Жертва.

Это реальность? Или горячечный бред?

Андрей этого не знал, но хотел, очень хотел и надеялся, что все это было бредом.

Но даже если так, то следовало признать, что это очень длительный и основательный бред, которой к тому же зациклился и повторялся снова и снова.

Это, впрочем, как раз входит в особенности горячечных снов.

Хуже всего было думать, что все это происходит в действительности. Он и не думал – в последнее время ему стало тяжеловато соображать. Может быть, это из-за тех белых округлых таблеток, что они подмешивают ему в еду? Но с другой стороны если их нет, то, каким образом, эти таблетки попадают к нему? Не сам же он их берет.

Нет. Куда проще считать это все сложной галлюцинацией, психозом или даже ярко выраженной параноидальной шизофренией. Все лучше, чем предполагать, что все это может реально существовать на белом свете. И какой же он после этого белый?

Вот взять эти две рожи – ну с каких гравюр Дантова ада ни сбежали. Одна круглая как луна, мясистая, с отвисшей багрово-синей плотью в сетке сиреневых перенатруженных сосудиков – не поймешь, вроде бы человек, а похож на свинью. Так, словно жирный откормленный боров вдруг попытался стать человеком, да не вышло это у свиной его натуры – так и остался на полпути.

Но это еще ничего по сравнению со вторым обитателем сего жуткого места – вот этот был настоящим исчадием. Кошмарный демон в человеческом обличье. Худой как скелет, лицо с правильными чертами, невыразительное и малоподвижное. Но это если не глядеть в глаза – зеркало души, которую у этого типа, похоже, заменяет неугасимое пламя.

Хари эти – такие разные, но с чем-то неуловимо объединяющим начинали каждое утро Андрея Якутина и предваряли собой каждый вечер его же.

Да, все же больше всего это походило именно на кошмар.

Андрей не помнил, как он очутился здесь, и что именно предваряло его появление под этими сумрачными сводами. Он напрягал память, но память была почти девственно пуста.

Почти, потому что хранила в себе все те же две образины да смутное воспоминание как он, Андрей Якутин, идет вдоль густо посыпанной снегом улицы, а неоновый свет подмигивает ему из витрин и игриво прыгает по тонированным стеклами проносящихся автомобилей – раз, два. А сам Андрей, он другой, то есть он, конечно, тот же самый, но вместе с тем другой. Он, как бы это сказать… чище? Нет… наивней и с великолепными сверкающими впереди перспективами! Это он еще до того, как жизнь ударила его в голову измазанным в нечистотах подкованным сапогом.

Это, пожалуй, было наилучшее сравнение. Андрею, почему-то доставляло некое горькое удовольствие придумывать вот такие непрезентабельные метафоры для собственного жизнепровождения. В конце концов, у него была всего лишь одна альтернатива – целый день созерцать двух инфернальных уродов, творящих вокруг действо совершенно неясного свойства.

Да, тому Андрею, что жизнерадостно рассекал сыплющий остатком зимы воздух, явно не приходилось думать о чем-то подобном. Как и упорно пытаться не задумываться о своей дальнейшей судьбе.

Это если сжать зубы и признать, что все происходит в реальности.

В чем он, кстати, и убедился в один прекрасный зимний день начала февраля, когда забытье неожиданно кончилось.

– С добрым утром, – сказала одна из рож, та, что похудее.

И кто-то хмыкнул из угла – наверное, второе не порождение бреда. Якутин болезненно моргал и щурился – голова была тяжелая и соображала с трудом.

Со стоном он попытался сесть и у него это почти получилось – спина уперлась в жесткие ребра батареи. Вот только правую руку никак не удавалось уложить на пол – сколько не пытался. Скосив глаза, он обнаружил, что рука его левитирует в воздухе у самой батареи и соединена с ней тонкой стальной цепочкой.

Понадобилось почти три минуты непрерывного осматривания цепочки, чтобы уяснить – это наручники. А рука, стало быть, прикована.

Андрею сразу захотелось чтобы все это оказалось бредом, но теперь сомнений не было – реальность, суровая и жестокая.

Прикована рука, прикован он сам… зачем? Как он вообще тут оказался? Память мучительно подыскивала здравое объяснение, но пока в этих попытках не преуспела.

– Где я? – спросил Андрей Якутин.

– На планете Земля, – ответил худой, – в правом спиральном рукаве галактики «Млечный путь». Это твой точный адрес. А ведь есть еще луна!

Якутин принялся обдумывать фразу – ничего нового она явно не несла. Тогда он принялся глядеть на худого – тот сидел так же привалившись спиной к обклеенной дешевыми моющимися обоями стене. Сидел на белоснежном объемистом матрасе, судя по всему, недавно снятом с роскошной кровати. А где еще могут быть такие матрасы? Еще в комнате был паркет, голые стены и сияющая позолотой по пластику изящная люстра под потолком, которая смотрелась тут абсолютно не к месту. В углу скорчился обладатель второй хари – никакое прозвище кроме как Боров ему не подходило. Боров спал, тоненько всхрапывая и беспокойно дергая пухлыми руками с короткими пальцами.

Где-то позади Андрея обреталось окно, за которым шел снег. Тени пушистых игривых снежинок порхали на призрачно-светлом квадрате, что падал на стену напротив. За окном вроде бы начинался новый день.

При виде падающего снега прежнее воспоминание о вечернем бульваре вернулось с пугающей силой и реальностью. В голове словно что-то щелкнуло и нехотя стало восстанавливать все происшедшее до начала мучительной наркотической Нирваны.

Да, наркотической – он вспомнил!

Вот он идет по проспекту – довольный собой и жизнью, что остается позади гладкой белой дорогой, а спереди стелиться под ноги – такая же ровная и не омраченная ни какими рытвинами неприятностей. Жизнь, сплетенная из маленьких и больших радостей, вышитая уверенностью в завтрашнем дне и инкрустированная большими и амбициозными планами.

Уж с кем с кем, а с Андреем Якутиным любимым сыном обеспеченных родителей уж точно не могло произойти ничего плохого. Такие еще с колыбели стают на свой гладкий и прямой как автобан жизненный путь и идут по нему уверенно и быстро, глядя только вперед и вверх, на возвышенный Олимп собственного благосостояния.

Все у него было в тот снежный день, когда он шагал по проспекту, и можно было бы сказать, что он был счастлив, если бы состояние сего перманентного счастья у Андрея Якутина почти не прерывалось. А как же иначе, если грязь и ненависть мира сего всегда обходит тебя стороной и черная деготь людской зависти не касается твоих сияющих белых одежд.

И естественно идущий сквозь снегопад Андрей был сангвиником – доброжелательным, деятельным, умным, и немного ограниченным как все люди с детских лет поставившие себе какую-то цель. У Якутина были друзья, он был гордостью семьи и у него имелись богатые матриархальные планы на будущее, у него были деньги и хороший автомобиль – все то, из-за чего идущий по заснеженной улице человек просто и светло улыбается, вызывая у одних прохожих ответные улыбки, а у других неприязненные взоры – в зависимости от их собственного положения.

Андрей шел к своему приятелю Павлику. Приятелю, которого он считал другом, но так уж получилось, что приятелей у Андрея было много, а вот друзей не одного. Сам он, впрочем, об этом и не догадывался – не случалось в его светлом мирке такого, что могло проверить эту дружбу на прочность.

Павлик жил совсем рядом в потрепанной панельной многоэтажке – вот она виднеется впереди темной угрюмой глыбой с моргающими из-за снегопада блестками окон. А Андрей идет туда, чтобы взять… да он хотел взять стопку музыкальных дисков и пару журналов и еще…

Да не важно, что еще. Важно то, что, свернув с проспекта, Андрей Якутин одновременно свернул и со своего светлого жизненного пути. Свернул с многополосного шоссе на узкий, избитый проселок с зарослями высохшего чертополоха по сторонам. А вела эта дорожка к обрыву.

Теперь же, вяло шагая по ней через тягучие минуты к пропасти, Андрей задал себе основной вопрос всех попавших в неприятную ситуацию – ну почему, почему, скажите, это случилось именно с ним?!

– Вы кто? – спросил Андрей у замершего напротив собеседника, – что вы хотите?!

Теперь он узнал это худое как смерть лицо – именно этот человек открыл ему дверь, когда Якутин позвонил в квартиру Павлика. Андрей еще тогда удивился – вроде бы он знал на перечет всех Павликовых родственников – как никак семьями дружили. И удивлялся он еще полторы секунды, потому, что в этот момент его грубо толкнули в спину и прижали к лицу что-то мокрое и мощно пахнущее медициной. Вслед за мигом бескрайнего удивления последовала тьма и неделя бредовых видений.

– Можешь звать меня Николай Петрович, – сказал худой, – хочешь есть?

Андрей ощутил, что хочет – они его ни разу не кормили за прошедшие дни.

Худой поднялся и открыв дверь, прошествовал на кухню. Дверь так и осталась распахнутой, явив зрению Якутина часть хорошо знакомой Павликовой прихожей. На элегантной белоснежной вешалке обреталась дубленка Андрея. А рядом висела куртка Павлика.

Какая-то темная, нехорошая догадка стала медленно обретать форму в мозгу Андрея, но тут худой вернулся с тарелкой, полной немудреной снеди – ломти грубо нарезанного хлеба, желтоватая масса на проверку оказавшаяся картофельным пюре.

Якутин съел все – пюре оказалось холодным и полным липких комков. Он хотел задать еще один вопрос худому, но неожиданно ощутил тяжелую сонливость. Глаза закрылись сами собой, выключая его из негостеприимного мира. Откуда-то издалека донесся огорченный голос худого:

– Ну вот… эта была последняя Глубокой ночью Андрей очнулся от легкого толчка. В освещенной лунным светом комнате прыгали диковатые тени. Над ним нависало раздутое нездоровое лицо того второго. В глазах отражались две крохотные яркие луны.

– Я тебя съем, – сказал он, – слышь?! Я тебя съем!

«Красная шапочка…» – хотел добавить Андрей Якутин, но снова отключился.

– Я понял, – говорил он на следующий день неподвижно глядящему на него худому, – вы похитители да? Вы меня похитили! И хотите выкуп?

– Ты удивительно прозорлив, – молвил в ответ худой.

– И… – Андрей замялся, – что же вы хотите?

– Ну как тебе сказать… Ты считаешь, в этом мире все измеряется в материальных ценностях?

– Вы не похожи на похитителей! – сказал Андрей.

– Я не знаю как должны выглядеть похитители, – произнес Николай Петрович, – Так как насчет моего вопроса?

– Что? – невпопад спросил Якутин, он пытался переварить сказанное, но смысл до него не доходил.

– Помимо материальных ценностей современным человеком движет еще одно, – с бесконечным терпением сказал худой, – а именно идея. Чисто эмпирическая составляющая. Люду вообще делятся на прагматиков и эмпириков. И заметь, не смотря на свою видимую оторванность от реального мира, потенциально эмпирики гораздо сильнее прагматиков, ибо в концентрации энергии равных им нет.

– О чем вы?!

Худой вздохнул:

– Ну посмотри, например, на него, – и он указал на своего свиноподобного напарника, что обретался в углу.

Тут он был вынужден сделать паузу потому что, как и Андрей, внимательно смотрел на Борова.

Боров жрал – горка коричнево-черного мяса валялась у самых его ног, безобразно марая дорогой паркет темной тягучей влагой. Боров подцеплял корявой короткопалой рукой кусок и отправлял себе в пасть. Чавкал он тоже громко – вполне по-свински. Андрей подавил в себе дрожь.

– Так вот, – налюбовавшись, продолжил худой, – вот он у нас яркий представитель прагматиков. Не очень умен, зато крепко стоит на ногах и имеет простую и ясную цель. А вот я – полная ему противоположность. Так уж получилась, что моя цель куда более метафизична и труднодостижима, чем его. Понимаешь, в этом мире можно не только жрать… Хотя и на жранье можно выстроить целую эмпирическую концепцию, привлечь Дарвина и Бигля и Ронни-младшего, но зачем тебе все это, если ты практик? Практик ведь не задумывается над своей целью – он вообще не склонен к рефлексии, его теория, она, можно сказать, образуется у него на подсознательном уровне, проникая в высшие зоны сознания, но они однако служат неким моторным аппаратом возникающему в мозгу практика осознанию собственной правоты. Это как скелет служит для воссоздания его нечетко выраженной потребности достичь цели – так, глядя на стальной кожух вычислительной машины, мы и не догадываемся о сложной структуре, спрятанной у него внутри. В конечном итоге для внешнего наблюдателя нет никакой разницы между этим кожухом и, скажем, бетонной опорой, но только не для того, кто с этой машиной работает. Ты понимаешь меня?

С истерично колотящимся сердцем, Андрей попытался приподняться с пола и срываясь, закричал:

– Что это значит?! Зачем вы меня держите!? – он на миг замер, широко открытыми, испуганными, глазами глядя на худого, – это розыгрыш, да? Вы меня разыграли? Это Пашка придумал, вон его пальто в прихожей висит! Он ведь рядом, я…

– В некотором роде он с нами. – Произнес худой, – но уверяю тебя, это не розыгрыш. Ты невнимательно меня слушаешь, я говорил о концепции практицизма…

– ЧТО ВЫ ХОТИТЕ!!! – заорал в истерике Андрей Якутин и рванулся к двери, но цепочка не пустила, и он упал обратно на пол, и тут же снова вскочил, дергаясь снова и снова, как обезумевший цепной пес, – ЧТО ВАМ НАДО?!! ЧТО!? ЧТО?! ЧТО?!!

– Давай… – сказал худой, и Боров, оторвавшись от своей трапезы, тяжело прошествовал к бьющемуся на цепи Андрею. Помедлив, выловил момент и тяжело, с оттягом, ударил Андрея в правую скулу.

Андрей захлебнулся криком, и, приложившись затылком о чугунное ребро батареи, повалился на пол. Лежал и смотрел, как на паркет капают прозрачные злые слезы и красные темные капли, падают, смешиваются в розовую влагу.

Когда он прекратил всхлипывать и кое-как принял сидячее положение то увидел, что худой стоит рядом:

– Не плачь, – сказал он, – я, конечно, скажу тебе, что мне надо. Я хочу, чтобы Лунатики обрели независимость.

Темный как деготь, как полярная ночь в угольной шахте ужас затопил сознание Андрея Якутина, прежняя догадка вернулась, и теперь раскрылась, распустилась во всей своей красе. Не в силах вымолвить не единого слова Андрей смотрел снизу-вверх на худого.

Прямо в его странные блестящие глаза.

– Ну что ты на меня так смотришь? – удивился худой, – я просто хочу дать народу Луны свободу. Что тут странного? Я ведь и сам с Луны – и зовут меня Николай Петрович Лунатик.

С Андреем Якутиным случилось то, о чем он раньше мог только читать в манерных исторических романах – как нежная барышня, он, без единого внешнего физического воздействия, провалился в глубокий обморок.

Ближе к вечеру он очнулся и даже немного пришел в себя.

– Чертовы психи… – бормотал он, глядя, как Николай Петрович Лунатик расхаживает из угла в угол, заложив руки за спину и чего-то ожидая, – сволочи… психопаты поганые.

На что я вам? Вам ведь даже деньги не нужны.

– Я же сказал тебе, Андрей, – отвечал Лунатик – деньги ничто по сравнению с идеей! Они могут быть лишь средством ее достижения. Лестницей, так сказать, в небо.

– Ты больной…

– Да, меня признали сумасшедшим. В той больнице, откуда мы недавно сбежали.

Представляешь, долго лечили меня от снохождения, а потом вдруг выявили шизофрению. А это вещь забавная – ее, если постараться, и у тебя можно выявить. Только они не понимают ничего – просто на меня луна так действует по-особому. Те, кто на ней живет – они ведь как: луна влияет на приливы в море, а жители луны, они влияют на приливы и отливы в человеческом мозгу.

– Псих…

– Жаль, что у нас кончились таблетки, Андрей. – Сказал Лунатик печально, – они очень помогали. Но если ты будешь по-прежнему называть меня этим словом, я буду вынужден попросить своего друга прервать его трапезу и снова тебя ударить.

Андрей замолк, только затравленно следил за перемещениями Лунатика.

– Ведь мой друг, – продолжал меж тем тот, – он ведь настоящий сумасшедший. Опасныйопасный псих. Знаешь кто он? Он каннибал. Как доктор Лектер из кинофильма. Он действительно ел людей, и по секрету тебе скажу – очень хочет съесть тебя.

Якутин непроизвольно кинул взгляд в сторону и встретился глазами с Боровом. Тот смотрел ласково и чуть насмешливо. Вот только от этой насмешки холодило спину.

– Где Пашка? – спросил Андрей.

– Твой приятель? – улыбнулся Лунатик, не прекращая мерить шагами комнату, – он тоже с нами. Рядом.

– Вы приковали его?

– Он не может покинуть комнату.

Андрей снова замолчал, глядя, как падает по стене теневой снег. Якутин был заперт в комнате с двумя психами. Это было похоже не дешевый триллер или даже на не менее дешевую комедию. И эти двое были похожи на актеров – уж очень неестественной они себя вели. Особенно Лунатик. Боров то почти все время проводил у себя в углу и жрал, отлучаясь видно только в сортир. И временами поглядывал на Андрея своими маленькими масляными глазками.

– Ты его не бойся пока, – сказал Лунатик вечером, подавая скудную снедь в трогательной фарфоровой тарелке со сложным рисунком, – я тебя съесть не дам. Ты нужен.

– Зачем… – прошептал Андрей понуро.

Лунатик в ответ показал на окно. Что там было, Андрей не видел, потому что находился к нему спиной.

Ночь он не спал – да и как тут заснешь? Глядел на световой квадрат напротив, смотрел, как по нему бегут легкие прыткие тени, складываясь на миг в диковинных многоногих животных. Лунатик к полуночи расхаживать прекратил и как истукан замер у окна. Боров прекратил жрать, свернулся клубочком и захрапел на всю комнату.

– Вот… – сказал Лунатик часам к двум ночи.

– Что?…

– Вот она. Почти полная. Как головка сыра, которую погрызли вселенские мыши.

– Вы о Луне?

– О ней, малыш. Она все растет и растет, она раздувается как воздушный шар которому помяли бок. Скоро она станет большая и круглая. И именно тогда ты понадобишься.

– Но что я могу сделать? – устало и тихо сказал Якутин, – каким образом я освобожу тех людей. Их ведь нет.

Лунатик тихо усмехнулся в млечной темноте:

– Просто их не видно. Их можно заметить лишь в полнолуние – в это время луна ближе всего к земле. На минимальном расстоянии. Видишь ли, Андрей, тот, кто хочет достигнуть луны должен уметь высоко прыгать! А мы не можем высоко прыгать – я уже стар, мне пятьдесят пять, а вот соня слишком толстый – он не подпрыгнет даже на метр! А вот кто-то вроде тебя – молодой, сильный и здоровый, вот кто нам нужен!

– Но ведь, – сказал Андрей, – тут есть еще Павлик.

В воздухе повисла пауза. Лунатик молчал и смотрел на желтый земной спутник, а тень его печаталась на стене жутким костлявым чудовищем. Казалось там, у окна, стоит скелет.

– Он отказался, – досадливо молвил, наконец, Лунатик, – такой несознательный молодой человек! Но ты не такой. Я же знаю, что ты не подведешь!

– Я не смогу допрыгнуть до Луны, – произнес Андрей.

– Ты же не будешь прыгать с земли, – успокоил его костлявый пленитель, – Мы поможем тебе с разгоном и ты прыгнешь из окна, Андрей. В полнолуние. Через два дня.

И слушая эти слова, Андрей Якутин четко увидел пропасть, которой кончался его жизненный путь. Синие таблички на столбах отмечали дни оставшиеся до него, а перед самой ямой громоздились корявые козлы с надписью: «осторожно конец путей»

Он заплакал так тихо, как мог, и плакал так до четырех ночи, пока не сморил сон – темный и пустой мешок, где прячутся от кошмаров реальности.

Утром последовала новая порция холодной снеди – все той же. Андрей пришел к выводу, что ее берут из холодильника на кухне – шикарного четырехдверного агрегата модного антрацитового цвета. Якутин слышал, как он бренчал.

– Ешь давай, – сказали Андрею, – тебе силы понадобятся прыгать.

– Луна находится на расстоянии несколько миллионов миль от земли, – говорил Лунатик, – даже когда подходит ближе всего. Поэтому прыгать придется как можно дальше. К счастью в полнолуние от нашей земельки до спутника протягивается ионизированный канал, который облегчает перемещение физических тел в небесном эфире. Так что ты только ногами отталкивайся – а Луна, она сама сделает все за тебя.

– Ну допрыгну я до Луны, а дальше что? – спросил Андрей мертвым голосом, – обратно ведь спрыгнуть не смогу.

– Ты не волнуйся так, – сказал Лунатик, – я все продумал. Все будет очень технично. Мы дадим тебе веревку с крючком на конце – ей ты зацепишься за лунный диск, по нему и спустятся все остальные. Помнишь, как в западной сказке про бобовое растение?

– Помню… – сказал Якутин, – значит, мне надо только допрыгнуть?

– Сказка ложь, да в ней намек – корова же смогла достичь луны? В конце концов, ведь на луне уже были люди! Значит, ты будешь не первый.

– Я понял.

Боров жрал и хитро поглядывал на Якутина. Где-то во второй половине дня Лунатик приволок ярко-желтую эмалированную утку – явно из арсенала больницы. На днище утки был черной краской выведен номер – "1". Эта цифра показалась Андрею полной тяжкого пророческого смысла – до того, как его заставят прыгнуть оставался всего один день.

– Зачем это? – спросил Якутин, кивая на утку, – может, проводите меня до санузла?

Лунатик и Боров переглянулись. Боров улыбнулся диковато и подмигнул Андрею.

– Да, – сказал Лунатик, – ничего не выйдет. Ванная тут совмещена с санузлом. А сортир занят.

– Чем?

– Продовольствием, Андрей. – Сказал Лунатик и стал смотреть в окно. Якутин уже знал – астеничный сумасшедший ждал когда взойдет луна.

До вечера пленник думал о корове, что перепрыгнула лунный диск. Он гнал от себя этот привязчивый образ, но тот, как преданная собака, возвращался снова и снова, до тех пор, пока в световом квадрате на стене напротив Андрею не начал мерещиться обрюзгший рогатый силуэт с потешными тонкими расщепленными на концах копытом ножками. Нелепый этот призрак застыл в стремительном и изящном прыжке – только такой может заставить грузное тело миновать пенаты земной атмосферы и сквозь колкую космическую ночь обогнуть спутник по дуге, заставляя испуганно шарахаться подвернувшиеся космические аппараты.

А на улице снова шел снег. Как тогда, на проспекте. И никому не было дела до прыгуна через луну Андрея Якутина.

– "Ищут меня?" – думал он, – "ну конечно, ищут. Все службы на ноги подняли. Милиция, спасатели, может быть даже спецслужбы. Обзвонили больницы и морги, а кто ни будь решил, что это просто Андрейке свободы захотелось. Плюнул на все и из семьи убежал.

Бывает такое. Обзвонят все друзей и знакомых, всех до кого смогут дотянуться… Но ведь и сюда тогда должны были позвонить?"

Звонок, если он и был – то только когда Андрей находился в беспамятстве. В последнее время телефон не звонил. Да и был ли он в этой квартире. И кстати, куда они дели Пашкину мебель? Безумцы проклятые.

– "Бесполезно", – подумал Андрей, – «за то время пока они меня ищут я уже успею прыгнуть, и, может быть, приблизиться на пару метров в белесо-желтому блину в небе. А потом сразу отдалюсь метров на двадцать и повстречаюсь с землей».

От мыслей этих на глаза снова стали проситься слезы – но Андрей их отогнал – хватит малодушничать! На ум ему снова пришло рогатое парнокопытное создание, замершее на фоне ночного светила – готовая реклама пастеризованного молока для полуночников.

– "Но она ведь смогла?" – неожиданно сказал он себе, – «смогла, не так ли?» Рогатый зверь, который решил что сможет преодолеть земное притяжение всего лишь силой ног, хоть и известно было, что это совершенно невозможно? В чем было ее преимущество?

Создание пошло против невозможного и победило!

Значит положение безвыходно? Наручники, запертая дверь и два психа в охране? Ладно, пусть, нет ничего невозможного! И с Алькатраса однажды сбежали.

– Хорошо, – прошептал Андрей, глядя сквозь темноту на Лунатика, – хорошо… Я перепрыгну тебе Луну, ублюдок!

План побега выработался почти моментально – незагруженные больше никакой рефлексией мозги пленника работали с повышенным КПД. Психи доверчивы, если идти на поводу их мании. Они хитрые, эти психи, но здравый человек всегда сможет их обмануть. Просто потому, что он не зациклен на чем-то одном.

– Николай Петрович? – вежливо позвал пленник в два часа ночи.

Лунатик пробудился, поднялся со своего роскошного матраса, на котором когда-то ночевали неизвестно куда сгинувшие родители неизвестно куда сгинувшего Павлика. Волосы у Лунатика были растрепанны, лицо сонное и вялое, но, когда он проморгался и уставился на Андрея, в зрачках вспыхнули две бледные мертвенные точки – как луна отражает солнце, глаза сумасшедшего отражали полнеющую луну.

– Чего тебе?

– Я знаю, откуда легче будет допрыгнуть, – сказал Андрей.

Взгляд Лунатика сразу стал жестче – ни дать не взять пламенный революционер, жизнь готовый отдать ради своих идей.

– Откуда? – спросил он.

– Но это же элементарно, Николай Петрович. Квартира на восьмом этаже. Высоко не спорю.

Но прыгать надо все равно с самой высокой точки!

Пауза. Лунатик раздумывал. Потом раздался его голос, хриплый и напряженный:

– С крыши…

– Да, с крыши! – подтвердил Андрей уверенно.

Раздался шорох – сумасшедший подобрался совсем близко. Глаза его смотрели уже не на Андрея – в окно.