прогулке я почувствовал только облегчение.
      Оказывается, меня уже довольно долго это нервировало. Дома гораздо лучше - стены, они как раковина - прочные и надежные. Уж дома-то не надо было думать о выживании. Инстинкт самосохранения ненадолго давал сбой. Голова освобождалась от ненужных мыслей. Вспоминая то золотое время, я пришел к выводу, что моя интеллектуальная деятельность в тот момент переживала бурный рост - мозг практически целый день работал с восьмидесятипроцентным КПД, решая сразу несколько поставленных задач. Может быть из-за этого... из-за того, что голова все время была занята мыслями, окружающие меня одноклассники все больше казались мне ограниченными и пустоголовыми. Может быть, это потому что они не думали так много? Может это и хорошо, взрослеть в подобных условиях, раз это так позволяет развивать умственные способности?