Загадочная улыбка моей Моны Лизы сводила с ума и в один прекрасный момент я, второй раз в жизни, решился дать бой против системы – бежать из интерната. Глубокой ночью я выскользнул из спальни и неслышимой тенью проскользнул к дверям интерната. Ключ я украл у воспитательницы еще раньше.

К сожалению, кроме меня не спал и еще один воспитанник нашего славного заведения. Все тот же Костя, который попал вместе со мной в одну группу. Он то и застиг меня в самых дверях и принялся звать подмогу. Он горел праведным желанием угодить воспитателям, он торжествовал! Меня обуяла дикая ярость и я ударил его кулаком, в котором как кастет была зажата связка ключей. Он закричал и упал, а я все бил и бил его, и только понабежавшие воспитатели смогли оторвать меня от окровавленной жертвы.

На этом история моего побега и закончилась. Я получил очередную черную отметку в карточку, был бит скрученными в жгут простынями и отправлен в чулан на пир крысам.

Костя же месяц провел в лазарете, ему требовалась операция, но денег на нее не было и он так и остался с изуродованной нижней губой. Он больше не контролировал свой слюноток и довольно быстро получил за это прозвище Слюнявчик.

Моя же Дожоконда у окна больше не появилась. Много позже я узнал, что ее зовут Фрося Бардакова и она в интернате навсегда, потому что ее марсианские глаза – это признак синдрома Дауна, коим она и страдала.

С этого дня, я понял, поблажек мне больше не будет. Сердце мое еще больше ожесточилось. Но все течет, все изменяется, прошла и невеселая пора моего детства. По достижении восемнадцатилетия бюрократическая машина сработала вновь и я оказался за массивными дверьми моего родимого заведения. Никаких чувств, кроме омерзения, я к нему не испытывал.

Новая жизнь лежала передо мной и это был последний момент, когда я попытался хоть как-то изменить то убогое существование, которое вел.

Но, увы. Некоторые идут по жизни легко, порхая как бабочки, а кто-то ступает кованными сапогами с гирями у каждой ноги. Будучи детдомовцем, я не имел в жизни никаких перспектив. Один из многих – тех, что прошли впереди меня – моя жизнь катилась по накатанной колее. Идти мне было некуда и я оказался на улице.

А там меня закружила-завертела вольная жизнь, которая, однако, была чуть ли не хуже, чем в интернате. Довольно скоро я обнаружил себя в человеческой стае, собравшей в себя без сомнения самых отвратительных индивидуумов этого славного рода. Будь проклята система, что подминает под себя людей, калечит их изначально и заставляет их ступать на дорогу, уходящую во зло!

Я ненавидел власть, за то, что она сделала со мной. Ненавидел закон, за то что он поддерживает власть. Ненавидел людей, которые принимают закон и власть, будучи крошечными шестеренками в единой сложной машине. И еще я ненавидел крыс.

Естественно с такими взглядами я старался нарушить закон где только можно, таким образом мстя за свое не сложившееся счастье.

Сначала мы занимались по мелочи – подкарауливая и избивая случайных прохожих, потом освоили взлом квартир и кражу кошельков. В стае меня не любили, но уважали, особенно после серии жестоких драк. Лишний раз старались не связываться. Но мне нужны были деньги, и мы перешли к более крутым грабежам. Мы были отморозками, плевавшими на все правила – о, как мне все это нравилось! Так приятно было бить чужие удивленные лица – сытые и довольные лица сподвижников системы, а потом валить людей на землю и бить их ногами по почкам.

Разумеется, долго это не могло продолжаться. В один из как всегда отвратных дней мы подкараулили в темном переулке старушку – божий одуванчик, однако, при деньгах. Пока мы потрошили ее кошелек, старая кошелка вырвалась и побежала к свету, громко крича.

Наш главарь – тупой, но упорный детина крикнул мне, чтобы я заставил ее замолчать.

Догнав ее, я ударил обухом своего туристского топорика и она замолчала. Навсегда.

На следующий день нас кто-то сдал. Подозреваю, что кто-то из своих. Доблестная милиция повязала всех участников банды. Всем дали по десять лет. Мне – пятнадцать.

Я пошел в тюрьму с ухмылкой – место было мне знакомо и уж конечно не могло испугать такого как я, прошедшего школу жизни в самом интернате. Порядки то везде одинаковые – если вы понимаете, что я хочу сказать.

В тесной душной камере на шесть персон, в которую втиснули ровно в два раза больше и прошли мои несколько следующих лет. Я знал как себя вести, и очень скоро за мной закрепилась слава отморозка и беспредельщика, с которым лучше лишний раз не связываться. Я полностью владел койкой на верхнем ярусе и был вполне доволен. Утром мы вставали в шесть часов под звуки гимна, рвущиеся из хриплого динамика, завтракали из алюминиевых тарелок с выписанными краской инвентарными номерами. Потом мы работали, обедали, ужинали и засыпали под звуки гимна. За окном кипела вольная жизнь, но в отличие от золотых детских годов я уже не рвался так напряженно на свободу.

Мои сокамерники – без сомнения худшие представителя рода человека разумного, чурались меня. Стена была и тут, и я удивлялся, не находя общего языка даже с этими низколобыми существами с напряжением и подневольным трудом проделывающих тяжелый путь от неандертальцу к кроманьонцу. В конце – концов, я стал ненавидеть и их тоже.

Так прошло какое то время, пока в нашей камере не начался передел собственности и не пришло новое начальство. Авторитетный орангутанг из новоприбывших не терпел своеволия у подчиненных ему заключенных. Как-то раз я дерзко ответил ему и он решил обрушить меня вниз, в зловонную пучину, где обретались те, кто оказался недостоин даже звания рабов. У меня стали перехватывать пищу, а также совершать массу мелких гадостей, как это свойственно человеческому социуму. Но я уже знал, чем это закончится и знал, что надо делать. Давние воспоминания всплыли в моей голове, и на следующую ночь, после того как пять подручных орангутанга попытались избить меня скрученной в жгут простыней, я прокрался к главарю с набитой сеном подушкой в руках.

К сожалению, жестокий орангутанг хрипел слишком сильно и перебудил всю камеру.

Разразилось побоище, в котором меня пытались оторвать от дергающегося тела, и я вынужден был защищаться изо всех сил. Я не очень хорошо помню, что там было, но сломанный передний зуб, говорит о том, что я кого-то покусал. Ворвавшиеся охранники довершили дело.

Я оказался в карцере, который естественно был пыльным и полон крыс. С тех пор я ненавижу крыс!

Сидя в карцере, я узнал, что орангутанг все же отошел в страну вечной охоты. Мои сокамерники пообещали отправить меня вслед за ним, а высшие власти навесили мне дополнительный срок за убийство, а также, что меня посылают на некую медэкспертизу.

По окончании отсидки в карцере я отправился на экспертизу и так получилось, что обратно в тюрьму я уже не вернулся, а тот же вечер встречал в не очень уютной больнице с зарешеченными окнами.

Откровенно говоря, совсем не помню что я делал в этой больнице. Кажется, мы вставали в шесть утра под звуки песни из хриплого громкоговорителя и ели из алюминиевых тарелок с выписанными краской инвентарными номерами, а потом нам всем делали уколы из стеклянных шприцев – шизофреникам отдельно, психопатам – отдельно. И еще было что-то про электричество…

Нет, не помню… а ведь я провел там десять лет и под глазами у меня до сих пор остались странные шрамы.

С этих самых пор, жизнь моя, ранее такая простая и ясная погружается во мглу. Я снова был на улице, слишком слабый, чтобы участвовать в стае, да и все желания покинули меня, оставив лишь ледяное равнодушие и странные поступки, которые мое тело совершало само по себе. Я убивал крыс во множестве. И кошек, за то что они касались крыс. Потом я понял, что делал это зря. Мертвые крысы вернулись и стали разговаривать со мной.

Приходилось много пить, что бы заглушить голоса. А потом много пить, потому что накануне много пил. Жизнь вновь стала на рельсы, которые вели, правда, в тупик. Ко мне вернулись старые друзья – Слюнявчик вновь был рядом и словно не помнил о том, что было раньше. Я тоже не помнил. Мы вставали рано и всю утро искали пустые бутылки, а днем ели всякую дрянь из краденных алюминиевых тарелок с инвентарными номерами.

Мы были одними из многих. Нас было множество – таких вот, никому и не зачем не нужных, прошедших интернат, тюрьму и психдом. Мы были огорожены Стеной, но мы и сами были Стеной – составляющие системы, крошечные кирпичики в бастионе всеобщего зла. Мы работали на зло и приумножали его своими деяниями. Каждый из нас был всего лишь еще одним кирпичом в Стене!

Система могла праздновать победу – она почти сломала меня.

И в один очень странный день, когда моя совесть в корчах умерла, а я опустился на самое дно, съев крысу моего близкого друга… в этот день, ко мне пришли. Я не помню кто, но хорошо помню вопрос, который мне задавали.

Хочешь ли ты изменить свою жизнь? – спросила они. И я ответил – «да»! Потому что, друзья мои, где-то там, в глубине, под засохшим дерьмом и коростой все еще скрывается маленький мальчик, который верит в чудеса и у которого еще не отобрали бутылочку с перловой кашей «крутыш».

И тогда я стал морской свинкой. И все изменилось, словно по мановению волшебной палочки. Отныне я, кажется, свободен. Теперь сторожу Стену, а не пытаюсь сквозь нее пробиться. И я верю – пройдя все круги социального ада, испытав все, что только можно испытать на этом свете, пройдя огонь, воду и медные трубы, я наконец-то попал в тот край, где нет скрученных в жгут простыней и алюминиевых тарелок с инвентарными номерами. Где будущее не окрашено в серый цвет и моя усталая судьба влечет меня в тот радостный и сияющий миг, в котором в котором все будет хорошо, и где я, наконец, найду свое скромное счастье!

И там не будет крыс".

Волчок замолчал, лишь подслеповатые его черные глазки смотрели поверх головы собеседника сквозь бетонные стены в некие сияющие, необозримые дали…

– Ох, – сказал Ткачев, по лицу его катились крупные слезы, – это ужасно, то, что произошло с тобой, просто ужасно. Какой кошмарный жизненный путь и…

– Лишь в страдании мы обретаем спасение, – мягко произнес Волчок, – это наш путь и наше Дао и в конце мы все обретем счастье и умиротворение.

– Да-да, – сказал сетевик, извлекая из кармана носовой платок и вытирая им покрасневшие глаза, – но, насчет стены? Наше Дао требует от нас действий и мы бы хотели…

Рев. Острые желтоватые клыки взметнулись над самым плечом Александра, когтистые лапы уродливо скрючились. Поспешно вскочив, Ткачев побежал к двери, все еще непроизвольно всхлипывая. Волчок гнался за ним до самого порога и еще немного дальше по лестнице и только потом отстал.

На площадке десятого этажа, напротив наглухо закрытой двери в квартиру Красноцветова, его ждали соседи. Из-за дверей доносился сильно приглушенно собачий лай.

– Ну? – спросил Валера, – как он?

– Самое несчастное существо на земле, – тоскливо сказал Александр, – у меня сердце от жалости разрывается! Да после того, что он пережил, мне мои сегодняшние беды кажутся детским лепетом!

– Ну не скажи, – проговорил Красноцветов, – я чуть не поседел… Существенное что ни будь узнал?

– Да… Волчок нас не пропустит, потому, что он охраняет стену. Кажется, это его новый смысл жизни… А еще у него все время в рассказе проскакивало, что он не любит крыс.

– Ничего удивительного, – сказал Валера, – после того, как он съел Чука…

Алексей Сергеевич поднял руки:

– Ближе к делу! Он охраняет, судя по всем, единственный путь в соседний подъезд.

Напасть на него мы не можем – слишком здоровый. Мы могли бы выманить его. Только чем?

– Крысой, – вставил Ткачев, – он ненавидит крыс.

– Хорошо, крысой, – сказал Красноцветов, – где мы возьмем крысу?

– Я, кажется, знаю, – произнес вдруг Валера, и все уставились на него.

Неприметная дверь на пятом ничуть выглядела ничуть не опасной, но соседи смотрели на нее с некоторой нервозностью.

– Ну, я не думаю, что это хорошая идея, – сказал, наконец, Красноцветов, – снова лезть туда. Да вы вряд ли даже представляете, что вас там ждет.

– О, – произнес сетевик, – еще как представляем. Вам еще повезло, Алексей Сергеевич – у вас собаки, а не кремнеорганические наносистемы.

– Или морские свинки, – добавил Валера, – я так понимаю – вам крыса нужна. Больше вы ее нигде не достанете.

– Можно взять айбо, – неуверенно предложил Ткачев, – хотя вряд ли Волчок на него поведется… Ну же, Алексей Сергеевич, не мы ли обещали прорваться любым способом когда бежали со всех ног из моей квартиры?

– Хорошо, я иду, – Алексей Красноцветов широко вздохнул и взялся за ручку роковой двери, воспоминания о кошмарном пребывании в шкуре четвероного было еще чересчур свежи.

– Э нет, – Валера ухватил его за локоть, – не так скоро, друг! Идем все вместе.

– Это еще почему?

– Не факт, что войдя туда, вы не погрузитесь в какие ни будь пятимерные бездны и навсегда исчезнете отсюда, – произнес Ткачев, становясь рядом, – а нам очень не хочется оставаться тут вдвоем.

Красноцветов окинул их взглядом – ни дать не взять потерявшиеся дети. А разве он сам не ощущал себя таковым? Мир вокруг стал зачарованным лесом, в котором к тому же все тропинки связанны в морской узел и никуда не ведут.

– Но ведь это моя дверь, – молвил, наконец, Алексей Сергеевич, – неизвестно, что случится, если мы войдет туда втроем!

– Авось не пропадем, – сказал, широко улыбаясь, Валера и сквозь его лощеный светский облик неожиданно проступило нечто дикарски раздольное, заставив соседей вновь сделать попытку припомнить, где же они видели этого типа, – шагай, давай!

Взявшись за руки, как детсадовцы на утреннике, они шагнули в открывшийся проем.

Каждый еще успел увидеть свое отражение в зеркале, прежде чем их накрыла тьма.

– Жри, Шарик, – говорил старый Захарий, владелец лучшей в округе крысиной фермы, нежно поглаживая плоскую Шарикову голову стоим старым нейропротезом советского производства, – кушай свою похлебку, заряжай фуел селлы.

За его спиной по земле ходили зеленоватые лучи термосканеров со спутниковым наведением, а чуть дальше сонно помаргивали огни над периметром, да слышался неумолчный крысиный писк. Всходила Луна.

Шарик вздрогнул под хозяйской рукой, вывернулся и посмотрев на хозяина пустыми глазами, в которых дико светилось кошмарное тройственной сознание, вихляя припустил в сгущающиеся лиловые сумерки. На повороте его занесло и он чуть не приложился о сосну.

Захарий рассеянно подумал что стареет пес и, наверное, скоро придется тратить деньги на новый гироскоп.

Поймать крысу оказалось делом нескольких минут. Шарик, судорожно управляемый сразу тремя человеческими индивидуумами, на время взял инициативу в свои лапы и скоро что-то маленькое и отчаянно сопротивляющееся испуганно запищало в собачьей пасти.

С крысой в зубах пес возвратился в родную будку и лишь там распался на отдельные составляющие. Оказавшись на свету лестничной площадки, соседи некоторое время растерянно моргали, отходя от непривычной роли четвероного. Потом Красноцветов взглянул на трофейную крысу, аккуратно прижатую к груди Александра и досадливо произнес:

– Я говорил, что мне надо было идти одному! Посмотрите на это!

Александр осторожно погладил зверька пальцем по мохнатой голове и воздел его на уровень глаз. Крыса слабо задергалась, пытаясь вырваться у него из рук, но хромированные колесики, которыми она была снабжена вместо конечностей решительно не могли зацепиться за твердую почву. При ближайшем рассмотрении крысий хвост оказался горизонтально расположенной антенной от радиостанции Моторола. Крыса тихо попискивала синтезатором.

– Это твое, Саня, влияние, – осуждающе сказал Алексей Сергеевич, брезгливо разглядывая зверька, – ну да может и такая сойдет…

– Сойдет, сойдет! – сказал Валера, уверенно, – так даже лучше.

По пути на чердак они совершили короткий рейд в квартиру Ткачева и под неживым вниманием уцелевших айбо подобрали полутораметровый титановый лом с остатками чьей-то гидравлики.

У дверей страдоприимного дома соседи остановились.

– Я кидаю крысу, – сказал Ткачев, – после этого оставляем дверь приоткрытой и бежим до площадки четвертого этажа. Дальше вы знаете.

– Чай я вам не спортсмен, чтобы так бегать, – устало молвил Алексей Красноцветов, – одышка у меня… а, впрочем, лишь бы он крысу не поймал!

– Ну, пошли, – скомандовал Александр и, резко открыв дверь, выпихнул псевдомеханическое создание в полутьму. Крыса взяла курс.

– …есть только миг, между прошлым и будущим, – тут же донеслось до них, – именно он, называется… ЙААААА!!!

Сломя голову, соседи ринулись вниз по лестнице. За их спинами нарастал дикий, режущий уши вопль:

– НЕНАВИИИЖУУУ!!!

На подкашивающихся от быстрого бега ногах он достигли пролома, и дикими глазами, глядя друг на друга, распахнули ближайшую дверь. Позади орали. Красноцветов обернулся и увидел лихо скатывающуюся по ступенькам крысу – все четыре подвески грызуна звучно срабатывали на пробой. Позади нее перло что-то кошмарно раздувшееся, с торчавшей во все стороны жесткой, маслянистой шерстью и резцами цвета слоновой кости.

– Сейчас! – крикнул Ткачев, чуть ли не силой проталкивая соседей в проход. За секунду до того, как полусвин достиг площадки, внутрь заскочил и сам сетевик.

Они исчезли с одной стороны лестничной клетки и секунду спустя появились на другой.

Но этой секунды хватило чтобы не рассчитавший ускорение, ревущий как самая большая в мире газонокосилка, Волчок на всех парах миновал площадку и с воем низринулся во тьму.

Соседи как один кинулись к краю провала. Вопль все еще длился, а значит, Волчок продолжал двигаться к центру земли, с каждой новой секундой ускоряясь на очередные тридцать шесть километров час.

– Вот это да, – только и вымолил Валера, – Вот это как… Бедный Волчок!

– В пропасть Волчка! – резко сказал Алексей Красноцветов, – нам теперь, вроде, никто не мешает стену ломать.

Валера кивнул и они, уже не торопясь, отправились вверх по лестнице. Александр на миг задержался у края, задумчиво глядя вниз. Крик заметно отдалился, но все еще звучал.

Кажется, бывшему человеку по кличке Волчок все же довелось узнать есть у провала дно или нет. Ткачев передернул плечами, словно от холода и тоже поспешил наверх.

Стена ждала их – гротескное смешение стилей и жанров. Вблизи оказалось, что она вся исписана разноцветным граффити, большая часть которых была посвящена страстным признаниям в верности заграничным поп звездам, а также тщательно выписанными красным кирпичом политическим лозунгам. Выделяясь среди однообразных восклицательных знаков в самой середине Стены крупными, неровными буквами было написано:

Идущий за стену, За шелковую тьмою таится, Алый агат.

(М. Настрадамус) Золотников взмахнул ломом и ударил в самый центр надписи «но пасаран». Целый блок желтого кирпича с грохотом выпал из Стены и образовалось полуметровое отверстие. За стеной было темнота. Соседи на миг замерли.

– Эй там… – еле слышно сказал голос из тьмы, – За стеной… вы настоящие? Живые?

– Живые, живые! – крикнул Валера, – живее некуда. А вот ты что за тварь?

– Да вы не стойте, пролазьте. Здесь безопасно.

Пожав плечами, Валера расширил дыру до приемлемого размера и соседи, пригнувшись по одному, проскользнули в пролом.

За стеной было темно – дверь на чердак оказалась плотно закрытой. Убогое, заляпанное голубиным пометом окошко под самой крышей почти не давало света – на улице наступала ночь.

С той стороны каменной перегородки во множестве лежали дохлые крысы с оскаленными, изуродованными ртами – похоже, перед тем как погибнуть зверьки из последних сил пытались грызть неподатливый камень, чтобы когда ни будь, ценою гибели сородичей, оказаться на той стороне.

– Вот, я тут, немного дальше, – сказал голос, – добро пожаловать в подъезд номер три.

Чердачное помещение тянулось во всю длину их дома – исполинский, полный строительного хлама зал с низкой крышей. Четверть помещения отделяла теперь стена, а еще одна часть оказалась отгороженной массивной решеткой из тусклого серого металла. В полутьме за толстыми прутьями угадывалось чье-то лицо.

– Идите сюда, – сказал этот тип, – да не смотрите так… я не порождение мрака. Я ваш почтальон, Поляков моя фамилия!

– А ты то, как тут оказался, друг мой ситный? – спросил Красноцветов, подходя ближе, – ты ж вроде не тут жил?

– Жил, не жил, какая разница, – поморщился Поляков, – я тут уже целый день, с утра. И, похоже, уже не смогу выйти… да не в том суть! Я был уверен, что здесь еще есть люди кроме меня.

– Есть, как видишь, – сказал Валера, – повезло тебе, братец, счас взломаем твою решетку…

– Бесполезно, – почтальон взмахнул рукой, – прутья из титана, десять сантиметров в обхвате. Вам не сломать. Да дело даже не в решетке. Я ведь в соседнем подъезде. Во втором.

– Да ты не отчаивайся! – произнес Алексей Сергеевич, – я двоих вытащил, Саньку вон с электрического стула снял, и тебя как ни будь достанем.

– Не пытайтесь… не надо, – сказал Поляков, придвигаясь поближе к решетке, – я ведь специально сюда пришел. Знал, что рано или поздно вы здесь объявитесь. Поэтому я хочу с вами поговорить.

– О чем? – спросил Ткачев, – что ты можешь нам сказать?

Почтальон покачал головой:

– Так получилось, что я знаю немного больше, о том, что здесь происходит. Я здесь с утра, и успел успокоиться и все обдумать. Как вы думаете, где мы сейчас находимся?

– В бреду… – фыркнул Александр, – в каком-то кошмарном сне.

– Это довольно близко к истине, – сказал Поляков, – это кажется дурным сном, но в отличии от бреда у этого места есть свои законы. Своя система.

– Нет тут системы, – пробурчал Красноцветов, – безумие одно. Ну чего, спрашивается, может быть общего у моих собак, наносистем Ткачева и… морских свинок, кажется?

Крыс…

– Да вы ведь и сами заметили, – улыбнулся почтальон, – Общего нет ничего, но вспомните, что было с вами до того, как этот безумный день начался? Где были крысы, электроника, собаки и… и мои степи, полные демонов?

Соседи молчали. Смутные, нервные обрывки, приходившие им в головы в течение всего дня, неожиданно складывались, сливались, обрисовывая нечто единое. Единое, и темное, как грозовые тучи у низкого горизонта.

– Я помню… – неохотно нарушил тишину Ткачев, – помню Кусаку и Бутчера, помню, как мы ломали… там была крыса, да… Но это всего лишь сны!

– Не всего лишь… – сказал, улыбнувшись, Поляков, – Это Сны. Вы ведь заходили в двери? Заметили связь?

– Я тоже помню, – сказал Красноцветов, – А связь… мы ведь как-то влияем на двери?

– Мы тут на все влияем! – Поляков стукнул по толстому пруту решетки, – это все, вокруг, построено на нас! Это мы и есть! Еще одно замечание – вы смогли добраться из одного подъезда в другой. Без сомнения это было трудно, но вы смогли! А это значит, что несмотря на выверты пространства по дому МОЖНО передвигаться! Достаточно выучить правила.

– Звучит пугающе, – произнес Александр, – наверное, потому что этим мы признаем реальность происходящего.

– Это и есть реальность, – сказал курьер, – в той или иной степени… Главное, я могу сделать два вывода – первый: кроме нас, наверняка есть еще живые, второй: также есть выход и я, наверное, единственный знаю каким он должен быть.

– Каким же? – спросил Красноцветов, – лестница обрывается.

– В четвертом подъезде выхода нет. Во втором тоже – я смотрел, пробовал. Но вы сейчас в третьем. Вспомните еще один объединяющий факт. То, что мы видели незадолго до Снов?

Ну, посмотрите на меня – я почтальон.

– Письмо, – сказал Александр, – я видел письмо, оно валялось возле подъезда. Я еще подумал, подобрать его, но решил не трогать… вы тоже его видели? – он обернулся к соседям.

– Как же, лежало справа от ступенек, долго лежало, – произнес Красноцветов, – белый конверт, синий штемпель.

Поляков негодующе качнул головой, словно у него с этим письмом были связанны некие тяжелые воспоминания:

– Письмо. Но главное не оно. Главное – почтовый ящик. Во сне я опускал письмо в ящик, после этого просыпался.

– Ящик? Но в нашем доме нет почтового ящика, – заметил Красноцветов, – только на соседней улице.

– Вам надо искать его не в коридорах, – Поляков вновь наклонился к решетке, – нет!

Зайдите в двери. Послушайтесь меня – только так, мы сможем вырваться на свободу. Это возможно!

– О, да, – усмехнулся сетевик, – также возможно, как шизофренику самому преодолеть болезненный бред. Только в нашем случае болен весь мир.

– Идите к почтовому ящику, – настойчиво повторил почтальон, – больше я ничем не могу вам помочь. Я постараюсь найти остальных живых… может быть, проберусь в первый подъезд. А вы найдите ящик… и тогда возвращайтесь.

– Как же мы вас найдем? – удивился Красноцветов.

– Встретимся здесь. На чердаке второго подъезда. Да, и у меня есть подозрения, что в соседние подъезды можно попасть не только через чердак. И через двери тоже, если идти достаточно долго. Ну. Это все.

– Постой, – заговорил Александр, – а как же…

– У вас есть цель, – твердо сказал Поляков, – теперь есть. Поверьте, я немного понимаю законы этого дома, с целью идти гораздо проще! Найдите ящик! Это важно!

– Что ж, ящик так ящик, – покачал головой Алексей Сергеевич, – вы уверенны, что не хотите остаться?

– Это бессмысленно. Кроме того, здесь не слишком уютно – территория подъезда номер один тонет во тьме. И, кажется, там кто-то есть…

Поляков осекся, потому что тьму за его спиной разорвал чей-то резкий, жестокий хохот.

Соседи вздрогнули, захотелось поскорее покинуть негостеприимный чердак. С полминуты жуткий смех длился, а потом сменился издевательским ерническим голосом:

– Один из них утоп, Ему купили гроб, И их осталось трое!

После последней строчки вновь настала мертвая тишина. Поляков посмотрел в глаза, отделенных от него решеткой людей:

– Помните про ящик… Ну, до свидания! Встретимся здесь, – и он, резко оттолкнувшись от решетки, устремился в глубь чердака.

Скрипнуло, на загаженный пол легла тонкая полоса света от открывшейся двери.

Почтальон ушел.

Некоторое время соседи молчали.

– Ну что ж, – сказал, наконец, Красноцветов, – ящик так ящик. Ничуть не хуже чего ни будь другого. Во всяком случае, на нем не растет шерсть и он не лает.

Валера согласно кивнул, а Александр Ткачев удивленно заметил:

– А ведь мне знаком этот голос… ну, тот который смеялся. Это ведь тот самый клоун из моего терминала. Только он теперь не синтезирован!

Алексей Сергеевич пожал плечами и они побрели к единственной в помещении двери, за которой теперь скрывалась страна мрачных чудес, страна растекающихся будильников, в которой солнце встает на западе и садится на юге и где у каждой из множества лун обязательно есть свое стремительное копытное. За дверью ждала змея, кусающая себя за хвост – пересеченная лестницами вертикальная шахта подъезда номер три.