Стуки-ДАО

      Короче конкретно грохнулся Сизый об линолеум и в зале повисла тишина. Секунду все смотрели, как он возится в масле, как очень давно не кормленый боров, как паршивый поросенок в помойной луже, а потом все засмеялись. Да что там, все заржали как ненормальные, руками об станки колотили, пополам сгибались. Да потому что смешно - Сизый-свинья в своей луже, папочкой сверху по башке получил.
      Ну чуть ли не хрюкает.
      И я тоже ржал. Чуть ли не больше всех. И хорошо у меня было так на душе, покойно так, словно долг я какой то свой выполнил. Словно работал над чем-то работал, непосильным трудом, а вот теперь вот закончил. Успешно, закончил. Все ржут, и я смеюсь, и кажется мне, будто лампы напотолочные нас так всех освещают, вроде как софиты. Как актер, что спектакль отыграл. Нет, может как боксер на рынке, что соперника в нокаут услал. Вот как я себя чувствовал! Слава победителю! Слава!
      Я навсегда запомнил этот миг. И теперь, когда мне становится хмуро, да тоскливо, я всегда вспоминаю ту секунду. Момент, когда Сизый лежал в луже машинного дерьма, а я стоял над ним и смеялся. И все кто ему зад лизал, смеялись тоже.
      Ну потом, понятно смех поутих, когда стало видно, что Сизый все лежит и тихо стонет. Подбежали, подняли - он весь бледный, понесли его в травмпункт, но я по пути успел рядом оказаться и в глаза ему глянуть. Сизый на меня вытаращился, словно сверла вогнал, и взгляд его говорил: "пощады больше не жди!" Но мне плевать было - победителей не судят. Победители получают все. Я даже не ненавидел его в тот момент - жалкого, в масле и стонущего. Я, кажется... да, я был счастлив. Впервые в жизни!
      Помимо немалого позора на него голову, Сизый при падении сломал себе седалищный позвонок, тот крайний, ненужный, к которому, как говорят, должен крепиться хвост. Ну, у Сизого то он наверняка там и крепился, потому что скотина Сизый.
      Начался период затишья. Прежняя радостью ушла куда то. Сизый сидел дома на больничном, а я работал. К концу срока его отсидки я вдруг понял, что меня это напрягает. Я помнил его глаза, бледную перекошенную рожу. Сизый отморозок, я был уверен, что когда он вернется, то возьмется за меня. Не из тех он был людей, который могут прощать, настоящий человек Сизый.
      Я решил быть осторожней. Мысль моя работала, голова была загружена, я опасался, почти боялся возвращения Сизого. Я все время думал о нем, получившей травму изза меня. Дошло до того, что он пару раз приснился оба раза я попадался в его ловушку и мог лишь бессильно грозить ему кулаками. Но вместе с тем, в эти дни, разве я не желал его возвращения? Так, между прочим, не хотелось ли мне схлестнуться с ним вновь? Ну, как те же боксеры - типа знают, что их изколошматят, измутузят на ринге, но все равно бросают вызов. Или те, охотник на медведя - зверь может заломать, да, но зато как почетно будет его завалить!
      А я был готов. Был полон сил и идей. Я, кажется, в те дни и вышел на тропу войны. Пощады не жди? Пощады не будет, и с моей стороны тоже.
      Как-то раз среди ночи, проснувшийся от кошмара, в котором попал в капкан, поставленный Сизым, и слушал его приближающиеся шаги, я вышел в ванную и долго смотрел на себя в зеркало. Но видел не себя, нет, я видел Сизого, его тошнотную интеллигентную морду. И мне хотелось ударить в нее, разбить стекло.
      - Я останусь, слышишь! - сказал я, - останусь я, а не ты! Тебя не будет на заводе! Не будет рядом! Я тебя... сгною... сверну в бараний рог, измочалю, ты...
      ты сдохнешь Сизый, сдохнешь!
      И сам поразился своим словами. Я что, и вправду надумал его убивать? Нет, конечно нет, только выжить с завода. Освободить территорию, восстановить справедливость.
      С такими мыслями я и лег спать. И мне снова снился Сизый и его капкан со стальными зубьями и кожаными тесемочками.
      На следующий день Сизый вернулся с больничного. Он изменился. Он побледнел и скособочился. Он больше не подавал руки. Он собирался биться.
      Я был готов. Я уже ненавидел его, но отдавал дань как достойному противнику.
      Первый звонок последовал через неделю после его прихода. Очередная болванка на моем станке резко переломилась пополам, испоганив двадцатиминутный напряженный труд. Когда я, матюгаясь вполголоса, поднял ее, то увидел, что порядковый номер на железяке подточен напильником, так что из цифр получилось слово "Быдло". О, я знал от кого этого. Настоящий человек, свой парень, товарищ презрение, сволочь, Сизый! Но это так была мелкая диверсия. Я сдержался, потому что старался сохранить осторожность. А пока я развлекался тем, что прицельными бросками заготовок вышибал стекла его бытовки (случайно как бы из станка вылетело)
      сморкался на его линолеум, когда никто не видел, писал кирпичом на стенах "Сизый - ...й!!!"
      Я старался сохранить в тайне, но не всегда удавалось и бывалые товарищи мои стали замечать, что я Сизого не люблю. Сначала понять не могли, потом стали осуждать. Но я терпел, мне вообще было теперь на них плевать - я пытался предугадать следующий ход Сизого.
      И все же он нанес удар оттуда, откуда я беды не ждал.
      В нашей заводской столовке кормили не очень. Ну, народ у нас простой, пищу тоже любит простую, потому все это ели. Так, если доплатить, можно было и нормально заправиться. Там столики есть, седулки, можно взять гранулированного чаю в стакан, или какао из чайника-нержавейки. Ходили слухи, что вместо мяса дают конину, но подтвердить никто не мог.
      Ну и я туда ходил. А что мне! И Сизый там был, потому как он считал, что отрываться от коллектива не должен. Так мы и обедали всегда - я с одной стороны столовки, а он с другой, и через зал переглядываемся.
      Я ему про себя сигналю: "Чтоб тебя несварение взяло!" А он мне глазами показывает: "Чтоб тебя вывернуло!" Как обычно, в общем.
      Так все и было до того жуткого обеда. Я, вообще сам виноват, должен был заметить, что у еды вкус какой-то не такой. Но он у нее всегда паскудный был, каждый раз, в общем, по-своему.
      Я съел свой обед и пошел в цех. Но до цеха я не дошел. На полпути сознание мое померкло и накрыл меня какой-то черный приход, такой мощный, что память моя событий того дня больше уже не держала.
      Очнулся я лишь день спустя в обезьяннике местного нашего отделения. Морда избита, глаза заплыли, руки все обкорябаны, и болит все так, что выть хочется.
      Что было - хоть убей, не помню! Чувств - никаких, лишь ярость на Сизого.
      Менты участливые оказались - рассказали, что я вдруг на заводе взбесился, стал на людей кидаться и у меня пошла пена изо рта. Ну, они, видать, подумали что у меня горячка и отправили меня в обезьянник. Такие они, дружки мои. Ну, впрочем, и так понятно, кто этим всем руководил.
      - А у нас ты не успокоился, - говорил мне участливый мент, - бузил всю ночь, на прутья бросался и все орал, что какого то Сизого убьешь. Ну, мы тебе сказали, что если ты еще раз про убийство крикнешь, мы тебя отделаем. Ты крикнул. Так, что, звиняй...
      У меня болело все лицо. На нем словно живого места не осталось.
      - И тебя враги то есть? - спросил участливый мент.
      - Сизый... - сказал я.
      - Короче, я тебе по секрету скажу, - произнес милетон, наклоняясь и шепча, - Мы когда к тебе неотложку вызывали... Думали, ты с катушек слетел. В общем, доктора сказали, что ты какую психотропную дрянь принимал. Но ты вроде с виду, нормальный, значит, подсыпали тебе ее...
      - Что?
      - Я тебе сказал, - произнес участливый, - а уже, что дальше делать, сам решай...
      С тем меня и отпустили. Я знал что делать. Этой ночь я спал часа два, а, выйдя на работу, на десять минут покинул цех. Ну как бы в сортир.
      Личная машина Сизого всегда стояла на отшибе и это было его большой ошибкой. Я хорошо разбираюсь в механике, так что сегодня вечером Сизый уедет на своей "девятке" без тормозов.
      Сам-то он торжествовал. Была пятница и на еженедельной летучке мне устроили разнос за пьянство на рабочем месте. Сизый говорил, Сизый орал, Сизый грозил мне увольнением...
      Сизый тем вечером уехал на машине с перерезанными тормозными шлангами и на первом же повороте съехал в кювет. Огрызок бетонного фонарного столба остановил его стремительный натиск. Дорогой начальник цеха в мясо разбил машину и протаранил головой лобовое стекло, получив сотрясение мозга, но на следующий день вышел на работу - бледный, как хорошо выдержанный покойник.
      Жалко. Я надеялся на большее. В конце концов, люди же гибнут в таких авариях!
      Ну, правду говорят, что дерьмо не тонет, и к тому же не горит. Только воняет.
      Говорят, две бомбы в одну воронку не падают, однако ж со мной это почему-то случилось. Я честно не ожидал этого. Компот из сухофруктов на вид был самым обыкновенным, даже яблочный ломтик сверху плавал - все чин по чину. Мы с Сизым даже обедать стали к тому времени в разное время - не могли друг друга видеть.
      Сизый на работу ходил пешком и его мучили головные боли, а в дождливую погоду начинал ныть копчик. В такие дни он меньше улыбался, мрачнел, а иногда среди дня появлялся на пороге своей бытовки (линолеум был выкинут и теперь там стояла ребристая стальная пластина) и задумчиво смотрел на меня и мой станок. А я чувствовал его взгляд, и во мне начинала закипать злость. Но я себя одергивал - допускать брак было нельзя, это только на руку Сизому. Тот пытался, было, ставить вопрос о моем уходе с завода, но его никто не поддержал - и правильно, потому как я был ведущим токарем, у меня первый разряд.
      Однако как хотелось сорвать заготовку и швырнуть в него, а еще лучше не швырнуть, а подойти и бить-бить-бить, по этой гнусной роже, стирая ее мерзкие очертания в кровавый фарш. Ревел станок, скрежетала деталь, резец шел туда сюда, а я представлял, как он погружается в тело ненавистного ворога и проворачивается и вновь идет из стороны в сторону. Но Сизый этого, конечно, не видел, я стоял спиной, а он лишь пялился, и чувствовал я, что очередная серия нашей разборки не заставит себя ждать.
      Знаете, мы кажется к тому времени уже не рулили собой. Ну, как два поезда, и один из них идет по неправильной стрелке.
      Ломтик яблока я выудил и положил на тарелку - не люблю их. А потом залпом опрокинул полстакана компота.
      Что было потом... Я где-то слышал про такую хитрую казнь у древних. Не помню у кого, толи у египтян, толи у китайцев, толи у индейцев в Америке. Ну, кто там был слишком жадным, тому в глотку заливали расплавленное олово. А самым крутым, заливали золото, что немногим лучше. Короче, вот так я себя почувствовал - как жертва этой казни. Все внутри горело огнем. Мне было так больно, что я прямо там, чуть не отрубился. Я, еле сумел встать, добежать до сортира, меня там вывернуло одной болью. В глазах затуманилось. А когда поднялся я от толчка, обернулся - вижу, стоит Сизый и улыбается. У меня во рту и в мозгах полыхает огонь, я че то сипел, а он меня спрашивает:
      - Ну как Леш, сволочуга поганая, хорошо тебе а? Может тебе водички дать? Вон ее сколько здесь, пей не хочу, - и берет, из бачка зачерпывает и мне в лицо плещет!
      Я заревел что-то, хотел на него кинуться, но тут мне стало совсем худо и я из сознания выпал.
      Последнее что помню - как мои руки бессильно скребут тяжелые ботинки Сизого, а он их откидывает как полудохлую мышь.
      В стакане оказался уксус, а я оказался в больнице и провел там около месяца.
      Мне сказали, что жить буду, и мне очень повезло, что я сразу почти все извергнул обратно, и у меня не растворился желудок. Долгими ночами я лежал на своей койке, смотрел в потолок и думал о Сизом. Как-то незаметно, он стал занимать все мои мысли. Это было очень странно, потому что у меня должно было бы быть множество других тем, а я все думал о Сизом. О том, как он откидывает мои бессильные руки.
      Я очень быстро шел на поправку, особенно если учесть, как много уксуса я выхлебал.
      Мои руки как полудохлые мыши, которым дали много-много мышиного яда, и теперь они в корчах умирают. Мертвые ссохшиеся мышиные трупики. Яд, страшная штука.
      Яд. Принимать внутрь. Держать до полного умиротворения. Сизый. Дохлая мышь. Что будет, если мышиный яд съест кошка? Что будет, если его съест Сизый?
      Идея озарила меня за два дня до выписки. Сизый чувствует себя в безопасности в столовой. Может быть, он считает ее своей территорией?
      Среди ночи я встал и прошел через палату к ванной. Там остановился, глядя на свое отражение в зеркале. Я смотрел, а стекло отражало мне рожу Сизого, и рожа эта погано кривилась и ухмылялась, и рот у нее дергался, как у припадочного, а потом мне показалось, будто изо рта у него поперла пена, словно он уже сожрал приготовленный для него яд. На самом деле пена шла у меня и я тоненько так хихикал, представляя себе погибающего в корчах Сизого.
      На третий день моего возвращения на завод случился какой-то праздник. То ли день революции, то ли конституции, то еще какой проституции. Короче, работу в тот день нам никто не отменял, и потому коллектив бодро пахал. Отметили же праздник обычным способом - в нашей столовой появился шоколад. По четыре аккуратных таких кубика шоколада на каждого. Темный, горький шоколад.
      Накануне я посетил наш рынок и прикупил там отраву для крыс. Ну, знаете, такая ядреная смесь - там мышьяк, по-моему, еще какая то дрянь. Крысы твари живучие, и потому, отрава для них должна быть такая, что слона завалит! Круто, да - мышьяк убивает крысу.
      Яд в точности напоминал шоколадные кубики. Один в один - может, чтобы крысы обманулись? Кажется, шоколад там тоже присутствовал, в составе. Сладкая смерть для всех желающих. Я скупил грамм пятьсот, этой гадости. Отрава выглядела так соблазнительно, что прямо таки тянуло ее отведать. Настоящая шоколадка. По пути на завод я покрошил немного этой сладости голодному встопорщенному голубю и он, походив немного, завалился на бок и издох. Счастью моему не было конца и краю! Я подарил дохлой птице имя Сизый и отправился дальше по своему сияющему праведной мстей пути.
      Я ведь прав, не так ли? А Сизый не прав. Сизый должен уйти с завода. И уйдет он вперед ногами. Честное слово. Мой путь - путь отмщения, освобождение народа от Сизого, который ненавидит их и презирает их. Поэтому я его ненавижу. Поэтому сегодня он съест яду. Крысиный яд для крысы!
      Я помню, как он пинал мои руки! Я навсегда запомнил его уксус. Моя голова работает-работает-работает.
      Помню, день казался таким ярким, солнечным, а я шел, как будто на войну. Как будто все в последний раз. А сзади горели мосты, да. Я снова шел на бой. Вновь схлестывался с противником! И виделось мне все так четко и ясно, и так правильно все было. Я, вроде, начал понимать... понимать, зачем... Зачем...
      Короче, в столовой все брали себе еду по вкусу (ну, типа, от чего меньше всего тошнило), а вот шоколад был ограничен и потому его раскладывали возле каждого столика аккуратными порциями. Сизый ел не один, с ним было трое или двое наших заводских, но вот сидел он всегда на одном и том же месте. Туда то и приземлилась моя крысиная шоколадка с сюрпризом, незадолго до начала обеда первой смены. Лежит себе, даже по цвету не отличается.
      На обед я пришел в первую смену и скромно так притулился в уголке. Народ потихоньку заполнял столовую. Звякали вилками-ложками. Шоколад исчезал в пастях тружеников. Вот и Сизый появился. Как всегда, при виде его я испытал двойное чувство. Ненависть, и какую-то больную радость. Я, правда, был рад его видеть, ведь он все время присутствовал в моих мыслях - и увидеть, наконец, в живую объект моей лютой ненависти, это все равно, что вскрыть гнойный нарыв.
      Я не мог есть - следил за ним. Сизый сел за стол с тарелкой комковатого пюре и жесткого мяса. Начал есть. Я смотрел, как он жует, руки мои дрожали. Неужели, думал я. Неужели это сейчас случится? То, к чему я уже так долго иду? Неужели, наконец, Сизый сдохнет?
      Он взял шоколад. Один кубик из четырех. Покачал его в руке.
      Руки как дохлые мыши. Крысиный яд для грызунов. Ну же!
      Разжевал и проглотил первый кусок. Я не мог поверить в свою удачу. Буйный поток счастья захлестнул меня. Чувство, которое, может, испытывают альпинисты на своей вершине, вот на что это было похоже.
      Сизый! Ну же!
      Он поднял голову и тут увидел меня. Взгляд у него остекленел. Челюсть отвисла.
      Руки задрожали так, что даже я увидел с другого конца зала. Ядовитый шоколад выпал из руки Он резко вскочил и с перекошенной рожей кинулся в сортир. Прямо как я не так давно. На половине пути его согнуло, и он застонал, но не остановился.
      Тварь! Как не вовремя! Он должен был съесть шоколад. Съесть его весь! Я застонал от лютой злобы. Я словно, сорвался с вершины! Я как Сизиф! Как рыбак, у которого сорвалась рыба с крючка! Опять! С вершин счастья я низринулся в омут горя и ярости! В глазах потемнело и секунду казалось, что я сейчас отрублюсь от перенапряжения. Злость моя была больше меня, сильнее меня, старее меня. Это была настоящая застарелая ярость!
      Но, вместе с тем, было какое-то облегчение, что ли. Такое слабенькое, но оно было. Потому что я знал - если бы Сизый умер сейчас, то что бы я делал потом?
      Когда его бы не стало.
      Сизого долго рвало в сортире, в конце концов силы оставили его и он упал, обняв унитаз. Так их и нашли, в обнимку. К тому времени я уже давно дал деру, сжимая кулаки так, что болели суставы. Мысли мои были черны, но практичны - на фоне клубящейся злобы я обдумывал следующую акцию. Я не собирался сидеть на месте.
      События, однако, менялись к худшему. Может, судьба тогда играла против меня, но ведь и Сизого она не щадила - он взял отгул на три дня. Вряд ли они были для него счастливыми.
      Три оставшихся кубика так и лежали на остывшем месте Сизого, пока кто-то из поваров не подкормил ими Кабыздоха - нашего заводского двортерьера-крысолова, всеобщего любимца. Кабыздох съел шоколад, и вот теперь он ловит крыс в своем собачьем раю. Каким-то образом слухи о яде просочились в коллектив, кто-то вроде бы видел, как я клал этот шоколад. К тому времени уже весь завод знал, что мы с Сизым не переносим друг друга. Но если Сизый был всеобщим любимцем, то я уже слыл бирюком, к тому же буйным.
      Ну я же не буйный. Я целеустремленный!
      Короче, последние друзья оставили меня, после того, как группа заводских товарищей решила со мной поговорить про яд. Степан Канавин, Степка, мой хороший друган до того, как началась эта свара с Сизым, пытался заставить меня признать, что это я положил яд. Он сказал, что если это я, то я сволочь, и меня надо гнать в шею с завода, потому что таким подлым сволочам у нас не место. Я сказал, что они все равно это не докажут, а если и докажут, то пускай тогда припомнят уксус, и эту мозгобойную дрянь. Это ведь все ваш Сизый сотворил! Сизый сволочь, он на вас всех плевал, он ноги об вас вытирает! Он - погань!
      - Не трогай Сизого! - крикнул мне Степка, - Все знают, что Сизый настоящий человек. Это ты, скотина, всех достал уже. Псих, чертов! Че ты гавкаешь на Сизого! Да ты даже мизинца его не стоишь...
      Тут я ударил его и он упал. Я орал, матерился, и снова и снова бил его, крыл его последними словами. Я выпал. Потерялся. Знакомая черная ярость была со мной.
      Все было правильно. Степка принял сторону Сизого, Степка должен быть наказан.
      Помню - кровища так красиво в воздух взлетала и в свете фонаря капли в воздухе блистали как черные бриллианты.
      Не знаю, как получилось, но вместо Степки передо мной вдруг оказался сам Сизый, и, конечно, я принялся бить его с удвоенной силой. Так, что когда меня оторвали, он уже и не шевелился. Коллектив тогда сильно обиделся и тоже избил меня, так что я неделю не выходил из дома. Что ж, врагов много, а я один.
      Совсем один, потому, что все от меня отвернулись. Предали меня, переметнулись на чужую сторону. Теперь со мной никто больше не хотел говорить, обходили за километр. Боялись и презирали. Бросали в спину "псих!" и "долбанутый!" Но мне плевать было - у меня ведь был Сизый.
      Странно, Сизый не был моим другом. Он был злейшим врагом. Но то, что он был, существовал рядом, почему-то было для меня важным. В те тяжелые дни после драки я, наконец-то, понял свою цель.
      Моя цель - его извести. Кажется, ради этого я и появился на этот говеный свет.
      И знание это, проявившись, ярко вспыхнуло у меня внутри. Я понял, почему мне так легко дышится по дороге, почему воздух так прозрачен и жизнь такая полнокровная.
      Просто это мое дело. Мое! Мы с Сизым связаны! Мы рождены, чтобы уничтожить друг друга!
      И еще я понял, что за сожаление всплывало у меня во время истории с шоколадом.
      Если Сизый умрет, светоч внутри меня погаснет, жизнь снова погрузится в спячку.
      Я выполню свою программу, и остановлюсь как часы без завода. Как кукла, которой не играют выросшие дети. Как постаревшая мать, брошенная детьми в дом престарелых - жизнь без будущего, без смысла.
      Но я должен его убить. А что будет потом - наплевать. Сизый нужен мне для того, чтобы жить. И я уверен - я нужен ему для того же. Пока мы схлестнулись в битве - мы по-настоящему живем. Все остальное - не существенно.
      Мой отец говорил - у каждого в жизни должна быть цель.
      Вырастить сына, посадить дерево, построить дом, убить Сизого.
      Хороший враг стоит десяти друзей. Иногда всех друзей. Иногда всего на свете.
      Сизый, я отдам тебе свой ужин. Я тебе все отдам, чтобы ты был сильным, потому что ты должен сопротивляться. Ты должен умереть, но не умирай так быстро. Ты должен драться. Пока жив ты, живу я.
      Один или нет, но мой локомотив уже выполз на прямую и сейчас набирал ход.
      Рельсы прямые и блестящие. Это хорошо, когда так, когда не надо выбирать свой путь. И я не собирался... и не собираюсь останавливаться.
      Некому дернуть стоп-кран.
      Сизый не сдох от яду, он умрет от чего-то другого. Это дело времени.
      Приближалось первое мая, который теперь называется как-то по-другому, но попрежнему празднуется большой пьянкой, после большого же субботника. Субботник вечен, он всегда бывает в срок. Мы с граблями и лопатами выходим на уборку заводской территории. Скребем-грабим наши желтые обдерганные газоны, выносим мусор. Вот и я грабил в тот день, и Сизый вышел - бледный, скособоченный, но живой ведь! Я отдельно от всех - народ подальше от меня держался. Сизый - в толпе сочувствующих козлов с широкими, блин, улыбками обожания. Участок газона перед ними - порыжевших от всякой дряни, что на него проливали в течение года - метров, наверное, тридцать. Работники идут полосами - как комбайны в поле.
      Пашут. Где-то по репродуктору музыка играет - веселая, не марши, как раньше.
      На полосе Сизого я подбросил боевой фугас, скупленный в соседней войсковой части за смешные деньги. Счас время свободы, так ведь? Весь в камуфляже, остроносый, совсем не видный в травке-муравке. Мощный. Заряженный.
      Помню этот день - тепло, ветерок дует, народ смеется, ну, праздник будет. И Сизый тоже смеется, шараша граблями перед собой, собирается к пьянке присоединиться к вечеру, демократ хренов! Где-то за забором песни орут, ну далеко так, и ор этот на музыку накладывается, да машины ревут на шоссе. Это совсем далеко.
      Небо такое синее-синее. Солнце яркое. Все яркое. Праздник. Первое мая для меня день победы.
      Сизый прошел свои метры и с маху ударил граблями фугас. И тот хлопнул.
      Взорвался от души, на весь свой тротиловый эквивалент. Долбанул на всю округу!
      Взвился дым, какие то хлопья земли, камни, все так заорали смешно, и в стороны побежали. А я все стоял, задрав голову, и смотрел, с широкой такой улыбкой, как у солнышка на картинке. Смотрел как разлапистой корявой свечой, черным огарком, крутясь, как ведьма на помеле, уходят в синие небеса обгорелые грабли Сизого.
      Его самого сильно контузило, выбило зубы и оторвало средний палец на правой руке, так что фак он с небес теперь всем показывает. Его унесли, и я не думал, что он теперь вообще вернется на завод. Когда его волокли в медпункт, Сизый пытался что-то сказать, но теперь он так заикался, что не смог выдавить ни слова.
      Я праздновал победу ровно один день, потому что второго мая того года прощальный подарок товарища начальника цеха настиг меня, как проклятье из могилы. Мой станок, до той поры работающий нормально, вдруг взбрыкнул и плюнул в меня сорвавшейся с креплений острой титановой заготовкой. Помню, она ударила меня и помню, как она звякнула о стену позади. Я не заикался, когда меня несли в медпункт. Я просто кричал.
      Но все хорошо. Все хорошо, что хорошо кончается. Лечение прошло очень успешно, хотя и пришлось ехать в Москву, и провести здесь столько времени. Все, правда, замечательно. Я еду домой. Меня ждет место на моем заводе. Немного ниже - третья категория вместо первой. А ну и что? Я слышал, Сизый тоже выписался и работает там старшим технологом. Он меня не ждет.
      А я вот здесь. Скоро буду там. У Сизого. Моего недруга. Мне надо с ним объясниться. Мы же цивилизованные люди! Умные, хитрые, выносливые. Наши отношения не сложились, так начнем все сначала. С чистой, типа, страницы. Зачем помнить старые обиды, когда мы, наконец, поняли, для чего мы живем! Новая жизнь!
      Пусть все начнется сначала!
      Ну, скажем, сначала я наступлю ему на ногу...
      * * *
      Стук-стук-стук... стук... ... стук... ... ... стук...
      Стук!
      - И что, это и есть твой смысл?
      - Скажешь, нет?
      - Вот это? В ненависти?
      - Нет, Толич, смысл в борьбе. Надо понимать свое предназначение, блин. Это не всем дано. Не тебе, ни вот ему. Движение - жизнь. Пока борешься живешь.
      Остановился, упал - считай все. Если только не успел подняться.
      - Но жить ради того, что бы кого-то прибить... как-то это, у тебя, малость агрессивно получилось. Волки, и то убивают ради мяса.
      - Волки убивают ради того чтобы жить. Вот и я, мож сказать, так делаю. Пытаюсь сделать. Только звери живут мясом, а я еще чувством. Мне эта ярость глаза открыла, с ней я зажил как человек. Ты это не поймешь, вообще! И ты лучше не спорь со мной Толич, не беси зря!
      - Да я что, Леш. Твоя же жизнь. Если счастлив так - живи себе.
      - Вот и я об чем. Счастье - оно у всех свое. Иногда в морду дать - это тоже счастье. А уже если на это вся жизнь держится, как у волков...
      - На самом деле можно вовсе обойтись без этого.
      - Чево-чево, Николай? Чего ты там?
      - Я имею в виду ненависть. Иногда вполне можно обойтись без нее. Без всей этой агрессии, нападок, побоищ. Иногда просто надо уметь ждать.
      - Чего ждать? Коль, ты чето не то сказанул. Куда ждать, я...
      - Слушайте, а чего мы стоим?
      - А? А правда... Толич, мы на какой станции остановку должны ночью делать?
      - Дзержинск. Уже вставали, на десять минут. Станция ночная, никто не сходит.
      После него Быстрица - но это под утро.
      - Да че они, офигели там, все что ли?
      - Может техническая какая станция? Подзаправка, или тепловозы меняют?
      - Гонишь ты, ей бо, Толич! Какие тепловозы на перегоне - тут и развязок-то никаких нет! Слышь, в окно глянь...
      - Счас...
      Стук!
      - Слушай Леш, там люди какие-то.
      - Че мне люди, станция какая?
      - Отсюда не видать. Тьма сплошная. Под фонарем какой-то народ... Какие-то, в камуфляже...
      - В камуфляже?! Кого там черт принес? ОМОН, спецвойска? Может, рейд?
      - А вы уверенны, что они из органов?
      - Нашивок не разгляжу. Они в масках. Заходят в вагоны. Автоматы...
      - Кто это может быть? А если это...
      - Тихо, Колян, не гони волну. Счас все узнаем.
      Стук!
      - Ребята, купе не закрывайте, сейчас досмотр будет.
      - А кто такие?
      - Я... вы только не волнуйтесь. Им нужен кто-то. Они одного человека ищут. Вы им только не перечьте... пожалуйста.
      - Ох... Вот так вот люди и пропадают. Слышите, Валерий Анатольевич. Времена неспокойные. Кто они? Наши ли?
      - Ты, Коль, не дергайся особенно. Может быть, ничего и не случиться...
      Стук! Стук! Стук!
      - Купе не закрывать!!! Держать двери открытыми! Открытыми, я сказал!!! Руки на столах! Подъем!
      Стук!
      - Руки на столах!! Лица ко мне!! Да не отворачивайся ты!
      - Доброй ночи... Вам, может быть, документы показать?
      - Здесь не видели такого - высокий, волосы темные, ходит прихрамывая?
      - Че то не вспомню я.
      - Нет, мы не смотрели... сразу в купе...
      - Подъем! Подъем! Лица ко мне!
      СТУК!
      - Почему закрыто! Открывай, б...!!
      - Что счас будет, Леш, сосед дальше в купе закрылся!
      - Нам че, пронесло и славбогу.
      - Открывай я сказ-зал!! Быстро дверь открыл!! Ну, че, ломайте его!!
      - Коль, выгляни, что они там делают?
      СТУК! СТУК! СТУК!
      - Дверь выламывают, Валерий Анатольевич. Сразу трое. Вытаскивают - руки заломили. Он стонет! И они... они...
      - Что там?
      - Они его бьют. Лицом о переборку. Кровь! Они ему зубы выбивают! За что?! За что такое можно сотворить?! Упал. Подняли. Снова бьют. Садисты! Изверги!
      - Николай, ты лучше голову убери. Не дай бог, увидят.
      - Но они же его напрочь убьют. Уничтожат! Алексей, может быть, вы?
      - За дебила держишь? Они с АКМ! Нет, мне и Сизого вполне хватает.
      - Вон пронесли. Навряд ли убьют. Это они так, для острастки. Ну, все вроде.
      Выходят. В коридоре крови будет... проводницу жаль, молоденькая, убирать будет всю ночь зубы его. Все, вышли. Уходят. В лес куда-то.
      Стук! Стук! Стук-стук!
      - Вот и тронулись. И десяти минут не простояли. Ну, вроде позади. Да где ж мы, все-таки? Станция не станция, полустанок какой-то без названия.
      - А узнал кто ни будь их нашивки? Че за знаки у них?
      - Понятия не имею, Леш. Странные какие-то знаки. И форма странная. Мне показалось, или у них и вправду были какие-то комбинезоны под формой?
      - Ага, типа как у водолазов... Не, не из органов они были, отмороженные какие-то все.
      - Ну да ладно... Дело уже прошлое. Хотя страшно. Время не спокойное. На дорогах, на поездах надо опасаться. Лихие люди... О! Лес один - глухой, как тайга в зауралье. И полотно в одну сторону. Где мы едем-то? Карту маршрута сегодня не дали.
      - Да черт с ним, Анатольевич. Забей! Город будет, увидим... давай-ка лучше отметим.